Дьявол носит «Прада»

Я спрятала добычу под стол и постаралась не улыбаться. Вот здорово! Это было именно то, чего так недоставало в моей новой квартирке (у меня в комнате был спаренный телефон), — и вот я получаю пятисотдолларовую вещицу, при этом совершенно бесплатно.

— Ну вот, — продолжала Эмили, вновь усаживаясь на пол в позе лотоса, — давай-ка упакуем эти бутылки вина, а потом можешь открыть подарки, которые пришли сегодня. Они вон там, — указала она на разноцветную гору коробок, сумок и корзинок за ее столом.

— А это то, что мы посылаем от имени Миранды, да? — спросила я, начиная заворачивать одну из коробок в плотную белую бумагу.

— Ну да. Каждый год, как обычно. Высшая каста у нас получает «Дом Периньон» — сюда входят руководители «Элиас» и видные дизайнеры, которые являются личными друзьями. Еще ее юрист и бухгалтер. Середнячкам мы посылаем «Вдову Клико», этих большинство: учителя девочек, стилисты, парикмахеры, Юрий и прочие. Для всякой мелкоты есть кьянти «Руффино». Это в основном те, кто присылает формальные подарки, только чтобы отделаться. Кьянти отправляется ветеринару, приходящим няням, которые замещают Кару, служащим магазинов, куда Миранда частенько заходит, и людям, которые ухаживают за ее летним домом в Коннектикуте. В общем, я заказала этого добра на двадцать пять тысяч долларов, «Шерри-Леман» заказ выполнил, и теперь у нас, как обычно, уйдет не меньше недели на то, чтобы все упаковать. Ничего, «Элиас» все оплатит.

— Наверное, было бы вдвое дороже, если бы упаковкой занимался «Шерри-Леман», да? — поинтересовалась я, все еще переваривая сведения о подарочной иерархии.

— Да ты что? — фыркнула она. — Уж можешь мне поверить, здесь не привыкли мелочиться. Просто Миранде не нравится их оберточная бумага. В прошлом году я пробовала давать им нашу белую, но у них все равно не получаются такие хорошенькие свертки.

В ее голосе прозвучала гордость.

За этим занятием мы просидели до шести часов, и Эмили неустанно просвещала меня относительно всего происходящего в этом странном и увлекательном мире, а я, по мере своих сил, старалась следить за ходом ее рассуждений. В тот момент, когда она расписывала, какой именно кофе любит Миранда (латте с двумя кусочками нерафинированного сахара), в дверях появилась запыхавшаяся блондиночка, державшая в руках плетеную корзину размером с детскую коляску. Внутрь она не входила, словно бы опасаясь, что, стоит ей сделать шаг, как мягкое серое ковровое покрытие превратится под ее ногами в зыбучий песок.

— Привет, Эм. Вот… юбки принесла. Извини, что так долго, — в такое время, между Днем благодарения и Рождеством, никого не найдешь. Думаю, тут ей кое-что должно понравиться, — кивнула она на свою корзину, полную сложенных юбок.

Эмили, все так же сидя на полу, посмотрела на нее с плохо скрываемым презрением.

— Положи на мой стол. Я отошлю назад все, что не подойдет. Наверняка большую часть, если их подбирала ты. — Последние слова она произнесла очень тихо, только для меня.

Блондиночка выглядела смущенной. Не бог весть что, но вполне миленькая. И с чего это Эмили так ее ненавидит? Я сегодня целый день моталась по городу, выслушивала ее поучения, пыталась запомнить сотни лиц и имен — так что тут я даже спрашивать не стала.

Эмили поднялась и, подбоченясь, заглянула в корзину. С пола мне было видно, что там лежало около двух дюжин юбок — разных цветов, из разных тканей и разной длины. Неужели она даже не намекнула, что именно хочет? Не сказала, для чего это ей нужно — для делового обеда, теннисного корта, а может, для того, чтобы на пляже надевать поверх купальника? Что подойдет лучше: шифон или хлопок? И откуда это можем знать мы?

Казалось, что сейчас я получу ответ. Эмили поднесла корзину к дверям кабинета Миранды и осторожно, с почтением поставила ее на ковер недалеко от меня. Сев на пол, она начала вынимать из нее юбки — одну за другой — и раскладывать их вокруг нас. Вот изумительной ажурной вязки полотнище радикального цвета фуксии — от Селин; жемчужно-серая юбка с запахом — от Кельвина Кляйна; черная замша, расшитая по низу черным же бисером, — от самого мистера де ла Ренты. Там были красные юбки, юбки цвета небеленого полотна и сиреневые, юбки из кашемира, юбки с кружевами. Длина нескольких была как раз такой, чтобы элегантно покачивать ими у самых лодыжек; другие были такие короткие, что напоминали колпачки от зубной пасты. Я взяла одну, длиной до середины икры, красавицу из коричневого шелка, приложила ее к талии — но ее ширины хватало только на одну мою ногу. Еще одна юбка опустилась на пол облаком тюля и шифона — казалось, она была сшита для светского раута на свежем воздухе где-нибудь в Чарлстоне. Потом показалась линялая джинса с огромным коричневым кожаным ремнем, потом нечто серебристое — полупрозрачный чехол и прозрачная, в морщинках, легкая верхняя юбка. Что же это такое?

— Похоже, юбки — это пунктик Миранды, а? — сказала я, чтобы хоть что-то сказать.

— Вообще-то нет. У нее есть некоторая страсть к шарфам. — Эмили избегала смотреть мне в глаза, как человек, признающийся, что подцепил лишай. — Это одна из ее причуд, о которых тебе следует знать.

— Да ну? — произнесла я, стараясь, чтобы в моем голосе звучало удивление, но не озабоченность. Страсть к шарфам? Я любила одежду, сумки, туфли — как любая другая девушка, — но не могла бы назвать это страстью. И что-то в голосе Эмили подсказывало мне: тут все не так просто.

— Да, ей, конечно, может в том или ином случае потребоваться юбка, но по-настоящему она любит шарфы. Знаешь, это что-то вроде фирменного знака. — Она посмотрела на меня. По моему лицу было видно, что я не понимаю, к чему она клонит. — Ты ведь помнишь ее на собеседовании?

— Ну конечно, — быстро соврала я, чувствуя, что не стоит говорить этой девушке, что я и имя-то Миранды не могла запомнить, не то что ее одежду. — Но я не уверена, что помню шарф.

— Она всегда, всегда, всегда носит белый шарф от «Гермес». Чаще всего на шее, но иногда повязывает им волосы, а случается, использует вместо ремня. Это ее фирменный знак, фишка. Все знают, что Миранда Пристли носит белые шарфы от «Гермес», и не важно почему. Разве не здорово?

В этот самый момент я заметила, что сквозь шлевки джинсов Эмили пропущен желто-зеленый шарф, он едва выглядывал из-под ее белой маечки.

— Она любит иногда задать задачку, как сейчас, например. А эти идиоты из отдела моды никогда ничего путного достать не могут. Ты только посмотри, некоторые просто ужасны. — Она подняла потрясающе красивую струящуюся юбку, чуть более нарядную, чем все остальные, благодаря золотистому мерцанию на желто-коричневом насыщенном фоне.

— Н-да, — согласилась я, и это был первый из тысяч, миллионов случаев, когда я соглашалась с любыми ее словами для того только, чтобы она замолчала. «Она просто отвратительная». Юбка была такая красивая, что я не отказалась бы надеть ее на свою свадьбу.

Эмили продолжала распространяться о юбках, о тканях, о потребностях Миранды и желаниях Миранды, время от времени поминая недобрым словом кого-нибудь из коллег. Наконец она выбрала три совершенно разные юбки и отложила их в сторону, чтобы отослать Миранде; все это время она говорила, говорила и говорила. Я устала слушать, было уже около семи, и я попыталась понять, голодна ли я, или это меня тошнит, или я чертовски устала. Наверное, все вместе. Я даже не заметила, как в комнате вдруг появился самый высокий человек, какого я когда-либо встречала в жизни.

— Ты! — раздалось откуда-то из-за моей спины. — Ну-ка встань, я на тебя посмотрю!

Я повернулась и увидела человека ростом определенно выше двух метров, с оливковой кожей и черными волосами, указывающего прямо на меня. В нем было не меньше ста двадцати килограммов, и он был такой мускулистый, пышущий здоровьем, что, казалось, мышцы вот-вот разорвут изнутри его джинсовый… кэтсьют. Боже ты мой! На нем был кэтсьют. Да-да, эротический комбинезон — обтягивающие брюки, ремень на талии, закатанные рукава. И накидка. Меховая накидка размером с одеяло, обернутая вокруг его толстой шеи, и до блеска начищенные черные армейские сапоги, след от которых совпал бы по величине с теннисной ракеткой. На вид ему было лет тридцать пять, но мускулы, сильный загар и жесткие черты лица могли старить его лет на пять — или скрывать десять лишних. Он махал на меня руками и жестами показывал, чтобы я поднялась с пола.

Я встала, не в силах отвести от него глаз, и он тут же принялся осматривать меня.

— Ну так что мы здесь име-е-ем? — заревел он так, как только может реветь обладатель фальцета. — Ты хорошенькая, но уж слишком здравомыслящая. И тебе наплевать на то, как ты одета.

— Меня зовут Андреа. Я новый секретарь Миранды.

Он водил глазами по моему телу, изучая каждый его сантиметр. Эмили насмешливо улыбалась. Молчание было невыносимым.

— Сапоги по колено с юбкой до колена? Не шути так, деточка. На тот случай, если ты не заметила, если ты пропустила большие черные буквы вон там, на стене. Это журнал «Подиум», деточка, самый, черт возьми, от-кутюрный журнал на планете. На планете! Но не волнуйся, милая, скоро ты не будешь выглядеть как серая мышка-лохушка, уж Найджел об этом позаботится.

Он положил свои лапищи мне на бедра и развернул меня к себе. Я чувствовала, как его взгляд изучает мои ноги и зад.

— Скоро, зайка, скоро, конфетка. Я тебе обещаю, материал позволяет. Хорошие ноги, красивые волосы, и главное — не толстая. С такими можно работать. Скоро, милая.

Я хотела обидеться, хотела вырваться из его рук и потом уж поразмыслить над тем, что какой-то незнакомый человек — и сослуживец, не иначе — только что выдал полный и непредвзятый отчет о моей одежде и моей фигуре, но у меня ничего не вышло. Мне понравились его добрые зеленые глаза, которые смеялись, но не насмехались, и — больше того — мне понравилось то, что со мной сейчас случилось: ведь это был Найджел — человек, единственный в своем роде, как Мадонна или Принц, — законодатель мод, которого даже я знала по телепередачам, журналам, светским хроникам — где он только не появлялся! — и он сказал, что я хорошенькая. И у меня хорошие ноги! Я простила ему даже «мышку-лохушку». Мне безумно понравился этот парень.

Откуда-то доносился голос Эмили, она просила оставить меня в покое, но я вовсе не хотела, чтобы он уходил. Поздно, он уже был на полдороге к двери, меховой палантин летел за ним. Я хотела окликнуть его, сказать, что не обижаюсь, что я рада с ним познакомиться и мечтаю, чтобы он занялся моей внешностью, — но не успела я вымолвить ни слова, как Найджел круто развернулся и двумя огромными шагами преодолел расстояние между нами. Он придвинулся вплотную, облапил меня своими ручищами и прижал к себе. Моя голова находилась на уровне его груди, и я вдыхала ни на что не похожий запах лосьона «Джонсонс беби». И в тот самый момент, как до меня дошло, что я тоже обнимаю его, он отодвинулся, взял мои руки в свои, так что они утонули в его ладонях, и проорал:

— ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КУКОЛЬНЫЙ ДОМИК, ДЕТКА!

— Так и сказал? — Лили отправила в рот ложечку мороженого. В девять часов вечера мы встретились в суши-баре и я посвятила ее во все подробности своего первого рабочего дня. Родители нехотя продлили мою кредитку для экстренных случаев до того времени, как я получу свою первую зарплату, и сейчас, поглощая сандвичи с тунцом и салат из водорослей, я чувствовала, что это и есть экстренная необходимость, а посему мысленно благодарила маму и папу за то, что они так добры к нам с Лили.

— Это его точные слова: «Добро пожаловать в кукольный домик, детка», — именно так. Ничего себе, да?

Она смотрела на меня, полуоткрыв рот, ложечка застыла в воздухе.

— У тебя самая обалденная работа, какую я только могу себе представить. — Это сказала Лили, которая считала, что, прежде чем поступать в аспирантуру, ей следовало с годик поработать в каком-нибудь приличном месте.

— Ну да, судя по всему, это классное место. Странноватое, конечно, но классное. — Я поковырялась в своем подтаявшем шоколадном мороженом. — Хотя я не знаю, может, на самом деле мне лучше было бы продолжить учебу.

— Вот-вот, тебе бы жуть как понравилась какая-нибудь почасовая работа, и чтобы весь заработок уходил на до неприличия дорогую и совершенно ненужную аспирантуру. Понравилось бы, скажи? Ты чему завидуешь — месту бармена в студенческой пивнушке, тому, что я торчу там до четырех утра и мне может нахамить любой надравшийся сопляк первокурсник, а потом, с восьми до шести, у меня занятия? Ты этого хочешь, да? И если я закончу аспирантуру — а это еще большой вопрос, закончу ли я, — нет никакой гарантии, что я найду работу. Совершенно никакой гарантии нет. — Она усмехнулась и отхлебнула глоток пива «Саппоро».

Лили занималась на кафедре русской литературы при Колумбийском университете и все свободное от занятий время занималась поисками каких-то ненадежных приработков. У ее бабки денег едва хватало на себя, стипендию ей тоже не выплачивали, поэтому было удивительно, как ей вообще сегодня удалось выбраться в суши-бар.

И, как всегда, когда она начинала жаловаться на судьбу, я повторила испытанный прием.

— Так зачем же тебе все это нужно, Лили? — спросила я, хотя уже миллион раз слышала ответ.

Она фыркнула и закатила глаза.

— Наверное, мне все это нравится, — протянула она, подчеркивая иронию своих слов.

