Ее тысяча лиц

Глава первая

Марсель

Машинальным движением сунув мобильник в карман джинсов, Лорел застыла посреди маленькой квартирки секретаря Анны Перо. Первый шок прошел, и проснулось нутро матерой журналистки, которая получила уникальный шанс оказаться на месте преступления до явки полиции. Она не могла фотографировать — кадры точно изымут. Да и лишние вопросы с учетом всех данных ни к чему. Поэтому включила режим максимальной концентрации, чтобы запомнить все, что попадет сейчас в ее поле зрения.

Лорел закрутила платиновые волосы вокруг резинки, закрепив блестящую массу запасной, чтобы получился плотный пучок, сделала несколько шагов и остановилась на границе святилища Готье.

Святилища. Как еще это можно назвать? Бывшего святилища?

Несколько лет назад она чуть не рассталась с душой, когда главреду удалось получить разрешение на пребывание в течение шестидесяти секунд в аналогичном святилище Рафаэля. Старсгард потом рвал и метал, но репортаж вышел, и газету скупили за час, пришлось срочно печатать дополнительный тираж. Вот и сейчас. Почему она не взяла с собой скрытую камеру? Всегда носила, а тут допустила такую непозволительную оплошность! Она как никто должна знать, что второго шанса у журналистов не бывает. Шанс всегда один! Она и жила по этому принципу. Но почему не взяла чертову скрытую камеру? Идиотка! Какой она после этого профессионал?

Комната два на два метра представляла собой скорее чуланчик. Много полок, стол от стены к стене, стул, на котором теперь безвольно висело тело со спущенными руками, по тонким кистям и пальцам которых все еще стекала кровь.

Лорел нахмурилась. Она точно идиотка. Клиническая, без всякого флера. Профнепригодна и недееспособна. В скорую она позвонила, конечно. Но если он все еще жив, а она не оказала помощь? И что на ее месте сделал бы любой разумный человек? Разумный выскочил бы в коридор и ждал там. А журналистка, которая в профессии с отрочества, должна из этой ситуации вытащить максимум. Максимум! Забрать себе первую полосу на ближайший месяц — это ей под силу.

Эврика! Предположение, что Готье жив, объяснит — в случае, если спросят, — почему она в крови. Подтянув лямки рюкзака, Лорел перешагнула порог, стараясь не дышать (металлический запах крови разъедал душу подобно кислоте), и огляделась. С этого ракурса она увидела то, чего не было видно из соседней комнаты: на столе прямо перед креслом находился маленький алтарчик, похожий на школьную подставку под книги, выполненный из дерева, резной и почти что изящный. На нем — несколько тонких блокнотов. Листов по шестьдесят, не более. Обложки монотонные. Судя по состоянию бумаги, исписаны.

Сердце замерло.

Если это все — хранилище имени Перо, то в тетрадях то, ради чего она вообще сюда приехала! Забирать все нельзя. Забирать верхнюю нельзя. Их тут четыре. Лорел присмотрелась. Капель крови нет, пыли тоже. Он тщательно за ними следил. Она ловко вытащила средние тетради и сунула их в рюкзак, почти что с сожалением глядя на оставшиеся. Две из четырех лучше, чем ничего, ведь так?

После этого журналистка развернулась, подошла к Готье и, брезгливо изогнув губы, коснулась слегка дрожащими пальцами его шеи. Пульс не прощупывался. Сжала запястье. Тоже нет. Посмотрела на него внимательно, оценив почти что утонченную красоту парня, облагороженную смертью, и вернулась в комнату. Принялась ждать. Скоро приедет полиция (они тут расплавились на жаре и не спешат), скорая и все эти службы, которые, наверное, заставят ее продлить командировку еще на день или два. Но ничего, шеф ее отобьет.

От желания прочесть тетради прямо сейчас чесались пальцы и кончик носа. Но вместо этого Лорел достала телефон и с надеждой посмотрела на мертвый экран.

Только вот Грин больше не звонил.

Она закусила губу. Услышав шорох в коридоре, придала своему лицу испуганное выражение и мгновенно вошла в роль. Удостоверение журналистки лежало на столе. Рядом телефон и все документы, которые регламентировали командировку. Лорел была готова. На все сто.

Только вот дальнейшая игра не приносила удовольствия. Лорел понимала, что, как бы хорошо она ни держала себя в руках, эта сцена будет приходить к ней в кошмарах. Она и раньше встречалась со смертью лицом к лицу, пробиралась в логова серийных убийц и в целом для своих тридцати с небольшим видела больше, чем большинство в пятьдесят. Но она никогда не видела столько крови.

Суббота

Грин заставил Кора перепроверить анализ еще дважды. Тот почему-то не спорил. Теряя опору, человек имеет привычку хвататься за то, с чем знаком, в чем чувствует себя собой, — например, за работу. Даниэль за долгие годы службы стал настоящей легендой тревербергской судебной экспертизы. Он участвовал во всех ключевых расследованиях, рано стал руководителем отдела, но не погряз в бюрократии, сохранив острый ум и предельное внимание к деталям. Аксель знал, что Кор не мог ошибиться.

Аксель и до получения результата анализа знал, что там будет написано. Но, когда скрытое стало явным, детектив оказался к этому не готов. Ему тридцать пять, он потерял двоих своих нерожденных детей и считал, что отцовство так и обойдет его стороной. Он боялся этой темы примерно так же, как боялся снова полюбить и кому-то открыться, а может быть, еще сильнее. И наличие взрослой биологической дочери, похожей на него больше, чем он готов был признать, начиная от внешности и заканчивая музыкальными предпочтениями, одновременно выбило у него почву из-под ног и укрепило ее.

Он как будто расправил плечи.

У него есть дочь.

Она не знает о нем и, наверное, не должна узнать. Но он-то теперь знает. Он-то теперь будет следить за ее благополучием, оберегать ее. Поднимет старые связи, дотянется до Франции. Они, кажется, неплохо поладили. И тогда, на допросе. И потом, на мероприятии. Такая хрупкая. Такая сильная. Лишенная материнской любви, никому не нужная, одинокая. Сирота при живых родителях.

Грина передернуло.

Вынырнув из мыслей, он покачнулся на мотоцикле. Он сидел перед въездом в судебную клинику Баррон уже несколько минут, погруженный в мысли о Жаклин. В мысли, из-за которых ночью не сомкнул глаз, а весь выходной до концерта провел в офисе, перебирая материалы дела, пытаясь посмотреть на него свежим взглядом. Отвлекался как мог, все больше запутываясь. Но, выехав на встречу, снова рухнул в прошлое.

Наверное, он всегда знал. Чувствовал.

Он рад или… Что это за чувство? Боль? Аксель с неопределенной улыбкой покачал головой и положил шлем на бензобак мотоцикла. Служебная парковка была маленькой. И охранник смотрел на него пристально и неодобрительно. Хотя громила явно узнал детектива, иначе бы вышвырнул его прочь вместе с мотоциклом.

Грина знали. Это мешало и помогало. В ночных клубах его обходили стороной, здесь же вежливо следили. Ловя на себе неодобрительный взгляд, Аксель думал о том, а зачем он вообще сюда явился.

Он слез с мотоцикла, оставил шлем на сиденье, точно зная, что здесь никто и никогда не станет воровать (камер на квадратный метр было больше, чем в телевизионной студии), снова расправил плечи, обтянутые тонкой кожей куртки. Переодеваться в пиджак он не стал. Куртка, джинсы, высокие ботинки, недостаточно защищенные для езды на эндуро мотоцикле, но прекрасно подходящие под город. Не хватало длинных волос, но он уже начал привыкать.

Грин взъерошил челку, сухо улыбнулся и двинулся в сторону клиники, на ходу закуривая.

Черт возьми. У него есть дочь. Взрослая дочь!

Наверное, это все-таки радость? Или шок? Когда же сумятица уляжется? Интересно, что бы сказала Жаклин, если бы он открыл ей правду? Нутро обожгло. Отец — детектив из Треверберга или отец — ученый-богач из Франции? Кажется, ответ очевиден. Не стоит быть таким эгоистичным мудаком и лишать ее равновесия. Ему самому было четырнадцать, когда его жизнь изменилась и он обрел семью. Рушить жизнь дочери в этом же возрасте он не хотел.

И все-таки мысли, что в результате его первой, яркой и искренней, сумасшедшей и невозможной, любви родилась дочь, грели. Анна разрушила много жизней, но как минимум одну — подарила.

Доктор Баррон ждала его в кабинете. Аксель предполагал, что она будет, как обычно, демонстративно просматривать папки с делами пациентов или ковыряться в компьютере, но она стояла у окна и курила. Мундштук в ее тонких изящных пальцах смотрелся элегантно и так ей шел, что Грин невольно залюбовался силуэтом психиатра. Аурелия обернулась.

— Я удивилась, когда вы позвонили, детектив, — с вежливой улыбкой произнесла она.

— Со мной связался Луи.

— А…

Необычные янтарные глаза врача блеснули, и она снова поднесла мундштук к ярко-алым губам. Снова улыбнулась. Посмотрела в окно, а потом затушила сигарету в хрустальной пепельнице и села за стол, глядя на детектива снизу вверх. В другой ситуации это бы означало, что она принимает правила игры. Но сейчас — наоборот. От нее так и веяло спокойствием. Фальшивым спокойствием.

Аксель опустился в кресло и, слегка подавшись вперед, сплел пальцы, замыкаясь. Их взгляды встретились.

— Я должна извиниться, — спустя бесконечность проговорила Баррон. — Я ошиблась. А вы были правы.

— Все ошибаются.

— Мне не стоило на вас давить.

— Доктор Баррон, — как можно мягче произнес он, — я приехал не для того, чтобы поставить вас в неловкое положение. Я говорил с Берне и хорошо знаю законы Треверберга.

— Вы хотите поговорить с ней до того, как вам придется выступать в суде, и до того, как ее казнят.

Аксель медленно и сдержанно кивнул. Аурелия ответила ему понимающей улыбкой.

— Я дам вам такую возможность.

— Буду у вас в долгу.

Ее глаза сверкнули.

— Не говорите так. Не ставьте себя в зависимое положение, детектив. Не сейчас и не от меня. Я прошу вас только об одной услуге. Когда в следующий раз увидите доктора Карлина, передайте ему пожалуйста: я была не права, и я это признаю.

Эдола рисовала. Перед ней лежал плотный листок бумаги, на вид шершавой, какие-то краски, кисти. Приблизившись, Грин остолбенел, узнав этот мотив: младенец-ангел, безмятежное лицо смотрит в небо. Крылья красные. Понадобилось несколько секунд, чтобы успокоить сердцебиение. Грин сел. Эдола продолжала рисовать. Время свернулось в спираль, закрутилось в тугой жгут. Стало тяжело дышать, а потом все исчезло, растворилось в новом пространстве, раскрывшемся между ними. Он узнавал это ощущение. Черт возьми, он его узнавал.

Закончив с рисунком, она медленно подняла глаза. Прекрасные изумрудные глаза, так красиво вычерченные природой. Ее лицо было совершенным — на его вкус. И смотреть в него было… Нет, это не боль — нечто более глубинное и первобытное. Он будто обрезал эту пуповину. По крайней мере, думал так, сосредоточенный на расследовании. А на самом деле лишь отрекся от нее, чтобы сохранить себя и свой мир. Дурак. Его мир разлетелся вдребезги, когда по телефону ему назвали ее имя. Когда он летел на пределе мощности мотоцикла, чтобы успеть ее остановить. А потом еще раз — когда доктор Фей Тайлер сказала, что Энн потеряла ребенка. Его ребенка.

— Акс.

Аксель не очень любил всевозможные сокращения и преуменьшения, и сейчас это короткое каркающее обращение его отрезвило.

— Энн.

По ее лицу скользнула усмешка.

— Пришел посмотреть в лицо своим демонам?

— Пришел посмотреть в лицо демону, который явно лучше меня разбирается в убийствах.

— Ох. Так тебе нужна помощь, всемогущий детектив? Польщена. Но вряд ли я подходящий эксперт. Мне понравился мой адвокат. Он женат?

Как она изменилась. Сейчас, когда не нужно больше притворяться, когда не нужно играть Энн, в ней проснулось всё: и женская манипуляция, грубая попытка вызвать ревность бывшего, и жестокость социопата, который выпал из реальности, построив свою собственную, такую, в которой ему не страшно существовать, такую, где убивать детей — проявление милосердия. И еще что-то — ядовитое и одновременно манкое, как монетка на дне моря. Когда-то он уже утонул.

Сейчас Аксель пришел не за этим.

— В каждом твоем ребенке оставался след тебя. След, который невозможно подделать. Ты не просто одевала детей, ты создавала инсталляции. Картины. И они были пронизаны духом Ангелы.

— Не произноси ее имя, — предостерегающе прошипела Эдола. Ее лицо мгновенно растеряло всю свою трепетную красоту. Исказилось. В уголках рта залегли тени. Она стала почти безобразной. Но вот мгновение прошло, и перед ним снова прекрасная, пусть и несколько изможденная молодая женщина.

— Это их объединяло? Но почему? Твоя дочь погибла во младенчестве…

— Аксель, пожалуйста.

— Почему? Почему именно этот возраст?

Их взгляды встретились. Молчание повисло в комнате. И вдруг в зеленых глазах женщины блеснули слезы.

— До семи они еще ангелы.

Какая интересная логика.

— И твой брат рисовал ангелов. Ради тебя?

Она медленно кивнула.

— Как это было?

— Сначала он рисовал на бумаге, — уставившись в свои руки, чуть слышно ответила она, отчего-то перестав с ним бороться.

— А потом?

— В них не было жизни. — Она резко вздернула подбородок, снова поймала его взгляд. — Ангела была символом.

— Он делал это ради тебя.

Уже не вопрос, а утверждение. Зачем он говорит об этом? Все это связано с текущим делом. У него нет никаких доказательств, только чутье. И это чутье искало выход в словах и смыслах. Он не просто так приехал, не просто так выкроил час времени перед концертом, на котором, возможно, все решится. Не просто так решился встретиться с женщиной, даже имя которой избегал произносить больше двух лет.

Она вернулась с того света не для того, чтобы портить ему жизнь. Последняя дань их совместному прошлому.

— Люди слабые, Аксель, — вдруг совершенно серьезно заговорила Эдола. — Каждый видит в другом лишь то, что готов увидеть. Я ведь никогда не играла рядом с тобой. Каждую нашу ночь я раскрывалась тебе навстречу, показывая свое истинное лицо. Ты помнишь мои руки на своей шее? Помнишь. Конечно, помнишь. Ты мог догадаться раньше, но не хотел. Ты хотел видеть Энн, а не меня. А я хотела знать, что эти дети обрели покой. Что им не придется жить в мире, где тебя могут изнасиловать в пятнадцать только из-за того, что у тебя красивые глаза. В мире, где тебе приходится лгать, чтобы выжить. Менять имя, чтобы вернуться в город, который дал тебе все — и отнял все. Скрывать беременность от человека, которого вдруг полюбила, хотя всю жизнь считала, что любви между мужчиной и женщиной не существует, только похоть. Поверишь ли ты мне сейчас, если я скажу, что ты — единственный мужчина, с кем я была ради любви и по своей воле? Удивлен? Ты веришь. А если я лгу? Ты до сих пор ищешь во мне Энн, Аксель. Детектив, люди по сути своей двуличные твари. Мы носим маски даже там, где они не нужны. И часто мы делаем не то, что хотим сами. Мы предпочитаем жить чужую жизнь, действовать по чужой указке, потому что в этом случае наша вина будет разделена с кем-то еще. Мой брат был из таких. Слабак, который не смог отстоять свое право творить. Бюрократ, который приспособился. А я — нет.

Двуличие. Маски. Ведомость.

Аксель медленно опустил глаза на свои руки.

Не бывает преступлений без души. Он наконец-то понял, что не так. В том, как обставлена смерть Анны, было много личного: поза, лицо, место убийства, крем по всему телу, секс, в конце концов. Другие смерти — механические, их связывает только посмертный удар в сердце.

Так какого дьявола они решили, что убийца один?

Глава вторая

— Ну что, ребята, профиля так и нет?

Карлин прикусил губу. Желание вышвырнуть Говарда из машины на всем ходу с каждой минутой становилось все навязчивее. Профайлер был готов поверить, что на курсах повышения квалификации криминалистов учат не работе, а самопрезентации. И как следствие, они тут же цепляют на голову корону и теряют берега. Говард Логан, человек, которого именно Марк Карлин когда-то привел в команду Грина, никогда не был излишне наглым внутри коллектива. Он не следовал правилам и не особо любил, когда кто-то напоминал про их существование. Но он никогда не цеплял коллег так открыто.

Конечно, его можно понять. Так как Грин сохранял поразительное спокойствие в этом деле, Говард решил всех пинать, и себя в том числе.

Но как же бесит. Бесит, что этот гаденыш прав: полноценного профиля нет. Что-то не клеится.

— Офицер, так-то вы цените нашу дружбу и поддержку, — негромко сказала Ада.

Карлин глянул на нее в зеркало заднего вида и улыбнулся. Ученица ответила ухмылкой. Выглядела она чудесно, под стать мероприятию, на которое они отправились. Да, работать, но это все-таки концерт!

Ада протянула руку и коснулась плеча сидевшего на пассажирском сиденье спереди Говарда. Тот качнул головой и тоже посмотрел на девушку.

— Ценю, — сказал он с мягкой улыбкой, — но делу это не помогает.

— Ну давайте обсудим, — сказал Карлин, чувствуя себя неуютно: между криминалистом и Розенберг нарастало напряжение.

Марк бегло пересказал картину преступлений, выделил общие черты: двуличие и посмертный удар в сердце. Дальше пошли различия, которые все прекрасно знали. По мере того как он говорил, коллеги мрачнели. Тут телефон Карлина зазвонил, и, увидев имя, профайлер включил громкую связь.

— Грин, — поприветствовал он коллегу, не дав тому сказать ничего лишнего. — Мы с Говардом и Адой едем на место. Ты на громкой связи.

— А, — откликнулся детектив, — понял. Профиля нет?

Логан хмыкнул. Ада нахмурилась.

— Ты знаешь, — устало откликнулся Марк, притормаживая на светофоре. Глупо. Если бы Перо была одна, профиль оказался бы уже готов. Головоломка не хочет складываться, и у следствия не оставалось никаких зацепок.

— Сказать, почему нет?

— Ну, просветите, детектив, — невесело усмехнулся Марк.

— Я думаю, дело в том, что убийц несколько.

В машине повисла тишина. Время замерло, и из транса всех вывели нетерпеливые сигналы стоявших сзади водителей: загорелся зеленый сигнал, и черный седан Карлина блокировал движение.

— Что? — хриплым от напряжения голосом заговорил Карлин. — То есть как — несколько? С чего ты взял?

— Кое-кто на мысль натолкнул, — уклончиво ответил Грин. — Но я думаю, их несколько. Либо подражают друг другу, либо договорились. Что у нас общее?

— Двойная жизнь и кинжал, — вступила Ада.

— Да, — подтвердил Грин. — Все остальное — различие. Биологических улик нет. У Перо был секс, Мелиссу изнасиловали, Ребекку — нет. Везде удушение, но это самый популярный способ убийства. Один из. Что еще? Позы разные. Места разные.

— Инсталляции, которые запомнились, у Перо и Грант, — глухо сказал Карлин. — На Мелиссу столько времени не тратили. С позой не заморачивались.

— Попробуйте рассмотреть версию, при которой Перо и Грант убил один человек, а мисс Мюррей другой, — заговорил Аксель после паузы. — Возможно, это бредовый бред и я пускаю вас по ложному следу. Но как показывает практика…

— Моя ложная гипотеза в деле Рафаэля натолкнула нас на правильные мысли, — чуть слышно сказал Говард. — Вернемся после концерта, если ничего не стрясется, я, с вашего позволения, отправлюсь в лабораторию. Надо перепроверить данные по всем трем жертвам.

— А если шарф — это не Авирона?

Вопрос Адарели повис в воздухе. Марк снова остановил автомобиль и обернулся, чтобы взглянуть на нее, но девушка смотрела только в телефон. Она была бледной и измученной. Она боялась ошибиться.

Девочка.

Профессионализм складывается из неудач, из ошибок, из глупостей. Главное — анализ и исправление. Учиться на чужих ошибках почти невозможно, каждый все равно проживает свое: свои чувства и свой опыт. Иначе никак.

— Значит, это кто-то другой, — спокойно ответил Грин, когда в машине больше никто не заговорил. — Это нормально. Не проверить очевидное мы не могли.

— Я не смогла найти в сети ничего стоящего. Кроме одного. Такие шарфы используют проститутки из Ночного квартала. Есть группа из десяти девушек. Они… представляют особенные услуги. Шарф нужен для того, чтобы связать руки или закрыть глаза. Девушки не работают в борделях, они, повязав эту ленту на кисть или на шею, ходят по клубам. Я не успела разобраться в нюансах, но вроде место крепления ленты означает, какие именно сексуальные извращения дозволяются. — Ада отчаянно покраснела.

Говард со странной улыбкой следил за ней, буквально развернувшись спиной к дороге. Марк усмехнулся.

— Пошлю кого-нибудь прошерстить отмеченные полицией нравов клубы, — сказал детектив. — Хорошая работа. Марк.

— Да?

— Наши планы не меняются.

— Принял.

Карлин отключился.

— И когда ты успела раздобыть информацию об элитных проститутках Треверберга?

— Ночью, — буркнула Ада, отворачиваясь к окну. — У меня однокурсник стажируется в полиции нравов. Нравится ему. Ну… я спросила про шарф, не видел ли. Он удивился, а потом выдал это.

— Со шлюхами работать ему нравится? — спросил Говард.

Ада пожала плечами.

— Тебе-то что? Ты больше про трупакам.

— Соберитесь. Почти приехали. Я высажу вас в квартале от клуба. Говард, вызови такси, когда я уеду.

— Да, шеф, — с усмешкой отреагировал тот. — Может, встретим по дороге пару шлюх с лентой.

— Такого везения в природе не существует, — съязвила Ада.

Карлин позволил охранникам клуба себя обыскать. Задача была в том, чтобы не привлекать лишнего внимания, поэтому документы он оставил в машине, взяв с собой только телефон и бумажник с ключами. Его пропустили в вип-зону с мягкими диванами, расположенную прямо перед сценой. Говард и Ада разместятся в глубине зала за небольшим столиком — так они увидят почти всю посадку. Марк откинулся на мягкую спинку дивана, напустил на себя скучающий вид и лениво обвел взглядом залу, в которой уже собирались гости. На небольшой сцене уже сидели музыканты, играя интро, работники клуба разносили заказы. А гости… гости собирались. В випе стояло десять диванов, каждый рассчитан на четырех человек. Сколько столиков дальше, Карлин не видел.

Как всегда, привилегированные гости не спешили. И концерт не начнется, пока зал не успокоится, не выпьет, не поест, не обсудит последние новости, очень важные новости, без которых невозможно насладиться музыкой.

— Доктор Карлин.

Марк вздрогнул и развернулся. Между ним и сценой стояла женщина, которую он никак не ожидал здесь увидеть. Он поднялся на ноги и сделал шаг вперед. Аурелия улыбнулась. От нее пахло жасмином — сладко и так отчаянно, что ему вдруг захотелось ее как-то поддержать. Но он знал: Баррон не позволит.

— Доктор Баррон, — откликнулся он глухо. — Не знал, что вы любите соул.

— Это не соул. Если только воспринимать слово буквально, Марк.

— Присядешь?

Она огляделась почти что испуганно.

— Я бронировала место подальше, но…

— Я настаиваю.

Он взял ее за руку и заглянул в глаза, поглощая волнение и приглушенный страх, которые доктор Баррон искусно маскировала. И она сдалась. Позволила себя усадить. Карлин позвал официанта и опустился рядом.

— Ты на работе? — чуть слышно спросила Аурелия, наклонившись к его уху. Ее шелковистые пряди щекотали шею.

Профайлер кивнул.

— Сегодня здесь может случиться что угодно.

— Грин приезжал в клинику. Он намекнул, что в этом клубе может произойти что-то интересное. А может и не произойти. И я решила воспользоваться давним приглашением.

— Хочешь поиграть в профайлера? — расслабленно спросил Карлин. — Я бы с удовольствием взял тебя на стажировку, Рея.

Она вздрогнула. Но не отсела дальше и даже не отклонилась. В ее янтарных глазах сверкнула молния, а на правильной формы губах засияла улыбка — фальшивая голливудская улыбка.

— Я бы пошла.

Подобного он не ожидал. Марк посерьезнел и посмотрел на нее уже другими глазами. В последний год они общались чаще, чем за предыдущие двадцать лет. Она пыталась стать ему другом — снова, — а он позволял, обескровленный после потери жены и ребенка. Что на него нашло в клинике, когда он поцеловал Аурелию? Понимал, что это единственный способ переключить ее внимание, донести до нее какую-то мысль? Донес, явно донес. Она была раздавлена, потеряна. И примчалась сюда — если Грин действительно намекнул, не подумав, — просто для того, чтобы не быть одной. Это совершенно непохоже на доктора Аурелию Баррон.

Ее красивое ухоженное лицо было печальным. Тонкая сеточка морщин, замаскированных косметикой, выдавала возраст. Но больше кожи возраст выдавали глаза. Глаза человека, который ежедневно соприкасается с самыми мерзкими отбросами человечества.

— Я могу тебе помочь? — негромко спросил он.

Баррон бросила на него холодный взгляд.

— Что? Нет. Кого высматриваем?

— Убийцу.

Ее глаза засияли как у ребенка, которому наконец согласились подарить давно желанную игрушку.

— И почему именно здесь?

— Красная лента.

— О.

Они замолчали. Музыканты продолжали играть, официанты — разносить напитки, а гости — заполнять залу. Марк сидел рядом с Реей, чувствуя ее тепло, и думал о своем. О Грине, который должен был проникнуть через черный ход и после концерта перехватить певицу, а во время выступления — обеспечить ее безопасность независимо от того, как все выстроено.

— Увидишь что-то интересное — говори.

— Вы всерьез думаете, что убийца может быть среди зрителей? — усмехнулась она. — Да тут весь высший свет собрался, Марк.

Карлин проследил за ее взглядом. Да. Как будто участники мероприятия в честь Перо в полном составе переехали сюда. Не хватало только Бальмона, но он вряд ли знал о звездах местного разлива. Впрочем, тревербергская элита была ограничена. Человек двести. Может, триста. Одни и те же лица на протяжении лет.

— Мы так гипотезы не формулируем, Рея, — сказал он с улыбкой.

Она снова вздрогнула и посмотрела на него почти с яростью.

— Не называй меня так.

— Хорошо, доктор Баррон.

— И так тоже!

— Как прикажете. — Он поднял руки ладонями вперед. Рассмеялся.

Женщина улыбнулась.

— Что на тебя нашло? — спросила она, изящно наклонив голову к плечу. Кулон в виде сердечка призывно сверкнул меж ключиц, приковав взгляд профайлера. Шелковое платье мягко переливалось в свете софитов.

— Мне нравится, — чуть слышно ответил он, — такая форма твоего имени.

Ее плечи опустились, взгляд потух.

— Мне тоже, Марк. Но больше не надо.

— Будит ненужные воспоминания?

— И это тоже.

Договорить им не дали. Свет погас. А когда он включился снова, в глубине сцены у стойки с микрофоном появилась женщина. Невысокая, худенькая, с мягкими изгибами стройного тела. Копна черных волос свободно падает по плечам, спускаясь до ягодиц. На лице красная повязка, она смазывает черты. Свет выстроен так, что лицо все время теряется в тени. Подсвечены волосы, плечи, талия, тонкие руки на серебристой стойке, микрофон.

И только тут Марк заметил, что певицу от зала отделяет тонкая, почти неразличимая сетка. С двух сторон от сцены из ниоткуда выросли охранники устрашающего вида. От сцены до ближайших столов — три метра.

Певица ничего не говорила. Она качнула плечом — и музыканты начали композицию. А когда она запела, Марк пропал. Его обволокло ее мягким, но мощным голосом. А потом пришли эмоции. Задавленные. Глубинные эмоции, от которых он старательно бегал.

Он очнулся только тогда, когда песня закончилась, от необычного чувства — Аурелия держала его за руку. По щеке девушки катилась одинокая слеза.

Глава третья

Кто бы мог подумать, что Треверберг — такой крупный город. Никогда не бывала здесь и не особо стремилась. Я всегда предпочитала прославленные столицы, но после пребывания на яхте без нужды не покидала Францию. В этой прекрасной стране можно было и отдыхать, и работать. Правда, теперь я избегала побережья, но это нюанс. Страх был иррациональным. Я точно знала, что тот человек никогда не приблизится ко мне без разрешения, что в нашей маленькой войне победу одержала я.

А на самом деле это была не война, а… давайте назовем это интенсивом. Отличное слово. Двое заперты на яхте в течение двенадцати месяцев. Да, Крис говорил, что после спасения я была странная. Спишем на ПТСР.

Я не просто так вспомнила про того человека. За тот год мы хорошо друг друга узнали. И только приехав в Треверберг на поезде, я вспомнила, что он бывал в этом городе. Вроде бы даже имел здесь бизнес или что-то в этом роде. О бизнесе мы точно не говорили. Я приехала, чтобы увидеть мужчину, которого не могла забыть в течение десяти лет, несмотря на то что сама его бросила, а фактически вернулась к тому, кто однажды меня похитил.

Это смешно и так мило, что даже хочется проанализировать. Мое имя лишило меня возможности быть в терапии. Когда ты имеешь вес в профессии, сложно доверять кому-то еще. Сложно раскрываться, разрушаться на сессиях, зная, что обязательно встретишься со своим аналитиком на очередной конференции. Поэтому я анализировала себя сама. Как могла. И сейчас этот процесс был приятен.

Неприятным казалось все: усиливающиеся головные боли, слабая детская надежда, что Грин вспомнит меня и примет. Чувство вины, которое не могли заглушить десятки любовников, разъедало душу. После того как Кристиан помог мне с врачом и оставался рядом на протяжении нескольких этапов расследования, я не могла смотреть ему в глаза. Он вел себя как ни в чем не бывало, но в глубине, наверное, меня презирал. Лишь воспитание не позволяло сказать все как есть. Иногда я ловила себя на мысли, что ушла от него не потому, что не любила или любила других, а потому, что он прощал меня, что бы я ни творила, и потому, что на самом деле социальная пропасть между нами была непреодолимой. Он голубых кровей, его семья владеет половиной мира. А я? Весь мой капитал — я сама и то, что мне дал Кристиан.

Я никогда не могла быть с ним собой. Я всегда старалась быть лучше себя, быть той Анной Перо, которая имела право просто стоять с ним в одной комнате. Делить постель. Но брак — это не постель. Брак — это отношения на равных. А равной ему я никогда не была. Впрочем, как и он мне.

Интересно, в какие дебри способно завести самокопание. Во мне говорит либо возраст, либо усталость, либо эта ядовитая зараза, засевшая в голове. Как бы там ни было, у меня почти не оставалось времени. И понимая, что за чертой только смерть, а уж она меня точно не пугает, я приняла единственно верное решение. Меня все еще бросало от одних желаний к другим, я все так же легко цепляла мужчин и юношей на танцполе, радуясь, что сохранила привлекательный внешний вид и ложную молодость и свежесть, но внутри что-то безвозвратно сломалось. Я жила по инерции. Просто следовала сценарию без попыток его изменить. Уже — без попыток. Или сам приезд в Треверберг — это крик о помощи? Мысли усиливали головную боль. Пришлось обратиться к алкоголю.

