Его называли Иваном Ивановичем

Шменкель рассмеялся.

- У него больной желудок. Представляешь, Ваня, такой повар - и с больным желудком!.. Ну а теперь ты, Ванюша, расскажи, как вы захватили рацию...

Шменкель уже доложил начальству об успешном проведении порученной ему операции и теперь только сказал:

- А тот унтер-офицер с товарной станции был не таким уж глупым. Он понимал, что поступает несправедливо. Может, ему даже было стыдно... Многим немцам не по себе в собственной шкуре. Где-то в душе они понимают, что должны воспротивиться фашизму, который несет гибель немецкому народу и народам всей Европы. Но они беспомощны, потому что не знают, как должны поступать.

- Да это и не удивительно. Если тебе каждый день вдалбливают в голову, что ты человек высшей расы, ты когда-нибудь и сам начнешь верить в это. Букатин на миг задумался, припоминая. - Недавно мы распространяли листовки в одном селе. Ко мне подошел какой-то старик и сказал: "А в них правда написана, сынок? Сейчас много всяких бумажек раздают, даже не знаешь, где в них правда, а где нет. Немцы врут, и люди теперь уже перестали верить чему-либо. Раньше все было просто, сразу видели, где хорошо, где плохо. А сейчас человек спрятал лицо, и не поймешь, можно ему доверять или нет. Другой раз мне кажется, что эти проклятые оккупанты и нас с головой окунули в ложь".

- Окунули в ложь, - машинально повторил Шменкель. - А старик неплохо сказал. Знаешь, как об этом говорил врач, которого мы взяли в плен? Он считает, что огромные просторы Советского Союза сделали немецких солдат неверующими. Некоторые из гитлеровцев, например, думают, что Германия даже в случае победы не сможет охранять страны, которые она завоевала. Рано или поздно ответный удар будет нанесен. В этом есть что-то разумное.

- Слабое утешение, - буркнул Букатин.

- Разумеется. Самое плохое заключается в том, что немцы все еще никак не могут понять, в каком преступлении они участвуют.

Шменкель встал и, сунув руки в карманы, спросил:

- Скажи, Михаил, есть у нас какая-нибудь типография или хотя бы печатный станок? Ты только что говорил о каких-то листовках. Латинского шрифта у нас, конечно, нет?

- А у тебя, я вижу, большие аппетиты. К сожалению, мы имеем не так много: всего лишь печатный станок. Кто его знает, откуда он взялся. Мы слушаем сводки Совинформбюро, потом сами пишем листовки. А ты знаешь, что недалеко от нас действуют партизанские отряды имени Щорса и Лазо? Если так пойдет и дальше, то скоро у нас будет своя партизанская дивизия. Что ты думаешь о Морозове?

- А что я должен думать? По-моему, он настоящий командир.

- Мне тоже так кажется. С тех пор как он наладил радиосвязь со штабом Калининского фронта, все командиры отрядов обязаны докладывать в штаб о результатах своей деятельности.

- Да ты сам просто информбюро. А еще есть новости?

- Да еще какие! Сюда посылают самолеты с Большой земли, которые сбросят нам оружие, боеприпасы и продовольствие. Сейчас как раз отбирают добровольцев для очистки площадки в лесу, куда все это будет сброшено. Хочешь пойти на эту работу?

- Конечно, а ты?

- Никак не могу. Я же говорил тебе, что назначен связистом. Жаль, что не увижу, как с неба нам сбросят печатный станок. Хоть ты смотри, чтобы все было в порядке, не поломали бы чего.

Петр Рыбаков отер со лба пот, прихлопнул рукой комара, который сидел у него на груди, и бросил топор в траву.

Последние лучи солнца, с трудом пробиваясь сквозь густые кроны деревьев, золотили их. Где-то вдали ухнул филин, словно радуясь тому, что теперь уже не будут стучать топоры и визжать пилы. В чаще уже было темно, от болота тянуло сыростью.

- От работы разыгрался аппетит. - Рыбаков снял сапоги, размотал портянки. - После трудов праведных неплохо бы выпить стопочку и закусить куском сала. Как ты считаешь, мы это заслужили? - И он подмигнул.

- Не говори глупостей, Петр. Водки-то нет. Или у тебя еще от старых запасов осталось?

- Осталось? Что я слышу! Наши санитары не имеют сердца, но и у тебя его нет. Из тебя никогда не получится настоящий разведчик.

- Может, ты и прав, Петр. - Шменкель был настроен мирно. - Мне бы твое самолюбие!

- Разведчик должен все знать, Ваня. Заруби это себе на носу. Это, так сказать, особенный человек. Шменкель сел на траву и закурил.

- А что ты подразумеваешь под словом "особенный"?

- Во-первых, разведчик никого не боится: ни врагов, ни женщин. А ты вот сидишь тут, коптишь небо и не замечаешь, что по тебе сохнут наши девицы из санчасти. Даже докторша...

- И это все?

- Во-вторых, у разведчика в карманах всегда должно быть что-то особенное: немного трофейного шоколада, хороший табачок, а не махорка, зажигалка и, не забудь, фляжка с водочкой.

- А у тебя она есть, эта фляжка?

- Боже мой, - простонал Рыбаков, - бедняга, неужели ты не видишь логической связи одного с другим? В этот момент к ним подошел Спирин.

- Отдыхаете на лоне природы? - добродушно съязвил он.

- Садись и помалкивай, - оборвал его Рыбаков, - не один ты умный.

Спирин хотел было возразить, но Шменкель успокоил его:

- Дай ему поговорить, он сегодня в ударе.

- В ударе! - вскинул Рыбаков руки к небу. - Я ему объясняю все логически, а он ничего не понимает да еще скалит зубы.

- В чем же дело? - Спирин тоже сел. - Что-нибудь интересное?

- Какой же вывод ты сделаешь для себя? - не унимался Рыбаков.

Шменкель пожал плечами, Рыбаков продолжал:

- Я уже сказал, из тебя разведчик не получится. И вот почему. Моя мать не раз говорила, что я рожден для чего-то большого, потому что у меня золотые руки. Но это я только вам говорю, не для передачи. Я, например, хотел научиться играть на рояле.

- Почему именно на рояле? - удивился Спирин.

- Потому что у меня золотые руки.

- И что же из этого вышло?

- К сожалению, ничего. Играть на рояле я так и не научился.

- Ну а какая связь?

- А я-то думал, ты поймешь. Разве ты не заметил, Виктор, что девушки из санчасти давным-давно влюблены в нашего Ваню? А он даже ни разу не зашел к ним. Понял?

- Да-а! - Спирин перевернулся и лег на спину.

- Я не думаю, что ты человек безнадежный, - продолжал Рыбаков, обращаясь к Шменкелю. - Слушай дальше. Я, например, никогда не забываю о своих друзьях. - Он показал рукой на Спирина, потом на себя. - Не только о себе надо думать. Как это у нас называется, Виктор?

- Дух коллективизма.

- Правильно. И этим чувством разведчик тоже должен обладать, Ваня. Видишь, многого тебе не хватает. Не смейся, а лучше учти критику.

- Тот, кто дает советы другим, сам должен показывать хороший пример. Шменкель нахмурился. - А у тебя есть трофейный шоколад?

- Нет.

- А сигареты?

- И этого нет.

- Вот видишь, а водка?

Рыбаков промолчал.

- Значит, кроме голой теории, у тебя ничего нет, - сказал Спирин, жевавший травинку. - Не слушай его, Ваня, болтает пустое.

Рыбаков сумрачно посмотрел на Шменкеля и сказал:

- Ты забываешь главный принцип разведчика.

- Ага, значит, и такой есть?

- Разведчик должен все знать.

- Конкретнее. Что знаешь ты?

- Например, знаю, где есть водка.

- И где же?

- В Симонове.

Наступила тишина. Рыбаков внимательно посмотрел на ребят.

- Симонове - это село в пятнадцати верстах отсюда, - снова заговорил он. - В оба конца, значит, тридцать верст. Местность болотистая, лесная, темнота... Но только с собой я вас не возьму. Вдруг вы там напьетесь, а мне потом придется тащить вас на себе. Выбросьте это из головы.

Вдруг Рыбаков рассмеялся и, вытащив из-под рубашки фляжку, высоко поднял ее над головой.

- Я уже побывал там!

- Не может быть. - Спирин даже присел. - В Симонове же немцы!

- Что для меня немцы, если я хочу выпить?

- А как же ты прошел мимо наших часовых? - поинтересовался Шменкель.

- На брюхе прополз. Обратно-то было совсем легко, а вот туда, чтобы никто не заметил... Дело это не простое. Ну, выпьем.

Петр налил чарку и поднес ее Шменкелю, потом налил Спирину, последним выпил сам. Закусывали хлебом и салом. Набив полный рот, Петр с чувством превосходства смотрел на друзей, радуясь тому, что удивил их.

- Ты нас не терзай. Скажи, кто дал тебе самогонки?

- Кто хочет, тот всегда найдет. В селе одна старуха потихоньку варит самогон. Взяла у меня часы, старая ведьма, а взамен дала первака, но чего не сделаешь для друзей...

Широко улыбнувшись, Рыбаков налил себе еще стопку.

- Я пробирался огородами да поглядывал по сторонам. Гарнизон в селе у немцев довольно сильный, чувствуют они себя преспокойненько. На дорогах у них выставлены часовые. Но какой разведчик пойдет по дороге? Часовой стоит и перед зданием, где живут унтер-офицеры и рядовые. Офицеры занимают дом, который охраняет только один часовой. Так по крайней мере сказала старуха, и это похоже на правду.

Положив остаток хлеба в рот, Петр встряхнул фляжку.

- О том, что ты увидел, нужно доложить командиру, Петр, - заметил Спирин, поблагодарив за угощение.

- Ты что, с ума спятил? Тогда конец моим личным вылазкам!

- И все же Виктор прав, - поддержал Спирина Шменкель. - Представь себе, что кто-нибудь из жителей деревни случайно обнаружит лагерь...

- Как хотите. - Рыбаков намотал на ноги портянки, сунул ноги в сапоги. - Я подумаю.

Партизанам потребовалось четверо суток, чтобы расчистить просеку. В полдень на пятый день Васильев лично проверил работу и недовольно заметил, что она еще не доведена до конца. Он собрал партизан на поляне, пригласил всех сесть на траву, сам остался стоять.

- Мы передали наши координаты в штаб фронта и получили сообщение, что завтра ночью сюда прилетит самолет, сбросит нам оружие, боеприпасы, снаряжение, медикаменты и газеты. Наша радиостанция должна работать на прием. Поторапливайтесь. Самолет сделает над просекой два круга и перед сбрасыванием груза даст сигнал - зеленую ракету. Мы разложим на просеке четыре сигнальных костра в виде буквы "Т".

Убедившись, что партизаны правильно поняли все его указания, Васильев сел и спросил:

- Ну, товарищи, а теперь рассказывайте, как вы себя чувствуете. Есть ли какие вопросы?

- Я так понимаю, товарищ командир, что сейчас мы подчинены Калининскому фронту, - сказал Шменкель. - Поскольку командование фронта имеет свои специфические задачи, то меня интересует...

- Совершенно правильно, Иван Иванович, ты мыслишь логично. Чтобы руководить борьбой всех партизанских отрядов, находящихся в тылу врага, и оказывать им необходимую помощь. 30 мая создан Центральный штаб партизанского движения. А при штабах фронтов будут созданы свои штабы для руководства партизанскими отрядами.

Значит, в Москве не забыли о них! Это обрадовало бойцов.

Затем командир сказал, что в отряде необходимо организовать группу подрывников и первым ее заданием будет взрыв моста в районе Ярцево.

В заключение Васильев раздал бойцам листовки с текстом Совинформбюро и подозвал к себе Шменкеля:

- А тебе, товарищ Шменкель, привет от Букатина. Получи сообщение.

Шменкель бегло пробежал глазами листок.

- А теперь, товарищи, послушаем Ивана Ивановича, - громко произнес Васильев.

- "Сообщение Совинформбюро от 29 мая 1942 года, - громко прочитал Шменкель. - Партизанский отряд, действующий в Смоленской области, взял в плен Пауля Панзгена, лейтенанта медицинской службы из седьмого мотоциклетного батальона седьмой танковой дивизии. В штабе Н-ской части пленный показал, что их дивизия за время войны потеряла в общей сложности от десяти до шестнадцати тысяч солдат. Из трехсот танков в строю осталось не более ста..."

- Ого! - не выдержал Рыбаков.

- Не мешай! - одернул его один из партизан.

- "В заключение пленный заявил", - продолжал Шменкель и вдруг запнулся.

- Читай, читай дальше, - попросил его Васильев.

- "В заключение пленный заявил: "Партизаны хорошо обращались со мной. В отряде я разговаривал с немецким солдатом, который перешел на сторону русских. Этот солдат борется против гитлеровского режима. Вместе с партизанами он участвует во всех их операциях против врага".

- Ого! Если так пойдет и дальше, то скоро о нашем Иване Ивановиче по радио заговорят. Поздравляю тебя, Ваня! - И Рыбаков дружески похлопал Шменкеля по плечу. - А что сказано про другого пленного?

- Москва не может передавать по радио про каждого пленного, Петр.

После ухода командира Шменкель работал с удвоенной энергией.

Партизаны с нетерпением ждали следующей ночи. Но неожиданно испортилась погода. Тучи обложили небо. Полил дождь. Сильные капли забарабанили по листьям деревьев.

Мокрые дрова никак не загорались. Партизаны накрыли плащ-палатками сложенные для костра дрова, но их заливало водой снизу.

- Кто знает, прилетит ли в такую погоду самолет? - вздохнул молодой веснушчатый парень. - Посмотрите на небо, в такую погоду пилот не разглядит наши костры, а лететь низко он не сможет.

Его беспокойство не было напрасным. Облака висели низко, почти над самым лесом. Казалось, дождю не будет конца.

Но поскольку от командира не было других указаний, все надеялись, что самолет прилетит.

- Пилоту известны наши координаты, он может сбросить груз и не видя сигнальных огней, - возразил кто-то из партизан.

- Наобум грузы не сбрасывают, - заметил Спирин. - Они могут попасть в лапы к фашистам.

Шменкель не участвовал в разговоре, он молча сидел под разлапистой елью, прячась от дождя. Разговор умолк. Командир группы велел трем партизанам вскарабкаться на деревья и, когда появится самолет, зажечь там смолистые факелы.

В назначенное время самолета все не было. Партизаны молчали. Так прошел час.

- Летит! - вдруг закричал кто-то.

