Единственная любовь королевы

ДОЛГИЙ ОТПУСК ДЛЯ БАРОНЕССЫ

Крестины Альберта Эдуарда явились важным событием, поскольку в свое время ему предстояло стать наследником престола. Крестным отцом попросили быть короля Пруссии, который, чтобы исполнить свою роль, приехал в Англию. Альберт встретил короля в Гринвиче и проехал с ним до Виндзора, где его ожидала королева. Виктория обожала принимать гостей, особенно когда прием сопровождался большим балом, а Фридрих Прусский был, несомненно, достоин большого бала.

Король всех очаровал. Такой же высокий, как и Альберт, он оказался очень толстым, лысеющим, с редкими, как заметила королева, бакенбардами, однако эти недостатки сполна возмещались его очаровательными манерами и явным желанием понравиться.

Он живо интересовался всем, что видел. Его привели в восторг дети, особенно Киска, здоровье которой заметно поправилось, и она опять стала очень живой. Королева настояла на том, чтобы король пригласил ее на кадриль, и хотя он уверял ее, что не танцевал уже очень давно и боится, что у него ничего не получится, все же согласился, и бал по-настоящему удался.

Крестили мальчика в часовне святого Георга в Виндзоре. Альберт Эдуард, как радостно отметила королева, вел себя превосходно, хотя и не проявлял, в отличие от Киски, ни к чему интереса.

В честь крестин будущего короля был сочинен новый гимн, однако Альберт настоял, чтобы его не исполняли.

— Если будет исполняться новое сочинение, — объяснил он Виктории, — на него обратят внимание и начнут обсуждать его достоинства и недостатки. Но разве мы собираемся на диспут, а не для того, чтобы радоваться рождению наследника престола? Так что никакого нового гимна. Я предлагаю, чтобы в заключение пропели «Аллилуйя» и все.

— Но это же замечательно! — воскликнула королева. — Все это знают, и музыка, безусловно, величественна. Правда, бедный мистер Элви разочаруется…

— У нас еще будет возможность прослушать его сочинение, — успокоил ее принц.

— Вы абсолютно правы, Альберт, — согласилась королева.

Потом она часто восхищалась тем, какой торжественной получилась церемония. Особенно красивой была музыка.

Из-за суматохи, связанной с крестинами, разговор с Лецен о ее предстоящем длительном отпуске постоянно откладывался. Чем больше Виктория об этом думала, тем меньше представляла, как же ей это лучше сделать. Она обнаружила, что избегает общества Лецен. Альберт это видел и решил, что, как и в случае с Робертом Пилем, пришла пора действовать.

Как-то раз, застав Лецен одну, он поинтересовался, как она себя чувствует. По его мнению, она выглядела явно нездоровой: вероятно, из-за желтухи, от которой она еще не оправилась.

— Королеву тревожит ваше здоровье, — сказал Альберт. — Она говорит, вы ни разу по-настоящему не отдыхали.

При упоминании королевы лицо баронессы смягчилось.

— Сердце ее величества преисполнено нежности к тем, кого она любит. Я достаточно здорова. После недолгого пребывания в Виндзоре я почувствую себя совсем хорошо.

— Королева находит, что вам нужна полная перемена обстановки. Вы уже, наверное, столько лет не были в Кобурге.

— Разве королева собирается нанести туда визит? Она мне об этом ничего не говорила.

— Королева, разумеется, не может бросить государственные дела. Она думает о вас.

Баронесса хмыкнула.

— Ее величество знает, что мое место рядом с нею.

— И все-таки вам нужно восстановить силы, — ответил принц и оставил ее.

Баронесса встревожилась. Что все это могло значить? Нет, Виктория никогда не позволит ее изгнать. Изгнать? Но ведь он сказал: перемена обстановки. Да только знает она его экивоки! Стоит дать ему возможность отослать ее, и он уж постарается, чтобы она больше не вернулась.

Никуда она не поедет.

Она отправилась к королеве: их отношения позволяли ей особенно не церемониться.

— Я полагаю, назревает заговор, — заявила она.

Королева встала, вскинула брови: право, Лецен злоупотребляет их привязанностью друг к другу. Она поняла, разумеется, что означает сей демарш, и тут же почувствовала себя неловко и разозлилась на Лецен за эту неловкость.

— Какой еще заговор, Лецен? О чем вы говорите?

— Принц пытается нас разлучить.

— Он и я обеспокоены вашим здоровьем. Мы думаем, что вам нужен хороший длительный отдых.

— Отдых? Зачем мне отдых? Служить вам — удовольствие.

— В том-то и дело. Вы никогда не меняли образа жизни. Вот почему принц и я решили, что вы проведете славный длительный отпуск в Германии.

— В Германии?

— Да, на вашей родине.

— Моя родина здесь.

— Ну же, Дейзи, пожалуйста, будьте благоразумной. Вы столько рассказывали мне о своих сестре и брате в Бюкебурге, говорили, как вам хочется их повидать. А у вашего брата есть дети. Вы будете так рады их всех увидеть! — А вы, кажется, будете рады не видеть меня?

— Моя дорогая Дейзи, я хочу, чтобы вы были здоровы и счастливы. Альберт и я все обсудили. Недостатка в деньгах вы испытывать не будете. Я никогда не забуду всего того, что вы для меня сделали.

