Эгоистъ

XIII.

На слѣдующее утро послѣ кофе оба брата удалились въ ка­бинетъ старшаго изъ нихъ и были тамъ одни. Францъ Зан­довъ сидѣлъ за письменнымъ столомъ, и на его лицѣ лежало выраженіе, уже долгіе годы не появлявшееся на немъ, а именно отблескъ счастья его прошлыхъ дней; но его чело все же было слегка омрачено, когда онъ обратился къ сидѣвшему противъ него брату со слѣдующими словами:

— Такъ ты дѣйствительно хочешь покинуть меня и увезти отсюда Джесси въ Германію? Я надѣялся, что теперь, когда дочь Клиффорда дѣлается твоею, ты исполнишь его горячее желаніе и станешь его преемникомъ въ дѣлѣ. Изъ-за этого тебѣ вовсе нѣтъ нужды совершенно отказываться отъ своей дѣятельности журналиста — вѣдь вся дѣловая обуза осталась бы, какъ и прежде, на моихъ плечахъ. Печать здѣсь, въ Америкѣ, болѣе сильна и вліятельна, чѣмъ ваша; ты здѣсь най­дешь болѣе свободное и значительное поле для своей дѣятельности, нежели на родинѣ. Подумай объ этомъ!

— Это не требуетъ никакихъ размышленій, — рѣшительно произнесъ Густавъ. — Весь свой интересъ и всю свою работо­способность я могу посвятить лишь одному дѣлу, быть же купцомъ и журналистомъ... нѣтъ, это невозможно. Какъ ни велико здѣсь поприще для духовной дѣятельности, я все же всѣмъ своимъ существомъ принадлежу своей родинѣ и только тамъ могу работать, какъ нужно. Что же касается нашего компаньонства, то вѣдь врядъ ли мы могли бы мирно жить другъ съ другомъ. Я былъ въ силахъ носить въ теченіе нѣсколькихъ недѣль маску подчиненности и молчать на все, такъ какъ ради Фриды не хотѣлъ доводить дѣло до разрыва между нами. Но теперь, Францъ, я считаю себя обязаннымъ сказать тебѣ откровенно, что вся твоя дѣловая практика, весь образъ твоей коммерческой дѣятельности никогда не позволили бы мнѣ ра­ботать совмѣстно съ тобою. Вѣдь эта твоя дѣятельность при­вела тебя къ близкой связи съ Дженкинсомъ, ну, а это уже достаточно говоритъ за себя.

Францъ Зандовъ не вспыхнулъ гнѣвомъ, какъ непремѣнно сдѣлалъ бы раньше при подобномъ заявленіи, но на его лбу появились еще болѣе глубокія морщины.

— Ты смотришь на вещи и обстоятельства со своей точки зрѣнія, а я — со своей. Правда, твоя профессiя предоставляетъ тебѣ полную свободу дѣйствій и взглядовъ, я же нахожусь въ кругу всевозможныхъ взаимно враждебныхъ интересовъ и не все­гда могу выбирать для себя средства. Человѣкъ рѣдко бываетъ господиномъ обстоятельствъ. Я хотѣлъ бы, чтобы не су­ществовало между мною и Дженкинсомъ общаго дѣла, но такъ какъ это уже произошло, то я не могу избавиться отъ него.

— Ты дѣйствительно не можешь? Неужели нѣтъ никакого пути для этого?

— Да, вѣдь я уже говорилъ тебѣ, что ради этой спекуляціи я рискнулъ сотнями тысячъ и что я могу потерять ихъ, если дѣло не удастся или если я одинъ отступлюсь отъ него.

— Такъ ты все же даже съ рискомъ подобныхъ потерь дол­женъ былъ бы отказаться.

Францъ Зандовъ взглянулъ на брата, словно не довѣряя сво­имъ ушамъ, и воскликнулъ:

— Съ рискомъ подобныхъ потерь? Ты говоришь это серьезно? Да представляешь ли ты себѣ, что значатъ подобныя суммы? Я сдѣлалъ все, что могъ, попытался добромъ разойтись съ Дженкинсомъ — увы! — это лишь повредило мнѣ: Дженкинсъ уперся на своемъ. Въ послѣднемъ письмѣ онъ съ нескрываемымъ недовѣріемъ спросилъ меня, дѣйствительно ли я такъ нуждаюсь въ своихъ капиталахъ, разъ такъ настойчиво, во что бы то ни стало, требую ихъ обратно? Онъ, кажется, думаетъ, что я понесъ потери, быть можетъ, сомнѣвается въ моей кредитоспособ­ности, а это самое опасное, что только можетъ выпасть на долю коммерсанта. Чтобы исправить свою неосторожность, я обязанъ со всей энергіей приняться за то дѣло.

