Часы показывали половину шестого утра. Уже ярко светило солнце. Командиры, только что вернувшиеся с рекогносцировки местности, расстанавливали бойцов. Отряд "Смерть фашизму" залег на левом фланге, развернувшись в сторону Попомари, в центре находились партизаны из отряда имени Суворова, а на правом фланге - партизаны из отряда имени Буденного. В двухстах метрах от каждого фланга были выставлены наблюдатели.
Фрица Шменкеля назначили наблюдателем на левом фланге боевого порядка. Замаскировавшись, он прислонился к стволу березы и в бинокль наблюдал за дорогой. Желтая лента дороги, освещенная лучами утреннего солнца, была пустынной. Вдали виднелись крыши села Попомари. Весело щебетали птицы на деревьях, в небе кружил ястреб, выслеживая добычу. Нужно было смотреть, как говорится, в оба.
Шменкель подумал, что хотя Заречнов и приказал не брать ни его, ни Коровина, ни Рыбакова в разведку, а вот все же выставил его наблюдателем. Конечно, тут не обошлось без помощи Тихомирова. Комиссар не стал поднимать шума по поводу случая с миной-сюрпризом, просто он объяснил партизанам, как следует рассматривать этот проступок, и все согласились с ним.
Дорога по-прежнему оставалась пустынной. Не было видно ни одной крестьянской подводы. Казалось, все вокруг вымерло. И только в небе одиноко кружил ястреб. Вдруг он камнем упал вниз, но тут же вновь взмыл в небо, цепко держа в лапах зайца.
"Мне необходимо узнать, какое настроение у немцев", - размышлял Шменкель. И опять поймал себя на мысли, что о своих соотечественниках он теперь думает как о совершенно чужих ему людях. Вместе с партизанами Шменкель смеялся, когда те называли гитлеровцев фрицами, и очень гордился, что он в отряде был для всех Иваном Ивановичем. Единственное, что постоянно его тревожило, так это мысли об Эрне и детях. Когда он думал о них, сердце его сжималось от тоски. Шменкель становился молчаливым и замкнутым. Партизаны хорошо понимали его и в такие минуты оставляли в покое, за что он был им благодарен.
На небе не было ни облачка, от земли пахло весной, как свежевыпеченным хлебом. Солнце слепило глаза, и потому Фриц сначала подумал, не мираж ли это: на горизонте взвилось облако пыли. Облако становилось больше, и вскоре Шменкель заметил тусклый блеск металла. Танки! Разведчики доложили о приближении пехоты противника, но появились танки. А у партизан не было противотанковых средств борьбы.
Шменкель поднес к глазам бинокль и, стараясь быть как можно спокойнее, вглядывался в даль. Солдаты-десантники, ехавшие на танках, чувствовали себя в полной безопасности. Некоторые из них поснимали тужурки и загорали. Люки в танках были открыты, и в каждом из них торчал гитлеровец. На броне каждого танка Шменкель разглядел дополнительные баки с горючим - на всякий случай. Он насчитал семь танков, одну самоходную установку и один тягач. Фриц, не мешкая, побежал докладывать командиру.
- Колонна? - высунулся из укрытия Заречнов.
- Танки.
- Сколько?
Шменкель доложил. Командир послал за Сабиновым и Верзиным. Они не заставили себя ждать.
- Бессмысленно бросаться на танки с одними автоматами, - заметил Верзин. - Я советую эту операцию отложить.
Однако Сабинов придерживался другого мнения. Командиры заспорили. Шменкель не все понимал из их спора. Он знал только одно: колонна танков все ближе и ближе. Вдруг Шменкель вспомнил, что забыл сказать командиру о дополнительных баках с горючим на танках.
- На каждом танке прикреплены дополнительные баки с горючим, поспешил сказать Фриц командиру. - Если стрелять по бакам, мы легко сможем зажечь танки.
- Что же вы только сейчас об этом сказали? - рассердился Заречнов.
- Давайте рискнем и постараемся сжечь танки, - предложил Сабинов.
Верзин кивнул в ответ. Командиры спешно разошлись по своим местам.
- Товарищи, стрелять по бакам с горючим! - приказал командир. Евгению, Павлу и Алексею стрелять только по офицерам!
Прошло еще несколько минут, лязг гусениц нарастал. Шменкель приготовил ленты для пулемета, каждый третий патрон в ленте был зажигательным.
"Нужно немного подождать, и тогда можно будет стрелять как раз по борту. Надо использовать момент внезапности..."
Танки были уже близко, земля дрожала, поднятая гусеницами пыль ела глаза. Второй номер хотел было стрелять, но Фриц тронул парня за плечо. Танки были совсем рядом. Шменкель хорошо видел фашиста с губной гармошкой, который неплохо устроился за башней. Другой фашист жевал бутерброд. Картина эта была точь-в-точь такой, какой ее обычно рисовали в немецких журналах. И в этот момент раздался взрыв. Это взорвались баки с горючим на одном из танков. Очередь, которую дал Шменкель, прошла немного выше брони и скосила фашистского командира, торчавшего в открытом люке. Вторая очередь хлестанула уже по бакам. Полыхнуло пламя, а через несколько секунд раздались взрывы.
Шменкель вскочил и выбежал на дорогу, ведя на ходу огонь по десантникам, которые удирали как зайцы. Фашисты бежали, падали и уже не поднимались больше. Шменкель вошел в азарт.
Один из танков в суматохе наехал на самоходку. От толчка самоходка уткнулась стволом орудия в землю. Ее экипаж пытался спастись бегством. Рядом горел еще один танк. В воздухе пахло бензином, маслом, порохом и горелым мясом.
- Огонь по самоходке! - приказал командир.
Головной танк, повернув назад, сделал несколько выстрелов из орудия, но снаряды легли в лесу, позади партизан.
"Радист наверняка наведет на нас авиацию", - подумал Фриц и стал искать глазами командира, чтобы сказать ему о своем предположении. По кювету пробежала санитарка и скрылась в кустарнике. Охваченный смутным предчувствием, Фриц последовал за ней.
За кустами лежал Заречнов. Осколок снаряда попал ему в нижнюю часть живота. Глаза командира были закрыты, но Заречнов находился еще в сознании. Санитарка попыталась как-то перевязать рану, но Шменкель видел, что все ее старания напрасны. Фриц сорвал с себя китель и, оторвав от рубашки широкую полосу, стянул ею живот командира. Однако кровь моментально просочилась сквозь повязку. Командиру, нечем было облегчить страдания, так как морфия в отряде не осталось, и сам Заречнов знал об этом.
Командир открыл глаза и, глядя на Шменкеля, с трудом спросил:
- Все?
- Все танки, товарищ командир, уничтожены, кроме одного...
В этот момент раздался страшный взрыв, за ним - второй и третий. Это рвались снаряды в самоходке,
- Не разговаривайте, принесите лучше носилки, - попросила санитарка Шменкеля.
- Хорошо, сейчас.
На помощь уже спешили два партизана. "И почему каждый раз первым погибает командир? Почему?"
Стонущего от боли Заречнова положили на плащ-палатку и понесли. Тихомиров оглядел партизан, уже готовых к маршу, и пошел в голову колонны. Поле боя покидали молча. Заречнов больше не стонал: видимо, потерял сознание.
На первый привал остановились в сосновом лесу. Здесь решили дождаться партизан из других отрядов. Санитарка хотела было подойти к командиру, чтобы посмотреть, как он себя чувствует, как вдруг комиссар закричал:
- Воздух! Ложись!
Партизаны распластались на земле, и в тот же миг низко, почти касаясь вершин деревьев, над лесом пронеслись самолеты со свастикой.
Фриц не мог простить себе, что, увидев раненого командира, совсем забыл сказать о возможности налета вражеской авиации. Стиснув зубы, Шменкель ждал разрывов бомб. Взрывы слились с пулеметными очередями. К счастью, никто из партизан не пострадал. Однако окончательно все успокоились, лишь когда к ним подошли партизаны из отряда имени Буденного.
- Они сбросили бомбы на лес и обстреляли дорогу из пулеметов, сообщил Сабинов. - Нам бы нужно обзавестись хоть одной зениткой, тогда...
Тихомиров отошел в сторону и внимательно посмотрел на неподвижно лежавшего Заречнова. Заметив это, Сабинов замолчал на полуслове.
Командиры отрядов и подразделений собрались на совещание. Рядом с Тихомировым сидел заместитель командира отряда Васильев. Шменкель увидел в руках у комиссара тетрадку Просандеева, в которую бывший командир отряда заносил свои заметки. Подозвав Шменкеля, Рыбакова и Коровина, Тихомиров сказал им:
- Товарищи из отряда Сабинова из-за налета авиации не смогли подсчитать потери противника. Вы проводите их туда.
И, разостлав карту, комиссар показал:
- Мы с вами встретимся вот здесь. Запомните пароль: "Чапаев".
- Ясно, пароль - "Чапаев".
Лес по обе стороны дороги был изуродован взрывами бомб. И хотя дым уже рассеялся, в воздухе еще пахло гарью. Освещенные солнцем, чернели коробки танков. Переходя от одного подбитого танка к другому, партизаны считали убитых. Так они дошли до левого, фланга. Дальше начиналось открытое поле. И вдруг в тишине грянул выстрел, за ним второй. Пули просвистели над головой Рыбакова.
- Выстрелы пистолетные, - определил Петр. - Вот я его сейчас очередью прошью.
- Ты что, с ума сошел? - остановил его Шменкель. - Мы возьмем его живым.
Раздался третий выстрел.
Партизаны спрятались за обгоревший танк. Стрелявший, видимо, находился в стоге сена, который стоял метрах в тридцати от дороги.
- Я его окликну. Пусть сдается в плен. Если он не дурак...
- Попробуй.
Шменкель на миг задумался: как лучше окликнуть гитлеровца, чтобы тот ему поверил. Может, назвать его "камрадом"? Нет, так не стоит.
- Солдат, бросай оружие и сдавайся! - крикнул Шменкель. Сопротивление бессмысленно!
Вместо ответа раздались еще два выстрела.
- Сумасшедший, - выругался Рыбаков. - Если б он не открыл стрельбы, никто б его и не заметил.
- Наверное, это офицер, - предположил Коровин. - Однако патроны он не бережет.
- Тебе все равно не уйти! - крикнул Шменкель гитлеровцу. - Сдавайся, и тогда тебе ничего не будет!
И опять вместо ответа прозвучал выстрел. Пуля щелкнула по броне танка.
- Скажи-ка ему, что мы сейчас подожжем сено зажигательной пулей.
Шменкель замотал головой. Сейчас, когда появилась реальная возможность захватить "языка" и узнать от него о настроениях в вермахте, было бы глупо убивать его. Может, и стреляет-то он из страха, а потом сам себе пустит пулю в лоб. Нет, этого допустить нельзя.
- Я его сейчас оттуда выволоку, - сказал Фриц.
- Ты что, тронулся? - удивился Рыбаков. - Ты думаешь, я разрешу тебе рисковать жизнью из-за какого-то паршивого фрица?
- Пойми, Петр, его нужно взять живым. Пойми же наконец.
- Понимаю, но ты забыл, что говорил нам командир о самовольных действиях...
- Я пойду с ним, - заявил Коровин. - Я зайду к стогу с одной стороны, а Иван - с другой.
- Да вы, я вижу, оба ненормальные.
И Рыбаков дал длинную очередь поверх стога.
- Я отвлеку внимание немца.
И Коровин в несколько прыжков перескочил через дорогу и залег там в кювете. Гитлеровец не видел Коровина. Когда же немец высунул голову, Рыбаков снова дал очередь поверх стога. Гитлеровец спрятался, и в этот момент через дорогу перебежал Шменкель. Он залег в кустах и стал внимательно наблюдать за стогом.
Но ничего не было видно. Шменкель слышал, как Рыбаков заменил диск у автомата. Немец, видимо, не замечал Шменкеля, который, решил подкрасться к стогу в тот момент, когда Коровин отвлечет внимание гитлеровца. Из стога раздался один-единственный выстрел. Видимо, патроны у немца были на исходе или же вообще кончились.
Рыбаков, спрятавшийся за танком, дал очередь в воздух, а в это время Шменкель подбежал поближе к стогу.
И снова пистолетные выстрелы гитлеровца слились с длинными очередями Рыбакова.
Добежав до стога сена, Шменкель бросился на фашиста. Тот вскрикнул от неожиданности, и Шменкель увидел перекошенное от страха лицо гитлеровца.
Фашист как кошка вцепился в Шменкеля, пытаясь затащить его в копну. Но тут подоспел Коровин и несколько раз ударил гитлеровца кулаком. Пленный затих.
Шменкель и Коровин выплюнули изо рта солому, отряхнулись и засмеялись.
- Ну как? Схватили его?! - крикнул им Рыбаков.
- Да! Давай сюда веревку.
Вытащив фашиста из стога, Коровин связал ему руки и положил пленного на землю. Во время бегства из танка гитлеровец, видимо, потерял один ботинок, и теперь одна нога у него была в носке. На пленном были только брюки и рубашка: китель у него, видимо, сгорел, а может, он его сбросил с себя.
- Ну и фрукта же мы захватили, - сплюнул Рыбаков. - Товарищи нас засмеют. Разве это пленный? Хоть бы офицер был, а то...
Шменкель пожал плечами. Пленному - рослому, здоровому мужчине - на вид можно было дать лет тридцать. Документов у него никаких не оказалось. В бумажнике, который партизаны нашли у него в заднем кармане брюк, лежали только деньга и две фотографии: с одной смотрела молодая женщина, с другой - девочка лет шести с большими глазами. И только.
Пленный застонал и, тяжело вздохнув, открыл глаза.
- Доброе утро. Хорошо поспали? - по-немецки осведомился Рыбаков.
Он выучился этой фразе у Шменкеля.
Немец ничего не ответил. Он смотрел на партизан полным ненависти взглядом.
- Вы ранены? - спросил пленного Коровин.
- Нет.
- Тогда вставайте!
Пленный медленно поднялся. Рыбаков поддержал его под руку.
"Ну и странный ты человек, Петр, - подумал Шменкель. - То ты хотел поджечь стог вместе с немцем, а теперь помогаешь фашисту встать".
- Как вас зовут?
- Кванд. Эрнст Кванд. Я требую немедленно проводить меня к командиру регулярной части Красной Армии, - заявил немец.
- Нет, сначала мы с вами займемся, - сердито бросил Коровин.
- Что он сказал? - спросил Рыбаков.
- Задирает нос, считает нас бандитами.
- Что?! - Рыбаков ткнул гитлеровца в спину дулом автомата. - Давай! Давай!