Шменкель вскочил на ноги и бросился к костру. Рыбаков уже обливал дрова бензином. Все четыре костра загорелись почти одновременно. Где-то над головой гудел самолет. Вот он удалился, потом прилетел снова. Партизаны всматривались в темное небо, надеясь увидеть долгожданную зеленую ракету. Но ее не было.

- Пилот не видит костров! - закричал вдруг Рыбаков и вместе с другими партизанами выбежал на вырубленную просеку.

Они начали кричать, словно пилот мог услышать их. Через несколько секунд шум мотора усилился. Видно, самолет снизился. Но вскоре шум опять смолк. Самолет улетел. Ругая погоду, партизаны погасили костры и спрятались под свои плащ-палатки. Командир группы послал в лагерь связного.

Дождь лил три дня и три ночи, и все это время партизаны напрасно ждали самолета с Большой земли. На четвертый день небо просветлело, очистилось от туч. Выглянуло солнце, и лес радостно заблестел.

Партизаны подготовили четыре огромных костра, хотя никто больше не надеялся, что самолет прилетит.

И вдруг ночью послышался легкий гул. Он то нарастал, то удалялся, потом в небо взлетела зеленая сигнальная ракета, осветив парашюты, на которых покачивались долгожданные грузы.

А в лагере тем временем шло совещание командиров, которое началось сразу же после обеда. Партизаны слышали, что командиры спорят, но никто не знал, о чем идет речь.

- Чего там заседать, и так ясно: отряды нужно объединить, - говорил Букатин. - Незачем тянуть.

Через час комиссар собрал партизан отряда "Смерть фашизму".

- Товарищи партизаны! По приказу Центрального штаба партизанского движения мелкие партизанские отряды должны быть слиты в партизанские бригады. Приказ не обсуждают. Мы с командиром полностью одобряем это решение, так как, объединившись, партизаны смогут наносить сильные удары по врагу.

Тихомиров внимательно всматривался в лица бойцов. В отряде было много таких, кто раньше вообще не служил в армии. Разные люди... Вот Шменкель понимающе кивает комиссару, после разговора с Морозовым он все время ждал этого часа. Люди слушали молча, для них это сообщение комиссара не было неожиданностью.

- Бригаде присваивается имя героя гражданской войны Василия Ивановича Чапаева. Кроме нашего отряда в бригаду входят отряды имени Буденного, Лазо, Котовского, Щорса, Чкалова и "За Родину". Решение Центрального штаба партизанского движения обсуждалось на совещании командиров. К сожалению, некоторые из командиров заняли в этом вопросе неправильную позицию.

Голос комиссара стал тверже.

- Товарищ Мишин, бывший командир партизанского отряда имени Чкалова, пошел против воли бойцов своего отряда и по их единогласному решению отстранен от командования отрядом. Отряд Попова отказался присоединиться к соседней бригаде и решил уйти в Белоруссию. Пусть идут, мы не задерживаем.

Тихомиров вытер лоб платком.

- Теперь я хочу сообщить вам, товарищи, что отныне командиры не выбираются, а назначаются штабом партизанского движения или штабом фронта. Три бригады, действующие в нашей области, подчинены представителю командования, который на днях прилетит сюда.

- Вот и пришел конец твоим вылазкам за самогонкой, - тихо произнес Виктор.

- Я тебе больше ничего рассказывать не буду, - с досадой огрызнулся Рыбаков.

- У вас вопрос, товарищ Спирин?

- Да. - Виктор вскочил на ноги. - Я считаю абсолютно правильным это мероприятие. Пора навести единый воинский порядок во всех партизанских отрядах. В нашем отряде все одобряют это решение, а как будет в отрядах, которые состоят полностью из гражданских лиц? Ведь они не привыкли к строгой дисциплине.

- Ваш вопрос... оригинален. Большая часть партизанских отрядов, по крайней мере те, которые вы имеете в виду, были созданы по решению обкома партии и по инициативе райкомов. Товарищи там обсуждали эти вопросы еще тогда, когда мы даже не предполагали, что когда-нибудь попадем в котел. И товарищи, руководившие этими отрядами, - опытные люди, участники гражданской войны, во время которой они не раз били белых. И нужно отдать должное - политико-воспитательная работа в их отрядах была на высоте.

- Понятно.

Шменкелю нравилась строгость комиссара, нравилась потому, что и сам он был нетерпим к недостаткам.

- Значит, все мелкие отряды будут распущены и сформирована бригада?

Этот вопрос расшевелил всех, партизаны зашумели, заговорили. Тихомиров остановил их:

- Успокойтесь, товарищи. Отряды сохраняются как самостоятельные подразделения, а бригада, кроме того, получит подразделение минометов. Штабу бригады будут подчинены санитарная часть и разведывательное подразделение. Остальные подробности узнаете завтра утром.

Вечером партизаны обменивались мнениями. Говорили о том, будет ли у них единая форма, выдадут ли на лето новые сапоги, кто будет назначен к минометчикам. Не было ничего удивительного в том, что всех интересовала форма, это был больной вопрос.

В один из солнечных дней бригада построилась в полном составе. На левом фланге - отряд "Смерть фашизму". Васильев зачитал приказ Центрального штаба партизанского движения, затем сказал:

- Командиром бригады назначен старший лейтенант Морозов Николай Афанасьевич, бывший командир партизанского отряда имени Котовского; комиссаром бригады - Михаил Семенович Полуэктов, бывший комиссар отряда имени Котовского; начальником штаба - лейтенант Алексей Васильевич Сабинов, бывший командир отряда имени Буденного.

После этого Морозов представил партизанам командиров подразделений. Васильев и Тихомиров остались на своих местах, а начальником штаба у них был назначен Петр Сергеевич Филиппов, который воевал с ними с февраля 1942 года.

- Бригада, смирно! - раздалась команда.

Перед строем бойцов появился знаменосец с двумя ассистентами, держа в руках Красное знамя с вышитым на нем золотом серпом и молотом. Шменкель завороженным взглядом смотрел на знамя. Вспомнилось, как, сидя в камере в Торгау, он вырезал ножиком на стене серп и молот...

Голос Морозова вернул его к действительности. Подняв правую руку, командир перед всей бригадой принимал партизанскую присягу. Затем он опустился на одно колено и поцеловал красное полотнище знамени.

* * *

Командир разведывательного подразделения тихо шел по спящему лагерю. Новая гимнастерка обтягивала его широкие плечи. На ногах - начищенные до блеска сапоги.

Солнце посылало свои первые лучи на землю, и они, с трудом пробиваясь сквозь листву, будили птиц.

Шменкель рано проснулся в это утро и вышел из землянки на воздух. Хорошо было в эти тихие утренние часы наслаждаться красотой природы. Увидев незнакомого командира, Фриц вскочил и вытянулся.

- Так рано и уже на ногах, партизан? Неплохо подышать свежим воздухом. Я не спал всю ночь, а сейчас ложиться уже нет никакого смысла.

Офицер достал пачку папирос и открыл ее.

- Вы курите? Пожалуйста.

Они закурили.

- Вы прибыли из Москвы? - спросил Шменкель.

- Да. В прошлую ночь прыгнул с парашютом над вашим лагерем.

- А как сейчас выглядит Москва?

- Нормально. Разумеется, не так, как в мирное время, но фабрики и заводы работают, в школах идут занятия, открыты кино и театры. Беспорядка не было, даже когда фашисты вышли к Волоколамскому шоссе. А после того, как мы им пообломали зубы, жизнь в городе пошла своим чередом. Разрушений от бомбардировок очень мало. Снабжение населения налажено.

- Ну а Кремль? Я еще ни разу не был Москве, товарищ...

- Дударев Фома Павлович. - Улыбка заискрилась в его ясных глазах. - Я, как видите, по званию капитан, командир разведывательного подразделения... А Кремль все такой же, как и раньше, в нем все по-прежнему, только кое-что сделано для маскировки. А вы кто такой? У вас необычное произношение.

Шменкель назвался, но больше ничего не успел сказать, так как Дударев перебил его возгласом:

- Так вы и есть тот самый немец! Интересно, очень интересно! Я уже слышал о вас, Иван Иванович. Вас, кажется, так зовут в бригаде?

- Так точно, товарищ капитан.

- Знаете что, - глаза капитана блеснули, - давайте немного пройдемся, полюбуемся таким чудесным утром. Смотрите, ветерок подул, значит, сегодня будет не так жарко... Я уже дважды собирался лететь к партизанам, и оба раза полет отменяли. Наконец-то, променяв свой холодный кабинет на теплый тыл, я здесь. Некоторым, возможно, этого не понять...

Шменкель понимающе кивнул. Что за человек этот капитан? Внешне он казался деловым, даже немного суховатым человеком, но его непосредственность в разговоре и поведении говорила совсем о другом. А тут еще эти искорки в глазах, наполовину насмешливые, наполовину серьезные! Трудно сразу понять, что он за человек.

- Они посылали меня от одной медицинской комиссии к другой, ну а я занимаюсь спортом и потому чувствую себя превосходно. Однажды врачи нашли, что у меня не в порядке почки, и сразу же вычеркнули из списка назначенных в партизанский отряд. Там считали, что лететь может тот, кто обладает железным здоровьем. А по-моему, сейчас не то время, чтобы обращать внимание на почки, если даже деды берут в руки охотничьи ружья и идут защищать Родину. Разве я не прав?

Офицер взглянул на Шменкеля через плечо и зашагал быстрее.

- К тому же у меня был один убедительный аргумент: до войны я бывал в этих местах, хорошо их знаю и потому могу принести больше пользы, чем кто-нибудь другой.

Они и не заметили, как оказались в центре лагеря. Капитан взглянул на часы и одернул гимнастерку.

- Я вас позднее вызову.

Шменкель посмотрел ему вслед и почему-то вспомнил слова Тихомирова о том, что разведчик должен быть сдержанным. А вот капитан ему, первому встречному-поперечному, начал рассказывать о себе. Может, никак не нарадуется, что ему удалось провести врачей и прилететь сюда?

"Хорошо бы он забрал меня к себе", - подумал Фриц.

Через три часа Шменкеля вызвали в ту самую землянку, где он вместе с разведчиками готовился к операции на товарной станции в Ярцево. Капитан-разведчик сидел, на бревне и листал какие-то бумаги, лежавшие перед ним на ящике из-под патронов. Здесь же находился черноволосый парень, по-видимому, новый радист. Выслушав доклад Шменкеля, Дударев попросил парня оставить их вдвоем. Он почему-то холодно и строго взглянул на Шменкеля, и складки на его лбу стали еще глубже.

- Не будем без надобностей усложнять наш разговор, - начал капитан. Я офицер НКВД и одновременно являюсь полномочным представителем по всем вопросам безопасности бригады. Нужно вам разъяснить это подробнее?

- Нет, товарищ капитан.

Шменкель встал и вытянулся перед офицером, раздумывая, что бы могло значить такое введение.

- В вашем "деле" есть кое-какие противоречия. Когда вас взяли в плен, на допросе вы показали, что были рабочим-металлистом в Штеттине, а позднее вы говорили одному из партизан, что работали конюхом у помещика. Как это понимать?

- Объяснить это совсем просто. Когда меня впервые допрашивал Просандеев, первый командир партизанского отряда, обстановка была очень напряженной. Партизаны мне не доверяли, я очень плохо говорил по-русски, а переводчик из отряда неважно знал немецкий. И слово "металлист", казалось мне, было ему понятнее.

Фриц отвечал быстро и четко. В какой-то миг в душе шевельнулось давно забытое чувство обиды: "Если вся бригада знает, что я не шпион, то почему этого не знают там, в штабе?"

- Я тогда не врал, товарищ капитан. В сварке я немного разбираюсь, в свободное время возился с машинами и, если не хватало механиков, ремонтировал сельхозинвентарь.

- Что вы умеете делать, нам известно. А Штеттин вы назвали случайно?

- Нет. Только потому, что его можно отыскать на карте, а вот Полихен и Бардов - этих деревушек ни на одной карте, пожалуй, нет.

- Гм. В какой-то степени разумно. А не кажется ли вам, что позже нужно было все это как-то объяснить?

- Я не считал это важным. Откровенно говоря, даже и не вспомнил об этом.

Дударев встал, заходил взад и вперед по землянке. Когда он остановился перед Шменкелем, морщины на его лбу разгладились.

- Закурим. Все в порядке, Иван Иванович, я просто хотел у вас выяснить некоторые вещи. Мы всегда несколько недоверчиво относимся к заявлениям тех немецких солдат, которые говорят, что они из рабочих. Солдаты вермахта отлично усвоили, что значит для нас слово "рабочий", и теперь стоит только немцу попасть в плен, как он тотчас же объявляет себя рабочим. А это очень часто не соответствует действительности.

- Но это можно быстро установить.

- Конечно, если человек перед тобой... Продолжайте, Иван Иванович. Какой же опыт вы приобрели?

Шменкель рассказал о встрече с унтер-офицером на товарной станции Ярцево, который говорил, что он тоже рабочий. Дударев что-то записал.

- Нужно будет сообщить об этом в Москву, пусть там учтут при агитации по радио. Так это он дал вам листовку?

- Да, я отдал ее товарищу Тихомирову.

- Я читал. - Капитан порылся в бумагах и вытащил листовку. - Товарищ Тихомиров сообщал мне об этом случае. Вас беспокоит судьба вашей семьи?

Шменкель несколько помедлил, а потом сказал:

- Я ничего не знаю о них...

- Ваша жена жива, дети находятся с ней.

В землянке стало тихо. Шменкелю показалось, что он ослышался. Дрогнувшим голосом он спросил:

- Что вы сказали?

- Вы не ослышались, они живы, но больше я ничего сказать не могу. Этот разговор пусть останется между нами.

- Слушаюсь!

Дударев подсел к своему ящику и улыбнулся одними глазами:

- Вы нам нужны. Надеюсь, наше желание полностью совпадает с вашим. А сейчас пришлите ко мне товарища Рыбакова.

Повторив приказание, Шменкель вышел из землянки. Он все еще никак не мог успокоиться и шел, ничего не замечая. Как музыка звучали слова: "Ваша жена жива, дети находятся с ней".

"Интересно, откуда это Дудареву известно? Возможно, установлена связь с нужными людьми в Германии. Эрна жива, но как она живет? Раз дети с ней, значит, она не в концлагере. Возможно, ее и допрашивали, но Эрна смелая и мужественная женщина. Она вышла за меня замуж, несмотря ни на какие препятствия". Лицо Шменкеля светилось такой радостью, что Рыбаков поинтересовался:

- Что случилось, Ваня, уж не наградили ли тебя орденом?

- Нет. Просто я стал разведчиком, можешь меня поздравить. Иди скорей к капитану, он ждет. Возможно, он возьмет и тебя к себе, тогда будем вместе.

