Его батальон

Глава пятнадцатая

Он понимал, на что шел, и знал, как его отход будет воспринят командиром полка. Но он иначе не мог. Он не мог поднимать батальон под таким огнем с высоты – это было бы сознательным убийством. Роты, срезанные пулеметным шквалом, навсегда бы остались на ее мерзлых склонах, с кем бы тогда он вернулся на свой КП? Вернуться один с горсткой управления он бы не смог, значит, и он должен был остаться на этой проклятой высоте. Но он умирать не собирался, он еще хотел воевать, у него были свои счеты с немцами.

Лежа за обмежком, он проследил, как последние бойцы восьмой роты скрылись в кустарничке, и сам поднялся на ноги. Наверное, все же край кустарника с высоты не просматривался, пули оттуда почти все шли верхом. Подбежав к телу Муратова, он оглянулся: сзади никого уже не оставалось. Гутман, повесив на плечо автомат, принялся сматывать кабель. Но тут навстречу ординарцу из кустарника выскочил запаренный Чернорученко, и комбат крикнул Гутману:

– Заберите Муратова!

Все по тому же истоптанному множеством ног шершавому льду он перебежал болото. Следом, тюкая об лед и сшибая мерзлые ветки, проносились пули, одна на излете стеганула его по поле шинели, прибавив к старым две новые дырки. Комбату, однако, было не до шинели, недалеко уже виднелась спасительная траншейка седьмой, где из-за бруствера ожидающе высовывалась знакомая голова Иванова.

Несколько бойцов впереди проворно юркнули в свои недавно оставленные и снова счастливо обретенные окопчики. Следом и чуть в стороне запоздало, но с прежним оглушительным звоном лопнули разрывы бризантных. Комбат не спеша усталым шагом направился по открытому пространству к траншейке. Его теперь запросто могли срезать пулеметной очередью сзади, могли накрыть разрывом бризантного, но он уже не слишком опасался за собственную жизнь после того, как столько человеческих жизней осталось на той стороне болота. Не взглянув на виновато поникшего за бруствером Иванова, он спрыгнул в траншею, очутившись рядом с несколько раньше добежавшим туда ветврачом. Командиры встретили его молча, и он молчал, глядя, как из кустарника, выпутывая провод, торопливо выбирался Чернорученко. Ему срочно нужна была связь с командиром полка.

– Да-а, ерунда какая-то получается, – чувствуя настроение Волошина, сказал наконец Иванов.

– Почему так плохо работала артиллерия? – привстав в траншее, горячечно заговорил ветврач. – Почему вдруг замолчали орудия?

– Чтобы артиллерия хорошо работала, нужны боеприпасы, – сказал Иванов. – А боеприпасов-то кот наплакал.

– Это почему? Кто виноват?

– А это вы в штабе дивизии справьтесь, кто виноват, – стоя боком к майору, сказал комбат. – Подвоз и снабжение в армии осуществляются сверху вниз.

Майор горестно и звучно вздохнул, наверно начав наконец понимать что-то, и Иванов сказал:

– Восемь снарядов осталось. Как было последние выпустить?

Он вроде оправдывался перед ветврачом или перед командиром батальона, но комбат его не обвинял и даже не обижался на него, понимая, что без снарядов командир батареи ему не помощник.

В подавленном молчании Волошин стоял, прислонясь к тыльной стенке траншеи. Тем временем из кустарника Гутман с двумя бойцами вынесли на палатке тело Муратова. Сойдя со скользкого льда, они, то ли от усталости, то ли не зная, куда направиться дальше, нерешительно опустили его на траву, но Гутман заторопил их, и бойцы снова взялись за углы палатки. Тяжело взобравшись на обмежек, они положили убитого возле входа в траншейку, и у комбата на секунду перехватило в горле, когда он вспомнил об их ночном разговоре о часах. Вот оно, суеверие! Впрочем, разве он один? У тех многих, что остались под высотой, вряд ли были какие-нибудь часы. Да и особые предчувствия тоже.

– Накройте лейтенанта! – крикнул он Гутману. – Палаткой накройте.

Рядом негромко выругался Иванов, который вообще никогда не ругался.