Шменкель шел последним. Он давно ждал момента, когда они возьмут в плен гитлеровца, давно собирался забросать пленного немца вопросами. А вот теперь Фриц не знал, с чего начать. Ему как-то стало неловко перед товарищами. Этот Кванд по их красным лентам сразу, видимо, догадался, что перед ним партизаны. Но стоило гитлеровцу оправиться от страха, как он потребовал, чтобы его передали в регулярную воинскую часть Красной Армии. Шменкель злился за это на пленного, но старался не показывать виду. Обогнав партизан, Шменкель пошел рядом с пленным.
- Кто вы? - спросил он немца.
Пленный смерил Шменкеля удивленным взглядом, озадаченный его безукоризненным немецким произношением.
- Солдат.
- И вы пришли сюда как солдат?
- Я отказываюсь отвечать.
- Значит, вы офицер.
Пленный молчал. На его лице не дрогнул ни один мускул.
- Воля ваша, но лучше подумайте о своем положении. У вас нет солдатской книжки, - проговорил Шменкель и, отстав, поравнялся с Коровиным,
Так они ниш минут двадцать.
- Далеко еще идти? - спросил пленный.
- Нет.
- Я унтер-офицер.
- Так-то оно лучше. Из какой части?
- Из одиннадцатой танковой дивизии.
- Почему вы в нас стреляли?
Пленный пожал плечами:
- Я и сам не знаю. Видимо, сдали нервы... Мне говорили, что партизаны издеваются над пленными...
В этот момент их окликнул часовой. Они назвали пароль и, завязав пленному глаза, пошли дальше. Партизаны, встречавшиеся на пути, отпускали ядовитые шуточки в адрес пленного.
Подойдя к заместителю командира отряда Васильеву, Шменкель доложил, сколько в ходе операции убито гитлеровцев. Тем временем Рыбаков и Коровин подвели пленного.
Васильев внимательно посмотрел на пленного. Гитлеровец в свою очередь изучал командира, стараясь, видимо, отгадать его воинское звание, поскольку на гимнастёрке у командира погон не было.
- Ну как, навоевались? - спросил Васильев.
- Пока да, - небрежно ответил пленный.
Васильев сделал несколько шагов к немцу.
- Пока, говорите? Надеетесь, что вермахт выиграет эту войну?
- А вы как считаете?
Разговор этот переводил Шменкель. Он так старался быть прилежным переводчиком, что не одернул вовремя пленного за его наглость.
- Вы не вправе задавать мне вопросы, - ответил Васильев. - Я же вам кое-что напомню. Ваши армии давно хотели быть в Москве, но из этого ничего не вышло. Вас отбросили на триста километров. А почему, я вас спрашиваю?
- Насколько я могу судить... это случилось потому, что у нас не было достаточного количества зимнего обмундирования, не хватило бензина и... сильные морозы. Самое главное, конечно, сильные русские морозы.
- Ах, вот как? Виноваты, значит, морозы? Неужели вы до сих пор не поняли, что мы в состоянии побеждать?
Пленный заморгал глазами.
Тем временем к Васильеву подошли Тихомиров и несколько командиров.
- Ничего лучшего придумать не могли?
Голос Васильева стал строже.
- Я действительно не могу об этом судить... - проговорил пленный. - Я всего-навсего унтер-офицер... У русских под Москвой не было резервов, и если б это происходило летом, а не зимой, то все могло бы быть иначе.
- Затвердил одно, как попугай! - проговорил Васильев и спросил: - Вы член нацистской партии?
- Нет.
- Вы все так говорите. Зачем вы пришли в нашу страну? Мы вас звали?
Пленный молчал.
- Вы что, потеряли дар речи?
- Я солдат, я выполнял приказ, и все.
- Даже если это был приказ стрелять в женщин и детей? Сжигать села и избивать стариков?
Пленный крепко закусил губы. На лбу у него выступили капли пота.
"Что-то он скрывает", - подумал Шменкель.
- За слово "приказ" вам не спрятаться. Вы не котята, надо думать. Вести войну против женщин и детей - это дело совести. К счастью, не все такие, как вы. У нас в отряде есть настоящий немец, его фамилия Шменкель...
- Шменкель? - удивленно переспросил пленный, не дождавшись, пока ему переведут сказанное.
- Вы слышали о нем? - спросил Васильев.
- Нет, нет, - быстро ответил пленный.
- Ты врешь! - не без волнения сказал Шменкель.
От командира не ускользнуло, что упоминание фамилии Шменкеля несколько накалило обстановку.
- Говори правду, - настойчиво предупредил Шменкель. - Только правда может спасти тебя. Шменкель - это я!
Пленный в какой-то момент закрыл глаза, словно хотел показать, как он устал.
- Я действительно ничего не знаю... Я всего-навсего маленький унтер-офицер...
- Забудь ты это слово... Унтер-офицер! Унтер-офицер! Говори, что знаешь!
- Жандармерия разыскивает какого-то ефрейтора Фрица Шменкеля.
- Откуда ты это знаешь?
- От полевой жандармерии.
С ноября до мая произошло столько событий! У полевой жандармерии других забот полно: им наверняка не до ефрейтора, который дезертировал из армии полгода назад.
- Я числюсь в списке разыскиваемых, - сказал вдруг Шменкель.
- Да, да, разумеется, - согласился пленный.
- Где вы видели эти списки? Какое отношение имеете вы к полевой жандармерии? - Вопросы Шменкеля сыпались один за другим с такой быстротой, что унтер-офицер сразу понял, что попал в ловушку.
- Никакого! Абсолютно никакого! Я только слышал об этом.
- От кого?
В глазах пленного блуждали какие-то нагловатые огоньки, когда он говорил, что слышал об этом от одного знакомого.
- А ну-ка снимай рубашку! - приказал Шменкель и, заметив, что тот не собирается выполнять его приказ, повторил: - Снимай рубашку!
Шменкель не обратил внимания на удивленный взгляд командира. С интересом смотрел он на трясущиеся пальцы пленного, которыми тот расстегивал пуговицы.
- Подними руки!
Под мышкой у пленного красовалась татуировка с обозначением группы его крови. Такие метки были у всех эсэсовцев. Значит, этот тип эсэсовец! Но тогда почему он оказался в танковой колонне?!
Лицо пленного снова стало наглым.
- Кто ты такой? Шпик из гестапо? Офицер разведки... или каратель?
- Я только делал то, что мне приказывали... Я рядовой эсэсовец... Шарфюрер, и не больше...
- Убийца ты и грабитель, вот кто ты! - с гневом бросил Шменкель. Такие, как ты, превратили Германию в кладбище. Они убивают, вешают. Вот вся ваша политика!
Шменкель с силой ударил немца. Того сильно качнуло в сторону. Пленный оглянулся, словно ища защиты. Шменкель ударил его еще раз.
- Мы не позволим вам превратить мир в тюрьму или концлагерь! Мы не успокоимся, пока всех вас не уничтожим!..
Васильев и Тихомиров отвели Шменкеля в сторону, чтобы он успокоился.
Всю ночь Заречнов был в агонии. Когда же утром партизаны собрались у тела своего командира, чтобы проститься с ним, все заметили, как сильно искусаны у него губы, боли были слишком сильными.
Партизаны построились, и Тихомиров глухо скомандовал:
- К салюту приготовиться!
Щелкнули затворы.
- Огонь!
Сумрачные и молчаливые, шли партизаны через весенний лес. О пленном никто не говорил. Во время очередного допроса, который проводил Коровин, эсэсовцу не удалось опровергнуть того факта, что он принимал участие в расстрелах мирных жителей. Приговор эсэсовцу был единодушным. И все же Шменкель невольно думал о своем соотечественнике, с которым судьба свела его после полугодового нахождения в партизанском отряде. В каком же глупом положении оказался Фриц. Ведь он хотел показать своим боевым товарищам по отряду немца, разумеется, не антифашиста, просто честного немца, который уже понял всю преступность развязанной Гитлером войны. А вместо такого человека случай сунул ему этого эсэсовца. Правда, партизаны по-прежнему хорошо относились к Шменкелю, но Фрица это не успокаивало. Совсем не успокаивало.
"Быть может, лучше раз и навсегда забыть страну, в которой ты родился и вырос? - думал Шменкель. - Но как это сделать? Отречься от родины не так-то просто, но нельзя и молчать, когда идет эта проклятая война. Она каждый день несет людям смерть, и смерть эта связана со словом "Германия".
В полдень запахло чем-то горелым. Партизаны выслали вперед разведчиков, чтобы узнать, в чем дело. Вскоре разведчики вернулись в отряд и доложили, что фашисты сожгли очередную деревню. Видимо, еще накануне. Повсюду валялись обгоревшие балки, стропила, сиротливо торчали печные трубы, и это только усиливало ужас происшедшей трагедии. Ветер бросал разведчикам в лицо пепел. Кругом не было ни души.
Партизаны уже хотели двигаться дальше, как двое бойцов привели к командиру старушку в отрепье. Увидев командира, она повалилась ему в ноги и начала издавать какие-то странные звуки. Ее белые как лунь волосы касались земли.
- Потеряла рассудок, - заметил один из партизан.
Старушку попытались успокоить, но она ничего не понимала.
- Еще раз осмотреть все руины и подвалы! - приказал Васильев партизанам.
Шменкель и Рыбаков пробрались к кирпичному фундаменту сгоревшего дома. Пахло чем-то сладковатым. Видимо, под рухнувшими стенами и крышей дома сгорели люди. Вскоре Рыбаков наткнулся на человеческие кости. Увидел обгоревшую ногу ребенка в чудом сохранившемся ботиночке. Приложив палец ко рту, Рыбаков жестом позвал к себе Шменкеля. Фриц молча пошел за товарищем.
Невдалеке показалась фигура мужчины в кожаной куртке. Он шел, шатаясь из стороны в сторону,
- Братишки... товарищи... товарищи... помогите же...
Васильев поддержал мужчину. Тот сразу же повел командира к подвалу. В таких подвалах крестьяне обычно хранят продукты. Там, забившись в угол, сидели четыре человека: две женщины, паренек и девушка. Лица у всех были испуганные.
Рыбаков побежал за санитаркой. Мужчина тем временем пытался объяснить партизанам, что здесь произошло:
- Я просто чудом уцелел... Был в лесу и... все видел издалека. Фашисты плотным кольцом окружили деревню. Мышь не выскользнула бы. Потом открыли по селу огонь из пулеметов.
Кто-то дал мужчине закурить. Тот несколько раз жадно затянулся.
- Я видел, как фашисты собрали жителей и повели их к опушке леса. Всех построили и начали косить из пулеметов. Там были моя жена и дочка...
В это время к подвалу подошла санитарка Надежда Федоровна.
Одна из женщин неожиданно заговорила:
- Пусть все знают, как это было. Немцы пришли в деревню сегодня утром. С ними было несколько русских полицаев. Забили ногами в дверь, заорали: "Открывай!" Меня вытолкнули из избы на улицу. Мужа подняли с кровати прикладами, а ведь он у меня больной, параличный. Гнали нас, как какой-нибудь скот. Избы подожгли, а ведь в них остались больные и дети.
Женщина замолкла. Потом, собравшись с силами, продолжала:
- Когда же они заживо сожгли моего отца, я закричала не своим голосом, и все люди, которых сбили в кучу, как овец, начали плакать и кричать. Борисова, комсомолка, бросилась было на одного фашиста... Тогда они начали стрелять. Убитые и раненые попадали в одну кучу...
Женщина зарыдала.
Партизаны стояли молча.
Через несколько секунд женщина перестала плакать и заговорила снова:
- А оставшихся в живых или раненых они добивали молотками. Били молотком по голове... понимаете...
И женщина снова залилась слезами.
"Боже мой, - подумал Шменкель, - что же будет с этой бедной женщиной!.."
- А ну-ка уходите все отсюда! - приказала доктор Кудимова партизанам. - Быстро!
Вместе с партизанами собрался уходить и мужчина, который привел их сюда. Один из партизан дал ему свою фляжку с водой, но руки у бедняги так дрожали, что он не мог даже пить.
- Они... повели эту женщину к лесу, - начал объяснять мужчина, - там стали стрелять, но пуля ее только ранила. Вот я ее там и подобрал. Дайте, братишки, табачку, закурить хочется! Пойдемте, я вам все-все покажу.
Тем временем на пепелище собрались все партизаны. Они пошли за мужчиной в кожаной куртке. Шменкель шел с трудом, боясь увидеть новые ужасы. Но тут он решил, что ему обязательно нужно увидеть все собственными глазами, чтобы впредь в его сердце не оставалось места жалости к преступникам.
Расстрелянные лежали на опушке леса. Здесь были женщины, мужчины, подростки. Человек триста, не меньше.
Мужчина в кожаной куртке стоял неподвижно и молча смотрел на убитых. Глаза его зажглись ненавистью. Повернувшись к партизанам, он выкрикнул:
- Братья, убивайте фашистов, убивайте! Обещайте, что вы будете убивать их! Всех их нужно уничтожить до последнего! До последнего!
Шменкель чувствовал, как в партизанах кипела ненависть. Не хотелось верить, что эти ужасы - дело рук людей, которые, как и все, ходят по земле, пьют, едят, пишут письма домой. Фрицу казалось невозможным, что когда-нибудь он снова попадет в Германию, будет ходить по улицам. Будет светить солнце, а люди будут смеяться, забыв обо всех этих ужасах. Ему казалось просто невозможным, что когда-нибудь, идя по улице, он сможет заглянуть в освещенные окна домов, где увидит за столом главу семейства, занятого починкой игрушечного паровозика. Фрицу наверняка захочется спросить мужчину, где он был весной сорок второго года, когда под Духовщиной фашисты заживо сжигали детей и стариков, расстреливали мужчин и женщин...
Шменкель посмотрел на сгоревшую дотла деревеньку. Над пепелищем вились голуби. Они тщетно искали свои гнезда.
На обратном пути Шменкель шел рядом с Рыбаковым.
- А ты еще говорил об установлении в Германии рабоче-крестьянской власти. Для кого? Для тех, кто это сделал?
- Для этих нет, - отрезал Рыбаков. - Для других - да. Ты сам как-то говорил мне: если ты отречешься от родины, значит, откажешься от самого себя. Нельзя видеть только одни отрицательные стороны.
- Эти негодяи и после войны захотят владеть всеми богатствами, вмешался в разговор Тихомиров. - Люди подобного сорта - антиобщественные элементы. Они способны нарушить любые моральные и духовные принципы, но их не следует смешивать с другими, порядочными людьми, товарищ Шменкель.
- А вина? - спросил Шменкель.