И хотя она никогда бы в этом не призналась — ведь жаловаться действительно намного приятнее, — ей и вправду это нравилось. Страсть к русской литературе пробудилась у нее в восьмом классе, когда однажды ее учитель сказал, что вот такой, как она, он и представляет Лолиту — круглолицей, черноволосой, с кудряшками. Она пришла домой — и тут же взялась читать этот шедевр разврата, чтобы избавиться от неприятных для нее учительских аллюзий. Потом она прочла всего Набокова. Потом Толстого. И Гоголя. И Чехова тоже. Пришло время поступать в колледж — Лили отправилась в университет Брауна, к профессору, специализирующемуся на русской литературе, и тот, побеседовав с Лили, заявил, что никогда еще — ни среди первокурсников, ни среди выпускников — не было у него такой начитанной и влюбленной в предмет студентки. Она и сейчас любила эту литературу, изучала русскую грамматику, читала всех авторов в оригинале, — но плакаться ей нравилось больше.

— Ну конечно, я согласна, ничего лучшего сейчас не найти. Томми Хилфигер. Шанель. Апартаменты Оскара де ла Ренты. И это только первый день. Просто не знаю, поможет ли мне это попасть в «Нью-Йоркер», но, наверное, еще рано судить. Просто все это кажется таким нереальным, понимаешь?

— Что ж, как только тебе захочется соприкоснуться с реальностью, разыщи меня, ты знаешь где. — Лили достала из кошелька проездной на метро. — Если тебе вдруг понадобится маленькое гетто, ты всегда обретешь его в Гарлеме, мои роскошные пятьдесят квадратных метров в твоем полном распоряжении.

Я расплатилась, и мы обнялись. Она хотела объяснить мне, как лучше добраться от Седьмой авеню до моего нового жилища, и я несколько раз поклялась, что знаю, как найти подземку, и где сделать пересадку, и как добраться от остановки на Девяносто шестой улице до своего дома, но, лишь она ушла, я тут же поймала такси.

«Это только сегодня, — сказала я себе, устраиваясь на теплом заднем сиденье и стараясь дышать так, чтобы не чувствовать запаха, исходящего от водителя, — ведь я теперь работаю в „Подиуме“».

Приятно было убедиться в том, что весь остаток недели не слишком отличался от первого дня. В пятницу мы с Эмили вновь встретились в семь утра в белоснежном вестибюле, на этот раз она вручила мне мой собственный электронный пропуск; на нем была моя фотография, но я никак не могла припомнить, когда она была сделана.

— Это от камеры внутреннего наблюдения, — сказала Эмили, видя мое недоумение, — они здесь повсюду, чтоб ты знала. У нас случались серьезные кражи, и отделы одежды и драгоценностей попросили установить видеонаблюдение. — Похоже, курьеры, а то и редакторы сами и таскали. Так что сейчас администрация следит буквально за каждым.

— Следит? Что значит «следит»?

Она быстро шла по коридору, направляясь к кабинету Миранды; ее бедра в облегающих желто-коричневых бриджах от «Севен» размеренно покачивались. Днем раньше она сказала, что мне следует всерьез задуматься над тем, чтобы купить себе такие же, потому что другие Миранда надевать в офис не разрешала. Эти и еще Марк, но только по пятницам и только с высокими каблуками. Марк? «Марк Джекобс», — пояснила она раздраженно.

— Ну, благодаря камерам и карточкам они всегда знают, что ты делаешь. — Эмили бросила на стол сумку с логотипом Гуччи и принялась расстегивать сильно приталенный кожаный блейзер, который, как мне показалось, очень мало подходил для декабря. — Вряд ли они смотрят на эти камеры, пока что-нибудь не пропадет, но вот электронные пропуска — эти все расскажут. Каждый раз, как тебе надо пройти мимо охраны, ты пропускаешь его через считывающее устройство, и у них появляется информация о твоих перемещениях. Поэтому они знают, находится ли человек на своем рабочем месте, и если тебе вдруг понадобится уйти — а тебе никогда не понадобится, если, конечно, не случится что-то уж совсем ужасное, — ты отдашь мне свой пропуск, и я отмечу его. Так ты не потеряешь деньги за то время, которое отсутствовала. И ты, если будет нужно, сделаешь то же самое для меня — все так делают.

Я еще не пришла в себя после этого ее «тебе никогда не понадобится», а она продолжала:

— То же самое в столовой. Там есть особая расчетная карточка; заносишь на нее определенную сумму, а касса потом вычитает. Так они узнают, что ты ешь. — Эмили отперла дверь в кабинет Миранды, шлепнулась на пол и тут же принялась заворачивать очередную коробку.

— А им есть дело до того, что я ем? — Мне вдруг представилось, что я несчастная героиня Шэрон Стоун в фильме «Щепка».

— Может, и нет. Но знать они знают. То же самое в тренажерном зале — ты пользуешься карточкой и там, и в книжном киоске, когда покупаешь журналы. Наверное, это помогает им поддерживать внутреннюю организацию.

Поддерживать организацию? Я работаю на компанию, которая понимает «организацию» как постоянную слежку за тем, куда ходит каждый сотрудник, что он предпочитает на обед и сколько минут способен крутить педали велотренажера. Повезло же мне.

Вот уже четвертое утро подряд я вставала в половине шестого, совершенно вымоталась от постоянного недосыпания, и сейчас мне потребовалось пять минут, чтобы вылезти из пальто и усесться за стол. Хотелось положить голову на руки и закрыть глаза, но Эмили кашлянула. Очень громко.

— Ты мне не поможешь? — Это явно не было вопросом. — Ну-ка заверни что-нибудь. — Она выразительным жестом подтолкнула ко мне груду белой бумаги. Ее компьютер громко пел голосом Джуэл Килчер.

Отрезаем, кладем, сгибаем, заклеиваем; так мы с Эмили проработали все утро, останавливаясь только затем, чтобы позвать курьера после каждых двадцати пяти коробок. Коробки пролежат в отделе доставки до середины декабря, а потом, по нашему указанию, их разнесут по всему Манхэттену. Коробки, предназначенные для пересылки в другие города, были собраны в кладовой и ожидали отправки экспресс-почтой «Ди-эйч-эл». Я знала, что все они будут отправлены без малейшей задержки и прибудут в место назначения не позднее следующего утра, — поэтому никак не могла понять, к чему такая спешка в конце ноября. Но лучше было не спрашивать. По всему миру будет разослано больше тысячи бутылок: они отправятся в Париж, Канны, Бордо, Милан, Рим, Флоренцию, Барселону, Женеву, Брюгге, Стокгольм, Амстердам и Лондон. В Лондон — целыми дюжинами. Их доставят в Пекин и Гонконг, Кейптаун и Тель-Авив, и даже в Дубай. За здоровье Миранды Пристли поднимут бокалы в Лос-Анджелесе, Гонолулу, Новом Орлеане, Чарлстоне, Хьюстоне, Бриджхэмптоне и Нантакете. Бутылки разнесут по всему Нью-Йорку — городу, целиком состоящему из друзей Миранды, докторов Миранды, ее прислуги, стилистов, нянечек, визажистов, психотерапевтов, инструкторов по йоге и гимнастике, ее водителей и лично ее обслуживающих продавцов. Ну и конечно, они достанутся множеству людей, так или иначе связанных с модной индустрией. Дизайнеры, манекенщицы, актеры, редакторы, специалисты по рекламе, по связям с общественностью — каждый имеющий хоть какое-то отношение к миру моды получит соответствующую своему рангу бутылку, заботливо доставленную курьером «Элиас-Кларк».

— Как думаешь, сколько все это стоит? — спросила я Эмили, отрезая, кажется, уже миллионный кусок плотной белой бумаги.

— Я же говорю, я заказала спиртного на двадцать пять тысяч долларов.

— Да нет, как ты думаешь, сколько это стоит все вместе? Я имею в виду, разослать все эти свертки за одну ночь по всему миру. Наверняка в некоторых случаях доставка будет стоить больше, чем сама бутылка третьего разряда.

Казалось, Эмили была заинтригована. Впервые брошенный ею на меня взгляд выражал нечто большее, чем неприязнь, раздражение или безразличие.

— Ну-ка посмотрим. Доставка по стране обойдется в среднем в двадцать долларов, а международная доставка стоит кучу денег, уж наверняка не меньше внутренней. Я вроде где-то слышала, что расходы на курьера составляют одиннадцать баксов за посылку. Если же мы посылаем тысячи посылок, тогда, чтобы подсчитать дополнительные затраты, надо все умножить на одиннадцать. Или взять нас: у нас уходит целая неделя на то, чтобы вдвоем все это упаковать. Значит, складываем наш недельный заработок и получаем еще четыре тысячи… — Тут я запнулась, осознав, что наша с ней недельная зарплата — это, похоже, чуть ли не самая малая капля в море.

— Да уж, кругленькая получается сумма. Впечатляет, да? Но тут рассуждать нечего: она — Миранда Пристли, и этим все сказано.

Около часа Эмили заявила, что хочет есть, и пошла вниз, в столовую, с девушками из отдела аксессуаров. Я думала, что она возьмет обед наверх, потому что так мы обычно и делали. Я прождала десять, пятнадцать, двадцать минут — она не показывалась. В столовой мы еще ни разу не обедали, чтобы не прозевать звонок Миранды, но вообще-то это было смешно. Прошел еще час, потом полтора, два — я уже не могла думать ни о чем, кроме еды. Попыталась позвонить Эмили на мобильник, но у нее был включен автоответчик. Что она там, умерла, что ли? Подавилась салатом или просто задремала после фруктового коктейля с мороженым? Я уже хотела было попросить кого-нибудь принести мне поесть, но потом подумала, что это неудобно. С чего бы совершенно незнакомым людям нести мне обед? Скорее это мне по должности полагается бегать за чужими обедами. «Ах, дорогая, я так занята, так занята со всеми этими коробками, что никак не могу отлучиться. Может, вы принесете мне сюда индейку и круассан? Как мило с вашей стороны». Я так и не смогла это произнести. И вот, когда прошло уже три часа, а от Эмили все еще не было ни слуху ни духу и точно так же не подавала о себе знать Миранда, я совершила немыслимое: оставила офис без присмотра.

Непрерывно озираясь по сторонам, я спустилась в вестибюль и, убедившись, что Эмили в пределах видимости нет, рванула через приемную. Кнопку лифта я нажала раз двадцать. Софи, секретарь приемной, очень красивая азиатка, вскинула брови и тут же отвела глаза, и было непонятно: она просто удивляется моему нетерпению или наверняка знает, что я бросила офис Миранды на произвол судьбы? Не было времени об этом думать. Двери лифта раскрылись, и я сумела-таки вскочить внутрь, даже несмотря на то что костлявый, похожий на законченного наркомана парень в зеленых кроссовках со слипшимися от геля волосами, глумливо улыбаясь, нажимал на кнопку «Ход». Никто не подвинулся, чтобы дать мне место, хотя в кабине его было предостаточно. В обычных обстоятельствах это вывело бы меня из себя, но сейчас я могла думать только о том, как бы раздобыть что-нибудь поесть и тут же вернуться.

Столовая была огромным залом из стекла и гранита: перед входом толпились восторженные трещотки; они наклонялись друг к дружке и шептались, обмениваясь мнениями обо всех выходящих из лифта. Друзья-приятели здешней администрации, сразу догадалась я, вспомнив описание Эмили. Они явно пребывали в экстазе от того, что находятся в самом центре событий. Лили уже успела попросить меня сводить ее в эту столовую — ведь почти все газеты и журналы Нью-Йорка расхваливали здешнюю кухню, не говоря уже о посетителях, — но я все никак не могла решиться.

Я пробилась сквозь толпу девушек и почувствовала, что они повернули головы в мою сторону, пытаясь понять, представляю ли я собой что-нибудь или нет. Ответ отрицательный. Полная решимости, я стремительно прошла мимо соблазнительных ломтиков молодой баранины под соусом «марсала» в секции закусок, пробралась сквозь строй любителей пиццы (с вялеными помидорами и козьим сыром) — неприметный столик, где продавали эту пиццу, любовно именовался «углеводным». Сквозь встречное движение нелегко было пробиться к стойке с салатами, также известной как «зелень» (например: «встретимся, где „зелень“»). Стойка была длинная, как взлетно-посадочная полоса, и осаждалась с четырех сторон, но после того, как я громко объявила, что меня не интересует последняя оставшаяся порция соевого творожка, мне все же дали пройти. В самом дальнем углу обеденного зала, полускрытый стойкой с пряностями, которая очень напоминала витрину с косметикой, виднелся одинокий, неприкаянный столик секции супов. Причиной низкой популярности этого стола было то, что отвечающий за него повар, единственный во всей столовой, отказался прилагать какие-либо усилия к тому, чтобы снизить в своих блюдах процент жира, натрия и углеводов. Он просто не захотел этого делать. Следствием его отказа стало то, что возле его стола — единственного во всем огромном зале — никогда не бывало очереди. Пользуясь этим обстоятельством, я каждый день мчалась прямиком к нему. Облеченным властью администраторам «Элиас» потребовалась всего неделя, чтобы выяснить, что суп, кроме меня, никто не покупает, поэтому они сочли разумным урезать меню этой секции до одного блюда в день. Я страстно желала, чтобы сегодня им оказался томатный чеддер, но вместо этого у повара был наготове суп с моллюсками, и он не упустил случая громко похвастаться, что сливки самые жирные. Трое вегетарианцев, стоявших возле «зелени», повернулись и уставились на меня. Оставалось еще пройти мимо стола специально приглашенного шеф-повара, который в этот момент священнодействовал над сашими. Я прочла его имя на карточке, приколотой к накрахмаленному белому воротничку: «Нобу Мацухита». Поднявшись по лестнице и взглянув на него сверху, я почувствовала моральное удовлетворение от того, что я, похоже, единственная во всем здании, кто перед ним не заискивает. Интересно, что есть большее преступление: не знать имя мистера Мацухиты или имя Миранды Пристли?

Миниатюрная кассирша взглянула сначала на суп, а потом на мои бедра. От ее взгляда у меня проснулась задремавшая было совесть. Я уже привыкла каждый раз перед выходом из дома досконально осматривать себя в зеркало и сейчас поклялась бы, что она смотрит на меня с тем же выражением, с каким я посмотрела бы на двухсоткилограммового толстяка, купившего себе восемь биг-маков, — чуть расширив глаза, словно спрашивая: «Неужели ты не можешь без этого обойтись?» Но я решительно отбросила параноидальные сомнения и напомнила себе, что передо мной всего лишь кассир, а не профессиональный диетолог. И не редактор журнала мод.