Я сидела за столиком в глубине танцевальной залы, следя за движущимися телами, и лениво размышляла. Крепкий коктейль, состав которого я решила не уточнять, уже дурманил голову, ослабляя самоконтроль. И мысли пустились в пляс. Я приехала, еще не зная, что делать. Не уверена, что смогу просто подойти к Грину и поговорить с ним. Не уверена, что он захочет меня видеть. И не уверена, что смогу подобрать правильные слова.

«Привет, Аксель. Знаешь, а у нас есть дочь. Ей тринадцать, и она до безумия похожа на тебя».

Как-то резко слишком, да? Тогда вот так: «Привет, Аксель, я тебя люблю».

Черт. Это как-то слишком по-девчачьи. А я давно уже не девочка. Правда, забываю, сколько мне лет. Чуть за сорок. Чуть меньше сорока? Под пятьдесят? Возраст — такое относительное понятие. Сидя в ночном клубе в мини-платье, покачивая туфелькой с астрономической высоты шпилькой, я чувствую себя на восемнадцать. Или даже на шестнадцать — возраст согласия.

Давайте еще раз попробуем.

«Здравствуй, Аксель. Ты знаешь, я тогда ушла от тебя сама, но не прошло ни дня, чтобы не пожалела об этом. Прости, если сможешь. И дай мне еще один шанс».

Безумие. Где гарантия, что его сердце свободно и что он снова мне откроется? Хотя кого я обманываю. При всех сомнениях мне хотелось верить, что он откроется, доверится и примет. Или нет? Я собрала все что могла по его последнему делу. И наткнулась на заметку, что его связывали романтические отношения с убийцей. Неужели мой бедный мальчик настолько сломлен, что после моей бездны ищет что поглубже и потемнее?

Тогда так: «Аксель. Я — всё, что тебе нужно. Давай вернемся на Восток».

Это слишком жестоко. Даже если он согласится, бросит все, сколько у нас будет времени? Лет пять? А дальше? А дальше он снова останется один, но в этот раз он не оправится. И какое мне до этого дело? Важно ведь, что чувствую я? Или как?

Из круговорота мыслей меня вырвал знакомый силуэт. Я вздрогнула, чуть не уронила бокал и поспешила поставить его на стол. Мужчина пересекал залу, разрезая танцующих, как теплый нож масло. Фу, какое банальное сравнение. Какая пошлость! Но… вспоминать нос яхты и волны не хотелось.

Я невольно подалась вперед, стало жарко, потом холодно. Видимо, люди все же способны чувствовать чужие взгляды, потому что он остановился, медленно повернул голову.

Мамма миа.

Сколько прошло лет? Неужели я все это время бессознательно хотела вернуться туда? Туда, откуда с таким позором выгнала его? Туда, где была по-настоящему всемогуща?

Изображая спокойствие, я откинулась на мягкую спинку дивана, снова взяла коктейль. Теперь он направился ко мне, потеряв по дороге жалкую тощую блондинку.

Когда он сел напротив и посмотрел на меня, во рту пересохло. Я судорожно сделала глоток, чувствуя, как тело отзывается на его присутствие и как колотится в горле сердце. Как отступает реальность, позволяя мне рухнуть в водоворот непрошеных желаний. Я вспоминала, как попробовала его впервые. Как заставила его раскрыться. Как перехватила инициативу.

Это точно нездоровая хрень. Именно тот оттенок безумия, без которого моя жизнь никогда не была полноценной.

Лишь бы только не смотреть на него, я отвела взгляд, скользя по толпе. Незнакомые лица, горячие тела, пульс ночного города, танцы и жизнь. Раз. Синий свет ламп, блестящий браслет у бармена. Три кубика льда в роксе для одного посетителя и чистый виски для другого. Два. Внимательные глаза, прожигающие дыры в душе размером с футбольный стадион. Три. Не вышло.

Наши взгляды снова встречаются. Мне приходится отодвинуть бокал, чтобы не уронить его. Натянуть на лицо улыбку.

— Ты, как всегда, в маске.

Его голос звучит приглушенно, но он перекрывает музыку и гомон, шум танца. Перекрывает весь мир. Я слышу его так отчетливо, как будто мы вернулись в прошлое.

— Ты, как всегда, нежеланный гость.

— Это мой город.

— Это моя жизнь.

Он усмехается. А потом выпрямляется и смеется. По-мальчишески.

— Ты развелась. — Констатация. Не вопрос.

— Сразу же.

— Не выдержала сравнения?

В нем столько нового самодовольства, что я на мгновение теряю инициативу. Беспомощно гляжу на бокал. Мужчина подает знак бармену, и тот отправляет к нам официантку с новой порцией. И как только видит в такой толкучке. Важный гость? Совпадение?

— Решила избавиться от лишнего.

— Ах, как грубо.

— Что ты хочешь?

— Это ты приехала в мой город, Анна, — мягко напоминает он, забирая у официантки напитки и пересаживаясь ко мне.

От крепкого аромата его парфюма меня бросает в дрожь. Трясет. Я невольно сдвигаюсь правее, чтобы получить возможность снова дышать.

— Я ехала не к тебе.

Что заставляет сказать правду? Алкоголь? Его близость, от которой мне так плохо и так хорошо? То, что он до безобразия красив? Как будто на нем никак не отразился прожитый почти что десяток лет, как будто не было года плавания, как будто он все это время занимался исключительно собой. Мне кажется, что на его фоне я выгляжу старухой. И от этой мысли больно.

Я со злой улыбкой забираю бокал, делаю глоток и задыхаюсь от крепости. Он отбирает напиток, наклоняется. Вид обманчиво обеспокоенный, но на самом деле он ловит каждое мое движение.

— Я тоже сюда пришел не ради тебя. Но пришлось обеспечить себе одиночество на вечер.

— Какие жертвы.

Слова даются с трудом. Я откидываюсь на спинку дивана — снова — и тут же подскакиваю, чувствуя его руку. Когда он успел ее туда положить? Он самодовольно смеется, а потом протягивает вторую руку и берет меня за подбородок. Наши взгляды встречаются, и это больше не дуэль.

— Я сдержал слово, — чуть слышно сказал он. — Не искал встречи, не напоминал о себе. Но ты сама приехала сюда.

— Случайность.

— И это говорит мне аналитик?

Простой вопрос заставляет меня залиться краской стыда. Он явно не терял времени даром.

Что может чувствовать похищенная женщина, снова оказавшись во власти похитителя? Наверное, страх? Ужас? Панику? Что угодно, но явно не то, что чувствовала я. Я нашла в себе силы улыбнуться, мягко отстранилась, взяла свой бокал.

— Ты что-нибудь знаешь про детектива Акселя Грина?

— Грин? — искренне удивился мой собеседник. — Его нет в Треверберге.

У меня из-под ног выбили почву, лишили смысла и цели. В глазах потемнело.

— Нет… в Треверберге? — жалобно переспросила я.

— Уже пару месяцев точно. Он уехал из-за этого громкого дела.

— О.

— А зачем он тебе?

— Да так…

Я замолчала, а он допытываться не стал. Руку убрал, посерьезнел. Сделал пару мелких глотков из своего бокала, смакуя и не торопясь. Я получила возможность подумать. Подумать и разозлиться на себя за наивность. Поехала не глядя — и зачем?

Когда его рука легла мне на плечи, обнимая, я почти не удивилась. Вынырнула из невеселых мыслей и подняла голову.

— Потанцуем? — с улыбкой спросил он.

Потанцевали. А потом еще. Потом поехали в отель и продолжили танцы. Странное ощущение — быть свободной и связанной одновременно.

Позже

В Треверберг Грин вернулся еще через несколько месяцев. Он пропадал в клубах. В тот вечер, когда я увидела его впервые после долгого перерыва, мир в очередной раз рухнул. Теперь я целенаправленно выбирала клубы так, чтобы можно было найти пару на ночь. Иногда пересекалась с моим похитителем, так и не сумев порвать эту порочную связь. Заводила новые знакомства. Пару раз из-за меня подрались (жаль, в эти дни Акселя не было).

Как-то я напилась достаточно, чтобы набраться смелости и подойти к нему для разговора, но не успела: эта журналистка, Лорел, кажется, меня опередила. Я страшно разозлилась. А потом вспомнила, что ничего не рассказывала ей о Грине и о том, что хочу с ним поговорить. Она просто сняла себе красивого мужика, а он оказался не прочь. Смотреть на то, как Аксель обнимает ее у барной стойки, а потом подхватывает на руки и несет в туалет, было невыносимо.

Наутро у меня были запланированы лекции в Тревербергском университете, но я так и не смогла уснуть. Познакомилась с новым мужчиной, так и не запомнила его имени и до утра пыталась выбить из головы слишком яркие картины того, как Аксель целует другую женщину. Ревность иррациональна. Ее просто не может быть с учетом нашей истории. Но я ревновала, страшно ревновала.

В голове начал созревать план. Нужно связаться с Грином по-другому. Не через алкоголь, не через близость, не через месть в виде связи с другими. Надо пойти с другой масти. Вспомнить, кто я в альтернативном мире, который все почему-то называют реальностью. Вернувшись в Марсель, я поручила Готье начать подготовку процесса по открытию в Треверберге филиала нашего психологического центра.

Если мне не хватает духу подойти к нему, я зайду с козырей.

Глава четвертая

Когда Грин приехал к клубу, гости уже собрались, а концерт начался. Прокручивая в голове диалог с Эдолой, детектив не заметил, как прошло время, но зато ближе к точке назначения полностью пришел в себя и сосредоточился на предстоящем деле.

Охраннику он просто показал значок и приложил палец к губам, призывая к молчанию. Тот начал говорить о сверхсекретном режиме работы во время выступлений Авироны, а детектив возразил, что он не концерт послушать пришел, и снова помахал перед носом шкафа значком. Обливаясь потом, тот пропустил Грина в клуб, пригрозив, что, если Аксель его обманул, будут последствия. Тот лишь кивнул, юркнул внутрь, проверил пистолет и замер, прячась в тенях. Сердце стучало ровно, он был предельно собран и чувствовал себя так, как много-много лет назад на заданиях, по которым Аксель на самом деле отчаянно тосковал, но не позволял себе в этом признаться.

Сейчас перед ним стояла предельно простая с учетом прошлого опыта задача: сохранять бдительность, пока певица выступает, и убедиться, что она в безопасности. Если будет обнаружен злоумышленник, создать условия, чтобы он себя выдал, обезвредить, не подвергнув риску Авирону. Если станет жарко, позвать охрану и вызвать спецназ.

Грин медленно обследовал подсобки, избегая столкновений с сотрудниками, которые двигались поразительно четко и тихо. Добравшись до помещений, где располагались артисты, Грин снова замер, прислушиваясь и присматриваясь к пространству вокруг себя. Ничего подозрительного. Со сцены доносились отголоски песен. Звук рассеивался, но даже так голос певицы казался удивительным. Аксель в какой-то момент даже пожалел, что выбрал себе именно такую роль: ждать в закулисье. Он хотел бы послушать выступление. Но важнее было защитить эту женщину, иначе она больше никому и никогда не споет.

Даже если они ошибаются.

В подобных вопросах Аксель предпочитал бы ошибиться. Он боялся, что сегодня потратит время зря, что поставит себя в глупую ситуацию перед Авироной, что ему придется извиняться. Не в первый раз убийца начинал играть в шашки с полицией, надеясь обманом прыгнуть сразу в «дамки». Но в этой игре было что-то странное. Начиная с убийства Ребекки Грант — служителя закона — заканчивая этой красной лентой и прямым указанием на известную в узких кругах певицу. Да, у Авироны не было больших концертов, она держалась камерно и тихо. Но рассчитывать на то, что полиция не придет, — глупо.

Оглядевшись, Аксель понял, что его напрягает. Если верить слухам про эту артистку, она тщательно оберегает свое инкогнито. Только вот когда Аксель добрался до гримерки, у дверей не оказалось охраны. Странно.

Детектив достал телефон, убедился, что у аппарата выключен звук, и набрал короткое сообщение Марку. Тот ответил сразу — сетка между залом и певицей и два амбала у сцены.

Почему нет охраны здесь? Глупо ставить людей в зале и не размещать их в подсобных помещениях. Там — защита от поклонников, фанатиков. Здесь — от сотрудников и случайных людей. Здесь не менее опасно.

Можно ворваться в гримерку и осмотреть ее, но если потенциальный убийца внутри, детектив не сможет поймать его с поличным. Аксель медленно набрал в грудь воздуха, цепким взглядом изучая пространство. Сотрудники сюда практически не заходили. Они бегали от бара к подсобным помещениям, но не совались в этот закуток. Интересно, здесь есть еще один выход? Скорее всего, да. Напротив гримерки обнаружилась небольшая гардеробная. В ней было душно, но Аксель проскользнул во тьму, оставив дверь приоткрытой, чтобы не пропустить возвращение Авироны. Он сел на коробку, забитую тканями и перьями, достаточно плотную, чтобы не промяться под его весом, и принялся ждать. Телефон не доставал, чтобы не выдать себя свечением, не трогал и пистолета.

Детектив замер, слившись с темнотой, вернувшись к привычному, но за столько лет забытому состоянию, схожему с медитацией. Сердце замедлилось, а время ускорилось. Когда-то он мог сидеть так часами в ожидании цели. В армии он опускался на пол, складывал ноги, опускал руки на колени, выпрямлялся и замирал, одновременно сохраняя концентрацию и отключаясь от мыслей. Он превращался в локатор, который должен почувствовать изменение окружающей среды и среагировать только на то, что имеет значение.

Когда музыка стихла, Аксель не пошевелился. Когда зал взорвался аплодисментами и певицу вызвали на «бис», он не пошевелился и даже не открыл глаз. Зато когда в коридоре послышался шорох, мимо чулана скользнула тень, замявшись на входе, а дверь в гримерку отворилась, он резко вскинул голову и прислушался.

Дверь закрылась.

Аксель вышел из своего укрытия, посчитал про себя от одного до десяти, обратно и снова от одного до десяти, очищая разум от лишних мыслей, навалившихся из-за прерванной медитации, и обратившись в слух. Какая-то возня? Голоса? Черт, тут есть звукоизоляция? Он этого не предусмотрел. Осторожно тронул дверь. Не поддалась. Заперта изнутри? Он не слышал звука замка, который должен был щелкнуть, если бы заперли, — значит, просто тугая дверь. Рискнуть?

Грин замер, медленно и глубоко дыша и сверля холодным взглядом дверь. Положил ладонь на прохладное дерево и снова прислушался к неясной возне.

Певица находилась внутри целых три минуты. За это время может произойти что угодно.

Лучше ошибиться. Лучше ошибиться и выглядеть дураком, чем опоздать. В его жизни были подобные опоздания, повторения он не хотел. Когда Грин медлит, умирают люди. Когда он ошибается, умирают люди.

Резким движением Аксель распахнул дверь и мгновенно принял боевую стойку, взяв на мушку того, кого здесь вообще быть не должно. Тело отреагировало рефлекторно, так, будто не было перерыва после службы. Последний год, проведенный с инструкторами спецназа и в тренажерном зале, вернул Грина в первоклассную форму, возможно, улучшив ее от прошлого пика.

Черное дуло его пистолета указывало в спину мужчины. Тот стоял спиной ко входу с шприцем (кажется, пустым) в левой руке. Все выглядело так, будто, услышав звук открывающейся двери, он сделал шаг от дивана.

— Руки, — тихо приказал Грин.

Краем глаза детектив заметил тело охранника, которого затащили внутрь и связали стяжками. Певица лежала на маленьком диване. Аксель видел ее руку, упавшую на пол, массу черных волос, но не видел лица: мужчина закрывал обзор.

Похититель стремительно развернулся, попытался воткнуть шприц детективу в шею, но тот выбросил руку вперед и ударил похитителя по кисти, четко зная, куда и как бить, чтобы из-за боли пальцы разжались, и шприц откатился в сторону. При этом пистолет даже не пошевелился, продолжая указывать в лицо, закрытое дурацкой тканевой маской. Похититель встряхнул ушибленной рукой, второй потянулся к поясу, но снова потерпел неудачу. Аксель не позволил мужчине перехватить инициативу, коротким и мощным ударом в нос заставил согнуться пополам и рухнуть на пол. Костяшки обожгло. Похититель замер. на ковре медленно растекалось кровавое пятно: Грин сломал ему нос.

Детектив подошел. Тронул носком ботинка — недвижим. Достал наручники, сковал руки, подальше отпихнул упавший на ковер шприц и только тогда, убедившись, что в комнате больше никого нет и можно отвлечься, посмотрел на певицу.

И остолбенел. Красная шелковая лента, которая сияла со всех афиш, сползла с прекрасного лица. Грин подошел к дивану, опустился на колени и дрогнувшей рукой убрал локоны, чтобы прощупать пульс. Она дышала, сердце билось. Видимо, похититель ее просто усыпил. Главное, чтобы не передознул.

Он настолько идиот, что так глупо подставился? Аксель бросил взгляд на неподвижного мужчину. Тот еще не пришел в себя. Удар у детектива всегда был тяжелым, сокрушительным.

Даже если не сразу получится связать этого ублюдка с убийствами, снотворное в шприце и два спящих человека — достаточное основание для задержания. Аксель не верил в то, что серийный убийца способен так глупо и очевидно загнать себя в руки полиции. Да, многие из них хотят быть пойманными, многие из них стремятся к славе. Им не дает покоя успех книг Инквизитора, которые порвали книжный рынок Треверберга и всей Европы. Они хотят, чтобы о них снимали фильмы, чтобы у них появились поклонники — пташки всегда появляются. Чужая бездна манит, Грин знал это как никто другой.

Но так глупо подставиться? В начале серии?

Надо с ним поговорить.

И да, детектив думал об этой чепухе, потому что психика отказывалась обрабатывать то, что он только что узнал. Что у блистательной железной леди Треверберга Теодоры Рихтер была вторая жизнь. Аксель снова протянул руку. Убрал ленту, освободил бледное лицо от разметавшихся прядей волос и будто впервые ее увидел. Будто впервые позволил себе подумать о ней как о живом человеке, а не как о женщине, которая жила бизнесом и казалась несокрушимой. Полумертвое сердце болезненно сжалось. Грудь Тео еле заметно поднималась при дыхании, но кожа оставалась абсолютно бледной. Рука детектива замерла на ее щеке. Он увидел на шее след от укола. Ярость поднялась изнутри, сбивая барьеры, и Грин отдернул руку. Обернулся и посмотрел на похитителя.

Тот протяжно застонал, приходя в себя.

Аксель удержался от того, чтобы пнуть его как следует, и достал телефон. Нужно вызвать Карлина и врачей. После оглянулся на Тео. Ее лицо было таким спокойным, будто перед ним лежала кукла, а не живой человек. Захотелось прижать ее к себе. Защитить.

Грин отвернулся. Убрал телефон. Сел на край дивана и принялся ждать, мрачно наблюдая за тем, как приходит в себя похититель. Мелочного желания сорвать с него маску как можно быстрее не было. Теперь преступник никуда не денется. Даже если в этом деле все не так просто.

А все не просто, Аксель чувствовал это. Когда мужчина сел, подполз к стене и тяжело прислонился к ней, Грин встал. И все-таки сорвал с него маску, вырвав глухой стон от боли.

На него смотрел озлобленный Кевин Мейсон.

— Вот так встреча, — усмехнулся Грин.

— Я должен позвонить адвокату, — гнусавя, сообщил Мейсон. Он вел себя так, будто не его застали с поличным. — Вы все неправильно поняли и сломали мне нос неправомерно. Вас уволят!

— Кто ваш адвокат?

— Луи Берне!

Детектив мрачно усмехнулся.

— В участке позвоните.

Он вернулся на диван и уже не слушал свистящие ругательства партнера Теодоры. Посмотрел на нее. И только тут позволил себе медленно выдохнуть.

Позже

Управление полицией Треверберга

— Она вела двойную жизнь…

— Да.

— Он просто вколол снотворное, как ни в чем не бывало…

— Да.

— Кто бы мог подумать, что у этой женщины есть чувства!

— Говард!

Аксель, измерявший кабинет стремительными шагами, грозно посмотрел на Логана, который в пятый раз проговаривал то, что они узнали. Тот усмехнулся и поднял руки, мол, сдаюсь. Ада взглянула на молодого полицейского с некоторым неодобрением. Доктор Карлин безэмоционально смотрел в окно. Лишь Грин двигался по кабинету, не в силах остановиться, — новая информация и странный комок в груди заставляли его ходить снова и снова, как будто движение могло что-либо изменить.

— Ну, просто мисс Рихтер и… сцена? Она пела как богиня.

— Подтверждаю, — мрачно отозвался Карлин. — Я давно ничего подобного не слышал. И теперь, видимо, не услышу. Ее инкогнито раскрылось. Мы сломали ей жизнь.

— Мы спасли ей жизнь, — мягко поправил Грин, который мечтал уже дождаться адвоката, объявить ему о задержании на семьдесят два часа, на которое они имели право до предъявления обвинения, и уехать в больницу. Почему-то было важно увидеть ее, поговорить с ней, убедиться, что она в порядке… и задать несколько вопросов о ее помощнике.

— Не может быть все так просто, — зло сказал Карлин. — Он дает зацепку и попадается в твой капкан. Это глупо.

— Либо его подставляет второй.

— Доказательств того, что их двое, нет, — напомнила Ада. — Он усыпил ее, усыпил охранника, и все.

— Не пытайся делать работу Берне, он сейчас нам устроит, — со стоном отозвался Карлин. — Уже поздно. Идите домой.

— Ну уж нет! — воскликнул Логан. — Я хочу с ним поговорить.

— Замолчите все.

Аксель сел в кресло и сжал пальцами виски. Голова раскалывалась от напряжения, но ему нужно было прийти в себя, чтобы выдержать бульдозер по фамилии Берне и заодно размотать этот клубок. Проверить алиби. Самое главное — проверить алиби. Перепроверить. А потом еще раз. Выяснить, мог ли Мейсон быть причастен к убийствам, где находился во время каждого из них. Восстановить все дни по минутам. А потом уже искать мотив и все остальное.

Обычно все происходило наоборот. Они устанавливали обстоятельства, делали профиль и постепенно сужали круг подозреваемых. А теперь у них есть подозреваемый — и никаких доказательств, помимо его попытки украсть певицу. Мейсон отрицал свою вину в убийствах.

Аксель вздрогнул, когда рабочий телефон зазвонил.

— Слушаю.

— Это Кор.

— О. Есть новости?

— По поводу анализа, который запросил Карлин. Последний образец — ДНК совпадает. Я еще перепроверю, официальный отчет отдам тебе в понедельник. Но если верить тому, что я вижу, сперма в теле Анны Перо принадлежит Кристиану Бальмону.

— Вот тебе на.

— Сделал все что мог. Решил сообщить заранее. Вы сегодня кого-то взяли?

— Кого-то, — пожал плечами Грин. — Не уверен, что это именно он, Даниэль.

— Когда будешь уверен… — Судмедэксперт тяжело вздохнул, прочистил горло. — Когда будешь уверен, скажи мне. Кто. И почему.

— Да.

Трубка умолкла. Грин мутным взглядом осмотрел команду.

— Марк. Возьми допрос на себя. Говард и Ада тебе помогут. Мне надо ехать. Срочно.

— Что-то новое?

— Сперма принадлежит Кристиану Бальмону.

В кабинете повисло гробовое молчание, которое никто так и не нарушил. Аксель взял куртку, ключи от мотоцикла, документы и вышел вон. Часы показывали десять вечера. Может, это плохое время, чтобы наносить визит, но в таких делах лучше не ждать. Лучше разбираться на берегу. У Кристиана не было алиби и был мотив. Стал бы он снимать с жены лицо? Вряд ли. Но скорее всего, он мог что-то знать.

К нему. А потом в больницу.

Глава пятая

— Пап, тебе понравился Треверберг?

— Да, детка.

— А ты бывал здесь раньше?

Кристиан Бальмон, кивнув, поставил чашку с зеленым чаем и бросил на дочь усталый взгляд. Они редко общались раньше, и сейчас Жаклин будто решила взять реванш за все прожитые годы, когда ей приходилось метаться между матерью и отцом в поисках любви, которую она заслуживала безусловно.

Сердце сжалось. Бальмон протянул руку ладонью вверх. Дочь усмехнулась и тронула его пальцы, но дожидаться ответа на озвученный вопрос не стала. Все прочитала по глазам.

— А почему меня сюда не брали?

— Твоя мать считала, что Треверберг не для тебя.

Жаклин, смешно сморщив нос, нахмурилась. А потом помрачнела. Перемена была легкая, почти неуловимая, но Кристиан заметил. Заметил и удивился сам себе — оказывается, он не разучился ловить ее настроение. Оказывается, связь между ними порвать не удалось. Неважно, что сказала Анна и в чем еще она лгала. Жаклин была его дочерью. И сейчас стала единственным родным существом на всей планете. Многочисленные родственники никогда не были ему близки. В семействе Бальмонов ценили бизнес и субординацию. Человеческое тепло — материя, чуждая врачам, бизнесменам и ученым. А в Жаклин было столько этого тепла, столько надрыва, свойственного юности, что Кристиан порой не понимал, как себя вести. Его не учили выражать чувства. Его учили добиваться поставленных целей во что бы то ни стало, что он и делал на протяжении многих лет.

Сколько ему было, когда дядя начал привлекать его к переговорам и принятию решений по проектам? Лет тринадцать? Он явно был младше Жаклин. Может, поэтому никак не влиял на ее интересы и попытки найти свой путь в этом мире? Давал ей свободу — ту свободу, которой его самого лишили.

— Мы повезем ее тело в Марсель? — негромко спросила дочь.

Мужчина снова кивнул, взял чашку и сделал несколько глотков, не позволяя себе опуститься в бездну тревоги, которая разъедала его душу с того момента, когда доктор Карлин явился к нему за образцом для анализа ДНК.

— Она не любила Марсель, — вдруг выдала Жаклин.

Крис встрепенулся.

— Почему ты так считаешь?

— Она не любила там оставаться. Все время куда-то бежала. Как будто ее держали за душу и тянули за собой.

— Кто?

Дочь побледнела, потом покраснела. Она знала о бесчисленных изменах Анны. Наверное, она знала и о том, что гордый и независимый Бальмон поддался чарам бывшей жены и встал в один ряд с другими ее любовниками. С теми, кто ради нее был готов на все. Сейчас, когда Анны больше не было, он не мог понять две вещи. Каким образом она связала его так крепко, что он не смог освободиться за пятнадцать лет? И как ему строить жизнь в мире, где ее больше нет? Он то ли выздоровел, то ли навсегда погряз в пучине страха и похоти, которые сопровождали его с момента возвращения Анны после похищения.

— Ну, все они. А еще Готье не звонит. И трубку не берет.

Кристиан помрачнел. Сообщение о смерти ассистента бывшей жены он получил в тот момент, когда полицейские перешагнули порог. Ему доложили о произошедшем в деталях и сообщили, что полицию вызвала журналистка. Лорел Эмери — известная личность в Треверберге. Не нужно было особо напрягаться, чтобы понять, каким ветром ее занесло в Марсель. Журналистское расследование.

Бальмон улыбнулся своим мыслям. Ему импонировали такие женщины: бесшабашные, смелые. Даже интересно, сделает ли она репортаж, и если да, то какой. И чем расплатится за него.

— Я думаю, ему сейчас тяжело, — негромко сказал Бальмон, чувствуя себя глупо. О том, что Готье спал с Анной, Жаклин тоже знала, что не мешало дочери переживать некое подобие первой влюбленности по отношению к этому лощеному парню. Настолько лощеному, что хотелось ему как следует врезать.

Кристиан, разорвав контакт с пальцами Жаклин, машинально потер костяшки. Та насмешливо вскинула брови.

— Я знаю, ты его не любишь, — совсем по-взрослому, серьезно сказала она. — Но он хороший.

— Знаю, милая.

Хороший. Какое сложное определение для человеческого существа. Хороший. Готье был хорошим человеком? Он был фанатиком. Увидел Анну на лекциях в колледже, влюбился. Бросил все, уговорил ее взять его на работу. Сначала бесправным стажером, потом личным ассистентом. В какой момент он позволил ей залезть себе в штаны? В какой момент рехнулся настолько, чтобы позволить ей поглотить его жизнь? И почему Кристиан совершенно не ревновал к этому человеку? Потому что сам недалеко ушел? Потому что болезнь по имени «Анна Перо» неизлечима — и Готье это доказал?

Господи, идиот. Чертов анализ ДНК вскрывает слабости. Он был неосторожен. Он был глуп. Да он с ума сошел. И никогда не забудет их последний разговор. Когда он приполз к ней в бесплодной попытке зацепиться, а оказался у нее в постели. Вернее, не так. Никакой постели не было, была разорванная одежда, была страсть, всеобъемлющая и поглощающая сознание, словно им по двадцать пять. Кажется, царапины от ее ногтей на спине не зажили до сих пор — он не знал. В момент, когда ему стало известно о ее смерти, его тело сковало.

— Пап.

— Да?

— О чем ты думаешь?

О том, что твоя мать была шлюхой, но шлюхой эксклюзивной. Она не продавала свое тело, нет. Как будто ты продавал ей самого себя за шанс прикоснуться к ее невероятной энергетике. Анна сжигала кислород, заменяя его собой, и этот суррогат жизни убивал.

— Хочу вернуться домой. Но сначала надо уладить все вопросы с полицейскими. Меня подозревают — и это нормально. Полиция обязана проверять самых близких, а потом расширять круг.

Ее и без того огромные глаза стали гигантскими. Жаклин даже стянула с шеи наушники и положила на стол. Тонкие пальцы нервно забарабанили по столешнице, а пухлые губы сложились в странную гримасу. В это мгновение она была совершенно не похожа на Анну. Анна никогда не позволяла эмоциям исказить совершенство лица — маску, на которую велись все без исключения.

— Но ты же невиновен? Тебя там не было?!

Он промолчал. А потом понял, что не имеет права ей лгать. Потому что самую страшную ложь перевернуть он не в силах. Ему придется. Придется разрушить мир дочери, потому что такие вещи нельзя скрывать. Но не сейчас.

Бога ради.

Не сейчас.

— Жаклин, я…

Он замялся, и девушка вскочила на ноги, дрожа.

— Это ты?

— Нет, — резко взмахнув рукой, выдохнул он. — Не убивал.

Она заметно расслабилась и вернулась на место. Поверила.

— Тогда почему ты так переживаешь?

— Ты выслушаешь меня? Пообещаешь, что выслушаешь спокойно?

— Клянусь.

Она приложила ладонь к груди и затаила дыхание, приготовившись слушать. Бальмон допил чай, встал, чтобы вскипятить еще. Он тянул время, собирая мысли. Он не имел права ей лгать, ей уже четырнадцать, она знает, что такое секс, скоро узнает, что такое страсть. Кристиан подозревал, что девственность она уже потеряла — при таких родителях не может быть по-другому, — хотя и надеялся, что нет. Потому что такое должно быть по взаимной любви или хотя бы влюбленности.

Смерть Анны изменила все. Он остался с Жаклин один на один, готовясь к тому, что теперь надо разговаривать с ней по-взрослому — как никогда не мог, используя бывшую жену как ширму между ним и слишком разумной девочкой, которая так быстро превратилась в девушку. Когда чай был готов, свежие печенья выложены в блюдце, а Жаклин убрала телефон и наушники на диван, уселась за стол и принялась ждать, Кристиан понял, что дальше тянуть нельзя.

Он открыл рот, чтобы начать рассказ о том, как они с Анной встречались украдкой и что в тот вечер — вечер ее смерти — были вместе, но он уехал, потому что на следующее утро должен был присутствовать на важных переговорах, как в дверь позвонили. Адрес пентхауса, который Бальмон арендовал, знали единицы.