В свою землянку Рыбаков вернулся через час, лицо у него было злое. Он не сказал ни слова. Шменкель, видя его состояние, не стал сразу ни о чем расспрашивать, но через несколько минут не выдержал:

- Ну, рассказывай, что случилось? Капитан не взял тебя к себе?

- Он сказал, что еще подумает, и все потому, что я не очень дисциплинирован.

- Ну а еще что? - не отставал от него Шменкель.

- Да что там говорить! Провалился я - вот и весь сказ.

- Что-то я ничего не понимаю.

- Глупо как получилось. Я смотрел на капитана, глазами он улыбался, разговаривал со мной как с другом, и вдруг - на тебе!

Рыбаков сел и стал сворачивать козью ножку.

- Вошел я к нему в землянку и доложил по всем правилам. Капитан пожал мне руку. "Вы комсомолец?" - спросил он меня. "Так точно", - говорю. "Очень хорошо. Садитесь, курите". И он протянул мне пачку "Беломора". Я, конечно, папироску взял, а сам подумал о том, как капитан умеет подойти к человеку. Сразу видно - образованный.

- Так почему же ты на него так рассердился?

- Да я не на него, а на самого себя. Слушай дальше. "Вы, я слышал, были в тот момент, когда брали в плен лейтенанта-медика? Расскажите мне, пожалуйста, как все это было". Да, Ваня, он так и сказал "пожалуйста". Такими вежливыми бывают только потомственные москвичи. Ну я ему, разумеется, все откровенно и рассказал. Он слушает да похаживает взад-вперед. А на губах - усмешка. Вдруг он меня прервал словами: "Взять "языка" - это дело очень важное, товарищ Рыбаков. Скоро нам еще потребуется "язык".

Партизаны вышли из землянки. Рыбаков бросил окурок на землю и затоптал его.

Шменкель с удивлением смотрел на товарища:

- Я что-то никак не пойму, на чем же ты погорел?

- А на том, что не умею язык держать за зубами. - Рыбаков сделал несколько шагов и остановился перед Фрицем. - Черт меня дернул все ему рассказать...

- И о том, как самогонку доставал?.. - Фриц живо представил, как мог реагировать на это сообщение Дударев, и рассмеялся.

- Хорошо тебе смеяться! - Рыбаков покачал головой и вздохнул. - Я, к сожалению, слишком поздно заметил, что сам себе поставил ловушку. "Что это за старуха, где и когда вы познакомились с ней?" - строго спросил он меня. "Когда готовили в лесу площадку, чтоб принять грузы и вас, товарищ капитан". Он посмотрел на меня, как удав на кролика: "Это место, товарищ Рыбаков, было окружено часовыми. Как же туда мог попасть посторонний? Вы что, считаете меня за дурачка?" Ты знаешь, Ваня, капитан небольшого роста, а тут я чувствовал себя перед ним, как карлик перед великаном. Я решил, что мне лучше все выложить по-честному.

- Ну и что же дальше?

- А дальше он намылил мне как следует шею, обозвал индивидуалистом и еще как-то. А под конец объявил выговор. Наверное, будет приказ. "Ну а теперь можете идти!" - сказал он мне, но я никуда не уходил, "Что вы еще хотите?" - спросил капитан. "Прошу простить меня, товарищ капитан. Больше со мной такого не случится. Что же теперь со мной будет?" Я видел, что капитан несколько смутился, но ждать от него добра было нечего. "Не хочу иметь дело с недисциплинированными разведчиками. О вас еще будет разговор с товарищем Васильевым". Ну, а тут мне, Ваня, труба, - вздохнул Рыбаков. - Ты ведь знаешь, что скажет командир, когда узнает о моих фокусах.

Выговор Рыбакову действительно объявили в приказе по бригаде. Однако через некоторое время Петра все же зачислили в разведку. Из отряда "Смерть фашизму" в разведывательное подразделение были зачислены Шменкель, Коровин и Григорий Васильевич Лобацкий, бывший рабочий из Кузбасса, который зарекомендовал себя как смелый и инициативный разведчик.

Разведчики бригады переселились в землянку неподалеку от дударевской. Однажды капитан пригласил всех к себе. Он стоял у стола, когда они вошли. За его спиной висела схема какой-то деревни.

- В селе Симоново расположен фашистский гарнизон, - начал капитан. Нам нужно знать, что затевают фашисты. Пока мы только догадываемся и предполагаем. Нам нужен "язык", еще лучше - два. - Дударев прищурился. - На эту операцию разведчиков поведет товарищ Рыбаков. Он хорошо знает местные условия и дорогу, а возглавите всю операцию вы, товарищ Лобацкий.

- Слушаюсь!

- А теперь о деталях. Один гитлеровский пост охраняет склад взрывчатки, там ее почти тонна. Склад находится вот здесь, на восточной стороне села. Рыбаков хорошо знает местность, пусть он и снимет этого часового. Второй пост гитлеровцы выставили перед зданием комендатуры. Капитан ткнул пальцем в центр схемы. - Это как раз на площади. Этого "языка" возьмет Шменкель. Нужно будет переодеться в форму немецкого офицера, как его...

- Панзген.

- Да, Панзген. Вас будет страховать группа наших товарищей. Других немецких часовых не трогайте, более того, их нужно обойти. Вам все ясно?

- Ясно, товарищ капитан.

- Ну, тогда желаю успеха. - Дударев каждому пожал руку.

Из лагеря разведчики вышли еще до наступления темноты. Спирин поддерживал контакт с группой обеспечения, которая чуть раньше отправилась на разведку местности, чтобы предотвратить неожиданную встречу с противником.

Шменкель, идя за Рыбаковым, удивлялся тому, как сильно изменился Петр. Тот шел молча, легким шагом, несмотря на свою довольно-таки грузную фигуру. В обстановке он ориентировался, как бог, и разведчики минута в минуту встретились с группой обеспечения. Здесь они решили дождаться наступления полной темноты.

- В село удобнее всего проникнуть на участке между складом боеприпасов и комендатурой, - вполголоса объяснял Рыбаков. - Так что я вас сейчас поведу прямо к той старухе...

- Которая гонит самогонку? - покрутил носом Коровин.

- Точно. Ее изба стоит в очень удобном месте. Оттуда мы дворами и огородами выйдем прямо к комендатуре. Там Ваня будет иметь огневое прикрытие с двух сторон. Вот только собаки могут нам помешать: стоит одной залаять, как и другие тут же зальются, разбудят полдеревни...

- А когда ты ходил за самогонкой, они на тебя не лаяли? = - совершенно серьезно спросил Лобацкий.

- Ну, я-то один ходил, а теперь нас здесь целая группа.

- Только самогонщицу ты из головы выбрось, - голос Лобацкого был строг.

- Можешь не беспокоиться, Григорий, я и глотка не сделаю. Но дом старухи нам не обойти. К тому же она живет одна. А если будем пробираться огородами, никакой часовой нас не заметит. Надеюсь, ты не забыл, что сказал капитан: нам нельзя появляться на глаза немцам.

- А если твоя старуха поднимет такой вой, что ее услышат гитлеровцы?

- Ну да! Меня она не выдаст, будет молчать как рыба. К сожалению, кроме нее, я в селе никого не знаю...

- А вдруг в это время у нее кто-нибудь будет?

- Сначала я загляну к ней, разведаю обстановку. - Рыбаков сдвинул фуражку на самый затылок. - А за старуху я ручаюсь, Григорий Васильевич.

Предложение Рыбакова было разумным - ведь любой дом в селе, занятом фашистами, казался подозрительным.

- А как вы считаете, товарищи? - спросил разведчиков Лобацкий.

- Если Петр ручается за старуху, можно попробовать, - заметил Коровин. Остальные согласились с ним.

- Хорошо, только я вас всех строго предупреждаю: глоток самогона будет стоить жизни, я лично расстреляю, - строго предупредил Лобацкий.

Около полуночи из группы обеспечения доложили, что деревня усиленно охраняется гитлеровскими постами.

Рыбаков вел группу задворками, не произнося ни слова. Потом он исчез, а когда вернулся, сказал:

- Пошли, теперь нам нечего бояться собак!

- Это почему же?

- Не спрашивай, после узнаешь.

И он первым вошел в избу старухи.

Им навстречу вышла хозяйка дома - высокая худая старуха, одетая в темное видавшее виды платье. На ее морщинистом лице резко выделялся большой нос. Молча оглядев партизан, она подошла к русской печке, вынула большой чугун и поставила его на стол.

- Ешьте. Мяса в супе нет, его у меня и нету, мяса-то.

Партизаны расселись на лавке под иконами, освещенными тусклым светом лампады.

- Спасибо, мамаша. Мы не проголодались.

Лобацкий сел рядом с хозяйкой.

Вид старухи поразил Шменкеля. Со слов Рыбакова он представлял себе самогонщицу ведьмой из сказки, а перед ним была старая женщина, вовсе не горбатая и не страшная, а просто измученная работой.

Рыбаков чувствовал себя в доме как свой. Он небрежно прислонился к шкафу и спросил хозяйку:

- Посты у немцев на старых местах?

Старуха медленно повернулась к нему и ответила:

- На старых. Я сразу поняла, что они-то тебя и интересуют. А вот самогонки у меня нет.

- Ого! - Рыбаков хлопнул себя по бедрам. - Ах ты старая!

Старуха посмотрела на иконы и даже хотела было перекреститься.

- Все выпили фашисты проклятые и ни копейки не заплатили!

- Кто?

- Да староста и полицейские. Напились как свиньи да еще аппарат мой разбили, ироды!

Рыбаков хитро улыбнулся:

- Им задаром самогон даешь, старая, а с советского человека часы берешь.

Старуха нахмурилась, но ничего не сказала. Она взяла чугун со стола и отнесла на шесток. Не поворачиваясь, проговорила:

- А я-то чем жить буду, голова? Я больше шестидесяти лет работала. И на кулаков спину гнула. Были у меня сын да приемная дочка, хозяйство кое-какое: корова, куры, утки, свиньи. А теперь вот осталась без ничего и одна, как перст божий...

Рыбаков шмыгнул носом. Старуха повернулась к партизанам:

- Где мой сын, известно одному господу богу. Может, давным-давно лежит в сырой земле. Дочка эвакуировалась, внучка сбежала в лес, как только фашисты пришли. А эти звери все сожрали, все вылакали. Вчера в селе даже всех собак перестреляли, паразиты.

Старуха со злостью сплюнула и села на лавку, жестом остановив Лобацкого, который хотел что-то сказать.

- Да, я гнала самогонку, - продолжала она. - Этому я еще от своего старика научилась, пусть ему земля пухом будет. И при Советской власти немного гнала, тайно. Все мы на земле не ангелы.

- Ладно, мамаша, будет, - попробовал остановить ее Рыбаков, но старуха продолжала:

- Вместе с немцами повылазила на свет божий разная тварь, предатели всякие. Вот я и подумала про себя: я женщина старая, и до смерти мне, видать, немного осталось. Но умирать собачьей смертью неохота. Вот я и слушаю, о чем говорят пьяные фашисты, а сама думаю: случай будет, так я кому надо об этом и расскажу. Настанет время, вернется моя Нина... А тут приходит один, рыщет вокруг, а сам не говорит, что он за человек, откуда пришел, с чем...

- Конспирация, мамаша, - растягивая слова, проговорил Рыбаков.

- Ах, кон... спи... Думаешь, ты один умный... Так вот вояка этот сразу потребовал от меня водки вместо того, чтобы поинтересоваться, как мы тут живем. Разозлилась я и спросила у него часы. Если хочешь, я тебе их верну, хоть ты меня и обидел, да, обидел.

- Часы пусть у тебя остаются, мамаша, - по-дружески сказал Петр. Дарю их тебе, пусть это будет премия от Советской власти. Но запомни, что мы не всегда можем говорить, откуда и зачем пришли.

В разговор вмешался Лобацкий:

- Вы нам, Варвара Павловна, лучше расскажите, что слышали от полицейских.

- Фашисты знают, что вы где-то рядом, и собираются вас поймать. Они получили подмогу, и собаки у них есть, которые ищут людей. Наших вот они постреляли, а новых привезли.

Женщина назвала партизанам фамилии предателей и рассказала, где они живут. Она даже знала, в какое время сменяются немецкие часовые, как фамилия немецкого коменданта и где он живет.

- Хочу вас предупредить, сынки, с тех пор, как эта собака появилась в селе, ходить по ночам строго-настрого запрещено, всю ночь по селу расхаживают патрули.

- Вы нам, мамаша, теперь будете рассказывать о том, что здесь у вас происходит.

- А вы, сынки, достаньте мне новый змеевик, тогда на запах самогона сюда будут сбегаться фашисты и полицаи.

Вдруг в окошко кто-то тихо два раза стукнул, а потом на пороге появился партизан.

- Докладываю, в селе все спокойно. Видел патруль и одного офицера, который проверял посты, а потом скрылся в направлении комендатуры.

- Тогда нам пора. - Лобацкий посмотрел на часы. - Значит, через три часа, то есть ровно в четыре, будет смена часовых. К этому времени мы должны быть уже далеко.

И, обратившись к хозяйке, сказал:

- Извините нас, Варвара Павловна, у нас дело есть.

Лобацкий, Рыбаков и Спирин вышли из дома. Старушка потушила свет, сняла занавески и открыла окна. В избу ворвалась волна свежего воздуха, пахнуло травой и цветами. Послышались удаляющиеся шаги.

"Это ушел Петр", - подумал Шменкель и в ту же секунду услышал голос старушки:

- Это ты тот самый немец, что вместе с партизанами воюет?

"Интересно, откуда она это знает?"

- Я сразу узнала тебя, фото твое висит у старосты в избе, большое вознаграждение за тебя назначено. Я своими глазами видела. Будь осторожен, сынок, не попадайся им в руки, а то тут у нас есть полицаи, которые хотят заработать на тебе дом да корову.

Он почувствовал, как старушка пожала его руку своей морщинистой теплой ладонью.

- Туго, видать, приходится вашему Гитлеру, раз его солдаты начали переходить на нашу сторону? Как ты думаешь, скоро ему конец придет?

Шменкель чувствовал, что женщина с нетерпением ждет его ответа.

- Пока он еще силен, но скоро окажется, что мы сильнее фашистов, понимаешь, мать?

- Понимаю... хотя нелегко это, сынок, сразу понять. Если я тебе нужна буду, приходи, я все для тебя сделаю, хоть и трудно поверить, что есть на свете хорошие немцы.

- Спасибо, мать. Закрой, пожалуйста, окно, я переоденусь.

