Вторая часть. Суверенная держава

Глава I. Шатающийся мир

В соответствии с положениями ордонанса Карла V Франциск II, которому исполнилось пятнадцать с половиной лет, считался совершеннолетним: короли Франции достигали совершеннолетия в четырнадцать лет. Но в действительности он был еще слишком юн, чтобы править. Когда умер его отец, он бросился в объятия своей матери, вручив ей государство и себя самого. Потрясенная внезапной кончиной своего супруга, Екатерина доверила своего сына Гизам – дядьям новой юной королевы Марии Стюарт. Герцог Франсуа де Гиз и его брат – кардинал Карл Лотарингский увезли короля в Лувр. Екатерина поселилась там тоже, хотя по традиции вдовствующая королева Франции должна была в течение сорока дней оставаться там, где находился умерший король.

Первые акты Франциска II были направлены против бывших фаворитов.

Диана была удалена еще во время агонии Генриха II. Ее заставили вернуть драгоценности Короны в соответствии с составленной описью. Герцогиня испугалась: она испросила прощения Екатерины и вручила ей свое имущество и свою жизнь. Королева-мать проявила великодушие. Она ограничилась тем, что запретила Диане и одной из ее дочерей – герцогине де Буйон являться ко двору; но не другой – герцогине д'Омаль – невестке герцога де Гиза. Возможно, в целях сохранения наследства герцога д'Омаля, Гизы не конфисковали у Дианы ее состояние, как она сама сделала это некогда в отношении герцогини д'Этамп. Екатерина удовольствовалась тем, что вынудила бывшую фаворитку продать ей Шенонсо, уступив ей взамен свое владение Шомон. Всех удивила щедрость королевы: ее ревность и презрение к Диане при жизни ее мужа были общеизвестны. [103] Екатерина выжидала, она опасалась влияния могущественных семейных союзов Дианы. Поэтому она ограничилась отставкой герцогини и ее сторонников: так, хранитель печатей, кардинал Жан Бертран, был вынужден уступить свое место канцлеру Оливье. Позже королева сможет выразить свое презрение: отправляясь в сентябре 1562 года на осаду Руана, она проедет мимо Анэ и «не повидается с госпожой де Валантинуа и не войдет в ее дом».

Едва король умер, как Анн де Монморанси был вынужден отдать королевскую печать Гизам. В последние годы царствования своего мужа Екатерина прониклась ненавистью к коннетаблю – главному виновнику Като-Камбрезийского мира, оказавшегося роковым для ее итальянских надежд. Как мы видели, она оказалась на стороне разочарованных, подобно ей, Гизов. Поэтому она приветствовала отставку могущественного вельможи, освобожденного молодым королем от «пребывания и трудов в его свите».

Когда бывшие советники были отстранены от должностей, пришлось создавать новое правительство. Как и Екатерина, Гизы совершенно не собирались делить королевскую власть с их возможными соперниками – принцами крови. Стремясь обезопасить себя, король создал свой личный Совет из тридцати человек. В него вошли: королева; три брата короля, самому старшему из которых было девять лет; принцы крови – потомки Робера де Клермона, шестого сына Святого Людовика, умершего в 1318 году: Антуан де Бурбон, король Наваррский, принц Конде, герцог де Монпансье, принц де Ла Рош-сюр-Йон; иностранные принцы – союзники королевской семьи, живущие в Париже: герцог Савойский, герцог Лотарингский, князь Феррары; живущие при дворе кардиналы – обладатели высоких должностей и, наконец, сторонники Гизов и королевы-матери – Мишель де Л'Опиталь, Жан де Морвилье, Шарль де Марийяк, Жан де Монлюк, Андре дю Мортье, Жан д'Авансон, Луи де Лансак, Никола де Пельве и Сурди, бывший духовник Франциска I. В таком многочисленном окружении «принцы крови оказались как бы придавленными, несмотря на все их протесты». [104]

Этот Совет был фиктивным органом. За все время правления Франциска II полностью он был созван только в августе 1560 по случаю ассамблеи в Фонтенбло, куда были также приглашены рыцари королевского ордена.

Заботы матери семейства вынудили Екатерину заняться политической деятельностью. Уже давно ее беспокоило будущее юного короля и его шести сестер и братьев. Франциск II всегда был очень болезненным. Еще в детстве у него были частые головокружения, он не мог сморкаться, его левое ухо «заменяло ему нос». Его резкость, властность и раздражительность были следствием его физических страданий: он пытался усмирить свои неврозы, отправляясь надолго на охоту в Солонь, Перш, Венсеннский лес. Как раз накануне одной из таких прогулок он простудился в Орлеане, в ноябре 1560 года, и началась его ужасная семнадцатидневная агония, когда за ухом у него образовалась опухоль, а гной вытекал через барабанную перепонку и рот. Рядом с ним была юная королева Шотландии Мария Стюарт – старше его на два года, воспитанная вместе с королевскими детьми, образованная и говорящая на латыни «как королевский чтец», музыкантша, прелестная молодая девушка, худая и бледная, часто болевшая, плохо переносившая тягостные аудиенции и церемонии. Ее свекровь была с ней весьма обходительна. Она заставляла ее занимать почетное место. Она дарила ей свои собственные драгоценности – «самые красивые и самые большие жемчужины, какие только существуют на свете». Но некоторые высказывания молодой королевы, если, впрочем, они соответствуют истине, назвавшей Екатерину «флорентийской торговкой», и, в любом случае, некоторое презрение к семейству Медичи, которое Мария разделяла с правящей герцогиней де Гиз – Анной д'Эсте, никак не могли способствовать возникновению глубокой симпатии между двумя королевами. Но «врачи очень рано сказали, что у нее не будет детей».

Вполне вероятно, что именно в это время в замке Шомон Екатерина предавалась беседам с волшебным зеркалом. Об этом факте сообщают многие летописцы того времени. «По словам маршальши де Рец, – рассказывает Симон [105] Гулар, – королева Екатерина Медичи, желавшая знать судьбу своих детей и имена их преемников, увидела их в зеркале, где появилось отражение зала, по которому каждый из них сделал кругов столько, сколько лет ему суждено было царствовать». Этьен Паскье тоже передает эту колдовскую сцену. Екатерина увидела в зеркале, как сначала Франциск I сделал один круг по залу, потом Карл IX обошел его четырнадцать раз, а Генрих III – пятнадцать. Затем явился герцог де Гиз, прошедший сквозь зеркало «подобно молнии». «Потом показался принц Наваррский, сделал двадцать два круга и тотчас исчез». Истинное или ложное, это сообщение полностью подтверждает беспокойство и неуверенность королевы-матери в завтрашнем дне.

В первые годы своего вдовства Екатерина смогла опереться на искреннюю дружбу своей золовки Маргариты, ставшей герцогиней Савойской. Бывшая крестной юного короля и знавшая все домашние неурядицы Екатерины, герцогиня смогла вызвать сострадание королевы к подвергавшимся гонениям протестантам. Осенью 1559 года герцогиня уехала, и ее отъезд совпал с концом тайных переговоров королевы с представителями протестантской Парижской церкви. Но, по крайней мере, перед отъездом Маргарита рекомендовала своей подруге своего канцлера – Мишеля де Л'Опиталя, убежденного сторонника религиозной партии. Другая подруга Екатерины – Жаклин де Лонгвей, супруга Людовика де Бурбона, герцога де Монпансье, принадлежала к королевской семье по линии своей матери – Жанны Орлеанской, сводной сестры Франциска I. До самой своей смерти, последовавшей 28 августа 1561 года, герцогиня имела очень большое влияние на Екатерину. Тайно перешедшая на сторону протестантов, она призвала к своему смертному одру пастора Жана Мало.

Королева также доверяла Мари-Катрин де Пьервив, владелице Перрона, супруге Антонио Гонди, флорентийского торговца из Лиона: именно она дала Екатерине лекарство, излечившее ее от бесплодия. Она стала в некотором роде интендантшей и казначейшей королевы, счетами которой заведовала и имуществом которой управляла: договаривалась [106] с архитекторами, художниками, следила за ходом работ на строительстве. Гувернантка Карла-Максимилиана, будущего Карла IX, она смогла выгодно использовать свое положение, чтобы обеспечить будущее своего старшего сына, Альбера де Гонди, впоследствии ставшего маршалом де Рец.

Екатерина недолго предавалась скорби. Приход к власти молодого короля, находящегося под опекой семейства Гизов, совпал с вступлением в силу Като-Камбрезийского договора. Международное положение радикально изменилось. Для королевы-матери это был, скорее, повод для тревог, чем для удовлетворения.

После Като-Камбрезийского мира во французскую королевскую семью вошел иностранный принц: герцог Савойский. Великий победитель Эммануил-Филибер получил не только руку Маргариты Французской, но и возвратил отцовское наследство и вступил во владение им в октябре и ноябре 1559 года после коронации своего юного шурина. Новая герцогиня, верная подруга Екатерины, с болью в сердце расставалась с королевской семьей, покидая Блуа 18 ноября. Она отправилась в свое государство в сопровождении многочисленной свиты, в которой находился ее канцлер Мишель де Л'Опиталь. В Марселе она встретилась с мужем и на корабле вместе с ним отправилась в Ниццу, которая принадлежала ее герцогству.

С помощью этого брака Генрих II хотел обеспечить себе верного союзника на землях, бывших границей между испанскими владениями, герцогством Миланским, Франш-Конте и Нидерландами. Но в политике герцог оставался неизменно предан Испании.

Союз с Савойской семьей в конечном итоге не улучшил положения Франции в Италии. Выполняя условия Като-Камбрезийского мира, Французская корона отказалась от всех своих претензий на полуострове, в результате чего лишилась союзников – все княжества (за исключением Ла Мирандоле) перешли в испанский лагерь. Когда 18 августа 1559 года умер папа Павел IV Карафа, кардинал Медичино – ставленник герцога Флоренции и, следовательно, [107] Испании, становится папой. Под именем Пия IV, с помощью своего государственного секретаря Карло Борроме, новый папа намеревался покончить со светской политикой, заняться религиозными проблемами и закончить работу Тридентского собора. Однако ему пришлось вести переговоры с Французской короной, чтобы обеспечить защиту принадлежавших ему территорий.

Но если для того чтобы обеспечить защиту Авиньона и, главное, держаться в стороне от соперничающих светских государств, Святой Престол был вынужден осторожно поступать с Францией, остальные итальянские государи не считали нужным скрывать свои истинные намерения. Так, Альфонсо д'Эсте, ставший после смерти своего отца Геркулеса 3 октября 1559 года герцогом Феррарским, написал Филиппу II эту записку, достойную, скорее, пера какого-нибудь лакея: «Ваше Величество всегда сможет располагать по своему усмотрению и в любое время моим маленьким государством и всеми имеющимися у меня силами». Вероятно, эта низость стала одной из причин, заставивших его мать – Рене Французскую вернуться во Францию. В Монтаржи, полученном ею в собственность от Франциска I, она окончательно примкнула к реформистам.

Вся Италия присоединяется к испанской политике. Отступление Франции в данных обстоятельствах понимается как признание слабости в тот момент, когда Испания вместе с Венецией и Генуей обеспечивает защиту от опустошительных набегов турок и берберов. Не раздумывая долго, Филипп II публично осуждает противоестественный альянс соседнего королевства с неверными и бунтовщиками. В марте 1560 года он выражает свое возмущение, когда Франциск II принимает посланника алжирского бея, прибывшего просить о помощи припасами для борьбы с флотом герцога Медины Чели в Джерба. Он точно так же возмущен, когда в 1564 году Сампиеро Корсо (Корсиканец) организует волнения на Корсике против генуэзцев и передает остров Франции: Испания угрожает Франции немедленной войной. Екатерина очень испугалась, с ней случился нервный припадок, и потом, целых три месяца, в беседах с испанским [108] послом она только и делала, что осуждала безумие Сампиеро.

Но Французской короне не дали развернуться. Послы Филиппа II – злобный Тома Перенно де Шантоне, назначенный в августе 1559 года, позже – его преемник Франсес де Алава, даже если и не шпионили совершенно бесстыдно, то вели себя как высокомерные цензоры и обвинители. Насколько, в сравнении с ними, скромны французские послы при испанском дворе: Себастьян де Л'Обепин, Жан Эбрар де Сен-Сюльпис и Реймон де Фуркво! Его Католическое Величество, «натура подавленная, с черными мыслями», относится к ним очень подозрительно. Филипп был бюрократ-труженик в постоянных поисках абсолютного порядка, воплощающего намерения Провидения. Главным для него было торжество истинной религии – католицизма. Он был не в состоянии приспособить свои суждения к конкретным людям и явлениям и в этом оказался полной противоположностью Екатерине – «натуре гибкой и изворотливой, легко приспосабливающейся к требованиям и возможностям и стремящейся только к осязаемой цели». Озадаченный такой гибкостью, Филипп становится чопорным и презрительным, чередуя высокомерную сдержанность и пренебрежительно даваемые советы.

А пока, в 1559 году, отношения между Францией и Испанией складывались как нельзя лучше: Като-Камбрезийский договор восстановил мир между двумя коронами, давая им возможность уничтожить ересь. Стремясь к примирению, Генрих II на смертном одре рекомендует дофина Филиппу II, и, казалось бы, испанский король решил взять своего юного шурина под свою защиту – во время коронации Франциска он передает ему через герцога Савойского ленту Ордена Золотого Руна. Благодаря своему браку Филипп становится членом французской королевской фамилии. В исполнение положений мирного договора 22 июня 1559 года он женился, предоставив свои права герцогу Альба, на Елизавете де Валуа. Их брак был освящен в Соборе Парижской Богоматери. После свадебной церемонии Екатерина пыталась, насколько это оказалось возможным, задержать [109] отъезд своей четырнадцатилетней дочери, едва достигшей брачного возраста и весьма болезненной. Она была вынуждена уступить требованиям короля. Выехавший из Блуа 18 ноября 1559 года двор сопровождал юную испанскую королеву до Шательро, где 25-го она попрощалась со своей матерью и братьями и отправилась в свое королевство, сопровождаемая Антуаном де Бурбоном, королем Наваррским, первым принцем крови.

30 января Филипп приветствовал свою супругу в Гвадалахаре. Тридцатидвухлетний король, дважды вдовец, светловолосый мужчина невысокого роста, со взглядом пристальным, суровым и холодным, стал для своей юной супруги мужем прилежным, предупредительным и деликатным. Темноволосая и смуглолицая, «не полная, не высокая и не очень красивая на лицо», Елизавета была, и так и осталась, жизнерадостной особой. Филипп выразил свое «бесконечное удовольствие» своей теще Екатерине. Елизавета писала через год после свадьбы: «Я хочу, чтобы вы знали – я самая счастливая женщина в мире».

Заручившись поддержкой своих брачных католических союзов, французская монархия попытается устранить протестантскую оппозицию. Гизы показали себя убежденными сторонниками и активными исполнителями этого намерения – они были заинтересованы в сохранении структур католицизма. Кардинал получал 30000 ливров дохода от своих церковных бенефиций. Легко представить, как сильно он должен был ненавидеть секту, стремившуюся к уничтожению санов и иерархии. Но с другой стороны, среди протестантов были принцы крови – Наваррский и Конде. Их юристы, в частности, некий Франсуа Отман, обеспечили этим принцам привилегированное положение при особе короля, когда он оказывался не в состоянии править один – так было с Франциском II. Нанося удар по протестантам, Гизы рассчитывали поразить своих соперников-принцев. Но вместе с тем в глазах общественности они могли представить эти преследования как стремление остановить распространение вредной для порядка и государственных институтов доктрины. [110]

Протестантское движение принимало невиданный размах. С 1556 по 1559 годы, несмотря на преследования, у него появилось значительное количество новых приверженцев. В мемуарах того времени говорится о 2150 местах, где в 1562 году проводились богослужения с соответствии с реформированными обрядами. Посол Венеции Микеле Суриано подсчитал, что на общее количество населения – шестнадцать миллионов – было около четырехсот тысяч протестантов.

Но Гизов больше всего пугало даже не количество, а сила убеждений реформистов. После появления «Установления о христианской религии» в Женеве Кальвин установил республику, живущую в соответствии с новыми принципами веры. Теперь не только во Франции – в Германии в Англии, Шотландии, Нидерландах было много кальвинистов.

Гизы усовершенствовали репрессивное законодательство Генриха II: после Экуэнского эдикта (2 июня 1559 года), по которому еретиков приговаривали к сожжению на костре, в соответствии с декларацией Вилле-Котре от 4 сентября, зарегистрированной 23 декабря, приказывалось уничтожать дома, в которых собирались протестанты. Эдикт от 9 ноября устанавливал смертную казнь за созыв недозволенных ассамблей. Позже, еще один эдикт от февраля 1560 года указывал сеньорам – высшим феодальным судьям, применять это уложение, угрожая им, в противном случае, лишением права судить.

Королева-мать не была убеждена в необходимости таких суровых мер. Она стремилась выяснить численность протестантов, полагая, что в случае необходимости они смогут поддержать принцев крови. Она знала, что в августе возвращавшийся ко двору Антуан де Бурбон встретился в Вандоме с многочисленными друзьями, среди них был священник Морель, представлявший протестантскую Парижскую церковь. Пылкий Луи де Конде посоветовал своему брату решительно потребовать причитающуюся ему долю в правительстве. В случае необходимости он был готов взять в руки оружие. Позже Кальвин напишет Колиньи, что примерно в это время у него просили совета, считать [111] ли «незаконным сопротивление тирании, Божьи дети которой оказались в таком случае угнетенными». Он ответил отрицательно и отсоветовал браться за оружие, но согласился, что «если принцы крови требовали сохранения своих прав для общего блага и если палаты парламента присоединятся к их борьбе, то будет законно, что любой добрый подданный короля окажет им военную поддержку».

Восстание должен был организовать принц Луи де Конде. С 1558 года его влияние на гугенотов чрезвычайно возросло и он затмил своего старшего брата – слабовольного Антуана де Бурбона. Тот когда-то участвовал в собраниях на Пре-о-Клер, подталкиваемый своей супругой Жанной д'Альбре. Но он больше был привязан к своему королевству Наваррскому, чем к протестантской религии, что и продемонстрировал, согласившись проводить Елизавету де Валуа к Филиппу II; делая это, он надеялся вернуть себе испанскую Наварру, захваченную в 1513 году. Антуан был человеком мягким и не особенно храбрым. Это проявилось во время церемонии коронации: он почти не протестовал, когда его кузен, герцог де Монморанси, принц крови, был вынужден пропустить Франсуа Клевского, герцога Невэрского, ставшего герцогом и пэром на месяц раньше него; и, кроме того, он позволил в своем присутствии арестовать одного из своих дворян – Ансельма де Субселя, подозревавшегося в распространении клеветнических измышлений о Гизах.

В отличие от старшего брата, Конде был храбр и энергичен. Складывалась очень благоприятная для народного движения ситуация. Под напором финансовых затруднений Гизы опубликовали королевский ордонанс от 14 июля 1559 года. В нем говорилось об уменьшении численного состава войск, ставших ненужными после Като-Камбрезийского договора. Кардинал де Гиз угрожал виселицей толпе попрошаек, требовавших признания их заслуг. Большинство покинули двор в ярости. Они были готовы ухватиться за любую возможность отомстить. К этой злобе добавилось растущее недовольство политикой централизма и репрессий [112] Гизов. Но само по себе оно не могло быть использовано в качестве повода для выступлений: дворяне по-прежнему оставались приверженцами существовавшего режима, как Гаспар де Колиньи, например, который ограничивался мольбами о снисхождении к своим собратьям по вере, адресованными королеве-матери. Но мелкое дворянство, как и простой народ, оказалось жертвой ухудшения экономической ситуации.

В конце царствования Генриха II, по сравнению с началом века, постепенно очень многие потеряли две трети своей покупательной способности: особенно это коснулось тех, кто имел земельные ренты, с незапамятных времен установленные в неизменном количестве ливров, су и денье. Больше всех пострадало сельское дворянство, в то время как производители, торговцы, а особенно финансисты богатели. Деловой капитализм – крупные банки итальянских и германских менял – процветал, а государство все больше и больше влезало в долги. Оно брало взаймы не только у банкиров, но также и у собственных подданных – еще с того времени, когда в 1552 году Парижская ратуша установила первые ренты с очень выгодными процентными ставками и условиями, приносившими 8,33% дохода («за денье 12»).

Выплатить свои долги король мог только путем увеличения налогов или экономии. Гизы решили остановиться на последнем, выяснив, что общественная задолженность достигла 40 миллионов ливров, из которых 20 необходимо выплатить немедленно. От повышения налогов рассчитывали получить 12 миллионов. Но царившие в стране анархия и казнокрадство практически не давали возможности их учесть. Некоторым образом удалось сэкономить, частично распустив армию, но вместе с этим увеличилось количество неплатежеспособного населения. В своей реляции 1561 года посол Венеции сообщает о значительном обнищании королевства. Недовольные и неимущие пополнили собой ряды протестантов, особенно среди неугомонного дворянства юго-запада. «Эти преданные на один день люди, [113] тирании Лотарингцев предпочитающие «заблуждения папы», втягивали наименее убежденных протестантов в жестокость и бунт».

Так, очень своевременно оказались готовы войска и поле боя. В августе, на собрании в Вандоме у Антуана де Бурбона, появился и предводитель: это был Луи, принц де Конде, младший в семье, без особого состояния, хвастун и весельчак, человек храбрый и великодушный, но совершенно непостоянный в частной и общественной жизни. Он обратился в новую религию недавно, летом 1558 года, и его дом в Париже, в Нуайе и в Ла Фер стал, под влиянием его добродетельной супруги Элеоноры де Руа, центром объединения, святилищем и убежищем для новых протестантов.

Историк Ренье де Ла Планш рассказал, как принц Конде, желая узаконить готовящийся против Гизов заговор, приказал разыскать все обвинения, которые можно было бы выдвинуть против них, и действительно, «через свидетельства знатных и уважаемых людей выяснилось, что они совершили многочисленные преступления оскорбления величества, бесчисленные грабежи, мелкие кражи и брали взятки». Исходя из этого, совет принца Конде рассудил, что король был слишком молод, чтобы наказать за такие предосудительные действия, и обсудил возможность схватить самих Гизов, чтобы подвергнуть их суду Генеральных штатов.