- Вина?.. - повторил комиссар. - За преступления будут расплачиваться те, кто их совершал. А возмещать убытки немецкий народ будет иными средствами, путем вступления нации на путь, свободный от заблуждений и ошибок. С нацистским правительством, с пушечными королями и такими, как вот этот эсэсовец, которого мы только что расстреляли, мы рассчитаемся особо.
* * *
Майский день был ясным и солнечным. Дул свежий весенний ветер. Виктор Спирин вел передовой отряд партизан в лагерь. Вдруг он остановился и сказал:
- Если бы все эти ужасы мы не видели собственными глазами, просто не поверили бы. Ночь они провели в лесу, неподалеку от сожженной гитлеровцами деревни. Многие партизаны не смогли заснуть в ту ночь. У всех пропал аппетит. Однако обстановка заставляла сделать привал. В близлежащие села были посланы небольшие разведывательные группы. После возвращения их командиры долго совещались, обсуждая обстановку.
Вскоре после полуночи Тихомиров собрал бойцов и объявил им приказ. Отряд имени Буденного, пользуясь темнотой, должен был подготовить взрыв крупного склада боеприпасов. Тем самым партизаны хотели доказать врагу, что кровавый террор гитлеровцев по отношению к мирному населению не останется безнаказанным. Партизаны же из отрядов имени Суворова и "Смерть фашизму" должны были похоронить расстрелянных гитлеровцами крестьян.
Похороны начали на рассвете. А когда солнце стало клониться к закату, из соседних деревень пришли сотни жителей поклониться праху убитых. Один из членов подпольного райкома принес Красное знамя, которое держали приспущенным над братской могилой.
После похорон оба партизанских отряда разъединились. Верзин повел своих людей в северном направлении. Командиры договорились поддерживать друг с другом постоянную связь и совместно организовать в районе Духовщины на островке среди болот партизанский лагерь.
Вскоре после этого головной дозор отряда "Смерть фашизму" вышел на цель. Разведчик Николай Казаков, который прекрасно знал эти места, буквально каждую тропинку, вел за собой Спирина, Коровина, Рыбакова и Шменкеля. Когда командир отделения сказал, что впереди видит дорогу, Казаков не сразу ответил ему - он все еще находился под впечатлением недавних похорон.
Группа скрытно вышла на поросший кустарником холм. Шменкель разглядывал местность в бинокль. Перед ним простирались поля с островками леса. Дорога змеей вилась вокруг высотки. Видимо, давно не было дождя: воздух на горизонте струился.
Шменкель толкнул Спирина:
- Легковой автомобиль!
Спирин кивнул и взял бинокль:
- По-видимому, штабная машина. Днем они разъезжают без сопровождения, считая, что на открытой местности с ними ничего не случится. Жаль пропускать ее!
- А почему мы должны ее пропускать? - Рыбаков подмигнул. - Откроем огонь из-за кустов, и все тут.
- Глупо. Мы просто-напросто остановим ее.
Шменкель снова взял бинокль и стал смотреть.
- В машине наверняка едут офицеры. Возможно, даже с важными штабными документами.
Фриц быстро надел себе на голову немецкую каску, по всем правилам застегнул шинель и взял в руки автомат.
- Теперь я похож на часового. Нужно только огневое прикрытие.
Спирин подумал немного и приказал бойцам:
- Занять укрытие по обе стороны от дороги! В случае оказания сопротивления немедленно открыть огонь.
Под прикрытием кустов партизаны сбежали с высотки к дороге.
- Ваня, дашь нам знак! - крикнул Шменкелю Спирин.
Как ни в чем не бывало Шменкель стал прохаживаться вдоль дороги, прислушиваясь к приближающемуся шуму мотора. Машина была метрах в ста за поворотом. Шменкель закурил. Прошло минуты две. Когда машина показалась, Фриц бросил окурок и, выйдя на середину дороги, поднял руку. Завизжали тормоза, машина остановилась в нескольких метрах от Шменкеля.
Рядом с водителем сидел солдат. На заднем сиденье расположились толстый майор и еще какой-то офицер.
- Эй ты, тебе что, жить надоело? Почему стоишь повреди дороги?
В голосе майора звучали нотки недовольства.
- Никак нет, господин майор!
- Что ты вообще делаешь в этом захолустье?
Майор подался вперед и с удивлением посмотрел на Шменкеля. Вдруг лицо майора побледнело, и он схватился за кобуру. Шменкель сорвал с плеча автомат. В этот момент в кустах возле дороги что-то блеснуло - и майор упал на сиденье.
В тот же миг водитель дал газ, мотор взвыл, и машина рванулась вперед. Шменкель отскочил в сторону, но все же успел дать очередь по колесам. Машину сразу же занесло в кювет.
- Руки вверх!
Первым с поднятыми руками из машины вылез лейтенант. Лицо его было мертвенно бледным, а губы сжаты. По лбу водителя текла струйка крови, вверх он поднял только одну руку, так как во вторую, видимо, был ранен. Солдат, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, остался невредимым. Он на чем свет ругал водителя:
- Ты что, очумел - ехать, когда по машине стреляют?! Нас всех могли перестрелять! Я не зря сегодня подумал, что эта поездка может для нас плохо кончиться, и вот тебе, пожалуйста, мы попали к партизанам!
Водитель, унтер-офицер по званию, плюнул в сердцах и ругнулся. Но это не произвело на солдата никакого впечатления. Зато когда из кювета появились Коровин и Рыбаков с автоматами в руках, он заговорил:
- Господа, ради бога, не смотрите на нас такими страшными глазами. Разрешите представиться: Ганс Кубат из Брюнна.
Рыбаков, ткнув дулом автомата ему в живот, закричал на ломаном немецком языке:
- Где второй офицер?
Солдат, не опуская поднятых вверх рук, заикаясь, ответил:
- Если разрешите, пожалуйста, господин майор как раз... в некоторой степени... так сказать... отправился на тот свет.
- Что он несет? - спросил Рыбаков.
- Майор убит, - перевел Фриц. - А этого малого оставь в покое, он, кажется, не опасен.
Шменкель посмотрел на двух других пленных. Офицер поднял руки, словно молил небо о пощаде. Взглянув на его погоны, Шменкель понял, что в плен попал лейтенант медицинской службы, врач. Водитель смотрел прямо перед собой. Лицо его выражало страдание.
- Забрать их! - приказал Спирин. - И поскорее уходите с дороги!
- Я позабочусь о машине, - заметил Рыбаков.
У убитого майора тем временем забрали удостоверение и пистолет.
Коровин привязал здоровую руку водителя к руке лейтенанта. Кубату руки связали сзади. Он с любопытством наблюдал, как Рыбаков и Шменкель осматривали машину. Когда в руках у Шменкеля оказалась коричневая кожаная папка, Кубат крикнул ему:
- Это папка господина майора, в ней штабные документы!
- Документы? - переспросил Рыбаков.
- В машине лежит и чемодан господина майора. В нем его пижама, сорочка, бритва и что-то еще. Пожалуйста, господа! Вам не мешает побриться!
Шменкель машинально провел рукой по щекам: он уже три дня не брился. Теперь ему стало понятно, почему майор сразу же схватился за пистолет, как только увидел его.
- Этот парень, как граммофон, говорит и говорит...
Рыбаков кивнул в сторону словоохотливого Кубата, который уже вытаскивал из машины чемодан майора.
- Ну и хороши же сапоги у господина майора, - заметил Кубат и, проведя рукой по голенищу, прищелкнул языком.
- Ну, вы готовы? - крикнул партизанам Спирин.
- А радиоприемник? - удивился Шменкель. - У нас в лагере нет радио, а здесь хороший приемник.
- Эй, Виктор, иди-ка сюда! - крикнул Рыбаков Спирину.
Тот побежал, но не переставал торопить ребят:
- Мы не можем здесь долго торчать!
- Давай посмотрим, что тут еще есть, - уговаривал товарища Рыбаков и нажал одну из кнопок радиоприемника. Сначала раздался голос женщины-диктора, а потом послышались звуки марша.
Казаков и Коровин, которые, как и большинство партизан, с самого начала войны не слышали ни последних известий, ни музыки, двинулись было к машине, чтобы посмотреть на приемник.
- Вы что, с ума спятили?! - закричал на них Спирин. - Не спускайте глаз с пленных!
Рыбаков выключил радио и проговорил:
- Хорошо бы передачу из Москвы послушать.
Спирин нахмурил брови и посмотрел на товарищей, однако чувствовалось, что ему тоже очень хотелось послушать Москву.
- Радио, - не успокаивался Рыбаков, - это очень важное средство политической борьбы. По радио мы можем ловить сводки Совинформбюро и говорить людям правду о положении на фронтах. Тогда нам не придется пользоваться бог знает какими слухами. Виктор, подумай о Тихомирове, для него этот приемник будет дороже всего!
Спирин почесал затылок и спросил:
- А можно вообще поймать Москву?
- Все зависит от батарей, - объяснил Шменкель. - Если они еще не разряжены, наверняка можно.
- Если ты долго будешь говорить, мы сегодня вообще ничего не сделаем, - съехидничал Рыбаков.
- Ну давайте, снимайте, только быстро...
- Приемник очень хороший, - заметил Кубат. - Аккумулятор есть. Если хотите, я помогу вам снять радио, вынуть инструмент из багажника, предложил свои услуги солдат.
Шменкель обошел машину и открыл багажник. Там были самые различные инструменты.
Рыбаков, глядя на Кубата, начал нервничать:
- Что он еще хочет? Если он не замолчит, я его быстро успокою...
- Оставь его. Он говорит, что в машине есть небольшое динамо. С его помощью мы сможем заряжать аккумулятор.
Движением головы Шменкель приказал Кубату подойти к нему.
- Оружие есть?
- Господин говорит по-немецки? Я почему-то сразу так и подумал.
- Я хочу знать, оружие у тебя есть? - еще раз спросил Шменкель.
Пленный показал на машину. Там стоял карабин.
- Помоги мне, но не вздумай попытаться удрать, а то дам очередь из автомата вдогонку, и все. - С этими словами Шменкель развязал пленного. Ну, неси сюда ящик с инструментами.
Рыбаков нахмурился, Фриц же только махнул на него рукой.
- Парень, кажется, не торопится попасть в свою часть, - заметил Фриц и, повернувшись к пленному солдату, сказал: - Ну а где же ваша батарея?
- И думаю, вот тут. Пожалуйста. Я не очень-то разбираюсь в технике.
Солдат стал помогать Шменкелю снимать радиоприемник.
- Ты кто по профессии? - спросил его Шменкель.
- Официант... Работал в отеле "Европа" в Брюнне.
- Убери-ка пальцы. Так... а теперь тяни. А как ты попал в Россию? Уж не собирался ли разбогатеть и завести собственную гостиницу?
Кубат вытер мокрый от пота лоб:
- Неужели я похож на завоевателя? Никто не спрашивал меня, согласен я сюда ехать или нет.
- Так, теперь держи приемник!
Спирин тем временем поднялся на высотку и оттуда дал знак, что пока все спокойно. Через четверть часа приемник и аккумуляторные батареи были сняты с машины. Бензин партизаны слили, а машину подожгли.
Ящик с инструментами и приемник взвалили на Кубата, которого Рыбаков то и дело подгонял возгласами "давай, давай!".
Добрались до лагеря. Впереди шел пыхтевший от тяжелой ноши Кубат, за ним врач, красный как рак и ужасно злой: он был недоволен, что его, лейтенанта, привязали к какому-то водителю.
За несколько дней лагерь нельзя было узнать. И не потому, что зазеленела трава, а на кустах появились клейкие листочки. Просто в нем уже не было загородок и заборов между отрядами. Это был партизанский лагерь, в котором вся караульная служба подчинялась единой комендатуре, хотя внутренний распорядок в каждом партизанском отряде оставался свой. Как и раньше, у каждого отряда были своя собственная кухня, свои продукты, бани, конюшни.
Все новшества исходили от Николая Афанасьевича Морозова, старшего лейтенанта-артиллериста, командира отряда имени Котовского. Все наболевшие вопросы партизаны обсуждали на общих собраниях.
Определив пленных в одну из землянок (возле нее сразу же выставили часового), Спирин пошел к Морозову доложить о своем возвращении. Николай Афанасьевич, невысокий, очень подвижный мужчина, уже шел ему навстречу. Он был подстрижен ежиком, отчего лицо его казалось скуластым. Морозов поздоровался с разведчиками, задержав долгий, изучающий взгляд на Шменкеле. Фриц уже привык к такого рода взглядам.
Спирин коротко доложил командиру о результатах разведки. После этого разведчики пошли мыться. Мылись они не торопясь, с явным удовольствием. Командир отряда Васильев после бани вызвал Шменкеля к себе.
Командир был чисто выбрит, на нем была свежая рубашка. Здесь же сидел и Тихомиров.
- Я слышал, вы захватили штабные документы? Ты их просмотрел? спросил Тихомиров.
- Нет, товарищ комиссар.
Портфель сразу же забрал Спирин.
- Знаю. Просмотри документы, да поскорее. И коротко доложи мне о самом главном.
- Слушаюсь.
Шменкель направился было к выходу, но Васильев задержал его:
- Подожди, сейчас мы будем допрашивать пленных, а ты переведешь. Собственно говоря, что это за птицы?
- Один из них бывший официант... комичный парень, добряк.
Васильев рассмеялся и, похлопав Шменкеля по плечу, проговорил:
- Ну ладно, начинай с документов.
В портфеле майора оказались карты, донесения из частей 7-й танковой дивизии и закодированные радиограммы. Документов, которые могли бы заинтересовать партизан, не нашлось. Поэтому Шменкель стал читать донесения, которые интересовали прежде всего его самого. Однако почти все донесения, к большому удивлению Шменкеля, были написаны в оптимистических тонах, и только несколько гитлеровских командиров сообщали, что последствия зимнего периода, кажется, уже ликвидированы и что разговоры о потерях в частях уже не являются темой номер один. Расшифровать радиограммы, в которых, по-видимому, содержались ценные сведения, Шменкелю не удалось.
Два часа спустя Шменкель докладывал Васильеву о характере документов. В землянке находился и Морозов. Он забрал портфель с документами, сказав:
- Мои разведчики передадут все эти бумаги в штаб армии.
Васильев и Тихомиров сидели на нарах, устланных еловыми ветками. Они предложили сесть и Шменкелю. Вскоре в землянку ввели первого пленного для допроса.
Это был лейтенант, врач. Держался он вызывающе.
- Садитесь! - по-немецки приказал Шменкель лейтенанту.