- А я тебя сейчас в кладовку провожу, - предложила женщина и, взяв его за рукав, повела через темные сенцы. Зайдя в кладовку, она зажгла керосиновую лампу и остановилась, прислонившись к двери.

- Прости меня, глупую бабу, но только скажи мне правду. Если мой Толик... сынок мой... в Германию попадет, что он там...

Шменкель понял: старушка опасается, как бы ее сын не попал в плен к немцам.

- Иногда я сама себя спрашиваю, - продолжала она, - что за матери у этих зверей фашистов, которые теперь хозяйничают у нас в селе? Разве все матери на свете не одинаковы? Разве не для того они родили на свет своих сыновей, растили их, воспитывали, чтобы из них выросли порядочные люди? Как могли люди стать такими зверьми, которые только и делают, что грабят да убивают? - Старушка тяжело вздохнула и перекрестилась. - Почему все матери на свете не скажут своим сыновьям: "Убейте нас, прежде чем начнете войну".

- Да, мамаша, матери на свете не все одинаковые, - сказал Шменкель, застегивая офицерский китель, который он только что надел, заменив погоны врача на погоны строевого офицера.

- Вы просили сказать правду, Варвара Павловна, так вот я и говорю: у нас в Германии есть такие матери, которые не дадут вашему сыну даже куска хлеба, хотя будут видеть, что он умирает с голоду. Но есть у нас и такие матери, которые приняли бы вашего сына как собственного, рискуя своей жизнью, - так, как это делаете вы.

Натянув сапоги, Фриц подошел к ней. Перед ним стояла старая женщина. Ее по-стариковски выцветшие глаза смотрели прямо ему в душу. От слабости она прислонилась к косяку двери.

- А у тебя самого-то есть дети?

- Трое, маленькие еще. Раз ты читала объявление о моей поимке, то понимаешь, как тяжело сейчас моей жене. Но она не допустит, чтобы из моих детей выросли звери. Мои дети и твои внуки будут дружить. Вот ради этого я и перешел на вашу сторону.

- Твои дети и мои внуки... за одним столом, как одна семья... Старушка вздохнула. - Ну пошли, сынок. Ты меня утешил. Бог с тобой.

Она шла впереди, согнутая годами, но не побежденная.

В сенях их уже ждал Рыбаков. Он чуть-чуть усмехнулся, так как невольно слышал конец их разговора.

- Ну как, подружился с мамашей? Это неплохо. Мой "язык" уже лежит на огороде под деревьями, связан по всем правилам.

Лобацкий сидел в избе и курил.

- Спешите, Иван Иванович, - сказал он, - да смотрите, чтобы немцы вас не заметили, - один гитлеровский офицер живет как раз напротив комендатуры. Мимо этого дома вы пройдете к комендатуре. Остальное зависит от вас. Рыбаков будет вас сопровождать.

Варвара Павловна тихо открыла дверь.

- Удачи вам, будьте здоровы!

* * *

Темные тучи затянули небо, деревня казалась вымершей.

Шменкель молча шел за Рыбаковым по огороду, потом они перелезли через изгородь и пошли мимо темных безмолвных домиков. Мягкая земля приглушала их шаги. Дойдя до ворот одного из домов, Рыбаков остановился, прислушался к шагам часового, что расхаживал перед комендатурой. Приоткрыв калитку, внимательно осмотрел площадь. Во всей комендатуре светилось только одно окошко. Там, наверное, находился дежурный. Над входом в здание горела яркая лампочка, освещая шлагбаум и постовую будку.

Часовой повернулся кругом. По его поведению было видно, что он совсем недавно заступил на пост. До часового оставалось не более тридцати шагов. Удары сердца отдавались у Шменкеля где-то в горле. Пожав Рыбакову локоть, он вышел на улицу и пошел открыто, четко печатая шаг по пустынной улице.

- Стой! Кто идет? - окликнул его часовой, перед комендатурой, поворачиваясь в сторону идущего и снимая карабин с предохранителя.

- Ты что, с ума сошел?

Шменкель успел сделать еще пять шагов. "Черт возьми, какая большая эта площадь!" - подумал Фриц. Но теперь-то уж часовой должен заметить, что перед ним офицер. Однако входить в круг, освещенный лампочкой, Шменкель не хотел.

- Подойди ко мне!

В голосе Шменкеля были небрежность и высокомерие, с какими обычно офицеры обращались к рядовым.

Солдат подбежал к нему и, вытянувшись, хотел было доложить, но Шменкель ударил его ребром ладони по горлу, рывком свалил на землю и руками сдавил горло.

В несколько прыжков рядом со Шменкелем оказался Рыбаков, и как раз вовремя, так как солдат, оправившись от испуга, начал сопротивляться. Но Рыбаков ударом в челюсть снова нокаутировал его. Взвалив часового на плечо, Петр потащил его с площади.

В этот момент в здании комендатуры распахнулось окно, и чей-то заспанный голос спросил:

- Что там такое?!

Шменкель успел подняться с земли, мигом отскочил в тень и застыл как вкопанный.

- Ничего!

- Нужно отвечать: ничего, господин унтер-офицер! Идиот!

- Так точно! Ничего, господин унтер-офицер! - машинально повторил Шменкель и щелкнул каблуками.

Унтер пробормотал что-то себе под нос и захлопнул окошко.

Когда Шменкель очутился по ту сторону калитки, он оглянулся. На площади не было ни души. Со двора его шепотом окликнул партизан. Часового притащили во двор Варвары Павловны. Он был без сознания. Руки и ноги ему крепко связали, а рот заткнули кляпом на случай, если пленный придет в себя и попытается звать на помощь. Два партизана уложили его на плащ-палатку и понесли.

Солнце уже поднялось над лагерем, когда разведчики благополучно вернулись к себе. Лобацкий и Рыбаков сразу же пошли с докладом к Дудареву, а остальные разошлись по своим землянкам. Первым вернулся от командира Петр. Он бросился на топчан и сладко потянулся.

- Командир всем нам объявил благодарность. Пленные уже пришли в сознание. Сейчас с ними занимается наша врачиха. Я твоего слишком сильно стукнул, Иван, Командир простил мне "поход" за самогонкой. А как тебе понравилась мамаша?

- Замолчи же ты наконец, - зевнул Спирин. - Спать охота.

- Спать? Сейчас? - Рыбаков как ни в чем не бывало перевернулся на живот. - Иван, ты знаешь, что Виктор...

- Петр, если ты сейчас же не замолчишь...

- Ничего с вами не случится.

Снаружи послышались чьи-то шаги. А когда палатка, которой был закрыт выход, приоткрылась, все увидели на пороге стройную фигуру Лобацкого.

- Вы еще не спите, Иван Иванович? Капитан просил вас зайти.

"Просил, а не приказал, - подумал про себя Шменкель, застегивая гимнастерку и приглаживая волосы. - Чтобы это могло значить?"

Дударев был не один. Вместе с ним над картой склонился Тихомиров, Капитан был чисто выбрит и выглядел так, будто всю ночь спал безмятежным сном. На самом же деле даже не прилег.

- Вы не очень устали, Иван Иванович?

- Ничего, терпимо.

- Садитесь. Хотите чаю? - И, не дожидаясь ответа, капитан налил в алюминиевую кружку горячего чаю и положил рядом на ящик из-под патронов несколько кусочков сахару. - В селе вы разговаривали со старухой. Скажите, какое впечатление она произвела на вас? Можно верить ее словам о том, что фашисты готовятся напасть на нас?

- Мне кажется, ей можно доверять. Если б она работала на немцев, в ее чугунке плавало бы мясо, а она живет очень бедно.

Тихомиров свернул карту и налил чаю себе и капитану.

- А старуха неплохо придумала - заманивать к себе полицаев самогонкой. Нам надо бы достать ей новый змеевик, - заметил Тихомиров.

- Вот как меняются времена, Сергей Александрович.

Дударев отхлебнул из кружки, усмехнулся:

- Наши отцы, разгромив белых в гражданскую войну, разбили и все самогонные аппараты, чтобы крестьяне не переводили зерно, которого тогда так не хватало. А мы вот теперь собираемся завести такой аппарат, чтобы с его помощью получать интересующую нас информацию.

"Зачем же он меня позвал? Не для того же, чтоб я слушал их разговор!"

Словно угадав мысли Шменкеля, Дударев вдруг обратился к нему:

- Не обижайтесь, Иван Иванович, что мы не дали вам отдохнуть. Сергей Александрович рассказывал мне тут о том, как вы принимали присягу.

Шменкель покраснел, вспомнив, как он переживал, когда его в первый раз не привели к присяге.

От Дударева не ускользнуло замешательство Шменкеля.

- Командир и комиссар отряда взяли на себя большую ответственность, так как, не спросив разрешения высшего командования, лично изменили текст присяги. И как вы на это согласились, товарищ Тихомиров?

- После боя в Комарово я убедился в необходимости этого. Я много думал и пришел к очень важному для себя решению.

- Вот как? К какому же именно, разрешите спросить?

- - Воевать вместе с людьми и не доверять им - нельзя. - Тихомиров взял сигарету, которую протянул ему капитан.

Шменкель тоже закурил, Усталости как не бывало, Он внимательно слушал комиссара. Тихомиров продолжал:

- Когда Просандеев рассказал мне, как переживал Шменкель, когда мы не привели его в первый раз к присяге, я серьезно задумался. Я представил себя на месте немца, который радуется нашим успехам, потому что хорошо понимает, как нелепа эта война, затеянная фашистами. И если этот человек пришел к нам с чистым сердцем, чтобы бороться против фашизма, то тут уж нечего цепляться за его гражданство.

- А вы не боялись, что штаб партизанского движения не утвердит ваше решение?

- Нет. Товарищ Шменкель - убежденный антифашист. В Германии у него осталась семья - жена, дети. И мы не имели права... - комиссар запнулся, подыскивая нужное слово, - оставить его на полпути, так сказать, на ничейной земле. Я не знаю, Фома Павлович, что вы думаете по этому поводу, но если я, как коммунист, боюсь взять на себя ответственность, то мне не поможет и высшее командование.

Дударев задумчиво кивнул:

- Понятно. А теперь послушайте, что об этом думают в штабе. - Он вытащил из кармана гимнастерки сложенный лист бумаги и, развернув его, начал читать: - "Центральный штаб партизанского движения, 28 июня 1942 года. В один из партизанских отрядов добровольно пришел немецкий ефрейтор Фриц Шменкель и изъявил желание бороться против гитлеровских захватчиков. Шменкель был принят в отряд и вскоре зарекомендовал себя как смелый разведчик".

Дударев сложил листок и встал:

- Поздравляю вас, Иван Иванович.

Шменкель пожал протянутую ему руку. Тихомиров, который очень редко проявлял свои чувства, подошел к Шменкелю и обнял его.

- Вы - Франц Фельдхубер, 1898 года рождения, из Мюнхена. Солдат 12-й роты 456-го полка 256-й пехотной дивизии. Не так ли?

Шменкель перевел слова капитана. Пленный даже не пошевелился.

- Почему вы не отвечаете?

- Зачем? Все это написано в моей солдатской книжке.

- Чем занимались до армии?

Враждебный тон пленного, казалось, не произвел на Дударова никакого впечатления. Капитан не спеша рассматривал бумажник пленного. Увидев какую-то фотографию, Дударев протянул ее Шменкелю. На карточке был снят Фельдхубер в обществе каких-то важных персон. Все в черных костюмах, накрахмаленных сорочках, и все смотрят прямо перед собой.

- Вы имели собственное дело? - снова спросил капитан.

- Я кузнец. Мастер. На карточке - мои друзья.

Пленный даже не повернул головы, даже не взглянул на фото. Однако краем глаза он косился и на Морозова, и на Тихомирова, и на комиссара бригады. Они сидели на скамейке и слушали, как проходит допрос. Было непонятно, почему пленный так вызывающе себя ведет. Фотографии, которые Дударев перебирал в руках, оказались весьма любопытными. На одной из них Фельдхубер был снят перед домом с собакой, на другой он же в машине, на третьей - большой портрет Фельдхубера. И даже на семейном снимке его фигура как бы заслоняла всех остальных членов семьи.

Капитан щелкнул пальцем по крупной фотографии Фельдхубера и спросил:

- Сколько лет вы носили вот этот значок?

- Не знаю, - прозвучал ответ. Шменкель переглянулся с капитаном.

- Зато я знаю. Раз вы тогда носили золотой значок члена нацистской партии на лацкане пиджака, значит, вы были приверженцем фюрера. И в вермахт вы вступили добровольно. Не так ли?

Пленный вздрогнул. Глаза его злобно сверкнули, но он тут же потупил взгляд. Вместо ответа пленный лишь недоуменно пожал плечами.

- С какой целью ваше подразделение остановилось в Симоново? неожиданно спросил капитан.

- Это вы скоро сами узнаете, только не от меня.

- Я советую вам обдумывать свои ответы, - строго сказал Дударев.

Он сам неплохо говорил по-немецки и потому не всегда дожидался, когда Шменкель переведет ему слова пленного.

- Что вы делали в Березниково? Вам известен хуторок недалеко от шоссе на Духовщину?

На какое-то мгновение в землянке наступила тишина. Морозов встал и посмотрел на капитана.

Пленный подался вперед и ответил:

- Я никогда не слышал об этом хуторе. Что вы от меня хотите?

- Березниково больше нет. Хутор сожжен, уничтожен солдатами вашей дивизии. Все жители, старые и малые, расстреляны.

- Ложь! - выпалил немец. - Все это ложь! Я не буду вам...

- Это что, была генеральная репетиция перед нападением на наш лагерь, Фельдхубер? - прервал его капитан.

Вопрос обезоружил пленного. Он проглотил слюну, желваки заходили у него на скулах. Шменкель видел, что Морозов что-то шепотом сказал Полуэктову. Дударев молчал и, прищурившись, наблюдал за пленным. Шменкель восхищался спокойствием и выдержкой капитана. Командованию срочно нужны были сведения о предстоящих действиях противника, но из этого Фельдхубера, как видно, не многое вытянешь.

- Что вы на меня так смотрите? Думаете, я вас испугался? Или ваших бандитов? Скоро мы сделаем из вас отбивную!

Фельдхубер сжал кулаки и показал крупные, как у лошади, зубы.

- Завтра мы вас всех сотрем в порошок!

- Ошибаетесь, - спокойно ответил Дударев. - Вам не удастся уничтожить нас.

Взяв с ящика еще одну фотографию, капитан поднес ее к лицу пленного.

- Вы кузнец, не так ли? Тогда зачем вы пришли в нашу страну?

Фельдхубер бросил на капитана полный ненависти взгляд, плечи его содрогнулись.

- Слишком мало я вас убивал!.. Слишком мало... Мало...

