Дьявол сказал "бах" (ЛП)

Перевод Иванова Г.А., 2023

Я выбираю мелодию в музыкальном автомате и проверяю, чтобы он был включён погромче. Я загрузил в музыкальный автомат сотню или около того дьявольских мелодий. Адовский Совет терпеть не может, когда я прихожу на совещание с полным карманом мелочи. Дикий Билл, бармен, тоже это ненавидит, но он проклятая душа, которую я нанял на эту работу, так что понимает, почему я это делаю. Я направляюсь обратно к столу и киваю ему. Он качает головой и возвращается к протирке стаканов.

Лес Бакстер[1] заканчивает зловещий «Дьявольский культ», когда я подсаживаюсь к остальным членам правящего Совета Ада. Мы здесь, в «Бамбуковом доме кукол» уже пару часов. У меня болит голова от отчётов, пересмотренных графиков и компетентных мнений. Если бы у меня не было музыки, чтобы всех раздражать, то, скорее всего, к этому времени я бы их уже поубивал.

Буер[2] пододвигает в мою сторону набор чертежей.

Адовцы похожи на маленьких демонов на той картине Иеронима Босха «Сад земных наслаждений». Некоторые выглядят вполне по-человечески. Некоторые выглядят как зелёные дьяволы на старых бутылках из-под абсента. Некоторые похожи на то, что выблёвывают монстры после долгих выходных поедания других монстров. Буер выглядит как каракатица в костюме «Хьюго Босс» и пахнет как мусорный контейнер зоомагазина.

— Что ты думаешь об этих колоннадах? — спрашивает он.

— Колоннадах?

— Да. Я переделал колоннады.

— Что, блядь, за колоннады?

Генерал Семиаза, верховный главнокомандующий легионами Ада, вздыхает и указывает на ряд опор в центре страницы.

— Это колоннада.

— А.

Я ни черта не могу сказать, отличаются ли эти рисунки куриной лапой на чертежах от последней пачки рисунков куриной лапой, которые показывал мне Буер. Я говорю первое, что приходит в голову.

— Те статуи были здесь раньше?

Буер размахивает своими маленькими щупальцами каракатицы и водит пальцем по бумаге.

— Они новые. Разные значки для каждой из Семи Благородных Добродетелей.

Он не лжёт. Они все здесь. Все они там. Все эти личностные причуды, придающие адовцам огромный культурный стояк. Коварство. Беспощадность. Свирепость. Лживость. Молчание. Сила. Блаженство. Они представлены коллекцией демонических мраморных фигур с кожистыми крыльями и раздвоенными языками, изогнутыми шипами и острыми как бритва спинными плавниками, группами глаз на стебельках и паучьих лап. Колоннады выглядят как самое ебанутое поле для мини-гольфа во Вселенной, и они расположены там, где должна быть новая Городская Ратуша.

— У меня идея. Как насчёт того, чтобы вместо «Легиона Смерти» поставить «Крысиную стаю» с композицией «Удача быть леди»?

— Прошу прощения? — говорит Буер.

— Я имею в виду, что это выглядит слегка по-фашистски.

— Спасибо.

— Это был не комплимент.

Я отталкиваю чертежи заострёнными пальцами уродливым протезом левой руки. Буер не знает, как реагировать. Как и никто из них.

Присутствуют строитель Буер, генерал Семиаза, ведьма Обизут и политик Мархосиас[3]. Подобные Советы были у древних греческих королей, и так как один друг намекнул, что мне следует почитать о греках, у меня тоже есть Совет. Последний член Совета — Люцифер. Это я. Но я вернусь к этой части позже. Мы пятеро — те самые светлые умы, предположительно отвечающие за Ад. В действительности мы кучка второразрядных механиков, пытающихся не дать колёсам оторваться от пылающего бензовоза, который несёт прямо на школьный автобус, полный сирот и котят.

Весь Совет уставился на меня. Я здесь уже сотню дней и, тем не менее, каждый раз, когда я произношу что-то, кроме «да» или «нет», они смотрят на меня, как на говорящего жирафа. Просто адовцы не привыкли, чтобы люди отвечали им. Ничего страшного. Я могу это использовать. Пусть они считают меня немного странным. Немного непонятным. Играть в Дьявола проще, когда никто понятия не имеет, что ты собираешься сделать или сказать дальше.

Они всё ещё ждут. Пусть ждут.

Подобные совещания у нас каждые пару дней. Мы восстанавливаем Ад после того, как тот сгорел в огне, как бикини из флэш-бумаги, когда первоначальный Люцифер, настоящий Люцифер, свалил из города, всучив мне эту работу. Проблема для остальных членов Совета заключается в том, что я не знаю, как быстро хочу вернуть Даунтаун в рабочее состояние.

— Я не против адовской гордости. Сейчас смутные времена, команда на последнем месте, и им нужна группа поддержки. Клёво. Но я не хочу, чтобы столица Ада выглядела так, словно мы вот-вот собираемся печатным шагом войти в Польшу, — говорю я Буеру.

Обизут поворачивает чертежи к себе. Я всё ещё не знаю, как она выглядит. На ней маска из слоновой кости, скрывающая всё, кроме глаз, а их прикрывает занавес из золотых бусин.

— Дизайн Буера расширяет и подчёркивает многие классические исторические мотивы адовского дизайна. Мне они нравятся, — говорит она.

Обизут отвечает за духовную сторону восстановления, и обычно не комментирует подобные вещи. Я её расстроил. Хорошо.

— Эти атрибуты нацистского Диснейленда — слишком дёшево и просто. Похоже на то, что придумали бы Кисси, — говорю я.

Это удар ниже пояса. Назвать адовца Кисси — это как назвать Чака Нориса Иосифом Сталиным. Буер смотрит так, словно хочет сигнальным факелом затолкать эти чертежи мне в глотку. Обизут и Семиаза глядят на меня так, словно застукали меня за поеданием печенья перед ужином. Мархосиас поднимает брови, что равносильно тому, что она в шаге от того, чтобы вызвать меня на дуэль на рассвете.

Обычно подход Плохой Папа работает. Адовцы помешаны на социальной иерархии, и мне приходится регулярно напоминать им, кто на вершине. Теперь им нужно, чтобы Хороший Папа погладил их по головке, прежде чем всё пойдёт как в «Гензель и Гретель», и я окажусь в духовке печи.

— Буер, ты талантливый парень. Ты собираешься перестроить весь Пандемониум впервые за примерно миллиард лет. Ни у кого больше не будет подобного шанса. Отбрось хрень Альберта Шпеера[4] и используй современный подход. Когда Бог зашвырнул вас, падших ублюдков, в Ад, строители были единственными, кто видел его как нечто больше, чем груду камней и пыли. Сделай это снова.

Не могу поверить, что я учусь, как работает политика и придворные интриги. Я немного чувствую себя подлым. Я скучаю по избиению людей. Это честная работа, но в последнее время мне не часто приходится заниматься ей.

Мархосиас качает головой. Она тощая, бледная и похожа на птицу, но инстинкты у неё скорее, как у велоцираптора.

— Не уверена. В нестабильные времена народ нуждается в утешении. Им нужно знакомое.

— Нет. Не нужно. Им нужно увидеть, что у руководства есть яйца и видение. Им нужно увидеть, что мы создаём новый, больший и лучший Ад, чем у них когда-либо был прежде.

Обизут слегка кивает сама себе.

— Я бросала камни сегодня утром, и, хотя мне нравится работа Буера, если всё должно поменяться, то знаки в благоприятном расположении для этого.

— Видите. У нас благоприятное расположение и всё такое. Мы в шоколаде. Давайте нарисуем несколько новых планов.

Я беру из миски на столе горсть маленьких крекеров и отправляю их в рот один за другим. На самом деле, это жареные яйца дриттов. Дритты — это крупные надоедливые адовские песчаные блохи. Знаю, звучит отвратительно, но это Ад. Кроме того, если жарить что-то достаточно долго, оно становится приятным. Яйца дритта идут как жареный попкорн.

Семиаза на этих совещаниях практически ни на что не реагирует и тщательно подбирает слова.

— Ты неделями отвергаешь все наши идеи. Свои идеи у тебя есть?

— Я беспокоюсь, что это место в итоге окажется похожим на Лос-Анджелес. Весь с адовскими торговыми центрами, футболками и стриптиз-барами. Пандемониум, который я помню, больше город в стиле Бела Лугоши-и-тумана. Когда мне нужно выбирать между «Мрачными тенями» и сумками на пояс, я каждый раз буду переходить на тёмную сторону. Кто-нибудь из вас видел фильм Фрица Ланга «Метрополис»?

Они качают головами.

— Он бы вам понравился. В нём о воротилах, выбивающих из пролетариев дерьмо в городе, состоящем из небоскрёбов высотой в милю, изрыгающих дым машин и офисных башен, похожих на трахающих космические корабли драконов. Это место опрятное, точное и душераздирающее, но стильное. Совсем как вы. Так что это домашнее задание для всех. Посмотрите «Метрополис». Он есть в меню по запросу.

Всё верно. Ад крадёт кабельное. Позовите копа. Три самых популярных телешоу в Даунтауне — это Луча Либре[5], японские игровые шоу и «Семейка Брэди»[6], которые, по мнению адовцев, являются глубоким антропологическим исследованием жизни смертных. Надеюсь, просмотр «Брэди» угнетает их так же сильно, как меня угнетает пребывание в ловушке здесь, в говнопроводе Творения.

— Сделаем перерыв. Мне нужно выпить.

Я подхожу к барной стойке и сажусь. Я заставляю Совет проводить совещания здесь по паре причин. Первая заключается в том, что адовцы любят свои ритуалы, и процесс достижения результата — это как японская чайная церемония, скрещённая с Торжественной Мессой, только ещё медленнее. Здесь достаточно ритуальных размахиваний руками, чтобы усыпить Далай-ламу.

Вторая причина — это место. Это адская версия моего любимого бара в Лос-Анджелесе, «Бамбукового дома кукол». Главное различие между этим и другим «Бамбуковым домом» заключается в том, что баром в Лос-Анджелесе управляет Карлос. В Аду же мой пра-пра-пра-дедушка, Дикий Билл Хикок.

Когда я присаживаюсь, Дикий Билл уже приготовил для меня стакан Царской водки.

— Что думаешь? — спрашиваю я.

— О чём?

— О чём. Об этом чёртовом совещании.

— Думаю, ты собираешься свести этих парней с ума.

— Там не только парни.

Он прищуривается, глядя на Совет.

— В этой компании есть дамы?

— Две.

— Чёрт. Я так и не научился различать адовцев. Потому что по мне все они сукины свиноёбы, так какое мне дело до того, если я ошибусь и задену их чувства?

Не думаю, что управление баром когда-либо было работой мечты Билла, и он не из тех, кто рассыпается в благодарностях, но я знаю, что здесь ему нравится больше, чем в Батчер-Вэлли. Билл умер в 1876 году, был проклят, и с тех пор в качестве наказания сражался врукопашную с другими убийцами и стрелками в той адской дыре. Вытащить его было наименьшим, что я мог сделать для семьи.

— Кто-нибудь доставляет тебе неприятности? Им известно, на кого ты здесь работаешь?

— Полагаю, все уже в курсе. Что меня не особо радует. Я не привык, чтобы другие дрались за меня в моих драках.

— Подумай об этом следующим образом. Это заведение не просто для того, чтобы у меня было где выпить. Оно для того, чтобы показать голубым кровям, кто здесь главный. Если кто-то достаёт тебя, это означает, что они достают меня, и мне нужно сделать что-то громкое и грязное в связи с этим.

Он затягивается сигарой и кладёт её на край стойки. По всему дереву видны следы ожогов.

— Похоже, это тяжёлая работа — изображать Старого Ника. Не завидую тебе.

— Я сам себе не завидую. И ты не ответил на мои вопросы.

Он с минуту молчит, всё ещё злясь, что я справляюсь о его благополучии.

— Нет. Никто конкретно не изводит меня. Эти ящероподобные ублюдки не особо приучены к туалету, но они обращаются со мной не хуже, чем обращаются друг с другом. И они творят это только тогда, когда тебя с товарищами нет рядом. Вот тогда и появляются дебоширы.

— Если услышишь что-то интересное, ты знаешь, что делать.

— Может, я и мёртв и проклят навечно, но не безмозглый. Я помню.

Мы поворачиваемся и смотрим на Совет.

— Так кто, по-твоему, собирается убить тебя первым? — спрашивает он.

— Никто из них. Семиаза слишком дисциплинирован. Он видел, как Ад разваливался на части в прошлый раз, когда у него не было Люцифера. Я не чувствую запаха убийства ни от кого из остальных. А ты?

Я допиваю свой стакан. Он наливает мне ещё, и один себе.

— Не от них напрямую. Но я узнал, что по крайней мере один всё записывает и передаёт тому, кто будет фактически забивать кабанчика.

— Вот почему я торможу восстановительные работы. Держу крутых парней при деле и разбросанными по всему Пандемониуму. Затрудняю им планирование моей трагической кончины.

— Забавно слышать подобный кровавый разговор. При жизни я не особо любил строить планы, и мне никогда и в голову не приходило, что когда-нибудь кто-то ещё в семье унаследует эту черту характера.

— Это новое. С тех пор, как перебрался в резиденцию Люцифера, я много времени провожу в библиотеке. Я никогда прежде не читал ничего длиннее обратной стороны обложки видеокассеты. Думаю, это вывихнуло мне мозг.

— Книги и женщины доведут до этого. Просто не нужно обдумывать такие масштабные мысли, что забываешь прислушиваться, не подкрадывается ли к тебе что-то сзади.

— Я никогда не читаю, сидя спиной к двери.

Он кивает и залпом выпивает стакан.

— Всё, что требуется, — это лишь один раз, — говорит Билл. Он смотрит мимо моего плеча. — Мне кажется, твои друзья заждались тебя.

— Увидимся, Дикий Билл.

— Задай им аду, парень.

Когда я возвращаюсь, остальные выглядят нетерпеливыми. На секунду я вспоминаю Кэнди в Лос-Анджелесе. После почти годичного знакомства, мы наконец сошлись прямо перед тем, как я спустился сюда. Удалось выжать два счастливых дня вместе. Что бы она подумала о правящей элите Ада, ловящей каждое моё слово? Наверное, ржала бы до усрачки.

— Сегодня мы всё сделали правильно. Знать, чего ты не хочешь, это ничуть не хуже, чем знать, чего хочешь. Давайте встретимся здесь в это же время через три дня. Буер, тебе хватит этого времени, чтобы набросать несколько идей?

Он кивает.

— Я посмотрю вечером твой «Метрополис». И подготовлю тебе что-нибудь к следующему совещанию.

— Тогда на этом всё. У кого-нибудь есть вопросы? Какие-нибудь соображения? Какие-нибудь рецепты бананового хлеба, чтобы поделиться с классом?

Ничего. Ад — это жёсткое место. Они собирают бумаги и записи. Складывают в кожаные сумки и портфели.

— Спасибо, что пришли.

Я направляюсь обратно к барной стойке, где Дикий Билл уже наливает мне выпить. Мне нужно покурить. Достаю пачку «Проклятия» и закуриваю. Может, это и Ад, но, по крайней мере, можно курить в барах.

Билл наливает второй напиток в другой стакан и уходит.

Позади меня Мархосиас. Она делает так иногда после совещаний. Говорит, что хочет попрактиковаться в английском. Я не возражаю; после трёх месяцев разговора только на адовском, моё горло чувствует себя так, словно я полоскал его кровельными гвоздями.

— То, что ты сказал Буеру, либо очень грубо, либо очень умно, — говорит она.

— Дьявол имеет право и на то, и на другое. Так написано в руководстве. Взгляни сама.

— Ты застал всех врасплох. Никогда не слышала, чтобы ты раньше когда-нибудь упоминал Кисси. Знаешь, все восхищаются тем, как ты уладил с ними. Заставить других убивать вместо себя — самый элегантный способ, и ты проделал это мастерски.

В другое время и в другом месте, я бы подумал, что это сарказм, но я знаю, что это не так. Она тащится от того, что я сделал. Почему бы и нет? Я притащил Кисси сюда, будто мы были союзниками, загнал в ловушку между армиями Небес и легионами Ада, и уничтожил большую часть их в одной большой Королевской битве[7]. Подобного рода вероломство охватывает почти все Семь Благородных Добродетелей. Она строит мне глазки, и из-за этого мне хочется сильно и быстро ее отдубасить.

— Когда дело касается убийства, обычно я предпочитаю практический подход, — говорю я.

— Конечно. У Сэндмена Слима океан крови на руках. «Монстр, который убивает монстров» — разве не так тебя называли на арене? И вот ты здесь, Люцифер, величайший монстр из всех них. Возможно, у Господа и в самом деле есть чувство юмора.

Когда она произносит это, её глаза сияют. Ей нравится быть так близко к главному маршалу парада Подземного мира. Ей хотелось бы обладать властью Люцифера, но подобная мысль до жути пугает её, делая эту мечту гораздо более возбуждающей. Вот почему она стоит сзади. Интимный тет-а-тет с Сатаной. Это не приносит ей никаких дополнительных очков в моих глазах, и она это знает, но заставляет остальной Совет нервничать, и её это забавляет.

Я глубоко затягиваюсь «Проклятием», словно она может вызвать торнадо и отнести меня, как Дороти, обратно домой.

— Учитывая все обстоятельства, я бы предпочёл Филадельфию.

Она глядит на меня, а затем переводит взгляд на Дикого Билла, не улавливая шутки. Билл игнорирует её и вытирает следующий стакан.

— Пока ты здесь, ты так и не сказал, почему выбрал меня в свой Совет. Или почему решил создать его. Люцифер…

— Бывший Люцифер, ты имеешь в виду, — прерываю я её. — Теперь я Люцифер. Того другого парня сейчас зовут Самаэль, и он дома, налаживает отношения с Папочкой.

— Прошу прощения. Самаэль никогда бы и не подумал работать с кем-либо, кроме самых доверенных его генералов.

— Возможно, если бы он задавал больше вопросов, это место не выглядело бы как посредственная Хиросима. У меня нет проблем с выслушиванием советов от умных людей. И, отвечая на твой вопрос, Самаэль рекомендовал тебя.

— Я польщена.

Она оглядывается через плечо. Все остальные снаружи. Ей нравится заставлять их ждать.

— Твой английский становится лучше, — говорю я.

— Как и твой адовский. Ты утратил большую часть акцента.

— Кое-кто сказал мне, что я говорю как деревенщина.

— Не так уж плохо. Но ты стал более достойным во всех отношениях.

— Мне придётся следить за этим. От достоинства меня пучит.

Кто-то у дверей бара спрашивает: «Люцифер, ты готов идти?»

Это военный коп по имени Ветис. Он возглавляет отряд моей охраны. Он клуша и заноза у меня в заднице, но опытный ветеран с тугим очком. Он похож на Элиота Несса[8], если бы у Элиота Несса вместо головы был лошадиный череп.

— Я остаюсь, но леди сейчас выйдет.

Ветис выходит на улицу. Я киваю на дверь.

— Твой караван ждёт.

Мархосиас выпрямляется, чтобы уйти, но не двигается с места.

— Ты никогда не возвращаешься с нами. Почему бы не прокатиться со мной в моём лимузине? Он очень удобный и вместительный.

Все члены Совета передвигаются в индивидуальных лимузинах и минивэнах в окружении дюжины автомобилей охраны. Это, как если бы президент, папа и Мадонна разъезжали по городу в компании Уайетта Эрпа[9] на переднем сиденье.

— Спасибо, я сам доберусь назад.

— Ты не доверяешь мне.

— А ты бы доверяла?

Она берёт свою сумку.

— Скорее всего, нет.

— В любом случает, я люблю проветриться после совещания.

— Конечно. Увидимся через три дня.

— Это свидание.

Она перекидывает кожаную сумку через плечо. Ходят слухи, что она из кожи старого политического оппонента. Я окликаю её.

— Ещё кое-что. Я знаю, что кто-то из вас открыл охоту на меня. Когда я выясню, кто это, то набью их черепа ракетами и запущу, как на Четвёртое июля[10]. Не стесняйся рассказать это другим. Или придержи эту информацию при себе. Ты умная. Тебе лучше знать, как поступить.

Она слегка приподнимает брови. На этот раз в удивлении. Коротко улыбается мне и выходит.

Конечно, она не собирается рассказывать остальным. Точно так же, как и никто из них не сказал ни слова ей, когда я сказал им.

— Это привлекло её внимание, — говорит Билл.

— Она и так положила на меня глаз. Она не расскажет остальным, но я хочу посмотреть, скажет ли она кому-нибудь ещё.

Билл качает головой.

— Она не скажет ни душе. Знаешь, у неё в правом рукаве спрятан нож.

— Все знают. Для того он и нужен.

Когда Билл начинает снова наливать мне, я накрываю стакан рукой.

— Откуда ты знаешь, что это не она играет спектакль перед тобой?

— Я не знаю. Я не знаю ни об одном из них. Я просто подливаю масла в огонь и жду, когда случится что-нибудь интересное.

— Звучит так, будто ты пихаешь свой ботинок судьбе в задницу, а это капельку опасно.

Я пожимаю плечами и затягиваюсь «Проклятием».

— Я заперт в дурке с худшими отродьями Бога. Мне нужно что-то делать. Глумиться над ними или завести собаку, а я не собачник.

Билл кивает. Его взгляд смягчается, как бывает всегда, когда он вспоминает свою жизнь до того, как получил пулю в спину.

— Я тоже не большой любитель собак. Однажды я видел слона в цирке шапито и подумал, что было бы неплохо иметь такого. Подъезжаешь в Абилине[11] к каким-нибудь дебоширам верхом на такой ходячей серой горе и делаешь ставки, кто из них обосрётся первым. Да, сэр, я бы в любое время суток предпочёл слона собаке.

Я отталкиваюсь от барной стойки и встаю. Найди большую коробку и тонну арахиса к своему дню рождения, Билл.

Он протягивает мне кожаную куртку и шлем, которые я держу за стойкой во время совещаний. Пусть остальные члены Совета ездят по городу как армия Цезаря. Я сяду на свой мотоцикл и буду жать на полную всю дорогу до дворца. Да, у меня есть дворец. Я богатый избалованный принц и политик. Я — всё то, что когда-либо ненавидел.

Я надеваю куртку и перчатки. Билл наблюдает за мной краем глаза, притворяясь, что вытирает стойку. Моя протезная рука и кисть представляют собой прекрасный ужас. Причудливое сочетание органического и неорганического. Как нечто, оторванное кем-то от робота-насекомого. Смесь «Терминатора» с «Мухой». Я смотрю на Билла. Он кивает на мою руку.

— Видеть, как исчезает эта штука, всегда приводит меня в хорошее настроение. Без обид, но я всё жду, что она проберётся сюда и задушит меня моей собственной барной тряпкой.

— Разрешаю тебе пристрелить её, если она так сделает.

— Хорошо, потому что я не собирался тратить время на то, чтобы спрашивать разрешение.

Я беру горсть крекеров из яиц дритта, отправляю несколько в рот, а остальные кладу в карман куртки.

— Держи для меня ухо востро.

— Как всегда, — говорит Дикий Билл.

Я выхожу через задний выход. Мотоцикл припаркован на заднем дворе, накрытый самым грязным, самым дерьмовым брезентом в Аду. Никому и в голову не придёт заглянуть под него.

В Даунтауне есть не так уж много серийных мотоциклов, так что я поручил нескольким местным инженерам построить мне «Электру-Глайд» 1965 года[12]. Отдаю должное местным парням и девушкам. Они сделали всё, что было в их силах, но это скорее «Адски», чем «Харли». Он сконструирован как механический бык в латных доспехах. Руль сужается к концам, словно лучше смотрелся бы на рогатой голове. Выпуск извергает драконье пламя, а верхнеклапанный двигатель с таким гипер-турбонаддувом, что на длинной прямой я могу заставить его светиться вишнёво-красным. У него нет спидометра, так что я не знаю, насколько он быстр, но вполне уверен, что уделываю несколько рекордов скорости на суше.

Я перекидываю ногу через мотоцикл и с пинка завожу его. Я всегда надеваю шлем в последнюю очередь. Это часть истории моей жизни, что мне нужно было попасть в Ад, чтобы начать носить шлем. Там, в Лос-Анджелесе, святоша Джеймс, моя ангельская половина, ненавидела, что я езжу с открытой головой. Дома всё, о чём мне приходилось беспокоиться, это копы. Здесь это папарацци. Мне нравятся мои одиночные поездки, и я не хочу, чтобы о них узнало всякое отребье. Они дают мне шанс выпустить пар. Плюс, я могу увидеть Пандемониум на уровне улиц без лакеев и политических подлиз, говорящих мне то, что, по их мнению, я хочу слышать.

Я даю полный газ и выезжаю на улицу. Я не беспокоюсь о траффике. Улицы в этой части города всё ещё представляют собой разбомблённые развалины, так что большая часть дорожного движения представлена перевозящими солдат и припасы грузовиками. Практически все остальные передвигаются пешком. Я прибавляю газ, поворачиваю и мчусь по переулку, делая большой крюк обратно ко дворцу.

Квартал за кварталом, улицы деформированы, а дома сбиты с фундаментов. Но теперь на рынках есть еда, а горящие здания — не единственные источники света на улицах. Я объезжаю автофургон, куда адовские солдаты тащат закованных в наручники и кандалы мародёров. Солдаты не отличаются вежливостью в отношении них. Мародёры представляют собой окровавленное хромающее месиво. Ну и хуй с ними.

Даунтаун не всегда был таким. Я провёл здесь взаперти одиннадцать лет, так что довольно хорошо узнал это место. Но смертный по имени Мейсон Фаим и генералы Люцифера (Семиаза был единственным воздержавшимся) попытались развязать войну с Небесами. Плохая идея. Город сгорел. Небо почернело. Землетрясения открыли воронки, поглотившие целые районы.

Когда я смотрю на Ад, то вижу Лос-Анджелес. Это забавный вид магии. Конвергенция. Изображение каждого места, наложенное поверх другого. Это странно, но мне так легче передвигаться. Адовцы всё ещё видят старый Ад. Им не нужен «Фэтбургер»[13] в 2 часа ночи. А если бы был нужен, то, возможно, они не были бы такими мудаками 24/7.

Я медленно восстанавливаю это место, но не могу канителить вечно. Я хочу чем-то занять этих дьяволов, заговорщиков и ублюдков с ножом-в-спину. Но рано или поздно они закончат восстановительные работы. А до тех пор всё, чего я хочу, — это не быть убитым и найти способ вернуться в настоящий Лос-Анджелес к Кэнди — девушке, которую я оставил там.

Впереди бутылочное горлышко, где два рухнувших здания перекрыли большую часть улицы, практически соприкасаясь крышами. Между зданиями небольшой трамплин, а дальше ровная дорога. Если я попаду точно туда, то смогу поднять мотоцикл в воздух на несколько метров с другой стороны. Я выжимаю газ и набираю около восьмидесяти, когда влетаю на трамплин.

Они поджидают меня наверху. Двое из них. Тот, что справа, бьёт меня куском арматуры поперёк груди, и вместо приятного плавного полёта на задней части мотоцикла, я в одиночку взлетаю в воздух, делаю сальто назад и приземляюсь на асфальт.

Я плюхаюсь на живот и поднимаю взгляд как раз в ту секунду, когда в дело вступает второй нападающий. Он взбегает на большую кучу щебня и бросается сверху на меня, бронированная горилла в костюме спецназа и кованых сапогах. Я переворачиваюсь на спину и пытаюсь встать.

Слишком медленно.

Он приземляется на меня ногами вперёд, словно думает, что если будет топать достаточно сильно, то получит вино. Кованые сапоги ещё не закончил. Он пинает меня в бок. Тщательные, хорошо выверенные, с оттяжкой пинки. У этого парня была практика. Секунду спустя к нему к чечётке на моих рёбрах присоединяется парень с арматурой. Это не та тихая поездка домой, на которую я надеялся.

Если бы я был простым смертным, то был бы уже мёртв или, по крайней мере, парализованным калекой после того, как Кованые сапоги приземлился на меня и сломал мне позвоночник. Но я не простой смертный, и это не обычная ситуация. Меня и так трудно убить, а сейчас, когда у меня под рубашкой доспехи Люцифера, ещё сложнее.

Одному из громил наскучило пинать, и он оглядывается по сторонам в поисках чего-нибудь, что можно было бы сбросить на меня. Этим мудакам веселее, чем если бы они были в «Чак Э. Сыр».[14]

Я рывком поднимаюсь на колени. Собираюсь продемонстрировать этим парнями несколько приёмов Брюса Ли в стиле сумасшедшей обезьяны. В любую секунду. Скоро.