Офицер, услышав безукоризненный немецкий язык, старался ничем не выдать своего удивления. Лишь уголки губ чуть заметно дрогнули.
- Спасибо. Я лучше постою.
- Как хотите. Ваши документы?
Шменкель стал рассматривать пленного. Лейтенант был среднего роста, худощав, русые волосы зачесаны назад. Он имел Железный крест второго класса. Внешне пленный ничем не выдавал волнения. Вот только пальцы дрожали.
Шменкель усмехнулся при мысли, что и этот тип, может быть, тоже принимает партизан за бандитов, которых просто-напросто боится. В соответствии с приказом Тихомирова Шменкель должен был вести допрос самостоятельно.
Взяв у пленного удостоверение и полистав его, Шменкель сказал:
- Значит, вы врач Пауль Панзген, тридцати пяти лет, женаты, имеете двух детей, военнослужащий седьмой немецкой танковой дивизии?
- Да, я хирург.
- В организации немецкой армии я как-нибудь разбираюсь. - Шменкель усмехнулся. - Офицер резерва?
- Так точно.
- Давно на фронте?
- Год.
Шменкель перевел все это Тихомирову и снова обратился к пленному:
- Второй офицер, который с вами ехал, майор Вальдоф? Куда вы ехали?
- В Смоленск.
- Зачем? Может быть, вы сами все расскажете, господин доктор, или мне придется вытягивать из вас слова силой?
- Майор Вальдоф ехал в Смоленск для улаживания транспортных вопросов, насколько мне известно. Вообще, я не буду давать никаких показаний по военным вопросам... Я врач, хирург. Понимаете?
- Уж не хотите ли вы этим сказать, что ничего не понимаете в политике?
- Если хотите знать... именно так.
- Выходит, на войне вы занимаетесь, так сказать, гуманным делом? - с иронией спросил Шменкель.
- Повторяю еще раз - я медик... хирург, и ничего больше.
"Известный трюк", - подумал Шменкель.
- С какой целью вы ехали в Смоленск вместе с майором? Отвечайте подробно.
- В штабе я должен был выполнить кое-какие формальности. С майором оказался совершенно случайно.
- Совершенно случайно. А в лагерь для русских военнопленных, что между Ярцево и Смоленском, вы случайно не хотели попасть?
Офицер закусил губу и молчал.
- Почему вы молчите, господин доктор? - Шменкель встал. - Лагерь этот находится как раз в том направлении, куда вы ехали. Ваше молчание говорит о том, что вы знаете о существовании этого лагеря. Или... может быть, мне рассказать вам, что происходит там? В этом лагере русским пленным в вены вводят воздух, чтобы они поскорее умерли.
Шменкель не спускал глаз с лица лейтенанта, но тот выдержал этот взгляд. Однако через какое-то время в глазах пленного появился страх, а на лбу выступили капельки пота.
- Я... я... Уж не думаете ли вы, что я... Я немецкий офицер, приносил присягу врача...
- Другие тоже приносили ее. Вы немецкий офицер, а я... тоже немец.
Лейтенант вздрогнул, от его выдержки не осталось и следа.
- Понимаю, - выдохнул он, - я слышал кое-что о подобных случаях, но не верил этому. Это так странно... редко. Возможно, эсэсовцы и делают нечто подобное, но я не могу допустить, чтобы врач мог пойти на такое...
- Господин Панзген, - прервал его Шменкель, - это не редкость, и делают такие вещи эсэсовские врачи, которые тоже являются медицинскими работниками. Они систематически занимаются уничтожением людей.
- Ничего не могу сказать вам по этому поводу... Можно закурить?
- Пожалуйста.
Лейтенант достал из кармана портсигар и закурил. Руки у него дрожали.
- Вы говорите о политике уничтожения. Я допускаю, что на войне иногда происходят вещи, которые в какой-то степени идут вразрез с понятием о гуманности, но говорить о политике систематического уничтожения русского населения... Нет. Вы, видимо, отдельные нежелательные явления, которые и я осуждаю, воспринимаете в несколько преувеличенном виде...
- Нежелательные явления? - перебил пленного Шменкель, выведенный из себя подобного рода формулировками. - Может быть, вы подразумеваете под этим сожжение деревень? Мы только что видели одну такую деревню. Фашисты сожгли или расстреляли поголовно всех жителей - от мала до велика. Жаль, что я не могу вам уже показать всего этого, чтобы вы сами оценили немецкое чувство гуманности. И это, господин Панзген, далеко не единичный случай.
Шменкель встал и наклонился над столом:
- Скажите, куда вы ехали?
- В Смоленск. - Голос пленного стал тверже. - Седьмая танковая дивизия подлежит отправке на запад для срочного переформирования. Она понесла большие потери. Кроме того, имели место инфекционные заболевания. Климат в этих местах, особенно весной, очень нездоровый. В большинстве случаев госпитализация не требуется. И солдаты, разумеется, не хотят...
- Понимаю.
Шменкель перевел сказанное лейтенантом Васильеву и комиссару.
- В своих частях солдаты чувствуют себя лучше, а на Западном фронте им вообще живется спокойнее благодаря американскому способу ведения войны, продолжал пленный.
Пока партизаны переговаривались, пленный все время нервничал, а когда комиссар замолк, он сразу же заговорил:
- Из Смоленска я хотел привезти хинин. А это оказалось бы возможным, если бы я поехал с майором. - Помолчав немного, он спросил Шменкеля: Скажите, вы немец из Поволжья?
- Нет. Я, как и вы, немец из рейха, бывший ефрейтор вермахта. Конечно, в ваших глазах я изменник.
- Мне ясны мотивы, которыми вы руководствовались... И это достойно уважения.
- Достойно уважения?.. - Шменкель замолк. - Потому что вы находитесь в наших руках? Но если б мы поменялись местами, я, господин Панзген, сразу же превратился бы в дезертира, которому вы незамедлительно вынесли бы смертный приговор.
- Допускаю, что в условиях... Но сейчас вы взяли меня в плен. - Врач сделал паузу. - Почему вы боретесь против Германии и своих товарищей?
- Против своих товарищей?.. Они никогда не были моими товарищами, господин Панзген. Война эта преступна как по отношению к немецкому народу, так и по отношению к другим народам. И тот, кто участвует в ней на стороне агрессора, независимо от того, делает он это сознательно или бессознательно, не может быть моим товарищем.
- В таком случае, я выгляжу в ваших глазах изменником, хотя, как войсковой врач, я ни в чем не виноват и совесть моя чиста.
- Даже если всю вину отнести на счет фашистского режима, который сделал вас соучастником своих преступлений, то и тогда вы несете ответственность за свои поступки. И до тех пор, пока вы не поймете этого, вы не имеете права говорить о Германии.
Шменкель решил закончить разговор с пленным, так как не видел смысла продолжать его. И хотя оба они говорили на одном и том же, родном для них обоих языке, они не понимали друг друга.
Неожиданно пленный сказал:
- Вы, конечно, правы. Я не знаю, что будет с Германией, если мы проиграем эту войну.
- Что вы хотите этим сказать?
- Вы только что говорили о режиме... Все это имеет отношение к определенному мировоззрению, а я не принадлежу ни к одной политической партии. Поэтому мне трудно судить. Лишь иногда у меня появляется такое чувство, что война эта добром не кончится... Против нас борется полмира. К чему это может привести при такой неблагоприятной расстановке сил? А наши потери! Я уже говорил, что эта ужасная зима унесла из одной только нашей дивизии около шестнадцати тысяч человеческих жизней. Мы, хирурги, работали, как на конвейере, и я не раз задавал себе вопрос, почему наши солдаты должны приносить такие нечеловеческие жертвы. У меня такое впечатление, что многие просто боятся проиграть эту войну... Боятся того, что будет потом.
Панзген говорил откровенно и довольно ярко обрисовал положение своей дивизии. Шменкель с трудом успевал переводить. Васильев и Тихомиров внимательно слушали пленного.
- Что же касается особых мер, - лейтенант намеренно избежал слов "политика уничтожения людей", - поскольку это действительно не пропагандистский трюк, - то мне понятен их страх... И если мы проиграем эту войну, то сможем надеяться только на милость божью.
- Она уже проиграна.
Шменкель встал. Пленный тоже поднялся. Они оказались одинакового роста и одинаковой комплекции.
Неожиданно Шменкелю в голову пришла интересная мысль. Он тихонько поговорил о чем-то с Васильевым, потом, обращаясь к пленному, сказал:
- Снимите форму.
Лицо лейтенанта стало серым.
- Уж не хотите ли вы?.. Я должен...
- Снимите форму, - повторил Шменкель, не глядя на пленного, но, когда взглянул на его искаженное от страха лицо, сразу все понял. - Возьмите себя в руки. Неужели вы до сих пор не поняли, что с вами здесь будут обращаться как с пленным? Нам нужна ваша форма, и ничего больше.
Переодевшись в форму немецкого рядового солдата, пленный спросил:
- Что вы собираетесь со мной делать?
- Как только появится возможность, вы будете переданы в регулярную часть Красной Армии, откуда вас переправят в лагерь для военнопленных.
- Он, видимо, думал, что его расстреляют, - заметил Васильев, когда часовой увел пленного.
- Да.
- Жаль, что мы не можем позволить ему бежать. Возможно, он рассказал бы правду о нас.
- Вряд ли. Абверовцы сразу же изолировали бы его от солдат, - ответил Шменкель.
В этот момент в землянку ввели другого пленного - унтер-офицера с раненой рукой, на которую уже была наложена шина. Голова унтера была тоже перевязана.
- Сильно болит?
- Нет, мне сделали обезболивающий укол, - с неохотой ответил водитель и протянул свою служебную книжку.
Звали его Лоренцом. Было ему под сорок, до войны он работал чернорабочим. Казалось, что теперь ему было все безразлично. Разговорился он только тогда, когда речь зашла об автомашине и его поездке с майором. Шменкель сделал попытку заговорить о политике, но пленный лишь недоуменно пожимал плечами или давал односложные, ничего не значащие ответы. Воздействовать на Лоренца как на бывшего члена профсоюза Шменкелю не удалось. Он или отвечал заученными фразами, какими его напичкала нацистская пропаганда, или же давал такие примитивные ответы, что Васильев только сокрушенно качал головой. Шменкелю скоро все это надоело, и он перестал задавать пленному вопросы. Это был один из тех приспособленцев, которые не имели собственного мнения. На вермахт они смотрели как на кормушку, а казарменная муштра и палочная дисциплина лишили их остатков разума и способности здраво оценивать собственные поступки.
Рядовой Кубат, войдя в землянку, пожал руку Шменкелю, как старому знакомому, поздоровался с Васильевым, назвав его господином капитаном, а строго смотревшего на него Тихомирова сразу же произвел в майоры. Не дожидаясь приглашения, он сел на ящик. Потом положил на стол свою солдатскую книжку, объяснив:
- Если господам нужна моя форма - пожалуйста, я с удовольствием отдам ее вам. - Чувствовалось, что он уже беседовал с лейтенантом после допроса. - Кроме того, - продолжал Кубат, - я хочу просить вас, если, разумеется, это возможно, облегчить мое существование... В чемодане господина майора были домашние тапочки, а у меня плоскостопие да еще мозоли... так сказать, профессиональное заболевание.
Шменкель тем временем просмотрел солдатскую книжку пленного.
- Твой отец чех?
- Да.
- В армию тебя забрали по призыву?
- Если говорить правду, то... нет.
- Значит, ты добровольно пошел служить в вермахт? - спросил Шменкель, откладывая сторону документы Кубата. До сего времени Фриц полагал, что официант не имеет никакого отношения к гитлеровской политике.
- В известной степени да.
- Не строй из себя дурачка, Кубат. Здесь что-то не так.
- О, это долгая история.
- У нас время есть, рассказывай.
Кубат тяжело вздохнул и стал подробно рассказывать, как фашисты терроризировали его мать, немку по национальности, за то, что она вышла замуж за чеха, как трудно приходилось его матери после того, как немцы оккупировали Чехословакию.
- Лично для себя я видел один выход - пойти в армию. Однажды господин директор отеля вызвал меня к себе и сказал, что местные власти требуют, чтобы все официанты в его заведении были чистокровными немцами, поскольку гостиница его очень хороша и расположена на центральной площади города, и что в скором времени он не сможет держать меня у себя. Вот тогда-то я и заявил о своем желании пойти в армию. Я думал, что обеспечу тем самым спокойную жизнь матери, а сам, как официант, тоже не пропаду.
- Как это надо понимать?
Кубат удивился, что Шменкель не понял его, и начал объяснять:
- Официанты нужны и на фронте, особенно там, где не стреляют. Любой генерал хочет есть и пить по-человечески, ему нужен парень, который будет чистить его сапоги, гладить сюртук, драить ордена, а также прислуживать ему за столом. Особенно если в гостях у него дама. Так я тогда думал. У какого-нибудь пруссака стану чистильщиком, думал я. Генералов не убивают. А попав в плен, они тоже живут по-человечески, пишут мемуары. И в плену генералу тоже нужен чистильщик: без него он и дня не проживет. А если на войне и генералы погибают, думал я, тогда что говорить обо мне: ведь я всего-навсего чернорабочий.
- А как ты относишься к этой войне? - спросил пленного Фриц.
"Он не глуп и, возможно, хочет получше устроиться и здесь", - подумал Шменкель, а вслух сказал:
- Чистильщиком у генерала тебе устроиться не удалось, так как на пути попался всего лишь майор.
- Продвижение майора к генеральскому чину было, так сказать, преждевременно прервано. А что касается войны, то я лучше остался бы дома, в Брюнне, и не имел бы никаких дел с господином Гитлером, но этот номер не прошел.
- Однако ты никак не проявлял своего недовольства.
- Проявлять? - Кубат помолчал. - Это может сделать далеко не каждый. Я ведь не герой. Если какой-то человек действительно хочет сделать что-то в этом направлении, то он, по-моему, должен не только рассказывать анекдоты про толстого Германа да слушать передачи лондонского радио. Такой человек должен решиться на что-то большее... - Кубат еще раз вздохнул. - Как-то я видел на улице вывешенный на стене дома список лиц, приговоренных к смерти, видел, как этих людей разыскивали эсэсовцы. Вот тогда-то я и сказал себе: "Для тебя, Ганс, важно выйти из этого положения с непереломанными костями". Вечно господин Гитлер жить и властвовать не сможет. И вот видите - мечта моя осуществилась.
- Ты прав, - согласился Шменкель, - в живых ты уже остался, а в каком качестве - тебе, я вижу, все равно: в качестве ли чистильщика сапог у генерала или же в качестве военнопленного. Потому-то все так далеко и зашло, что не ты один, а очень многие немцы думают так же.