— Черт, — выдохнул мужчина. — Жаклин, иди к себе.

— Но ты не рассказал!

— Я ее не убивал! Но я был там в тот вечер. И полиция могла найти вещественные доказательства моего присутствия. Это все, что я могу сейчас сказать.

— Кто пришел? — дрожа, спросила девушка.

— Не знаю. Думаю, что это кто-то из детективов.

— Детектив Грин?

Ее глаза вспыхнули такой радостью, что сердце укололо. Бальмон сжал холодными пальцами виски, собираясь с духом. В дверь снова позвонили.

— Жаклин, пожалуйста, иди к себе. Мы поговорим, а потом выйдешь.

Она протестующе закусила губу.

— Девочка моя… — Кристиан подошел к дочери и положил руки ей на плечи. — Ты мне веришь хотя бы чуть-чуть?

Она сосредоточенно кивнула.

— Тебе не нужно знать подробности, о которых меня будут спрашивать. Главное я тебе рассказал. Пожалуйста, иди к себе.

Она снова кивнула, хотя глаза посерели. Она выглядела бледной, испуганной. Медленно собрала свои вещи и исчезла в соседней комнате. Кристиан закрыл за ней дверь, мгновение подождал, держа руку на приятной деревянной поверхности, вздрогнул, когда раздался еще один звонок, и направился к двери, уже зная, кто за ней окажется.

Глава шестая

15 апреля 2003 года

Треверберг

Хорошее получилось интервью. Наверное. Мне нравилась эта журналистка. Мы познакомились с Лорел в клубе в один из моих первых приездов и сразу поладили. Она была значительно младше, но кого и когда это останавливало? К тому же я знала, что она встречается с Грином, и предпочла держать ее при себе. Настолько, насколько это возможно. Поэтому перед открытием филиала, когда нужно было выбрать площадку для интервью, я недолго думала. Довольная проделанной работой Лорел умчалась из поместья в редакцию, чтобы привести материал в порядок и обработать фото. А я открыла вино и принялась ждать.

Бокал красного сухого привел меня в чувства, изгнал усталость и смутное предчувствие. Как будто я уже совершила ошибку, и ее нельзя исправить. Я налила еще вина.

Мне нравилось останавливаться в этом особняке. Просторно, светло, тихо и спокойно. Богатый благополучный район. Ну да, до активного центра долго ехать, но зато здесь я могла не просто остаться наедине с собой. Я могла остаться наедине с теми, кого ждала, не боясь излишне любопытных журналистов.

Когда в дверь позвонили, я улыбнулась. Но, открыв ее, замерла от изумления: его я увидеть не ожидала.

Бывший муж выглядел, как всегда, сногсшибательно: тонкое кашемировое пальто, костюм. Обычно бледные щеки Кристиана слегка раскраснелись — как будто он долго шел пешком. Я молча отступила в сторону. После развода наши отношения были странными. Сначала он меня избегал. А потом мы пересеклись на очередном приеме — и что-то пошло не так. Не помню, кому сорвало крышу. Кажется, мне. Я увидела, как он мило общается с какой-то юной шатенкой — совсем на меня не похожей, — и решила проверить, хочет он меня еще или нет. Бальмон повелся. И тогда. И потом. Мы держали друг друга, не позволяя уйти слишком далеко. Прятались от дочери. Но не хотели снова сходиться. Я слишком ценила обретенную свободу. А он… он всегда делал только то, чего хотела я.

— Пешком шел? — спросила я, чтобы как-то начать разговор.

— Снял особняк в миле отсюда. Прошел по тропинке. Ты знала, что у тебя всегда открытка калитка?

Я пожала плечами и вернулась на кухню, где оставила вино.

— Мне плевать. Кому я нужна?

Когда его руки коснулись моей талии, а дыхание обожгло шею, я застыла. Тело напряглось. Внутри уже разгорался привычный огонь, но что-то было не так. Я злилась. Он появился тогда, когда до момента, когда Аксель узнает, что я здесь, меньше недели. Когда, быть может, он бросит свою журналистку и позволит себе вспомнить, что в этом мире есть только одна женщина, которую он когда-то любил.

Кристиан явился не вовремя.

От его настойчивых прикосновений меня бросило в жар. Я вырвалась. Развернулась на пятках и посмотрела на него. В серых глазах застыло странное выражение мрачной решимости. И еще кое-что. Вожделение. Да. Определенно это было вожделение.

— Зачем ты приехал?

— Поговорить.

Он отпустил меня так резко, что на мгновение стало холодно и пусто, но я взяла себя в руки. Пустоту может заполнить вино. И ожидание. У меня много работы. Много всего нужно сделать до момента, когда я буду готова посмотреть в синие глаза мужчины, ради которого сделала невозможное. Да-да, сначала я все разрушила сама. Но там, где разрушила, там и построила. А он за это время стал известным детективом.

— О чем, Крис? Мы уже давно все решили. Мы развелись. Забыл?

— Скажи мне правду, Анна. Я согласовал открытие филиала, отмел возражения акционеров. Но Треверберг не такой крупный рынок, чтобы сюда инвестировать. А ты никогда не была заинтересована в расширении бизнеса.

— Эти вопросы надо было задавать до того, как подписал бумаги и выделил деньги, мой обожаемый партнер, — процедила я и допила вино. Поставила бокал на стол, потянулась за бутылкой, но бывший муж оказался быстрее — он забрал напиток и демонстративно вылил вино в раковину. — Мудак, — буркнула я и обхватила себя руками.

Почему-то захотелось его ударить. Или трахнуть. Что угодно с ним сделать, лишь бы не говорить, ничего не рассказывать. Я как будто перенеслась в день нашей первой встречи. Я — молода и влюблена, он — богат и независим. Он казался билетом в большой мир. А еще он был красив и обходителен. Он и сейчас красив и обходителен, только в черных волосах появилось немного седины. Она несказанно ему шла.

— Анна.

— Крис, просто уходи, — попросила я, борясь с чувствами, к которым оказалась не готова. Мне будто снова восемнадцать, отец застукал с однокурсником в спальне, и теперь я вынуждена оправдываться.

— Нет. — Он покачал головой и сделал пару шагов ко мне.

Я отступила к дивану.

— Ты приехал, чтобы перепихнуться? Знаешь, о тебе надо книгу написать. Как мужчина бегает к бывшей жене за хорошим сексом.

Бальмон вздрогнул, как будто я его ударила. В какой-то степени так оно и было. Это был удар, подлый удар. Его глаза потемнели, а губы сжались, а я почувствовала, как завожусь. Я всегда заводилась, выбивая у мужчин почву из-под ног. Мне требовались их эмоции. Тот момент, когда сильный мужчина теряет контроль, — лучше оргазма, правда.

— Зачем. Ты. Здесь?

Впервые в его голосе прорезался металл. Даже тогда, когда я заявила, что хочу развестись, Кристиан сохранил спокойствие. Он лишь попросил подумать и дал мне неделю. Через неделю я пришла с тем же решением — и он меня отпустил. Но сейчас в его голосе… Ох, боже. Спина покрылась мурашками, а дыхание перехватило. Если бы он чаще спускал себя с поводка, может, мы бы и не развелись.

— Я влюблена.

— Ты? Влюблена? — Он расхохотался.

Вот сейчас было обидно. Захотелось вернуть колкость. И прежде чем моя все еще живая рациональная часть успела остановить эмоции, я выпалила:

— Я всегда его любила! Ушла от него по глупости и теперь хочу все вернуть. Он — отец Жаклин.

Кристиан резко перестал смеяться. Неуловимым движением он пересек пространство, разделявшее нас, схватил меня за плечи.

— Что ты сказала?!

— Ты всегда это знал, — глухо ответила я, уже дрожа от его прикосновения. — Знал. Всегда. Когда женился на мне — знал. Когда впервые спал со мной — знал, что не все так просто. Ты всегда знал. У тебя никогда не было детей. У нас, кроме Жаклин, не было детей. И дело не во мне.

Он страшно побледнел. И мне стало стыдно. Я положила ладони поверх его рук, прошлась пальцами по кистям, предплечьям, коснулась шеи. Кристиан дернулся, словно от удара, но я уже перехватила инициативу. Мягко развернув нас обоих, я толкнула его к дивану, села сверху. Он безвольно откинулся на мягкую спинку и поймал мой взгляд.

— Но это не значит, что ты не стал для нее хорошим отцом, — прошептала я ему в губы. Это признание перевернет все. На хрен все — с ног на голову. Это все вино. — Не говори ей. Она узнает, когда меня не станет.

— Жестоко скрывать такое от человека, — глухо проговорил Бальмон.

— Жестоко говорить правду. Она любит тебя, а ты ее.

— Жестоко было говорить правду мне. Анна, ты…

Я не позволила ему договорить. Впилась в его губы с поцелуем, замирая от ужаса — вдруг не ответит. Но он ответил. Ответил так жадно, что крышу сорвало окончательно. Это удивительное ощущение — отдаваться бывшему мужу после того, как одной фразой ты разрушила его привычный и уютный мир. Это удивительно — чувствовать, как он при этом отвечает тебе со всепоглощающей страстью.

Его губы обжигали холодом, его глаза окрасились в цвет расплавленного серебра. Тонкое лицо аристократа ожесточилось, он побледнел и стал жестче. Я ловко расстегнула все пуговицы его рубашки и двинулась ниже, зная, что не встречу сопротивления, а он следил за мной, слегка прищурившись. В нем что-то явно сломалось, что-то перевернулось. И в это мгновение, растворяясь в его неожиданно пробудившейся силе, я ни о чем не думала. Даже голова не болела — моя голова, которая болела каждый день после года на яхте. Эта боль заставляла меня снова и снова ходить по врачам в поисках того, что они не могли найти, она вырывала меня из любого сна и швыряла на пол, вызывая тошноту и спазмы. И сейчас голова, в которой всегда выстраивались планы, которая всегда заставляла меня действовать, подгоняя болью и дурнотой, не болела.

Губы Криса скользили по моей мгновенно покрывшейся мурашками коже, а я сидела на нем, максимально изогнувшись, глядя куда-то за себя. И даже никого не представляя вместо Кристиана. Мне не нужно было представлять. Признание сняло с меня чудовищный камень. Хотелось плакать. Может быть, по моим щекам текли слезы, может, это лишь испарина.

Мы измотали друг друга.

А потом Кристиан молча сходил в душ. Бросил на меня прощальный взгляд, полный невысказанной муки, оделся. И просто ушел. Я не смогла его остановить. Хотела. Но не смогла. Что-то в его взгляде показало: это последний раз. Последний раз, когда он ко мне прикоснулся, последний раз, когда появился на пороге моего дома. Последний раз, когда спросил про Треверберг и вообще спросил о том, что у меня происходит.

Как будто этим сумасшедшим сексом на столе и на диване на кухне он выколачивал память обо мне из своего сердца. Как будто этой отчаянной страстью выжигал остатки чувств. Мое тело получило что хотело. То, в чем отчаянно нуждалось. Но душа… душа вопила от боли. И эта боль не шла ни в какое сравнение с головной, с теми приступами мигрени, которые сводили меня с ума. Она была стократ сильнее. Она просто скрутила меня, заставляя замереть на диване.

Нельзя было ему говорить. Нельзя было его подводить. В случае моей смерти он бы все узнал, я оставила соответствующие распоряжения на всякий случай. Но вот так…

На глазах выступили слезы, я зло смахнула их и запахнула на груди рубашку. Душ я принимать не стала. Наивно, конечно, но мне хотелось сохранить это ощущение — прикосновение его рук к моей коже. Прикосновение его губ. Ощущение принадлежности. Наполненности. Он всегда был умелым любовником. И с возрастом стал более резким, жестким. То что нужно.

Я улыбнулась и полезла за новой бутылкой вина, чтобы как-то скоротать этот вечер. В доме было тихо. То и дело поскрипывала крыша, на улице пели вечерние птицы. На душе скребли кошки. Мне хотелось взять телефон и позвонить Бальмону, вернуть его. Я понимала, что это плохая идея. Пойти в клуб? Еще хуже: завтра много дел. Лечь спать? Какой бред, я не усну.

Я выпрямилась с бутылкой в руках и замерла, услышав странный шорох. Позвоночник пронзило резкое ощущение опасности. Предчувствие. Я медленно развернулась. Вскрикнула. И выронила бутылку.

Глава седьмая

— Просто ушел.

— Да.

Серые глаза Кристиана Бальмона спокойно выдержали взгляд детектива. Снова. Они говорили уже минут тридцать. Или сорок? Сидели на кухне, пили крепкий ароматный чай и разговаривали. Это был странный разговор. Грин понимал, что ему следует делать, но не решался произнести жесткие слова, к которым должен был привыкнуть за десять лет службы.

Ложные показания, сокрытие улик, попытка запутать следствие — все это само по себе тянет на срок, а в контексте дела Бальмон становился чуть ли не главным подозреваемым. Грин ехал сюда, зная, что должен арестовать этого мужчину. И при этом понимал, что Кристиан Анну не убивал. Откуда? Да просто чутье. Но чутье прокурору не продемонстрируешь. Как бы Грину ни доверяли руководство и общественность, есть границы, за которые он не мог переступить. Нужно следовать протоколу. Или не нужно?

Поэтому он сидел здесь, на просторной роскошной кухне, пил чай и внимательно слушал, как Бальмон слегка звенящим от напряжения голосом излагает свою версию событий. Версия была стройной. Главная прелесть в том, что ее невозможно проверить.

— Я не мог не уйти, — продолжил Кристиан Бальмон, к счастью, не читая мыслей Грина — тот сохранял бесстрастное выражение лица. Как всегда. — Остаться в тот вечер означало одно — окончательно себя потерять. Не знаю, детектив, зачем я пытаюсь вам это объяснить и поверите ли вы мне. Но… уйти было безопаснее.

Аксель сдержанно кивнул. Он даже слишком хорошо понимал, о чем говорил Бальмон. Сегодняшний разговор с Эдолой и сковывающий по рукам и ногам ужас, который накрыл его с головой в момент, когда он ворвался в гримерку и понял, что не ошибся, заставили по-новому посмотреть на все.

— Есть свидетели?

Кристиан покачал головой.

— Я вернулся в особняк той же тропинкой, по которой и пришел, сел в машину и уехал домой. Заправлялся на полпути. Наверное, рассчитав среднюю скорость автомобиля и прикинув расстояние, можно с точностью до часа определить момент, когда я выехал из Треверберга. Мне хотелось увидеть дочь, дождаться церемонии открытия, а потом уже принять решение относительно своих отношений с Анной.

— Во сколько вы вернулись в Марсель?

— На следующее утро.

— Свидетели?

Бальмон надолго задумался.

— Не знаю. Возможно, охрана, соседи, на уличных камерах должна остаться запись — я всегда паркуюсь под камерой.

Аксель смерил его внимательным взглядом — но не холодным, скорее оценивающим, напряженным. Он еще не решил, что делать, и поэтому увел разговор в другую сторону:

— Как вы можете охарактеризовать ваши отношения с мадам Перо после развода?

Вопрос повис в воздухе, как водяной пар в мороз. Мужчины снова посмотрели друг другу в глаза, и детектив откинулся на спинку стула, держа чашку за изящную ручку. Бальмон взял маленькую печенюшку, улыбнулся холодно и сдержанно. Только в его взгляде Аксель различил новый оттенок боли.

— Они были странными. Иногда мне казалось, что никакого развода не было. Иногда — что не было брака.

— Анна мучила вас?

Кристиан молчал, подбирая ответ, а Аксель ждал. Он пытался расшатать почву у Бальмона под ногами, добиться нужного ответа, получить информацию. Он делал свою работу или всего лишь пытался удовлетворить любопытство?

Кристиан Бальмон — тот мужчина, к кому Анна ушла от него. Даже спустя столько лет это было… интересно. Удивительно, что Бальмон вызывал у Грина только сдержанное уважение. Никакого негатива, ревности. Ничего лишнего. Ровно до момента, когда Аксель вспоминал о Жаклин. Тут детектив терялся, не понимая, как разгребать эту кучу проблем, оставленных Перо.

— Давайте начистоту, — вдруг предложил Кристиан. — Анна была сложным человеком. С ней рядом невозможно дышать, но без нее еще хуже. Конечно, она мучила всех, с кем сближалась. Но больше всех доставалось Жаклин. В отличие от мужчин дочь нельзя сменить. Анна пыталась сделать из нее идеальную копию себя, а в итоге получила противоположность.

— Жаклин не выглядит сломленной, — приглушенно ответил Грин, но напрягся: ему не нравилось русло, в которое перетекла беседа.

А Бальмон, кажется, напротив, обрел почву под ногами. Он выглядел все так же спокойно и одновременно холодно, хотя Грин точно знал: собеседник вовлечен в диалог больше, чем хотел.

— Она и не сломлена. Но факт остается фактом. Я не убивал бывшую жену. Но да, в тот вечер я был с ней, и мы переспали. Это нормально. Сейчас неважно, кто кого хотел и кто кому уступил. Вы не нашли у нее на теле никаких травм, в том числе сексуального характера, так что обвинить меня в насилии не сможете.

— И не собирался.

— Тогда зачем вы здесь?

— Во сколько вы ушли?

— Часов в восемь вечера.

— А пришли?

— Примерно за час до этого. В шесть я разговаривал с коллегой, мы обсуждали открытие филиала в Треверберге, нюансы церемонии и управления. После разговора я сразу ушел. Дорога занимает минут десять-пятнадцать. Я не помню, быстро шел или медленно, я думал. А дальше… вы знаете.

— То есть вы покинули дом в восемь.

— Где-то так.

— Понимаете, в чем дело, — задумчиво продолжил детектив, рефлекторно кладя руку на карман, где лежали сигареты, но так и не закурив, — камера не засекла вас. И не засекла убийцу. Но с обратной стороны дома камер нет.

— Я никого не видел, детектив, увы.

— Значит, либо убийца пришел позже, либо он уже был в доме.

— Я никого не слышал. Кроме нее. Дом огромный, там могла спрятаться небольшая армия.

Кристиан позволил себе улыбку. Грин не ответил. Пора вскрывать карты, иначе этот разговор никогда не закончится.

— Месье Бальмон, — инстинктивно понизив голос, начал детектив. Собеседник мгновенно напрягся. — Вы дали ложные показания, подбросили ложные улики, увели следствие по ложному следу. Вы гражданин другой страны, но закон в Треверберге обвязывает меня арестовать вас до выяснения обстоятельств.

Бальмон страшно побледнел. Он откинулся на спинку стула и бросил взгляд, полный ужаса, на дверь за спиной Акселя. Тот не повернулся. Он подозревал, что в соседней комнате находится Жаклин. Где еще ей быть? Мать умерла; если отца арестуют, то за ней должны приехать родственники. Есть ли у нее другие родственники? Все это слишком запутанно. В этом слишком много личного.

— Только дело в том, — продолжил Аксель, выдержав паузу, — что я вам верю. Это иррационально, с этим я не могу прийти к прокурору. Я не могу сделать вид, что все в порядке и вы нам не лгали.

— И что вы намерены делать, детектив Грин?

— Домашний арест. Я договорюсь, чтобы вам позволили остаться в этом пентхаусе. Вам в любом случае запрещено покидать Треверберг.

— На сколько это может затянуться?

— Извините, Кристиан, но вы не вправе решать, а я не в силах повлиять на обстоятельства, в которых вы можете винить только себя.

Бальмон сдержанно кивнул и разорвал зрительный контакт.

— Сглупил, — чуть слышно ответил он.

— Я позвоню в управление. Сюда пришлют офицера.

— В пентхаус?!

— Нет.

Вдруг во внутреннюю дверь постучали, и через мгновение на пороге показалась Жаклин. Аксель посмотрел на нее, обернувшись через плечо. Девичье личико так и светилось от любопытства. При виде детектива она характерно закусила губу.

Бальмон взял себя в руки и тепло улыбнулся дочери.

— Вы тут уже час шушукаетесь, — заявила девушка. — А я чаю хочу. Пап, можно?

Грин вздрогнул. Кристиан жестом пригласил ее пройти в кухню.

— Мы же закончили, детектив? — спросил он, явно не собираясь ничего рассказывать Жаклин.

Аксель медленно перевел взгляд на него.

— Думаю, да. Пожалуйста…

— Я не собираюсь уезжать из Треверберга, — перебил Бальмон. — А Жаклин рада незапланированным каникулам, правда?

— О да, — рассмеялась она, плюхаясь на стул рядом с Грином. — Повод, конечно, так себе. Но нужно брать от жизни все, что она дает. А еще лучше — искать лучшее в худшем. Вы уже поймали убийцу, детектив?

— Пока только задержали подозреваемого.

— Ух ты! — Она выхватила из рук Бальмона чашку с чаем и развернулась к Акселю всем корпусом. — И он был на приеме? Правда?

Грин смягчился.

— Был.

— Мне это очень нравится, — заявила Жаклин, сделала несколько мелких глотков, послала отцу воздушный поцелуй и снова сосредоточила внимание на Грине.

Детектив задержал дыхание, стараясь не анализировать свои чувства. Ему нужно было ехать в больницу, а он словно примерз к стулу, загипнотизированный взглядом ярко-лазурных девичьих глаз.

Что она скажет, если узнает, что он — ее отец? И какое это имеет значение, если отец тот, кто воспитал? Грин до недавнего времени вообще не знал о существовании этой девочки. Какое право он имеет рушить ее жизнь?

— Нравится расследование? — негромко спросил он.

Она с готовностью закивала.

— Пап, — обратилась Жаклин к Бальмону, — я думаю, танцы, вокал и художка — это все фигня.

— Так.

— Надо выбирать более серьезную профессию. Что-то на стыке разных отраслей. Чтобы можно было раскрыться на полную.

— И что ты придумала?

— Детектив, а есть такая должность, которая будет совмещать в себе и психологию, и расследование?

— Это профайлер, — без паузы ответил Грин, поймав заинтересованный взгляд Бальмона. — Профайлер — это психолог, который специализируется на изучении личности убийц. Он принимает участие в расследовании.

— Нет, а профайлера можно совместить со следователем?

— Жаклин, не мучай детектива, — вмешался Кристиан. — Уже поздно. Тебе пора спать.

Она смешно закусила губу.

— Так нечестно! Он сейчас уйдет — и когда мы поговорим?! Ты же сам учил меня, что надо использовать все шансы, которые дает мир. Вот я и использую!

Аксель усмехнулся. На несколько мгновений на кухне повисла тишина, но потом все разулыбались, и напряжение спало.

— Мне действительно нужно ехать, — сказал детектив. — Месье Бальмон, я благодарен вам за то, что приняли в столь поздний час.

— Нет проблем, — ответил Кристиан, поднимаясь.

Он обошел стол, дождался, пока детектив встанет, и подал ему руку, которую Аксель незамедлительно пожал. Их взгляды снова встретились. Как будто они узнали друг друга ближе. И как будто приблизились еще на шаг к правде. Почему-то Грин подумал, что Бальмон в курсе. В курсе всего. Или нет?

— Вот всегда вы все портите, — донесся до него голосок Жаклин. — А я назло всем стану сначала профайлером, а потом следователем. Или наоборот! И буду работать одна! И не позволю всяким тварям…

— Жаклин, — перебил ее Бальмон.

Девочка вспыхнула и испуганно посмотрела на Акселя, но тот улыбался.

— Мы сами определяем свою судьбу.

Попрощавшись, Грин оставил отца и дочь в пентхаусе, спустился на улицу, позвонил Старсгарду и согласовал домашний арест. Потом вызвал наряд. И только коснувшись ладонью еще теплого бока мотоцикла, подумал о том, что ему было хорошо. На удивление спокойно. Он немного прояснил события вечера смерти Анны, чуть лучше узнал Бальмона и провел время с Жаклин. Сколько они разговаривали? Пару минут. Но эта пара минут что-то согрела внутри. Улыбнувшись самому себе, Аксель завел мотор и поехал прочь. Ему предстояло еще одно сражение и еще один разговор.

Тридцать минут спустя

Приготовившись ругаться с медперсоналом, Грин не ожидал нарваться на доктора Фей Тайлер. Выслушав, к кому и зачем детектив явился посреди ночи, женщина тяжело вздохнула, сказала, что спорить бесполезно, и позволила ему пройти.

Грин скользнул в роскошную палату почти бесшумно. Одна кровать, стол, стул, холодильник, телевизор. Теодора лежала на койке, спинка которой была приподнята, и читала книгу «Граф Монте-Кристо». Интересный выбор с учетом ситуации.

При виде детектива она опустила книгу. На прекрасном ужасно бледном лице застыло изумление. Потом стыд. Потом радость, которую она не смогла скрыть. И наконец — маска спокойствия. Она слишком быстро взяла себя в руки. Но детектив уже не верил: он успел увидеть ее настоящую, увидеть ее эмоции.

Он молча пересек пространство между ними, взял стул, поставил его вплотную к койке и сел.

— Добрый вечер, мисс Рихтер.

— Хотите спросить, чего же мне в этой жизни не хватает, что я решила петь в клубах под чужим именем? — с горькой усмешкой спросила она холодным голосом, но детектива обмануть не удалось — он слышал звон невыплаканных слез.

— Хочу спросить, как вы себя чувствуете.

— Мне… Это неважно. Задавайте те вопросы, ради которых вы встречаете воскресенье со мной, а не с кем-то поприятнее.

— Хочу спросить, как вы себя чувствуете, мисс Рихтер, — терпеливо повторил Грин, слегка склонив голову набок.

Краска бросилась ей в лицо. Теодора отвернулась, положила книгу на тумбочку, удобнее села на кушетке и подтянула покрывало к груди.

— Как будто меня переехали, — чуть слышно ответила она.

— Что вы помните?

— Концерт прошел как обычно. Я вернулась в гримерку. Удивилась, потому что Сандро не оказалось у входа. Обычно он всегда стоит у двери. Весь концерт. Не пускает никого внутрь. Его не было. Я удивилась, но вошла. Дальше не помню, что произошло. Кто-то втянул меня в комнату, закрыв рот. Потом укол в шею. И все.

— Вы не рассмотрели нападавшего?

— Не помню.

— Это Кевин Мейсон.

В синих глазах отразился шок. Теодора подалась вперед, приоткрыв рот от изумления.

— Что? Не может быть. Кевин… он… он нормальный человек. Сильный управленец, надежный партнер. Зачем ему меня похищать?..

— Он знал про то, что вы и Авирона — одно лицо?

Она яростно замотала головой.

— Никто не должен был знать. Авирона — мой способ выжить, детектив. Я не знаю, как вам это объяснить.

— Мисс Рихтер…

— Тео, — прервала она. — Пожалуйста, называйте меня по имени. Хотя бы сейчас. Ночь на дворе.

Он на мгновение прикрыл глаза, переваривая эти новые условия. У нее красивое имя. Величавое и одновременно нежное. Но оно будто и не отражает весь внутренний мир этой женщины.

— Теодора, я не осуждаю вас. Я пришел не для того, чтобы вывернуть вашу душу. Мы арестовали Мейсона.

— Как вы вообще там оказались? — прижав дрожащие пальцы к губам, спросила она.

Грину вдруг до безумия захотелось взять ее за руку и согреть теплом своих ладоней. Но он сдержался. Он не имел права на подобные вещи. Кому-кому, а Теодоре его тепло точно не нужно. Да и ему самому оно не нужно. Не теперь, после всего пережитого.

— Не могу сообщить подробностей, но все это связано с делом, которое я расследую. Убийца указал на Авирону. И мы решили, что нужно поймать виновника…

— …на живца, — договорила она. — Умно. Вы сказали, убийца указал на Авирону. Но как?

— Ваша маска. Красная шелковая лента.

На лице Теодоры отразилось недоумение. Она явно хуже контролировала мимику, чем обычно, и это было странно. Все еще странно видеть в ней живого человека, а не манекен с обложки местного Forbs.

— Но это весьма распространенная вещь. Вы ткнули пальцем в небо и попали.

— И это-то мне не нравится. Слишком все гладко. Преступник на месте преступления со шприцем в руках. Ваш охранник жив, кстати. Его тоже усыпили.

— Господи, только серийного убийцы мне не хватало. — Теодора закрыла глаза и откинулась на подушки. — Кевин. Кто бы мог подумать. Я считала, он просто нарушает границы, превращая партнерство в тупой флирт. А он…

— Он домогался вас?

Грин не смог скрыть сталь в голосе. Тео открыла глаза и посмотрела на него с любопытством.

— Да нет.

— Любая информация…

— Я не знаю. — Она закрылась руками. — Я привыкла к чужому вниманию и не знаю, что есть домогательство, что есть флирт, а что — просто знаки внимания.

Подобной откровенности Аксель не ожидал. И снова это мерзкое запретное желание — коснуться ее руки и как-то утешить. Вместо этого он встал.

— Поправляйтесь.

— Детектив. Вы так просто уйдете?

Не успев подняться, он опустился на стул. Теодора открыла глаза и приподнялась на постели. Блестящие волосы упали на подушку, в глазах все еще светились слезы, а губы приоткрылись. Она была так красива, что у Акселя защемило сердце. И так беззащитна, что ему захотелось оторвать Мейсону голову, без долгих прелюдий.

— Вы хотите, чтобы я остался? — глухо спросил он.

— Мне угрожает опасность?

— Возможно.

— И что делать?

— Быть очень осторожной.

— Но если…

Его телефон зазвонил, не дав ей закончить фразу. Теодора поджала губы и отвернулась. Аксель принял вызов, не глядя на экран.

— Грин, слушаю.

— Детектив, участковый Штейн. Простите за беспокойство, но мы нашли тело. Вы должны это увидеть.

О господи.

— Диктуйте адрес, выезжаю.

И как такое возможно, если Кевин сидит? Подтверждение гипотезы, что убийца не один и эта серия — групповое развлечение? Совпадение? Подражатель?

— Да. Так будет лучше, — донесся до его слуха шепот Теодоры.

Он снова не решился встать.

— Это важно. Чем раньше я его поймаю, тем быстрее вы сможете выдохнуть и расслабиться.

Почему он оправдывается? За что? За то, что уезжает делать свою работу? Так-то он и приехал сюда, чтобы делать свою работу!

— Выдохнуть? Расслабиться? — Она рассмеялась. — Простите. Нервы. Ждите завтра во всех газетах репортажи про то, как расслабляется Рихтер. Вокал и клубы.

Он все-таки протянул руку и коснулся ее ладони. Ледяная. Женщина отвернулась к стене, но контакт не разорвала.

— Теодора… — мягко позвал Грин, сжимая ее пальцы. Она подняла на него глаза, полные слез. — Никто не станет вас осуждать. Проблема будет в другом.

— Да?

— Как вы собираетесь совмещать бизнес и карьеру певицы?

Этот вопрос будто прорвал плотину. Слезы полились по щекам, молодая женщина вырвала руку и яростно их вытерла. Снова отвернулась.

— Простите, детектив, я хотела бы остаться одна. Спасибо, что навестили.

Грин почувствовал себя дураком, но почему — так и не понял. В другой ситуации он бы задержался и продолжил разговор, но сейчас необходимо ехать, и чем скорее, тем лучше. Снова ночь спать не придется, но когда это кого останавливало?

— Я навещу вас завтра, если позволите.

— Если это необходимо, то конечно.

Черт. И как понять, чего на самом деле хочет эта женщина?

Без номера

Черт, как же ломает. Вся жизнь — как будто сквозь мелкую-мелкую решетку. Изображение расплывается, линии нечеткие. То, что было вчера, кажется уродливым сном. Но что-то внутри подсказывает: это точно не был сон.

