Дьявол носит «Прада»

— Если денег пожалеют, я пошлю их — я умею, — пропела я, растягивая и полупроглатывая слова, совсем как Мадонна.

Он поднял брови:

— Где энтузиазм, подружка?

Я думала, что просто взорвусь, если услышу его голос, и сейчас бросила сумку на барьер, резким движением подняла руки и с силой двинула бедрами влево, сложив губы в недовольную гримасу.

— Да, я такая: свое не упускаю! — Я почти кричала. Он закудахтал, захлопал, застонал от восторга, и я наконец прошла.

Не забыть бы обсудить с Эдуардо, когда можно, а когда нельзя выставлять меня полной идиоткой.

Я поднялась вверх, снова промчалась мимо Софи — она заботливо раскрыла передо мной дверь, ни о чем не спрашивая, — не забыла заскочить по дороге в мини-буфет, чтобы положить лед в один из высоких бокалов, которые мы держали отдельно — специально для Миранды. Со стаканом в одной руке и газетой в другой я стремительно завернула за угол — и столкнулась с Джессикой, также известной как Девушка с Маникюром. Она казалась одновременно раздосадованной и до смерти напуганной.

— Андреа, ты уже знаешь, что Миранда едет в офис? — спросила она, оглядывая меня с головы до пят.

— Конечно. Вот у меня ее газеты, и вода ее тоже тут. Все это нужно отнести к ней в кабинет. Извини, мне некогда.

— Андреа! — вскрикнула она, когда я вновь пустилась бежать; кубик льда вылетел из стакана и приземлился у дверей арт-секции. — Не забудь сменить туфли!

Я встала как вкопанная и посмотрела на свои ноги. На мне были обычные мокасины, у которых было только одно достоинство: они классно смотрелись. По молчаливому уговору в отсутствие Миранды все сотрудники «Подиума» переходили на более свободную форму одежды, и хотя выглядели они тогда просто здорово, никто из них ни за что на свете не надел бы ничего подобного в присутствии Миранды. Лучшим тому примером служили мои ярко-красные мокасины.

В секретарскую я вернулась покрытая испариной.

— Ну вот, принесла все газеты, и журналы захватила на всякий случай. Только не уверена, годятся ли такие туфли…

Эмили оторвала от уха трубку и бросила ее на стол.

— Нет, совсем не годятся. — Она схватила трубку, моментально набрала номер и скомандовала: — Джеффи, принеси мне пару от Джимми, размер… — Она посмотрела на меня.

— Девять с половиной. — Я достала из шкафчика бутылочку «Пеллегрино» и наполнила стакан.

— Девять с половиной. Нет, сейчас. Нет, Джеф, я не шучу. Прямо сейчас. У Андреа тапочки — красные тапочки, — а Она вот-вот появится. Спасибо.

В этот момент я заметила, что за те четыре минуты, пока я была внизу, Эмили успела сменить свои линялые джинсы на кожаные брюки, а кроссовки — на босоножки на шпильках. Она прибралась, смела все со столов в ящики и спрятала в шкаф подарки, которые мы не успели отослать на квартиру к Миранде. Эмили подкрасила губы и щеки и сейчас жестом приказывала мне поторапливаться.

Я схватила пакет с газетами и вытряхнула их на столик с подсветкой в кабинете Миранды. Эмили говорила, что Миранда по нескольку часов простаивает возле этого столика, изучая присланные фотопленки. И она любит, чтобы здесь же были разложены ее газеты. Я сверилась с блокнотом, чтобы не перепутать порядок. Сначала «Нью-Йорк таймс», затем «Уолл-стрит джорнал», а уж потом «Вашингтон пост»: одно за другим, по порядку, в котором я не улавливала никакой системы, издания ложились на стол, и каждое новое чуть накрывало предыдущее, пока наконец не образовался широкий веер. Единственным исключением была «Женская одежда»: ее следовало класть посреди рабочего стола.

— Она здесь! Андреа, выходи, она уже поднимается, — послышался снаружи свистящий шепот Эмили, — только что звонил Юрий, он уже высадил ее возле здания.

Я положила «Одежду» на стол, поставила «Пеллегрино» на льняную салфетку (с какой стороны стола, я никак не могла вспомнить) и бросилась из кабинета, метнув последний взгляд, чтоб удостовериться, что все в порядке. Джеф, ассистент из кладовой, помогавший организовывать выставку одежды, швырнул мне закрытую коробку и тут же исчез. Я открыла ее. Там была пара босоножек от Джимми Чу: на высоких каблуках, с прихотливо переплетенными ремешками из верблюжьей шерсти, с пряжками посередине. Стоили они, наверное, не меньше восьмисот долларов. Черт! Их бы теперь еще надеть! Я сбросила мокасины и влажные от пота носки, затолкала все под стол. Правую босоножку я надела довольно легко, но у меня никак не получалось застегнуть пряжку на левой. В конце концов я дернула пряжку, с силой толкнула ногу — и ремешки впились в кожу. Я поправила пряжку, начала подниматься, и тут… появилась Миранда.

Я застыла. Я просто застыла на месте, так и не успев распрямиться. Я не настолько утратила рассудок, чтобы не сообразить, насколько нелепо я выгляжу, но не могла найти в себе силы сесть прямо. Она заметила меня сразу же — может, ожидала увидеть на этом месте Эмили — и направилась прямо ко мне. Она оперлась на барьерчик, за которым стоял мой стол, и перегнулась через него так, чтобы видеть все мое прикованное к стулу тело. Ее яркие голубые глаза осматривали меня с головы до ног: белую блузку, красную вельветовую мини-юбку из «Гэп» и теперь уже застегнутые босоножки из верблюжьей шерсти. Я чувствовала, что она пристально изучает меня всю: кожу, волосы, одежду. Ее глаза скользили по мне, но лицо оставалось совершенно бесстрастным. Она наклонилась еще ближе, ее лицо оказалось в тридцати сантиметрах от моего, и я ощутила тонкий аромат эксклюзивного шампуня и дорогих духов, увидела тонкие морщинки возле ее губ и глаз, незаметные с обычного расстояния. Но я не могла смотреть ей в лицо слишком долго, потому что она очень уж откровенно меня рассматривала. Не похоже было, чтобы она осознавала, что: а) мы с ней уже встречались; б) я ее новая служащая; в) я не Эмили.

— Здравствуйте, мисс Пристли, — пискнула я, повинуясь неожиданному импульсу, хотя внутренний голос напомнил мне, что она еще не произнесла ни слова. Но напряжение было невыносимым, а у меня не было другого способа разрядить ситуацию. — Я так счастлива работать у вас. Спасибо вам огромное за возможность, которую…

«Заткнись! Заткнись же, идиотка! Ну чего ты унижаешься?!»

Она отошла от меня. Перестала меня разглядывать, распрямилась и пошла, не слушая, что я несу. Я вспыхнула от унижения и никак не могла успокоиться, хотя чувствовала на себе свирепый взгляд Эмили. Наконец я подняла пылающее лицо. Да, Эмили действительно смотрела на меня.

— Последние сводки получены? — спросила Миранда, ни к кому конкретно не обращаясь. Она вошла в свой кабинет, и я с удовлетворением отметила, что она направилась прямо к газетам.

— Да, Миранда, все здесь, — услужливо отозвалась Эмили, подбегая к ней и подавая папку, в которую мы собирали распечатки для Миранды.

Я сидела молча и наблюдала за всеми передвижениями Миранды с помощью фотографий, которыми были увешаны стены ее кабинета: они находились под стеклом, и в них было видно ее отражение. Вернулась Эмили, и воцарилось молчание. Мне стало интересно: что же, мы теперь никогда не будем разговаривать, если Она в кабинете? Я спросила об этом Эмили в записке, которую послала по электронной почте. Ее ответ пришел тут же. «Вот именно, — писала она, — если нам надо поговорить, мы делаем это шепотом. Иначе — никаких разговоров. И НИКОГДА не говори с ней, пока она не заговорит с тобой. И НИКОГДА не называй ее мисс Пристли; она Миранда. Поняла?» Я снова почувствовала себя так, словно меня отшлепали, но посмотрела на нее и кивнула. И в этот момент я заметила пальто. Оно лежало прямо передо мной, возвышалось грудой великолепного меха у меня на столе, один рукав перевесился через край. Я взглянула на Эмили. Она округлила глаза, махнула в направлении шкафа и прошептала: «Повесь!» Пальто было тяжелое, как одеяло, которое достаешь из стиральной машины; мне пришлось держать его обеими руками, чтобы оно не касалось пола, но я аккуратно повесила его на плечики и тихонько, старательно прикрыла дверцы.

Не успела я сесть на место, как возле меня появилась Миранда, и теперь ее глаза могли свободно шарить по всему моему телу. Странная вещь: от ее взгляда тело мое горело — но одновременно меня словно сковало льдом, и я не могла сесть на свое место, не могла даже пальцем пошевелить. И в тот момент, когда, казалось, уже готовы были вспыхнуть волосы, ее безжалостные голубые глаза встретились с моими.

— Мне нужно мое пальто, — сказала она тихо, глядя прямо на меня, и я вновь подумала, отдает ли она себе отчет в том, что перед ней новый человек, или ей нет до этого абсолютно никакого дела. В ее глазах не было ни малейшего проблеска узнавания, хотя моя встреча с ней состоялась всего несколько недель назад.

— Конечно, — выдавила я и снова направилась к шкафу, что было довольно затруднительно, так как она стояла на дороге. Я развернулась так, чтобы не задеть ее, и постаралась боком добраться до шкафа, который только что закрыла. Она не подвинулась ни на сантиметр, и я чувствовала, что ее глаза продолжают меня осматривать. Наконец, благодарение Богу, мои пальцы коснулись меха, и я осторожно высвободила его из шкафа. Мне вдруг захотелось бросить его ей и посмотреть, сумеет ли она его поймать, но в последний момент я сдержалась и подала ей пальто так, как джентльмен подает его даме. Она шагнула в него одним грациозным движением и взяла сотовый телефон — единственную вещь, которую привезла с собой в офис.

— Сегодня вечером мне понадобится Книга, Эмили, — сказала она и важно вышла из кабинета, похоже, даже не заметив группку из трех женщин, которые, завидев ее, бросились врассыпную.

— Да, Миранда. Я распоряжусь, чтобы Андреа привезла ее вам.

Вот так-то. Она ушла. Визит, породивший в офисе дикую панику, суматошные приготовления и спешные переодевания, продлился всего четыре минуты и — как показалось моему неискушенному глазу — не имел ровным счетом никакого смысла.

— Только не пялься слишком откровенно. — Джеймс говорил не разжимая губ, как чревовещатель. — Риз Уизерспун на горизонте.

Я резко повернулась (Джеймс дернулся от смущения) и увидела Риз: она пила шампанское и смеялась, откинув голову. Я не хотела показывать свое провинциальное восхищение, но ничего не могла с собой поделать: это была одна из моих самых любимых актрис.

— Джеймс, дорогуша, я так рад, что ты выбрался на мой скромный вечер, — насмешливо заговорил красивый худощавый мужчина, подошедший к нам сзади. — А кто это здесь у нас? — Они поцеловались.

— Маршалл Мэдден — виртуоз цвета, а это Андреа Сакс. Она…

— Новый секретарь Миранды, — перебил Маршалл, улыбаясь мне, — наслышан о вас, малютка. Добро пожаловать в семью. Я надеюсь, вы придете навестить меня; обещаю, что вместе мы… хм… прибавим вам лоска.

Его пальцы нежно пробежали по моей шевелюре, он осмотрел кончики моих волос, сравнил их с корнями.

— Да, стоит добавить легкий медовый оттенок, и вы — топ-модель. Возьмите у Джеймса мой телефончик, обязательно возьмите, детка, и заходите в любую свободную минутку. Хотя, наверное, они не так уж часто у вас случаются! — пропел он и танцующей походкой направился к Риз.

Джеймс вздохнул, в его взгляде сквозила тоска.

— Он мастер. Он самый-самый. Лучше уже некуда. Все остальные рядом с ним просто мальчишки. Настоящий мужчина. Шикарный.

Настоящий мужчина? Забавно. Раньше, когда я слышала эту фразу, я всегда представляла себе Шакила О'Нила, мчащегося с мячом к кольцу, — и уж никак не специалиста по окраске волос.

— Он действительно шикарный, в этом я с тобой согласна. Вы с ним встречались?

Они бы здорово подошли друг другу: помощник редактора отдела красоты журнала «Подиум» и самый успешный колорист цивилизованного мира.

— Я-то не против. Но у него уже четыре года один партнер. Ты представляешь? Четыре года! Я бы запретил таким сексуальным геям иметь постоянного партнера. Это просто несправедливо.

— Ничего себе! А как насчет постоянной партнерши у сексуального мужчины с традиционной ориентацией? Если эта партнерша я, значит, все справедливо. — Я глубоко затянулась и выпустила почти безукоризненное колечко дыма.

— Ну признавайся, Энди, ты ведь рада, что пошла сегодня со мной? Это же самая крутая тусовка на свете! — улыбаясь, проговорил Джеймс.

Я нехотя согласилась пойти с ним, когда Алекс отменил нашу встречу, скорее из-за того, что не хотела оставаться одна. С трудом верилось, что на вечеринке по поводу нашумевшей книжки может произойти хоть что-нибудь интересное. Но я оказалась приятно удивлена. Поздороваться с Джеймсом подошел Джонни Депп, и меня потрясло не только то, что он вообще способен связно говорить по-английски, но и то, что он выдал несколько по-настоящему забавных шуток. И я испытала невыразимое удовлетворение, увидав, что Жизель — эта самая-пресамая из красоток, мелькающих на обложках журналов, — на самом деле до смешного маленького роста. Естественно, еще приятнее было бы обнаружить, что она переедает и что у нее угревая сыпь, которую из-за толстого слоя косметики не видно на ее шикарных фотографиях, — но мне пришлось удовольствоваться низким ростом. В общем, последние полтора часа все шло совсем неплохо.

— Ну, я бы не сказала, что самая крутая, — ответила я, наклоняясь к Джеймсу, чтобы взглянуть на диджея Моби, который с мрачным видом стоял возле стола с книгами, — но здесь совсем не так плохо, как я ожидала. И потом, знаешь, после всего, что сегодня произошло, мне просто необходимо было как-то поднять себе настроение.