- Возможно, - признался Кубат.
- Почему ты не говоришь: дайте мне винтовку, примите меня в свои ряды, раз считаешь, что ты против войны? Я, например, поступил именно так.
Кубат, подумав, ответил:
- Я, собственно говоря, против русских ничего не имею. Насколько мне известно, в Москве тоже есть рестораны. Официант - моя специальность. А вот бороться с винтовкой в руках - это совсем другое дело. Когда кто-то стреляет, в него тоже стреляют. Мне это не подходит.
- Почему же?
- Что об этом говорить? Вам не нравится Гитлер, мне он тоже не по душе. Но вы говорите: насилие против насилия. Может быть, вы и правы, но мне это не подходит. Мне хочется вернуться в свой Брюнн живым и здоровым, и потому я прошу вас: не говорите со мной больше о стрельбе. Лично для меня война кончилась, чему я очень и очень рад.
Пленный замолчал. На все остальные вопросы Шменкеля он отвечал так однообразно, что Васильев предложил кончить допрос. Кубату дали домашние тапочки майора, и он, довольный, ушел в землянку, где держали пленных.
- У этого хоть есть какое-то мнение, - заметил командир, - и он не делает секрета из того, что собственная шкура ему дороже военного мундира. - По-дружески толкнув Шменкеля, командир сказал: - Ну, на сегодня довольно, Иван Иванович, пойдем-ка лучше поедим. Завтра у вас выходной день. Вы заслужили его.
Комиссар Тихомиров не любил бесполезных дней и потому на следующее утро устроил общее собрание, на котором официально представил партизанам Васильева как нового командира отряда, после чего в течение часа говорил о том, что нужно "улучшить в отряде политико-воспитательную работу". А после обеда командиры взводов объявили общую чистку оружия.
Шменкель всегда был ярым приверженцем строгого воинского порядка, однако в тот день он все время убил на то, чтобы опробовать трофейный радиоприемник. В конце концов на помощь ему пришел Григорий, только что вернувшийся из Батурино со своими лошадками.
Васильев был хозяином своего слова и к вечеру разрешил выдать каждому бойцу обещанные сто пятьдесят граммов водки. Известие это с быстротой молнии разнеслось по лагерю, и в скором времени к ребятам потянулись партизаны из отряда Морозова в надежде, что и им что-нибудь перепадет.
Шменкель, получив свою порцию водки, положил фляжку на траву и стал заниматься приемником. Вокруг него собрались партизаны.
- Ну, скоро заговорит? - спросил Рыбаков.
- Подожди. Нужна проволока, и подлиннее.
- Катушки хватит?
- Вполне!
Прикрепив один конец проволоки к гнезду "антенна", Шменкель отдал катушку Рыбакову и попросил проволоку размотать, а конец закрепить где-нибудь на высоком дереве.
- И тогда заговорит?
- Посмотрим.
Рыбаков ловко забрался на высоченную, почти тридцатиметровую ель. Он то появлялся, то исчезал в густой зелени ветвей. Партизаны с восхищением следили за Рыбаковым.
Вскоре откуда-то сверху послышался голос:
- Готово!
- Подожди, не слезай! - крикнул Шменкель Рыбакову и включил радиоприемник.
Шкала приемника осветилась зеленым светом, послышался легкий треск разрядов. Шменкель начал осторожно вращать ручку настройки. Неожиданно из радиоприемника полились звуки марша.
Партизаны стояли словно завороженные. Звуки музыки были слышны далеко. Со всех сторон стали стекаться партизаны. Оно и понятно: больше года они не слышали радио. Кольцо вокруг Шменкеля становилось все плотнее и плотнее.
Через несколько минут Шменкель переключил приемник на другую волну. Послышались треск, шипение, свист.
- Смотри, еще испортишь! - воскликнул один из партизан.
Шменкель продолжал искать до тех пор, пока не услышал русскую речь. Когда диктор замолк, послышалась русская "Калинка", за ней "Вечерний звон" и "Колокольчики".
- Возможно, это Москва.
Шменкель повернулся к партизанам. Лица их были серьезны. Звуки, которые лились из этого ящика, были для них приветом с Родины, ниточкой, которая соединила их с Большой землей. Шменкель увидел среди партизан и командира отряда, и комиссара. Григорий всхлипнул. Рыбаков как-то по-детски тер глаза.
Вдруг песня смолкла. Наступила тишина, а потом раздались восемь торжественных ударов. Партизаны заволновались:
- Москва! Это бой часов на Спасской башне! Тихо! Слушайте!
Как только смолкли позывные, диктор произнес по-русски:
- Говорит Москва! Говорит Москва!
И тотчас же по-немецки:
- Говорит Москва. Начинаем наши передачи на немецком языке.
Шменкель не верил собственным ушам. Что такое? Партизаны тоже были ошеломлены. Передача из Москвы и на немецком языке?
Не может быть! Очередная провокация фашистов!
- Немедленно выключи радио!
Голос диктора заглушили возмущенные возгласы партизан.
- Тихо! Тихо вы! - закричал во весь голос Шменкель.
Фрица поддержал Коровин. Вмешался командир, и партизан удалось успокоить.
- Сегодня мы повторяем выступление депутата рейхстага, председателя Коммунистической партии Германии Вильгельма Пика, - произнес диктор.
Коровин сразу же перевел эти слова. Стало совсем тихо. И вот заговорил Вильгельм Пик. Он оценивал сложившееся положение.
"Немецкие мужчины и женщины! Немецкая молодежь! Немецкие солдаты, находящиеся на фронте и на оккупированной территории!"
Коровин слово в слово перевел и это. Стоявшие впереди шепотом передавали слова Коровина дальше.
"Среди вас, видимо, нет человека, который бы не думал, когда же наконец кончится эта проклятая война, эта бессмысленная бойня".
Шменкель сначала подумал, что передача эта, возможно, всего-навсего трюк гитлеровской пропаганды, однако стоило ему услышать слова "председатель Коммунистической партии Германии", как теплая волна прилила к сердцу.
"Наши матери и жены не знают покоя ни днем ни ночью. Их мучает мысль, живы ли их родные и близкие, находящиеся на фронте. Каждый час они могут получить известие о гибели близкого им человека..."
Постепенно до Фрица все яснее доходил смысл слов говорящего.
"...Каждый из нас хочет, чтобы с этой войной было покончено. Остается один выход... Вы не должны идти по пути Гитлера. Вы должны встать на свой собственный путь... Национальные интересы нашего народа требуют, чтобы Гитлер был свергнут, а наш народ наконец сам решал свою судьбу..."
Теперь у Шменкеля исчезло чувство, которое иногда мучило его: что он чужой среди партизан. Вмиг улетучились все сомнения, которые не давали ему покоя в последние дни. Вот теперь партия обращалась к нему, обращалась на немецком языке. Партия жива, она действует, и голос ее из Москвы доходит до Германии, где эти передачи тайком слушают товарищи Шменкеля.
"...Я говорю вам, что у вас есть силы свергнуть этот режим. ...Если немецкие солдаты, находящиеся на фронте и в оккупированных ими областях, объединятся и, покончив с этой войной, с оружием в руках вернутся на родину, если, объединившись с рабочими и крестьянами, одним ударом покончат с гитлеровской кликой, а заодно и с концернами, которые только наживаются на войне..."
"Значит, оружие нужно повернуть против тех, кто нас толкнул на эту бойню. Я и сам не раз думал о том же, но все это казалось мне безнадежным. А теперь это же самое говорит партия. Как часто мне хотелось доказать, что есть еще и другая Германия!" - думал Фриц.
"...Соотечественники, мужчины и женщины, разве, свергнув Гитлера, вы не сможете жить в мире и дружбе с другими народами?.. Своим трудом мы построим другую Германию..."
"Новую Германию, о которой мне как-то говорил и Рыбаков и комиссар, Германию, в возможность существования которой я уже не верил, когда смотрел на убитых и сожженных гитлеровцами жителей села на Духовщине".
"...Но все это станет возможным только в том случае, если все вы немедленно, каждый на своем месте, станете разоблачать поджигателя войны Гитлера, разоблачать его ложь. Необходимо подорвать его военную машину путем саботажа и забастовок, необходимо повсеместно создавать подпольные комитеты, организовывать демонстрации против войны и голода, мобилизовывать силы на борьбу..."
Это были указания партии, продиктованные здравым смыслом. Шменкеля охватила радость: он был счастлив слышать голос партии, которая не оставила его ни после гибели отца, ни тогда, когда он находился в Торгау, ни сейчас, в лесах Смоленщины.
"...В настоящее время самая главная задача заключается в единении всех сил, выступающих против Гитлера и войны. Только свержение гитлеровской диктатуры принесет вам спасение. С войной можно покончить, только свергнув гитлеровскую тиранию. Вперед к этой борьбе!"
Голос в эфире смолк. И снова зазвучал голос диктора:
- Говорит Москва! Мы передавали на немецком языке речь депутата рейхстага, председателя Коммунистической партии Германии Вильгельма Пика, произнесенную им по радио 8 апреля 1942 года.
Коровин перевел партизанам всю речь Пика.
- Товарищи! - крикнул комиссар Тихомиров. - Да здравствует Коммунистическая партия Германии! Ура!
- Ура! - подхватили партизаны. В воздух полетели фуражки, а бойцы, стоявшие рядом со Шменкелем, бросились обнимать его.
* * *
Несколько дней спустя часовой, охранявший пленных, подозвал к себе Шменкеля.
- Один из немцев хочет о чем-то поговорить с тобой, Иван Иванович. Настырный такой, никак не отстает.
Из землянки кто-то говорил, мешая немецкие, русские и чешские слова. Шменкель сразу узнал голос Кубата.
- А ну, выпусти его сюда, - попросил Фриц часового.
Через минуту Кубат вылез из землянки, жмурясь от яркого солнечного света.
- Ну что ты хочешь?
Кубат огляделся и показал на пенек в стороне. Они отошли в сторонку и присели.
- Пусть пленные не слышат, о чем мы говорим, - проговорил Кубат, беря в руки цигарку, которую ему протянул Шменкель. - Большое спасибо.
- Вы что, не ладите между собой?
- Мне не нравится этот шофер. За все время он не произнес ни единого слова, а на меня смотрит такими глазами, будто сожрать хочет. Врач и то держит себя лучше.
- Ты что-то хотел сказать мне? Уж не решился ли ты бороться вместе с нами?
Кубат покачал пальцем перед своим носом:
- Нет, благодарю. Винтовку в руки я больше не возьму. Но сидеть в полутемной землянке - занятие тоже не по мне. Умру с тоски.
- Значит; ты решился на что-то?
- Если разрешите.
- Гм. Я ничего не решаю. Нужно спросить комиссара...
- Прошу вас, - прервал его Кубат, - замолвите за меня словечко перед комиссаром. Ведь я был старшим официантом в отеле "Европа". Учился в Будапеште на повара для работы в отеле для иностранных туристов. Венгерскую кухню знаю не хуже французской. В Париже я стажировался два года.
- Нас здесь не интересует ни венгерская, ни французская кухня.
- Как здесь у вас готовят... Сердце кровью обливается.
- Мы здесь не собираемся открывать ресторан, - не без ехидства заметил Шменкель. - Не забывай, что мы на войне.
- Этого я не забываю. Я видел, как партизаны стоят в очереди перед кухней. А разве нельзя всех усадить за столы? Я всех отлично обслужу.
Шменкель мысленно представил себе картину, которую нарисовал Кубат, и рассмеялся.
- Выбрось это из головы. В лучшем случае тебе разрешат помогать на кухне.
Когда Шменкель зашел в землянку к Тихомирову, у него сидел Васильев. Шменкель хотел было уйти, но командир остановил его словами:
- Ты ко мне?
- Нет, товарищ командир, к комиссару.
- Тогда входи и выкладывай, что там у тебя, если, конечно, не секрет.
Шменкель вошел и, приложив руку к фуражке, поздоровался. Морозов тоже был здесь. Командир партизанского отряда имени Котовского встал и, улыбаясь, протянул Фрицу руку.
- Садись, - предложил Тихомиров. - Слышал, что ты уже говорил с официантом. Что он хочет?
- Он хочет работать.
Шменкель передал суть разговора с Кубатом. Морозов расхохотался от души. Не смог сдержать улыбки и Васильев.
- Этого делать нельзя, - ответил Тихомиров. - Кто знает, что он может наделать на кухне. А может, он просто-напросто хочет удрать.
- Не думаю, - заметил Шменкель.
- Если этот парень тебе не нужен, Сергей Александрович, - обратился вдруг Морозов к Тихомирову, - тогда отдай его мне. Я возьму его как официанта.
- Ты это серьезно?
- Да, идея неплохая.
- Мне она тоже нравится, - подхватил Васильев. - Товарищам надоело стоять в очередях.
Тихомиров внимательно посмотрел на командиров, думая, не шутят ли они.
- Нет. Немец останется сидеть в землянке. Мы не можем из военнопленных делать слуг.
- Если он будет работать на кухне, это не слуга, - возразил Васильев. - К тому же он сам хочет быть полезным. И ты не прав, отказываясь дать ему работу.
- Знаем мы эту работу!
- Если человек может быть полезен... - начал Морозов.
- Если ему разрешить работать на кухне, значит, нужно разрешить свободно ходить по лагерю: ему нужно будет и на склад сходить, и в баню, и в лес за дровами. А что, если в один прекрасный день на нас нападут фашисты?
- Другой причины для запрета у тебя нет? - спросил Васильев.
Комиссар был зол, но молчал.
- В чемодане у майора была пижама, пусть Кубат ходит в ней, и каждый партизан будет знать, что это пленный.
Слушая спор Васильева с Тихомировым и мысленно представляя себе Кубата, выряженного в пижаму, Шменкель с трудом сдерживал смех. Пижама у майора была фиолетового цвета с неширокими, в палец толщиной, желтыми полосками. Рыбаков долго рассматривал ее, потом произнес: "Для чего это? На половую тряпку не пойдет. В постель я в такой не лягу, от нее так и рябит в глазах. А если меня в ней увидит кто-нибудь из девчат, так в страхе убежит подальше... Может, штаны укоротить, а рукава отрезать, тогда можно надевать вниз..." С этими словами он бросил пижаму в чемодан майора.
- Я могу идти? - спросил Шменкель, боясь, что Рыбаков приступит к раскрою пижамы.
- Одну минутку, Иван Иванович, - попросил Морозов.
Выражение его лица было серьезное.
Шменкель остановился. Морозов играл в лагере немаловажную роль. Он был старшим по званию и пользовался среди партизан авторитетом прежде всего потому, что был горячим сторонником объединения всех отрядов в один мощный отряд.