Он уставился в «Треверберг Таймс», не понимая, что видит и почему то, что он видит, так знакомо. Фото было сделано издалека, качество картинки ужасное — или это его зрение стало ужасным. «Луна» приносила забвение — и лишала зрения. И не только зрения. Ха-ха, его прошлое заставляло даже думать стихами.

Он протер глаза, как будто этот рефлекторный жест мог помочь прояснить зрение. Он слишком быстро потратил дозы, которые заработал. Тело ломало. Как же ломало. То в жар, то в холод. Но что в этой долбаной газете заставило вывалиться из наркотической реальности?

«Хочешь пару лишних капель, парниша?» — этот вопрос, сказанный приятным слишком здоровым голосом, который пах хвоей, свободой и чистотой, вдруг выплыл из памяти.

«Кто ж откажется от „луны“?»

Его шатает. В тот момент ему было еще хуже, чем сейчас. В тот момент жизнь заканчивалась, потому что пришла ломка, а денег не было. Он был не в состоянии просто украсть пару купюр. «Луна» дешевая, но ее нужно много. И часто. Первыми страдают волосы.

«В парке у восточного выхода в жасмине медитирует женщина. Ты должен завязать у нее на голове ленту так, чтобы она закрывала глаза».

«А почему сама не может?»

«Не может. Должна сидеть там. Она, кстати, голая. Обет дала, отрабатывает. Ну что, сделаешь? Только надо прям сейчас».

«Завязать ленту на голове? По типу маски, что ли?»

«Маски, да. Как только сделаешь, получишь пять капель. Готов?»

И он сделал. Ради пяти капель в тот момент он был готов на все.

Только почему та девушка так похожа на вот эту в газете? И почему тут что-то пишут про труп?

Он выронил «Треверберг Таймс».

Черт, как же ломает…

Глава восьмая

— Я пришел к ней, чтобы поговорить, и увидел мужика со шприцем, он склонился над Тео. Отобрал от него шприц, его обезвредил. И в этот момент ваш психованный детектив меня скрутил! Он мне нос разбил!

Вот так жук. Марк смотрел на нарочито спокойного Кевина Мейсона. Тот выкручивался как мог. Но его версия трещала по швам: охранника тоже усыпили. Но Карлин не спорил, ждал, пока подозреваемый раскрутит свою линию до абсурда и начнет путаться в показаниях. Он явно не ожидал, что его накроют. Значит, лента — не его работа.

Карлин снова указал в календаре нужные даты и спросил, где был Кевин. Записал показания. Тот утверждал, что во время убийства Анны находился в баре на работе, во время убийства Мелиссы был с Теодорой на приеме, во время убийства Грант — в спортклубе, затем на встрече с партнером, а потом весь день на мероприятии памяти Перо. А потом умолк в ожидании, пока появится Луи Берне, который уже заполнял документы внизу.

К Берне Карлин относился с холодным уважением. Сильный противник, он не раз и не два сводил усилия прокуратуры к нулю, находя такую стратегию защиты, которая бесперебойно работала и на присяжных, и на судей. Но иногда этот талант приходился ко двору — иногда даже убийца имел право на снисхождение. Только не в этот раз.

— Мистер Мейсон, — негромко заговорил Карлин, — что вас связывало с Анной Перо?

Мужчина вспыхнул.

— Ничего!

— Ну это же ложь.

По лицу подозреваемого пробежала целая череда эмоций. Сомнение. Страх. Удивление. Снова страх. А потом ужас. Он явно нагло лгал. Убивал ли он? Когда Аксель предложил разделить жертвы, все начало складываться.

Перо и Грант объединяло то, что обе добились определенных успехов в социуме. И обе представляли собой изнанку человеческих пороков. Одна в качестве женщины легкого поведения, несдержанной в связях. Другая — в качестве продавца смерти. В определенной системе координат их можно было поставить в один ряд. Полиция и психология схожи поиском истины. Наркотики и ночная жизнь всегда идут рука об руку. В любом случае в этом деле они столкнулись с крайне высоко организованным преступником. Карлин считал, что это мужчина до сорока, состоявшийся в карьере, но не состоявшийся в личной жизни. Он педантичен (иначе лицо и скальп не срезать), он умен и расчетлив, а еще изворотлив. Он может быть близок к бизнесу или искусству. И он точно близок к власти, потому что имеет доступ к информации. Он любит наблюдать, а еще обожает занимать позицию серого кардинала. Карлин сделал эти заметки перед концертом. И сейчас ему казалось, что сидящий перед ним человек подходит без всяких условностей. Подходило и то, что он организует праздники. Он видел такое, о чем даже в газетах не пишут. Только как можно было так тупо попасться на Авироне?

— Доброй ночи, господа.

Карлин невольно поморщился, узнав голос Берне.

Адвокат вошел в допросную, поздоровался с клиентом и сел рядом с ним напротив профайлера. Марк пожалел, что не позволил Говарду или Аде присутствовать при допросе. Сейчас он оказался в меньшинстве, и в случае с Берне это риск. Оправданный ли?

— Добрый вечер, господин адвокат.

— Вы начали допрос без меня.

— Без протокола и без записи. А теперь поговорим как положено?

— В одиннадцать часов вечера?

— Видите ли, господин Берне, — спокойно начал Карлин, глядя ему в глаза, — вашего клиента застали на месте преступления. Он усыпил охранника мисс Авироны, усыпил ее саму и был обнаружен со шприцем в руке посреди гримерки. Мисс Авирона сообщила нам, что она не приглашала мистера Мейсона к себе. Более того, она не помнит встречи с ним. Что позволяет сделать вывод о том, что мистер Мейсон застал ее врасплох и вколол снотворное раньше, чем она смогла его узнать.

— Вы блестящий профайлер, доктор Карлин, — перехватил нить Берне. — Где детектив Грин? Это его дело?

— Грин оставил допрос мне и уехал к мисс Авироне.

Берне медленно кивнул.

— Хорошо. То есть вы сейчас представляете всю следственную группу, а не только отдел психологической экспертизы?

— Именно так.

Адвокат сделал пару пометок в блокноте и улыбнулся. Улыбка профайлеру не понравилась.

— Задавайте свои вопросы, доктор Карлин.

— И вы даже не станете совещаться с клиентом? — притворно удивился Марк.

— Мистер Мейсон? — Луи посмотрел на подзащитного.

Тот как-то сжался и качнул головой, мол, не надо никаких совещаний. Положил руки на стол, прижав ладони к столешнице, и опустил голову, приготовившись к борьбе. Как будто он уже понял, что выбрал неправильную стратегию. Карлин видел подобное сотни раз. Мейсон не походил на серийного убийцу, способного спланировать целую цепь. Мог ли он убить? Конечно. При определенных обстоятельствах каждый способен на убийство. Мог ли он убить хладнокровно? Вероятно. Нужно больше времени.

— Хорошо. — Он включил диктофон. — На часах двадцать три ноль пять, суббота, допрос ведет доктор психологических наук Марк Элиран Карлин. В допросной комнате присутствуют подозреваемый — мистер Кевин Мейсон и его адвокат месье Луи Берне. Мистер Мейсон, какие отношения вас связывали с Анной Перо?

— Никаких, — буркнул Мейсон.

А Луи поднял руку, призывая всех замолчать.

— Ваш вопрос носит личный характер и не относится к делу. Мы собрались здесь, потому что вы сообщили, что мой клиент якобы усыпил с помощью инъекции охранника мисс Авироны и саму мисс Авирону с неизвестными целями. Но Анна Перо не имеет никакого отношения к данному инциденту. Либо снимите вопрос, либо проясните для нас свою логику. Если вы обвиняете моего клиента в причастности к делу, над которым работаете, то нам нужны основания. Иначе мой клиент имеет право не отвечать.

Будь проклят Берне со своими витиеватыми речами. И на хрена Бог придумал адвокатов?

— Все, что я сейчас скажу, является тайной следствия. Вы должны понимать ответственность за разглашение деталей дела.

— Мы понимаем, — снова ответил Берне.

Мейсон упрямо смотрел на руки.

Карлин открыл папку с делом и достал фото, на котором были запечатлены руки Ребекки Грант с лентой.

— Мы расследуем дело, в котором уже три связанных друг с другом преступления. И на последнем теле убийца оставил ленту. Алый шелк. Такую же, какую использует мисс Авирона, закрывая лицо. Именно поэтому мы были сегодня на концерте. И именно поэтому детектив Грин наблюдал за гримеркой мисс Авироны.

— Это полный бред, ленты там быть не до…

— Мистер Мейсон! — прервал адвокат.

Карлин удержался от улыбки.

— Ну что же вы, месье Берне. Пусть договорит. Ленты там быть не должно — это вы хотели сказать?

Кевин яростно покачал головой, но промолчал. Карлин с адвокатом обменялись многозначительными взглядами.

— Вы можете не отвечать, — повторил заученную фразу Берне.

— Любое произнесенное слово, а также молчание могут быть использованы против вас в суде, мистер Мейсон. И раз уж вы знаете, что должно было находиться с трупом последней жертвы… Подождите, месье Берне, я не договорил. Так вот. Раз вы знаете, что должно было находиться с трупом последней жертвы, я повторю свой первый вопрос. Какие отношения связывали вас с Анной Перо? И, пока вы снова не произнесли ложь, усугубив свое положение, прошу вас взглянуть на эти фотографии.

Марк достал несколько снимков, которые подготовили Ада и Говард, пока проходила процедура оформления задержания, — из той же партии, где Анна была запечатлена с Бастианом Арнольдом. Только здесь рядом с ней был Мейсон: где-то они просто сидели рядом за барной стойкой, где-то танцевали, где-то он ее обнимал — недвусмысленным образом.

Изучив снимки, адвокат промолчал, а Мейсон вдруг поднял на Карлина холодный взгляд. Его глаза изменились. В них проступила та звериная натура, которая подталкивала Карлина к единственно правильному выводу. Они действительно схватили преступника. Но как им это удалось?

— Что вы знаете об Анне, доктор Карлин? — вкрадчиво начал Кевин. — Что она ваша коллега? Психолог? Что вы знаете о ней как о человеке?

— Зачем вы хотели похитить Авирону?

Холодная улыбка.

— Почему ленты не должно было оказаться у Ребекки Грант?

— Можете не…

— А зачем она там нужна? У меня есть алиби на все ваши смехотворные обвинения, доктор.

— Мы проверим.

— Доктор Карлин, уже поздно, — взял на себя инициативу адвокат. — Давайте прервем допрос до понедельника.

— Как скажете. Я думаю, мы узнали достаточно. Нам нужен образец ДНК вашего клиента.

— Это еще зачем? — возмутился Кевин Мейсон.

Карлин холодно улыбнулся.

— У нас более тридцати образцов из дома, где убили Анну Перо. А вдруг что-нибудь совпадет?

— Я бывал в этом доме! Мы трахались, ясно? Вы точно найдете там мою ДНК!

— Вот и проверим.

Сколько он не спал толком? Два дня, три? Когда он вообще нормально спал? После смерти Анны он проваливался в бездну и выныривал из нее, не чувствуя себя восстановившимся. Прижимаясь к мотоциклу, Грин несся через весь город, чтобы увидеть очередное тело очередной жертвы. Ей уже не нужно никуда спешить. Ей не нужно делать усилия, кем-то казаться, оправдывать ожидания. От нее больше ничего не зависит.

Какой же он дурак. Из головы не шла его фраза, брошенная Теодоре, после которой женщина снова замкнулась. Зачем он это сказал? Вроде бы ничего особенного, но резкая боль, которая пронзила Рихтер, коснулась и его. Неуместная правда вывернула их диалог и заставила его уйти. Глупости, он бы в любом случае ушел. Но не так, не на такой ноте.

Ему было больно. От собственной неуклюжести рядом с этой женщиной. От происходящего в городе. От того, что расследование шло по своему сценарию, не считаясь с мнением участников. От того, что возможный убийца сидел в клетке — но кто-то все-таки убивал. Кто-то еще. Кто-то другой.

К полицейскому ограждению Грин приехал одновременно с криминалистами, с которыми увязался Логан. Они обменялись короткими взглядами. Говард выглядел так же, как и Грин: усталым, но собранным.

Детектив припарковался, слез с мотоцикла и потянулся. Начался новый день. Предстояла очередная бессонная ночь.

— Я офицер Штейн, — вырвал его из удушающих мыслей знакомый голос. — Она там. Идете?

Грин послушно кивнул. Задержался, чтобы надеть бахилы и всю эту полиэтиленовую ерунду, которая должна уберечь место преступления от излишних образцов ДНК, и прошел за дежурным.

В этот раз с трупом особенно не церемонились. Женщина была одета, только рубашка на груди расстегнута. Бюстгальтер разрезан спереди, висит на бретельках.

Горло перехватило узнаванием. Платиновые волосы, шелковистая кожа. Какого хрена она делала в Треверберге? Когда успела вернуться? Аксель резко достал телефон. Пропущенные от нее: «Еду домой. Выпьем? Я такое раскопала». Отправлено утром в субботу. Сегодня. То есть уже вчера.

— Детектив, — позвал его Штейн. — Это же Лорел Эмери? Это она?

Аксель склонился над телом. Его уложили в ту же позу, что и Анну, — по стойке «смирно». Руки вдоль тела, лицо смотрело в небо. Почему «лицо»? Потому что глаз не было: их вырезали. И, кажется, забрали. Срезан и кусочек носа. Как наказание за излишнее любопытство.

И вроде бы ничего не связывает с общим делом. Или связывает все.

— Судмедэксперт уже приехал? — глухо спросил Грин, не понимая, что чувствует.

Слишком много чувств.

Слишком много вопросов. Событий. Потерь.

Слишком много для него одного. Отчаянно хотелось схватиться за голову и завыть. Выпустить внутреннее напряжение. Да, он не любил ее. Никогда не любил. Но и смерти ей не желал. Тем более такой.

Что было в квартире Готье? Что она накопала? Как об этом узнал убийца? Кто ее убил, если Мейсон под арестом?

— Нет, ждем с минуты на минуту.

Ему надо выпить.

И лучше не алкоголь, а снотворное. И как можно скорее. Почувствовав прикосновение к плечу, Грин сбросил руку Логана и посмотрел на него — кажется, яростно.

— Шеф, тут нечего смотреть, — негромко произнес Говард. — Дай криминалистам работать.

Аксель покачал головой.

Лорел Эмери встретила свой последний закат на заброшенной стройке в двух кварталах от железнодорожного вокзала. Это место уже давно пыталась выкупить то одна девелоперская контора, то другая. О нем знали все. Иногда здесь находили тела. А камеры, которые вешали городские власти, разбивали либо снимали и продавали ради дозы «луны». Раковая опухоль на лице города, с которой не могли разобраться. И тут посреди строительного мусора, разбросанных шприцев, остатков еды кто-то соорудил настоящий алтарь. Женщина лежала на относительно целой бетонной плите. Грудь обнажена, но одежда все еще на ней. Джинсы не тронуты — ее не насиловали? Или надели уже после? Судя по всему, ее удушили. Вырезали глаза, отрезали кончик носа и забрали сумку.

— Звони во Францию. Мне нужны имена тех, кто вчера работал с трупом Готье Карно и допрашивал Лорел. Мне нужен список ее контактов после допроса. С кем она летела из Парижа, с кем сидела рядом в поезде из Праги. Мне нужен список ее звонков, сообщений. Заставь Дилана тебе помочь.

Говард, внимательно выслушав, сдержанно кивнул.

Снова раздался звонок. Аксель взял трубку.

— Это он, — сообщил Карлин, — я почти уверен.

— Значит, не только он, — глухо ответил Грин. — Марк, они убили Лорел.

— Ох, черт, мужик. Ты где?

— На заброшке. Еду домой. Надо поспать.

— Нет уж. Встречаемся через полчаса в «Черной дыре». И не смей саботировать.

Аксель отключился, вышел за пределы ограждения и потерял интерес к месту преступления. И это тоже надо как-то пережить.

Глава девятая

Понедельник

Руководитель отдела судебной экспертизы сидел на подоконнике цокольного этажа и курил. Кажется, это была уже третья сигарета с тех пор, как Ада спустилась к ним, чтобы спросить про отчет о вскрытии последней жертвы — журналистки Лорел Эмери. Традиционно о смерти журналистов никто не жалеет, но в этот раз Грин поднял на уши всех, лишив людей законного выходного, и Кор не стал исключением. Хотя это неверно: Даниэль и не уходил домой. Ада не была уверена, что он вообще появлялся дома со смерти Ребекки. Страшно представить, что прошло всего несколько дней. Его жизнь явно разделилась на «до» и «после». Примерно так же, как жизнь самой Адарель в момент, когда мать победил рак.

Кор молча курил, подняв голову, чтобы видеть небо. Ада подошла к нему. После мучительной внутренней борьбы она положила на плечо отца слегка вздрагивающую руку. Мужчина не пошевелился и никак не показал, что замечает ее присутствие.

Они простояли так еще несколько минут. Он курил, она вдыхала горький дым. Размазанные, разбитые, разделенные и снова объединенные жизненным сценарием, самые близкие и самые чужие друг другу люди. Все внутри горело от этой двойственности. Но Ада понимала одно: боль отца была ощутимой, живой и такой сильной, что девушка ощущала необходимость на время отложить их распри и засунуть собственную обиду куда подальше. Сам мир лишил отца человека, которого он любил. Месть за разбитое сердце матери. Глупая и беспощадная. И думать так грешно.

Ада передернула плечами, избавляясь от очередного наваждения.

— Тебе нужно домой.

Кор качнул головой, отклоняя предложение. Она знала, что так будет, но все равно повторила:

— Тебе нужно выспаться, принять душ, почитать любимую книгу и побыть наедине с собой.

— Я не могу, — глухо отозвался он. Затушил бычок в пепельнице и вдруг положил пальцы поверх ее руки. — Не могу там оставаться. Здесь тоже можно жить. Комнаты отдыха и душевые есть, столовая есть.

— Пап… — Обращение вызвало в его теле мучительную волну дрожи, но Ада не отступила. — Мне больно на тебя смотреть. Ты разрушаешь сам себя. Тебе нужна помощь. Я хочу помочь. Позволь мне побыть рядом.

Даниэль перевел на девушку замутненный взгляд.

— Работа — мое спасение, Ада.

— Ты сам свое спасение.

— Но пришла ты ко мне ради работы, а не ради эфемерных разговоров о душе, ведь так?

— Я думала, Энрике ответит на все вопросы. Надеялась, что ты хотя бы сегодня останешься дома.

— Но ты-то на выходных находишься здесь.

Ее щеки вспыхнули. Она убрала руку и обхватила себя за плечи, избегая его взгляда. Они все здесь. Карлин с Грином заперлись в кабинете и обсуждали положение дел. Ада и Говард теоретизировали на тему профиля и мотивов, торопили все службы, чтобы получить результаты экспертиз, анализировали допрос Кевина.

Только у Мейсона был выходной. И у Бальмона. Оба подозреваемых прохлаждались каждый в своей камере: один в тюремной, другой в номинальной. В воскресенье подписали необходимые для домашнего ареста предварительные документы.

— Гибнут люди, — чуть слышно сказала она.

— Ты должна понимать, что они всегда гибнут. И далеко не всех ты можешь спасти. Более того, большинство ты потеряешь. Ты выбрала путь профайлера. Профайлер — это серии, а серии раскрываются не сразу. Нужно время и множество улик, косвенных и прямых, которые укажут на психотип жертвы и убийцы, помогут его поймать. В среднем нужно три-четыре тела, иногда больше, а в некоторых делах и тридцати недостаточно. Сначала кислородную маску надевают на родителя, а потом на ребенка. Не заботясь о себе, ты не сможешь позаботиться о ком-то другом.

— Ну так и позаботься о себе, отец!

— Ада, — он снова посмотрел ей в глаза, доставая из смятой пачки очередную сигарету, — ты никогда не любила. Ты не знаешь, что такое — потерять любимого человека. Тем более так… отвратительно. Он раздел ее, посадил в извиняющуюся позу и оставил в парке на обозрение всем. Это не пьедестал, как у Перо, не пренебрежение, как у Мюррей. Это показательная порка. Для оборотня в погонах. — Он закашлялся, уронил сигарету в пепельницу, выругался и отвернулся.

— Не любила, — подтвердила Адарель. — Потому что всей моей любви хватило только на тебя. А тебе это никогда не было нужно.

Развернувшись, Ада убежала. Пусть Логан спрашивает с отдела судебной экспертизы. Пусть он разбирается с отчетами, пусть он добывает информацию! Чтобы она еще хоть раз подошла к этому человеку? Да никогда!

Влетев в небольшой кабинет, который выделили для работы над делом Перо, Ада врезалась в Говарда. Парень стоял посреди комнаты с папкой в руках и что-то читал. От удара папка выпала, он пошатнулся, а листы рассыпались по полу. Оба застыли. И тут Аду накрыла истерика. Метнувшись вбок, чтобы обойти коллегу, она закрылась руками. Только не плакать. Не при нем!

— Ада? — В низком приятном голосе Говарда звучало удивление и беспокойство. — Что случилось?

Она хотела сказать «ничего», отвернулась. Но когда его руки легли ей на плечи, не выдержала. Ее била крупная дрожь, слезы преодолели волевой барьер. Развернувшись в его объятиях, девушка прижалась к стройному телу Логана, спрятала лицо у него на груди и дала себе волю. Он не отшатнулся, ничего не сказал, лишь пнул ногой дверь, чтобы та плотно закрылась, и замер, поглаживая девушку по плечам и волосам. Ада держалась за него, как держатся за единственный луч солнца во мраке беспросветной ночи. Сжимала пальцами рубашку, стонала, хотя хотелось завыть. От боли. От бессилия. От ярости. От стыда.

Когда слезы закончились, она осторожно высвободилась и, не глядя на него, присела, чтобы собрать разбросанные листы. Это была расшифровка допроса Кевина Мейсона Марком Карлином. В глаза бросилась фраза: «Это полный бред, ленты там быть не до…»

— Он убийца, но ленту к трупу подкинул не он, — сиплым голосом прошептала она. — У него нет четкого алиби на убийство Перо и Ребекки, но есть алиби на время смерти Мюррей. Грин прав: убийц двое. И второй решил подставить Кевина, чтобы мы его обнаружили. Теодора Рихтер, Авирона, никогда не была настоящей целью убийцы. Он просто ею одержим.

Выдав этот монолог, она села на пол и посмотрела на Говарда. Ждала, что тот начнет спорить, но Говард молчал. Он был серьезен, карие глаза смотрели пристально, внимательно и так пытливо, что краска бросилась ей в лицо.

— Интересно, что именно к такому же выводу пришли Грин и Карлин. Марк только что звонил, я собирался тебя найти, чтобы пойти к ним. Но…

— Но я сбила тебя с ног и затопила слезами. Извини. Обычно я не позволяю себе подобного, тем более с коллегами.

Его лицо вдруг озарила улыбка. И Ада почувствовала, как медленно согревается изнутри. Надо найти отца и извиниться. Это все просто выше нее. Она привыкла выживать в жестоком мире, но не умела бороться с чувствами такой силы. Научилась жить вообще без чувств, подпитывая себя злостью и обидой — лучшим топливом для израненной души.

— Это было мило, — просто сказал он и собрал оставшиеся бумаги.

— Я же не обязана рассказывать?..

— Нет. — Он пожал плечами, поднялся и протянул ей руку.

Ада замерла, глядя на его пальцы. А потом ухмыльнулась своим мыслям, схватилась за них и позволила рывком поставить себя на ноги. Покачнулась и невольно снова коснулась его груди ладонью.

Говард усмехнулся. Провел пятерней по взъерошенным волосам и, наклонившись к столу, принялся приводить документы в порядок.

— Если Кевин — это один, то кто второй? — задала вопрос Ада.

— Как минимум два кандидата. По крайней мере у меня. Бастиан Кеппел и Кристиан Бальмон.

— Не любишь ты людей голубых кровей.

Логан бросил на нее ехидный взгляд.

— У Кристиана нет алиби на момент смерти Мюррей. У младшенького Кеппела тоже нет. Но там, где двое, там и трое? Мне кажется, надо сконцентрироваться на подброшенной ленте и смерти Лорел Эмери. Потому что здесь убийца действовал импульсивно, вне общего плана.

— Лорел что-то накопала и это стало опасным?

— Мисс Эмери знаменита именно тем, что она вечно что-то накапывает. А еще отрывается в клубах. Так что убийство в равной степени может быть связано как с Анной Перо, так и с любым другим расследованием Эмери.

Ада протяжно застонала.

— Это ж сколько линий!

— Ага. У нас всегда много линий. Но теперь, по крайней мере, мы начинаем видеть общую картину. Мы знаем, что убийц как минимум двое, что они не в ладах друг с другом, что все жертвы тем или иным образом связаны с двойной игрой и двуличием.

— А еще разный уровень подготовки убийств, — задумчиво сказала Ада, опускаясь на диван и доставая из сумки пудреницу, чтобы спрятать следы слез. — Как будто к Перо готовились годами, а остальное… по инерции, что ли?

Логан закончил с документами, снова провел по волосам, приводя их в немыслимый беспорядок, улыбнулся и присел на край стола.

— То есть либо они случайны, и все эти связи — совпадение, либо они были завязаны на смерть Анны и поэтому на детальную подготовку конкретного убийства в конкретное время просто не осталось сил.

Ада пожала плечами.

— Пока все это лишь наши домыслы. Надо вернуться к фактам. У нас есть подозреваемые. Это удивительно. В подобных делах обычно сначала появляется профиль.

Говард расхохотался.

— Знаю я ваш снобизм, поработал с Карлином. Вечно вы хотите мелькать на передовице со своими профилями в контексте поимки серийных убийц. Извини. В этом деле все идет не по плану.

Она закончила с лицом и улыбнулась Говарду.

Как же легко с ним. И как тяжело с самой собой.

Глава десятая

— Ты не можешь больше руководить расследованием. Черт, Грин, да я не имею права позволять тебе даже просто работать по этому делу!

— Во время дела Рафаэля ты меня не отстранил. А с той женщиной…

Найджел Старсгард, бессменный руководитель управления в течение последней пары десятков лет, поднял руку ладонью вперед, и Аксель осекся. Они спорили последние полчаса. Горячо, громко. Наверное, Мира, секретарша, сбежала, чтобы не слушать этих криков. Или наоборот, приникла к двери, а потом разнесет по управлению, как Старсгард впервые за пять лет поднял голос на подчиненного, а Грин впервые ответил ему тем же.

— Не могу, Аксель. Ты отстранен.

— И кто? — Грин резко выдохнул, как будто его одновременно лишили сил и придали смысл жизни. — Кто, если не я? Логан? Слишком мелкий. Тресс? У него нет времени на эту херню. Карлин? Он профайлер, а не следователь, он не имеет право руководить расследованием. Кто-то из убойного? И назови мне этого счастливчика, который сможет взять у меня дело.

Старсгард медленно опустился в свое кресло, Грин тоже сел. В какой момент спора они вскочили, уже никто не помнил, но сейчас диалог перешел в ту стадию, когда приходилось решать возникшие проблемы.

— Почему Эмери? — негромко спросил шеф, и Аксель отвернулся, стиснув зубы.

Он не знал. Вернее, предполагал. Ее убили сразу по приезде в Треверберг. Она сошла с поезда и растворилась. Просмотр камер, расположенных по периметру вокзала, ничего не дал. Лорел вышла из поезда, разговаривая с кем-то по телефону, дошла до парковки такси, пересекла ее и исчезла. Они запросили видео с других камер, расположенных в квартале с обоих сторон от вокзала, записи уже анализировались. Вот бы увидеть, в какую машину она садится. А еще скорее бы получить расшифровку от мобильного оператора. Пока что у них не было информации, но Грин намеревался вытряхнуть все.

Пока его не позвал Старсгард. Чтобы сказать, что он не может больше расследовать это дело. Нет, ну что за бред!

— Я отправил ее в Париж, — наконец заговорил Грин. — Она была в квартире Готье. Нашла там что-то. И за это ее убили. При ней нет сумки с документами, нет телефона. Ее явно устранили из-за того, что она нарыла. И при этом подтянули под общую серию. Но кто убил? Не Мейсон.

— Технически ваш Мейсон мог это сделать. Она умерла до его ареста.

Грин задумался.

— Технически. Два дела в один день? Не слишком ли? Он не похож на киллера.

— А на кого он похож?

— На психа, который хорошо научился играть по правилам. Так кто будет руководить расследованием, шеф?

Старсгард задумчиво посмотрел в окно, явно взвешивая все «за» и «против», Грин терпеливо ждал.

— У меня есть одна мысль. Погибла журналистка — с нас не слезут, потребуют подключить все силы. В управлении нет второго Грина. А если ты — официально — вышел из игры, мне стоит подключить Агентство.

Глаза Акселя вспыхнули.

— Позор, — обронил он.

— Нет, — пожал плечами Старсгард. — Для Агентства есть еще одно основание: теперь дело международное.

— Формально нет.

— Я вызову агента Стич. Вы неплохо справились в Спутнике-7 в прошлом году, значит, и здесь сможете поработать.

— «Вы»? Я же отстранен?

— Официально, Грин. Официально. Иди. И не отсвечивай.

Аксель вернулся в свой кабинет, разрываясь от противоречивых эмоций. С одной стороны, все разрешилось наилучшим образом. С другой — Старсгард был прав. Он не мог даже спуститься в секционную и задать вопрос по результатам вскрытия, он не мог смотреть на ее обнаженное серое тело. Личная заинтересованность. Внутри вскипала ледяная ярость, знакомая ему по армейским будням. Ему хотелось не правосудия, ему хотелось мести. И он понимал, что в этом деле все слишком запутанно, чтобы так просто делать выводы и бросать себя из крайности в крайность.

У него есть Кевин Мейсон, который временно находится под стражей. Оговорка, конечно, поможет следствию, но Берне ее отобьет, если захочет.

У него есть сперма Кристиана Бальмона, найденная в Анне. Возможно, он действительно не убивал жену, но он лгал следствию. Он мог что-то знать, мог что-то видеть, мог кого-то подозревать. Но почему-то молчит.

Есть Бастиан Кеппел. В этом аристократе появилось нечто мерзкое, холодное, потустороннее. Как будто сам факт того, что несколько лет назад именно он был среди тех, кто обнаружил труп жертвы Инквизитора, его изменил. Аксель слишком давно ловил серийных убийц и был знаком со случаями, когда увиденная смерть становилась триггером. А то была запоминающаяся, переворачивающая душу смерть. Даже Грин до сих пор помнил место преступления, сожженную девушку и священника на коленях. Алиби Кеппела размыто, он говорил, что улетал на встречу в то время, когда была убита Перо, и это подтверждалось документами. Но списки пассажиров и пассажиры — не одно и то же. Особенно когда речь идет о частной авиации. Кроме того, алиби на время смерти Мелиссы Мюррей у него не имелось. Что касается Лорел Эмери — пока нет информации.

Карлин занимался профилем, жонглируя жертвами. Ничего не складывалось. А вот для Грина — складывалось. Несмотря ни на что, он начал видеть некую логику в этом хаосе улик.

Аксель закурил и откинулся на спинку кресла, глядя в белоснежный потолок своего кабинета. Пережитый шок запустил новую линию размышлений. Грин пытался ухватиться за ниточку, получалось не очень. Но если все-таки попробовать?

Что известно точно? Анна — ключевая жертва, все выстроено вокруг нее. В вечер смерти примерно час она проводит с бывшим мужем. Потом Бальмон уходит (предположим, что он не лжет), оставляя ее одну в шикарном доме. Дальше приходит убийца. Так как на теле Анны нет следов борьбы, она его знает. На фото папарацци из клубов Анна запечатлена и с Мейсоном, и с Кеппелом-младшим — значит, оба под подозрением. Как и все те, с кем она встречалась больше, чем один раз.