— Сейчас не многие это покупают, — сказала она негромко, пробивая чек.

— Ну да, суп с моллюсками мало кто любит, — пробормотала я, терзая свою карточку и мысленно умоляя ее работать быстрее, как можно быстрее.

Она перестала набирать цифры, и ее узкие карие глаза поймали мой взгляд.

— Нет, я думаю, это оттого, что повар отказывается делать их более легкими. Вы хоть представляете себе, сколько там калорий? Как много жира в этой маленькой чашке супа? Да от одного только его запаха можно прибавить сразу пять кило!

«А ты не из тех, кто может позволять себе лишние пять кило», — ясно говорил ее взгляд.

О Господи! После того как все эти высокие и нечеловечески стройные красотки из «Подиума» так на меня глазели, мне едва удалось убедить себя, что для моего роста у меня вполне нормальный вес. И вот сейчас кассирша фактически открытым текстом заявляет, что мне следует похудеть. Я схватила сумку и, расталкивая всех подряд, бросилась в туалетную комнату, удачно расположенную прямо напротив столовой, чтобы облегчить душу и тело после только что состоявшегося праздника чревоугодия. И хотя я точно знала, что зеркало покажет мне абсолютно то же самое, что я уже видела сегодня утром, я все же направилась прямиком к нему. Оттуда на меня уставилось искаженное от злобы лицо.

— Какого черта ты здесь делаешь? — заорала Эмили моему отражению. Я стремительно повернулась и увидела, что она пытается спрятать в сумку свой кожаный блейзер, а на лбу у нее солнечные очки. До меня дошло, что, когда три с половиной часа назад она сказала, что выйдет пообедать, ее следовало понимать буквально — в том смысле, что она выйдет из здания. А значит, отправится на улицу. Оставив меня на три часа фактически привязанной к телефону, без возможности пообедать или даже облегчиться. Но это ничего не значило. Я виновата, я не должна была уходить — и вот какая-то девчонка, моя ровесница, уже открыла рот, чтобы наорать на меня. Бог сжалился надо мной: дверь распахнулась, и в проеме появилась женщина, шеф-редактор «Кокетки». Она с изумлением наблюдала за тем, как Эмили, буквально вцепившись в мою руку, тащит меня к лифту. Я не сопротивлялась, чувствуя, что натворила дел и сейчас буду расхлебывать. Все это сильно смахивало на сцену из какого-нибудь фильма: маньяк среди бела дня, приставив пистолет к затылку своей жертвы, хладнокровно ведет ее к месту пыток.

— Как ты могла? — прошипела Эмили, втолкнув меня в приемную «Подиума». — Как старшая, я отвечаю за все происходящее в офисе. Да, ты новенькая, но я ведь тебе в самый первый день сказала: мы обязаны выполнять все ее поручения.

— Но ее тут нет, — пискнула я.

— Но она запросто могла позвонить, а в офисе не было никого, кто бы мог подойти к этому чертову телефону! — Эмили с треском захлопнула дверь приемной. — Наша первейшая обязанность — наша единственная обязанность — заботиться об интересах Миранды Пристли. Точка. Если ты не в состоянии осознать это, вспомни о том, что вокруг миллионы девушек, которые готовы на что угодно ради такой работы, как у тебя. А сейчас проверь автоответчик. Если она звонила, мы пропали. Ты пропала.

Мне хотелось заползти под стол и умереть. Ну как я могла все так испортить в первую же неделю? Миранды даже не было в офисе, а я уже подвела ее. Я была голодна — ну и что, могла бы и подождать. Люди занимаются серьезным делом, они рассчитывают на меня, а я только все порчу. Я проверила свой автоответчик.

Я почувствовала новые угрызения совести. После сегодняшней встряски я уже решила, что отложу это свидание. Первая неделя была совершенно безумной, мы с Алексом почти не виделись, вот и решили, что сегодня поужинаем где-нибудь вместе, только он и я. Но выйдет не очень весело, если я за столом буду клевать носом. К тому же мне хотелось, чтобы сегодня ночью меня никто не беспокоил. Я хотела побыть одна. Позвоню ему, может, перенесем на завтра.

Эмили уже проверила свой автоответчик. Лицо у нее было более-менее спокойным, и я поняла, что Миранда не оставила ей никаких особенно чудовищных угроз. Я помотала головой, чтобы показать, что еще не закончила.

«Привет, Андреа, это Кара (няня детей Миранды). Пару минут назад звонила Миранда, — у меня замерло сердце, — и сказала, что пыталась дозвониться до офиса, но никто не брал трубку. Я решила, что у вас что-то случилось, и сказала ей, что только что разговаривала с вами обеими. Но ты не волнуйся. Она хотела, чтобы ей в „Ритц“ сбросили свежий номер „Женской одежды“, а у меня как раз нашелся экземпляр. Пришло подтверждение, что она его получила, так что побереги нервы. Я просто хотела, чтобы ты знала. В общем, отдохни за выходные как следует, потом поговорим. Пока».

Обошлось. Эта девушка сущий ангел. Мне трудно было поверить, что я знаю ее всего неделю — и даже не в лицо, поскольку мы общались только по телефону, — так я успела ее полюбить. Она была полной противоположностью Эмили; спокойная, очень практичная и абсолютно равнодушная ко всему, связанному с модой. Она, конечно же, осознавала всю нелепость притязаний Миранды, но не позволяла ей выводить себя из равновесия; у нее была редкая и очень ценная способность относиться с юмором к себе и к окружающим. В ее лице я нашла друга.

— Не-а, она не звонила, — торжествующе улыбаясь, соврала я Эмили, — повезло нам.

— Это тебе повезло на этот раз! — отрезала она. — Помни, что, хоть мы и работаем вместе, ответственность лежит на мне. И если я выйду пообедать — а я имею на это право, — ты останешься здесь. Такое больше не повторится, ведь так?

Я удержалась от желания сказать ей какую-нибудь гадость.

— Конечно, — ответила я, — разумеется.

К семи часам вечера мы управились со всеми оставшимися бутылками и отдали их рассыльным. Эмили больше не вспоминала о моем преступлении. В восемь я наконец-то упала на заднее сиденье такси (это только сегодня!), в десять, не раздеваясь, распласталась на своей кровати. Я до сих пор ничего не ела, да и не собиралась, потому что сама мысль о необходимости отправляться на улицу в поисках съестного, рискуя при этом заблудиться (как это было четыре последних вечера), была мне невыносима. Я решила поплакаться Лили, позвонила ей по своему новому телефону.

— Привет! А я думала, ты сегодня с Алексом, — сказала она.

— Ну да, мы и собирались, но я умираю от усталости. Поэтому мы с ним решили перенести все на завтра. Ладно, что нового?

— Только одно: я на пределе. Просто нет слов. Ты ни за что не угадаешь, что случилось. Нет, угадаешь, конечно, у меня всегда так…

— Не тяни, Лили, я вот-вот умру.

— Ладно. Сегодня ко мне на семинар пришел совершенно потрясающий парень. Все занятие просидел в полном восторге и остался меня ждать. Попросил прогуляться с ним, и тут выясняется, что он знаком с моими брауновскими публикациями.

— Здорово. И чем он занимается?

Лили каждый день знакомилась с разными парнями, но никак не могла найти свой идеал.

Она разработала «Шкалу достоинств идеального мужчины», после того как однажды наши знакомые парни оценивали при ней достоинства своих подружек по десятибалльной шкале. «Первое — шесть, второе — восемь, третье — Б» — так описал Джейк девушку, ассистента по рекламе, с которой встречался накануне вечером. Само собой, все вокруг поняли, что имелось в виду. В первую очередь по десятибалльной шкале оценивалась внешность, во вторую — фигура, в третью — характер, который обозначался буквами алфавита. Оценка парней требовала, конечно, более серьезного подхода, и Лили разработала свою «Шкалу», включавшую десять достоинств, каждое из которых измерялось особо. Идеальный мужчина должен был обладать пятью «приоритетными» достоинствами: интеллектом, чувством юмора, хорошей фигурой, привлекательной внешностью и работой, которая подпадала бы под широкое определение «нормальной». Поскольку возможность существования в природе подобного идеала была весьма сомнительной, выделялось пять «второстепенных» достоинств. Сюда входило отсутствие шизанутой «бывшей», ненормальных родителей или повернутых на сексе товарищей по комнате; кроме того, учитывалось наличие у парня каких-либо жизненных интересов (не считая спорта и порнухи). До сих пор у самого идеального из ее парней набралось лишь девять таких качеств из десяти — но он ее бросил.

— Ну, сначала у него было крепкое семь из десяти. Он натурал, изучал драму в Йеле, рассуждал об израильской политике и ни разу не ляпнул, что «самое простое — шарахнуть по ним ядерной боеголовкой».

— Ясно-понятно. Ну тогда в чем дело? Что не так? Он что, много говорил о любимой компьютерной игре?

— Хуже, — вздохнула она.

— Слишком худой?

— Хуже.

— Жуткий пошляк?

— Хуже. — В ее голосе звучала полнейшая безнадежность.

— Да брось ты, что может быть еще хуже?

— Он живет на Лонг-Айленде.

— Ах вот как! Тебе не нравится его местожительство. Но это еще не значит, что с ним нельзя встречаться. Ты же знаешь…

— С родителями, — перебила она. Вот так.

— Все последние четыре года. Бог ты мой.

— И ему это очень нравится. Говорит, что не понимает, зачем жить одному в большом городе, если мама и папа такие замечательные.

— Ничего себе! Можешь не продолжать. Не припомню, чтобы экземпляр, набравший семь из десяти, свел бы все к нулю в первое же свидание. Это новый рекорд. Поздравляю. Денек у тебя был похуже моего.

Я вытянула ногу, чтобы пнуть приоткрытую дверь своей комнаты, и услышала, что Шанти и Кендра уже дома. Еще я услышала мужской голос, и мне стало интересно: неужели у одной из моих соседок есть парень? За последние десять дней я видела их в общей сложности десять минут, потому что им, похоже, приходилось работать еще больше, чем мне.

— Что значит «похуже»? У тебя-то откуда взяться плохому дню? Ты работаешь в журнале мод.

В дверь тихонько постучали.

— Подожди секунду, кто-то пришел. Войдите! — крикнула я чересчур громко для такого маленького пространства.

Я думала, это одна из моих застенчивых соседок хочет спросить, не звонила ли я нашему квартирному хозяину, чтобы внести свое имя в договор об аренде (не звонила), или не купила ли я бумажные тарелочки (не купила), или не звонил ли им кто-нибудь в их отсутствие (не звонил), но в дверном проеме возник Алекс.

— Эй, я перезвоню тебе, ладно? Тут Алекс пришел.

Я была рада его видеть и взволнована его неожиданным появлением, но тоненький голосок в самой глубине души говорил, что лучше всего сейчас было бы принять душ и заползти под одеяло.

— Ну конечно, привет ему от меня. И помни, ты счастливица и парень у тебя на все сто. Просто классный. Береги его.

— Будто я не знаю. Он у нас просто ангел во плоти, — улыбнулась я ангелу.

— Ну пока.

— Привет.

Я заставила себя сначала сесть, потом встать и подойти к нему.

— Здорово ты придумал! — Я хотела обнять его, но он отступил назад и спрятал руки за спину. — Что-то не так?

— Все в порядке. Просто я знаю, что ты вкалывала всю неделю. Немного изучил твои повадки и думаю, что на еду ты махнула рукой. Вот и принес кое-что.

Оказалось, за спиной он прячет большой коричневый пакет наподобие тех, в которые раньше расфасовывали бакалею, — на бумаге успело расплыться ароматное жирное пятно. Я вдруг поняла, как я голодна.

— Не может быть! Но как ты догадался, что я сижу здесь, подыхаю от голода и никак не могу заставить себя пойти поискать чего-нибудь съестного? Я уж почти перестала надеяться, что сегодня мне удастся что-нибудь съесть.

— Ну так давай ешь. — Вид у него был очень польщенный; он открыл пакет, но на полу моей комнаты для нас двоих не хватило места. Я подумала, что можно поесть в гостиной, но Кендра и Шанти лежали перед телевизором, их нетронутые тарелочки с салатом стояли поодаль. Я думала, они ждут, когда кончится передача, но потом заметила, что они просто уснули. Хорошенькая же у нас жизнь.

— Не вешай нос, у меня есть идея, — прошептал Алекс и на цыпочках прошел на кухню. Он вернулся с двумя большими пакетами для мусора и постелил их поверх моего одеяла. Нырнув в свой жирный пакет, он достал оттуда два больших бургера и порцию картошки фри. Он не забыл о кетчупе, соли и даже салфетках. От восторга я захлопала в ладоши — хотя перед моим мысленным взором на миг предстало разочарованное лицо Миранды, и я словно услышала ее вопрос: «Как? Вы едите бургеры?»

— Это еще не все. Ну-ка оцени. — Из пакета появились ванильное печенье, бутылка красного вина и два бумажных стаканчика.

— Ты шутишь, — прошептала я, все еще не веря, что он принес сюда все это после того, как я отменила наше свидание.

Он протянул мне вино, и мы чокнулись бумажными стаканами.

— Да нет, не шучу. Ты думала, я забыл, какое важное событие произошло в твоей жизни? За мою девочку, самую лучшую в мире.

— Спасибо, — сказала я, медленно делая глоток, — спасибо тебе.

— Ох, Боже ты мой, да неужели это наше модное светило собственной персоной? — насмешливо вскричала Джил, когда я открыла входную дверь. — Ну-ка постой спокойно и дай своей глупой старшей сестре преклонить колена.

— Светило? — фыркнула я. — Это вряд ли. Скорее неудачница от моды. Поздравляю с возвращением в цивилизованный мир.