- Увести! - приказал Дударев.

Фото он бросил на ящик и вытер лоб платком.

- Много я видел всякого дерьма. Какими только мерзавцами и бандитами не приходилось заниматься, но все они, как правило, имели хоть какие-то мотивы для совершения своих преступлений, а этот...

Сжав губы, капитан взял папиросу, которую ему протянул Морозов.

Комиссар Полуэктов наклонился над ящиком, служившим капитану столом, и молча протянул Шменкелю последнюю фотографию. На фоне трупов в позе полководца был увековечен Фельдхубер.

Шменкель, увидев фотографию, хотел отвернуться, хотел отбросить ее в сторону. К горлу подступил комок. Словно сквозь туман, Шменкель услышал слова капитана:

- Что же это за человек, который фотографируется на фоне убитых?

- Только через убийство лежит путь к славе - так говорят фашисты.

- Законченный нацист, - заметил Морозов. - Они ненавидят все чистое, светлое...

- Давайте продолжим, товарищи! - предложил Дударев. - Второго пленного захватил Иван Иванович.

Ввели второго пленного. Это был молодой парень, здоровый, загорелый. Переступив порог, он щелкнул каблуками и застыл по стойке "смирно". Шменкель еще весь находился во власти ненависти к Фельдхуберу. Но стоило Фрицу взглянуть на второго пленного и увидеть застывший страх в его глазах, которые бегали по сторонам, как бы ища поддержки, и ему стало жаль парня.

Этот пленный охотно отвечал на все вопросы, которые ему задавали. Звали его Альфом Дёрресом, служил он ефрейтором в том же полку, что и Фельдхубер.

- До войны я жил в Эссене. Сейчас мне двадцать два года, не женат, до армии работал служащим.

- А где вы работали? - спросил Дударев, захлопнув солдатскую книжку пленного.

- В банке.

- Кем был ваш отец?

- Директором филиала банка.

- Значит, у вас фамильная склонность к банковским делам? Садитесь.

Пленный осторожно присел на краешек скамьи, положив руки на колени. Вел он себя так, будто его вызвали в кабинет к начальнику.

- Вам известно, где вы находитесь? - спросил пленного капитан.

- Так точно. У партизан, - произнес солдат, и голос его дрогнул.

"Наверное, каких только небылиц не наслушался о нас", - подумал Шменкель.

- Как вы себя чувствуете?

- Спасибо, уже лучше. Благодарю вас.

- А теперь расскажите нам о своей политической деятельности. Вы - член нацистской партии?

- Нет, но...

Солдат недоверчивым взглядом окинул партизан.

- Но что? - спросил Шменкель.

- Я состоял в молодежной организации.

- Вас к этому принудили, не так ли? - не без иронии спросил Дударев.

- Нет, я вступил туда добровольно и даже отличился.

- Значит, вы были активистом?

- Да, у нас все были активисты. Капитан взглянул пленному прямо в глаза:

- Все вы так говорите. В том числе и дети рабочих? Ваш родной Эссен в свое время был центром борьбы против капповских путчистов. Или вы об этом забыли?

Пленный молчал.

- Почему вы не отвечаете?

- Я... этого не знал, - откровенно признался ефрейтор.

Шменкель отвел взгляд, ему было стыдно за своего соотечественника. Советский офицер напомнил о важном событии в немецкой истории, а парень, выросший в Германии, оказывается, вообще никогда и не слышал об этом, так как школьные учебники замалчивали подобные явления.

Дударев заговорил строже:

- Что произошло в Березниково?

- Не знаю... Слышал только, как об этом рассказывали.

- Разве вы не принимали участия в карательной экспедиции?

- Нет. Там были только добровольцы.

- А почему вы не пошли?

- Я стал солдатом для того, чтобы защищать свое отечество, в бою защищать, А против мирного населения я не воюю.

- Защищать отечество? - криво усмехнулся Дударев. - И что же вы слышали о Березниково?

Пленный рассказал довольно подробно. Он сам по радио принял приказ, в котором говорилось о необходимости стереть хуторок с лица земли, и передал приказ дальше, как это было положено. На вечерней поверке командир батальона призывал солдат к мщению, так как жители этого хуторка поддерживали связь с партизанами. Подробнее о расправе над мирными жителями Дёррес узнал от Фельдхубера, который был там и, хвастаясь, показывал всем фотографии, сделанные им лично.

- А что говорили ваши товарищи об этой расправе?

- Не все солдаты одобряют такую жестокость. Я слышал это собственными ушами. Многие у нас считают, что виновных нужно наказывать, можно, например, сжечь село, но расстреливать мирных жителей нельзя.

- Так думают твои товарищи?

- Так точно.

- Ну и последний вопрос. Что сейчас происходит в Симонове?

Пленный ответил без малейшего промедления:

- Запланирована операция по уничтожению партизанского лагеря. Для этой цели в село прибыло подразделение полевой жандармерии с овчарками. Операция будет проведена вместе со строевой частью.

- Когда запланирована эта операция?

- Я знаю только район операции и пароль.

- Говорите.

Пленный показал на схеме район, запланированный для прочесывания. В этом районе как раз и располагалась партизанская бригада имени Чапаева. Пароль - "Оборотень".

- Хорошо. Можете идти.

Ефрейтор встал и, дойдя до порога, обернулся, но часовые взяли его под руки и вывели из землянки.

Во время допроса старший лейтенант Морозов два раза куда-то выходил, но вскоре возвращался. Сейчас, когда в землянке наступила тишина, снаружи стали слышны команды, стук топоров, беготня, ржание лошадей.

- Сведения, которые мы имели, пленный полностью подтвердил. Я сейчас созову командиров подразделений на короткое совещание. - И, посмотрев на часы, Морозов обратился к Дударову: - А вас я жду через четверть часа.

Выходя из землянки, Дударев сказал Шменкелю:

- Вы со своим оружием идите в отряд "Смерть фашизму". Отдохнем потом. А за помощь при допросе - большое вам спасибо.

Только встав на ноги, Шменкель почувствовал, как устал: ноги и руки казались какими-то ватными.

- Разрешите один вопрос, товарищ капитан? - спросил Фриц.

Дударев сначала было махнул рукой:

- После.

А потом, подумав, предложил:

- Проводите меня к рации. По дороге поговорим, только давайте короче.

Шменкель быстро шагал рядом с капитаном.

- Что будет с пленными? - спросил Фриц.

- Этот вопрос решит штаб бригады.

- А как?

- Товарищ Иван Иванович!

Дударев на миг остановился, на лбу его собрались глубокие складки.

- Разве вам не ясно, что я не могу ответить на ваш вопрос?

Шменкель все отлично понимал, но машинально все еще шагал вслед за капитаном. Так они дошли до землянки радиста.

"Больше выговора мне не грозит. В крайнем случае меня вычеркнут из списков разведчиков, но я все равно спрошу его еще раз", - думал Шменкель.

На столе радиста лежали два листка, испещренные цифрами, зашифрованные радиограммы.

- А ты чего здесь забыл?! - набросился на Шменкеля радист. - Не хватало, чтоб каждый ходил сюда, как к себе домой!

Дударев углубился в чтение радиограмм. Потом он поднял голову и сказал, обращаясь к Шменкелю:

- Я знаю, вас беспокоит судьба пленного ефрейтора, но этот вопрос буду решать не я один. Фельдхубер, в этом я твердо убежден, за свои преступления будет приговорен к расстрелу. Доказательства его вины у нас имеются, да и сам он не отпирается. А расстреливать Дёрреса мы не имеем никакого права. Вы удовлетворены?

- Его перебросят через линию фронта?

- Каким образом? Это при нашем-то теперешнем положении?!

И, взяв Шменкеля за руку, капитан повел его к выходу.

- Опомнитесь наконец. И все взвесьте. Ефрейтор вел себя как следует, сказал нам правду, и мы, конечно, учтем это. По моему указанию сегодня ночью его отвезут подальше отсюда и выпустят на свободу. Идите.

- Слушаюсь. Разрешите мне поговорить с этим ефрейтором.

- Как хотите. И разрешаю.

Уже стемнело, и возле землянок, где хранились продукты, партизаны зажгли факелы. Ящики, мешки и бочки складывали на подводы. Мимо проехал крытый грузовик с обмундированием. Чтобы избежать окружения, командование приняло решение покинуть лагерь.

После разговора с капитаном Шменкель быстро зашагал к землянке, где находились пленные.

В землянке было темно, но Фельдхубер сразу же узнал Шменкеля.

- Живым вам всем отсюда не вырваться, - пробормотал Фельдхубер. Выпусти меня отсюда, помоги бежать, и я возьму тебя с собой, а то так и пропадешь ни за что ни про что в этих болотах.

- Выходи, - сказал Шменкель второму пленному.

Когда Дёррес вышел из землянки, часовой тотчас же снял карабин с плеча, но Шменкель сделал ему знак, что это лишнее.

Отведя ефрейтора немного в сторону, Фриц предложил ему сесть на валявшийся ящик. Сел и сам. Было темно, и Шменкель не видел лица ефрейтора, но чувствовалось, как волнуется пленный.

- Испугался?

- Я не знаю, что меня ждет. Тот, - ефрейтор ткнул пальцем в сторону землянки, где сидел Фельдхубер, - надеется, что его наши освободят. Он только и говорит, как будет убивать вас. Но я не питаю на этот счет никаких иллюзий. Даже если вас окружат, то будет бой, и не на жизнь, а на смерть, и нас просто-напросто расстреляют.

- Значит, ты веришь фашистским сказкам, что партизаны убивают пленных?

- На что еще я могу надеяться?

- А если мы тебя отпустим? - Шменкель приблизился к пленному, чтобы лучше рассмотреть выражение его лица. - Что ты тогда будешь делать? Искать свою часть? У тебя не пропала еще охота быть в обществе таких, как Фельдхубер?

Пленный закрыл лицо руками и ничего не ответил. Небо над вершинами деревьев стало еще темнее. Близилась полночь, но голоса партизан, слова команд и скрип повозок не умолкали.

- Я догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь, - вновь заговорил Шменкель. - Ты хорошо знаешь, что тебя ждет, если ты вернешься 6 свою часть, даже если и не в свою, а в другую. Тебе придется рассказать, что ты был в плену у партизан, иначе как ты объяснишь, где твое оружие. А поскольку ты вернешься живой и невредимый, тебя будут считать предателем. Вот чего ты боишься, не так ли? Но у нас нет сейчас возможности переправить тебя через линию фронта в лагерь для пленных. Почему - тебе, по-моему, не нужно объяснять.

Ефрейтор весь съежился и тяжело вздохнул.

- У тебя есть только один выход. Все зависит от тебя самого.

- Да?

Пленный сразу выпрямился.

- Говорите, что я должен делать?

- Воевать вместе с нами.

- Нет! - выпалил ефрейтор и снова сник. - Это же измена. Я не могу бороться против своих товарищей.

- Ах вот как! Тогда, по-твоему, я тоже изменник?

- В моих глазах - да. Может, кто и думает иначе, а я лично... Шменкель...

- Откуда ты меня знаешь?

- Я вас сразу же узнал. Я видел вашу фотографию на листовке.

- И ты веришь тому, что в ней написано? Веришь слепо и даже не утруждаешь себя подумать? Тебе неприятен Фельдхубер с его золотым значком нациста, и в то же время ты веришь ему подобным!

Шменкелю не сиделось на месте. Он встал и заходил около пленного, подыскивая слова, которые должен был сейчас сказать.

- Ты вот говоришь "измена". А скажи, кому или чему я изменил? Коричневой чуме, которая опутала всю Германию? Стране, которая покрыла себя позором, запятнала кровью тысяч людей? Стране, которую ненавидит весь мир? Помещикам и баронам, выпускающим оружие? Или банкирам? Это - не мое отечество, да и не твое тоже. Ты вот говорил, что защищаешь отечество, на самом же деле ты защищаешь миллионы своего шефа. А для него самого ты как был, так и останешься дерьмом.

- Оставьте свою агитацию! - Дёррес встал. - У вас свое понятие о чести, у меня - свое. Если мне суждено умереть от рук товарищей, пусть будет так. Всю свою жизнь я... Понимаете вы меня?.. Нет, вы никогда не поймете!

- Всю свою жизнь ты был орудием в грязных руках, - ответил Шменкель. И ты еще мнишь себя героем. Я хочу, чтоб ты остался в живых и когда-нибудь убедился в том, что глубоко заблуждался. Можешь идти.

Шменкель молча отвел Дёрреса в землянку. Больше он не сказал ему ни слова. Затем, забрав свой автомат, Шменкель пошел к Васильеву и доложил, что прибыл в его распоряжение. Командир отослал Фрица немного отдохнуть. Шменкель долго не мог заснуть, растревоженный разговором с пленным немцем.

* * *

И вот последняя группа партизан покинула лагерь. Было далеко за полночь. Над лагерем несколько раз покружил самолет противника и скрылся вдали.

А в семь утра гитлеровцы обрушили на территорию партизанского лагеря сильный артиллерийский огонь, но лагерь был уже пуст. Двадцать минут без перерыва рвались снаряды и мины, коверкая землю и деревья.

Артиллерийская подготовка прекратилась так же внезапно, как и началась. В наступившей тишине Фриц услышал, как в селе прокукарекал петух. Отряд "Смерть фашизму" занял огневую позицию на окраине села Слобода. Сюда снаряды не долетали, а самые близкие из них разрывались на перекрестке дорог, в полутора километрах от села. На дороге, которая вела в село, не было видно ни души. Здесь партизаны решили принять бой с фашистами. Командир сообщил, что немецкая пехота будет наступать при поддержке танков. Партизанам предстоял серьезный экзамен. Об этом сейчас и думал Шменкель.

Чей-то голос вдруг прокричал:

- Эй ты, Михаил, заснул там, что ли?

- Ничего я не заснул, - ответил другой.

- Тогда чего ж ты нас забыл? Я уже побрился. Тащи мне свежее белье, чтоб я, в случае чего, явился на небо по всей форме, а то бог меня такого чумазого не примет.

- Не торопись на тот свет. Еще успеешь.

- А табачок у тебя есть, Михаил?

- Есть, как не быть. Целый кисет. А чего это тебе вдруг захотелось махорки?..

На этом разговор оборвался - из лесочка появились черные махины вражеских танков. Они медленно ползли к селу.

Шменкель насчитал шесть танков. Вслед за ними бежали серые фигурки солдат в касках.

Фриц плотнее прижался к земле. Танки увеличили скорость.

