Эгоистъ

X.

Джесси сидѣла въ саду и рисовала; напротивъ нея, въ бесѣдкѣ, сидѣлъ Густавъ Зандовъ. Онъ только что вернулся изъ города, гдѣ сдѣлалъ массу дѣлъ и только не исполнилъ того, что лежало на обязанности его, какъ будущаго хозяина банкирскаго дома Клиффордъ, а именно вовсе не побывалъ въ конторѣ.

Ну, да вѣдь ему нужно было исполнить очень много иныхъ дѣлъ! Прежде всего Густавъ посѣтилъ одного изъ знакомыхъ брата, богатаго банкира, чтобы, по его желанію, высказать свой критическій взглядъ на выписанную тѣмъ изъ Европы цѣнную картину. Такъ какъ и критикъ, и коллекціонеръ одина­ково серьезно увлекались этимъ вопросомъ, то оба постепенно перешли къ осмотру всей картинной галлереи банкира, и ихъ бесѣда затянулась на нѣсколько часовъ. Послѣ этого оба они отправились на большой митингъ, созванный по вопросу, касавшемуся городского благоустройства; Густавъ очень заинте­ресовался имъ и внимательно слушалъ всѣ пренія. Въ заклю­ченiе онъ посѣтилъ маленькое собраніе представителей прессы, и они съ распростертыми объятьями встретили своего бывшаго товарища по перу. Здѣсь горячо обсуждались условія жизни въ Германіи и Америкѣ, и дѣло затянулось настолько, что, когда всѣ разошлись, было уже поздно, а вслѣдствіе этого Густавъ счелъ излишнимъ навѣстить брата въ конторѣ и предпочелъ прямо отправиться на дачу, составить компанію барышнямъ. Проведя столь полезно весь день, онъ считалъ себя въ правѣ удовлетворить также свою „сердечную потребность“, что, какъ извѣстно, достигалось въ полной мѣрѣ лишь въ томъ случаѣ, если ему въ теченіе дня удавалось хотя одинъ разъ поспорить съ Джесси. Съ этимъ намѣреніемъ онъ быстро отправился на поиски ея въ домѣ и наконецъ нашель ее въ саду.

Джесси замѣтно измѣнилась въ послѣднія недѣли. Какое-то скрытое горе, въ которомь она, быть можетъ, и сама не созна­валась себѣ, затуманивало ея миленькое личико, отчего по­слѣднее казалось блѣднѣе и серьезнѣе обычнаго; вокругъ ея рта лежала горькая, полуболѣненная складочка, ранѣе никогда не бывавшая у нея. Присутствіе Густава видимо не спо­собно было развеселить ее — по крайней мѣрѣ она избѣгала смотрѣть на него и старательно занималась своимъ рисованіемъ, давая короткіе и разсѣянные отвѣты на всѣ замѣчанія молодого человѣка.

Однако Густава не такъ-то легко было отпугнуть. Когда всѣ его попытки завести разговоръ не увѣнчались успѣхомъ, онъ всталъ, нагнулся надъ полузаконченнымъ рисункомъ, обслѣдовалъ его критическимъ взоромъ и наконецъ произнесъ:

— Хорошенькій мотивъ! Рисунокъ кое что обѣщаетъ, но вы должны исправить перспективу, миссъ Клиффордъ; она совер­шенно невѣрна.

Это наконецъ произвело желаемое дѣйствіе. Джесси подняла голову и возмущеннымъ взглядомъ окинула незваннаго совѣтчика.

— Вѣдь вы, кажется, сами не рисуете, мистеръ Зандовъ? — холодно сказала она.

— Нѣтъ, но критикую.

— Это я сама вижу. Но, надѣюсь, вы позволите мнѣ считать мою перспективу правильной до тѣхъ поръ, пока меня не убѣдитъ въ противоположномъ настоящій художникъ.

Густавъ спокойно вернулся на свое мѣсто и произнесъ:

— Какъ вамъ угодно. Я предлагаю пригласить на роль су­дьи Фриду; у нея незаурядный талантъ къ живописи, и притомъ онъ разработанъ съ большимъ стараніемъ.