Сам Конде не хотел рисковать собственной персоной в этой затее. Он нашел головореза – Ла Реноди, дворянина из Перигора, когда-то осужденного парламентом Дижона за изготовление фальшивых денег и считавшего Гизов виновниками своих несчастий. Сбежав в Женеву, он обратился там в протестантскую веру, но его очень плохо принял Кальвин, которому он поведал о своей злобе. Впрочем, его вера неофита и желание отомстить от этого не уменьшились. 1 февраля 1560 года в Нанте он тайно собрал сторонников Конде по случаю свадьбы. Эта ассамблея, имевшая целью заменить Генеральные штаты, должна была узаконить заговор. Арест Гизов был одобрен, а Ла Реноди утвержден в роли командира, которую ему доверил Конде. В его подчинении [114] находилось пятьсот дворян. Они разъехались по провинциям. По всем странам – Англии, Германии, Швейцарии, Савойе – набирали солдат. Их заставляли принести присягу немому капитану, как это было в моде у немецких наемников, не знавших своего командира. Заговорщики надеялись захватить короля врасплох и потребовать – уважительно, но угрожая оружием, высылки и суда над министрами: исполнение заговора было намечено на 16 марта 1560 года.

Сбор войска не прошел незамеченным, несмотря на то, что проводился тайно. В течение всего февраля поступали многочисленные предупреждения. 22 февраля король решил укрыться за стенами Амбуазского замка, способного выдержать осаду. Гизы прекрасно понимали, насколько непопулярна их репрессивная политика в области религии. Их сурово осудили не только канцлер Оливье, Колиньи, призванный ко двору как в качестве советника, так и в качестве заложника, но и сама королева-мать, которой удалось добиться оправдания советника Фюме – одного из парламентариев, арестованных вместе с Дюбуром.

До сих пор Екатерина была очень осторожна, но теперь она добилась собрания Королевского совета с целью рассмотрения религиозной ситуации. Был составлен эдикт, опубликованный 2 марта и утвержденный 11-го. Он утвердил различие между мирными протестантами, которым даровалось прощение при условии, что в будущем они будут жить как добрые католики, и возмутителями общественного спокойствия, проповедниками и заговорщиками против короля, королевской семьи и главных министров. Впервые в таком документе даровалась амнистия за религиозные преступления, правда, при этом она не сопровождалась провозглашением свободы совести.

Главной вдохновительницей этого документа была королева-мать. Именно она послала нарочного – Жака де Морожа, советника и секретаря финансов короля, представить этот документ в Парижский парламент, чтобы его палаты «как можно скорее приступили к верификации этих писем». Но эдикт опоздал и не смог обезоружить заговорщиков. [115] 15 марта в Нуазе Гизам удалось арестовать главных капитанов. 16 и 17 марта они набросились на банды заговорщиков, которые беспорядочно рассыпались под стенами Амбуаза. 19-го Ла Реноди был убит в лесу. Это был конец: королевские солдаты вместе с деревенским населением начали настоящую охоту на людей. Один за другим проходили поспешные суды, все до одного вынесшие смертные приговоры. Вскоре уже не хватало виселиц; с бойниц и ворот замков как грозди свисали люди. Юный король в компании своей жены и придворных дам после обеда приходил развлекаться, глядя на эти сцены смерти.

Екатерина попыталась спасти некоторых пленников. Для того чтобы добиться помилования капитана Кастельно, она снизошла до того, что «отправилась в комнаты этих новых королей и польстила им», пишет Ренье де Ла Планш. Но герцогом и кардиналом владела «непримиримая ярость». Сама герцогиня де Гиз пришла к королеве-матери и плакала из-за царящих «жестокости и бесчеловечности». Екатерина не ограничилась только человеколюбивыми поступками. Через Колиньи она попыталась выяснить причину волнений в Нормандии и доказала Гизам, что религия не была их единственным поводом. Из-под полы распространялись противоправительственные пасквили. Королеву в них называли «шлюхой, родившей прокаженного». В Страсбурге Франсуа Отман яростно обрушивался на кардинала Лотарингского в своем знаменитом «Послании Тигру Франции», напечатанном в апреле. Было очевидно, что наряду с религиозным расколом имел место политический бунт.

Война памфлетов против Гизов, волнения и разгром церквей в Провансе, Дофине и Гиени показали, насколько срочно нужно было восстановить иерархию властей и выполнить требования протестантов. В соответствии с высказанным Колиньи мнением, королева-мать решила собрать в Фонтенбло 21 августа советников и рыцарей королевского ордена Святого Михаила. На это собрание не явились Антуан де Бурбон и Конде. Екатерина открыла заседание вступительной речью, призвав участников посоветовать королю, как «по возможности сохранить его корону, успокоить его [116] подданных и выполнить требования недовольных». Ее мысль развил новый канцлер – Мишель де Л'Опиталь, бывший советник Парижского парламента и председатель Палаты счетов, назначенный с согласия Гизов. Заслушав отчет, представленный герцогом де Гизом и кардиналом Лотарингским, члены ассамблеи получили слово. 23-го Колиньи представил два ходатайства – одно королю, а другое – королеве-матери, с просьбой разрешить отправлять протестантские обряды до начала всеобщего церковного собора. Епископ Баланса сказал затем, что крайне несправедливо считать приверженцев нового учения мятежниками, «такими богобоязненными и полными почтения к королю и его министрам, не желающими ни в коем случае его оскорбить». Монлюк был доверенным лицом королевы-матери, и поэтому его слова полностью отражали мнение Екатерины. Можно было утихомирить страну, ослабив преследования, но при этом было нежелательно слишком уж реформировать правительство. Но так не думал Марильяк, архиепископ Вьеннский. До сих пор бывший ставленником Гизов, в своей речи прелат показал, что стремится обсудить проблемы, возникшие во время их правления. Решением всех бед мог стать только «созыв Генеральных штатов и национального церковного собора, как бы этому не противился папа».

Герцог и кардинал отразили все эти нападки. В итоге кардинал Лотарингский предложил, чтобы «продолжали наказывать бунтовщиков и подстрекателей», но чтобы «больше не преследовали в судебном порядке тех, кто будучи безоружными и боясь осуждения, пойдут на проповедь, будут петь псалмы и не пойдут на мессу». Он также предложил собрать Генеральные штаты и начать расследование о злоупотреблениях в области религии, чтобы позже обсудить это на всеобщем или национальном церковном соборе. К мнению кардинала присоединились все рыцари ордена, и оно было принято 31 августа большинством голосов. В соответствии с этим решением на 10 декабря следующего года был назначен созыв Генеральных штатов в Мо. [117]

Такое умеренное решение, но имевшее, однако, важные последствия, устраивали Гизов и могло удовлетворить протестантов. Оно стало результатом личных усилий Екатерины и показало ее характер «государственного мужа». Но протестанты не доверяли. Они поддерживали тезис о превосходстве принцев крови над любым другим советником. Это положение нашло отражение во многих документах, опубликованных после Амбуазского заговора: «краткая экспозиция» и «Христианский оборонительный ответ» утверждали, что салический закон и традиция исключают возможность правления иностранцев. Главный секретарь Парижского парламента подтвердил, что в случае регентства законы и традиции отдавали предпочтение королеве-матери, а не принцам крови. Но Франциск II был совершеннолетним, поэтому он и его мать могли сами выбирать министров.

Екатерина не собиралась лишать Гизов милости. Она знала, что в распоряжении герцога (он сам об этом заявлял во всеуслышание) были «тысяча или тысяча двести крупных дворян и присягнувших ему командиров, а также старые отряды из Пьемонта и еще другие, с которыми он пройдет по трупам всех своих врагов». В итоге, если бы Гизы ушли, ей пришлось бы их заменить на коннетабля, которого она не любила, и на принцев крови, которых она опасалась. И тогда протестанты не упустят возможности через Генеральные штаты назначить совет, в котором она не сможет главенствовать.

Тем временем принц Конде попытался заручиться поддержкой знатнейших сеньоров королевства: Анна де Монморанси и Франсуа Вандомского, видама [8]Шартра, во времена Генриха II бывшего верным рыцарем Екатерины. Коннетабль сумел оправдаться, а видам попал в Бастилию 29 августа. Было перехвачено письмо, в котором он уверял, что будет поддерживать «эту справедливую борьбу против всех, исключая короля, монсеньоров – его братьев и королев». Несмотря на прежнюю благосклонность королевы-матери [118] к этому человеку, она не стала освобождать его из тюрьмы. Став регентшей, она продолжала держать его в заключении. Он умер, по-прежнему находясь под охраной в отеле Ла Турнель 22 декабря 1560 года.

Екатерину обуял ужас: бунт знатных сеньоров казался ей предвестником гражданской войны, которая захватит всю Францию. Она просила о поддержке Филиппа II и герцога Савойского. Екатерина решила нанести главный удар: через Франциска II она заставила короля Наваррского привезти своего брата Конде ко двору, чтобы он смог объяснить сбор армии, в котором его обвиняли. На всякий случай, она поручила графу де Круссолю, везшему этот приказ, сказать, что коннетабль и его сыновья раскрыли маневры Конде. Таким образом, она хотела поссорить «коннетаблистов» и принцев крови.

Вынужденный выбирать между повиновением и бунтом, зная, что на испанской границе ему угрожают войска Филиппа II, Антуан де Бурбон решил явиться ко двору вместе с Конде. В тот же вечер, когда они прибыли в Орлеан, принц был посажен в тюрьму. 13 ноября он предстал перед чрезвычайным трибуналом, составленным Гизами из членов городского управления, государственных советников и рыцарей ордена. Теперь Екатерина испугалась вынесения слишком поспешного смертного приговора Конде, что лишило бы ее возможности примириться с протестантами. 26 ноября был оглашен приговор об оскорблении величества, но двое судей – канцлер де Л'Опиталь и советник дю Мортье, преданные Екатерине, не подписали его. Здоровье молодого короля все больше ухудшалось, 9 и 16 ноября с ним случились обмороки. В воскресенье 17 ноября, праздник Святого Эньяна, он заболел золотухой в Орлеане. Во второй половине дня он присутствовал на торжественной вечерне и снова упал в обморок. Врачи констатировали образование фистулы в левом ухе. Состояние короля было безнадежным. Екатерине нужно было выиграть время и, несмотря на нетерпение Гизов, избежать казни Конде, что было бы для нее крайне нежелательно в том случае, если она станет регентшей. [119]

Депутаты Генеральных штатов прибывали в Орлеан, где агонизировал король. Декларация их собрания могла бы лишить Екатерину власти и передать ее принцам крови. Но королева смогла действовать очень ловко. 2 декабря она вызвала короля Наваррского и в присутствии Гизов начала упрекать его во всех заговорах Бурбонов. Антуан решил, что он погиб, уничтожен и приговорен, как и его брат. Он протестовал, доказывая свою невиновность, и, демонстрируя свою добрую волю, добавил, что охотно передаст королеве свои права на регентство. Екатерина заставила его подписать этот отказ и взамен пообещала ему назначить его королевским наместником. Чтобы отблагодарить Гизов, давших согласие на этот маневр, королева-мать заявила и заставила умирающего короля подтвердить, что Конде был арестован и приговорен по приказу самого Франциска II. Тогда король Наваррский согласился обнять Гизов, своих злейших врагов – развязка в лучших традициях итальянской комедии.

Вынужденная вести тонкую игру, чтобы обеспечить себе власть, королева-мать, однако, была раздавлена горем. 1 декабря посол Венеции Суриано писал, что она не могла скрыть своей скорби, «страдая еще и от того, что она помнила о пророчествах астрологов – все как один, они предрекали недолгую жизнь Его Величеству». Кроме предполагаемого предсказания волшебного зеркала в Шомоне, в одном из катренов Нострадамуса (напечатанного только после смерти автора в 1566 году) указывалось, что первый сын вдовствующей королевы умрет «до восемнадцати лет», не оставив детей. В еще одном предсказании того же Нострадамуса по поводу декабря 1560 года говорилось, что Французский королевский дом потеряет «своих двоих самых юных членов» в результате внезапной болезни. Поэтому, вместо того, чтобы согласиться на операцию, предложенную Амбруазом Паре, ограничились призывами к Небу, организацией процессий, всеобщими постами и молитвами и пожертвованиями Богоматери Клери. Но чтобы успокоить общественное мнение, Гизы опубликовали другие пророчества, приписываемые епископу Витербскому, утверждавшие, [120] что Франциск II выживет: «Он будет править в Венеции и Риме, и его долгое и благоденствующее царствование принесет мир христианству». Но ничто уже не могло остановить болезнь.

2 декабря после обильных выделений жидкости через рот и ноздри умирающему стало легче и к нему вернулась способность говорить. Но это затишье свидетельствовало о приближении смерти. 4-го вечером Франциск произнес несколько слов, немного поел и заснул. 5-го он отдал Богу душу, так и не проснувшись. Ночью 8 декабря при свете факелов, под золотым балдахином принц де Ла Рош вез свинцовую шкатулку с сердцем молодого короля в собор Святого Креста Орлеанского (Сент-Круа-д'Орлеан). 23 декабря набальзамированное тело было отправлено в Сен-Дени. Через месяц умер четырнадцатилетний маркиз де Бопрео, сын принца де Ла Рош. Он принадлежал к младшей ветви принцев крови. «Все обратили внимание, – писал посол Шантонне королю Филиппу II, – на то, что в один месяц умерли первый и последний из членов королевского дома… Двор был охвачен страхом, который еще больше усиливали угрозы Нострадамуса; его лучше было бы казнить, чем позволять продавать свои пророчества, ведущие к пустым суевериям». А депутаты Генеральных штатов рассказали, что в течение двадцати восьми дней наблюдали в небе Орлеана странную комету.

Так неумолимая судьба оборвала несколько тусклое царствование молодого Франциска II. За короткий срок – полтора года – появились серьезные проблемы, решить которые должна была королевская власть. Через брачные союзы королевство было прочно связано с католическими державами и их главой – королем Испании. Но Франция не могла следовать агрессивной политике этих государств по отношению к странам и государям, перешедшим в протестантскую веру. Внутри самого королевства традиционная религия все больше подвергалась нападкам. Не только религиозные волнения сотрясали страну – она находилась в глубоком экономическом и социальном кризисе. Нависла угроза полной анархии. Государство, погрязшее в долгах из-за [121] мотовства предыдущих королей, лишилось регулярных источников дохода: казна была пуста, деньги не поступали, Корона изнемогала под тяжким бременем долгов, выплата процентов по которым поглощала все наличные ресурсы. Ждали чуда от Генеральных штатов. Но над смутами, враждой и честолюбивыми устремлениями по-прежнему стояла королевская власть, сохранившая свой престиж и право верховного арбитра: Екатерина Медичи способствовала этому, объединившись с Гизами в борьбе против Бурбонов. Но партия только началась, и карты еще не были разыграны. [122]

Глава II. Хозяйка королевства

Рядом с королем, которому исполнилось десять с половиной лет, Екатерина была воплощением постоянства монархической власти. Ее суровая и достойная манера держать себя, ее черные одеяния соответствовали важности момента. Многие портреты, и, в частности, карандашный набросок Франсуа Клуэ, отразили выражение ее лица – «задумчивое и проницательное». Несмотря на расплывшиеся черты лица, близорукие глаза навыкате, королева-мать хорошо выглядит. Под траурными одеждами легко угадываются прекрасные плечи, грудь, о которой нескромный Брантом скажет, что она была «белой и пышной». У нее была тонкая кожа, красивые ноги и «невиданной красоты руки», ставшие рабочим инструментом этой неутомимой любительницы писать письма.

Женщина решительная, она присваивает себе право управления королевским домом, как только официально сообщили о кончине Франциска II. По ее приказу закрывают ворота королевской резиденции, она созывает особый совет и заявляет, что ее второй сын, Карл Французский, герцог Орлеанский, становится преемником своего брата под именем Карла IX.

Надо было торопиться. Уже прибыли многочисленные делегаты Генеральных штатов. Это исключительное по своей важности событие: последние настоящие Генеральные штаты, избранные тремя сословиями королевства, проходили в 1484 году. С тех пор Штаты 1506 года при Людовике XII собирали только городских депутатов, а штаты 1558 года, при Генрихе II, – представителей духовенства, дворянства, судейских и третьего сословия, назначенных королем. На этот раз в октябре и ноябре прошли раздельные выборы для каждого из трех традиционных сословий. Иногда они проходили [123] в обстановке гугенотского терроризма. На юге, после Амбуазского дела, были разгромлены многочисленные церкви и убиты священники в Ажане, Монтобане, Лектуре и в Монпелье, где с 19 по 21 октября было опустошено шестьдесят церквей и убито тысяча двести католиков.

Во многих городах выборные ассамблеи третьего сословия осудили беспутную жизнь духовенства и выступили за конфискацию его богатств, чтобы покрыть государственный дефицит. Наказы третьего сословия, врученные депутатам Генеральных штатов, отразили это единодушное пожелание. В соответствии с мандатами, определявшими их полномочия, им поручалось требовать включения принцев крови в Королевский совет. Все открыто не доверяли Гизам и их союзнице Екатерине.

Но со смертью короля изменилась расстановка сил. Речь шла уже не о том, чтобы видоизменить Совет, а о том, чтобы обеспечить регентство до совершеннолетия короля, которое было еще далеко. Депутаты опасались, что их полномочия станут недействительными ввиду смерти созвавшего их короля. В такой ситуации было необходимо хотя бы получить новые наказы от избирателей. А последние, осмелев после ухода в сторону Гизов, могли, что вполне вероятно, на этот раз назначить представителями кальвинистское большинство и поручить ему передать регентство королю Наваррскому. Екатерину это совершенно не устраивало. Она обманула Антуана де Бурбона. Личный Совет заявил, что королевский сан не умирает и что депутаты, получившие их полномочия при Франциске II, сохранят их и при Карле IX.

Екатерине удалось избежать опасности. Вскоре она одержала полную победу. Антуан де Бурбон сдержал данное ей слово не требовать регентства. 21 декабря без консультаций с Генеральными штатами личный Совет разделил власть между королевой-матерью и королем Наваррским. Екатерина не получила титула регентши. Ее будут величать «Правительницей Франции». Ее власть практически ничем не ограничена: она возглавляет советы, имеет право инициативы и контроля, руководит внешней и внутренней политикой, [124] назначает на должности, раздает чины и бенефиции. Она первой получает и вскрывает депеши, полученные из Франции и из-за границы. Ей зачитываются патентные письма до их подписания королем. К ответам короля всегда прилагаются письма его матери. Королю Наваррскому отведена весьма незначительная роль: королева передает ему послания правителей провинций и капитанов пограничных крепостей, а он составляет отчет.

Как настоящая правительница, Екатерина имеет в своем распоряжении большую королевскую печать, где ее изображение заменяет традиционное изображение короля на троне. Она представлена стоя, в своем траурном покрывале, в закрытой короне. Правой рукой она держит скипетр, а указательный палец левой поднят в повелительном жесте. За королевой находится нечто вроде готической триумфальной арки. На ее правой колонне изображен щит Франции, окаймленный лентой ордена Святого Михаила, а на левой – герб Екатерины в обрамлении ее витого пояса вдовы. По окружности печати расположена надпись: «Екатерина милостью Божьей Королева Франции, Мать Короля». Упоминание титула «Мать Короля» весьма примечательно: его не было на больших печатях самой влиятельной регентши старины Бланки Кастильской.

Власть уже была поделена, когда 13 декабря в просторном зале состоялось королевское заседание, открывающее Генеральные штаты. Канцлер Мишель де Л'Опиталь произнес речь, ставшую манифестом новой политики. Истинной причиной всех бед были две различные религии. Поэтому не частные лица, а всемирная церковь должна была прийти к согласию в вопросах веры. Король и королева благосклонно отнеслись к созыву вселенского собора, о котором 20 ноября объявил папа. Но они сами способны найти решение, уверял канцлер, намекая на национальный собор.

Подданные короля могут воевать, вооруженные только «оружием милосердия, молитв, убеждений, слова Божьего». «Забудем эти дьявольские слова – названия партий, [125] группировок и имена мятежников, лютеран, гугенотов и папистов: да не изменим мы имени христиан!» Канцлер торжественно предупреждал тех, кто использовал религию в качестве предлога для мятежа, волнений и смут, что король их сурово покарает. Было объявлено во всеуслышание о преемственности политики Екатерины, начатой ею еще в царствование Франциска II: снисхождение заблуждающимся, безжалостные репрессии по отношению к зачинщикам беспорядков. Но для обеспечения порядка королевской власти явно не хватало денег. Поэтому канцлер закончил свою речь просьбой о дополнительных субсидиях для осиротевшего короля-ребенка.

1 января 1561 года после раздельного обсуждения три сословия собрались на торжественное заседание, чтобы передать свои ответы Екатерине и юному Карлу IX. Непримиримый оратор от духовенства, Квентин, доктор, преподаватель канонического права в Парижском университете, изложил тезис о независимости светского и духовного начал. Он знал, что наказы третьего сословия и дворянства королю содержали предложения обобрать церковь. Поэтому духовенство не могло согласиться с тем фактом, что ему одному придется взять на себя бремя пожертвований, субсидий и десятин: «Дееспособному и здоровому государю не должно об этом просить, а священнослужителям, дееспособным и здоровым, не должно их выплачивать. Церковь сама должна провести реформу внутри своих институтов. Закон Божий устанавливал только один закон для короля: уничтожить еретиков». Такое негативное и реакционное отношение вызвало только озлобленность других сословий. Жак де Силли, барон де Рошфор, оратор от третьего сословия, и Жан Ланж, адвокат из Бордосского парламента, произнесли обвинительную речь, осудив скупость и невежество духовенства.

Такое сведение счетов не входило в планы Екатерины. 13 января, так как не было представлено ни одного предложения, касающегося финансовой поддержки, королева отправила канцлера к представителям трех сословий, собравшимся [126] в монастыре францисканцев: он признался, что долг составил 43 миллиона, что в четыре раза превышало годовой государственный доход. Но депутатов почти не взволновало сообщение об этой катастрофе. После трехдневных дебатов третье сословие заявило, что не располагает достаточными полномочиями. Духовенство и дворянство отказали в любых пожертвованиях. Поэтому королева решила отправить депутатов для консультаций со своими избирателями по поводу конкретных просьб, которые канцлер сформулировал на заключительном заседании 31 января 1561 года: увеличение податей на шесть лет, выкуп духовенством государственных доходов и дохода от податей и налогов, переданных государством. Другая ассамблея Генеральных штатов планировалась в мае: предполагалось, что каждое из сословий будет там представлено тринадцатью депутатами либо по одному от провинции.