После внезапного отъезда Миранды (которому предшествовало столь же внезапное появление) Эмили сообщила, что сегодня мне впервые предстоит везти Книгу ей на квартиру. Книгой именовалась огромная, как телефонный справочник, подшивка, где были собраны все текущие материалы по «Подиуму». Эмили объяснила, что, когда Миранда находится в офисе, никакой производительной работы быть не может, потому что сотрудники весь день совещаются с Мирандой, а она ежечасно меняет свое мнение. Когда же около пяти часов она наконец уходит (чтобы провести немного времени с близняшками), вот тут-то и начинается настоящая работа. Арт-секция заново перекраивает макет и вставляет в него только что полученные снимки, редакторы распечатывают материал, который — все-таки! — получил одобрение Миранды: огромные небрежные буквы МП, занимающие целую страницу. Все найденные изменения посылаются в арт-секцию, и один из ее сотрудников еще несколько часов после того, как все остальные уйдут, пропускает снимки и тексты через специальный аппарат, который вощит страницы; после этого их в надлежащем порядке подшивают в Книгу. Затем начинается моя работа: я должна отвезти Книгу на квартиру к Миранде. Происходит это где-то между восемью и одиннадцатью вечера — в зависимости от того, когда завершается производственный процесс. Миранда сделает в Книге свои пометки и на следующий день привезет ее обратно, после чего все вышеуказанное повторится.

Когда Эмили краем уха услышала, что я собираюсь на вечер с Джеймсом, она так и подпрыгнула.

— Ты ведь знаешь, что не можешь уйти, пока не будет готова Книга?

Я уставилась на нее. По лицу Джеймса можно было подумать, что он сейчас бросится на Эмили с кулаками.

— Да, не скрою, это та часть работы, от которой я особенно рада избавиться. Порой это затягивается допоздна, но Книга необходима Миранде каждый вечер. Она привыкла работать дома. В общем, сегодня я посижу с тобой и покажу, как это делается, но потом ты будешь все делать сама.

— Спасибо. Как думаешь, во сколько сегодня будет готова Книга?

— Понятия не имею. Каждый вечер по-разному, об этом лучше спросить в арт-секции.

В этот день с Книгой закончили рано — всего в половине девятого. Я приняла ее у вконец измученного сотрудника арт-секции, и мы с Эмили спустились к Пятьдесят девятой улице. Эмили несла ворох одежды, только что доставленной из химчистки, — в пластиковых пакетах и на плечиках. Она пояснила, что вычищенная одежда всегда доставляется вместе с Книгой. Свою грязную одежду Миранда привыкла привозить в офис, и — вот радость-то! — моей обязанностью было звонить в химчистку и сообщать им, что у нас есть для них работка. Как правило, они тут же посылали кого-нибудь в «Элиас-Кларк», чтобы забрать одежду, и на следующий день возвращали ее в идеальном состоянии. Мы убирали все в шкаф, а потом отдавали Юрию или отвозили к ней на квартиру сами. С каждой минутой моя работа казалась мне все более высокоинтеллектуальной!

— Эй, Рич! — заискивающе улыбаясь, окликнула Эмили посасывающего трубку диспетчера, которого я встретила в первый день работы. — Это Андреа. Она будет отвозить Книгу каждый вечер, так что вы уж позаботьтесь, чтобы ей доставалась хорошая машина, ладно?

— Сделаем, Рыженькая. — Он достал изо рта трубку и указал на меня: — Я позабочусь о Блондиночке.

— Вот и хорошо. Ой, а не могли бы вы дать нам еще одну машину? После того как мы отвезем Книгу, нам с Андреа надо ехать в разные места.

Два массивных «таун-кара» остановились перед нами, и верзила водитель открыл для нас дверь. Эмили забралась в машину первой и тут же достала мобильник.

— Квартира Миранды Пристли, будьте добры.

Водитель кивнул, завел мотор, и мы тронулись с места.

— А что, всегда бывает один и тот же водитель? — спросила я, удивившись, что он знает дорогу.

Эмили жестом велела мне помолчать: она оставляла сообщение для девушки, вместе с которой снимала квартиру, а потом сказала:

— Нет, в компании работает довольно много водителей. Я с каждым ездила раз по двадцать, так что теперь дорогу знают все.

После этого она снова занялась телефоном. Я оглянулась назад и увидела вторую машину: она аккуратно повторяла все наши повороты и остановки.

Мы остановились перед типичным для Пятой авеню домом: идеально чистый тротуар, ухоженные балконы и шикарный, уютно подсвеченный вестибюль. Человек в смокинге и шляпе тут же подошел к машине и открыл дверь. Эмили вышла. Я подумала: почему бы нам просто не оставить Книгу и одежду этому человеку — в конце концов, разве не для этого и нужны швейцары? Это их работа. Но Эмили вытащила из сумки ключ на кожаном брелоке от Луи Вюиттона и протянула его мне.

— Я подожду здесь. Отнеси все в ее квартиру, в пентхаус А. Просто открой дверь, оставь Книгу на столике в фойе и повесь одежду на крючки возле шкафа. Не в сам шкаф — возле шкафа. А потом уходи. Не вздумай стучать или звонить, она терпеть не может, когда ее беспокоят. Просто тихо войди и выйди. — Она передала мне пластиковые пакеты и проволочные вешалки и снова взялась за свой мобильник.

Ну хорошо, я отнесу все это, только к чему такие сложности?

Лифтер грустно улыбнулся мне и нажал кнопку пентхауса. Он был похож на женщину, которую колотит муж: унылую, целиком покорившуюся своей участи.

— Я подожду вас здесь, — кротко сказал он, глядя в пол, — это займет у вас не больше минуты.

Ковер в холле был сочного рубинового цвета; я чуть не упала, когда мой каблук запутался в его густом ворсе. Стены были затянуты плотной кремовой тканью, по длине полотна виднелись крохотные кремовые же шляпки обойных гвоздиков; возле стены стояла обитая кремовой замшей скамеечка. На раздвижных дверях прямо передо мной было указано «пентхаус Б»; я развернулась и увидела точно такую же дверь с надписью «пентхаус А». Вовремя вспомнив предостережение Эмили, я отдернула руку от звонка и вставила ключ в замочную скважину. Дверь тут же открылась, и не успела я и глазом моргнуть, как очутилась в просторной комнате и ноздри мне защекотал чудесный запах бараньей отбивной. Она была там: изящно подносила вилку ко рту, а две совершенно одинаковые черноволосые девочки, разделенные столом, оглушительно кричали друг на друга. Высокий, сурового вида мужчина с крупным носом и серебристой шевелюрой читал газету.

— Мам, скажи ей, что она не имеет права заходить в мою комнату и брать мои джинсы! Она меня не слушает! — вопила одна из малюток, обращаясь к Миранде. Та отложила вилку и отпила из бокала, который взяла с левой половины стола, из чего я заключила, что это «Пеллегрино».

— Каролина, Кэссиди, ну хватит. Я уже достаточно этого наслушалась. Габриэль, принесите еще мятного желе.

Мужчина, по всей вероятности повар, поспешно внес в комнату широкую серебряную чашу на серебряном подносе.

И в этот момент я осознала, что уже полминуты стою и смотрю, как они ужинают. Они меня еще не заметили, но непременно заметят, как только я направлюсь к столику в прихожей. Я двигалась затаив дыхание, но чувствовала, что все они повернулись и смотрят на меня. Я хотела как-то их поприветствовать, но сдержалась, вспомнив, как я вляпалась сегодня утром, когда мычала и бормотала что-то словно идиотка. Столик, столик. Вот он. Кладем на него драгоценную Книгу. Теперь одежда. Я отчаянно озиралась в поисках места, куда следовало повесить вещи, но у меня все расплывалось перед глазами. Стол молчал, и я кожей чувствовала на себе их взгляды. Никто со мной не поздоровался. Девочки, похоже, нисколько не удивились, что в их квартире оказался совершенно посторонний человек. Наконец я заметила за дверью небольшой шкаф для верхней одежды и сумела аккуратно повесить ненадежные гнущиеся плечики на перекладину.

— Не в шкаф, Эмили, — прозвучал размеренный голос Миранды, — на крючки: они предназначены специально для этого.

— Ох да, конечно. Здрасте.

Идиотка! Заткнись! Ей вовсе не нужно, чтобы ты отвечала, просто делай, что она говорит! Но я ничего не могла с собой поделать. Мне было дико, что они не поздоровались, не поинтересовались, кто я такая, — вообще никак не отреагировали на мое вторжение в их квартиру. И что значит «Эмили»? Она что, издевается? Ослепла? Не видит, что я не та девушка, которая проработала у нее уже почти два года?

— Я Андреа, Миранда, ваша новая секретарша.

Тишина. Все покрывающая, нестерпимая, оглушающая, отупляющая, нескончаемая тишина.

Я знала, что должна замолчать, знала, что сама рою себе могилу, но я действительно ничего не могла с собой поделать.

— Простите, что я перепутала. Я сейчас перевешу все на крючки, как вы сказали, и тут же уйду.

Да перестань же распинаться! Она плевать на тебя хотела. Просто сделай все как надо и выметайся.

— Ну вот, всем приятного аппетита. Приятно было познакомиться.

Я повернулась, чтобы уйти, и поняла, что не только поставила себя в глупейшее положение, просто заговорив с ними, но и на самом деле несу ужасную чушь. Приятно познакомиться?! Да ведь никто меня ни с кем не знакомил!

— Эмили! — услышала я ее голос, едва коснувшись дверной ручки. — Эмили, постарайтесь, чтобы этого больше не повторилось. Мы не терпим вмешательства в нашу личную жизнь.

Ручка повернулась, и я оказалась в холле. Прошло всего около минуты, но мне казалось, будто я на едином вдохе проплыла дорожку олимпийского бассейна.

Я тяжело опустилась на скамеечку и перевела дух. Ну что за стерва! В первый раз она могла назвать меня Эмили просто по ошибке, но во второй она, конечно же, сделала это нарочно. Лучший способ унизить и обезличить человека, коль скоро вы открыто игнорируете сам факт его присутствия в вашем доме. Не хотела ли она таким образом указать мне на мое место — место на низшей ступени развития и в самом низу журнальной иерархии?

Я вполне могла просидеть всю ночь, сверля взглядом двери пентхауса А, но тут возле меня кто-то кашлянул. Я подняла глаза и увидела маленького лифтера: он смотрел в пол и терпеливо ждал, когда я присоединюсь к нему.

— Простите, — сказала я, входя в лифт.

— Ничего, — проговорил он чуть слышно, настойчиво изучая пол, — потом будет легче.

— Что? Простите, я не расслышала, что вы…

— Ничего, ничего. Ну вот, мисс. Приятно вам провести вечер.

Двери открылись, и я очутилась в вестибюле, где Эмили громко болтала по телефону. Увидев меня, она прервала разговор.

— Ну, как все прошло? Все нормально?

Я хотела все ей рассказать и всей душой желала, чтоб она посочувствовала мне. Мне хотелось, чтобы мы могли доверять друг другу, но я знала, что получу только новую словесную оплеуху. А это мне сейчас совсем ни к чему.

— Все прекрасно. Никаких проблем. Они ужинали, и я просто оставила все, где ты сказала.

— Вот и хорошо. Теперь будешь делать это каждый вечер. Потом просто езжай домой, и все. В общем, повеселись сегодня у Маршалла. Я бы тоже пошла, но мне нужно сделать эпиляцию зоны бикини, я не могу это отменить. Представляешь, у них все расписано на два месяца вперед. И это в середине зимы! Похоже, все забили те, кто собирается в зимние отпуска. Я просто понять не могу, с чего это вдруг всем женщинам в Нью-Йорке вдруг понадобилось делать эпиляцию области бикини. Просто удивительно, но тут уж ничего не поделаешь.

Я покачивала головой в такт ее словам, и не имело абсолютно никакого значения, что я делаю или что думаю по этому поводу, я была обречена постоянно выслушивать ее излияния по поводу восковой эпиляции. Может, было бы лучше, если б она наорала на меня за то, что я помешала Миранде спокойно поужинать?

— Да, что уж тут поделаешь. Ладно, я поеду, я сказала Джеймсу, что мы встретимся в девять, а сейчас уже больше десяти. До завтра.

— До завтра. Да, я еще хотела сказать, что ты теперь уже достаточно подготовлена и будешь продолжать приходить в семь, но я буду приходить не раньше восьми. Миранда в курсе. Оно и понятно: старший секретарь приходит позже, потому что ему приходится работать намного больше. — Я чуть не вцепилась ей в глотку. — Короче, утром делай все, как я тебя учила. Если понадоблюсь, звони, но вообще-то пора справляться и самой. Пока!

Она впорхнула на заднее сиденье второй машины.

— Пока, — откликнулась я и расплылась в фальшивой улыбке.

Водитель хотел выйти из машины и открыть мне дверь, но я сказала, что справлюсь сама.

— «Плаза», пожалуйста.

Джеймс ждал меня на ступеньках у входа, хотя было семь градусов мороза, не меньше. Он заехал домой переодеться и сейчас выглядел очень изящно — в черных замшевых брючках и белой рубчатой майке с вырезом, выгодно оттеняющей искусно созданный в солярии загар.

— Эй, Энди, ну что, отвезла Книгу? Мы тут стояли в очереди в гардеробную, и я увидел Брэда Питта.

— Господи, ты шутишь. Да неужели Брэд Питт здесь?

— Ну да, Маршалл ведь работал и с Дженнифер. Наверняка и она где-то здесь. Так что, Энди, в следующий раз ты будешь более серьезно относиться к моим приглашениям. Пойдем-ка пропустим по стаканчику.

Знаменитости мелькали там и сям, и к часу ночи я пропустила уже четыре стаканчика и весело болтала с каким-то сотрудником «Вога». Мы обсуждали восковую эпиляцию зоны бикини. Очень увлеченно. И это ничуть меня не смущало. Бог мой, думала я, пробираясь сквозь толпу в поисках Джеймса и попутно посылая воздушные поцелуи в том направлении, где появилась приветствуемая всеми Дженнифер Энистон, — тут очень даже неплохо. Но я изрядно выпила, а меньше чем через шесть часов мне нужно быть на работе, при этом дома я не была уже почти сутки. Поэтому, как только заметила Джеймса — он обнимался с кем-то из салона Маршалла, — я сразу же устремилась к нему. И тут я почувствовала, что кто-то обнял меня за талию.