Но я просто стою на коленях, позволяя двум идиотам пинать меня. Мой разум становится пустым. У меня такое тошнотворное головокружительное чувство, что я что-то забыл. Что-то, что я должен был сделать, или что я должен был где-то быть. Кажется, будто что что-то ползает у меня за глазами. Может, мне просто нужно подождать, пока эти парни выбьют из меня всё дерьмо.

Затем это чувство исчезает. Должно быть, это длилось секунд десять, но этого времени хватило Кованым сапогам и его другу, чтобы сновать сбить меня лицом вниз. Я лезу в карман, набираю пригоршню дриттовских крекеров и бросаю им. Пинки прекращаются. Я снова рывком поднимаюсь на колени.

Знаете, как молодые вампиры без какой-либо подготовки могут быть столько дёргаными и компульсивными[15], что им нужно систематизировать всё, что вы им подбрасываете? То же самое происходит с безмозглыми адовцами, и непохоже, что эти двое в состоянии орудовать фритюрницей в «Макдональдсе». Когда я швыряю крекеры, они бросаются за ними, как зомби за одноногим слепым человеком.

После всех этих ударов по телу мне приходится проползти несколько метров, прежде чем удаётся встать. Я снимаю шлем и кладу на тротуар, доставая чёрный костяной клинок, который всегда прячу за поясом брюк.

Близнецы Глиммеры[16], опустившись на корточки, складывают яйца в аккуратные кучки. Я обхватываю рукой голову Кованых сапог, оттягиваю её назад и провожу клинком по его горлу. Чёрная адовская кровь струится по моей руке, как вытекающее моторное масло. Его друг так сосредоточен на складывании яиц, что до последнего мгновения не замечает клинка. Я делаю взмах, и его голова отделяется и катится в сторону, останавливаясь, уперевшись в мой шлем.

Я подхожу и смотрю на него, словно собираясь набить эту голову и повесить на стенку, как поющую рыбу. Я жду какого-нибудь звука. И вот оно. Едва заметный хруст, когда сапог опускается на щебёнку, у меня за спиной. Я разворачиваюсь и швыряю голову, словно чешуйчатый шар для боулинга. Адовские команды наёмных убийц обычно работают втроём. Учитывая, что у первых двоих суммарный IQ был на уровне жидкого вафельного теста, оставшийся должен был быть командиром отряда.

Он выше двух других, с тем же тусклым взглядом ящерицы, как у многих пехотинцев легиона. Его спецназовский бронежилет тяжелее, чем у других, так что голова лишь на секунду нарушает его равновесие. К бедру у него пристёгнут «Глок», но он делает в воздухе молниеносные боевые приёмы парой неприятных на вид зазубренных длинных мечей. Он мог бы взяться за пистолет, но хочет сделать себе имя, нашинковав Люцифера, используя старую школу. Грёбаные дьяволы со своими грёбаными ритуалами.

Я делаю шаг назад, словно ослеплённый его приёмами из видеоигры. Я годами сражался на арене здесь внизу. Мечи причиняют боль, но после нескольких сотен порезов пугают не больше асфальтовой болезни. В том смысле, что их по возможности стоит избегать, но они не стоят того, чтобы терять из-за них сон. И всё же, они причиняют боль, а мне и так больно. И я лишился своих снеков.

Он заглатывает наживку и бросается в атаку. Я делаю шаг вперёд и ловлю его запястье предплечьем, отклоняя опускающийся мне на голову клинок. Теперь, когда я на расстоянии удара, шаг второй такой атаки по учебнику довольно прост: пока ваш противник занят блокированием вашей атаки сверху вниз, вы делаете шаг вперёд и выпад вторым клинком, насаживая его, как коктейльную сосиску. Единственная проблема заключается в том, что это известно каждому разумному существу во Вселенной, и оно к нему готово. Вместо того, чтобы атаковать, я позволяю ему нанести мощный удар мне в солнечное сплетение. Его клинок высекает искры, когда попадает в доспех, и переламывается надвое. Это пугает его на время достаточное, чтобы я сделал пару шагов и поставил ногу на землю позади своего шлема.

Когда он возвращается ко мне, я бью ногой, посылая шлем словно пушечное ядро ему в лицо. Я слышу, как хрустят кости, и он разворачивается, прежде чем рухнуть лицом вниз. Я встаю над ним, выбиваю меч из руки и сую его пистолет себе в карман. Хватаю его за лацканы, переворачиваю и швыряю головой вперёд в груду щебня. Пока он занят, пытаясь дышать разбитым лицом, я обшариваю карманы его мёртвых друзей. Пусто. У них нет даже жетонов, так что я не могу сказать, из какой они части легиона.

Их ботинки и бронежилеты тяжёлого вида, выдаваемые прифронтовой пехоте, которая, по сути, является пушечным мясом. Но с тех пор, как закончена война с Небесами, у клоунов вроде этих не должно быть свободного времени. Чтобы избежать подобной хуйни, я и не тороплюсь с восстановлением. Почему эти мудаки не расчищают завалы и не восстанавливают дороги вместе с остальными пехотинцами? Они полагают, что, если убьют меня, один из них станет новым Люцифером? Может, они собирались разделить этот титул — Мо, Ларри и Кёрли, Три Адских Балбеса[17]. Но ни у кого из этой шайки не хватило бы воображения или яиц, чтобы самостоятельно попробовать провернуть нечто подобное. Кто-то их надоумил. Тот, которому я вмазал шлемом, приходит в себя, так что я возвращаюсь к нему.

Я поднимаю целый длинный меч и прижимаю к его горлу.

— Проснулся, солнышко?

Он хрюкает. Трясёт головой, пытаясь прийти в себя.

— Кто вас послал?

— Никто. Мне не нужно разрешение, чтобы убивать смертных.

Я наклоняюсь вперёд, используя свой вес, чтобы вдавить острие меча в него, пока не начинает течь кровь.

— Этот смертный подписывает твои зарплатные чеки, урод. Угадай, кто не получит рождественский бонус?

Он кривится и сплёвывает.

— Смертный никогда не станет истинным Люцифером. Смертные — это души, не годные ни на что, кроме пыток и хозяйственных работ, которым можно обучить животное. Я проклинаю тебя и смертного Мейсона Фаима. Он хотя бы обещал нам Небеса. Что дал нам ты?

— Я не отрезал тебе руки и ноги, и не превратил в декоративную подушку. Как насчёт этого?

Он напрягается. Даже с мечом у горла он хочет броситься на меня. Он настоящий пацан. Истинно верующий. Такие, как он, строили Освенцим и устраивали линчевания на родине. Кто знает, в какие игры он со своими друзьями играют с душами здесь внизу?

Я убираю меч от его горла и бью плоской стороной по его изуродованному лицу. Он стонет и сгибается пополам. Везучий ублюдок. Мне бы тоже хотелось лежать и стонать. Мои помятые рёбра болят. Я швыряю оба его меча в ближайший провал.

— Ты так и не ответил на мой вопрос. Кто вас послал?

Он переводит дыхание и говорит: «Мы пришли сами, чтобы убить ложного Лорда Геенны».

Я хватаю его за голову и вдавливаю в щебёнку. Я всегда хорошо видел, когда люди лгут, но Люцифер может видеть то, чего я не вижу, и доспех даёт мне частичку его силы. На данный момент это преимущественно фокусы уровня интермедий, но я могу сказать, если кто-то носит чары для маскировки, или если кто-то заколдован. Я всё время смотрю вглубь глаз ассасина. Внутри что-то дрожит, как микроскопический стробоскоп. Вот оно. Он заколдован. Кто-то отправил его и его друзей на охоту за мной и стёр им память, чтобы эти хмыри считали, что это была их идея. Я отпускаю его и сажусь на щебёнку над ним.

— Как тебя зовут?

Он внимательно смотрит на меня. Он действительно ненавидит, когда его допрашивает смертный.

— Укобак.

Я мог бы забрать Укобака во дворец, передать его ведьмам, и пусть они разберут его разум на части. Может они и смогут найти внутри что-то полезное, но я не уверен насчёт этого парня. Тот, кто отобрал этих троих, выбрал их потому, что у них не наблюдалось избытка клеток головного мозга. У разумного адовца или человека даже после стирания памяти обычно остаются какие-то остаточные проявления. Иногда их можно обнаружить, если копнуть достаточно глубоко и не беспокоиться о том, что можно убить или превратить в овощ. Но при той силе заклятия, что я увидел в глазах Укобака, внутри него не окажется ничего полезного. Я не могу бросить его в психушку или тюрьму. В конце концов, я Люцифер. Тому, кто послал его, нужно сообщение.

— Ладно, Укобак, вот как обстоят дела. Ты устроил мне засаду и облажался. Твои друзья мертвы, и мне кажется, что от тебя мало пользы в плане информации. Плюс, твой чёртов меч порвал мне куртку.

Он уставился на меня.

— Объясню по-простому. Я могу убить тебя сейчас или оставить в живых, но это будет больно. Тебе выбирать.

Укобак смещает свой вес. Он хочет сделать последний бросок камикадзе на меня. Я пробую пальцем прореху в рукаве куртке. Всё не так уж плохо. Скорее всего, смогу заштопать. Я не берегу одежду. Всё из-за поножовщины и стрельбы.

— Если бы мог, я бы убил тебя и каждого смертного во Вселенной, — хрипит он. — Когда ваши души попадут в Ад, я потрачу вечность, сплетая из ваших внутренностей гобелены великолепной агонии и развешу их по всем стенам и парапетам Пандемониума.

— Если бы желания были конями, мы бы все были по сапоги в дерьме. Выбирай, Чак. Тихая смерть или ужасная жизнь.

— Я выбираю жизнь. Любой шанс вернуться и прикончить тебя за убийство моих товарищей стоит любого жалкого наказания, на которое способен смертный

Я киваю.

— Так и думал. На твоём месте, я, возможно, пошёл бы другим путём.

Он наносит лоу-кик[18], стараясь попасть мне по лодыжке. Я достаю из кармана его «Глок» и стреляю ему в колено. Он завывает и катается по асфальту, держась за ногу. Теперь ему есть чем заняться, пока я приступаю к работе.

Я отрезаю шесть длинных полосок материи от комбинезона Кованых сапог. Четыре использую, чтобы связать запястья его и его мёртвых друзей. Затем ставлю на колёса «Харлей» и откатываю назад, чтобы привязать мертвецов к задним амортизаторам. Беру оставшиеся две полоски и привязываю и Укобака. Он пинается и размахивает кулаками, пока я волоку его к мотоциклу, но, когда он двигается, ему от этого больнее, чем мне. Я продеваю руку через переднюю часть шлема, чтобы держать его во время езды. Теперь нет смысла скрывать, кто я такой. Прежде чем сесть на мотоцикл, я оглядываюсь на Укобака.

— Знаешь, это не то, что я обычно делаю. Дома я плохой человек, но не настолько плохой. Перед уходом Самаэль сказал, что мне придётся быть безжалостным, чтобы выжить, и он был прав. Все должны понимать, что, если танцуешь с Дьяволом, лучше не наступать ему на ноги.

Укобак смотрит на меня снизу вверх. Не знаю, из-за боли это, страха или общей тупоголовости, но он понятия не имеет, о чём я. Я сажусь на мотоцикл и завожу двигатель.

— И поехали.

Мотоцикл ползёт вперёд, словно хочет опрокинуться в зыбучих песках. Даже адовский мотоцикл не предназначен для того, чтобы тащить за собой три взрослых тела. Я слегка прибавляю газу. Мотоцикл выпрямляется и движется вперёд. Сперва медленно, но набирает скорость по мере того, как я поворачиваю акселератор. Когда он обретает устойчивость, я резко прибавляю газу, и мы мчимся по бульвару Санта-Моника ко дворцу. Я не оборачиваюсь. Не хочу видеть, что там у меня за спиной.

Чем ближе мы к Беверли-Хиллз, тем больше на улице адовцев. Они пялятся и показывают на меня, когда я проезжаю мимо. Меня подмывает остановиться и пошутить насчёт того, что я так всегда отбиваю мясо, но продолжаю катиться, не встречаясь ни с кем из них взглядом. Мне и не требуется. Видеть своего правителя, покрытого кровью и грязью, волокущего за собой несколько сот килограммов кровоточащей болонской колбасы, — это всё, что им нужно. Через час эта история разлетится по всему городу. К завтрашнему дню пойдут слухи, что их было не трое. Их окажется дюжина. Пятьдесят. Я убил их сучьей пощёчиной[19] и тащил одним мизинцем.

Охранники вокруг дворца видят, как я приближаюсь, и расступаются, как Красное море перед Чарлтоном Хёстоном[20]. Я останавливаю мотоцикл на дворцовой лужайке, опускаю пяткой подножку и слажу. Сотня адовских солдат наблюдают за мной в мёртвой тишине.

— Вот что случается с наёмными убийцами, — говорю я.

Солдаты вытягивают шеи или залезают на джипы и «Унимоги», чтобы получше разглядеть, что я приволок.

Подходит офицер. Я не знаю его имени и не спрашиваю. Он выглядит напуганным.

— Я убил двоих там, где они набросились на меня. Когда я снова двинулся в путь, один был жив. Подвесить всех троих в гиббете[21]. Если тот, что жив, не загнется через два дня, отпустите его. Живым и без кожи, он по-прежнему будет служить наглядным уроком другим.

— Да, милорд, — говорит офицер.

Я направляюсь во дворец, но через несколько шагов оборачиваюсь. Я не могу отсюда судить о состоянии тел. За мотоциклом тянется не так много крови. Скорее всего, это не очень хороший знак для Укобака. Охранники таращатся на меня.

— Один из вас, отведите мой мотоцикл в гараж, пусть его почистят и отполируют, — Не то, чтобы я собирался и дальше ездить на нём теперь, когда все знают, как он выглядит.

Я направляюсь внутрь, гадая, что подумала бы Кэнди о том, что я только что сделал. Я вполне уверен, что она бы поняла. Даже, возможно, одобрила бы. Впрочем, ей не придётся этого делать, потому что это входит в длинный список того, о чём я никогда ей не расскажу.

В этом забавном конвергентном Аду дворец Люцифера — это пентхаус отеля «Беверли Уилшир». Я не утверждаю, что моя берлога хороша, но говорю, что на фоне моих комнат Версаль выглядит сараем.

Дворцовая стража выстроилась кольцом в вестибюле. Я киваю им, оставляя на коврах землю, дорожную грязь и кровь. Направляюсь прямо к своему личному лифту. Шлёпаю ладонью по медной пластине на стене, и дверь лифта откатывается в сторону. Внутри я касаюсь другой пластины и шепчу адовский худу-код. Кабина начинает подниматься, шкив и провода гудят над головой, мягко раскачивая отсек. Приятное ощущение. Мотельный массажер «Волшебные пальчики» разминает узлы напряжения в моих плечах. Я шевелю руками и ногами. Вращаю головой. Мои ладони ободраны до крови после падения с мотоцикла, но ничего серьёзно не пострадало, кроме чёртовой куртки.

Кабина останавливается у пентхауза. Я снова касаюсь медной пластины и выхожу на прохладный полированный мраморный пол. Пентхауз представляет собой потрясающее зрелище. Словно «Архитектурный дайджест» забрался на верхнюю часть крыши отеля и высрал шато голливудского киномагната. Повсюду окна. Дорогая мебель ручной работы. Упомрачительно дорогие произведения искусства. И достаточно спален и ванных комнат, чтобы все девушки-ковбои Монтаны могли заехать сюда на бои подушками.

Я скидываю ботинки возле лифта. Похуй ковёр в вестибюле. Помойте его. Сожгите. Мне насрать. Но я не хочу, чтобы кровь была по всей квартире.

Моя квартира. До сих пор звучит забавно, но вынужден признать, что по прошествии трёх месяцев начинаю ощущать это место домом. Раньше я управлял видеомагазином в Лос-Анджелесе. Если бы я мог переместить сюда инвентарную ведомость и телевизор во всю стену, то мог бы полностью стать Говардом Хьюзом[22] и никогда не выходить отсюда. Если бы я достал для Кэнди дневной абонемент, то определённо мог бы привыкнуть к адовской светской жизни. Здесь наверху, в окружении тонированного стекла и обитой шёлком мебели, я — Синатра с рогами, а Пандемониум — мой кладбищенский Вегас.

Я направляюсь в спальню и проверяю разбросанные по квартире контрольные метки. Ни одна не нарушена, и ничто не выглядит не на своём месте. Я могу расслабиться. По правде говоря, меня меньше волнует ещё одна драка, чем шпионы. Мне нужно одно место в Аду, где мне нет необходимости 24/7 оглядываться через плечо.

В спальне я раздеваюсь, бросая одежду кучей у подножья кровати. Порванную куртку я комкаю и швыряю в шкаф. Я мог бы заштопать её, но я чёртов Люцифер. Велю портным сшить мне новую. Запираю дверь спальни и провожу рукой по верху притолоки. Вырезанные мной защитные руны по-прежнему на месте. Залезаю под горячий душ и надолго остаюсь там.

Может я уже и привык к этой квартире, но никогда не привыкну принимать душ в доспехах Люцифера. Я никогда не снимаю эту штуку. В тот момент, как она исчезает, я становлюсь уязвимым к любым атакам. Ножу, худу или белке с самострелом. Знаю, я выгляжу шизиком, намыливаясь в этой консервной банке от Версаче, но мне не обязательно смотреть на себя.

Закончив, я надеваю чёрные костюмные брюки, шёлковую футболку и гостиничный халат, достаточно толстый, чтобы остановить пули. Чёрный клинок отправляется в один карман, а пистолет Укобака — в другой. Затем подхожу к комоду и быстро осматриваю нижний ящик. Здесь лежит сингулярность — тайное оружие мистера Мунинна, чтобы перезапустить Вселенную, если Мейсон или я разрушим её. Здесь наац, моё любимое оружие, когда я сражался на арене. И здесь маленький курносый.38, который я прихватил с собой из Лос-Анджелеса. В барабане отсутствует один патрон. Тот самый, которым я обманом заставил Мейсона Фаима прострелить себе голову три месяца назад. Именно тогда святоша Джеймс, моя ангельская половина, забрал ключ, который мне нужен, чтобы покинуть Ад, и бросил меня здесь. По правде говоря, я рад, что этот ханжеский мудак покинул мою голову. Но я тотчас бы вернул его обратно, если это даст мне ключ.

Дверь спальни распахивается и входит Бримборион с охапкой конвертов и донесений. Он — это то, чего мне никогда не хотелось в своей жизни. Личный помощник, иначе говоря, профессиональный засранец, который знает обо мне больше, чем я сам.

— Что я говорил тебе о том, чтобы вламываться сюда без стука?

— Если бы я не вломился, то никогда бы тебя не нашёл.

— В этом и заключалась идея.

Бримборион выглядит вполне по-человечески, если не считать того, что он тощий, как кузнечик, с конечностями и пальцами достаточно длинными, чтобы достать четвертак со дна литровки «Джека». Он одевается в тёмные костюмы с высоким воротником, словно сошёл из рассказа Диккенса задницей прямо на палку[23]. Он также носит круглые очки в проволочной оправе. Мне кажется, именно эти очки заставляют меня ненавидеть его. Что за странный выбор для манерности. В том смысле, кто-нибудь слышал о близоруком ангеле?

— Как ты вообще попал сюда? — спрашиваю я.

Он закатывает глаза к Небесам.

— Вы имеете в виду те милые штучки, которые нацарапали над дверями? Я ваш личный помощник. Я должен иметь возможность следовать за вами куда угодно.

Он расстёгивает рубашку и достаёт висящий на цепочке тяжёлый золотой талисман.

— У меня есть отмычка. Она открывает любую дверь во дворце, независимо от того, сколько на ней оберегов или чар.

— Мило. Где мне взять такую?

— Боюсь, это единственный экземпляр.

— Возможно, мне следует его забрать.

— Не стесняйтесь, милорд. И не беспокойтесь. Я сделаю всё возможное, чтобы замять скандал.

— Какой скандал?

— Тот самый, в котором Повелитель Подземного мира, Архидемон, Великий Зверь боится прославленного секретаря. Мне больно думать, что скажут об этом ваши враги.

Мне хочется складировать шлакоблоки на этого четырёхглазого долбоёба, пока он не взорвётся. Он чуть шире открывает глаза за фальшивыми стёклами своих фальшивых очков и пристально глядит на меня. Но мелкий засранец кое в чём прав. Пока я не наберу полной силы Самаэля, мне не хочется, чтобы честолюбивые крестьяне штурмовали замок с вилами и факелами.

Я тянусь за письмами и донесениями, накрывая его руку своей. Сжимаю. Недостаточно сильно, чтобы сломать кость. Ровно настолько, чтобы напомнить ему, что я мог бы, если бы захотел. Ослабляю хватку и беру донесения. Он массирует пальцы, но ничего не говорит.

— Научись стучать, и мы вновь сможем стать лучшими друзьями. Усёк?

— Конечно, милорд.

Он отвешивает лёгкий поклон и уходит.

Помнится, как-то я выпивал с Видоком в Лос-Анджелесе, и он познакомил меня с другим старомодным вором. Тот сказал, что лучший способ защититься от взломщиков очень простой. Берёте всю доступную мебель и складываете её так, чтобы она идеально балансировала на верхней части двери. Любой, кто попытается проникнуть внутрь, получит по голове комодом или креслом-качалкой. Если хотите проявить фантазию, можете добавить ведро растворённой в воде каустической соды. Настоящий фокус в том, чтобы не забыть предупредить горничную до того, как она придёт на следующее утро.

Достаю наац из комода и кладу под подушки в изголовье кровати. Складирование мебели звучит как слишком много работы. Швыряю донесения в камин. Адские бюрократы могут поцеловать меня в задницу. Направляюсь в библиотеку.

Это мой Форт-Нокс, мой кабинет и моя комната безопасности. Я наложил на это место самые тяжёлые защитные худу, какие только знаю. Из всех убежищ, в которые я когда-либо собирался бежать, когда начинало твориться что-то странное, библиотека по списку шла после лепрозория и горящего мусоровоза. Но вот я здесь.

Я не измерял это место шагами, но библиотека в длину выглядит примерно как футбольное поле, окаймлённое двумя этажами книг на простирающихся на тридцать метров витиеватых полках из тёмных пород дерева. Потолок в виде купола расписан сценами, иллюстрирующими три догмата адовской церкви. Мысль: Бог и Люцифер спорят, что раз у людей есть свободная воля, то и у ангелов она должна быть. Действие: война. Сцена милая, но суровая, и слишком старается выглядеть благородной, словно советский пропагандистский плакат. Новый Мир: Люцифер со своими потерпевшими поражение, пребывающими в состоянии шока сельским пацанами в Аду. Он похож на продающего змеиную мазь деревенщине проповедника на христианских собраниях, но в своём собственном ебанутом стиле этот скользкий сукин сын пытается поступать правильно по отношению к своему народу.

Я устроил себе уютную нору у стены «Греческой стены», той фигни, что велел мне прочесть Самаэль. Я нашёл его заметки в экземпляре напечатанной крупным шрифтом полуразвалившейся книги со сжатым изложением истории Греции в стиле «Ридерз Дайджест». (Мне стыдно, что он знает меня достаточно хорошо, чтобы оставить эту информацию в книге, написанной для затворников и полуслепых бабулек). Он включил туда имена тех, кого я мог бы рассмотреть для введения в Совет. Если это те адовцы, которым я могу доверять, то я не готов познакомиться с теми, кому не могу доверять.

Я перетащил в свою нору отделанный золотом плюшевый красный диван, большой рабочий стол и несколько кресел. Иногда я даже впускаю кого-нибудь попользоваться этими креслами. Не так много и не так часто, но любой, кто приходит, находится на моей территории. Я знаю, какие ковры покрыты связывающими кругами. Знаю, в каких книгах пустоты, набитые ножами и смертоносными зельями.

Стол и ближайшие полки завалены книгами, бумагами, ручками и странными маленькими машинками. Хламом, который можно найти только в магазине канцтоваров, служащем по совместительству вечерней школой для палачей-любителей. Губчатая красная ракушка, которая рычит, когда сжимаешь её, и выплёвывает то, что я думаю сойдёт за адовские скрепки. Они толстые и острые, словно предназначены для того, чтобы карать бумагу, а не просто скреплять её. Нечто, похожее на набор медных зубов. Иногда эти зубы стучат. Иногда они несколько дней ничего не делают. Гироскоп, который при раскрутке разговаривает грудным голосом из фильмов про монстров на языке, которого я никогда раньше не слышал. На одной из книжных полок стоит золотая армиллярная сфера[24]. Когда я прикасаюсь к любому из золотых колец, у меня возникает ощущение, словно я выпал из себя. Будто я нигде, и меня толкает сквозь пустоту ледяной ураган. Вдали виднеются звёзды, а за ними масса бледного бурлящего пара с прожилками света. Думаю, это хаос на краю Вселенной, и что это разделяющая Ад и Рай глубокая пустота. Где бы и что бы то ни было, это одинокое и пустынное место.

В Лос-Анджелесе я проживал с мертвецом по фамилии Касабян, который работал на Люцифера и мог видеть части Ада. Не знаю, может ли он видеть меня здесь, но иногда я нацарапываю послания и оставляю их на несколько дней на столе. Некоторые друзьям. Большинство — Кэнди. Мы во многом похожи. Оба не совсем люди и оба убийцы. Мы пытаемся, насколько это возможно, забыть о первом, и стараемся насколько это возможно избегать второго, что, так уж получается, обычно длится недолго.

Позади меня раздаётся щелчок. Я кладу руку на нож и оборачиваюсь. Через фальшивую секцию книжного шкафа, которая раздвигается, как японские бумажные двери, входят два адовца.

Мерехим, священник, кланяется. Он в чёрной мантии без рукавов. Каждый дюйм его бледного лица и рук татуирован священными адовскими письменами. Заклинания, молитвы и, насколько мне известно, рецепт курицы с кари.

Парень с ним, Ипос, здоровенный и неотёсанный. Похож на ходячий пожарный гидрант в сером резиновом комбинезоне. На тяжёлом кожаном поясе вокруг его талии висят инструменты, варьирующиеся от варварских дробилок до тонких хирургических. Издалека невозможно сказать, кто он такой — начальник отдела технического обслуживания дворца или главный палач. Работа во дворце делает его полезным агентом. Никто не обращает внимания на уборщика.

— Мы помешали вам развлекаться с игрушками, милорд? — спрашивает Мерихим.

— Ступай поглумись над алтарником, проповедник. Я работаю.

На столике рядом с диваном стоит ряд гляделок, проецирующих изображения со всего дворца на старомодный экран домашнего кинотеатра, который я нашёл в кладовке. Я вытаскиваю свой правый глаз, бросаю в стакан с водой и вставляю в пустую глазницу гляделку, прокручивая полученные ею изображения, как при перемотке видео. Как я уже сказал, я обладаю кое-какими способностями Люцифера, но по большей части пользуюсь вегасовским реквизитом для магических представлений.

— Что вы ищете? — спрашивает Ипос.

Его голос — низкий рокот, как у шестнадцатиколёсника на холостом ходу.

— Участок перед дворцом, где я бросил тела троих партизанивших ублюдков. Хочу посмотреть, что было после того, как я вошёл внутрь.

Мерихим и Ипос — единственные адовцы, которым дозволено входить сюда по собственному усмотрению. Они были доверенными лицами и шпионами Самаэля, и я унаследовал их вместе с этой халтуркой. Не думаю, что он протянул бы так долго без них. И знаю, что меня бы уже здесь не было.

Я прокручиваю назад до того места, где я вошёл внутрь, и включаю воспроизведение на гляделке. Офицер, с которым я говорил, резко отдаёт приказы солдатам, которые примерно в тридцати секундах от футбольных беспорядков, пытаясь взглянуть на Укобака и его мёртвых друзей. Офицер приказывает большинству вернуться к своим обязанностям, а другим отнести три тела к виселицам. Подходит молодой офицер. Они идут по испачканной кровью дорожке, по которой я приволок тела. Я пытаюсь читать по их губам, но они чертовски далеко.

— Я вижу по вашим рукам, что вы пострадали при нападении, — говорит Мерихим. — Я пошлю за целителем из скинии[25]. Осмелюсь предположить, что они более благоразумны, чем медперсонал дворца.

— Я в порядке. Всё, что сделали эти ублюдки, это убили мою куртку. Она была довольно клёвой.

Я переключаю обратно зрение, наливаю себе Царской водки и протягиваю бутылку. Мерихим качает головой и отходит. Он всегда так поступает. Слоняется по комнате во время наших встреч. Я никогда не видел, чтобы этот парень сидел. Ипос кивает, не отказываясь выпить, и поднимает стакан большими, похожими на сардельки пальцами. Когда я начинаю наливать, он вздрагивает.

— Прошу прощения, — говорит он и кивает в мою сторону.

— Рука, милорд. Не возражаете? Она… отвлекает.

Я сгибаю свою протезную руку Кисси. Кисси были расой деформированных, недоделанных ангелов, живших в хаосе на краю Мироздания. Один из первых больших проёбов Бога при сотворении Вселенной. Кисси вызывают у адовцев дрожь. Полагаю, они видят в этих неудавшихся ангелах себя. Это напоминает им, что даже в Аду всегда можно пасть ещё ниже.

Я роюсь в столе и нахожу перчатку. На этот раз он принимает выпивку. Он несёт её к дивану и садится. Я присаживаюсь на стол. Мерихим бродит.

— Благодарю вас, милорд, — говорит Ипос.

— Прекрати эту хрень с «милордом». Это меня бесит.

— Прошу прощения.

Мерихим улыбается, склонившись над гляделками. Проецируемые изображения со всего дворца мелькают на экране как в немом кино.

— Что там у тебя? — спрашиваю я.

— Ничего. Всегда забавно наблюдать, как ты притворяешься не тем, кто ты есть на самом деле.

— Я стажируюсь в Аду лишь ради получения зачёта в колледже. Как только я найду подходящую замену, то всё, Папочка, пока.

— Конечно. Зачем тебе какое-либо влияние на создание нового Ада? Или какое тебе дело до благополучия миллионов смертных душ, которых ты оставишь за спиной? Интересно, разрешат мистеру Хикоку сохранить свою таверну, или вышвырнут обратно в Долину Мясника? Но тебе-то что до этого? «В могиле все равны». Разве не так говорите вы, живые смертные?

— Продолжай болтать, умник. Я симулирую сердечный приступ и сделаю тебя Люцифером. Поглядим, как тебе понравится белить этот флигель с нарисованной мишенью на твоём лысом затылке.

Ипос бросает взгляд на священника.

— Скорее всего, она смотрелась бы лучше, чем все те каракули.

Мерихим награждает его многозначительным взглядом, перелистывает страницы старинной адовской медицинской книги и откладывает её.

— Кто-то узнал о твоей привычке ездить в одиночку и о том, какие маршруты ты выбираешь. Ты больше не можешь так ездить.

— Я знаю. Есть кое-что ещё.

Я достаю «Глок» и кладу на стол.

— Откуда у этих мудаков пистолеты? Сейчас только офицеры имеют право носить оружие.

Мерихим хмурится и скрещивает руки на груди.

— Нам нужно выяснить — очень аккуратно — есть ли какие-либо офицеры, которые не могут отчитаться за своё оружие.

— Есть торговцы, продающие краденое оружие на уличных рынках. Я могу направить своих сотрудников в дорожно-ремонтные бригады. Они могут что-то увидеть или услышать, — говорит Ипос.

Мерихим кивает.

— Отлично.

— Погодите. Всё ещё сложнее. Я проверил выжившего нападавшего. Он был заколдован. Возможно, он даже не знал, что делал.

— Зачарованность? — произносит Мерихим. Это привлекает его внимание. Он возвращается к столу, — Это не та сила, которой могут обладать многие в Пандемониуме. Сомневаюсь, что кто-нибудь из офицеров способен на это.

— Может, этот ублюдок подкупил одну из дворцовых ведьм, — говорит Ипос.

— Думаю, что кто бы ни организовал нападение, он пытался заколдовать и меня тоже. После того, как бросил мотоцикл, я не мог ни думать, ни сражаться, ни защищаться. Я побывал во множестве аварий, и это не было похоже на сотрясение мозга. Было такое чувство, что кто-то пытается проникнуть мне в голову.

Мерихим снова начинает слоняться.

— В этом есть смысл. Первое, Мейсон Фаим создал ключ, который позволяет ему завладевать телами. Второе, ключ исчезает. Третье, по твоим словам, он действует на смертных. Четвёртое, нет причины считать, что он не будет действовать и на адовцев. Это означает, что кто бы ни организовал нападение на тебя, либо у него есть ключ, либо он в сговоре с тем, у кого тот есть.

— Полагаю, что, если кем из нас и трудно было бы завладеть, так это Люцифером. Скорее всего, они не будут снова пробовать это на вас.

— Возможно, это вообще не попытка убийства, — говорит Мерихим. — Засада была бы хорошим способом скрыть психический эксперимент. Если бы нападавшие убили тебя, тем лучше. Если бы ты убил нападавших, единственной уликой были бы тела нескольких солдат-изгоев.

— В этом есть смысл. Одно дело убить Люцифера, но совсем другое — заколдовать его, — говорит Ипос. — Вы могли бы заставить его сделать что угодно. Что-нибудь непростительное.

— Что означает, что мне заново суждено пережить эту маленькую драму.

Ипос кивает. Мерихим берёт со стола гироскоп и крутит его не в ту сторону. Зловещий голос звучит высоко и странно. Демонический Элвин и бурундуки.

— Определённо.

— И это будет одновременно и тоньше, и серьёзнее. У нас есть доступ к изготовлению зелий в скинии. Я лично приготовлю несколько настоек, чтобы защитить тебя от психических атак.

— Что я хочу знать, так это почему сейчас? — спрашивает Ипос. — Спустя столько времени, зачем кому-то нападать на вас?

Я пожимаю плечами.

— Может кто-то застукал меня за подсчётом карт.

— Что-то изменилось. Они что-то обнаружили или боятся, что и ты сможешь, и им нужно убить тебя, прежде чем ты тоже это обнаружишь, — говорит Мерихим.

— Это ключ одержимости. Мейсон был не особо щедр на информацию. Он создал этот ключ и не хотел бы, чтобы им пользовался кто-то другой, так что вряд ли рядом валяется руководство пользователя. Возможно, владельцу потребовалось много времени, чтобы понять, как он работает, — предполагаю я.

Мерихим отмахивается от комментария.

— Возможно. Спекуляции бессмысленны. Нам нужно связаться со своими агентами в легионах и среди магического персонала дворца, чтобы узнать, что они смогут выяснить.

— Было что-нибудь интересное на заседании Совета? — спрашивает Ипос.

— Не особо. Мархосиас хотела трахнуть меня в своём лимузине, чтобы позлить остальных. Я назвал Буера нацистом и отправил их по домам смотреть немой фильм о хорошей архитектуре и безумном учёном.

— Звучит очаровательно, — кивает Мерихим.

— Там даже есть робот.

— Значит, шедевр.

— Нам нужно работать, — говорит Ипос.

Он ставит стакан на стол и нажимает на него. Стол качается на долю сантиметра по вертикали.

— Так я и думал. Вы сточили одну из ножек, перетаскивая его. Починю при следующей встрече.

— Я могу просто засунуть под неё спичечный коробок.

Он смотрит на меня.

— Нет, не можете. Может вы и управляете королевством, но я поддерживаю порядок во дворце. Это моя территория.

— Как скажете, господин Волшебник.

Когда они уходят, я сажусь за стол и закуриваю «Проклятие». Швыряю «Глок» в нижний ящик стола. Я не люблю «Глоки». Это оружейный эквивалент парня средних лет, покупающего «Порше».

Из верхнего ящика я достаю блестящий серебряный «Веритас». Эта монета — полезный маленький карманный оракул. Подобный штучка помогла мне выжить в мои первые несколько дней, когда я в первый раз сбежал обратно в Лос-Анджелес. «Веритас» видит настоящее и ближайшее будущее, и никогда не лжёт, хотя иногда из-за этого слегка дерьмово.

Я подбрасываю её и думаю: «Что теперь?». Она приземляется с изображением мужчины, вкладывающего деньги в руки женщины. Я уже видел этот символ раньше. Уличная проститутка и её клиент. По краю монеты идеальным адовским шрифтом написано: «Не делайте никаких долгосрочных инвестиций. Желаю вам отлично провести время». Вот что я имею в виду. Маленькая засранка могла бы просто сказать: «Ты обречён». Но ей нравится повыпендриваться.

Я бросаю «Веритас» обратно в стол, беру книгу и ложусь на диван. Я читаю главу о греческом философе по имени Эпикур. Этот парень был своего рода депрессивным свингером. Представьте особняк «Плейбоя» под управлением мистера Роджерса[26]. Эпикур был зациклен на наслаждении, но в скаредной манере ешь-овощи-а-то-не-получишь-десерт.

Избыток этой философской хрени нагоняет на меня сон, но, должно быть, Эпикур умел заглядывать в будущее, когда люди вроде меня не могут прочесть больше абзаца, не проверив и-мейл, потому что он выплёвывает важные вещи коротко и ясно. Вещь называется «Тетрафармакос» и является своего рода списком PowerPoint, как исправить всё, что тебя беспокоит. В ней говорится:

Не бойся бога.

Не беспокойся о смерти.

Благо легко достижимо.

Зло легко переносимо.

Он уловил по крайней мере половину правды. Лучше, чем большинство людей.

«Не бойся Бога». Нет проблем. Встречал я этого парня. У него был нервный срыв, и он разбит на большее количество осколков, чем я.

«Не беспокойся о смерти». Я уже умирал пару раз. Это было скучно.

«Благо легко достижимо». Вот где голова Эпикура начинает исчезать в его собственной заднице. Кажется, это общая проблема философов.

«Зло легко переносимо». Приятель, попробуй родиться полуангелом, получеловеком. Нефилим нарушает все правила Вселенной. Я родился Мерзостью, единственным живым существом, ненавидимым Небесами, Адом и Землёй. Примерь-ка это и скажи, насколько легко это вынести, сукин ты сын, пожиратель-виноградных-листьев.

Я бросаю книгу на пол. Это всё вина Самаэля. Мне следовало догадаться, что чтение станет частью моей пытки в Аду. В Лос-Анджелесе было намного веселее. Угонять автомобили, вырывать позвоночники у зомби и получать пули. Славные деньки.

Я встаю, нацарапываю записку большими печатными буквами и оставляю на столе на тот случай, если Касабян может её видеть.

КЭНДИ. Я СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ. СТАРК.

В библиотека Люцифера довольно ограниченный раздел художественной литературы. Я перебираю стопку книг возле дивана, пока не нахожу «Процесс» Франца Кафки. Она о парне, которого судят за что-то, чего он не понимает, обвиняемом людьми, которых он не может найти. Она охуенно смешная. Может и не первая в моём списке как провести вечер, но это лучше, чем возвращаться к грекам. Мне не нужна ещё одна лекция на тему морали от мёртвого парня. Меня половину моей жизни доставали ими.

Мои глаза резко открываются спустя несколько часов. Я сажусь. Я даже не помню, как заснул. Я встаю и проверяю гляделки. Лакеи во внеурочное время сортируют и подшивают бесконечные кипы дворцовых бумаг. Солдаты патрулируют территорию. Уборщики пытаются убрать кровь и щебёнку с ковров в вестибюле. Всё ожидаемо. Всё скучно. Славно.

В Лос-Анджелесе мне часто снился Ад. В Аду мне снится Лос-Анджелес, но от этого я не меньше тоскую по дому. Дом в моих снах — это не дом. Я вижу, как город становится мягким и погружается в пустыню. Целые кварталы поглощаются или просто исчезают с лица земли. Небо чёрное и в синяках, как в Аду, а затем снова становится нормальным. Иногда, вместо сражения на арене, мои сны об арене превращаются в залитый светом Голливуд и Вайн-стрит.

На этот раз я кружу вокруг адовца, размером и формой примерно с локомотив. Мне нужно драться с ржавым наацем с помойки, а у Кейси Джонса[27] щит и Верналис, своего рода стальная клешня краба, размером со среднюю танцовщицу гоу-гоу. Кучка красных легинсов, налётчиков-фрилансеров и мародёров, улюлюкающих и жаждущих крови.

Мы гоняем друг друга взад-вперёд по зоне смерти. Я уклоняюсь от одной из его атак и приближаюсь. Как только я собираюсь вскрыть его, как банку свинины с фасолью, мой наац заедает. Это было подстроено, и адовец это знает. Следующее, что я помню, это я на коленях и кричу. Раздаётся влажный звук, когда Верналис прорезает мясо и хрустит костями. Когда я смотрю вниз, моя левая рука лежит на перекрёстке рядом с трёхмесячной давности журналом “People”.

И это даже не самый худший сон. Худший — это когда я просыпаюсь в поту от кошмаров о совещаниях по городскому планированию. Богом клянусь. Мне снится подписание бумаг. Мне снятся отчёты о ходе работ по ремонту автострады. О том, что я копаюсь в грудах канцелярских принадлежностей километровой высоты в поисках блоков для записей и скрепок. Я волшебник, бывший гладиатор, убийца, а теперь и сам Дьявол, и мои самые большие ночные кошмары крутятся вокруг утраченных служебных записок и попыток вспомнить слово «стимулирование» на адовском.

Клянусь, иногда по ночам я испытываю искушение пробраться обратно на арену и принять участие в паре боёв, словно ищущий дозу торчок. Это болезнь, я знаю. Да, это страдание, но оно знакомо, и иногда настолько близко к счастью, насколько это возможно здесь внизу.

Неудивительно, что Самаэль смылся. При всей его болтовне о возвращении домой, чтобы помириться со стариком, на самом деле он бежал от вечного проклятия быть клерком. Я не понимал, пока не начал этим заниматься, что это проклятие Люцифера. Несущий Свет скатился до управления стадом банковских служащих. Это хуже любой пытки.

Я встаю и наливаю себе выпить. Бросаю халат на спинку стула и прячу чёрный клинок за спину. Выхожу через фальшивые книжные полки и спускаюсь по лестнице на псарню.

Сейчас вторая половина дня, и старшие сотрудники отдела планирования ждут в конференц-зале дворца. Это помещение выглядит как Приведи Своего Клоуна на Рабочий День в Масонскую Ложу. Щегольские костюмы и адовская сильная одежда[28] — это не проблема. Проблема во всём остальном, что на них надето. Покрытые древними рунами церемониальные фартуки. Нездоровая радуга цветных шарфов и перчаток, демонстрирующих место каждого в пищевой цепочке. Шоры. Мистификаторы. Маски.

Когда я вваливаюсь, они все делают козьи морды. Я не тороплюсь занять место во главе стола. Косые взгляды не только потому, что я опаздываю. Для большинства из них я всегда буду той убивающей овец собакой Сэндменом Слимом, а сейчас, просто чтобы утереть им уродливые носы, я их босс. По крайней мере доспехи делают свою работу. Неважно, как сильно они меня ненавидят, они держат свои колдовские дыры закрытыми, а мои дьявольские доспехи сияют как зеркальное брюхо хромированной осы.

В комитете по планированию двенадцать членов. Со мной — тринадцать. Уютный маленький шабаш. Буер здесь. Как и Мархосиас с Обизут. Семиаза был бы здесь, но никто из генералов не станет мириться с этим дерьмом.

Технически я тоже должен быть в ритуальном трансвеститском платье, но с трудом представляю Самаэля в костюме гамельнского крысолова[29] от «Брукс Бразерс»[30], так что следую его примеру и пропускаю визит в костюмерную.

В центре стола серебряный круг. Линии расходятся лучами к краям, деля стол на двенадцать секций. Каждый сладости-или-гадости подходит и кладёт разные церемониальные предметы. Весь этот хлам выглядит как остатки с гаражной распродажи в клубе го?тов.

Обизут кладёт зелёный камень, как у тамплиеров для медитации. Адовец рядом с ней кладёт нож атам, которым рассекают невежество, либо намазывают маслом магический тост, или что-то в этом роде. Буер бросает змею, вырезанную из бедренной кости павшего адовского воина. И так далее, и тому подобное. Я должен зажечь красную свечу в конце ритуала, но всё движется слишком медленно. Я сразу зажигаю её и прикуриваю от неё «Проклятие».

— Не принимайте близко к сердцу, но, если мне придётся высидеть ещё одно из этих собраний, я выпотрошу каждого из вас, как сома, насру в ваши черепа и отправлю их по почте вашим семьям. Это не Ад. Это родительское собрание. Может, всё, что нам нужно, чтобы спасти Ад, это распродажа выпечки.

Я стряхиваю пепел на свечу.

— Вот как всё будет с этого момента. Делайте свои проекты так, как вам хочется. Похуй бюджет. Похуй сроки. Когда закончите, у вас будет одна минута, чтобы рассказать мне о них.

В комнате воцарилась тишина. Она не похожа на обычную тишину. Скорее на ту, которая возникает при контузии.

— На случай, если кто-нибудь решит, что спустить вас с поводка означает выдать лицензию на похищение меня или нанесение удара в спину, позвольте представить нового члена нашей команды.

Я подхожу к дверям и открываю их. Клацая большими металлическими когтями, входит адская гончая и оглядывает комнату. Гончая крупнее лютоволка, заводная машина для убийства под управлением адовского мозга, подвешенного в стеклянном шаре там, где должна быть его голова. Они наводят ужас на поле боя, но в замкнутом пространстве, как здесь, жужжание и щелчки её механизма, её острые как бритва зубы и розовый выставленный напоказ мозг способны вызвать сердечный приступ у тираннозавра.

Гончая следует за мной вокруг стола, поджимает лапы и устраивается на полу рядом. Преданная сторожевая собака.

— Это мисс 45. Новая глава отдела кадров. Любые из вас, добропорядочных граждан, которые работают, не прикладывая максимум усилий, плетут заговоры против меня или продают запасы на чёрном рынке, могут объяснить это ей. Она работает по ночам, выходным и праздникам, а если ей нездоровится, то у мисс 45 внизу есть несколько сотен коллег. По сути, гончие теперь хозяйничают во дворце, так что будьте осторожны. Слышал, что какашки из нержавеющей стали плохо отмываются.

Никто ничего не говорит. Кроме гончей, единственный звук издают беспокойно ёрзающие ноги присутствующих.

— А теперь принимайтесь за работу и оставьте меня на хер одного.

Все двенадцать выходят, прямо к двум другим гончим, которых я поставил снаружи. Было бы хохмой запрограммировать их съесть всех членов Совета, когда те выйдут. Хотя, немного контрпродуктивно. Мне нужно, чтобы они выполняли работу, которую я точно не собираюсь делать. Но если я, будучи Дьяволом, не могу слегка повеселиться, зачем заморачиваться?

Теперь я могу вернуться к выяснению остальной силы Люцифера, чтобы убраться отсюда ко всем чертям.

Я описываю круг за кругом по пустынным частям отеля. Я знаю, что Люцифер не оставил бы меня с половинной мощью навечно. Он любит игры. Я знаю, что где-то здесь есть подсказки для меня. Но я не знаю всех правил игры, так что, может быть, не ведаю того, смотрю прямо на одну из них.

Уходя, он сказал, что вернётся, если я когда-нибудь по-настоящему буду нуждаться в нём. С тех пор я не слышал ни единого чёртового слова. Я пытался отправить сообщение мистеру Мунинну. Он единственный из известных мне парень на Земле, который мог бы спуститься сюда, если бы захотел. Полагаю, он не хочет. Я знаю, почему, и нам придётся серьёзно поговорить об этом, когда я вернусь домой.

У святоши Джеймса был бы план, но я просто неустанно брожу по вводящим в транс коридорам, этаж за этажом, в поисках подсказок. Подобные коридоры без окон могли быть где угодно. В космосе, на ракете, кружащей по краю Вселенной. На инкрустированной бриллиантами субмарине Дональда Трампа на дне Марианской впадины.

Адские гончие поднимают глаза, когда видят меня. Я чешу нижнюю часть их окружённых стеклом мозгов, и они довольно рычат. Они похожи на сторожащих королевскую гробницу храмовых псов, только здесь алтари представлены неиспользуемыми джакузи и адовскими мини-барами. Я даже не хочу думать о том, что в них.

Как ни весело было срывать совещание, кое-что настоящее я вынес. Что-то, что я вроде как уже знал, но не мог выразить словами.

Они все спятили здесь внизу. Каждый грёбаный адовец сошёл с ума.

Они не могут хоть пальцем прикоснуться к Небесам, и не могут уйти. Ради чего они застряли в этой дыре? Тысячи лет? Миллион? Для ангелов время идёт не так, как для нас. Они замкнулись в себе и создали культуру крысиного лабиринта. Со всей бюрократией, шизанутыми ритуалами и смертельными западнями. Вы думаете, у Бога был бизнес-план, когда Он создавал Вселенную? Что Его беспокоило, что изобретение света или гравитации превысит бюджет?

Совещания и распри. Придуманные церемонии, новые религии и Благородные Добродетели. Вот чем вы заполняете вечность, когда всё, что вам приходится с нетерпением ждать, это остановку часов, после чего Вселенная схлопнется и начнётся заново.

Впереди что-то есть. Я это не вижу, но чувствую. Это ведущий в конференц-зал блок двойных дверей. Противоположная стена пустая, но в ней таится что-то странное. Она не твёрдая. Для моих глаз Люцифера, штукатурка и краска — дешёвые побочные эффекты. Смени освещение, и сможешь смотреть сквозь них. Коварный ублюдок оставил мне хоть что-то полезное.

Рано или поздно даже безостановочные ритуалы не удержат, и эти мудаки набросятся друг на друга. Самая большая и ужасная в истории гражданская война, пока не останется никого из них. Что бы об этом подумали Небеса? Наверное, хохотали бы. Ад без адовцев. Голубая мечта застройщика. Можно продавать таймшеры: «Это великолепие двух-с-половиной-ванных-комнат расположено близко к школам, магазинам, а в ясный день можно увидеть плавающие в озере дерьма расчленённые дьявольские трупы».

Эта призрачная комната напоминает мне квартиру Видока в Лос-Анджелесе. Он наложил на это место худу, чтобы никто не смог увидеть или вспомнить его, так что он годами не платил за аренду. Но тот, кто придумал эту маскировку, не прячется от коллекторов. Это гораздо более суровая магия.

— Я искал вас, повелитель.

Боже, трахни меня жёстче. Серьёзно.

— Бримборион, я сейчас типа занят.

— Вижу. Ещё один напряжённый день блужданий по коридорам. Слышал, на третьем этаже есть несколько кирпичных перегородок, где, если хорошенько присмотреться, можно увидеть животных и пушистые облака. Может, вам побродить там?

— Чего тебе надо? Погоди. Как ты меня нашёл?

— Я навестил ваш летний домик в библиотеке и заглянул в ваши гляделки.

Я за полсекунды добираюсь до него, смыкаю пальцы у него на горле, отрываю от пола и припечатываю к стене.

— Ты без моего разрешение вошёл в библиотеку?

— Она была не заперта, — хрипит он.

Он начинает синеть. И он не лжёт. Я не помню, наложил ли, когда уходил, на библиотеку заклинание запечатывания. Кроме того, скорее всего он в любом случае смог бы войти со своим гребаным открывающим талисманом. Я роняю его на пол и направляюсь по коридору обратно.

— Что такого важного, что тебе пришлось преследовать меня здесь?

Он хватает ртом воздух и машет мне смятым куском пергамента. Он хочет, чтобы я подошёл туда и взял его, но этого не будет. Я жду, пока он снова сможет дышать.

— Милорд, это банкет сегодня вечером.

— Что за банкет?

— Чтобы отпраздновать закладку первого камня Ратуши.

— Скажи им, что я не могу. У меня грипп или триппер. Что там у вас, парнокопытных, бывает.

— Но, милорд. Вам нужно благословить банкет.

Снова ритуалы.

— Пусть Мерихим это сделает.

— Это не его дело, милорд.

— Ладно. Тогда отмени его.

Он с трудом встаёт. Пергамент больше не смят. Он держится за него, как за спасательный круг.

— Вы не можете.

— Тогда не отменяй. Я назначаю тебя ответственным. Раз Мерихим не может этого сделать, найди того, кто может. Я занят.

Я иду обратно в сторону фальшивой стены. Я слышу, как он идёт за мной.

— Милорд, в прошлом вы были упрямы. Но отказ от банкета выходит за рамки допустимого. И я слышал, что сегодня вы распустили комитет по планированию.

Он прав в одном. Мне было так весело, что я забыл о политике. Ложь и обещания. Было чертовски глупо упустить это.

Я оборачиваюсь, и он резко приближается.

— А знаешь, кто, по мнению Мархосиас и ещё нескольких, меня надоумил?

— Кто?

— Ты.

Он делает шаг вперёд.

— Я?

— Все знают, что ты платишь половине персонала, чтобы шпионили на тебя. Сообщали тебе, кто набирает силу, а кто теряет. Я твоя сила. Ты контролируешь моё расписание и то, кто может говорить со мной и видеть меня. Ты, должно быть, сколотил состояние, продавая моё время. Конечно, ты не можешь зайти слишком далеко. Если со мной будет слишком тяжело связаться, то начнут думать, что ты пытаешься захватить власть. Опасный шаг для находящегося на твоём посту.

Я смотрю на него. Он хочет сказать: «Я не виноват. Ты тот, кто не хочет ничего делать и никого видеть».

— Не принимай это так близко к сердцу. Мархосиас трепалась на твой счёт с тех пор, как я попал сюда. Она не перестаёт упоминать людей из своей команды, которые, по её словам, могли бы заменить тебя. У некоторых довольно неплохие резюме. Ты не знал этого? Может, тебе следует ещё раз просмотреть личные дела своих сотрудников.

Он косится на меня так же, как комитет, когда я опоздал.

— Милорд, при всём должном уважении, я не уверен, что верю вам.

— Во-первых, заканчивай с «милордом». И во-вторых, мне плевать.

Он поворачивается, словно собирается уйти, но просто стоит там.

— Ты всё ещё здесь?

— Я всё гадал, что вы делаете в этом конце дворца. Это из-за того, что вы потеряли, или из-за того, что вам нужно найти?

Я подхожу к нему, разрываю рубашку и срываю с его шеи талисман. Цепочка оставляет у него на горле красивый красный след. Я приближаюсь и шепчу: «Однажды я срезал своё собственное лицо, потому что в тот момент это казалось хорошей идеей. Как думаешь, что я отрежу тебе?».

Он слегка кланяется и делает шаг назад, потирая красную отметину в том месте, где порвалась цепочка.

— Рад видеть, что к вам вернулась ваша энергия. Я волновался.

— Что это значит?

Он обводит меня рукой с ног до головы.

— Просто наблюдение. С тех пор, как вы заменили нашего другого Люцифера, вы казались таким бледным и… как это? Слабым? Было бы ужасно, если бы все думали, что ваши доспехи единственное, что сохраняет вам жизнь.

Откуда этот маленький засранец знает такое? Мне следует прямо сейчас свернуть ему шею.

— Вот что я скажу. Возможно, всё-таки следует вернуть тебе это.

Я протягиваю талисман. Он колеблется. Я держу талисман двумя пальцами и покачиваю перед ним. Когда он тянется за ним, я отпускаю талисман. Его взгляд следует за ним вниз. Я врезаюсь в него плечом, прижимая к стене его правую руку. Выхватываю клинок из-за спины. Один стремительный взмах, и я отрезаю ему мизинец. Он воет и падает на колени, прижимая изуродованную руку к груди. По его рубашке стекает чёрная кровь. Я стягиваю перчатку, которая скрывает мою руку Кисси, поднимаю с пола талисман и опускаю в карман. Я хватаю его за волосы таким образом, чтобы он хорошенько рассмотрел мой протез.

— Когда вздумаешь в следующий раз угрожать мне, я заберу у тебя целую руку.

Первое правило угроз. Всегда угрожай по-крупному. Второе правило. Всегда угрожай всерьёз, даже если не особо хочется этого делать.

Он смотрит на меня снизу вверх.

— Свинья. Человеческая мерзость.

— Чего ты ждал от Дьявола? Записи в твоём личном деле?

На нём серый пиджак без воротника. Ему удаётся высвободить одну руку и обернуть куртку вокруг кровоточащей кисти. Опираясь здоровой рукой о стену, он, морщась и ругаясь, медленно встаёт и направляется прочь по коридору.

Я прислоняюсь к стене и закуриваю «Проклятие». Мне следует не пить ничего, что я не раздобыл сам, предпочтительно из-за стен дворца. Может, здесь оно и не будет отравлено, но в него определённо нассут. Полагаю, это ещё одно, о чём не нужно знать Кэнди. Мне следует начать вести список.

Я остаюсь на месте, пока не докуриваю сигарету, и всё тихо, за исключением шелеста системы кондиционирования. Закрыв глаза, я пытаюсь ощупать пространство. Почувствовать, не прячется ли поблизости что-то или кто-то. Ничего не ощущаю.