Однако результат работы Генеральных штатов мало беспокоил Екатерину. В апреле королева-мать могла похвастаться своей дочери, королеве Испании, что обладает неограниченной властью: «Я по-прежнему располагаю основной властью: распоряжаюсь всеми штатами этого королевства, занимаюсь должностями и бенефициями, в моих руках – печать, депеши и управление финансами».

Эта в принципе неограниченная власть подвергалась нападкам со стороны честолюбивых знатных вельмож двора. 7 апреля герцог де Гиз, коннетабль де Монморанси и маршал де Сент-Андре, бывший фаворит Генриха II, составили «триумвират» для защиты католицизма и скрепили свой союз общим причастием. Фанатичная реакция католиков в стране стала для них гарантией народного одобрения. 24 апреля студенты Парижского университета преследовали протестантов, распевавших псалмы на Пре-о-Клер. По всей стране начались волнения, направленные против протестантов. В Бовэ чернь захватила епископский дворец и кардинала Оде де Шатильона, обвиненного в том, что на Пасху он служил тайную вечерю на женевский манер. Парламенты Тулузы и Прованса продолжали яростно преследовать протестантов. [127]

На эти беспорядки правительство ответило эдиктом от 19 апреля. Было запрещено поминать всуе гугенотов и папистов. Недозволенные сборища были по-прежнему запрещены, а судейские могли входить в дома, если имели подозрения, что они в них проводятся. Но с другой стороны, вышел повторный приказ об освобождении религиозных узников.

Этот эдикт и суровые внушения, которые Екатерина поручила высказать ректору университета по поводу событий на Пре-о-Клер, закончились тем, что вызвали крайнюю обеспокоенность глав католической церкви, решивших, что королева-мать отныне перешла в лагерь протестантов. Филипп II поручил Хуану Манрике де Лара выразить свои соболезнования Екатерине по случаю смерти Франциска II. Он воспользовался представившимся случаем, чтобы предупредить ее не способствовать распространению «новшеств» в королевстве. Королевский посол Шантонне внимательно присматривался к малейшим движениям и жестам королевы. Он обрушил на нее град упреков. Екатерина пыталась оправдаться: чтобы дать королевству передышку, она была вынуждена «проявить некоторую мягкость и снисхождение к тому, что было в прошлом». Она обвиняла Гизов в жестокости, в том, что они ввергли королевство в хаос. Она осуждала их действия при дворе Филиппа II: они предлагали женить его наследника дона Карлоса на их племяннице – молодой вдовствующей королеве Марии Стюарт.

Екатерина ни в коем случае не могла допустить заключения этого брака, который дал бы Гизам опасную власть над испанским королем, заставив его действовать против нее. Она наметила другой план действий и попросила свою дочь Елизавету изложить его своему супругу. Это было предложение о браке испанского принца и ее самой младшей дочери Маргариты. Этот план был достаточно любопытен: Филипп II и его сын стали бы ее зятьями; средства же для его воплощения в жизнь заслуживали не меньшего интереса: Екатерина считала, что Елизавета могла бы склонить свою золовку Хуану, вдовствующую королеву Португалии, [128] сыграть роль сводни. План был слишком сложным, но королеву-мать трудно было обвинить в отсутствии воображения.

В это же время она подсказала Филиппу II, как окончательно вернуть Антуана Бурбонского в лагерь сторонников истинной религии: достаточно вернуть ему испанскую Наварру, захваченную Фердинандом Католическим в 1513 году, или в качестве компенсации отдать ему Сиену или Сардинию. В апреле 1561 года через посредничество Елизаветы она предложила своему зятю встретиться с королем Наваррским сразу же после коронации Карла IX, чтобы прийти к согласию.

Такие действия свидетельствуют о солидном запасе оптимизма у Екатерины и об иллюзиях, которые она питала по поводу расположения к ней Филиппа II. Она делала вид, что не понимает реального положения вещей. Но в действительности, она пыталась выиграть время, надеясь, что оппозиция и ненависть исчезнут сами по себе. Так, с целью унять злобствующие Генеральные штаты, она назначила на май коронацию юного короля и отложила собрание депутатов до августа. Церемония коронации состоялась в Реймсе 15 мая, в день Вознесения. Кардинал Лотарингский, совершавший богослужение как архиепископ, заявил юному королю, что «тот, кто ему посоветует поменять религию, одновременно с этим сорвет у него корону с головы». От усталости и волнения молодой король разрыдался, «а его слезы, как писал историк Пьер Матье, стали предзнаменованием ужасных бедствий, выпавших на время его царствования».

Всегда внимательно относившаяся к предсказаниям оракулов, Екатерина просила итальянского астролога Габриэле Симеони выяснить, что предсказывают звезды в первом году царствования. Вещун почти не рисковал, говоря, что грядут «великие неприятности из-за религии». Предупреждение Неба не дало ничего нового Екатерине. Она и так прекрасно знала, где таится опасность. Не став дожидаться нового съезда депутатов Генеральных штатов, она созвала расширенный совет из членов Королевского совета и Парижского [129] парламента. После продолжительных дебатов с 23 июня по 11 июля собрание приняло указ о том, что виновные в проведении общественных или частных ассамблей, с оружием или без, будут наказаны конфискацией имущества и арестованы. Но вместо того чтобы воспользоваться этой дискуссией и ужесточить меры наказания для протестантов, канцлер де Л'Опиталь составил достаточно умеренный эдикт от 30 июля 1561 года. Публичные или частные протестантские богослужения были, разумеется, запрещены, но отменена смертная казнь за религиозные преступления, а еретики при этом подлежали только ссылке, церковные судьи обязаны были начинать процессы по делу еретиков, но было запрещено входить в дома под предлогом выяснения религиозной ориентации или любым другим. Было запрещено подстрекать народ «к волнениям», что позволяло запретить проповеди. Были снова провозглашены амнистия и прощение за «прошлые заблуждения или подстрекательство к религиозному бунту», но те, кто будет помилован, должны жить «мирно и как добрые католики».

Оставалось решить религиозные разногласия: это стало предметом обсуждения сессии Церковной палаты в Пуасси, куда были приглашены двенадцать священнослужителей-протестантов. Это собрание, где спор разгорелся вокруг положений доктрины, известно под названием «коллоквиума в Пуасси». Устав ждать повторного открытия Тридентского собора, Екатерина решила устроить нечто вроде национального синода. Из священнослужителей-протестантов она пригласила Теодора де Беза, коадъютора Кальвина и Пьеро Вермильи, прозванного Петр Мученик – итальянца, ставшего пастором в Цюрихе. Оба были знаменитыми толкователями спорных вопросов веры. Среди католиков некоторые были согласны на уступки, в частности, кардиналы де Бурбон и де Шатильон, причем последний тайно примкнул к Реформе. Екатерина надеялась, что удастся прийти к компромиссному решению.

Ей захотелось поприветствовать Беза, когда тот прибудет к королю Наваррскому. Она отправилась в его дом в сопровождении Конде, который 24 августа помирился с [130] Гизами, кардиналов Бурбонского и Лотарингского, госпожи де Круссоль и еще одной дамы. На проявления доброй воли Беза она «ответила, что хотела бы видеть в этом добрый и счастливый результат, который даст передышку королевству». Она показалась ему «необычайно приветливой». Кардинал Лотариигский вел, правда, без особого пыла, разговор на весьма щекотливую тему о реальном присутствии Христа в Евхаристии. Когда Без согласился с тем, что тело Христа, хотя и находится на небе, тем не менее, во время Тайной Вечери он был пожертвован и принят, через веру, в вечную жизнь, кардинал повернулся к королеве и сказал: «Я тоже в это верю, Мадам, и это меня радует». Поэтому Екатерина ушла «в большом удовлетворении». Она была убеждена, что теологи обеих конфессий смогут договориться.

9 сентября священнослужителей-протестантов ввели в столовую доминиканского монастыря в Пуасси под охраной лучников, которыми командовал герцог де Гиз. Они стали за барьером, отделявшим их от ученых и прелатов, занявших места по обе стороны зала. В глубине столовой, на высоком помосте, восседали король и королевская семья – королева-мать, Монсеньор, брат Карла IX, маленькая принцесса Маргарита, король и королева Наваррские. Теодор де Без изложил разногласия и общее мнение по различным положениям веры. Когда же, увлеченный собственным красноречием, он заговорил о Евхаристии и воскликнул, что тело Христа было настолько же далеко от хлеба и вина, как самое высокое небо от земли, – это вызвало настоящий скандал. Кардинал де Турнон кричал, что это богохульство. Он призвал короля и королеву не обращать внимания на заблуждения. Екатерина решила, что настало время успокоить его и заявила, что король, ее сын, и она сама хотят жить и умереть в католической вере. Начало коллоквиума не предвещало ничего хорошего. На следующий день Без тщетно попытался объяснить свое высказывание королеве-матери: «Есть большая разница в том, когда говорят, что Иисус Христос присутствует на Тайной Вечере, в том смысле, что там он нам действительно отдает свое тело и свою [131] кровь, и когда говорят, что его тело и его кровь соединены с хлебом и вином».

16 сентября двор вернулся в Пуасси, чтобы выслушать ответ кардинала Лотарингского, который собрался защищать два наиболее спорных пункта: теоретическую власть Церкви и догму Евхаристии. Кардинал напомнил о непрерывной родственной связи, существующей во всемирной католической церкви еще со времен первых христиан. Он изложил отдельные элементы традиционного верования в реальное присутствие, вещественное и плотское, тела и крови Иисуса Христа в освященных вине и хлебе.

Он подтверждал, что это верование разделяет греческая церковь и даже лютеранские церкви Аугсбургской конфессии, которые, отбросив преобразование субстанций, соглашались с реальным присутствием тела Христа, соединенного с этими субстанциями через «неотделимость».

Примирения не получилось – коллоквиум лишь парализовал отношения и ужесточил позиции. Великодушная идея Екатерины не только не успокоила страсти, а наоборот, их разожгла. Такое собрание в виде «национального собора» вызвало, кроме того, раздражение Пия IV. Он решил возобновить работу Тридентского собора и послал легата, кардинала Ипполита д'Эсте, объявить об этом во Франции. Приезд прелата вынудил Екатерину свести публичный коллоквиум к теологическим дебатам за закрытыми дверями, но в его присутствии: теперь, вопреки всем происходящим событиям, только она одна надеялась хоть на какой-нибудь результат от этой встречи. Депутаты от духовенства выработали свою позицию: бескомпромиссная поддержка традиционной доктрины и, следовательно, борьба с ересью. Их собрание, состоявшееся 15 сентября, накануне речи кардинала Лотарингского, одобрило внедрение во Франции Ордена Иезуитов, основанного двадцать лет назад Игнатием Лойолой для защиты и распространения католицизма своими особыми методами – с помощью непримиримости и неограниченного повиновения папской власти. В целях сохранения независимости галликанской церкви было принято единственное ограничение: подчиниться юрисдикции [132] епископов и одобрить права кюре, приходов и университетов. Генерал иезуитов Лаинес сопровождал легата Ипполита д'Эсте во Францию. Он принял такое условие: согласился с тем, что его монахам будет разрешено находиться в королевстве в качестве простых священников, а не как иезуитам. Вскоре он сам включился в борьбу и повел наступление на королеву-мать, назвав в разговоре с ней кальвинистов волками, лисами, змеями, убийцами. «Если она не прогонит этих людей, плохо пахнущих христианской религией, они провоняют все французское королевство». На Екатерину это произвело такое сильное впечатление, что у нее навернулись на глаза слезы.

Чтобы сильнее запутать посланцев Кальвина, оставшихся во Франции, кардинал Лотарингский и герцог де Гиз призвали на помощь теологов-лютеран. Еще до их приезда, в июле, герцог Вюртембергский направил несколько экземпляров Аугсбургской конфессии на латыни и французском. Но приглашенные их рассмотреть кальвинисты заранее отбросили «любое доказательство присутствия, с помощью которого тело Христа теперь разыскивают не на небе, а в другом месте». Провал коллоквиума был очевиден: не дожидаясь прибытия лютеран, его закрыли 18 октября 1561 года. Теперь Екатерина была убеждена, что примирение невозможно. Силой своего убеждения новая религия влекла к себе толпы приверженцев. Королева видела, как множество знатных дам и вельмож присоединялись к ней, и среди них были представители знатнейших фамилий Франции: Рене, вдовствующая герцогиня Феррарская, графиня де Руа и ее дочь, принцесса Конде. Королева Наваррская, Жанна д'Альбре, публично отреклась от римской церкви во время тайной вечери на Рождество 1561 года в По: она демонстрировала полную противоположность действиям своего супруга Антуана де Бурбона, который собирался вернуться в лоно католицизма после того, как ему пообещали вернуть испанскую Наварру. Протестанты требовали права строить храмы для своих 2150 коммун. Такое народное движение казалось необратимым. Несмотря на угрозы Испании, которые Филипп II передал [133] Екатерине через свою супругу Елизавету, Екатерина открыто благоволила Реформе.

Она заставляла своих детей молиться по-французски. Она позволила маленькому королю надеть костюм епископа во время маскарада. Карл IX ходил на мессу, только чтобы доставить удовольствие своей матери. Екатерина пригласила на личный Совет д'Андело, который присоединился на его заседаниях к своему брату Колиньи. Теодор де Без, оставшийся во Франции с разрешения Екатерины, писал Кальвину 30 октября: «Наконец-то с Божьей помощью я добился, чтобы нашим братьям было разрешено проводить свои собрания в полной безопасности, но пока только молчаливого разрешения, до тех пор, пока будет издан торжественный эдикт, предоставляющий нам лучшие условия и большую уверенность».

Такое расположение вызывало совершенно противоположные чувства. Недовольные Гизы покинули двор в конце октября. Явно договорившись с ними, герцог Немур, Жак Савойский, предложил Эдуарду-Александру, будущему Генриху III, младшему брату короля, отвезти его в Лотарингию или Савойю, чтобы у католиков был заложник в том случае, если Екатерина и Карл IX обратятся в протестантизм. Но юный принц был сам в то время благосклонно настроен по отношению к новому учению, и план похищения провалился.

Назрела необходимость отделить католиков от протестантов внутри больших городов. Королевский совет принял решение разрешить протестантские богослужения только в пригородах, в двухстах шагах от городских стен, и не в дни католических праздников. Чтобы придать большую торжественность этому акту регламентации, Екатерина созвала в Сен-Жермен «главных и самых именитых правителей и советников суверенных дворов», чтобы обсудить это с Королевским советом. Открывая собрание, канцлер де Л'Опиталь уточнил, что речь шла не о том, чтобы продолжить коллоквиум в Пуасси. Ассамблее придется решать не проблему того, какая из религий лучше, а как лучше организовать государство. Можно быть гражданином, не будучи при этом 134] христианином, и даже будучи при этом отлученным от церкви. Эти удивительные слова отражают способ мышления королевы-матери, готовой дать возможность любому молиться, как ему вздумается, лишь бы был порядок.

После ожесточенных споров, продлившихся с 7 по 15 января, началось голосование; из сорока девяти участников двадцать два высказались за то, чтобы разрешить протестантам строить храмы, двадцать семь – отказать им в этом праве, но при этом разрешить им собираться, чтобы отправлять свой культ, как это происходило в последние месяцы. Екатерина получила как раз то, чего добивалась: ассамблея разрешила отправлять протестантский культ. Чтобы успокоить подозрительных католиков, во время закрытия ассамблеи она заявила, что она сама и ее дети останутся приверженцами католической религии и римской церкви. Она подтвердила, что если она и разрешила собрания протестантов в частных домах, то только для того, чтобы избежать беспорядков и пролития крови. Такая мера была временной, пока не будут приняты решения Тридентского собора.

Эдикт от 17 января 1562 года закрепил новые постановления. Молитвы и проповеди в общественных и частных местах, будь то днем или ночью, были запрещены внутри городов, но разрешены днем за городскими стенами «временно и до решения упомянутого собора». Эта видимость ограничений и уверения королевы в приверженности истинной вере никого не обманули. Через своего посла Шантонне Филипп II упрекнул Екатерину в том, что при ее попустительстве говорят в присутствии ее детей возмутительные вещи о религии. Парламент отказался зарегистрировать эдикт; потребовалось заставить его сделать это королевским повелением от 14 февраля. Но ничто не могло остановить королеву в ее стремлении к примирению.

Когда не удались ее попытки прийти к согласию в вопросах догмы, она смело попыталась примирить теологов двух лагерей в вопросах формы культа. В Сен-Жермен с 28 января по 11 февраля она собрала новый коллоквиум, в котором приняли участие епископ Баланса, Монлюк и еще несколько докторов права, умеренных католиков – Салиньяк, [135] Депанс, Пишель, Бутейль, ее проповедник и первый духовник. Без согласился туда явиться, чтобы доставить королеве удовольствие – в это время он ей полностью доверял. Но результат дискуссий разочаровал. Если и было достигнуто согласие в том, что слишком злоупотребляют поклонением изображению святых, то от самого постулата католики не отказались. Таким образом, каждый остался при своем мнении. Это начало утомлять королеву Екатерину. Она стала осторожнее, так как не собиралась стать на сторону протестантов и принять для себя и королевской семьи постулаты Реформы. Королева приказала дамам из своей свиты быть католичками, в противном случае угрожая им немилостью. Видели, как она причащалась и шла в процессиях, сопровождаемая всем двором. Екатерина заставила своих детей и, в частности, юного герцога Орлеанского, ходить к мессе. Наконец, в качестве последнего довода в пользу католиков, она попросила епископов королевства отправиться на Тридентский собор.

Такие меры нисколько не удовлетворили католические «триумвиры». Они хотели, чтобы прежде всего были отменены уступки январского эдикта. Они договорились встретиться в Париже в марте, чтобы оказать давление на королеву. Герцог де Гиз, выехавший из своего замка Жуанвиль, провел воскресенье 1 марта в Васси, маленьком закрытом городе, оставленном покойным Франциском II своей супруге Марии Стюарт. Невзирая на установления эдикта, протестанты устроили мессу в риге, около церкви. В результате столкновения между свитой герцога и участниками собрания было убито около семидесяти четырех человек, среди них – двадцать четыре женщины. Двенадцать человек из свиты были ранены. Раненый герцог со спокойной совестью удалился, уводя с собой пленников, которых собирался предать суду как зачинщиков беспорядков и мятежников. В письме к герцогу Вюртембергскому, с которым он и его брат кардинал Лотарингский встречались в Саверно с 15 по 18 февраля, он извинился за зтот «неприятный случай», потому что не хотел, чтобы из-за этого испортились его добрые отношения с лютеранами. [136]

Но известие о резне в Васси обогнало его. Протестанты вооружались на всем пути его следования. Ему пришлось объехать Витри, где его поджидали пятьсот или шестьсот протестантов. Он не смог въехать в Шалон, где протестанты, хотя и составлявшие меньшинство, установили свои законы. А католики, наоборот, повсюду демонстрировали великую радость и приветствовали убийства, как значительную победу. Коннетабль, по оценке английского посла Трокмортона, встречал Гиза, въехавшего в Париж 16 марта, с эскортом в три тысячи вооруженных дворян. Прево купцов встретил его как победителя и предложил ему армию в двадцать тысяч человек с субсидией в два миллиона золотых экю, чтобы герцог мог принести мир в королевство, иными словами – восстановить религиозное единство. Герцог ограничился ответом, что этим должны заниматься королева-мать и король Наваррский, главный королевский наместник: имея честь состоять их подданным, он им повинуется.

Но Конде тоже был в Париже: к нему присоединились сотни дворян, и так как его старший брат перешел на сторону врага, то теперь принца считали естественным предводителем протестантской партии. Теодор де Без помчался в Сен-Жермен, чтобы потребовать наказания за резню в Васси. Желая избежать вооруженного конфликта, королева-мать еще раз попыталась воззвать к разуму противоборствующих сторон. Она назначила правителем Парижа кардинала Бурбонского, брата короля Наваррского и принца Конде, благодаря чему тот мог пользоваться доверием обеих партий. Кардинал выяснил мнение лидеров обеих партий и 17 марта решил просить Гиза и Конде покинуть Париж. Гиз, поддерживаемый Моиморанси, остался в городе: его об этом умоляли жители. Но Конде, боясь быть растерзанным толпой фанатиков на улицах, уехал 23 марта.

В этот момент Екатерина находилась в Фонтенбло. С 16 по 26 марта она написала принцу четыре письма, пытаясь представить себя в выгодном свете: «В том, что происходит вокруг, мне очень многое не нравится, настолько, что если [137] бы не моя вера в Бога и не уверенность, что вы поможете мне сохранить королевство и корону для короля, моего сына, наперекор всем тем, кто готов все погубить, я бы рассердилась еще более; но я надеюсь, что мы найдем лекарство, благодаря вашему доброму совету и помощи». Королева пыталась польстить ему и сохранить для себя союзника в правительстве, где заседали ее враги. Но все было напрасно. После Васси каждая из партий стремилась только к уничтожению другой.

Герцог де Гиз вдруг понял, что протестанты могут захватить королевскую семью в Фонтенбло. Он отправился туда вместе с королем Наваррским и, несмотря на протесты королевы, заставил ее вернуться в Париж 27 марта под защитой эскорта в тысячу всадников. В неизбежной гражданской войне католики обеспечивали себе законность, удерживая юного короля.

К Конде за короткий срок присоединилась еще тысяча восемьсот всадников. 27 марта, заглушив голос угрызений совести, Колиньи встретился с ним в Мо. Рядом с Конде скакал Теодор де Без. Теперь протестанты были намерены оружием обеспечить себе то, что не смогли им дать никакие разговоры. 2 апреля Конде со своим войском в две тысячи человек захватил Орлеан.