Баронесса не знала, что и сказать. Вот, значит, как они все устроили! Ей-то казалось, что в битве с принцем побеждает она, а оказалось, это его тихая победа.

Виктория была наверху блаженства. Между нею и Альбертом, кажется, возникло наконец взаимопонимание: она гордилась своей новоприобретенной покорностью, ей доставляло удовольствие подчиняться ему почти во всем. Альберт часто бывал в детской, диету Киски изменили, и она сразу пошла на поправку. Альберт оказался прав. Грустно ей было только из-за Лецен, которая стала сама на себя не похожа и как-то сникла. Она и впрямь обращалась со мной так, как будто я по-прежнему маленькая девочка, ученица, подумала Виктория. Этому давно надо было положить конец, и он все-таки пришел.

Почти сразу же после крестин сына Альберт получил приятное известие.

— Мой брат женится, — сказал он. — Мой милый, славный Эрнест!

— Замечательно! А кто его невеста?

— Принцесса Александра из Бадена.

— Надеюсь, они будут так же счастливы, как и мы, а ведь нашему браку можно только позавидовать, — бодро сказала королева, словно забыв о буре, которая только-только улеглась.

— Лучшего им и пожелать нельзя, — ответил Альберт. — Мачеха хочет, чтобы я приехал. Она, разумеется, знает, что вы не можете.

— Ах, Альберт, вам, конечно, хочется побывать на свадьбе брата, но мне ненавистна сама мысль о том, что мы расстаемся.

— Никуда я не поеду, — сказал Альберт.

— Дорогой Альберт, но это же ваш брат, и я знаю, какие вас связывают узы.

Оставить двор, подумал Альберт, пока Лецен еще здесь? Кто знает, что может случиться в его отсутствие. Он отдавал себе отчет в том, что сейчас в его жизни наступил один из наиболее важных моментов: то, бы произойдет сейчас, может отразиться на всем его будущем. Он поступил так глупо, если бы уехал и оставил Викторию с Лецен. Это означало бы покинуть поле сражения накануне победы. К тому же этот ужасный переезд по морю, который он так ненавидел! Но его-то он бы еще как-нибудь перенес, а вот покидать Викторию, пока Лецен не отправится в свой «длительный отпуск», безусловно, было бы глупостью.

— Я не поеду, — заявил Альберт. — Я не могу оставить вас.

— Мой дорогой Альберт, тогда мы должны все Эрнесту объяснить. Я уверена, он поймет. А что, если пригласить их провести здесь медовый месяц? Эрнест долго был здесь, когда мы поженились. Он видел, как мы счастливы. Порадуемся и мы его счастью.

— Замечательная идея и вполне достойная моей драгоценной Виктории! — воскликнул Альберт, и от его слов королева почувствовала себя счастливой.

— Когда свадьба? — спросила она.

— Третьего мая в Карлсруэ.

— Тогда сразу же после свадьбы пусть приезжают к нам.

Альберт сказал, что приглашение следует послать незамедлительно.

— Я искренне надеюсь, что он окончательно выздоровел и ээ… годен для брака, — мрачно добавил он.

Королева зарделась. Она вспомнила о той исключительно неприятной болезни, которой страдал Эрнест, проживая у них. Эта болезнь, по словам Альберта, явилась результатом «некоторых излишеств» его брата.

— Когда женится, он станет другим, — сказала королева. Она с обожанием посмотрела на Альберта. — Любовь моя! — с жаром воскликнула она. — Как я рада, что выбрала вас! Стоило мне вас однажды увидеть, и у меня относительно вас уже не возникло никаких сомнений.

На что Альберт серьезно заметил, что за такую судьбу оба они должны благодарить Бога.

Баронесса была ошеломлена той легкостью, с которой от нее избавлялись. Несколькими месяцами раньше она посчитала бы это совершенно невозможным. Она, конечно же, проявила глупость: ее ввели в заблуждение последние ссоры между королевой и мужем. Она как-то упустила из виду, что и сами-то эти ссоры проистекают из-за того, что Виктория с каждым днем любит мужа все крепче. А ведь ей должны были бы послужить предостережением отношения королевы с лордом Мельбурном, которого Виктория когда-то откровенно обожала. Одно время все, что бы лорд Мельбурн ни сказал или сделал, было правильно. А уж к мужу-то любви и преданности должно быть намного больше. Лецен просчиталась. Она пыталась лишить Альберта всякого влияния при дворе, а неизбежным результатом этих попыток явилось то, что теперь изгоняли ее саму.

Она попробовала представить себе жизнь без Виктории. Это казалось невозможным, ведь Виктория ее дитя. Каждый день с пятилетнего возраста, когда девочку отдали на ее попечение, она посвящала ей все мысли. Как же глупа она была! Будь она готова смириться с приходом Альберта, попытайся сделать их сосуществование более сносным, ее бы сейчас не трогали. А ведь это изгнание. Лецен ведь не дура. Длительный отпуск — это значит навсегда. Возможно, она еще и явится с визитом к королеве. С визитом… к себе домой! Ибо ее дом там, где и ее любимое дитя.

Нужно, однако, быть реалистичной. Не настраивать против себя королеву. Если она стоически примет свою судьбу, ее попросят вернуться. Они будут писать друг другу. А ведь иначе так легко потерять даже это.