— Эй, — сказал один из самых шикарных мужчин, каких я только видела в жизни. Я дала ему время осознать, что он, должно быть, ошибся, потому что со спины я, возможно, похожа на его девушку, но он продолжал улыбаться. — Вы не слишком разговорчивы, верно?

— А вы, как я посмотрю, говорите «эй» и считаете, что этого достаточно?

«Энди, закрой рот! — мысленно приказала я себе. — На вечеринке, где полно знаменитостей, с тобой вдруг заговаривает потрясающе красивый мужик, а ты тут же отшиваешь его?!» Но он, похоже, и не думал обижаться, и улыбка его растянулась прямо-таки до ушей.

— Простите, — пробормотала я, разглядывая свой почти пустой стакан, — меня зовут Андреа. Ну вот. Это, пожалуй, более подходящее начало для знакомства. — Я протянула ему руку, мне было интересно, чего он от меня хочет.

— Да нет, мне нравится ваша манера общаться, правда. Меня зовут Кристиан. Очень приятно с вами познакомиться, Энди. — Он отвел русую прядь, спадающую ему на левый глаз, и отхлебнул пива из бутылки, которую держал в руке. Его лицо казалось смутно знакомым, но я никак не могла припомнить, кто это.

— Пиво? — спросила я, указывая на бутылку. — Вот уж не думала, что здесь есть такие непритязательные напитки.

Я ждала, что он захихикает, но он засмеялся громко и искренне.

— Вы всегда говорите то, что думаете?

Я, похоже, выглядела смущенной, потому что он снова улыбнулся и сказал:

— Нет-нет, это очень хорошо. И большая редкость, особенно если вы работаете в индустрии моды. Просто я не смог заставить себя пить шампанское через соломинку, как здесь подают. Это, на мой взгляд, немного неестественно. Бармен откуда-то принес мне эту бутылку, вроде бы с кухни для обслуживающего персонала.

Он снова поправил прядь, но завиток упал ему на глаза, как только он отвел руку. Из кармана черного пиджака спортивного покроя он достал пачку сигарет и предложил мне закурить. Я взяла сигарету и тут же ее уронила, чтобы иметь возможность, нагнувшись, как следует его разглядеть.

Сигарета приземлилась в десяти сантиметрах от квадратных носов его пижонских мокасин с кисточками — непременная фишка Гуччи. Распрямляясь, я отметила, что на нем джинсы «Дизель», живописно вытертые, длинные, немного расклешенные. Они закрывали задники мокасин и от постоянного соприкосновения с землей порядком поистрепались. Черный ремень, видимо, тоже от Гуччи, но благородно оставлявший возможность сомневаться, эффектно обхватывал талию. В джинсы была заправлена белая футболка — такая футболка вполне могла быть из «Хейнс», но скорее всего была от Хьюго Босса или от Армани; носят их только для того, чтобы выгодно оттенить красивую, загорелую кожу. Его черный дорогой пиджак отлично на нем сидел и, возможно, даже был сшит на заказ, чтобы подчеркнуть выигрышные особенности его в общем-то самой обычной, но вместе с тем удивительно сексуальной фигуры. Его зеленые глаза так и притягивали к себе. Цвет морской волны, подумала я, припоминая названия любимых мной в школе акварельных красок, а может, цвет крыла селезня. Рост, телосложение, весь его облик смутно напоминали Алекса, только в нем было гораздо больше от европейца и намного меньше от американца — приверженца «Аберкромби».[8] Чуточку самоувереннее, капельку привлекательнее. Явно старше: что-то около тридцати. И, пожалуй, слишком уж эффектный.

Он тут же щелкнул зажигалкой и наклонился ко мне, поднеся пламя к моей сигарете.

— Так что вас привело на подобную вечеринку, Андреа? Вы, случайно, не одна из тех немногих счастливиц, которые могут назвать Маршалла Мэддена своим личным стилистом?

— Боюсь, что нет. По крайней мере пока, хотя он довольно ясно намекнул, что я могу попасть в их число, — засмеялась я, ловя себя на том, что мне ужасно хочется произвести впечатление на этого мужчину. — Я работаю в «Подиуме» и вот пришла сюда с одним из своих коллег.

— А, журнал «Подиум»! Классное место для тех, кто увлекается садомазохизмом. Ну и как, вам нравится?

Я не была уверена, имеет ли он в виду садомазохизм или мою работу, но допускала возможность, что передо мной человек достаточно осведомленный — настолько, чтобы понимать, что скрывается за внешним лоском модной индустрии. Может, я произведу впечатление, если расскажу, как сегодня отвозила Книгу? Нет, понятия не имею, кто этот парень… Может, он тоже работает в «Подиуме» — я еще не всех знаю, а может, в каком-то другом журнале «Элиас-Кларк»? А может — и это тоже нельзя исключать, — он один из тех пронырливых репортеров, что пишут для «Шестой страницы»? Эмили была очень убедительна, предостерегая меня против них. «Они появляются черт знает откуда, — зловещим тоном говорила она, — появляются и стараются запудрить тебе мозги, чтоб ты сболтнула что-нибудь о Миранде и о „Подиуме“. Просто имей это в виду». Подобные обработки и не дающие расслабиться электронные карточки заставляли журнальную мелкую сошку держать рот на замке. Столь характерное для работников «Подиума» параноидальное стремление всегда все делать с оглядкой брало верх.

— Да, — я постаралась, чтобы мой смех звучал естественно и непринужденно, — это довольно необычное место. Я не так уж интересуюсь модой — я бы скорее предпочла писать, но, думаю, это неплохое начало. А вы чем занимаетесь?

— Я писатель.

— Неужели? Вот здорово.

Я надеялась, что в моем голосе не прозвучало легкое разочарование, которое я сразу же почувствовала. Ну почему все, абсолютно все в Нью-Йорке представляются либо писателями, либо актерами, либо поэтами, либо художниками? Я, было дело, тоже писала для школьной газеты, а когда училась в универе, у меня — черт побери! — даже взяли статью в «Хадасса нэшнл мэгэзин». Означало ли это, что я автоматически стала писательницей?

— И что вы пишете?

— В основном беллетристику, но как раз сейчас я работаю над своим первым историческим романом. — Он снова глотнул из бутылки и нетерпеливо поправил надоедливую, но совершенно потрясающую прядь.

«Первый» исторический роман явно подразумевал, что до него уже были другие, неисторические. Это становилось интересным.

— И о чем роман?

Он немного подумал и ответил:

— Это рассказ от имени вымышленной героини, молодой женщины, о жизни в нашей стране в годы Второй мировой войны. Я еще не совсем закончил подготовительную работу, беседую с очевидцами и все такое, но то, что уже написано, вроде ничего. Думаю…

Он продолжал говорить, но я уже поняла, кто передо мной. Вот повезло так свезло. Описание книги было знакомо мне по статье в «Нью-Йоркере», которую я только что прочла. Казалось, весь читающий мир сходит с ума в предвкушении его нового романа и не устает восхищаться его реалистической манерой и глубиной проникновения во внутренний мир героини. Выходит, я стою и непринужденно болтаю с Кристианом Коллинсвортом, литературным гением, опубликовавшим свое первое произведение в двадцать лет (молодой, да ранний!), еще даже не выйдя из стен Йельского университета. Критики просто на стену лезли, кричали, что эта книга — одно из самых значительных событий в литературе двадцатого века. И он не остановился на достигнутом, издав еще два романа, каждый из которых продержался в списке бестселлеров дольше, чем предыдущие. Статья в «Нью-Йоркере» включала интервью, где Кристиана не только называли «гарантом грядущих успехов книжной индустрии», но и отмечали его «удивительную привлекательность, стильность и врожденное обаяние», которые, несомненно, обеспечивали ему (как будто для этого не хватало одной только популярности) «колоссальный успех у женщин».

— Ух ты, это и вправду здорово, — сказала я и вдруг поняла, что слишком устала для того, чтобы изображать остроумие, проницательность или веселость. Этот парень — преуспевающий писатель, так какого черта ему нужно от меня? Может, он просто хочет убить время, пока его подружка завершит дефиле, за которое ей платят по десять тысяч долларов в день, и соберется уходить? «Да и в любом случае, Андреа, какое это имеет значение? — резко осадила я себя. — Пора бы вспомнить, что тебе уже повезло, у тебя есть невероятно добрый, чуткий и сексапильный парень. Ну и хватит с тебя!» Я наспех состряпала историю о том, как мне срочно нужно домой. Кристиан выглядел удивленным.

— Вы боитесь меня? — улыбнулся он, словно поддразнивая.

— Боюсь вас? С какой стати мне бояться вас? Если бы для этого был какой-то повод… — Сама того не желая, я кокетничала с ним, и это было чрезвычайно приятно.

Он взял меня за локоть и повернул к себе:

— Пойдемте, я посажу вас в такси.

И прежде чем я успела сказать, что прекрасно найду дорогу сама, что мне приятно было с ним познакомиться, но не собирается же он напрашиваться ко мне в гости, — как мы уже стояли на красной ковровой дорожке на ступеньках «Плазы».

— Ну что, нужно такси? — спросил швейцар.

— Да, одно, для леди, — ответил Кристиан.

— Нет, у меня есть машина. Вон там, — сказала я, указывая на лимузины, припаркованные вдоль Пятьдесят восьмой улицы напротив кинотеатра «Париж».

Я не смотрела на него, но почувствовала, что он снова улыбнулся — одной из этих своих особенных улыбок. Он подвел меня к машине, открыл дверь и галантным жестом указал на заднее сиденье.

— Спасибо, — сказала я чрезвычайно вежливо и безо всякого замешательства, протягивая ему руку, — было очень приятно с вами познакомиться, Кристиан.

— И мне тоже, Андреа.

Он взял руку, которую я протянула ему для рукопожатия, прижал к губам и задержал на долю секунды дольше, чем это было необходимо.

— Надеюсь, мы с вами скоро увидимся.

Я благополучно забралась на заднее сиденье и теперь изо всех сил старалась не покраснеть, чувствуя, что у меня это плохо получается. Кристиан захлопнул заднюю дверь и смотрел вслед отъезжающей машине.

В этот момент мне уже не казалось странным, что я, всего несколько недель назад не видевшая изнутри ни одного лимузина, запросто разъезжаю на нем последние шесть часов; что меня, никогда не встречавшую знаменитостей даже местного масштаба, только что касались локтями голливудские звезды, а в мою руку тыкался носом — да, именно так! — самый желанный холостяк литературного Нью-Йорка. Нет, все это чушь и мишура, снова и снова напоминала я себе. Все это годится лишь для этого мира, к которому ты вовсе не хочешь принадлежать. Над этим можно посмеяться, думала я, но особых иллюзий питать не следует. И в то же самое время я смотрела на свою руку, не в силах отвести от нее глаз, и пыталась припомнить до мелочей, как он целовал ее, — а потом резко сунула смущающую меня руку в сумочку и достала телефон. Набирая номер Алекса, я отчаянно старалась придумать, что же я все-таки ему скажу.

Мне хватило двенадцати недель, чтобы пресытиться безграничными, по-видимому, запасами шикарной одежды, которой «Подиум» только-только начал меня снабжать. Двенадцать нескончаемо долгих недель, когда рабочий день длился по четырнадцать часов, а для сна оставалось не более пяти. Двенадцать мучительных недель ежедневного придирчивого осмотра с головы до ног — без тени одобрения, даже без единого намека на признание самого факта моего существования. Двенадцать невыносимых недель постоянного ощущения собственной глупости, некомпетентности, недоразвитости. И вот, когда пошел третий месяц моего пребывания в «Подиуме» (осталось всего только девять!), я решила стать новым человеком и начать одеваться подобающим образом. Крещение состоялось.

Предшествующие ему двенадцать недель вставания, одевания и выхода из дома ни свет ни заря полностью вымотали меня — мне даже пришлось скрепя сердце согласиться с тем, что иметь у себя дома собственный шкаф, полный «подобающей» одежды, очень удобно. До этого момента одевание было самой мучительной частью моего и без того ужасного утра. Звонок будильника раздавался так рано, что я даже никому не могла рассказать, во сколько именно я встаю: одно лишь упоминание об этом причиняло мне физическую боль. Приезжать на работу к семи часам утра, по моему убеждению, граничило с идиотизмом. Конечно, в моей жизни бывали случаи, когда я оказывалась на ногах до семи — например, в аэропорту, ожидая раннего рейса, или если в тот день мне предстояло сдавать экзамены. Но чаще всего этот рассветный час заставал меня бодрствующей, потому что я еще не успела добраться до постели после проведенной вне дома ночи, и жизнь тогда не казалась такой ужасной — ведь я могла отсыпаться целый день. Теперь же было совсем другое. Это было постоянное, безжалостное, противное человеческой природе недосыпание. И не важно, сколько раз я пыталась лечь спать до полуночи, — мне никогда это не удавалось. Последние две недели были особенно тяжкими, потому что мы готовили первый весенний номер и мне порой приходилось просиживать на работе, ожидая Книгу, до одиннадцати часов. Я отвозила ее и возвращалась домой за полночь, а ведь мне еще надо было что-то поесть и стащить с себя одежду, прежде чем окончательно отключиться.

Будильник — единственная вещь, на которую я реагировала, — начинал трезвонить в 5.30 утра. Я высовывала босую ступню из-под одеяла и тянула ее к будильнику (он предусмотрительно помещался на другом конце комнаты, чтобы мне пришлось сделать хоть какое-то усилие); некоторое время я беспорядочно лягала воздух, потом наконец попадала по будильнику, и отвратительный звон на некоторое время стихал. Он возобновлялся, упорно и последовательно, через каждые семь минут, пока в 6.04 я не начинала паниковать и не бежала в душ.

Возня с одеванием начиналась между 6.31 и 6.37. Лили, сама не больно-то разбиравшаяся в моде, постоянно таскавшая джинсы, дешевые свитера и пеньковые фенечки, каждый раз, как мы с ней виделись, говорила мне: «Не понимаю, в чем ты ходишь на работу. Это же журнал „Подиум“, детка. Ты смотришься неплохо, как любая девушка, но для „Подиума“, Энди, все это не годится».