На следующий день после Перо погибает танцовщица. Ее жизнь неинтересна, смерть тоже. Никакой помпезности: сняли скальп, бросили. И именно в этом ключевая разница — убийца не устраивал шоу. Как будто и снятие скальпа — это навязанное действо. Как будто оно не укладывалось в его собственные желания. Как будто это нужно. Как будто ему можно убивать, отпускать себя только в том случае, если он делает это так, как велено. Надо зафиксировать эту мысль.

Хорошо. Дальше Ребекка Грант. И снова показуха: парк, молитвенная поза. Быстрая смерть без страданий и без насилия. Здесь инородное тело — лента. Нет изящества намека, нет…

Рабочий телефон зазвонил. Грин приглушенно выругался и взял трубку.

— Проходная. Детектив, тут к вам пришли.

— Кто на этот раз?

— Спуститесь, пожалуйста. Он утверждает, что подкинул ленту к телу. О чем вообще речь?

— Я уже иду.

Сорвавшись с места, детектив по лестнице бросился вниз. На проходной стоял парнишка. Весь белый как смерть, волосы грязные, редкие. Не нужно было работать в отделе по борьбе с наркотиками, чтобы узнать в нем очередную жертву «луны». Парень переминался с ноги на ногу, то ходил, то замирал, будто увидев самый страшный кошмар, его рот непроизвольно кривился, как на картине Мунка. Взгляд бегал по помещению. Но стоило ему сфокусироваться на Грине — парень распрямил худющие плечи, его глаза приняли осмысленное выражение.

Через десять минут он, опасливо глядя на детектива, пил большими глотками крепкий кофе. Грин сидел напротив, радуясь, что допросные оказались свободны. От паренька неприятно пахло, он выглядел так, как будто сейчас упадет и начнет биться в припадке. Но магические слова «я, я подкинул ленту» заставляли терпеть все. И ждать.

Наконец, с кофе было покончено.

— Я могу включить диктофон?

Парень посмотрел на устройство так, будто оттуда должна была выпрыгнуть змея, но взял себя в руки — хватился за предплечья нервными пальцами и сосредоточенно кивнул. Движения давались ему с трудом. Детектив заметил испарину на лбу. Ломка? Просто последствия наркотика?

Аксель проговорил под запись место и время допроса, а потом спросил, как зовут паренька.

— Я Бази.

— Для протокола нужно полное имя и фамилия.

— У меня нет фамилии. Я бездомный. Я Бази. Без дома. Без улицы. Без имени. Я Бази.

Задохнувшись от такой длинной фразы, паренек замолчал. Грин сделал пометку в блокноте.

— Расскажи, зачем ты искал меня, Бази?

— Бази ничего не помнит. Бази хочет быть лучше. Бази очень плохо.

Ну вот только сумасшедшего нарика ему не хватало. Аксель раздраженно посмотрел на паренька, но тот глядел в стол, раскачиваясь на стуле.

— Я не сделал ничего плохого, — снова перешел на первое лицо парень. — Мне просто дали ленту. Сказали, она там молится. Меди… тиру… меди… молится.

— Медитирует?

— …дитирует.

— Кто дал тебе ленту?

— Я не виноват! Мне очень больно. Детектив. Вы добрый детектив. Можно мне лекарство? — Парень резко вскинул голову, его глаза лихорадочно блестели, но Аксель не пошевелился и даже не изменился в лице. — Один маленький укольчик. Полиция же платит за сведения? Я знаю, у вас тут целая гора «луны». Я заслужил награду?

— Пока ты не сказал ничего полезного.

— Мне так больно, — захныкал парень, и Грин начал злиться.

— Я сейчас уйду, — пригрозил детектив.

Парень умолк. Снова принялся раскачиваться из стороны в сторону, бормоча себе под нос совершенно бессвязные фразы про «луну», боль, ленту и то, что это так странно — молиться в парке без одежды. И что лента — это всего лишь невинный кусок ткани. И что у человека, который ее ему дал, была «луна», пять капель! Пять! Он был счастлив, а сейчас так больно и плохо.

— Кто дал тебе ленту?

— Не видел, не помню, не знаю. Чистотой пахнет.

«Чистотой пахнет». Охренеть подсказка. Ну, по крайней мере, гипотеза, что Кевина Мейсона подставили с Теодорой, верна. Только тот, кто это сделал, должен был точно знать: Кевин одержим. А еще знать, что Теодора и Авирона — одно лицо, — и это уже за пределами возможного. Или одержимость проявлялась в отношении именно Авироны?

Мог ли это знать Бастиан Кеппел? Теоретически — да. Он из старой родовитой семьи, его брат владеет половиной Треверберга, он сам известная личность, которой многие обязаны. Он дает работу, приносит в город деньги, стимулируя туристический поток. Он точно знаком с Теодорой, возможно, ближе, чем того требуют деловые отношения, возможно, вхож в ее семью. И точно имел миллион шансов познакомиться с Кевином Мейсоном. Мейсон руководит организацией почти всех крупнейших мероприятий в городе, а это значит — он мог работать с Кеппелом. Они могли подружиться, даже «сдружиться». Да, теоретически у них был шанс сработаться в паре. Для Бастиана триггером стала сцена смерти в деле Инквизитора. Для Мейсона — что-то другое, до этого пока еще не докопались. Психиатрическая экспертиза рано или поздно установит и причины, и следствия. Вопрос в другом.

В доме Анны Перо слишком много улик. На теле Мелиссы улик нет. Спермы тоже. На теле Ребекки нет ничего. Свидетелей нет, камеры ничего не засекли, но оно и неудивительно: они расположены только у главного входа, а парк на пятьдесят гектаров слишком зарос, он скорее похож на лес, чем на городской парк, его пронизывает несколько десятков тропинок, десятки тайных полянок, на которых уединяются парочки, на которых люди медитируют и занимаются спортом. Грант простояла в парке несколько часов, и ее никто не заметил просто потому, что медитации — это нормально. А привыкший ко всему Треверберг на обнаженные тела не реагирует.

Телефон пикнул. «Буду завтра. А.»

Аксель медленно закрыл глаза. В этом деле есть еще что-то. Это группа лиц, но единого, линейного управления процессом не чувствуется. Пока не чувствуется.

Глава одиннадцатая

На следующий день

Арабелла Стич сидела в кресле у приставного стола. Ее изрядно выбеленные сединой волосы блестели в холодном свете ламп, тонкие нервные пальцы левой руки прижимались к виску. Правой она перелистывала страницы дела. Молчание длилось бесконечный час.

За это время Грин выкурил две или три сигареты и теперь смотрел в окно, сосредоточившись на тех промахах, которые допустил во время расследования. Нестабильные убийства запутали всю следственную группу. Можно простить стажеров и молодняк, можно простить Карлина. Но Грину прощения не было. Его игры в силу и попытка скрыть собственную заинтересованность привели лишь к тому, что жертв стало больше, а ответов — меньше.

Здесь не Спутник-7, и у него в распоряжении вся мощь лабораторий и архивов. Только привычный ход расследования не принес ничего. Еще две недели назад Аксель не думал про Анну и не вспоминал прошлое. Сегодня он знал, что четырнадцать лет назад стал отцом. Две недели назад он жил обычной жизнью. Сегодня столкнулся лицом к лицу с женщиной, которая мастерски водила за нос именитого психиатра и теперь, несмотря на защиту Берне, скорее всего, будет приговорена к смертной казни. Две недели назад он был почти стабилен, а сегодня очередной убийца лишил его еще одного близкого человека. Не осталось никого и ничего, кроме работы. Поэтому появление Арабеллы Стич Грин воспринял как спасение. Стич не пыталась учить его жить, но свое дело знала. А еще у нее был доступ к ресурсам другого уровня. Агентство — не полиция, для него почти не существует запретов.

Аксель снова потянулся за сигаретами, откинулся на спинку кресла, положил ноги на столешницу и скрестил голени. Прикурил и выдохнул сизый дым в потолок. Ему не давала покоя странная последовательность убийств.

Анна. Через сутки новая смерть. Восемь дней тишины. И опять две жертвы одна за другой. Попытка похищения Теодоры Рихтер, вернее Авироны. Это похищение никак не укладывалось в общую картину. Как будто лишнее, как будто здесь не должно быть смерти? Или должно? Что хотел сделать Кевин? Похитить ее и убить через несколько дней, соблюдая намеченный алгоритм? Или?..

Почему Мейсон так легко попался? Он явно не оставлял ленту. Кто мог его подставить? Мейсон убил Грант? Кто убил Анну? Еще полторы недели назад, когда Грин осматривал место преступления, у них не было зацепок. Их отвлекали свидетели, репортеры. Криминалисты собрали тысячи образцов, которые невозможно быстро обработать. До сих пор шла каталогизация собранного материала. Каждый день кто-то из подручных Тресса приносил папку с новыми данными.

Совпадений нет, ДНК неизвестно. Отпечатки пальцев принадлежат работникам, жителям, владельцу дома, Кристиану Бальмону. Еще сотне человек. Когда в базе находилось совпадение, стажеры бросались его проверять. И каждый раз натыкались на обслуживающий персонал, который тем или иным образом был замечен в мелких преступлениях. Или охрану, которая сдавала ДНК и отпечатки просто по долгу службы. Или полицейских, которые умудрились там наследить.

Образцы из «секретной», как ее прозвали в отделе, комнаты еще собирали и анализировали. Их было столько, что Тресс выделил троих сотрудников, которые с момента открытия оттуда не выходили. Известно только, что кроме крови Анны Перо там нашли кровь различных животных. Комната была исписана знаками и рисунками. Вызванный на допрос Кеппел лишь пожал плечами и заявил, что он ничего не знал, бригадиры и строители делали круглые глаза. Шел опрос всех причастных к обслуживанию дома за последние двадцать лет.

Грин не верил никому. В первую очередь Кеппелу-младшему, от которого издалека несло психозом.

Глубокая затяжка. Он не заметил, что сигарета дотлела до фильтра. Вздрогнул, когда пальцы обожгло, бросил ее в пепельницу, потянулся за чашкой с кофе.

Их путают. Их намеренно путают.

— М-да.

Это были первые слова, которые произнесла Арабелла. Она отложила документы и посмотрела на детектива хорошо знакомым ему прямым взглядом с легким налетом грусти и опыта прожитых лет.

— И ты связан с последней жертвой.

Детектив поднял на нее глаза. Говорить — не говорить? Все равно узнает.

— И с первой, — наконец выдохнул он, чувствуя, как режет горло.

Голова болела и кружилась. Слишком много никотина.

Стич, кажется, не удивилась. Либо не подала виду. Впрочем, Грин знал, что агент редко позволяет эмоциям прорваться наружу. В прошлый раз с ней было комфортно работать в том числе благодаря ее ледяному профессионализму. В этом расследовании не хватало холода и трезвости.

— С Перо? Ну, учитывая твой образ жизни до Спутника-7…

— Это было значительно раньше Спутника-7, — прервал Аксель. — Но не думаю, что ее убили из-за давних отношений со мной. В любом случае мне не стоило браться за это дело.

Последнее было лишним. Грин осекся и снова уставился в окно, не выдержав полыхнувшего холодом взгляда агента.

— Грин, альтернатив у Старсгарда нет, — приглушенно заговорила она. — Он и сейчас отстранил тебя только формально. Поэтому запихай жалость к себе и самобичевание в задницу и взбодрись. Что говорят профайлеры?

Аксель вымученно улыбнулся. Как ни странно, после слов Арабеллы ему стало легче. Исчез стягивающий плечи обруч, расслабилась спина. Он взъерошил челку, привычно стабилизируясь с помощью прикосновения к волосам, и бросил на агента заинтересованный взгляд. Та одобрительно кивнула, приглашая к дискуссии.

— До них лишь пару дней назад дошло, что убийца не один. Профиля пока нет. Странное чувство. Сначала улик нет, а теперь мы будто тонем под ними. Как будто…

— …как будто кто-то специально организовал этот водопад, — подхватила Стич. — Ты тоже обратил внимание на то, что в доме передоз улик? В комнате слишком много крови. Причем кровь Анны самая свежая — и ее немного. А вот под ней намешано всего — на стенах, столах. Как будто кто-то специально метил комнату.

— Чтобы загрузить наши лаборатории.

Глаза Арабеллы блеснули за очками.

— Не загрузить, Аксель. Чтобы вырубить их к чертям.

Грин резко выпрямился.

— Кто-то играет с полицией и прекрасно знает протоколы. Знает, что мы будем обрабатывать все, что найдем.

Она улыбнулась, достала из сумочки мундштук и тонкую сигариллу. Отодвинула подальше документы и с явным наслаждением прикурила.

— …И погрязнете в деталях.

— И потом мы получаем эту красную ленту и ловим Мейсона не на убийстве, а на похищении. Он даже не убил охранника — усыпил его, и все.

— Потому что, насколько я могу судить, Авирона не была жертвой. А вот мисс Эмери — по ходу, да. Я не считаю, что ее смерть связана только с тем, что она нашла в Париже.

— С чего такие выводы?

— Потому что она укладывается в портрет. Известный журналист, у которого за плечами тьма громких дел и парочка вброшенных фейков, которые пустили следствие не в ту сторону.

Аксель шумно выдохнул и, положив руки на столешницу, подался вперед.

— С этой точки зрения Авирона тоже в списке, если мы отталкиваемся от двуличия.

Стич на мгновение задумалась.

— Я думаю, дело не только в двуличии, а во вредоносном двуличии. И в этом ключе певица выпадает из списка. У нас есть кровь Анны, мы знаем, что убили ее в доме. Есть список тех, кто арендовал дом в последний год, вы проверяете алиби каждого и пока ничего не нащупали. Есть фотографии, на которых мисс Перо запечатлена в недвусмысленных сценах с мистером Кеппелом-младшим, мистером Мейсоном и еще тьмой влиятельных мужчин Треверберга. Есть сперма бывшего мужа Анны. А еще есть четкое понимание того, что ни у одного фигуранта дела нет алиби на вечер и ночь смерти Анны. Зато у мистера Кеппела-младшего есть алиби на момент смерти Ребекки Грант.

— У Мейсона четкого алиби нет. Мы сверили день по минутам — он вполне мог убить Ребекку, а потом вернуться на мероприятие. Она долго находилась в парке. Так долго, что наркоман успел принести ей ленту.

Стич нахмурилась.

— Историю с лентой я пока комментировать не готова. Есть пара соображений, жду подтверждения от коллег. Пока сосредоточимся на том, на что мы в состоянии повлиять. Я допрошу Мейсона.

Аксель кивнул почти обреченно. Официально вести допрос он не мог, но мог слушать. С другой стороны, Стич в прошлом деле зарекомендовала себя как талантливого переговорщика. Ха. Переговорщик. Она выбивала из людей все, что ей было нужно. Иногда весьма жесткими методами.

— У него мощный адвокат, — предупредил Грин.

— Берне прекрасен, — Арабелла снисходительно улыбнулась, но эта улыбка Грину совершенно не понравилась, — но когда в дело вступает Агентство, ему стоит посторониться. Вам нужно допросить мисс Рихтер. Узнать все, что сможете, о Мейсоне. Так как официально вы отстранены, замаскируйте визит под… я не знаю… вы ее спасли, все такое. Можете проявить сочувствие.

Аксель поежился.

— Она не та, кому требуется сочувствие.

— Ох, детектив, как иногда вы плохо разбираетесь в людях.

Ответить Аксель не успел. В дверь постучали, и на пороге появился бледный как смерть Говард Логан. Он держал папку с документами. Влетел в кабинет и ошарашенно замер, увидев незнакомую женщину.

— В чем дело? — холоднее, чем следовало, спросил Грин, выпрямившись в кресле.

— Э-э, простите, это очень важно.

— Это агент Стич. Агент, это Говард Логан. Криминалист. Он работал со мной в деле Рафаэля и Душителя.

Арабелла встала и протянула юнцу руку. Тот с некоторой задержкой ее пожал, закрыл за собой дверь и снова посмотрел на детектива, будто спрашивая у него разрешения.

— Агент Стич с этого момента руководит расследованием, — ответил Грин. — Агентство, Говард.

Логан, кажется, ничего не понял, но спорить не стал. И Аксель был благодарен за это — за неожиданно армейский подход к делу, который так ценился в органах и которого так не хватало. Субординация в команде Грина всегда была отменной.

— Хорошо. На ремне мисс Эмери нашли половинку отпечатка пальца. Есть совпадение. Вы не поверите.

Агент и детектив переглянулись.

— Ну, говори уже.

— Он принадлежит Бастиану Арнольду Кеппелу. Вы как-то можете это объяснить?

Аксель вскочил с места.

— Сначала улик нет, потом их слишком много. Сначала на убийцу ничего не указывает, потом вы получаете не просто подсказку, а прямой выход на него, — неожиданно спокойно заговорила Стич. Под ее пристальным взглядом детектив сел на место. — Отправьте группу на арест, привезите сюда Кеппела-младшего, мы с ним поговорим. Идите, офицер Логан. Детектив, вы понимаете, что происходит?

Аксель кивнул Говарду, мол, иди. Тот, оставив папку с документами, выскочил за дверь. На миг кабинете повисла тишина.

— Интересно, а в его крови мы тоже найдем наркотический след? — будто у самого себя спросил Грин. — Мейсон был под кайфом, когда пришел к Авироне. Мы проверили. Доза не смертельная, что называется, «для смелости».

— Вы понимаете, что происходит, детектив?

Аксель перевел на нее тяжелый взгляд.

— Нет, черт возьми, агент. Я не понимаю, что это за кошки-мышки с полицией. Все выглядит так, как будто улики оставляются намеренно. Но вопрос, почему их не было в первых случаях и почему они появились сейчас. И зачем Кеппелу убивать Лорел Эмери?

Арабелла вдруг улыбнулась.

— Ты задаешь правильные вопросы. Я не могу ответить на все, нужно удостовериться. К тому же у тебя нет допуска, а в Агентстве работать ты отказался.

Грин чуть ли не подскочил на месте.

— «Допуска»? — переспросил он. — Значит, вы здесь не просто потому, что больше некому возглавить расследование? Вы что-то знаете? Как всегда, у вас есть информация, которая изменит ситуацию, а вы не желаете ею делиться? Арабелла?

Она подняла руки ладонями вперед.

— Мне нужно допросить Мейсона. Тебе нужно допросить Теодору Рихтер. Сделай это нежно. Встретимся вечером.

Аксель тихо выругался.

— Я ненавижу, когда меня отрезают от информации.

— Обещаю, с лордом без тебя говорить не стану.

Глава двенадцатая

— Извините, доктор Карлин, можно вас на пару слов?

Марк оторвался от документов, которые изучал. Отчеты криминалистов сводили его с ума, он давно не видел такой массы улик. Как будто избалованный ребенок пробежался по местам преступлений и как следует там наследил.

В кабинет профайлера заглядывала незнакомая девушка.

— Я Марта Эллоу, стажер. Нам поручили опрашивать рабочих, связанных с особняком. По делу Робин Гуда.

— Робин Гуда? — удивился Карлин.

Марта стушевалась.

— Ну, он вроде как борется с двуличием и цинизмом, если мы правильно поняли. Короче, Эрик назвал его Робин Гудом, ну и повелось.

Кто такой Эрик, Карлин не знал.

— Чем могу помочь, офицер Эллоу?

— Нам попался странный рабочий. Он вроде как лет десять работает на компанию, которая обслуживает особняки, принадлежащие «Кеппел-девелопмент». Он какой-то странный.

— Это я уже слышал, офицер, — устало проговорил Марк, глуша раздражение. — А странность в чем? И при чем тут я?

Девушка стушевалась, но прошла в кабинет и закрыла за собой дверь.

— Ну, сначала он легко шел на контакт. А когда начали про комнату говорить, твердит какой-то бред.

— Какой?

— «„Скертс“ выиграли у „Бортель“ 7:0».

— Что?

Девушка беспомощно пожала плечами.

— Или: «Сегодня поразительно теплая осень, вы не находите?» Или: «Я так устал, пора съездить в отпуск». Я никогда такого не видела. Может, вы сможете разобраться?

Карлина передернуло. Он догадывался, что могло сломаться в человеческой психике настолько, что допрашиваемый нес околесицу в ответ на прямые вопросы. Если только…

— А он на все вопросы так отвечает или только про комнату?

— В том-то и дело, что только про комнату. Он спокойно рассказал, сколько ему лет, когда приехал в Треверберг, сколько работает, как зарабатывает, что входит в его обязанности, даже про кота своего рассказал. А про комнату не может.

Марк встал.

— Ведите, офицер. Поговорим с вашим рабочим.

Рабочий оказался взрослым мужиком лет сорока-пятидесяти. Лысоватый, поджарый. Взгляд спокойный: видимо, никаких триггерящих вопросов ему не задавали. Марк выставил прочь стажеров и разместился на неудобном стуле напротив мужика.

— Скотт Вест?

— Ага. Долго меня еще тут держать будут? Мне на работу надо.

Говорил он недовольно, но мирно. От него не веяло опасностью или излишней нервозностью. Просто взрослый мужчина-работяга, который устал и хочет добраться до дома, выпить чаю или пива, кто там уж что пьет, включить телевизор и посвятить несколько часов собственному одиночеству.

— Меня зовут доктор Марк Карлин. В полиции я занимаюсь больше психологией, чем расследованием.

— Ненавижу мозгоправов.

— Ох, понимаю, мои коллеги часто невыносимы. Но я не просто мозгоправ. Меня зовут тогда, когда где-то случилось что-то страшное и нужна помощь.

Мужик посмотрел испуганно.

— Но мне не нужна ваша помощь. Со мной все хорошо. Я хочу домой, надо выспаться перед сменой, завтра длинный день.

— Говорят, вы работали в особняке, — проигнорировал его выпад Карлин.

— Я много где работал.

— Говорят, вы видели странные, скрытые от всех вещи.

Лицо мужчины приняло слегка удивленное выражение, но он вдруг улыбнулся, разом помолодев вдвое.

— Я много чего видел, доктор. Много чего видел… Много…

Карлин выдержал небольшую паузу, будто ждал, что свидетель скажет еще что-то, но тот молчал. Его глаза вдруг забегали, потом взгляд остановился. Остекленел. Мгновение — и вернулся в норму.

— А что самое странное из того, что вы видели?

— Странное? Кто-то режет свиней не для еды, а для краски.

Как давно он не практиковал гипноз? Стоит ли рисковать и пытаться выбить этого человека из заданных рамок, чтобы забраться ему в голову? Вряд ли он сможет вспомнить того, кто поставил блок на его психику, но возможно, расскажет что-то о комнате — важные даты или события, то, за что следствие сможет ухватиться, то, что дообогатит профили и общий рисунок преступлений.

— Для краски? — осторожно переспросил Карлин, подталкивая его к монологу.

Полумертвые глаза Веста вспыхнули приглушенным светом.

— Надо все разлить. Разлить. Чтобы смешать как можно больше краски, и чтобы было все… это же глупо? Можно было сделать кровяную колбасу. Но надо было потом мне…

Он скатился в неразборчивое бормотание, и Карлин чуть не выругался. Достав телефон, он сбросил Аурелии сообщение, потом написал Говарду, чтобы тот предупредил офицеров о приезде психиатра и проследил, чтобы Баррон получила все необходимые вводные прежде, чем зайдет в допросную. И вернулся к свидетелю, надеясь, что сможет удержать его в таком состоянии до ее приезда. Почему-то он не сомневался, что Баррон бросит все и приедет. Да, прямо сейчас, в рабочий день. Потому что он никогда ее ни о чем не просил.

Допросная не лучшее место для того, чтобы проводить сеанс гипноза, но они справятся. Аурелия использовала разнообразные техники. Не всегда нужно было глубокое погружение, иногда достаточно транса. Она поможет нащупать нить, а дальше они решат, что делать. Вместе.

— Расскажите что-нибудь еще.

— Я Скотт Вест, мне сорок пять лет, я двадцать пять лет работаю на стройке. Я лучше всех умею выравнивать поверхности, готовить их под покраску или обои. Да, я умею работать руками. У меня золотые руки!

— А что еще вы умеете?

— Охотиться. — Мужчина расплылся в улыбке. — Люблю охотиться. Люблю одиночество. Нечасто получается выбраться из дома…

За следующие сорок минут Карлин узнал, что Вест разведен, у него есть дочь, которая сейчас лежит в онкологии с неизлечимым диагнозом, что он готов на все ради ее выздоровления, что он лучше всех умеет тайное оставлять тайным и прятать двери под носом. Но каждый наводящий вопрос, который должен был подтолкнуть его к комнате, нарывался на защиту. Свидетель просто не понимал словосочетания «тайная комната». Из его бреда Карлин предположил, что именно этот человек разлил кровь и краску внизу. Но по чьей просьбе? Когда? Это могло случиться и во время ремонта три года назад, и сейчас.

Аурелия появилась незаметно. Она просто вошла в кабинет, мягко ступая. Карлин почувствовал аромат ее духов. Напряжение мгновенно отпустило. Хотя было ли это напряжением? Скорее, заинтересованностью, некой концентрацией, которую он должен был поддерживать. В любом случае стало легче.

— Эй, Скотти, — позвал он, прерывая монолог об охоте и оленях. — Это моя коллега. Аурелия Баррон.

— Аурелия, — намеренно растягивая каждую гласную, повторил тот.

Баррон села рядом с Карлином.

— Здравствуй, Скотт, — негромко произнесла она. — Мне сказали, вы потрясающей собеседник. Я решила убедиться в этом сама.

Марк незаметно коснулся ее колена, затянутого в плотную ткань платья, и одобряюще сжал, передавая через этот жест одновременно и благодарность, и радость. Баррон не отреагировала. Он убрал руку и слегка отклонился, уходя из пространства переговоров.

— Мне лестно, — отреагировал Вест, не отводя от нее восхищенных глаз.

Выглядела Баррон сногсшибательно. Впрочем, как и всегда. Она собрала волосы в низкий пучок, пустив по лицу мягкие волны, выбрала темное платье-футляр чуть ниже колен, шпильки. Она выглядела строго и одновременно женственно. Марк видел ее профиль и откровенно любовался ею. Он знал, какое впечатление произвела эта женщина на простого работягу. Для него она — Мадонна, сошедшая с полотна художника эпохи Возрождения. Как, впрочем, для любого мужчины, у которого есть глаза.

— Раз, — негромко проговорила Баррон. — Ты же любишь охоту? Хочешь поговорить об охоте?

— Охота — это лучший способ отдохнуть, — с готовностью закивал Скотт.

— Два. Расскажи, когда ты отдыхал в последний раз?

Ее голос был таким мягким и нежным, что Марк сам погружался в полудрему, навязчивую, липкую и одновременно уютную.

— Ох, отдых… — Свидетель прикрыл глаза. — Я ездил тут в один отель в лесу. Фирма дала путевку. Я очень хороший работник.

— Три. Что ты делал в отеле?

— Ловил рыбу, спал. Там еще такая медсестричка была. Такая милая. Молоденькая, но меня совсем не боялась.

— Четыре. Скотти, это ты разлил краску в подвале в особняке Кеппела?

— Разлил… разлил краску. И кровь. Нужно было зарезать свинью, жалко свинью. Но резал не я, не я. Я просто взял немного крови, потому что там, внизу, нужно было много всего сделать.

— Пять. Скотти, а это ты скрыл вход в комнату?

— «Скертс» выиграли у «Бортель»…

— Пять, — с небольшим нажимом повторила Аурелия, прерывая его фразу. — Ты когда-нибудь закрывал вход туда, куда никто не должен зайти?

— Закрывал. Постоянно это делаю. Я лучше всех умею прятать то, что нельзя увидеть, если не знаешь, что оно там. Прямо под носом.

— Шесть. А когда ты не резал свинью?

— Да когда ремонт делали. Давно.

— Семь. Скотти, а что тебе говорила та медсестричка из санатория?

— Что у меня золотые руки. Я молодец.

Его голова безвольно свесилась на грудь. В допросной повисло тяжелое молчание. Аурелия посмотрела на Марка и так же незаметно, как он некоторое время назад, положила руку ему на колено.

— Ваша Эллоу посвятила меня в детали, — одними губами сказала она. — Над ним хорошо работали на протяжении длительного времени. Я не смогу установить кто. Но медсестра явно поддерживала гипноз. Скорее всего, тоже по указке. Найдите ее. А еще проверьте его биографию.

— Если он сказал правду, то все это было запланировано задолго до убийств. Счет идет на годы.

— Восемь. Скотти, сколько лет прошло с тех пор, как твоя жизнь изменилась?

Вест встрепенулся. Он посмотрел прямо ей в лицо и вдруг улыбнулся — страшной безумной улыбкой, которая застыла на его лице подобно уродливой маске. Но прошло мгновение, мышцы расслабились. Улыбка стала грустной.

— Двадцать лет, доктор. Моя жизнь изменилась двадцать лет назад.

Позже

Они ушли в ресторанчик неподалеку от управления. Марка потряхивало от пережитого, Аурелия была спокойна. Судя по всему, разговор и приложенные усилия для нее в порядке вещей.

— Спасибо, — сказал Карлин. — Спасибо, что приехала.

Она медленно кивнула.

— Это уровень, Марк. И если попытаться опираться на его показания, то вы имеете дело с влиянием, которое было заложено, скорее всего, двадцать лет назад. Я не утверждаю про конкретную комнату. Но кто-то вмешался в его жизнь.

— Ну, Эллоу сказала, что двадцать лет назад у него умер отец: разбился на объекте. Видимо, это стало травмирующим событием, которое психика выкинула под гипнозом. Не значит, что влияние началось в этот момент.

Аурелия покачала головой.

— Не факт. Я не берусь утверждать, но…

— Мы точно знаем две вещи, — мягко прервал Марк. — Он тот, кто находился в группе, маскирующей комнату. А еще он тот, кто в этой комнате устроил бардак. Вопрос — когда это было. Установим состав группы — найдем ответ.

Ее улыбка выглядела вымученной. Она отвернулась.

— Мирдол переводят.

— Что?

— Я же подала рапорт. Ее переводят. Ты не видел новости?

— Как-то не до того было, если честно. Когда? Куда?

— На этой неделе. В тюрьму, естественно. Ну, сначала в изолятор, там она посидит в ожидании суда. Я пыталась убедить прокурора оставить ее под присмотром в клинике, но, как понимаешь, оснований нет. Так что ее переводят. Потом суд. Потом — сам знаешь.

— Берне взялся за дело?

Она пожала плечами.

— Мне все равно. Я ошиблась, Марк. Я никогда не совершала таких чудовищных профессиональных ошибок. Я увидела в ней будущие статьи и конференции. Увидела перспективы для клиники и для себя. Я решила, что сорвала банк. И эти надежды, эти амбиции меня ослепили. Я профнепригодна?

Карлин отставил в сторону чашку с чаем и наклонился к ней через стол.

— Ты сильнейший специалист из всех, кого я когда-либо знал, Рея, но ты человек. Людям свойственно ошибаться, даже если тебе кажется, что ты приблизилась к Богу. Ты взломала этого парня в два счета. Сделала то, чего не смог я. И я даже не понял, как ты это сделала.

Она улыбнулась сквозь навернувшиеся на глаза слезы.

— Ну, есть парочка секретов.

— Ты просто мешок с секретами.

— Не такой уж и мешок.

Карлин рассмеялся. Впервые за несколько дней легко и искренне.

— Спасибо за помощь.

— Когда ты уже поймешь… Если ты хочешь, чтобы я пришла, тебе достаточно просто позвать.