Грустно улыбнувшись, она занялась подготовкой к отъезду.

— Я написала сестре, — сообщила Лецен королеве. — Она хочет, чтобы я жила у нее. Составим друг другу компанию. Семья брата, кажется, тоже будет рада меня видеть.

Королева ослепительно улыбнулась.

— Ах, милая Дейзи! Я так рада! Ведь у вашего брата есть дети, и вам, конечно же, захочется заняться их воспитанием. Вы же так любите возиться с детьми.

— Да, я уже жду встречи с ними.

— И не беспокойтесь, пожалуйста, о деньгах, Дейзи. Принц говорит, что от подобного беспокойства вы будете избавлены. Он обо всем позаботится. А принц умеет все.

«Да уж, — подумала Лецен, — он действительно все устроил, даже от меня избавился».

— Я всегда буду любить вас, — с чувством сказала королева.

— Но мы обойдемся без слез, правда? — сказала Лецен.

Королева рассмеялась, и это был смех облегчения.

— Вы всегда будете в моем сердце, Дейзи! — воскликнула она и горячо поцеловала баронессу. — Дейзи, дорогая, я хочу, чтобы вы знали: я сделаю для вас все что угодно…

«Что угодно, — подумала Дейзи, — только не вопреки желаниям принца».

Альберт прилагал постоянные усилия, чтобы изменить отношение Виктории к своему премьер-министру.

— Пиль — прирожденный государственный деятель, — говорил он, — и именно такой человек нам сейчас нужен, чтобы вершить государственные дела.

— Я всегда буду сожалеть, что потеряла моего дорогого лорда Мельбурна, — отвечала королева.

— Он, разумеется, замечательный человек, но как премьер-министр на голову ниже Пиля. По правде говоря, любовь моя, Мельбурн, которым я восхищаюсь и которого глубоко уважаю, больше знаток светской жизни, чем политической. А в данный момент нам нужен в высшей степени искусный политик.

Виктории тут же, из преданности своему прежнему премьер-министру, захотелось возразить, но она уже начинала понимать, что Альберт прав. Альберт занимался политикой в присущей ему серьезной манере и знал, о чем говорит. Ни к чему быть очаровательным и остроумным, когда нужно принимать решительные меры.

Сэр Роберт Пиль нравился Альберту, а поскольку она могла убедиться, что Альберт почти всегда прав, она уже по-иному стала смотреть на своего нового премьер-министра. И было удивительно, как он откликнулся на эту перемену в ее отношении к нему. Не отличаясь любезностью и манерами лорда Мельбурна, он тем не менее обладал определенным очарованием — всегда такой уважительный, и, несомненно, он был хорошим человеком.

— Никогда не думала, что сэр Роберт может мне понравиться, — призналась она Альберту. — А все благодаря вам.

Альберт воспринял ее слова с удовольствием. Они оба, кажется, стали друг другу еще ближе.

Страна переживала большие трудности. Занятая войной в Китае, она должна была также справляться с беспорядками в Афганистане и Вест-Индии. А тут еще Америка выразила свое возмущение Англией из-за практики обыска ее судов на предмет продолжения работорговли. Делалось это с единственной целью — удостовериться, что некоторые британские суда не маскируются под американским флагом, но подобная мера сильно возмущала американцев. Однако еще большую озабоченность вызывало положение внутри страны. Уровень безработицы, и без того высокий, неуклонно возрастал, цены на продовольствие поднялись, а заработная плата была ничтожно низкой. Люди бросали землю и уезжали в города, но там для них не находилось работы либо заработная плата была такой, что жить они могли только впроголодь. Назревали волнения. Люди уже не желали мириться с бросающимся в глаза неравенством. Прокатились бунты по угольным шахтам Уэльса и Стаффордшира, за ними последовал район керамической промышленности, назревали беспорядки в Ланкашире. Крупные силы приходилось держать в Ирландии, где приближался голод. Введенные там высокие налоги грозили опасными последствиями.

В отличие от своего предшественника сэр Роберт Пиль не скрывал от королевы ни одного из этих фактов.

У него рождалось множество идей, и он был рад обсуждать их с королевой в присутствии принца.

— Все эти беды ставят страну под угрозу, — говорил он, — и нам не избежать решительных мер. Я пришел к выводу, что мы больше не можем требовать от бедных и дальше нести основное бремя расходов страны. Нам нужно обратить взоры на тех, кто находится в лучшем финансовом положении.

Альберт мрачно кивнул, а королева сказала:

— Это отличная мера. Не должно быть никаких льгот по налогообложению. Я тоже буду платить, как все остальные.

Сэр Роберт улыбнулся и сказал, что, зная проницательную оценку фактов ее величеством и ее мудрость, он уверен в поддержке его предложения ею и принцем.

Да, королева начинала ценить своего премьер-министра.

Лорд Мельбурн, несмотря на неодобрение барона Штокмара, продолжал писать ей, однако письма приходили все реже, да и она, случалось, не отвечала на них по нескольку дней. Она постоянно оправдывала себя тем, что у нее то неотложные дела, то посетители. Как это было непохоже на те благословенные времена, когда она порицала его, если не видела его хотя бы один день!

Сейчас он предлагал ей воспользоваться своей королевской прерогативой и отказаться от поддержки проекта предполагаемого подоходного налога.