Я не говорила ей, что несколько месяцев вставала до безобразия рано, чтобы состряпать из своего гардероба жителя «банановой республики» нечто достойное «Подиума». По получасу простаивала я с кружкой кофе в руках над туфлями и ремнями, шерстью и микрофиброй. Я каждый день приходила на работу в чулках нового цвета — и все для того, чтобы услышать, что все это «не то, не то, не то». Каблуки моих туфель всегда были слишком низкими, слишком неизящными. Я не могла позволить себе вещи из кашемира. Я никогда прежде не слышала о стрингах (!) и мучилась, не зная, как сделать так, чтобы на брюках или юбке не выступали рубцы от нижнего белья, бывшие предметом постоянного обсуждения и осуждения во время обедов и перекуров. И сколько я ни пыталась, я не могла заставить себя носить на работу короткие топы и завязывающиеся на животе рубашки.

И вот через три месяца я сдалась. Я просто слишком устала — эмоционально, физически, умственно; ежеутреннее самоистязание высосало все мои соки. Но это произошло лишь через три месяца после моего первого выхода на работу. Это был день как день, я стояла со своей желтой университетской кружкой в одной руке, а другой перебирала свои любимые вещицы из «Аберкромби». Зачем бороться, спрашивала я себя. Если я стану носить их одежду, это еще не будет значить, что я продалась им с потрохами, не так ли? Кроме того, замечания по поводу моих нарядов становились все более частыми и ядовитыми, и я начинала думать, что надо мной нависла угроза увольнения. Я увидела себя во весь рост в зеркале и не могла удержаться от смеха: девушка в дешевом бюстгальтере и трикотажных трусиках пытается соответствовать духу «Подиума»? Ха. Ха-ха. Только не в этих тряпках. Да ведь я работаю в журнале «Подиум», черт побери, и сегодня не стану надевать обтрепанные, поношенные вещи. Хватит. Я отбросила в сторону свои безликие блузки и извлекла на свет твидовую юбку от Прады, черный свитер-водолазку от Прады и полусапожки от Прады же. Все это однажды вечером, когда я ждала Книгу, принес мне Джеффи.

— Что это? — спросила я, расстегнув молнию на сумке.

— Это, Энди, то, что тебе надо носить, если ты не хочешь, чтобы тебя уволили. — Он улыбнулся, но в глаза мне не смотрел.

— То есть?

— Послушай, ты должна понять, что ты… твой внешний вид не очень хорошо гармонирует с этим местом. Я знаю, что такие вещи дороги, но эту проблему не так уж трудно решить. У меня в кладовой этого добра навалом, никто и не заметит, если ты время от времени что-нибудь… позаимствуешь. — Он сделал многозначительную паузу. — И уж, конечно, тебе стоит созвониться с людьми из отдела рекламы и взять у них дисконтную карту на покупку работающих с ними дизайнеров. Лично у меня скидка всего тридцать процентов, но ты — секретарь Миранды, и я не удивлюсь, если они вообще не будут брать с тебя денег. Тебе нет никакой необходимости носить эти штучки из «Гэп».

Я не стала объяснять ему, что, когда я надеваю «Наин уэст» вместо «Маноло» и джинсы, купленные в молодежном отделе универмага «Мейси», а не в «Джинсовом рае» — на восьмом этаже шикарного универмага «Барни», я тем самым пытаюсь показать, что меня не соблазняет блестящий антураж «Подиума». Вместо этого я просто кивнула, заметив, что Джеффи явно нервничает, ему неудобно, что приходится говорить мне такие вещи. Интересно, кто его подучил? Эмили? А может, сама Миранда? Ладно, в конце концов, это не важно. Черт побери, я продержалась здесь уже три месяца, и если водолазка от Прады поможет мне продержаться еще девять, значит, придется надеть водолазку от Прады. Я решила, что больше не буду противиться улучшениям в своем гардеробе.

В 6.50 я наконец вышла на улицу и действительно была чертовски довольна тем, как выгляжу. Парень из ближайшего ларька даже присвистнул, и не успела я пройти и десяти шагов, как меня остановила какая-то женщина и сказала, что она уже три месяца ищет такие сапоги. Я привычно вышла на угол Третьей авеню, сразу поймала такси и без сил упала на заднее сиденье, не чувствуя даже радости от того, что мне не придется толкаться в метро.

— Мэдисон-авеню, шестьсот сорок. Побыстрее, пожалуйста, — прохрипела я.

Таксист сочувственно (клянусь!) посмотрел на меня в зеркало заднего вида и сказал:

— А-а, «Элиас-Кларк-билдинг».

И мы моментально свернули налево, на Девяносто пятую улицу, а потом еще раз налево, на Лексингтон-авеню, промчались до Пятьдесят девятой улицы и направились на запад, к Мэдисон-авеню. Машин было мало, и ровно через шесть минут мы затормозили перед высоким, стройным, сверкающим монолитом, великолепно гармонирующим с внешним обликом своих многочисленных обитателей. Счет, как всегда, составил бы доллар сорок центов, и я, опять-таки как всегда, расплатилась десятидолларовой банкнотой.

— Сдачу оставьте себе, — пропела я, чувствуя ежеутренний прилив радости от того, что лицо водителя расплывается в растерянной счастливой улыбке, — «Подиум» угощает.

С этим как раз не было никаких проблем. Уже в первую неделю своей работы я поняла, что бухгалтерия не была сильной стороной «Элиас-Кларк», как не была и приоритетной. Мне не составляло никакого труда каждый день списывать по десять долларов на дорожные расходы. Другая компания заинтересовалась бы, кто дал вам право ездить на работу на такси; «Элиас-Кларк» могло заинтересовать лишь почему вы снисходите до такси, когда есть служебные машины. Почему-то мысль о том, что я ежедневно надуваю компанию на десять баксов — хотя мне прекрасно было известно, что никто в ней не страдал от моей расточительности, — здорово поднимала мне настроение. Кто-то назовет это ребячеством. Я называла это сведением счетов.

Я выскочила из такси, все еще довольная тем, что благодаря мне чей-то день начался удачно, и пошла ко входу в «Элиас-Кларк-билдинг». Здание было воплощением лоска и шика, как и все его обитатели. Хоть оно и называлось «Элиас-Кларк-билдинг», половину его арендовал «Дж. С. Бергман» — один из самых престижных банков города. У нас с ними даже лифты были разные, но их богатенькие банкиры и наши стильные красотки не упускали случая как следует рассмотреть друг друга в вестибюле.

— Эй, Энди, как дела? Давненько не виделись. — Голос сзади прозвучал робко и словно нехотя, и я подумала, зачем бы этому человеку, кто бы он ни был, вообще со мной заговаривать.

В этот момент я как раз внутренне подготавливала себя к обычной утренней разминке с Эдуардо. Услышав свое имя, я повернулась и увидела Бенджамина, одного из многочисленных университетских экс-парней Лили. Он сидел прямо на тротуаре и, казалось, не видел в этом ничего необычного. Он был лишь одним из многих, но при этом единственным, кого она по-настоящему любила. Я не разговаривала со стариной Бенджи (он ненавидел, когда его так называли) с тех пор, как Лили застала его занимающимся сексом с двумя девушками из кружка пения, который она посещала. Она вошла в его квартиру в тот самый момент, когда он, распластавшись на полу в гостиной, изображал из себя секс-гиганта, в чем ему помогали сопрано и контральто — две тихони, так никогда больше и не осмелившиеся взглянуть Лили в глаза. Я пыталась убедить Лили, что это была всего лишь мальчишеская выходка, но это не помогло. Она проплакала несколько дней и взяла с меня обещание, что я никогда никому не расскажу о том, что она видела. Я и не рассказывала никому, рассказывал он — каждому, кто соглашался его слушать, — как «трахал двух певичек», а в это время «третья смотрела». Он представил все так, будто Лили была в комнате с самого начала, забралась на диван и с приятным изумлением наблюдала оттуда, как ее большой плохой мальчик доказывает свою мужественность. Лили поклялась, что никогда больше не даст себе влюбиться, и до сих пор, похоже, держала слово. Она спала со многими, но рвала с ними прежде, чем могла обнаружить в них что-то достойное более пристального внимания.

Я снова посмотрела на окликнувшего меня человека и постаралась найти в нем хоть что-то от прежнего Бенджи. Тогда у него были приятное лицо и хорошая фигура, он был обычным, нормальным парнем. Банк Бергмана превратил его в тень. На нем был мятый костюм, слишком большой для него, и выглядел он так, словно сейчас ему необходим не никотин (в руках он держал сигарету), а кокаин. По его виду можно было подумать, что его вымотал тяжелый рабочий день — а ведь было всего семь утра, — и я почувствовала себя лучше. Я злорадствовала и потому, что он так по-свински вел себя с Лили, и потому, что не одной мне приходится за уши тащить себя на работу в такой безбожно ранний час. Ему-то, вероятно, за все эти неудобства платили по сто пятьдесят тысяч долларов в год, но по крайней мере он уставал не меньше меня.

Бенджамин отсалютовал мне зажженной сигаретой, жутковато светящейся в полумраке зимнего утра, и жестом попросил подойти поближе. Я боялась опоздать, но Эдуардо взглядом просигналил «не волнуйся, ее еще нет, все в порядке», и я направилась к Бенджамину. Весь его вид выражал безразличие и безнадежность. Он небось еще думает, что его босс — настоящий тиран. Ха! Знал бы он! Мне хотелось смеяться во весь голос.

— Ты, похоже, одна приходишь так рано, — промямлил он, пока я искала в сумочке губную помаду, чтобы накрасить губы перед штурмом лифта. — Ну и как у тебя дела?

Он был высоким светловолосым детиной, но сейчас казался таким усталым, таким раздавленным, что в душе у меня мелькнуло сочувствие. Но я и сама чуть не валилась с ног от недосыпания и помнила, какие глаза были у Лили, когда один из его тупых дружков спросил ее, достаточно ли ей было просто смотреть или хотелось присоединиться, — и мое сочувствие как рукой сняло.

— Дела мои таковы, что я работаю на весьма требовательную начальницу и должна быть на работе за два с половиной часа до всех остальных сотрудников этого чертова журнала, чтобы успеть все приготовить к ее приходу. — Я не смогла удержаться от раздражения и сарказма.

— Ого. Да я просто спросил. Извини, если что. И на кого ты работаешь?

— Я работаю на Миранду Пристли, — ответила я и мысленно взмолилась, чтобы это имя не произвело на него никакого впечатления. Почему-то мне доставляло несказанное удовольствие, когда выяснялось, что образованный и успешный человек не имеет ни малейшего представления о том, кто такая Миранда. Это наполняло меня восторгом. И сейчас мои надежды оправдались. Бенджи пожал плечами, затянулся и выжидательно глянул на меня.

— Она главный редактор «Подиума», — понизив голос, ликующе начала я, — и самая большая стерва, какую я когда-либо встречала. Серьезно, честно тебе говорю, я никогда не встречала таких, как она. Она, я думаю, даже не человек…

У меня был наготове неиссякаемый запас жалоб, которые я хотела обрушить на голову Бенджамина, но в это время во мне заговорила наша привычка всегда все делать с оглядкой. Я задергалась, занервничала, во мне вдруг неизвестно откуда появилась уверенность в том, что эта малосимпатичная мне личность, несомненно, подослана подхалимами Миранды из «Обсервера» или с «Шестой страницы». Я понимала, что это смешно, просто чушь собачья. Я знала Бенджамина уже много лет и была вполне уверена, что он не работает на Миранду ни в каком качестве. Правда, не на сто процентов. В конце концов, как можно быть в чем-то уверенной на сто процентов? И откуда я знаю, может, сейчас кто-то стоит у меня за спиной и подслушивает мои дерзкие речи? Допущенный промах следовало немедленно загладить.

— Конечно, она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО самая влиятельная женщина в модельном и издательском бизнесе, а такой человек не может позволить себе рассыпаться в любезностях. Да, с ней нелегко работать, но это можно понять. А с кем было бы легко? Вот так-то. Ну ладно, мне пора бежать. Приятно было повидаться. — И я побежала к входной двери, втянув голову в плечи, как я это частенько делала в последнее время, если мне приходилось разговаривать с кем-нибудь, кроме моих родителей, Алекса и Лили. При этом я не могла удержаться и негромко сказала: «Чур меня».

— Эй, не слишком расстраивайся, — прокричал он мне вслед, когда я бежала к лифтам, — я здесь всего с прошлого четверга!

И, сказав это, он бросил свой тлеющий окурок и в сердцах втоптал его в асфальт.

— Доброе утро, Эдуардо, — сказала я, жалобно глядя на него усталыми глазами, — ненавижу чертовы понедельники.

— Не волнуйся, подружка. По крайней мере сегодня ты ее опередила, — ответил он улыбаясь. Он имел в виду те злосчастные дни, когда Миранда заявлялась в пять утра и ее нужно было проводить наверх, поскольку она отказывалась носить электронный пропуск. Едва добравшись до офиса, она принималась названивать Эмили и мне — пока не добивалась того, чтобы кто-нибудь из нас проснулся, собрался и прибыл на работу так поспешно, словно этого требовали интересы национальной безопасности.

Я толкнулась в турникет, молясь, чтобы этот понедельник стал исключением, но Эдуардо не дал мне пройти без представления.

— Эй, скажи мне, как ты хочешь, как ты правда-правда хочешь, — пропел он с испанским акцентом, ухмыляясь во весь рот. И все удовольствие от того, что я порадовала таксиста и приехала раньше Миранды, исчезло. Мне вновь, как и каждое утро, захотелось через барьер дотянуться до его лица и вонзить в него ногти. Но раз уж я была такая компанейская девчонка, а он был одним из моих немногих друзей в «Элиас-Кларк», я нехотя подчинилась.

— Я хочу-хочу-хочу — я хочу немало, я хочу-хочу-хочу, чтоб меня забрало… — слабым голосом пропела я, отдавая жалкую дань спайсгерловскому хиту девяностых. Эдуардо ухмыльнулся и впустил меня.

— Эй, не забудь: шестнадцатое июля! — крикнул он мне вслед.

— Да-да, шестнадцатое июля, — откликнулась я на это напоминание о нашем общем дне рождения. Не имею понятия, как уж он узнал дату моего рождения, но ему чрезвычайно нравился тот факт, что она совпала с его собственной. И по какой-то необъяснимой причине это стало частью нашего утреннего ритуала. Без этого не обходился ни один день.

