Эффект бабочки в СССР

Глава 13, в которой в моей постели появляется неожиданная гостья

Место дислокации триста сорокового ремонтно-восстановительного батальона располагалось километрах в тридцати от Кундуза и вовсе не напоминало грозную военную базу великой и могучей Советской армии. Палатки, навесы, землянки, блиндажи и окопы, щели на случай обстрела — вот как это выглядело. Здесь чинили технику — ту, которую эвакуировали с мест боев и аварий. Автомобили, танки, БМП, БТР, БРДМ и всё, что угодно, так что надежда Кандаурова на то, что местные спецы смогут подлатать и вертолёты его звена, не была совсем уж беспочвенной. Ну да, не та специфика, но…

340-й батальон закинули в самую настоящую песчаную пустыню. Во-первых — вроде как обзор лучше, легче охранять подступы. Во-вторых — никаких конфликтов с местным населением по причине отсутствия этого самого населения. Отличное решение! Правда — воду приходилось подвозить цистернами с ближайшей скважины. Заткни ее — и несколько сотен шурави начнут медленно помирать от жажды… Дурак поймет — кроме воды в пустыне вполне логично возникают проблемы и с топливом. Зачем топливо в Афгане, жарко же? Ну да, жарко. Днём в июне до плюс сорока, ночью — плюс пять — плюс семь. Спите на здоровье. В палатке.

Это я почему ворчал про себя? Потому что я есть гражданский шпак, привыкший к комфорту и неге, чтобы под головой — подушка, под задницей — какой-никакой матрас, а на столе рядом — ночник. В виде совы из мыльного камня желательно.

А местные бойцы-работяги не жаловались. Обустраивали быт, сваривали буржуйки, в которых ночами жгли что-то невообразимое, в темное время суток носили бушлаты, днём — майки и кроссовки. Оборудовали даже баню — где только древесины столько взяли? По словам рембатовцев, все необходимое для комфорта и уюта у них тут имелось: двойной забор из колючей проволоки, минные поля, боевое охранение в пределах прямой видимости… Что и говорить — понятия «комфорта и уюта» на войне и под мирным небом здорово отличаются!

Главное — тут была крепкая медсанчасть, которая взяла в оборот раненых разведчиков сразу же, едва их выгрузили из вертолёта. Пока летели — выяснили, что самыми тяжелыми были раненый в бедро боец и Федька, у которого осколок застрял в спине. Остальные были контужены, оглушены, легко ранены — некоторые и не по разу, но в целом их жизни ничего не угрожало.

Я к медикам даже не сунулся поначалу — совестно было. Да и помощь моя в перетаскивании раненых не требовалась, свободных рук тут хватало. В общем — уселся в тенёчке у брезентовой стены одной из палаток и принялся разоблачаться, потому как жарко было неимоверно, а Гумар и Даликатный отправились мучить местное начальство на предмет свалить наконец к родным пенатам, в Термез — при всём уважении и любви ко мне, грешному, вернуться на родную заставу они хотели сильнее, чем шататься со мной по Афгану.

Нервно насвистывая, я стянул бронежилет, совершенно мокрые рубашку и футболку, сморщился от ядреного запаха пота и принялся колупаться в кирасе. Спустя каких-то пару минут на моей грязной, залитой чужой кровью ладони оказались три металлических осколка.

— Охренеть, — сказал я. — Чуть не подох.

Осознать ситуацию и порефлексировать по этому поводу как-то не получалось. Мысли о бренности бытия в мозгу пролетали весьма абстрактные, отстраненные. Это ведь было бы очень типично для современной войны: жил человек, размышлял себе что-то, делами занимался, мир вон спасал, личную жизнь налаживал. Поехал на войну, его перепутали, потом повезли черт знает куда, а там он помер, убитый людьми, которых и в глаза не видел, и спасая других людей, с которыми и поговорить-то толком не успел…

То ли дело во времена благородных вонючих рыцарей — прежде, чем прикончить друг друга, успеешь намахаться железякой и задолбаться как следует. Эх, вот с тех пор, как арбалет изобрели — всё к черту и пошло… Вправду говорят — раньше было лучше!

— О чем задумался, Гера Белозор? — зеленоглазый молодой полковник стоял прямо надо мной, и солнце освещало его широкие плечи, статную фигуру и ноги в тяжелых ботинках, подошвы которых прочно стояли на пыльной земле.

Какого хрена он вообще — полковник? Ему же и сорока-то нет? Сколько этому волкодаву — тридцать пять? Тридцать два? Хотя взгляд, конечно, выдает человека бывалого, но…

— Об арбалетах, — сказал я. — И о том, что раньше было лучше.

— Раньше — это когда? — усмехнулся полковник. — При Сталине? Или при царском режиме?