Как же он не похож на сэра Роберта, такого реалистичного! Разумеется, ей хотелось, чтобы ее подданные знали: если и будут приняты какие-то неприятные меры, они коснутся и ее.

Лорд Мельбурн держал ее в блаженном неведении относительно социальных зол; очевидно, он делал это, потому что ему не хотелось ее расстраивать. Очень мило, разумеется, с его стороны, вряд ли кто из мужчин мог превзойти его в чуткости, но сэр Роберт и Альберт относились к ней как к серьезному человеку, а королева, естественно, должна знать истинное положение дел.

Прочитав письмо лорда Мельбурна, она улыбнулась.

— Милый мой лорд Мельбурн, — сказала она задумчиво, — в последнее время вы стали таким старым.

Благотворительный бал ради развития торговли. Получить удовольствие и одновременно сделать доброе дело, считала королева, что может быть лучше?

Даже Альберт, который не жаловал балы, согласился, что идея превосходная. Поскольку намечался bal costume [14], Альберт должен был появиться на нем в костюме Эдуарда III, она — королевы Филиппы, а придворные — в костюмах того времени. Герцогиня Кембриджская пообещала привезти от своего двора группу, члены которой будут изображать королей и королев европейских государств и их придворных. Это было поистине событие, принесшее Виктории огромное удовольствие; а поскольку оно пользовалось таким успехом, было решено дать еще один бал в Ковент-Гардене для сбора средств в помощь рабочим Спитфилдса.

— Какой восхитительный способ помочь развитию торговли! — воскликнула королева.

Альберт сказал, что бал может оказаться действенным в данном отдельном случае, но подобные развлечения не должны повторяться часто, поскольку роскошные костюмы и веселье лишний раз дают понять, насколько жизнь богатых отличается от жизни бедных.

Альберт, разумеется, был прав, но она получала такое удовольствие от танцев!

Альберт решил, что неплохо бы провести ее день рождения в Клермонте, где никто бы им не мешал. Сельская местность уже не нагоняла на нее тоску: она открывала там для себя столько интересного. Альберт учил ее наслаждаться красотой нетронутой природы, говорил о птицах и растениях. Она с удивлением обнаружила, что ничего этого не знает.

— Просто вас не так воспитывали, — терпеливо, с улыбкой объяснял Альберт. — Вашей вины тут никакой нет. Но это дело поправимое. Для меня, например, большая радость учить вас, и, должен сказать, любовь моя, вы способная ученица.

Бедная Лецен! Все недостатки королевы приписывали ей, все достоинства королевы были врожденными. Викторию так утешило это объяснение, что она не стала в него и вникать. Даже ее необузданность и несдержанность, о которых можно было только сожалеть и даже теперь опасаться, как бы они снова не заявили о себе, объяснялись отсутствием у нее хорошего воспитателя в годы, когда формировался ее характер.

В Клермонте был дан бал по случаю королевского дня рождения. Конечно, с танцами; даже Альберт понимал, что нельзя ей в них отказать, хоть и был уверен, что со временем до нее дойдет, насколько бесполезно подобное времяпровождение. Они вместе долго танцевали в галерее.

Праздник получился почти счастливым, он был лишь несколько омрачен воспоминанием о других подобных днях, когда Лецен так радовалась, приготавливая угощения. Да и лорда Мельбурна в этот раз не было. Времена изменились. Виктория относилась к Лецен по-дружески, но не слишком фамильярно, чтобы та не подумала, будто произошел возврат к прежним дням, и чтобы у нее не возродились былые надежды, а это было бы жестоко, ибо Виктория все больше и больше понимала, насколько прав Альберт и насколько Лецен в Букингемском дворце не на своем месте.

Она написала о своем дне рождения лорду Мельбурну.

«Королева была опечалена, — заключила она, — что лорд Мельбурн не мог на нем присутствовать».

Было прекрасное июньское воскресенье, и королева с Альбертом возвращались в Букингемский дворец из королевской часовни в Сент-Джеймсском дворце. Вдоль всего Мэлла выстроились толпы людей, чтобы посмотреть на них. К королеве относились с симпатией. Симпатию вызывали и дети. И хотя Альберта продолжали называть Немцем, но большинство людей соглашались с тем, что любовь королевской пары друг к другу — пример для всех. Уже не злословили насчет королевы и лорда Мельбурна, был позабыт скандал с Флорой Гастингс.

Альберт, такой красивый в мундире, сидел в карете рядом с королевой и кивал в ответ на приветствия.

— Народ сегодня, кажется, нами доволен, — заметил он.

— Да, доволен, — ответила Виктория, поворачиваясь направо для легкого поклона.

— Виктория, вы заметили? — вдруг сказал Альберт.

— Что именно? — повернулась она к нему.

— Возможно, я и ошибся, — продолжал Альберт, — но, по-моему, я видел, как в нас кто-то прицелился, я даже слышал, как щелкнул курок.

— Да ну!

— Наверно, я ошибся. Никто, похоже, ничего не заметил.

Она прильнула к нему и крепко сжала его руку.

— А сейчас вы ничего не видите, Альберт? — спросила она.

— Нет, ничего. Должно быть, мне показалось.

Добравшись до дворца, они с облегчением вздохнули.

Пополудни во дворец заглянул сэр Роберт Пиль в сопровождении начальника полиции.