Бой, однако, утихал, немецкая батарея сбавила темп, вроде совсем собираясь прекратить огонь, унимались по одному и пулеметы. Волошин продолжал угрюмо молчать, представляя себе, как немецкие пулеметчики на высоте разряжают теперь свои перегревшиеся «машиненгеверы», меняют раскаленные стволы, закуривают и хвастают друг перед другом, как лихо отбили атаку русских. Что ж, они победили, и хотя комбат не чувствовал себя побежденным, настроение его было более чем скверным. Ожидая, пока Чернорученко наладит связь, он смотрел на высоту и кустарник, из которого еще тянулись отставшие и раненые. Последними вышли два бойца, один ослабело опирался на плечо другого. Они брели, словно слепые, безразлично оглохшие к выстрелам сзади, о чем-то устало переговариваясь между собой. Потом раненый оставил плечо товарища и опустился наземь, другой начал тормошить его, понуждая подняться, и, вскинув голову, тонким голосом прокричал на пригорок:

– Товарищ комроты! Санитара!

Волошин повернулся по направлению его взгляда и увидел лейтенанта Самохина, решительно шагавшего вдоль окопчиков своей роты.

– А ну помоги им! – на ходу крикнул он там кому-то и, подойдя к траншее, грузно ввалился в нее, едва не сбив с ног Чернорученко.

– Что ж это получается, товарищ капитан?

Волошин хмуро взглянул в горевшие недобрым огнем глаза ротного. Голова его под косо надвинутой ушанкой была свежезабинтована, а сквозь марлю бинта проступило и расползалось влажное пятно крови. Лейтенант болезненно дотронулся до повязки грязной рукой, и лицо его исказилось в страдальческой гримасе.

– Что, сильно? – спросил комбат.

– Меня ерунда! – махнул рукой лейтенант. – Вот полроты как корова языком слизала. Последнего сержанта ухлопали. Грак ранен в обе ноги. Как же так, товарищ комбат? Это же безобразие! И эта артиллерия, черт бы ее подрал! Ее бы саму в цепь, пусть бы поползала под их пулями.

– Артиллерия ни при чем, – мрачно заметил Волошин. – Артиллерии снаряды нужны.

– Тогда нечего было и начинать это смертоубийство, – горячился Самохин. – Надо было сидеть, пока не подвезут снаряды. А так что? Голыми руками воевать? Он вон – полдня бризантными крошит.

Оба капитана подавленно молчали, ветврач с сокрушенным видом опустился на каску на дне траншеи. Чернорученко тем временем наладил связь и переговаривался с телефонистом штаба.

– Сколько человек осталось? – спросил Волошин, собираясь с духом перед докладом командиру полка, которому, помимо прочего, предстояло также сообщить о потерях.

– В роте? Сорок восемь.

– Чернорученко, вызывайте десятого!

– Есть!

Предстояло все объяснить начистоту, как есть, и, хотя он понимал, что разговор будет нелегкий, он готов был к любому. Он не чувствовал какой-либо своей вины в том, что батальон отошел на исходные, ибо был убежден, что взять высоту при таком соотношении сил было делом немыслимым.

– Товарищ комбат, – поднял растерянное лицо Чернорученко. – Десятого нет.

– Как нет? Вызывайте начальника штаба.

В оставшуюся до разговора минуту следовало внутренне успокоиться, чтобы четко и доказательно сформулировать свои аргументы, и в беспорядочных звуках угасавшего боя он не сразу услышал то, что, наверное, раньше его уловил Гутман. Комбат перехватил направленный на Самохина многозначительный взгляд ординарца, его чуткую настороженность в подвижных глазах, и тогда вдруг услыхал сам. С высоты слабенько, как из-за дальнего пригорка, простучало раз и второй и заглохло. Потом еще простучало. Стреляли из автомата. Но эти звуки коротеньких очередей явственно отличались от выстрелов немецкого автомата – это был ППШ.

Комбат резко повернулся к Самохину.

– Нагорный вернулся?

– Ну да! Нагорный вернется! Он вон куда выскочил...

Волошин лихорадочно зашарил по склону высоты биноклем, но склон был пуст, разрытый снарядами его верх чернел пыльными пятнами, бруствер траншеи местами был разворочен до бурой глины, немцев там не было видно. Очереди тоже как будто заглохли. Прошло минут пять, и с высоты не донеслось больше ни единого выстрела.