В самой Франции эмиссары Конде, иногда те же самые, что и во время Амбуазского заговора, набирали войска, а особенно кавалерию, в которую, повинуясь порыву, шли мелкопоместные дворяне, ищущие доходных приключений. Колиньи разрывается: диктует, пишет, проверяет. Он просит денег в Женеве, делает заем в Базеле и понемногу собирает армию.

Теперь, сама того не желая, связанная с католической партией Екатерина столкнулась с самой главной проблемой: уничтожить бунтовщиков, чтобы не терпеть их закон. Поэтому необходимо усилить королевские войска, защищающие особу короля и его города, собрать армию, способную противостоять войскам протестантов, а с другой стороны – найти деньги для этой внезапной мобилизации. [138]

В начале августа католическая армия насчитывала, без гарнизонов и войск прикрытия провинций, 17000 пеших солдат и 5200 всадников. 10 августа армия в 4000 испанцев прибыла в Бордо. 18-го Его Католическое Величество приказал выплатить в Пероне 50000 экю, потом по его приказу в Лион прибыли 3000 итальянцев. Он выделил 30000 в месяц для оплаты 4000 немецких пехотинцев и 1500 всадникам. Венеция одолжила 100000 экю, и такую же сумму дал герцог Флорентийский.

Но королева не бросается сломя голову в военную авантюру. Для начала она хотела использовать до конца все возможности переговоров. Она направляет в Орлеан многочисленных послов – Артюса де Коссе, аббата де Сен-Жан де Лаона, маршала де Вьейвиля, сеньора де Виллара, епископа Валансьенского, Монлюка, симпатизирующего Реформе, который, использовав в качестве предлога весьма своевременную болезнь, продлил таким образом свою миссию.

Королева хотела бы, чтобы Колиньи и д'Андело прибыли для переговоров ко двору. Она предлагает направить в Орлеан заложников. Католические «триумвиры» отклоняют ее предложение. Со своей стороны, гугеноты не смогли бы смириться с отменой права на свободное отправление протестантского культа, на чем Екатерина особенно настаивала. Она снова и снова, без устали настаивает на этом положении, сначала встречаясь с Конде в Туре (9 июня), потом с главами протестантской церкви в Тальси (29-30 июня). Казалось бы, цель близка. Конде согласился с тем, что должен покинуть королевство, чтобы доказать свою добрую волю. Обязательство было легким. Колиньи от лица всего своего гугенотского войска его отклонил.

Но в реальности складывается впечатление, что все эти разглагольствования используются в качестве прикрытия военных приготовлений каждой из сторон. Весна и начало лета были отмечены повсеместными локальными кровавыми сражениями. 12 апреля в Сансе были вырезаны протестанты и сочувствующие им: нескольким монахам аббатства Сен-Жан перерезали горло и бросили в Йонну, течением их отнесло по Сене к Парижу. Вокруг Луары бесчинствуют [139] католики: в Туре, в июле, убиты двести гугенотов и брошены в Луару; в Анжере герцог де Монпансье приказал повесить, обезглавить и колесовать протестантов. В долине Роны барон дез Андрэ заработал репутацию исключительно жестокого человека по отношению к католикам. Сначала Баланс 27 апреля, потом 30-го – Лион оказались в руках протестантов. А на западе Пуатье, Ла Рошель, Канн, Гавр, Дьепп перешли на сторону гугенотов.

Эти события разожгли народную жестокость. В Бурже 27 мая войска Монтгомери опустошили церковь, уничтожили статуи, украли священные одеяния, которые напялили на себя солдаты. Раки, дароносицы, потиры были переплавлены в слитки и монеты. Из колоколов отлиты пушки. Повсюду обыденным стало надругательство над могилами. В Орлеане протестанты сожгли сердце Франциска II, а в Бурже тело Жанны Французской, разведенной супруги Людовика XII; могила Людовика XI разграблена в Клери, а могила предков короля Наваррского – в Вандоме, прямо на глазах у Жанны д'Альбре. Весьма своеобразный и яростный ответ на попытки Екатерины Медичи прийти к согласию в вопросе культа изображений!

Такие излишества объясняют несвойственные королеве-матери резкость и агрессивность по отношению к Конде в Туре 9 июня: «Раз уж вы полагаетесь на ваши силы, мы вам покажем наши!» Гиз реорганизовал королевскую армию: он подготовил двадцать семь знаменщиков для «пеших людей». Ими командовал главный королевский наместник Антуан де Бурбон. Ему подчинялись «триумвиры». В протестантскую армию, усиленную кавалерией сельских сеньоров, под Орлеаном были включены ветераны, уволенные при Франциске II: 5200 пехотинцев пришли из южных провинций – Гаскони, Беарна, Лангедока. Они были великолепно экипированы.

Чтобы не допустить повторения многовековых набегов на Нормандию, королевская армия подошла к ее столице – Руану, занятому протестантом Монтгомери, – город необходимо было взять как можно быстрее. Форт Святой Екатерины был взят 6 октября, а Екатерина продемонстрировала [140] по этому случаю изумительное мужество, бесстрашно расхаживая под градом пушечных ядер и пуль. Одна из таких перестрелок оказалась гибельной для Антуана де Бурбона, смертельно раненного 15 октября. 26-го город был взят. Монтгомери, практически оставшийся в одиночестве, смог спастись на галере, которая пробила плотину на Сене у Кодебека.

Пехота протестантской армии, увеличившаяся за счет рейтар и ландскнехтов и насчитывавшая теперь 8000 пеших солдат и 5000 всадников, была способна двигаться впереди помощи, обещанной королевой Елизаветой. Коннетабль де Монморанси решил ее остановить перед Друэ.

Королевская армия, получив испанское подкрепление, насчитывала теперь 14000 пехотинцев и 2000 всадников, а также двадцать две пушки. 19 декабря 1562 года состоялась битва при Друэ. Героическая кавалерийская атака под командованием Колиньи могла бы принести победу протестантам, но в итоге обернулась успехом для католиков благодаря осторожности Гиза, сохранившего свежие войска для решающего наступления. Конде и коннетабль были взяты в плен. Маршал де Сент-Андре был убит. Колиньи и Гиз встретились лицом к лицу. Герцог отправился к Орлеану, где укрылись гугеноты. Именно там его смертельно ранил фанатик Польтро де Мере. Под пытками он признался, что его к этому склоняли многие именитые протестанты, среди которых был и Колиньи. Последний смог оправдаться, осуждая, как и его единоверцы, само действие и воздавая хвалу намерению, как сказал Агриппа д'Обинье.

Случай сослужил добрую службу Екатерине: она избавилась – на какое-то время или навсегда – от главных вожаков обеих партий. Но Колиньи пока еще не собирался сдаваться. Он осаждал и захватывал города в Нормандии, где англичане оккупировали Гавр. Орлеан пока еще держался. В Лангедоке Антуан де Круссоль, муж одной из дам Екатерины, которому королева поручила утихомирить провинцию, обеспечил себе место вице-короля с титулом, данным ему гугенотами: «Глава и хранитель страны, под властью короля и до его совершеннолетия». Срочно нужно [141] было восстановить мир, чтобы положить конец попыткам организации очагов сопротивлени или даже маленьких гугенотских государств внутри королевства.

Теперь Екатерина единолично возглавляла католическую партию. Провал ее попыток примирить две идеологии, вооруженная борьба протестантов и при этом непоколебимая вера большинства народа в католицизм ясно показали ей, что даже если она была вынуждена терпеть протестантов, ей необходимо было ограничить сделанные ею уступки, чтобы затормозить или остановить расширение реформистского движения.

Королева приступила к решительным действиям и приказала осадить Гавр. Очень быстро, 23 июля, город капитулировал. Екатерина проявила величайшую твердость, 5 августа по ее приказу арестовали английского посла Трокмортона, виновного в том, что во время гражданской войны он примкнул к протестантскому лагерю. Она отблагодарила Елизавету выплатой 120000 крон за окончательный отказ от Кале в пользу Франции. Договор был подписан 12 апреля 1564 года.

После взятия Гавра королева проводила короля в Руанский парламент. 17 августа 1563 года на торжественном заседании Карл IX заявил о своем совершеннолетии. Ему пошел четырнадцатый год. Окруженный королевской семьей и кардиналами Шатильоном и Гизом, маленький король сказал, что Бог был милостив к нему и принес мир в его королевство и изгнал из него англичан. Он не хочет больше, чтобы продолжалось, раз он стал совершеннолетним, «неповиновение королю, начавшееся вместе с волнениями». Канцлер уточнил затем, что Карл IX хотел, «чтобы его считали совершеннолетним во всем и везде и по отношению ко всем, кроме Королевы, его матери, за которой он признавал право на правление». Он заявил, что англичане после их агрессии лишаются всех прав на Кале.

Затем маленький король сошел со своего трона, с шапкой в руках, чтобы принять поклон и поцелуй своей матери: «Упомянутый сеньор сказал ей, что она будет править [142] и командовать так же или даже больше, чем когда-либо». Церемония закончилась чтением декларации, утверждающей эдикт об умиротворении и приказывающей всем войскам сложить оружие.

Тем временем солдатские жалованья и содержание войск снова разорили казну. С января 1563 года правительство решило просить духовенство взять на себя эти расходы, так как посчитало, что по контракту в Пуасси священнослужители были обложены слишком маленькой данью.

Весьма своевременно правительство вспомнило предложения третьего сословия в Понтуазе. В Парижский парламент был представлен эдикт о продаже значительной части церковного имущества. Эдикт от 13 мая 1563 года, зарегистрированный на заседании парламента при участии короля 17 мая, провозгласил отчуждение имущества церкви на сумму, соответствующую ежегодному доходу в 100000 экю. В действительности же, распределение по епархиям, сделанное Королевским советом 26 мая, довело общую сумму обложения до 120000 экю ренты, или 3606000 ливров.

Покупателям была дана возможность самим выбрать то имущество, которое они желали приобрести. Они могли заплатить часть цены, передав документы на право владения рентой, учрежденной государством. От имени короля шевалье де Сер просил, правда, безрезультатно, одобрения Пия IV. В августе 1563 года Тридентский собор продемонстрировал свою враждебность по отношению к любому отчуждению собственности церкви со стороны государства. Собрание французского духовенства предложило 2500000 турских ливров за отмену эдикта. Но королевское правительство не отменило продаж, которые принесли приблизительно ту сумму, на которую оно и рассчитывало: 3230000 ливров. В реальности было продано на 5000000 ливров ценного имущества, находившегося в основном в богатых северных провинциях королевства. Разница в двух этих цифрах была вызвана, если не считать расходов по продаже, величиной капитала рент, которые государство учредило в пользу церкви в целях обеспечения дохода, по величине равного стоимости проданного имущества. [143]

Так «правительница Франции», еще не передав власть своему сыну Карлу IX, начала осуществлять наказы Генеральных штатов страны. Она провела финансовую реформу и попыталась восстановить терпимость с помощью нового законодательства. Союз католиков и протестантов, объединившихся для изгнания англичан из Гавра, показал, что если в теории и нет согласия, то национальная солидарность может оказаться действенным средством в деле объединения народа: теперь нужно было восстановить мир во всем королевстве. [144]

Глава III. Великое путешествие по Франции

Включение положения о мирном урегулировании в декларацию о совершеннолетии было само по себе весьма дерзким политическим актом. Теперь Екатерина могла принудить всех своих подданных к навязываемой ею терпимости. И правда, совершеннолетний король, имевший абсолютную власть, был единственным арбитром политики Французской короны: ни штаты королевства, ни принцы, ни религиозные движения не могли с выгодой для себя воспользоваться его юным возрастом, чтобы навязать свою опеку, в действительности король полностью принадлежал своей матери.

Протестанты не ошиблись: именно королеве-матери они адресовали упреки по поводу ущемления своих прав. В редакции эдиктов, как пишет Кальвин в августе, «канцлер оказался слишком либерально настроен по отношению к нам, потому что в глубине души он к нам благосклонен. Но из-за тайных ухищрений королевы все добрые решения, принятые в Совете, обойдены». Без, вернувшийся в Женеву в мае 1563 года, решил, что Екатерина его обманула: «Нет большего несчастья для народа, чем оказаться под властью женщины, да еще такой женщины».

Но Екатерина стремилась к примирению. Когда 18 марта 1563 года колесовали Польтро, убийцу Франсуа де Гиза, выяснилось, насколько парижан взволновало убийство католического лидера: толпа схватила части тела казненного и поволокла их по улицам, разорвав на куски. На следующий день, во время похорон герцога, гроб которого везли через весь Париж в замок Жуанвиль, магистраты, духовенство и буржуа составили процессию, направившуюся [145] в Собор Парижской Богоматери на заупокойную службу. Во время допросов Польтро не раз называл Колиньи одним из подстрекателей. Адмирал признал, что его предупредили о покушении, замышляемом против герцога де Гиза, а маршал де Сент-Андре – против принца Конде и против его родного брата д'Андело. «Услышав от одного человека, что если он сможет, он убьет этого самого сеньора де Гиза, он его не отговорил». Адмирал писал Екатерине, что он не виновен в убийстве, но что он нисколько о нем не сожалеет: «Так как я считаю это самым великим благом для королевства, для церкви Божией, для меня и всей моей семьи».

После примирения семья убитого герцога потребовала правосудия. Она стремилась отомстить тому, кто считался виновником и которого толпой примчались защищать дворяне-гугеноты. Боясь возобновления гражданской войны, Екатерина вынесла это дело на обсуждение Совета в 1564 году. Карл IX постановил, что все будет «отложено на три года», но при этом стороны не имеют права ни потребовать правосудия, ни прибегнуть к оружию. Король лично вынес этот приговор. Его мать гордилась им, видя в нем нового Соломона: королевский указ имел целью утихомирить страсти, используя в качестве успокоительного лекарства время. Позже, когда двор находился в Мулене, Королевский совет объявил о невиновности адмирала (29 января 1566 года), а Екатерина заставила Лотарингцев и Шатильонов поцеловаться.

По мере возможности королева-мать стремилась избежать столкновений. Именно таким способом она добилась от знатных вельмож прекращения проповедей при дворе. Принц Конде от них отказался в момент своей интриги с Изабеллой де Лимейль, придворной дамой королевы. Герцогине Феррарской, Рене Французской, несмотря на ее настойчивость, было запрещено проповедовать в замке и ее доме в Фонтенбло. Поэтому в своей Лионской декларации (24 июня 1564 года) король смог заявить, что предводители протестантов добровольно отказались от богослужений в королевских резиденциях. Но было нелегко заставить протестантов [146] отречься от уже завоеванных привилегий, пусть даже речь шла о местах отправления культа, присвоенном церковном имуществе или о захваченных городах-крепостях. Маршал де Вьейвиль был послан в Лион, Дофине – в Лангедок и Прованс для осуществления общего восстановления в правах. Одновременно с этим королевское правительство пыталось сдержать бесчинства католиков. Маршал де Бурдильон был послан в Руан, чтобы заставить католиков соблюдать положения эдикта. В Провансе парламентарии – фанатичные католики – были заменены на делегацию парижских членов парламента под председательством Бернара Прево, сеньора Марсана. Кроме специальных гонцов, которых Екатерина разослала по провинциям, она рассчитывала также на наместников короля, которые должны были «следить за неукоснительным соблюдением» эдикта. Она также писала правителю Лангедока Монморанси-Дамвилю, чтобы он приказал применять его «бесстрастно».

Для того чтобы следить за соблюдением перемирия внутри страны, королева изменила состав Королевского совета. Вместе с убежденными католиками – кардиналами Лотарингским и Гизом, герцогами де Монпансье и Невэрским, она допустила в Совет протестантов и умеренных, которых вскоре прозвали «политиками». Протестантов представляли их предводители – Конде и три брата Шатильона. В третью партию – сторонников королевы – входили военные высших чинов, коннетабль, суперинтендант финансов, верные слуги Короны – Морвилье, епископ Орлеанский, Монлюк, епископ Баланса, известные своей терпимостью. Благодаря своей численности они всегда располагали большинством голосов при обсуждениях.

Позиции Французской короны в отношении религиозной проблемы были теперь вполне определены, о монархическом и абсолютном характере королевской власти торжественно заявлено, начало реформе положено: настало время направить в провинции королевских представителей для осуществления этой новой политики. Повсюду в государстве надлежало восстановить порядок, показать короля во плоти его подданным, поддержать с помощью ритуала вступлений и [147] воздаяния почестей верность органов, созданных согласно закону, восстановить под его властью иерархическую пирамиду королевства. Екатерина уже видела пышные, переезжающие с места на место кортежи, как при Франциске I и Генрихе II. Намереваясь возродить величие монархического церемониала, она решила вместе с маленьким королем в пышном окружении придворных дам и сеньоров совершить великое путешествие по Франции. Предполагалось, что путешествие продлится более двух лет: с января 1564 по май 1566 года.

Двор Екатерины Медичи, писал Брантом, «был настоящим раем на земле и школой всяческих добродетелей, честью и украшением Франции». Позже для Генриха IV этот двор станет образцом для подражания. Как и во времена предыдущих королей, по воле случая при дворе собирались приближенные государя, его советники, самые могущественные вельможи. Еще со времен Франциска I очень большую роль при дворе играли женщины – конечно, это было удовольствием для короля, но их использовали также и в политических целях, что очень хорошо усвоила Екатерина. Позже она напишет одному из своих сыновей, что нужно следить за тем, чтобы французы оставались веселыми и чем-нибудь занятыми. Поэтому она и собрала их в одном месте постоянного праздника. При этом дворе одной женщины, или женщин, именно они все решали и вели игру. Как раз это осудит позже Жанна д'Альбре в письме к своему сыну: «Не мужчины… берут женщин, а женщины – мужчин». Но одновременно это был двор короля-ребенка, а значит и место образования, нравственного воспитания и развлечения юного Карла IX и королевских детей.

Лучшим украшением королевского окружения была его женская часть, насчитывавшая около трехсот дам, среди которых были принцессы и супруги вельмож и восемьдесят родовитых девушек и женщин, отобранных по признаку их изящества и красоты. Екатерина требовала, чтобы они носили шелк и золото и были разодеты, как богини. Говорили, что эти красавицы составили «летучий эскадрон», предназначенный для обольщения и удержания лидеров [148] партий – таких, как Конде, например, отличавшегося бурным любовным темпераментом. Обычно язвительный Брантом подчеркивал хорошее поведение при дворе королевы. «У нее обычно бывали весьма красивые и честные девушки, с которыми каждый день в ее передней беседовали, рассуждали настолько пристойно и скромно, что никто не осмелился бы поступить иначе; потому что дворянин, этим пренебрегавший, тут же оттуда изгонялся». Но Екатерина нисколько не стесняла своих камеристок. Молодые девушки при дворе «сами выбирали, кому они будут поклоняться – Венере или Диане; главное, чтобы у них хватило ума, ловкости и знаний, чтобы не забеременеть».

Этот очаровательный рой повсюду сопровождал королеву и ее детей. Король Карл IX был робким четырнадцатилетним подростком, очень целомудренным, казалось, что кроме оружия и лошадей его ничто не интересует. Он был достаточно высокого роста, но худой и бледный. Уже в начале его царствования венецианский посол Джованни Микеле говорил, что он – прелестный ребенок, с очень красивыми глазами, изящный, но не очень крепкий. Он увлекался физическими упражнениями, не всегда для него посильными – слишком быстро начинал задыхаться. Суриано, преемник Микеле, тоже говорит о слабом сложении короля и высказывает тревогу по поводу предсказаний Нострадамуса, сказавшего королеве, что она увидит на троне всех своих сыновей. Казалось, что вещун заранее приговорил маленького короля к преждевременной смерти. Накануне великого путешествия по Франции Марк-Антонио Барбаро подтвердил свидетельства своих предшественников. Он говорит о наличии у Карла IX артистических дарований. Король имеет способности к живописи и чеканке. Чтобы порадовать мать, он принялся за изучение истории и языков – латыни и итальянского. Добрый и приветливый, для Екатерины он был образцовым сыном. Он будет проявлять свою любовь к ней до самого конца, несмотря на развитие врожденного туберкулеза, из-за которого он становился все более и более нервным, во время приступов доходя до безумия. Он всегда будет сознавать, что для него сделала его [149] мать, и всегда будет благодарен ей за услуги и преданность. Во время заседания парламента с его участием 13 марта 1571 года он обратится к своей матери с посланием, которое станет выражением глубокой дани уважения: «После Бога, только королеве, моей матери, я считаю себя более всего обязанным; благодаря ее мягкости по отношению ко мне и к моему народу, ее прилежанию, ее усердию, ее осторожности она так успешно вела дела этого государства в то время, когда мой возраст не позволял мне ими заниматься, что никакие бури гражданских войн не смогли поколебать мое королевство».

Второй ребенок королевской четы – Генрих-Эдуард – веселый и шаловливый мальчик; у этого тринадцатилетнего принца хрупкое здоровье; он бледен, как и его брат, изящен – у него тонкие и красивые руки. Он – талантливый фехтовальщик и сейчас играет вместе со своими будущими врагами – Генрихом де Гизом и юным принцем Беарнским, Генрихом Наваррским. Его мать явно выделяет его из всех детей, и, естественно, король очень к нему ревнует.

Два последних ребенка Екатерины – это девочка, Маргарита, будущая королева Марго, пока еще благоразумная и усидчивая маленькая принцесса, и десятилетний смуглый мальчик с кривыми ногами, с оторопелым видом, взбалмошный и откликающийся на имя Геркулес.

Екатерина очень любит охоту и прогулки верхом, поэтому всегда заботится о том, чтобы наготове были щедро оплачиваемые учитель верховой езды, конюшие, конюхи. Она основала конный завод, отправляет и принимает кобыл и жеребцов. Среди ее любимых верховых лошадей есть несколько, подаренных Филиппом II: это андалузский рысак тигровой масти, при виде которого она застыла в восхищении, и знаменитая кобыла; бросив все дела, она приказала перевезти ее из Пиренеев в Париж всего пять дней спустя после Варфоломеевской ночи. Она не изменит своей любви к лошадям до 1580 года, когда из-за возраста уже не сможет ездить верхом. И тогда она перенесет свою привязанность на собак и птиц, и даже на дрессированных [150] животных. У нее есть львы – подарок Козимо Медичи – она их поместила в Амбуазе, медведи: в крепких намордниках, с кольцом, продетым через нос, они отправляются в путь вместе со свитой, под присмотром сопровождающего, и следуют за носилками королевы на почтительном расстоянии.