— У нас весьма тревожная новость, — сказал сэр Роберт. — Мальчишка по фамилии Пирс сообщил в полицию, что, находясь в толпе на Мэлле, он увидел, как какой-то мужчина, стоявший рядом с ним, поднял пистолет и прицелился в карету. Однако пистолет дал осечку.

Побледнев, Виктория посмотрела на мужа.

— Должен вам сказать, сэр Роберт, — сказал Альберт, — я видел этого человека. И сразу же сообщил о нем королеве. Но потом подумал, что ошибся.

— Это не ошибка, — ответил сэр Роберт, — и я полагаю, что надо прекратить публичные выезды королевы, ибо эта попытка может повториться.

Виктория возмутилась. Да, на нее покушаются не первый раз. Но ведь не могут же они сидеть во дворце безвылазно.

Последовал долгий спор.

Наконец все согласились на том, что Виктория и Альберт будут совершать выезды, как обычно, но охрану следует усилить. Позвали королевских конюших, полковника Арбатнота и полковника Уайлда, и сообщили им, что произошло; им вменили в обязанность сопровождать карету, при этом один должен был смотреть за правой стороной дороги, другой — за левой; сами поездки решено было совершать в более быстром темпе, чем прежде.

Королева провела бессонную ночь, а наутро пожаловалась, что ей страшно.

— Альберт, а вдруг это вас собирались убить?

Альберт ответил, что пусть бы лучше его, чем ее, но он полагается на меры предосторожности, предпринятые сэром Робертом; полиция будет начеку, а при первом признаке опасности он заслонит королеву своим телом.

— Но именно этого-то я и боюсь, Альберт! — вскричала она.

На другой день выезжали, нервничая, волнуясь, тревожась. Королева держала зонт от солнца с кольчужной подкладкой, а карета была окружена охраной; с обеих сторон ехали полковники, и темп был довольно резвый.

Ярко светило солнце. Пока они катили к Хэмпстеду, кругом стояли толпы людей, отчего они ни на минуту не могли расслабиться. Только при виде деревьев Грин-парка Виктория испытала облегчение: они почти приехали.

— Но представьте себе, — сказала она Альберту, — что так будет продолжаться несколько месяцев, пока он решится предпринять вторую попытку.

Они приближались ко дворцу — с одной стороны от них находился парк, с другой стена сада, — когда прогремел выстрел. Пуля прошла под каретой. Они услышали крики: «Хватайте, держите его!», лошадей стегнули, и кареты — королевская и сопровождения — с грохотом въехали в ворота Букингемского дворца.

Альберт помог королеве выйти и, обхватив ее рукой за талию, ввел во дворец.

Почти тут же появился сэр Роберт Пиль. Стрелявшего арестовали. Им оказался некий Джон Фрэнсис, двадцати двух лет, столяр по профессии. При аресте он яростно отбивался и во время следствия вел себя высокомерно, но после того, как его приговорили к смертной казни, он сразу сник.

Виктория была в безутешном горе.

— Только подумайте, Альберт, — возмущалась она, — меня так ненавидят, что готовы убить.

— Он сумасшедший.

— Возможно, но он отважился на убийство, и я порой задумываюсь: неужели всегда будут находиться люди, которые жаждут моей смерти? Мне невыносима сама эта мысль. И тем не менее мне неприятно думать, что он из-за меня умрет.

— Он заслуживает казни.

— В любом случае я собираюсь просить, чтобы ему сохранили жизнь.

— У вас доброе сердце, — сказал Альберт, — я это знаю, но без острастки тут не обойтись.

— Совершенно верно. И все равно я собираюсь спросить у сэра Роберта, каким образом можно сохранить ему жизнь.

Сэр Роберт ответил, что королевская прерогатива о помиловании может быть применена только с согласия правительства, и, поскольку королева так настаивает, ее просьба будет обязательно рассмотрена.

В результате смертный приговор Джону Фрэнсису был заменен пожизненной каторгой.

Альберт впоследствии заметил, что, будь Джон Фрэнсис повешен, как он того вполне заслуживал, Джону Уильяму Бину и в голову бы не пришло последовать его примеру. Всего четырех футов росту, горбун Бин был легко опознаваем.

С тех пор как Фрэнсис пытался убить ее, королева приобрела еще большую популярность, и, когда бы она ни выезжала, собирались толпы, чтобы ее поприветствовать.

И вот когда она с Альбертом направлялась в часовню в Сент-Джеймсском дворце, упомянутый горбун направил вдруг на них пистолет. Шестнадцатилетний паренек по фамилии Дэссетт с помощью своего брата схватил горбуна и позвал полицейского. Полагая, что маленький Бин всего лишь ребенок, а схватившие его ненамного старше, полицейский решил, что мальчишки играют, и велел братьям отпустить уродца. Однако братья Дэссетт оставили пистолет Бина у себя и показали его другому полицейскому. Ни на минуту не усомнившись в том, что он держит в руках опасное оружие, и под предлогом того, что люди видели, как братья Дэссетт из него стреляли, а теперь только притворяются, что ни в чем не виноваты, полицейский уже собирался их арестовать, когда их дядя, приведший их посмотреть, как будет проезжать королева, поспешил к ним на выручку, и к тому времени нашлись свидетели, рассказавшие, что произошло на самом деле. В пистолете был обнаружен порох, и мальчишек Дэссетт похвалили, а на розыск горбуна, оказавшегося продавцом в аптеке, ушло не так уж много времени, и его живо арестовали.