— При праотцах Адаме и Еве. Или при неандертальцах — это как вам будет угодно. Чем обязан? — наверное, это прозвучало слегка грубовато.

— Обязан? Нет, товарищ Белозор, это мы тебе обязаны. Я тебя к награде представлю.

— К награде? — вот это были новости так новости. — Какой, к черту, награде?

— Ага. Готовь дырку для звездочки, — он, видимо, потешался надо мной!

Ну-ну, глумиться мы тоже умеем:

— Для какой звездочки, для вьетнамской? Какую дырку-то?

Командир разведчиков вытаращился на меня удивленно, а потом уголки его губ поползли вверх:

— Какую, в жопу, вьетнамскую? — потом он понял, что разговор о звездах и дырках и его собственное грубиянство привели прямо в расставленную мной ловушку — и заржал в голос. Отсмеявшись, он спросил: — Ты ж военкор? В каком звании?

— Я — спецкор «Комсомолки», мне награды и звездочки не положены. Мне бы интервью, для рубрики…

— Интервью-у? — удивился он. — Спецко-о-ор, значит? И что, у тебя прям аккредитация и разрешение имеются?.. Да и на столичного хлыща ты не похож, вон какой здоровенный…

Я поковырялся в куче грязного тряпья и достал из нагрудного кармана рубашки документы. Полковник перебирал бумаги и брови его ползли всё выше и выше:

— Так ты ТОТ Белозор? Который браконьеры, кладбище, маньяк, самогонщики и штаны? Это к нам знаменитость занесло, получается?

— Такая там и знаменитость… — я потрогал гематому на ребрах. — Белозоровы штаны во все стороны равны. Ауч! Больно, однако. Хватит уже глумиться, товарищ полковник, лучше скажите, где тут можно умыться и полежать. А то как-то все разбежались, и я теперь понятия не имею, куда мне сунуться, чтоб нахрен не послали.

— Давай я тебе помогу с твоим скарбом, — он поднял с земли рюкзак и бронежилет. — Там у медиков уже посвободнее, они тебя малость подлатают, а потом будем разбираться. Ты вообще куда путь держишь? В Кабул? Или в Чески-Будейовицы?

— «Шли мы прямо в Яромерь, хочешь верь, а хошь не верь…» — фальшиво пропел я.

Нет, мне определенно нравился здешний народ: шуточки из Гашека под палящим Афганским солнцем? Заверните все! Но таинственный полковник ждал ответа. Пришлось кивнуть:

— В Кабул. Меня перепутали и вместо Ташкента высадили в Термезе. Теперь во избежание перепута нужно, чтобы кто-то передал меня с рук на руки пресс-атташе советского посольства. А то ведь завтра проснусь где-нибудь в Синьцзян-Уйгурии, а это вам не Будейовицы, и ну бы его нахрен, м?

— Перепута, значит? — в глазах полковника снова появились дуроватые искорки, он явно веселился. — Пойдем в санчасть, потом отпустим твоих погранцов… А в Кабул вместе поедем. Гарантирую — никакого перепута и спи… Хм! В общем, со мной — не пропадешь!

И мы пошли в медпункт. Усталый пожилой медик с характерным носом и грустным выражением глаз продезинфицировал мои ссадины, чем-то намазал гематому, потом полез в ящик стола и долго шуровал там, засунувшись в него с головой едва ли не по пояс. Наконец этот верный последователь Эскулапа и Авиццены достал баллончик с аэрозолью и сказал:

— Таки давайте я вам на шею и уши напшикаю. У вас солнечные ожоги, молодой человек. Что ж это вы без головного убора ходите и совсем не жалеете свою маму? Что она будет делать, если вы станете совсем мертвый из-за солнечного удара?

У меня волей-неволей вырвался нервный смешок. Тут меня едва не разорвало на тысячу маленьких медвежат, а он — тоже про уши! Чего они все так об ушах моих беспокоятся-то? Скосив глаза, я увидел белый металлический сосуд с оранжевой надписью «Пантенол». Страна-производитель — Болгария!

— Пшикайте! — милостиво разрешил я. — Боялся — станете Вишневским мазать, а я его запах бе-е-е…

— Ишь, нежный… Бе-е-е-е ему! Уй-ю-юй, можно подумать, какая цаца! Хотите — пойдите и киньтесь головой в навоз, если вам не нравится советская медицина. Вот я для вас даже препарат новый трачу, а лучше бы оставил для кого-то приличного.

— Так приличные к приличным пошли, — хмыкнул я. — А меня к вам привели.

Сначала негодующе зашипел медик, потом — извергаемый из баллона пантенол. Не аэрозоль, а что-то вроде пены. Моим многострадальным ушам стало ощутимо легче.

