Ее тысяча лиц

Глава первая

24 апреля 2003 года

Треверберг

Опознание — стандартная процедура, только вот никто не объяснял, как его проводить, если у жертвы нет лица. В группе единого мнения на сей счет не сложилось, но Грин заявил, что ему нужно посмотреть на реакцию родственников, поэтому процедуру провести следует. К тому же согласно законодательству Треверберга, а дело Перо относилось к этой юрисдикции, демонстрация тела ближайшим родственникам является обязательной. Помимо лица есть другие способы идентификации: родовые пятна, родинки. У Анны такие были. Поэтому даже у самого Кристиана Бальмона возражений, по крайней мере при телефонном разговоре, не возникло.

Адарель не считала себя вправе спорить с начальством, хотя лично она не видела смысла в подобном издевательстве над вдовцом. И что, что они давно развелись? Разве это важно? А дочь? Ей всего четырнадцать, зачем мучить и ее тоже? Но Розенберг смолчала и тогда, когда доктор Карлин предложил именно ей побыть рядом с родственниками первой жертвы, посмотреть на них, поговорить с ними и по возможности проверить гипотезу, замешаны они или нет.

Преодолев бюрократические проволочки, Грин заставил прилететь в Треверберг бывшего мужа Анны Перо доктора Кристиана Бальмона с дочерью Жаклин. Готье Карно, ассистент Анны, подтвердил, что приедет, но пока в Треверберге не появился. Причем Готье не понравился Аде даже на фотографии. Слишком сладкий. Как будто он работал не с психологом, а со звездой.

Интересно, они спали? Секс — отличный мотив. Убийства на сексуальной почве на протяжении веков стабильно держатся в топе. Либо не дала, либо дала другому, либо дала не так, как он хочет, либо опустила — нанесла неизгладимую травму, которую можно сшить только кровавыми нитками.

Да точно, спали. Или он ее хотел. Иначе и быть не может. Молоденький сладенький мальчик рядом с властной и успешной женщиной, официально свободной. Что там у нее происходило помимо работы, следственной группе пока удалось установить не в полной мере.

Минувшие дни были потрачены на криминалистов, которые буквально утонули в работе по объединенным после экспертизы делам. Особенно после обнаружения тайной комнаты. Экспертиза показала, что комната действительно залита кровью Анны Перо. Место преступления установили. Только вот остальные пятна — это краска. Из примечательного — помимо крови и краски нашли хаотичные следы спермы. Кончал мужчина прямо на пол, на стол, потом вытирал, но не до конца. Это помещение не чистили и не мыли. Пользовались бумажными полотенцами. Только вот сперма не совпала с той, которую нашли во влагалище Анны Перо.

Грин не позволял делать далеко идущих выводов, направив все группу на проверку алиби и анализ всех улик. Сегодня утром детектив сообщил, что не уверен в достоверности алиби ни Бастиана Кеппела, ни Кристиана Бальмона, ни Готье Карно. Карлин заметил, что перечисленные лица не подходят под профиль, Грин спросил, где профиль, на этом дискуссия завершилась.

Потому что по прямой специализации продвинулись они слабо. Только общие психологические характеристики, которые разбились после открытия комнаты. Слишком уж контрастно место убийства по отношению к комнате, где Анну нашли. Идеальная педантичность и несдержанность с мастурбацией.

Причем, если бы осталась одна Перо, они бы отыскали объяснение. Но вторая жертва выбивалась. Во-первых, ее удушили, но другим способом. Во-вторых, ее изнасиловали, а у Перо был добровольный секс. То есть Перо знала убийцу, а Мелисса нет? Ну и наконец, скальп. Скальп — это не лицо. У волос другой смысл: это защита, выражение женственности в определенных культурах, жизненной силы — в других. Но не личность. Без волос ты лишаешься силы, но продолжаешь жить. Тебя понижают в статусе. Хотя куда уж ниже, если речь про стриптизершу с двойным дном?

Ада почти не спала ночью, пытаясь найти ответы на бесконечный список вопросов, который записала себе под диктовку Карлина. Безуспешно. Какая-то каша, как будто сумасшедший ребенок вылил на идеально стройную картину банку с краской. Десять банок с красками!

Девушка взглянула на себя в зеркало, поджала подведенные бесцветным блеском губы. Большие оленьи глаза смотрели уже без былой наивности. Правду ей говорили: неделя работы в паре с Карлином — это как три года на каторге. Но как же ей это нравилось! То, что руководитель не спускал с рук огрехи, заставлял думать, снова и снова направляя ее мысли по нужному пути. Думать — самое приятное, что может быть в этой жизни. Ну, почти.

Ада медленно выпустила весь воздух из легких, задержала дыхание, выпрямилась, потянулась, прогнувшись в спине. Вздохнула. Схватила с крючка пиджак, убедилась, что рубашка застегнута на все пуговички, кроме верхней, улыбнулась сама себе, отсчитывая секунды и убеждая, что она со всем справится. Усмехнулась, подумав о том, что ее страсть к французскому языку в детстве себя оправдает, ведь встретиться придется с настоящими французами. Интересно, какие они? На этой мысли Ада оборвала себя: не надо романтизировать встречу с членами семьи жертвы. Радуйся, что не ты им сообщала о трагедии. Вполне могли заставить именно тебя, ведь ты стажер.

Ада расправила плечи, вздернула подбородок, провела рукой по волосам, убирая челку от лба, вышла в коридор и тут же ошарашенно замерла. Она никогда не привыкнет к их встречам. Случайным или нет, не имеет значения. Важно только то, что этого человека она не хотела бы видеть никогда в жизни. Больше никогда.

Доктор Кор стоял у входа в секционную и курил. Курил, как всегда, сигариллы. До нее донесся знакомый вишнево-табачный аромат, возвращая в то время, которое она закрыла за миллионом замков, о котором старалась не вспоминать. Слишком контрастна была реальность с тем, как жилось тогда.

— Доктор Кор, — заговорила она будто бы против собственной воли.

— Здесь никого нет, — сообщил судмедэксперт, — можно не держать лица.

— Я и не держу, — вспыхнула Ада, чувствуя себя маленькой девочкой, которая опять что-то сделала не так. — Но если вы забыли базовый курс психологии, социальные маски — это норма. И сейчас я…

— Ада.

Темные стеклянные глаза эксперта встретились с ее взглядом точно того же оттенка. И мир снова рухнул. Кому и что она пыталась доказать, поступая на службу в полицию? Себе — что может работать наравне с мужчинами? Умершей, как только Аде исполнилось восемнадцать, матери — что она уже взрослая? Или вот этому человеку — что она самостоятельна? В чем самостоятельность идти по его стопам? Профайлинг — не судебная медицина, да, но недалеко ушла, согласитесь.

— Извините, я…

Она хотела сказать очередную резкость, колкость, но в его глазах промелькнуло новое выражение, расшифровать которое не удалось. Этот не особо красивый, но статный, будто подсвеченный изнутри опытом и — она была уверена в этом — чувствами мужчина просто смотрел ей в глаза, слегка изогнув густую бровь. А она распадалась на части, даже не подозревая, как ей все это время было тяжело.

— Ты имеешь полное право меня ненавидеть, дочка, — чуть слышно проговорил он, и на обращении Ада дернулась, будто он ее ударил. Но не отошла. — Но не надо делать вид, что мы чужие люди.

— А мы чужие, — борясь с выступившими слезами, заговорила она. — Я была подростком, когда ты ушел. Ты все еще с ней? Или выбрал еще кого-нибудь? Помоложе?

Злые слова срывались с губ сами собой, Адарель практически их не контролировала. На удивление, стало чуточку легче.

— Нет, — он почему-то улыбнулся, — мы вместе.

Ада фыркнула.

— Удивительное дело.

— Мы с твоей мамой прожили пятнадцать лет без любви. Не знаю, любила ли ты когда-то, знаешь ли, что это такое. Но ты исследуешь убийц, а они часто убивают из любви или из-за любви. Может быть, позже ты меня поймешь.

— Мать умерла от тоски.

— Твоя мать умерла от рака печени, — с неожиданной резкостью ответил Даниэль.

На глаза навернулись слезы, Ада быстро заморгала. Нельзя, чтобы ее увидели такой. Нельзя!

— Прости. — Он поднял руку, чтобы коснуться ее плеча, но не решился. — Ты сама заговорила про маски. Я прошу лишь не снимать маску на работе. Ты себя выдаешь. Это может вызвать вопросы и навредить тебе.

— Как будто ты обо мне заботишься, — фыркнула она, сделав шаг в сторону.

Кор сбросил пепел в пепельницу и грустно покачал головой.

— Мне уже не нужно никому ничего доказывать, я здесь работаю больше двадцати лет. А ты в начале пути. Смотрят на все. И каждый раз, когда ты напрягаешься в моем присутствии, это замечает Грин. И точно — Карлин.

— Ой, да ладно…

— Не ладно, — оборвал Даниэль. — Поверь мне, оба обратили внимание на твое поведение. Тебе это нужно? Чтобы интересовались твоими отношениями со мной? Или ты все-таки хочешь, чтобы, глядя на тебя, они видели не обиженную девчонку, а перспективного специалиста?

Ада вспомнила озабоченный взгляд Карлина, вспомнила, как Грин следил за ней своими немигающими синими глазами, и поняла, что отец прав. И от этого стало жутко обидно. Буквально до слез. Снова. Зажмурившись, она медленно выдохнула.

— Ладно. Но мы не друзья. И я тебя не простила.

— Как знаешь.

Он больше ничего не сказал, развернулся и ровным шагом направился внутрь, чтобы приготовить Перо к последней встрече с семьей. А Адарель вдруг подумала, что, наверное, ему больно и страшно видеть в ее глазах только неприятие. Наверное, это она запуталась в своих масках, выстраивая границы, которые никогда не были нужны. А у него все просто: эту не люблю, ту люблю. И как он ей братика или сестричку не заделал? Так легко было бы свалить разрыв семьи на чужого ребенка. А не получалось.

Впрочем, Ада не понимала, чем эта выскочка Грант лучше ее матери. Не понимала! Она даже не красива.

В чувства ее привел телефонный звонок. Сообщили о приезде Кристиана и Жаклин Бальмон. Ада набрала воздуха в легкие, снова задержала дыхание, будто только так могла проветрить голову и выбить оттуда лишние переживания, потрясла руками, распрямила плечи и отправилась встречать.

Кристиан Бальмон поразил ее своим видом. От него веяло духом старой аристократии. Зрелый мужчина лет сорока — сорока пяти держался отстраненно. Идеально ровная спина, мягкая, но отчужденная забота о дочери — нескладном беловолосом подростке (явно осветляет и без того соломенные волосы) с пронзительными лазурными глазами. Девочка была бледной как смерть и худой как скелет. Большие наушники перекрывали половину головы. А месье Бальмон казался спокойным как удав. Только его холодные серо-стальные с бирюзой глаза внимательно ощупывали помещение.

— Здравствуйте, месье Бальмон, — заговорила Ада по-французски. — Меня зовут офицер Адарель Розенберг, я профайлер, работаю с доктором Марком Карлином. Спасибо, что прилетели в Треверберг! Сейчас я должна буду сопровождать вас на не очень приятную процедуру, но, к сожалению, регламентированную законом и необходимую. После этого с вами и мадемуазель Жаклин хочет поговорить руководитель следственной группы детектив Аксель Грин.

Бальмон выслушал эту тираду, произнесенную на одном дыхании, спокойно, даже не пытаясь вставить слово. Эта выдержка Аду восхитила. И ее тут же укололо чувство вины. И стыд. О, стыд! Она должна была остановиться после приветствия и дать ему возможность ответить!

Она всегда тараторит, когда волнуется. Непозволительно. Да-да, она еще только стажер, но уже закончила академию и должна вести себя соответствующе и не позорить Карлина. Не позорить наставника, альма-матер и… отца.

Ада улыбнулась, маскируя за улыбкой смущение. Прохладные глаза бывшего мужа Анны Перо наконец остановились на ее лице, и девушка замерла, пойманная в капкан его сдержанного обаяния. Он старше ее почти в два раза, но почему-то эта разница совсем не чувствовалась. Зато ощущалось другое. Этот мужчина пожил жизнь и точно знает, чего хочет. Знает, как добиться желаемого и что потом с ним делать.

Ада с трудом перевела дыхание, думая, какого черта Перо развелась с таким шикарным мужчиной, и, развернувшись, пошла по коридорам управления, чувствуя меж лопаток пристальный взгляд француза.

— Пап, а можно я тоже пойду? Я хочу увидеть маму.

Голос Жаклин оказался неожиданно уверенным и спокойным. Как будто она под транквилизаторами. Ада остановилась и поймала озабоченный взгляд Бальмона.

— На лице маска, — качнувшись к нему, негромко заметила она.

— Ты не узнаешь ее, моя девочка.

Жаклин насупилась, но упрямо пошла вперед.

— Ну и пусть. Я имею право хотя бы взять ее за руку! В последний раз.

Ее голос упал до шепота. Ада догнала девочку, но не решилась коснуться ее плеча, прекрасно зная, что не имеет права на фамильярность даже с подростком. За ней наблюдает Бальмон.

— Офицер Розенберг, — негромко позвал Кристиан. — Я считаю, что Жаклин имеет право принимать подобные решения самостоятельно.

— Со стороны полиции препон не будет, месье.

До секционной они дошли в молчании. Молчали даже в лифте, где Ада встала лицом к дверям, чтобы не выдавать себя бессмысленными изучающими взглядами. Мог ли этот мужчина быть причастен к смерти жены? В дочери он вроде не чает души. По меньшей мере его жесты, тембр голоса и даже выражение глаз и лица, когда он обращался к Жаклин, свидетельствовали о глубокой привязанности. Тот, кто любит детей, может ли убивать?

Да. Конечно да. Человек может любить что удобно. И убивать, любя, из любви и во имя любви. Кого мы пытаемся удивить в двадцать первом веке?

Ада проводила их в специальную комнату, созданную как раз для опознаний. Здесь был диван, небольшой столик с напитками, салфетками, нашатырным спиртом и нюхательными солями — словом, всем, что может понадобиться в столь щекотливой ситуации.

Жаклин скинула с белобрысой головы наушники. Плеер она не выключала, но никаких звуков не было. Значит, все это время она просто пряталась за наушниками, как за маской. Чтобы ее не трогали. Чтобы она могла сама выходить к миру в тот момент, когда посчитает это необходимым. Как это по-подростковому. Ада удержалась от улыбки. Она понимала эту девчонку: сама росла с музыкой в ушах, особенно когда ушел отец.

Кстати, вот и он. Доктор Кор вошел в комнату и обвел их внимательным взглядом. Холодный профессионал. Только его холод был родным и знакомым, Ада точно знала, что он добрый и заботливый. А вот ответный холод Бальмона пробирал до костей.

— Здравствуйте, — спокойно произнес Кор по-французски. Ада замерла. Она не знала, что отец говорит на этом языке. Или просто вытеснила это за ненадобностью? — Меня зовут доктор Даниэль Кор. Руководитель отдела судебной экспертизы.

— Кристиан Бальмон. Это Жаклин. Вы можете все говорить при ней.

Кор посмотрел на девчонку и неожиданно улыбнулся ей. С лица подростка схлынуло напряжение — она ответила на улыбку так искренне, что сердце Ады уколола ревность. Ей самой отец вот так не улыбался очень давно.

— Мы провели ДНК-экспертизу и подтвердили личность. Но известны случаи, когда тесты лгали и уводили следствие не туда. У нас есть фотографии лица жертвы…

Это слово прозвучало резко, Жаклин сжалась, и Бальмон, положив ей руку на плечо, притянул к себе. Но тут же кивнул Даниэлю, мол, продолжайте, господин эксперт, давайте быстрее закончим с этим дерьмом. Конечно, последнее слово дорисовало воображение Ады. Ей почему-то показалось, что он бы мог сказать именно так — резко, неаристократично.

— У Анны есть… — Кристиан осекся, и Адарель впервые заметила выражение живой и острой боли на его холеном лице. И в глазах. — …было несколько приметных родинок. На шее справа, на левой лопатке и на пояснице.

Кор кивнул. А дальше закрутилась обычная процедура. Родинки нашли, Кристиан подтвердил. На фото лица, растянутого на маске, смотрел долго и в одиночестве, не позволив возмущенной Жаклин заглянуть ему через плечо. Тоже кивнул. Жаклин попросила разрешения и взяла мать за руку. А потом расплакалась — беззвучно и так горько, что Ада почувствовала, как на глаза наворачиваются непрошеные слезы.

Кор сказал, что подготовит протокол, поблагодарил, и они смогли выйти в помещение перед секционной. Кристиан жестом показал, что нужно время, и, прижимая дочь к себе, медленно опустился на диван, глядя поверх ее головы в одну точку.

— Мне очень жаль, — зачем-то сказала Ада.

Холодные глаза Кристиана скользнули по ее лицу безо всякого интереса.

— Мне тоже.

Глава вторая

Дилан Оуэн прислал все найденные по Перо данные на электронную почту детектива. Айтишнику не удалось отыскать сведения из медицинской карты Анны в достаточном для выводов объеме, но разрозненные документы обнаружились. Помимо медицинских выкладок Дилан собрал все, что смог вытащить из открытых источников, по биографии известного психотерапевта. Нехитрая математика снова показала, что Анна Перо родила дочь чуть меньше чем через девять месяцев после переезда в Марсель. Откуда она переезжала, общественности неизвестно.

Аксель боролся с чувством разочарования, потому что ничего нового Дилан ему не открыл, лишь подтвердил уже существующие гипотезы.

Лорел Эмери получила разрешение на командировку и улетела во Францию два дня назад. Пока журналистка не прислала ничего, если исключить пошлые сообщения, на которые Грин, сосредоточенный на деле, не отвечал.

На него свалилось два разных расследования. И эти несколько дней вся команда занималась классической работой — повторным опросом всех свидетелей, включая Бастиана Кеппела, которого детектив вызвал на допрос, параллельно поручив Дилану перепроверить его алиби — на всякий случай. Бастиан держался с любопытной уверенностью, которая сбивала пару-тройку лет с его холеного, но уже подуставшего лица. Ничего нового он не сказал, несмотря на разнообразные техники допроса, направленные на выявление лжи. Аксель говорил с ним сам, потом просил Карлина. Безрезультатно. Допрашиваемый держался с поразительной вежливостью, даже предложил вместе поехать в особняк. Сетовал на глупое вложение: после обнаружения комнаты кошмаров приличным людям его теперь не сдать. Свидетель казался настолько чистеньким, что Грин не верил ни единому слову. Но нащупать рычаг давления пока не мог.

По делу Перо на данный момент стало известно следующее: Анна бывала в Треверберге не реже раза в квартал. Приезжала на неделю-две, читала лекции в университете. Жила обычно в одном из бутик-отелей мисс Рихтер, разбросанных по Ночному и Деловому кварталам. Предпочтение отдавала Ночному, где проводила все свободное время. Раз в год арендовала один из особняков у фирмы Кеппела. Обычно это происходило во время проведения официальных мероприятий. В этом году планировались конференция и открытие филиала. Анна приехала почти за две недели до назначенной даты, чтобы успеть все подготовить. Ни в какие истории она не попадала. Обычная деловая женщина, которая прилично зарабатывает и любит хорошо отдохнуть.

Что касается второй жертвы, Мелиссы Мюррей, то информации пока что было еще меньше, но Грин ждал предварительную сводку о ней с минуты на минуту. Она моложе, никогда не уезжала из Треверберга. Вела двойную жизнь, по ночам танцуя в ночных клубах, а днем работая в социальной службе помощником юриста по защите малообеспеченных семей. Полиция опросила коллег — никто не знал про танцы, а в клубе никто не знал про дневную активность.

Клуб принадлежал Теодоре Рихтер. Узнав про это, Аксель вдруг подумал, что был бы не против пересечься с синеглазой снежной королевой, но мысль вылетела из головы, не успев там закрепиться, ее в два счета вытеснили рабочие заботы.

Из общего в двух делах только асфиксия и клинок в сердце. Разные социальные группы, разные доходы, разная география, разный рисунок убийства. На первый взгляд это не мог быть один убийца. Если бы не.

Аксель запустил пальцы в волосы. За минувшую со стрижки неделю он почти привык к тому, что прическу не нужно собирать в хвост, но все еще тянулся к отсутствующим прядям, чтобы поправить их, запустить привычный алгоритм размышлений и концентрации. И злился сам на себя: наставил дурацких якорей, а теперь с боем входит в рабочий режим.

Что ж, с боем — это тоже хорошо. И злиться хорошо. Он сейчас был в ярости. И возможно, только эта живая, сокрушительная ярость позволяла ему держать себя в руках перед встречей, к которой он морально готовился все это время.

Взглянув на часы, Грин схватил с вешалки темно-синий пиджак, надел его, расправил, чтобы ничего нигде не топорщилось, закатал рукава до локтя и, подобрав папку с делом Перо, вышел из кабинета. Нужно было спуститься к допросным, встретиться с бывшим мужем своей бывшей возлюбленной и девочкой, которая вполне могла оказаться его биологической дочерью. Всегда оставалась вероятность, что там, на базе, Анна делила постель не только с ним, но Грин предпочитал держать эту мысль подальше.

Акселю было интересно: почувствует ли он хоть что-то? Помимо холодного профессионального любопытства, которое заставляло его задавать правильные вопросы и находить ответы.

— Привет, шеф.

Аксель резко развернулся и с удивлением посмотрел на Говарда Логана, который стоял в коридоре рядом с допросными. Дорожная сумка через плечо, волосы также неряшливо всклокочены, а на лице такая счастливая улыбка, будто он либо женился, либо выиграл в лотерею.

— Логан.

Мужчины обменялись рукопожатием.

— Я слышал, тут шикарное дело.

— Поэтому бросил курсы?

Говард расхохотался. Чего он такой довольный? Конечно, это уже не тот паренек, который пришел в управление и нарвался на самое кровавое дело последнего десятилетия. Прошло два года, Логан чуток возмужал. Только во взгляде появилось то самое ледяное спокойное выражение, которое свойственно криминалистам. Особенно тем криминалистам, которые работают с сериями.

— Взял там что-то типа академа. Артур написал письмо, в котором привел примерно десять причин, по которым я вам немедленно нужен.

Аксель улыбнулся.

— Окей, офицер. Ты в команде. Тресс и Карлин введут в курс дела. Располагайся.

— Так просто? — изобразил удивление Говард. — И… — Он протянул руку к собственным волосам.

Аксель пожал плечами, улыбнулся.

— Все меняется, господин бывший стажер. Увидимся через пару часов. Надеюсь, ты успеешь изучить материалы и подкинуть свеженьких дров в наши размышления. И да, у Карлина новая ученица.

Говард закатил глаза.

— Не в этом смысле, — рассмеялся Грин, чувствуя, что его отпускает. Что бы он там ни говорил, конкретно сейчас Аксель был рад возвращению Логана. Паренек мыслил нестандартно, обогащая команду.

В допросную Аксель вошел в отличном настроении. Кажется, стажер стал тем последним винтиком, которого не хватало для обретения душевного равновесия. Промелькнула мысль, что в таком состоянии он бы даже спокойно смог встретиться с Баррон и объяснить ей, почему не стоит его больше привлекать к лечению Энн. И даже смог бы снова посмотреть на Энн — без флера больных эмоций и ужаса. И чувства вины за то, что позволил себя ослепить. Он будто набрал силу, выстроил внутри непреодолимые для чужого влияния стены.

В начале месяца ему исполнилось тридцать пять. Прекрасный возраст, чтобы повзрослеть.

Дверь отворилась, пропуская Адарель в компании с худощавым мужчиной. Мужчина был выше Адарель, но чуть ниже детектива. Черные волосы щедро пересыпало солью седины, но лицо оставалось гладким и моложавым. А холодные серо-стальные глаза смотрели так, будто Кристиан Бальмон прошел через ад и вышел оттуда не просто живым, а победителем и все там заморозил.

Несложно было представить, как выглядел месье Бальмон в 1988 году. Убрать седину, вот эту вот сеточку усталых морщинок, чуть-чуть подогреть взгляд — и все, красавец с экрана. Впрочем, на артиста он похож не был. Напротив, Бальмон являлся тем человеком, кого так безуспешно пытаются играть плохие актеры. Явно из благородных: осанка выдавала мужчину с головой. А движения были плавными и мягкими, несмотря на то что увиденное в царстве Кора явно его потрясло.

— Месье Бальмон, — Ада неуместно коснулась плеча Кристиана, привлекая к себе внимание, тот резко повернул голову, — это детектив Аксель Грин, руководитель следственной группы. Детектив, это месье Кристиан Бальмон, бывший муж Анны Перо и ее партнер по бизнесу. Он соорганизатор конференции, которая начнется завтра, и совладелец сети центров психологической помощи, которые носят имя Перо.

— Почему Перо, а не Бальмон? — спросил Грин.

Кристиан перевел на него тяжелый взгляд и улыбнулся. Детектив протянул руку. Рукопожатие. Крепкое, но короткое.

— Спасибо, офицер Розенберг.

— Я побуду пока с Жаклин, — зачем-то сказала она, бросила на Кристиана слишком откровенный взгляд и, выйдя из комнаты, мягко закрыла за собой дверь.

— Мне нужно ответить на ваш вопрос?

По-английски Бальмон говорил хорошо, но с заметным французским акцентом.

— Да, — просто сказал Грин.

Стоит ли объяснять, почему это важно? Говорить про мотив, про то, что полиции способна помочь каждая фраза, каждая деталь? Эти аргументы давно набили оскомину. И сейчас, когда люди так любили криминальные истории, когда каждый год выходило по несколько весьма достоверных детективных фильмов, повторять одно и то же казалось глупым. Поэтому Аксель ограничился обыкновенным «да», инстинктивно определяя, что Бальмон все поймет.

Он слегка напоминал Грину Арнольда Нахмана, ученого, с которым пришлось познакомиться в прошлом году. Холодный. Вне времени и пространства. Собранный. Благородный. И что-то еще. И вот это «что-то еще» определяло всю личность мужчины.

— Потому что люди идут к врачу, а не к инвестору. Неважно, на чьи деньги построены центры, неважно, какие работы я когда-либо писал. Важно, кто ведет занятия, кто подбирает других врачей и психологов, кто каждый день находится на виду. Анна — душа этих центров. Да, она вырастила несколько десятков первоклассных специалистов, а сеть сохранит ее имя, но это не сможет ее заменить.

— Расскажите мне об Анне, пожалуйста. Какой она была?

Кристиан откинулся на спинку неудобного стула и посмотрел поверх детектива куда-то в стену, задумавшись.

— В последние несколько лет мы общались мало и только по работе. Она держалась со мной холодно и профессионально. Я не знаю, какой она стала. Но если отвечать на вопрос буквально, то я бы охарактеризовал ее так: стихия. Анна легко налаживала связи, погружалась в них с головой и так же легко выныривала. Ей доверяли люди. И это помогало строить бизнес.

Еще один бизнесмен.

Грин безошибочно понял две вещи: Кристиан не был инициатором развода и Кристиан до сих пор ее любил. Почему-то не удивляло. Где-то на подкорке Грин тоже ее любил.

— Когда вы расстались?

— Семь лет назад.

— Почему?

Ледяной взгляд мужчины метнулся к лицу Грина.

— Это важно? Подозреваемый номер один всегда муж? — Впервые в его голосе угрожающе прозвенела сталь.

— Именно, — спокойно откликнулся Грин. — Даже не представляете, насколько важно.

«От тебя она тоже ушла сама?»