Сэр Роберт, находившийся в Кембридже, услышав эту новость, поспешил в Лондон и явился в Букингемский дворец.

Когда королева вошла в залу, его охватило такое волнение, что на глаза навернулись слезы, а голос отказался повиноваться.

Королеву глубоко тронуло, что, обычно холодный и педантичный, сэр Роберт так близко к сердцу принял случившееся, и с того момента последние признаки неприязни, которую она испытывала к нему, исчезли.

— Мой дорогой сэр Роберт, — вскричала она, — мы снова спасены!

— Мэм, — срывающимся голосом ответил сэр Роберт, — должен просить вас извинить меня. В данный момент…

— Мы с Альбертом все понимаем, — тепло сказала королева.

Хотя и с некоторым усилием, сэр Роберт вернулся к своей обычной манере поведения. Закон должен быть жестче, сказал он, иначе покушениям не будет конца. Тем более что каждое из них сопровождается шумихой в газетах, а для многих неустойчивых людей соблазн увидеть в заголовках свое имя зачастую оказывается непреодолимым.

Сэр Роберт никогда не откладывал в долгий ящик то, что собирался сделать. Уже через несколько дней в парламенте был принят билль, согласно которому любая попытка покушения на жизнь суверена наказывалась семью годами ссылки в колонию или тремя годами тюрьмы, причем арестант подвергался порке, в некоторых случаях публичной.

Бина приговорили к полутора годам тюремного заключения.

«Это, — сказал сэр Роберт, — отучит людей от мысли, будто пальнуть по королеве — своего рода развлечение».

То было лето, наполненное событиями: два покушения на ее жизнь, предстоящий отъезд Лецен и уйма гостей, которых надо было принять. Дядя королевы, Менсдорф, приехал с континента еще в июне и успел стать свидетелем покушения Фрэнсиса; он как раз сидел в карете позади королевы и Альберта. Короткий визит нанесли дядя Леопольд и тетя Луиза, вслед за ними в июле должен был приехать брат Альберта Эрнест со своей женой.

Вдобавок ко всему произошли изменения в отношениях с близкими ей людьми. Во-первых, Лецен готовилась к отъезду.

— К концу жизни, — грустно сказала она, — набирается столько вещей!

Все подарки королевы — а с годами их набралось довольно много — она увезет и будет хранить до самой смерти. Без лишних слов обе понимали, что это расставание навсегда.

Во-вторых, под влиянием Альберта изменились ее отношения с премьер-министром. Да и на самого мужа она полагалась все больше и больше. Теперь она все с ним спокойно обсуждала, и никаких вспышек с ее стороны почти не было, а если они и случались, так только по пустякам, и уже через минуту они с Альбертом могли только посмеяться над ними и тут же забыть.

Альберт устроил основательную проверку в детских и отстранил от воспитания детей нескольких нянь, которых считал несведущими или грубыми. Во главе детских была поставлена Сара Спенсер Литлтон, очаровательная и деловитая женщина, и принц вскоре убедился в правильности своего выбора. Позже он рассмотрит, как ведется хозяйство двора, но только после отъезда Лецен, ибо теперь, когда он добился своего, ему не хотелось быть с ней слишком жестоким. Он лишь желал, чтобы она без лишнего шума уехала, а уж тогда он начнет самым серьезным образом проводить свои реформы.

Приезд брата очень обрадовал Альберта. Они с Викторией повезли новобрачных в Клермонт, хотя Виктория надеялась, что Эрнест предпочтет веселье Лондона. Впрочем, в любом случае их присутствие послужило предлогом для того, чтобы устроить два-три бала.

Единственное, что ее огорчало и даже несколько задело, так это печаль, в которую впал муж после отъезда брата. Разумеется, она понимала, что он любит Эрнеста — спутника своих детских и юношеских лет и не может радоваться его отъезду, но ведь теперь у него была она.

Семейство Кембриджей с самого начала было настроено против Альберта, и Виктория по этой причине рассорилась с ними. Родственники порой так утомляют. Взять хотя бы дядю Камберленда. Он никогда не довольствовался тем, что он король Ганновера, а постоянно осыпал племянницу упреками потому только, что ей якобы принадлежит то, что должно было принадлежать ему, — чистейший вздор, разумеется. В Англии не было закона, препятствующего восхождению женщин на престол, а дядя Вильгельм даже утверждал, что народ в душе предпочитает их мужчинам. «Матросам всегда приятнее сражаться за прекрасную даму!» Это были чуть ли не самые последние его слова. Однако дядя Камберленд рассуждал иначе. По сути, пока не было доказано, что Фрэнсис и Бин чуть ли не безумцы, они вполне могли быть агентами дяди Камберленда, потому что в ее юные годы он не раз замышлял против нее всякие гадости.

Что же касается Кембриджей, то она вовсе не предполагала, что они станут устраивать против нее всякие заговоры. Они бы на подобное не отважились. Но они-то хотели, чтобы она вышла замуж за Джорджа Кембриджа, полагая, что имеют на то все основания, поскольку когда-то Джордж Кембридж (пока родители его находились в Германии) жил с тетей Аделаидой и дядей Вильгельмом, и они пытались свести Джорджа и Викторию. Поскольку они были королем и королевой, могло показаться, что им этого нетрудно добиться. Но, с улыбкой нежности подумала королева, я уже увидела Альберта.