И вдруг грохот взрыва потряс окрестность. Сзади и сбоку головного танка вырвалось яркое пламя. Следующий танк свернул с дороги, но не проехал и пяти метров, как тоже взорвался, наскочив на одну из мин, которые партизаны установили ночью. Остальные танки остановились. Гитлеровцы выслали вперед саперов с миноискателями.

Васильев подал команду, и партизаны открыли огонь. Противник не заставил себя долго ждать: пехота была брошена вперед, танки развернули орудия.

Первыми очередями Шменкель уложил двух гитлеровцев. Сквозь шум перестрелки Фриц уловил грохот партизанских минометов. Вот загорелся еще один танк и бешено помчался по полю, стараясь сбить пламя. Несмотря на сложность обстановки, Шменкель был внутренне спокоен.

Недалеко от Фрица пули поднимали фонтанчики земли. Шменкель сменил позицию, отполз немного назад и укрылся за густым кустом. Рядом стояло изуродованное снарядом дерево. Фриц стрелял из трофейного пулемета.

Пули вновь стали ложиться около Шменкеля - стреляли из пулемета. Заправив пулемет новой лентой, Фриц дал несколько длинных очередей в том направлении, откуда стреляли. Пулемет противника смолк. Шменкель вытер пот со лба и провел языком по высохшим губам.

"А этот парень с пулеметом мог бы запросто скосить меня, - подумал Шменкель. - Да, трудно сказать, как мы отсюда выберемся. Слева и впереди противник, и к тому же противник, который в пять раз превосходит нас в силах. Позади - чистое поле и только справа - небольшой островок леса. Фашисты, конечно, постараются отрезать нас от этого леса".

Шменкель несколько выдвинулся из-за куста и установил пулемет так, чтобы удобнее было вести огонь по пехоте противника. Только Фриц открыл огонь, как возле него оказался невесть откуда появившийся Рыбаков.

- Нужно продержаться еще минут десять, прикрыть отход наших. Патронов у тебя хватит? - выпалил разом Рыбаков.

Шменкеля мучила жажда, и Рыбаков протянул ему фляжку с водой, однако Фриц отстранил ее, так как в эту минуту невдалеке увидел фигуру в серой форме.

- Сигнал для отхода - зеленая ракета! - крикнул фрицу Рыбаков и исчез.

Стих огонь партизанских минометов, но гитлеровская артиллерия не умолкала. Шменкелю дважды пришлось менять позицию, но к нему уже пристрелялись, и он лежал, не поднимая головы.

Опять взревели фашистские танки. Три машины, свернув с дороги, медленно ползли к лесочку. Пехотинцы выскочили из укрытий и бросились вперед. Некоторые из гитлеровцев подорвались на минах, остальные продолжали бежать.

Шменкель стрелял и стрелял. Но вот в небо взвилась зеленая ракета. Фриц схватил пулемет и, прячась за кустами, бросился назад. Затекшие от долгого лежания ноги плохо слушались.

Вдруг Шменкель услышал голос Рыбакова:

- Иван, Иван! Беги сюда, ко мне!

Фриц что-то крикнул в ответ, но взрывы мин и стрельба заглушили его голос. Он побежал к спасительной полоске темного леса...

В небе высоко стояло солнце, а в гуще леса у ручья все дышало прохладой. Припав к ручью, Шменкель долго пил холодную воду. Неподалеку от него сидел Рыбаков и плескал себе воду в лицо. Тут же находились Прохор, Николай и парень из села Курганово. Они втроем обслуживали станковый пулемет "максим". Здесь же были Виктор Спирин и медсестра Надя.

Оторвавшись от воды, Петр напялил фуражку на мокрую голову.

- Ну, мы последние. Пошли!

Как всегда, он и теперь был проводником. Сначала они углубились в лес, чтобы ввести противника в заблуждение, а потом, сделав большой крюк, пошли на север, к селу Холопово. Там они должны были присоединиться к своему отряду.

Рыбаков шел быстро. Ветки похрустывали под ногами. Была такая жара, что гимнастерки взмокли от пота. Прохор, тащивший карабин с пулеметными лентами, то и дело ворчал:

- И чего ты так несешься, Петр? Уж нет ли у тебя зазнобы в Холопово?

- Приказ есть приказ, - отвечал Рыбаков, не замедляя шага. - Сказано как можно скорее выйти на сборный пункт отряда, значит, нужно выполнять!

Пройдя по лугу, партизаны вошли в небольшой лесок. Вскоре лес кончился, и они вышли к заболоченной равнине. Осмотревшись, решили двигаться к высотке. Теперь вести группу взялся рыжеволосый, который знал здешние места лучше Рыбакова. Парень повел их через болото по узкой тропочке, которую, видимо, знали немногие. Воздух, казалось, замер, на небе ни облачка, а солнце нестерпимо палило. Кругом стояла тишина. Вскоре путь преградила широкая канава. Через нее был переброшен легкий мосток. И вдруг на противоположной стороне партизаны увидели двенадцать немецких жандармов с собаками на поводу. Фашисты шли навстречу партизанам.

- Назад! - успел крикнуть Рыбаков.

Но было уже поздно. Собаки учуяли их, залились лаем и стали рваться с поводков. Жандармы вмиг бросились на землю и спустили овчарок.

- Стрелять по собакам! Сначала по собакам!

Шменкель хорошо понимал, как опасна встреча с этими натренированными животными. Перед операцией фашисты обычно не кормили собак целые сутки. Изголодавшиеся псы бросались на свои жертвы, стараясь перегрызть горло.

Шменкель поискал глазами укрытие, но ничего не увидел. Широко расставив ноги, он с руки дал очередь из пулемета. А через секунду застрочил из своего автомата и Рыбаков. Надя стреляла из карабина. Однако быстро изготовить к стрельбе "максим" - дело нелегкое. Несколько псов было убито, остальные огромными прыжками мчались вперед. Отступая шаг за шагом, Шменкель давал длинные очереди из своего МГ. А псы - все ближе и ближе. Надя выстрелом из карабина уложила еще одну овчарку.

Жандармы тоже открыли огонь. Шменкель вдруг почувствовал, как что-то обожгло ему руку, но не обратил на это внимания. Сойдя с мостка, он оказался вне поля зрения противника. Выстрелы с той стороны постепенно стихли, потом послышался свист: гитлеровцы не решались лезть в болото и подзывали собак.

Шменкель почувствовал жгучую боль в плече. Взглянув на рукав, он увидел чуть ниже локтя две дырки.

"Сквозное ранение, - мелькнуло в голове. - Это еще не самое страшное". Забрав пулемет, он пошел к остальным.

Присели на кочке. Рыбаков стащил с головы фуражку и проговорил:

- Может, они уже оцепили болото. Наши наверняка проскочили, иначе бы мы не наткнулись на фашистов. Что теперь делать? Вернуться в лес или попытаться прорваться?

- Нужно прорываться! - решительно заявил Шменкель, перевязывая себе руку.

- Вы ранены? - воскликнула Надя. - Почему вы мне ничего не сказали?

- А чего говорить! Ерунда, а не рана. - И, обращаясь к другим, Шменкель спросил: - А вы как думаете? Ведь за ночь фашисты могут нас окружить!

- Мы должны выполнить приказ и во что бы то ни стало прорваться, наконец проговорил Спирин.

Остальные согласились с ним.

Надя тем временем открыла свою сумку и вынула из нее бинты и пинцет. Она осторожно очистила рану Фрица, приговаривая при этом:

- Рана гораздо опаснее, чем вы думаете, Иван Иванович. Потерпите минутку, сейчас я ее забинтую. Дать вам обезболивающую таблетку?

Рыбаков, посмотрев на медсестру, хмыкнул.

- Я не ребенок, чтобы глотать твои таблетки, - обиженно отказался Шменкель.

Надя с удивлением посмотрела на Ивана Ивановича своими большими темными глазами. А Шменкель только сейчас заметил ее полные припухшие губы. Черные волосы девушки вились локонами. Чем-то она напомнила Фрицу его Эрну.

"Почему я не замечал этого раньше?" - подумал он и невольно вспомнил свой разговор с Рыбаковым на лесной поляне, когда они готовили место для приема материалов, которые им должны были сбросить с самолета.

Шменкель покраснел, Надя опустила глаза.

- Иван, а тебе, я вижу, везет, - не унимался Рыбаков. - Перед тобой даже женщины стоят на коленях.

Девушка тотчас же встала с колен и присела на корточки. Румянец залил ее лицо и шею. В сторону Рыбакова она метнула сердитый взгляд, но Петр продолжал улыбаться.

Надя помазала рану йодом.

- Щиплет?

- Конечно. Это же не деревяшка. - Фриц произнес это уже совсем другим тоном.

Девушка хотела было подвесить руку на перевязь, но Фриц отказался, так как считал, что бой еще не окончен и ему понадобятся обе руки.

За болотом вдруг раздался взрыв, за ним - другой. Послышались винтовочные выстрелы и очереди из автоматов, а через несколько минут заговорил "максим".

- Это же наш Андрюшка! - радостно закричал Прохор. - Это его работа!

Все вскочили на ноги и прислушались.

- Да, это наши! Вперед! Теперь должны прорваться! - скомандовал Рыбаков.

Они перешли по мостку, миновав убитых собак, и вышли на дорогу.

Услышав за спиной легкие шаги, Шменкель оглянулся и увидел Надю.

- Иди все время за мной и не отставай! - сказал он девушке.

Она молча кивнула, Фриц улыбнулся. Так они прошли несколько сот метров. И вдруг опять увидели немцев, которые залегли на околице села и палили из танковой пушки по избам. Рассыпавшись цепью, фашисты окружали село.

- Ложись! - крикнул Рыбаков.

Надя бросилась в придорожный кювет, но тут же приподнялась, посмотрев в сторону противника. Шменкель прижал ее голову к земле.

- Не высовывайся. Лучше подай мне ленту! Умеешь?

- Видела, сумею!

Фашисты не торопились. Деревню обстреливали только танки. Но партизаны не отвечали, видимо, берегли боеприпасы. Немецкая пехота все туже и туже затягивала кольцо окружения вокруг деревни. Сначала гитлеровцы ползли, а потом осмелели и пошли, втянув голову в плечи.

- Огонь! - крикнул Рыбаков.

Залп застал противника врасплох. Несколько фашистов упали, сраженные пулями, остальные залегли, некоторые трусливо поползли назад, в укрытие.

Этим моментом воспользовались партизаны, засевшие в селе. Через огороды и сады они бросились в контратаку и отбили фашистов на исходные позиции.

- Слева танки! - раздался громовой голос Рыбакова.

Танк был всего один. Он шел на большой скорости, но не по шоссе, а по краю кювета, явно намереваясь раздавить гусеницами находившихся там смельчаков. Выручил парень из Курганово. Он метнул в танк связку ручных гранат и поджег его. Танк закрутился на месте, но его пулемет продолжал поливать все вокруг огнем. Парень, поджегший танк, не успел броситься в укрытие, и очередь скосила его. Он упал, широко раскинув руки.

Шменкель находился метрах в тридцати от горящего танка.

- Ленту! - крикнул он.

Надя быстро подала ему ленту.

В этот момент крышка люка откинулась, и из танка быстро вылезли два гитлеровца. Шменкель дал по ним очередь, но слишком высоко. Второй очередью Фриц скосил одного фашиста. В люке показалась голова третьего гитлеровца. И в тот же миг в танке стали рваться снаряды. Густой черный дым окутал стальную махину.

Шум перестрелки постепенно стихал.

- Слышишь? - крикнул подползший к Шменкелю Рыбаков. - Наши оставили село, они пытаются сбить противника!

Стрельба в деревне стихла. Лишь два легких пулемета противника не переставали тараторить.

- Надо отходить, а то опять отстанем от своих, - бросил Шменкелю Спирин. - Проклятое солнце, печет, как в Африке!

Рыбаков пополз куда-то в сторону, но вскоре вернулся.

- Прошило насквозь, - сказал он и удержал Надю, которая хотела было ползти к парню, что поджег танк. - Ему уже никто не поможет. Он убит. Забрать его с собой мы сейчас не можем, потом вернемся сюда...

И, сглотнув слюну, добавил:

- Я пойду первым, Прохор будет замыкающим.

Они выбрались из придорожного кювета, переползли через дорогу и под прикрытием шлейфа черного дыма от все еще горевшего танка шли до околицы села. Раненая рука беспокоила Шменкеля, каждое движение причиняло острую боль. Он закусил губу, чтобы не стонать от боли, на лбу его выступили крупные капли пота. Наконец они добрались до первой улицы и остановились. Фриц прислонился к забору. Вид у него, видимо, был неважный, так как Надя, тронув его за рукав, спросила:

- Иван Иванович! Что с вами?

Но он только тряхнул головой:

- Ничего. Нам нужно спешить!

Партизаны тем временем оставили село, но противник все еще обстреливал его из орудий. Рыбаков вел партизан, используя каждое, даже небольшое, укрытие. Село словно вымерло. Едва начался бой, часть жителей ушла в лес, другие попрятались по подвалам и погребам. Горели дома, сараи, колхозный амбар. То, что фашисты не успели разграбить, они подожгли.

Сразу же за селом партизаны остановились передохнуть в лесу. Рыбаков внимательно оглядел местность, по которой они только что прошли.

- Ничего не понимаю. Гитлеровцы давно должны были заметить, что в селе никого нет. Почему они его не заняли? А может, они просто отказались от погони? И мы зря так спешим. Как ты думаешь, Ваня?

- Отказались от погони? Нет.

Шменкелю было трудно говорить - раненая рука горела и сильно беспокоила его.

- Если бы они не гнались за нами, то давно вошли бы в село, согнали бы всех жителей в одно место и начали бы издеваться над ними. Вот увидишь, они это село сожгут, а в донесении в вышестоящий штаб укажут, что провели карательную операцию против такого-то села. А раз они пока этого не делают, значит, у них что-то другое на уме.

- Может, ты знаешь что?

- Нет. Но нужно как можно скорее догнать отряд.

Шменкель с трудом встал. Надя, которая не спускала с него глаз, поняла его состояние и уложила ему руку на перевязь. Он теперь не отказывался.

Шли в северо-западном направлении. Впереди - Петр. Не прошло и десяти минут, как ведущий вдруг остановился. Опытным глазом он заметил примятую траву, сломанные ветки деревьев: значит, здесь совсем недавно прошли люди, много людей.

- Это наши. Далеко они не могли уйти.

- Ага! - Рыбаков облегченно вздохнул.

Все чувствовали, как сильно устали, но, пересилив себя, зашагали быстрее.

Шменкель уже не помнил, сколько они шли, как вдруг до них донеслись ружейная стрельба и взрывы гранат. Рыбаков сразу же остановил группу и, бросившись на землю, припал ухом к земле, стараясь понять, где гремят взрывы.