Взгляд Бальмона потух. Мужчина рухнул в воспоминания и на несколько долгих мгновений отключился от реальности, вырывая из лап памяти то, что нужно было предъявить свету.

— Кто ее убил? — глухо спросил француз.

— Мы работаем над этим.

— Почему ее лицо…

— Срезали? Это мы и пытаемся понять, месье. Почему вы развелись?

— Вы ничего о ней не узнали, правда? — Кристиан будто обрел связь с самим собой и посмотрел Грину в глаза. — Вы не знали о том, что ее год не было в Марселе? Анну похитил ее собственный пациент и держал на яхте. Нашли ее чудом. Ее — да. Его — нет. Как вы считаете, после года в неволе с другим мужчиной можно ли вернуться к мужу как ни в чем не бывало и принять дочь? Или, может быть, продолжать жить дальше, не шарахаясь от каждого нового пациента? Или выйти из психиатрической клиники, где ты провел еще год, и восстановить все, что имел до того момента, когда твой пациент, человек, которого ты знаешь лучше собственного ребенка, оказался монстром?

Аксель глаз не отвел и ничем не показал, насколько его шокировали только что произнесенные слова. Он запомнил каждое слово, каждое движение глаз, выражение лица Кристиана, на котором отразилась ужасающей силы боль, отчаяние мужчины, который на смог защитить свою женщину — и поэтому ее потерял. Грин понимал: стоит проверить, убедиться, что это не ложь. И в то же мгновение оборвал сам себя: Бальмон не лгал. Скорее, даже преуменьшил то, что произошло на самом деле.

— У вас есть данные этого человека? — после паузы произнес детектив.

— Он явно сменил имя.

— Месье Бальмон…

— Прошло почти десять лет, детектив. Если бы он хотел ее убить сразу, то убил бы. Но он жил с ней год. На яхте. Заботился о ней как мог. А потом исчез. Ускользнул из рук египетской полиции в день, когда яхту собирались арестовать. Его след потерялся в дикой Африке. Возможно, там же потерялся и он сам.

— Кроме этого пациента был кто-то, кто мог желать Анне потерять лицо и раствориться в небытие?

— Половина специалистов Европы, — с удивительной грустью ответил Кристиан. — Анна была слишком яркой. Триггерила всех вокруг, пробуждая в них лучшее и худшее одновременно.

— Нам бы сузить круг подозреваемых, — усмехнулся Грин. — Пока понятно, что ее ненавидели женщины за то, что любили мужчины. Ненавидели коллеги за то, что она была успешной. Ненавидели мужчины, которым она отказывала. Она приезжала в Треверберг, отрывалась здесь, возвращалась обратно. Но убили ее здесь. Прекрасно зная, где она остановится. Более того, зная строение дома. Убили ее в тайной комнате, которую наши специалисты искали почти три дня. Но с домом связано еще несколько сотен человек, список которых мы формируем и проверяем.

Бальмон пожал плечами.

— Здесь я вам не помогу, детектив. Я ничего не понимаю в следственном деле.

— Вы психолог, месье Бальмон?

Снова улыбка.

— Был.

— А какие отношения у Анны были с Жаклин?

Стальные глаза впервые затуманились.

— Ровные. Холодные. Но Анна любила ее, как мать любит дочь.

— А где живет Жаклин?

— То у меня, то у Анны. Теперь, скорее всего, переедет ко мне.

— Я же могу с ней поговорить?

Лицо Кристиана ожесточилось.

— Она в шоке от увиденного.

— Возможно, она знает о матери больше, чем вы. В силу обстоятельств.

— Возможно. Но тогда вам стоит допросить и администратора Анны, Готье Карно.

Аксель кивнул.

— Всенепременно, — произнес он, опустив тот факт, что Карно старательно избегает встречи, а депортировать его из Франции невозможно. В ход шли манипуляции. — Где вы были вечером 15 апреля, месье Бальмон?

На холеном лице француза отразилось легкое недоумение. Мужчина задумался, как будто искал календарь.

— Вторник. Неделю назад.

— Скорее всего, я был в Тоскане, на своей вилле.

— Один? Кто-то видел вас? Есть подтверждение? Билет на самолет, например?

Кристиан покачал головой.

— Я люблю ездить на автомобиле. Есть чек с заправочной станции. Подойдет?

— Предоставьте криминалистам, пожалуйста, — безэмоционально ответил Грин. — Спасибо, что уделили время. Вы можете пока остаться в Треверберге?

Бальмон коснулся переносицы указательным пальцем и прикрыл глаза. Этот невинный жест выдал все: усталость, раздражение, боль. Но Грину было плевать, что чувствует этот совершенно чужой ему мужчина. Он сам понимал, что взял верный след.

— Если это необходимо…

— Управление оплатит отель.

— О, это лишнее. Хорошо, детектив. Сейчас позову Жаклин. Я могу идти?

Глава третья

Июль 1994 года

Париж

— Год, господин комиссар! Прошел год, а вы так ничего и не сделали, чтобы вернуть мою жену!

Взбешенный Кристиан Бальмон стоял посередине кабинета комиссара Франсуа Сильвена, который с июля прошлого года занимался расследованием бесследного исчезновения Анны Перо. Ну, как занимался… С точки зрения Кристиана полицейский отодвинул это бесперспективное дело куда подальше, злясь только, что оно лишь портит статистику.

— Мы установили, что ваша жена самостоятельно и без принуждения отправилась на…

— Да с чего вы это взяли? Боже…

Кристиан отвернулся. Хотелось говорить другими словами. А еще лучше — схватить этого ублюдка за грудки и пару раз приложить головой об стену. Но Бальмон привык решать все проблемы с помощью переговоров, даже если приходилось ждать или манипулировать. Комиссар был на хорошем счету. Поэтому в прошлом году, когда стало понятно, что Анна действительно пропала и не вернется сама, на дело назначили комиссара Сильвена. Тогда это решение казалось лучшим. Но сейчас обессиленный от бесконечного ожидания Бальмон так не думал.

— Ладно. Ей что-то внушили или ее шантажировали. Но люди видели, как она села на яхту, которая принадлежит сэру Энтони Хофману. Сам сэр Энтони про яхту ничего не знал. Мы выяснили, что ее ему подарили на пятидесятилетие за десять лет до исчезновения вашей жены. Дарение осуществлялось анонимно, по документам яхта была оформлена на благотворительный фонд, который действительно ее купил. У другого фонда. Все организации проверили, там все чисто. Фонды принимают в дар дорогие вещи, потом проводят аукционы. А Хофман — один из крупнейших меценатов. Ему часто говорят спасибо.

— Но за яхтой должны были следить, должны были ее обслуживать. Где его сын? Или еще хоть кто-то?

— У него нет детей, жены и родственников, круглый сирота. Месье Бальмон, я понимаю ваше нетерпение, но зачем вы заставляете меня повторять одно и то же в сотый раз? Владелец яхты не связан с вашей женой. Более того, саму яхту мы нашли. Там никого не было. Ее прибило к Сардинии. И вы это тоже прекрасно знаете!

Бальмон, уронив голову на руки, тяжело вздохнул. Он все это знал.

Некто забрал его жену, сменил яхту и растворился в Средиземном море. Не было никаких гарантий, что Анна жива. И какой бы сложной в личной жизни она ни была, Кристиан влюбился. Как мальчишка. С первого взгляда, с первой встречи там, в Каире. Он ехал, чтобы убедить перспективного и относительно недорогого для компании сотрудника выбрать их, а вместо этого потерял собственную независимость. И ни разу не пожалел. Даже когда они ссорились. Когда она упала в депрессию после рождения Жаклин, когда плакала в ванной и тихонько курила в вентиляцию, думая, что он ничего не замечает. Полюбил, несмотря на то, что ее сердце представляло собой открытую рану, о которой Анна не могла говорить и, кажется, даже думать.

А потом ее отняли.

Этот человек использовал вымышленное имя, чтобы записаться на прием.

Анна принимала в частном кабинете, чтобы не пугать своих пациентов масштабом клиники. Секретаря отпустила. Если верить свидетелям, этот человек увел ее из кабинета.

Почему-то Бальмон не допускал мысли о том, что жена сбежала. Как будто единственный вариант развития событий — похищение. Даже если весь мир кричит об обратном.

— Я не верю, что ее нет в живых, — негромко заговорил Кристиан, поднимая затуманенный взор на пожилого полицейского. — Надо ее найти.

— Она в международном розыске. В какой бы порт ни ступила, если эта страна поддерживает…

— Да знаю я, — прервал Бальмон. — А если эта страна не поддерживает международное право? Если им плевать на розыск?

— Тогда мы не узнаем ни о чем.

Кристиан встал, молча пожал комиссару руку, вышел из участка и посмотрел в мрачное пасмурное небо. Его ждала дочь, от которой он невольно отгородился, оглушенный пропажей жены. В этом деле не помогала полиция. Не помогала стайка частных детективов разных стран, которых он пустил по следу. Море сожрало все — все улики, зацепки. Никаких свидетелей, никакой надежды на то, что он увидит Анну живой. А так хотелось надеяться. Потому что он не был готов наконец подписать бумаги, которые ему уже пятый раз подсовывал адвокат. Прошел год. Есть основания, чтобы признать ее мертвой.

— Никогда, — сжав кулаки, прошептал Кристиан, кивнул водителю и устроился на заднем сиденье.

Нельзя сдаваться.

Июль 1993 года

(за год до описанных выше событий)

Готье смотрел на меня со всем вниманием юности, которое теряется со временем. Восторженность, наивность и преданность. Моя маленькая собачонка, настолько искренняя, что даже я смущалась, когда он слетал с катушек и начинал петь мне дифирамбы. Я наняла его и ни разу об этом не пожалела. Его слепая влюбленность в меня не мешала работе, а администратор он великолепный. Разруливал дела в центре Бальмона, помогал с личной практикой и молчал.

О боги, его самое главное достоинство в том, что он молчал. Я жаловалась Кристиану, что не могу найти психолога и супервизора для себя. Но я нашла Готье. И обрела в его лице так недостающую иногда жилетку.

— У вас остался последний на сегодня пациент, мадам Перо-Бальмон, — официально, но нежно проговорил Готье, глядя мне в глаза.

— Ты можешь идти.

— Я могу остаться, — возразил он. — Пациент придет через час. Могу помочь с делами или сделать что-нибудь еще.

Вспомнив, на какие безумства способна юность, я, кажется, покраснела. И он, заметив это, сделал псевдорешительный шаг вперед. Почему псевдо? Потому что одного моего слова хватит, чтобы он ушел. И эта абсолютная власть над ним утомляла. Я получила что хотела. И получала это каждый раз. Сейчас же состояние изменилось. Обожание Готье надоело. Я хотела отработать последнюю сессию с неизвестным мне пациентом — и поехать домой. Кристиан в командировке, Жаклин с няней. Я могу лечь в ванну, утонуть в пене и почитать что-нибудь незамысловатое.

Я нырнула в себя, и Готье, приученный к тому, что в подобной ситуации лучше скрыться, ушел. В этом кабинете, который я арендовала недалеко от побережья и подальше от центра города, было спокойно и тихо. Никто не мог ворваться с требованием срочно подписать какие-нибудь бумаги, никаких случайных пациентов и бюрократической возни. Там я — руководитель сети центров психологической помощи, здесь — просто психотерапевт.

Мне нравилось это чередование масок. Помогало откопать в себе что-то новое, глубокое. Особенное. Скрытое под налетом повседневности, но вытащенное на свет при смене обстоятельств. Мне нравилось за собой наблюдать. Наблюдать за тем, какой я могу стать, потакая своим желаниям или сдерживая их.

Час пролетел незаметно. Я читала статью Фрейда «О нарциссизме», делая пометки в блокноте, когда в дверь постучали. Статью пришлось отложить. Пара секунд на то, чтобы переключиться, натянуть на лицо личину аналитика.

— Войдите.

Я посмотрела в документы, чтобы вспомнить имя того, кто должен был сейчас войти. Фредерик Лурье. Карточка не была заполнена. Первое посещение. Установочная сессия, после которой они еще могут отказаться от терапии. Знакомство и контакт. Подойдет — не подойдет.

Дверь отворилась. Я не смотрела в ту сторону, как раз встала, чтобы перейти в свое кресло. Обернулась, только когда дверь с мягким щелчком закрылась. Открыла рот, чтобы поздороваться, и остолбенела.

Это был не Фредерик.

Мужчина склонил голову набок. Ставший таким знакомым за два года взгляд. Холодный и любопытный, как у ученого, который проводит опыты. Красивый. Волнующий. Сердце застучало в груди. Терапию он прервал в марте. Сказал, что все понял, что я ему очень помогла. Честно отходил завершающие десять сессий, честно заплатил. И исчез, оставив меня наедине с чувством потери, подпитанным мощнейшим эротизированным контрпереносом, с которым я боролась два года нашей работы.

Не было и дня, чтобы я не вспоминала о нем. Думала о нем даже в объятиях мужа. Или Готье. Или кого-то еще, с кем удавалось познакомиться на конференциях или в командировках. С кем-то, кто сначала должен был хотя бы отдаленно напоминать одного синеглазого мальца, с которым меня развела судьба, а потом — его. И теперь.

— Рад видеть вас, доктор.

— А вы любитель носить маски, — ответила я, изо всех сил стараясь не улыбаться. — Вы записались под чужим именем. Зачем?

— Хотел сделать сюрприз.

Так привычно он прошел в кабинет, сбросил с плеч пиджак, повесил его на вешалку, расправил плечи, коснулся чуть волнистых густых волос и сел на лежанку. Сел. Последние разы он ложился, а сейчас сел. Как будто мы все начинаем заново, как будто не было двух лет, как будто не он провел со мной более сотни часов, распадаясь на части, то плача, то крича, возвращаясь в собственную бездну, вспоминая каждую обиду, каждую частицу боли, которую ему нанес этот мир, той боли, которую он культивировал в себе. Пограничный, он то сваливался в психотическое состояние, то стабилизировался на уровне невротического, вполне функциональный, интегрированный в социум, успешный.

Уходил он стабильным.

И сейчас казался стабильным. Если бы не этот дьявольский блеск в глазах. Блеск, от которого по всему телу бегали мурашки. Чувства оглушили меня. Как будто я за рулем своего «Порше» и несусь по серпантину навстречу Атлантике. Я обожала ездить по северно-западной Франции, почти каждый отпуск проводила за рулем, погружаясь в скорость. У меня не отобрали права только благодаря заступничеству родственников Кристиана.

— Сюрприз удался, — глухо проговорила я, садясь.

Он бесцеремонно окинул меня взглядом, как будто имел на это полное право.

— Вижу. — Он кивнул на грудь.

Я покраснела, заметив, что соски проступают через кружевной бюстгальтер и ткань блузки. Бесцеремонно. Глупо. По-детски. Возбуждения я не ощущала, но чертово томление разлилось в теле. Еще во время терапии, заметив эту реакцию на него, я начала готовиться к каждой сессии, подбирая одежду так, чтобы не провоцировать.

Но кто же знал.

— Что вы хотите?

Мне показалось, что он сейчас встанет. Но нет. Он сидел. Сидел, закинув ногу на ногу и небрежно откинувшись на спинку кушетки. Медленно и изящно положил руку на спинку и поднял согнутые пальцы к виску, будто хотел упереть голову.

— У нас сессия.

— Вы хотите вернуться в терапию? Но пришли под другим именем.

— Доктор, вы же умная.

Его голос опустился до волнующего шепота, и я беспомощно огляделась в поисках пиджака или шали. Ничего не было. В такую жару глупо брать на работу вещи, в которых можно умереть от духоты. И тогда я сделала то, на что не имела права, — скрестила руки на груди, пряча ее. Пациент отметил этот жест удовлетворенной ухмылкой, которая на миг исказила его лицо.

— Я не умею читать мысли.

— А вот это ложь, моя дорогая Анна. — Его голос снова изменился, а взгляд стал жестче. — Умеете. И не раз это демонстрировали. Вы пробуждаете других людей, заставляете их вспомнить, зачем они живут, чего всегда хотели, о чем мечтали, заставляете их изменить свою жизнь и наконец заняться тем, что нравится. Вы и меня пробудили.

— И вы завершили терапию раньше срока, потому что…

— Потому что мне нужно было подумать, — переврал он. — Спокойно подумать вдали от тебя.

От этого неожиданного «ты» меня бросило в дрожь. Но я уже не могла ни закончить разговор, ни уйти. Он всегда действовал на меня магнетически, проникая так глубоко, что становилось непонятно, кто кого терапевтирует. Во многом благодаря ему я в свое время пустила Готье в свою постель. Потому что хотелось почувствовать это — получить немного пылкости, на которую был неспособен муж, слепого обожания, юности. К сожалению, Готье не был похож на другого юнца, память о котором до сих пор терзала мою душу, но я не пожалела о решении.

— И что вы решили?

Это не сессия. Я не могла с ним держать маску аналитика. Я сама распадалась. Оказалась совершенно неподготовленной к тому, что он припас и вываливал сейчас на меня. И ждала. Ждала, как будто только от его слов зависела вся жизнь.

Зависела. Какое сладкое слово. Какое правильное. В тот момент я не понимала, что оно полностью определит наши отношения. Эту созависимость, которая перечеркнет все. В тот момент я могла лишь смотреть ему в глаза, не подпуская лишних мыслей к сознанию. И просто вела себя как женщина, а не специалист.

Я устала все время держать маску, думать об этике и о границах, о муже, которого никогда не любила, о любовниках, которые не могли выжечь ни томление, ни тоску. О странном пациенте, который героически справлялся с собственными желаниями, хотя пару раз за год его самоконтроль давал сбой. Тогда, когда он попытался меня поцеловать, воодушевленный большой победой в бизнесе и благодарный. И потом — когда все-таки обнял меня. На той сессии, когда сообщил, что терапию закончит, он просто встал, взял меня за руку, заставил подняться вместе с ним и прижал к груди.

Руки сами собой опустились на подлокотники. Я вздернула подбородок, глядя прямо в глаза мужчине. Формально он уже не мой пациент.

— Я решил, что мне надоело считаться с чужими мнениями, Анна.

— Это не любовь! — зачем-то выпалила я, беспомощно наблюдая за тем, как он медленно поднимается с места.

В его пальцах блеснул шприц.

— Кто знает, что такое любовь? И зачем она нужна? — Он медленно подошел ко мне. — Больно не будет. Ты даже не уснешь.

— Что это?..

Я почувствовала укол в шею.

— Уже завтра ты сама поймешь, что это единственно правильный выход. А сейчас я не хочу тратить драгоценное время на споры. Не с тобой.

— Я не…

Язык перестал меня слушаться. Голову затянуло туманом, но я не уснула, как он и говорил. Я просто провалилась куда-то внутрь себя, осталась безучастным наблюдателем.

Он аккуратно вернул на шприц колпачок, положил его в карман. Достал несколько спиртовых салфеток. Протер софу, ручку двери с двух сторон. Взял перчатки. Методично исследовал стол, убедился, что я не успела сделать пометок о его настоящем имени, вернулся ко мне и бережно, но уверенно поднял с места. Меня окатил знакомый аромат.

Страшно не было. Я не чувствовала вообще ничего. Какой-то психотроп.

— Пошли, — услышала я его шепот. — В новую жизнь.

Глава четвертая

У него совсем не осталось времени на подготовку. Встать? Остаться сидеть? Делать вид, что ничего не происходит и это просто дежурный допрос? Да, наверное, это единственно верный путь. Мысли толкались в голове, не позволяя вытащить ни одну. О чем ему говорить с Жаклин? Что он увидит в ее глазах? Если верить датам, она точно его дочь. Или кого-то из сослуживцев с базы.

В чем можно быть уверенным, когда имеешь дело с такой женщиной, как Анна? И если он действительно биологический отец девочки, что, черт возьми, это изменит? Ну, кроме того, что он больше не будет считать, что дети ему не светят, после того как первая женщина, на которой он хотел жениться, тайно сделала аборт, а вторая, в которую он глубоко влюбился впервые за много лет, попыталась покончить с собой и мимоходом убила их ребенка. Зародыша. Но это был его зародыш!

А тут не просто живой человек. Этому человеку четырнадцать. Наверное, она омерзительно упряма, как мать, и расчетлива. А еще умеет смотреть широко и видеть много, умеет держать глаза открытыми, а сердце — спрятанным за тысячу замков. Что она могла взять от него? Цвет глаз и волос у них с Анной одинаковый. Черты лица? Зачем девчонке его черты лица? Что из характера, ну, помимо ослиного упрямства, о котором он уже упоминал и которое они с Перо делили пополам? Есть ли в ней хоть что-то от него?

Аксель запустил пальцы в короткие волосы, взъерошил их. Медленно выдохнул. Набрал воздуха в грудь и еще раз выдохнул. Разговор с Кристианом не оставил в душе ничего: ни ревности, ни боли, ни сожаления. Только смутную тревогу, как будто он задал не все вопросы, которые стоило задать. Как будто здесь есть что-то еще.

Да точно есть. Надо придирчиво проверить его алиби. И его, и Кеппела, и всех из бесконечного списка подозреваемых, кто теоретически мог знать устройство дома. Кто теоретически мог сделать это с Анной? Кто мог настолько двинуться головой, чтобы отрезать у другого человека лицо? Быть настолько уверен в себе, чтобы использовать скальпель и не повредить мышцы, как повредил бы любой неофит?

А что касается Жаклин? Грин не относил себя к тем людям, кому близки беспочвенные сомнения. Значит, надо превратить в уверенность предположение, кто она ему, и уже потом принимать решение.

Дверь отворилась, пропуская Адарель и хрупкую беловолосую девочку-подростка. Большие наушники спущены на плечи. Волосы выжжены краской. Они не пшеничные, как у матери, а платиново-белые, почти седые. На лице яркий макияж, черные стрелки. Никакого пирсинга, тату на первый взгляд тоже не обнаружилось. На девчонке свободный кашемировый свитер тончайшей работы, почти прозрачный, который открывает одно плечо, под ним двойной слой маек. Странная мода. Джинсы, кроссовки. Сумка через плечо. Ей не жарко? Кажется, что нет. Девчонка бледная и дрожит. Мерзлячка?

— Жаклин, милая, — обратилась к ней Ада, — это детектив Аксель Грин, он руководит расследованием. Он обязательно выяснит, что случилось с твоей мамой.

Грин бросил на стажерку гневный взгляд. Первое дело. Первые косяки. Никогда не обещай родственникам то, за что не можешь поручиться. Не обещай найти убийцу, установить правду, отомстить. Не говори фраз «он понесет заслуженное наказание», «я найду его». И уж точно не обещай за коллегу. Но это Адарель он выговорит потом.

Девчонка вскинула взгляд. Пронзительно-синий. По спине пробежали мурашки, но Аксель даже не улыбнулся. Он вежливо кивнул девочке и жестом показал, что она может сесть.

— Ты хочешь чай или кофе? Или что-нибудь перекусить? — по-французски спросил детектив, вызвав недоумение у Розенберг. Грин знал несколько языков, пришлось выучить в армии, но здесь не распространялся об этом.

— Хочу, — буркнула Жаклин. — Крепкий зеленый чай с молоком сможете найти, офицер?

У нее был такой мягкий выговор, будто росла девочка не в Марселе, а на севере. Парижский акцент без примеси средиземноморских оттенков. В Марселе говорили на смеси французского и каталонского, хлестко и горячо. Париж всегда был более размеренным.

— Найду, — улыбнулась Ада. Красивая улыбка. — Вам что-нибудь принести, детектив?

— Кофе, если можно. Спасибо.

Ада удалилась, оставив их наедине.

— Если что, я читала Гранже, — с ходу заявила Жаклин. — И знаю все ваши полицейские штучки.

— Просвети меня.

— Ну… — Она высвободила руку с длинными музыкальными пальцами почти такой же формы, как у него самого, но тоньше и миниатюрнее, с лукавым видом посмотрела ему в лицо, ни капли не тушуясь, и принялась загибать пальцы. — Вы скажете, что убийца близок к ней, потому что то, что он с ней сделал, слишком интимно. Потом предположите, что раз за ней так поухаживали, значит, ее любили. Я зальюсь слезами, потому что слушать такое о собственной матери, даже если она была последней стервой, не самое приятное испытание в четырнадцать. Мои слезы вам не понравятся, вы решите, что надо как-то утешить или, — она прищурилась, буквально вгрызаясь взглядом в его лицо, — напротив, сохраните вот такой же отчужденный вид, как сейчас. Это меня успокоит. Потом вы скажете, что я должна хорошо подумать и вспомнить, с кем общалась мать, не вела ли она себя странно в последнее время, может, кто-то ее расстроил, может, кто-то ей угрожал. Ну и дальше в том же духе. Получив на все вопросы ответ «нет», вы дадите свою визитку и попросите позвонить. А потом подумаете и попросите не уезжать из города.

— Туше. — наконец улыбнулся он, почему-то очарованный этой речью. — И что, на все вопросы действительно ответ будет «нет»?

Жаклин вдруг рассмеялась. Как-то зло и обреченно и вместе с тем весело. Это противоречие Грина насторожило, но ухватиться за него детектив не смог. Пока еще мало информации.

— Ну… — Девчонка положила руки на столешницу, а потом резко подняла их, стянула наушники с шеи и бросила на стол. Посмотрела на них так, будто те превратились в змею. Задумалась. — Если серьезно, моя мама была очень сложным человеком. И ее окружали сложные люди. Много-много людей. Вам надо поговорить с ее помощником, Готье. Милый парень! Он проводил с ней больше времени, чем я.

Грину совсем не понравилось, как она сказала о Карно. Совсем. Настолько, что захотелось притащить этого типа в участок и хорошенько потрясти. При мысли о том, что тридцатилетний мужик может быть небезразличен четырнадцатилетней девочке, его бросило в жар, но детектив привычно сдержался. Спрятал эмоции. Вряд ли Жаклин уловила, как изменился его настрой. А даже если уловила — предположить причину такой перемены состояния детектива она бы не смогла. Судя по всему, она ничего не знает о своем рождении.

— Сейчас я говорю с тобой.

— В последнее время она много работала. Ну, она всегда много работала. А еще я думала, что они с папой помирились.

— Почему ты так решила?

Кристиан говорил обратное: общались холодно и только по делу.

— Ну… Ну, типа, он начал у нас чаще появляться. И они перестали ссориться. В доме появились цветы и все такое.

Ох уж это подростковое «типа». Поиск слов-заменителей, когда словарного запаса не хватает. Жаклин не была похожа на человека, которому не хватает слов, скорее, она пыталась дать себе отсрочку, пару мгновений, чтобы сформулировать мысль. Или пыталась казаться глупее, чем есть на самом деле. Ее лазурные глаза остановились на его лице. Она изучала его с искренним вниманием девчонки, находящейся в двух шагах от того, чтобы обрести свою женственность и начать взрослеть. Четырнадцать — сложный возраст. Его усыновили в этот период. А через два года, не выдержав, он сбежал, подписал контракт и отправился в армию.

Что происходит у нее в голове? Как формировалась ее личность рядом с такими родителями? Если Кристиан не врет и Анна действительно отсутствовала год, как это повлияло на Жаклин?

Что в дочери есть от матери? Она тоже манипулятор? Социопатична? Она тоже бросается в каждую проблему с головой, ищет ответы на вопросы, которые вообще не следует задавать? Лет через пятнадцать она тоже разделит постель с молодым парнем? Хотелось бы верить, что жизненный сценарий Жаклин со своей матери не стянет. У нее есть отец, вроде стабильный и сильный.

— А кто-то помимо ассистента и твоего отца у вас в доме появлялся?

Девчонка передернула плечами.

— В доме нет. Наш дом — это закрытое пространство. Мама не любила посторонних.