Глава тринадцатая

Пришлось поругаться с врачами, чтобы ее отпустили домой хотя бы во вторник. Дождавшись Джо, Теодора выбралась из больницы через черный ход, спряталась в тонированный автомобиль и наконец почувствовала себя в безопасности. Вымуштрованный охранник сел на пассажирское сиденье рядом с коллегой, который вел машину. Никто ей в глаза не смотрел, и мисс Рихтер свободно выдохнула.

Она проспала почти три дня. Ее накачали лекарствами, запретили посещения (и слава богу). По сути госпитализация принесла неожиданный отдых, от которого нельзя было отказаться. И сейчас впервые с субботы она осталась наедине со своими мыслями, не одурманенная сном.

Сознание оставалось мутным, а тело слабым. При мысли о том, что все узнают, какую вторую жизнь себе придумала знаменитая бизнесвумен, хотелось броситься под колеса встречного автомобиля. Больше всего она боялась разговора с отцом. Она предчувствовала неодобрение, да что там — осуждение, и совершенно не хотела снова переживать это унижение.

Ну, пела. И что? Почему нельзя совмещать бизнес и творчество? Вокал спасал ее от нервного срыва на протяжении многих лет. Да, она придумала себе этот проект. Да, она пряталась в нем. Испытывала удовольствие, скрывая его ото всех, даже от самых близких.

Почему-то беспокоило ее именно это — раскрытие инкогнито. О том, что могло бы произойти, не явись Грин в ее гримерку, думать не получалось. Мысли сразу уносились прочь, перед глазами вставали отец, брат, партнеры по бизнесу. Кто угодно и что угодно, лишь бы не допускать мысли о причастности Кевина к зверствам, потрясшим город.

Машина остановилась. Джо открыл дверцу. Тео поправила темные очки, шарф на голове и скользнула за ним в приоткрытую дверь. Не парадный вход — изнанка. Знакомый лифт. Тишина и запах хвои. Охранник вышел из лифта первым, убедился, что на этаже никого нет, проводил мисс Рихтер до квартиры.

— Спасибо. — Она кивнула.

Джо покачал головой, забрал у нее ключи, открыл дверь и проверил квартиру. После этого позволил ей пройти.

— Я буду рядом, мисс Рихтер, — пообещал он.

Тео проводила его задумчивым невидящим взглядом. Когда дверь захлопнулась, хрупкие плечи женщины вздрогнули. Она выронила сумку, стянула с головы шарф и, закрыв лицо руками, опустилась на мягкий пуфик. Слез не было.

Было другое.

Удушающее отвратительное одиночество навалилось с чудовищной силой. В телефонной книге не было ни одного контакта, который хотелось бы набрать. У нее не оказалось подруг, не осталось близких. И помимо охраны единственный человек, рядом с которым она вдруг почувствовала себя уверенно, — совершенно чужой ей мужчина, который общался с ней только по долгу службы. Их последний разговор выбил Тео из колеи. Но думать об этом было больно.

Она почти не удивилась, когда два часа спустя после возвращения домой ей позвонил Джо и сообщил, что детектив Грин хочет с ней поговорить. Теодора велела пропустить, с трудом дошла до кухни, поставила чайник и замерла, ожидая звонка в дверь. В ней боролись страх и странный трепет. Эта квартира всегда принадлежала только ей. Лишь Самуэль мог войти сюда и даже остаться здесь. Грин — единственный посторонний, с кем она встретится в своем маленьком, закрытом ото всех мирке.

Когда в дверь позвонили, она вздрогнула. Обхватила себя руками и отправилась открывать. Детектив выглядел усталым. Он вскинул на нее замутненный какими-то мыслями взгляд и несмело улыбнулся.

— Мисс Рихтер. Извините, что я врываюсь к вам вот так, но в больнице сказали, что вы уехали домой. А мы не договорили.

— Проходите. Я думала, вы приедете в воскресенье. Или в понедельник.

— Ждали?

Она сбилась с шага и оглянулась на него через плечо. Грин закрыл дверь и теперь замер в нескольких шагах. Он не улыбался, но взгляд смягчился. Он странно смотрелся в ее просторном светлом коридоре. Даже этого простора Грину было будто бы мало, а свет… черная рубашка его просто поглощала.

Тео передернула плечами, дошла до кухни и жестом предложила гостю сесть. Детектив послушно опустился на стул и положил руки на стол, сплетя пальцы.

— Спала, — наконец ответила она и занялась чаем.

— Черный.

— С бергамотом?

— Да, наверное, с бергамотом.

— Чем обязана? Хотите продолжить допрос?

— Хочу продолжить беседу.

Он благодарно кивнул, когда Тео поставила перед ним чайную пару.

Села. Повисла странная ненапряжная тишина. От заварочного чайника из великолепного китайского фарфора исходило домашнее тепло. Напиток пах терпко и притягательно. И был еще запах — аромат хвойного леса, дерева и свободы. Грин. Женщина невольно прикрыла глаза, будто так было проще различить эти нотки. По телу пробежала волна мурашек, и Тео закусила губу. Щеки предательски окрасились в алый цвет, и она потянулась за чаем, чтобы скрыть смущение. Грин молчал и, кажется, внимательно за ней наблюдал. И под этим взглядом Рихтер вдруг почувствовала себя обнаженной. Лишь натренированная воля и привычка держать лицо позволили ей открыть глаза и встретиться с ним взглядом.

— Спрашивайте.

— Как вы себя чувствуете?

Она посмотрела на него слегка удивленно.

— Раз меня отпустили, значит, хорошо.

Он сдержанно кивнул, как будто говоря: «Понял, что откровенности я от вас не дождусь, что ж, тогда вернемся к деловому общению». И ей почему-то стало обидно. Да что там обидно — Теодора разозлилась сама на себя: на свою выдержку и холодность, на привычку держать дистанцию. А потом разозлилась еще раз — за то, что дала слабину.

— Мы получили план мероприятия, списки сотрудников и составили максимально полную картину перемещений мистера Мейсона.

— Стоп, — прервала Теодора. — А какое это имеет отношение к… субботе?

В синих глазах Грина проскользнуло странное выражение. Что это? Сочувствие? К черту сочувствие!

— Никакого, — произнес он, обрывая поток мыслей. — Но мне нужна ваша помощь. Мейсон твердит, что весь день был либо на объекте, либо с вами. Мы уже поймали его на лжи в мелочах. И только вы можете расставить все по местам.

Она похолодела.

— Вы подозреваете его?..

— Мисс Рихтер…

— Тео, — поправила она, даже не успев подумать о том, насколько это неуместно.

Грин смягчился.

— Позвольте мне сделать свою работу. Он в любом случае сядет. Вопрос лишь в том, будет это попытка похищения и причинение вреда здоровью или убийство.

— Ваша зацепка с лентой — полная туфта.

— Допустим. — Он неожиданно легко согласился с ее выпадом, приведя женщину в еще большее недоумение. — Но мы должны отрабатывать все версии. Меня интересуют два дня. В большей степени день памяти Перо.

— Я не могу подтвердить, что он весь день был со мной, потому что сама провела его не на площадке. Мы же виделись там, детектив.

— Мы виделись во время мероприятия. А до?

— У меня было несколько встреч. Без Мейсона. Я увидела его примерно в восемь утра, он муштровал сотрудников. А в следующий раз — уже ближе к открытию.

— То есть примерно в два часа дня?

Она нахмурилась, пытаясь добраться до потаенных уголков памяти. Она вообще плохо помнила тот день. И Кевина тоже. Он тенью растворялся меж гостей и сотрудников, появлялся в нужный момент, направлял. Она уже давно его не контролировала. Отслеживала происходящее на самом мероприятии, оценивала, но не влезала в подготовительный этап. А он не отчитывался ей поминутно. А жаль. Она бы смогла помочь Грину.

— Примерно. Может, полтретьего. Детектив, вы меня пугаете.

— Простите. Я понимаю, что вам не до наших вопросов, но…

Она подняла руку, и он замолчал. Их взгляды снова встретились, в помещении повисла звенящая тишина, а на глаза почему-то навернулись слезы. Теодора резко опустила взгляд, уткнулась в чашку, отпила терпкий напиток.

— Я все понимаю. Спрашивайте.

— Хорошо.

Низкий, неожиданно мягкий голос детектива буквально заставил ее вновь поднять глаза. Грин смотрел на нее в упор, но сейчас в его обычно холодном и тяжелом взгляде не было ни холода, ни тяжести. Только печаль. Усталость. И что-то, что ей захотелось трактовать как заботу.

— Я подумала над вашими вопросами, — солгала она. Не думала. Но ответы на них пришли из глубины. — Кевин в последнее время действительно вел себя странно. Он становился навязчивым. Я не придала этому значения, но в контексте произошедшего понимаю, что он вполне мог выяснить правду про Авирону.

— У него дома обнаружили массу записей по вашим передвижениям. Он отслеживал каждый шаг. И вычислил вас.

Грин сказал это мягко, учтиво. Но руки задрожали. Тео убрала чашку, откинулась на спинку кресла. Ее бросило в жар, на лбу выступила испарина. Она не знала, кто такие сталкеры. Никогда не сталкивалась с преследователями. Да, ей не давали проходу и во время обучения, и позже. Но она научилась говорить нет и ставить стены. От мысли, что кто-то следил за ней, методично фиксируя каждый шаг, стало страшно. Нечем дышать. Резким движением она прижала руку к груди, запрокинула голову. Грин среагировал мгновенно. Он открыл окно, впуская в помещение прохладный, наполненный дождем воздух, а потом подошел к ней и неожиданно уверенным жестом взял ее за кисть. Сосчитал пульс.

— Пойдемте.

Он помог ей встать, и Тео тут же покачнулась, в глазах потемнело. Детектив удержал ее за плечи, но она на него не смотрела, кажется, окончательно сломленная.

— Вы в безопасности.

Она не отреагировала.

— Тео?

Грин довел ее до мягкого дивана, усадил, принес стакан с водой. Она пригубила прохладную жидкость и зажмурилась, отказываясь пить еще. А потом замерла, почувствовав, что он садится рядом. Привалилась к его боку, сражаясь со слезами. Она слишком много плакала в последнее время.

— Простите, — пробормотала Тео с трудом. — Я просто… не могу поверить.

— Мы не считаем, что вы были в списке жертв, — с некоторым отчуждением произнес Грин, однако не отстранился. — Но и не беремся судить, что он собирался делать. Он молчит.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — я не хочу о нем больше слышать. Вам нужен доступ к документам? Я дам все. Только, пожалуйста, — внезапно развернувшись, она схватила его за грудки и посмотрела в лицо, — ничего мне о нем не говорите!

Грин мягко положил ладони поверх ее напряженных пальцев. Те послушно расслабились. Она почувствовала тепло его кожи под рубашкой, мерное биение сердца. Стыд и покой, смешавшись в жгучий коктейль, медленно затопили ее. Ее руки у него на груди. Его ладони прижимают их к ткани, будто не позволяя шевелиться. И от этого прикосновения разливается покой.

Грин надежен как скала.

Невозмутим.

А она припала к нему, как к колодцу с живой водой.

Идиотка.

Теодора мягко высвободилась, нервным жестом провела рукой по волосам. Детектив опустил руки, но не отстранился, продолжая следить за ней внимательно и осторожно.

— Ничего не скажу, — произнес он после долгой паузы. — И сделаю все, чтобы он никогда не вышел из тюрьмы.

Глава четырнадцатая

Арабелла Стич оказалась права в одном: короткий разговор с Теодорой его полностью стабилизировал. Грин не получил новой информации, лишь утвердился в том, что у Мейсона нет алиби. Но зато он обрел почву под ногами, потерянную после смерти Лорел Эмери и отстранения от расследования.

Он быстро добрался до участка, наслаждаясь почти забытым состоянием покоя и равновесия, единения с мотоциклом, взлетел по лестнице на свой этаж и прошел в кабинет. Арабелла сидела с документами, вид у нее был довольный. А напротив нее вальяжно расположился тот, кого Грин почему-то увидеть не ожидал: Дилан Оуэн ковырялся в портативном компьютере, толстые провода которого были разбросаны по всему столу. Программист поднял голову, напряженное выражение лица сменилось удовлетворенным.

— Привет, детектив, — спокойно сказал Дилан.

Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Мистер Оуэн отказывается со мной работать, — с притворным недовольством сказала Стич. — Зову уже несколько лет.

— Слышал бы Старсгард, что вы тут сотрудников уводите, — хохотнул Грин. — Дилан, я уже забыл, как ты выглядишь.

Тот усмехнулся.

— Марк там раскопал человека, который, предположительно, занимался маскировкой тайной комнаты, — легко произнесла Стич.

Аксель, успевший сбросить с плеч куртку, замер и развернулся.

— Что?

— Ага. Один из рабочих. Может, стажеры свое дело и не знают, но даже им везет. Он начал нести бред в ответ на точечные вопросы о комнате, они побежали к Карлину.

— Почему не ко мне?

— Ну, Карлин у нас главный мозгоправ, — ухмыльнулась Стич. — Как бы там ни было, Марк откликнулся, а потом позвал с собой Баррон. Они провели некое подобие допроса с элементами гипноза. Да-да, в суде не использовать, но нам сейчас не до суда, детектив, нам нужно установить истину. Так вот. Этого парня гипнотизировали. И про комнату он говорить не может. Зато отчетливо помнит, как заливал ее краской.

— Когда это было? — сухо спросил детектив.

— Аурелия предполагает, что во время ремонта.

Стич замолчала так, как будто думала, озвучить дополнительные факты или не стоит. Аксель смерил ее требовательным взглядом. Она улыбнулась самой милой улыбкой из своего арсенала. К сожалению, от каждой «милой» улыбки агента хотелось либо повеситься, либо кого-нибудь пришить. Детектив решил переключиться на Оуэна, который следил за ними с немым вопросом, написанным на лице.

— Дилан. Я рад тебя видеть. Что забыл в управлении?

— Ты сам меня пригласил. И, пока у вас тут пауза в очень важных размышлениях на темы, которые ни оспорить, ни подтвердить невозможно, думаю, намного больше тебя заинтересует то, что ты можешь не просто проверить, но и увидеть собственными глазами. Уверен, тебе крайне интересно, куда звонила наша крошка Лорел. И еще кое-что.

— Да-да, а еще у нас осталось три часа до истечения срока по Мейсону, — вставила Стич. — И я не хочу предъявлять мелкое обвинение, нужно больше.

Грин наконец сел за стол. Удивительно, официально его отстранили, но фактически он продолжил делать свое дело — и никто с этим не спорил. Даже Стич, которая заняла странную позицию, схожую с тем, что делала в Спутнике-7.

— Дилан, говори уже, — попросил Аксель. — И без того голова кругом. Ты же видишь — гипноз!

Программист усмехнулся и выдал коллегам распечатки.

— Расставшись с полицейскими, еще в Париже, она сделала несколько звонков. И один из них — мистеру Бастиану Арнольду Кеппелу-младшему. А еще в газету.

— С редактором я уже связалась, — включилась Арабелла, привлекая внимание Грина. — Упирается, ссылается на журналистскую тайну. Я запросила у начальства тяжелую артиллерию, жду.

— Еще странные звонки? — без паузы спросил Грин, анализируя информацию. Не хотелось даже думать, что там за начальство такое, что журналистская тайна должна лопнуть, как мыльный пузырь.

Мысли о Лорел странным образом причиняли боль и одновременно прочищали мысли. Что с ней произошло? За что ее убили и почему прямо сейчас? Она нашла компромат на Бастиана? Если да, то какого характера? Что такого страшного связывало его с Анной, что он предпочитал это скрывать? Была одна мысль, но настолько дикая, что требовала перепроверки. И, будто уловив ее ход, Дилан самодовольно ухмыльнулся.

— Нет, — ответил айтишник. — Но я же не первый день с тобой работаю, так что решил проверить кое-что еще. Бастиан Арнольд Кеппел был пациентом Анны Перо в Марселе. Он летал к ней в течение почти двух лет: с марта 1991 года по март 1993-го. — Он протянул еще несколько листков. — А потом пропал на пару лет и всплыл в Треверберге уже в 1995 году. Здесь остепенился, вскоре женился на Шарлотте Дарно, представительнице старой аристократии с солидным приданым. Засветился в твоем деле Инквизитора. И больше не отсвечивал. До появления Анны в 2001 году в Треверберге. Тут он усилил свое присутствие как в медиапространстве, так и в СМИ. Начал посещать клубы, охотно раздавать интервью — словом, развил бурную деятельность.

Аксель и Арабелла переглянулись. Агент улыбалась. Грин нахмурился.

— Есть еще кое-что. Раз такая пьянка, я решил проверить всех, кого ты указал: Бастиана Кеппела, Кристиана Бальмона, Кевина Мейсона, Готье Карно. У всех были попытки выдать вам алиби. Бальмон и Карно с ходу заявили, что находились во Франции, но это не так.

— Я знаю. Бальмон был здесь, встречался с Анной. Не думаю, что он убил. А секретарь… Судя по тому, что рассказала Лорел, он был одержим Перо. И покончил с собой.

Глаза Дилана сверкнули.

— Да. Только вот я решил… Хм, агент, надеюсь, тут нет лишней прослушки? Порой я действую без протокола. Проблемы мне не нужны.

Стич улыбнулась.

— Говорите как есть. Что вы нарыли о секретаре?

— Смотрите.

Он повернул тяжеловесный компьютер экраном к ним, нажал «плей» и принялся комментировать неустойчивую картинку:

— Это поезд Прага — Треверберг, который прибыл в Треверберг в день убийства в 17:23. А вот этот вот молодой человек, — он ткнул в дисплей, — Готье Карно. — Дилан выключил видео, включил другое. — А это поезд Треверберг — Прага, отбытие в 02:53. И вот опять Готье Карно. Судя по всему, на вокзале он появился примерно в полвторого ночи. Бродил по залу ожидания. Вам нужно опросить охранников, сотрудников, возможных свидетелей по протоколу. Но без протокола я могу сказать, что…

— Он двигается как загнанный зверь, — негромко сказала Стич. — Рваная траектория, как будто мечется. Посмотрите, подносит руку к лицу.

— Вот контакты бортпроводников, которые обслуживали вагон, в который он сел, — спокойно продолжил Дилан. — Дальше — ваша забота.

Аксель и Арабелла переглянулись.

— Я ничего не понимаю, — наконец признался Грин.

Стич вздохнула.

— Я пока тоже. А по Мейсону что-то есть?

Дилан вздохнул.

— Грин, я смотрю, вы тут все одинаковые. Вам сколько информации ни дай — все мало. Мейсон — скользкий тип и осторожный. Вам тут с Карлином лучше поговорить. По моей части по нему чисто. Ну, относительно. Но я продолжу искать.

— Хорошо. Детектив Грин, мы с Карлином на допрос Мейсона. Хотите послушать?

— А что с Кеппелом?

Арабелла помрачнела.

— Он успел покинуть Треверберг. Час назад его самолет взлетел из Праги, мы не успели остановить. Следим.

— Черт. Но откуда он мог узнать?

Она пожала плечами.

— Судя по всему, он не знает. Просто деловая командировка. В его офисе меня уверили, что он улетел на выставку в Штаты и вернется через несколько дней. Я уже связалась с ФБР. Брать его там не будут, но последят. Вернется — примем.

— Примем как минимум за нарушение подписки о невыезде, — фыркнул Грин.

— Которую он вам не давал.

— Какого черта ты здесь делаешь?

Готье смотрел на меня странно темными глазами. Я почти не различала радужки, только огромные, похожие на черные дыры зрачки, ритмично пульсировавшие в такт биению его сердца. Ассистент и раньше баловался травкой, но это не мешало выполнять обязанности. До этого момента Карно ни разу не посмел нарушить мое уединение. Он всегда ждал меня. Ждал столько, сколько нужно. И я привыкла к тому, что в минуты слабости и одиночества могу обратиться к его нежности, силе и доверчивости. Ко всему тому, что он мог мне дать — и с наслаждением давал все эти годы.

Впервые Готье выглядел… взрослым?

— Ты же говорила, что с ним все к-кончено! — вскричал ассистент. От нервозности и гнева он слегка заикался, но почему-то этот маленький дефект добавлял ему вес. Почему-то он казался серьезнее, внушительнее, чем был на самом деле.

Я разозлилась. Посмотрела на огромную лужу на полу. Перевела дыхание. Мне нужно было несколько мгновений наедине с собой. Но времени не осталось: Готье сделал шаг вперед, и мне пришлось перейти к агрессивной защите.

— Посмотри, придурок, я из-за тебя разбила вино! — закричала я, ожидая, что он привычно втянет голову в плечи и отступит, сделает один маленький чертов шаг назад. — Ты виноват! У меня нет запасной бутылки. Это редкое вино! Иди и купи мне новое.

Но он лишь двинулся на меня. Почему-то подумала, что он всегда казался мне двадцатилетним парнем. А сейчас, взъерошенный, небритый, он будто впервые выглядел на свой возраст. Ему тридцать. И десять лет из тридцати он провел подле меня. Всего на мгновение, но мне стало… стыдно? Что не позволила ему построить собственную жизнь? Какой бред. Он сам связал свою жизнь со мной. Прекрасно знал, на что идет. Мог избавиться от меня в любой момент. Но сейчас он неадекватен. Надо как-то успокоить его. Как? Наверное, нападение — неверная тактика. Соблазнить? Это мне всегда удавалось. Я натянула на лицо улыбку, но выражение его глаз не изменилось. В них по-прежнему было до крика страшно смотреть.

— Я видел, слышал, чувствовал, как ты отдавалась ему, как стонала под ним. Ты говорила, что все кончено. Брак закончен, у тебя другая жизнь. А вместо этого трахалась с ним на этом диване так, будто вы подростки!

Он слегка обернулся, махнул рукой и снова сосредоточил на мне пылающий взгляд. Я почувствовала, как горло сжимает иррациональный страх. Любая бы отступила, но меня гнало вперед.

Что он станет делать, если я не поддамся?

Что он сделает, если я решу его разозлить?

Сможет ли он раскрыться по-новому в постели, если я его соблазню? Если я продолжу провокации?

— Готье, это всего лишь секс. Я не обещала хранить верность тебе.

Я сказала это как можно мягче. А расстояние между нами сокращалось. Что мне сделать? Тело больше не хотело близости. После Кристиана оно никогда не хотело близости, ненасытность засыпала, уступая место удовлетворению. Почему я раньше не обращала внимания на эту особенность?

Но сейчас я должна собраться. Внутри разливалось знакомое томление, не имеющее ничего общего с физическим желанием. Оно было глубже.

— Ты обещала не спать с Бальмоном! — крикнул Готье, но уже не так агрессивно — он уловил смену моего настроения.

Мужчина пересек расстояние между нами, но так и не решился прикоснуться. Я почувствовала себя еще увереннее.

— Ты хочешь секса? — спросила у него прямо, как всегда, и таким тоном, что к бледным щекам ассистента прилила кровь. Его андрогинная красота расцвела новыми красками. Мой милый мальчик.

Щенок. Маленький и нежный. Как он измучился, как устал без хозяйской ласки. Я протянула руку и запустила пальцы ему в волосы, моля всех богов, чтобы тело не подвело. Мне нужно было закрепить свою власть над этим человеком, чтобы он больше никогда не позволял себе подобного. А если бы он заявился, когда мы тут с Грином…

Мне следует выпроводить его до того, как состоится тот самый разговор. А сейчас я должна указать ему его место. По телу пробежала долгая дрожь, когда Готье глухо застонал, закрыл глаза и позволил мне запрокинуть его голову, обнажив шею, которую я тут же укусила, потом провела по месту укуса языком. Снова укусила. Поцелуй.

— Ты должен был приехать только через неделю. У тебя мало работы? Или я мало тебе плачу?

— Я знал, что ты…

Я поцеловала его, не позволив закончить. Жаль. Почему-то сейчас поцелуи бывшего мужа приносили намного больше эмоций, чем… вот это. Но речь не о моем наслаждении. Кристиан имел надо мной странную власть, власть, которая всегда меня тяготила. А вот Готье — никогда. Он всегда подчинялся мне во всем, отдавая именно то, в чем я нуждалась, то, что я у него забирала. Поэтому, пересилив себя, я впилась в его податливые губы яростным поцелуем, укусила нижнюю. Облизнула верхнюю. Он попытался положить руки мне на талию, перехватывая инициативу и оправдывая собственное стремление к власти, которое я тут же задушила на корню. Оттолкнула. Развернулась и молча ушла наверх. В спальню. Знала, что он пойдет следом. И он пошел — я слышала шаги. Интересно, а секс без желания — это насилие? Почему-то я не могла ему просто сказать нет и закрыть перед ним дверь. Наверное, потому, что этого «нет» не существовало? Я шла плавной походкой, изящно скользя по лестнице, касаясь пальцами перил и то и дело оборачиваясь на Готье, который сохранял дистанцию. Я буду с ним играть. Я продолжу его изводить.

Кого я обманываю? Я приехала в Треверберг только для того, чтобы вернуть себе обожание мужчины, которого я встретила мальчиком, чью невинность забрала, чьи чувства впитала, как сухая губка. Глобально это ничего не изменит. Я навсегда останусь собой.

У двери в спальню я бросила на Готье взгляд через плечо. Он замер. На высоких скулах выступила краска. Я села на край постели, изящно скрестила голени. Он держал в руках что-то, похожее на веревки для шибари. Дыхание прервалось. Он хочет поиграть во взрослые игры.

— Готье, я не в настроении.

— Ты не станешь мне отказывать из-за него.

Голос мужчины прозвучал… опасно. По спине пробежал холодок, волоски на руках встали дыбом. Я задохнулась от удара адреналина, выстрелившего в кровь, и инстинктивно поползла вверх по постели.

— Ты приехал из Марселя, чтобы перепихнуться? Серьезно? Что на тебя нашло?

— Ты. Ты на меня нашла, Анна.

Я ждала взрыва, но он сказал это так спокойно, что мне почему-то стало страшно. И этот страх возбуждал до безумия.

Я легла на подушки.

— Я всегда хотел увидеть тебя беспомощной и покорной, — заговорил Готье, оседлав меня и наклонившись к моему лицу. — Не доминантной женщиной, ради которой я изменил всю жизнь. Не недосягаемой богиней, которой я поклоняюсь. Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне, Анна. — Его холодные пальцы легли на шею, на сонную артерию. Я вздрогнула. — Хочу взять тебя, когда ты не можешь руководить мной. Позволь мне эту малость.

Не открывая глаз, я с трудом кивнула. Зачем я кивнула? Почувствовала, как он оборачивает запястья мехом и поднимает руки к изголовью.

Больной ублюдок.

На глаза легла повязка.

Но тело. Ох, мое тело. Ему это нравилось, хотя разум вопил, что я больше не хочу. Больше так не хочу. И это была бесстыдная ложь.

Ее тело подо мной как в последний раз. Позволила себя связать, позволила себя взять, позволила себя распять на кресте отгоревшей страсти, которая оставила после себя только пепел и боль.

Я до безумия ее люблю.

Я до безумия ее ненавижу.

Я смотрю в ее лицо — глаза спрятаны под алым шелком, волосы разметались. Я не вхожу в нее, как будто не могу воспользоваться ее слабостью. Меня возбуждает другое. Я приехал сюда, чтобы поговорить, но сейчас понимаю, что разговоры — это тлен и боль. Я приехал для того, чтобы никто и никогда не смог причинить мне боль. Чтобы она не могла причинить мне боль. Чтобы последним, кто целовал ее губы, обнимал ее тело, кто владел ею, был я.

По моим щекам потекли слезы, я зло смахнул их. А потом взял подушку и закрыл ее лицо. Кровь стучала в висках. Ее тело вяло, будто нехотя, дергалось, а я впервые за десять лет чувствовал, как внутри срывается пружина, а тело и душу заполняют ощущения в миллион раз более сильные, чем оргазм.

Глава пятнадцатая

Карлин запустил пятерню в слегка отросшие с момента последнего похода к парикмахеру волосы, взбил их и зачесал назад, отведя ото лба непокорные волнистые пряди. Напряжение последних дней трансформировалось в постоянную концентрацию, излюбленное состояние профайлера, из которого он мог продуктивно работать, практически не чувствуя усталости. После допроса и разговора с Баррон он вернулся в кабинет.

На протяжении всего расследования Карлин и Ада тонули в деталях, которые были похожи на разбросанные кусочки витража. Ты понимаешь, что тут есть картина, но не можешь ее собрать, потому что в единую кучу свалились фрагменты разных сегментов витража. Когда Грин сказал, что убийц двое, в голове Марка будто взорвался фейерверк. Такие разные дела, но единая нить в виде удушения и посмертного удара в сердце. Первую и третью жертву не насиловали. На второй и четвертой следы сексуального насилия обнаружились. У всех, кроме Анны Перо, в крови следы регипнола. Все похоже и при этом отличается.

Когда подозреваемый уже пойман, а профиль еще не готов, работать сложнее. Так и тянет объяснить имеющиеся факты с нужной точки зрения. Это только мешает. Карлин зажмурился, а потом взял чашку с кофе и сделал несколько жгучих глотков.

В дверь постучали. Он пригласил войти и инстинктивно выпрямился, поправляя пиджак. В кабинете появилась Арабелла Стич. С агентом Марк был знаком, но никогда не работал с ней в паре. Он поднялся с места.

— Здравствуйте.

— У нас три часа, — с ходу заявила Стич, плотно закрывая за собой дверь. — У нас есть факт попытки похищения, и этого достаточно, чтобы увеличить время ареста на неделю. Есть его оговорка, но признания нет. Также мы не смогли установить его алиби на первое и третье убийство. Мисс Рихтер подтвердила, что он вполне мог уйти, а потом вернуться. Опрос сотрудников поминутно показал, что он отлучался на несколько часов. С уликами все сложно. То, что собрали в тайной комнате, анализируют. Вся кровь в основном смешалась, отделить образцы почти невозможно. Показания этого вашего Веста не помогают, а заводят в тупик.

— К чему вы ведете? — Карлин обошел стол и присел на край, скрестив длинные ноги.

Арабелла окинула его оценивающим взглядом.

— Когда мы с Грином расследовали дело Констанции Берне, детектив мне говорил о том, что ему не хватает вас. Его рекомендация дорого стоит, а ваша деятельность хорошо известна Агентству. И в этом деле вы проявили себя — вывели подозреваемого на роковую оговорку.

— Мне лестна ваша похвала, агент Стич, но я до сих пор не понимаю, к чему вы ведете.

Арабелла усмехнулась.

— Предлагаю допросить подозреваемых вместе. Грин не сможет: он официально отстранен, и Берне точно прокопается, если мы закроем глаза на эту бюрократическую ерунду.

— Хорошо. Есть новости?

— Ну, кроме того, что отпечаток Кеппела-младшего найден на ремне Лорел Эмери, никаких.

Марк прикрыл глаза.

— Это чертовщина какая-то.

— Как с лентой, — кивнула Стич. — Как бы там ни было, задача полиции — собрать доказательства и передать дело в суд. Кто бы ни подставлял убийц, убийцами от этого они быть не перестали, не так ли?

Марк слегка прищурился.

— Вы говорите намеками.

Арабелла покачала головой, сверля его пристальным взглядом поверх очков.

— Нужно сделать свою работу и довести начатое до конца.

— Вы считаете, что есть третий.

Марк не спрашивал. Это было утверждение, произнесенное так буднично, что любой другой собеседник пропустил бы его мимо ушей. Но только не Арабелла. Агент взгляда не отвела. Ее лицо оставалось спокойным, но в глубине глаз вспыхнул темный огонек — так хорошо знакомый Карлину огонек.

— Не могу утверждать.