- Иметь радио очень важно, - начал Морозов. - Позавчера мы слушали на коротких волнах одну немецкую станцию. Запеленговать ее мы, разумеется, не могли, но, судя по всему, она находится где-то поблизости от Ярцево. Наша разведка подтверждает это.
Морозов сделал паузу. Шменкель не перебивал его, понимая, что ему хотят дать какое-то важное задание.
- Как раз перед твоим приходом мы тут говорили о том, что нам нужен радиопередатчик. И нужен он немедленно, сейчас. Это не секрет. Ты знаешь, что мы поддерживаем связь со штабом Калининского фронта: получаем от него указания, да и сами порой кое-что сообщаем туда. Но на все это уходит слишком много времени. Именно поэтому мы подчас не имеем возможности быстро отреагировать на то или иное событие. Ты это понимаешь?
- Так точно, товарищ командир.
- Дальше, - продолжал Морозов, проводя рукой по своему ежику. - Мы надеемся, что в ближайшем будущем партизанские отряды Смоленщины будут обеспечены опытными специалистами и нужными материалами. Когда это произойдет? Сроки будут зависеть от самых различных обстоятельств. Посмотрев на Васильева, который думал о чем-то своем, Морозов продолжал: Нам нужно дожить до лучших времен, а пока необходим радиопередатчик.
Шменкель встал и вытянулся по стойке "смирно".
- Что я должен делать?
Морозов подошел к карте:
- Немецкий радиопередатчик, по имеющимся у нас сведениям, находится в районе товарной станции Ярцево, которая, как и все железнодорожные станции, располагается за городской чертой. Охрана там не особенно сильная, поскольку в районном центре у немцев имеется большой гарнизон, а по соседству огневые позиции тяжелой артиллерии. В то же время все это в значительной степени затрудняет проведение операции и исключает использование железнодорожников, от которых мы и получили эти сведения.
Повернувшись к карте спиной и показывая карандашом на Васильева и Тихомирова, Морозов продолжал:
- Вот мы тут и решили, что эту операцию проведешь ты, возглавив небольшую группу партизан, переодетых в немецкую форму. Сам ты оденешься в форму немецкого врача. Я, со своей стороны, дам тебе лучших разведчиков. К сожалению, не все они говорят по-немецки, что значительно усложнит дело, но ничего не поделаешь... Возражений нет?
- Нет, товарищ командир.
- Очень хорошо. Поскольку ты превосходно знаешь немцев и безукоризненно говоришь по-немецки, мы и решили предложить тебе возглавить эту операцию.
- Сколько часовых выставлено на товарной станции?
- Насколько нам известно, только один.
- А всего в охране?
- В настоящее время один унтер и шесть солдат. Они охраняют русских рабочих, которых используют на погрузочно-разгрузочных работах. Однако станция расположена на основной линии, а это означает, что обстановка там может измениться в любой момент.
Шменкель посмотрел на карту. Неподалеку от железной дороги проходило шоссе на Вязьму. В одном месте дороги пересекались. Неожиданностей здесь могло оказаться много. Да и как вообще можно было с группой партизан преодолеть днем полтора километра открытой местности, той, что находилась между шоссе и товарной станцией?
- Если бы у нас была машина, можно было бы подъехать к станции под видом разгрузки... А так... Нелегко будет незаметно приблизиться к станции, - произнес Шменкель.
- Будет у тебя машина, - прервал его Морозов. - У нас в отряде есть машина. Хочешь посмотреть, пожалуйста.
Через полчаса Шменкель и Морозов вышли к ручью. Весной берега его были размыты большой водой, а сейчас он почти полностью пересох. В этой лощине и стояла трофейная зеленая трехтонка. Шменкель поднял крышку капота, осмотрел мотор, проверил наличие бензина, масла. Машина была в хорошем состоянии.
- Не беспокойся, Иван Иванович, товарищ Миронов из моего отряда ухаживает за машиной лучше, чем за невестой, - заметил Морозов. - Он и поведет машину.
- Интересно, как вам удалось протащить машину через болото? поинтересовался Шменкель, заканчивая осмотр.
- Я же говорю, все это дело рук Миронова... Он помешан на машинах. Целых два дня он потратил на то, чтобы привести машину сюда. Откровенно говоря, я даже не верил, что это удастся. Ну как, ты доволен?
Фриц кивнул и заметил при этом:
- Хорошо, что это трехтонка. Меньшей машины нам не хватило бы, а пятитонка слишком громоздка, да и в глаза всякому бросалась бы.
Отойдя в сторону, оба закурили.
- Несколько ящиков придется набить песком или опилками, - заметил Шменкель. - Важно ввести в заблуждение гитлеровцев, которые будут на станции. Пока я займусь дежурным, остальные утащат радиопередатчик. Правда, на месте тактику, может быть, придется несколько изменить. Сейчас говорить об этом трудно.
- Ты хочешь провернуть эту операцию днем?
- После обеда, примерно в это время. Ночью фашисты осторожнее, выставляют усиленные посты, проверяют каждую машину. А если мы поедем на станцию днем, это не привлечет особого внимания. Побольше дерзости, изворотливости - и все будет в порядке.
- А что ты собираешься делать с немецкой охраной? Убить?
- Все будет зависеть от того, как они будут себя вести, - заметил Шменкель, и Морозова этот ответ удовлетворил.
На обратном пути в лагерь оба молчали. Морозов медленно шел по тропинке впереди, наклонив голову и заложив руки за спину. Шменкелю казалось, что командир забыл о его существовании. Вдруг старший лейтенант остановился и спросил:
- Журавлей видишь?
В низинке важно разгуливало около десятка птиц, гнездившихся неподалеку от партизанского лагеря. Своими размеренными движениями они напоминали университетских профессоров.
Морозов подошел совсем близко к одному из журавлей. До птицы осталось не больше пяти метров. Журавль как ни в чем не бывало продолжал заниматься своим делом.
- Забавные птицы, - сказал Морозов.
Шменкель тоже подошел поближе к птицам. Они покрутили шеями, но не улетели.
- Почему они такие ручные?
- Чувствуют, что мы не собираемся сделать им вреда, но они тем не менее очень осторожны. Ты заметил, как они понимают друг друга? Когда кто-нибудь из наших приближается к ним, они ласково курлычут. Если же подойдет кто-нибудь незнакомый - они начинают тараторить и долго не могут успокоиться. В болотах они наши верные союзники.
Шменкель рассмеялся.
- Смеяться тут нечему. - Командир нахмурился. - Я охотник и отлично разбираюсь в этих делах.
- А я об этом слышу впервые.
Доверительный тон командира толкнул Шменкеля на вопрос:
- Товарищ Морозов, это правда, что вы выступаете за объединение наших отрядов?
- А что говорят в лагере по этому поводу? - Морозов сел на кочку и жестом пригласил Фрица сесть рядом. - Не только я хочу этого. Верховное командование требует. Мне же поручено сделать предложение по этому поводу, что я и сделал, но пока получил поддержку только у вашего комиссара. Произойдет слияние отрядов или нет - это зависит от Верховного командования и от положения в отрядах.
- Разрешите задать вам еще один вопрос. А разве до сих пор мы плохо воевали?
- Хорошо или плохо - это понятие относительное. - Морозов сорвал ветку и стал постукивать ею по сапогу. - То, что мы тут делаем, вещь, разумеется, нужная, но, как говорится, маленькое так маленьким и останется. Сейчас наша разрозненная разведка не в состоянии должным образом проинформировать командование о положении противника. В то же время ни Верховное командование, ни штаб Калининского или, скажем, Западного фронта, которые знают больше, не могут приказать нам провести ту или иную крупную операцию, потому что мы разъединены и у нас нет единого руководства. Дошло?
- Дошло. - Фриц понимающе кивнул. - Я и сам задумывался над тем, правильно ли, что после боя под Духовщиной три наших отряда вновь разъединились.
- Ну вот видишь. - Морозов отбросил ветку. - Теперь надо смотреть дальше: улучшить планирование, проводить разбор операций, а все это требует прежде всего крепкой воинской дисциплины. Однако, по мнению некоторых командиров, все эти мероприятия могут обюрократить партизанское движение. Эти товарищи никому не хотят подчиняться, потому что они руководствуются не боевыми традициями, а интуицией. Так, например, в отряде имени Суворова всю тактику строят на одних подрывах, что в один прекрасный момент может дорого обойтись им, да и частям Красной Армии.
Морозов разгорячился. Он поднялся и отряхнул с себя травинки.
- Нам нужна технически правильно организованная система связи, своя газета, своя медико-санитарная служба. Разве Васильев может создать свою типографию или, к примеру, дать мне аптеку?
Все это Морозов говорил, уже шагая по тропке. Несколько успокоившись, он продолжал:
- Собственно говоря, Васильев как командир достаточно умен, чтобы понять это.
Вскоре за деревьями показались первые партизанские шалаши. Морозов обернулся и сказал Фрицу:
- Ты не удивляешься, что я говорил с тобой так, будто ты командир? Нет? Думаю, из этого нашего разговора ты сделаешь правильные выводы и в предстоящей операции будешь действовать не как гусар. Ну так как, привезешь ты нам радиопередатчик или нет?
- Сделаю все, что будет в моих силах, товарищ командир.
В партизанском лагере царило приподнятое настроение. Только что вернулся отряд имени Буденного. Партизаны, уставшие, обросшие, рассказывали, как они подорвали у гитлеровцев склад с боеприпасами и двести тысяч артиллерийских снарядов взлетели на воздух. Послушав бойцов, пока Сабинов не послал своих людей в баню, Фриц пошел к кухне. Каково же было его удивление, когда он увидел там Кубата в пижаме майора! Кубат ловко орудовал черпаками и чем-то очень напоминал попугая.
- Прошу, вот ваш чай, - сказал Кубат Фрицу. - Если разрешите, я угощу вас замечательным венгерским гуляшом за то, что вы замолвили за меня словечко перед комиссаром. - И он опрокинул в котелок Фрица целый черпак гуляша, а на крышку положил краюху хлеба.
Пока Шменкель ел, Кубат стоял перед ним с белым полотенцем через плечо и болтал всякую чепуху, словно они находились в ресторане отеля "Европа".
- К сожалению, у меня не было перца, а то гуляш получился бы отличным. Ну как вам понравилось?
Шменкель, жуя, кивнул. Откровенно говоря, такого вкусного кушанья он давно уже не ел.
- Командиру я подал ужин прямо в землянку. Думаю, придется по вкусу. Видите ли, когда человек сыт, жизнь кажется ему совсем иной. На завтрак будет птица. Товарищ комиссар уже утвердил меню. Мясо нужно есть, а то станет теплее, и оно начнет портиться. И если позволите... мне не хватает кухонной посуды. Кормить нужно почти сто человек. Мне нужен большой котел, и не один, должен вам заметить. Вот я и решил обратиться к вам, Иван Иванович, а вдруг вы поможете уладить вопрос с котлами, сковородками и противнями?
Шменкель все еще ел. Взглянув на Кубата, он переспросил:
- Что я должен сделать?
Уловив недовольство в тоне Шменкеля, пленный стушевался и промямлил:
- Я полагал...
- Уж не полагал ли ты, что нас сейчас интересуют сковородки и горшки?
- Так я не думал. Была у меня мысль - если вам придется как-нибудь проходить мимо пустого дома, так неплохо было бы разжиться посудой. Я предпочитаю чугунные сковородки, на них легче работать. Все время варить мясо в котле - нехорошо. А для приготовления бифштексов обязательно нужны сковороды.
Шменкель доел гуляш и собственноручно вымыл котелок, хотя Кубат хотел сделать это сам.
- У меня и другие заботы есть помимо твоих сковородок. Ну ладно, если они мне случайно на глаза попадутся, так я захвачу для тебя.
- И еще одно...
- Опять что-нибудь для твоей кухни?
- Нет. Я хотел только узнать... Что со мной будет? Господину врачу обещали, что его перебросят через линию фронта.
- И не только его. Все вы при первой же возможности будете переданы командованию.
- А потом?
- А потом вас направят в лагерь для пленных.
- Этого я как раз и не хочу.
Шменкель, пораженный ответом Кубата, сел на табурет.
- То ты говоришь, что хочешь дожить до конца войны и вернуться в свой Брюнн, то тебе что-то другое приходит в голову. Уж не хочешь ли ты воевать?
- Нет... воевать я не хочу! - испуганно воскликнул Кубат. - Об этом не может быть и речи. Но я хотел бы остаться здесь, у партизан, и работать на кухне.
- И выиграть войну, гремя горшками и ложками? Нет, Ганс, так дело не пойдет!
- Но я хочу работать. Кто знает, допустят ли меня до кухни в лагере для военнопленных? Если нет, то пропала моя специальность.
- Понимаю. Ты любишь свою профессию, партизаны хорошо относятся к тебе, и все же остаться здесь ты не можешь. Нам нужны бойцы, а не повара.
Шменкель поднялся и, взяв свой котелок, пошел прочь. Кубат долго смотрел ему вслед.
Трое суток Фриц Шменкель вместе с разведчиками, которых ему дал Морозов, готовился к операции на товарной станции. Из отряда "Смерть фашизму" в операции принимали участие только Виктор Коровин, который знал немецкий язык, да Петр Рыбаков, напросившийся к Шменкелю. Вместе с шофером, двадцатилетним высоким парнем Митей Мироновым, группа насчитывала десять человек. Входил в группу и тот смуглый парень из отряда "За Родину", с которым Шменкель впервые встретился в домике лесника.
Для разведчиков освободили два шалаша, расположенных на краю лагерной территории. Все члены группы переоделись в гитлеровскую форму и ходили в ней, чтобы привыкнуть. Шменкель занимался с теми, кто совсем ничего не понимал по-немецки, учил их отдавать честь и отвечать на приветствия. Морозов отобрал для операции самых дисциплинированных и смелых разведчиков. Вечерами все собирались у костра. Приходил и Митя, который целыми днями возился с машиной. Шменкель сначала рассказал товарищам о своей жизни, а потом каждый стал рассказывать о себе. Беседы эти позволяли людям лучше узнать друг друга.
А однажды Шменкелю даже пришлось выслушать критику в свой адрес от одного молодого партизана.
- Ты вот спрашивал товарища Морозова, - начал парень, - не молод ли я для участия в операции. Командир отбирал нас не по возрасту, а по боевым заслугам. А ты смотришь на меня как на мальчишку только потому, что у меня усы еще не выросли. У меня хоть и нет бороды, но знай, что я целых два дня командовал отрядом.