Впервые за время разговора в уголках ее глаз блеснули слезы. Аксель не успел ничего сказать — дверь отворилась, пропуская Аду с напитками. На мгновение ему стало стыдно за то, что он собирался сделать, но стыд быстро уступил место мрачной решимости. Он ненавидел вопросы без ответов.

Ада поставила перед ними два бумажных стаканчика и ушла. Жаклин тут же вцепилась в свой, обхватила кромку губами, сделала осторожный глоток и сощурилась, как довольная кошка, которой перепало сливок.

— Отменно! — заявила она.

Грин следил за ней немигающим взглядом.

— Как ты думаешь, а кто хотел бы лишить твою маму лица?

Прежде чем ответить, она сделала еще несколько глотков. Бисеринки слез в уголках глаз никуда не делись. Девчонка держалась из последних сил. Но какой у него был выбор? Пожалеть ее и завалить дело? Его работа — опрашивать всех. Беспристрастно, даже жестко.

— Иногда мне казалось, что весь мир. Я думаю, она была несчастна.

— Почему ты так думаешь?

Девочка допила чай и бросила стаканчик на стол, раскрутив его подобно волчку. В глаза детективу она больше не смотрела.

— Она мне часто говорила одну вещь. Что если я кого-то полюблю, кем бы он ни был, какими бы разными мы ни были, если это любовь, если рядом с ним я чувствую себя счастливой, надо наплевать на все условности — и быть с ним.

Аксель пригубил кофе.

Стало грустно. Невыносимо грустно. Если бы Анна решилась и подошла к нему в том баре? Подошла вместо Лорел. Как бы он отреагировал? Как бы он отреагировал в том состоянии? После Энн. После дела Инквизитора. После смерти Сары. После всего того, что жизнь подкинула ему за минувшие десять лет. Дал бы он второй шанс женщине, которая однажды уже отказалась от него? Наверное, тогда — да. Сейчас — нет. Прошлое прошлому, тлену — смерть. Есть вещи, которых нельзя больше касаться ни при каких условиях.

Они поговорили еще несколько минут. Потом Жаклин встала. И вдруг обогнула стол и протянула ему руку. Грин поднялся вслед за ней. Ростом она точно пошла в мать — ему с трудом доставала до плеча. Ее ладонь была холодной и чуть влажной. Жаклин запрокинула голову и посмотрела ему прямо в глаза.

— Мне кажется, — доверительным шепотом начала она, не отнимая руки, — что если кто и в силах разобраться в этом, то только вы. Найдите убийцу, детектив. Пожалуйста. Я хочу знать, что он сидит в тюрьме.

— Сделаю все, что в моих силах.

Контакт прервался. Ее ладонь выскользнула из его, а рука безвольно повисла вдоль худощавого, по-юношески нескладного тела. В сердце что-то дрогнуло, захотелось защитить эту девочку, но детектив списал это на повышенную эмоциональность из-за предположения, что она — его дочь. Никакого инстинкта, просто психика и домыслы.

— Значит, я спокойна, — улыбнулась Жаклин сквозь слезы.

— Если придет что-то в голову, дай знать.

— Конечно, суровый тревербергский детектив.

Он протянул ей визитку.

— Звони, пиши в любое время.

Девочка картонку приняла. Придирчиво осмотрела.

— Окей, — просто сказала она. — Хотя я знаю, что несла полный бред, который вам ничем не поможет.

— Ну, почему, — подмигнул ей Грин. — Мы еще допросим Готье.

Жаклин рассмеялась. Вытерла нос, а потом глаза рукавом и вышла из допросной, оставив детектива наедине со своими мыслями и стаканчиком из-под чая. Который, скорее всего, сохранил немного слюны — достаточно для того, чтобы сделать анализ.

Развернувшись к столу, Грин выхватил из кармана перчатки, обтянул руки латексом и положил стаканчик в пластиковый пакет для вещдоков. Да, незаконно. Да, сомнительно. Да, он не должен делать ничего такого. Но. Он имеет право знать.

Уговаривать Кора на дополнительный анализ ДНК пришлось недолго. Хватило просто обозначить задачу. Судмедэксперт забрал два стаканчика, которые принес детектив, упаковал их, присвоил шифр, провел как «неизвестный» и отправил в лабораторию. Аксель следил за его действиями без эмоций.

После разговора с Жаклин осталось странное послевкусие.

В двадцать лет на мир и женщин смотришь иначе. Анна казалась ему богиней. Но сейчас, узнавая ее в ее близких, в интервью, в событиях, он начинал понимать, что фактически совсем не знал эту женщину, влюбившись в одну из бесчисленных масок. Ведь что между ними было на самом деле? Она им завладела. Его мыслями. Телом. Чувствами. Она заполнила собой все пустоты юношеской души, расколотой сиротством.

В кабинет он вернулся неторопливо, погруженный в свои мысли. Там его ждал Логан. Аксель молча закрыл за собой дверь и сел напротив паренька, игнорируя собственный стол. Их объединяло кровавое дело, отгораживаться дистанцией не хотелось. Поэтому Грин занял обычное место Карлина и посмотрел Говарду в глаза.

— Что? — спросил детектив.

— Ну, я дело изучил. И получил кое-какие новости. На теле Анны Перо есть одна странность. Ее помыли, но помыли небрежно. Не так, как обычно это делают. Просто очистили кожу и нанесли крем фирмы «Саваж-Трев». Редкая штучка, производится в Треверберге по старофранцузским рецептам. Марк сказал, что вы связывали это с Францией. Но мне кажется, что крем — это то, что надо исключить из картины преступления, чтобы понять отношения между Перо и убийцей.

— Продолжай.

— Сегодня принесли список дел Мелиссы Мюррей.

— Дел?

— Ну, она была кем-то типа юрисконсульта для бедных. В социальной службе. К ней обращались, когда не нашлось денег на юристов и адвокатов, а что-то делать надо. Так вот, она работала с тревербергским производителем этого крема. Вернее, против него.

— Не может быть совпадением.

— Не может.

— Когда узнал?

— Минуты две или три назад.

Аксель достал сигарету, закурил и глубоко задумался. Наконец-то расследование выходило на тот уровень, когда можно просто делать свою работу, а не ждать бесчисленных отчетов. Вот теперь есть над чем поломать голову.

— Завтра мероприятие Перо, — заговорил он. — Доеду-ка я до этого центра, повожу носом. Может, встречу кого, поговорю с кем. Посмотрю на них в естественной среде обитания.

— Я поеду завтра, — кивнул Говард. — Под подозрением все?

— Без исключения. Свяжись с Диланом, попроси его перевернуть сеть, но найти информацию об алиби Кристиана Бальмона. По его словам, он был в Тоскане в день убийства. На автомобиле. Чек с заправочной станции он предоставил. Чек получен в одиннадцать утра пятнадцатого апреля. До одиннадцати вечера он успел бы доехать до Треверберга.

— Будет сделано, шеф. Я вместо Тресса в команде, ты же понял?

Аксель передернул плечами.

— Не возражаю. Руководить отделом и вести расследование — непосильная задачка. Особенно для криминалиста. Все твое внимание вместо его отрывочного меня устроит.

Логан рассмеялся.

Глава пятая

Приглушенный надрывный храп — это не то, что она рассчитывала услышать вместо будильника. Теодора резко открыла глаза и повернула голову. Поморщилась от удушливого запаха алкоголя и чего-то еще, пряного, сладкого, ужасного, как болото. Мужчина пробормотал что-то во сне и перевернулся, по-хозяйски положив руку поперек ее хрупкого тела.

Она медленно выдохнула, привычно гася в себе желание устроить истерику. Теодора немного завидовала женщинам, которые могли себе позволить проявлять эмоции без фильтров. Что-то не нравится — ор и слезы. Что-то хочется — манипуляции и снова слезы. Она прогрызала себе дорогу в этом мире по-другому. И в такие моменты, как сейчас, чувствовала себя совершенно беспомощной. Как будто ее раздели и выставили напоказ.

Осторожно выбравшись из-под Самуэля Муна, который спал беспробудным алкогольным сном, она села на постели и запустила в волосы дрожащие пальцы. С этим надо заканчивать. Они договаривались, что он не будет приходить пьяным посреди ночи. Но он раз за разом открывал дверь своим ключом, залезал к ней в постель, будил раньше времени. Он клялся и божился, что измен больше не будет, что после того страшного года изменился и все переосмыслил, а длительное лечение пошло на пользу. Но, как только снова почувствовал вкус славы и денег, как только нашел себе новую ассистентку, которая умудрилась быстро выйти на выдающиеся результаты (и не только в плане приносимых доходов), все вернулось на круги своя.

Теодора все чаще и чаще задавала себе один простой вопрос: каким образом она умудрилась вляпаться в дерьмо по имени Самуэль Мун? Не было ни единой причины столько лет находиться рядом с ним и хранить ему верность. Сначала между ними существовали какие-то чувства. Он значительно старше, казался опытнее, казался настоящим принцем, подарком судьбы и, конечно же, совсем не заменял ей отца, с которым отношений толком не сложилось. Она вообще не думала, кого он ей заменял, но тянулась к нему. Полыхала в его объятиях то ли от гнева, то ли от ревности, то ли от страсти, то ли оттого, что Самуэль действительно был потрясающе умелым любовником.

Ее сгубила страсть? Его талант художника? Деловая хватка, которая совершенно не сочеталась с безалаберностью? Что подкупило ее настолько, что она позволила себе дать согласие на брак? И что внутри заставило медлить, откладывая как помолвку, так и свадьбу? Видимо, она не совсем пропащая, раз до сих пор не выскочила за него замуж. Видимо, сама себе дала шанс исправиться. Свернуть с ложного пути.

Она повернула голову и посмотрела ему в лицо. Ему под пятьдесят. Днем хорохорится, но косметологи уже не способны скрыть следы алкоголизма и прочих увеселений. Он стареет и горит. И тянет ее за собой. Неумолимо тянет ее за собой.

Сидя в темной спальне, она вдруг с долгожданной ясностью поняла, что это всё. Сегодня сменит замки, а потом вычеркнет его номер из записной книжки и навсегда избавится от мужчины, который на самом деле не принес в ее жизнь ничего, кроме тревог.

Тео опустила ноги на пол. Встала, потянулась и ушла в ванную готовиться к сложному дню.

Обычно ее день состоял из встреч, совещаний, стратегических сессий и вычитки бесконечных отчетов. Найти толковых управляющих на бизнесы было сложно. Даже обычного директора отеля пойди поищи, у всех прекрасные резюме, а когда доходит до настоящей работы — сыпятся, как песочные замки. Утонув в рутине, она старалась вникать только в те проекты, которые имели стратегическое значение.

Мероприятия Анны Перо относились к таковым. Пусть конференция и открытие центра превратились в мемориальное событие, подготовку с ее фирмы никто не снял. Кевин Мейсон проявлял себя отлично, но Рихтер не умела расслабляться и пускать дела на самотек.

На место она приехала к восьми утра. Самуэль так и не проснулся, Теодора решила, что в этом случае им вообще не о чем говорить и можно перейти в режим тотального игнора, и отправилась на работу. Пришлось провести больше времени у зеркала, маскируя круги под глазами и придавая себе привычный для общества вид идеальной бизнес-леди. Она уложила волосы крупными локонами, выбрала брючный костюм темно-синего цвета, к нему белоснежную рубашку и небольшую сумку. Шпильки. При своем росте чуть меньше ста шестидесяти пяти сантиметров Теодора привыкла к высоким каблукам, которые безотказно действовали как на мужчин, так и на женщин. В переговорах хороши любые аргументы, даже если это десятисантиметровая шпилька. Главное — результат.

Последний штрих — духи, созданные специально для нее вдохновленным парфюмером из Франции.

Рабочие уже готовили зал. Драпировали, чередуя траурные черные, жемчужные и пастельные тона. Скоро приедет звук, оборудование. Потом подтянутся артисты, которые должны участвовать в открытии психологического центра. Завтра здесь соберется весь Треверберг, начиная от мэра и его жены, заканчивая министрами образования, здравоохранения и прочих с семьями. Политики, бизнесмены, артисты, журналисты. Стандартный набор для громкого мероприятия, которое необходимо осветить. PR-отдел Кевина, наверное, приносил жертвы дьяволу, иначе как объяснить то, что каждое их событие потом обсуждалось месяцами?

Тео небрежным жестом закинула сумку на плечо и прошлась по залу, ни с кем не разговаривая и никому не мешая. Впрочем, рабочие от нее сами шарахались. Кто-то пытался поздороваться, заговорить, начать ненужный отчет, но она лишь улыбалась в ответ и шла дальше, наблюдая за десятками людей. Каждый на своем месте, каждый делает свою работу. Не хватало только Кевина.

Мистер Мейсон появился на объекте ближе к вечеру. Теодора уже успела пообедать и теперь, просматривая документы, пила вторую за этот день чашку кофе.

— Пока все под контролем, — жизнерадостно сообщил он вместо приветствия. — Кто хотел приехать — приехал. Сегодня мы познакомимся с владельцем центра Кристианом Бальмоном, еще к нам хотели зайти мадам Жерар и мадам Уильямс.

— Зачем? — изогнула бровь Тео.

Элла Уильямс, жена министра здравоохранения, занималась благотворительностью, увлекалась психологией и всячески способствовала развитию этой науки в Треверберге. Ее подруга Тамара Жерар взлетела выше и пару лет назад стала первой леди Треверберга. Они были значительно старше Теодоры и в круг ее личных интересов не входили, что не мешало ей за последние несколько лет организовать для них с десяток мероприятий. Она относила обеих женщин к категории «ключевые клиенты» и не рефлексировала по поводу того, что не стремится к общению, если оно не касается рабочих процессов.

— Говорят, что этот день особенный, хотят подготовиться, поговорить с Бальмоном без лишних ушей.

— Сходили бы в ресторан. Зачем на площадку приезжать?

— А еще, — будто не услышав, продолжил Кевин, сверкнув глазами, — сегодня снова объявится полиция. Может, у них что-то есть, может, хотят посмотреть, как мы тут работаем. Что-то разнюхивают.

Он поморщился. Гримаса исказила черты, и Рихтер снова уткнулась в отчет по прибыли и убыткам ее главного отеля «Треверберг Плаза», управляющего которого она поймала на воровстве и теперь искала ему замену. Встречаться с офицером Грант она совершенно не хотела. Не то чтобы Ребекка ей не нравилась. Просто было жаль времени на бессмысленные разговоры.

— Хорошо, — наконец сказала она, когда поняла, что партнер ждет реакции. — Я скоро уеду. Много дел. Ты справишься здесь?

— Что с тобой?

Кевин сел рядом, поборов сопротивление, взял ее за руку и заглянул в глаза. Теодора нахмурилась.

— Я работаю.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю.

— Кевин, мы партнеры, но…

— О боги, Тео! — приглушенно воскликнул он, наклонившись к ней. — В том-то и дело, что мы партнеры. Я не твой сотрудник, чтобы прятать лицо и настроение. Ты сама не своя, я же вижу. Что случилось?

Он пододвинул стул поближе. От него пахло дорогим парфюмом, но сейчас этот аромат не трогал. Вообще ничего не трогало, кроме цифр в отчетах отеля. Цифр, которые никак не хотели складываться в общую картину.

— Окончательно решила уйти от Сэма, — неожиданно для себя самой ответила женщина.

Ее плечи приподнялись, а потом опустились, она продолжала держаться, как делала это всегда. Что бы ни происходило во внешнем мире, Теодора Рихтер была способна справиться со всем. Она медленно выпустила воздух из легких, попыталась улыбнуться. Кевин замер. В его мягких карих глазах отразился целый спектр противоречивых эмоций. Он так же крепко держал ее пальцы в своей руке, но это прикосновение не приносило ничего: ни освобождения, ни удовольствия. Она не чувствовала даже поддержки. Он просто прицепился к ней, как будто партнер имел на это право.

Теодора отвела глаза от лица Кевина, напряглась, думая, как бы так забрать руку, чтобы это не выглядело слишком резко и грубо, а потом замерла. Ее взгляд скользнул за Мейсона и остановился на высоком статном мужчине с аккуратно постриженными светлыми волосами и глазами той синевы, которую сложно с чем-то перепутать.

От неожиданности Теодора встала, резко отодвинувшись от стола и избавившись от слишком навязчивой близости Кевина.

— Детектив Грин? — громко позвала она, привлекая к себе внимание.

Детектив отреагировал моментально. Его лицо на мгновение приняло удивленное выражение, но он взял себя в руки и стремительным шагом направился к ней.

Зачем он постригся?..

— Мисс Рихтер, — поговорил он. — Мистер…

— Мистер Мейсон, мой партнер. Кевин, это детектив Аксель Грин.

— Наслышан.

Мужчины обменялись коротким рукопожатием.

— По какому поводу вы… — Теодора замолчала и помрачнела. Отвела глаза от его лица, на котором не отражалось никаких эмоций, села, пододвинула стул к столу и аккуратно сложила отчеты. — Тоже хотите поговорить со мной о каком-нибудь трупе?

— Мы можем пообщаться наедине, мисс Рихтер?

— Конечно. Дайте мне минуту.

Старательно избегая его взгляда, она собрала документы в папку, положила ее в сумку и кивнула Кевину, который следил за ними с нескрываемым неудовольствием. Грин спокойно ждал, сложив мускулистые руки на груди. С тех пор, что они не виделись, он будто бы стал больше. Или такое впечатление создается благодаря стрижке?

— Увидимся завтра, — сказала она партнеру. — Если что, звони.

— Справимся. А если приедут…

— Возьми наших леди на себя. Я в тебя верю. — Теодора улыбнулась холодной профессиональной улыбкой и повернулась к Грину. — Напротив ресторан, — сказала она. — Мы сможем переговорить там.

Он молча кивнул. Еще раз окинул взглядом зал. Темно-синие глаза задержались на большом портрете Анны Перо. В них скользнула молния, но через мгновение детектив отвернулся и спокойно подошел к Теодоре, сократив расстояние между ними так естественно, что она впервые за долгое время почувствовала, что готова с кем-то поговорить, даже если вопросы будут неприятные. С Грином они познакомились в тяжелый период, но от него так и веяло надежностью и спокойствием. Ей не хватало этой стабильности, особенно сейчас. Рвать отношения даже с нелюбимым человеком сложно, особенно спустя столько лет.

В ресторане их отвели к уединенному, отгороженному от остальной залы передвижными ширмами столику у окна в пол. Грин заказал кофе, Тео — чай и овощной салат.

— Я знаю, что с вами разговаривала детектив Грант, — без долгих вступлений начал он. — Теперь это дело веду я.

— Вы пришли задавать те же бессмысленные вопросы?

— На самом деле нет. — Он неожиданно улыбнулся. — Я хочу поговорить с вами об Анне Перо.

Официант принес заказ и испарился. Это дало целую минуту, чтобы переварить то, что сказал детектив. Услышать имя доктора Перо Теодора не ожидала. Она взяла вилку и, глядя в тарелку, принялась ковырять кусочек помидорки. Она чувствовала на себе взгляд Грина. А еще боялась, что нервы сдают. Сэм, смерти, мероприятие, воровство в отеле, недавняя глупая ссора с отцом. В этом году ей исполнится тридцать. А она хочет только одного: уползти в дальний угол и чтобы никто ее не трогал. Что это? Выгорание? Она не имеет права на выгорание.

— Нельзя сказать, чтобы я знала ее хорошо.

— Она останавливалась в ваших бутик-отелях и отрывалась в ваших клубах.

— Не только моих…

— Мисс Рихтер… — мягко прервал Грин. Он улыбнулся, и ей стало легче. — Я пришел к вам не как к подозреваемой. Я пришел к вам, потому что у нас два трупа женщин, убитых с чудовищной, почти поэтичной жестокостью. И они косвенно связаны с вами. Или с Ночным кварталом.

— Моя сотрудница и моя клиентка. Тогда вам стоит допросить Кевина, мероприятиями Перо занимался он. А что касается отелей — в этот раз она выбрала особняк.

— Опросим всех. Сейчас я говорю с вами.

Теодора разозлилась.

— Примерно то же самое мне твердила ваша Грант. Я еще подумала тогда: «Вот бы хорошо было, чтобы вместо этой глупой куклы со мной беседовал детектив Грин, он хотя бы умеет задавать правильные вопросы». И знаете что? Я не слышу правильных вопросов!

Он, кажется, растерялся. А она, почувствовав, что слезы подступили к глазам, резко отвернулась. Какая непозволительная глупая слабость! Нужно встать и уйти в туалет, привести себя в порядок и спокойно ответить на все вопросы полиции.

— На самом деле я шел не к вам, — тихо сказал Грин. Он повернул голову и смотрел в окно. — Но увидел вас и решил, что поговорить оказалось бы правильным.

Тео протянула руку и поймала себя на том, что собирается коснуться его пальцев, спокойно лежащих на столешнице. Если бы не было так плохо, она бы точно улыбнулась сама себе, даже посмеялась бы над этим жестом. Но сейчас лишь позволила руке упасть.

Грин не пошевелился. Кажется, не заметил внутренней борьбы собеседницы.

— Мелиссу я лично не знала. Что касается Анны… Это чудовищно. Когда в городе, в котором ты живешь, который ты любишь, кто-то лишает красивую женщину лица, ты чувствуешь себя уязвимой.

— Мы установили, что убийца Анны использовал редкий крем. Этот крем производит фирма, в деле против которой участвовала Мелисса, — чуть слышно заговорил Грин. — Как вы думаете, подобное может быть совпадением?

Во рту резко пересохло, Теодора сделала несколько больших глотков чая.

— Я ничего не знаю про работу Алисы вне моего клуба.

— Она защищала бедные слои населения. Сначала занималась пособиями, потом — мелкими претензиями и делами. Одно из громких дел — иск против косметической фирмы, которая уволила несколько десятков рабочих.

— Зачем вы мне это рассказываете?

Их взгляды встретились. Синие разных оттенков: темный, грозовой Грина и пронзительно-лазурный Теодоры. Только в глазах Акселя застыла мрачная решимость, а в ее — замаскированная под испугом затаенная боль.

— Вы разбираетесь в бизнесе. Строите логические цепочки и способны посмотреть на все дело с новой стороны.

— Приглашаете меня в команду? — невесело усмехнулась она.

Аксель покачал головой.

— Скорее, ищу зацепку.

— Ваш убийца оставляет подсказки?

Грин кивнул.

— Крем. Он использовал его, точно зная, что состав редкий, состав запатентован. Значит, он знал про вторую жертву. Готовился к обеим и убил их друг за дружкой. Между убийствами прошло меньше суток.

— Но что он оставил на Мелиссе?

Взгляд Грина потемнел.

— Если честно, мне кажется, что он у нее что-то забрал.

Теодоре стало холодно, она обхватила себя руками.

— Мне сказали, ей проткнули сердце, удушили, сняли с нее скальп.

— Волосы.

— Что?

— Он забрал у нее волосы.

— Значит?..

Он покачал головой.

— Понятия не имею. Спасибо, мисс Рихтер. Вы мне очень помогли. — Он бросил на стол несколько купюр и вскочил.

Тео проводила его недоуменным взглядом.

— Простите, — проговорил Грин, замерев.

Их взгляды встретились, и повисло странное тягучее молчание. На мгновение Теодоре показалось, что он немедля вернется за стол и продолжит разговор. Детектив возвышался над ней, но в этом не было никакого давления. Напротив — безопасность. Чертова безопасность.

Ее губы тронула тень улыбки, предшествующей началу фразы, но заговорить мисс Рихтер не успела.

— Я должен идти, — почти с сожалением сказал Грин. Развернулся. И исчез.

Глава шестая

Август 1993 года

— Моя дорогая Анна, знаешь ли ты, как устроен этот мир? Как ошибочно твое представление о его сущности, о правилах, по которым он работает? Интересно ли тебе это? Ты всегда стремилась познавать души. Не хмурься. Я не читаю мыслей, но слышу твои. Ты слишком громко думаешь. И мне нравится то, что я слышу. Моя маленькая чертовка. Ты ведь никогда не обманывалась на мой счет. Ты всегда знала, что, вступая в схватку со мной, ты обречена. Обречена проигрывать снова и снова. Засыпать и просыпаться с мыслями обо мне. Твое тело тебя предает. Даже сейчас. Оно говорит со мной о других вещах. Посмотри на себя. Посмотри, как ты прекрасна. Тебе идет эта стрижка, я не зря вчера потратил столько времени. Чуть ниже плеч и так вьются. Я бы хотел запустить пальцы в твои волосы, почувствовать гладкость их шелка. Но это оказалось бы банально, а ты ненавидишь банальности. У тебя идеальный брак, но ты разрушаешь его. У тебя идеальное имя, но ты все время пытаешься его запятнать. У тебя есть семья, но тебе не нужна семья. У тебя есть секрет. Постыдный секрет маленькой порочной девочки, которая однажды пошла на поводу у своих желаний, а потом всю жизнь жалела, что не решилась на последний шаг. Ох, не смотри так удивленно. Я же говорю, я знаю о тебе все. Читаю по глазам, вот по этим мурашкам. Взгляни на свою руку — волоски встали, откликаясь на мои слова. Посмотри на свою грудь. Ты видишь? Видишь, как твое тело разговаривает со мной?

Теплая рука на моей щеке. Я смотрю на него беспомощным взглядом. Не понимаю, что чувствую, но ничего не хочу менять. Вчера он обстриг мои волосы. Волосы, которыми я гордилась, которые отращивала с детства. Сделал каре. А потом перекрасил. Они стали темнее, обрели рыжеватые блики и дико смотрелись с моим цветом глаз. Или я просто не могла представить себя кем-то иным — не блондинкой.

Вторая рука сжимает мое плечо. Я все жду, когда он перешагнет черту. Шли недели, он не прикасался ко мне. Мучил иначе. Я теряла связь с реальностью и уже не понимала, кто здесь похититель, а кто жертва. Как будто именно я, я сама была виновата во всем — и в его действиях тоже. Он так и говорил. Почти так.

Сильные пальцы стискивают мой подбородок, слегка оттягивая нижнюю губу. Я смотрю ему в глаза. Я должна бояться и ненавидеть. Боюсь. Ненавижу. И что-то еще. Стокгольмский синдром? Как хреново знать принципы работы психики. Все годы после разлуки с Акселем я прожигала жизнь, лишь бы самой себе напомнить, что я еще жива. Я знала, что поступаю глупо, понимала, что мною руководит. И купировала это знание, изгоняла из своей жизни. Я расколола свою жизнь на три, и эти три части никогда не пересекались.

Маска один — Анна-психотерапевт. Успешная, сильная, внимательная. Необходимая, незаменимая. Лучшая. Желанная. Та Анна, к которой на прием мечтают попасть сотни или даже тысячи. Та Анна, ради которой летают из страны в страну, не обращая внимания на сопутствующие расходы.

Маска два — Анна-жена и мать. Она безлика, то мила, то отчужденна. Я ее не проработала: не было нужды. Кристиан и так во мне потерялся, а дочь… Дети любят абсолютной любовью и принимают нас такими, какие мы есть. Это миф, что родители любят независимо ни от чего. На самом деле — дети.

Маска три — Анна. Просто Анна. Это та женщина, которая умерла в последнюю ночь рядом с синеглазым военным в пустыне. А потом воскресла и потребовала своего — физического наслаждения, психологической свободы.

И где здесь я? Я на яхте посреди Средиземного моря. Кажется, вчера мы были у Сицилии. Он как раз покупал краску для волос и ножницы. На берегу пробыл долго. А я даже не подумала о том, чтобы сбежать.

Наверное, я вздрогнула.

Его красивое аристократичное лицо слегка исказилось. Но не от гнева. Я не понимала, что это за чувство или эмоция. Он странно выражал эмоции. Всегда, но сейчас в особенности. Его нарциссическая натура взяла вверх. Хотя правильно ли тут использовать слово «натура»? Я даже бы не рискнула сказать, что у него нарциссическое расстройство личности.

Не хочу его диагностировать. Здесь диагностировать надо другое.

Мурашки в ответ на его манипуляции.

Возбуждение в ответ на его прикосновения.

И внутреннее желание сгореть. Лучше насилие или смерть, чем эта игра на грани на протяжении долгих недель.

— Моя дорогая Анна, — продолжил он свой монолог низким чарующим голосом. Мой взгляд остановился на его губах, которые тут же исказились в усмешке, — я не дам тебе то, что ты хочешь.

— Почему?

Не этот вопрос надо было задавать. Его руки сжимают мои плечи до боли.

— Потому что тогда ты потеряешь ко мне интерес.

Несколько недель спустя

Ключ поворачивается в замке. Я вздрагиваю, подскакивая на месте. Забываю о том, что он запирает меня на ночь в каюте. Интересно, он прячет меня от себя самого? Или себя от меня?

Он проходит в каюту. Весь в белом. В руке какая-то коробочка.

— Ты продолжаешь гореть.

— Ты пришел, чтобы наконец получить то, что намереваешься сделать своим?

— Зачем такие витиеватые фразы, моя дорогая? — Он не смеется, а мне бы хотелось, чтобы он смеялся. — Мне интереснее твоя душа, чем тело. Но я же вижу, как ты сходишь с ума. Поэтому — вот.

Он бросает коробочку на кровать, и меня пробирает дрожь. Это вибратор. Я инстинктивно отшвыриваю его в сторону, коробка летит на деревянный пол, а мужчина мгновенно оказывается на мне, прижимая тело к неудобной постели, сдавливая своим весом. Его руки у моего горла, но не сжимаются. Глаза сверкают, но в них нет ярости. Кажется, он сам не ожидал от себя такой прыти.

Неужели мяч переходит на мою сторону?

Не позволяя ему отстраниться, я хватаю его за плечи и чувствую дрожь, которую он не в силах скрыть. Кто кого пленил?

— Мой дорогой… — Я возвращаю ему это дурацкое обращение, имитируя его голос, и чувствую, как распаляюсь. Я что-то говорила о страхе? Нет никакого страха. Мне интересно. Я чувствую азарт. Я хочу его победить. Победить на его поле. — Мне не нужны суррогаты удовольствия, — шепчу ему в губы.

Он рефлекторно приоткрывает рот, как будто ждет поцелуя, но теперь уже я медлю, железной хваткой контролируя собственное возбуждение.

— Я высажу тебя в ближайшем порту.

Я хрипло смеюсь, высвобождаю руку и скольжу по его натренированному телу. Он хочет отстраниться, но не может.

— Не высадишь.

Резким движением я толкаю его в грудь, отшвыривая от себя. Натягиваю простыню на тело и поворачиваюсь к нему спиной.

— Не приноси мне больше этой дряни.

Он уходит.

Несколько недель спустя

Яхта подскакивает на огромной волне, и я кричу. Мне снится Жаклин. Сейчас, когда наша игра обрела границы, я получила достаточно сил, чтобы вспомнить, кто я есть, в голову приходит дочь. Я гоню от себя эти мысли. И даже пытаюсь договориться, чтобы он меня отпустил. Но не выходит. Он злится. Запирает меня в каюте и лишает еды и воды. Его нет уже сутки. Или двое? И вот теперь шторм. Я ужасно хочу пить и есть. Наверное, больше пить. Падаю в забытье, сплю, вижу дочь, плачу, теряя драгоценную влагу. Здесь темно, света почему-то тоже нет. Что-то с яхтой? Мне кажется, кто-то кричит. Может, его смыло за борт?

Тогда я умру тут от обезвоживания. Не увижу, как моя девочка пойдет в школу. Влюбится. Наломает дров… И будет расти так, чтобы ничем не походить на меня, ведь я не лучший пример для подражания.

Яхту снова трясет, и я снова кричу. Вскрикиваю, вернее. Или это просто хрип? Не знаю. Меня бьет дрожь, сил нет. Я не реагирую даже тогда, когда в каюте появляется сквозняк, которого здесь просто не может быть. Кто-то брызгает мне в лицо, я вскакиваю на постели, пытаясь оглядеться.

Темно.

Сильные руки хватают мою голову и подносят к губам чашку. Вода? Какой-то отвар. Я жадно пью. Даже если это яд, умереть от жажды намного страшнее.

— Надеюсь, ты больше никогда не заговоришь об этом.

Его голос такой же надтреснутый, хриплый, как и мой. Он отбирает чашку, продолжая удерживать меня одной рукой. Я вижу его черный силуэт, но не могу разобрать черт лица.

— Ты — мое отражение, а я отражаю тебя. Я тоже не ел и не пил эти тридцать шесть часов. Ты заставляешь меня делать ужасные вещи, но я не чудовище, ты должна понять.

Я ничего не понимаю, но молчу, опасаясь его реакции. Кажется, он снова перехватил мяч. Он снова ведет. Мне страшно. Плохо. Я хочу домой. Я наигралась. Боже, если ты поможешь мне спастись, я сделаю все, чтобы остепениться. Клянусь.

Мое тело пронзает разрядом, когда его сухие огненные губы касаются моего лица. За это время он ни разу не пытался меня поцеловать. Обнимать — да, хватать за руки, ноги, по-хозяйски со мной обходиться — да, но не целовать. Я стараюсь нащупать в темноте его тело, но свободной рукой он перехватывает пальцы. Заводит руку мне за спину, одним рывком пересаживает так, чтобы я оказалась прижатой к стене. Не разрывает поцелуй.

Теперь я понимаю, что он говорил про тело.

Оно живет своей отдельной от разума жизнью. Оно инстинктивно реагирует на проявление мужской силы рядом с собой, мгновенно готовясь к сближению. Я не отвечаю на поцелуй. Не могу себя пересилить, не могу показать ему, что побеждена. Тогда он кусает нижнюю губу, зло отстраняется. Срывает с меня льняное платье, буквально разрывая его на части. Темно. В моих фантазиях он обязательно видит в темноте и сейчас меня разглядывает. Пожирает глазами мое исхудавшее тело, чуть отросшие волосы, лицо.

Во время терапии мы много говорили о его сексуальных фантазиях. Это нормально. Он никогда не делился тем, что хочет кого-то украсть и запереть на корабле, но делился другим. По телу пробежала дрожь, грудь напряглась, а живот свело судорогой. Губ коснулись. Не рукой.

Я подчиняюсь.

— Это ты виновата, — хрипит он между резкими неровными движениями. — Ты виновата. Я не хотел так, но ты не оставила мне выбора. О… — Он надолго замолкает, сосредотачиваясь на движениях моего языка и губ. А потом продолжает свой монолог, от которого рвет крышу, а реальность распадается на маленькие кусочки. — Ты всегда знала, что закончится именно этим… Вот и рухнули твои маски, моя дорогая Анна. Два месяца… и холодная леди… Ах, черт возьми! — На этот раз он замолкает надолго, удерживая мою голову, чтобы я не сбежала.

А я понимаю, что уже не хочу сбегать. Он унижает меня, в эту минуту унижает, но унижения я не чувствую. В момент, когда он упивается своей властью надо мной, я возвращаю себе контроль.

Физика. Даже сумасшедший мужчина остается мужчиной. А он не сумасшедший.

С глухим рыком он падает рядом со мной на постель. Воздух пронзает терпкий запах его удовольствия, на кожу груди попадает несколько капель. Я молчу.

— Ты принадлежишь мне, — вдруг отчетливо говорит он, — и только мне. Больше никаких сессий и никаких разговоров о старом доме. Когда ты примешь новую жизнь, я дам тебе новый дом.

Я беру простыню и демонстративно вытираю грудь. Хотя по-прежнему темно, мне кажется, что он видит. А потом протягиваю руку, которую он больше не держит. Провожу ею в воздухе. Нахожу его. Плечо. Грудь. Живот, который тут же напрягается… вычерчиваются кубики… Ниже. Он резко замолкает. А я буквально взлетаю на него, наклоняюсь вперед и целую сама. Он хочет, чтобы я принадлежала ему? Глупый. Чтобы владеть кем-то, нужно научиться отдаваться кому-то.

Его горячие руки ложатся мне на бедра. Мужчина замирает. Замираю и я. Чувствую его дыхание, глубокое и мощное. Кажется, даже слышу, как бьется его сердце. Странно. Мне почему-то казалось, что сердца у него нет. Когда он сдавливает мое тело руками и врывается в него без предупреждения, я кричу от резкой вспышки боли (двухмесячное воздержание — это вам не шутки). Он наматывает мои волосы на кулак и заставляет прогнуться в спине. Ничего не говорит.

Мы друг друга не видим.

Значит, ничего нет. Это просто сон.

Очередной эротический кошмар.

Глава седьмая

— Ты кто?

Ада с трудом оторвалась от документа, который читала с момента, как проводила Кристиана и Жаклин. Прощальный короткий диалог с французом вертелся в голове, и девушке пока не удалось собраться с мыслями, чтобы погрузиться в работу. В Кристиане Бальмоне она разглядела надежду, собственную надежду на изменения, необоснованную и совершенно детскую. Как будто он мог дать ей то, чего всегда недоставало.

Как это глупо — с полувзгляда запасть на мужика, который не просто вдвое старше, но и живет в другом мире, выражаясь как фигурально, так и буквально. Так что последние два часа Ада анализировала сама себя, пустым взглядом глядя в документ, чтобы Карлин, если он решит вернуться в управление, не ругался.

Хотя ругающегося Карлина она себе представить не могла. И вообще, сегодня она сделала много. Нет, не много — она сделала все, что ей поручили. Пара бессонных ночей и неприятный разговор с отцом измотали Аду. Наверное, теперь нужно нормально поспать. Закинуться легким снотворным и выключиться из реальности на ночь, чтобы бешеный мозг перестал подбрасывать ей картинки, от которых бросало в дрожь.

И теперь ее уединение разорвал неизвестный молодой человек. Рост средний, каштановые вьющиеся волосы, неряшливо отросшие, как будто стригся он месяца три назад. Темная щетина по красиво вылепленному подбородку, чувственные губы, сейчас чуть насмешливо изогнутые. И глаза чайного цвета, в которых застыло выражение искреннего, но прохладного удивления. Ему лет двадцать пять. Ровесник, короче, плюс-минус.

— Раз уж ты врываешься в чужой кабинет, значит, это я вправе спрашивать, кто ты такой, — бросила ему Ада, отложив документ в сторону.

Парень демонстративно, заглянув за дверь, считал данные таблички. Потом перевел взгляд на девушку, снова отклонился, чтобы посмотреть на дверь.

— Тут написано: «Доктор Марк Элиран Карлин», — с усмешкой заявил он. — С Марком я знаком, и ты совершенно точно не он. Где он? Мне надо с ним поговорить.

— А тебя я вообще не знаю.

Парень вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и бросил рюкзак в кресло с таким независимым видом, что Ада мгновенно разозлилась. Да что он себе позволяет? И кто он вообще такой?

— Ладно. Офицер Говард Логан, отдел криминалистической экспертизы. Возвращен с повышения квалификации в связи с делом Анны Перо.

— О.

Ада прижала пальцы к губам. Кроме «о» выдать ничего не смогла. Стало стыдно. В очередной раз за этот гребаный день ей стало стыдно за свое поведение.

— Тебя зовут «О»? — снова усмехнулся Логан.

— Нет. Да. Прости. Сложный день. Мы тут два убийства расследуем.

— Да уж знаю.

— Я Адарель Розенберг, профайлер. Прохожу стажировку у доктора Карлина.

— Ну, понятно, — кивнул Логан и улыбнулся. — Будем знакомы. Где Марк?

— Уехал.

— И чем занята?

— Проводила бывшего мужа и дочь первой жертвы, читала отчет. Думала, что делать дальше.

Говард сел напротив нее, слегка расставив ноги, и заглянул в глаза.

— Ну, вводи меня в курс дела, офицер Розенберг. Кто жертва, какой профиль убийцы. Поделись своим мнением и впечатлениями. Я изучил материалы. Мы установили косвенную связь между жертвами, похожую на подсказку. Но для гипотез относительно личности преступника этого недостаточно.

Она вздохнула. А потом поймала себя на мысли, что это лучшее, что могла ей подкинуть судьба. Этот день надо было спасать, и Говард своим появлением сделал это. Пока она перескажет с самого начала все, что им удалось нарыть, сможет уложить в голове каждый нюанс. И возможно, понять что-то еще.

Адарель методично пересказывала Говарду то, что уже было известно, и незаметно для самой себя переключилась на профиль и взаимоотношения убийцы и жертвы.

— У нас пока нет прямых доказательств, что это один убийца, мы разбирали дела отдельно, — мягко говорила Ада, чувствуя себя на удивление спокойно под пристальным взглядом офицера Логана, который продолжал сидеть в кресле, слегка наклонившись вперед и сцепив пальцы на колене. — Первое — Анна Перо. Нас поразил контраст между идеальным телом, срезанным лицом и полным погромом в помещении, где он ее убивал. Вернее, где удалил лицо. Потому что умерла она от удушения, убил он ее, скорее всего, в постели.

— Во время секса, как мне сказали, — мягко вклинился Говард.

Щеки окрасились предательским румянцем, на такие темы спокойно она говорить еще не научилась.

— Вероятно. Прямых доказательств этому опять-таки нет. Мы не видим следов ненависти. Никаких. Совершенно.

— Даже в том, что он срезал лицо?

— Даже в этом. — Ада уверенно кивнула. — Как будто он пытался зафиксировать, сохранить ее для чего-то, показать ее такой, обнаженной и прекрасной, беззащитной, всему миру. Показать ее истинное нутро, спрятанное под маской.

Говард слегка нахмурился.

— Убийство из любви? А как же нож?

Ада вздохнула.

— Да, проникновение в тело с помощью ножа считается атрибутом убийств на почве страсти, да, в нож вкладывают символическое значение пениса, но сколько тут проникновений? По сравнению с типичными убийствами такого рода? Одно. Офицер, оно всего одно. Нанесено посмертно. Один точный удар в сердце.

— Как осиновый кол.

Ада замерла. Резко пересекла кабинет и коснулась его плеча. Логан изумленно отклонился, глядя ей в глаза снизу вверх.

— Как осиновый кол! — воскликнула она. — Как нечисть ее забил. Получил что хотел, облагородил и окончательно «остановил» сердце. Как будто без подобных действий она могла бы воскреснуть, вернуться.

— И продолжить его мучить.

В дверь постучали, и оба вздрогнули. В кабинете появился Артур Тресс.

— Хорошо, Говард, что ты здесь, — сказал он. — Грин уехал, Карлин уехал, а Оуэн и ребята кое-что нашли. Взгляните-ка на эти фотографии. Ада, ты первая.

Девушка кивнула и приняла из рук руководителя отдела криминалистической экспертизы пачку фото. Это были снимки из клубов, сделанные на гражданские фотоаппараты и, видимо, выложенные куда-то в сеть. Фото папарацци, случайные фото. Объединяло их то, что на всех была Анна. Вот она в платье-мини у барной стойки с бокалом и флиртует с мужчиной, который сидит спиной к камере. Вот она танцует. Вот целуется с кем-то в углу. Разговаривает. Разные мужчины, разные клубы. Ребята проделали колоссальную работу за этот срок, но это ничего не объясняло.

Ада вопросительно уставилась на Тресса.

— В мужиков вглядись, — посоветовал тот.

И тут до нее дошло.

На некоторых фото помимо Анны, которая благодаря своей сногсшибательной внешности приковывала внимание, находился мужчина, которого Адарель видела и знала.

— То есть она не просто арендовала у него дом?

— Это фото за минувшие два года. И как минимум семь раз они виделись. Она не просто арендовала у него дом, — подтвердил Тресс.

— Вы говорите про Бастиана Арнольда Кеппела? — спокойно уточнил Говард.

Тресс и Адарель повернулись к нему. Ада протянула Логану снимки и указала на Бастиана:

— Да, про него. На допросе она сказал, что с Анной у них чисто деловые отношения.

Говард хмыкнул.

— Они все так говорят, когда с кем-то спят. Я видел в документах, что алиби у него вроде есть, а вроде нет. Вернее, есть такое, что не подкопаешься, но Грин не верит.

Ада сдержанно кивнула.

— Значит, надо перепроверить.

— Дилан занимается, — ответил Тресс. Улыбнулся Говарду. — Я рад, что ты тут.

Но офицер уже погрузился в себя, изучая снимки. Ада замерла рядом с ним, почувствовав, как он изменился в мгновение ока. Вот он выяснял, кто она, обменивался колкостями и поддерживал диалог. А вот полностью выключился из реальности, сосредоточившись на мыслях, ощущениях и фактах. Ей почему-то казалось, что у него нет конфликта между эмоциональными вещами и рациональными. И то и другое держит в узде.

— Надо найти достаточно весомый повод, чтобы запросить у него материал для анализа ДНК, — сказала Адарель, глядя Трессу в лицо. — У нас же есть ДНК-профиль того, кто спал с Анной.

— Есть. Его точно надо вызывать на повторный допрос. Но завтра эта чертова конференция, а сегодня Грина уже нет. Как и Карлина.

— Вызовем, — подал голос Говард. — Понаблюдаем за ними в естественной среде обитания. Завтра будем на открытии и на всех посмотрим. Ада, у тебя есть деловой костюм или вечернее платье?

Она вспыхнула.

— Зачем это?

— Притворимся местными. Ты вполне сойдешь за молодого ученого-психолога. А я сыграю твоего кавалера.

— Ой, все, — вздохнул Артур, не позволяя ей ответить. — Вы разбирайтесь, кто кого будет завтра изображать, а у меня работы много.

— Почему он забрал у Мелиссы волосы? — будто не услышав его реплику, спросил Говард и поднял глаза. — У Анны он забирает лицо, но не увозит его, сохраняет для нас. А у Мелиссы он отнимает волосы. Можно было бы предположить, что это попытка отобрать то, что дорого, но не вяжется.

— Нет, лицо — это личное, интимное, попытка скрыть истинную личность или обнажить ее, — заговорила Ада.

Артур Тресс, видимо, смирился, что разговор так быстро завершить не получится, прошел в кабинет и сел в кресло напротив Говарда. Ада стояла у стены, сложив руки на груди и хмурясь. А Говард отложил фотографии и смотрел на нее темным немигающим взглядом.

— А если нам отталкиваться от мысли, что такие выпадающие из общей картины вещи, как волосы и крем, — это действительно подсказки к следующему убийству? — проговорил Тресс. — Я понимаю, что конструкция шаткая, что тогда и лицо должно «выпадать»…

— Лицо — это Анна, — хлестко произнесла Адарель. — Я уверена. Чем больше о ней узнаю, тем больше убеждаюсь, что лицо — это личное послание ей. А вот волосы… Может, в стрипклубе у Алисы был специальный трюк с волосами? И их отрезали, мол, ты либо защищаешь граждан, либо трясешь сиськами?

— Такой информации не нашли, — пожал плечами Тресс.

— Или это подсказка, — включился Говард. — Крем напрямую указывал на компанию, против которой встала Алиса. Видимо, это единственное, что выделяло ее среди таких же двуличных танцовщиц, — ее попытка что-то изменить для других. Но если она встала на путь истинный, зачем ее убивать? Не вяжется. Ладно, предположим, что я прав. Предположим, что волосы — это подсказка.

— Ну не будет же он убивать лаборанта из фирмы, которая делает плохой шампунь от выпадения волос? — рассмеялась Ада.

— Будет, — помрачнел Тресс. — Последний год очень много случаев смерти от синтетического наркотика «луна». Один из побочных эффектов — облысение. Чаще всего гибнут подростки, от четырнадцати и старше. Привыкание с одной дозы. Наркотик заполонил Треверберг. Вы в своем убойном об этом знать не можете.

Говард медленно перевел взгляд с Ады на начальника, а Адарель обхватила себя руками. Ей стало горько. Тему наркотиков она не любила, почти боялась ее, как будто соприкосновение с подобной грязью могло запачкать и ее. Или вспомнила о том, как последние месяцы жизни матери скрашивали именно наркотики. И как она сама попробовала морфий, а потом долго и тяжело истязала себя в туалете, наказывая за слабость.

Но что она могла? Что она могла сделать, когда самый близкий человек вопил от боли и угасал, а отца не было рядом? Никого не было рядом.

— Значит, новая жертва окажется каким-то образом связана с наркотиками.

— И она двулична, — проговорила Ада. — Вот что их объединяет. Анна Перо — нимфоманка, оторва и психотерапевт. Мелисса — шлюшка и социальный работник. Третья жертва будет связана с наркотиками и иметь другую сторону жизни.

— Учитель, который подсаживает детей, — предположил Говард.

— Или коп, который покрывает барыг, — кивнула ему Ада.

— Или представитель власти, который наживается на детских смертях, — выдохнул Тресс. — Вариантов слишком много. Его подсказки слишком размыты, чтобы идти по ним.

— Но они хотя бы есть, — кивнула Ада. — Надо рассказать Грину и доктору Карлину про то, о чем мы сейчас говорили.

Говард кивнул.

— А завтра посмотрим в глаза сиятельным господам и попробуем определить, кто из них может носить маску, — с таинственной улыбкой произнес он и встал.

Глава восьмая

Судебная психиатрическая клиника Аурелии Баррон

Видеть Энн Лирну прикованной к инвалидному креслу было примерно так же странно и жутко, как осознавать, что ты пережил своего сына и некогда привычный мир раскололся. Ее спокойный зеленый взгляд профайлера не тронул, тронул, скорее, сам факт неправильности реальности, ее дикости, отчаянной, невыносимо вывернутой в угоду чей-то дурацкой логике или же юмору, недоступному простым смертным.

Энн (или Эдола?) смотрела на него с вежливым любопытством. Как еще она на него могла смотреть? Ничего не зная о нем, не подозревая, кто он и зачем пришел. Аурелия представила его коллегой и почти не слукавила. Сказала пациентке, что нужно независимое мнение, что нужен кто-то, кто с ней просто поговорит.

Лирна шла на контакт легко. И теперь изучала его с тем детским любопытством, которое просто не может испытывать человек в тридцать. С некоторым трудом Карлин вспомнил теоретические выкладки и некоторые случаи, с которыми он сталкивался, когда психическое развитие человека «стопорилось» на определенном этапе психосексуального развития. И далее годы шли, а психика не развивалась. Сейчас ощущение было такое же. Как будто эта девушка замерла. Взгляд ее был молодым, юным, неопытным, взглядом подростка. А лицо — взрослой женщины, которой перемахнуло за тридцать.

— Ваш добрый друг-коллега носит маски, — внезапно заявила Энн. — Он смотрит на меня так, как будто думает, что я лишь тень некогда живого человека. Как будто он имеет право так смотреть. Как будто знает больше, чем вы или я.

— Это доктор Марк Карлин, — мягко произнесла Баррон, игнорируя манипуляцию пациентки. — Он действительно знает больше, чем ты или я. У него уникальный опыт работы с уникальными пациентами.

— Такими, как я?

Марк различил в нежном голоске Энн толику торжества и удержался от улыбки.

— Возможно, — ответила Аурелия, заметив, что профайлер говорить не спешит.

Она согласилась на эту встречу, и Марк был ей благодарен. И почти боялся того разговора, который у них возникнет после.

— Я пришел тебе рассказать о человеке, который делает ужасные вещи, — заговорил Марк. Если Аурелия и удивилась, то виду не подала. — Эти вещи настолько ужасны, что даже взрослые люди не могут обсуждать их между собой. Они поражают сознание. А особо впечатлительные теряют способность спать. Хочешь ли ты поговорить со мной об этом?

— Да! — Ее глаза вспыхнули. — Но с условием.

— Внимаю.

— Если этот человек — не я.

«Не я». Не «не она». Не «душитель», не кто-то там, кем, по мнению всех, она являлась. А «не я». Это можно было бы считать маленькой победой, но Карлин не привык верить быстрым результатом. Он сделал мысленную пометку и продолжил:

— А почему я должен говорить с тобой о тебе, Энн?

— Потому что ко мне приходят только для того, чтобы обвинить в том, чего я не делала.

— Не делала?

— Я считаю, что не делала! — вспыхнув, воскликнула она.

— Это другой человек, — сбил ее с колеи возбуждения профайлер. — И он опасен прямо сейчас. Даже если те другие люди правы в отношении тебя, даже если в прошлом ты творила ужасные, непостижимые вещи, даже если ты действительно та, за кого тебя принимают, ты сейчас не смогла бы никому причинить вреда. Ведь так?

— Вот именно! — горячо подтвердила Энн, не замечая, как неумолимо движется в капкан, расставленный Карлином.

— А он убивает прямо сейчас. И оставляет нам послания.

— И почему вы решили поговорить со мной?

— Ты много размышляешь про маски и двойственность натуры. Говоришь о том, что черное может вдруг обернуться белым, что серый — это естественный цвет мироздания. Что в любой истине кроется ложь, а каждое утверждение раскрывается по-новому, если посмотреть на него с другой стороны. Я подумал, что ты уникальна. То, как ты видишь мир, каким ты его ощущаешь, как принимаешь ужасные решения, но несешь ответственность за них, запертая в этой клинике, не встретить больше нигде. Ты думаешь иначе. Не так, как полиция, не так, как врачи. Иногда, чтобы выйти на невозможный след, нужно просто изменить точку восприятия.

Ее щеки залил румянец наслаждения. Она скрывала эмоции, маскировала их. Но мягкий голос Карлина, его магнетическое влияние на собеседника, которое действовало безотказно, если он того хотел, раскрепостили молодую женщину. Энн будто подняла голову — и на ее лице всего лишь на мгновение скользнула презрительная гримаска. Как будто она подтверждала: да, я уникальна, да, я знаю, о чем ты, попробуй, покажи. Давай поиграем в эту чудесную игру.

— Я не психолог, — подавив эмоции, сообщила Энн.

— Но училась.

— Не закончила.

— Но вникала.

— Вникала. Кого он убивает?

В комнате повисла тишина. В ней не было напряжения. Только шуршание грифеля простого карандаша по блокноту Аурелии — она делала заметки. Марк посмотрел бы на нее, но разрывать зрительный контакт с Энн сейчас было опасно. Вся подготовительная работа зря, если он так просто сдастся.

— Женщин.

— Всего-то?! — расхохоталась пациентка. — Всего-то женщин? И ради этого вы отправились сюда? Поговорить о мертвых женщинах?

— У одной он удалил лицо. У другой — волосы.

Марк знал, что лицо и волосы не связаны между собой, они несут разный посыл, но должен был дать ей такое, за что ее больная, распавшаяся психика ухватится. И не прогадал. Смех оборвался так же резко, как и начался, и Энн наклонилась вперед. Если бы могла, она бы побежала к нему, чтобы выбить информацию. Ее тянуло к нему. К его знаниям, доступам, к тому мраку, бездне, которые распахивали свои двери перед ним. Она чувствовала, что Карлин близок к смерти как никто другой. Но что важнее, он близок к безумию. Ведь лучше кого бы то ни было в Треверберге он способен погрузиться в мозг серийного убийцы и сохранить при этом собственный мир.

— Маски! — фыркнула Энн, тщательно скрывая собственный восторг. — Отобрать лицо равно забрать маску.

Марк нахмурился.