- Там какое-то село. Забыл название, двойное какое-то, - заметил Прохор. Он уговаривал товарищей прибавить шагу, чтобы поспеть на помощь своим.

Рыбаков допускал, что фашисты в той стороне устроили им засаду. Пока они спорили, Николай вдруг крикнул:

- Тихо вы! Там кто-то есть!

Все замолчали.

Николай пошел вперед, чтобы узнать, кто там, и через минуту вернулся, но не один, а с мужчиной, щеку которого слегка задело пулей. Оказалось, что это партизан из отряда имени Буденного. Сбивчиво, несвязно он начал рассказывать, что с ними случилось.

- Они нас обошли... У них было четырнадцать танков. Устроили засаду у села, и мы попали в нее...

Предположение Шменкеля оправдалось. Рыбаков хотел что-то спросить у Фрица, но увидел, что тот сидит, прислонившись к дереву. Голова его опустилась на грудь, губы были плотно сжаты.

Шменкель гнал от себя какие-то назойливые мысли, но они беспрестанно лезли в голову. Словно сквозь сон, он слышал, как партизан из отряда имени Буденного передавал Рыбакову новый приказ Морозова.

- Бригада оторвалась от противника, - объяснял буденновец. - Встреча с противником крайне нежелательна. До рассвета лес...

Дальше Шменкель уже ничего не слышал. Горячая волна прилила к голове. Очнувшись, он услышал, как Рыбаков спрашивал:

- Пойдем вместе?

Буденновец покачал головой:

- Мне не успеть за вами. Командир наш ранен. Его нужно нести. Он еще жив, но...

И партизан исчез за деревьями.

Рыбаков о чем-то зашептался со Спириным. За эти несколько часов он, казалось, постарел на несколько лет. Чувство ответственности за людей, которые оказались в его распоряжении в такой сложной обстановке, как рукой сняло его прежнее легкомыслие. Впервые они оказались в столь трудном положении, когда противник преследовал их крупными силами, не давая передышки, и ему, Рыбакову, нужно было решать, каким путем вывести свою небольшую группу в целости и сохранности к отряду.

Коротка летняя ночь, а путь партизанам предстоял большой, идти нужно было лесом, полагаясь только на слух и зрение, обходя дороги и тропинки, чтоб не натолкнуться на засаду противника.

Шменкеля одолела беспредельная усталость, он почти не следил за тем, что обсуждали Спирин и Рыбаков. Понимая, что положение очень тяжелое, он заставил себя встать на ноги, благо они еще слушались его.

Это был чертовски трудный путь. Фашисты шли по пятам, и стоило партизанам выйти на какую-нибудь полевую дорогу, как откуда-то справа или слева раздавалась стрельба, и они снова прятались в чащу. Они шли и шли, и цель их была все ближе.

Шменкель находился в полубессознательном состоянии. В его голове мысли о настоящем переплетались с воспоминаниями о прошлом. Запахи полевых трав напоминали ему детство.

Он не замечал, что Надя, и сама едва державшаяся на ногах от усталости, шла рядом, поддерживая его и отводя в сторону ветки, чтобы они не хлестали его по лицу.

- Эрна, ты должна выдержать, должна! - срывалось с пересохших, горячих губ Фрица. - Ты слышишь? И хорошенько смотри за детишками.

- Что это с ним? - спросил Рыбаков, когда Спирин заменил его и пошел впереди группы.

- Жар у него, бредит, - прошептала Надя.

- Эх, водки бы ему сейчас!

- Вам бы только водки! Шменкелю врач нужен, а не водка. Он очень много потерял крови, вон повязка вся пропиталась.

Рыбаков не стал спорить и предложил:

- Если он не может идти, я понесу его на себе. Донесу до своих...

- Если мы туда когда-нибудь доберемся.

- А почему нет? Что за настроение? Приглядывайте за Иваном Ивановичем!

Рыбаков шепнул Прохору:

- Вперед! Чего ты ползешь как черепаха?

Перед рассветом партизаны увидели на горизонте кроваво-красное зарево. Они остановились, и кто-то сказал:

- Это село Татьянка!

Фриц посмотрел на зарево. Ему показалось, что оно разливается, заливает его от края до края. Потом наступила темнота, и Шменкель ничего уже больше не видел.

Резкий запах йода и эфира ударил в нос и привел Фрица в сознание. Он с удивлением открыл глаза и долго не мог понять, где находится. Фриц попытался встать, но кто-то положил ему на лоб приятную прохладную руку и сказал:

- Вам уже лучше? Сейчас я принесу вам попить.

Фриц узнал голос Нади и понял, что находится в санитарной палатке партизан.

- Вы спали двое суток подряд, - начала рассказывать Надя, напоив его. - Врач сделал укол, и вы уснули. За это время приходил товарищ Васильев, комиссар отряда, но вы никак не хотели просыпаться.

Шменкель откашлялся и спросил:

- Как я сюда попал?

- На широкой спине вашего друга.

Это был уже голос капитана Дударева. Он только что вошел в палатку, принеся с собой свет и запахи леса. Капитан пододвинул табуретку и сел рядом с Фрицем.

- Ну как рана, сильно беспокоит?

Шменкель приподнял раненую руку и почувствовал слабую боль.

- Ничего, все в порядке, товарищ капитан.

- Ну-ну. - Дударев рассмеялся. - На несколько дней я отдаю вас в руки медицины. - Капитан подождал, пока выйдет медсестра, и продолжал: - Наша бригада выдержала серьезное испытание. Фашистам не удалось уничтожить нас. Ни один из наших отрядов, кроме отряда имени Чкалова, серьезных потерь не понес. Подразделения бригады собрались вместе.

"Сидит у моей постели и докладывает мне, словно я его начальник. Зачем он пришел?" - подумал Шменкель, а потом спросил:

- Скажите, товарищ капитан, где мы находимся?

- В нашем втором лагере, в лесу под Вадино, недалеко от Татьянки. Село фашисты сожгли, когда поняли, что нас не схватить. Вы, наверное, видели зарево пожара.

- Я этого не помню. - Фриц старался вспомнить что-то. - После того как мы вышли из Холопово, я уже ничего не помню. И рана-то вроде небольшая, а вот не помню. - И он улыбнулся, подняв вверх свою забинтованную руку.

- Много потеряли крови, температура высокая. Хорошо еще, что Рыбаков вовремя дотащил вас до операционного стола доктора Кудиновой. Он очень беспокоился за вас. - Капитан наклонился над Шменкелем, прищурил глаза. Шменкель понял, что самый важный разговор, ради которого он к нему пришел, еще впереди. - Эта операция нас всех многому научила. До сих пор мы только предполагали, насколько силен враг, а когда начался бой, уже реально оценили силы противника. Значит, наша разведка должна работать лучше. К тому же мы должны рассчитывать на наступательные действия Красной Армии на нашем участке фронта. Самое позднее осенью или зимой. Поэтому мы должны готовиться к проведению крупных операций, а это опять-таки значит, что разведка должна работать результативнее. А вы, Иван Иванович, для разведчиков незаменимый человек.

Фриц сел, опираясь на здоровую руку.

- Слушаюсь, товарищ капитан. Я готов...

- Хорошо.

Дударев дотронулся до плеча Шменкеля. Глубокие морщины на его лбу разгладились. Капитан встал.

- Скорее выздоравливайте. За успешные действия вы представлены к награде. И я заранее поздравляю вас, Иван Иванович.

Когда медсестра вошла с чайником в палатку, Шменкель сидел на постели. Не обратив никакого внимания на чай, он спросил:

- Надя, куда вы задевали мои сапоги?

* * *

Лето для партизан было самым удобным временем года: они могли ночевать под открытым небом, быстро передвигаться с места на место, летом не нужно было строить землянок. А самое главное преимущество заключалось в том, что летом, передвигаясь от села к селу, партизаны не оставляли следов. Все эти преимущества летнего времени бойцы бригады имени Чапаева использовали, что называется, на полную катушку. Район действия намного расширился. Подразделения партизан или небольшие группы внезапно появлялись там, где гитлеровцы их совсем не ждали. Партизаны наносили удар по коммуникациям и транспорту противника, взрывали мосты и железнодорожное полотно, срывали увоз скота, зерна и прочего награбленного добра в Германию. Сведения для своих дерзких операций партизаны, как правило, получали от местных жителей. Условные сигналы, с помощью которых крестьяне давали знать партизанам, например, о приближении противника, были самые различные: то хозяин перевертывал на плетне бидон из-под молока, то вывешивал особым способом скатерть на веревку. Так или иначе, но партизаны всегда были вовремя информированы, где фашисты и сколько их.

Рана Шменкеля заживала довольно быстро, но все равно настроение у него было неважное. Бездействие тяготило его. Доктор Кудинова, зная беспокойный характер Шменкеля, наложила ему на руку шину, чтобы Фриц ничем не натруживал ее. Ему казалось, что никому он не нужен, да и знакомых в лагере никого сейчас не было.

Рыбаков, Лобацкий, Коровин несколько дней назад ушли в разведку, чтобы как можно больше узнать о движении гитлеровских эшелонов по железнодорожной ветке Дурово - Владимирское.

Другие партизаны группами во главе с минерами ушли на поиски неразорвавшихся фашистских мин и снарядов. Гитлеровцы стреляли наобум, и многие мины и снаряды, попав в болото, не разорвались. Как-то один из партизан намекнул командиру отряда, что, мол, взрывчатка лежит у них под носом, нужно только достать ее. Неразорвавшиеся бомбы осторожно потрошили, а "начинку" использовали для изготовления мин и удлиненных зарядов, которых в бригаде всегда не хватало.

Поиски эти полностью себя оправдали. Нагруженные неразорвавшимися минами и бомбами, партизаны группа за группой возвращались в лагерь.

Шменкелю не сиделось в палатке санчасти, и однажды он не без труда уговорил Надю снять ему с руки шину и заменить ее легкой повязкой. Теперь Фриц хоть что-то мог делать.

Партизаны в это время как раз занимались изготовлением трехкилограммовых мин для подрыва железнодорожного полотна, и Фриц наловчился вставлять запалы в корпус мин.

Минеры сначала было запротестовали против того, чтобы Шменкель занимался этим делом, но Дударев так их оборвал, что никто больше не сказал ни слова,

Вернулись Рыбаков и Коровин, оба в грязи, уставшие и невыспавшиеся.

- Присядьте, - предложил им Шменкель. - И рассказывайте, что там у вас нового.

- Паршиво. - Рыбаков улыбнулся. - Если б ты видел, где мы сидели! Три дня и три ночи в болоте возле железной дороги. Хуже места придумать невозможно. А комаров там! Меня они еще не так сильно искусали, а ты посмотри на Виктора.

- А все потому, что было запрещено курить, - Коровин провел рукой по опухшему лицу и шее. - Но, как видишь, не сожрали нас. Дударев оказался прав.

- В чем? И что вы узнали? Говори же наконец, а то все крутишь вокруг да около.

Шменкель сгорал от нетерпения, да и остальные партизаны, отложив работу, ждали, что скажут разведчики.

- Сначала мы не верили, что фашисты придают большое значение этой ветке, ведь она не основная. Но мы глубоко заблуждались. На этой ветке идет такое движение, будто на какой центральной магистрали. Капитан разбил нас на три группы и распределил между станциями. Вот мы и сидели, смотрели в оба да записывали, когда прошел состав, из скольких вагонов или платформ состоял, сколько часовых охраняли его и так далее. Сейчас капитан и командиры взводов совещаются с командиром. Думаю, скоро будет интересная операция.

Коровин замолчал и посмотрел на мины-самоделки.

- А не перейти ли нам в более безопасное место, где и закурить можно? Перешли на лужайку.

Коровин свернул огромную козью ножку и глубоко затянулся.

- Днем поезда идут все время в одном направлении, - продолжал он свой рассказ, - гитлеровцы увозят наш лес, большей частью уже распиленный. Режут его на лесопилке во Владимирском. Однажды я видел, как везли два разбитых бомбардировщика. Но все это не так интересно, а вот по ночам...

- Тогда начинается совсем другое, - прервал товарища Рыбаков. - И даже с увертюрой. Представьте себе, лежим мы в кустах, кругом тишина. Вдруг Виктор услышал какое-то жужжание. Я сначала подумал, что у него просто слуховые галлюцинации, а потом, и сам услышал какой-то странный шум. Подползли мы к рельсам. Полотно там из-за болотистой местности довольно высокое. Приложил я ухо к рельсу и слушаю. Едет что-то. Мы с насыпи кубарем - и в кусты. Смотрим, едет дрезина и толкает впереди себя две вагонетки, груженные камнем. Чтобы, значит, проверить, не заминировано ли полотно. А сзади к дрезине прицеплено несколько товарных вагонов. В последнем сидели солдаты. Дрезина проехала мимо нас. Через некоторое время прошли два состава с небольшими интервалами, а потом и третий.

- А что было в этих составах, вы узнали? - спросил кто-то из партизан.

- Разумеется. - Коровин свернул еще одну козью ножку. - Пушки, танки, а больше всего горючее.

- Ну как, интересно? - Рыбаков с победным видом посмотрел на товарищей. - Вы же знаете, они с нами ничего сделать не могут и боятся нас. Иначе б они не пускали дрезину с вагонетками для проверки.

- Все это так, - прервал своего друга Шменкель. - Но скажи, почему фашисты отправляют транспорты с ценными грузами только ночью? Почему бы это, а?

- Мы долго ломали над этим голову. Однажды, когда сидели в засаде недалеко от Егорьевской, мы подползли к линии поближе. И вдруг семафор закрылся и состав остановился. Состав был с лесом. Машинист паровоза пошел в кусты по нужде, и мы его сцапали. Нам повезло: машинист числился у немцев в списке неблагонадежных и охотно все нам рассказал...

Виктор вдруг замолчал. В этот момент раздался сигнал к обеду.

- Короче говоря, дело тут вот в чем: главная железнодорожная магистраль, идущая через Минск - Смоленск - Вязьму, по ночам находится под постоянным контролем партизан, и потому немцы могут перевозить по ней грузы только днем. А чтобы не было перебоев, они и пропускают эшелоны по второстепенной ветке по ночам.

Во время обеда партизаны оживленно спорили о том, можно ли успеть подложить мины под рельсы в интервалах между двумя составами. Если подорвать эшелон с горючим, то восстановить эту ветку и вновь наладить на ней движение будет не так-то легко, времени для этого потребуется много. Однако разведчики сообщили: транспорты идут с такими маленькими интервалами, - видимо, как раз в целях большей безопасности, - что заминировать полотно вряд ли возможно.