Все рассмеялись, а один партизан спросил парня:
- Сколько же бойцов было в твоей армии?
- Двадцать пять комсомольцев, - не обращая внимания на шутливый тон товарища, совершенно серьезно ответил он. - До войны я был групоргом на курсах на нашем заводе и уже начал проходить допризывную подготовку. Когда же фашисты взяли наш город, мы по решению подпольного райкома вместе со старшими товарищами ушли в лес. В бой нас не брали, но зато к нам прикрепили одного ветерана, который еще в гражданскую войну воевал. Он-то нас и обучил очень многим полезным вещам: например, как незаметно передвигаться по местности, как вести наблюдение. В отряде нас использовали как посыльных и дозорных. В то время в партизанский отряд приходило много бойцов Красной Армии, которые попали в окружение и не смогли пробиться к своим. Вот мы тогда и старались, чтобы эти солдаты поскорее попали в отряд...
- Ты отошел от темы, Петя, и забыл, что хотел нам рассказать, перебил его Митя,
- Почему отошел? Нисколько не отошел. До декабря все шло хорошо. Однажды фашисты окружили наш лагерь, чтобы всех уничтожить. А в лесу не так-то просто передавать сигналы от одного поста к другому. Вот тогда-то многие из нас и показали, на что способны: мы прошмыгивали там, где, казалось, никто другой не смог бы пройти. Но мы оказались отрезанными от командира и от других партизан. Наконец мне удалось собрать ребят. Я повел их окольным путем поближе к городу. Никто даже не пикнул, не пожаловался, хотя холода стояли сильные и голодные мы были, как волки. Через двое суток мне удалось установить связь с подпольным райкомом и доложить, что я привел в его распоряжение отряд в двадцать пять человек. После этого нас всех передали в партизанский отряд Морозова, которого вовсе не интересовало, есть у меня борода или нет.
- Ну ладно, хватит тебе, надоел небось Ивану Ивановичу, а ему о более важных вещах думать надо, - перебил парня Митя Миронов, подбрасывая в костер охапку сухих веток.
Сучья быстро загорелись, освещая лица партизан багровым пламенем.
- Никто тебя сопляком не называет, - продолжал Митя. - Но должен тебе заметить, что в отряде Котовского я тоже не последний человек. Во время боев в котле меня осколком ранило в ногу, вырвало здоровый кусок мяса. Рана загрязнилась и начала гноиться, подскочила температура. Мои товарищи, а нас уцелело трое, видя такое дело, оставили меня в доме у одного старого крестьянина. Старики ухаживали за мной, как за сыном. Они рассказали мне, что в селе Черносеково много раненых и к ним иногда приходят люди из лесу. Когда выпал первый снег, я уже мог ходить. Однажды вечером хозяйка привела ко мне какого-то незнакомца и, показав на меня, сказала ему: "Вот он, мой Митя".
Первое, что я увидел у незнакомца, - автомат. Не успел я опомниться, как он набросился на меня со словами: "Ты тут лежишь себе на печи и сало ешь, вместо того чтобы бить фашистов. Вот возьми. Прочти..." И он протянул мне листовку, на которой было написано, что наши войска начали контрнаступление под Москвой.
"Вы офицер?" - спросил я.
"Старший лейтенант Николай Афанасьевич Морозов".
Представляете себе? Я подпрыгнул от радости, вытянулся по стойке "смирно" и сразу же сказал ему о своем желании перейти линию фронта. Вдвоем, особенно с таким товарищем, как он, это будет не так трудно, думал я. Но он отверг мой план. "Я и сам не раз думал об этом и даже пытался, но чуть было не попал в плен. Да теперь и не стоит к этому стремиться, поскольку поступило распоряжение организовывать на местах партизанские отряды, которые должны немедленно вступать в борьбу с врагом, "Ты - солдат, принимал военную присягу и потому немедленно переходишь в мое подчинение", - ответил он мне.
"Слушаюсь!"
Так я попал в отряд Морозова, став первым партизаном в отряде. Я исполнял обязанности заместителя командира, связного и ординарца в одно и то же время. Вот только винтовки у меня не было. Через несколько дней к нам присоединилось еще пятеро раненых солдат, которых, как и меня, приютили крестьяне. Они даже дали нам на первое время свои охотничьи ружья. В селе Черносеково, неподалеку от Оленина, местный староста Яков Кузнецов, который был нашим человеком и лишь для отвода глаз работал у немцев, подарил нам ручную гранату.
- Оленино? - удивился Шменкель. - Ведь там был организован отряд "Смерть фашизму"!
- Да, это было раньше, когда нашего отряда еще не существовало. Нам и товарищу Цветкову, председателю райисполкома, который сколачивал свой отряд недалеко от нас, было сказано, чтобы мы с самого начала принимали в отряд и невоеннообязанных и обучали их владеть оружием.
- На чем обучали? На охотничьих ружьях?
- Почему? Мы сами должны были достать себе оружие у противника. Мы нападали на отдельные гитлеровские посты. А со временем мы освободили от фашистов несколько деревень. Правда, это было нелегкое дело.
Митя поправил костер, и к небу взлетел сноп блестящих искр, но вскоре он погас. Партизаны сидели тихо, каждый думал о своем.
- Ты вот обиделся, Петя, что Иван Иванович усомнился в твоих способностях, - заговорил один из партизан. - Я же в каждом нашем товарище сомневался, если он, что называется, на ура шел в отряд. Однажды нас построили для принятия партизанской присяги. Товарищ Морозов спросил: "Есть среди вас кто-нибудь, кто еще сомневается в своем решении?" И что я тебе скажу, мой сосед вышел из строя. Двое других, они, можно сказать, и пороха-то не нюхали, - за ним. Я бы убил их своими руками, но стоило ли марать руки... Стать партизаном по принуждению нельзя.
- Товарищи, время спать. - Шменкель поднялся. - Нужно, чтобы утром у каждого была ясная голова.
Фриц поправил портупею. Форма врача-лейтенанта сидела на нем безукоризненно. Придирчивым взглядом он осмотрел и разведчиков. Все они были в форме солдат вермахта, в касках, оружие тоже трофейное. У каждого в кармане лежала немецкая солдатская книжка. Внешне вся группа вполне могла сойти за немецкую.
Митя Миронов провел группу к своей трехтонке через болото, ловко обходя топкие места и ямы. За ним шел Шменкель, потом Рыбаков и остальные.
Шли с час. Постепенно лес стал гуще. Вскоре показался часовой, который охранял грузовик. Митя вывел машину на лесную дорогу. Разведчики чинно расселись по местам. Последним в кузов влез Коровин, на котором была форма немецкого фельдфебеля.
Шменкель ехал в кабине рядом с. водителем. Взревел мотор - и машина тронулась. Часовой помахал им рукой, желая успеха.
Скоро лес стал редеть. Местами вверху проглядывало небо, покрытое легкими облачками. Было тепло, и Митя хотел расстегнуть на кителе несколько пуговиц, но Шменкель не разрешил ему этого делать. Митя молча повиновался.
Фриц сейчас действовал на свой страх и риск. Он хорошо понимал, что от него во многом зависит жизнь десяти лучших разведчиков отряда.
Вскоре разведчики миновали лес и выехали на полевую дорогу, на которой скорости не разовьешь. Однако Шменкель твердо решил не выезжать на шоссе и по возможности огибать населенные пункты. Но через одну деревню они все же должны были проехать: там находился один-единственный мост через речку. Морозов сказал Шменкелю, что в селе с самой весны находился небольшой фашистский гарнизон, но, по последним данным, и он куда-то переместился.
Солнце стояло высоко, когда они приблизились к селу. Несмотря на хорошую погоду, на полях не было видно ни души. Вдруг Митя сбавил газ и воскликнул:
- Видишь? Вон там! За изгородью - орудия. Видимо, ночью в селе появились оккупанты!
Теперь Шменкель заметил и часового на околице. Но поворачивать назад было уже поздно.
- Езжай прямо, Митя, ничего не поделаешь. Только смотри - рта не раскрывай.
Митя прибавил газу, и машина на большой скорости понеслась прямо на часового.
"Если он остановит машину и спросит путевой лист - мы пропали", мелькнуло в голове Фрица. Но часовой только махнул жезлом, показывая, что они могут проезжать.
Морозов усмехнулся. Шменкель поглядывал по сторонам на гитлеровских солдат. Те, стоя у домов, разговаривали между собой и покуривали сигареты. Кое-где во дворах Фриц заметил орудия, а на одном большом дворе стояли два трехтонных тягача.
На единственном в селе кирпичном доме висел полковой штандарт. Возле него стояли два офицера. Один из них, капитан по званию, поднял руку, приказывая машине остановиться.
- Стой! - крикнул Шменкель водителю. - Не нужно вызывать подозрений.
Капитан махнул рукой еще раз, более требовательно. Отстегнув кобуру, Фриц открыл дверцу машины. Он мгновенно оценил ситуацию. Поблизости от капитана стояли майор и часовой у входа в дом. Неподалеку на завалинке сидели два солдата без маек и загорали на солнце.
Шменкель спрыгнул на землю, молодцевато подошел к офицерам и, приложив руку к козырьку, доложил:
- Врач-ассистент Панзген с фельдфебелем и семью рядовыми следует в Ярцево.
- Зачем вы едете в Ярцево? - Майор был толстый, низкого роста.
- За медикаментами, господин майор. В лазарете...
- А почему вы не поехали по шоссе?
- Радиатор, господин майор... Водитель недосмотрел, вот мы и вынуждены были свернуть...
- Понятно, - кивнул капитан. На вид ему было лет тридцать пять. Возьмите меня с собой, лейтенант! - Так точно, господин капитан. Возвращаясь к машине, Шменкель мысленно чертыхался: этого им только не хватало. А вдруг в дороге капитан начнет болтать?
- Застегните кобуру, доктор. Медики тоже должны соблюдать инструкции, - сделал замечание Шменкелю капитан.
Фриц застегнул кобуру и, открыв дверцу машины, пропустил капитана в кабину. Сам он сел с краю.
"Пусть он будет у нас в середине. В случае чего, мы не дадим ему дурить!"
- Поехали, солдат! - рявкнул капитан, взглянув на Митю.
- Ла, ^оЫ! - буркнул тот, застыв за баранкой, как изваяние.
Шменкель произнес "аЫ", и машина тронулась.
Когда они миновали пост, Шменкель с облегчением вздохнул. Дорога стала шире. По обе ее стороны рос лиственный лес.
"Пассажир" ехал молча, глядя прямо перед собой. В уголках его рта застыла пренебрежительная улыбка. Шменкелю хорошо было знакомо отношение офицеров к нижним чинам. Фриц терпеть этого не мог.
"В лесу гитлеровца можно связать, сунуть в рот кляп и, бросив в кузов, довезти до лагеря. Вот все удивятся, когда вместе с передатчиком мы привезем еще и офицера".
Однако, как ни соблазнительна была эта мысль, Шменкель тотчас же отогнал ее. Нельзя рисковать успехом всей операции. Недаром командир предупреждал его быть серьезнее и не допускать никаких легкомысленных поступков.
"Смотри, Иван, не соблазняйся на легкую добычу. Самое трудное для вас - обратный путь. Когда фашисты заметят, что у них из-под носа утащили радиопередатчик, они немедленно бросятся в погоню, и вам нужно во что бы то ни стало уйти от них", - вспомнил Шменкель наставления командира.
Преодолев подъем, машина выехала на шоссе, ведущее в Ярцево.
- Где изволит сойти господин капитан? - спросил Шменкель гитлеровца.
- Перед зданием комендатуры в Ярцево. Дорога в лазарет проходит именно там.
Митя, кажется, понял, что сказал капитан, и, наклонившись к баранке, незаметно подмигнул Шменкелю. Капитан сидел как истукан. Открыв окно, Шменкель потихоньку насвистывал какую-то немецкую песенку.
У перекрестка дорога пошла под уклон. Фриц увидел впереди длинную колонну военных грузовиков, которая, подобно змее, растянулась в направлении Вязьмы. Шменкель про себя пересчитал машины и как бы между прочим заметил вслух:
- Пожалуй, пахнет наступлением.
- А вы, я вижу, не лишены наблюдательности. - Капитан не без ехидства улыбнулся. - Офицер запаса?
- Так точно, господин капитан.
- Из Шлезвига?
- Нет, из Померании.
- Знакомые места.
И капитан вновь замолчал.
Шменкель был доволен: по документам - он из Померании, неважно, что выговор у него несколько иной.
Прошло немало времени, пока Мите удалось вклиниться в длинную колонну грузовиков и мотоциклов. Некоторое время они ехали в этом огромном потоке. На развилке дорог колонна вдруг свернула к железнодорожной станции Ярцево. Миронов снова незаметно подмигнул Шменкелю.
Фриц волновался, догадываются ли товарищи, сидящие в кузове, что он задумал.
Коровин с удивлением посмотрел на указатель - Виктор не знал, что из-за неожиданного попутчика им приходится делать крюк.
Убедившись, что товарищи ведут себя спокойно, Шменкель перестал волноваться. Фриц с благодарностью подумал сейчас о Морозове, который на всякий случай объяснил им, как лучше проехать по городу, хотя по первоначальному плану вовсе и не предусматривалось заезжать в него. Вот и мост через реку. Прибавив газу, Митя на большой скорости повел машину по городу. Капитан несколько раз покрутился направо и налево, но вскоре машина, резко затормозив, остановилась перед зданием комендатуры.
- Господин капитан, вы приехали.
- Благодарю вас, доктор.
Выйдя из машины, гитлеровец слегка коснулся двумя пальцами козырька фуражки, и исчез в дверях комендатуры.
Митя проводил его свирепым взглядом. Шменкель вскочил в кабину и спросил Митю:
- Что ты несся по городу как угорелый?
- Хотел поскорее отделаться от этого типа. Меня от него прямо наизнанку выворачивало. Было б неплохо, если б мы прикончили его там, в лесу.
- Этого не следовало делать. А вот как ты из колонны выехал - такое не каждый сумеет! Это - прямо мастерство.
- Мое мастерство еще впереди.
Проскочив через несколько улиц, Митя выехал на шоссе, догнал колонну машин и, воспользовавшись "дырой", проскочил мимо. Из одной машины солдаты что-то закричали Мите, но он лишь засмеялся и махнул им рукой. При въезде на станцию Митя погудел, а когда шофер впереди идущей машины не обратил на это никакого внимания, Митя так прижал его, что тот невольно пропустил назойливый грузовик.
- С ними только так и нужно, иначе они не понимают! - проворчал Митя.
- А почему из города ты не поехал прямо на станцию? Ведь там есть дорога?