— Нет, — тщательно подбирая слова, начал он, — ты не обведешь меня вокруг пальца. Мы знаем все про маски. Дай мне что-то еще. Только твое. То, что не сможет выдать лучший стажер-профайлер. То, что не скажет лучший психиатр. То, что сможешь сказать только ты.

На ее лице отразилась целая гамма чувств.

— Ведь никого до той, у кого он удалил лицо, он не убивал? — негромко спросила она.

Ребекка Грант ничего не нашла в архиве. Об этом она отчиталась сегодня. Сказала, что продолжит искать. Но удушений слишком много, а удушений в сочетании с посмертным ударом в сердце не обнаружилось. Удаленных лиц нет. Просто посмертных одиночных ударов в сердце нет. Архив почти полностью оцифровали; пока еще есть надежда, что в бумажных делах что-то отыщется, но это вряд ли. Энн попала в точку.

— Нет.

— Она первая, — не скрывая торжества, произнесла пациентка.

— Да.

— Тогда это просто. Через нее он показывает вам, что будет убивать тех, кто двуличен. Тех, кто носит маску и заигрался в ложь. Тех, кто должен давно признаться миру и себе в том, кто он есть на самом деле, но почему-то до сих пор этого не сделал.

— Как ты?

Вопрос подействовал на нее как удар. И в это мгновение в ее искрящихся зеленых глазах отразилась такая яростная бездна, что у Карлина на миг перехватило дыхание. Энн не изменилась, но в комнате будто стало темно. И на него уже смотрел совсем другой человек. Настоящий монстр, который не испытывал угрызений совести по поводу чужих смертей. Ужас, который пробудил другого монстра. Истинная виновница его личной трагедии.

— Ну здравствуй, — негромко сказал Марк, улыбаясь. — Продолжим наш диалог?

Она качнула головой, и рыжие волосы рассыпались по плечам. Она забыла про все на свете, не сводя холодных, взрослых, но совершенно мертвых глаз с профайлера.

— Ты скажешь Грину? — шелестящим шепотом спросила пациентка.

Он покачал головой.

— Зачем мне это?

— Ха!

— Думаешь, это начало серии, а не ее развитие?

— Кто-то готовится и пробует. Как мой брат. А кто-то сразу не совершает ошибок.

— Как ты?

Она очень медленно кивнула и закрыла глаза.

Карандаш Аурелии больше не скрипел.

В кабинете коллеги Марк молча достал из бара виски, рокс и плеснул себе янтарной жидкости. Баррон стояла у окна и курила. Он не помнил, видел ли ее хоть когда-нибудь в таком состоянии. Чтобы она курила? Нервно теребя пальцами фильтр, а другой рукой комкая белый халат.

— Как ты это сделал? — нервно спросила она.

Марк резко развернулся.

— Сделал что?

— Как ты вывел Эдолу на свет?

— Она всегда была на свету, только ты не хотела этого видеть, — жестко обрубил он. — Скажи Грину. Передай данные в суд. Ее должны судить, а не лечить.

— Она все равно больна.

— Она морочит тебе голову. Хоть раз в жизни, Рея, признай наконец, что не права!

Подобной горячности от него не ожидал никто. Ни Аурелия, изумленно застывшая с сигаретой в пальцах, ни он, замерший посреди кабинета. Их взгляды встретились. Марк запустил пальцы в волосы и с усилием потянул за пряди так, чтобы стало больно. Хотелось закрыть глаза и отвернуться, но он не мог. Его еще потряхивало от напряжения. Вроде бы короткий разговор, но, играя с Эдолой, он невольно распахнул ей навстречу частицу своей души. И теперь она была выжжена дотла чужим скрытым безумием. Чужим мраком и холодом, чужой бездной.

Мир серийного убийцы лишен романтического флера, который ему придают фильмы и книги. Это ледяная пустыня, в которой ты погибаешь, не успев и вздохнуть. Когда ты ведешь сессию или работаешь с таким человеком, ты его контейнируешь, позволяешь ему разместить в себе кусочек своего бессознательного. И если ты не подготовлен, это может сломать. Как обычного психолога, так и профайлера, так и психиатра.

Марк давно не работал с живыми людьми, предпочитая погружаться в психику убийцы на расстоянии. И даже потом, когда убийца пойман и с ним можно спокойно поговорить, это было проще, чем сейчас. В сто раз проще.

Он будет долго болеть и восстанавливаться. А потом долго говорить об этом на собственной терапии. Но пока он сделал то, что должен был. Даже если весь этот разговор — одна большая манипуляция.

— Я позвоню Берне, — чуть слышно сказала Аурелия, — пусть готовит линию защиты. И напишу заключение для прокурора.

— Умница.

Он сказал это значительно мягче, чем имел право. Значительно нежнее, чем хотел. Он просто устал. Но вместо того, чтобы развернуться и уйти, вернуться в управление и продолжить работу, разобрать отчеты и доформировать профиль, он пересек кабинет, отобрал у Аурелии сигарету, затянулся, не сводя с женщины глаз, а потом медленно выдохнул дым ей в губы.

— Марк… — начала она, но договорить не успела.

Этот поцелуй получился злым. Так целуются те, кто сначала друг друга безумно любил, потом ненавидел из-за глупой обиды, а потом ничего — совсем — не чувствовал. Карлин бросил сигарету в пепельницу, обнял женщину за талию и притянул к себе, чувствуя, как медленно, но неотвратимо поглощает его желание, которое он кропотливо запихивал в глубину души, блокируя физические потребности.

Она забросила руки ему на плечи таким забытым, но привычным жестом, запустила пальцы в волосы, выдавливая из самой мрачной глубины глухой стон. Поцелуй стал отчаянным. Невозможным. Они оторвались друг от друга, тяжело дыша. Янтарный взгляд психиатра метал молнии. А Карлин вдруг улыбнулся.

— Спасибо, — сказал он.

Ее рука взлетела для пощечины, но не достигла цели — он ее перехватил.

— За что?!

— За то, что признала ошибку.

Ее глаза заволокло слезами.

— Если поцелуй — это награда, то ты гребаный мудак, Марк Карлин.

Профайлер невесело усмехнулся.

— Мне и так это известно, Рея.

Глава девятая

Muse в ушах как образ жизни. Перебивки на Linkin Park как поворот не туда. Отец говорит, она оглохнет раньше времени, если будет слушать тяжелую музыку. Ха-ха, воспитанный на классике Кристиан Бальмон еще не знает, что такое настоящая тяжесть и грязь. Только на такой громкости, обжигающей, как запрещенный коктейльчик у черного входа элитной школы, можно дышать. В тишине и гармонии жизнь получалась серой, как отцовские глаза в минуты усталости, — и ледяной, как глаза мамы примерно всегда.

Жаклин обхватила ладошками большие наушники и плотнее прижала их к голове. В ее глазах стояли слезы, которые ни в коем случае нельзя показать: на нее уставились все журналисты проклятого Треверберга. Но это не имело значения. Потому что прямо на нее с огромного портрета, растянутого на полстены конференц-зала, в последний раз холодно, укоризненно, неодобрительно и отчужденно смотрела Анна. На этом кадре, удивительным образом пойманном фотографом, мама выглядела моложе, чем в жизни. И такой ослепительной, что на ее фоне Жаклин чувствовала себя мышонком. Да, надо было дожить до четырнадцати, чтобы понять, откуда взялось детское прозвище, и почему мама с отцом ругались из-за него.

«Она не мышь, Анна, ты же профессионал, зачем ты проецируешь на дочь свои проблемы?»

«Какие проблемы, Крис, неужели ты не видишь, что она серая? Ничем не интересуется, ничего не хочет. Такая же, как все».

«Ты сама себе не веришь, Анна».

«Зато ты всегда веришь мне».

Впервые подобный разговор Жаклин услышала два года назад. Она вернулась из художественной школы и бежала к маме, чтобы показать, что у нее наконец получилось нарисовать что-то стоящее, настолько, что старенький преподаватель-художник сказал, что заберет трогательную работу на ангельскую тематику на городскую выставку. Но вместо одобрения услышала спор Анны с Кристианом. Редкий спор: к тому моменту родители уже давным-давно развелись.

Показать картину девочка тогда не решилась. Зато усвоила, что, по мнению матери, она такая же, как все. А это значит — никаких выставок, никакого самовыражения. Тогда Жаклин впервые резанула по внутренней стороне бедра лезвием. Физическая боль отправила на второй план душевную. Не заглушила, нет. Не уничтожила, к сожалению. А просто слегка отодвинула, накинув на нее блюр. И эта нечеткая картинка перестала давить на психику. И Жаклин будто бы смогла дышать. Как будто маньяк впервые смилостивился и разрезал закрывший ее голову полиэтиленовый пакет, в котором уже не осталось воздуха.

Почему сейчас, стоя посреди залы, окруженная журналистами, она думала именно про это? Про то, что всю жизнь искала в материнских глазах искру. Искру восхищения. Не этой лжи, которую Анна Перо транслировала во всех интервью. Жаклин читала последнее. Читала. А потом порвала газету на мелкие кусочки, изрядно удивив отца. Кристиан, кажется, не знал ничего. Или ему было плевать, как всем. Плевать, потому что не существовало для него людей важнее Анны.

С чего тогда дал развод? Да еще на таких шикарных условиях: Анна забрала фамильный особняк в Марселе, квартиру в Париже и долю в бизнесе. И совсем не боролась за Жаклин, которая с детства перемещалась между двумя семьями. Ну, как семьями. Отец больше не женился. А мать замуж не вышла.

Девочка сильнее надавила на наушники. Бальмон как раз вышел на сцену, чтобы сказать несколько слов. Он был так изящен, так аристократичен, так элегантен. Что она почувствовала во рту привкус тлена. Но отвернуться не могла. Если раньше она управляла им с помощью матери. То теперь нужно было учиться самой. Она любила его, но в этой любви было что-то обреченное. Долженствование.

На самом деле она его никогда не понимала. А он, скорее всего, не понимал ее.

Хотя в отличие от Анны, когда нашел у постели дочери рисунок, похвалил. Сказал, что у нее здорово получается. Сказал, что она чутко чувствует свет и тень. Сказал, что этот рисунок печален, и спросил, как у нее дела. А она смотрела на нарисованную белую кошку, стоящую над мертвой мышкой, и думала, что дела у нее как у этой мышки. У мышки, которой никогда не стать похожей на кошку.

«Зачем тебе психология, мышонок? Иди, занимайся своим творчеством, не надо повторять ошибки детей успешных родителей. Это твоя жизнь, ты должна найти свою дорогу. Если придется, прорубить ее топором. Как я прорубала. А приходить сюда на все готовое означает лишиться собственного „я“. Ты же не хочешь исчезнуть?»

Слова матери отпечатались в памяти и приходили почти каждый день. «Ты же не хочешь исчезнуть?» Как будто она хоть когда-то по-настоящему проявлялась. Даже платиновые волосы не спасли. И эти чертовы наушники.

Кто-то тронул ее за плечо. Девочка чуть не завопила, но закусила губу и крутанулась на месте, отрывая взгляд от отца, которого сменила светловолосая женщина в брючном костюме, посмотрела на нарушителя спокойствия.

И стало сразу хорошо. Спокойно.

На нее смотрели внимательные, холодные, но сейчас почему-то слегка напряженные глаза детектива Грина. Будто против своей воли Жаклин замаскировала под ухмылкой улыбку и уставилась на него. Грин улыбку ей вернул. Его глаза вспыхнули незнакомым теплом, и девочка смутилась.

— Не хочешь их слушать? — негромко спросил детектив.

Она усмехнулась в кулачок, сжав пальцы так, что от впившихся в ладонь ногтей стало чуть-чуть больно. Совсем чуть-чуть, что даже приятно. Или все-таки больно? Жаклин не знала. Боль и наслаждение уже давно перемешались. Но сейчас впервые за долгое время, находясь в толпе, глядя на портрет матери и выступающих, она чувствовала себя… спокойно.

— Не хочу.

— А зачем пришла тогда?

— Отец заставил. — Она кивнула на Кристиана, который разговаривал с каким-то мужчиной.

Этот мужчина показался девочке смутно знакомым. Такая же благородная физиономия, при взгляде на которую хотелось удавиться или сбежать.

— И сколько будет длиться эта повинность?

Жаклин снова посмотрела на детектива. Нет, он не насмехался. Почему с ним так спокойно? Потому что он представитель закона?

— Как думаете, — спросила она, — а убийца матери сейчас здесь?

Аксель медленно перевел взгляд на нее. Наверное, кто-то другой сделал бы шаг назад, но не Жаклин. Девочка, наоборот, подалась вперед с самым заговорщическим видом. Включаясь в игру. Потому что играть в детектива намного интереснее, чем думать о том, что мать таки умерла. И что сегодня с ней прощается весь мир. А она, Жаклин, попрощалась вчера. А в душе своей — уже давно-давно.

— И такое может быть, — приглушенно ответил Грин, наклонившись к ней.

Он был невероятно высок, даже выше отца. И где таких делают? Настоящий военный. Только волосы не под машинку, стрижка модельная, аккуратная. Небрежная челка зачесана назад, но пара прядей то и дело падает на лоб. От левого виска к затылку чуть заметные белые тонкие полосы старых шрамов. Как будто швы. Но само лицо чистое. Образцовое, как будто он сошел с кадров американских боевиков.

Впрочем, американское кино Жаклин не любила. Да и Грин не казался бестолковым качком. Он вообще качком не казался, а сохранил удивительно гармоничную фигуру.

Как же рядом с ним спокойно.

— И кто же у вас под подозрением, детектив? — выдохнула ему в ухо Жаклин.

Аксель с улыбкой выпрямился и будто посмотрел на всех по-другому. Полицейский должен работать. Иначе зачем он вообще пришел на такое мероприятие? Жаклин не верила, что он пришел бы просто так. Тратить время на жертву? К тому же от горничных в «Треверберг Plaza» Жаклин узнала, что жертва не одна, что через пару дней после смерти Анны нашли еще труп. И у второй девушки сняли скальп.

Это ведь истина, что горничные всегда знают больше, чем полиция. Так было и будет всегда. Это так круто, что даже пугает.

— А у тебя?

— Этот мужик мне кажется знакомым, — не задумываясь, проговорила она. — С которым говорит папа.

Сосредоточенный взгляд детектива метнулся в нужном направлении. Выражение лица не изменилось, но в глазах Жаклин уловила мрачное удовлетворение. Ей стало интересно. Страшно интересно!

— Вы его знаете, — сказала она.

Грин кивнул.

— Ну?

— Что?

— Ну, я указала на него, он мне знаком. Кто он?

— А почему он кажется тебе знакомым?

— С вами невозможно разговаривать, детектив! — Она насупилась, закусив губу, чтобы не рассмеяться.

Аксель улыбнулся, но не ответил. Лишь снова бросил взгляд на загадочного мужика, который в эту минуту повернулся в профиль к Жаклин и что-то негромко говорил Кристиану. Отец выглядел так, будто ему в карман подложили змею. Девочка заметила, что он сжал руки в кулаки в карманах пиджака, но уже через мгновение вызволил их и опустил вдоль тела, как делал всегда на публике. Его поза так и кричала о фальшивом покое. Кристиан Бальмон, меценат и предприниматель, в прошлом ученый и «счастливый муж», лучше чего бы то ни было держал лицо.

Интересно, а отец рассказал детективу, что он постоянно ссорился с Анной? Рассказал, как они кричали, как она бросала в него посуду и технику, книги и игрушки? Как он хватал ее за руки, чтобы успокоить, а она плакала у него на груди, называя себя сумасшедшей? Как они оба страстно мирились, то ли не зная, то ли забывая, что Жаклин, находясь в своей комнате, все слышит. Примерно тогда появились большие наушники? Или раньше? Как-то она спросила у мамы, почему отец не вернется домой, раз уж он все равно так часто к ним приезжает.

Анна тогда лишь улыбнулась. Потрепала ее по волосам. И ушла.

— Он приходил к маме. Приезжал к ней в центр. И был у нас дома. Я его знаю, но не помню.

— Когда?

— Ой, да давно. Лет пять назад. Я была малюткой.

«Малюткой». Ну и дура. Что за слова в присутствии детектива?!

— Интересно, — усмехнулся Грин.

— Мне тоже ужасненько интересно, господин детектив. Но вы не спешите поделиться информацией. Это обидно. Я перед вами открыта, а вы…

Он снова наклонился к ней и шепнул на ухо имя:

— Бастиан Арнольд Кеппел.

Жаклин нахмурилась.

— Это он?

Грин легко пожал плечами. И вдруг замер. Жаклин проследила за его взглядом и увидела миниатюрную роскошную брюнетку с пронзительными синими глазами, которые сканировали пространство.

— Теодора Рихтер, — сказала девочка, довольная, что знает хоть кого-то. — Я писала про нее доклад в гимназии. Она известный предприниматель. Крутая тетка.

Аксель негромко рассмеялся.

— Да. Крутая тетка.

Наконец блондинистая доктор завершила свою речь, ведущий объявил о перерыве на обед, и на сцену вышли музыканты. Жаклин с облегчением вздохнула. Кристиан направился к ней. При виде детектива рядом он удивленно остановился. Поздоровался с Грином, даже пожал ему руку, но тут же посмотрел на дочь. А ей вдруг стало так мерзко, холодно и одиноко, что она запихала руки в карманы джинсов и мрачно уставилась ему куда-то в район солнечного сплетения.

— Детектив. Жаклин, нам пора.

— Как скажешь, папа.

Он мягко обнял ее за плечи и вывел из зала. Но уже у самого выхода девочка остановилась и обернулась. Она думала, детектив будет смотреть на эту брюнетку, но нет. Он провожал взглядом ее, Жаклин. Она улыбнулась и уже смелее пошла с отцом.

Она верила, что этот мужчина найдет убийцу матери. И пусть это ничего не изменит, в мире, где есть справедливость, еще можно жить.

Глава десятая

Детектив Грин проводил Жаклин Бальмон и Кристиана Бальмона долгим неподвижным взглядом. Разговор с девочкой затронул что-то в душе, и Аксель пока не понимал, как к этому относиться. Он отчетливо видел ее внутреннюю борьбу, страх, нежелание оставаться с отцом наедине и стремление поучаствовать в расследовании. При этом Жаклин совершенно не проявляла ожидаемых в подобной ситуации эмоций. Она не казалась опечаленной или раздавленной. Не плакала, не заламывала руки. Просто смотрела. Сосредоточенно и серьезно.

Будто была опустошена, будто нечто выжгло ее изнутри. И это никак не связано со смертью матери. Как будто их отношения рухнули раньше, а все, что оставалось девочке, — играть роль, отведенную для нее родителями. И целым светом. И даже детективом. Грину почему-то стало стыдно. Впервые в жизни. За то, что вопросами он вытаскивал из Жаклин нечто хрупкое и настоящее, то, что она предпочла бы спрятать. Он ее обнажал.

Он просто делал свою работу. Делал ее лучше большинства. И обычно ему было плевать на чувства тех, кто способствовал установлению истины. И на чувства, и на жизни. Но не в этот раз. Расследование слишком личное. Только вот сегодня Аксель с ясностью понял одно: ему уже не нужен был анализ ДНК, чтобы убедиться в родственности.

Бред? Вполне. Но разве это имеет значение?

Его жизнь менялась. Менялась независимо от его действий, самочувствия и увлеченности. Он просто взрослел, проходил трансформацию, которую каждый проходит лет в тридцать пять. Что это? Кризис среднего возраста? Ох, вряд ли. Просто очередной этап развития, очередной шаг к тому новому себе, от которого Грин бегал всю сознательную жизнь.

Размышлять о себе в подобном ключе было непривычно, и детектив сосредоточился на том, чем действительно мог управлять: на наблюдении за гостями.

Мисс Рихтер остановилась рядом с ним, как будто они были давними приятелями и для нее стал естественным подобный жест. Аксель опустил на нее взгляд и улыбнулся, прогоняя из головы образ Жаклин и все, что с ним было связано. И старательно избегая пристального, фанатично блестевшего взгляда Анны Перо с портрета.

— Не думала, что вы все-таки сюда придете, — негромко сказала Теодора.

Ее холодные глаза следили за мужчиной, которого она в прошлый раз представила как своего партнера. Кевин Мейсон. Мужчина как раз подошел к Бастиану Кеппелу и что-то ему говорил. Аристократ вежливо кивал, на его губах застыла улыбка. Подозрительная улыбка. Ничего, улыбаться Кеппел перестанет, как только Грин сообщит, что ему предстоит пара незамысловатых процедур. А еще намекнет, что появился свидетель — и лучше Бастиану пересмотреть свои показания относительно характера его отношений с Анной Перо. Ведь теперь, опираясь на слова Жаклин и фотографии, которые притащили криминалисты, следствие с уверенностью могло уличить аристократа во лжи. А там и до статуса «главный подозреваемый» недалеко. Даже если придется заставить ночевать на работе отдел Карлина.

Ай-ай-ай, как неосторожно, младший лорд Кеппел. Особенно теперь, когда фотография постепенно проникала во все слои жизни, становясь естественным атрибутом любой вечеринки. Еще десять лет назад это казалось невозможным. А сейчас — почти естественным.

— Работа, — произнес детектив.

Грин отреагировал прохладнее, чем хотел. Почувствовал себя глупо и попытался скрасить лед в тоне улыбкой. Но мисс Рихтер, кажется, не заметила перемены интонаций. Она внимательно следила за происходящим в зале цепким холодным взглядом собственника. Это ее конференция, это ее мероприятие. Она несет ответственность, она работает. Как и он. Просто у каждого своя роль.

Каждый раз, встречаясь друг с другом, они надевали на лица маски. Аксель вдруг поймал себя на мысли, а случится ли когда-нибудь встреча с этой женщиной, когда они смогут показать друг другу истину?

И нужно ли это вообще?

Кому может понравиться чужая тьма? Пока она далеко, пока ты с ней не соприкасаешься, манит и зовет. Но стоит подойти поближе, и ты тонешь в чужой бесконечной тоске, не в силах выплыть. Даже сама мысль о том, чтобы раскрыться перед кем-то, казалась ему дикой. Наверное, это и объединяло их с Теодорой Рихтер: умение ставить границы, соблюдать дистанцию в любой ситуации.

— Понимаю, — кивнула бизнес-вумен. Ее взгляд снова следил за партнером, и Грин невольно присмотрелся к этому мужчине.

Темные глаза и волосы, модная стрижка, лицо холеное, как и положено человеку, у которого водится достаточное количество денег, чтобы прекрасно жить и со вкусом отдыхать. Одежда дорогая: костюм-тройка из английской шерсти, судя по всему, сшит на заказ либо подогнан по фигуре. Подтянут.

Аксель мысленно выругался. Зачем он анализирует этого мужика? Потому что мисс Рихтер за ним наблюдает? Мало ли какой у нее мотив следить за своим партнером… Оценивает его в работе? Любуется?

— Что-то необычное заметили?

Теодора слегка повела плечом, и внимание детектива мгновенно переключилось. Его взгляд замер на тонких ключицах и иссиня-черных локонах, которые рассыпались по плечам, выпадая из прически. В очередной раз, оказываясь с этой женщиной практически наедине, он выпадал из знакомого мира.

— Нет, — без паузы ответила мисс Рихтер. — Если только чуть больше суеты, чем обычно.

— С чего бы?

— Мемориальное мероприятие отличается от обычного открытия бизнеса в Треверберге. Пришлось перекраивать программу. Но Мейсон справляется, насколько я могу судить.

— А какова ваша функция в этом процессе?

— Наблюдать. — Ее безупречная улыбка могла бы заморозить оазис в пустыне.

— Вы хотите мне что-то сказать?

Аксель замер, не вполне отдавая себе отчет, зачем он это только что спросил, а Теодора медленно оторвала взгляд от залы и посмотрела ему в глаза. Несмотря на астрономической высоты шпильки, она была ниже на голову и казалась хрупкой и одинокой. Обманчиво. Эта женщина сильнее всех, кого он когда-либо знал. Ее внутренним стержнем можно перевернуть землю, если найти правильную точку опоры. Так ведь? Или это обманчивая жесткость?

Грин настолько привык, что все вокруг не те, кем кажутся, что опасался делать выводы раньше времени. Но он бы слукавил, если бы заявил, что ему неприятна компания синеглазой женщины.

— Я бы много что хотела вам рассказать, детектив Грин, — с неожиданным теплом отозвалась мисс Рихтер, — и о многом спросить. Но не здесь и не сейчас.

— То есть к делу это не относится.

В ее глазах мелькнула усмешка.

— Я не знаю подробностей дела. Как вы там говорите обычно? «Даже несущественные детали»… — Она оборвала фразу и негромко рассмеялась.

Грин улыбнулся. Краем глаза он заметил, что Кеппел наконец остался в одиночестве и потянулся за шампанским. Отличный момент, чтобы действовать.

— О, узнаю этот взгляд, — снова вернула его внимание себе Теодора. — Вам, конечно же, нужно идти.

Он сдержанно кивнул.

— Хорошо, — сдалась она. — Я буду здесь.

Аксель снова посмотрел на нее:

— Так и будете на протяжении всего мероприятия… наблюдать?

— Пока дают такую возможность — да, — с прохладной вежливостью отреагировала Рихтер. — Это редкая удача. Если бы вы знали, как важно иногда оставаться в толпе наедине со своими мыслями. И как важно просто смотреть на происходящее со стороны.

На это возразить было нечего. Грин попрощался и направился к Кеппелу-младшему, который заметил детектива на подходе и, кажется, побледнел. Впрочем, черт их, аристократов, разберет: они почти всегда бледные.

— Добрый вечер, — поздоровался Грин, приближаясь.

— О, детектив. — Бастиан изобразил улыбку. — Пришли сказать, что вы закончили в доме и я могу наконец сделать там ремонт?

— Пришел сказать, что мне необходимо ваше сотрудничество с полицией.

По лощеному лицу британца скользнула тень, глаза вспыхнули, но он сохранил самообладание. Конечно, все они сохраняют лицо, независимо от того, что происходит внутри и снаружи. Этому стоит поучиться, но не у каждого получается. Ты можешь день за днем забивать свою психику аффирмациями на тему самого себя и мира, но не изменишь основу.

Грина держать лицо научили в армии. И это была жестокая — а потому незабываемая — школа жизни. Или, может, он получил эти навыки раньше? Еще в приюте? Кого волновали чьи-то чувства? Там ты либо возвышался над страданиями других, либо страдал сам. Аксель предпочитал сохранять путь одиночки, не касаясь местных разборок, но это не значит, что не был туда вовлечен. Особенно тогда, когда в приюте узнали о грядущем усыновлении. Невиданно! Чтобы пацана в четырнадцать лет забрала одинокая женщина. Что он только не выслушивал. И не вспомнить, какое количество слишком едких и пошлых носов было разбито в те полгода. Страшно представить.

— Я весь ваш, — фальшиво улыбнулся Бастиан.

Конечно, фальшиво. Вот в чем разница между военной выправкой и муштрой дворянина в двадцать первом веке. Бастиан Кеппел, младший лорд, которому никогда не отойдет наследство в полном объеме и который вынужден существовать на то, чем поделится брат, должен фальшиво улыбаться, чтобы сохранить крохи благосостояния и надежды. Да, сейчас он не ребенок и его бизнес вполне законный, достаточно крупный, чтобы удовлетворить потребность в роскошной жизни. Но, глядя на него, Грин видел другого человека: не такого сильного и притягательного для окружающих, того, кому приходилось выживать, осторожно выбирая собственный путь, и идти на мягких лапах.

— Мне нужен образец вашей ДНК.

С аристократа слетела маска. Он посмотрел на детектива с таким ужасом и удивлением, что тот на мгновение решил, что попал в цель. Кеппел боялся этого анализа. Почему?

Неужели все так просто?

— Да пожалуйста, — собравшись с духом, сказал Бастиан. — И у вас, конечно же, есть все документы?

— Получите их, когда явитесь в управление. Сегодня сможете?

Кеппел, обхватив тонкую ножку салфеткой, взял со стола одноразовую деревянную ложку, демонстративно ее облизнул и молча протянул Грину.

Однако.

Детектив вытащил из кармана пакетик для вещдоков, немало удивив аристократа, сунул ее туда и кивнул.

— Так даже проще.

— Вы всегда носите с собой… это?

Аксель холодно улыбнулся.

— Я же на работе.

— И явно знали, что заведете со мной разговор об этом унизительном тесте? Что у вас на уме, детектив? Решили подозревать меня?

Грин слегка наклонился к нему.

— Я был бы рад ответить на ваш вопрос однозначно «нет» или «да», мистер Кеппел, но не могу. Моя работа — проверять гипотезы и их отсутствие. К счастью, в этом деле достаточно вещественных доказательств.

— Ах, я понял. — Британец всплеснул руками. — Вы решили идти методом перебора. Какой у меня мотив?

— Это вы мне скажите. Какой у вас мотив лгать следствию?

На этот раз бледность была не аристократической. Кеппел уставился на детектива так, как лягушонок смотрит на удава.

— Лгать?..

— Мы видели фото. Вы и Анна Перо на различных мероприятиях в Треверберге. В клубах.

— Какие фото?..

— Вы забываете, что журналисты следуют за Анной по пятам. И не только за ней. Если хотите взглянуть, я с удовольствием распоряжусь, чтобы вам их показали. Вы лгали нам о степени близости контакта с жертвой. Это достаточное основание, чтобы занести вашу кандидатуру в предварительный список подозреваемых.

— Я ее не убивал!

— Не стоит так переживать, — перебил Грин, не позволив Бастиану развить мысль. — Мы разберемся. Но конечно же, мы будем рады видеть вас в управлении. Расскажете то, что еще не рассказали. Но самое главное, расскажете, чем занимались в день смерти Анны.

— Я был в…

— Нет, — покачал головой Грин, вытаскивая туз из рукава. Дилан — лучшее приобретение полиции. Да, чаще всего он подбрасывает информацию в последний момент. — Ваш самолет был вне Треверберга, это правда. Но вы сами оставались здесь.

Судя по выражению глаз Бастиана, которому на этот раз удалось сохранить лицо, удар достиг цели. Он явно был в Треверберге. Делает ли это его преступником? Преступником, который убил уже вторую жертву? Непохоже. Но работа Грина заключалась не в том, чтобы гадать.

Он оставил Кеппела наедине с невысказанными обвинениями и отошел к своему наблюдательному пункту. Теодоры уже не было, как и Мейсона. Где эти двое спрятались? Неожиданное чувство выбило почву из-под ног, Грин огляделся. Безуспешно. Зато его нашел Говард Логан.

Бывший стажер выбрал прекрасный костюм для такого вечера и выглядел безупречно. Адарель в темном платье-футляре оттеняла его, как модель — бизнесмена. Аксель с трудом сдержал улыбку, глядя, как они рассекают толпу, чтобы добраться до него. Этот взгляд он знал. К сожалению.

Логан приблизился один.

— У нас еще один труп, — чуть слышно сказал он. — И вам не понравится то, что вы сейчас услышите, детектив.

Грин посерьезнел.

— Куда ехать?

Глава одиннадцатая

Зима 1993/94 года

Рано или поздно жертва и преследователь меняются местами. Рано или поздно преследователь превращается в наблюдателя, а потом в жертву. Идет непрерывный круг, игра в кошки-мышки, которая могла бы приносить удовольствие или разрушать. Кто окажется сверху сейчас? Кто кого переборет? Кто сможет выжать из ситуации максимум?

Если не способен справиться с обстоятельствами и изменить их, всегда можно измениться самому. Когда он буквально выкрал меня из Марселя, накачав наркотиками, я была слабой. Потом стала сильнее. В ту ночь, когда он наконец смог пересечь черту, я почувствовала свою власть над ним. А сейчас я хочу доказать ему, что в этом мире все не то, чем кажется. Каждый из нас выбирает маску по душе, скрывая мотивы и чувства, подстраиваясь под сиюминутную выгоду.

Мало кто смотрит дальше собственного носа. Вариативность развития той или иной ситуации на два шага вперед просчитывают единицы, что уж говорить о многоходовках. В терапии терапевт не может занимать слишком активную позицию, он не может быть и слишком пассивен. С психотическими пациентами ты сам немного психотик.

У меня пограничная структура личности. Я могу быть высокофункциональным внедренным в социум невротиком. Если перевести на ваш язык, могу быть почти нормальной. А могу скатываться в дикие состояния, о которых не каждому терапевту решишься рассказать.

О да, я вполне осознаю то, что происходит со мной сейчас. Что он делает со мной. И — что важнее — осознаю, как сильно я влияю на него. Мы заперты. Вокруг море. Пристаем к суше раз в несколько недель, чтобы пополнить продовольственные запасы и заправиться. Раньше мы много говорили. Вру. Он — много говорил. Теперь нет. С момента, когда в нашу жизнь вошел секс, мы уделяем ему больше времени, чем разговорам. Физический выплеск, полное совпадение в плане потребностей, позволяет держаться на плаву. Хотя крыша уже потихоньку едет. Иногда я ловлю себя на мысли, что лениво размышляю, как бы себе навредить, чтобы через это сделать больно ему?

Меня тошнит. Не метафорически. Физически. Я все размышляю, стоит ли попросить его купить тест на беременность. А что это решит? Мне кажется, что я вечно буду заперта на его яхте. Он все обещает новую жизнь, к которой я должна быть готовой, но так и не называет критерии этой готовности.

От чего я должна отказаться, чтобы снова обрести землю под ногами? А почему я вообще должна от чего-то отказываться?

Ледяная ярость захватывает все мое существо, и я вскакиваю на постели, бросаюсь прочь из каюты. Найти его. Сейчас мне одновременно хочется его убить и отдаться ему прямо на палубе. Он с одинаковой силой притягивает меня и отталкивает.

Я его не люблю.

Я ему принадлежу.

Я им владею.

Нас спаяло в чудовищный сплав, из которого выжгло все, даже отдаленно напоминающее пресловутую нормальность. Бедные люди, когда же вы поймете, что норма — это субъективное понятие. Все, что творится сейчас, лично для меня — норма. Ненормальная, ужасная, бросающая вызов обществу норма. И мое тело реагирует так, как должно. Даже если кому-то в подобной ситуации казалось бы диким идти на сближение с похитителем, мне плевать на ваше мнение. Я не могу иначе. Иногда я думаю, что была создана именно для этого. Что моя психика настолько разрушена, что все нормальное меня убивает или усыпляет. А вот такое будто помогает жить.

Он сидит с книгой в руках. При виде меня удивленно вскидывает голову. Я натыкаюсь на его пронзительный взгляд, как на стену, и падаю на колени прямо перед ним. По его лощеному лицу скользит надменная улыбка, и от этой улыбки волосы у меня на загривке встают дыбом. Живот болит, меня по-прежнему тошнит, но мир в очередной раз переворачивается.

Он слишком спокоен. Он медленно откладывает книгу. Я подбираюсь ближе, практически ползу. А потом, вскочив на ноги, толкаю его в грудь. Если бы он сидел на стуле, то обязательно упал бы. Но он не шевелится, продолжая сверлить меня взглядом.

Интересно, у него уже встал? Он все еще реагирует на меня так, как всегда? Или я стала уродиной на этой проклятой людьми и здравым смыслом яхте?

Я снова толкаю его. Он не реагирует. Как он смеет не реагировать?

Я прыгаю к нему на колени и даю пощечину. Он лишь улыбается, глядя мне в глаза. От удара его голова дергается, но почти сразу взгляд находит мое лицо. Левая щека красная, но он спокоен. Обдолбался, что ли? Накурился? Меня это не устраивает. Я снова замахиваюсь, но он вдруг смеется, перехватывает мою руку и с силой отталкивает в сторону.

Я лечу. Какое блаженное ощущение невесомости.

Но как всегда, за лучшими ощущениями следует ужасная боль. Она пронзает затылок и спину. Я падаю. В глазах темнеет. Острая боль почему-то пронизывает живот. По телу разливается пульсация, и я теряю сознание в тот момент, как он срывается с места, бросившись ко мне.

Жертва снова поменялась местами с агрессором. Кто тут кто? Уверена, он не знает. К сожалению, я тоже уже не понимаю.

Мне снился Аксель. Светлые волосы еще сильнее отросли, закрывают уши и мягкими волнами обрамляют слишком суровое и какое-то повзрослевшее лицо, спускаясь до линии мощных плеч. Только глаза по-прежнему синие, смотрят на меня с теплом. И укором. Что я сделала не так? Почему он решил вернуться в сны и напомнить о себе, напомнить о том, что я сделала с ним? С нами? Он сидит и смотрит. Смотрит и молчит. А у меня внутри все переворачивается.

А может, он погиб? Может, я тоже умерла?

Я хочу подойти к нему, зарыться носом в волосы, вдохнуть знакомый аромат и наконец прекратить эту бессмысленную гонку за достижениями и властью. Забыть о Марселе, Париже, ненужной карьере и будущем, которое не оправдало ожиданий. Мне хочется почувствовать вкус его губ и тяжесть молодого и сильного тела. Почувствовать, как он теряет контроль, распаляясь от одного взгляда. Как вжимает меня в стену. Как защищает от всего мира.

Как юный парень смог перевернуть весь привычный уклад моей жизни? Что в нем есть такое, что я до сих пор не могу его забыть?

Я просыпаюсь со слезами. Губы соленые и сухие, потрескались. Кажется, у меня жар. Я не могу разглядеть происходящее. Влажная тряпица на лбу. Молю позвать врача. Я говорю это вслух или?.. Наверное, не говорю. Кто-то меняет компресс. Я чувствую слабый укол, снова проваливаюсь в сон.

Тьма живая. Она пульсирует и ждет, пока я оступлюсь. Но я не могу сдаться. Не так и не сейчас. Слишком многое поставлено на карту, слишком много собственных границ я уничтожила на пути к этой свободе.

Я выныриваю из тьмы и тут же зажмуриваюсь: кто-то светит фонариком в глаза. Пытаюсь ругаться, наверное, что-то шепчу. Не понимаю, что мне отвечают. Больно. Снова темно.

Еще через какое-то время я наконец делаю полный вздох. Тело болит так, как будто меня били. Не удивлюсь, если били. Пульсирующую тишину разрезает мой стон — я пытаюсь пошевелиться, но не получается. Сильная рука помогает мне приподнять голову. В меня вливают какую-то жидкость. Приятно.

Мимолетное прикосновение к щеке. Я слышу шепот, но не разбираю слов. Хочется спать. Все еще болит живот.

Лишь однажды я переживала лихорадку. Это было в детстве. Тогда не было страшно, наверное, сейчас тоже страха я не испытываю. Скорее, меня поглощает боль.

Когда я окончательно прихожу в себя, обнаруживаю рядом его. Он спит в кресле, вытянув длинные ноги. Рубашка вопреки обыкновению измята и распахнута на груди, на шортах какие-то пятна. В воздухе резкий запах лекарств.

Я пытаюсь сесть, не получается, но пытаюсь снова. Надо оглядеться, понять, что произошло. Хотя на самом деле я все это время знала, что именно произошло. Я осталась жива. Какая забавная ирония. Лучше бы я умерла на этой яхте. А он бы проиграл, навсегда проиграл. Потому что сломал куклу, которую пытался обожествить, но вместо этого уничтожал ее обесцениванием.

По его телу пробегает дрожь, и наши взгляды встречаются, словно клинки. Я без сил. И откуда это чертово упрямство? Откуда эта способность противостоять, перехватывать инициативу, буквально выгрызая ее?

— Ты убил нашего ребенка?

Слова звучат ядовито, и я упиваюсь этой ядовитостью. Он бледнеет. Страшно. Его душа снова обнажена. Он раздавлен. Он не ожидал нападения. Эти мысли придают сил. Я все-таки подтягиваю тело и сажусь. Сажусь, чтобы смотреть на него с вызовом.

— Анна, я…

— Некоторые границы лучше не переходить.

Он закрывается руками. А в моей голове зреет план. План, как заставить его отказаться от своей безумной идеи, как вернуть меня домой.

— Ты должен исчезнуть.

Я шепчу. Его плечи вздрагивают и опускаются. Когда он снова смотрит мне в глаза, нет ни силы, ни вызова. Только страх, раскаяние и вина. Море вины. Лучший в мире крючок для любых манипуляций.

Я хочу есть, пить, у меня нет сил. Но сейчас, в это мгновение, впервые почти… за год? Я чувствую, что хочу вернуться. Я устала от этого корабля и этого человека. И заплатила серьезную цену, чтобы окончательно перехватить инициативу, чтобы стать хозяйкой положения.

И я клянусь, что больше никто и никогда не застанет меня врасплох.

Глава двенадцатая

Вечернее платье, очаровательный молодой кавалер рядом. Софиты, гости, журналисты. Движение, ночь, стремление быть больше, чем ты есть на самом деле, стать заметнее, чем позволено, ярче, чем привыкла. Адарель блистала. Очарованная спутником и обществом, она некоторое время позволяла стихии балагана сбить себя с толку. Забыла, зачем она здесь, кто она. Что она пришла работать, а не развлекаться. Держа Говарда Логана под руку, она чувствовала себя так, будто это в ее честь провели огромное мероприятие.

Все знали, люди Теодоры Рихтер творят чудеса, они способны организовать любой праздник в кратчайшие сроки и сделать это лучше всех. Репутация зарабатывалась долго и вполне оправдывала себя. Ада невольно следила за слаженной работой команды, видя их, облаченных в белые блузки и темный низ, с зачесанными волосами и характерными наушниками для связи, как у агентов. У кого-то дополнительно были рации, у других — только планшеты с большими блокнотами, по которым они отслеживали алгоритм течения мероприятия. Для дела ничего интересного. Но эта система девушку покорила.

И будто почувствовав ее состояние, Логан позволял держаться рядом. Он выглядел расслабленным, но Ада знала, это обманчиво. Говард выхватывал отдельных гостей, впитывая все, что только мог. Возможно, он, как и она, будет анализировать позже. Тогда, когда свет погаснет и он наконец останется в одиночестве.

Рука приятно согревалась от его тепла, и девушка медленно возвращалась в себя, обретая столь необходимую концентрацию. Было странно видеть людей с обложек и экранов телевизоров, представителей политики и богемы, бизнеса и науки. Как будто не психологический центр открывают, а как минимум празднуют день города.

Говарду позвонили ближе к концу, когда официальная часть плавно перетекала в развлекательную, и полицейские остановились в тени, беспрепятственно наблюдая за гостями. Ада уже отметила, что Бастиан Арнольд Кеппел неоправданно долго разговаривал с бывшим мужем Перо. Что мистер Мейсон крутился вокруг Теодоры Рихтер, как навязчивая муха, а потом нехотя переключился на гостей, выполняя свои прямые обязанности. Почти все высокопоставленные гости здоровались и общались с неразлучными Тамарой Жерар и Эллой Уильямс. Эта пара женщин была символом женской дружбы. Жена мэра и жена министра здравоохранения вели открытую жизнь, активно помогая нуждающимся и поддерживая своих мужей. Такому можно позавидовать. Неудивительно, что к ним тянулись буквально все: приятно погреться в лучах чужого добра и достатка. Журналисты стайками перетекали от одного знаменитого гостя к другому.

Карлин сказал несколько слов со сцены и теперь остановился рядом с доктором Аурелией Баррон, которая тоже завершила речь. Облаченная в длинное шелковое платье с открытыми плечами, она, несмотря на возраст, ослепляла статью и красотой. Доктор Карлин рядом с ней как будто стал выше и спокойнее. Не то чтобы Марк был дерганым в работе, но таким расслабленным и статным девушка его видела только по телевизору. Рука Карлина спокойно и как бы естественно лежала на талии психиатра. И Аурелия, кажется, не имела ничего против такого вторжения в личное пространство. Или же они искусно играли пару, отвлекая внимание общественности от чего-то более важного. Как и она сама с Логаном.

С трудом оторвав взгляд от руководителя, Ада посмотрела на своего спутника, но заговорить не успела: его телефон зазвонил. Ответив на звонок, Говард мягко отстранился от коллеги и отступил ближе к выходу, где не мешала музыка. Ада замерла, усилием воли заставляя себя смотреть куда угодно, только не на него.

Вернулся криминалист бледным.

— Иди переодевайся, у нас работа, — холодно сообщил он. — Скажу Грину.

— Что случилось?

Она задала вопрос, только бы дать себе немного времени, чтобы защититься от новостей. Она уже знала, что ответит криминалист. Его темные глаза посмотрели ей в лицо с подозрительно взрослой грустью.

— Труп, — коротко ответил Логан и оставил ее, как будто сдернув маску, которую носил весь вечер.

Не просто труп — третий труп. Иначе бы их не вызывали. Иначе бы Логан не искал Грина. Обведя залу замутненным взглядом, Адарель взяла телефон, сбросила сообщение Марку Карлину и последовала за коллегой, который уже нашел Грина. Руководитель ответил сразу же: «Встречаемся на месте».

Ада со вздохом направилась к выходу, где ее перехватил Логан.

— Завезу тебя домой. За пять минут переоденешься? — спросил он.

Почему это звучит так естественно?

— Мне хватит двух. И по минуте на вход и выход.

Говард улыбнулся. Снова подал ей руку, как будто они еще играли роли. Ада с благодарностью согласилась. Ее телефон снова завибрировал, оповещая об очередном сообщении. Уже усевшись в машину криминалиста, она посмотрела на аппарат и удивилась.

«Ты тоже едешь?» — от отца.

«А ты?» — переспросила она вместо ответа, чувствуя непонятную дрожь.

«Да».

«Не знала, что руководитель отдела выезжает на рядовое место преступления».

«Оно не рядовое. Увидимся там».

Ада посмотрела на Говарда, который успел завести машину и выехать на дорогу. Он вернул ей взгляд и снова сосредоточился на дороге. Почему мужчины за рулем — это так сексуально? То, как мужчина ведет автомобиль, говорит о нем практически все. Рука Говарда лежала на руле спокойно, расслабленно. А вот та, которую он опустил на рычаг переключения скоростей, побелела, выдавая внутреннее напряжение.

Вымученно вздохнув, Адарель отвернулась и посмотрела в окно. Там проносились дома и проспекты: установив на крышу проблесковый маячок, Логан не стремился соблюдать правила дорожного движения. Но Ада не чувствовала страха. Несмотря на то что коллега был молод, он явно умел обращаться с автомобилем. Или же в ней включился обыкновенный фатализм.

— Что нам известно? — хрипло спросила она, не рискуя повернуть голову в сторону криминалиста.

— Узнаешь на месте.

— Но почему? Тебе же явно дали больше информации.

Остановившись на светофоре, Логан повернул голову. Его темные глаза остановились на ее лице, но губы остались сурово сжаты. А ей так хотелось увидеть его улыбку.

— Я криминалист, ты профайлер. Ты должна делать выводы не на основе предположений и пересказов коллег, а на основе собственных умозаключений. Приедешь на место, осмотришь его, обсудишь свои мысли с Марком — и только потом я весь твой. Идет?

Она вспыхнула.

— Почему ты так?..

— Потому что ошибка профайлера чаще ошибок других членов команды приводит к смертям, Ада.

Говард отвернулся и с двух педалей рванул со светофора, оставив позади колонну. Они больше не разговаривали. Машина пересекла Деловой квартал, нырнула в Ночной. Но вместо того, чтобы направиться в Старую половину, которая располагалась на другом берегу реки, Говард поехал по набережной в сторону управления и городского парка.

Даниэль Кор курил, стоя у цветастой ленты ограждения. Он разом постарел лет на двадцать. И Ада просто не смогла пройти мимо. Она смотрела на отца, а он глядел в сумрачное небо, будто искал в его глубинах ответы на невысказанные вопросы. Вокруг места, где обнаружили тело, уже устанавливали световое оборудование. Логан убежал переодеваться, а Ада замерла на границе света и тени, загипнотизированная странным видом отца, который даже не пытался скрыть своего состояния.

Он не отвечал на вопросы, а она уже не знала, что спросить. Просто наблюдала за тем, как нервно он подносит сигаретный фильтр к губам, делает затяжку, опускает руку, а потом снова поднимает. Не глядя на дочь. Ни на кого не глядя.

— Розенберг.

Выросший из ниоткуда детектив Грин привел ее в чувство. Ада вздрогнула и тут же собралась.

— Детектив. Я жду Карлина.

— Не надо ждать. — Он кивнул ей и демонстративно поднял ленту.

Появление Акселя на площадке мобилизовало всех. Криминалисты и служащие сконцентрировались, работа закипела. Участковый, которого вызвали на место обнаружения тела, тут же подбежал к детективу и начал ему что-то говорить, отчаянно жестикулируя. По пухлому лицу и шее стекали струйки пота, хотя было не жарко. Испуганный. Грин возвышался над ним, как скала над пеньком.

Детектив молча достал сигарету, закурил, слушая доклад, обрывки которого доносились и до Адарели, но общей картины она составить не могла. Ее неумолимо тянуло туда, глубже в парк, в его дикую зону. Почему она боится? Они же не маньяка-насильника ищут. Тут другое.

Она подошла к ленте, приняла из рук младшего офицера, чьего имени она не помнила, бахилы и одноразовый защитный костюм, в который тут же облачилась, изо всех сил оттягивая момент, когда не останется поводов топтаться у ограждения, а потом все-таки прошла.

Карлин нагнал ее на подходе к средоточию всеобщего внимания. Она увидела женщину, которая сидела на коленях, опустив голову, но рассмотреть детали не успела — оглянулась на начальника. Марк выглядел суровым. Он обогнул помощницу и подошел к трупу. Внимательно на него посмотрел. Нашел глазами Грина.

— Этот мудак переступил черту.

Слышать слово «мудак» из уст обычно безупречно вежливого Карлина было крайне странно. Почему он ругается? Ада подошла и ошарашенно замерла, открыв рот подобно несмышленому ребенку. Она мало общалась с этой женщиной, вернее, предпочитала вообще не общаться. Не знала, что у нее есть татуировки — дракон охватывал предплечье и покрывал половину спины. Не знала, что она настолько подтянута — даже сейчас были видны результаты бесчисленного количества часов, проведенных в спортзале. Не знала, что…

Ребекка.

На глаза навернулись слезы. Ошибки быть не может. Он оставил лицо на месте, а на колени положил полицейский значок и удостоверение. Темные волосы неряшливо торчат. Одежды нет. Вещей нет. Ничего, кроме одной странной, выпадающей из общей картины детали — алой шелковой ленты, небрежно завязанной так, чтобы закрывать глаза.

— Лента — это ключ к следующей жертве, — бесцветным тоном сказал Карлин, обращаясь то ли к ней, то ли к Грину, который как раз наклонился, внимательно рассматривая сидящую Ребекку.

— И он знатно задолбался, чтобы она застыла вот так.

— А еще он обнаглел, — повторил Марк.

Красная повязка.

Такая знакомая. Нежный шелк. Скрытое наполовину лицо. Ада подошла к телу почти вплотную. Показалось, что она чувствует аромат духов Ребекки, но, конечно же, это все лишь игра воображения. Ее психика выдает якоря, за которые можно было бы зацепиться. Глупая реакция глупой девочки. Сейчас, глядя на труп женщины, которая когда-то, по мнению Ады, разбила ее семью, она чувствовала море вины. И только вины. Хотя нет, не только: стыда было не меньше. Она не представляла, как после этого сможет посмотреть отцу в глаза. Не представляла, что он чувствует. Хотя кому она врет? Представляла. Она тоже теряла близких — и его тогда рядом не было.

Она бы обхватила себя руками, если бы не защитная одежда. А потом посмотрела на Карлина и Акселя. Те, будто почувствовав ее взгляд, умолкли.

— Я знаю, на кого он положил глаз, — сообщила она металлическим от напряжения тоном и указала на повязку.

Глава тринадцатая

— Знаешь?

Детектив Грин подошел к Аде, которая стояла у трупа, широко распахнув странно блестевшие глаза. Ученица Марка Карлина нервным жестом обхватила себя руками, но взгляд Акселя выдержала с достоинством, несвойственным людям ее возраста. Как будто сам факт смерти коллеги перевернул хрупкую душу, заставив поверить в то, во что до сих пор верить не хотелось. Как будто это дело стало для нее личным. Стало ее посвящением.

Конечно, посвящением. У каждого специалиста есть рубеж, после которого он либо бросает работу в полиции, либо начинает развиваться и остается навсегда. Кто-то топчется на месте, так и не рискнув заглянуть в глаза своим демонам, но Грин традиционно окружал себя людьми иного склада. Людьми, которые идут вперед, несмотря ни на что. Людьми, которые, как бы ни было больно, чувствуют. И живут. Ошибаются, признают свои ошибки, встают и идут вперед. Ада слишком молода, хотя их разделяло всего десять лет. Потеря матери, о которой скупо указали в досье, не стала тем трамплином, после которого развитие человека уже не остановить, но пережитая боль не сломала ее. Оставила след. Не такой яркий и четкий, как у самого Грина, но достаточный, чтобы выбрать профессию. И сейчас Ада выглядела так, будто наконец узнала правду, ускользавшую от нее на протяжении всей жизни. Поняла, что ее мир изменился безвозвратно.

Но почему? Кем являлась для нее Ребекка Грант? Просто коллегой? Точно нет.

Холодный, сейчас невыносимо тяжелый взгляд детектива скользнул дальше и выхватил фигуру Даниэля Кора. Тот курил. Он курил уже полчаса. Сигарету за сигаретой, неотвратимо доводя себя до передозировки. Оправдывался тем, что убивает время, пока осмотром занимаются криминалисты и детективы, но на самом деле боялся приближаться к Ребекке.

Грин знал, что Кор встречается с Грант, кажется, они даже жили вместе. Но это никогда не мешало работе. Полицейские умудрялись ставить непреодолимую стену между работой и домом, ни взглядом, ни жестом не выдавая своих отношений. Кор заперт в блестящей чистоте секционной, Ребекка — офицер убойного отдела. Женщина среди мужчин, которая и сама была вынуждена действовать жестко, по-мужски. Но при чем тут Розенберг?

— Такую шелковую маску носит одна певица, — негромко заговорила Ада, сбросив тяжесть с плеч и распрямив спину. — Слепая, поэтому использует шелковую повязку. Она выступает в Ночном квартале. На ее концерт почти невозможно попасть. Залы всегда маленькие, выступления редкие, а потому билеты раскупают за несколько месяцев. Ближайший концерт в эту субботу. Ее зовут Авирона.

Аксель с Карлином переглянулись.

— Слишком «в лоб»? — спросил Марк у друга, не глядя на ученицу.

Грин задумчиво почесал заросший щетиной подбородок.

— Отрезать скальп женщине тоже «в лоб». Тресс предполагал, что дело в наркоте. Знаешь, что мне сказали в отделе по борьбе с наркотиками? Что адепты этой синтетической дряни в своем лексиконе заменили стандартное «ширнуться» на «снять скальп». Волосы начинают выпадать с третьей дозы. По степени плешивости головы определяют, сколько человек сидит на игле.

— Но при чем тут Ребекка?