Может, все это им показалось? Может, стреляли немцы? – неуверенно подумал комбат. Тем не менее тревога за судьбу Нагорного колючей занозой вонзилась в его сознание и не давала успокоиться. Судьба этой горстки бойцов была целиком на его совести, тут уж он ни в малейшей степени ни на кого сослаться не мог.

Однако неужели Нагорный ворвался в траншею?

То, что еще недавно казалось комбату желанной удачей, теперь почти вызывало испуг, и он замирал в предчувствии, что именно так и случилось. Но тогда что ж! Тогда сержант там обречен и погибнет, пока батальон будет сидеть на исходной позиции и ждать, что предпримет начальство. Сам он, конечно, предпринять ничего уже не мог.

А может, это им показалось? Может, Нагорный где-либо схоронился в воронках, дождется ночи и выберется обратно? Или он давно уже погиб? Погибший, он не вызывал тревоги, разве что слабое, почти привычное для командира чувство человеческой жалости, слишком обычной в подобных случаях. Волошин обвел взглядом лица командиров в траншее, но лица эти были мрачно-спокойными, похоже, никто из них особо не вслушивался в редкие, почти случайные выстрелы на высоте. Разве что Гутман...

Но Гутман, кажется, уже был занят другим. Обернувшись в траншее, он недолго повглядывался в тыл и предупреждающе окликнул комбата:

– Товарищ капитан!

Волошин оглянулся. В сбегавшей к болоту гривке кустарника с пригорка вниз пробиралась группа людей, в первом из них, в накинутой поверх шинели палатке, он сразу узнал командира полка.

Так вот почему его не оказалось в штабе!

Впрочем, все было в порядке вещей. Произошла неудача, и начальство пожаловало в батальон, чтобы во всем разобраться на месте. Что ж, возможно, так оно и лучше. Может, майор еще и наблюдал все это побоище, значит, долго объяснять ему не придется.

– Гутман! – окликнул он ординарца. – Бегом в девятую взять сведения о потерях!

Минуту спустя в траншейке стало тесно от невпроворот набившихся в нее людей. Командир полка прибыл сюда со всей своей свитой: адъютантом, ординарцем, заместителем по политчасти майором Миненко; сюда же прибежал и Маркин, и двое проверяющих из штаба полка. Хорошо, что бризантный обстрел прекратился и редкие разрывы грохали теперь в стороне совхоза, а то бы одного меткого залпа было достаточно, чтобы обезглавить полк.

Волошин, отстранив к стенке начхима, торопливо протиснулся навстречу командиру полка.

– Товарищ майор, атака не удалась, батальон отошел...

– Кто разрешил? – резко перебил его командир полка.

– Не было связи. Немецкая артиллерия...

– Кто разрешил? – жестче прежнего оборвал его командир полка, неподвижным взглядом уставясь ему куда-то на грудь. В траншее сделалось тихо. Предчувствуя скандал, все напряженно рассматривали комья земли на бруствере.

– Я же вам объясняю, – повысил голос Волошин, собрав воедино всю свою выдержку, чтобы хоть внешне казаться спокойным.

– Кто разрешил отойти? – четко вырубая каждое слово, добивался командир полка. – Вы получили приказ на атаку?

– Я получил приказ на атаку, но мне не хватило времени разведать высоту, товарищ майор. А там оказалось более восьми пулеметов! К тому же батальон попал под губительный огонь бризантных и потерял треть состава...

– Я спрашиваю, – тише и оттого еще более зловеще повторил свой вопрос командир полка. – Я вас спрашиваю, кто вам разрешил отвести батальон на исходный рубеж?

Волошин замолк. Он уже знал эту манеру многих начальников долбить подчиненного вопросом, не давая тому ответить. Наверное, и теперь отвечать не имело смысла, его ответ вовсе не интересовал командира полка.

– Кто разрешил отойти?

Стоящий за командиром полка одетый в новенький белый полушубок майор Миненко с неизменной улыбочкой на добродушном лице заметил язвительно:

– Похоже, он первый день командует батальоном. И не понимает, что, прежде чем принять такое решение, следует посоветоваться.

Все время тщательно сохраняемое спокойствие комбата вдруг разлетелось вдребезги.

– Я не первый день командую батальоном и знаю, что следует. Но одного знания недостаточно. Чтобы доложить, надобна связь, а ее...