— Фриду? — повторила Джесси, откладывая въ сторону карандашъ. — Кстати, какъ разъ о ней-то я и хотѣла перегово­рить съ вами. Она, кажется, уже вовсе не далеко отъ своей цѣли, такъ какъ расположенiе къ ней моего опекуна увеличи­вается со дня на день. Для меня это совершенно загадочно, въ особенности, когда я думаю о томъ равнодушіи, съ какимъ онъ относился къ Фридѣ вначалѣ. Но очевидно она сумѣла за­тронуть въ немъ настоящія струны; вѣдь внезапно у него вспыхнулъ такой глубокій и прочный интересъ къ ней, какого я ни­когда не считала возможнымъ при его черствомъ, холодномъ характерѣ. Онъ буквально-таки уже не можетъ быть безъ Фриды. Каждый разъ, когда заводился разговоръ о возможности ея отъѣзда отсюда, онъ ясно выказывалъ свое неудовольствіе, а сегодня утромъ онъ безъ всякаго побужденія съ моей стороны предложилъ мнѣ удержать нашу молоденькую гостью въ домѣ въ качествѣ компаньонки.

— Неужели онъ сказалъ это? — живо воскликнулъ Густавъ. — Это уже очень много значитъ, гораздо больше того, на что я вообще осмѣливался теперь надѣяться. Въ такомъ случаѣ дѣйствительно мы теперь уже недалеки отъ цѣли.

— Я тоже такъ думаю, и потому пора было бы вывести Фриду изъ ея мучительнаго и унизительнаго положенія. Вѣдь ее считаюте здѣсь совершенно посторонней, между тѣмъ какъ она находится въ очень близкихъ отношеніяхъ съ вами; вмѣстѣ съ тѣмъ она принуждена постоянно поддерживать разъ ска­занную ложь. Я очень часто вижу, какъ вся она вспыхиваетъ при самомъ безобидномъ вопросѣ дяди, отъ отвѣта на который ей приходится увиливать, какъ мучаетъ и безпокоитъ ее возло­женная на ней роль. Боюсь, что у меня не хватитъ силъ дальше поддерживать это положеніе.

— Она должна сдѣлать это! — твердо заявилъ Густавъ. — Я знаю, что ей это будетъ тяжело, и порой она дѣлаетъ попытки къ возмущенію, но я все-таки умѣю успокоить эту упрямую го­ловушку.

Между темными бровями Джесси появилась глубокая складка недовольства.

— Сознаюсь вамъ, мистеръ Зандовъ, что нахожу очень стран­ными вашъ тонъ и все ваше обращенiе съ Фридой, — промолвила она. — Вы обращаетесь съ нею совсѣмъ какъ съ ребенкомъ, обязаннымъ беспрекословно подчиняться вашему высшему надзору и повидимому совершенно забываете, что когда нибудь она должна будетъ занять свое мѣсто рядомъ съ вами.

— Вотъ для этого и нужно сперва воспитать ее, — снисхо­дительно замѣтилъ Густавъ. — Пока ей еще только шестнадцать лѣтъ, а я уже давно вступилъ въ третій десятокъ и, слѣдовательно, все-таки являюсь старшимъ для этого ребенка и могу требовать отъ Фриды уваженія.

— Да, видимо это такъ. Но я отъ своего будущаго супруга ожидала бы еще кое чего иного, кромѣ того, что онъ являлся бы объектомъ моего уваженiя.

— Да, вы, миссъ Клиффордъ!.. это — кое что совсѣмъ иное: по отношенію къ вамъ никто и не позволилъ бы себѣ подоб­наго тона.

— По всей вѣроятности потому, что мое состояніе даетъ мнѣ право на извѣстнаго рода щепетильность по отношенію ко мнѣ, тогда какъ по отношенію къ бѣдной, зависимой сиротѣ, которую подымаютъ до себя, дозволителенъ любой тонъ.

Это замѣчаніе прозвучало столь горько, что Густавъ насто­рожился и вопросительно взглянулъ на Джесси, причемъ спро­силъ:

— А вы думаете, что Фрида принадлежитъ къ натурамъ, дозволяющимъ „поднять“ себя?

— Нѣтъ, наоборотъ, я считаю ее очень гордой и значительно болѣе энергичной, чѣмъ это можно было бы допустить для ея возраста. Вотъ именно потому-то мнѣ и непонятна ея безволь­ная подчиненность.