Ох уж эти Кембриджи! Не могли, видно, обойтись без того, чтобы не вызывать у нее раздражения, на разные лады понося Альберта. Естественно, что, когда она услышала о скандале, связанном с Джорджем, она не могла не почувствовать легкого удовлетворения, хотя, разумеется, это и было нехорошо. Но они уж и впрямь слишком зазнавались.

Шептались, что дочь герцога Бофортского, леди Августа Сомерсет, беременна и что в последнее время она оказывала внимание Джорджу Кембриджу. Поскольку леди Августа была фрейлиной герцогини Кембриджской, Джордж мог встречаться с ней довольно часто, и, вполне вероятно, он и был виновником ее интересного положения.

Альберт, осуждавший любую форму нечистоплотности, поразился тому, что подобное может иметь место среди родни.

— Ваш двор, любовь моя, не отличается строгими нравами, — заметил он, любовно ее журя. — Я думаю, и здесь необходимы перемены.

— Разумеется, Альберт, — согласилась она.

— Вам надо пригласить герцогиню и дать ей понять, что леди Августа не может больше рассчитывать на наши приемы.

— А как же Джордж?

Альберт сказал, что с ее кузеном дело сложнее, но при данных обстоятельствах его тоже не следует принимать.

Кембриджи были в ярости. Герцогиня тут же поинтересовалась у королевы, почему это с ее сыном и камеристкой поступают подобным образом.

— Потому что те, кого это больше всего касается, узнают о том, что происходит вокруг, в последнюю очередь, — ответила королева.

— Я в совершенном неведении, на что намекает ваше величество.

— Тогда вам следует спросить вашего сына и… фрейлину. Принц и я не потерпим при дворе никакой распущенности. В прошлом ее было слишком много. А теперь мы решили принять против нее самые строгие меры, и они будут применимы ко всем без исключения.

— Это жестокая ошибка, — сказала герцогиня, но королева пожала плечами и стала обмахиваться веером.

Но герцогиня не собиралась прощать королеве оскорбления, особенно после того, как и ее сын Джордж, и леди Августа заверили ее, что обвинения ложны.

— Королева поступает с нами так, как она поступила с Флорой Гастингс, — сказала герцогиня. — Когда нужно отстаивать чью-то честь, молчать нельзя.

Новость просочилась в прессу — семейство Кембриджей позаботилось об этом. Немецкий муж королевы до того чист, говорилось в комментарии, что видит зло даже там, где его нет.

Лорд Мельбурн встревожился. Будучи сам закоренелым сплетником, он гораздо лучше Пиля сообразил, что в данном случае имеется в виду. Новое дело было словно эхо дела Флоры Гастингс, и все прекрасно знали его печальные последствия. Королева, разумеется, тоже знала, ибо ее потом долго преследовал образ невинно пострадавшей женщины. Произошли две попытки самоубийства, в некоторых частях страны люди выступали против невыносимых условий существования, народ голодал и уже открыто выражал свое недовольство, в Мидленде произошло восстание. Королева не могла позволить себе еще одного скандала, подобного скандалу с Флорой Гастингс, и лучшее, что можно было сделать, это чтобы Альберт, который якобы распустил эту сплетню, немедленно извинился перед Кембриджами и леди Августой.

Это очень трудно и унизительно, заявил Альберт, но, поскольку слух действительно оказался безосновательным, он согласился, что извинения не миновать.

И он его принес, но в довольно сдержанной форме. Королева надеялась, что этим все и закончится, однако по ночам ей стала сниться покойная Флора Гастингс: безмолвно стоя в изножье кровати, она смотрела на королеву долгим укоризненным взглядом.

Она рассказала об этих навязчивых снах Альберту и к тому же вспомнила памфлеты, распространявшиеся в то время разными злобными людьми. Один из них, особенно возмущавший королеву, был озаглавлен так: «Дело об убийстве, выдвинутое против Букингемского дворца».

— Это какой-то ужас! — Она вся дрожала от негодования. — Я не хочу повторения этого.

— Никакого повторения не будет, — успокоил ее принц. — Да, слухи оказались безосновательны, но нравственность при дворе должна быть высокой. Мы, любовь моя, должны ее поддерживать.

Виктория согласилась с его словами, а Кембриджи, как только представлялась возможность, продолжали поносить Альберта.

Наступил сентябрь — месяц, когда Лецен должна была уехать. Альберт прекрасно сознавал, какое напряжение принесут с собой эти последние недели, а потому решил, что они с королевой немного отдохнут. Перемена обстановки пойдет королеве на пользу. Детишек можно было оставить под присмотром Лецен, которая все еще заведовала детской.

— Это будет Клермонт? — спросила королева.

— О нет, — ответил Альберт, — гораздо дальше. Я слышал, Шотландия очень красива.

Шотландия! Королева никогда не думала забираться так далеко, но предложение, как она выразилась, было весьма заманчивым, а поскольку этого хотелось Альберту, они туда и отправились.

Поездка вышла на удивление удачной. Подданные ее величества на севере были очень рады, что она посетила их страну. Эдинбург привел ее в восхищение.

— Необыкновенный город! — воскликнула королева.

