Гробовая тишина в огромном доме давила на виски.
Облонский остервенело рвал на себе галстук. Казалось, еще немного, и он задохнется от нехватки воздуха.
Избавившись от костюма, накинул шелковый халат и спустился вниз. Часть первого этажа его особняка была отведена под роскошный бассейн с подсветкой и баром. Чаша бассейна была оборудована полукруглой барной стойкой, и пить коктейли было можно, сидя на круглых стульях, прикрепленных в воде к стене бассейна. В зоне бассейна с помощью климат-контроля поддерживалась определенная температура и влажность.
В первые моменты пребывания казалось, что здесь слишком тепло и влажно, но потом легкие привыкали.
Полы в помещении были выложены не скользкой плиткой, которой грешат аквапарки, а особой террасной доской. С противоположной бару стороны, на песке, завезенном с Мальдивских островов, стояли лежаки. Несколько пальм в кадках и затерявшееся среди листвы кресло-гамак завершали интригующий интерьер, позволяя получать от пребывания в зоне бассейна полноценный отдых.
Только сейчас релакс можно было получить, лишь залив в себя бутылку хорошего виски или коньяка.
Облонский нырнул в теплую воду бассейна и поплыл. Сделав несколько кругов, понял, что сегодня это его не удовлетворит, и выбрался на террасное покрытие.
Так было каждый раз, когда он посещал благотворительные фестивали. Горящие отчаянием и надеждой взгляды пришедших на встречу взрослых, которые верили в чудо. Дрожащие руки, подсовывающие ему папки с историями болезни… Когда-то он тоже был таким отчаявшимся. У него также дрожали руки, когда совал историю болезни очередному врачу. И каждый раз его взгляд горел отчаянием и надеждой. Как и взгляд жены Амиры. Тогда они не знали – чудес не бывает. Болезнь беспощадна.
Самое страшное – видеть, как в глазах близких людей угасает даже отчаяние. Амира не смогла пережить. Эмигрировала в другую страну. Он ее не винил. Жена имела право начать все сначала – создать другую семью, родить еще ребенка. Она не понимала – от воспоминаний не убежать. Они внутри.
Ему после смерти дочери было проще одному. Видеть каждый день того, кто винил себя так же, как и он сам, было бы невыносимо.
Облонский подхватил ожидавшее его на лежаке полотенце и вытер стекавшие по волосам и груди капли воды. Ноги сами собой понесли его к бару.
Он достал бутылку французского коньяка. Открыл ее и медленно налил в бокал на короткой ножке. Едва успел отпить глоток, как завибрировал сотовый телефон на лежаке.
– Ну, кто еще? – устало выдохнул Облонский и взглянул на экран. Ирина. Что ей нужно? Знает же, что по правилам звонит только он.
– Да, Ириш. – Отпил еще глоток коньяка и даже не поморщился.
– Вова, у тебя появилась другая? – дрожащий голос любовницы заставил его удивленно приподнять бровь.
– С чего ты взяла?
– Ты не позвал меня на фестиваль… Вместо этого взял с собой какую-то девчонку! Мне Мирослава доложила…
Мирослава… Ясно: пассия Абрамова насплетничала.
– Ир, эта девчонка – моя новая секретарша. Я брал ее на фестиваль, чтобы посмотреть, подойдет ли она для работы.
– И что? Насмотрелся? – ее голос зазвенел обидой в ушах, заставив поморщиться. – Теперь будешь любоваться ею каждое утро в своей приемной?
– Ир, ты забываешься. У нас уговор – никаких обязательств. Будешь перегибать палку, отношения прекратятся.
– Но ведь… мы встречаемся уже полгода! Неужели я не имею права даже позвонить тебе?
– Я тебе ничего не обещал. Не звони мне больше.
Он оборвал ее на полуслове и опрокинул в себя остатки коньяка. Плевать. На всех сейчас плевать.
Натянул на влажное тело халат, подхватил бутылку и бокал на короткой ножке, и медленно двинулся в гостиную.
Вставил диск в дисковод домашнего кинотеатра и налил себе еще коньяка.
Видеозаписи его прошлой семейной жизни в одном фильме. После смерти Даши он попросил одного мастера создать из обрывочных видео фильм о ее короткой жизни. Фильм назвали «Пять лет счастья».
– Давай, доченька, посмейся хотя бы на экране. – Прикусив кулак, он отхлебнул коньяк прямо из горлышка бутылки. – Оживи хотя бы ненадолго. Покажи папе, какая ты красавица…
На большом экране мелькали кадры. Вот она совсем маленькая. Амира держит ее на руках. Вот ей годик, и она задувает свечи… Вот смеется в два, бегая по комнате от Деда Мороза, приглашенного по заказу родителей.
Вот ей три, и она за столом уверенно листает любимую детскую книжку с картинками.
Четыре – шумный детский день рождения. Амира смеется, дети играют с подаренными Даше игрушками.
Пять – последний день рождения. За два дня до первого приступа. В тот вечер они еще не знали. Для Даши заказали настоящий салют, и ее восторгу не было предела.
И последние кадры – Даша убегает от него по усыпанной осенними листьями дорожке в немецкой клинике. Маленькая, счастливая. Снимала Амира, и это был единственный кадр в фильме, на который попал он сам.
«Папочка, а ты купишь мне самолет?»
«Купишь самолет?»
Веселый смех.
«Купишь, папа? Ну, скажи, что купишь…»
А он, сжимая в трясущихся руках папку с результатами обследования, судорожно соображает, к кому можно обратиться еще, чтобы спасти.
– Куплю… конечно, куплю… – давясь коньяком, всхлипнул Облонский.
Экран телевизора давно померк, а он все сидел, уставившись в пол.
Помогая похожим на него родителям, он думал, что таким образом сможет вылечить свою душу от горя. Но душа продолжала гореть в аду. У нее не было шанса на спасение. Потому что от себя не спастись. Он не знал, как спасается Амира там, в другой стране, а позвонить ей не мог: ведь поклялся, что больше никогда ей не позвонит, чтобы не бередить. Вместе больнее, чем врозь.
А Ира со своей глупой ревностью никак не может понять: на него нельзя возлагать надежды. Облонский никогда больше не заведет серьезных отношений. С него достаточно одного ада. На второй такой ад он не подпишется.