— Вчера я привелъ къ тебѣ твое дитя, — серьезно произ­несъ Густавъ, — и, думаю, ты отъ этого выигралъ много больше, чѣмъ можешь потерять тутъ. Я надѣялся, что ради Фриды ты отстранишься отъ этой спекуляціи, которая препятствуетъ тебѣ прямо глядѣть въ глаза своей дочери.

Францъ Зандовъ рѣзко отвернулся, но его голосъ прозвучалъ прежней суровостью, когда онъ отвѣтилъ:

— Вотъ именно изъ-за Фриды! Неужели я долженъ сдѣлать бѣднымъ своего только что найденнаго ребенка? Неужели я смѣю лишить свою дочь половины состоянія?

— Ей будетъ достаточно и другой половины, и я не думаю, что все цѣлое принесетъ ей благо, если сохранится для нея такой цѣной.

— Молчи, въ этомъ ты ничего не понимаешь! Отступить отъ этого дѣла, соглашаясь на любой рискъ, невозможно, а потому объ этомъ и говорить нечего. Само собой разумѣется, я осво­бождаю тебя отъ твоего обѣщанія, такъ какъ, насколько те­перь знаю тебя, ты никогда не напишешь желаемыхъ мнѣ статей.

— Первая уже готова, — холодно возразилъ Густавъ. — Правда, она будетъ и послѣдней — для моей цѣли достаточно и одной. Я какъ разъ хотѣлъ сегодня утромъ предложить ее твоему вниманію. Вотъ она! — и онъ, вынувъ изъ кармана нѣсколько исписанныхъ листковъ, подалъ ихъ брату.

Тотъ медленно взялъ ихъ, вопросительно глядя на Густава.

— Прочти! — просто сказалъ послѣдній.

Францъ принялся читать сперва медленно, а затѣмъ все поспѣшнѣе. Онъ дрожащей рукой переворачивалъ страницы и бы­стро прочитывалъ ихъ. При этомъ его лицо густо покраснѣло и наконецъ, оборвавъ чтеніе на срединѣ, онъ бросилъ рукопись на столъ и почти крикнулъ:

— Да ты въ своемъ умѣ? Это ты написалъ, это ты хочешь напечатать? Да вѣдь то, что ты открываешь людямъ, прямо-таки ужасно!..

Густавъ выпрямился и, подойдя вплотную къ брату, отвѣтилъ:

— „Ужасно“? Да, это именно — настоящее слово. И самый ужасъ заключается въ томъ, что все это — правда. Я самъ былъ въ тѣхъ мѣстахъ и беру на себя отвѣтственность за каждое написанное мною слово. Отступись отъ этого дѣла, Францъ, пока еще не поздно! Эта статья, появившись въ „Кельнской Газетѣ“ и будучи перепечатана во всѣхъ германскихъ органахъ печати, не останется безъ своего дѣйствія. На нее обратятъ внаманіе консульства, министерства. Дженкинсу не дадутъ про­должать свою, съ позволенія сказать, дѣятельность или по крайней мѣрѣ позаботятся о томъ, чтобы никто не предупреж­денный не попалъ въ его лапы.

— Ты, кажется, ужъ черезчуръ гордишься этимъ предполагаемымъ успѣхомъ своего творчества! — крикнулъ Францъ Зан­довъ внѣ себя. — Только ты позабылъ, что и я являюсь совладѣльцемъ этихъ земель, которыя ты изобразилъ такъ возмути­тельно, что каждое твое слово направлено противъ состоянія и чести твоего брата! Ты не только разоришь меня, но и вы­ставишь предъ всѣмъ свѣтомъ подлецомъ.

— Нѣтъ, этого я не сдѣлаю, такъ какъ ты освободишься отъ этой компаніи негодяевъ; я могу прибавить къ этой статьѣ, что мой братъ, по незнанію вовлеченный въ эту спекуляцiю, добровольно и съ матеріальными потерями вышелъ изъ нея, какъ только ему стала извѣстна вся зловредность ея. Скажи это прямо Дженкинсу, если боишься, что иные предлоги вредны для твоего кредита. Правда здѣсь лучше всего.