В великое путешествие через всю Францию, задуманное королевой, вместе с вельможами, дамами и личными слугами короля она везет с собой правительство, то есть членов своего Совета и главу администрации – канцлера. Эта поездка должна не только продемонстрировать богатство и могущество короля, но и показать королевству правосудие монарха. С помощью своих советников, под защитой настоящей маленькой армии, король будет провозглашать и устанавливать закон.

24 января 1564 года Екатерина вместе с детьми и частью двора покидает Париж. Она размещается в Сен-Мор, бывшей епископской резиденции, где около 1543 года Филибер Делорм построил здание в итальянском стиле для кардинала Жана дю Белле, епископа Парижского. Постройки и земли королева-мать приобрела путем обмена годом раньше – 28 января 1563 года. Расположенный недалеко от Венсена, Сен-Мор, с его садами и заповедниками в излучинах Сены, станет одним из любимых мест Екатерины.

Кардинал Лотарингский приезжает к королеве в Сен-Мор и рассказывает ей о завершении работы Тридентского собора. Она принимает его весьма сдержанно. Затем двор снова отправляется в путь, и 31 января прибывает в Фонтенбло. В течение сорока трех дней там будут идти приготовления к путешествию и соберутся его участники. Их приехало очень много – особенно привлекательной оказалась программа пышных развлечений по случаю карнавала. В начале февраля коннетабль и кардинал де Бурбон дают ужины в своих резиденциях. 12 февраля, в последнее воскресенье перед постом, королева-мать устраивает пир в «коровнике» замка, а днем – в большом бальном зале дают комедию. На следующий день – пир у брата короля, его продолжают пешие бои двенадцати рыцарей. В последний [151] день карнавала пир устроен перед воротами псарни. Ему предшествовало феерическое зрелище: в заколдованном замке, охраняемом дьяволом, великаном и карликом, прекрасные пленницы ждут рыцарей-освободителей. Об их появлении во дворе псарни возвещает колокол отшельника. Четыре маршала Франции, великолепно одетые, вместе с шестью батальонами вооруженных дворян берут замок штурмом. Являются шесть дам в костюмах нимф. По звуку колокола отшельника из замка выходят его защитники, ими командует принц Конде. И тогда начинается карнавальный бой. В эти дни было разыграно много всевозможных комедий. Одну из пасторалей, написанную Ронсаром, сыграли королевские дети. Королева-мать показала спектакль по одной из переведенных пьес Ариосто – трагедии Прекрасная Гиневра, где роли исполняли знатные дамы, принцы и послы.

В понедельник утром 13 марта длинный кортеж отправляется в путь. По королевским счетным книгам (в них сохранились даже имена лошадей) можно определить, насколько он был велик. Пышная процессия напоминает, скорее, шествие волхвов. Это событие запечатлено на одном из так называемых гобеленов Валуа, хранящемся во Флоренции. Молодой король едет в дорожном многоместном экипаже или в парадных носилках, обитых зеленым бархатом с золотыми сетками и запряженных мулами. Его сопровождают слуги, пять врачей, пять поваров, пять виночерпиев, а также музыканты: Вомениль, играющий на лютне, и Корниль – на лире; кроме того, с ним едут девять карликов. Целая вереница вьючных животных тащит бесчисленные чемоданы из черной кожи, украшенные золотыми гвоздиками. В них – одежда, турнирные доспехи, карнавальные костюмы – греческие, албанские, мавританские, испанские и троянские.

Короля и его мать сопровождает настоящая маленькая армия: четыре роты вооруженных дворян, рота рейтар и полк французских гвардейцев под командованием Фелиппе Строцци, внучатого племянника королевы. Если сосчитать всех дворян, едущих верхом или в носилках, целую [152] толпу слуг, то получится, что в путешествие отправились тысячи людей – это настоящая «бродячая столица».

Двор едет медленно, с частыми остановками. Ночью 14 марта он прибывает в Сане, где в апреле 1562 года были вырезаны протестанты. Муниципальные советники с почестями принимают молодого короля и его мать, прибывших установить мир. Им в дар преподносят вазу из позолоченного серебра. Оттуда 17-го кортеж направляется в Труа. У въезда в город его встречают дикари и сатиры на единорогах, козлах, ослах и козах. Это намек на освоение неисследованных земель Америки, куда адмирал Колиньи отправил несколько экспедиций: в Бразилию – Дюрана де Виллеганьона (1555-1560), во Флориду – Жана Рибо (1562-1563). Теперь Колиньи намеревается направить в Америку Реке де Лодоньера (апрель 1564). Для торжественной встречи возведены символические сооружения: колонны со статуями Правосудия и Набожности, напоминающие о девизе Карла IX; триумфальная арка с Минервой, Паллантом и Святым Людовиком; пирамида – символ верности города. В соборе король дотрагивается до больных золотухой, в Великий Четверг моет ноги тринадцати нищим, а королева-мать – тринадцати бедным девушкам. Король и вельможи-католики очень набожно празднуют Пасху, а гугеноты в это время служат свою тайную вечерю в четырех лье от города. В течение двадцати дней пребывание двора отмечено праздниками и пирами, но также и демонстрацией протестантов, приехавших пожаловаться на бесчинства. Именно в Труа подписан мирный договор с Англией. Королева пригласила сюда английских послов Смита и Трокмортона: она хотела заключить этот дружеский договор именно в том городе, где сто сорок лет назад по другому договору Англия получила права на Францию.

9 мая кортеж снова в пути. Через Лангр он прибывает в Бургундию. 19-го королевские дети поселяются в картезианском монастыре Шампмоля и любуются богато украшенными гробницами герцогов Бургундских, предков Карла V и Филиппа II. 22-го торжественное вступление короля в Дижон обставлено в соответствии с традиционным [153] церемониалом: приветствия, шествия под триумфальными арками, украшенными мифологическими персонажами, подарок из золота и серебра – на этот раз это был резной кубок с изображением крещения Хлодвига, святой Клотильды и святого Реми. Правитель Бургундии Гаспар де Со-Таванн организовал турниры. Этот грубый солдат воспроизвел штурм форта под такой грохот четырех больших пушек, что Екатерина, привыкшая к огню и стрельбе еще со времен осады Руана, задрожала от страха. Кортеж двинулся вдоль Соны до Шалона, а затем все пересели на корабли, чтобы добраться до Масона. Король вступил в этот город 3 июня, а тремя днями раньше королева Наваррская позволила своим людям оскорбить процессию в католический праздник Тела Господня. Чтобы сгладить впечатление о совершенном святотатстве, 8 июня король приказывает организовать новую процессию и в его присутствии наваррцы, обнажив головы, ведут себя очень почтительно, к великому удовлетворению посла Испании.

Теперь кортеж готов отплыть в Лион. В январе 1563 года для восстановления в правах католиков, изгнанных из города 30 апреля 1562 года, туда был направлен Франсуа де Сепо, маршал де Вьейвиль. Протестантская община здесь очень влиятельна. Еще до вступления короля в город, назначенного на 13 июня, специальным эдиктом гугенотам было приказано освободить находившуюся внутри городских стен часовню францисканцев, где проходили их богослужения. Они нехотя повиновались. Чтобы у протестантов не сложилось впечатление, что в Лионе они подвергаются каким-то особым преследованиям, 24 июня Карл IX решил, что по всему королевству, где он будет проезжать, протестантские богослужения должны быть временно прекращены. Однако по-прежнему разрешено праздновать свадьбы и крестить детей. Эта мера показывает, насколько королевское правительство заботилось о том, чтобы не задеть самолюбия верующих.

Жители Лиона явно стремились к миру. Короля встречал кортеж, состоявший из детей, идущих попарно: один католик с крестом на колпаке и один протестант. В процессии [154] приняла участие также колония живущих в городе иностранцев. Жители Лукки надели широкие плащи с рукавами и платья из тонкого черного бархата. На флорентийцах – фиолетовые камзолы и штаны. Миланцы – в черном бархате, а немцы – в костюмах из черной тафты. Присутствуют все именитые граждане и военные. Потом появляется маленький король в костюме из зеленого бархата, впереди него идут обер-шталмейстер и коннетабль. На голове у короля «королевская шляпа» с белым и зеленым (цвета – символ молодости) плюмажем; за ним идут его брат Эдуард-Генрих Орлеанский, одетый в костюм из темно-красного бархата, расшитый золотом и серебром, Генрих, юный король Наваррский, и все члены королевской фамилии. Кортеж медленно движется вдоль аллегорических сооружений: колонн, украшенных атрибутами философии и книгами, потом – фонтана Парнаса, дворца Цербера, откуда выходит Правосудие, закутанное в золотое покрывало, и Храма добродетелей с гербом Екатерины и короля.

Но, несмотря на роскошь этого празднества, явственно ощущается недовольство гугенотов. Франсуа де Бомон, барон дез Андре, явился защищать протестантские храмы. Екатерина решает оставить в городе королевских солдат. К счастью, здесь же присутствуют флорентийские банкиры, они радостно встречают свою знаменитую соотечественницу и ее детей: Томмазо Гуаданьи – в своем доме в Борегар, а Гонди, граф де Рец, в своем замке Перрон.

12 июня молодой король инкогнито посещает город, а Екатерина использует это время, чтобы сделать покупки. Она несколько раз навещает художника Корнеля Гаагского, прозванного Лионским (Корнеля де Лиона). Этот фламандец когда-то давно, во время королевского вступления в Лион в 1548 году, нарисовал ее и придворных дам. Он также написал еще одну картину, изобразив ее и ее трех дочерей. Взволнованная Екатерина узнает себя на деревянном панно в «комнате с картинами» и с удивлением рассматривает себя «одетую на французский манер, в шапочке, украшенной крупными жемчужинами, и в платье с большими рукавами и с серебряным лифом, подбитым мехом рыси… что [155] доставило несказанное удовольствие ей и всем тем, кто там был: все с восхищением рассматривали картину и восхваляли ее несравненную красоту». Герцог Немур польстил королеве, говоря, что она и теперь так же прекрасна, как и на картине.

Почти месяц двор проведет в маленьком городке Русильоне. В прекрасном замке кардинала де Туркона Карл IX принимает законы, дополняет свой январский ордонанс о деятельности системы правосудия и, что самое главное, 4 августа делает заявление о регламентации применения эдикта о мирном урегулировании. Любое отправление протестантского культа в неразрешенных эдиктом местах будет наказываться наложением крупных штрафов и конфискацией имущества. Вступившие в брак священники должны будут развестись со своими супругами под угрозой изгнания. В качестве компенсации всем королевским наместникам вменяется в обязанность в двухнедельный срок восстановить проведение протестантских богослужений в тех местах, где это разрешено.

Но не только государственные дела заботят Екатерину. Она также занимается наведением порядка в своем собственном доме. Изабелла де Лимейль, придворная дама, ее родственница через де Ла Туров, в Барле Дюк родила ребенка, отцом которого признал себя Конде, скомпрометированный своими настойчивыми ухаживаниями и перепиской. Молодая женщина отправила ребенка отцу в корзине, как щенка. Екатерина приказала не спускать с нее глаз. Ее отправили в заключение сначала к монахиням францисканкам в Оксонн, а потом в Турнон. Очная ставка организована 19 июля в Вьенне. Екатерина никак не может допустить, чтобы принц-вдовец женился по любви – слишком много представляется выгодных для него партий. Впрочем, Конде параллельно с этим имеет еще несколько любовных интрижек: воспылав к нему великой любовью, вдова маршала де Сент-Андре дарит ему свой замок Валери. Королева-мать хотела женить его на Анне д'Эсте – вдове Франсуа де Гиза, но Гизы сами предлагают ему одну из племянниц кардинала Лотарингского, а Шатильоны – дочь графа [156] Пфальца. Через эти браки принц либо окажется в лагере католиков, либо по-прежнему будет пребывать на стороне протестантов.

15 августа король направляется в Прованс. 16-го он вступает в Роман, затем прибывает в Баланс. Этот город два года подряд – в 1561 и 1562 году – оккупировал барон дез Андре, где он разместил свой штаб и собрал всю награбленную добычу. Баланс снова дал клятву повиновения и оказал королю почетный прием: его приветствовали мифологические фигуры, а Минерва явно была похожа на королеву-мать.

В этом городе 5 сентября Королевский совет рассмотрел прошение протестантов из Бордо. Они жаловались на притеснения и несоблюдение эдикта о мирном урегулировании. Король удовлетворил их просьбу: в патентных письмах Бюри и Монлюку, католическим наместникам Генриха Наваррского, губернатора Гиени, приказывалось подчиниться королевской воле.

После этой остановки королю пришлось на шесть дней задержаться в деревне: он простудился во время охоты на оленя в начале сентября. Но уже 14-го путешествие продолжается – Монтелимар, затем 22 сентября – Оранж, «родина ереси». В 1564 году город перешел на сторону Реформы, но Гийом де Крюссоль добился здесь сосуществования обеих религий. Наконец, 23 сентября в папском городе Авиньоне короля встречает вице-легат и губернатор Фабрицио Сербеллони, племянник папы Пия IV. Первый день заканчивается общей процессией приходов и монастырей. На следующий день, 25 сентября, город вручает свои подарки королю и его брату Генриху: драгоценности, предметы из золота и серебра, почетные шляпы. Перед отъездом, 28 и 29 сентября, король собирает в Соборе Богоматери Монахов (Нотр-дам-де-Дом) капитул своего королевского ордена Святого Михаила. Здесь же присутствуют иностранные принцы, герцоги Лотарингский, Савойский и Феррарский. Во время пребывания в этом городе с представителями папы был заключен компромисс. Карл IX взял под свое покровительство гугенотов – выходцев из папского государства. [157] Папа позволил им пользоваться их имуществом через доверенных лиц; они будут прощены, восстановятся торговые отношения с княжеством Оранским, которое больше не будет захватывать земли Святого Престола. И снова король, посоветовавшись с матерью, смог решить международные проблемы.

23 октября королевская свита прибывает в Экс. Жители этого города, яростные католики, совершенно не приемлют терпимости. С самого начала волнений в 1559 году их парламент проявил такую жестокость в своих постановлениях против протестантов, что пришлось его заменить делегацией Парижского парламента. Парижские магистраты начали процесс против католических фанатиков, в течение многих лет совершавших ужасные убийства. Задача судей была чрезвычайно сложна: они должны защитить около трех тысяч протестантов. Пребывание двора в Эксе как раз и будет использовано для того, чтобы объяснить провансальцам, чего именно от них ждет король – повиновения закону.

За этой трудной остановкой, к великому счастью для маленького короля, последовал прекрасный прием в Бриньоле, где 27 октября его приветствовали танцами девушки. Королевские дети с удивлением рассматривали сады апельсиновых деревьев: эти фрукты были завезены в Португалию из Китая в 1548 году. В Провансе их выращивают всего какой-нибудь десяток лет. Повсюду встречаются экзотические деревья: пальмы, перцы. В Йере, где король отмечает День Повиновения, очарованная этой местностью Екатерина покупает обширный участок земли, намереваясь построить там виллу и окружить ее садом и парком с апельсиновыми деревьями. 3 ноября двор в Тулоне. Карл IX садится на галеры Рене Лотарингского, маркиза д'Эльбефа. Прогулка по морю доставляет ему огромное удовольствие. Следующая большая остановка 6 ноября – Марсель. По словам испанского посла Франсеса д'Алава, его жители «такие же ревностные католики, как в Вальядолиде, и враги еретиков». Екатерина вспоминает здесь о своей свадьбе, со времени которой прошло уже тридцать лет. Встреча очень [158] теплая. Повсюду кресты, католические надписи. Король идет молиться в Главный собор города, и чтобы заставить Генриха Наваррского войти в церковь, он хватает его шляпу и бросает ее внутрь. Затем идет служба на галере, еще не выходившей в море. Ее назвали «Шарлотта-Екатерина». 10-го король на корабле отправляется к замку Иф, но поднимается ветер и галеры не могут пристать к берегу. Приходится пообедать на скале, пока установится хорошая погода, и галеры, разделившись на две эскадры, смогут начать представление – морскую битву. Дон Франсес д'Алава чрезвычайно возмущен видом короля и его свиты в мавританских костюмах, изображающих турецкие войска. Они расположились на галере, украшенной цветами султана – белым и голубым, которой командует Корнелио де Фиеске, генуэзский дворянин-изгнанник. Они атакуют мальтийскую галеру.

После морского сражения артиллерия галер атакует форт, построенный в порту. Чтобы не задеть самолюбие Филиппа II, недавно победившего берберов у Пеньон де Велес, праздник заканчивается мавританским балетом, исполняемым испанскими рыцарями. Однако совершенно очевидно, что эта постановка преследует единственную цель: подчеркнуть морскую мощь Франции в Средиземном море и ее верность союзу с турками.

Покидая Марсель, король пересекает пруд Берр и посещает Мартиг. Он любуется пустынным Камаргом, поросшим ароматными травами – иссопом, шалфеем и чабрецом. 16 ноября он прибывает в Арль. Рона выходит из берегов, и поэтому король вынужден остаться здесь на три недели. Для юного короля это очень экзотическая остановка – он любуется мужчинами, без оружия сражающимися с дикими быками. Пока он развлекается, его мать и канцлер де Л'Опиталь пытаются убедить штаты Лангедока принять положения мирного урегулирования и законное сосуществование двух религий.

7 декабря Карл IX поднимается вверх по течению Роны к Тараскону, где будет достигнуто согласие между католиками и гугенотами: протестантские богослужения будут [159] проходить в Севеннах. Протестанты смогут крестить детей и хоронить только ночью. На кораблях королевская свита добирается в Бокер, где жители-гугеноты с высоты городских стен осыпают проклятиями королеву: поэтому приходится проехать мимо. Маленький король завтракает в замке Сен-Прива у Антуана де Крюссоля, будущего герцога д'Юзеса, супруга близкой подруги королевы, любуется мостом Дю Гар. В Ниме, гугенотском городе, вопреки ожиданиям, прием весьма предупредительный, а «машины», построенные для встречи короля, просто удивительные: гора приоткрывается, из нее выходит огромных размеров крокодил, которым управляют шесть человек, сверкающий фейерверк и фонтаны, из которых бьет вино. Для рассмотрения претензий протестантов, жалующихся на притеснения со стороны Монморанси-Дамвиля, правителя этой провинции, Карл IX поручает докладчику Королевского совета Рено де Бону быстро разобрать эти жалобы и восстановить правосудие.

14 декабря – снова в путь, в Эг-Морт. 17-го вечером кортеж прибывает в Монпелье. Гугеноты установили там свои законы и занимали церкви до прихода в сентябре 1563 года войск Дамвиля, с большой жестокостью восстановивших католицизм. Поэтому вступление короля сопровождали католики, несущие пальмовые ветви. Все городские корпорации участвуют в праздниках, разукрасив город цветами короля – алым, белым, синим. Снова появляются аллегории, напоминающие о королевском девизе: Набожность и Правосудие. Во время этой остановки, когда посол Испании жалуется, что Конде укрепляет гарнизоны в Пикардии, отпраздновано Рождество. 26 декабря состоялась торжественная процессия, в которой были обязаны участвовать все жители города. После этой насильственной демонстрации католицизма на главной площади молодые люди вдруг устроили для короля танец с обручами, увитыми цветами.

12 января вечером двор прибывает в Каркассонн, ставший несколько лет назад местом ужасной резни. Городской палач заживо содрал кожу с пяти человек, «съел печень одного и перепилил заживо беднягу, которого давно ненавидел [160] по религиозным соображениям». Отправившись на проповедь в марте 1562 года, гугеноты в течение полугода не могли вернуться в город. Но со временем страсти несколько поутихли. 12 января король расположился в крепости, где оказался заперт из-за снежных лавин, помешавших ему спуститься в нижний город, но зато давших возможность развлечь его снежными баталиями вокруг импровизированного укрепленного замка. 22-го он вступил в город. Улицы оказались завалены разрушенными триумфальными арками и сугробами.

Но это происшествие не обескуражило короля и его мать. Они переходят через Черную гору, чтобы 28 февраля попасть в замок Феррас, где его владелец, будущий посол в Риме, оказывает им роскошный прием. Когда входит король, он приказывает открыть потолок над его головой и посыпает присутствующих дождем из драже и ароматной воды. Затем, 29-го, Кастельнодари радует прекрасным зрелищем местного танца мартингала. Наконец, путешественники прибывают в Тулузу. Это большой город, в котором еще сильны воспоминания о недавних уличных волнениях, когда в середине мая 1562 года католики и протестанты убивали друг друга: первых поддерживал местный парламент, а вторых – некоторые адвокаты и капитулы города. Сюда приехал Блез де Монлюк и привел с собой тысячу двести гасконских дворян, чтобы просить короля о вознаграждении за услуги по защите католицизма. 1 февраля король торжественно вступает в город. Великолепной процессией проходят корпорации ремесленников города. Хор юных девушек воспевает нимф Гаронны. Приятным сюрпризом для Екатерины становится новость о том, что Филипп II позволил своей супруге Елизавете поехать в Байонну. Узнав об этом, королева рассмеялась настолько сильно, что потом ее смех перешел в рыдания. Но другая новость оказывается более тревожной: адмирал де Колиньи вступил в Париж с армией в шестьсот всадников. Недовольный король отказывается выслушивать просьбы протестантов Тулузы о предоставлении свободы проповедей в городе, и королева забирает у них прошения. Такая строгость слишком [161] похожа на показную, чтобы быть искренней. Впрочем, эта позиция совпадает с настроением заседания с участием короля в местном парламенте и с пылкой речью канцлера, направленной против католического фанатизма. В действительности же король и королева хотят, чтобы Филипп II (а это он узнает из отчетов своего посла Франсеса де Алава) поверил в их непреклонность по отношению к протестантам. Екатерина надеется, что ее зять тоже приедет в Байонну. Она надевает длинный испанский плащ, покупает драгоценности, которые рассчитывает подарить испанцам, пытается занять у флорентийцев 80000 дукатов на праздники, которые она собирается устроить. Юному герцогу Орлеанскому присвоено имя Генриха в честь отца. Его младший брат, Геркулес, получает имя своего прадеда, короля Франциска. Возможно, при выборе этих королевских имен на Екатерину повлияло давнее пророчество о том, что ее дети будут править.