А узкие лесистые горные долины и заросшие вереском холмы привели в восхищение принца. Он сказал, что они напомнили ему о доме. Это было самым большим комплиментом, которым он мог их одарить.

Королева нашла пейзаж подлинно величественным и решила, что эту часть своего королевства она осмотрит внимательней.

Для нее же было радостью находиться с Альбертом, который показал себя прекрасным спутником. Он не всегда бывал серьезен, иногда любил и посмеяться. Например, когда лорд Киннул, принимая их в своем загородном доме, хотел показать им красоты своего поместья, а сам оступился и покатился кувырком по склону, покрытому травой. Встав, он чуть было не полетел с другого склона, но Альберт успел его вовремя подхватить. Виктория поймала взгляд Альберта, и они улыбнулись друг другу, а поскольку лорд Киннул от падения нисколько не пострадал, все обратили в шутку. Оставшись наедине, они не могли не вспомнить этот случай и, как королева сообщала об этом в письме дяде Леопольду, «чуть не умерли от смеха».

Из Дэлкита они поехали в Перт, «исключительно красиво расположенный на реке Тей», писала королева, оттуда во дворец Скон, «прекрасный, но довольно мрачный». Затем уж в Дункелд и на Северное нагорье.

Ах, эти прекрасные, прекрасные горы! Она навсегда запомнит, как впервые увидела их, и полюбит их навсегда. А что особенно восхитило ее, так это лагерные стоянки шотландских горцев, которые собрались, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение. Славные люди, в своих клетчатых юбках, с щитами и мечами. Такие романтичные. Ну и отличная же была идея отправиться в Шотландию! Ей никогда не отблагодарить Альберта за то, что он привез ее сюда. В Дункелде лорд Бредэлбейн в честь королевского визита вывел своих вооруженных людей вместе с батальоном 92-го полка шотландских горцев.

Поразительное зрелище! Она пришла в восторг. Когда она не думала о бедной Лецен, собирающей во дворце свои вещи и готовящейся к отъезду, она казалась самой себе счастливой.

Какая же это была удивительная ночь! Из окна спальни, насколько хватал глаз, виднелись ярко пылавшие костры; горцы при свете факелов танцевали свои воинственные танцы, волынщики исполняли странную возбуждающую музыку.

— Я влюбилась в Шотландию! — с чувством воскликнула она.

Она была в восторге, что открыла для себя это красивое королевство, но другое открытие, которое она сделала в путешествии, было далеко не таким приятным.

Она снова забеременела.

Лецен молча сидела в своей комнате. Вот и конец всему. Завтра она покидает дворец, а это означает, что из жизни Виктории она уйдет навсегда.

Год назад такое показалось бы совершенно невозможным. Как быстро может измениться жизнь!

Теперь она видела, где допустила ошибку. Ей не следовало даже пытаться вбить клин между мужем и женой. Ей бы следовало знать, что королева будет преданнейшей из жен. Но теперь уже слишком поздно. Ей придется начинать новую жизнь. Там, куда она уезжала, ее ждут дети брата. Возможно, и они станут ей так же близки, как стала близка Виктория. Но не будет больше никого, кто значил бы для нее столько, сколько значила королева.

Она уже начинала философствовать. Она старела. Ее время прошло.

Ее преданность дражайшему дитяти была бескорыстной, и она могла не кривя душой сказать, что ничего так не хотела, как счастья Виктории.

Альберт ей никогда не нравился. Он был строгий, серьезный и благонравный; он не мог по-настоящему наслаждаться жизнью, потому что всегда стремился исполнить свой долг и подспудно считал, что в любом наслаждении есть что-то греховное. Он сформирует ее по-своему. Она изменится.

«Пора ехать», — сказала себе Лецен.

Сегодня она в последний раз увидит королеву. Спокойно простится, никаких эмоций! А завтра с утра пораньше тихонько уедет. Ей не хотелось расстраивать Викторию и изнурять ее долгими слезами.

Лецен уехала.

А королева все-таки не могла не расстроиться. Ведь столько лет они вместе! Она не могла вспомнить дня в своей жизни, когда бы с нею не было Лецен.

Однако она почувствовала и некоторого рода облегчение. Последние месяцы были слишком напряженными. И Альберт наконец вздохнет спокойно — он так этого добивался. Во всем, что было не так, он винил Лецен; и правда, он заставил Викторию увидеть баронессу в ином свете, не похожем на тот, к которому она успела привыкнуть.

Да и лучше, что она уехала. Больше всего Лецен хотела, чтобы Виктория была счастлива — точно так же, как она сама от души надеялась, что Лецен найдет покой и счастье среди своих родных.

Конец долгого ожидания — всегда благословенное время, и ей захотелось вновь ощутить дух былого, каким оно было тогда, а не как виделось сейчас, и лучше всего было сделать это, почитав свои старые дневники.

Читая, она то и дело краснела. Неужто она и впрямь испытывала к лорду Мельбурну такие чувства?

Она писала о нем так, как будто они были возлюбленными. Бездумная пора! Право же, все это как-то неестественно. Вряд ли ее можно было назвать счастливой.

Однако, читая дневники, она поняла, как довольна она своей нынешней жизнью.

— Слава тебе, Господи! — сказала она вслух. — Альберт научил меня тому, что такое настоящее счастье.