– А кто же должен заботиться о связи? – ядовито произнес командир полка, допустив явный промах в знании недавно введенного боевого устава, и комбат не замедлил этим воспользоваться.

– В данном случае – ваш штаб, товарищ майор. Согласно новому боевому уставу связь в частях организуется сверху вниз и справа налево.

– Грамотный! – невозмутимо сказал командир полка своему заместителю, кивнув в сторону комбата. – Грамотный. А почему не взята высота?

– Я объяснил почему. Не подавив огневых средств, я не могу губить людей в бесплодной атаке, – сказал он твердо и даже с некоторым вызовом, тут же поняв, что в этот раз сам допустил оплошность, – о людях говорить не следовало. И действительно, командир полка подхватил язвительно:

– Ага, жалеешь людей! Жалостливый! Ты слышь, Миненко? – кивнул он замполиту. – Ему людей жалко. На приказ ему наплевать – его одолела жалость. Вы слышали? – обращался майор ко всем, кто находился в траншее. Но все угнетенно молчали. – Может, ты еще и себя пожалеешь?

– Я себя не жалею. Но бойцов – да. И понапрасну губить батальон не стану, – четко произнес комбат, подумав, что теперь уж терять ему нечего. Но он ошибался. Он еще не знал, что ему уготовил командир полка.

– Вот как? – удивился майор. – Тогда я тебя отстраняю. Я тебя отстраняю от командования! – Плотное, обветренное лицо командира полка выражало предел решимости. – Ты понял?

– Я понял, – мало что понимая, спокойно ответил Волошин и, чтобы не пошатнуться от охватившей его странной расслабленности, прислонился к стенке траншеи. Командир полка тем временем сдержанно-мстительным взглядом окинул командира в траншее.

– Лейтенант Маркин!

– Я вас слушаю, – отозвался издали начальник штаба.

– Командуйте батальоном.

– Есть! – не очень уверенно ответил Маркин.

– Навести в батальоне порядок и атаковать высоту. К тринадцати ноль-ноль доложить о взятии! Ясно?

– Ясно, – заметно упавшим голосом выдавил Маркин, и Волошин подался от стенки.

– Каким образом он ее возьмет к тринадцати? – вмешиваясь в ставшее уже не своим дело, бесцеремонно заговорил он. – Вон на соседней немцы. Они бьют батальону во фланг и спину. Сначала надо взять высоту «Малую»...

Командир полка смерил Волошина презрительным взглядом.

– Каким образом взять? Могу посоветовать. Выстроить батальон и сказать: видите высоту? Вот там будет обед. В обед там будет кухня. И возьмут.

– Товарищ командир полка! – послышался незнакомый голос из дальнего конца траншеи.

Все в удивлении повернули головы в сторону незнакомого майора, который, странно задвигав плечами под измызганным полушубком, сказал:

– Товарищ командир полка. Одну минутку... Я не согласен.

«Интересно, с чем он еще не согласен, этот ветврач? – невольно мелькнуло в смятенном сознании Волошина. – Что он еще скажет?» Однако, хрипя астматической грудью, ветврач протиснулся по траншее к командиру полка.

– Я не согласен со снятием командира батальона.

– Вы? – удивился Гунько. – Кто вы такой?

– Я – уполномоченный штабдива, майор ветеринарной службы Казьков.

«Вот как!» – совсем уже недоуменно подумал Волошин, который не рассчитывал тут ни на чье заступничество, и поступок этого ветеринара явился приятным для него утешением.

– Ну и что? – холодно бросил командир полка. – Ну и что, что вы уполномоченный? Командир батальона не обеспечил выполнение боевой задачи, вот я его и отстраняю от должности. Кстати, с ведома командира дивизии.

– Вы не правы! – резко сказал ветврач. – Я находился в батальоне и видел все своими глазами. Командир батальона действовал правильно.

– Много вы понимаете! – сказал командир полка. – Здесь я хозяин, и я принимаю решения. Вот со своим заместителем. Маркин!

– Я, товарищ майор!

– Вызывайте командиров подразделений, ставьте задачу.

– Есть вызывать командиров подразделений! – как эхо, повторил Маркин, и этот его послушный ответ вернул Волошину ощущение неотвратимой реальности. В одночасье и со всей отчетливостью он понял, что вот сейчас стараниями этого исполнительного Маркина будет окончательно погублен его батальон. И, чтобы воспрепятствовать этому, он ухватился за последний свой аргумент, других у него не осталось.