В Тулузе двор пробудет полтора месяца, и за это время королева устроила учебные занятия королю и его братьям под руководством прелата-эрудита Жан-Поля де Сельва. В архиепископстве, где жили королева и ее дети, кардинал д'Арманьяк приказал поставить деревянные перегородки, делившие большие комнаты на маленькие. В одном из таких кабинетов занимались юный принц Генрих и его товарищ Анри де Клермон, граф де Таллар. Там они смогли приобщиться к сексуальной жизни, о чем Таллар поведал Брантому.

После долгой и живописной остановки в Тулузе 11 марта двор снова отправляется в путь. 20-го он проезжает через Монтобан, перешедший на сторону Реформы в 1562 году и с тех пор ставший мишенью для католических войск Монлюка. Для встречи короля были построены арки, украшенные сценами из библейских легенд о Соломоне и Исайе. Потом двор проезжает через Ажан, католический город, где дома украшены изображениями святых и героев. 1 апреля король подъезжает к Бордо, откуда в 1563 году Монлюк выгнал протестантов. Как сообщает Теодор де Без, на момент смерти Франциска II их насчитывалось 7000 человек. [162] Карл IX и его мать поселились в маленьком замке в Сен-Женес-де-Талане. В течение нескольких дней они тайно посещали столицу Гиени. 9 апреля король торжественно вступает в Бордо: королевская свита подплывает к городу на двух кораблях, больше похожих на плавучие дома, их сопровождают семь галионов. Они пристают к берегу у картезианского монастыря.

Пробыв в Бордо три недели, 3 мая двор отправляется в Байонну. Генрих Орлеанский, брат короля, с эскортом в сто двадцать пять всадников должен выехать навстречу своей сестре, Ее Католическому Величеству, в Витториа, Испания. Стремясь поразить испанцев великолепием встречи и величием Французской короны, Екатерина делает все новые и новые займы. Банк Гонди-дю Перрон дает ей взаймы 580000 экю. Она ведет переговоры с лионскими банкирами по поводу еще одного займа в 130000 экю. Пытаясь сэкономить деньги, Екатерина урезает содержания, выплачиваемые герцогу Феррарскому и графу Пфальца-Рейнланда. Двор продолжает свой путь. 5 мая Карл IX вступает в Базас, а на следующий день он наблюдает бой быков, исколотых острыми палками. Затем королевский кортеж пересекает Ланды. На две недели приходится остановиться в Мон-де-Марсан, потому что король и королева обеспокоены слухами, что королева Елизавета не сможет прибыть во Францию. Наконец, 24 мая путешествие возобновляется, а 28-го двор прибывает в Дакс. 30 мая Екатерина решает инкогнито отправиться в Байонну, чтобы следить за подготовкой встречи своей дочери.

Король приезжает только 3 июня. 9 июня Генрих Орлеанский отправляется в Испанию навстречу своей сестре. Екатерина все еще надеется, что Филипп II будет сопровождать свою жену. Но Его Католическое Величество совершенно не намерен этого делать. У него слишком много претензий к Франции. Он упрекает королеву-мать в том, что она приняла посла султана, прибывшего в сопровождении ста пятидесяти турок. Дипломат просил об открытии портов Марселя и Тулона для зимней стоянки оттоманского флота, что позволило бы ему с наступлением весны атаковать [163] Испанию и ее союзников. И это был далеко не единственный акт враждебности, о котором сообщили Филиппу II.

Через своих шпионов он узнал, что по личному приказу Екатерины в Дьеппе готовится морская экспедиция во Флориду: поэтому он поручает герцогу Альба, дону Фернандо Альваресу де Толедо, который будет сопровождать в Байонну Ее Католическое Величество, выразить протест против этих планов.

Если бы все зависело только от него самого, он наказал бы Екатерину, отменив встречу. Но к счастью, Елизавета уже уехала. И уже нельзя задержать ее приезд во Францию. Генрих Орлеанский встретился с ней 9 июня. 14-го французский король, пятнадцатилетний юноша, и королева Испании, приятная двадцатилетняя женщина, торжественно приветствуют друг друга и нежно обнимаются на понтонном мосту посреди Бидассоа, в Андее. В сопровождении свиты из знатных вельмож молодая королева встречается со своей матерью, своей сестрой Маргаритой и своим младшим братом Франсуа Алансонским в Сен-Жан-де-Люз. Чрезвычайно взволнованная Екатерина на семейном ужине усаживает справа от себя раскрасневшуюся королеву Испании, которая когда-то, будучи слишком юной, очень тяжело пережила свой отъезд. 15 июня при свете факелов, от которого сверкала великолепная упряжь иноходца Елизаветы, она въехала в Байонну. Теперь Екатерина может встретиться с герцогом Альбой: королева-мать пытается убедить испанца, что эдикт о мирном урегулировании должен остановить развитие Реформизма во Франции. Испанец же, напротив, осуждает политику терпимости и рекомендует принять решительные меры: изгнать гугенотов и даже схватить и казнить пятерых-шестерых зачинщиков. В этих резких предложениях военного иногда были склонны видеть подстрекательство к Варфоломеевской ночи. Но королева уверена в необходимости проявления терпимости. Эта встреча становится разговором глухих. Представитель Его Католического Величества высказывает пожелание, чтобы Французская корона исполнила некоторые установления Тридентского собора [164] и сумела бы помешать союзу протестантов Франции и Нидерландов.

Герцог Альба не смог добиться никаких обязательств со стороны Франции, но все-таки в этом споре сила была на его стороне. Королева Екатерина ждет от этой встречи обещаний брачных союзов: она не отказалась от мысли выдать замуж свою дочь Маргариту за дона Карлоса и предлагает заключить брак между ее сыном Генрихом и доньей Хуаной Португальской, сестрой Филиппа II, вдовствующей королевой, бывшей в два раза старше принца. Но тогда королю Испании придется отдать принцу в качестве награды герцогство Миланское или, если не получится, Тоскану, которую еще надо вырвать из рук Козимо Медичи!

Разумеется, герцог Альба даже не стал обсуждать эти предложения. Поэтому Екатерина пытается сгладить взаимное непонимание блеском празднеств. 21 июня праздник Тела Господня отмечен торжественной процессией и вручением Золотого Руна Карлу IX. Затем начинаются блестящие светские праздники.

Герцог Альба и королева Елизавета не позволяют великолепным праздникам отвлечь себя от дел. Они упорно добиваются от Екатерины обещания «найти лекарство для религиозных дел». Но королева смогла уйти от ответа: она обещает всего лишь собрать «ассамблею прелатов и добрых людей» для рассмотрения указов собора, в частности, решений, касающихся привилегий королей Франции и галликанской церкви. А что касается «наказания бунтовщиков», даже и речи не может быть о возобновлении войны. После такого отказа оставалось только закончить встречу. 2 июля французы и испанцы отправляются в Сен-Жан-де-Люз, а молодой король со слезами на глазах прощается со своей старшей сестрой. Екатерина проводит свою дочь до Ируна, а Генрих Орлеанский – до Сегура, расположенного в пятнадцати лье от Испании. Карл IX попытается развеять свою грусть, отправившись в морскую прогулку и посетив деревню Биарриц. Когда королевская семья снова оказывается в сборе, двор отправляется в путь. 14 июля он прибывает в Дакс, а 18-го – в Мон-де-Марсан. Туда же приехали [165] представители швейцарских кантонов, чтобы подтвердить свой союз с Французской короной. 28 июля кортеж останавливается в Нераке, прекрасном замке королевы Наваррской. Екатерина попыталась, хотя и безрезультатно, убедить Жанну д'Альбре восстановить католический культ в своих владениях.

Через Перигор двор направляется в Ангулем. 14 августа Карл IX – в Ангулеме, где он гостит четыре дня. Взволнованный король идет поклониться гробнице своего прадеда графа Жана: три года назад протестанты открыли гроб и отрубили голову, ноги и руки святого человека. В этой провинции много протестантов, и они не боятся обращаться с жалобами к королю. Протестанты Шампани приехали сообщить, что кардинал Лотарингский собирает войска против них, а также о предвзятом отношении к ним со стороны наместников и магистратов. Королю и королеве становится не по себе от такой горячности: по их просьбе рота дворян Блеза де Монлюка присоединяется к трем ротам католиков, с самого начала путешествия сопровождающих короля.

В августе двор останавливается в Сенти, в Маренне, солончаки которого стали «золотыми копями короля», в Бруаже, где построен новый порт. Католики пользуются приездом короля, чтобы отслужить мессу. 6 сентября в Маренне организованы крестины целой толпы уже больших детей, крестным которых становится король. Ла Рошель, крупный военный порт, почти полностью перешедший на сторону протестантов, подготовил встречу короля 14 сентября. Была возведена триумфальная арка, изображавшая подвиги Геракла. Короля приветствовали тринадцать юных девушек, одетых на античный манер подобно Диане: явная бестактность по отношению к Екатерине. Впрочем, тут же восхваляют ее достоинства «христианки и выдающейся прорицательницы». Перед отъездом из города Карл IX вменил в обязанность магистратам обеспечить проведение богослужений во всех церквах города. Из города изгнаны шесть горожан, наместник и пастор: это были принудительные меры, направленные на обеспечение выполнения эдикта о мирном урегулировании. [166]

Король продолжает свой путь по дорогам Пуату. 19 сентября в Ниоре принц Конде сообщает о своем браке с семнадцатилетней принцессой-протестанткой, дочерью герцога де Лонгвиля. Екатерина соглашается на этот брак и решает, что свадьба состоится при дворе, где по такому случаю протестанты смогут проповедовать при закрытых дверях. Затем король наносит визиты знатным вельможам де Буази, де Ла Тремулю, герцогу де Монпансье. В Бретани он останавливается на отдых в замках. Он прибывает в Бопрео, дом принца де Ла Рош-сюр-Йон, Шарля де Бурбона, брата герцога де Монпансье, который был его воспитателем. Агонизирующий принц умирает на следующий день после приезда короля. 12 октября король торжественно вступает в Нант, бывший тогда столицей протестантской Бретани: д'Андело, брат Колиньи, супруг Клод де Рие из семьи де Монфор, поселил там министра – протестантского священника, приехавшего из Невшателя. Недалеко отсюда расположен замок Блен, принадлежащий виконтессе де Роган, Изабелле Наваррской, которая превратила его в крупный протестантский центр. В Ренне, Шатобриане, Ла Рош-Бернаре действуют очень активные коммуны. Восемнадцать дней король проведет в Шатобриане, в замке коннетабля де Монморанси, где он отметит День Повиновения. Он назначает послов для восстановления католической религии в Блене и определения места культа протестантов Нанта. Со своей стороны, королева-мать призывает к умеренности наместника Бретани, виконта де Мартига, фанатичного католика, который не испытывает ни малейшего отвращения к насилию и убийствам.

Двор въезжает на земли Анжу. 6 ноября Карл IX вступает в Анжер. В приветственной речи городской советник расточает похвалы юному королю и Екатерине, «такой мудрой, такой осмотрительной матери, так прекрасно умеющей распоряжаться делами». Эти слова зрительно воплощены в многочисленных аллегориях: здесь Правосудие, там Геракл, убивающий Цербера между колонн, символизирующих добродетели суверенного владыки. [167]

После Анжера король останавливается в замках знатных вельмож, а затем кортеж въезжает в пределы Турени. Король останавливается в Ланже и в Плесси-Ле-Тур. 22 ноября король вместе с матерью навещает Пьера де Ронсара в его доме настоятеля монастыря Сен-Ком. Затем он вступает в Тур, процветающий благодаря торговле шелком, шерстью и оружием. Все корпорации ремесленников и именитые горожане проходят процессией перед Карлом IX; сеньоры Базоша, одетые в турецкие длинные балахоны из желтой и фиолетовой тафты, потрясают восточным оружием. Королю оказан очень теплый прием. Скорее всего потому, что и протестанты, и католики устали от преследований прошлых лет, виновниками которых были капитан гарнизона Антуан дю Плесси-Ришелье и герцог де Монпансье, наместник.

2 декабря снова в путь. Двор останавливается в Шенонсо, где Екатерина принимает своих детей в собственном замке, и в Амбуазе, где воспитывались юные принцы. С 5 по 14 декабря Карл IX останавливается в Блуа, куда приезжают главные протестантские предводители – королева Наваррская, герцогиня Феррарская, принц Конде. Но король не собирается зимовать в этом прекрасном дворце. Через Берри двор направляется в Мулен, бывшую столицу коннетабля Бурбонского, где в течение трех месяцев – с декабря 1565 года по март 1566 года – будут решаться все государственные дела Франции: великое путешествие необходимо завершить принятием торжественного акта о реформе правосудия и администрации королевства.

Была назначена встреча с Гизами и Шатильонами – надо добиться их примирения, а также с принцами – гугенотами и католиками и советниками палат парламента. Было решено собрать их на ассамблее нотаблей [9]. Им будет предложено одобрить закон королевства, содержащий перечень мер, о которых канцлер уже говорил в разных парламентах в ходе всего долгого путешествия.

21 декабря король и королева разместились в замке со своей охраной: в первый раз за последние два с половиной [168] года, с тех пор как началось великое путешествие, главные религиозные противники встретятся лицом к лицу. Королева предусмотрительно добивается примирения кардинала Лотарингского с Монморанси, а Гизов с Колиньи. Все дают клятву больше не делать попыток вредить друг другу. Ассамблея нотаблей открывается 24 января 1566 года.

Карл IX, а после него канцлер напоминают о том, что король записал все жалобы своих подданных во время своего «объезда» и теперь он знает, какие злоупотребления надо искоренять. Он предлагает средство: большой ордонанс о реформе правосудия, состоящий из 86 статей. Были упорядочены право замечаний для парламентов, проведение «Великих дней», правоспособность судей, обязанности наместников, права сеньоров, имеющих право суда, и городов (которые теперь лишались гражданской юрисдикции), регламентация больниц и братств, места проживания священников, таблицы шрифтов для типографий и наказания богохульников. В результате большой юридической работы, проведенной в основном Л'Опиталем, появился настоящий свод законов, дополняющий более ранние эдикты. Великое путешествие способствовало появлению юридического памятника большой важности, дававшего конкретное решение проблем, обнаруженных на местах.

Гордясь таким результатом, Екатерина начала раздавать награды. Генриху, герцогу Орлеанскому, который великолепно помог своему брату, сопровождая королеву Испании и председательствуя на заседаниях нотаблей в Мулене, она через Карла IX дарит в удельную собственность Анжу, Бурбонне, Мэн и Овернь. Самый юный принц, Франсуа, получил герцогство Алансонское. Коннетабль де Монморанси, верно защищавший королеву и ее сына, был награжден возведением его сына, Дамвиля, правителя Лангедока, в звание маршала.

Закончилась зима и подошло к концу пребывание в Мулене. Свита короля выехала по направлению к Оверни. 26 марта она прибыла в Виши. В те времена этот маленький город уже успел прославиться своими источниками: туда приезжали больные подагрой, «чесоточные» и бесплодные [169] женщины. 28 и 29 марта Екатерина и ее сын проезжали по землям, которые достались Екатерине от матери, Мадлен де Ла Тур: Вик-ле-Конт, Сен-Сатюрнен, Мон-Дор, где двор остановился 31 марта. Затем посетили Клермон и соперничающий с ним Монферран, потом Риом, Эгперс, родной город канцлера де Л'Опиталя, расположенный во владениях герцога де Монпансье. После Оверни двор проехал через Бурбонне и Ниверне. У церкви Ла Шарите-сюр-Луар пересекли Луару; здесь король отпраздновал Пасху. Затем королевский кортеж отправился в Бургундию и сделал остановки в Осере и Сансе. Начиная с 21 апреля, король все быстрее и быстрее движется по направлению к Парижу. В течение пяти дней он отдохнул в Монсо-ан-Бри, любимой резиденции Екатерины. Оттуда выехали 30 апреля 1566 года и заночевали в Сен-Мор: так Карл IX и его мать заканчивали свою великую инспекционную поездку по королевству в том же замке, откуда они уехали два года и четыре месяца назад. Там они узнали, что умерла Диана де Пуатье в своем замке Анэ 25 апреля 1566 года после внезапной болезни. Ей было 66 лет и 4 месяца, но казалось, что старость не властна над ней: «Она была еще настолько красива, – пишет Брантом, – что могла взволновать даже каменное сердце». Для королевы Екатерины смерть ее старой соперницы совпала с признанием всем королевством ее собственной власти.

1 мая королевская семья отправилась обедать в Париж в дом Мари-Катрин де Пьер-Вив, владелицы Перрона, супруги Антуана де Гонди, воспитательницы королевских детей, казначейше и интендантше домов королевы. Весь май, проведенный Карлом IX и Екатериной в Фонтенбло, королева-мать забавлялась, наблюдая споры личного порядка между вельможами. Самый живописный имел место во время свадьбы герцога Немура и Анны д'Эсте, вдовы герцога де Гиза: Франсуаза де Роган, владелица Гарнаса, протестантка, пользуясь поддержкой своей троюродной сестры Жанны д'Альбре, через нотариуса у дверей церкви выразила торжественный протест против этого брака. Красавец герцог ее соблазнил и бросил. Ее прокурор заявил в Королевском [170] совете, что Немур заслуживает того, чтобы ему отрубили голову, «потому что он силой взял мадам де Роган в покоях королевы и сделал ее беременной»!

Пока еще вся страна одобряла труды великой примирительницы, которой воздавали хвалу знаменитые юристы. Габриэль Бюнин в своей Торжественной речи 1565 года и Луи Ле Карон, прозванный Шаронда, в своем Панегирике 1566 года восславили королеву за то, что она привила королю «благородные и добродетельные нравы», стремление творить справедливый суд и желание мира. [171]

Глава IV. Страх и страсть

Когда в мае 1566 года король и королева вернулись в Иль-де-Франс, казалось, что мир в королевстве окончательно восстановлен. В письме к де Фуркво Екатерина только посмеялась над мрачными предсказаниями герцога Альбы: «А что касается вашего сообщения о несчастье из-за религиозных расхождений в этом королевстве, которое он нам предсказывает, то я верю, что слишком много было тех, кто опечалился, видя наступивший мир и то, что мы были так мудры, когда сумели положить конец этим долгим волнениям; но хвала Господу, союз настолько прочен, все подданные короля, моего повелителя и сына, настолько ему преданны, и король намерен поддерживать это, что с трудом можно поверить в возможность возобновления беспорядков, если только они не будут вызваны намеренно».

А пока большую озабоченность вызывали финансовые проблемы. Были сделаны расчеты и выяснилось, что долги превышали сумму в 1800000 ливров, которую можно было бы выручить от продажи церковного имущества. На самые неотложные нужды двора необходимо было, по крайней мере, 600000 ливров. Екатерина попросила эту сумму у двенадцати епископов и у кардиналов, собравшихся при дворе, но они и слышать ни о чем не хотели. Несмотря на безденежье и не обращая внимание на голод и дороговизну продуктов питания, вызванную неблагоприятными климатическими условиями, король и его мать проводили время в пирах, присутствовали на свадьбах у горожан и, надев маски, бегали по лавкам парижских торговцев. Франсес д'Алава сообщал об этом своему повелителю и осуждал великую милость, которой пользовались коннетабль де Монморанси, его сыновья и племянники, еретики Шатильоны, [172] в то время как Гизы покинули двор. Королева позволила провести в Париже процессию вдов французов, «жестоко замученных испанцами» во Флориде. Испанец обвинял французский двор в покровительстве еретикам повсюду – в Новом и Старом свете.

Распространение Реформы и дерзость ее сторонников проявлялись не только во Франции. В апреле из Шотландии пришла весть об убийстве Риццио, секретаря Марии Стюарт, совершенном с согласия мужа королевы Дарнлея. Королева оказалась жертвой рокового стечения обстоятельств. Бунт ее подданных пресвитерианцев вскоре вынудит ее оказаться во власти своей жестокой противницы – Елизаветы Английской. В Нидерландах стремление к автономии и требования религиозной реформы с каждым днем настолько усиливались, что вскоре неизбежно должны были вызвать социальный взрыв, захват церквей, ставшие привычными насилие и иконоборчество (август 1566 года). Слишком многие признаки явственно указывали на это, поэтому в июле Екатерина решила вместе с сыном отправиться с инспекцией по укрепленным городам Пикардии к великому неудовольствию посла Испании, полагавшего, что такая поездка, предпринятая по совету Конде и адмирала Колиньи, могла бы стать для французских протестантов предлогом взяться за оружие и помчаться на помощь их собратьям по вере – подданным Филиппа II. Но в действительности, д'Алава хотел устранить всякую угрозу со стороны Франции на границе с Фландрией в тот момент, когда все считали, что Его Католическое Величество сам отправится в свои провинции, чтобы принудить их к повиновению.

Маршрут испанской армии, которой вместо Филиппа II командует герцог Альба, проясняется: из Милана на Брюссель через Савойю, Франш-Конте и Лотарингию. Для защиты пограничных французских провинций королева-мать усиливает гарнизоны Пьемонта, Пикардии и Трех Епископств в мае 1567 года. С согласия Колиньи и д'Андело она собирает войско в 10000 французских пехотинцев и 6000 швейцарцев для защиты границ, что 3 июля стало причиной [173] весьма резкого объяснения между ней и Франсесом де Алавой: «Король, – сказал испанец, – абсолютно не нуждается в подобной армии». Королева поручает своему послу в Мадриде оправдать принятые ею меры предосторожности: «Судите сами, может ли быть разумно с нашей стороны в этом вихре войны отдаться на милость того, кто стремится нами командовать». Екатерина действительно боится, как бы королевство не оказалось зажатым в тиски: защищенный перемирием с «Турком», император может выступить на Мец, Туль, Верден, а в это время Елизавета Английская высадится в Кале.