Я крепко ее обняла и долго не хотела отпускать. Мне было тяжело расставаться с ней, когда она уехала учиться в Стэнфорд, а я, девятилетняя, осталась с родителями, и еще тяжелее, когда она отправилась за своим парнем (сейчас уже мужем) в Хьюстон. Хьюстон? Сырое, кишащее москитами место, и, словно этого было еще недостаточно, моя сестра, утонченная красавица, влюбленная в неоклассическое искусство и проникновенно читавшая Байрона, умудрилась подцепить там южный акцент. И не нежную, почти неуловимую южную певучесть, нет — это была вульгарная манера растягивать гласные, от которой меня передергивало. Я не могла простить Кайлу, что он затащил ее в это ужасное место, и то, что он был вполне порядочным зятем, теряло всякое значение, стоило ему открыть рот.

— Привет, Энди, сестренка, ты все хорошеешь (ты все ха-ра-а-шеешь). Они там, в «Подиуме», небось балуют тебя, а?

Мне захотелось засунуть зятю в рот теннисный мячик, чтоб оттуда уже больше не вылетело ни слова, но он улыбнулся, и я подошла и обняла его. Он, конечно, говорил как деревенщина, да и ухмылялся слишком широко и часто, но он старался вести себя прилично, а сестру просто обожал. Я приложила все усилия, чтобы не кривиться, когда он открывал рот.

— Ну, я бы не сказала, что это такая уж синекура, если ты понимаешь, о чем я. Это не молочные реки, кисельные берега. Но и ничего страшного. Кайл, ты сам здорово выглядишь. Надеюсь, ты не даешь сестре скучать в вашем Богом забытом Хьюстоне?

— Энди, голубушка, приезжай и посмотри. Захвати и Алекса — приезжайте вместе. Там не так уж плохо, сама увидишь. — Он улыбнулся сначала мне, потом Джил. Она улыбнулась в ответ и потрепала его по щеке. Просто смотреть противно, до чего они влюблены друг в друга.

— Нет, правда, Энди, это место с богатой культурой, ты бы там нашла чем заняться. Нам бы очень хотелось, чтобы ты приезжала к нам почаще. Это неправильно, что мы видимся только в этом доме, — сказала она и потащила меня в гостиную. — Если ты можешь вынести Эйвон, то, уж конечно, вынесешь и Хьюстон.

— Смотри-ка, эта Энди Джей, наша большая занятая девочка вырвалась-таки из Нью-Йорка. Выйди поздороваться! — закричала мама, появляясь из кухни. — А я думала, ты позвонишь со станции.

— Миссис Майерс встречала Эрику, вот и подбросила меня. А когда будем есть? Я просто умираю с голоду.

— Сейчас и будем. А ты не хочешь помыться с дороги? Мы подождем, а то ты с поезда немножко взъерошенная. Ты же знаешь, будет лучше, если…

— Ну, мамочка! — бросила я на нее умоляющий взгляд.

— Энди! Сногсшибательно выглядишь. Ну-ка дай твоему старику тебя обнять. — Мой папа, высокий и в свои пятьдесят с небольшим все еще очень красивый, улыбался мне из коридора. Я заметила, что за спиной он прятал коробку с набором для игры в скраббл. Подождав, пока все перестанут смотреть на него, он показал коробку мне и крикнул: — Достанется тебе от меня. Считай, что я предупредил.

Я улыбнулась и кивнула. Вопреки здравому смыслу я почувствовала такую радость от того, что следующие сорок восемь часов мне предстоит провести с семьей, какой не чувствовала ни разу за последние четыре года. День благодарения был моим любимым праздником, и в этом году я ждала его с особым нетерпением.

Мы собрались в столовой и увлеченно занялись грандиозным обедом, заказанным мамой и вполне соответствующим еврейским представлениям о пиршестве в канун Дня благодарения. Бейгели с копченой лососиной и брынза, сиг и картофельная запеканка — все профессионально разложено на сервировочных подносах, все дожидается бумажных тарелочек, пластмассовых вилок и ножей. Мама смотрела, как насыщается ее семейство, и ее лицо светилось такой гордостью, словно она сама всю неделю готовила, чтобы накормить своих крошек.

Я рассказывала о своей работе, изо всех сил стараясь описать ее суть, хотя сама еще до конца не разобралась в ней. Я подумала, не слишком ли отдает идиотизмом рассказ о юбочной мобилизации и о том, сколько часов я провела, пакуя подарки, и об электронном пропуске, который сообщает обо всем, что ты делаешь. Было нелегко убедить всех в целесообразности, необходимости и даже важности того, что я делаю. Я говорила и говорила, но мне не удавалось раскрыть перед ними этот мир, который был совсем близко, в часе езды на машине — и словно бы в другом измерении. Они кивали, улыбались, задавали вопросы, притворялись заинтересованными, но я знала, что все это чуждо им — чуждо и непонятно, как иностранная речь, — и это неудивительно, ведь они, как и я всего пару недель назад, никогда не слышали о Миранде Пристли. Меня их непонимание не слишком расстроило: пусть в моей работе порой было чересчур много театральных эффектов и благоговения перед начальством, она все же восхитительна. Просто высший класс. Против этого ведь никто не будет возражать?

— Ну как, Энди, думаешь, хватит тебя на год? Может, ты даже хочешь побыть там подольше, а? — Отец положил себе рыбку.

В моем контракте с «Элиас-Кларк» было сказано, что я нанимаюсь к Миранде на год — если до этого меня не уволят (что вполне могло произойти). И если за это время я обнаружу высокий профессионализм и инициативность — это не было упомянуто в договоре, но подкреплялось словами Эмили, Элисон и десятка служащих из отдела кадров, — мне будет предоставлена возможность самой выбрать работу, которой я хотела бы заниматься в дальнейшем. Ожидалось, конечно, что это будет работа в «Подиуме» или по крайней мере в «Элиас-Кларк», но я могла потребовать чего угодно — от места обозревателя отдела культуры до должности ответственного за контакты с голливудскими знаменитостями. Десять из десяти секретарш, которые работали у Миранды до меня, предпочли отдел моды «Подиума» или другого журнала «Элиас-Кларк». Работа в офисе Миранды представляла собой кратчайший путь от незначительной должности к вполне достойному, престижному месту.

— Ну конечно. Пока все идет просто прекрасно. Эмили… хм… иногда придирается, но это не важно. А так все замечательно. Если послушать, что рассказывает Лили о своих экзаменах или Алекс — о своей проклятой работе, — так мне просто повезло. Ну где бы еще мне удалось в первый же день поездить по городу в автомобиле с шофером? Нет, правда. В общем, я с нетерпением жду возвращения Миранды. Думаю, я к нему готова.

Джил закатила глаза и бросила на меня взгляд, который означал: «Не заливай, Энди, мы обе знаем, что ты работаешь — если это можно назвать работой — на психопатку, окружившую себя свихнувшимися на моде доходягами, и сейчас рисуешь эту розовую картинку, только чтобы самой не сойти с ума», — но вместо этого она сказала:

— Здорово, Энди, правда здорово. Чудесная возможность.

Да, Джил единственная из сидящих за столом могла меня понять, ведь до того, как она поселилась у черта на рогах, она год проработала в небольшом частном музее в Париже и проявляла интерес к haute couture. Это был интерес скорее эстета, чем потребителя, но она неплохо узнала подноготную мира моды.

— У нас тоже есть хорошая новость, — продолжила она, взяв за руку Кайла; он положил бейгель и протянул ей обе руки.

— Ну слава Богу! — воскликнула мама, вздыхая, словно с ее плеч наконец сняли стокилограммовый груз, который она таскала лет двадцать. — Давно пора!

— Да уж, поздравляем вас обоих! Должен сказать, заставили вы мамочку поволноваться. Вы ведь давно не молодожены, мы уж думали… — Отец, сидящий во главе стола, выразительно поднял брови.

— Вот здорово! Давненько я хотела стать тетей! И когда ждать маленького?

Оба они выглядели растерянными, и я вдруг испугалась, что мы все не так поняли, что «хорошие» новости заключаются в том, что они решили перебраться в новый просторный дом в своем же дремучем Хьюстоне; а может, Кайл наконец решил бросить юридическую фирму своего папаши и открыть вместе с моей сестрой галерею, о которой она всегда мечтала. Может, мы слишком поторопились — потому что слишком уж хотели услышать, что вот-вот у нас появится внучка или племянник. Родители в последнее время только об этом и говорили, то так, то эдак прикидывали, почему у сестры и Кайла — ведь им уже за тридцать и они женаты четыре года — все еще нет детей. За последние полгода этот вопрос из любимой семейной темы вырос до уровня назревшего кризиса.

Сестра, казалось, была встревожена. Кайл нахмурил брови. Родители словно воды в рот набрали. Напряжение росло, Джил встала со стула, подошла к Кайлу и села ему на колени. Она полуобняла его за шею и зашептала что-то на ухо. Я взглянула на маму — она будто только что очнулась от обморока, между бровями у нее залегла глубокая складка.

Вдруг они захихикали, повернулись к столу и в один голос объявили:

— Мы ждем ребенка.

И у всех отлегло от сердца. И все захохотали как сумасшедшие. И стали обниматься. Мама сорвалась с места так стремительно, что перевернула стул, а потом и горшок с кактусом, примостившийся у двери. Отец крепко обнял Джил и поцеловал ее в обе щеки и в макушку, и — впервые со дня их свадьбы — он поцеловал и Кайла.

Я постучала вилкой о банку вишневой шипучки и заявила, что нам нужен тост.

— Давайте поднимем бокалы, все вместе поднимем бокалы за прибавление в семействе Сакс. — Кайл и Джил посмотрели на меня многозначительно. — Формально он Харрисон, но в душе, конечно, будет настоящим Саксом. За Кайла и Джил, будущих лучших в мире родителей лучшего в мире ребенка.

Мы чокнулись банками с газировкой и кружками с кофе и выпили за ухмыляющуюся парочку и сестрицыну талию, обхват которой пока еще составлял шестьдесят сантиметров. Я убирала со стола, бросая все, что на нем оставалось, в пакет для мусора, в то время как мама прилагала все усилия, чтобы убедить Джил назвать ребенка в честь какого-нибудь умершего родственника. Кайл потягивал кофе и явно был доволен собой. Около полуночи мы с папой наконец уединились в его кабинете и приступили к игре.

Он включил стерео, и комнату заполнил мерный шум льющейся воды — так он делал всегда, когда у него были пациенты, чтобы до них не долетали звуки дома, а в доме не слышали, какие проблемы обсуждаются в кабинете. Как у любого уважающего себя психотерапевта, в дальнем углу кабинета у него стоял серый кожаный диван; он был очень мягкий, и я любила лежать на нем, положив голову на валик. Еще там стояли три стула; спереди сиденья у них были приподняты, и они поддерживали пациента в особом положении, которое мой отец называл «эмбриональным». Стол был полированый, черный, на нем возвышался монитор с плоским экраном; кресло — под стать столу: черное, кожаное, с высокой спинкой, очень удобное. Стеклянная стена стеллажей с книгами по психиатрии, коллекция бамбуковых тростей в высокой хрустальной напольной вазе и несколько цветных репродукций в рамках (единственное яркое пятно в комнате) довершали футуристическое убранство кабинета. Я уселась на пол между диваном и столом, отец сделал то же самое.

— Давай рассказывай, что происходит, Энди, — сказал он, передавая мне коробочку с буквами, — тебя, наверное, сейчас переполняют эмоции.

Я достала семь костяшек и аккуратно разложила их перед собой.

— Да, сумасшедшие были дни. Сначала переезд, потом работа. Это странное место, мне даже трудно объяснить. Все красивые, стройные, носят потрясающую одежду. И все вроде бы такие милые, такие дружелюбные. Похоже даже, что у них что-то вроде медикаментозной эйфории. Я не знаю…

— Что? Что ты не знаешь?

— Я не могу понять самой сути, но у меня такое ощущение, словно я в карточном домике и он вот-вот развалится. Дело не в том, что я работаю в журнале мод, а это несерьезно. Конечно, до сих пор все, что я делала, было довольно-таки бессмысленно, но я не об этом. Стимул у меня есть, ведь всегда хочется добиться успеха в новом деле, правда?

Он кивнул.

— Конечно, это классная работа, хотя я и сейчас не уверена, что она поможет мне попасть в «Нью-Йоркер». Наверное, надо ждать худшего, ведь до сих пор все шло слишком уж гладко, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Хотя, может, я просто сошла с ума.

— Это вряд ли, деточка, я думаю, ты просто очень чувствительна. Но знаешь, я согласен с тем, что тебе повезло. Люди могут прожить всю жизнь — и не увидеть того, что увидишь ты за один этот год. Ты только подумай! Ты едва закончила университет — и уже работаешь у самой влиятельной женщины в самом престижном журнале и в крупнейшем журнальном издательстве в мире. Ты увидишь, как крутятся колесики в самом сердце механизма. Если ты будешь держать ушки на макушке и добросовестно выполнять свои обязанности, ты за один год узнаешь больше, чем многие твои коллеги за всю свою карьеру.

В центре доски он выложил свое первое слово: УДАР.

— Неплохо для начала, — сказала я и подсчитала очки, умножив их на два, потому что это было первое слово, открывающее игру. Папа: 22 очка; Энди: 0. Мои буквы не выглядели многообещающе, но потом я вдруг поняла, что, если бы у меня было еще одно А, я смогла бы написать ПРАДА, но это имя собственное и, конечно, не считается. Вместо этого я прибавила к Д Е и А и получила свои жалкие шесть очков.

— Я хочу убедиться, что ты встряхиваешь по-честному, — сказал папа, размахивая коробкой с буковками. — Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что для тебя грядут великие перемены.

— Надеюсь, ты прав, по крайней мере обрезков оберточной бумаги мне теперь хватит надолго. Может, и получше что-нибудь подвернется.

— Обязательно, детка, непременно. Вот увидишь. Тебе, может быть, кажется, что ты занимаешься чепухой, но это не так, поверь мне. Это начало чего-то грандиозного, я чувствую. Я тут разузнал кое-что о твоем боссе. Эта Миранда считается женщиной с тяжелым характером, что верно, то верно. Но я думаю, тебе она понравится. И еще я думаю, что и ты ей понравишься.

Весьма довольный собой, он составил на доске слово СКАТЕРТЬ, использовав мое Е.

— Надеюсь, ты прав, папочка, я очень на это надеюсь.