После обеда Рыбаков и Коровин пошли в баню, а Шменкель направился в свою палатку. Фриц понимал, что командир отряда не будет откладывать в долгий ящик операцию по подрыву железнодорожной ветки. Добровольцев участвовать в такой операции в отряде наберется больше чем нужно, так что, если он, Фриц, хочет участвовать в этом деле, ему нужно спешить.

Шменкель начал объяснять врачу, что он уже совсем здоров, но Кудинова недоверчиво покачала головой. Однако Шменкель не уходил - он решил добиться своего и утверждал, что ему пора выписываться.

На самом же деле рука с трудом слушалась Фрица. Рана, правда, затянулась, но еще не совсем. Доктор Кудинова только недоуменно пожала плечами, но, зная, что Шменкель не отступит от задуманного, наконец проговорила:

- Идите уж, что с вами делать. А то, чего доброго, придется вас отправить к психиатру, уж больно вы беспокойный. Только я вас прошу, ни в коем случае не принимайте участия в рукопашном бою.

Шменкель радостно простился со строгим доктором, а вечером следующего дня ушел с группой подрывников во главе с Тихомировым на задание.

Шменкель нес свой автомат и электрическую подрывную машинку, которую партизанам прислали из тыла. Вслед за Фрицем шагал Коровин. Начальник разведки решил подорвать полотно в том самом месте, где Коровина ели комары. Рыбаков в этой операции не участвовал - он ушел проводником с большим отрядом, возглавляемым Дударевым. Рыбаков вел отряд к шоссе, к тому месту, где оно вплотную подходило к железной дороге. Третья группа во главе с Васильевым осталась в тылу для обеспечения.

Группа Тихомирова вышла к железной дороге к концу второго дня. Комиссар приказал всем как следует выспаться, однако комары не давали ни минуты покоя. Не спасали даже марлевые повязки, которыми их снабдили в санчасти. С наступлением темноты партизаны были само внимание. Прошел эшелон с платформами, груженными лесом. Потом вновь наступила тишина. Через два часа по шпалам прошагал фашистский патруль. Под утро в направлении Владимирское потянулись нескончаемые составы с порожняком.

- Ничего не понимаю, - шептал Коровин, приправляя свою речь крепкими словечками.

Так прошли сутки. Партизаны сидели в болоте, а тут еще, как назло, полил дождь.

- Если так будет продолжаться, наш командир, чего доброго, подумает, что мы бредили или видели мираж, а не составы с оружием. Уж раз так, нужно пустить под откос хотя бы эшелон с лесом и вывести ветку дня на два из строя.

- Не торопитесь, наберитесь терпения, - строго оборвал Коровина Тихомиров. Он незаметно подошел к ним. - Может, те составы, которые вы видели, подбрасывали немцам резервную технику, а может, движение на главной магистрали стало для гитлеровцев безопасным днем и ночью.

- И все же, я думаю, Виктор прав, - заметил Лобацкий. - Как бы то ни было, но мы можем сегодня нагнать на фашистов страху здесь, а через несколько дней взорвем полотно где-нибудь в другом месте.

В темноте не было видно улыбки Тихомирова, но она чувствовалась в его голосе:

- Нет, товарищи, не для того мы сюда пришли и столько времени ждем, чтобы подорвать три метра рельсов. Нужно дать фашистам почувствовать, что эта ветка находится под нашим постоянным контролем.

- Тихо! Вы не слышите?! - проговорил Шменкель, вслушиваясь в ночь.

- Да, по-моему, идет состав, - согласился Коровин. - Готов спорить, что...

Тихомиров приказал партизанам занять свои места.

Коровин растворился в темноте. Комиссар и Шменкель застыли у подрывной машинки. До железнодорожного полотна оставалось метров семьдесят. Провода, которые вели к минам, были тщательно замаскированы.

Сначала, как и раньше, проехала дрезина с вагонетками, груженными камнем, фриц весь превратился в слух. Он слышал, как товарищи выгребали из-под шпал гравий, чтобы заложить туда мины. Дождь лил как из ведра. Вдруг все вокруг осветилось ярким светом. Сначала Шменкель подумал, что это прощупывают местность прожекторы с очередного гитлеровского эшелона, но, оказывается, была просто яркая вспышка молнии. За то короткое мгновение, пока было светло, Шменкель успел разглядеть склонившиеся над железнодорожным полотном человеческие фигуры. С облегчением вздохнув, Фриц стал терпеливо ждать возвращения товарищей.

И вновь ночная мгла окутала все вокруг. Но вот справа, почти у самого горизонта, показался узкий сноп света. Это следовал очередной гитлеровский состав. Партизаны кубарем скатились с насыпи.

По тому, как пыхтел паровоз, чувствовалось, что состав тяжелый. Когда паровоз проехал заминированный участок, Тихомиров крикнул:

- Огонь!

Шменкель схватился за ручку подрывной машинки и замкнул цепь электротока.

Раздался сильный взрыв, сопровождаемый скрежетом металла и истошными криками гитлеровских солдат. Вагоны громоздились друг на друга, срывались с рельсов и валились под откос. Через несколько минут взорвался паровой котел паровоза, подняв огромное облако сизого дыма.

Тихомиров крикнул Шменкелю и Коровину, которые сматывали остатки провода:

- Быстрее! А то сейчас начнется такой фейерверк, что чертям тошно станет.

А в это время из Дурово показался еще один гитлеровский эшелон. Он шел на большой скорости. Его прожекторы выхватывали из темноты все новые и новые сотни метров.

"Почему машинист не тормозит? Почему не снижает скорости?" - думал Шменкель. Теперь он видел, что в составе вместо обычных товарных вагонов были цистерны... Взрыв гигантской силы потряс воздух. Казалось, земля раскололась на части. Стало так светло, что резало глаза. Железнодорожное полотно превратилось в сплошное море бушующего огня.

Взрыв всех оглушил. Коровин говорил что-то Шменкелю, но Фриц ничего не слышал и видел лишь шевелящиеся губы Виктора. Коровин встряхнул Фрица, но глухота от этого не прошла.

"Я оглох", - испуганно пронеслось у Фрица в голове. Он вспомнил, что в момент взрыва, вместо того чтобы широко раскрыть рот, он сильно стиснул зубы. Шменкель пошел вслед за Коровиным.

Лес стал гуще, почва под ногами уже не была такой зыбкой. Вскоре Шменкель увидел и комиссара. Тихомиров что-то сказал партизанам, показав рукой сначала в западном, а потом в южном направлении. Лицо его, освещенное отблесками далекого пожара, было озабоченным.

Шменкель сел на землю и, зажав уши руками, стал делать глубокие вздохи. В голове закололо тонкими иголками. Фриц видел, что партизаны стали собираться вокруг Тихомирова.

Шменкель мысленно проклинал себя, называл "ослом" и "чурбаном", который, как необстрелянный юнец, не выполнил элементарного правила и теперь оглох.

- Я слышу! - вдруг закричал он как сумасшедший. - Товарищи, я опять слышу!

Но никто не обратил на него внимания. Комиссар в это время говорил партизанам о своих опасениях по поводу того, как бы группа Дударева не попала к гитлеровцам в засаду. Всем было ясно, что железнодорожная ветка на этом участке теперь выведена из строя самое малое на неделю.

Тихомиров приказал двигаться в лагерь. В голове у Шменкеля еще гудело, и потому он не все разобрал, о чем говорил комиссар. Фриц шел за партизанами и время от времени оглядывался на зарево пожарища. "Что это? Кто-то бежит!"

Утопая по колено во мху, их догонял какой-то человек, согнувшись под тяжестью ноши. На спине он тащил товарища. На оклик партизан оба мужчины в один голос закричали по-русски:

- Товарищи, возьмите нас с собой!

Подойдя к партизанам, мужчина сказал, что он кочегар с эшелона, в котором было горючее. Машинист, прыгая с паровоза, сломал ногу.

- А откуда вам известно, что мы находимся именно здесь? - строго спросил Тихомиров.

- Мы очень боялись, что не найдем вас.

Паровозный машинист, морщась от боли в ноге, рассказал следующее.

- На прошлой неделе один мой товарищ по секрету шепнул мне, что в этих местах есть партизаны. Вот мы с ним и договорились, - показал машинист на кочегара, который никак не мог отдышаться. - Как договорились, так и сделали. Когда эшелон перед нами взлетел на воздух, мой кочегар столкнул с паровоза охранника, а я дал полный ход. Мы спрыгнули на ходу, и я вот сломал себе ногу.

Кочегар радовался встрече с партизанами и гордился, что ему удалось вынести товарища со сломанной ногой. Однако они не представляли, что им теперь делать, так как по всей ветке их обоих хорошо знали.

Партизаны взяли железнодорожников с собой. Командир отряда Васильев направил машиниста и кочегара в освобожденное от фашистов село. У кочегара почти на каждой станции были родные или надежные друзья, и парень оказал партизанам большую помощь. Так, например, по его инициативе вдоль железной дороги была организована линия связи, с помощью которой партизаны были всегда в курсе всех событий на дороге.

Партизаны никогда не сидели без дела. Но вечерами те, кто оставался в лагере и не назначался в разведку, по обыкновению, собирались вместе, чтобы потолковать о том о сем и поделиться своими мыслями.

Шменкель любил такие вечера, любил слушать эти задушевные беседы. Он уже хорошо владел русским, так что без труда следил за нитью разговора. Сам Фриц, правда, большей частью молчал - он не любил находиться в центре внимания.

Одно то, что он был связан с этими самоотверженными и храбрыми людьми, вызывало у него гордость. Теперь полностью исчезло чувство отчужденности, которое он иногда испытывал раньше.

Больше всего нравилось Шменкелю, когда Рыбаков брал в руки гармонь и партизаны начинали петь. Гармонь эту Петру подарил один старик из села Симоново. Отдавая гармонь, старил сказал:

- Возьми ее себе, весели бойцов!

И вот в густом лесу, вдали от жилья, в редкие часы партизанского отдыха пела гармонь. Чего только не играл Петр: и "Калинку", и "Колокольчики", и задушевную песню "Летят утки".

Особенно любил эту песню Николай Назаров - командир партизанского отряда имени Котовского. Он был одним из первых организаторов партизанского движения в Смоленской области. Его все очень любили и уважали. Назаров погиб в бою, а любимая его песня продолжала жить. И когда партизаны ее пели, то вспоминали своего бывшего командира.

В один из таких вечеров Надя вдруг спросила Шменкеля:

- Скажите, Иван Иванович, а какие песни поют у вас в Германии?

И тотчас же поправилась:

- Какие песни народ у вас пел? Не сейчас, а раньше. Ведь не всегда же у вас были фашисты?

Шменкель задумался. Он вспомнил, что в школе они разучивали "У колодца, у ворот". Выучил ее и Фриц, но петь никогда не пел. В родном городке никаких колодцев не было и в помине, стояли чугунные водокачки, а ворота были только у помещика в усадьбе. Шменкель рассказал об этом Наде, но она, смущаясь, проговорила:

- Я не об этом вас спрашиваю. Нам бы хотелось услышать хорошую немецкую песню.

И тут Фриц вспомнил одну мелодию, которую слышал от Бернгарда. Эту песню можно было лишь потихоньку насвистывать: фашисты ее запретили. Фриц растерянно посмотрел на партизан. Лиц их в полутьме не было видно, но Шменкель чувствовал, что все взгляды обращены к нему.

- Но я совсем не умею петь, - начал было оправдываться Фриц.

- Ну вот тебе раз! - удивился Рыбаков. - Неужели ты не знаешь ни одной песни?

- Фрица смущало всеобщее внимание, но он взял себя в руки. "Товарищи хотят, чтоб я им спел что-нибудь хорошее. Это значит, что они понимают разницу между гитлеровскими бандитами и немецким народом".

- Больше всего мы любили песню о маленьком горнисте.

И Фриц тихо и неуверенно запел, но постепенно его голос креп.

Когда, он запел второй куплет, Петр стал подбирать мелодию на гармони. Третий куплет начала без слов подпевать Надя, а за ней и другие партизаны. В русском лесу в полный голос звучала немецкая песня о маленьком горнисте, о другой, лучшей и свободной Германии.

Когда Шменкель кончил петь, товарищи попросили его перевести текст песни. Фриц перевел слова и рассказал о том, как родилась эта песня.

- Очень хорошая песня, - заметил Букатин, который до сих пор сидел молча. - Такая песня запросто могла появиться и у нас, до Октябрьской революции.

С тех пор эти вечерние посиделки стали еще дороже Фрицу, и теперь он нет-нет да и рассказывал что-нибудь партизанам.

Когда отряд находился неподалеку от Татьянки, в один из таких вечеров к партизанам, расположившимся на лужайке под высокими елями, подошел комиссар Тихомиров. Сразу же смолкла песня. Партизаны знали, что комиссар присутствовал на совещании командиров отрядов, и догадывались, что он, видимо, пришел к ним прямо с совещания. Немногим было известно, что штаб бригады находился рядом с отрядом, в хорошо замаскированном месте.

Тихомиров сел между Букатиным и Шменкелем. Задумчиво свернул козью ножку и заговорил. В голосе его звучала радость.

- Товарищи, мы установили связь с Большой землей. Мне хотелось бы рассказать вам о положении на фронтах. Наши с вами усилия тоже не пропали даром.

Партизаны плотнее окружили комиссара. Спирин по-дружески подтолкнул Рыбакова, чтобы сесть поближе.

- Пошла вторая половина лета, а противнику так и не удалось прорвать наш фронт. Следовательно, гитлеровцы не достигли тех целей, которые они перед собой ставили.

Их первое крупное наступление потерпело неудачу. Наши войска не только мужественно оборонялись, но и нанесли противнику ряд чувствительных ударов. Так, например, несколько дней назад войска Западного фронта нанесли удар по второй немецкой танковой армии. Германское верховное командование было вынуждено срочно бросить для поддержки три дивизии из резерва. Уже один этот факт говорит о том, что на нашем участке фронта советские войска перешли к активным действиям.

Партизаны заулыбались, переглядываясь между собой.

- А можно узнать, где сейчас находятся наши войска? - спросил Букатин.

- Войска Западного фронта заставили противника перейти к обороне, а как скоро нашим войскам удастся выйти на линию Ржев, Вязьма, будет в какой-то степени зависеть и от нас с вами.

Тихомиров улыбнулся.

- Понимаете?

Шменкель почувствовал, как радостно забилось сердце.

- А что говорят про нас? - поинтересовался Коровин.

- Прежде всего то, что мы сами о себе знаем: хорошо воюем. Но есть и кое-что новое. Как вы думаете, Дмитрий Максимович, - обратился комиссар к одному партизану, - чем мы больше всего досаждаем противнику?