Когда испанская армия вступила в Нидерланды, ничто уже не могло оправдать в глазах французских протестантов содержание армии в 6000 швейцарцев, нанятых королем для защиты границ. Шатильоны, Конде и их сторонники составили заговор. Недавние притеснения протестантов, убийства по всей стране, враждебность королевских судей и наместников провинций усиливали их подозрения: возможно, войска наемников предназначались для борьбы с ними? Был составлен секретный план защиты, его главным автором был д'Андело. Было решено захватить короля и его мать, а также кардинала Лотарингского, разогнать армию швейцарцев, захватить три крупных города, чтобы обеспечить надежное отступление: Лион, Тулузу и Труа. Местом всеобщего сбора принц Конде назначил Розе-ан-Бри, недалеко от замка королевы-матери, где Екатерина остановилась вместе с королем. Чтобы не возбуждать подозрений, дворяне по одиночке отправились к месту сбора. Когда двор был об этом предупрежден, около четырехсот дворян уже прибыли. Коннетабль и канцлер недоверчиво отнеслись к этой новости, но она быстро подтвердилась 26 сентября. Пытаясь избежать ловушки, Екатерина и Карл IX поспешно укрылись в соседней крепости города Мо, вызвав на помощь швейцарцев, стоявших в Шато-Тьерри. Со всех сторон поступали сообщения о нападениях протестантов на Перон, Мелюн, Монтро, Ланьи.

Екатерина была ошеломлена. Она пришла в ужас от «этой гнусной затеи», от злонамеренности врагов короля, [174] как она сама писала в Испанию своему послу и Его Католическому Величеству. Она со страхом видела, что в королевство «возвращаются бунты и несчастья», а она «милостью Божьей, потратила столько усилий, чтобы его от этого освободить».

Но королева-мать была отнюдь не из тех людей, кто жалуется впустую. Чтобы не оказаться в кольце осады в Мо вместе со своим сыном, в два часа ночи она бежит вслед за пешими солдатами под охраной целого леса пик швейцарцев. Несколько раз ночью наемникам пришлось отбивать атаки протестантской кавалерии. Когда первая тревога несколько поутихла, Екатерина и ее сын рискнули уехать в быстрых экипажах. Они въехали в Париж 28 сентября в четыре часа утра. Мятежники неотступно их преследовали и остановились в Сен-Дени и Бурже: они решили вызвать голод в столице, отрезав пути поступления продовольствия по Верхней и Нижней Сене и Йонне.

Король Карл IX мобилизует ветеранов Строцци и всех свободных военных, рыцарей своего ордена, все преданное ему дворянство. 7 октября, следуя старинному церемониалу, он посылает своего герольда в главный штаб в Сен-Дени потребовать лично от Конде, Колиньи и д'Андело явиться к нему без оружия, иначе их обвинят в организации бунта. Это предложение было отвергнуто, также провалилась и последняя попытка примирения (эту миссию доверили коннетаблю). Оставалась только открытая конфронтация. Королевские войска многочисленны. В ноябре в них насчитывалось до 15000 пехотинцев и 8000 всадников. У гугенотов всего лишь 2900 пеших солдат и 2500 всадников. Они ждут подхода еще 4000 рейтар, но для их перехвата в Шампани стоит армия юного герцога де Гиза. На юго-западе Блез де Монлюк сдерживает продвижение гугенотов Гаскони на север. Войска протестантов Дофине, Лангедока и восточных провинций заняты в боях местного значения. Обещанная протестантам помощь со стороны Англии также не поступает. 9 ноября д'Андело и Ла Рошфуко покидают Сен-Дени, чтобы возглавить кавалерийскую атаку: [175] король этим воспользовался и 10-го приказал коннетаблю вывести из Парижа кавалерию и артиллерию.

Несмотря на почтенный возраст – семьдесят четыре года, Анн де Монморанси оказывается достойным командующим. За воротами Сен-Дени он рассредоточил 12000 пехотинцев и 4000 всадников. Бой начался в три часа пополудни. Блестящая атака Конде отбита королевскими войсками. К ночи армия коннетабля одержала победу, но ее командующий, получивший многочисленные ранения в голову и лицо и смертельно раненный в позвоночник выстрелом из аркебузы, агонизировал. Он умер 12-го в окружении близких. Екатерина доказала свою признательность за долгую службу тому, кто был для нее сначала наставником, а потом ворчливым советником, но верность которого никогда не вызывала сомнений: она организовала для него королевские похороны в Соборе Парижской Богоматери. Когда тело старого слуги везли в церковь Монморанси, где оно должно было быть погребено, кортеж остановился в Сен-Дени, около могилы Генриха II, а его сердце было помещено в монастыре селестинцев подле сердца короля, с которым его связывала крепкая дружба.

На следующий день после боя гугеноты оставили Сен-Дени и переехали в Монтро, где объединились с гиеньскими войсками Ла Рошфуко. Затем они направились к Шампани навстречу рейтарам герцога Казимира, младшего сына графа Пфальца. По приказу Екатерины ее любимый сын Генрих Анжуйский сменил коннетабля на посту главнокомандующего, получив звание королевского наместника. К шестнадцатилетнему принцу были приставлены герцог де Немур, второй муж герцогини де Гиз, герцог де Монпансье, фанатичный католик, и Артюс де Коссе, суперинтендант финансов, который вскоре получит повышение, став маршалом Франции.

Многие признаки указывали на то, что Екатерина стремится к быстрому заключению мира. 13 ноября эмиссары Конде – де Телиньи, потом де Гастин, привозили предложения по заключению договора, а Карл IX отправлял их своему брату в лагерь для обсуждения на военном совете. [176] Королева ответила, что она готова предоставить свободу на отправление культа верховным судьям и владельцам вотчин в Нормандии для их семей и еще пятидесяти человек. Добившись этой уступки, Конде увеличил свои требования: он потребовал разрешения на богослужения в Париже и Лионе. Королеву пугали постоянно растущие расходы на военные действия, оказавшиеся к тому же не слишком удачными. Генрих Анжуйский не смог помешать протестантской армии соединиться с рейтарами.

Незадолго до Рождества Екатерина доверила свои заботы послу Испании д'Алаве, пригласив его погулять с ней в саду Тюильри, рядом с дворцом, который строился по ее приказу. Герцог Анжуйский, сказала она, ребенок, неспособный командовать. Но д'Алава не принял это извинение. Военный совет герцога состоял из бездарностей, а это вина королевы-матери, ответил он. Коссе не имел никакого влияния, Немур занимался только своими любовными интригами, а Монпансье просто глуп. Он посоветовал Екатерине брать пример с Людовика XI, о подвигах которого он читал у Коммина. На что королева ответила, что ее как раз и вдохновил совет этого короля, говорившего, что сначала надо выжать дольки чеснока и только потом выбрасывать. В таком случае, ответил посол, настало время отозвать этих бездарей и заменить их настоящими солдатами, например – де Таванном, королевским наместником в Бургундии.

Через два дня кардинал де Шатильон поселился в Венсеннском замке вместе с Телиньи и Ла Рошфуко. По приказу Екатерины полномочных представителей провели ночью в Лувр, где она беседовала с ними в течение трех часов. Затем они встретились в монастыре. Филипп II попытался помешать достижению согласия, отправив 20 января гонца с предложением миллиона золотом королю, если он прекратит переговоры с протестантами. Со своей стороны, нунций потребовал, чтобы отлученный кардинал был передан ему для последующего наказания. Но стремление королевы к миру было настолько велико, что давало ей силы сопротивляться любому давлению. Суровые условия, переданные ей [177] Шатильоном, ее не обескуражили. Кардинал-еретик требовал, чтобы эдикт о мирном урегулировании стал постоянно действующим и безотзывным, чтобы король заплатил жалованье рейтарам Конде и чтобы в регистры парламента была вписана декларация, подтверждающая, что волнения были не мятежом, а вызванным необходимостью действием. Королева Екатерина, возможно, и приняла бы такие требования. Но молодой король был крайне раздражен. Помимо роспуска рейтар он потребовал, чтобы главари явились к нему «объяснить, что произошло между Парижем и Мо». Это был категорический отказ.

Поэтому война продолжалась. Армия Конде спускалась вниз по замерзшей Сене к Осеру. Ее преследовала огромная королевская армия. В ней насчитывалось от 20 до 25 тыс. пехотинцев и 12000 всадников. Она была усилена войсками иностранцев: 8000 рейтар Вильгельма Саксонского и итальянцами герцога Савойского. Несмотря на свое численное превосходство, она избегала столкновений с протестантами. Зима была очень суровой, голодные солдаты грабили города, фермы и церкви. Армия таяла с каждым днем – жалованье солдатам платили очень редко. Особенно тяжелые финансовые проблемы были у протестантов, которым Елизавета Английская не оказала никакой помощи. 22 февраля принц Конде был вынужден умолять короля и королеву-мать положить конец бедствиям, обрушившимся на королевство. Кардинал де Шатильон отправился в Лонжюмо, где 25 февраля встретился с маршалом Монморанси. Оба парламентера прибыли с советниками и вельможами. 4 марта Карл IX согласился почти на все требования бунтовщиков: восстановление всех прав протестантов в соответствии с первым эдиктом о мирном урегулировании и выплата жалованья наемникам Конде.

11 марта было заключено перемирие. 22-го Монморанси передал мирный договор на подпись королю. 23-го Конде и Колиньи подписали его в Лонжюмо. 27-го «эдикт об усмирении волнений» был зарегистрирован в парижском парламенте в присутствии Карла IX, который 31-го принял в [178] Картезианском монастыре делегацию гугенотов, прибывших принести торжественную клятву повиновения.

Чем можно объяснить подобную капитуляцию королевской власти? Прежде всего, конечно, финансовыми причинами. У Французской короны в казне нет денег. Чтобы распустить армии, Карл IX обязан заплатить жалованье всем иностранным наемникам, воюющим во Франции, как в королевской армии, так и в армии мятежников. Долг рейтарам Казимира оценивается в миллион ливров. В марте король безуспешно пытается занять эту сумму у города Парижа. Но проблемы короля нисколько не заботят ни буржуа, ни купцов, ни иностранных банкиров. В соответствии со своими доходами, они должны выплатить контрибуцию в сумме 1400000 ливров. Аванс позволит распустить рейтар Конде и рейтар королевской армии, приведенных Вильгельмом Саксонским, а также итальянцев герцога Савойского, фламандцев под командованием графа Аренберга. Но король сохранил свою штатную армию и своих швейцарцев. Это большое преимущество, тем более, что протестантская армия разоружена: Конде одурачили. Мир, который Колиньи назвал «полным вероломства», мог быть всего лишь кратким перемирием. Несмотря на все призывы к согласию, страсти не утихли, а как раз наоборот. В Руане, в день верификации эдикта, католическая чернь выбила ворота Дворца Правосудия и выгнала советников. Грабят дома протестантов, а их обитателей зверски убивают. В Бурже арестантам, принадлежавшим к новой религии, перерезали горло прямо в камерах. В Амьене убили и утопили большое количество гугенотов. В Тулузе парламент приказал взять под стражу сеньора де Рапена, мажордома принца Конде, привезшего весть о мире. Несмотря на наличие у него пропускного свидетельства, ему отрубили голову.

Гугеноты жестокостью отвечают на жестокость. В Валь-де-Луар провансальцы, жившие в Блуа и Турени, разрушают церкви и убивают священников. Говорили, что одного старого каноника раздели, надели на него упряжь, били, а раны посыпали солью и поливали уксусом. Он умер [179] в страшных мучениях через неделю после такого наказания. В Орлеане разбиты и осквернены алтари…

Придя в ужас от этих беспорядков, Екатерина собирает заседание Совета, чтобы решить, какие меры надо принимать. Но 1 мая, в день собрания, она не может на нем присутствовать из-за сильной лихорадки – с 28 апреля вынуждена лежать в постели. Эта болезнь будет тяжелой и долгой: головные боли, кровотечения из носа и рта, рвота, боли в левом межреберье продлятся до 13 мая. Совет изложил королю самые противоречивые мнения. Лишенный материнской помощи, Карл IX не знает, какое решение ему принять. Он решается только на обычные полицейские меры: отправить в каждую провинцию советников, чтобы вершить правосудие и прево для наказания грабителей. Такие решения явно не способствовали искоренению зла. Отсутствие Екатерины сказывалось и на ведении дел. 10 мая Карл IX закрылся в своем кабинете с кардиналами Бурбонским и Лотарингским и герцогом де Немуром, чтобы обсудить, какие меры надо будет принять в том случае, если вдруг королева умрет. Внезапно, когда уже начали терять надежду, крепкое здоровье Екатерины побороло болезнь. Лихорадка прекратилась днем, но терзала ее ночью: приходилось пять-шесть раз менять ее мокрые от пота рубашки. Несмотря на слабость, она приступила к выслушиванию жалоб и занялась делами. 24 мая, по-прежнему не вставая с постели, она продиктовала письмо Колиньи, в котором уверяла его, что накажет виновных в растрате 50000 экю в Осере – эти деньги адмирал послал для рейтар Казимира, чтобы доплатить остаток их жалованья и вынудить их покинуть королевство. Удовлетворить Колиньи значило завершить разоружение бунтовщиков.

Так выздоравливающая королева приступила к выполнению своего секретного плана. Такая настойчивость достойна уважения. Веря в неизбежность предсказаний звезд, в начале мирных переговоров она сказала послу Венеции Джованни Корреро, что звездные сочетания предвещали жестокие события в жизни государей. И подтверждением этому были заговор дона Карлоса против его отца в Испании [180] и несчастья Марии Стюарт, заключенной в замке Лошлевен в Шотландии. Болезнь отступила, и врожденный оптимизм Екатерины побуждает ее думать, что плохое позади и не только для нее. Несмотря на слабость, 26 мая она берется за перо, чтобы поблагодарить Елизавету Английскую за то, что она приютила Марию Стюарт, едва спасшуюся от своих взбунтовавшихся подданных и укрывшуюся у своей кузины; она уверена, что ее невестка получит помощь, милость и дружбу королевы Англии. Она знает мнение Елизаветы: «Нужно, чтобы государи помогали друг другу, чтобы наказывать своих подданных – бунтовщиков, непокорных своим суверенам».

Положение французского правительства далеко не блестящее. Рейтары-протестанты медленно покидают королевство, держа у себя в заложниках посланника и казначея короля, потому что они считают недостаточной полученную ими сумму, чтобы покинуть королевство. Они все еще находятся на территории королевства и гонят захваченных ими 1600 баранов и 7000 голов крупного рогатого скота. Король и королева-мать, не чувствуя себя в безопасности, окружают себя телохранителями. Во время аудиенции 11 июня Екатерина доверительно прошептала Джованни Корреро: «Неизвестно, может быть, даже в этой комнате есть люди, желающие нашей смерти и способные нас убить своими собственными руками. Но Господь этого не допустит, потому что наше дело – это дело его и всего христианского мира». У нее есть веские основания для надежды: «Если правду говорят, что времена меняются каждые семь лет, то еще возможно, что удача нам улыбнется, потому что наши мучения начались семь лет назад». В это время королева встала по отношению к Конде и его партии на позицию силы. Казнь графов д'Эгмона и Горна, обезглавленных в Брюсселе при огромном стечении толпы, стала для нее примером для подражания. Она сказала испанскому послу, что это «святое решение» и что то же самое она собирается вскоре повторить во Франции.

Но еще нужно суметь захватить виновников, которых надлежит наказать. Конде укрылся за стенами Нуайе в [181] Бургундии, где он приказал выкопать рвы. Колиньи укрепляет свой дом в Шатильоне. Ла Рошель не разрешила войти в город королевскому гарнизону: крепость стала идеальным местом для отступления мятежников.

Войска гугенотов прошли через Пикардию, направляясь во Фландрию. Ими командует сеньор де Коквиль. Но ни в коем случае нельзя допустить соединения войск протестантов Франции и бунтовщиков Нидерландов. Маршал де Коссе помчался навстречу Коквилю, разгромил его, взял в плен в Сен-Валери, казнил и отправил его голову в Париж.

Через некоторое время, 21 июля, армия Людвига Нассауского разбита герцогом Альбой. Теперь Екатерина свободна в своих действиях против мятежников. 29 июля она приказывает нескольким капитанам в Бургундии присоединиться к де Таванну, чтобы схватить принца Конде.

Из-за болезни короля казнь пришлось отложить. Карл IX страдает от непрекращающейся лихорадки, характерной для прогрессирующего туберкулеза. Вместе с матерью он удалился в Мадридский замок в Булонском лесу, недалеко от Парижа. Замок был укреплен; вокруг него вырыли рвы. Королевскую семью охраняют десять пехотных батальонов и 6000 швейцарцев, стоящих поблизости. Молодой король сильно похудел и выздоровел только к 17 августа. В это же время слегла его мать из-за сильного кишечного расстройства. Пока король был болен, она продолжала воплощать в жизнь свои замыслы, пытаясь отрезать гугенотам пути отступления к Ла Рошели. Решив, что она усыпила подозрения жителей города после того, как обсудила с ними условия пребывания в городе гарнизона, 5 августа Екатерина направляет де Коссе захватить город. Но ларошельцы предусмотрели необходимость обороны: маршал узнал, что крепостные стены охраняют гасконцы и провансальцы; ему придется отказаться от выполнения своей миссии. По тревоге собираются сторонники Конде в Провансе, Дофине, Пуату, Пикардии, Бри. О помощи попросили Германию. Людвиг Нассауский, принц Оранский, стоит в Кельне, готовый выступить, как говорят, с 6000 всадников и 15000 пехотинцев. [182]

Теперь католики и король должны принять решительные меры. Основная проблема – финансирование войны – была почти решена. В который уже раз духовенство станет главным поставщиком денег. Папа Пий V, которому был направлен 13 июня банкир Аннибале Ручеллаи, в булле от 1 августа разрешил королю получить с церквей исключительную помощь: 150000 ливров дохода, или 1500000 ливров, которые священнослужители передадут ему, отдав в залог или продав свое имущество. Эти деньги должны быть использованы исключительно на «наказание гугенотов» и, если удастся, на возвращение их в католическую веру. Когда была получена эта булла, мнения в Королевском совете разделились. Канцлер де Л'Опиталь отказался ставить на нее королевскую печать. Он осуждает папский акт и называет его провокацией. Такое поведение станет причиной его немилости. Парижский парламент соглашается утвердить буллу 20 сентября. Даже духовенство, часто сдержанное, пока решительно настроено сделать усилие. 4 сентября синдики [10]учредили ежегодную ренту в 75750 ливров в городской ратуше Парижа. В обмен на это город выплатит королевской казне крупную сумму в 900000 ливров. Города королевства последовали примеру столицы и дают взаймы значительные суммы денег: так, Марсель дал 50000 ливров.

Такие действия и приготовления уже давно начали тревожить Конде. Некое предупреждение дало ему возможность узнать предполагаемый день его похищения. Один из шпионов, следящих за тем, что происходит в Нуайе, попал в руки главы протестантов. При нем нашли записку: «Зверь попался, можно начинать охоту». Смысл послания совершенно ясен. Конде немедленно покидает свое убежище. 27 августа об этом узнают при дворе: принц и его семья переправились через Луару и через Берри вместе с Колиньи направляются к Ла Рошели. Побег принимает размеры массового бегства. На привалах все гугеноты городов и деревень присоединяются к нему с бесчисленными повозками и [183] телегами, увозя продовольствие, женщин и детей. Адмирал пишет королеве, что это похоже на повторение исхода из Египта богоизбранного народа. В одном из своих манифестов Конде осуждает посягательства на эдикт о мирном урегулировании и проявления насилия по отношению к протестантам: все эти злоупотребления исходят от плохих советников короля. Именно против них направлен его законный бунт.

Король не сразу принимает вызов, он снова болен. Неудачное кровопускание становится причиной воспаления в руке. Обезумев от страха, что может остаться калекой, король вызвал к себе в Сен-Мор свою мать и братьев. В Сент-Шапель и во всех церквах Парижа идут мессы. Воспаление исчезает. Такое выздоровление воспринимается как знак свыше: Господь хочет сохранить руку короля, чтобы тот мог ему служить.

Под влиянием Екатерины в Сен-Мор был выработан документ, похожий на объявление войны протестантам. Стремление к терпимости и миру сменилось ненавистью к бунтовщикам. Этот акт ознаменовал переход между двумя направлениями в политике. Меняется состав правительства. Кардинал-фанатик Лотарингский сменяет миротворца, канцлера де Л'Опиталя. Название этого документа весьма красноречиво: «Запрет на проведение любых проповедей, ассамблей, богослужений, кроме католических, апостольских и римских». В нем король детально рассказывает обо всех имевших место мятежах, в которых предводительствовали знатные вельможи, подстрекаемые министрами-священниками новой религии, еще со времен царствования Франциска I. Он объясняет далее, что еще до его совершеннолетия, его высокочтимая повелительница и мать, не располагавшая тогда большой силой, разрешила принять предварительный эдикт от 17 января 1562 года, установивший терпимость по отношению к существованию двух религий. «Надо было надеяться, что мы искореним это зло, когда достигнем более зрелого возраста, обретем власть и могущество, которые принудят наших подданных к еще большему повиновению». [184] Но подданные, обратившиеся в новую религию, не захотели удовольствоваться дарованной им уступкой и продолжали враждебные действия. Амбуазский эдикт о мирном урегулировании (19 марта 1563 года) и другие, последовавшие за ним, ими не соблюдались: они должны были вернуть несколько городов – Ла Рошель, Монтобан, Кастр и еще несколько в Лангедоке и в Дофине. Вместо этого они проявили жестокость, призвав на помощь иностранцев, и, укрепившись в Ла Рошели, начали открытую войну. Король решил, что более нет никаких «сомнений в том, что они собираются устроить в этом королевстве еще одно суверенное государство, чтобы уничтожить наше, Богом созданное, и через эти ухищрения разлучить наших добрых подданных с нами, используя разрешение на отправление своей религии и на сборища, которые они проводят под прикрытием своих проповедей и тайных вечерь, для чего собирают пожертвования, вербуют людей, заставляют клясться, организуют ассоциации, заговоры, плетут интриги как внутри, так и за пределами нашего королевства… и ведут себя как наши смертельные враги». Поэтому отправление любого, кроме католического, культа запрещается «под страхом лишения жизни и имущества». В двухнедельный срок после опубликования эдикта протестантские министры-священники должны будут «покинуть пределы нашего королевства». При этом протестанты могли пользоваться свободой совести; король надеялся, что епископы и священники смогут их убедить вернуться в лоно католической церкви: желая показаться милосердным, он даровал свое прощение всем бунтовщикам, готовым в трехнедельный срок сложить оружие. Последнее положение поражает своей умеренностью. В реальности, как уточнила Екатерина Филиппу II, оно было включено по совету Испании и должно было убедить немецких протестантов, что король наказывает гугенотов как бунтовщиков, а не как протестантов.