– А снаряды для батареи нам выделены? Батарея сидит без снарядов, кто подавит их пулеметы? – зло заговорил он, с нескрываемой неприязнью глядя в глаза командира полка.

– Снаряды я вам не рожу! – сказал тот. – Пусть их лучше поищет у себя командир батареи.

– Батарея – не снарядный завод, – твердо сказал сзади Иванов. – Все, что было, я уже израсходовал.

– Так уж и все?

– До последнего снаряда. Можете проверить.

Наступила тягостная пауза, командир полка растерянно поглядел по сторонам, но тут же быстро нашелся:

– Раз нет снарядов, значит, по-пластунски! По-пластунски сблизиться с противником и гранатами забросать траншею. Поняли?

– Так точно, – с готовностью, хотя и без подъема, повторил Маркин.

– Гранаты у бойцов есть?

– Есть.

– Товарищ комполка, – снова заворошился в траншее ветврач. – Под таким огнем невозможно даже и ползком. Я видел...

– Мне наплевать, что вы видели! – вскипел Гунько. – Вы не затем присланы в полк, чтобы мешать выполнению боевой задачи.

– Я прислан контролировать ее выполнение, – озлился и ветврач. – И я доложу командиру дивизии. Вы неправильно ставите задачу...

– Не вам меня учить, товарищ ветврач. Маркин! Всех в цепь! Командир батареи, приказываю ни на шаг не отставать от командира батальона. Пулеметы... Где пулеметы ДШК?

– Здесь. На своих позициях, – оглянулся Маркин.

– Пулеметы – вперед! Всему батальону ползком вперед! Поняли? Только вперед!

– Понял, товарищ майор, – отвечал издали Маркин, и до Волошина все с более очевидной ясностью стал доходить роковой смысл происходящего в этой траншее. Представив, какой груз ложится на бывшего его начштаба, он неприятно поежился – вряд ли Маркин с ним справится. Но теперь это его не касалось, он перестал быть командиром батальона и ни за что не отвечал больше. Он стал тут посторонним.

– Позвольте я доложу командиру дивизии, – не унимался ветврач. – Я прошу не начинать атаки до моего доклада комдиву.

– Это не ваше дело, – сказал командир полка и спросил, полуобернувшись к Волошину: – Командиры рот на местах?

– Кроме командира восьмой, который убит, – мрачно сказал Волошин. – И в роте не осталось ни одного среднего командира.

– А тут где-то Круглов был, – вспомнил замполит.

– Я здесь, товарищ майор, – послышалось издали, от входа в блиндаж.

– Вот он временно и заменит комроты, – решил Миненко.

– Круглов, принимайте роту. И батальон – вперед! – повысил голос командир полка, суровым взглядом поедая Маркина, который озабоченно поежился в траншейке.

– Есть!

Явно довольный собой и своей распорядительностью, командир полка сноровисто выскочил из траншеи, за ним вылезли остальные. По одному они перебежали открытый участок поля и скрылись в гривке кустарника. Штабисты тоже ушли, и последним с некоторой нерешительностью выбрался из траншеи ветврач. Он был озабочен и, ни с кем не простившись, побрел следом за всеми.

В траншее стало свободнее. Маркин в ожидании прихода Кизевича и Ярощука упорно молчал, придавленный грузом свалившейся на него обязанности. Иванов тихо переговаривался с огневой позицией, выясняя количество оставшихся там огурчиков. По его подсчетам, их должно было быть на шесть штук больше, чем докладывал старший на батарее.

– Маркин! – сказал Волошин, утратив всякую официальность по отношению к своему преемнику. – Вы не очень старайтесь!

Маркин недоуменно пожал плечами.

– Я – что? Приказ! Слыхали?

– Приказ приказом. Но не очень старайтесь. Поняли?

Маркин не ответил. Кажется, он ничего не понял из намеков Волошина, и тот объяснять не стал, тем более что с тыла к траншее уже бежал Ярощук, скоро должен был подойти Кизевич. Стараясь сохранить остатки спокойствия, Волошин протиснулся за его спиной и влез в опустевший блиндаж.

В траншее он был уже лишний.