— Она главный редактор «Подиума», ну, знаете, это журнал мод, — настойчиво твердила я в трубку, сдерживаясь из последних сил.

— А! Поняла, о ком вы! — сказала Джулия, младший агент по рекламе из «Книг для молодежи». — Классный журнал, и мне страшно нравятся эти письма, где девочки-подростки рассказывают о своих проблемах. Неужели все это правда? Помните одно письмо, там…

— Нет, нет, это не для подростков, это скорее для взрослых женщин (теоретически по крайней мере). Как, вы действительно никогда не видели «Подиум»? (Да неужто такое вообще возможно, думала я.) В общем, ее фамилия ПРИСТЛИ. Да, Миранда, — сказала я с поистине ангельским терпением.

Интересно, как бы она отреагировала, если бы узнала, что я говорила по телефону с человеком, который никогда не слышал ее имени? Вряд ли ей бы это понравилось.

— Если вы свяжетесь со мной, я буду очень вам признательна, — сказала я Джулии, — и если придет старший агент по рекламе, передайте ей, пожалуйста, мою просьбу — пусть она позвонит мне.

Было утро пятницы, середина декабря. От сладостных, безоблачно свободных выходных меня отделяло всего десять часов. Только что я пыталась убедить совершенно равнодушную к моде Джулию из «Книг для молодежи», что Миранда Пристли — важная персона, персона, ради которой стоит поступиться правилами и забыть о здравом смысле. Это требовало гораздо больших усилий, чем я ожидала. Я и предположить не могла, что мне придется растолковывать, кто такая Миранда, человеку, который никогда в жизни не слышал ни об одном из самых авторитетных в мире модных журналов, ни о его знаменитом редакторе. За три коротких недели в «Подиуме» я уже поняла, что такое давление авторитетом — всего лишь часть моей работы, но обычно человек, которого я пыталась убедить или запугать, сдавал позиции при одном лишь упоминании одиозного имени моей хозяйки.

К несчастью, Джулия работала в академическом издательстве, где VIP-персоной считается скорее кто-нибудь вроде Норы Эфрон или Венди Вассерштейн, нежели женщина, известная своим безупречным вкусом при выборе меха. Я понимала это и пыталась мысленно вернуться в то время (всего пять недель назад), когда сама еще ничего не слышала о Миранде Пристли, — и не могла. Но я точно знала, что это благословенное время было. И я завидовала безразличию Джулии, но у меня было задание, а она ничем мне не помогла.

Завтра, в субботу, должна была увидеть свет четвертая книга о Гарри Поттере, и восьмилетние дочки Миранды пожелали иметь каждая по экземпляру. В магазинах книга появится только в понедельник, но мне необходимо получить уже в субботу утром — прямо из типографии, после чего Гарри и компания отправятся на личном самолете в Париж.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Я взяла трубку — теперь я всегда это делала, потому что Эмили наконец разрешила мне разговаривать с Мирандой. И Бог мой, мы разговаривали — порой по тридцать раз на дню. Даже находясь так далеко, Миранда умудрялась вторгаться в мою жизнь и все в ней переворачивать, сварливо командуя, требуя и превращая длинный промежуток времени между семью утра и девятью вечера в сплошную полосу препятствий.

— Ан-дре-а? Алло? Есть там кто-нибудь? Ан-дре-а! — Я вскочила со стула, как только услышала свое имя. Потом я вспомнила, что ее нет в офисе — и даже в стране — и поэтому некоторое время мне ничто не угрожает. Эмили уверяла меня, что Миранде нет никакого дела до того, что Элисон повысили, а меня взяли на работу. Это для нее ничего не значащие детали. Главное, чтобы кто-то отвечал по телефону и выполнял ее требования, а кто этот человек — ей безразлично.

— Не понимаю, почему вам нужно столько времени, чтобы подойти к телефону, — заявила она. В устах любого другого человека это прозвучало бы как жалоба, но Миранда, как обычно, говорила холодно и твердо. — Если вы до сих пор еще себе этого не уяснили, все должно происходить так: когда я звоню, вы отвечаете. Кажется, понять не трудно. Поняли? Я звоню. Вы отвечаете. Можете вы это уяснить, Ан-дре-а?

Я кивнула, как шестилетняя девчонка, которую только что отчитали за то, что она запустила в потолок спагетти, хотя Миранда даже не могла меня видеть. Мысленно я сконцентрировалась на том, чтобы не называть ее «мадам» — ошибка, за которую неделю назад меня чуть не уволили.

— Да, Миранда, — сказала я кротко, кивая. И в тот момент я действительно сожалела, сожалела, что ее слова дошли до меня мгновением позже, чем должны были; сожалела, что задержалась со своим «Офис Миранды Пристли» на секунду дольше, чем это было необходимо. Ее время было — как я постоянно себе напоминала — намного, намного дороже, чем мое собственное.

— Хорошо. Теперь, когда мы потеряли столько времени, приступим. Вы сделали заказ для мистера Томлинсона? — спросила она.

— Да, Миранда, я заказала столик для мистера Томлинсона во «Временах года».[5]

Я как будто знала, что так получится. Всего десять минут назад она позвонила и велела мне зарезервировать столик во «Временах года», позвонить мистеру Томлинсону, водителю и няне, чтобы оповестить их о ее планах, — и вот теперь она хочет все переиграть.

— Я передумала. «Времена года» — не самое подходящее место для встречи с Ирвом. Закажите столик на двоих в «Ле Серке» и не забудьте напомнить метрдотелю, что они желают сидеть в глубине зала. Не на виду. В глубине. Это все.

Когда я только начинала разговаривать с Мирандой по телефону, я убеждала себя, что, когда она произносит «Это все», она хочет таким образом сказать «спасибо». Ко второй неделе я поняла, что это не так.

— Конечно, Миранда. Спасибо, — сказала я, улыбнувшись. Я чувствовала, как она запнулась на другом конце провода, соображая, как ответить. Понимала ли она, что я пытаюсь обратить ее внимание на то, что она никогда не говорит «спасибо»? Понимала ли она, что странно благодарить ее за эти указания? Я начала это делать недавно, отвечала «спасибо» на каждое ее язвительное замечание и на каждый грубый приказ, — и моя тактика оказалась на удивление удачной. Она отдавала себе отчет, что я таким образом поддразниваю ее, но что она могла сделать? Сказать: «Ан-дре-а, я не желаю, чтобы вы впредь говорили мне „спасибо“. Я запрещаю вам выражать свою благодарность таким способом». Однако, если подумать, от нее и этого можно ожидать.

«Ле Серк», «Ле Серк», «Ле Серк», — снова и снова прокручивала я в голове. Надо поскорее сделать этот заказ и вернуться к операции «Гарри Поттер». Администратор ресторана тут же согласился оставить столик для мистера Томлинсона, когда бы тот ни соизволил появиться.

Пришла Эмили и спросила, не звонила ли Миранда.

— Всего три раза, и при этом ни разу не угрожала меня уволить, — гордо сказала я, — конечно, она намекала на это, но открыто не угрожала. Прогресс, а?

Эмили засмеялась так, как смеялась, только когда я прикидывалась дурочкой, и спросила, чего желает ее гуру, Миранда.

— Просто чтобы я заказала столик для Глухонемого Папочки. Уж не знаю, зачем это должна делать я, а не его секретарша, но вопросы тут лучше не задавать.

Глухонемым Папочкой прозвали третьего мужа Миранды. Конечно, широкая публика и понятия не имела, что он глухой и немой, но мы-то, посвященные, знали, что он еще и слепой. По крайней мере только этим можно было объяснить, что этот в принципе неплохой мужик был в состоянии терпеть такую, как она.

Теперь следовало позвонить самому Глухонемому Папочке. Если не позвонить вовремя, он может не успеть добраться до ресторана. Он прилетел из Парижа на деловую встречу с Ирвом Равицем — гендиректором «Элиас-Кларк». Эта встреча была очень важной, и Миранда хотела, чтобы все прошло без сучка без задоринки, — впрочем, как обычно. Настоящее имя Глухонемого Папочки было Хантер Томлинсон. Они с Мирандой поженились за год до того, как я поступила к ней на службу, после довольно необычного (как мне говорили) романа: она наседала, он колебался. Эмили рассказывала, что она преследовала его с непоколебимым упорством — и он, устав от нее бегать, в конце концов сдался. Она бросила своего второго мужа (солиста одной из самых известных групп конца шестидесятых и отца девочек), который даже не подозревал об этом, пока ее юрист не принес ему на подпись документы. Через двенадцать дней после официального развода она вновь вышла замуж. Мистер Томлинсон подчинился приказу и переехал в пентхаус на Пятой авеню. Я видела Миранду только один раз и ни разу еще не встречалась с ее мужем, но уже достаточно долго общалась по телефону с ними обоими, чтобы понять, что они — увы! — одна семья.

Три звонка, четыре, пять… Хм, интересно, где шляется его секретарша? Лучше всего было бы попасть на автоответчик, я сегодня не в состоянии выслушивать бессмысленную дружелюбную болтовню, до которой Глухонемой Папочка был большой охотник. Но мне ответила его секретарша:

— Офис мистера Томлинсона. — Она налегала на «р» и по-южному растягивала гласные. — Чем могу помочь? (Чем магу памочь?)

— Привет, Марта, это Андреа. Послушай, совсем не обязательно беспокоить мистера Томлинсона. Может, ты просто примешь для него сообщение? Я заказала столик…

— Дорогая, ты же знаешь, что мистеру Томлинсону всегда приятно поговорить с тобой. Подожди секундочку. — И не успела я воспротивиться, как в трубке уже звучало «Нос кверху. Нет стрессам» Бобби Макферрена. Это было так похоже на Глухонемого Папочку — выбрать для своего телефона самую оптимистическую песню из всех когда-либо написанных.

— Энди, это ты, сокровище мое? — Он говорил негромко, густым приятным басом. — Мистер Томлинсон уж начал думать, что ты его избегаешь. Лет сто не имел удовольствия разговаривать с тобой. — На самом деле прошло недели полторы. Вдобавок к своей слепоте, глухоте и немоте мистер Томлинсон имел неприятную манеру постоянно говорить о себе в третьем лице.

Я сделала глубокий вдох.

— Здравствуйте, мистер Томлинсон. Миранда попросила меня сообщить вам, что встреча состоится сегодня в час в «Ле Серке». Она сказала, что вам…

— Сокровище, — он говорил медленно, спокойно, — подожди со всеми этими планами. Доставь старику капельку удовольствия, расскажи мистеру Томлинсону, как ты поживаешь. Ты ведь не откажешь ему? Ну так скажи, моя дорогая, ты счастлива, работая у моей жены?

Счастлива ли я, работая у его жены? Хм. Дайте подумать. Испытывает ли счастье кролик, когда его проглатывает удав? Ну конечно, я просто ужасно счастлива, работая у вашей жены. Когда нам нечем заняться, мы делаем друг другу косметические маски и говорим о парнях. Такая расслабуха, вы, наверное, знаете. Одним словом, оттягиваемся по полной.

— Мистер Томлинсон, я люблю свою работу, и мне нравится моя хозяйка. — Я старалась не дышать и молилась, чтобы на этом он успокоился.

— Что ж, мистер Томлинсон в восторге от того, что у тебя все получается.

Хорошо, придурок, вот только правда ли, что ты в восторге?

— Спасибо, мистер Томлинсон, приятного вам обеда. — Я положила трубку, не дожидаясь неизбежного вопроса о том, что я делаю в эти выходные.

Я откинулась на спинку стула и посмотрела по сторонам. Эмили была всецело поглощена очередным счетом на двадцать тысяч долларов, который Миранде прислали из «Американ экспресс». Ее ухоженные брови были сосредоточенно сдвинуты. Операция «Гарри Поттер» вновь замаячила передо мной: я должна не мешкая приступить к ее выполнению, если хочу, чтобы у меня были выходные.

Мы с Лили решили весь день смотреть телевизор. Я вымоталась на работе, она выдохлась на занятиях — вот мы и пообещали друг дружке, что в воскресенье устроимся у нее на диванчике с пивом и чипсами. Никаких «легких закусок». Никакой диетической колы. И уж конечно, никакой деловой одежды. Хотя мы с Лили часто говорили по телефону, мы еще ни разу по-хорошему не посидели с тех пор, как я переехала в Нью-Йорк.

Мы с ней были лучшими подругами с восьмого класса, с тех пор, как я увидела ее за столиком в кафе: Лили сидела там одна и плакала. Она тогда только что переехала жить к бабушке и поступила в нашу школу — после того как стало совершенно очевидно, что ее родители не собираются к ней возвращаться. За несколько месяцев до этого они примкнули к странствующим фанатам «Мертвых»[6] (когда у них родилась Лили, им обоим было по девятнадцать лет, и эксперименты с ЛСД интересовали их куда больше, чем их ребенок). Девочку они оставили на попечение своих безбашенных соратников по коммуне в Нью-Мексико (Лили предпочитала называть это коллективом). Когда через год стало абсолютно ясно, что гастроли затянулись, бабушка Лили забрала ее из коммуны (бабушка предпочитала называть это сектой) и привезла в Эйвон. В тот день, когда я увидела Лили плачущей за столиком в кафе, бабушка заставила ее отрезать грязные спутанные космы и надеть платье. И Лили была от этого совсем не в восторге. Что-то в ее манере говорить, в том, как она сказала: «Ты похожа на последовательницу дзен» и «Надо постараться отрешиться от всех проблем», тронуло мое сердце, и мы тут же стали подругами. Мы были не разлей вода в старших классах, все четыре года в университете прожили в одной комнате и вот теперь обе сумели устроиться в Нью-Йорке. Лили еще не решила, что ей нравится больше: помада от «МАК» или ожерелье из пеньки, и была немножко слишком чудачка, чтобы хоть что-то делать «как все», но мы с ней отлично дополняли друг друга. И я скучала по ней. Потому что в тот год, когда она стала аспиранткой, а я — фактически рабыней Миранды, мы забыли нас прежних.