— Агентство поэтому здесь, да? Потому что данное дело выходит за пределы юрисдикции полиции?

— Я здесь, потому что убили женщину-детектива, ведущего расследование. А замены ему у Старсгарда нет. Мы с Грином работали в Спутнике-7, поэтому на дело назначили именно меня. Еще вопросы? Или пойдем поработаем, пока есть время?

Карлин фыркнул, но оторвался от стола и подошел к Арабелле.

— Что от меня требуется?

— Нам надо еще раз поговорить с Мейсоном. Он провел в изоляторе почти три дня. Может, разговорится.

— Вряд ли. Берне — лучший криминальный адвокат. В его присутствии себя держат в руках даже те, кто арестован на месте преступления с поличным.

— Почти как Мейсон.

— С оговорками. Пойдемте, агент, вы правы.

— Я права, а профиля все нет, — рассмеялась Стич. — Только можете не рассказывать, какая это мука — работать с профилем, когда у вас есть подозреваемые.

— Проблема в том, что эти подозреваемые вписываются.

— Ну, разумеется, вписываются, — кивнула она. — Вы же в любом случае будете вписывать их изо всех сил.

— Вы ставите под сомнение мою компетенцию? — прохладным тоном спросил Марк, которому одновременно и нравилась, и не нравилась манера Стич бросаться фактами буквально в лицо.

Арабелла мило улыбнулась. Хотя слово «мило» ей совсем не подходило. Агент бросила на профайлера заинтересованный взгляд и, развернувшись на каблуках, открыла дверь.

— Никогда, доктор. Просто сочувствую.

Некоторое время спустя

Берне, конечно, уже был на месте. Адвокат выглядел безупречно, как всегда, но от клиента держался в стороне. Между ними как будто кошка пробежала. Мейсон, помятый, небритый, посеревший, на вошедших в допросную не смотрел. В отличие от адвоката, который поднялся с места и пожал руку сначала агенту, потом профайлеру.

Все сели.

— Агент Стич, — заговорил Берне после обмена традиционными приветствиями, — позвольте уточнить, на каком основании к такому незначительному делу, как попытка похищения, привлекли аж целое Агентство?

Марк не смотрел на коллегу, он сканировал взглядом подозреваемого, который, кажется, использовал паузу, чтобы собраться с духом. Далеко не такой важный и уверенный, как почти три дня назад, Мейсон старательно избегал зрительного контакта. Его пальцы лежали на столешнице, то сжимаясь, то разжимаясь, похожие на белых червей. От него за версту разило нервозностью.

— Ох, мистер адвокат. Вам ли не знать, что Агентство не обязано отчитываться о таких вещах? Мы можем подключиться к любому делу, даже если оно касается снятия кошечки с дерева или убийства тридцатипятилетней давности.

Марк посмотрел на Берне. Тот слегка побледнел, отклонился и улыбнулся. Ремарка Стич достигла цели. Дело Констанции Берне оказалось громким — несмотря на тридцать пять лет, минувших с момента смерти матери адвоката.

— Мисс Рихтер отпустили домой, — заговорила Стич, глядя на Мейсона, который ощутимо вздрогнул, услышав имя бывшей коллеги. — Концертов Авироны в ближайшее время не будет. Проверяем утечку. Вы раскрыли инкогнито, которое столь тщательно оберегалось. Что вы чувствуете по этому поводу?

— Да мне… — Мейсон прочистил горло. — Инкогнито? Чувствую?

— Да, — спокойно кивнула Арабелла. Берне не вмешивался, хотя вполне мог вставить шпильку в духе «какое это имеет отношение к делу?». — Инкогнито. Вы знаете, что разбили ей жизнь?

Мейсон побледнел, а Карлин наконец понял, чего добивается агент, и мысленно зааплодировал.

— В этом была ваша цель? — продолжила Арабелла после паузы. — Чтобы она пела только для вас?

Тишину, которая повисла в помещении после последней фразы агента, можно было пощупать. Марк сдержал улыбку и подался вперед. Мейсон посмотрел на него взглядом затравленного зверя.

— Толпа людей, душный пыльный бар, софиты и алкоголь, эта дурацкая сетка, которой она вечно отгораживается от людей… — заговорил Карлин приглушенно, не отводя пристального взгляда от лица подозреваемого. — Как она может каждый раз выходить на сцену и отдаваться толпе? Как она может растворяться в этом порочном круге чужого удовольствия и не замечать, что ее истинное призвание — быть музой всего одного человека?

Взгляд Мейсона изменился. Мужчина больше не выглядел затравленным. Он слушал внимательно. На губах показалась странная животная улыбка. — Когда вы поняли, что так не может больше продолжаться?

Берне бросил на профайлера жесткий взгляд.

— Вы не обязаны отвечать, мистер Мейсон, — сказал адвокат глухо и будто без желания.

— Когда вы узнали, что Теодора Рихтер и Авирона — одно и то же лицо?

— В прошлом году, — чуть слышно сказал Мейсон. — Я проследил за ней после очередного совещания. Она так игриво со мной говорила, что я не смог просто отправиться домой и лечь спать.

— И что вы сделали?

— Поехал за ней на такси. Моя машина приметная, она ее знает. Да…

— Что вы почувствовали, когда узнали, что мисс Рихтер обманывает вас и весь город?

Марк задал этот вопрос и посмотрел на Берне. Луи ответил мрачным понимающим взглядом, но вмешиваться не стал. Он выполнял свои обязанности как будто из-под палки. Или же ждал, к чему приведет диалог, чтобы воспользоваться вновь открывшейся информацией.

— Мне было больно.

— Испытывать боль не преступление, — все-таки вставил адвокат, и Карлин понял, что тот наготове.

— Безусловно, месье Берне, — кивнул Марк. — Но разных людей боль толкает на разные действия. Что вы решили в тот миг, когда узнали в хрупкой певице Теодору Рихтер, мистер Мейсон?

— У меня и в мыслях не было причинить ей вред, — упрямо вздернул подбородок Мейсон. — Я не собирался ее убивать.

— В отличие от Анны Перо и Ребекки Грант? Вы любите Теодору Рихтер, да? Что вы почувствовали, когда узнали про то, что она двулична?

— Мистер Мейсон, вы…

— Двуличие — страшный грех, — прервав адвоката, заговорил Мейсон. — Нет ничего страшнее двуличия.

— И лжи, — подсказал Марк.

Арабелла хранила молчание, видимо, считывая стратегию Карлина и позволяя ему вести допрос. Для этого она его и пригласила, разве не так?

— И лжи. Так что вы почувствовали?

Снова молчание. Мейсон сжался в комок, сплел пальцы и больше на Карлина не смотрел. От него фонило безумием, тщательно скрываемым, но разрывавшим мужчину изнутри. И было что-то еще. Нужна психиатрическая экспертиза. Это уже не профайлинг. Карлин чувствовал, тут что-то не так, но что именно — сказать не мог.

— Она не имела на это права. Но я все готов был ей простить. Да, я хотел ее забрать. Разработал план. Но я не собирался ее убивать! Только не ее.

Последнюю фразу Мейсон выкрикнул.

— Мы и не утверждаем, что вы хотели убить мисс Рихтер, мистер Мейсон, — мягко сказал Марк. — А что насчет Анны Перо? Вы так весело и столь часто проводили с ней время. Известный психолог и клубная оторва. Блестящая женщина и шлюха в одном флаконе. Что вы испытываете к ней?

На лбу Мейсона выступила испарина. Но он не заговорил. Его движения стали нервными, пальцы неестественно искривились. Но он молчал!

— Ребекка Грант покрывала дилеров. Вы знали об этом. И поэтому устранили ее. Наказали ее. Выставили на всеобщее обозрение. Вы хотели, чтобы ее позор увидели все, чтобы все узнали, кто она такая на самом деле. Волк в овечьей шкуре. Двуличная мразь.

Мейсон закусил губу, по подбородку потекла тонкая струйка крови.

— Ваши утверждения необоснованны, доктор Карлин, — заговорил адвокат и подал подзащитному платок.

— Я не слышу возражений от вашего клиента. Мистер Мейсон. Что вы думаете о Ребекке Грант?

— Двуличная сука. — Это было сказано чуть слышно. Сквозь зубы. Мейсон прижал платок к губе и уставился на Карлина. — Она заслужила смерть.

— Мистер Мейсон, вы можете хранить молчание.

— Иди к дьяволу, Берне, — огрызнулся тот и снова посмотрел на Карлина, будто в этом кабинете существовал только он. — А Анну Перо я не убивал. Когда я пришел туда, она уже была мертва. Лежала в постели. Обнаженная. И мертвая. Я только закончил то, что начал другой.

— Срезали лицо? — спокойно спросила Стич. — А потом помыли тело? Использовали крем? Вы не трахаете своих жертв, мистер Мейсон. Вы только показываете обществу, насколько они двуличны. Единственная женщина, которую вы хотите по-настоящему, — это Теодора Рихтер. И теперь вы понимаете, что она не будет вам принадлежать никогда. А это значит, и защищаться и лгать нам бессмысленно, ведь так?

— Агент, я вынужден…

— Иди к дьяволу, Берне, — повторил сказанную мгновение назад фразу Мейсон так спокойно, что заткнулись все. — Я дам вам то, что вы хотите. Но вы должны организовать мне свидание с Тео. Последнюю встречу.

— Исключено, — бросила Стич.

— Свидание, — повторил Мейсон. — На тридцать минут. В обмен на мое чистосердечное признание. Я откажусь от адвоката.

— Хорошо, — сказал Карлин. — Либо в моем присутствии, либо на вас будут наручники.

Мейсон перевел взгляд на профайлера.

— Наручники меня устроят.

Глава шестнадцатая

— Пап, а тебе не надоело тут сидеть?

— Милая, иногда не стоит задавать себе такие вопросы. От ответа не изменится реальность. Я должен тут сидеть, как ты выразилась, пока идет следствие.

— Но ты же не убивал.

— Я никого и никогда не убивал.

Жаклин бросила на отца лукавый взгляд. Из наушников, свободно лежавших на плечах, струилась тяжелая музыка с затертого до дыр CD с любимыми Muse. Девушка спустила наушники на плечи, прежде чем повторить вопрос, который она уже задавала Кристиану. Но на самом деле через эту маленькую откровенность она искала контакт. Бальмон будто замкнулся в себе. Он всегда был аристократично сдержанным, отчужденным, спокойным. В противовес ледяной и одновременно взрывной Анне он оберегал чувства и мир дочери, и та тянулась к нему так естественно, что не замечала, как иногда печален его взгляд.

— Па-а-а-ап.

— Да, милая?

— Мне страшно.

Она сказала то, что не решалась говорить сама себе. Поделилась этим и тут же отвернулась, покраснев.

— Поделись со мной.

Кристиан встал из-за стола, подошел к плите и включил чайник. Его рослая широкоплечая, несмотря на природную элегантную стройность, фигура вселяла в Жаклин уверенность в завтрашнем дне. Так было всегда. Хотелось подойти и прижаться лицом к ложбинке меж лопатками, почувствовать его силу. Знать, что он ее защитит. Только вот Кристиан Бальмон сейчас не стремился защищать даже себя. И он уж точно не смог уберечь маму.

Кажется, все слезы были выплаканы, но нет. Очередная жемчужинка повисла на реснице, и Жаклин, отвернувшись, чтобы отец не заметил, злым движением смахнула ее.

— Мы застряли тут, как мыши в клетке, — прикладывая огромное усилие, чтобы голос не дрожал, сказала Жаклин. — Я виновата перед тобой.

— Ты? — Бальмон обернулся через плечо. В его светлых глазах застыло искреннее изумление. — Не виновата. Это я виноват, что ты вынуждена сидеть здесь.

Он не произнес того, что могло разрушить очаровательную иллюзию эталонных отношений «отец — дочь». На самом деле их отношения никогда не были эталонны. Они тянулись друг к другу, им было комфортно друг с другом. Жаклин боготворила отца, а он не портил ей жизнь и не посягал на ее свободу. Но и духовной близости особой она не испытывала.

Впрочем, подобного она не испытывала почти ни с кем. Если только с Готье. С ним у нее всегда были особенные отношения. Вопреки всему. Новости о его смерти ее добили. Рухнули планы, которые она строила, рухнул мир, в который она верила. Жаклин не понимала, куда идти дальше, и поэтому просто замерла.

— Мама бы сказала, что подобную заминку нужно использовать себе во благо. Вот я и думаю, как использовать. Перечитала все, до чего дотянулась. Если я попрошу Фабиана привезти еще книг, ты не будешь ругаться?

Кристиан хохотнул.

— Опять криминалистика, судмедэкспертиза и профайлинг?

— Нет. — Жаклин предательски покраснела и разозлилась сама на себя. — Сегодня по радио сказали, что вышла новая книга Инквизитора. Мне интересен его взгляд на происходящее.

Кристиан заварил чай, обновил в розетке печенье и сел перед дочерью, глядя на нее внимательно и… Ей показалось или это чувство можно приравнять к обреченности? Раньше он на нее так не смотрел.

— В чем дело? — От напряжения ее голос сорвался и стал на пол-октавы выше, а Кристиан все так же смотрел ей в глаза.

— Ты всерьез решила заняться изучением серийных убийц?

Первым желанием было опустить глаза и сделать вид, что этого разговора не было. Но Жаклин не могла так низко пасть в его глазах. Поэтому распрямила худенькие плечики, тряхнула густой копной платиновых волос и позволила себе едкую улыбку.

— Да, — просто сказала она и набрала воздуха в грудь, чтобы начать пространный монолог о том, что серийный убийца добрался до ее матери, а это значит, что она может кого-то защитить — и всенепременно должна… но не успела.

В дверь позвонили условным сигналом.

Кристиан встал — и через пять минут вернулся с конвертом.

— Это тебе.

Крафтовый конверт, который никогда не бывал на почте. Дыхание перехватило. Девушка приняла его из рук отца и положила перед собой на столешницу. Кристиан будто в замедленной съемке опустился напротив. Провел рукой по волосам.

На конверте большими буквами почерком Готье было выведено ее имя. Девушка бросила озадаченный взгляд на отца.

— Открой, — предложил он.

Она поддела сургуч на обратной стороне и вскрыла конверт. Оттуда выпало письмо на трех страницах. Готье писал ровно, как делал это всегда. Каллиграфический почерк, приправленный легким волнением.

«Милая моя Жаклин!

После этого письма, уверен, ты возненавидишь меня, как ненавидела всех, кто вставал на пути твоих планов. А я перечеркнул всю твою жизнь. И только сейчас, когда состояние аффекта наконец оставило меня, я понимаю, что сделал.

И не могу с этим жить.

Я знаю, что случайно стал для тебя кем-то большим, чем просто сотрудником твоей матери. Знаю, что наши встречи оставили в твоей душе неизгладимый след. Поверь мне, девочка моя, я не стремился к этой привязанности и никогда не пытался тебя использовать. Я просто делал то, что мне нравилось, делал так, как нравилось тебе. Возможно, мы бы могли перешагнуть через глупость запрета на подобные отношения, возможно, когда-нибудь я бы смог найти в себе силы отказаться от твоей матери, от работы на нее, возможно, когда-нибудь я стал бы не собой, но идеальным партнером и верным другом для тебя. Но этому уже не суждено случиться.

Знай, моя милая девочка, что бы ты ни думала обо мне, с небес или из преисподней я буду любить тебя, как любит старший брат свою сестру. Потому что ты для меня — единственный оставшийся на всей планете родной человек.

И мне больно писать тебе то, что я должен написать.

Это я убил Анну.

Я не хотел. Не собирался. Я сошел с ума. Она свела меня с ума. И я надеюсь, что ты никогда — слышишь меня?! — никогда не станешь такой, как она. Я надеюсь, что ты перерастешь это, переболеешь, отгорюешь. Ненавидь меня. Пожалуйста. Только не становись такой, как она. Ты должна дарить людям радость, а не забирать смысл жизни. Ты должна сиять, а не поглощать чужое сияние.

Я убил ее.

Задушил.

Во сне.

Мне нет прощения.

И я не могу жить с этим грузом. Все, что ты узнаешь обо мне от полиции, — это вранье. Я не преследовал ее, не пытался причинить ей вред никогда раньше. Но сорвался сейчас, потому что она поглотила меня. Жаклин, это не предумышленное убийство. Ты меня знаешь. Знаешь же? Девочка моя, сейчас ты плачешь, а ты не должна плакать. Лучше ненавидь.

Я прикладываю к письму пару копий страниц из сохраненных мной дневников Анны. Ты должна знать, что тот, кто похитил ее на целый год, удерживал на яхте и, по сути, разрушил брак твоих родителей и, как следствие, твою и мою жизни, прекрасно осел в Треверберге. Анна узнала его. Это Бастиан Арнольд Кеппел-младший. Держись подальше от этого человека. Он не принес Анне ничего хорошего — и погубит тебя. Эта информация — мой прощальный дар тебе.

Моя радость. Моя маленькая девочка. Ты сильная. Умная. Ты взрослая. Ты сможешь жить в мире без Анны. И без меня.

А вот мне в этом мире больше места нет. Прощай.

С любовью.

С последними мыслями о тебе,

Готье».

Жаклин просмотрела копии из дневников. Почерк матери узнала немедленно. Анна писала, что встретила в Треверберге Бастиана, что они мило поговорили и провели время вместе, что он действительно тот пациент, который похитил ее на целый год.

— Жаклин.

Кажется, отец звал ее уже не в первый раз.

— Что? Прости… Готье пишет, что это он убил маму.

— Что? Можно?

Она кивнула и отвернулась. Кристиан пробежал глазами письмо, копии дневника и нахмурился.

— Звоню Грину.

Жаклин не ответила. Ее терзало смутное горькое чувство, что это еще не все сюрпризы. Но сейчас ее вырубило настолько, что в душе разлилась только мертвая пустота. Бесчувствие. Она медленно подняла наушники на голову. Потянулась к плееру и добавила громкости. Закрыла глаза.

Да.

Пусть лучше ее унесут басы, чем психика окончательно даст сбой.

Глава семнадцатая

— Она спит.

Доктор Фей Тайлер перекинула через шею фонендоскоп и бережно закрыла за собой дверь в спальню, где оставила Жаклин. Когда Грин появился в пентхаусе Бальмона, девушку мелко трясло, она отказывалась говорить и смотрела в одну точку. Кристиан сообщил, что вызвал скорую, но Аксель решил воспользоваться связями и позвонил доктору Тайлер, надеясь через нее повлиять на врачей. И вместо этого уже через десять минут обнаружил ее перед дверью пентхауса. Фей Тайлер жила недалеко, сегодня у нее был выходной, и она откликнулась на призыв мгновенно, взяв дежурный чемоданчик.

— Хорошо, спасибо вам. — Это произнес Кристиан.

Грин ничего не говорил. Он стоял у окна и внимательно вчитывался в документы, которые уже упаковал в файлы. Их придется отдать на экспертизу, несмотря на протесты Жаклин. Пришлось пообещать все вернуть, как только криминалисты закончат свою работу.

Тайлер кивнула, улыбнулась.

— Спасибо, — глянув на нее, проговорил Грин. — Наверное, скорую можно отменять?

— Ага. Рада помочь.

Она отказалась от чая, кофе и просто ушла, оставив мужчин наедине с новой информацией и Жаклин, которая мирно спала в соседней комнате. Кристиан выглядел бледным и больным, Грин — сосредоточенным и собранным. Он уже в третий раз пробегал глазами письмо. Картинка складывалась. И ему отчаянно не нравилось то, что получилось.

Он уже передал команде новую информацию, а Карлин сообщил, что Акселю предстоит уговорить мисс Рихтер приехать в управление и остаться наедине с Мейсоном на тридцать минут. Грина подобная перспектива совершенно не радовала, но он понимал, что, возможно, другого выхода нет. В случае с Кеппелом-младшим у следствия был отпечаток, и как минимум к смерти Лорел его можно будет привлечь. А вот Мейсона можно посадить за убийство только в случае чистосердечного признания. Его арестовали, но оснований для обвинения так и нет. В доме не нашли ничего, что указывало бы на Мейсона, равно как и на месте убийства Ребекки Грант не обнаружилось улик против него.

— Значит, мы с Жаклин теперь можем вернуться домой?

Аксель вскинул голову и посмотрел на Бальмона долгим немигающим взглядом, а потом сдержанно кивнул. Тот заметно просветлел.

— Спасибо.

— Мне? — удивился Грин. — Не за что. Позвоните, если что-нибудь понадобится. В любом случае расследование еще не закончено.

Бальмон помрачнел.

— Удачи вам в вашей работе.

Аксель смерил его неопределенным взглядом, кивнул.

— Письмо и копии мы передадим вам позже.

— Конечно. Но не забудьте. Это многое значит для Жаклин. А что с… Кеппелом?

Аксель не ответил. Бережно сложил документы, сунул их во внутренний карман куртки, кивнул Бальмону и направился к выходу. Его ждал не самый приятный разговор.

Некоторое время спустя

Теодору пришлось поискать. Дома ее не оказалось, не было и в офисе. Она не брала трубку, и Грин уже подумывал воспользоваться ресурсами управления, но потом вспомнил, что она относится к тем людям, которые все-таки спасаются в работе. Если не в офисе — значит, на объекте. Арестовали ее партнера по агентству праздников — значит, скорее всего, свое внимание она направит туда. А это другой офис и другой бизнес-центр.

Короткий диалог с Диланом помог установить точный адрес. И Грин почти удивился, узнав, что офис конторы по праздникам располагался не в Деловом квартале, а в Ночном. Впрочем, нет, не удивился. Это логично.

Он припарковал мотоцикл у невысокого здания из стекла и металла, прошел внутрь и очутился в просторном мраморном холле, увешанном зеркалами. Приготовил уже удостоверение, чтобы показать его секретарше, но та при виде него захлопала глазами и растянула в улыбке алые губы.

— Детектив Грин, — воскликнула она, — чем могу вам помочь?

Он невольно ответил на улыбку.

— Я ищу мисс Рихтер.

— О, конечно. Мисс Рихтер в ресторане на цокольном этаже. Вас проводить?

Он отрицательно покачал головой и, развернувшись, отправился в сторону входа в ресторан. Оттуда доносилась приятная музыка. Освещение было приглушенным, и вся атмосфера располагала к отдыху. Аксель же был настроен на другое. Ему словно предстояло выйти на ринг или отправиться на очередную миссию с непредсказуемым исходом.

На танцполе в ленивом ритме двигались пары, как будто очутившиеся вне времени. Аксель глянул на часы и удивленно замер: вечер, почти семь. Кто-то только закончил работу, а кому-то не нужно работать. Для Грина последние дни спрессовались в тугой пестрый комок, и не было ни единого шанса вырваться из круговерти.

Он оглядел зал. За обычными столиками Теодоры не было. Скорее всего, она заняла вип-комнату или какую-то нишу, где сможет остаться наедине с собой. Грин медленно двигался по широкой окружности помещения, заглядывая в ниши. Теодора обнаружилась за ширмой в дальнем конце зала. Он узнал ее по волосам — неожиданно распущенным густым волнистым волосам. Она сидела спиной ко входу, и Аксель видел только ее силуэт и гору салфеток на столе. И целую кипу бумаг.

Он кашлянул, привлекая к себе внимание.

Теодора подскочила на месте, но не обернулась.

— Я занята. Позову, если понадобитесь.

— Мисс Рихтер, это я.

Аксель осторожно обошел столик и, очутившись прямо перед женщиной, замер, как будто боялся спугнуть дикое животное.

На ее лице не было ни грамма косметики. Глаза покраснели и припухли. Губы белые. Нос кажется еще тоньше, чем обычно. Лицо бледное, болезненное, а кожа такая тонкая, что, кажется, тронь — и порвется.

Темно-синие пронзительные глаза расширились от удивления. Целая секунда понадобилась Теодоре, чтобы понять, кто перед ней стоит… и взять себя в руки. Бизнес-леди замкнулась.

— Детектив, — обронила она.

Холодно и отчужденно, но теперь подобный настрой не мог обмануть Грина. Аксель сел напротив нее. Между ними повисло тягостное молчание. Тео не знала, куда себя деть, и поэтому нацепила привычную профессиональную маску. Грин не знал, как начать неприятный разговор, и тоже замкнулся в образе детектива. Они молчали почти минуту. Рихтер опустила взгляд на бумаги, будто они помогали ей обрести почву под ногами. Скорее всего, помогали.

— Я решила проверить все контракты Мейсона за последние полгода, — вдруг заговорила она. — Если он такое чудовище, то, наверное, и в делах меня обманывал. И знаете что? Не обманывал. Ну, или я не нашла его лазеек. Эталонное ведение документации. Он педантичен до оскомины. Мне жаль потерять такого партнера.

— Вам жаль потерять такого партнера?

Она подняла на него глаза.

— Найти надежного партнера в бизнесе сложнее, чем мужа. Вы не знали?

— У меня не было бизнеса, мисс Рихтер.

— Тогда вам не понять.

— Возможно.

Они снова замолчали. Тео замерла, как будто ждала от него каких-то действий или решений, но Аксель не изменил позы и больше ничего не говорил. Он смотрел на нее новыми глазами. Теперь она не могла обмануть его своей холодностью. Да и лицо, лишенное маски из косметики, выглядело совсем иначе. И так ему больше нравилось. Он мог говорить с ней, находиться в одном пространстве и не чувствовать себя инородным телом.

— Зачем вы здесь? — спросила она.

— Вы не отвечали на звонки.

Они опять на «вы»? А было ли между ними когда-нибудь настоящее «ты»? Грину показалось, что он никогда не сможет обратиться к ней на «ты», как будто это может причинить ей вред. Как будто дистанция из «вы» не просто дает ей силы, а это единственный вариант для существования. Защита. Маска.

— Ах, да? — Теодора так искренне удивилась, что Грин поверил. Ее тонкая рука скользнула в сумку и вытащила оттуда телефон. — И правда, звонили. Трижды. Что случилось?

— Мне пришлось объехать половину Треверберга, — зачем-то сказал он. Это прозвучало холодно, но Теодора не смутилась.

Ее губ коснулась печальная улыбка.

— И вот вы передо мной.

— Полиции нужна ваша помощь.

— Опять? — усмехнулась она. — Один раз меня уже чуть было не похитили.

— Это не было частью полицейской операции, мисс Рихтер. Вас не похитили благодаря нашему вмешательству. Но теперь я пришел, чтобы попросить вас о помощи.

— Или все-таки проверить, как у меня дела?

Она швырнула в него этим вопросом так, что Аксель замолчал на несколько секунд, молча буравя ее потемневшим взглядом. Он злится? Нет, это не злость. Все та же чудовищная усталость, перемешанная с азартом охотника. Все фигуры наконец-то на поле, осталось только свести ниточки и получить материалы для суда. Его работа почти закончена. Убийцы найдены. Только вот он не чувствовал ни грамма удовлетворения.

— И это тоже.

— Так что вам от меня надо?

Тео задала этот вопрос быстрее, чем он решился продолжить фразу и развернуть монолог. Прежде чем объяснил, что его привело к ней, прежде чем как-то пояснил себя. Не то чтобы он собирался. Но сложилось впечатление, что она боится его слов. Грин слегка склонил голову и подался вперед, сокращая расстояние между ними. Музыка из общего зала из приятной превратилась в навязчивую. Ему хотелось тишины. И одиночества. И того, чтобы дело оказалось закрыто. Этого даже больше всего. Он сейчас находился в таком состоянии, когда мог тратить ресурс только на прямые задачи. И сейчас перед ним стояла предельно простая задача: упростить всем жизнь и получить чистосердечное признание от Мейсона. Впрочем, Грин вполне допускал, что мерзавец пытается водить следствие за нос.

— Мне нужно, чтобы вы собрались с духом и поехали со мной в управление.

— Что? Зачем? Вы меня в чем-то подозреваете?

— Кевин Мейсон запросил свидание с вами, и прокурор не нашел причин для отказа.

Пусть думает, что в этом деле замешан прокурор. Отвести внимание от себя и команды, сбросить ответственность на вышестоящую инстанцию — обычно работает. Сработало и сейчас. И без того бледная Теодора буквально побелела. Она отклонилась, ударившись спиной о спинку дивана.

— Не хочу.

Металл из ее голоса исчез, Грин различил панические нотки. Мысль о том, что ей страшно, его отрезвила.

— Вам ничего не грозит.

— Не хочу!

Кажется, она это почти прокричала. Аксель поддался порыву, поднялся с места и опустился рядом с ней. Мисс Рихтер рефлекторно отстранилась, но все равно осталась на расстоянии вытянутой руки.

— Свидание с вами в обмен на чистосердечное и подробности по делу.

— Он хочет меня убить?!

Ее затрясло, но Грин не шевелился. Он окинул стол взглядом, увидел чайник и чашку и налил ей уже прохладного напитка. Тео чашку не приняла, пришлось отодвинуть документы и поставить ее поближе к женщине. Может, передумает?

— Нет, — проговорил Грин. — Он вами одержим. И в этой одержимости нет стремления убивать.

— Я не хочу.

Она закрылась руками, худенькие плечи вздрогнули. Копна волос занавесила ее плотным плащом. Аксель следил за ней отстраненно, но эта хрупкость, слабость, совершенно не свойственные мисс Теодоре Рихтер, тронули его до глубины души. Протянув руку, он коснулся ее плеча. Она вздрогнула.

— Вам ничего не грозит. Но нам нужна помощь. Убийца действовал не один. Он может что-то знать. Вы можете спасти кому-то жизнь. Или по меньшей мере поспособствуете тому, чтобы он получил соответствующее наказание. Прямых улик против него нет, только попытка похищения и усыпление — это год максимум. Но скорее всего, даже не сядет, дадут срок условно. Откупится и вернется в мир. И, мисс Рихтер, простите мне резкость, в этом случае вы единственный человек, кому ничего не грозит. А он продолжит убивать.

— То есть вы приехали не просить, — с неожиданной злостью бросила она. — Вы приехали, чтобы поставить меня перед фактом.

Его рука, все еще касающаяся ее плеча, безвольно опустилась. Грин горько улыбнулся.

— Иногда сама жизнь ставит нас перед фактом, мисс Рихтер. Если вы готовы, я вызову вам такси.

— Сейчас?

— Я же говорю. У нас мало времени.

— Я поеду. Но с одним условием.

— Слушаю вас.

— Вы будете рядом. Не отойдете ни на шаг от комнаты и вмешаетесь сразу в случае, если что-нибудь пойдет не так.

— За вами будет наблюдать все управление и…

— Вы, — жестко прервала она и направила на него указательный палец. — Лично вы. И только вы. Только так я смогу это пережить.

Глава восемнадцатая

На мягком сиденье в такси было отчаянно неуютно. Теодора теребила телефон, вращая его в пальцах, всматривалась сквозь тонированные окна в медленно разгорающиеся огни ночного Треверберга. То и дело в окне показывался силуэт Грина, который сопровождал такси на мотоцикле. Наверное, это мучение — держать такую скорость. Или он успевал объехать квартал? Она не знала. Ее отпускало только тогда, когда детектив находился рядом. Стоило ему умчаться вперед или отстать, Теодору охватывал иррациональный ужас. И она снова и снова искала его глазами. Как будто только он мог ее защитить.

От чего? Разумом она понимала, что Мейсон не угроза. Но в голове смешалось все, и она лишь кусала губы, старательно изолируя болезненные мысли. Она пыталась сосредоточиться на работе, на планах, найти выход из тупиковой ситуации с бизнесом по организации мероприятий. Но вместо этого следила за силуэтом детектива, как будто от его присутствия зависла ее жизнь. Впрочем, однажды она уже зависела от него. И это было странное чувство.