Аксель нахмурился. Вопрос был неприятен. Для полицейского, как бы высоко он ни взлетел, есть две болезненные темы: потеря напарника и потеря доверия внутри коллектива. Грин работал один. Это было против правил, но они со Старсгардом нашли компромисс: Аксель не лезет на рожон, вызывая оперативников, если они нужны, а Найджел не вмешивается в его работу, если необходимый для отчетности процент раскрываемости сохраняется. Что касается потери доверия — отдел внутренних расследований в управлении считался некой пятой колонной, которая разъедала коллектив. Все понимали, что эти сотрудники нужны. Но каждый раз, когда появлялся кто-то из них, жизнь замирала. Потому что они приносили с собой разочарование. Бессилие. И ярость. Холодную злость на самого себя: это ты не увидел всех сигналов вовремя, не обратил внимания на нестыковки. Это ты виноват, что коллега сошел с пути. Да, у тебя комплекс бога. Но именно такое чувство испытывал почти каждый полицейский, если его коллега оступался и его ловили на незаконных действиях.

Наркотики. Рэкет. Вымогательство и шантаж. Торговля людьми. Мошенничество. Убийства. Сокрытие и воровство улик. Что только не творилось. И каждый раз подобный случай навсегда уничтожал что-то в человеческих сердцах. Нет ничего хуже волка в овечьей шкуре.

— Найджел сказал, что отдел внутренних расследований не успел предоставить полную информацию по ее делу, — с деланым спокойствием сказал Аксель, выдерживая пытливый взгляд профайлера. — Ее подозревали в двойной игре.

Марк же смотрел на Грина так, будто тот сказал что-то невероятное. В темных глазах Карлина скользнуло понимание. Он перевел взгляд на Адарель, но та смотрела на Кора — и только на него. Грин закурил, отойдя от тела на достаточное, чтобы не навредить экспертизе, расстояние.

— Двуличие. Опять двойная игра, — сказала Ада. — Значит, Авирона тоже играет. Но что она скрывает?

— Это очевидно, — недовольно обронил Грин. — Она скрывает истинную личность.

— Ну, это правда, — неожиданно подтвердила Розенберг. — О ней ничего не знают. Она не встречается с поклонниками, не дает интервью, не выходит на бис. Просто поет пятнадцать-двадцать песен за вечер, кланяется и исчезает. Она даже не говорит со слушателями. Часть образа.

— Часть маски, — сказал Карлин. — Я был на ее концерте, но не подумал о ней, глядя на повязку. Ты молодец. Мы должны поставить охрану и выяснить, кто она.

— Запрошу ордер, — отозвался Грин. — И еще. Кор сказал, убили ее сегодня утром. Это оживленный парк. Вряд ли труп простоял бы тут почти день, никем не обнаруженный.

— Проверим, — жизнерадостно включился в диалог Говард Логан, который успел переговорить с Трессом, осмотреть тело и теперь стоял рядом с коллегами, как будто всегда тут был. — Чисто теоретически, при сегодняшней погоде заметить труп в кустарнике почти невозможно. Поэтому далеко идущих выводов я бы не делал. И Кор сказал, что время смерти пока тоже предположительное. Он не сможет делать вскрытие. Ждем одного из его сотрудников.

— Встречаемся в секционной, — кивнул Грин. — Я запросил материалы внутреннего расследования у Старсгарда, нужно подтвердить версию с наркотиками. Ада, отправляйся в клуб, где будет выступать Авирона, постарайся выйти на нее или кого-то из ее помощников. Мы должны ее уберечь.

— Или поймать на живца.

Все дружно повернулись к Карлину, который все с той же невозмутимой задумчивостью рассматривал сидящую Грант.

— Если она так загадочна, если убийца не знает ее или, наоборот, знает, но указывает именно на Авирону, а не на ее вторую личность, значит, он заберет ее перед концертом или после него. Мы должны быть там. Среди зрителей, охраны. Среди тех, кто сможет подобраться ближе. Найдем ее — выйдем на него.

Ада невесело рассмеялась.

— Осталось всего-то вскрыть загадку, которой уже несколько лет. То есть сделать то, что не удалось толпе журналистов и папарацци.

— Это наша работа. Все свободны, — подытожил Грин.

Телефон зазвонил, когда Аксель сел в машину Карлина, чтобы вернуться в участок. Марк негромко разговаривал с Адой на улице, и Грин ответил на звонок.

— Привет из Марселя! — жизнерадостно защебетала трубка.

Лорел.

Странно. Он совсем по ней не скучал. Если только по ее телу — чуть-чуть, в те несколько минут, которые оставались у него перед сном. Но мысли о журналистке выветривались из сознания, а во сне он не видел ничего. Спал как убитый, как в армии.

— Новости?

— Ну, твоя Анна была редкостной шлюшкой. А еще ее похищали. Она год провела в Средиземном море. Личность преступника так и не установили. Когда полиция сняла ее с яхты, там никого не было. На допросах она называла его разными мифическими именами: то Аидом, то Осирисом, то Зевсом, то Юпитером. Судя по медицинской карте, у нее случился выкидыш. Она провела несколько месяцев в психиатрической клинике недалеко от Парижа. Выписали ее оттуда полностью здоровой и восстановившейся. Ну, если верить документам опять же. А потом вернулась в Марсель. Еще через год развелась с Кристианом. Дочь они не делили в судебном порядке, но мне удалось выяснить, что Жаклин все время перемещалась между их домами.

Выкидыш.

— Что-то узнала про Жаклин?

— Да не особо. Девчонка как девчонка. Родилась через четыре месяца после свадьбы. Делаю вывод, что свадьба по залету.

Ага. По залету. Только не по тому, о котором ты подумала, малышка Лорел.

— Собрала материал?

В трубке рассмеялись.

— Статья будет бомба. Я уже отправила часть для публикации в утреннем выпуске. А у тебя как дела? Не скучаешь?

— Некогда.

Молчание, повисшее между ними, нельзя было назвать тягостным — скорее, слегка усталым. Аксель лениво следил за Марком, думая о своем и почти не ожидая от журналистки продолжения разговора.

— Знаешь, — все же начала она, — я благодарна тебе. Тут веселее, чем в Треверберге. И материала действительно много. Одно только понять не могу. Ты никогда не включался в расследование лично, всегда руководил другими, сохраняя отчужденность. Что здесь не так?

— Ты плохо меня знаешь.

— Я знаю о тебе все, что можно узнать. Даже видела твое досье — частично, конечно, не напрягайся. Но ума не приложу, что в этом деле не так. И почему она все время была рядом. Я только сейчас свела воедино все. Акс, эта женщина следила за тобой. Ты точно ни о чем не хочешь мне рассказать?

«Я точно не хочу никому рассказывать об этом».

— Я? Тебе? — Он спросил это с таким холодным высокомерием, что в трубке перестали дышать.

Лорел пробормотала что-то невразумительное.

— Ладно. Может, это моя паранойя, но подумай сам. Тот вечер, когда мы с тобой встретились. Она была там. И потом еще несколько раз. Я видела ее в ночных клубах. Иногда одну, иногда с кем-то.

— А с кем чаще всего?

Лорел задумалась, сбитая с толку. А Грин ждал подтверждения тому, что они и так знали.

— Ну, как бы мягче выразиться…

— Не ищи слов, ты же журналистка. А я не стеклянный, не разобьюсь от грубого словца.

— Да с половиной города! Открой местный список «Форбс», возьми первую десятку — и с каждым из них она встречалась. С кем-то в ночных клубах, с кем-то в ресторанах. Фото полно. Из людей помельче, но помедийнее — лорд Арнольд Кеппел, конечно. Он же расстался со своей женой в двухтысячном. И после этого его часто видели в клубах с Анной. Ой, проще сказать, с кем она не спала, чем перечислить, с кем встречалась, находясь в Треверберге.

Грин не понимал — ее слова вызывают злость, апатию или боль?

— Рад, что ты получила свое, Лорел.

Журналистка снова затаила дыхание.

— Ты совсем не скучаешь? — наконец чуть слышно спросила она.

— Я занят.

— Ну… до встречи?

Он не ответил.

— Аксель, что между нами происходит? Я совсем не понимаю! Ты то зовешь меня к себе, то отталкиваешь, то требуешь погружаться в расследование, то отправляешь на другой конец континента. Кто я тебе?

— Лорел, — угрожающе начал он, — прямо сейчас я еду с места преступления. Ты выбрала не лучшее время, чтобы…

— А когда — лучшее?! — воскликнула она. Веселость испарилась, как будто ее никогда и не было.

Аксель прикрыл глаза.

— Ты слепой или просто мудак? Просто используешь?

Он промолчал. Жестокое «ты — девушка из клуба» так и не сорвалось с его губ. И единственное, что сейчас чувствовал Грин, — это смертельную усталость.

— Я люблю тебя, — донесся до него то ли стон, то ли вздох.

— Лорел, делай свою работу.

Она вздохнула, попрощалась и отключилась. Аксель бросил телефон на торпеду, вытянул ноги и закрыл глаза. С этой проблемой он разберется потом. Вряд ли проблемой, слово не то. Недоразумением? Выпьют, переспят, все уляжется. Или нет? Она сказала то, что никогда не стоило произносить. Никогда. Не ему. Все, что люди называли любовью, приводило к катастрофе. И каждый раз, когда он сам говорил «люблю», история заканчивалась трагедией. Да попросту — заканчивалась. Без этого клише, без этих глупых признаний было просто. Они просто встречались. Спали. Проводили вместе время.

Сближаясь с Лорел, он давал себе только одно обещание: можно все, кроме чувств. И сейчас балансировал на той грани, после которой либо пошлет девушку подальше и тем самым причинит боль, либо все-таки позволит ей стать чуть ближе — и в итоге все равно причинит боль, потому что ответить на ее вполне читаемые чувства он не мог. Ему не хватало в ней жизни, опасности, глубины, стержня. Она журналистка. Она всегда на краю. И он инстинктивно следил за тем, чтобы она эту черту не перешагнула. А нужна ли ему дополнительная ответственность?

Но все это уходило на второй план.

Убийца добрался до полицейской. Аксель не знал Ребекку, практически не общался с ней, и в целом ему было все равно, жива она или умерла. Но сам факт поразительной наглости, сам факт убийства сотрудника полиции поднимал значимость расследования на новый уровень. И вместе с тем приковывал внимание прессы. И уже в этом ключе он жалел, что отослал Лорел во Францию. Она бы смогла прикрыть. А так придется сдерживать натиск кого-то другого.

Марк сел в машину и посмотрел на Грина.

— Кор ее отец, — без предисловий сказал профайлер.

— Что? — опешил Грин.

— Даниэль Кор — отец Ады.

— Господи.

— Семейная драма.

— Она выбывает?

Карлин покачал головой.

— Нет. Справится.

Глава четырнадцатая

Август 1994 года

Он смотрит на меня с непередаваемой тоской. Стоит у фальшборта, готовый прыгнуть в мелкую лодчонку, которую предварительно спустил на воду. Я сижу на палубе, подогнув ноги. Белое платье и тщательно вымытые волосы терзает прохладный ветер. До берега километр, я вижу его отчетливо. Вижу и знаю, что скоро все закончится. Остался один лишь шаг до свободы, до возвращения домой.

Но по щекам катятся слезы. Как будто заканчивается этап, как будто истинная свобода останется здесь, запечатанная на яхте.

Он оставляет мне продукты и деньги. И впервые за год показывает, где на яхте рация и как ее включить. Мы договорились, что я вызову подмогу, как только он уйдет достаточно далеко. Что я никому и никогда не назову его имени. Что он даст мне время и не будет показываться на глаза. Сколько мне нужно? Пять лет? Десять? Я не знаю. Но почему-то так и не смогла ему сказать, что не хочу его видеть никогда. Это ложь. Сейчас, когда все отведенное нам время подошло к концу, когда я из жертвы превратилась в хозяйку положения, когда он сломлен и вынужден уйти, чтобы зализать раны, я скучаю по нашей игре. По страстному сексу, по долгим разговорам, которые были терапевтичны для обоих, если это слово вообще можно использовать в отношении таких людей, как мы. По той трансформации, которую пережила.

Пережили мы оба.

Он хочет что-то сказать, но слова застревают. Я читаю по глазам. Молча улыбаюсь. Провожу пальцами по лицу, по глубокому вырезу платья. Он бледнеет. Я завожусь. Завожусь оттого, что точно знаю: сейчас ничего не будет. Это конец истории. Но вдруг он пересекает разделяющее нас пространство, коротким движением хватает меня за подбородок, тянет вверх, заставляя встать.

Я улыбаюсь. Мне больно, но я улыбаюсь, вытягиваясь, как стрела, смотря в его опять холодные и опасные глаза. Вина слетает с него, как мишура. И его губы в тысячный раз за этот год впиваются в мой рот, выколачивая из тела душу. Меня пронзает молния, но это не то приятное возбуждение, томление или ожидание, о котором мечтают девушки. Это животная, грубая, низкая страсть, которая разрывает тебя на куски. И даже удовлетворяя ее раз за разом, ты чувствуешь лишь еще больший голод.

Это зависимость.

Его пальцы разжимаются, мои ноги подкашиваются, и я падаю обратно. Больно. Но я задираю голову и смотрю на него снизу вверх.

— Я дал тебе слово, — хрипит он. — Но это не навсегда.

— Появишься тогда, когда сможешь себя простить за то, что сделал со мной. И за то, что ты убил… — Я не договариваю. В этом нет нужды.

Мужчина отступает. Он снова замирает у края, оборачивается. Улыбается.

— Договорились.

Он перемахивает через фальшборт, а я ложусь на спину и смотрю в небо. Приближается закат. В теле пульсирует. Я готовлюсь к новому витку спектакля, закрываю глаза. Мне нужно поспать. А потом порвать это чудесное платье, забиться в угол и ждать, пока меня спасут.

Некоторое время спустя

— Мадам, вы слышите меня?

Чьи-то теплые шершавые руки касаются моей шеи, видимо, нащупывая пульс. Я почти инстинктивно вздрагиваю и пытаюсь отползти от незваного гостя. Руки тут же пропадают. Адреналин вырывает меня из сна. Я открываю глаза и смотрю прямо перед собой, пытаясь разглядеть это новое действующее лицо. Моя жизнь уже давно превратилась в арену боевых действий, и каждый новый мужчина выбирает себе маску по душе: быть агрессором или влюбиться до беспамятства, спасти или уничтожить.

В первое мгновение происходящее кажется мне неправильным, но память о том, что Он ушел, услужливо подтаскивает нужные картинки. Я глубоко дышу, пытаюсь поправить на себе порванное платье, но оно все равно слишком открыто для этих мест.

Чувствую южный взгляд мужчины на своей коже. Подобное бесстыдство для них — признак распущенности. Это антицивилизованность. Но я жертва. И платье порвано, да. Он же не узнает, что разорвала я его сама?

Я скороговоркой начинаю говорить по-французски, плакать и умолять меня не трогать. Раскрываю руку ладонью к нему в попытке отгородиться. Я знаю, как ведут себя женщины, пережившие акт насилия. Я знаю, как ведут себя женщины, которых удерживали против их воли. Искусно копирую их поведение.

Когда он снова наклоняется вперед, чтобы, видимо, поднять меня и прижать к себе, я начинаю драться и жалобно скулить, как побитая собака. Видимо, мои ногти вспарывают кожу его лица. Он отшатывается в сторону.

В полумраке он кажется вышедшим из пустыни джинном. Кожа смуглая, но идеальная, плотная, как на картинах, глаза, слегка миндалевидные, испуганные. Он невысокий, даже коренастый, фигура без лишних линий. Одет в местную полицейскую форму. Я и не помню, как подала сигнал бедствия и что там говорила. Все-таки стресс последнего года не пройдет так просто.

До меня вдруг начинает доходить, что все закончилось. Я плачу. Со стороны эти слезы могут казаться выражением боли или облегчения. Но внутри — это слезы тоски. Я так не хочу возвращаться в свой привычный серый мир.

Некоторое время спустя

Приглушенный голос Кристиана Бальмона было сложно с чем-то перепутать. В первое мгновение мне показалось, что начались слуховые галлюцинации. Но потом к ним прибавились визуальные, и я сбросила с себя остатки медикаментозного сна, приподнялась на постели, подтянув ноги к груди. Кристиан стоял у выхода из палаты и о чем-то говорил с врачом.

Мы явно еще в Каире. Он прилетел сюда? Так быстро? Ну конечно, он прилетел. Меня не было год. Все это время он меня искал, поднял на уши полицию Франции, выпал из рабочих процессов. Это же Кристиан. Он великолепен, и он любит меня. Правда, любит не той любовью, на которую я могла бы ответить с той же пылкостью. Но сейчас, кажется, я была рада.

Я судорожно оглянулась, как будто мой похититель мог обнаружиться где-то в глубине скомканных теней по углам, и тем самым привлекла внимание мужа. Кристиан оборвал разговор и развернулся. Его красивые глаза были печальны и пусты, но когда наши взгляды встретились, они вспыхнули.

Он пересек палату, сел рядом, не торопясь меня обнимать. Мощное академическое образование психолога так просто не растерять. Он знает, что переживает жертва насилия. Поэтому я отшатнулась, придала лицу выражение шока. По щекам снова покатились слезы — а это уже не игра.

Очень медленно и очень мягко он поднял правую руку, протянул ее так, чтобы я могла рассмотреть, что она пуста и открыта, что никакого замаха для удара нет, что он просто хочет прикоснуться, чтобы передать толику своей силы. Когда его ладонь опустилась на мое плечо, я тихонько заскулила. И это, кажется, тоже была не игра. Я смотрела ему в глаза, по щекам текли слезы. Кровь стыда вдруг бросилась в лицо. Перед глазами пробежали картинки всех тех безумных ночей, которые я провела на яхте. Я зажмурилась, задрожала, раскачиваясь на постели из стороны в сторону. И почувствовала, как руки мужа с предельной нежностью, но властно поднимают меня, прижимают к похудевшей за этот год груди. Меня окутывает его аромат. Колотит, но сознание, как назло, отказывается отключаться, не позволяя мне получить столь необходимую сейчас передышку. Крис осторожно гладит меня по волосам. Я плачу и дрожу.

— Через два часа у нас самолет, — шепчет он так, чтобы слышала только я. — Я договорился, тебя примет Оноре в своей клинике. Ты же помнишь доктора Оноре? — Он продолжает, не дожидаясь моего ответа. Оноре я помню. Старый друг семьи. Гениальный психиатр, специализирующийся на ПТСР и на насилии. У него клиника недалеко от Парижа. Дорогая клиника, хорошая. Скорее похожая на тюрьму. Но что такое тюрьма на пяти гектарах леса после маленькой яхты, на которой я провела целый год? — Ты восстановишься. Я буду рядом. Жаклин будет рядом.

Имя дочери прорезает пространство, как теплый нож — масло. Я застываю. Как будто кто-то накинул удавку на шею. Отшатываюсь, разрывая контакт, смотрю ему в глаза. Кристиан неумолим.

— Ты справишься, — повторяет он, не разрывая зрительного контакта. — Я буду рядом.

Мне хочется завыть. Но вместо этого я закусываю губу и падаю обратно на постель, уже не слушая, что он говорит дальше.

Стыд.

Боль.

Отчаяние.

Страх.

Ядовитыми волнами на меня снова и снова накатывают непрошеные чувства, уволакивая на дно, от которого не оттолкнуться. В тот момент голову впервые пронзает чудовищная боль. Она разрывает виски, струится из глаз горячими слезами. А потом я чувствую металлический привкус крови — я так закусила губу, что зубы разорвали нежную кожу. Судорожно сжимаю виски холодными пальцами. Пространство вокруг пульсирует и стремительно расширяется.

И мгновение спустя боль исчезает, отступая, как цунами. Оставляя после себя лишь разруху и мусор вместо того, что когда-то было человеком.

Глава пятнадцатая

— Ребекку тоже задушили. И тоже удар в сердце — посмертно.

Голос Энрике Альвы, старшего помощника Кора, сорвался. Молодой мужчина лет тридцати не привык отчитываться о проделанной работе кому-то, кроме Даниэля, и теперь не знал, как себя вести. Ему явно было приятнее находиться в ледяной стерильности секционной, чем в просторном кабинете детектива Грина, где на следующий вечер после убийства собралась следственная группа.

Невозмутимый детектив сидел в своем кресле за столом, отделяющим его от остальной группы, и курил, слушая доклад. Говард Логан задумчиво крутил ручку в нервных пальцах. Ада смотрела в окно. Марк наблюдал за коллегами, чувствуя такую знакомую и такую ненавистную нервозность. Когда умирает полицейский, для всех включается таймер. Старсгард утром уже устроил Грину выволочку. Все требовали результатов.

А все, что у них было, — имя следующей предполагаемой жертвы и назначенный концерт. Ну, с другой стороны, имя жертвы — это почти раскрытое дело.

А если они ошиблись? Думать об этом сейчас совершенно не хотелось, и Карлин усилием воли заставил себя посмотреть на доктора Альву, который сидел в кресле в стороне от всей группы.

— Время смерти — с шести до девяти утра, — продолжил Энрике. — Точнее не сказать. Она успела окоченеть, ее привезли в парк и оставили в кустах. Иных патологий или наркотиков в крови не обнаружено, но на некоторые тесты нужно больше времени. Обнаружены следы борьбы. Следов сексуального насилия не обнаружено. Он ее задушил, пырнул ножом, вытер кровь, причем не самым тщательным образом — при осмотре я обнаружил разводы. Усадил в позу, перевез в парк, и все.

— Хорошо. Что-то еще?

— Да. Вы запрашивали срочный анализ совпадения ДНК по предыдущей жертве. Совпадений не найдено.

Марк встрепенулся и посмотрел на Грина.

— Это не Арнольд, — сквозь зубы бросил тот.

— Не его сперма? — уточнил Карлин безо всякой деликатности.

— Не его, — подтвердил судмедэксперт, переводя взгляд на профайлера. Доктор, кажется, освоился. — Совершенно точно не его. Давайте других кандидатов.

— Ну, у меня есть пара мыслей, — неожиданно улыбнулся Грин.

Что происходило при этом у него в голове, Марк не понимал. С такой стрижкой детектив стал совершенно нечитаем, по-военному закрыт.

— Спасибо, доктор Альва, — продолжил детектив, — вы нам очень помогли. Итого у нас три жертвы. Следы сексуальной активности у первой, сексуального насилия у второй. Следы борьбы у третьей. Первая, предположительно, убита во сне. Вторую сначала слегка придушили, на борьбу сил не хватило. Третья боролась. Ну, полицейский, реакции другие. Связь первой и второй жертвы установлена, второй и третьей тоже, хотя она не из надежных. Связь третьей и четвертой слишком прямолинейна. Что там с концертом?

— У меня есть два билета, — покраснев, как вареный рак, сказала Ада.

— Хорошо, — кивнул Грин. — Вы с Логаном идете в зал как зрители, я зайду через охрану, Марк — ты знаешь, что делать.

Карлин медленно кивнул. С его связями договориться о контрамарке не было проблемы. Он посетит клуб инкогнито, как делал это, в принципе, всегда.

— Охрану предупредим. В клуб пустят всех, но не выпустят никого.

— А если есть дополнительные выходы? Авирона не просто так выбирает именно этот клуб, — заговорила Ада, осмелев. — С учетом того, что уже несколько лет ни один самый замороченный фанат не смог до нее добраться, скорее всего, внутри там чертов лабиринт. А еще считается, что под Тревербергом проложены ходы еще со времен Второй мировой. Может, она перемещается под землей?

Аксель кивнул.

— Может, и так. Поэтому мы идем туда вчетвером. А снаружи будет ждать спецотряд, готовый вмешаться, если ситуация того потребует. Времени на то, чтобы получить инженерные схемы района, у нас нет. Запрос я сделал, ордер выдали, но это все не быстро.

— Концерт уже завтра, — вмешался Марк. — Какой у нас план?

— Лично мой план — добраться до Авироны, пока она жива, — холодно произнес Грин. — Убедиться, что с ней все хорошо. И занять позицию.

— Ловля на живца, — прижав пальцы к губам, прошептала Ада.

Доктор Альва встрепенулся и встал с места.

— Извините, господа. С вами дьявольски интересно, но меня ждут трупы.

— Спасибо, Энрике, — кивнул ему Грин. — Если обнаружится что-то еще, дайте мне знать.

— Мы имеем дело с человеком, который знал о тайной комнате в доме Бастиана Кеппела, — дождавшись, пока судмедэксперт уйдет, заговорил Говард Логан, загибая пальцы, — у него есть доступ к делам социальных юристов. У него есть доступ к документам отдела внутреннего расследования. Или к уликам. Он знает, что скрывается за маской Авироны, и считает, что этот человек тоже должен умереть. Первую жертву нельзя назвать ангелочком. Судя по всему, ее наказали за то, что образ психоаналитика в сознании убийцы никак не вяжется с разгульной жизнью, которую вела Перо. Что касается танцовщицы, лично у меня вопросов нет. И вполне типичная смерть. Что касается Грант, тоже все понятно: двуличие налицо. По отдельности они все про одно, но вместе не складываются.

— Одинаковый метод убийства, одинаковый ход с посмертным ударом в сердце. Одна и та же тема с двуличием, — заговорил Марк. — Но мне тоже кажется, что первое убийство было для него… более личным, что ли.

— А дальше он как будто…

— Действует по указке, — закончил за Говарда Грин. — Как будто выбор жертв случаен? Так. Попрошу Дилана найти все публичные упоминания о наших жертвах.

— Грант выпадет из списка: публичных упоминаний не было, — пискнула Ада.

— Лично ее, может, и не обсуждали. Но сам факт оборотней в погонах с передовиц не сходит, — спокойно возразил Карлин. — Надо искать.

— Слишком мало времени между убийствами, — задумчиво проговорил Аксель, как будто вывалившись из реальности. Марк перевел на него взгляд — детектив смотрел в потолок. — Как будто к первому убийству он готовился тщательно и долго. А остальные — по инерции.

— Он заранее знал своих жертв или выбрал их спонтанно? — задал острый вопрос Говард.

— Судя по тому, что мы видим на месте преступления, его профилю присуща организованность, — заговорил Карлин. — Я думаю, у него есть список. И этот список длинный. Он изучает своих жертв, знает, где они работают, где проводят досуг, какими дорогами ходят, но окончательное решение о конкретном убийстве принимает в моменте.

— Если он так и продолжит убивать через день — ошибется, — холодно отметил детектив. — Но для Авироны выделил несколько дней.

— Потому что привязка к концерту, — сказала Адарель. — Я тут подумала, что, возможно, Ребекка Грант пошла не по сценарию. Он ее «впихнул», чтобы сделать крючок к концерту. Потому что решил, что Авирону нужно убирать сейчас. Надо искать статьи о ней, а не о Ребекке. Про Грант он знал давно, уверена в этом.

В кабинете повисла оглушающая тишина.

— Что ж, Розенберг, займитесь.

— Я помогу, — ожил Говард. — Там много работы.

— Аксель, я бы хотел переговорить, — сказал Марк.

Детектив кивнул. Ада и Логан поднялись, кивнули на прощание и вышли из кабинета, аккуратно закрыв за собой дверь. Грин тут же вскочил, подошел к доске и сделал несколько быстрых пометок. Марк не спешил. Он не успел основательно поговорить с Акселем о том, что произошло в клинике. Сначала был не в состоянии, потом занят, потом — найденное тело Грант. Но тянуть с такими вещами нельзя: так можно лишиться друга. А отношениями с Грином профайлер дорожил. Возможно, даже слишком. Он знал, как Акселю тяжело доверять людям, и боялся подвести его.

— Это не по работе, — наконец произнес Марк, когда пауза затянулась.