— А что такое гуды? — спросил я. — Это на болгарском?

— Какие-такие гуды, молодой человек? — доктор (или фельдшер?) воззрился на меня с осуждением.

— Ну вот, на баллончике написано — «герпес на гудах от солнца»… — скорее всего, опечатка закралась на производство к болгарским товарищам, но переспросить, определенно, стоило.

— Ой-вей! — наконец-то спалился медик. — Люди, плюйте на него, такого зануду я не видел слишком давно! Это же не человек, это бычий цепень!

Расставались мы вполне довольные друг другом.

Кандаурова и его «индейцев» никто наказывать не собирался. Видимо, спасенный полковник был фигурой значительной, а то, что разведчики тащили в тех странных ящиках — штукой очень ценной. Со старшинами мы попрощались тепло — обменялись адресами, договорившись «как-нибудь, где-нибудь…» В конце концов — все с Полесья, а там не захочешь — а встретишься! Они убыли с колонной на Пули-Хюмри, оттуда — на Мазари-Шариф и в Термез. Перед отъездом Гумар и Даликатный долго о чем-то толковали с полковником, кивая на меня.

Темнело. На пустыню опускалась ночная прохлада. Я знатно задолбался, и самой большой моей мечтой было хорошенько выспаться, забравшись под одеяло и укутавшись с ног до головы. Потому — забрал своё барахло и побрел в гостевую палатку, там имелась лишняя раскладушка. На остальных — спали свободные от работы и ремонта машин «индейцы».

Броник я отправил под кровать, хотел туда же запнуть и рюкзак, но вовремя вспомнил, что такой пинок может дорого мне стоить. Там ведь лежал хайбер! Распорю ногу, попорчу вещи… Посему — поставил свою видавшую виды торбу аккуратно, рядом с сумкой с фотоаппаратурой у изголовья. Моему трофейному ятагану вообще-то следовало придумать какие-то ножны или чехол… Может быть, тут имеются умельцы?

Я наклонился, сунул руку в рюкзак и ухватился за костяную рукоятку хайбера, и вдруг меня прошиб холодный пот: на раскладушке что-то шевелилось! Не заорать благим матом стоило мне нескольких десятков седых волос и едва не случившегося сердечного приступа. Ухватившись за самый дальний угол стеганного одеяла, отдернул его прочь, и заорал только после этого…

Оливково-серая, длинная, ужасная гадина извивалась на моей постели!!!

— Кур-р-р-рва!!! — выхватив ятаган из рюкзака, я принялся рубить чешуйчатую сволочь, завывая и матерясь, и совершенно не обращая внимания на тот факт, что вместе с незваной ядовитой гостьей превращаю в обломки и собственной спальное место. — Ы-ы-ы-ы!

Конечно — поднялась суматоха и паника. Первыми подорвались с мест «индейцы» — вертолетчики и, завидев меня, размахивающего огромным тесаком, выпрыгнули на улицу. Взвыли сирены, забегали солдаты, примчались Кандауров с полковником. Они сумели забрать хайбер и оттащить меня от кровати.

— Ну ты видел? Видел? — тыкал я пальцем в сторону палатки. — Змеюка! Гюрза! Гадюка, чтоб ее! Какого она там хера…

— Psammophis lineolatus! — медикус уже был тут как тут. — Самая обычная стрела-змея, а никакая не гюрза. Ее укус опасен разве что для ящериц или птичек, а для такого крупного мишугине копф, как вы — совершенно безвреден.

— Ой, доктор, идите и поцелуйтесь с ней, если хотите! — меня била крупная дрожь, зубы клацали.

Взрывы? Стрельба? Змея — вот что на самом деле страшно! Вот где меня накрыл смертный ужас!

Полковник протянул мне фляжку со спиртным, и я сделал несколько мощных глотков. Честно говоря — полегчало. А белохалатный аспид сказал:

— Там нечего целовать. Вы таки сделали из нее отличный фаршмак, и из раскладушки — тоже. Вы что-то имеете против раскладушек, молодой человек, или тут есть какая-то другая веская причина?

— Слушайте, у вас в Дубровице родственников нет? — понемногу успокаивался я. — Очень вы мне одного музейного работника напоминаете и одного корявщика. Обоих сразу и каждого по-отдельности.

— Нет у меня никаких родственников в вашей Дубровице… Я из Бобруйска! — с гордостью провозгласил медик.

Что ж, это многое объясняло.

Я дремал на переднем сидении полковничьего внедорожника, безбожно закинув ноги на панель. Это был не какой-нибудь ГАЗ-69 и даже не привычный 469-й УАЗик. Митсубиси-джип, не больше и не меньше! Где разведчики его достали — понятия не имею, но в девятиместном кузове поместились все бойцы, которые не были серьезно ранены, со всей своей амуницией и теми самыми ящиками. Нашлось место и для меня. Вёл машину сам командир, и никто этому не удивлялся.