Я не могла дождаться выходных. Четырнадцатичасовой рабочий день сказывался на моих ногах, плечах, пояснице. Вместо контактных линз, которые я носила последние десять лет, мне пришлось надеть очки, потому что глаза были сухими и болели. Я выкуривала по пачке сигарет в день и питалась исключительно кофе (списанным на представительские расходы) и принесенным из столовой суши (тоже за счет «Элиас»). Я уже начала худеть. Здесь какой-то особый воздух, решила я, а может, сказывалось то, с каким упорством вокруг преследовалось все связанное с пищей. Я уже подцепила насморк и утратила здоровый цвет лица — а ведь прошло только три недели. Мне всего двадцать три года. И Миранды даже нет в Нью-Йорке. Да пошло оно все к черту. Я заслужила хорошие выходные.

И вдобавок ко всему мне на голову свалился этот Гарри Поттер. Миранда позвонила сегодня утром. Она говорила всего пять минут, но у меня всегда уходила уйма времени на то, чтобы вникнуть в ее указания. Я быстро усвоила, что в мире Миранды Пристли лучше сделать что-нибудь неправильно и потратить потом массу времени и денег на то, чтобы это исправить, чем признаться, что ты не поняла ее замысловатые, изложенные с сильным британским акцентом инструкции, и попросить дополнительных разъяснений. Поэтому, когда она невнятно проговорила что-то о «Гарри Поттере» для близняшек и самолете в Париж и не назвала мне ни одного конкретного человека, к которому я могла бы обратиться, я интуитивно почувствовала, что над моими выходными нависла нешуточная угроза. Она, как обычно, без предупреждения повесила трубку, а я в панике посмотрела на Эмили.

— Ну что, что она сейчас сказала? — простонала я, презирая себя за то, что не отважилась переспросить саму Миранду. — Ну почему я ничего не могу понять, когда она говорит? Ведь это на меня не похоже, Эм. Ведь я говорю по-английски, что называется, с пеленок. Это она специально, хочет, чтобы я рехнулась.

Эмили посмотрела на меня с обычным выражением неприязни и сожаления.

— Книга выходит завтра, сами они купить ее не могут, потому что находятся в Париже, поэтому Миранда хочет, чтобы ты достала два экземпляра и привезла их в Тетерборо. Оттуда их самолетом доставят в Париж. — Она говорила холодно и четко, опровергая мое утверждение о нелепости инструкций Миранды. Я в очередной раз убедилась, что Эмили сделает все — абсолютно все — для того, чтобы Миранда чувствовала себя хоть чуточку комфортнее. Я закатила глаза и решила сохранять спокойствие.

Поскольку я не собиралась жертвовать ни секундой своего заслуженного отдыха на удовлетворение прихотей Миранды, и коль скоро я не знала недостатка в деньгах (ее деньгах) и влиянии (ее влиянии), весь остаток дня я провела, устраивая Гарри Поттеру перелет в Париж. Прежде всего письмо Джулии из «Книг для молодежи».

Я подделала ее подпись, безукоризненно вывела росчерк (сказались долгие часы тренировки, когда Эмили стояла надо мной и показывала, как нужно выводить финальную закорючку), приложила к записке свежий номер «Подиума» (он еще даже не появился в журнальных киосках) и велела курьеру доставить пакет в офис «Книг для молодежи». Если это не сработает — значит, ничто не сработает, Миранде было безразлично, что мы подделываем ее подпись, — это избавляло ее от лишней возни; но она, наверное, посинела бы от злости, если бы узнала, что я поставила ее имя под таким любезным посланием.

Три недели назад я бы тут же отменила все свои планы, если бы Миранда позвонила и сказала, что я понадоблюсь ей в выходные, но сейчас я уже знала, что к чему, во мне не осталось прежнего энтузиазма, и я не так неукоснительно следовала правилам. Раз уж Миранды с девочками не будет в аэропорту в Нью-Джерси, когда туда приедет «Гарри», я не вижу причины везти его туда самой. Действуя по наитию и умоляя Бога, чтобы Джулия прислала мне эти два экземпляра, я занялась деталями. Звонок, еще звонок — и в течение часа план был готов.

Брайан, секретарь редакции, в течение двух часов получит указания Джулии и возьмет с собой домой два редакционных экземпляра «Гарри Поттера», чтобы не пришлось ехать за ними в субботу. Книги будут у привратника, и около одиннадцати часов я пошлю за ними машину. После этого Юрий, водитель Миранды, позвонит мне на сотовый и подтвердит, что получил сверток и везет его в аэропорт Тетерборо, откуда книги на личном самолете мистера Томлинсона отправятся в Париж. Я хотела даже присвоить всей операция какое-нибудь кодовое название, чтобы это еще больше походило на фильмы про шпионов, но вовремя вспомнила, что Юрий плоховато говорит по-английски и может запутаться. Я узнала даже, насколько быстро может осуществить доставку экспресс-почта «Ди-эйч-Эл»: выходило, что не раньше понедельника, а это было абсолютно неприемлемо. Только самолет. Если все пройдет как надо, маленькие Кэссиди и Каролина откроют глазки и, попивая молочко в постели, будут читать о приключениях Гарри в воскресенье утром — а значит, на целый день раньше, чем все их друзья. И мысль об этом грела мне душу — на самом деле грела.

Через несколько минут после того, как я договорилась со всеми нужными людьми, мне позвонила Джулия. Хотя подобные поступки строго наказуемы и у нее, вероятно, будут из-за этого неприятности, она с радостью посылает два экземпляра для миз Пристли. Аминь.

— Нет, ты только подумай, он обручился! — объявила Лили, перематывая пленку с только что отсмотренным «Феррисом Бюллером». — Ну вот нам с тобой, слава Богу, по двадцать три года, к чему такая дикая спешка?

Лили никогда не ругалась. Это было, пожалуй, единственное, что меня в ней раздражало. Это и еще недавно развившееся стойкое желание говорить о своем «бывшем» — хотя последнее в свете нынешних обстоятельств было объяснимо.

— В самом деле странно. Может, девушка залетела?

— Хм… да, может быть, если только его на это хватило. — Она хихикнула. — В чем я весьма сомневаюсь, уж поверь мне.

— Да уж. А может, мама с папой не захотели подпускать Тимми к трастовому фонду, пока он не остепенится? Это могло подвигнуть его надеть кольцо на палец. А может, ему просто одиноко?

Лили посмотрела на меня и засмеялась.

— Ну да, единственное, чего никак не могло произойти, так это того, что он влюбился и захотел провести рядом с ней всю оставшуюся жизнь. Это мы уже установили, не так ли?

— Точно. Это мы отметаем. Какие еще будут предположения?

— Значит, так. Пришла пора снять покров тайны. Он голубой. Он наконец-то это понял — мне-то уж с самого начала все было ясней ясного, — и еще понял, что мама с папой этого никогда не поймут. Вот он и решил замаскироваться: женился на первой подвернувшейся девушке. Ну, как тебе объясненьице?

Следующей по списку шла «Касабланка», и, пока Лили перематывала титры, я делала нам горячий шоколад на крохотной кухоньке в ее однокомнатной квартирке в Морнингсайд-Хайтс. Мы пролежали пластом всю ночь с пятницы на субботу, поднимаясь только для того, чтобы закурить сигарету или поставить еще один блокбастер. В субботу, уже после полудня, в нас наконец скопилось достаточно энергии, чтобы на пару часов выбраться в «Сохо». Мы купили себе по новой маечке для грядущей новогодней вечеринки и одну большую кружку гоголя-моголя в открытом кафе. Наконец мы вернулись домой, падая от усталости, но в отличном настроении, и весь остаток вечера провели перед телевизором, переключая то на «Когда Гарри встретил Салли», то на «Субботним вечером в прямом эфире». Я так хорошо расслабилась, так плотно отгородилась от всех ничтожных переживаний, которыми в последнее время была заполнена моя жизнь, что начисто забыла об операции «Гарри Поттер» — пока в воскресенье не зазвонил телефон. Ох, Господи, это Она! Тут я услышала, что Лили говорит с кем-то по-русски, наверное, с кем-то из университета. Это был ее сотовый телефон. Спасибо, спасибо тебе, милосердный Боже, это не Она! Но мне некогда было расслабляться. Было уже утро воскресенья, а я понятия не имела, попали ли эти чертовы книги в Париж. Я так была рада освободиться, что даже забыла это проверить. Конечно, телефон у меня был включен и поставлен на самую большую громкость, но вряд ли кто-то позвонил бы мне, чтобы рассказать о возникших трудностях, — разве только если решить их было уже невозможно. Мне следовало принять превентивные меры и, войдя в контакт с каждым задействованным лицом, убедиться, что наш тщательно разработанный план сработал.

Я остервенело рылась в сумке, разыскивая мобильник, который мне презентовали в «Подиуме», чтобы я всегда была в пределах досягаемости Миранды. Наконец я нашла его на самом дне и бросила на кровать. На дисплее светилась надпись, сообщавшая, что в этом месте нет сигнала, и я сердцем, печенкой почувствовала, что она звонила, звонила — и попала на автоответчик. Я ненавидела свой мобильник всей душой. Я ненавидела и домашний телефон. Я ненавидела телефон Лили и тех, кто продает телефоны; я ненавидела рекламу телефонов и даже самого Александра Г. Белла. С тех пор как я стала работать на Миранду, у меня появилось много неприятных качеств, но самым сильным из них была дикая ненависть к телефонам.

Когда звонит телефон, большинство людей радуются. Кто-то хочет пообщаться с тобой, поздороваться, порасспросить о жизни, о планах. Для меня же телефон стал дамокловым мечом, назойливым кошмаром, от которого замирает сердце. Люди часто считают, что многочисленные телефонные «навороты» — это всего лишь интересные новинки; меня же прежде всего интересовало, как они могут помочь мне хоть частично остановить льющийся из трубки поток приказов. Я никогда прежде не пользовалась «вторым звонком» но уже через несколько дней работы в «Подиуме» написала заявление на «второй звонок» (чтобы она никогда не попадала на сигнал «занято»), определитель номера (чтобы избегать ее звонков), «второй звонок с определителем номера» (чтобы избегать ее звонков, если разговариваю с другим человеком) и автоответчик (чтобы она не могла догадаться, что я избегаю ее звонков). Пятьдесят баксов в месяц, выплачиваемые телефонной компании, показались скромной платой за обретенное душевное спокойствие. То есть не то чтобы спокойствие, но хотя бы своевременное предупреждение об опасности.

Однако с сотовым телефоном такой номер не прошел. Конечно, у него были все перечисленные функции, но, с точки зрения Миранды, не существовало никакой уважительной причины, чтобы сотовый не отвечал. Этого просто не могло быть. Несколько доводов, которые я привела Эмили, когда она вручила мне телефон стандартной офисной модели, были тут же отвергнуты.

— А если я сплю? — спросила я с идиотским видом.

— Проснись и ответь. — Она обрабатывала пилочкой длинный узкий ноготь.

— А если ем что-нибудь очень вкусное?

— В Нью-Йорке все говорят за едой.

— А если я на приеме у гинеколога?

— Там ведь не уши проверяют, правда? Ну ладно. Я поняла.

Я ненавидела чертов телефон, но не обращать на него внимания не могла.

Он привязывал меня к Миранде, как пуповина, затянувшаяся вокруг горла, и не давал вырваться и спастись от грозящего удушения. Она звонила постоянно, и я, как больная собака Павлова, стала всеми внутренностями отзываться на ее звонок. Дринь-дринь. Учащается сердцебиение. Дри-и-нь. Автоматически судорожно скрючиваются пальцы и напрягаются плечи. Дри-и-и-и-инь. Ох, ну почему она не оставит меня в покое, всего лишь в покое, я ведь больше ни о чем не прошу! Лоб покрывается испариной. За эти чудесные выходные я ни разу и не подумала, что мобильник может попасть в мертвую зону, просто решила, что он зазвонит, если произойдут неприятности. Роковая ошибка. Я бродила по квартире, пока не поймала сигнал, задержала дыхание и включила автоответчик.

Папа прислал привет и пожелание нам с Лили хорошенько повеселиться. Приятель из Сан-Франциско вдруг объявился в Нью-Йорке, хочет встретиться. Сестра напоминала, чтобы я не забыла поздравить с днем рождения ее мужа. И только после этого совершенно неожиданно раздался ненавистный британский акцент: «Ан-дре-а. Это Ми-ран-да. В Париже воскресенье, девять часов утра, а девочки до сих пор не получили свои книги. Перезвоните мне в „Ритц“, я хочу быть уверена, что они прибудут незамедлительно. Это все». Щелк.

Я почувствовала горечь во рту. Как обычно, сообщение было предельно формальным: ни приветствия, ни благодарности. Это понятно. Но самое главное, оно было оставлено по крайней мере двенадцать часов назад, а я до сих пор ей не перезвонила. Я вела себя как дилетант: решила, что мой план будет работать безупречно, хотя даже не услышала от Юрия подтверждения того, что получение и отправка прошли успешно. Я просмотрела телефонную книгу своего мобильника и нашла там номер Юрия — ему сотовый телефон также был вручен Мирандой, с тем чтобы иметь его на связи двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

— Привет, Юрий, это Андреа. Прости, что звоню тебе в воскресенье, но меня беспокоят эти книги, которые ты должен был вчера забрать.

— А, Энди, рад слышать, — загудел он с сильным русским акцентом, который на меня всегда почему-то действовал успокаивающе. С самого первого дня он звал меня Энди, как любимый дядюшка, и хотя я терпеть не могла, когда меня так называл Глухонемой Папочка, тут я ничего не имела против. — Ну конечно, я взял книжки, все как ты сказала. Думаешь, я не хочу тебе помочь?

— Нет, Юрий, конечно, я так не думаю. Просто у меня тут сообщение от Миранды, она утверждает, что до сих пор их не получила, вот я и пытаюсь выяснить, в чем дело.

Он немного помолчал, а потом назвал мне имя и номер телефона пилота, летавшего вчера в Париж.

— Спасибо, спасибо тебе большое. — Я отчаянно царапала номер на клочке бумаги и молилась, чтобы пилот с пониманием отнесся к моим проблемам. — Мне надо бежать, прости, что не могу говорить, приятного тебе воскресенья.

— Да, Энди, и тебе тоже. Наверняка летчик поможет тебе узнать про книжки. Всего тебе хорошего, — сказал он весело. Конец связи.

Я знала, что Лили на кухне делает вафли, и страшно хотела присоединиться к ней, но теперь мне нужно разобраться со всем этим — иначе меня уволят. А может, уже уволили и никто даже не потрудился сообщить мне об этом? Что ж, это вполне в духе «Подиума», если вспомнить, что одну девушку-редактора уволили во время ее медового месяца. Она узнала, что осталась без работы, совершенно случайно, когда купила на Бали экземпляр «Женской одежды». Я быстро набрала номер, который продиктовал мне Юрий, и чуть не взвыла от отчаяния, когда услышала автоответчик. «Здравствуйте, Джонатан. Это Андреа Сакс из журнала „Подиум“. Я секретарь Миранды Пристли, мне необходимо спросить вас о вчерашнем рейсе. Вы, возможно, находитесь в Париже, а может, даже уже летите обратно. Я только хотела узнать насчет книг, вы, конечно, доставили их в Париж, все нормально, ведь правда? Вы не могли бы перезвонить мне? Мой телефон 917-555-549. Пожалуйста, как только сможете. Спасибо. Всего хорошего».

Я хотела позвонить консьержу в «Ритц», чтобы выяснить, не знает ли он, привез ли водитель, ездивший за посылкой в частный аэропорт в окрестностях Парижа, ее в отель, но вспомнила, что мой сотовый не предоставляет услуг международной связи. Это было, наверное, единственное, чего он не мог делать, и именно это мне и понадобилось. Тут Лили позвала меня пить кофе с вафлями. Я прошла в кухню и взяла тарелку. Лили попивала «Кровавую Мэри». Господи, сейчас же утро. Ну как можно позволять себе алкоголь в воскресенье утром?

— Миранда на связи? — спросила она сочувственно. Я кивнула.

— Похоже, на этот раз я крепко влипла. Эта женщина просто возьмет и уволит меня.

— Радость моя, ты всегда так говоришь. Да не уволит она тебя. И уж правда лучше б не увольняла — у тебя самая потрясающая работа на свете.

Я настороженно посмотрела на нее, стараясь оставаться спокойной.

— Да, да, — продолжала Лили, — ей, похоже, трудно угодить, и она немножко чокнутая. Ну так все мы не ангелы. Зато тебе бесплатно дают обувь, косметику, одежду, делают прически. Бесплатно! Да кто еще получает ультрамодную одежду, стоящую бешеных денег, просто так, только за то, что ходит на работу? Энди, ты работаешь в «Подиуме», неужели ты этого не понимаешь? Да миллионы девушек сделают все, что угодно, чтобы получить твое место.

Я поняла. Вот в этот момент я поняла, что Лили — впервые за девять лет, что мы с ней знакомы, — меня не понимает. Ей, как и другим моим друзьям, нравилось слушать диковатые истории о моей работе, которых у меня за несколько недель накопилось множество — я стала настоящим кладезем гламурных сплетен, — но она так и не поняла, насколько тяжело мне дается каждый день. Она не понимала, что я продолжаю день за днем ходить на работу не для того, чтобы получать бесплатную одежду, не понимала, что даже вся бесплатная одежда на свете не сможет облегчить мою участь. Пора было поближе познакомить мою лучшую подругу с миром, в котором мне приходилось жить. Она поймет, конечно же, она поймет, я в этом не сомневаюсь. Ей просто нужно все рассказать. Да! Пришло время рассказать кому-то, что же на самом деле происходит. Мне не терпелось приобрести союзника, я открыла рот, и тут зазвонил телефон. Вот адская машина!

Я хотела швырнуть его о стену и послать звонившего — кто бы он ни был — ко всем чертям… но где-то в глубинах моего сознания теплилась надежда, что, может быть, это Джонатан и, может быть, он сейчас мне что-нибудь сообщит. Лили улыбнулась и сказала, чтобы я не стеснялась. Я покорно кивнула и нажала кнопку приема.

— Это Андреа? — прозвучал мужской голос.

— Да, а это Джонатан?

— Он самый. Я только что звонил домой и получил ваше сообщение. Я как раз сейчас лечу из Парижа, нахожусь над Атлантикой, но у вас был такой встревоженный голос, что я решил вам сразу же перезвонить.

— Спасибо! Спасибо! Для меня это действительно очень важно. Да, я немножко обеспокоена, потому что мне звонила Миранда, и странно, что они до сих пор не получили посылку. Вы ведь отдали ее водителю в Париже?

— Ну конечно, отдал. Знаете, мисс, я предпочитаю не задавать вопросов, просто делаю свое дело. Лечу, куда и когда мне скажут, и остальные пусть выполняют свои обязанности. Но мне не часто приходилось летать через океан с одной-единственной посылкой на борту. Я подумал, что это, должно быть, что-то очень важное, может, орган для трансплантации или секретные документы. Я уж старался, как мог, и сам отдал посылку водителю прямо в руки, как было условлено. Такому симпатичному парню из «Ритца». Так что все в порядке.

Я поблагодарила его, и связь прервалась. Консьерж из «Ритца» должен был послать водителя в аэропорт, чтоб тот привез «Гарри» в отель. Если все прошло по плану, Миранда должна была получить книги в семь утра по местному времени. Сейчас в Париже скорее всего уже почти вечер. Что могло случиться? У меня не было выбора, мне нужно было позвонить консьержу, и, раз уж мой сотовый не способен обеспечить международную связь, я должна найти телефон, который может это сделать.

Я отнесла остывшие вафли на кухню и выбросила их в мусорное ведро. Лили лежала на диванчике и дремала. Я обняла ее на прощание, сказала, что позвоню, и направилась к двери. Мне нужно было поймать такси и ехать в офис.

— А как же наши планы? — жалобно протянула она. — Я уже собиралась поставить «Президента США». Не уходи, наше воскресенье еще не кончилось.

— Я знаю, Лил, мне тоже жаль. Но я должна с этим разобраться. Мне самой больше всего хочется остаться здесь, но я у нее под колпаком и не могу не пойти. Я тебе потом позвоню, ладно?

В офисе, ясное дело, не было ни души; все девушки, похоже, завтракают в «Пасгисе» с дружками-банкирами. Я села в свой темноватый уголок, вдохнула поглубже — и позвонила. Слава Богу, мсье Рено, консьерж, не заставил себя ждать.

— Андреа, дорогая, как вы? Мы просто счастливы, что Миранда с дочками вновь гостит у нас, — солгал он в трубку.

— Да, мсье Рено, и я знаю, какое наслаждение доставляет ей ваше гостеприимство, — солгала я в ответ. Какие бы чудеса гостеприимства ни проявлял несчастный консьерж, Миранда, несомненно, придиралась к каждому его шагу. К его чести, он не оставлял попыток угодить ей — и продолжал лгать о том, как он ее любит. — Дело в том, что я хочу узнать, вернулась ли машина, которую вы посылали встретить самолет Миранды.

— Ну разумеется, дорогая. И уже давно. Еще и восьми часов не было. Я послал нашего лучшего водителя, — сказал он гордо. Если бы он только знал, за чем ездил его лучший водитель.

— Это немного странно, потому что я получила сообщение от Миранды, и она утверждает, что никакой посылки ей не приносили. Я уже говорила с водителем, который клянется, что доставил ее в аэропорт, с пилотом, который клянется, что передал ее водителю в Париже; и вот теперь вы говорите, что посылка прибыла в отель. Так почему же Миранда ее не получила?

— Единственное, что остается, это спросить саму леди, — пропел он с фальшивым энтузиазмом в голосе. — Соединить вас с ней?

Я молилась, чтобы до этого не дошло, чтобы мне удалось все выяснить, не вступая с ней в контакт. Ну что я отвечу, если она вновь скажет, что не получила посылку? Может, мне стоит посоветовать поискать ее на столе в прихожей, куда ее, конечно, уже давно положили? А может, она ждет, что я проделаю все заново: с самолетом и всем прочим, достану еще два экземпляра и пришлю их ей до конца сегодняшнего дня? А может, впредь мне следует нанимать секретного агента спецслужбы, чтобы он сопровождал книжки в перелете через Атлантику и по мере сил обеспечивал их сохранность и надежность доставки? Здесь есть над чем подумать.

— Ну конечно, мсье Рено, спасибо за помощь.

Несколько щелчков, и в трубке вновь послышались гудки. Я вспотела от напряжения и вытерла ладонь о спортивные штаны, старясь не думать о том, что было бы, если бы Миранда увидела, что я ношу в ее офисе. «Успокойся, соберись, — внушала я себе, — она не может перегрызть тебе горло по телефону».

— Да? — услышала я далекий голос и оборвала свои мысленные заклинания. Это была Каролина, которая в восемь лет в совершенстве овладела манерой своей матери разговаривать по телефону бесцеремонно и резко.

— Привет, малышка, — запела я, презирая себя за то, что подлизываюсь к ребенку. — Это Андреа из офиса. А твоя мамочка где-нибудь рядышком?

— Ты имеешь в виду, моя мама, — поправила она, как делала это всегда, — да, я сейчас передам ей трубку.

Через пару секунд я услышала голос Миранды.

— Да, Ан-дре-а? Надеюсь, у вас ко мне что-то срочное; вы же знаете, как я не люблю, когда меня беспокоят, когда я с девочками.

Мне хотелось закричать: «Да что вы, смеетесь надо мной, леди? Вы думаете, я позвонила ради своего удовольствия? Что я дня не могу прожить, не услышав ваш противный голос? Или вы думаете, что у меня нет своих девочек, с которыми я бы хотела провести время?» Я думала, что от злости меня хватит удар, но я сделала глубокий вдох и заворковала в трубку:

— Миранда, мне очень жаль, если я не вовремя, но я звоню, чтобы убедиться, что вы получили «Гарри Поттера». Вы сообщили, что еще не получили эту книгу, но я говорила буквально с каждым и…

Она перебила меня, не дав закончить фразу. Ее слова звучали медленно и уверенно:

— Ан-дре-а. Вам следует быть более внимательной. Я не говорила ничего подобного. Мы получили эту посылку сегодня рано утром. Между прочим, настолько рано, что еще спали и нас разбудили из-за такой глупости.

Я не верила своим ушам. Ведь она оставила мне сообщение. Или нет? В моем возрасте еще не может быть болезни Альцгеймера, даже на ранней стадии, ведь правда?

— Что я действительно сказала, так это то, что мы не получили два экземпляра книги, как я вам приказывала. В посылке оказалась только одна, и вы даже не можете себе представить, как были расстроены девочки. Они рассчитывали иметь каждая по собственному экземпляру, как я вам и приказывала. Я желаю получить объяснения, почему мой приказ не был выполнен.

Это неправда. Такого просто не может быть. Я, конечно, сплю и пребываю в каком-то из параллельных миров, где не действуют законы разума и логики. Я никак не могла заставить себя одолеть абсурдность происходящего.

— Миранда, я помню, что вы говорили о двух экземплярах, я и заказывала два, — промямлила я, презирая себя за мягкотелость. — Я говорила с девушкой из «Книг для молодежи» и была совершенно уверена, что она поняла, что вам нужно два экземпляра, поэтому я не представляю…

— Ан-дре-а, вы же знаете, как я отношусь к извинениям. У меня нет никакого желания выслушивать их сейчас. Вам следует уяснить себе, что такое больше не должно повториться. Вам ясно? Это все. — Она повесила трубку.

Наверное, я минут пять стояла с прижатой к уху трубкой и слушала жалобные короткие гудки. Мысли у меня путались. Может, мне убить ее? Я взвесила свои шансы. Что, если подозрение сразу же падет на меня? Да нет, это вряд ли; здесь, в «Подиуме», мотив есть у каждого. Неужели я смогу спокойно смотреть, как она умирает, — видеть ее долгую, мучительную агонию? Что ж, если это потребуется для большей уверенности… Но каким же способом лучше всего избавить мир от ее гнусного присутствия?

Я медленно положила трубку. Могла ли я неправильно понять, чего она от меня хотела? Я взяла телефон и прослушала сообщение: «Ан-дре-а. Это Миранда. В Париже воскресенье, девять часов утра, а девочки до сих пор не получили свои книги. Перезвоните мне в „Ритц“, я хочу быть уверена, что они прибудут незамедлительно. Это все».

Все было в порядке. Может, она и вправду получила один экземпляр вместо двух, но намеренно постаралась дать мне понять, что я совершила ужасную, непоправимую ошибку? Ей не было никакого дела до того, что девять часов утра в Париже — это три часа утра в Нью-Йорке и что она испортит мне выходной. Она позвонила для того, чтобы лишний раз свести меня с ума, чтобы задеть меня побольнее. Она позвонила, чтобы спровоцировать меня. Она позвонила, чтобы я возненавидела ее еще больше.

Новый год у Лили отпраздновали весело и без особой помпы: шампанское в бумажных стаканчиках, компания университетских приятелей и несколько человек, которых они притащили с собой. Я никогда не сходила с ума по новогодним праздникам. Не помню, кто первый назвал их вечером дилетантов (кажется, Хью Хефнер), говоря, что предпочитает Новому году остальные триста шестьдесят четыре дня в году, но я готова с этим согласиться. Принудительная пьянка и развлекательная программа совсем не гарантируют, что вы хорошо проведете время. Лили учла это и устроила небольшую вечеринку, вместо того чтобы покупать стопятидесятидолларовые билеты в клуб или — того хуже — всю ночь мерзнуть на Таймс-сквер. Мы все принесли с собой по бутылке более-менее пристойной выпивки, Лили раздала погремушки и короны из мишуры, и мы здорово набрались и очень весело встретили Новый год на крыше ее дома, глядя на испанский Гарлем. Хотя все мы были изрядно подогретыми, лучше всех была сама Лили, и к тому времени, когда отбыл последний гость, ее совсем развезло. Два раза ее стошнило, и я боялась оставить ее одну, поэтому мы с Алексом собрали ее сумку и отвезли Лили к себе на такси. Ночевали мы у меня (Лили спала в гостиной), а на следующий день все вместе отправились в ресторан.