- Есть-то есть, но та дорога идет вдоль железнодорожного полотна и усиленно охраняется.
Шменкель понимающе кивнул и закурил. Больше он ничего не говорил Мите, даже когда тот свернул с шоссе и поехал по дороге, изрытой воронками.
Из-за объезда они потеряли много времени. Только после полудня партизаны подъехали к серому зданию товарной станции.
Митя погудел три раза. Из будки, выкрашенной в черный, белый и красный цвета, вышел часовой. Солнце слепило ему глаза, и, чтобы разглядеть машину, он приложил к глазам ладонь. Потом часовой поднял шлагбаум и пропустил машину на территорию станции. Митя пересек станционный двор и остановился, но мотора не выключил.
Шменкель не спеша вылез из кабины и хлопнул дверцей. Партизаны выпрыгнули из кузова и с любопытством осмотрелись.
Рыбаков с двумя партизанами пошли вслед за Шменкелем. Не успели они подойти к зданию склада, как из дверей выскочил унтер-офицер, испуганно застегивая на ходу френч. Унтер хотел было доложить Шменкелю, но Фриц остановил его:
- Что, уснули, что ли? Ну, я вам покажу. Где радист?
- У меня, господин врач. Если я могу...
- А где остальные?
- Двое свободны от дежурства, остальные охраняют русских.
Немец указал вдоль путей, где метрах в двухстах русские рабочие грузили что-то в вагон.
Шменкель пошел за унтер-офицером через складское помещение. В самом конце склада он рывком распахнул дверь и остановился на пороге большой побеленной комнаты, разделенной перегородкой и оборудованной под жилое помещение. Трое солдат вытянулись по стойке "смирно". На столе валялись карты. Одна кровать была смята, видимо, на ней только что лежал унтер-офицер.
- Кто из вас радист?
- Обер-ефрейтор Швальбе, - доложил худощавый мужчина со светлой бородкой.
- Хорошо. А ты, - Шменкель ткнул пальцем в солдата с круглым лицом, собери всех людей, да побыстрее.
- Слушаюсь!
- Извините, господин врач, - с порога заметил унтер-офицер, - но русские...
- Никуда ваши русские не денутся.
"Пока все идет хорошо", - подумал Шменкель и вдруг увидел, что солдат с круглым лицом все еще стоит, вопросительно поглядывая на унтера.
Тогда Шменкель крикнул:
- А ты что, не понял моего приказа? Или ты уже его исполнил?
Солдат мигом исчез.
- Когда сменяете посты?
- Через три часа.
- Где у вас радиопередатчик?
- Здесь.
- Хорошо.
И в этот же миг за спиной Шменкеля щелкнули затворы автоматов.
- Руки вверх! - крикнул один из партизан. Солдаты медленно подняли руки, с недоумением глядя на вооруженных солдат.
- С места не сходить! Повернуться лицом к стене! - приказал Шменкель.
Гитлеровцы выполнили приказ, и на этот раз уже быстрее.
- Караульте их, - сказал Шменкель партизанам по-русски. - А мы, Виктор, займемся остальными.
Выйдя из комнаты, они направились к платформе. Шменкель приказал арестовать и других гитлеровцев, которые бежали по вызову.
Коровин пропустил немцев мимо себя, а когда они оказались в складе, быстро вытащил пистолет и приказал:
- Руки вверх!
Ошеломленные гитлеровцы не оказали ни малейшего сопротивления.
Шменкель тем временем вместе с двумя партизанами снял радиопередатчик, рывком оборвав какие-то провода на стене.
"Что делать с немцами? Они, конечно, запомнят мою внешность, и за нами будет организована погоня".
- Унтер-офицер, кругом!
Унтер повернулся. Лицо у него стало белым как полотно. Он тяжело дышал. Колени у него тряслись. Вид у него был очень жалкий.
- Что за грузы у вас на складе?
- Запчасти к машинам, меховые изделия, консервы, медикаменты...
- Покажи, где лежат медикаменты?
Лекарств на складе оказалось мало. Шменкель знал, что у доктора Кудиновой уже давно не было перевязочного материала и обезболивающих средств. Не опуская рук и лавируя между какими-то бочками, унтер-офицер подошел к горке ящиков.
- Вот медикаменты. Можно мне опустить руки?
- Нет.
Шменкель подозвал Коровина и послал его за партизанами, которые остались у машины.
- Нас расстреляют? - дрожащим голосом спросил унтер-офицер.
Шменкель взглянул на унтера, но с ответом не спешил. Унтер истолковал это молчание по-своему.
- А мне теперь все равно, расстреляют меня или нет. Теперь нет смысла...
- Какого смысла?
- Стреляйте скорей, мне давно уже все надоело.
Послышались шаги: это Коровин вернулся с двумя партизанами. Унтер-офицер безучастно смотрел, как партизаны подняли первый ящик.
- Что тебе давно надоело? - спросил Шменкель унтера.
- Что об этом говорить. Я рабочий, посмотрите на мои руки...
- В этой стране тоже есть рабочие. Почему ты воюешь против них?
- Потому что мой сын под Москвой потерял обе ноги.
Унтер-офицер переборол уже свой страх, который парализовал его вначале.
- Я недавно в пивной сболтнул лишнего, меня и сунули в эту дыру. Хорошо еще так отделался...
И уже совсем тихо добавил:
- У меня был единственный сын и тот теперь... калека.
Шменкель недоверчиво посмотрел на немца, но тот, видимо, говорил правду.
- Почему ж тогда ты не борешься против этой войны? - обратился к унтеру Коровин, который слышал их разговор. - Вот ты говоришь, что любишь сына, а что ты ради него сделал?
- А что я мог сделать? В одиночку?
- Я тоже один и воюю! - заметил Шменкель.
Унтер удивился:
- Вы немец?
- Да.
За стенами склада послышалась русская речь.
- Вы ведь партизаны?.. А вы - Шменкель? - вдруг спросил унтер.
Теперь настала очередь удивляться Фрицу: откуда этот человек знает его, они ведь никогда не встречались.
- Скажи, а что тебе, собственно, известно о Шменкеле?
- Военная жандармерия еще зимой распространила листовки. Их вывешивали на каждом углу. Мне тоже одну дали, только я ее никуда не наклеил. Если хочешь, посмотри. Она до сих пор лежит у меня в ящике.
Эсэсовец Кванд говорил тогда, что были объявлены розыски Шменкеля. Значит, он что-то еще утаил? А этот унтер-офицер, кажется, все честно говорит.
- Да, я - Шменкель. Можешь опустить руки. А почему ты не вывесил листовку на видном месте?
- Потому что я не свинья.
- Однако ты ведь не перешел к партизанам, чтобы бороться против фашистов?
- Нет. - Унтер-офицер закусил губу.
- Боялся?
- Не знаю, как и объяснить...
В голосе унтера было столько беспомощности, что Шменкель решил больше ни о чем его не расспрашивать. Этот человек, видимо, слишком слабохарактерный, чтобы решиться на активные действия.
- Вы, наверное, не знаете, что в Германии вошел в силу закон, по которому власти могут арестовать всю семью, если кто-нибудь из близких родственников выступил против. И если б я решился, то мою семью...
Шменкель почувствовал почти физическую боль в груди. Эрна, дети! Что с ними сделали? На какое-то мгновение все пошло кругом перед глазами Шменкеля. Фриц крепко сжал зубы и взял себя в руки.
- Ну и что же они делают в этом случае с родственниками? - спросил он.
- Взрослых сажают в концлагерь, а детей отдают в приюты.
Фриц вспомнил, что в штрафном лагере в Торгау он однажды слышал от одного заключенного, что фашисты помещают детей коммунистов в специальные дома. Там детям дают совершенно другие фамилии и воспитывают их в духе верноподданничества нацистам. Разумеется, и Геббельс и Гесс испробуют на этих детях все свои "новые" методы воспитания. Эрна может сколько угодно клясться в том, что ничего не знала о решении мужа перейти на сторону русских, в гестапо ей все равно не поверят.
- Нужно спешить, Ванюша, - сказал Коровин, положив руку на плечо Шменкеля, и, обратившись к унтер-офицеру, спросил: - А где у вас тут подвал?
- Вон там, в углу...
Унтер-офицер показал на еле заметную дверь и вновь вернулся к стене, у которой стояли гитлеровские солдаты.
- Что они хотят? - шепотом спросил унтера один из солдат.
- Молчать! - прикрикнул на немцев Шменкель и, выдвинув ящик, высыпал его содержимое на стол.
Среди различных бумаг на него вдруг глянуло собственное лицо. Читать листовку было некогда и, сложив несколько раз, он сунул ее за голенище сапога.
- Ну как с радиопередатчиком?
- Готово. А что делать с фрицами?
Подошел Коровин:
- Подвал большой и без окон. Так что, если мы засадим в него гитлеровцев, а дверь заставим ящиками, их не сразу найдут.
Перенеся радиопередатчик, завернутый в брезент, в машину, партизаны вернулись в склад, чтобы связать пленных.
Шменкель в окно наблюдал за платформой, но там было тихо. Русские рабочие, согнанные на погрузку, сидели у вагонов. И лишь только один мужчина нервно расхаживал взад и вперед по платформе, - видимо, надсмотрщик. Уж этот обязательно обратит внимание на грузовик, когда он будет отъезжать, да и отсутствие часовых его, видимо, уже сейчас сильно беспокоит. Он, того и гляди, побежит выяснять обстановку к часовому, стоящему у шлагбаума, и тогда погоня начнется раньше, чем партизаны окажутся вне опасности.
Митя, который все это время не вылезал из кабины, высунул голову и проговорил:
- Готов спорить, что этот тип - предатель!
Рыбаков тем временем загонял связанных гитлеровцев в подвал, покрикивая: "Давай! Давай"
Когда с немецкими солдатами было покончено, Шменкель, сложив ладони рупором, крикнул мужчине, который нервно расхаживал по платформе:
- Эй ты! Быстро в караульное!
Мужчина бегом пустился по платформе. На вид ему было лет пятьдесят, рыжеволосый, с. выпученными от базедовой болезни глазами.
- Понимаешь по-немецки? - спросил его Шменкель.
- Немного, ваше благородие.
- Ты над ними старший? - спросил мужчину Коровин.
- Да. Мы ждем указаний. Рабочие ленивы. - Надсмотрщик криво усмехнулся. - Их плетками нужно подгонять, грязные свиньи!
- Молодец, пойдем со мной. Водки хочешь?
- Хм, если господин угостит стопочкой...
Мужчина засеменил быстрее.
- Оставайся здесь, - шепнул Коровин Шменкелю. - Я сам его толкну в подвал.
Через несколько минут партизаны сели в машину. Шменкель вскочил в кабину. Часовой поднял шлагбаум и отдал честь.
- Направо или налево? - спросил Митя у Шменкеля, когда они выехали с территории товарной станции.
- Налево.
Шоссе было свободно. Миронов гнал машину, до отказа выжимая педаль. Миновав мост, свернули в сторону и поехали в северо-западном направлении прямо по полю. Вскоре дорогу им преградил ручей. Брод через него пришлось искать довольно долго. Когда переехали на другой берег ручья, Митя повел машину к темневшему на горизонте лесу. Вот и дорога. По ней через некоторое время они выехали в лощину, поросшую густым кустарником.
Здесь и остановились. Партизаны замаскировали машину. Шменкель выставил охрану к машине, а сам осмотрелся. Уже темнело. Ночь вступала в свои права. На небе показался диск луны.
Спать никто не мог. Партизаны потихоньку делились впечатлениями. Ужинали, не разжигая огня.
Прислонившись спиной к дереву, Шменкель молча , слушал партизан. Рядом с ним сидел Коровин.
- О семье задумался, Иван?
- Лучше, когда я об этом не думаю.
Однако слова унтер-офицера о новом нацистском законе не выходили у Шменкеля из головы. Эрна очень любит детей, и, если фашисты разлучат ее с ними, она не вынесет этого.
Коровин словно отгадал мысли Шменкеля и спросил:
- Ну, нашел ты ту листовку?
- Нашел.
- Покажи-ка и дай мне фонарик.
Шменкель вытащил из-за голенища листовку и протянул ее Коровину. Сам Фриц прочитал ее, еще сидя в машине.
"Бедная Эрна! Ее, наверно, уже допрашивали, может, даже издевались над ней. Если б она могла понять, почему я так поступил. Поступить иначе я не мог".
Коровин, прочитав листовку, сказал:
- Видишь, как дорого ценят фашисты твою голову? - И повторил: - "Лицо, поймавшее дезертира Фрица Шменкеля, получит вознаграждение: русский гражданин - восемь гектаров земли, дом и корову, военнослужащий вермахта пять тысяч марок и четырехнедельный отпуск на родину".
Коровин передал листовку другому партизану, и она стала переходить из рук в руки. При тусклом свете луны партизаны разглядывали портрет Шменкеля на листовке, напечатанной на русском и немецком языках.
Проверив посты, Шменкель снова сел, прислонившись к дереву, но заснуть так и не смог.
* * *
Утром третьего дня Митя благополучно привел свой автомобиль в партизанский лагерь. Совсем недавно вернулась группа партизан из отряда имени Суворова, и теперь бойцы делились впечатлениями о встрече с красноармейцами 20-й кавалерийской дивизии, которая дала им своего радиста для связи. Это был небольшого роста бурят, скуластый, с маленькими глазками. Он сразу же принялся осматривать трофейную радиостанцию и устанавливать ее в своей землянке. Единственным человеком, кому радист позволил заходить в радиоземлянку, был Морозов.
Разведчики штаба армии забрали с собой пленных немцев, чтобы передать их в лагерь для военнопленных. Прощание Кубата с партизанами было трогательным.
- Мы очень привыкли к этому Швейку в пижаме, - рассказывал партизан Михаил Букатин. - Он великолепно готовил, правда, не жалел наших запасов. Ты еще только садишься за стол, а у тебя под носом уже стоит тарелка с едой, как в московском "Метрополе". Мы все очень привязались к нему, и было по-настоящему жаль расставаться с этим занятным парнем. Когда Кубат прощался с нами, в глазах его стояли слезы, а лицо было печальное-печальное. Ну прямо Дон-Кихот - рыцарь печального образа. Нам от души было жаль его. Командиру нашему, - продолжал Букатин, - он тоже понравился, тот даже приказал врачихе выдать ему целый литр водки. За столом Кубат произнес речь. Мы из нее поняли только то, что обязательно разобьем фашистов и тогда он снова вернется в свой Брюнн, где будет работать в отеле. Он всех нас пригласил к себе в гости... Ты ни за что не отгадаешь, что он ел сам. Только кашу.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги