Дьявол в бархате

Глава шестая Доверительная беседа в «Голубой ступке»

В чем в чем, а в вывесках на Стрэнде не было недостатка. Те, что висели рядом, сталкивались с грохотом и лязгом, иные врезались друг в друга с коротким оглушительным треском, напоминавшим пистолетный выстрел; вывески-одиночки раскачивались на своих цепях и закручивались вокруг себя, производя, в зависимости от тяжести и размера, самые разнообразные звуки – от высокого заунывного скрипа до загробного стона.

А все потому, что по Стрэнду гулял ветер, да не простой, а крепкий и порывистый, задувавший с Чаринг-кросса. Он гнал перед собой облака сажи, грозил сорвать шляпы и парики с голов добропорядочных прохожих, заставлял дергаться в диком танце вывески. Рассохшиеся и грязные, они, однако, поражали воображение буйством красок и сюжетов.

Вот раззявленный рот цвета новехонькой печной трубы; чуть дальше, над входом в харчевню, – зеленая русалка; а еще глаза, собачьи головы, три пьяные рыбы, и все они подпрыгивают, пляшут, качаются на волнах солнечного света, брызжа во все стороны малиновыми, пурпурными и золотыми вспышками, ветер же носится как безумный, врезается в облака сажи и, смешиваясь с ними, превращается в черный вихрь.

И все же, какой бы оглушающей ни была многоголосица вывесок, она тонула в гвалте, гомоне и грохоте, которые производили люди. Когда-то Стрэнд представлял собой солидную улицу с респектабельными домами; задние фасады их смотрели на туманные воды Темзы. Однако уже давно, задолго до Великого пожара, уничтожившего девять лет назад самые отдаленные районы – Истчип и Чипсайд, – Стрэнд пал под натиском торговцев всех мастей.

Теперь здешний воздух был наполнен омерзительной вонью, шедшей из сточных канав и канализационных труб, а от беспрестанного грохота колес о булыжники мостовой и ругани кучеров закладывало уши. Прибавьте к этому выкрики уличных торговцев, перекрываемые воплями зазывал, расхаживавших перед каждою лавкой, и вы в полной мере ощутите колорит Стрэнда образца семнадцатого века.

– Ткани, сэр! Вы пощупайте – бархат, ни дать ни взять! Но на три четверти дешевле!

– Чистейший уксус! Прозрачный, как слеза младенца!

– Медные горшки, железные горшки, чайники, сковородки – чиним все!

– А борделя лучше, – орал тем временем лорд Джордж в ухо своему спутнику, – я в жизни не видал! Мамаша Кресвелл знает свое дело, дай ей Бог здоровья!

– Что?

– Истинный храм Венеры, клянусь! Там тебя… Ник, черт побери, смотри, куда идешь! В канаву хочешь свалиться или под колеса попасть? Так вот…

Они шли уже довольно долго. Выйдя из дома, оба направились на запад по Пэлл-Мэлл, миновали длинную живую изгородь, опоясывавшую Весенние сады, свернули на юг и оказались на открытой площади, где сухая земля была сплошь изрыта солдатскими сапогами.

– Да что с тобой, Ник? – не выдержал Джордж.

Поведение приятеля начинало его беспокоить. Фэнтон то и дело останавливался и медленно крутил головой по сторонам, при этом взгляд его был совершенно остекленевшим. А временами он открывал и закрывал рот, произнося про себя названия строений, которые казались ему смутно знакомыми.

Когда они подошли к конной статуе Карла Первого, Джордж положил руку на плечо Фэнтону и задумчиво произнес:

– Проклятье. Ты будто перебрал кларета. Но ведь я сам видел, что перед выходом ты ничего не пил.

Фэнтон отмахнулся от него, указывая рукой на север:

– Там Королевские конюшни, где квартируют солдаты, верно?

– Ну да. Оттуда вечно доносится барабанный бой, ты сам его не раз слышал.

– А восточнее – церковь Святого Мартина-в-Полях?

– Что же еще? Слушай, Ник…

– А на юге, – перебил его Фэнтон, поворачиваясь на месте, – Кинг-стрит. Слева от нас…

Он протянул руку к длинной веренице кирпичных зданий между Кинг-стрит и набережной, наполовину скрытых в облаках серого дыма.

– Дворец Уайтхолл, – сказал Фэнтон и взмахом руки указал на противоположную сторону. – Справа, за железной оградой, личный сад короля, а за ним – Сент-Джеймсский парк.

– А какой еще? Ник, его же видно с твоего заднего двора!

Фэнтон, казалось, ничего не слышал. Он зачарованно смотрел на квадратную башню, сложенную из красных, синих и желтых кирпичей, на каждом углу которой вертелся флюгер. В центре башни зияла огромная арка – проход в Вестминстер.

– Гольбейновы ворота. – Фэнтон медленно повернулся. – А на юго-западе, скорее всего, Весенние сады.

Джорджа откровенно забавляло его поведение. Если Ник притворяется, будто не знает, где Весенние сады, дело вовсе не в том, что бедолага рехнулся. Это лишь означает, что он пьян – и пьян в стельку! Придя к этому умозаключению, Джордж был готов расхохотаться.

Как вдруг…

– Умоляю, не смейся надо мной, – попросил Фэнтон, до того бледный, что Джордж опешил. Облизнув губы, он бросил взгляд на восток, в сторону Нортумберленд-Хауса, Биржи и Стрэнда, потом развернулся, наклонился, взял немного земли у подножия статуи и задумчиво просеял ее сквозь пальцы.

– Я и вправду здесь, – пробормотал он.

Но стоило им нырнуть в толпу на северной стороне Стрэнда, как Джордж мигом позабыл о странностях друга. Он открыл рот, чтобы с упоением рассказать другу о борделе своей мечты, и Фэнтон, который глазел по сторонам, едва не угодил под колеса катафалка.

– Ник, смотри под ноги! – Джордж был явно обескуражен. – Я не возражаю против пары стаканчиков с утра, это дело вкуса, но, видит Бог…

– Прости, – сказал Фэнтон и ожесточенно потер залепленные сажей глаза. – Я уже протрезвел.

– Это хорошо. Давай уже, кончай считать ворон, или…

– Или свалюсь в канаву, я помню.

– Канавы – это еще полбеды, куда страшнее местный народ. Все эти голодранцы, попрошайки, бродяги – да даже носильщики! – только и ждут, пока ты…

Его голос был заглушен протяжным гудком рожка в мясной лавке. Один из чистильщиков обуви, стоявших наготове с банками сажи, смешанной с прогорклым растительным маслом, со всех ног бросился к Джорджу. Тот отогнал его взмахом руки, и мальчишка так же быстро помчался назад.

– Тебя примут за неотесанного деревенщину или, что еще хуже, за «мусье», как тут кличут французишек. Поиздеваться над таким – святое дело. Они тебе не дадут проходу, налетят, как шершни; оглянуться не успеешь, как тебя облапошат да еще и побьют. И тогда ты, само собой, обезумеешь от ярости и схватишься за шпагу.

– Я буду осторожен, Джордж.

«По-видимому, – размышлял тем временем Фэнтон, – все эти чудовищные вывески просто-напросто необходимы, ведь мало кто умеет читать. Для большинства людей в этой толпе, особенно для носильщиков, слова и цифры – китайская грамота. Но как, должно быть, владельцы гордятся оформлением своих забегаловок: красные оконные решетки таверн, фонари у входа в кофейни…»

Что-то ударило Фэнтона по колену, и он встрепенулся. В бурном море людей у каждого второго на поясе висели ножны; стоило зазеваться, как они цеплялись за одежду или пребольно били по ногам.

Фэнтон снова протер глаза – проклятая сажа! – и, стараясь не обращать внимания на вонь, заставил себя вынырнуть из размышлений. Первым делом он проверил, не унесло ли ветром его шляпу, крепившуюся к парику длинными золотыми булавками. Та была на месте.

Сквозь пелену облаков вновь прорезался солнечный свет, и Фэнтон наконец начал замечать, что творится вокруг. Двое слуг несли паланкин, в котором гордо восседал какой-то вельможа. При виде паланкина уличные оборванцы скалились и прыскали со смеху. Большинство горожан были одеты в плащи из камлота, шерстяные чулки и туфли с пряжками. Фэнтон знал, что не встретит здесь богатых торговцев в роскошных мехах, с золотыми цепями на шее: они обретались в Сити, где после Великого пожара на месте деревянных зданий выросли кирпичные. Фэнтон поднял голову и окинул взглядом противоположную сторону улицы: дома здесь были старыми, с закопченными крышами и почерневшей от сажи штукатуркой.