— Скорее всего — им всё равно, свалишь ты отсюда или подохнешь, — сказал вдруг полковник. — Эта попытка со змеей была довольно дурацкой. Вообще, работают непрофессионально, согласись. Я было подумал про торговцев счастьем, когда погранцы рассказали мне про твои злоключения, но — нет. Слишком низко летают, слишком по-дилетантски. У тебя-то самого мысли есть?

— Есть. Есть мысль, что вам наконец стоило бы хотя бы представиться и дать мне немного информации, что вы за зверь такой, и откуда берутся в Советской армии полковники явно моложе сорока лет? — я снял ноги с панели, отряхнулся, пригладил волосы и поправил шемах.

Зеленые глаза глянули на меня через зеркало заднего вида.

— Герилович моя фамилия. Годиков мне тридцать пять недавно стукнуло, вот буквально позавчера. И вовсе я не зверь никакой, скорее — рыбка. Аквариумная.

Это что — он мне зубы заговаривает или даёт такой толстый намек, проверяя мою осведомленность?

— Так вы из «варягов» будете? — уточнил я.

Полковник усмехнулся одними глазами. Снова — через зеркало, не поворачивая головы.

Герилович, Герилович… Это про него мне Гумар с Даликатным говорили? Мол — доверять можно? Сазонкин тоже упоминал что-то, мол в крайнем случае обращаться к нему… Я полез в рюкзак, нащупал там нахрен не нужный в Афганистане кошелек и извлек оттуда маленькую бумажечку. Заглянув в этот обрывок, я шепотом сказал:

— Казимир Стефанович Гэ! Вот вы кто такой. Мне про вас Валентин Васильевич Сэ говорил. Мол, доверять вам можно. И старшины советовали с вами посоветоваться.

— Советовали посоветоваться? Правильно советовали. Хотя — сам понимаешь, из них такие же старшины-сверхсрочники, как из меня — командир разведгруппы кабульской роты… Шоб да так нет, а шоб нет так да, как сказал бы доктор Цвикевич… Ну, не суть. Давай, рассказывай: с чего начались твои злоключения, с какого хрена тебя отправили в Афганистан, и всё прочее…

Я рефлекторно оглянулся на бойцов-разведчиков, которые в расслабленных позах сидели на своих местах. Взгляды их при этом были цепкими, оружие — под рукой.

— А за этих ты не переживай, — правильно понял меня Герилович. — Правильно, пацаны? Не надо за вас переживать?

Пацаны состроили тупые рожи и один из них спросил, с совершенно идиотским видом скосив глаза к переносице:

— Зинка? Какая еще Зинка, товарищ полковник?!

— Га-га-га!!! — разразились громогласным хохотом разведчики.

Я где-то читал, что весь этот пустопорожний трёп, показушное дуракаваляние и плоские шутки — это специальная методика, тренинг, которому обучают в жутко секретных центрах. Мол, спецназовцы расслабляют таким образом определенные участки мозга, что весьма необходимо после экстремальных нагрузок центральной нервной системы, во время всяких там невыполнимых миссий и таинственных акций. Правда, из меня эта дичь в стрессовых ситуациях пёрла сама собой. Так может, я не идиот и трепло, может я — секретный агент где-то глубоко внутри?

— Видишь? Порядок. Излагай, Белозор.

Мы ехали в сторону Кундуза, от базы рембата — одной машиной, не в составе колонны, без сопровождения и прикрытия. Гериловича это не особенно волновало — значит, могло не волновать и меня.

— Ладно, излагаю, — отпив водички из фляжки начал я. — В мае месяце состоялся странный разговор со Старовойтовым — директором корпункта «Комсомолки» в Минске…

Дальше всё пошло как по маслу — Термез и десантный борт, полетевший дальше в Ташкент, потом — Мазари-Шариф и хайбер, которым меня едва не прикончил бородач у прилавка Хасана, идиотский офицер с его любовью к фотографированию и одинокий гранатометчик на склоне… И наконец — змеюка в постели.

— Вроде как ничего не упустил… — закончил задумчиво я. — Ничего не складывается. Дичь какая-то.

— Упустил, — Герилович переключил передачу.

Джип обогнул одинокую арбу с запряженным в нее ишаком, притормозил, пропуская небольшую отару овец и снова набрал скорость, поднимая за собой целое облако пыли. Впереди виднелись окраины Кундуза.

— И что же я такое упустил, Казимир Стефанович?

— Себя, — непонятно ответил Герилович. — Ты себя упустил.