— Да, я кое что понимаю въ дѣлѣ воспитанія, — увѣренно заявилъ Густавъ. — Что касается вашего предложенія уже те­перь открыть всю правду, то я думаю совершенно иначе. Вы не знаете моего брата; его упрямство еще далеко не преодо­лено и вспыхнетъ съ удвоенной силой, если онъ откроетъ всю эту комедію. Въ тотъ моментъ, когда онъ узнаетъ, что я приблизилъ къ нему Фриду намѣренно, съ совершенно опредѣленной цѣлью, его гнѣвъ разразится во всей своей силѣ, и онъ удалитъ насъ обоихъ обратно за океанъ.

— Это было бы конечно очень скверно: вѣдь тогда погибли бы выгоды всей интриги.

Очевидно Джесси была очень разстроена, разъ употребила некрасивое слово „интрига“; но оно сорвалось съ ея устъ, и вернуть его было невозможно. Однако Густавъ выразилъ пол­ное согласіе съ нею.

— Совершенно вѣрно, я этого тоже боюсь и именно потому не хотѣлъ бы легкомысленно поставить на карту эти выгоды. Для меня лично все зависитъ отъ того, чтобы мнѣ остаться здѣсь!

Въ его глазахъ при послѣднихъ словахъ вспыхнулъ странный огонекъ. Джесси этого не видѣла; она вновь склонилась надъ листомъ бумаги и снова усердно принялась рисовать, но карандашъ дрожалъ въ ея рукѣ, и его движенія становились все болѣе поспѣшными и нетвердыми.

Густавъ нѣсколько времени смотрѣлъ на нее, а затѣмъ опять поднялся и, подойдя къ Джесси, произнесъ:

— Нѣтъ, миссъ Клиффордъ, какъ хотите, а нельзя допу­стить, чтобы вы такъ искажали перспективу... Пустите-ка меня на минутку!

Съ этими словами онъ взялъ у нея изъ рукъ карандашъ и рисунокъ и принялся измѣнять послѣдній. Джесси намѣревалась рѣзко запротестовать, но уже въ слѣдующую минуту замѣтила, что ея карандашомъ водила теперь очень опытная рука и что нѣсколько твердыхъ штриховъ его совершенно исправили ошибку.

— Да вѣдь вы утверждали, что не умѣете рисовать! — вос­кликнула она, колеблясь между гнѣвомъ и удивленіемъ.

— Это — только маленькое диллетантство, которое я не осмѣливаюсь выдавать за талантъ; оно мнѣ должно подкрѣплять мою критику. Вотъ пожалуйте, миссъ Клиффордъ! — и Густавъ по­далъ дѣвушкѣ рисунокъ.

Джесси молчаливо взглянула на листъ бумаги, а затѣмъ на своего собеседника.

— Право, я удивляюсь вашей разносторонности, доказатель­ство которой вы опять только что дали. Вы представляете со­бою все возможное, мистеръ Зандовъ!.. Вы — политикъ, журналистъ, художникъ...

— И купецъ! — дополнилъ Густавъ. — Вы забываете самое главное, чѣмъ я болѣе всего выдѣляюсь. Да, я — своего рода универсальный геній, но къ сожалѣнію раздѣляю судьбу каждаго генія — меня не признаютъ современники.

Его полуироническій поклонъ въ сторону собесѣдницы показывалъ, что въ настоящій моментъ онъ и ее признаетъ по­добной „современницей“.

Джесси ничего не отвѣтила на его замѣчаніе и принялась складывать свои рисовальныя принадлежности.

— Становится немного свѣжо, мнѣ лучше будетъ вернуться домой. Пожалуйста не безпокойтесь, я пришлю за этими ве­щами лакея, — сказала она, послѣ чего, легкимъ движеніемъ руки отклоняя помощь Зандова, взяла со стола рисунокъ и вышла изъ бесѣдки.

Густавъ смотрѣлъ ей вслѣдъ, качая головой.

„Я, кажется, серьезно попалъ у нея въ немилость, — подумалъ онъ. — Уже нѣсколько недѣль она совершенно не та, что была прежде. Я предпочелъ бы вынести самыя тяжкіе нападки на мой эгоизмъ и безсовѣстность, нежели эту холодную сдер­жанность и горечь. Кажется, и для меня наступила крайняя пора выступить съ истиной. Но нѣтъ, я не смѣю рисковать будущностью Фриды. Слишкомъ рано наступившая катастрофа можетъ погубить все“.