В одном из домов распахнулась створка окна, за ней – вторая, и в проеме возникла заспанная девица лет шестнадцати, растрепанная, в одной ночной рубашке, и с безразличием оглядела улицу, одной рукой почесывая плечо. В другой руке у нее была кружка с пивом.

– Ага! – воскликнул Джордж, заметив, куда смотрит Фэнтон.

Лорд Харвелл уже долгое время о чем-то сосредоточенно думал. Теперь наконец его осенило.

– Вспомнил!

– О чем ты вспомнил?

– Ну как же, о храме Венеры! Так вот, слушай…

– Кстати, о Венере, Джордж, – не дал ему закончить Фэнтон, на лице которого было написано крайнее смятение. – А если бы я сказал тебе, что отныне из всех женщин на свете мне нужна только Лидия?

– Что?

– Если бы это было правдой, что ты ответил бы?

Карие глаза Джорджа забегали, из могучей груди вырвался тяжелый вздох, рука потянулась к шее, чтобы ослабить воротник. Камни в перстнях ослепительно блеснули на солнце, мгновенно притянув к себе жадные взгляды уличных бродяг.

– В таком случае, – произнес Джордж, – я бы справился о здравии Мэг Йорк.

– Ну да, Мэг. Завтра она покинет мой дом.

На лице Джорджа появилось странное выражение.

– Мэг уезжает? С чего это?

– Могу лишь сказать, что содержать ее будет некто капитан Дюрок, о котором мне ничего не известно.

– Вот как? – пробормотал Джордж, хватаясь левой рукой за эфес шпаги.

– Я вот что хотел спросить… Погоди-ка! Мы почти на месте.

Фэнтон встал как вкопанный; его лишь чудом не задела огромная бочка с топленым свиным салом, покоившаяся на плече носильщика. Если бы тот вовремя не свернул в сторону, Фэнтон мог бы остаться без головы. На улице по-прежнему стоял оглушительный шум, и ему снова пришлось кричать.

– Это где-то здесь, если только мы не прошли мимо. Там, впереди, – Фэнтон указал на длинную вереницу мрачных колонн, уходившую к югу, – старый Сомерсет-Хаус, а за ним – церковь Сент-Клемент.

– Старый Сомерсет-Хаус? – озадаченно переспросил Джордж. – Неужто где-то построили еще один?

– Когда-нибудь построят, – быстро сориентировался Фэнтон, – но, если честно, назвать нынешний Сомерсет-Хаус «новым» язык не повернется. А теперь ты смотришь направо, я – налево. Нам нужен переулок Мертвеца, он недалеко от «Головы дикаря», – надо думать, это название таверны.

– Черта с два! – Джордж раздосадованно сплюнул. – Это табачная лавка, а никакая не таверна. И мы уже пришли. Глянь, вот она, вывеска.

Он кивком указал на вывеску в пятнадцати футах от них. Деревянная доска со скрипом развернулась, явив жуткое лицо: вытянутое, коричневого цвета, с двумя рядами хищных зубов, сжимающих длинную глиняную трубку. Вероятно, так выглядели, в представлении художника, североамериканские индейцы.

Как и большинство мелких улочек, примыкавших к Стрэнду, переулок Мертвеца начинался с небольшого туннеля, куда входили через арку футов десяти в высоту и восьми-девяти в ширину. Сам туннель, выложенный гладким камнем, тянулся примерно на двадцать футов – достаточно, чтобы сверху поместился небольшой дом. В конце туннеля, у стены, стояли в два ряда двенадцать ведер из красной кожи, наполненных затхлой и мутной водой.

Снаружи завывал ветер, но в туннеле не ощущалось ни малейшего дуновения. Приятели долго откашливались – горло саднило от гари и пыли – и счищали с сюртуков хлопья сажи. Наконец-то можно было поговорить спокойно, не надрывая голос до хрипоты.

– Смотри-ка, ведра, – усмехнулся Джордж. – Как думаешь, для чего они тут?

– Джордж, ты что, пьян?

– Кто бы говорил!

– Каждый торговец, – принялся объяснять Фэнтон, – обязан иметь наготове ведро с водой. И не важно, что у него за лавка – крошечная или размером с полквартала. После пожара об этом издавали указ за указом, столько всего – одному Богу известно. Неужто ты забыл?

– Хм… – замялся Джордж, – я…

– По мне, эти ведра – сущее проклятье, вечно о них спотыкаешься. На кой черт их держат, когда и так развернуться негде? Я еще понимаю, в театрах, но в лавчонках ведь никто проверять не станет. Отчего бы их вовсе не отменить?

– О, узнаю Ника Фэнтона!

Фэнтон изобразил искреннее удивление:

– А ты сомневался, что я – это я?

– Не то чтобы сомневался, однако…

Оборвав свою речь на полуслове, Джордж неопределенно помахал руками. Он не выносил разговоров о том, что было выше его понимания. Для него это было сущим кошмаром, он терялся и всеми силами стремился к восстановлению привычной ему реальности. Поэтому Джордж тут же произнес:

– Вернемся, однако, к Мэг Йорк…

– Завтра она покинет мой дом. Забыл сказать: этот капитан Дюрок якобы снял ей апартаменты на Ченсери-лейн. Если у тебя есть желание взять ее к себе…

– Взять к себе? – взревел Джордж; вид у него был глубоко уязвленный. – Ник, чтоб тебя, да я жениться на ней хочу!

– Жениться… на Мэг?

– А почему нет?

Джордж возмущенно запыхтел. Мощная грудь заходила ходуном, угрожая с корнем вырвать золотые пуговицы на атласном жилете.

– Мэг – дама благородная, тех же кровей, что и твоя жена. Приданое ей ни к чему – я, слава богу, не бедствую. – Тут Джордж осекся и, смущенно глядя на Фэнтона, добавил: – Конечно, мне известно о ваших отношениях…

«Жаль, что мне неизвестно», – подумал Фэнтон.

– Назови хоть одну благородную даму, – с вызовом продолжил Джордж, – не считая королевы Екатерины, леди Темпл и, пожалуй, Лидии, которая до свадьбы не раздвигала ноги перед каким-нибудь резвым ухажером! Такова их порочная природа, и таково время, в которое мы живем.

Джордж опустил глаза и неуклюже переступил с ноги на ногу.

– Ник, – выпалил он, – как думаешь, она согласится?

– О, в этом я не сомневаюсь, – ответил Фэнтон. – Я лишь не уверен, что ты достаточно осведомлен о нраве этой женщины. – Чего греха таить, он не был уверен даже в собственных чувствах. – Тело Христово! – выругался он. – За прошедшие сутки я дважды едва не убил ее: в первый раз – чуть не проломил ей голову стулом, во второй – чуть не проткнул ее шпагой.

Джордж тут же повеселел.

– Не унывай, друг мой! – усмехнулся он. – Милые бранятся – только тешатся.

– Не спорю. Вот только вряд ли ты будешь настроен столь же благодушно, когда она воткнет кинжал тебе под ребра… или поднесет бокал вина, щедро насыпав туда мышьяка.

В глазах Джорджа промелькнул уже знакомый страх.

– Мышьяк! Бог мой, я и забыл!

Он бросил взгляд на свою правую руку и, убедившись, что та все еще не почернела, решительно зашагал к выходу.

Переулок Мертвеца был не более двенадцати футов в ширину. Справа высилась кирпичная стена длиной футов в тридцать, на которой там и сям зияли трещины. За ней был поворот на следующую улочку, но проход преграждали запертые решетчатые ворота. Слева тянулся длинный открытый склад зерна и сена. Рядом с каменной поилкой стояла пустая телега. Везде – ни одной живой души. Далее шли лавки. Над одной из них раскачивалась вывеска с голубой ступкой.

Джордж резко остановился и повернулся к Фэнтону.

– Какой в этом смысл? – проворчал он. От негодования у него на лбу проступили красные пятна. – Никого ведь не отравили, Ник! Не думаешь же ты, будто Мэг…

Он осекся, увидев помрачневшее лицо приятеля.

– Не знаю, Джордж, – сказал Фэнтон. – Я долго считал, что это ее рук дело, но сегодня у меня появились сомнения, и притом серьезные. И все же я не могу с уверенностью сказать, виновна она или нет.

– Я это выясню.

– Нет! Расспросы оставь мне.

С этими словами Фэнтон толкнул голубую дверь и оказался в грязной комнатке с одним-единственным, однако внушительным по размерам окном: куски зеленоватого волнистого стекла были вставлены в свинцовые кольца. Тусклый наружный свет падал на дубовый прилавок, выкрашенный в темный цвет, и маленькие, невесть чем заляпанные латунные весы. За прилавком, склонившись над огромной конторской книгой, стоял сухонький седовласый человечек в черной шапочке. Он поднял взгляд на вошедших и, поправив на носу овальные очки в металлической оправе, произнес:

– Доброго дня, господа. – Голос походил на скрип уличной вывески. Человечек поклонился, но без всякого раболепия. – Чем могу служить?

Аптекарь Уильям Виннел в глубине души был жизнерадостным весельчаком. Будь ему лет на тридцать меньше, он мог бы выступать на летних ярмарках как акробат или канатный плясун. Однако за много лет аптекарь научился носить маску, которая срослась с его физиономией. Поджав губы, он окинул посетителей грустным и суровым взглядом человека, придавленного грузом знаний о жизни.

– Господин аптекарь, мое имя – Фэнтон.

– Не имею ли я чести, – спросил аптекарь, снова кланяясь без тени услужливости, – говорить с самим сэром Николасом Фэнтоном?

– Если вы считаете это честью, что ж, так и есть, я Николас Фэнтон.

Сказать по правде, старый аптекарь был действительно польщен таким обращением со стороны знатного вельможи.

– Вы очень добры, сэр Николас! Позвольте узнать, что привело вас ко мне?

Фэнтон сунул руку в правый карман, в котором поверх свертка с ядом лежал увесистый мешочек, полученный от Джайлса.

– Я бы хотел купить кое-какие сведения, – сказал он.

Он вынул мешочек, развязал его и вытряхнул часть содержимого. По прилавку с тихим звоном покатились монеты: золотые – гинеи, десятишиллинговые «ангелы», двадцатишиллинговые бродписы[4] – и серебряные. Уильям Виннел гордо распрямился и, казалось, стал на голову выше.

– Сэр, – с упреком произнес он. – Довожу до вашего сведения, что я – аптекарь и химик и мое ремесло по своей важности уступает разве что ремеслу хирурга или лекаря. Прошу вас, уберите свои деньги, до той поры, пока… мы не выясним, есть ли у меня товар, который вы ищете.

Повисла тишина. Джордж открыл рот, собираясь расхохотаться, но сдержался, заметив знак, который сделал Фэнтон.

– Ваши слова совершенно справедливы, – кивнул Фэнтон, собирая монеты. – Я всецело заслужил ваш упрек, господин аптекарь, прошу меня простить.

Джордж с аптекарем уставились на него в немом изумлении. Вежливое извинение из уст представителя благородного английского рода – такое не каждый день услышишь. Аптекарь был покорён, и Фэнтон знал, что теперь из него можно веревки вить – разболтает любой секрет.

– Прежде всего… – Фэнтон положил мешочек с монетами в карман и вынул сверток. – Полагаю, это куплено в вашей аптеке?

Мастер Виннел взял сверток и внимательно осмотрел.

– Совершенно верно, – подтвердил он. – Если бы я хотел скрыть это обстоятельство, сэр Николас, то не стал бы ставить свою печать. Довожу до вашего сведения, что продажа мышьяка не запрещена законом. В этом городе едва ли не каждый дом населен паразитами, а именно мышами, крысами и насекомыми, и яд – вернейшее средство от них. Но аптекарь продает его по своему усмотрению, то есть лишь тому, чьи помыслы не вызывают у него сомнений.

Глаза старика беспокойно забегали.

– Надеюсь, – добавил он, глядя на Фэнтона с плохо скрытым страхом, – не произошло… какого-нибудь несчастья? Ведь нет?..

– Нет, что вы. – Фэнтон ободряюще улыбнулся. – Видите, сколько порошка осталось? Я занялся этим лишь для того, чтобы научить слуг разумной бережливости.

До него донесся еле слышный вздох облегчения. Лицо старика вмиг перестало быть сурово-торжественным, глаза за стеклами очков радостно заблестели. Он только что не приплясывал от нетерпения и всем своим видом давал понять, что сгорает от желания помочь.

– Не припомните ли, – спросил Фэнтон, – когда именно вы продали этот сверток?

– Не припомню ли? Да я скажу вам сию же секунду!

Аптекарь кинулся к конторской книге, перелистнул пару страниц и ткнул пальцем в какую-то запись.

– Вот. Шестнадцатое апреля. Чуть более трех недель тому назад.

– А не знаете ли вы… это, конечно, вряд ли, однако… не могли бы вы сказать, сколько порошка было израсходовано?

– Отчего же невозможно, сэр Николас? Момент!

Аптекарь бросился к весам и положил на одну чашу сверток, а на вторую – небольшой камешек.

– Весы не совсем исправны, – пробормотал он, – увы, я слишком беден, чтобы… Так! Недостает трех-четырех гранов.

– А сколько гранов вы продали?

– Сто тридцать. Об этом есть запись.

Кто-то купил целый сверток мышьяка и убивал Лидию три недели кряду…

– Довольно ходить вокруг да около! – рявкнул Джордж, чье терпение давно лопнуло. – Мы хотим знать…

– Спокойно, – оборвал его Фэнтон и шепотом добавил: – Иначе все испортишь. – Он снова повернулся к аптекарю и продолжил будничным тоном: – А купил его?..

– Она не представилась, сэр.

Темная каморка была неопрятной, но пахло здесь на удивление хорошо. Услышав зловещее «она», Фэнтон взглянул на Джорджа: тот выглядел так, будто ему только что вынесли смертный приговор.

– Но, сдается мне, – продолжал аптекарь, – она работает на вас.

– Опишите ее наружность.

– Приятная девица, милая и скромная. Лет восемнадцати-девятнадцати. На плечах – платок, на ногах – деревянные башмаки. А что за волосы! Темно-рыжие, на солнце так и полыхают! Я как ее увидел, так сразу понял, что это честная и целомудренная девица.

– Китти, – шепнул Джордж, тихонько барабаня пальцами по прилавку. – Ник, ты слышишь? Это же Китти, твоя кухарка.

На лице Фэнтона не дрогнул ни один мускул.

– Не сомневаюсь, господин аптекарь, – сказал он, – что вы задали ей немало вопросов: кто она такая, кто ее послал и прочее в том же духе?

– А как же, сэр Николас, – лукаво улыбнулся аптекарь и подался вперед. – Сейчас я вам все расскажу. Приходит она и говорит, что хочет купить мышьяка, «сколько влезет в самый большой куль». А я ей: «Милая, да куда ж тебе столько?» А она: «Крыс травить. У нас крысы завелись, здоровенные, размером с кошку. На кухне так и кишат, ступить негде! Жрут все без разбору. Страшно мне, ой как страшно!»

– Продолжайте, прошу вас.

– Ну, я и говорю ей: «Душа моя, а кто твои хозяева?» Она отвечает: «Сэр Николас и леди Фэнтон». Я, само собой, наслышан о ваших боевых… о ваших победах в палате общин, сэр Николас. «А кто, – спрашиваю, – послал тебя за ядом?» А она мне: «Госпожа».

– Лидия? – пробормотал Джордж, в изумлении уставившись на Фэнтона. Тот даже глазом не моргнул.

– Ну да я не лыком шит. Спрашиваю: «А как выглядит твоя госпожа, милое дитя?»

– Господин аптекарь, неужто вы знакомы с моей супругой?

Человечек развел руками:

– Что вы, сэр, столь высокой чести я не удостоен. Однако смысл вопроса не в том, что она скажет, а в том, как она это скажет. Станет неуверенно бормотать и запинаться или ответит просто и ясно? Отведет взгляд или будет спокойно смотреть мне в глаза? Как видите, дело нехитрое.

– И как же она описала леди Фэнтон?

– В точности так, сэр, как я и ожидал: высокая, волосы как смоль, глаза серые, но часто меняют цвет, а кожа белая, как молоко.

Воцарилась звенящая тишина. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Джордж сдавленно произнес:

– Это не Лидия! Это… это…

– Спокойно, Джордж. Господин аптекарь, не назвала ли девица христианское имя своей госпожи?

– Нет, сэр, она… Впрочем, погодите-ка! – Аптекарь прищелкнул языком. – Вспомнил! «Коли вы сомневаетесь…» – сказала она и улыбнулась. Губки у нее такие милые, пухлые. Потом она из дружеского расположения принялась теребить пуговицы на моем сюртуке, а я… Кхм! Так вот, она сказала: «Коли вы сомневаетесь, имя моей госпожи, той, что сегодня владеет сердцем моего хозяина, – Магдален, или Мэг».

Фэнтон опустил голову.

Только сейчас он заметил слева от себя витую дубовую трость, прислоненную к прилавку. Фэнтон машинально поднял ее и взвесил в руке.

К чему себя обманывать? Он ждал этого. В рукописи Джайлса содержался намек на то, что убийца – Мэг. Правда, ее имя не называлось прямо, однако Фэнтон, просидев над рукописью много лет в стремлении решить все загадки, пришел к выводу, что именно Мэг отравила Лидию.

Вот только выяснилось, что в повествовании не хватает важнейших подробностей, а их становилось все больше с каждым часом! Фэнтон чувствовал себя слепцом, который пытается на ощупь найти выход. Чертова Джайлсова рукопись – только и годится, что на растопку камина!

И тут произошел самый настоящий взрыв.

– Лжец! – разъяренно взревел Джордж. – Поганый лжец! Подонок! Дрянь!

Он выбросил вперед свою ручищу, намереваясь вцепиться в горло аптекарю. Весы опрокинулись и с грохотом упали на пол. Аптекарь, пытаясь сохранить остатки достоинства, кинулся в сторону, обогнул прилавок и забежал за спину Фэнтону.

– Джордж! Не надо! Успокойся!

Но тот его словно не слышал. Вконец обезумев, он жаждал лишь одного – запугать старикашку до смерти – и прибегнул к самому верному средству, а именно ко лжи.

– Совершено убийство! А ты – подельник убийцы! Тебя упекут в Ньюгейтскую тюрьму, откуда отправят прямиком на виселицу! И уж я этого зрелища не пропущу! То-то я посмеюсь, когда на твою цыплячью шею накинут петлю и…

– Да чтоб тебя, Джордж! А ну заткнись!

Лорд Джордж Харвелл застыл на месте: левая рука угрожающе поднята, правая сжимает рукоять шпаги. Впервые за день он услышал… настоящего Ника Фэнтона, если угодно.

Тем временем облик его приятеля изменился: на висках вздулись синие вены, лицо будто потемнело, губы растянулись в ухмылке. Он держал трость обеими руками, горизонтально, на уровне пояса, и стискивал ее все сильнее.

И тут Джорджу, в глубине души чувствительному и даже суеверному, почудилось, будто приятеля обхватило за плечи невидимое жуткое существо. А может, оно было внутри Ника или вилось вокруг него… Так или иначе, оно побуждало Ника бросить трость, а тот изо всех сил сопротивлялся.

– Ник, не надо! – крикнул Джордж. – Если ты снова разозлишься…

Аптекарь между тем решил, что гостям пора бы и честь знать. Он быстро засеменил к двери, собираясь учтиво распахнуть ее перед господами. Остановившись у окна, мастер Виннел глянул сквозь мутное стекло на улицу, посмотрел налево, потом направо.

И задрожал так, будто внезапно оказался голым на морозе.

– Сэр Николас! – позвал он и повернулся к Фэнтону.

При виде его хищного оскала аптекарь отшатнулся и в ужасе прижался к стене.

– Не беспокойся, старик, – тихо прорычал Фэнтон, прилагая немало усилий, чтобы его голос звучал дружелюбно. Он оторвал одну руку от трости и пошарил в кармане. – Вот пара гиней. Возьми.

Это превышало выручку аптекаря за целый месяц.

– О вас ходят дурные слухи, сэр, но все они лживы, – сказал мастер Виннел. – Я возьму ваши деньги, – Бог свидетель, они мне понадобятся. Однако вам нельзя уходить сию минуту. Позвольте пригласить вас в мою бедную гостиную.

– Почему это мы не должны уходить?

– Видите ли, придворным особам навроде вас, должно быть, неизвестно, что неподалеку от Флит-стрит, рядом с Темплом, есть гнусный квартал, называемый Альсатией.

– Неужели? – ухмыльнулся сэр Ник.

– Альсатия – законное убежище для злодеев и нечестивцев. Даже те, кто творил ужасные, богомерзкие деяния, преспокойно обретаются там. А самые отпетые зовутся головорезами.

Джордж бросился к окну и, отыскав в волнистом стекле прозрачный пятачок, прильнул к нему.

– Один из них, – тараторил аптекарь, – скрылся за лавками в конце переулка. А второй – вон там, в арке, что ведет на Стрэнд.

– Я его вижу, – рявкнул Джордж.

Мужчина, о котором они говорили, небрежно стоял, привалившись правым плечом к грязной кирпичной стене: руки сложены на груди, ноги скрещены так, что носок одного сапога упирается в землю, во рту – длинная соломинка. Мужчина жевал ее, перегоняя из одного уголка рта в другой, с его лица не сходила глумливая усмешка.