Аксель посмотрел на него в пол-оборота, напряженный, сейчас сорвется и побежит или выхватит пистолет.

— Я был в клинике Баррон.

— Так.

Взгляд детектива потемнел, но выражение лица не изменилось. Оно никогда не менялось в подобной ситуации. Аксель замыкался в себе, держа маску. А потом долго и тяжело зализывал раны в полном одиночестве. Марк знал, что Грин ни с кем не сблизился после Энн. То, что происходило между ним и Лорел, можно было отнести к легкой интрижке. Это не то душевное родство, то ощущение покоя и доверия, которое дарят серьезные отношения. Впрочем, сам Марк тоже ни с кем не сближался. В последний раз он позволял своему сердцу ожить в коротком романе со стажеркой Кейрой Коллинс. Та история закончилась трагически. А потеряв жену, он запретил себе думать о чем-либо, кроме работы.

— Ты был прав.

Аксель застыл.

— Ее будут судить. Баррон сдалась.

— Что ты сделал?

— Я с ней поговорил. С Эдолой.

Марк выделил имя и умолк, не развивая мысль. По лицу Акселя скользнула тень. Он медленно добрел до кресла, опустился в него и откинулся на спинку, тяжело и глубоко, но почти бесшумно дыша. Он был бледен.

— Значит, врала.

— О том, что не помнила и не осознавала, врала. Диссоциация есть. Но не такая патологическая, как она пыталась представить. Это не расщепление. Это самовнушение. Видимо, она настолько хотела быть с тобой, что придумала всю эту историю. Или впечатлилась. Студенты-психологи впечатлительны.

— Спасибо, — глухо сказал Грин. — Значит, скоро это закончится. За то, что она сделала, у нас один приговор.

Карлин повел плечами.

— Ну да. Попрощаешься?

— Нет. Нам нужно раздобыть образец ДНК Кристиана Бальмона.

— Подозреваешь его?

— У него нет алиби. Как и у Арнольда. История его взаимоотношений с Анной сложная. И он попался на лжи. Достаточно оснований, чтобы подозревать. Я получил ордер. Ты сможешь взять на себя разговор с Бальмоном?

Марк посмотрел на друга пристальным долгим взглядом, но тот выдержал, ничего больше не сказал.

— Ладно.

— Спасибо. Я предупрежу лабораторию, что анализ срочный. Конечно, месье Бальмон никуда не денется от нас, но рисковать лишний раз не хочется. Особенно когда у управления опять дежурят журналисты. Сегодня будет пресс-конференция. К счастью, справятся без нас. Но в понедельник либо ты, либо я должны представить общественности результаты. Те результаты, которые мы сможем выдать без риска для расследования.

Марк нахмурился.

— Это только мешает.

Аксель пожал плечами.

— Реальность как она есть. Боюсь, после этого расследования мне захочется еще раз сгонять в Тай.

Карлин рассмеялся.

— Это с удовольствием.

Зазвонил личный телефон Грина. Он посмотрел на экран, нахмурился, побледнел. Бросил на Карлина озадаченный взгляд. Растолковав его по-своему, Марк встал и направился к двери.

— Увидимся позже.

Глава шестнадцатая

Марсель, Франция

Анна смотрела на меня своими бездонными глазами, на дне которых я всегда видел больше, чем она хотела показать, больше, чем она могла мне дать. Я видел себя. Себя в двадцать. В двадцать пять. В тридцать. Я повернул голову и снова встретился взглядом с ней. В этом месте, в моей святыне, она была везде.

Анна.

Анна.

Анна.

Я украсил ее портретами тайную комнату в своей квартире. Выделил ей целых пять квадратов. Все стены. На двери замок, чтобы случайный гость не обнаружил мое самое большое искушение. Мою слабость. Мою суть. Сотни портретов Анны, вырезки из газет, выкупленные за немыслимые для меня деньги у папарацци снимки, которые никогда не должна увидеть пресса.

Да, считайте меня мазохистом. У меня была стена, на которой я бережно хранил всех мужчин этой женщины. Всех, кроме одного. Кроме того, о ком она наотрез отказывалась говорить. Кроме отца Жаклин.

Ха, я знаю и это. Я ее секретарь, скажете вы.

Я — ее доверенное лицо, ее тень, ее опора, ее руки, уши и глаза, возражу я.

Я тот, без кого она не начинала день и не заканчивала его, потому что даже после бурной ночи она писала мне сообщение с планами на следующий день. Или с колкостями, после которых я срывался в ночь и до утра стоял под ее окнами, прекрасно зная, что она не спит и следит за мной из окна, удовлетворенная тем, что я повел себя ровно так, как она ожидала.

Я тот, на ком держался ее мир.

Я тот, чей мир держался на ее воле.

Я откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок. Темный потолок, который я старательно красил, чтобы чужая белизна не оттеняла портретов, не отвлекала на себя внимание. Все то внимание, которое безраздельно принадлежало Анне. Кажется, я плакал. Я часто плакал из-за нее. Когда она исчезла. Когда вернулась. Когда развелась с Крисом. Когда нашла себе несколько новых мужчин. Когда приближала к себе, я плакал от счастья. Когда отдаляла — от тупой боли. Тогда я думал, что нет ничего страшнее и мучительнее. Но теперь понимаю. Есть.

Черт возьми. Есть.

Теперь вся жизнь должна выстроиться как-то иначе. Но как?

Зло вытерев слезы, я глянул на стол, где белел конверт с билетом на самолет. Нужно выезжать. Аэропорт «Марсель Прованс». Длинная взлетная полоса, выходящая прямо в синь Средиземного моря. Короткий перелет. Прага. Поезд до Треверберга. Я должен взять чемоданчик, записи частных приемов Анны, журнал посещений. Взять саму ее суть, чтобы вывернуть наизнанку перед черствыми полицейскими. Должен дать показания. Рассказать о ней. Обнажить ее истерзанную душу, чтобы кто-то ковырялся в ней в поисках истины, в поисках ответа на вопросы.

Эта журналистка, Лорел Эмери, уговорила дать интервью до отлета. Как ей удалось? Наверное, чем-то она напомнила мне Анну. Наверное, оглушенный горем, я искал за кого зацепиться, но так и не нашел. Потому что Лорел — не Анна. В ней нет той красоты внутреннего мира, которая оглушает своей первозданностью. В ней нет этой бездны.

Ты моя бездна. Мои чувства к тебе больше, чем любовь, больше, чем сама жизнь. Кто я без тебя?..

— Что он сделал?

— Тут все в крови! Господи!..

Голос Лорел дрожал. Руки, видимо, тоже. Аксель прижал лоб к прохладному окну и прикрыл глаза.

— Ты вызвала полицию?

— Что? Нет. Тебе позвонила.

— Так. Описывай все, что видишь, а потом звони в полицию и жди их. Если что, ссылайся на меня. Я пришлю бумаги, подтверждающие, что полиция Треверберга в курсе интервью и твоего нахождения во Франции. У тебя есть алиби? Где ты была до того, как пришла к парню?

— Ресторан, потом такси.

— Отлично. Теперь выдыхай. И говори.

— Аксель, мне очень страшно. — Зазвеневшие слезы заставили Лорел умолкнуть.

Она убрала трубку от лица и сделала несколько шумных вдохов и выдохов. Аксель слышал ее дыхание, понимал ее состояние, но ничем не мог ей помочь.

Самоубийство (если верить Лорел) секретаря Анны его не удивило. Перо умела заменить собой весь мир, стать кислородом. Потеряв ее, мужчины чувствовали себя подобно выброшенной на берег рыбе. Готье провел подле нее десять лет. Треть жизни. Достаточно, чтобы лишиться опоры. Достаточно, чтобы раствориться в Анне, посвятить себя ей, позволить ей заменить всех, позволить ей наслаждаться этой зависимостью, слабостью.

Грин понимал, что ему сказочно повезло, что в тот роковой год она выбрала карьеру, а не его. Иначе она бы его погубила. Он тяжело переживал расставание, многие годы идеализировал ее, но мыслей о самоубийстве не было. Работа. Армия. Еще несколько лет он бросал себя на амбразуру, с каждым днем становясь все холоднее и отрешеннее. Так что в его судьбе Анна сыграла не самую плохую роль. А для Готье…

Жалко парня.

— Лорел, — негромко позвал Грин.

— Да-да. Я здесь. — Журналистка явно взяла себя в руки, собралась. — Дверь была открыта. Я вошла. В прихожей чисто, как в больнице. Тут маленькая кухня, комната и за ней еще одна комната. Санузел два на два. Не знаю, как он вообще тут жил. Он в дальней комнате. Везде двери открыты, но из прихожей этот чулан, прости господи, не видно. Я прошла в спальню, повернула голову, увидела… это… и сразу позвонила тебе.

— Что ты увидела, Лорел? — Аксель старался говорить как можно мягче, как с маленьким ребенком, которого нужно успокоить.

— Когда повернула голову, увидела, что парень полулежит в кресле. Он в крови, стены в крови, пол в крови. На нем измазанный кровью портрет Перо. Ее портреты тут везде. Я не стала заходить в чулан, чтобы не наступить в кровь, но даже отсюда вижу, что он посрывал их со стен. Там жуткий бардак. Кровь и портреты.

— Он мертв?

— Не знаю, — заскулила она.

— Звони в скорую. Потом в полицию. Расскажи им все как есть. И потом свяжись со мной.

— Забери меня отсюда, — расплакалась Эмери. — Зачем я только согласилась на эту авантюру, я…

— Дыши, — оборвал Грин. — Ты согласилась потому, что ты журналист, который мечтает заниматься криминальной хроникой. Не думал, что кровь способна вывести тебя из равновесия. Звони в полицию. Я рядом.

Аксель отключился. Сегодня день дерьмовых звонков и странных приветов из прошлого. То, что секретарь был одержим Анной, Грина не удивило. Совершенно. Самоубийство или кто-то заметает следы? То, что там все в крови и сорваны портреты, похоже на самоубийство. Надо дождаться экспертизы и уговорить французов поделиться информацией. А Грин ненавидел такие дела, когда кого-то в чем-то требовалось убеждать.

Аксель оторвался от окна достал сигарету, закурил. На это расследование нужно посмотреть по-другому. Телефон опять пикнул, оповещая о принятом сообщении. Снова Луи Берне. После расследования в Спутнике-7 они почти не общались, соблюдая вежливую дистанцию и уважая границы друг друга. Аксель распутал дело, которое невозможно было распутать, выяснил, что случилось с пропавшей за тридцать пять лет до этого матерью адвоката, и тот на некоторое время провалился в себя, перестраивая основу собственного мира. Поэтому звонок, который состоялся во время разговора детектива с Карлином, удивил и обеспокоил.

Луи Берне сообщил Грину, что к нему обратилась Баррон с просьбой взять дело Эдолы Мирдол. И что он сомневается, стоит ли оно того, потому что его замучили апелляциями по делу Инквизитора. Это был скорее дружеский звонок, чем профессиональный, и Грин сказал Луи, что тот должен принимать решение, исходя из своих рабочих планов. И вот теперь пришло сообщение, что Берне за дело возьмется, хоть и подозревает, что проиграет.

Аксель набрал его номер, адвокат ответил сразу же.

— Требуются пояснения, — произнес Грин вместо приветствия.

— Ну, я пробежал глазами дело, — мягким тоном начал Берне. — Тут не выиграть. Если Баррон отзывает свой диагноз и Эдолу признают вменяемой, это вышка.

— Смертная казнь?

— Ну, я могу попробовать смягчить. Но… дети.

Дети. Чертовы дети.

— Зачем ты берешься в таком случае? Я слышал, что Берне не проигрывает.

Адвокат усмехнулся.

— Потому что в этом случае даже проигрыш можно обернуть себе на пользу. В конечном счете, вряд ли кто-то еще сможет с ней работать. Дашь показания? Выступишь в качестве свидетеля?

— Из меня получится хреновый свидетель защиты, — поморщившись, сообщил Аксель.

Он не заметил, что сигарета истлела до фильтра, выронил ее на стол, выругался, схватил салфетку и смел все в мусорное ведро, предварительно затушив бычок в пепельнице. Глянцевая поверхность стола была безнадежно испорчена. Обидно.

— Мне нужна правда.

— А ты точно адвокат?

Берне вдруг рассмеялся.

— Зная, что вас связывало…

Аксель мгновенно замкнулся, похолодел.

— Это не имеет значения.

— Хорошо. — Луи несколько секунд помолчал. — Спасибо.

Аксель взял телефон, сунул в карман кошелек и вышел из кабинета. Команда работала, он ждал отчеты. А пока должен был структурировать в голове все происходящее. Три жертвы с минимальным перерывом между убийствами. Все трое — из разных слоев общества, ничем не похожие друг на друга. Задушены. Разные места в городе, разное время. Разное всё. Кроме метода убийства.

Как-то все слишком складно и нескладно. Улик нет. Прямых, по крайней мере. Только чья-то сперма в Анне, и это не Бастиан. Марк получил образец ДНК Кристиана (тот удивился, но сопротивляться не стал) и уже привез в лабораторию. Но сколько времени займет анализ? Старсгард дал ему абсолютный приоритет, но в некоторых делах даже подобная поддержка руководства не имеет значения. Сперма — лучшая зацепка. Потому что других нет. На второй и третьей жертвах чьего-либо ДНК не обнаружено. При этом есть синяки и потертости. Была борьба. А ДНК нет. То есть убийца осторожен. Тогда почему он неосторожен в случае Анны? Или она трахалась с кем-то еще, а убили ее позже?

Сузить список тех, кто знал о доме достаточно, чтобы пользоваться тайной комнатой, тоже оказалось невозможным. По документам дом не перестраивался, фирма Кеппела лишь сделала ремонт, косметический. Детективы допросили десятки человек, имеющих отношение к дому, но показания были непоказательными. Теоретически о комнате знали десятки, фактически — никто.

Грин сел на мотоцикл, нацепил шлем и выехал с парковки, продолжая интенсивно думать и не позволяя воспоминаниям заполнять его разум.

Смерть секретаря в Марселе — это часть цепочки? Или самоубийство? Что он знал? Он знал все об Анне. Он знал убийцу? Или, может, кого-то еще, кто влиял на происходящее? О чем Грин хотел с ним поговорить? Расписание, пациенты, секретики. Все, что смог бы вытащить из парня. Что остается теперь? Жаклин.

Через двадцать минут он выехал из Треверберга и направился в сторону Спутника-7. Хвойные леса и тишина — то что нужно. Аксель нашел себе другое озеро, не то, которое связывало его с Энн, и ездил туда, чтобы подумать. Один. Всегда один. Еще минут двадцать — и он будет на месте.

Он должен радоваться. Достаточно данных для анализа, есть даже вещественное доказательство или зацепка. Но упрямая интуиция говорила, что все не так просто. Они собрались поймать маньяка на живца? Идиоты. Он действовал почти безупречно в первых случаях. Да, обнаглел, убив полицейскую. Но неужели ему настолько свернуло голову от чувства собственной безнаказанности, что он решил пойти ва-банк? Как будто вычислить концерт этой… как ее… Авироны было сложно. Легко!

Или это случайность? Нет, раз и Ада, и Карлин знали о певице, не случайность. Это ловушка? Или их пытаются пустить по ложному следу? Или цель убийцы — заставить следствие сомневаться? Он в любом случае начал игру и упивается ею. Интересно, станет ли слать полиции послания? Не хотелось бы. Грин не любил такие коммуникации.

Мотоцикл остановился, Аксель поставил его на подножку, снял шлем и огляделся. Сумерки. Лес. Озеро. Он достал телефон, сел на упавший ствол дерева и вытянул ноги. Нужно несколько минут. Пересобрать все расследование. Прийти в себя.

Пришло сообщение от Кора: «Твой срочный личный анализ ДНК. Результат положительный».

Глава семнадцатая

Бум. Бум-бум-бум. Он колотил в дверь ее квартиры носком туфли, то усиливая напор, то ослабляя. Пьяное бормотание вырвало Теодору из зыбкого сна, и теперь она сидела на постели, обхватив себя руками и думая о том, что надо было предупредить охрану, что Самуэлю Муну здесь больше не рады. Она сменила замки, и поэтому он не мог попасть внутрь, но бывший жених оказался на удивление упрямым человеком. Любой другой бы уже ушел, Сэм не ушел.

— Тео, открой, — продолжал умолять он.

Она встала, поморщившись от боли во всем теле: после конференции упахалась в тренажерном зале, выбивая из мышц нервозность. Двумя пальцами подцепила с кресла рядом халат и закуталась в него, зябко ежась. Теодора предпочитала спать в прохладе. Голова потом не болит, мысли чистые и ясные, и просыпаешься быстрее. Она глянула на часы. Четыре утра.

— Открой. Прости меня. Я люблю тебя.

В прошлый раз он ругался. Поливал ее такими грязными словами, что ей показалось, бывшего жениха подменили. Сейчас умолял. А завтра все равно отправится к очередной любовнице, будет звонить из ее постели и рассказывать про новые выставки.

Надо было предупредить охрану.

Теодора замерла около двери. На панели справа был виден просторный мраморный холл и ноги Самуэля, который сидел на полу. Судя по всему, стучал он не туфлей, а головой. То-то звук такой странный.

Открыть и позволить ему уснуть в ее квартире? Или вырваться из этого замкнутого круга? Ей не до выяснения отношений. Она занята, ее жизнь полна и разнообразна. Зачем она тратит время на эту бессмыслицу?

Вздохнув, Теодора плотно закрыла дверь между прихожей и гостиной, взяла телефон и набрала внутренний номер охраны. Те ответили мгновенно.

— Джо, — обратилась к охраннику женщина, устало прикрыв глаза, — у моей двери уже час сидит мистер Мун. Пожалуйста, помоги ему добраться домой. И передай по смене — больше не пускать.

— Да, мисс Рихтер.

По голосу было слышно: он крайне удивлен. Изумлен. Но выдержка и профессионализм не позволяли спросить или сказать лишнее слово. Идеальный сотрудник. На то, чтобы подняться с первого этажа сюда, понадобится пять минут. Теодора подошла к раковине, налила из фильтра воды и сделала несколько глотков. Она могла бы спать еще часа три. А вместо этого вырвана из сна. Восстановиться не успела.

Она вернулась в спальню, ступая по мягкому ковру, и взяла в руки телефон. Несколько сообщений, пара пропущенных звонков с незнакомых номеров. Она не стала ничего читать. Залезла в книгу контактов, задумчиво принялась ее пролистывать и надолго остановилась над контактом «Детектив Аксель Грин». В последний раз Грин звонил ей два года назад. Когда заставил ее вернуться из командировки. Когда его опасения подтвердились.

Теодора вздохнула, с улыбкой прогоняя несвойственные ей мысли, бросила телефон на постель и посмотрела в окно. Близился рассвет.

2001 год

Марсель

Близился рассвет. Рассвет новой жизни, рассвет, за которым последует ослепительный полдень, новая жизнь и новая мечта, которую я обязательно реализую. В этом новом прекрасном мире не останется места прошлому, не останется игр, правила которых определяла бы не я. В этом мире не будет ничего, что заставляет меня нервничать, и никого, кто заставляет меня сомневаться в себе.

Я выползла из-под тяжелой руки мужчины, чьего имени не помнила, пошла в душ, чтобы смыть с себя чужой запах и сокрушительное ощущение страсти, которое сопровождало мою вторую жизнь. Мужчина не пошевелился и не застонал. Кажется, он вчера что-то принял. Я — нет. Мне не нужны были вещества, чтобы обострить чувства. Я и так жила все время на острие, тщательно следя за тем, чтобы эти две Анны не пересекались.

После душа я ушла на кухню, где привычно щелкнула пультом телевизора, включая «ТВ5 монд». Привычка слушать новости, не слушая их, когда-нибудь окончательно лишит меня наконец обретенного после всех хитросплетений судьбы равновесия.

Я давно в разводе, дочь растет и выглядит вполне милой девочкой. Ее схожесть с собой я стараюсь не замечать, а ее увлечения — поощрять, давать ей все, о чем она просит, и не мешать ее общению с отцом.

Я совершенно ее не опекаю.

Я даю ей мало внимания.

Я боюсь ее до чертиков. Боюсь, что она прочтет в моих глазах правду о своем рождении. Боже, прошло двенадцать лет, а я до сих пор боюсь этой тайны как огня. Мне проще держать ее вдали и собственную тоску забивать случайными знакомствами. Я знаю все лучшие места во всех столицах Европы. Но что важнее, там знают меня. Знают мои вкусы и понимают, почему я плачу за конфиденциальность.

Стакан воды с лимоном приводит меня в чувство. Я поправляю волосы и подхожу к кофемашине. Начинаются новости. Я делаю чуть громче и вожусь у плиты, подогревая тосты. Я полюбила процесс приготовления пищи.

— …детектив Аксель Грин, раскрывший это страшное дело, от комментариев отказался, но…

Нож, которым я собираюсь намазать арахисовое масло, падает из рук и звонко ударяется о плитку. Я медленно поворачиваюсь к экрану. Картинки сменяют одна другую, мне показывают портреты неизвестных людей, взрослых и детей, а потом появляется знакомое лицо. Я судорожно прижимаю руки к груди.

Широкоплечий и прямой, Аксель стоит, положив ладони на трибуну. Это явно повтор кадров полицейской пресс-конференции. На нем пиджак, рубашка, джинсы. Волосы длинные, чуть ниже плеч. Лицо все то же, почти не изменилось. Легкая небритость, упрямо поджатые губы. Вдруг он смотрит в камеру, и мое сердце останавливается, останавливается дыхание. Тщательно выстроенный фундамент из любовников и собственной наивной успешности рушится в один момент. Я опускаюсь на стул, не обращая внимания на то, что тосты, кажется, начинают гореть. Этот взгляд вытряхивает из моего тела душу. Он смотрел на меня так же в ту ночь, спрашивая о том, уверена ли я в своем решении уехать.

Демоны и преисподняя.

Иисусе.

Господи.

Этих двенадцати лет не было! Их, на хрен, не было!

Мне срочно нужно в Треверберг. Даже если я не решусь подойти к Грину, даже если не смогу найти правильных слов, я должна его увидеть. Должна! Я должна проверить, должна убедиться, что все эти годы не обманывала себя. Что пряталась в десятках мужчин, на самом деле убегая не от одиночества, а от одного конкретного мужчины, которого так и не смогла забыть. Несмотря ни на что.

Меня трясет от нервного напряжения, и голову сковывает привычный огненный обруч чистой боли. Ноги подкашиваются, я падаю на колени и врезаюсь рукой в нож, чье идеально заточенное лезвие тут же разрезает ладонь. Но это ничто по сравнению с тем, что творится в голове. Я снова переживаю свой маленький личный взрыв вселенной, первородный и сокрушительный. Мигрени лишь усиливались год от года, но раньше приступы быстро проходили. Сегодня явно не тот случай. В глазах темнеет, и я ложусь на пол, вдавливая ладони в глазницы, чтобы хоть как-то перенаправить эту невыносимую сенсорную перегрузку. Я ничего не слышу, в ушах шумит, кровь заливает лицо.

А потом кто-то берет меня за плечи.

— Анна? — чужим голосом спрашивает он. Не помню его имени.

Я отчаянно трясу головой, и ноги снова подгибаются.

— Позвони Кристиану, номер у телефона.

Он опускает меня на диван, что-то бормочет, но звонит. Я думаю о том, что испачкаю мебель, пытаюсь концентрироваться на этом, но не получается. Виски пульсируют, а глаза, кажется, сейчас взорвутся и вытекут горячими потоками. Любовник возвращается.

— Что мне сделать? — Даже сквозь боль я различаю истеричные нотки.

— Дай мне полотенце и уходи! — рычу я.

Некоторое время спустя

Кристиан появился в особняке так естественно, как будто не было этих пяти лет. Я уже успела прийти в себя, хотя голова еще болела. Меня долго и мучительно тошнило в туалете, потом я сидела под душем, надеясь, что вода снимет боль, а теперь ждала его на кухне, бестолково сжимая полотенце раненой рукой.

Бывший муж подошел ко мне. Я с трудом взглянула на него. Выгляжу, наверное, чудовищно. Он молчал, и это молчание было значительно красноречивее упреков и вопросов. Он мог бы спросить, какого черта ему звонил посторонний мужик. Мог бы спросить, какого черта он вообще мне понадобился — мы давно разведены. Мог бы бросить в меня оскорблениями. Но он молчал и этим молчанием говорил намного больше.

Меня начало трясти. Неловко обхватив себя руками, я смотрела в столешницу, не рискуя поднять на него глаза. Боль утихала. От одного его присутствия утихала. Я чуть не упала, когда Крис коснулся моего плеча. Наши взгляды встретились. В его взоре плескалось серебро.

— Анна, в чем дело? — негромко спросил он.

В его прикосновении не было интимности. Во взгляде не было вызова. Только усталость. И застарелая боль. Боль, вечная боль. Такая же мучительная, как моя. Только у меня болела голова. А у него душа. Сердце. Я нанесла ему смертельную рану. Но только так он получал возможность жить. Подальше от меня. Тогда, принимая решение о разводе, я думала только о том, что не могу больше смотреть ему в глаза. Меня поглощала вина. Я же рассказала ему все. Про выкидыш. Про контакт. Про то, что не достойна его. Что с самой первой встречи была недостойна. Рассказала сразу, по дороге в Париж. Он ничего не ответил. И никогда потом не возвращался к этому моменту, считая, что моя искренность на самом деле — результат стресса.

Но в тот вечер, когда Жаклин с Готье отправились в городской парк, а мы с Крисом остались одни, я налила себе вина. Выпила. И сообщила, что каждое слово, сказанное мной на пути в Париж — правда. И что я больше не могу. Обязана его отпустить.

Потом мы не разговаривали. Все документы оформили адвокаты, Кристиан одарил меня, как восточную принцессу. Прошло несколько лет, прежде чем я рискнула связаться с ним вне рабочего процесса. И ни разу не звала к себе. Не надеялась, что он придет. Но сейчас он здесь, а его рука на моем плече.

Я благодарно улыбнулась.

— Кажется, со мной что-то не так. — Я сжала голову руками.

— Мишель сказал, что ты упала и порезалась.

— Мишель? — удивилась я.

Кристиан понимающе кивнул, по его губам скользнула тонкая усмешка. И тут я заметила, что в его волосах стало чуть больше седины. Захотелось прикоснуться к ним, но я себя одернула. Мне нужно было другое. Прежде чем ехать в Треверберг, я должна знать, сколько у меня времени.

— Чем могу помочь, Анна? — спокойно спросил Бальмон, слегка наклонив голову набок, так, как будто силился рассмотреть меня с другого ракурса.

— В империи твоей семьи же есть какой-нибудь специалист по мозгам? В физиологическом плане.

Без номера

Ложь. Во спасение? Так не бывает.

Боль. Источник силы.

Насилие. Источник силы или слома — зависит только от тебя.

Ты любишь играть в кошки-мышки, я люблю, чтобы мир поворачивался ко мне лицом, а ко всем остальным — жопой.

Ты любишь соблюдать правила — я хочу быть создателем этих правил. Ты любишь искать иголку в стоге сена руками — я всегда использую магнит. Ты прячешься за масками — я срываю эти маски, показывая истинное нутро общества. Всех этих жалких никчемных людей, слабых настолько, что им страшно посмотреть в зеркало и сказать самим себе: я скотина. Всех этих людей, которые не могут встать утром и решить, что жизнь достойна того, чтобы жить, а не выживать. Всех этих людей, которых и людьми-то называть не хочется.

Общество погрязло в двуличии, лицемерии и вранье.

Разгадайте мою новую загадку. Хотя о чем это я. Была ли вообще загадка?..