На собственно издательской половине «Элиас-Кларк» находилось восемь лифтов: одна половина для этажей с первого по десятый, другая — с десятого и выше. По-настоящему котировались первые десять этажей, на которых помещались солидные арендаторы; о своем присутствии они возвещали с помощью подсвеченных панелей над дверями лифтов. На втором этаже находился бесплатный гимнастический зал для сотрудников, оснащенный автономным освещением и как минимум сотней разнообразных тренажеров. При раздевалках были сауны, джакузи, парильни, горничные в униформе, а в салоне при необходимости можно было сделать маникюр, педикюр и массаж лица. Там имелся даже зал боевых искусств, по крайней мере мне так сказали, и пробиться туда было невозможно. Не только потому, что у меня не хватало времени, — между шестью и десятью утра там бывало чертовски много народу. Авторы, редакторы, ассистенты из рекламных отделов записывались на занятия по кикбоксингу за три дня вперед, но если не приходили на пятнадцать минут раньше, их просто-напросто вычеркивали. И, как и все задуманное в «Элиас-Кларк» для того, чтобы улучшить жизнь сотрудников, это лишь злило меня еще больше.

Краем уха я слышала, что в полуподвале «Элиас» находились ясли, но не знала никого, у кого имелись бы дети, поэтому не была в этом полностью уверена. То, что касалось непосредственно меня, начиналось с третьего этажа, где располагалась столовая. Миранда отказывалась есть там, среди черни, за исключением тех случаев, когда ей приходилось обедать с гендиректором Равицем, который любил быть «поближе к народу».

Лифт поднимался все выше, замелькали знаменитые названия. Большинству журналов приходилось делить этаж с кем-то другим, располагаясь по разные стороны от приемной. Я вышла на десятом этаже и проверила, как я выгляжу: в порыве озарения архитектор, к счастью, сохранил зеркала у выхода из лифта. Как обычно, я забыла свой электронный пропуск — тот самый, что следил за всеми нашими передвижениями и покупками. Софи приходила только в девять, и мне пришлось залезть под ее стол, нащупать кнопку, открывающую стеклянные двери, и сломя голову броситься к ним, чтобы успеть проскочить, пока они не закроются снова. Иногда мне это удавалось только с третьей или четвертой попытки, но сегодня увенчалась успехом уже вторая.

Когда я приходила, на этаже всегда бывало темно, но я находила дорогу автоматически. Налево был отдел рекламы и маркетинга, там работали девушки, особенно любившие наряжаться в маечки от «Хлоэ» и сапоги на шпильках от Джимми Чу и щедро раздававшие визитки «Подиума». Они были полностью отрезаны от всего происходящего в самой редакции: именно редакция подбирала одежду и аксессуары для модных выставок, договаривалась с лучшими авторами, проводила собеседования с манекенщицами, нанимала фотографов, занималась дизайном и выпуском журнала. Сотрудники редакции разъезжали по всему миру, получали подарки и скидки от всех дизайнеров, улавливали все модные поветрия и ходили на вечеринки в «Пасгис» и «Флоут», потому что «должны были быть в курсе, во что одеваются люди».

Отдел рекламы тоже пытался не отставать, используя имеющиеся у него возможности. Иногда они устраивали вечеринки, но знаменитости на них не ходили, и нью-йоркский бомонд оставался к ним глубоко равнодушен (если верить язвительным замечаниям Эмили). В дни подобных тусовок мой телефон раскалялся докрасна: мне звонили совершенно незнакомые люди, жаждущие получить приглашение. «Э-э… знаете, я слышала, в „Подиуме“ сегодня банкет. Почему же меня не пригласили?» Выходило так, что о готовящейся вечеринке я всегда узнавала от посторонних: сотрудников редакции никогда не приглашали, потому что они бы и не пошли.

Девушкам из «Подиума» словно мало было высмеивать, запугивать и изгонять из своего общества всех, кто не принадлежал к их кругу, — они еще и внутри себя разделились на враждующие кланы.

За отделом рекламы начинался длинный узкий коридор. Кажется, я шла целую вечность, пока слева не появилась крохотная кухонька. Здесь имелись различные сорта кофе и чая, а в холодильнике хранились обеды, но все это было излишним, поскольку монополией на чаепития сотрудников обладала сеть кафе «Старбакс», а все блюда заказывались в столовой или в одной из многочисленных закусочных, предлагавших услуги доставки. Но все равно заходить сюда было приятно, кухонька словно говорила: «Эй, посмотри-ка, здесь у меня чай „Липтон“ в пакетиках, и сахарозаменители, и даже микроволновка, если тебе вдруг понадобится подогреть вчерашний обед. Я не хуже других!»

Наконец в 7.05 я проникла во владения Миранды. Я так устала, что с трудом могла передвигаться. Но мои ежедневные обязанности не позволяли мне расслабиться, и я добросовестно принялась за дело. Я отперла дверь в ее кабинет и включила свет. Снаружи по-прежнему было темно. Я любила стоять в темноте у окна кабинета своей всемогущей начальницы и смотреть на светящийся огнями неугомонный Нью-Йорк. Я представляла себя героиней кинофильма (можете выбрать любой, где есть жаркие объятия на роскошной широкой террасе с видом на реку) и чувствовала, что я — на вершине мира. А потом вспыхивали лампы, и мои фантазии рассеивались. Исчезало навеянное нью-йоркским рассветом чувство, что на земле нет ничего невозможного, и перед глазами всплывали совершенно одинаковые ухмыляющиеся рожицы Каролины и Кэссиди.

Затем я отперла шкаф, куда вешала ее пальто (и свое, если она в тот день не надевала меха: Миранда терпеть не могла, когда наш с Эмили прозаический драп висел рядом с ее чернобуркой). В этом же шкафу хранились и другие вещи: поношенные пальто и одежда стоимостью в десятки тысяч долларов, вещи из химчистки, которые мы еще не успели отправить на квартиру к Миранде, и как минимум двести пресловутых белых шарфов от «Гермес». Я слышала, что фирма «Гермес» приняла решение изменить своему стилю и прекратить выпуск этих простых и элегантных белых прямоугольников. Кто-то в компании почувствовал, что не мешало бы извиниться перед Мирандой, и позвонил ей. Не удивившись, она холодно ответила, что очень разочарована, — и тут же скупила весь остававшийся у них запас. Произошло это пару лет назад, в офис доставили что-то около пятисот шарфов, а сейчас их осталось меньше половины. Миранда забывала их повсюду: в ресторанах, кинотеатрах, на показах мод и в такси. Она забывала их в самолетах, в школе у девочек и на теннисном корте. Конечно, шарф всегда служил стильным дополнением ее внешнего облика, без него я еще никогда ее не видела. Но и это не могло объяснить их исчезновения. Может, она думает, что это носовые платки? А может, ей больше нравится делать заметки на шелке, чем на бумаге? Как бы то ни было, она, похоже, искренне считала, что достать такой шарф ничего не стоит, и никто из нас не знал, как ее в этом переубедить. «Элиас-Кларк» заплатил по двести долларов за штуку, но это не имело никакого значения; мы подавали их ей так, будто это были бумажные салфетки. Если Миранда будет продолжать в том же духе, то меньше чем через два года ее запасы неминуемо иссякнут.

Я разложила твердые оранжевые коробочки на отдельные полки, откуда их легко было достать и где они никогда подолгу не задерживались. Через каждые три-четыре дня, собираясь на обед, она вздыхала: «Ан-дре-а, подайте мне шарф». Я успокаивала себя тем, что к тому времени, когда она останется совсем без шарфов, меня здесь уже не будет. Какой-то другой несчастной придется объяснять ей, что нет больше ни одного белого шарфа от «Гермес» и что их нельзя достать, купить, заказать, выписать по почте из-за границы или получить каким-либо иным способом. Одна мысль об этом заставляла меня содрогнуться.

Как только я закончила со шкафом, позвонил Юрий.

— Андреа? Привет, привет. Это Юрий. Можешь спуститься вниз? Я на Пятьдесят восьмой, ближе к Парк-авеню, как раз напротив Нью-Йоркского спортклуба. У меня тут для тебя кое-какие вещи.

Такой звонок был хорошим, хотя и не вполне совершенным способом предупредить меня, что Миранда, возможно, скоро явится в офис. Чаще всего она посылала Юрия вперед с вещами, которые нужно было почистить, актуальными на данный день сумками и туфлями, а также всем, что она брала читать домой, в том числе и Книгой. В этом случае я должна была встретить машину и поднять наверх все вышеперечисленные малосимпатичные вещи до того, как она сама появится в офисе. Обычно между прибытием ее атрибутики и ее собственным прибытием проходило около получаса — столько, сколько требовалось Юрию для того, чтобы передать вещи, а потом забрать ее оттуда, куда ее занесло накануне.

А занести ее могло куда угодно, тем более что, по словам Эмили, она никогда не спала. Я не верила в это, пока не стала приходить в ее кабинет раньше всех и первой прослушивать автоответчик. Каждую ночь, без исключения, а точнее, между часом и шестью утра, Миранда оставляла нам с Эмили от восьми до десяти невнятных сообщений примерно такого содержания: «Кэссиди хочет нейлоновую сумку вроде тех, с какими сейчас ходят все девочки. Закажите одну среднего размера и цвета, какой она сама выберет» или «Мне нужен точный адрес и номер телефона антикварного магазина где-то на Семидесятых улицах, того, где я видела старинный комодик». Как будто мы знали, какие нейлоновые сумки популярны сейчас у восьмилетних и в каком из четырехсот антикварных магазинов на Семидесятых улицах она что-то присмотрела за последние пятнадцать лет. Но каждое утро я добросовестно выслушивала и записывала эти послания, а потом прослушивала их снова и снова, пытаясь интерпретировать интонацию и извлечь смысл из ударений, лишь бы не обращаться за дополнительными разъяснениями к самой Миранде.

Однажды я уже сделала такую ошибку, и единственным результатом был испепеляющий взгляд Эмили. Спрашивать Миранду было последним делом. Лучше уж наломать дров и подождать, пока тебе об этом скажут. Чтобы определить местонахождение комода, который приглянулся Миранде, я провела два с половиной дня в лимузине, раскатывая по Манхэттену. Я исключила Йорк-авеню (жилой район) и проехала вверх по Первой, вниз по Второй, вверх по Третьей и вниз по Лексингтон-авеню. Парк-авеню я тоже исключила (по той же самой причине), но возобновила прочесывание с Мэдисон-авеню. С ручкой наготове и раскрытой телефонной книгой на коленях я не отрываясь смотрела в окно и выпрыгивала из машины, едва завидев антикварный магазин. Каждый из них, равно как и часто встречающиеся мебельные магазины, я удостоила своим личным посещением. Уже где-то к четвертому у меня выработался определенный навык.

«Здравствуйте, у вас есть в продаже маленькие старинные комоды?» — кричала я прямо с порога. Начиная с шестого магазина я уже не трудилась заходить внутрь. Некоторые несимпатичные торговцы оглядывали меня с головы до ног — куда от этого денешься! — прикидывая, стоит ли из-за меня суетиться. Большинство из них замечали ожидавший меня лимузин и нехотя давали мне положительный или отрицательный ответ, хотя кое-кто требовал более детального описания искомого предмета.

Если они признавались, что у них имеется нечто, соответствующее моему лаконичному определению, я немедленно делала следующий выпад: «А заходила ли сюда в последнее время Миранда Пристли?» Если до сих пор им еще и не приходило в голову, что я рехнулась, то сейчас они явно были готовы позвать охрану. Несколько человек никогда не слышали ее имя; это было невероятно приятно и потому, что придавало мне новые жизненные силы (вот есть же еще нормальные люди, не зависящие от ее всеподавляющей воли), и потому, что я тут же могла закругляться и ехать дальше. Душераздирающее большинство, которое знало ее имя, не переставало удивляться. Кое-кто даже спрашивал, для какой колонки сплетен я пишу. Но независимо от того, какую легенду я им выдавала, никто не видел ее в своем магазине (за исключением трех, которых мисс Пристли не навещала уже несколько месяцев, и — о! — как же мы скучаем по ней! Пожалуйста, передайте ей наилучшие пожелания от Фрэнка, Шарлотты и т. д. и т. п.).

Когда к двенадцати часам третьего дня я так и не смогла найти нужный магазин, Эмили наконец дала мне добро обратиться к Миранде за разъяснениями. Когда машина затормозила у «Элиас-Кларк», я покрылась испариной. Я пригрозила Эдуардо, что перелезу через турникет, если он не пропустит меня без представления. Когда я добралась до нашего этажа, блузка у меня взмокла от пота, руки начали трястись, а из головы начисто вылетела отлично подготовленная и двадцать раз отрепетированная речь. («Добрый день, Миранда. Я в полном порядке, спасибо, что спросили. А как вы? Послушайте, я всего лишь хотела сказать вам, что очень старалась отыскать антикварный магазин, который вы описали, но у меня ничего не вышло. Не могли бы вы уточнить, где это на востоке или на западе Манхэттена? А может, вы даже вспомните его название?») Нарушив протокол, я не изложила свой вопрос в письменном виде, а попросила разрешения приблизиться к ней и ее столу; ее, похоже, шокировала моя дерзость, но, может быть, именно поэтому она и дала согласие. Если опустить детали, Миранда вздохнула и, изобразив усталую снисходительность, стала оскорблять меня всеми доступными ей изощренными способами, но под конец раскрыла черный кожаный органайзер от «Гермес» (перевязанный без всякой необходимости, но со всем изяществом белым шарфом от «Гермес») и достала из него… визитную карточку магазина.

«Я же оставила для вас информацию на автоответчике, Ан-дре-а. Неужели так трудно было записать ее?» Я почувствовала страстное желание порвать вышеупомянутую карточку на мелкие кусочки и высыпать их ей на голову, но вместо этого просто кивнула и согласилась. Злоба вновь охватила меня, когда я взглянула на карточку и увидела адрес: Восточная Шестьдесят восьмая улица, 244. Ну конечно. Восток или запад, Первая авеню или Мэдисон-авеню — все это было совершенно безразлично, потому что магазин, поискам которого я посвятила последние тридцать три часа рабочего времени, находился вовсе не на Семидесятых улицах.

Я вспоминала об этом, записывая последние требования Миранды, а потом побежала вниз, чтобы встретить Юрия. Каждое утро он очень подробно описывал, где припарковался, поэтому теоретически мне было легко найти его машину. Но каждое утро, как бы быстро я ни спускалась в вестибюль, он уже стоял там со всеми вещами, и мне не приходилось бегать и высматривать его на улице. И сегодняшний день, к моему удовольствию, не был исключением: он опирался о турникет, держа в руках сумки и пакеты, похожий на щедрого доброго дедушку.