Я была рада, когда праздники остались позади. Жизнь вновь пошла своим чередом, пора было приступить — по-настоящему приступить — к своей новой работе. Ведь хоть я и чувствовала себя так, словно работаю уже десять лет, фактически была новичком. Я очень надеялась, что все пойдет так, как надо, когда мы с Мирандой начнем работать бок о бок. Любой может показаться по телефону бессердечным чудовищем, особенно если это человек, который не любит отпусков и, будучи оторванным от работы, чувствует себя неуютно. Но я нисколько не сомневалась, что печальный опыт моего первого месяца уступит место новым, деловым отношениям, и я буду рада этим переменам.

Было пятое января, холодное пасмурное утро, начало одиннадцатого, и я наслаждалась своей работой. Именно наслаждалась! Эмили была целиком поглощена своим новым романом с каким-то парнем, которого она встретила на новогоднем вечере в Лос-Анджелесе. И этот «потрясающе сексуальный мужик», который «сам пишет песни, и они непременно будут хитами», обещал приехать в Нью-Йорк и навестить ее в ближайшие две недели. Я болтала с ассистентом из отдела красоты, очень милым парнишкой; он только что окончил Вассар,[7] и его родители умудрялись — несмотря на выбор колледжа и его работу в журнале мод, в отделе красоты — не замечать того очевидного факта, что их сыну нравятся мальчики.

— Ох, ну пойдем со мной, ну пожалуйста! Будет так весело, я познакомлю тебя кое с кем из тех, кто сейчас пользуется большим успехом, вот увидишь, Энди. У меня есть шикарные друзья-натуралы. И главное, это ведь вечеринка Маршалла, там будет действительно здорово, — нараспев тянул Джеймс, склонившись над моим столом. Я проверяла электронную почту. На другом конце кабинета Эмили весело расписывала кому-то подробности своего свидания с длинноволосым певцом.

— Я бы хотела, правда, очень хотела пойти, но на этот вечер я уже договорилась со своим парнем, — сказала я, — мы давно собираемся поужинать вместе, и я уже один раз отменила встречу.

— Потом пообщаетесь! Ну давай, соглашайся, ведь не каждый же день выдается возможность встретиться с самым талантливым колористом всех времен и народов! Будет куча знаменитостей, все такие шикарные — просто блеск! Да я точно знаю, что это будет самая крутая тусовка за всю новогоднюю неделю! Организаторы — Харрисон и Шрифтман. Бог мой, да лучше этого ничего быть не может! Ну скажи «да». — Он скорчил гримаску, вытаращил свои самодовольные глазки, и я не удержалась от смеха.

— Джеймс, мне бы правда хотелось пойти — я ведь никогда не была в «Плазе», но я никак не могу отменить эту встречу; Алекс заказал столик в итальянском ресторанчике, я не могу ничего переиграть.

Я не могла переиграть, да и не хотела — я собиралась провести вечер с Алексом, послушать, как продвигаются его дела с факультативом, — но мне было жаль, что наш вечер совпал с вечером в «Плазе».

Я читала об этом в газетах всю прошедшую неделю; казалось, весь Манхэттен в экстазе ждет прибытия Маршалла Мэддена, величайшего в мире специалиста по окраске волос, который приезжает в Нью-Йорк на свой обычный постновогодний кутеж. Говорили, что в этом году он будет еще более грандиозным, чем обычно, потому что Маршалл только что выпустил новую книгу «Покрась меня, Маршалл», но я не собиралась отказывать своему парню из-за какой-то звездной тусовки.

— Ну ладно. Но только не говори потом, что я тебя никогда никуда не приглашаю. И не плачь, когда завтра прочтешь на «Шестой странице», что меня видели с Мэрайей или с Дженнифер. — И он удалился, изображая оскорбленное самолюбие, что было для него нетрудно, ведь он и вправду был до крайности самолюбив.

В общем, пока что первая неделя после Нового года шла вполне гладко. Мы до сих пор распаковывали подарки и составляли их каталог — сегодня утром я торжественно открыла коробку с великолепными босоножками на шпильках от Джимми Чу и Сваровски, — но свои посылки мы уже отправили, и телефоны молчали, потому что многие сотрудники еще не вернулись. Миранда должна была прилететь из Парижа в конце недели, но в офисе собиралась появиться только в понедельник. Эмили была уверена, что я готова принять на себя заботу о Миранде, — и я чувствовала то же самое. Мы все обсудили, и я исписала заметками целый блокнот. Я просматривала его и надеялась, что смогу все это запомнить. Кофе: только из «Старбакс», латте в высокой кружке, два кусочка нерафинированного сахара, две салфетки, одна ложечка. Завтрак: доставка из «Манхьи», 555-39-48, датский мягкий сыр, четыре ломтика бекона, две колбаски. Газеты: газетный киоск в вестибюле, «Нью-Йорк таймс», «Дейли ньюс», «Нью-Йорк пост», «Файнэншл таймс», «Вашингтон пост», «Ю-эс-эй тудей», «Уолл-стрит джорнал», «Женская одежда»; по средам — «Нью-Йорк обсервер». Еженедельные журналы (приходят в понедельник): «Тайм», «Ньюсуик», «Ю-эс ньюс», «Нью-Йоркер», «Тайм аут Нью-Йорк», «Нью-Йорк мэгэзин», «Экономист». Бесконечные списки: ее любимых цветов и цветов, внушающих наибольшее отвращение, имена ее лечащих врачей, их адреса и домашние телефоны, имена и телефоны всех ее домочадцев. Я знала, что она предпочитает, когда ей надо быстро перекусить, какую воду пьет, какие размеры носит (от нижнего белья до лыжных ботинок); я составила список людей, с которыми она желала разговаривать («Всегда»), и отдельный список для тех, с кем не желала («Никогда»). Несколько недель Эмили посвящала меня в мир Миранды Пристли, а я писала и писала, и когда мы наконец закончили, я знала о ней буквально все. Кроме того, конечно, что именно делает ее настолько важной особой, что мне пришлось исписать весь блокнот заметками о том, что ей нравится, а что — нет. Иначе почему бы мне было до этого дело?

— Да, он просто чудо, — вздыхала Эмили, поигрывая телефонным шнуром, — у меня еще никогда не было такого романтического Нового года.

Щелк! «Вам пришло сообщение от нового абонента, Александра Файнемана. Для просмотра кликните здесь». О-о-о, здорово. Алекс частенько присылал мне сообщения в «Элиас-Кларк», но по какой-то непонятной причине всегда назывался «новым абонентом». Я открыла сообщение.

«Пожалуйста, не злись»? «Ты понимаешь меня…»? Какой-то второклассник порезал другого второклассника — и он надеется, что я не буду иметь ничего против, если наши планы рухнут? Ну да, я один раз отменила нашу встречу, потому что вымоталась, разъезжая целый день по городу и пакуя подарки. Мне хотелось зарыдать во весь голос, позвонить ему и сказать, что я не только не злюсь — я горжусь тем, как он заботится о своих детках, и тем, что работа у него всегда на первом месте. Я щелкнула по опции «ответ» и уже занесла руку над клавиатурой, чтобы сообщить ему все, что я о нем думаю, как вдруг услышала свое имя.

— Андреа! Она едет! Она будет здесь через десять минут, — громко объявила Эмили, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

— М-м-м? Извини, я не расслышала…

— Миранда едет в офис, вот сейчас едет. Нам надо приготовиться.

— Едет в офис? Но я думала, она пробудет во Франции до субботы…

— Значит, она передумала. Быстрее! Иди вниз, возьми газеты, разложишь их так, как я тебе говорила. Потом протри стол и поставь слева бокал с «Пеллегрино». Не забудь лед и ломтик лайма. И проверь, все ли на месте в ее туалетной. Иди! Она уже в машине, максимум через десять минут будет здесь, если, конечно, не попадет в пробку.

Выбегая из офиса, я слышала, как Эмили названивает по внутреннему телефону и кричит одно и то же: «Она едет! Скажи всем!» За три секунды, не больше, я пронеслась по коридорам и через отдел моды, но отовсюду уже летели панические крики: «Эмили сказала, она едет!», «Миранда вернулась!» — и один совершенно душераздирающий вопль «Она зде-е-е-е-е-есь!!!». Ассистенты, как безумные, приводили в порядок одежду на вешалках, выставленных вдоль стен, редакторы мчались в свои кабинеты, и я видела, как одна девушка меняла туфли с низкими каблуками на другие — на двенадцатисантиметровых шпильках, а еще одна рисовала себе губы, подкручивала ресницы и приводила в порядок бюстгальтер — и все это почти одновременно. Из мужского туалета вышел издатель, и я заметила там Джеймса. Он как ненормальный вертелся перед зеркалом, проверяя, не прицепилась ли к его черному кашемировому свитеру какая-нибудь ниточка, и энергично гоняя во рту таблетку или леденец. Я даже представить себе не могла, как он успел узнать, разве что в мужском туалете предусмотрена громкая связь специально для этих случаев.

Мне хотелось остановиться и посмотреть, как будут развиваться события, но на то, чтобы достойно предстать перед Мирандой в качестве ее секретарши, у меня оставалось от силы десять минут, и я собиралась использовать их по максимуму. До сих пор я старалась не показывать, что отчаянно спешу, но все вокруг явно не видели в этом ничего зазорного, и я устроила настоящий спринтерский забег.

— Андреа! Ты, конечно, знаешь, что Миранда уже едет? — окликнула меня Софи, когда я проносилась через приемную.

— Да. А тебе откуда это известно?

— Солнышко, я всегда все знаю. Полагаю, и ты знаешь, что сейчас от тебя требуется. Только учти, Миранда Пристли не любит ждать.

Я прыгнула в лифт и оттуда крикнула:

— Спасибо! Я вернусь через три минуты.

Две женщины в лифте посмотрели на меня с неудовольствием, и тут до меня дошло, что я веду себя неприлично.

— Простите, — сказала я, пытаясь отдышаться, — мы только что узнали, что наш главный редактор едет в офис, а мы не подготовились, поэтому все немножко нервничают.

Ну почему я оправдываюсь перед этими людьми?

— Бог мой, да вы работаете на Миранду! Ну-ка дайте угадаю. Вы ее новый секретарь? Андреа, не так ли? — Длинноногая брюнетка сверкнула четырьмя дюжинами зубов (не меньше) и надвинулась на меня словно пиранья. Лицо ее подруги тотчас прояснилось.

— Хм… да. Андреа, — повторила я, словно сама не до конца была уверена в этом. — И я действительно новая секретарша Миранды.

В этот момент лифт остановился в вестибюле, и перед нашими глазами предстали белоснежные мраморные стены. Не успели двери полностью раздвинуться, как я уже шагнула вперед и вдруг услышала за спиной:

— Повезло вам, Андреа. Миранда чудесная женщина. Миллионы девушек готовы на что угодно ради такой работы.

Я постаралась не задеть группку стоявших с унылыми лицами юристов — по всей видимости, они собрались на корпоративный банкет — и почти влетела в газетный киоск в углу вестибюля. Там всем заправлял миниатюрный выходец из Кувейта по имени Ахмед; в его ведении находились аккуратно разложенная глянцево блестевшая периодика и заметно поредевший запас не содержащих сахара конфет и диетической газировки. Эмили познакомила нас с Ахмедом перед Рождеством — это входило в программу моей подготовки, и я надеялась, что сейчас он мне поможет.

— Стой! — вскричал он, когда я стала вытягивать газеты из проволочных ячеек. — Ты новая девушка Миранды, верно? Иди сюда.

Я повернулась и увидела, что Ахмед наклонился и шарит под стойкой; лицо у него даже покраснело от напряжения.

— Ага! — закричал он снова, вскакивая на ноги так проворно, как только мог это сделать пожилой человек, у которого были сломаны обе ноги. — Это тебе. Не надо портить мою выставку — я откладываю их для тебя каждый день. Можешь не сомневаться, я ничего не теряю, — подмигнул он.

— Ахмед, огромное спасибо! У меня нет слов, чтобы сказать, как я вам благодарна. Как вы думаете, может, взять и журналы?

— Конечно. Сегодня среда, а все журналы вышли уже в понедельник. Твоя хозяйка не любит ждать, — сказал он, демонстрируя необыкновенную осведомленность. И снова полез под стойку, и снова поднялся с охапкой журналов; и мне хватило одного взгляда, чтобы убедиться в том, что там было все, что мне нужно, — ни больше ни меньше.

Пропуск, пропуск, где этот чертов электронный пропуск? Я ощупала свою строгую белую блузку и нашла шелковую ленточку, которую Эмили вырезала для меня из одного из белых шарфов Миранды. «Пропуск не следует носить в ее присутствии, — пояснила она, — но если уж ты забыла его снять, пусть он будет не на пластиковой цепочке». Последние слова Эмили произнесла с нескрываемым презрением.

— Спасибо, Ахмед. Спасибо вам большое за помощь, но я ужасно, ужасно спешу. Она вот-вот приедет.

Он пропустил мою карточку через считывающее устройство и повесил ее мне на шею, как олимпийскую медаль.

— Беги, теперь беги!

Я схватила набитый пластиковый пакет и понеслась; на бегу я снова вытянула карточку: чтобы пройти к лифтам, ее нужно было пропустить через считывающее устройство у турникета, где сидели охранники. Я сунула карточку в прорезь и толкнула. Ничего. Я снова сунула и толкнула посильнее. Никакого результата.

— Пусть целуют, пусть ласкают, я совсем не возражаю, — послышался тенорок грузного и всегда немного потного охранника Эдуардо. Вот черт. Мне не надо было даже смотреть на него — я и так знала, что он улыбается во весь рот и заговорщицки мне подмигивает. Это повторялось каждый день, вот уже две недели, всякий раз, когда мне нужно было пройти через турникет. У Эдуардо имелся неиссякаемый запас попсовых мотивчиков, которые он постоянно напевал, и он не пропускал меня, пока я не изображала что-нибудь в тему. Вчера это было «Я слишком сексапильна». Он пропел: «Я слишком сексапильна для Милана и Нью-Йорка», а я должна была пройтись по воображаемому подиуму. Это бывало весело, когда у меня было подходящее настроение. Иногда я даже улыбалась. Но сегодня мне предстояло встретиться с Мирандой, и я должна была успеть привести все в порядок — я просто обязана была успеть. Мне хотелось ударить Эдуардо за то, что не дает мне пройти, в то время как все остальные в это самое время свободно проносились через турникет по обе стороны от меня.