Когда они наконец подъехали к управлению, Теодора чувствовала себя так, будто провела подряд три стратегические сессии. Совершенно опустошенной, обессиленной. Выйти из машины она не успела — Грин открыл дверь и подал руку, на которую она с благодарностью оперлась. И встала рядом с ним, чувствуя себя хрупкой и маленькой, несмотря на каблуки. В свободной руке Аксель держал шлем, в котором лежали перчатки. Его лицо слегка раскраснелось от езды, но сохраняло все то же учтивое, холодное и деловое выражение. Тео отняла руку, обхватила себя за плечи и молча пошла вперед. Она нестабильна. Нельзя показывать слабость полузнакомому мужчине. Он с ней возится только потому, что ее партнер сошел с ума. Если бы не он, Грин не появился бы на горизонте. Если бы не Мейсон и не Мелисса…

У входа в управление пришлось остановиться. Аксель коротко переговорил с дежурным офицером. У нее даже не взяли документы, просто пропустили в здание. Тео сжала пальцы, до боли вонзая ногти в предплечья. Она должна справиться. Должна. На кону справедливость. Она должна помочь следствию.

А потом по закону сохранения энергии кто-нибудь обязательно поможет ей.

Ведь так?

Она вздрогнула, когда детектив мимолетно коснулся ее локтя. Остановилась. И осмотрела ему в глаза, не замечая ничего вокруг.

— Мы пришли, — негромко произнес Аксель. — Может, хотите выпить чая или кофе?

— Нет.

Она сказала это жестче, чем требовала ситуация. У нее всегда так: жесткостью маскирует слабость и страх. Железная леди Треверберга. Бизнес вместо семьи. Чего о ней только ни говорили в газетах и на телевидении — и все было правдой.

— Хорошо, — согласился Грин. — Если готовы, вот дверь. Мейсон вас ждет.

Она опустила глаза — и сразу почувствовала, будто потолок падает на голову, на нее наваливаются звуки. Они здесь не вдвоем, рядом много людей, знакомых и незнакомых. Но Грин ближе всех.

— Вы обещали, — проговорила Теодора. — Сдержите слово.

— Я здесь. И никуда не уйду. — Он указал на соседнюю дверь. — Буду следить оттуда. Воспринимайте это как переговоры с вредным заказчиком. Вам нужно выяснить, чего он хочет.

Рихтер вздернула подбородок и снова посмотрела детективу в глаза. Удивительно, но Грин улыбнулся ей, как будто она что-то значит, как будто она по-настоящему жива. Но сосредоточиться на этой мысли Тео не успела, вернее, не позволила себе. Она сухо кивнула, почти ненавидя себя за эту скованность, и шагнула к двери, которую тут же распахнул молодой человек. Кажется, она его знала: Говард Логан.

Некоторое время спустя

— Знаешь, когда я полюбил тебя? Это было в Марселе. Ты приехала на конференцию рестораторов, а я был в числе организаторов. Смешная подработка, проект, который даже денег не принес, но мне было интересно познакомиться с людьми. Я считал, что найду новых партнеров, открою для себя новые направления. И вот появилась ты. У тебя был доклад про масштабирование сети в рамках города, ты рассказывала про свой опыт в Треверберге. Такая молодая. Такая красивая. Такая сильная. И тогда я решил, что должен во что бы то ни стало добиться твоего расположения. Что должен работать с тобой. Тем более Треверберг — мой город. Я помню наши встречи, то, как твоя служба безопасности переворачивала мое грязное белье, чтобы выдать тебе вердикт, стоит ли иметь со мной дело. Ты решила — стоит и доверила мне новое направление. Я продал квартиру, вложил деньги в бизнес. И через год смог купить новое жилье — на заработанное вместе с тобой. Я по-прежнему тебя боготворил, но держал себя в руках. А потом что-то произошло, Тео.

— Когда?

Он медленно повел плечами, как будто пытался сбросить чью-то руку. В глаза ей не смотрел. Разглядывал скованные руки. Он выглядел далеко не таким сильным и успешным, как обычно. Совсем не похож на себя. Или, напротив, такой он и есть настоящий? Удивительно. Теодора сохраняла спокойствие. Сначала ей было страшно до тошноты. Но как только села напротив, как только подняла на него глаза, вспомнила — за стеной Грин.

— Года полтора назад. Наверное. Помнишь мой ретрит?

— Когда я была вынуждена завершать твои проекты? Помню. Два месяца. Кто бы мог подумать.

— Два месяца. Это было необходимо. Я вернулся другим. Знаешь, — он впервые поднял на нее взгляд, горевший мрачным огнем, и у Теодоры мгновенно пересохло во рту, — это было необходимо. Поездка. Обновление. Мне будто переставили мозги. Я будто начал жить заново. Дышать по-другому. Думать по-другому. Я впервые позволил себе посмотреть на тебя по-другому.

— Ты начал флиртовать.

Он поспешно кивнул.

— Флиртовать. Да. — Мейсон закрыл глаза, его лицо приняло мечтательное выражение. — И флиртовать тоже. Я держался некоторое время, а потом решил за тобой следить. Так я узнал про Авирону.

Она промолчала. Только закусила щеку изнутри, запрещая себе выражать эмоции.

— И что-то со мной произошло. — Когда Мейсон посмотрел ей в лицо, взгляд опасно потемнел. — Не знаю. Как будто в голове отжали тормоз. Я планировал свой день так, чтобы заканчивать его с тобой. Подолгу стоял под твоими окнами. Видел, как мечется твой несостоявшийся муж. О боги, Тео, как ты могла? Как ты могла тратить себя на это убожество? Или флер художника затмил твой разум? Ты не похожа на всех этих фиф. Жалела его, потому что он потерял дочь? Ох, я даже злился на тебя. Но ты его прогнала. И тогда я решил, что время пришло. Я должен тебе открыться.

— Поэтому решил похитить?

— Я знал, что ты не станешь говорить о личном. — Он пожал плечами так естественно, как будто они находились в летнем кафе и пили апероль. — Мне нужно было создать условия для разговора, найти место, где нам никто не помешает. Только ты и я. Я бы все тебе рассказал. О себе. О своих чувствах.

— И убил бы меня?

Мейсон побледнел.

— Никогда, — прошептал он. — Я бы никогда тебя не убил.

— Зачем ты убивал?

Он потрясенно умолк. Честно говоря, она не ожидала от себя такой прыти. И с трудом удержалась от того, чтобы посмотреть в камеру, закрепленную под потолком. Будто через ее оптику могла встретиться со взглядом Грина. Все правильно сделала? Оправдала надежды? Или наоборот — все испортила?

— Потому что так было правильно, — неожиданно проговорил Мейсон глухо, снова опуская взгляд на руки.

— Но почему Анна? Почему Ребекка?

— Лицемерные твари.

— Ты говоришь, что влюблен в меня. Но… Анна Перо? Серьезно?

— Я влюблен, — с готовностью кивнул он. — Но я мужчина. С Анной было приятно провести время.

— А потом убить.

И как складно у нее получается. Теодора приосанилась, глядя на собеседника сверху вниз. Незримое присутствие Акселя придавало ей сил.

— Ты говоришь так, потому что тебе велели так говорить, — упрекнул ее Мейсон.

— Я говорю так, — она подалась вперед, — потому что ты убил двух женщин. Или больше?

— Они не должны жить! — с неожиданной яростью сказал Мейсон. — Не должны! Они лгали себе, обществу, обманывали тех, кто им доверял. Знаешь, Тео, тебе тоже нужно съездить в ретрит. Ты посмотришь на этот мир совершенно по-другому. Исчезнут барьеры. Ограничения. Останется только твоя сущность, твоя жизнь, твои желания. Знаешь, зачем я просил встречу с тобой? Сказать, что я тебе никогда не причинил бы вреда. Эти полицейские — лицемерные суки. Они будут демонизировать мой образ. Не верь им. Никому не верь. Вообще никому. Человек не всегда делает то, что хочет. Иногда он делает то, что должен. И даже сам не знает почему.

Глава девятнадцатая

Два дня спустя

СОБАКЕ СОБАЧЬЯ СМЕРТЬ, ИЛИ САМОСУД ТОЖЕ ИМЕЕТ ПРАВО НА ЖИЗНЬ

Серийная убийца по кличке Душитель убита отцом одной из жертв. Инцидент произошел сегодня в 09:34 на Загородном шоссе. Подробности в статье.

Эта весна чудовищно богата на потери. С середины апреля мы только и делаем, что провожаем в последний путь ни в чем не повинных людей. Мы потеряли блестящего психоаналитика Анну Перо, потеряли нашу коллегу Лорел Эмери и до сих пор не можем поверить в то, что ее больше нет, а ее последнее журналистское расследование так и не увидит свет. Но сегодня мы говорим не о потере, а о возмездии.

Нашей редакции стало известно о невероятном акте мести. Три дня назад мы писали о том, что Эдола Мирдол, известная широкой общественности как маньяк Душитель, который в девяностых убил более десяти детей, официально признана дееспособной. Доктор Аурелия Баррон изменила данные экспертизы на основе вновь открывшихся деталей и подписала бумаги о передаче убийцы на баланс городских структур министерства внутренних дел.

Сегодня Эдолу Мирдол перевозили в СИЗО. И в трех километрах от места назначения автомобиль был взорван гражданским лицом. Александр Мерт — отец двух жертв маньяков Душителя и Рафаэля, делом которых полиция занималась в 2001 году. Каждый из вас помнит эти убийства, чудовищные картины и разбитые семьи. Многие из вас читали наше интервью с Александром, в котором он впервые рассказал о своих потерях. Сегодня его путь закончился. Мерт взорвал себя вместе с автомобилем на Загородном шоссе. В его машине было столько взрывчатки, что автомобиль с маньяком взлетел на воздух. К сожалению, вместе с убийцей погибли сотрудники спецслужб. Назовем их героями!

Грин отложил газету и медленно набрал воздух в грудь. Заметку он перечитал уже дважды или трижды. Ужасный слог. Читать невозможно. Но надо же как-то продраться сквозь эту белиберду, чтобы понять смысл? Детектив поднял мутный взгляд на Марка Карлина, который принес ему «Треверберг Таймс» несколько минут назад.

— Все, — проговорил Марк, подавшись вперед.

— Теракт. Это же теракт? — еле слышно спросил Грин.

— Аксель. Ее больше нет.

«Ее больше нет».

Их всех больше нет. Три хитросплетенные друг с другом истории, три женщины, которые так или иначе оставили свой след в его жизни, абсолютно разные, но чем-то неуловимо друг на друга похожие. Они все носили маски, они все пытались быть не собой рядом с ним, и им всем удалось стать ближе, чем необходимо.

Он потерял троих меньше, чем за месяц, хотя на самом деле от Анны и Энн отказался уже давно, а Лорел никогда не была ему по-настоящему дорога. Внутри было пусто. Черная дыра разрасталась и разрасталась, выжигая остатки эмоций и помогая концентрироваться на непростом деле, на задаче, которую они никак не могли решить.

В эти минуты в управление везли Бастиана Кеппела, который как ни в чем не бывало вернулся из Штатов. В эти минуты Стич готовилась к допросу. Криминалисты работали в три смены, каждый день выдавая новую порцию информации, стажеры опрашивали группу Веста, Логан ездил в санаторий в попытке установить личность загадочной медсестры, но та будто испарилась. Каждый новый кусочек головоломки лишь усложнял ситуацию. И при этом Грин вопреки всему чувствовал, что они близко.

Пока он был полностью уверен в одном: убийц больше, чем двое. Ни Кеппел, ни Мейсон не занимались гипнотизмом. Они стали исполнителями, пешками в чужой игре или же попали в такую систему, которая позволила их внутренним демонам вырваться наружу. Но кто стоит за всем этим?

Ответы явно были у Стич, но та не спешила делиться, кормя завтраками и загадочно улыбаясь. Аксель терпеливо ждал, включившись в операционное управление расследованием. Для того чтобы дорисовать картину преступлений, не хватало только Кеппела.

— Аксель.

Грин вынырнул из размышлений и взглянул на Карлина.

— М-м?

— Ты в порядке?

— В полном. Думаю о Кеппеле, а еще о том, кто за всем этим стоит. Кто подкинул ленту, как он узнал о фанатизме Мейсона? Кто обеспечил отпечаток Кеппела на ремне Лорел?

— Может, сам Кеппел-младший ошибся? — предположил профайлер.

— Может. Но с Мелиссой Мюррей он не ошибался, там улик нет.

— Торопился.

Аксель пожал плечами.

— Посмотрим. Спасибо. — Он кивнул на газету.

Карлин не нашел слов для ответа.

Несколько часов спустя

— Иногда он делает то, что должен. И даже сам не знает почему.

Бастиан Кеппел-младший смотрел в глаза агенту Стич, которая на протяжении всего допроса находилась в тени, позволяя детективу говорить. Аксель вел допрос размеренно и неторопливо, не прибегая к уловкам, принятым в полицейских кругах. Просто беседа двух взрослых людей.

Агентство сработало чисто, подозреваемый не смог ускользнуть — или не хотел. Попав в управление, он отказался от адвоката, спокойно выслушал доводы следствия, удивился, узнав об отпечатке, и долго изучал копию отчета, хмурясь и кусая губы. Колоссальная работа со свидетелями и следами в СМИ и интернете, которую проделали Дилан, Логан и армия стажеров, подкинула еще несколько приятных снимков и заметок относительно взаимоотношений Бастиана и Анны, а также Бастиана и Мелиссы, с которой его видели за две недели до гибели последней. Их недвусмысленный танец запечатлел фотограф. И после того, когда косвенных улик стало слишком много, допрос свернул в новое русло. На удивление схожее с допросом Кевина Мейсона.

Когда Кеппел произнес фразу «иногда он делает то, что должен, и даже сам не знает почему», — Аксель заметил, как Арабелла Стич откинулась на спинку неудобного стула и прикрыла глаза.

Как будто ждала именно этого.

Допрос был закончен. Следствию еще предстояло прояснить множество мелких деталей, но общая картина вырисовывалась странная. А дословно повторенная фраза приводила в недоумение. Грин понимал, что информации недостаточно. Что есть что-то еще. Как Кеппел общался с Мейсоном, как согласовывали убийства? Как распределяли крючки от тела к телу? Впрочем, это как раз простая задача: оба при деньгах, могли передвигаться по городу незаметно. А Треверберг идеален для тайных дел.

Дело вроде бы раскрыто. И все же что-то не так.

Говард Логан, Марк Карлин и Ада Розенберг ждали их в кабинете Грина. На столе валялась груда бумаг. В полицию поступало немыслимое количество информации: свидетели, фотографии, ответы на запросы, бесчисленные отчеты криминалистов, которые все еще структурировали информацию с мест преступления. И до сих пор никаких вещественных доказательств, пересечений, ничего, что дало бы понимание системы.

— Мужчины, сорок лет, белые, успешные, оба владели бизнесом, социализированы, адаптированы, — монотонно заговорила Ада, как только Стич и Грин заняли свои места. — Мейсон холостяк, Кеппел разведен, при разводе оставил жене львиную долю состояния. Чертежи дома Мейсон мог получить от Кеппела, осталось лишь установить, как и когда. В тайной комнате ДНК Кевина Мейсона не обнаружено. Равно как и ДНК Бастиана Кеппела. Зато там обнаружили кровь Анны. Ну, это нам известно.

— Что общего между подозреваемыми? — задал наводящий вопрос Марк Карлин.

— Они начали убивать значительно позже, чем большинство серийных убийц, — задумчиво ответила Ада. Грин внимательно слушал. — Когда убийства начинаются в период кризиса среднего возраста — надо искать триггер. У Кеппела таким триггером может быть обнаружение трупа мисс Лоран Лоурден. Близость чужой жестокости, вседозволенность, то, что Инквизитор оказался в судебной клинике, а не на электрическом стуле, — все это могло доказать нашему лорду, что убийство может оставаться безнаказанным. Что оно так же естественно, как воздух. Что он может воплотить свои фантазии в жизнь.

— Нет, — мягко прервал Карлин. — Он убивал, да. Но в чем его фантазия? Задушить и изнасиловать?

— Задушить и изнасиловать. Он изнасиловал мисс Мюррей, он изнасиловал мисс Эмери. Помимо этого, нам известно, что он уже был замечен в насильственных действиях по отношению к женщине. Он удерживал мисс Анну Перо на яхте в течение года, подвергал ее сексуальному и психологическому насилию.

«Кто кого там насиловал, еще неизвестно», — подумал Грин. Он вполне отдавал себе отчет в том, что Анна далеко не проста. И то, что произошло на яхте, к сожалению, осталось на яхте. Но в результате Бастиан исчез, а Анна как ни в чем не бывало вернулась домой. Дилану в итоге удалось раздобыть ее документы — она легко прошла через ПТСР, однако начала страдать хроническими болями. Обошла все онкологические центры Франции, Германии и США, но опухоли не нашли, хотя часть анализов оставалась неоднозначной. Жалобы на головные боли подтвердил Кристиан. Значит, в ней точно что-то сломалось. Но после краткосрочного лечения в клинике Анна за психиатрической или психологической помощью не обращалась, сторонясь коллег.

Жаль. Ему хотелось заглянуть ей в голову. Хотя бы затем, чтобы понять, почему именно она. Показания Мейсона были неоднозначны. Она просто подошла под портрет. Просто под портрет? И для этого такие сложности? Он рассказал, что действительно отнес ее в тайную комнату, о наличии которой узнал от Кеппела. Действительно срезал лицо, потом перенес тело в ванну, где тщательно вымыл, вытер микрофиброй. Потом использовал крем. Его показания не оставляли пространства для двойной трактовки. Он подтвердил и встречу с Готье: помощника Анны он нашел сидящим на ее трупе, Готье прижимал к лицу Анны подушку. По меньшей мере тот вечер удалось восстановить в деталях.

По Грант все оказалось тоже понятно. Информацию о двойной игре Мейсон получал по своим каналам. В силу работы в сфере мероприятий он общался с самыми разными людьми. И в том числе имел неформальные связи с наркокартелями, причем на всех уровнях. Во время одной из встреч он увидел Грант. Это было почти год назад, именно тогда она попала в список. Мейсон умолял полицейских не говорить Теодоре о его связи с наркобаронами, и Грин не видел причин не выполнить его просьбу. На фоне той массы фактов, которые вывалил на следствие убийца, можно было пойти навстречу в мелочах. При этом Мейсон утверждал, что он не имел понятия о том, каких именно жертв выбирал для себя Бастиан. А на вопросах, связанных с намеками на третье лицо, «ломался» так же, как и Вест. Только кодовой фразой была именно эта: «Иногда он делает то, что должен. И даже сам не знает почему» — в разных вариациях.

— Два убийцы, два разных почерка, единая история, — задумчиво проговорил детектив, возвращаясь в реальность. — Следы психологического воздействия на обоих.

— Это утверждать это рано, — отозвалась Стич. — Ваш профиль не складывался, потому что способ убийства, жертвы, мотив — все это чужеродно. Как для одного, так и для второго. Я не оправдываю их, оба убийцы, оба хотели убивать. Но они — плохие актеры, которые кое-как освоили сцену. У вас нет такого ощущения?

Карлин поднял на нее внимательный взгляд, а Грин отвернулся к окну. Он думал об этом. Но любая гипотеза должна быть подтверждена.

— Подождем заключения психиатра, — сказал он и поднялся с места. — Работайте.

Глава двадцатая

Несколько дней спустя

— Ты должна была сразу мне сказать обо всех своих подозрениях.

Кажется, впервые за время их знакомства Арабелла выглядела подавленной, но Грина это не останавливало.

— Ты изначально знала, что убийцы — пешки, что в этом расследовании все не так просто, есть третья сила, которая влияла на происходящее, на всех задействованных людей. А сейчас у нас уже пять человек со следами психологического воздействия. Два убийцы и три монтажника-строителя, или как их там. А сколько их на самом деле? Сотни? Только в Треверберге? Да кем надо быть, чтобы создать подобную армию? И как этого человека или этих людей ловить? Как это вообще работает, Арабелла?

— Аксель, мне нужно было подтверждение, — негромко заговорила она, когда он умолк и пригубил кофе.

— И что им стало? — Аксель резко остановился и упал в свое кресло. — Если бы ты сказала, что есть третья сила, то…

— Ничего бы не изменилось! — разозлилась она. — Мы эту третью силу уже лет пять пытаемся поймать.

Грин посмотрел ей в глаза.

— Что?..

— Последняя фраза. «Иногда он делает то, что должен. И даже сам не знает почему». Они все ее повторяют. С некоторыми оговорками, иногда меняют местами слова. Как запрограммированные. Как только допрос выводит их на чистую воду — звучит эта фраза, и все. После нее не добиться ничего. Юлят, на новые вопросы не отвечают. Как будто пройдена контрольная точка, а за ней только пустота. Как будто кто-то обнуляет сознание. Мы ставили психиатрические экспертизы. Везде одно — след влияния, блоки сознания. Гипноз сильнейшего специалиста — ни один из наших не смог его снять или хотя бы ослабить. При этом убийцы, как и Мейсон, спокойно говорят о своих мотивах, о том, как убивали. Совершенно не рефлектируют по этому поводу, нет следов ни стыда, ни возбуждения.

— Сказки какие-то, — фыркнул Грин.

— Сказки?! — вскричала она. — И это ты мне говоришь?! Не ты ли охотился на таких вот гипнотизеров в армии? Не ты ли выкрадывал опасных преступников, чтобы они предстали совсем не перед судом? Вспомни свои миссии, Грин.

Между ними повисло тягостное молчание. Аксель отставил чашку с кофе подальше и медленно выпрямился, смерив собеседницу ледяным взглядом. Только вот агент, видимо, привыкла к его характеру: и тяжести, и льду, и непредсказуемости. Она спокойно смотрела ему в глаза, как будто они мило беседовали о погоде, и детектив поймал себя на мысли, что расслабляется. Да, медленно, но расслабляется.

— Тебе известно больше, чем ты говоришь, — негромко заметил он почти миролюбиво.

— Да. Но все еще недостаточно.

Она нервно взглянула на часы. Они с Грином уже тридцать минут сидели в вип-комнате одного из ресторанчиков на окраине Треверберга. Грин послушно поехал за ней, даже позволил усадить себя в такси, не задавая лишних вопросов. За эти дни их иссушили допросы. Оба не уезжали из управления, ловя короткий сон в кабинете или комнате отдыха, оба принимали душ в спортивном зале, обедали тут же в столовой. Все дружно забыли о том, что Грин отстранен, и он работал как проклятый.

Следствие установило, что Мейсон и Кеппел общались напрямую. Они не согласовывали имена, но Кеппел сказал Мейсону про крем, а Мейсон Кеппелу про волосы. Откуда взялась красная лента, оба не знали или не хотели говорить. Равно как и отпечаток — Кеппел утверждал, что он работал в перчатках. В любом случае группа собрала достаточно материалов для передачи дела в суд. Осталось лишь оформить и закрыть это дело. Конкретно это дело.

— Мы кого-то ждем? — спросил наконец Аксель.

— Да, — огрызнулась Арабелла.

Да. Пожалуй, впервые он видел ее в таком состоянии. В груди неприятно заныло, и Грин пригубил кофе. Повисла тишина, но заполнять ее ничем не хотелось. Стич просматривала документы, Аксель думал. Дело он знал наизусть вплоть до мельчайших деталей. Он помнил каждую из улик, каждую строчку отчета судмедэксперта, мог воспроизвести каждое убийство и пересказать логику действий преступников. За время расследования дело он перечитал раз триста. И перечитает еще триста раз, если это поможет следствию.

Дверь в вип-комнату отворилась. Стич облегченно выдохнула, а Аксель поднял взгляд на вошедшего и ошарашенно замер. На мгновение ему показалось, что это ошибка. Игра воспаленного воображения, предательство усталого разума. Этого человека увидеть здесь он не ожидал. Он его вообще нигде увидеть не ожидал.

Адриан Клиффорд почти не изменился с момента, что они не виделись. Прошло одиннадцать лет. Грин из юнца превратился в мужчину, а Клиффорд остался собой. Та же легкая проседь в волосах, суровое лицо, мощная фигура. Та же манера двигаться. Тот же взгляд. Грин рефлекторно встал. Но честь не отдал. Адриан остановился прямо перед ним. А потом протянул руку. Рукопожатие. Акселя прострелило. Если Клиффорд здесь, то…

Бывший начальник пожал руку Стич. Сел за стол.

— Давно не виделись, — произнес он с легким акцентом. Не улыбнулся. Ничего не объяснил.

— Так, — Аксель положил ладонь на столешницу. — Рассказывайте. Все. От начала и до конца.

— Да, — кивнул Клиффорд. — Но сначала ты подпишешь бумаги.

— Какие еще бумаги?

— Ты переходишь в Агентство.

— Да идите вы…

— Временное назначение. Ты нужен нам.

— Нам?..

— Когда мы поймаем Кукловода, ты сможешь уйти.

— Если окажешься полным кретином, — обронила Стич, но замолчала, стоило Клиффорду перевести на нее взгляд.

Аксель допил кофе. Ему хотелось бежать. Но больше этого ему хотелось наконец понять, что здесь происходит.

— Старсгард? — с нарочитым спокойствием спросил детектив.

— Найджел понимает, что я не обращусь к нему просто так, — спокойно ответил бывший начальник. — Он дал добро.

— Потому что ты не оставил ему выбора? Зачем я вам?

Арабелла улыбнулась.

— Потому что ты показал себя в деле.

Адриан бросил на нее нечитаемый взгляд и снова посмотрел на Грина.

— За пять лет почти двадцать убийств. Это только те, к которым мы получили доступ, и те, где в процессе допроса дошли до кодовой фразы. По последней информации все это продолжается не пять лет. Гораздо-гораздо дольше. Это высокоуровневый гипноз. Кто-то методично убирает людей чужими руками. И наша задача выяснить кто. И зачем.

— Правильно ли я понял, что в этом деле основная жертва Анна Перо?

Адриан удовлетворенно улыбнулся.

— И не только это ты понял правильно. Подписывай бумаги, Грин. У нас много работы.

Ночь того же дня

Ноги сами привели его в клуб. Пришлось вернуться к управлению, взять мотоцикл, час наворачивать круги по городу, чтобы сбросить нервозность, а потом… да, потом он очутился в клубе. Играла музыка, народ танцевал, кто-то уже обжимался по углам. Аксель двинулся к барной стойке, кивнул знакомому бармену, и тот без слов принялся за приготовление коктейля. «Лонг» — то что нужно. Один бокал, чтобы чуть-чуть ослабить удавку на шее, упорядочить мысли. Клиффорд погрузил его в детали, переворачивающие все. И само расследование казалось уже не таким важным, мозг перестраивался под новые, более масштабные задачи. Но тело… тело требовало разрядки. Любым путем.

Аксель медленно цедил отменно приготовленный коктейль и следил за танцующими. Год назад именно здесь он познакомился с Лорел Эмери. Год назад именно здесь его чуть было не перехватила Анна, но увлеклась случайным неслучайным знакомым и отложила разговор, которому так и не суждено было состояться. Здесь Грин пропадал, занимаясь самоуничтожением после дела Рафаэля. И сюда он вернулся, чтобы вдохнуть кислый воздух чужой агонии. Чтобы обрести почву под ногами.

— Виски. Чистый. Два кубика льда.

Он резко развернулся на знакомый голос. Волосы собраны в небрежный пучок, но все равно падают на плечи, они слишком объемны, а обычная резинка не справляется. На Теодоре узкая блузка из черного шелка с запа`хом. Джинсы. Странно видеть ее не в костюме. В голосе металл и тот звон отчаяния, который невозможно перепутать.

— Я угощаю, — сказал Аксель быстрее, чем успел понять, зачем вообще обозначает свое присутствие.

— О. — Тео развернулась к нему и заняла соседнее место. — Защитник.

Боги, она что, пьяна?

— Что случилось?

— Сэм, — коротко бросила Рихтер и залпом осушила бокал.

— Что «Сэм»? — не понял Грин.

— Умер. Мудак. Повтори, Джо. Не жалей виски, это мой бар, в конце концов. Уволю к чертям, если будешь филонить.

Бармен поспешно закивал. Теодора проводила его ледяным взглядом и уставилась в столешницу.

— Передозировка, — негромко сказала она через некоторое время. Но Грин услышал это даже сквозь музыку. А потом увидел невозможное — капли слез на темном дереве барной стойки. — Передозировка. Старый мудак. Он обещал, что бросит. Лечился. Но слетел с катушек после того, как мы… как я… я сменила замки. Он ушел в загул. Организм не выдержал. В конечном счете, он не мальчик, ему пятьдесят. Или пятьдесят пять? Не помню. Он умер. По моей вине. Если бы я… Джо, повтори!

Ее плечи задрожали. Аксель почувствовал, как в очередной раз за этот вечер почва уходит из-под ног, но доверился инстинктам. Поднялся с места, совершенно протрезвевший, и обнял ее за плечи. А потом рывком прижал к себе. Она напряглась, попыталась отстраниться, но спустя мгновение прильнула к нему. Он почувствовал, как намокает ткань футболки. Сделал знак бармену, мол, алкоголя больше не надо. Осторожно поглаживая ее по волосам, он смотрел в потолок. Туда, где вертелся стеклянный шар, отбрасывая блики на стены и танцующих людей. Теодора плакала. Как будто она держала в себе то, что невозможно было удержать. Завтра они снова не смогут говорить. Но сейчас, черт возьми, он ей был нужен. И эта мысль пугала.

Он почувствовал ее руки на своей груди, шее. Молодая женщина отстранилась и посмотрела на него. Она сидит на стуле, он стоит рядом. Глаза почти на одном уровне — он все равно чуточку выше.

— И откуда ты здесь взялся, — прошептала она. От нее пахло алкоголем и терпкими духами.

Он не ответил. Только смотрел ей в лицо, как будто впервые ее видел. Впервые видел эти большие выразительные глаза, искусно подчеркнутые макияжем, видел эту бездонную синеву, почти такого же оттенка, как у него самого. Эти волосы, обрамляющие лицо волшебной волной, черные, как восточная ночь, сияющие здоровьем и силой. Губы, нежные, чувственные, сейчас сжатые в бессмысленной попытке сдержать слезы. Он обнимал ее за плечи и чувствовал, как дрожит женское тело под его руками. Она казалась такой хрупкой, маленькой, сломленной, хотя Грин знал, что эта женщина сильнее любой из тех, кого он когда-либо встречал. Но она человек, она может сломаться. Или согнуться. Но только для того, чтобы переболеть, перегореть, выпрямиться и пойти дальше.

Ее взгляд остановился на его губах. Теодора ничего не говорила, он тоже молчал. Он знал, что будет дальше, поэтому повернул голову, не позволив ей коснуться его губ. Поцелуй в щеку получился почти невинным. Тео замерла, касаясь его, а потом медленно отстранилась. К бледным щекам прилила кровь.

— Это не то, что вам нужно, — наклонившись к ее уху, проговорил он, почему-то чувствуя себя последней скотиной. — Что угодно. Кто угодно. Но только не я.

Она не ответила. А он почему-то не выпустил ее из объятий. Пусть поплачет. Отоспится. А завтра начнет жить эту жизнь заново. Без сталкера. Без несостоявшегося мужа, пьяницы, наркомана и гуляки. Без трупов и без него. Где бы он ни проходил, там поселяется смерть. Только вот ее отчаянная хватка, то, как она прижималась к его груди, то, как медленно и размеренно начинало биться ее сердце, говорило об обратном. Не смерть. Что-то другое. То, чему еще не дали названия, то, о чем не стоит думать, что не стоит обозначать.

Но все это будет потом.

Ему предстояло новое дело.

А ей — новая жизнь.