— Не беги ко мне, не надо, — сказал он с сильным русским акцентом, — день-деньской бегаешь, бегаешь, бегаешь. Уж очень много работы она на тебя взвалила, ну я и принес тебе вещички, — добавил он, помогая мне поудобнее ухватить груду сумок и коробок, — будь умницей и не горюй.

Я бросила на него благодарный взгляд, полушутливо посмотрела на Эдуардо — таким способом я обычно говорила ему: «Я прибью тебя, идиот чертов, если тебе придет в голову заставлять меня сейчас выделывать эти номера», — и немного смягчилась, когда он беспрепятственно впустил меня внутрь. Каким-то чудом я не забыла остановиться у газетного киоска, и Ахмед подал мне все востребованные Мирандой утренние газеты. Хотя почтовая служба доставляла их ей к девяти часам утра, я тем не менее обязана была снабжать ее комплектом-дубликатом, чтобы свести к минимуму риск, что она — не дай Бог! — хоть на секунду останется без своих газет. То же самое было и с еженедельными журналами. Никого, похоже, не заботило, что мы тратимся на девять ежедневных газет и семь еженедельных журналов для человека, который читает только светские сплетни и модные обзоры.

Я свалила все ее барахло под свой стол. Наступило время первого раунда заказов. Я набрала давно знакомый номер ближайшей «Манхьи» — закусочной для разборчивых клиентов, и, как обычно, мне ответил Хорхе.

— Привет, пупсик, это я, — сказала я, прижимая телефон плечом так, чтобы можно было одновременно забраться в компьютер. — Ну что, будем считать, что день начался?

Мы с Хорхе были друзьями. Просто забавно, как быстро могут сойтись люди, если им приходится говорить по три, четыре и пять раз за утро.

— Привет, детка, я прямо сейчас кого-нибудь пошлю. Она еще не пришла? — спросил Хорхе; он знал, что «она» — это моя полоумная хозяйка и что она работает в «Подиуме», но не совсем понимал, что именно представляет собой та, кому предназначается заказываемый мной завтрак. Хорхе был одним из моих «утренних мужчин», как я любила их называть, Эдуардо, Юрий, Хорхе и Ахмед помогали мне начать рабочий день так гладко, как это только было возможно. Они чудесным образом не вписывались в рамки «Подиума», хотя их и моя жизни соприкасались как раз в том, чтобы максимально облегчить работу его редактора. Ни один из них по-настоящему не понимал всей меры власти и престижа Миранды.

Итак. Завтрак номер один вот-вот отправится на Мэдисон, 640, и, судя по всему, мне придется его выбросить. Каждое утро Миранда съедала четыре ломтика жирного, калорийного бекона, две колбаски и мягкий датский сыр и запивала все это элитным кофе «Старбакс» со сливками (и двумя кусочками нерафинированного сахара). Насколько мне было известно, в редакции преобладало два мнения: одни считали, что их Миранда — приверженица диеты Аткинса,[9] другие — что у нее сверхчеловеческий обмен веществ, заложенный какой-то невероятно удачной комбинацией генов. Как бы то ни было, она безо всякого ущерба для себя продолжала поглощать жирную, нездоровую пищу — хотя «ее девочкам» такая роскошь не дозволялась. Поскольку после того, как еду приносили, она оставалась горячей максимум десять минут, я должна была продолжать заказывать новые завтраки и выбрасывать их до тех пор, пока она не появится. Я могла подогреть все в микроволновке, но это экономило мне только пять минут, а у нее появлялась возможность сказать: «Ан-дре-а, это гадость. Принесите мне свежий завтрак, немедленно». И так я делала заказы через каждые двадцать минут, пока она не звонила мне на сотовый и не распоряжалась насчет завтрака («Ан-дре-а, я приеду в ближайшее время. Закажите для меня завтрак»). Как правило, между этим предупреждением и ее появлением проходило всего две-три минуты, поэтому заказывать все равно приходилось заранее — кроме того, довольно часто она вообще не утруждала себя звонком. Обычно к тому времени, когда она звонила, завтрак был уже два или три раза.

Зазвонил телефон. Должно быть, она; в такую рань больше некому.

— Офис Миранды Пристли, — прощебетала я, заранее готовя себя к тому, что меня обдадут холодом.

— Эмили, я приеду через десять минут. Я хочу, чтобы завтрак был готов.

Она продолжала называть так и меня, и Эмили, справедливо полагая, что мы совершенно неразличимы и вполне взаимозаменяемы. В глубине души я обижалась, но уже привыкла. И к тому же слишком устала, чтобы всерьез заботиться о такой мелочи, как собственное имя.

— Да, Миранда, сию минуту.

Но она уже отключилась. В офис вошла настоящая Эмили.

— Она здесь? — прошептала Эмили, с опаской глядя на дверь кабинета Миранды. Этот вопрос она задавала каждое утро и так же, как и ее наставница, никогда не здоровалась.

— Нет, но она только что звонила, сказала, что будет через десять минут. Я сейчас вернусь.

Я сунула мобильник и сигареты в карман пальто и побежала. У меня было всего лишь несколько минут, чтобы спуститься, пересечь Мэдисон-авеню, занять очередь у кофейни «Старбакс» и выкурить на бегу свою первую за день сигарету. На перекрестке Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню я раздавила ногой тлеющий окурок и осмотрела очередь. Если в ней было меньше восьми человек, я стояла, как все нормальные люди. Однако сегодня, как, впрочем, всегда, здесь толпилось более двадцати бедолаг, жаждущих дорогого кофеина,[10] и мне ничего не оставалось, как пролезть без очереди. Мне неприятно было это делать, но ведь Миранда не простит не только если ее ежеутренний латте не будет доставлен, но и если его доставка займет полчаса. Две недели назойливых и раздраженных телефонных звонков («Ан-дре-а, я не понимаю. Я уже пятнадцать минут назад предупредила вас, что скоро буду, а мой завтрак все еще не подан. Это недопустимо») вынудили меня поговорить с администратором кафе.

— М-м, здравствуйте. Спасибо за то, что уделили мне минутку, — сказала я миниатюрной негритянке, — знаю, что это покажется вам несколько странным, но не могли бы мы придумать что-нибудь, чтобы мне не приходилось ждать в очереди? — И я принялась объяснять со всей убедительностью, на какую только была способна, что работаю на важную и чрезвычайно требовательную персону, которой не нравится ждать свой утренний кофе, и нельзя ли мне заходить вне очереди — конечно, очень деликатно — и сделать так, чтобы мой заказ выполнялся незамедлительно? По невероятно удачному совпадению Марион, как звали управляющую, по вечерам изучала маркетинг в Технологическом институте моды на Седьмой авеню.

— Боже мой, вы не шутите? Вы работаете у Миранды Пристли? И она пьет наш кофе? Латте? В высокой кружке? Каждое утро? Невероятно. Ну да, да, конечно. Я скажу всем, чтобы они помогали вам. Не волнуйтесь ни о чем. Да, она самая влиятельная персона в модельной индустрии, — заливалась Марион, а я заставляла себя энергично кивать.

Вот так и получилось, что я при необходимости могла пройти мимо усталых, агрессивных, громко протестующих ньюйоркцев и сделать заказ раньше тех, кто прождал уже много, много минут. Это не прибавляло мне ни хорошего настроения, ни сознания собственной значимости, ни даже куража, и я здорово трусила, когда мне предстояло такое испытание. Когда очередь бывала до отвращения длинной — вот как сегодня: змея, протянувшаяся вдоль всего прилавка и выползающая наружу, — я чувствовала себя еще хуже и знала, что чашу возмущения и ненависти придется испить до дна. В голове у меня стучало, в горле пересохло. Я старалась не думать о том, что четыре года изучала поэзию и анализировала прозу, получала хорошие оценки и поэтому вправе ожидать от жизни большего. Я заказывала Миранде латте в высокой кружке и добавляла к этому несколько своих заказов: большой капуччино-амаретто, мокко-фрапуччино и карамельный макьято. Все это плотно устанавливалось в четыре гнезда картонной коробки с ручками, туда же укладывалось с полдюжины горячих булочек и рогаликов. Общий счет составлял 28 долларов 83 цента, и я старательно укладывала квитанцию в уже распухший особый кармашек моего бумажника, чтобы потом затраты были возмещены надежным, как скала, «Элиас-Кларк».

Надо было спешить, потому что со времени звонка Миранды прошло уже двенадцать минут и я могла предположить, что сейчас она кипит от негодования и недоумевает, куда это я пропадаю каждое утро, — логотип «Старбакс» на чашке кофе не наталкивал ее ни на какие догадки. Но не успела я забрать чашки с прилавка, как зазвонил телефон. И, как обычно, сердце у меня екнуло. Я знала, что это она, я абсолютно точно знала это — но снова и снова пугалась. Определитель номера подтвердил мои подозрения, и я удивилась, когда услышала, что это Эмили звонит с телефона Миранды.

— Она здесь, и она вне себя, — прошептала Эмили, — поторопись.

— Спешу как могу, — проворчала я, балансируя с коробкой в одной руке и телефоном в другой.

Это и было главной причиной разногласий между мной и Эмили. Она была «старшим» секретарем, а я в основном занималась мелкими нуждами Миранды: бегала за кофе и обедом, помогала ее дочкам делать домашние задания и носилась по всему городу, добывая деликатесы для ее званых обедов. Эмили вела бухгалтерию, отвечала за организацию поездок и — самое главное — каждые несколько месяцев приводила в порядок ее личный гардероб. И когда по утрам я выходила за покупками, Эмили приходилось одной отражать все телефонные звонки и требования находившейся по утрам не в духе Миранды. Я ненавидела ее за то, что она может носить на работу блузки без рукавов, за то, что она всегда сидит в тепле и ей не приходится метаться по всему Нью-Йорку, разыскивая, добывая, выклянчивая. Она ненавидела меня за то, что у меня есть возможность выходить из офиса на улицу, где, как она была уверена, я всегда задерживаюсь дольше, чем нужно, болтаю по сотовому и курю одну сигарету за другой.

Дорога обратно всегда занимала больше времени, чем дорога к кафе, потому что мне нужно было раздать кофе и булочки бездомным бродягам, ночующим где придется — на ступеньках, в дверных проемах, а то и прямо на тротуаре, — вопреки всем потугам городских властей «вымести их вон». Полицейские всегда прогоняли их до того, как новый день набирал полную силу, но, когда я совершала свой первый ежеутренний забег за кофе, они еще находились там. Было что-то необычайно приятное и воодушевляющее в том, что эти отверженные всеми люди пьют самый дорогой и изысканный кофе за счет «Элиас».

Спящий у стены бродяга, от которого исходил острый запах мочи, каждое утро получал мокко-фрапуччино. Он не просыпался, но я оставляла чашку (разумеется, с соломинкой) у его левого локтя, и, когда через несколько часов я совершала следующий кофейный забег, она чаще всего исчезала — разумеется, вместе с ним.

Пожилая дама, сидевшая в маленькой тележке и державшая картонку с надписью «Негде жить. Могу мыть полы. Хочу есть», получала карамельный макьято. Вскоре я узнала, что ее зовут Тереза, и сначала покупала ей латте, как Миранде. Она всегда благодарила, но не притрагивалась к кофе, пока он был еще горячий. Когда я наконец спросила ее, должна ли я перестать приносить ей кофе, она энергично затрясла головой и прошамкала, что терпеть не может привередничать, но ей бы хотелось чего-нибудь послаще, потому что этот кофе для нее слишком крепкий. На следующий день я принесла ей латте с ароматом ванили и взбитыми сливками. Ну как, это лучше? О да, это намного, намного лучше, но, пожалуй, чересчур сладко. Еще через день я наконец ей угодила: оказалось, что Тереза всем прочим сортам предпочитает неароматизированный кофе со взбитыми сливками и жженым сахаром. Она расплывалась в беззубой улыбке и принималась жадно глотать кофе сразу же, как только я подавала ей чашку.

Третья кружка кофе предназначалась Рио, нигерийцу, который торговал CD-дисками с одеяла, разложенного у подножия «Башни Трампа». Он вряд ли был бездомным, но однажды, когда я подавала кофе Терезе, подошел ко мне и сказал — а точнее, пропел: «Ну и ну, вы фея из кафе „Старбакс“? А где же мне-е?» На следующий день я принесла ему гранде капуччино-амаретто — и с тех пор мы стали друзьями.

Каждый день я тратила на кофе на 24 доллара больше, чем это было необходимо (латте Миранды стоил всего четыре доллара), чтобы провести еще одну подпольную акцию против компании, — так я мстила им за то, что они отдали столько бесконтрольной власти в руки Миранды Пристли. Я тратила их деньги на людей запущенных, грязных и чокнутых — и если бы они узнали об этом, то и в самом деле почувствовали бы себя униженными, а значит, я добивалась своей цели.

Когда я вошла в вестибюль, Педро, разносчик из «Манхьи», болтал с Эдуардо по-испански.

— А вот и наша девочка, — сказал Педро, и несколько трещоток уставились на нас. — У меня, как обычно, бекон, колбаса и что-то вроде сыра. Сегодня только один сорт. Не знаю, как ты ешь эту гадость и остаешься такой же худой, — ухмыльнулся он. Я подавила желание сказать ему, что он еще не видел по-настоящему худых. Педро, конечно, знал, что не я съедаю его завтраки, но, как и любой из дюжины людей, с которыми я разговаривала до восьми часов, не знал всех деталей. Как обычно, я дала ему десятку за четырехдолларовый завтрак и поднялась наверх.

Когда я вошла в секретарскую, Миранда разговаривала по телефону, а на моем столе распласталось ее полупальто из змеиной кожи от Гуччи. У меня застучало в висках. Неужели она сдохнет, если сделает пару лишних шагов к шкафу, откроет его и повесит на плечики свое собственное пальто? Почему она позволяет себе бросать его на мой стол? Я поставила кофе, посмотрела на Эмили, которая разговаривала одновременно по трем телефонам и которой было не до меня, и повесила змеиную кожу в шкаф, вытащив оттуда свою собственную одежду и сложив ее, чтобы затолкать под стол: ведь она могла бы заразить ее пальто, если бы осталась висеть рядом.

Я схватила два куска нерафинированного сахара, ложечку и салфетку из запаса, который был у меня в ящике стола, и сжала их в кулаке. Подавила вспыхнувшее было желание плюнуть в ее кофе, достала с полки фарфоровую тарелочку и положила на нее жирное мясо и влажный сыр. Вытерла руки о ее грязные вещи, спрятанные у меня под столом, чтобы она не видела, что их еще не забрали. Теоретически я должна была мыть ее тарелку в раковине на кухне каждый раз, как она поест, — но тут уж я ничего не могла с собой поделать. Мыть ее тарелки на глазах у всех было слишком унизительно, поэтому я их не мыла, а вытирала салфетками и отскребала остатки желтка и сыра ногтями. Если тарелка была очень грязной — или все уже успело присохнуть, — я открывала бутылку «Пеллегрино» и наливала немного в тарелку. Я не очень переживала из-за моральной деградации — настораживало лишь, что планка снизилась так легко.

— Помните, я хочу, чтобы мои девочки улыбались, — говорила она в телефонную трубку. По интонации я поняла, что она разговаривает с Люсией, директором отдела моды, отвечающей за экстерьер манекенщиц на предстоящей фотосессии в Бразилии. — Счастливые, белозубые, здоровые, ухоженные девочки. Никакого уныния, никаких мрачных тонов, макияж только светлый. Я хочу, чтобы они сияли. Я говорю серьезно, Люсия, ничто другое неприемлемо.

Я поставила тарелку с сандвичем на край ее стола, рядом пристроила латте, салфетку и все прочие принадлежности. Она на меня не взглянула. Я помедлила с минуту: вдруг она даст мне стопку бумаг, которые надо отослать по факсу, или просмотреть, или разложить по папкам, — но она не обращала на меня никакого внимания, и я вышла. Восемь тридцать утра. Всего три часа, как я на ногах, а мне кажется, что я проработала все двенадцать. Сейчас я могла присесть — первый раз за все утро. Но лишь только я собралась залезть в свой электронный почтовый ящик, посмотреть, нет ли там каких-нибудь вестей из внешнего мира, как появилась она. На ней были жакет из твида с ремнем, туго стягивавшим ее и без того тонкую талию, и прекрасно гармонировавшая с жакетом узкая юбка. Она выглядела сногсшибательно.

— Ан-дре-а. Кофе ледяной. Не могу понять почему. Думаю, вы отсутствовали слишком долго. Принесите мне другой.

Я сделала глубокий вдох и постаралась, чтобы на моем лице не появилось выражение ненависти. Миранда поставила невыпитый кофе на мой стол и взяла оставленный для нее свежий номер «Вэнити фэар». Я чувствовала, что Эмили смотрит на меня и что во взгляде ее смешались сочувствие и злость: ей было жаль, что мне придется повторить чертову гонку, но она злилась на то, что я смею из-за этого расстраиваться. В конце концов, разве не ради такой работы, как у меня, миллионы девушек готовы на все, что угодно?

Я издала выразительный вздох — тщательно отрепетированный, настолько громкий, чтобы Миранда могла его слышать, но все же не настолько, чтобы она потребовала объяснений, — снова надела свое пальто и поплелась в направлении лифта. Мне предстоял мучительно долгий день.

Второй кофейный забег прошел более гладко. Народу перед кафе немного поубавилось, и Марион уже была на своем рабочем месте. Она лично принималась готовить кофе Миранде, когда я за ним приходила. На этот раз я не думала снова выступать в роли растратчицы — уж очень мне хотелось поскорее вернуться и сесть, — но все же заказала два добавочных капуччино для себя и Эмили в качестве компенсации. Когда я расплачивалась, зазвонил телефон. О, черт, эта женщина невыносима. Ненасытная, нетерпеливая, невозможная. Всего четыре минуты, как я ушла, из-за чего тут же лезть на стену? Снова одной рукой я держала поднос, а другой полезла в карман за телефоном. Я уже решила, что такое свинство с ее стороны дает мне право выкурить еще одну сигарету — и не важно, что это будет стоить ее кофе еще нескольких минут, — но тут увидела, что это звонит Лили со своего домашнего телефона.

— Ну как, плохи дела? — спросила она с восторгом в голосе. Я взглянула на часы и увидела, что ей полагалось быть на занятиях.

— Да так себе. Совершаю второй кофейный забег, все прекрасно. Я страшно довольна жизнью, если тебе это интересно. А что случилось? Разве ты не должна быть на занятиях?

— Ну да, но вчера я второй раз встречалась с Парнем в Розовой Рубашке, и мы оба выпили слишком много коктейлей. Восемь «Маргарит» — это чересчур. Он все еще в отключке, не могу же я бросить его и уйти. Но я не из-за этого звоню.

— Да? — Я почти не слушала, потому что из одной чашки начал выливаться кофе. Телефон я держала плечом и шеей, а освободившейся рукой пыталась вытянуть и зажечь сигарету.

— У хозяина квартиры хватило наглости постучаться ко мне сегодня в восемь утра и сказать, что меня выселяют. — В ее голосе слышалось ликование.

— Выселяют? Да почему? И что же ты будешь делать?

— Похоже, они наконец-то расчухали, что я не Сандра Гере и что она не живет здесь уже полгода. Поскольку мы с ней не родственницы, ей не разрешали передать мне квартиру. Естественно, мне пришлось сказать, что я — это она. Понятия не имею, как они узнали. Но это все фигня, потому что теперь мы с тобой будем жить вместе. Ведь у тебя помесячный договор с Шанти и Кендрой, верно? Ты ведь поселилась с ними только потому, что тебе было негде жить, ведь так?

— Так.

— Ну вот, а теперь мы можем снять квартиру вдвоем, где только захотим!

— Здорово! — Самой мне мой голос показался неискренним, хотя на самом деле я была очень рада.

— Так ты за? — спросила она, но ее энтузиазм несколько угас.

— Конечно, за, Лил. Правда, это классная идея. А что у меня голос такой, так это оттого, что я стою на улице с коробкой обжигающе горячего кофе, который уже начал подтекать, а идет дождь со снегом, и…

Бип-бип. Раздался второй звонок, и хотя я чуть не сожгла себе щеку сигаретой, пытаясь отвести телефон от уха, я все же умудрилась рассмотреть, что это звонит Эмили.

— Черт, Лил, это Миранда. Мне надо бежать. Поздравляю с выселением! Я очень рада за нас. Звякну попозже, ладно?

— Ладно, я поговорю с…

Но я уже прервала связь и мысленно приготовилась к обороне.

— Это опять я, — сдержанно сказала Эмили, — что ты там вытворяешь с этим чертовым кофе? Ты забыла, что я раньше выполняла твою работу и знаю, что для этого не нужно столько времени…

— Что? — громко переспросила я, зажимая пальцами микрофон. — Что ты сказала? Я тебя не слышу. Ты меня слышишь? Я сейчас буду.

Я захлопнула крышку телефона и сунула его поглубже в карман. Хотя сигарета у меня была еще не докурена, я бросила ее на тротуар и побежала обратно в офис.

Миранда милостиво согласилась принять чуть теплый кофе и даже подарила нам несколько минут покоя между десятью и одиннадцатью, пока за закрытыми дверями своего кабинета ворковала по телефону с Глухонемым Папочкой. Официально мы с ним познакомились неделю назад, в среду, когда я отвозила Книгу, что-то около девяти часов. Он как раз забирал свое пальто из шкафа в передней и десять минут проговорил о себе в третьем лице. С этой встречи он начал уделять мне особое внимание, всегда выкраивая несколько минут, чтобы расспросить о настроении или похвалить за хорошо выполненную работу. Конечно, все эти любезности не могли загладить грубость его жены, но с ним хоть можно было общаться.

Я как раз собиралась связаться с людьми из пиар-отдела, чтобы разжиться у них какой-нибудь подходящей для работы одеждой, когда голос Миранды оторвал меня от моих размышлений. «Эмили, я хочу получить свой обед». Снова она не обращалась ни к кому конкретно, потому что «Эмили» могло обозначать любую из нас. Настоящая Эмили посмотрела на меня и кивнула; это был сигнал к действию. Номер «Смита и Воленски» был заложен в память моего телефона, и я узнала голос девушки, снявшей трубку на другом конце линии.

— Привет, Ким, это Андреа из офиса Миранды Пристли. Себастьян там?

— О, привет! Как, ты сказала, тебя зовут?

Не имело значения ни то, что я всегда звонила в одно я то же время, дважды в неделю, ни то, что я уже назвала себя, — она всегда вела себя так, будто мы разговаривали впервые.

— Это из офиса Миранды Пристли. Из «Подиума». Слушай, я не хочу показаться невежливой, — да нет же, конечно, хочу, — но я спешу. Не могла бы ты просто дать мне Себастьяна? — Если бы мне ответил кто-то другой, я бы просто заказала обычный обед Миранды, но этой тупице нельзя было доверять, я по опыту знала, что лучше поговорить с самим управляющим.

— А-а-а, я сейчас посмотрю, не занят ли он.

Поверь мне, Ким, он не занят. Миранда Пристли — его богиня.

— Энди, милочка, ну как вы? — задышал в трубку Себастьян. — Надеюсь, вы звоните потому, что наш любимый редактор хочет чего-нибудь покушать, не так ли?

Интересно, что бы он запел, если бы я сказала ему — всего один разок, — что хочу покушать я, а не Миранда? Вообще-то они не практиковали вынос обедов за пределы ресторана, но для королевы делалось особое исключение.

— Да, именно поэтому. Она только что сказала, что с удовольствием съела бы что-нибудь вкусненькое из вашего ресторана, а вам она посылает наилучшие пожелания.

Даже под страхом мучительной смерти Миранда не смогла бы вспомнить не то что имя управляющего рестораном, но даже сам ресторан, откуда ей каждый день доставляют обед, но Себастьян бывал чертовски доволен, когда я говорила ему что-нибудь в этом роде. Сегодня он даже захихикал от восторга.

— Невероятно! Просто невероятно. К тому моменту как вы придете, все будет готово, я уже бегу. И разумеется, передайте ей мои наилучшие пожелания!

— Ну конечно, передам. Я сейчас буду.

Так подогревать его энтузиазм было утомительно, но он настолько упрощал мне жизнь, что дело того стоило. Каждый день, когда Миранда обедала в офисе, я накрывала ей на стол в ее кабинете, и она не спеша съедала свой обед за закрытыми дверями. На антресолях у меня специально для этих целей хранились фарфоровые тарелки. Большинство образцов присылалось дизайнерами, только что запустившими новые линии, но некоторые я сама принесла из столовой. Было бы чересчур хранить еще и подносы, ножи, льняные салфетки — Себастьян всегда посылал их вместе с едой.

И вот я снова влезла в свое черненькое пальтишко, сунула в карман сигареты и мобильник и вышла в серенький мартовский день, который не обещал никакого прояснения. Хотя до ресторана было всего пятнадцать минут ходу, я рассчитывала взять машину, но передумала, когда мои легкие ощутили свежий, чистый воздух. Я зажгла сигарету, втянула дым, выдохнула; уж не знаю, от холодного ли воздуха, от дыма или от раздражения, но мне было чертовски хорошо.

Уворачиваться от зевак-туристов теперь стало легче. Я, бывало, с неприязнью смотрела на пешеходов, разговаривающих по мобильным телефонам, но лихорадочный темп жизни приучил к этому и меня. Я достала сотовый и позвонила Алексу в школу; мне смутно помнилось, что сейчас у него обед.

Высокий, сдавленный женский голос ответил не сразу.

— Алло. Вы позвонили в муниципальную среднюю школу N района Бронкс, с вами говорит миссис Уитмор. Чем могу помочь?

— Могу я поговорить с Алексом Файнеманом?

— А кто его спрашивает, простите?

— Это Андреа Сакс, подруга Алекса.

— Ах Андреа! Мы столько слышали о вас.

Ее голос звучал так сдавленно, словно она задыхалась.

— Вот как? Это… э… это приятно. Я тоже много слышала о вас. Алекс очень тепло отзывается обо всех своих коллегах.

— Разве это не мило? Но похоже, Андреа, вы очень заняты. Должно быть, это так интересно — работать на столь талантливую женщину. Вам повезло, Андреа, вам в самом деле повезло.

О да, миссис Уитмор, мне в самом деле повезло. Так повезло, что вы и представить себе не можете. Я и передать не могу, какой везучей себя ощутила хотя бы вчера, когда меня послали за тампонами для моей хозяйки — и только для того, чтобы потом сказать, что я купила не те, и спросить, почему я ничего не могу сделать как надо. И не иначе, как везением, можно объяснить тот факт, что каждое утро мне приходится копаться в потной и грязной чужой одежде. Постойте-ка. Думаю, апофеоза везения я достигла, когда в течение трех недель обзванивала собаководов трех штатов в поисках безупречного щенка кокер-спаниеля для двух невероятно избалованных маленьких злючек. Да, не иначе!

— Конечно, это чудесная возможность, — машинально сказала я, — ради такой работы миллионы девушек готовы на что угодно.

— Можете не сомневаться, дорогая. И знаете что? Только что вошел Алекс. Даю вам его.

— Привет, Энди, как дела? Что у тебя творится?

— Лучше не спрашивай. Я сейчас иду за ее обедом. А как ты?

— Пока вроде все нормально. У моего класса сегодня после обеда музыка, поэтому у меня полтора часа свободного времени, что очень радует. А потом мы еще поделаем устные упражнения. — В его голосе был оттенок безнадежности. — Хотя, судя по тому, что мы имеем сейчас, читать они так никогда и не научатся.

— А как на сегодня с вооруженными нападениями?

— Ни одного.

— Ну так чем же ты недоволен? День проходит относительно спокойно и бескровно. Вот и наслаждайся им. Оставь премудрости чтения на потом. Ты знаешь, сегодня звонила Лили. Ее выселяют-таки из Гарлема, так что мы собираемся жить вместе. Здорово, правда?

— Еще бы! Пора уж. Повеселитесь на всю катушку. Только, если подумать, это не совсем безопасно. Все время рядом с Лили… и с ее парнями… Пообещай, что будешь приезжать ко мне почаще.

— Конечно, но ты будешь чувствовать себя как дома и у меня, совсем как в последний год в университете.

— Жаль, что она потеряла такую дешевую квартиру. Ну а в остальном это хорошие новости.

— Да, я рада. Шанти и Кендра очень славные, но я подустала жить с совершенно чужими людьми. — Да еще этот вечный запах карри. Мне нравилась индийская кухня, но этим запахом пропиталась вся моя одежда и постельное белье. — Я хочу повидаться сегодня с Лил, выпить и отпраздновать. Ты как, «за»? Встретимся где-нибудь в Ист-Виллидже, это не далеко от тебя.

— Ну да, конечно, здорово. Я сегодня еду в Ларчмонт, навестить Джоуи, но к восьми вернусь. Ты к тому времени еще даже не освободишься, так что я заеду к Максу, а потом уж мы соберемся все вместе. Кстати, как Лили, она сейчас встречается с кем-то? Макс вполне может… э…

— Может что? — засмеялась я. — Ну давай, не стесняйся. Уж не хочешь ли ты сказать, что моя подруга — шлюха? Она просто без комплексов, вот и все. Встречается ли она с кем-то? Ну что за вопрос! Некий Парень в Розовой Рубашке был у нее прошлой ночью. Не уверена, что знаю его настоящее имя.

— Ну ладно. Вообще-то только что прозвенел звонок. Звякни мне, когда закруглишься с Книгой.

— Ладно. Пока.

Я хотела убрать телефон, но тут он снова зазвонил. Номер был мне не знаком, и я ответила от одной только радости, что это не Миранда и не Эмили.

— Офис… э… алло? — Я часто отвечала по сотовому и по домашнему телефону: «Офис Миранды Пристли», — и испытывала крайнюю неловкость, когда звонил кто-нибудь, кроме родителей и Лили. Надо над этим поработать.

— Это очаровательная Андреа Сакс, которую я ненароком напугал на вечере у Маршалла? — спросил хрипловатый и очень сексуальный голос. Кристиан! Я уже почти успокоилась и забыла о нем, поскольку он ни разу не дал о себе знать после того, как водил тогда губами по моей руке. Но желание обаять его, блеснуть перед ним вновь вспыхнуло во мне, как и тогда, на вечере, — и я тут же поклялась себе не ударить в грязь лицом.

— Она самая. А с кем я говорю? В тот вечер было немало мужчин, которые заставили меня испытать страх по самым разным причинам.

Вот так, пока порядок. Вдохни поглубже, будь естественной.

— Я не предполагал, что у меня так много соперников, — сказал он спокойно. — Впрочем, мне следовало быть к этому готовым. Как вы поживаете, Андреа?

— Чудесно. Замечательно, — быстро солгала я, вспомнив статью в «Космо», которая учила быть «легкой в общении, веселой и всем довольной», когда разговариваешь с новым парнем, потому что большинство «нормальных» парней не слишком хорошо реагируют на отъявленный цинизм. — На работе все в порядке, пока мне на самом деле очень нравится. Очень интересно, есть чему поучиться, столько всего происходит. Да, просто здорово. А как вы?

«Не говори о себе слишком много, не пытайся доминировать в разговоре; создай ему необходимые условия, чтобы он мог говорить на любимую и наиболее близкую ему тему: о себе самом».

— Вы довольно убедительно врете, Андреа. Человек неподготовленный мог бы принять это за чистую монету, но вы же знаете — нельзя обмануть того, кто и сам обманщик. Впрочем, на этот раз вам это сойдет с рук. — Я открыла рот, чтобы отмести обвинение, но вместо этого просто засмеялась. Какой проницательный, однако. — Давайте-ка я перейду прямо к делу, потому что я уже готовлюсь сесть на самолет в Вашингтон и охранникам вовсе не нравится, что я собираюсь пройти через «рамку», разговаривая по сотовому телефону. У вас есть планы на субботний вечер?

Я терпеть не могла, когда люди так формулировали свой вопрос, спрашивали, есть ли у вас планы, не сказав, что собираются предложить. Может, он хочет устроить дочери соседей протекцию в «Подиум» и попросит меня взглянуть на ее резюме? А может, ему нужно, чтобы кто-нибудь погулял с его собакой, пока он будет давать очередное интервью «Нью-Йорк таймс»? Я соображала, как поуклончивее ответить на его вопрос, но тут он сказал:

— Дело в том, что у меня заказан столик в «Баббо» на эту субботу. На девять вечера. Будет дружеская компания, в основном редакторы журналов и просто интересные люди. Одна дама из «На слуху», кое-кто из «Нью-Йоркера». Хорошие ребята. Ну, как вы на это смотрите?

Мимо меня, завывая и сверкая мигалками, проехала карета «скорой помощи». Машина пыталась прорваться через безнадежно глухую пробку, но, как обычно, водители игнорировали «скорую», и ей пришлось встать на красном наравне со всеми.

Неужели он только что пригласил меня? Да, именно это и произошло. Он меня пригласил! Он пригласил меня. Кристиан Коллинсворт пригласил меня на свидание — и не просто так, а в субботу вечером, в «Баббо», где у него заказан столик на самое лучшее время и где соберутся такие же умные, интересные люди, как он сам. Что уж говорить о «Нью-Йоркере»! Я напрягала мозги, пытаясь припомнить, говорила ли я ему на вечере, что «Баббо» — тот самый нью-йоркский ресторан, который я больше всего хочу посетить, что я люблю итальянскую кухню. Я знала, как этот ресторан любит Миранда, и мне мучительно хотелось туда пойти. Я даже подумывала прокутить там недельный заработок, и звонила, чтобы заказать столик для нас с Алексом, но у них все было забито на ближайшие пять месяцев. И вот уже два с половиной года как мне не назначал свиданий никто, кроме Алекса.

— Э-э… Кристиан, ей-богу, мне бы хотелось… — начала я, пытаясь тут же забыть, что я только что сказала «ей-богу». «Ей-богу»! Ну кто так говорит?! В памяти всплыла неловкая сцена из «Грязных танцев», где Малышка гордо заявляет Джонни, что она «притаранила арбуз», но я затолкала ее поглубже и заставила себя перейти в наступление:

— Мне бы хотелось… — Ну да, идиотка, ты это уже сказала, теперь развей эту мысль. — Но я никак не могу. У меня… э… уже есть планы на субботу. — Хороший ответ, что так, что этак, подумала я. Из-за сирены «скорой» я была вынуждена кричать, но думаю, мне все же удалось продемонстрировать чувство собственного достоинства. Не стоит соглашаться на свидание, до которого остается всего два дня, не стоит и обнаруживать существование моего парня… в конце концов, это не его дело. Разве не так?

— У вас в самом деле какие-то планы, Андреа, или вы просто боитесь, что ваш друг не одобрит, если вы проведете время с другим мужчиной?

Догадливый, ничего не скажешь.

— Как бы то ни было, вас это не касается, — сказала я сдавленно, как та женщина в школе Алекса, и укоризненно покачала головой. Я переходила Третью авеню, не глядя на светофоры, и меня чуть не смел микроавтобус.

— Что ж, ладно, я не буду настаивать. Но я приглашу вас снова. И думаю, что в следующий раз вы скажете «да».

— Неужели? И почему вы так думаете?

Самоуверенность, делавшая его голос таким сексуальным, теперь очень походила на высокомерие; беда только, что от этого он стал звучать еще сексуальнее.

— Это предчувствие, Андреа, просто предчувствие. И не стоит забивать этим свою очаровательную головку — или голову вашего друга; я просто подбираю друзей для хорошего ужина и хорошей компании. Может быть, и он захочет к нам присоединиться, Андреа? Ваш друг. Он, должно быть, замечательный парень. Мне бы очень хотелось с ним познакомиться.

— Нет! — почти закричала я, ужаснувшись перспективе увидеть их двоих за одним столом, таких изумительных и таких разных.

Я буду чувствовать себя неловко перед Кристианом из-за правильности и добродетельности Алекса. Он наверняка сочтет его простоватым провинциалом. Но еще большую неловкость я испытаю перед Алексом — из-за того, что он своими глазами увидит все то, что мне так нравится в Кристиане: стиль, самонадеянность и такую непоколебимую уверенность в себе, что оскорбить его, казалось, невозможно.

— Нет, — засмеялась я, или, вернее, издала смешок, и постаралась, чтобы он звучал непринужденно, — я не думаю, что это хорошая идея. Хотя он наверняка тоже был бы рад с вами познакомиться.

Он засмеялся в ответ, но неискренне и немного покровительственно.

— Это была просто шутка, Андреа. Я уверен, что ваш друг действительно хороший малый, но мне не особенно интересно с ним знакомиться.

— Ну конечно. Да. Я хочу сказать, я знаю…

— Послушайте, мне надо идти. Почему бы вам не перезвонить мне, если вы вдруг передумаете… или измените свои планы? Ну как? Предложение остается в силе. Да, и всего хорошего. Пока. — И не успела я вымолвить и слова, как связь прервалась.

Что же, черт возьми, сейчас произошло? Я мысленно перебрала факты: знаменитый писатель каким-то образом нашел номер моего мобильного, позвонил по нему и пригласил меня в шикарный супермодный ресторан. Я не была уверена, что он с самого начала знал, что у меня есть парень, но такая возможность его явно не обескураживала. Единственное, в чем не приходилось сомневаться, так это в том, что я очень долго болтала по телефону; этот факт подтверждали и мои наручные часы. Прошло уже двадцать две минуты с тех пор, как я ушла из офиса; обычно за такое время я успевала вернуться.

Я убрала телефон, и до меня дошло, что я уже стою перед рестораном. Я открыла массивную деревянную дверь и вступила в тихий и темный обеденный зал. Хотя все места были заняты банкирами и юристами, поглощавшими свои любимые отбивные, шума практически не было слышно из-за хорошо продуманного расположения столиков и коврового покрытия с густым ворсом. Казалось, даже весьма удачное цветовое решение в красноватой гамме также поглощало звук.

— Андреа! — раздался восторженный голос Себастьяна. Он устремился ко мне, словно я была его последней надеждой. — Мы всегда так рады вас видеть!

Две девушки в серых костюмах серьезно кивнули, подтверждая его слова.

— Неужели? Почему бы это? — Я никогда не могла отказать себе в удовольствии поддразнить Себастьяна — так, слегка. Он был такой невероятный подхалим.

Он доверительно наклонился ко мне, его восхищение можно было потрогать пальцами.

— Ну, вы же знаете, как мы все тут в «Смит и Боленски» относимся к миз Пристли, не так ли? «Подиум» такой шикарный журнал, с такими грандиозными фотографиями, потрясающе стильный, ну и, конечно, с восхитительными литературными текстами. Мы его просто обожаем!

— Литературными текстами? — переспросила я, едва сдерживаясь, чтобы не ухмыльнуться.

Он важно кивнул и повернулся к официанту, который тронул его за плечо, чтобы передать сумку.

Себастьян буквально взвыл от восторга.

— Ага! А вот и он — лучший обед для лучшего редактора — и лучшего секретаря, — добавил он, подмигнув мне.

— Вот спасибо, Себастьян, мы обе очень вам признательны.

Я открыла холщовую сумку вроде тех, какие носят студенты Нью-Йоркского университета на Манхэттене (только эта была с логотипом «СВ»), и убедилась, что все в порядке. Бифштекс с кровью — такой сырой на вид, будто его вообще не жарили. На месте. Две крупные печеные картофелины, обе совсем горячие. На месте. Картофельное пюре, обильно сдобренное сливками и маслом. На месте. Ровно восемь превосходных побегов спаржи, пухленьких, сочненьких, чистеньких. На месте. Там же были металлический соусник с маслом, солонка с зернистой кошерной солью, столовый нож с деревянной ручкой и хрустящая белая льняная салфетка, сегодня сложенная в форме плиссированной юбки. Очаровательно. Себастьян пристально следил за моей реакцией.

— Как мило, Себастьян, — сказала я, словно давала конфетку ребенку за хорошее поведение, — вы сегодня превзошли самого себя.

Он просиял и привычно потупил глаза.

— Спасибо. Вы же знаете, как я отношусь к миз Пристли. Вы же знаете, какая честь для меня…

— Готовить ей обед? — подсказала я ему.

— Да. Именно. Вы меня понимаете.

— Конечно, понимаю, Себастьян. Ей очень понравится салфетка, я уверена.

Я бы никогда не решилась ему сказать, что, едва выйдя из ресторана, я сразу же уничтожала его творения, потому что с мисс Пристли, которую он так боготворил, делался припадок, когда она видела салфетку в форме чего-либо иного, кроме салфетки — будь это спортивная сумка или высокий каблук. Я повесила сумку на плечо и собралась уходить, но тут зазвонил мой телефон.

Себастьян выжидательно уставился на меня, всей душой надеясь, что голос на другом конце линии принадлежит его возлюбленной, свету его очей. Его надежды не были обмануты.

— Это Эмили? Эмили, это вы? Вас почти не слышно! — раздалось в трубке пронзительное раздраженное стаккато Миранды.

— Алло, Миранда. Да, это Андреа, — спокойно сказала я. С Себастьяном чуть не случился обморок.

— Неужели вы сами готовите мне обед, Андреа? Если верить моим часам, я жду его уже девятнадцать минут. Я не могу найти ни одной причины, почему — если только вы выполняете свои обязанности как положено! — почему мой обед все еще не на моем столе. А вы можете?

Она правильно произнесла мое имя! Прогресс, но праздновать рановато.

— Э… да, мне очень жаль, что все так задержалось, но дело в том, что вышла небольшая заминка с…

— Вы должны бы уже знать, как мало интересуют меня подобные детали, не так ли?

— Да, конечно, все незамедлительно…

— Я звоню, чтобы сказать вам, что я хочу получить свой обед. Прямо сейчас. Мне кажется, я изложила все предельно ясно, Эмили. Я — Хочу — Мой — Обед. Сейчас! — И она повесила трубку.

У меня так тряслись руки, что телефон упал на пол. Мне показалось, что на нем проступили багровые пятна.

Себастьян, который до этого пребывал в полуобморочном состоянии, бросился поднимать мой мобильник.

— Мы огорчили ее, Андреа? Я надеюсь, она не думает, что мы это специально. Правда же? Ведь она так не думает?

Его губы сжались, а на лбу вздулись и запульсировали вены. Я хотела возненавидеть его так же, как ее, но ощутила только жалость. Ну почему этому человеку, примечательному только своей непримечательностью, так интересна Миранда Пристли? Зачем он так старается угодить ей, порадовать ее, произвести на нее впечатление? Может, ему стоит побывать в моей шкуре, потому что я-то скоро уволюсь, да, именно так, я сейчас вернусь в офис и уволюсь. Кому нужны все ее гадкие выходки? Кто дал ей право так со мной разговаривать — вообще так разговаривать с человеком? Ее положение? Ее власть? Общественное мнение? Чертова Прада? Ну где это видано, где это слыхано, чтобы человек вел себя так гнусно?!