— И ты думаешь, что Дженкинсъ увѣрится, что я, коммер­сантъ, глава торговаго дома Клиффордъ, дѣйствительно способенъ на подобную выходку? Да онъ просто-напросто сочтетъ меня сумасшедшимъ.

— Возможно! Вѣдь разъ эти „честные“ люди сами не имѣютъ совѣсти, то для нихъ всегда будетъ непонятно, что она можетъ заговорить въ другомъ человѣкѣ. Но, что бы то ни было, ты долженъ прибѣгнуть къ крайнимъ средствамъ.

Францъ Зандовъ нѣсколько разъ тревожно прошелся по комнатѣ; наконецъ онъ произнесъ, почти задыхаясь:

— Ахъ, ты понятія не имѣешь, что значитъ затронуть оси­ное гнѣздо. Конечно, находясь въ Европѣ, ты будешь въ без­опасности отъ ихъ жала, я же буду отданъ въ жертву всей ихъ мести. Дженкинсъ никогда не проститъ мнѣ, если мое имя бу­детъ причастно къ подобнымъ разоблаченіямъ. Онъ достаточно вліятеленъ, чтобы поднять противъ меня всѣхъ, кто затраги­вается этими разоблаченіями, а таковыхъ сотни. Ты не знаешь желѣзнаго кольца интересовъ, сковывающаго насъ здѣсь. Одно связано съ другимъ, одно поддерживаетъ другое. Горе тому, кто самовольно вырвется изъ этого кольца и вступитъ въ борьбу со своими прежними союзниками. Они всѣ составятъ заговоръ, чтобы погубить его. Его кредитъ будетъ подорванъ, все его планы разрушены, самъ онъ будетъ оклеветанъ и затравленъ до полной гибели. Какъ разъ теперь я не въ силахъ вынести по­добное нападенiе. Наша фирма лишается состоянія Джесси ввиду ея брака, я же личныя свои средства ослабилъ до крайности этой спекуляціей съ Дженкинсомъ; если она не удастся, то это послужитъ началомъ моего разоренiя. Это я говорю столь же открыто, какъ ты говорилъ со мною. Ну, а теперь иди и отправь на весь міръ свои разоблаченія.

Францъ Зандовъ умолкъ, подавленный волненіемъ. Густавъ мрачно смотрѣлъ предъ собою; на его лбу тоже появились глубокія морщины, свидѣтельствовавшія о его озабоченности.

— Я не думаю, что тебя могли бы такъ обойти. Впрочемъ это вытекаетъ изъ вашей здѣшней дѣловой практики. Ну, то­гда, — и онъ положилъ руку на свою статью, — я разорву эту ру­копись и снова не напишу ея. Я буду молчать, разъ ты заяв­ляешь, что мои слова явятся причиной твоего разоренія. Но бери на себя послѣдствія! На тебя падетъ отвѣтственность за каждую человѣческую жизнь, которая погибнетъ въ вашихъ болотахъ.

— Густавъ, ты губишь меня! — простоналъ Францъ Зандовъ, падая въ кресло.

Въ этотъ моментъ тихо отворилась дверь и лакей доложилъ, что поданъ экипажъ, обыкновенно отвозившій господъ въ это время въ городъ. Густавъ приказалъ слугѣ удалиться, а самъ склонился надъ братомъ и произнесъ:

— Ты теперь не въ состояніи принять какое либо рѣшеніе, ты долженъ сперва успокоиться. Позволь мнѣ сегодня одному отправиться въ контору и замѣстить тебя тамъ. Ты черезчуръ взволнованъ и потрясенъ; со вчерашняго дня слишкомъ многое свалилось на тебя.

Францъ Зандовъ молчаливо выразилъ свое согласіе; оче­видно онъ самъ чувствовалъ, что не въ состояніи явиться предъ своими служащими въ обычномъ для себя видѣ вполнѣ спокойнаго дѣльца. Однако когда его братъ очутился уже у двери, онъ внезапно произнесъ:

— Еще одно: ни слова Фридѣ! Не увлекай ея въ борьбу со мною, иначе ты доведешь меня до крайности!

— Не безпокойся, на это я не рискнулъ бы! — съ удареніемъ произнесъ Густавъ. — Это отчудило бы отъ тебя только что за­воеванное тобою сердце дочери, и, быть можетъ, навсегда... До свиданья, Францъ!