Я долго смотрю на фальшивую стену. Иногда предметы могут вбирать остаточную магию, когда поблизости кто-то бросает мощное худу. Когда это происходит, лампа, кресло, или тот массажёр, что мамочка держит в своей прикроватной тумбочке, и о котором тебе не положено знать, могут излучать те же флюиды, что и действительно зачарованный предмет. Это может случиться, скажем, со стеной, если поблизости кто-то серьёзно работал с заклинаниями. Нет абсолютного способа узнать это без проведения криминалистической экспертизы, но это сфера Видока, не моя. Хотел бы я, чтобы он был здесь.

Я делаю шаг назад и внимательно смотрю.

Тебя ведь нет там на самом деле?

Я бросаюсь на то, что, как надеюсь, является дверью, а не поперечиной. Тяжело запугивать окружающих, когда хромаешь со сломанным носом. Я прохожу сквозь стену, словно это воздух. И врезаюсь во что-то твёрдое. Оно раскалывается. Летят деревянные щепки. Что-то тяжёлое падает позади меня. Кажется, я нашёл дверь.

Я посреди тёмного загромождённого помещения. Позади меня худу-стена, с этой стороны покрытая рябью, словно вода. Дверь лежит на полу, разнесённая на куски. Кому-то не вернут его депозит. Где бы, чёрт возьми, я ни был, здесь темно. Всё, что я вижу в слабом пятне света сквозь стену, — это нечто, напоминающее захламлённый гараж. Где папочка хранит инструменты для проектов выходного дня, помогающих ему избежать необходимости вести семейные разговоры.

Повсюду нагромождение ящиков. На полу обрезки полос кованного металла. Столы с тисками и струбцинами. Кто-то забыл свой ланч. Здесь воняет. Я шарю по стене. Нахожу выключатель и щёлкаю им. Оказывается, это всё-таки не ланч.

В углу сложены пять мешков для трупов. Шестое тело, завёрнутое в пластик, привязано к чему-то, напоминающему старый деревянный электрический стул. Сбоку в этом термоусадочном саване есть прорезь, из которой вытекают жидкости адовца и торчит почерневшая раздутая рука. Когда я раскрываю тело, становится ещё хуже. Вонь из тех, что способна превратить в вегана даже грифа.

Это женщина. Она в форме легиона, но я не могу прочесть её имя или сказать, из какой она части. У неё отсутствует верхняя часть черепа. Похоже на то, что кто-то препарировал её мозг. Зажимы и нити для сшивания всё ещё цепляются за гнилое мясо.

Что-то новенькое. Никогда не слышал, чтобы адовцы подвергали вивисекции себе подобных. Они проделывают это в Доме Ножей с некоторыми из наиболее отвратительных мёртвых душ, но не друг с другом. Что бы это ни было, это не похоже на пытку. Это эксперимент, а солдат — лабораторная крыса. Держу пари, если я проверю мешки для трупов, то обнаружу новые раскопки в черепах. Что за дерьмо в стиле доктора Моро[31] здесь творилось? И кто это сделал? На ум приходит только одно имя.

Мейсон.

Какого хуя он искал?

Можно подумать, что, учитывая всех тех адовцев, которых я кромсал годами, грубое обращение с мёртвыми не должно вызывать такое отвращение. Но я просто убивал их. Я не оставался наблюдать за их разложением. Должно быть, Мейсон заключил эту комнату в тяжёлую магическую броню. До того, как я уничтожил Тартар, мёртвые адовцы мгновенно исчезали, как мыльные пузыри, и оказывались в Аду ниже Ада. Но Мейсону удалось сохранить эти трупы целыми даже после того, как они были мертвы. Надо отдать должное воле чистого психа, потребовавшейся для того, чтобы провернуть нечто подобное. Отдать должное, а затем убить его. Это последнее — важная часть.

Так что же он искал?

Я ослабляю ремешки на трупе и даю ему упасть вперёд на колени. Труп оставляет на спинке стула клочья волос, сгнившую форму и кожу. Там, где удерживалась голова солдата, в дереве прорезана длинная неглубокая выемка. Что бы ни было в этой неглубокой прорези, теперь оно исчезло.

Я расстёгиваю ремни, удерживающие её руки. Они как бы приклеились к стулу телесными жидкостями. Мне приходится отдирать каждую, следя за тем, чтобы они были обёрнуты в пластик, чтобы мне не приходилось к ним прикасаться. На каждом из подлокотников, там, где на них покоились голые руки мёртвой женщины, есть выемки. Я снимаю с подножек её босые ноги. Здесь тоже есть выемки.

Я глубоко забредаю в царство Какого Хуя.

Поворачиваюсь и осматриваю комнату в поисках подсказок. Мешки для трупов. Металлические рольганги со свёрлами, пилами и хирургическими инструментами. Школьная доска, покрытая чем-то, похожим на чертежи машин. Груда пустых мешков. Ряды зелий. Держу пари, в большинстве из них наркота, чтобы подопытные кролики не извивались, пока Мейсон работал над ними со стамеской. Я продолжаю сканировать комнату, но останавливаюсь, когда вижу прикреплённого к стене себя.

Последние двенадцать лет моей жизни разбросаны по фальшивым деревянным панелям. Фотографии дюжин адовцев, которых я убил. Под ними заметки о том, как и когда они умерли. Есть снимки мёртвых людей на Земле. Не всех из них убил я. Но все из Магического Круга. Мёртвый Паркер в комнате мотеля с отсутствующей половиной лица. Док Кински. Снимок Кисси Йозефа, носящего своё человеческое лицо уберменша. Молодая вампирша по имени Элеонора, её мать-стерва и её отец-самоубийца. Кабал Эш с сестрой. Саймон Ричи, кинопродюсер. Снимки неизвестных ухоженных аристократов, богатых мудаков, погибших во время новогоднего набега на Авилу. Фотографии бритых тинейджеров и потасканных придурков средних лет из «Белого Господства», которые, вероятно, погибли, когда я несколько месяцев назад спалил клуб скинхедов. Как и у адовцев, у них есть даты и записи о смерти.

Здесь есть фото Элис, девушки, которую я оставил позади, когда одиннадцать лет назад был утащен в Даунтаун, само собой, в сторонке. Я снимаю её и кладу в карман. Я не оставлю её здесь, в этом дурдоме.

Здесь есть фото ещё одной молодой девушки. Мне стыдно, что требуется минута, чтобы узнать её. Зелёные волосы и красивые глаза. На снимке на ней нет формы со смешными проволочными антеннами. Мне нравится думать, что именно поэтому я не узнал её, но вся херня в том, что она вылетела у меня из головы. Она была продавщицей в «Пончиковой Вселенной». Двое Кисси убили её прямо у меня на глазах. Она ничего не сделала и ни для кого не представляла угрозы. Она мертва лишь по той причине, что ей не повезло продать мне кофе. А я забыл о ней.

Я беру её фотографию и кладу в карман вместе с фото Элис.

Рядом с фотографиями покойников — снимки людей, которым до сих пор удалось не оказаться в сосновых ящиках. Кэнди. Видок. Аллегра. Мистер Мунинн. Карлос. Даже Касабян и Уэллс.

Что это за чертовщина? Как оказались вместе фотоальбом сталкера и кучка изувеченных солдат? Может Мейсон ближе к концу стал хладнокровным сумасшедшим, пялящимся на мою жизнь и кромсающим единственных жертв, которые добровольно пришли в комнату отдыха Нормана Бейтса?

Я подхожу к чертежу на школьной доске. На соседнем столе лежат кусачки, паяльники, вольтметр и другое оборудование для любителя электроники. Что-то вроде компьютера или навороченного радиоприёмника лежит выпотрошенным на столе, вокруг него разбросаны печатные платы и куски волоконно-оптического кабеля. Похоже, кто-то рылся в мусоре в поисках запчастей. Устройство смутно знакомо, но не могу вспомнить. Я отодвигаю в сторону одну из печатных плат, и обнаруживаю то, что я надеялся больше никогда не увидеть.

Логотип Золотой Стражи. Он выпал из устройства, когда его вскрывали. Теперь я вспомнил, что это. Это ангельская технология — психический усилитель. Я видел несколько подобных на складе Стражи в Лос-Анджелесе. Их медиумы Дремлющие пользовались такими для усиления своих способностей во время допросов и экспериментов по ясновидению. Как бы сильно ни хотел я казаться удивлённым, не могу. Мейсон работал с Аэлитой, прежней главой Стражи. Может, она оставила это вместе с корзинкой черничных маффинов в качестве подарка на новоселье.

Я беру со стола завиток металлической стружки. Кручу его в руках. Он тускло-серебристый и плотный. Не похож на что-то, используемое в таком тонком приборе, как этот усилитель. На полу тоже стружка и наполовину расплавленные слитки. Я разгребаю их ногой, и там, у носка моей жуткой блестящей парадной туфли, лежит то, что я искал. Я поднимаю кусок металла и возвращаюсь к стулу с мёртвым солдатом. Металл идеально подходит к выемке у неё за головой. То же самое и с прорезями в подлокотниках и подножках.

Я взвешиваю ключ в руке. Он тяжёлый, цельный и приятный. Я только сейчас понял, что скучаю по тяжести ключа в своей груди. Он не похож на мой ключ. Он никого отсюда не выведет, но у этого ключа одержимости есть свои собственные чары, а с психическим усилителем, держу пари, именно так Мейсон заставил работать эту штуку, что позволило ему ездить верхом на людях там на Земле как Лоа[32] вуду.

Я думал, что мастерская Мейсона была наверху, но кузнечный горн и инструменты были просто для виду. Вот настоящая лаборатория. А эти мёртвые солдаты были его первыми экспериментами, когда он пытался заставить ключ работать. Это не подсказки Люцифера, и ничто из этого не приближает меня к тому, чтобы выбраться отсюда, но это всё равно полезно. У того, у кого есть ключ, также должен быть рабочий психический усилитель, тот, для которого Мейсон собирал запчасти по помойкам. Это означает, что мне не обязательно искать ключ. Если я смогу найти и разбить усилитель, это сможет уничтожить мощь ключа. А ещё лучше, если я смогу найти ключ и усилитель, то смогу поговорить с кем-нибудь в Лос-Анджелесе.

Это хорошие новости. Не открывай-шампанское-я-возвращаюсь-домой хорошие новости. Скорее, открывай-упаковку-из-шести-бутылок-пива-я-не-уронил-ключи-в-унитаз-на-работе хорошие новости. Но по прошествии трёх месяцев я приму любые хорошие новости, какие только смогу получить.

Расчленённый адовец действительно начинает вонять на всё помещение. Мне хочется вернуться в свой номер и отпескоструить всю кожу, но есть ещё кое-что.

Отдельно, в углу комнаты, стоит роскошный деревянный стол, на котором лежит чёрная лакированная шкатулка. Она идеально квадратная и невыразительная. Когда я касаюсь верха, то ощущаю слабые вибрации изнутри. Я ощупываю края и нахожу едва заметный шов. Затем другие поблизости. Нажимаю на один, и ничего не происходит. Другие смещаются на пару-тройку сантиметров. Эта чёртова штуковина — коробка-головоломка, но я не в настроении разгадывать загадки. Достаю чёрный клинок и сильно надавливаю, отрезая одну сторону. Никаких взрывов, ядовитого газа или змей с пулемётами. Хороший знак. Я отрезаю другую сторону, просовываю внутрь руки и давлю. Секунду спустя шкатулка разлетается на части градом щепок и чёрной бархатной подкладки. Довольно приятное зрелище. Как взрывающаяся чревовещательная кукла.

Что-то тяжёлое и металлическое ударяется о пол. Я пытаюсь поднять предмет, и на кончике среднего пальца появляется порез. Опустившись на одно колено, я просовываю под него клинок и поднимаю вверх, словно балансирующее яйцо. При свете я не вижу никаких острых граней. Осторожно кладу предмет на ладонь. Определённо, это оружие, но я никогда не видел ничего подобного. Когда я поворачиваю его из стороны в сторону, происходит что-то странное.

По мере того, как свет падает на него под разными углами, предмет меняет форму. Это шар с шипами размером с мандарин. Это длинный серебряный дротик с зазубринами на каждом конце. Это вращающийся конус огня. Это ледяные кастеты. Паранг[33]. Искусный нож-бабочка с шестью шарнирными соединениями, перемещающиеся под углами 180 градусов друг к другу. Что бы это ни был за нарезай-вырезай, он не предназначен для человеческих рук.

Бойцам нравилось травить байки об арене. Истории об абсолютном оружии, о котором они слышали, благодаря которому их невозможно было бы убить. После нескольких кувшинов горького адовского вина (наш приз за то, что мы пережили этот день), мы пришли к единому мнению, что абсолютным будет то оружие, что убьёт всех твоих врагов, а затем унесёт тебя на Небеса, или в Валгаллу, или в любое другое место, где, когда ты произнесёшь слово «Ад», местные спросят: «А что это?».

Один боец из какого-то адовского захолустья сказал, что видел настоящее абсолютное оружие. Оно было только у архангелов, и лишь Гавриил был достаточно храбр, чтобы пользоваться им.

«Ни один мятежный ангел не мог одолеть его, потому что каждый раз, когда он использовал своё оружие, оно становилось другим. Не было возможности напасть или защититься от этого. Прежде чем закончилась битва, тысячи наших восставших братьев и сестёр лежали мёртвыми у его ног. Эти остальные дураки думают, что нас победил Бог, но те немногие из нас, кто выжил в битве, знают, что это был Гавриил».

Я помню кое-что, что сказала Элис перед тем, как Самаэль забрал её обратно на Небеса. Я оставил её вдвоём с Нешамой, одной из пяти сущностей, составлявших Бога после Его нервного срыва. Элис сказала, что Аэлита убила Нешаму оружием, которого Элис никогда раньше не видела. Интересно, не потому ли, что то, что она видела, на самом деле было миллионом разных видов оружия? И в лучшие времена это было бы чертовски трудно описать, и ещё труднее, если это длилось лишь несколько секунд, пока кто-то потрошил у вас на глазах Бога.

Среди лакированных обломков лежит что-то вроде кожаных ножен, которые примерно соответствуют форме оружия, когда оно сконфигурировано в виде дисковой пилы. Я осторожно кладу штуковину в футляр и закрываю верхний клапан.

Интересно, Аэлита оставила оружие Мейсону, чтобы тот использовал его против меня, или он просто хранил его для неё, пока она выслеживала остальных четырёх братьев-Богов? В любом случае, теперь оно моё. Я кладу его в карман пиджака и убираюсь к чёрту из мясной лавки Мейсона.

Я направляюсь в спальню, но задерживаюсь в библиотеке, чтобы оставить красные «тащите немедленно сюда свои задницы» сигнальные карточки перед парой гляделок для Ипоса и Мерихима.

В спальне я стягиваю костюм и нюхаю его. Свежий аромат скотобойни, который так нравится всем детям, глубоко въелся в ткань. Он никогда не выветрится. Я швыряю костюм поверх мёртвой мотоциклетной куртки. Это в некотором роде утешает, видеть растущую кучу испорченной одежды. Я уничтожил много мужской повседневной одежды, пока в меня стреляли и пыряли. Теперь всё, что мне нужно, это кого-нибудь обезглавить, и у меня появится ощущение, что вот он, дом, милый дом.

Я беру из шкафа пальто и бросаю на кровать. Я чувствую себя достаточно собой, так что надеваю кожаные мотоциклетные штаны и ботинки, которые были на мне, когда я спустился сюда. В них удобно. Немного жёсткие от запёкшейся крови, по большей части моей. Надеваю свой худи. Он тоже жёсткий от крови, и один рукав отсутствует с тех пор, как один босяк[34] избавил меня от моей левой руки. Я разрубил его пополам, словно говяжью полутушу, гладиусом — своим огненным ангельским мечом. Я не снимаю перчатку, но оставляю протезную руку неприкрытой, так как никто не увидит её под пальто.

Вернувшись в библиотеку, я шлёпаю по гироскопу, как Мерихим, заставляя тот вращаться в обратную сторону. Голос из фильмов про монстров чирикает, как зарывшийся в мет-лабораторию сурок. Я проверяю на киноэкране изображение с гляделок. Бримборион слоняется по своему кабинету, улыбаясь подчинённым. Пытаясь делать вид, что всё хорошо. Он почти справляется, но если присмотреться, то можно увидеть, как у него в голове крутятся колёсики. Неужели один из этих уёбков продал меня? Может, лучше убить их всех, и пусть Бог, Дьявол или Опра рассортируют их.

В других частях дворца служащие исполняют забавные короткие кадрили, когда заворачивают за угол и обнаруживают адскую гончую. Техники в перерыве осматривают мой мотоцикл в подвале. Штатные ведьмы перебирают груды сушёных насекомых и растений. Снаружи пара офицеров выбивают дерьмо из адовца низкого ранга, а ещё один офицер при помощи длинной кожаной резиновой дубинки заталкивает в гиббет мёртвых байкеров. Похоже, книжный клуб закрылся пораньше.

Ипос и Мерихим появляются спустя несколько минут. Вынимая свой глаз, я рассказываю им о тайной комнате. Бросаю остальные гляделки в свои банки с физраствором, так что мой оказывается единственным, демонстрирующим на экран изображение. Они смотрят шоу, словно парочка в кинотеатре под открытым небом. Скучают во время тёмной части, но слегка вздрагивают, когда включается свет, давая им полный обзор игровой комнаты Эда Гейна[35].

— Какая жалость, что вы можете только видеть это место и не чувствуете запах. Это незабываемо.

— Думаешь, это работа Мейсона Фаима? — спрашивает Мерихим, когда мы подходим к первому крупному плану препарированного мозга.

— Если только это не то, что адовцы называют «поиграть в доктора».

Он бросает на меня взгляд. Я отвлекаю его, протягивая Волшебный Шар Номер Восемь[36].

— Когда-нибудь видели такое раньше?

Мерихим слишком умён, чтобы хватать предметы, которые Дьявол считает странными, но Ипос более импульсивен. Он хватает шар, поворачивает его, и тут же его ладонь пронзает шип.

Он ругается на уличном адовском низших слоёв, который звучит ещё хуже, чем обычный адовский. Словно всасывающий канализационные стоки пылесос. На экране я перемещаю тело солдата, а груда мешков для трупов на заднем плане образует пасторальную картину скотобойни. Мерихим наклоняется взглянуть на шар в кровоточащей руке Ипоса, но не делает попыток взять его.

— Что бы это ни было, от него попахивает неестественной силой. Тебе следует позволить мне взять его и похоронить в глубинах хранилищ Скинии.

Здесь все стремятся к власти, включая церковь.

— Спасибо, не надо. Он останется со мной.

— Это не то, что можно оставлять где попало.

— Вот почему он останется со мной, а не будет похоронен там, где я его не вижу.

— И где он окажется, если с тобой что-то случится?

— Я бы не беспокоился насчёт этого. Если тот, кто знает, как он работает, снова завладеет им, полагаю, к утру мы все будем мертвы. Ещё один хороший повод оставить меня в команде неубитых.

На экране я тыкаю в психический усилитель. Я внимательно наблюдаю за ними. Ни один из них подобного раньше не видел. Никто из них также не реагирует на логотип Стражи. По крайней мере, мне не нужно беспокоиться, что они работают с тем, у кого есть ключ.

— У кого-нибудь из вас появилась новая информация?

Ипос кивает, и его церковные татуировки приходят в движение, словно обещающий спасение флаг.

— Возможно, у меня есть. Напавшие на вас были из легиона Вормвуда. Среди его солдат необычное число самоубийств и убийств. Очевидно, это продолжается уже некоторое время, но поскольку мёртвые больше не исчезают в Тартаре, он не может больше это скрывать. Мои шпионы в других легионах обнаружили, что то же самое начинает происходить и в других частях легиона.

— Босяков поймали на поставке поддельных зелий врачам и больницам. Настоящие же оказываются на чёрном рынке, — добавляет Мерихим.

— Ладно. Возможно, они убивают себя из-за плохих наркотиков, но какое им дело до убийства меня?

Мерихим пожимает плечами.

— Ну, ты никому особо не нравишься.

На экране я изучаю странное оружие. Ипос внимательно наблюдает, стараясь не порезаться.

— Генерал Семиаза контролирует распределение жизненно важных товаров. Это даёт ему доступ к вам и большой власти. Существует длинный список генералов, желающих заменить его, — говорит он.

Чёрт.

— Мы возвращаемся к генералам, наносящим удар в спину генералам? Я думал, с этим дерьмом было покончено, когда я убил Мейсона.

— Во время мира или войны, всегда есть те, кто хочет власти для себя.

Ипос перестаёт притворяться, что смотрит на проекцию гляделки, и подходит к моему столу, чтобы починить шатающуюся ножку.

— Думаешь, Семиаза позволяет дербанить свои грузовики?

— Возможно. Быть умным не подразумевает быть свободным от коррупции, — говорит из-под моего стола Ипос.

Он вбивает деревянную прокладку под одну из ножек стола. Между постукиваниями маленьким молотком он говорит: «Конечно, это мог быть другой генерал, зарабатывающий чуток лишних денег и выставляя Семиазу в дурном свете».

— Почему бы просто не убить его? Кажется, это быстрый способ получить повышение по службе здесь внизу.

Мерихим качает головой.

— Убийство Семиазы чревато полномасштабной войной среди генералов. Легион против легиона. Никто этого не хочет.

— Если бы кому-нибудь удалось овладеть Семиазой и заставить его, скажем, напасть на вас, тогда он мог бы быть убит, и вам пришлось бы назначить другого главнокомандующего, — говорит Ипос.

Мерихим усталым жестом разводит руки.

— Мы вернулись к спекуляциям. Мы знаем больше, чем раньше, но недостаточно, чтобы прийти к каким-либо разумным выводам.

Я подхожу к своему глазу и снова запускаю проекцию на тот случай, если пропустил что-то в первый раз. Ипос вылезает из-под стола. Отряхивает грязь с коленей и говорит:

— Даже без войны мы всё ещё в ловушке хаоса и страха. Это напоминает мне то время, когда мы очнулись здесь после падения с Небес. — Он смотрит на Мерихима. — Помнишь? Сколько братьев и сестёр перерезали себе горло или бросились с высоких гор?

— И тех, кто ополчились друг против друга. Я помню. Ужасно было это видеть. — Ипос смотрит на меня. — Люцифер спас нас. Первый. Как и ты, он заставил всех трудиться над постройкой Пандемониума. Это отвлекало наши мысли от тех… других возможностей.

Ни один из них не смотрит ни друг на друга, ни на меня. Их глаза стекленеют отсутствующим взглядом бывшего солдата.

Я никогда не думал об адовцах в таком ключе. Они всегда казались такими полными Да Пошёл Ты На Хуй решимости, когда на Небесах дело дошло до войны. Мне никогда не приходило в голову, что быть брошенными сюда для них было столь же ужасно, как и для меня. Когда Небеса начали поставлять проклятые души, должно быть, это было неплохой возможностью отвлечься, но только на время. Охрана пассивных, сломленных душ не может быть столь уж захватывающей. А, может, они слишком сильно напоминали падшим ангелам их самих. Проклятые присматривают за проклятыми. Если бы адовцы не мучили меня все те годы, может, я даже бы им посочувствовал. Но они это делали, так что я не сочувствую.

Я достаю из кармана фотографию и протягиваю её Мерихиму.

— Раз уж мы заговорили о паршивых смертях, это девушка из Лос-Анджелеса. У неё были крашеные зелёные волосы, и она работала в пончиковой на Голливудском бульваре. Она была убита двумя Кисси где-то между Рождеством и Новым Годом. Я не знаю, здесь ли она внизу, но, если здесь, может один из вас найти её?

Мерихим протягивает фотографию Ипосу. Тот вытирает кровь с руки, прежде чем взять её.

— Здесь не может быть так уж много хорошеньких смертных, убитых монстрами в пончиковых в Рождество. Если она здесь, мы найдём её.

— Когда найдёте, дайте ей работу. Что-нибудь безопасное. Подальше от этого дурдома. Я бы и сам это сделал, но она влипла в неприятности из-за того, что оказалась рядом со мной.

Ипос кладёт фотографию в нагрудный карман рабочего комбинезона.

— Она твоя подруга?

Я качаю головой.

— Я даже не знаю её имени.

На экране я наблюдаю, как разворачиваю тело солдата.

Мерихим качает головой.

— Не могу не полюбопытствовать: ты хочешь, чтобы мы отыскали совершенно незнакомую девушку, чтобы облегчить её бремя осуждения на вечные муки, но ни разу не спросил о своей матери или отце.

— Мне и не требуется. Верите или нет, но я и сам способен кое-что сделать. Их здесь нет. Оказывается, быть пьяным и несчастным, — это, всего лишь, простительные грехи. Повезло им.

— Разве ваш отец не пытался пристрелить вас? Разве он не должен быть здесь с нами? — спрашивает Ипос.

— Полагаю, по стандартам Небес, убийство Мерзости — не то же самое, что убийство обычного человека, — возражает Мерихим.

— Я не хочу говорить об этом.

Я гляжу на экран, на самом деле не видя его. Обращаюсь к ним:

— Думаю, на этом мы здесь закончили. Как считаете?

Когда они направляются к фальшивому книжному шкафу, Мерихим говорит:

— Вчера я сказал, что принесу тебе защитное зелье. С этим придётся подождать, пока я не проверю, что они не поддельные.

— Не волнуйся насчёт этого. Я не собираюсь сидеть сложа руки и ждать, когда мне вскроют мозг. Я собираюсь что-нибудь сделать.

— Что именно?

— Понятия не имею. Что-нибудь, знаешь, умное.

— Как, когда ты спалил Эдем? Я только потому спрашиваю, что всё ещё пытаюсь выяснить твоё определение «умного».

Я смотрю на него и не могу сдержать улыбки.

— Это был забавный день. В любом случае, ты поймёшь это, когда увидишь.

— Даже не сомневаюсь.

Они выходят, и Ипос ставит на место книжный шкаф.

Я подхожу к экрану, вставляю обратно свой глаз, а остальные снова на свои проекторы. Открываю ящик стола и отодвигаю в сторону «Глок». Его нужно положить в тумбочку в спальне вместе со «Смит-и-Вессоном». «Веритас» лежит под какими-то бумагами, на которых я нацарапал адовские заклинания силы. Я нашёл оригиналы в старой записной книжке, которую Самаэль выбросил в мусорную корзину. Я скопировал все заклинания, и сварганил худу для темноты и ветра. Пытался залезть в головы наёмных работников внизу. Ничего. Возможно, в этой истории с Люцифером, вместо того, чтобы пытаться быть с Самаэлем, для меня полезнее будет снова быть с собой.

Я достаю «Веритас», подбрасываю, ловлю и шлёпаю на стол. Мне следует выйти или остаться здесь? Изображение открытого окна и развевающихся штор. Изящным адовским шрифтом по краям монеты читается надпись: «НЕ ТРАТЬ МОЁ ВРЕМЯ, КРЕТИН». Как всегда, «Веритас» прав. Я уже надел пальто. Если бы он сказал остаться, я бы швырнул его в мусорную корзину и всё равно вышел.

Я вхожу в фальшивый книжный шкаф и спускаюсь вниз.

Я спускаюсь ниже уровня улицы в гараж. Дверь заперта, но я касаюсь медной таблички на стене, и она со щелчком открывается.

Здесь полно лимузинов Совета, плюс грузовики легиона, «Унимоги» и «Хамви». Почему я никогда не брал какой-нибудь из них для ночной прогулки? Устроить своё собственное ралли «Дакар» по Голливуду. Поиграть в «Исчезающую точку»[37] с адовской уличной охраной. Пусть они преследуют меня до самой Санта-Моники. Там пять рек Ада врезаются друг в друга, вспенивая воду в бесконечное буйство барашков, приливных волн и водоворотов. У кромки моря я бы вышел и показал им, кто я такой. Мы могли бы устроить дрэг-рейсинг обратно до самого города.

Однако, сегодня вечером мне придётся довольствоваться мотокроссом. Завтра, кто знает? Я мог бы угнать «Унимог» и ехать по Дороге Славы к Небесным вратам. Прихватить с собой бутылку Царской водки и поднять тост за Самаэля за то, какой он хитрый, коварный уёбок. Интересно, он отвезёт меня домой или заставит вести машину самому. Кто будет трезвым водителем, когда у вас в комнате два Дьявола?

Я поднимаюсь по пандусу туда, где они держат мой мотоцикл. Сажусь и с пинка завожу его. От рычащего двигателя моё тело вибрирует с ног до головы, вытряхивая из лёгких вонь авторазборки Мейсона. Я шепчу кое-какое худу, и когда натягиваю худи через голову, моё лицо уже больше не моё. Чары делают меня похожим на любого другого уродливого адовца.

Я врубаю передачу и направляюсь вверх по пандусу к одному из ремонтных постов в задней части отеля. Открыв ворота и убедившись, что путь свободен, я выжимаю сцепление. Заднее колесо визжит и дымится, и я стартую в темноту.