29 сентября в Париже состоялась грандиозная процессия, ознаменовавшая начало королем войны. На алтарь Сент-Шапель были возложены мощи святого Дени и его соратников Рустика и Элефера. В соответствии со старинной [185] традицией отъезда на войну французских королей Карл IX возложил свою корону и скипетр около мощей святых, которые будут защищать их до его возвращения из военного похода. На самом деле он остается в Париже. Его младший брат Генрих, получивший чин генералиссимуса, будет его заменять. 4 октября он уезжает в Этамп. Екатерина едет с ним в сопровождении кардиналов Бурбонского, Лотарингского и Гиза. Она утихомирила личные ссоры внутри военного совета своего сына и вернулась в Париж, чтобы лично следить за обеспечением армии, вплоть до изготовления военных палаток. Вскоре Екатерине суждено испытать безмерное горе матери, потерявшей любимую дочь. Умирает Елизавета – королева Испании. Молодая женщина была на четвертом месяце беременности. Как и предыдущие, эта беременность протекала очень тяжело. Слишком ослабевшая и не имевшая возможности двигаться, она очень сильно поправилась и беспорядочность ее питания очень беспокоила Екатерину. 18 октября она написала Филиппу II заботливое письмо. Нужно было заставить королеву «есть только два раза в день и не есть хлеб между двумя приемами пищи». Увы, мать не знала, что ее дочь умерла еще две недели назад. Она отдала Богу душу 3 октября, в полдень, как истинная христианка, говорится в официальной реляции, обряженная в одежды Святого Франциска и последовавшая на небо за ребенком, которого она носила, девочкой, которую окропили водой Святого крещения. На следующий день после того, как Екатерина отправила письмо со своими советами, во второй половине дня в Париж прибыл гонец, принесший печальную весть. Он явился к кардиналам Лотарингскому и Бурбонскому. Не зная, как сообщить о смерти королю и его матери, только на следующий день прелаты поговорили с Карлом IX: в тот момент король был поглощен публикацией эдикта, лишавшего гугенотов их церковных бенефиций. Молодой король сам пошел с этой вестью к своей матери. Удар был настолько страшен, что Екатерина тут же удалилась плакать в свои апартаменты. Через несколько часов, овладев собой, она [186] отправилась в Совет, где заявила, что отныне посвятит свою жизнь только защите дела короля и Бога. Если гугенотов обрадовала эта смерть и они полагают, что оборвутся связи Франции с Испанией, то они ошибаются. Филипп II не может оставаться вдовцом. Королева желает только одного: чтобы ее дочь Маргарита смогла занять место своей сестры.

Екатерина всегда будет с увлечением устраивать браки, и теперь эта страсть смогла побороть ее скорбь. Она тут же начала переговоры через посла де Фуркво. При дворе Испании больше склонялись в пользу брака Филиппа II со старшей дочерью императора Анной и брака Карла IX с младшей дочерью – Елизаветой. Маргарита де Валуа выйдет замуж за короля Португалии. Это ошибка, отвечала Екатерина. Только Маргарита способна сохранить союз Франции и Испании, вступив в брак с Его Католическим Величеством. Осознав всю неуместность этого предложения в тот момент, когда кардинал де Гиз выражал свои соболезнования в Мадриде, королева приказала де Фуркво сжечь ее письмо немедленно после прочтения. Она не могла совместить свою скорбь матери и планирование будущего. Ее боль очень трогательно проявилась во время торжественной службы в Соборе Парижской Богоматери 24 октября. Пренебрегая традицией, запрещавшей королям присутствовать на таких церемониях, в соборе находились совершенно бледный юный Карл IX в фиолетовом костюме и его мать в черных одеяниях. Послы сообщили своим дворам о бесконечном горе королевы.

Внутренняя опасность заставила несколько забыть об этом семейном горе. Екатерине и ее сыну пришлось собрать всю свою энергию для борьбы против бунтовщиков. Еще с 18 сентября Конде и другие предводители протестантов укрепились в Ла Рошели. 28-го к ним присоединились Жанна д'Альбре и ее сын Генрих Наваррский, приведя с собой значительные подкрепления – сорок рот пеших солдат и восемь кавалерийских корнетов. Конде ждал войска под командованием д'Андело и д'Асье из Прованса. Д'Андело [187] с присоединившимся к нему Субизом смог переправиться через Луару. Он двинулся на Пуату через Туар и Пантене. Соединившись с войсками, которые привел из Ла Рошели Колиньи, он смог захватить Ниор, Фонтене, Сен-Мексен и собрался осадить Ангулем.

Из Пуатье на помощь городу помчался герцог де Монпансье. По пути он захватил Конфолан-сюр-Вьенн, вырезав пятьдесят аркебузиров гарнизона. Эта первая победа в войне была отмечена пением Te Deum (Тебя, Господи, славим) в Сент-Шапель. Но Ангулем сдался протестантам. Монпансье поспешно двинулся к Перигору, чтобы преградить путь д'Асье и Мувану, которые вели следующую часть подкреплений из Прованса. Удача улыбнулась католикам. 24 октября Монпансье опрокинул между притоками Дордони Иль и Дронн авангард провансальцев, неосторожно отделившийся от основной армии, оставшейся в Рибераке. В эйфории победы он оценил потери своих врагов в более чем 2500 человек и даже, может быть, еще на 1000 больше, убитых крестьянами во время бегства.

Через некоторое время в Париже стало известно, что 20 октября герцог Альба вырезал арьергард принца Оранского, разрубив на куски более 2000 человек. Таким образом, Конде и Колиньи потеряли значительную часть подкреплений, на которые они надеялись. Они попытались помешать соединиться герцогам Анжуйскому и Монпансье в Пуату, но это им не удалось, и тогда они решили обогнать в Бургундии армию, которую для них вели принц Оранский и герцог Цвайбрюкена. Королевские и протестантские войска продвигались параллельно друг другу на расстоянии двух лье. 12 ноября посол Испании подсчитал количество имеющихся в распоряжении войск: 400 групп копьеносцев, 6000 французских аркебузиров и 6000 швейцарцев под командованием герцога Анжуйского, располагавшего, к тому же, мощной артиллерией; 3000 всадников и 15000 пеших солдат находились в армии Конде, которая вскоре увеличилась за счет 6000 рейтар и 40 рот ландскнехтов герцога Цвайбрюкена. Жалованье им платили королева Англии и протестантские государи, которые 19 ноября должны были [188] вступить на территорию Лотарингии. Остановить это вторжение на границе должен был герцог д'Омаль, командовавший 1000 групп копьеносцев и 2000 аркебузиров. К нему должны были присоединиться 6000 рейтар, собранных королем в Германии. В Пикардии маршал де Коссе, располагавший войском в 1000 групп копьеносцев и 2000 аркебузиров, должен был объединиться с солдатами герцога Альбы на границе с Нидерландами: таким образом он надеялся остановить принца Оранского, вступление которого в пределы королевства казалось неизбежным.

И в одном, и другом лагере план военных действий был разработан гораздо лучше, чем в предыдущем столкновении. Цель теперь тоже стала более четкой: речь шла о будущем католицизма и монархии. По окончании сражений могло бы нарушиться европейское равновесие.

На севере и востоке королевства ситуация была неясной. Коссе, у которого было гораздо меньше солдат, чем предполагалось, и Альба взваливали друг на друга вину за то, что получивший свободу действий принц Оранский смог продвинуться к Шампани и соединиться с герцогом Цвайбрюкена. Испанцы, тут же начавшие подозревать французов в неискренности, решили, что окружение Екатерины разработало новый план: объединить силы короля и мятежников с армией принца Оранского для захвата Нидерландов. Эти опасения были достаточно обоснованы.

Чрезвычайный совет собрался 7 января в Сен-Мор. Он продлился допоздна и в этот день Екатерина пропустила мессу. Королева была решительно настроена продолжать войну. Ее поощряли партия Гизов – герцог де Немур и кардинал Лотарингский. Чтобы избежать давления сторонников мирных переговоров, она уехала в свой замок Монсо, откуда 14 января отправилась в Шампань. На месте, 18-го в Эперне и 20-го в Шалоне, она активно занималась организацией снабжения продовольствием и привалов для принца Оранского на пути в Германию, несмотря на энергичные протесты посла Испании: так ей удалось добиться беспрепятственного отступления посторонних. При этом она [189] истратила значительную часть денег, данных католическими государями.

Когда была устранена опасность непосредственной угрозы, Екатерина принялась за свои личные дела: надо было обеспечить браки своим детям. Отправляясь с королем в Три Епископства [11], чтобы следить за продвижением протестантских подкреплений, она встретилась с вдовствующей герцогиней Лотарингской, которой было поручено добиться согласия императора на брак его старшей дочери Анны с Карлом IX. В Меце, куда королева прибыла 22 февраля, она ждет ответ императора и одновременно готовит защиту города. Она инспектирует крепостные стены и саму крепость, посещает больницы и, весьма вероятно, именно там заражается опасной болезнью – врачи не могут ни определить, что это за болезнь, ни вылечить ее. 4 марта Екатерина слегла, страдая от острой боли в правом боку, ее терзает стойкая лихорадка: именно в тот момент, когда сыну так нужны ее советы, она вынуждена покинуть поле боя. 15 марта герцог Цвайбрюкена Вольфганг Баварский проводит смотр своим войскам: как говорили, в его распоряжении было 8000 всадников и 15000 пехотинцев.

На западе королевства герцог Анжуйский получил долгожданное подкрепление рейтарами. Теперь он располагал войском из 5 или 6 тыс. всадников, прикрываемых с флангов сильной армией в 12-14 тыс. пеших солдат. 12 марта у Жарнака ему удалось завязать бой с армией гугенотов под командованием Колиньи. Адмирал позвал на помощь Конде, который вместе с авангардом в этот момент двигался на Каньяк. Примчавшийся с небольшим эскортом в 300 всадников, принц, который к тому же сломал ногу, когда неудачно садился в седло, яростно атакует противника; но в самый разгар битвы его лошадь пала. Неспособный подняться Конде хладнокровно расстрелян в упор Монтескью, дворянином герцога Анжуйского. Брат короля приказывает взвалить тело принца на осла и на два дня выставляет на посмешище своей армии. [190]

Потери были велики, но не затрагивали ни основной части протестантского войска, ни артиллерии, укрывшихся в Каньяке. На следующий день войска ушли в Сент. Рядом с королем Наваррским теперь остался последний предводитель мятежников – Колиньи. Из мемуаров Маргариты, дочери Екатерины, следует, что в Меце, на своем ложе страданий, королева предчувствовала победу: «Она спала, вокруг ее кровати сидели король Карл, мой брат, и моя сестра, и мой брат Лотарингский, и многие господа из Совета, и дамы, и принцессы. Хоть надежды оставалось мало, все продолжали надеяться. Она вдруг закричала во сне, как если бы увидела битву при Жарнаке: «Посмотрите, как они бегут! Мой сын победил! О, Господи! Поднимите моего сына! Он упал! Смотрите, смотрите, там, у изгороди, мертвый принц Конде!» Следующей ночью, когда король уже лег спать, пришло известие о Жарнакской битве. Он встает, натягивает штаны, накидывает халат на плечи, идет разбудить свою мать и сообщает ей, что победа, которую она видела во сне, действительно произошла. Екатерина радуется, как и король, а возможно, даже больше, потому что героем дня стал Генрих, ее любимый сын. С утра все колокола Меца звонят, а в соборе поют Te Deum (Тебя, Господи, славим).

Королева, которая была еще чрезвычайно слаба и все еще не вставала с постели, печалилась из-за вынужденного бездействия своего дорогого сына герцога Анжуйского, неспособного взять Жарнак без осадной артиллерии. 7 апреля испанский посол сказал ей, что пришло время ударить в колокол, в sonaria, как говорили в Италии, то есть дать сигнал к началу резни, чтобы избавиться от протестантских вожаков – адмирала Колиньи, д'Андело и Ла Рошфуко. Екатерина ответила, что именно так она и собиралась поступить еще семь лет назад, в начале волнений. И сегодня раскаивается, что этот замысел не осуществился. Она назначила премию за головы своих врагов. Тому, кто убьет адмирала, она заплатит 50 тыс. экю и 20-30 тыс. тем, кто уничтожит двух других. Франсес д'Алава посоветовал поручить [191] это Монлюку, который продемонстрировал свои таланты, расправляясь с бордоскими гугенотами.

Эта захватывающая беседа могла бы, в известной мере, подтвердить подлинность утверждений «Замечательного рассуждения о жизни, деяниях и поведении королевы Екатерины Медичи» – жестокого памфлета, собравшего все самые злые и унизительные сплетни о королеве. Автор рассказывает об одном из самых первых планов убийства предводителей протестантов. В начале декабря 1563 года она приказала знаменитому парфюмеру Рене Бьянки отнести яблоко с отравленным запахом. Хирург принца Ле Кро, подозрительно отнесшийся к этому королевскому подарку, поднес яблоко к носу: вскоре его лицо стало странным образом распухать. Потом собаке бросили остатки яблока, перемешанные с хлебом. Едва она прикоснулась к ним, как тут же издохла.

В 1569 году Екатерина уже не могла прибегать к такого рода уловкам, даже если однажды ей случилось ими воспользоваться. Призвать «убийцу короля», пообещав награду за головы своих врагов, было бы средством более действенным, но слишком уж явным: указанные жертвы могли бы себя защитить. Поэтому королева снова решила прибегнуть к сверхъестественным способам «лечения», что тут же стало известно послу Испании и о чем он немедленно сообщил своему повелителю в депеше от 8 июня. Еще полгода назад итальянский «колдун» предложил Екатерине навести «порчу медью» на изображения Конде, Колиньи и д'Андело. Когда королева согласилась, он закрылся в лавчонке с вывеской, изображавшей Василиска, расположенной в «Юдоли печали», на набережной Дубильщиков в Париже. Итальянец вызвал из Страсбурга немецкого ремесленника, сделавшего три бронзовые мужские фигуры – Конде, Колиньи и д'Андело в полный рост. На груди и в местах соединения суставов было очень много всевозможных винтиков, чтобы можно было их открывать и закрывать. Лицо было обращено вверх: концы очень длинных волос торчали во все стороны. Каждый день с помощью своей астролябии итальянец [192] составлял гороскоп этих троих и зажимал или разжимал винтики.

Принц Конде погиб 13 марта при Жарнаке. Как мы уже говорили, конь ударил его копытом и сломал ему правую ногу. Он упал и, будучи не в состоянии двигаться, не смог избежать ударов, нанесенных ему капитаном де Монтескью. Посол Испании написал своему королю, что на трупе принца были какие-то странные следы, на бедре, например, – они вполне могли быть результатом магического воздействия винтов итальянского колдуна! Д'Андело умер чуть позже – 7 мая в Сенте. Говорили, что когда он возвращался из бретонского похода, его старые раны внезапно открылись. Не было ли это снова результатом медной порчи? Впрочем, некоторые были склонны верить в отравление по приказу королевы. 27 мая посол Англии Норрис передал слух, что какой-то флорентиец (может быть, все тот же колдун?) хвастался, что отравил д'Андело. Кардинал де Шатильон, нашедший убежище в Англии вместе со своей супругой, писал курфюрсту Пфальца, что вскрытие тела его брата подтвердило смерть от отравления. Тот же итальянец якобы сумел заставить Колиньи выпить ядовитое питье. У того, и правда, началась настолько сильная водянка, что даже сказали, что он умер. Он был вынужден опровергнуть это сообщение, прогулявшись в носилках. Все эти факты убедили посла д'Алаву, что колдовские средства, использованные королевой-матерью, оказались чрезвычайно действенными. Но случай с адмиралом его разочаровал. После целого месяца колдовских ухищрений метр-чернокнижник заявил в июле, что созвездие адмирала находилось настолько высоко, что до него было невозможно добраться. Он предупредил королеву, что для новых заклинаний ему нужно теперь было уже семнадцать изображений Колиньи.

14 апреля Екатерина, проболев сорок дней, уехала из Меца. В сопровождении двора она прибыла в Верден 17-го и наблюдала за маршем герцога Цвайбрюкена. Она была еще не совсем здорова и страдала от сильных расстройств кишечника, но снова взялась руководить правительством, [193] где за время ее болезни очень большое влияние приобрел кардинал Лотарингский. Чтобы очернить прелата и Екатерину, злые языки распустили слух, что королева (ей тогда было пятьдесят лет) родила в Меце сына от кардинала и что именно поэтому она не вставала с постели!

Екатерина ничего не опровергала. У нее были дела поважнее, чем преследовать авторов сплетен. Вольфганг Баварский во всеуслышание назвал Карла IX жестоким тираном, преследующим истинных верующих, а потом потребовал восстановления протестантов во всех ранее им дарованных правах. Такое заявление предвещало карательное вторжение в королевство. Отправным пунктом для него стала провинция Франш-Конте. Испанцы предоставили там все необходимое немецким рейтарам. Ослабевшая армия герцога д'Омаля тщетно попыталась остановить герцога Цвайбрюкена недалеко от Дижона. Теперь двору не стоило оставаться в Вердене, ставшем фронтовым тылом. Сначала двор переехал в Лотарингию, потом, в первые дни мая, – в Шалон и Реймс. Герцог Цвайбрюкена очень быстро продвигался по Бургундии. Он шел форсированным маршем, даже по ночам, горящие фермы становились для него факелом, освещающим путь. После Бона, он захватил Везеле с 8000 всадников и 6000 пехотинцев. Герцог Анжуйский двинулся в Берри навстречу герцогам Немурскому и д'Омалю: их объединенные силы могли бы противостоять армии Цвайбрюкена, переправившегося через Луару около Ла Шарите, и армии адмирала Колиньи, которого королевские войска не смогли удержать в Сентонже. Столкновение казалось неизбежным.

27 мая Екатерина решила, что ее присутствие необходимо, и вместе с небольшим эскортом верхом направилась в Сен-Мор. 1 июня в Блане она председательствовала на важном военном совете, где вместе с Анжу присутствовали все военачальники. 2 яюня в Сен-Бенуа-дю-Со был сделан общий смотр войскам: 7000 всадников и 12000 пехотинцев. В Лион уже подошли подкрепления из Италии – войска папы и герцога Флорентийского. Но Екатерина не может их [194] ждать. Она решает преследовать немцев по пути их следования на юго-запад. 6 июня королева устраивает смотр королевской армии. В ней насчитывается 8000 всадников и 15000 пехотинцев. Екатерина хочет воспользоваться численным превосходством и разбить немецкие колонны. Но рейтары королевской армии под командованием Филиберта Баденского не стали атаковать своих соотечественников. Они жалуются, что у них не хватает продовольствия, вина и овса, потому что их телеги остались в Сен-Бенуа-дю-Со. Из-за нерасторопности интендантов планы Екатерины проваливаются, и армии снова параллельными дорогами движутся по направлению к Лиможу. 8 июня, когда армия католического лагеря стоит в Кузеи около Лиможа, королева-мать снова хочет начать сражение, но опять католические рейтары уклоняются от боя. Смелое предприятие немцев, осуществленное на территории враждебной страны, подходит к концу. Но их предводителю не суждено увидеть соединения с французами: мужчина очень крупный, подверженный приливам крови, он внезапно умирает, «охваченный трясением членов», от слишком большого количества выпитого. Некоторые, среди них был Таванн, говорили, что «причиной этого было авалонское вино», которое герцог захватил, проходя через город, – 200 бутылок якобы отравленных каким-то городским врачом. Лагерь католиков теперь находится на Иле, у ворот Лиможа. Узнав о смерти Вольфганга Баварского, Екатерина обрадовалась: «Видите, сын мой, – пишет она Карлу IX, – Господь помогает вам лучше, чем люди: он лишает их жизни, не нанося ударов». Но эта ниспосланная провидением смерть не помешала рейтарам и гугенотам встретиться. Общий штаб, состоящий из Колиньи, двух юных принцев Конде и Наваррского и с немецкой стороны Волрада Мансфельда, лейтенанта покойного герцога Цвайбрюкена, разместился в городке Сент-Ире. Офицерам раздают медали и выплачивают жалованье, используя деньги из Ла Рошели. Войска «освежены» и проверены. Королевские войска выбились из сил, дезертируют и умирают от голода в краю, где «растут только каштаны [195] и репа» и о котором Екатерина сохранит жалкие воспоминания: «Это самая отвратительная местность, которую я когда-либо видела». Жители «из самых больших задир. А вообще, нельзя даже десять человек расставить для боя, чтобы они не скатывались. Нет даже четырех дюймов ровной местности». И правда, крайне неудачный плацдарм для королевы, решившей стать главнокомандующим!

На этот раз кажется, что решающая битва все-таки состоится. Екатерина считает, что ей лучше находиться в тылу. Она решает ехать к королю в Орлеан и подготовить новые подкрепления. Войска папы и герцога Флорентийского прибыли в Сен-Леонар: 19 июня их инспектирует королева: более 4000 пехотинцев и более 1 200 хорошо экипированных всадников. Примерно в это же время Анжу получает сильное испанское войско – 300 вооруженных копьеносцев и 3000 пеших солдат-валлонцев под командованием Питера-Эрнеста Мансфельда. Таким образом, теперь в его армии было 24000 человек, или примерно 8000 всадников и 16000 пехотинцев. По численности армия гугенотов была примерно такой же, только, может быть, пехотинцев было несколько больше.

Утром 25 июня Колиньи атаковал королевские войска, укрепившиеся около маленькой деревни Ла Рош-Л'Абей. Атака генерал-полковника королевской инфантерии Фелиппе Строцци – сына Пьеро и, следовательно, внучатого племянника королевы, подкрепленная тосканской кавалерией, заставила осаждавших отступить. Но возвращение Колиньи со значительными силами поставило под сомнение исход битвы. Строцци взят в плен. В конечном итоге артиллерия католиков вынуждает гугенотов остаться на прежних позициях. Начавшийся дождь прекратил бой, который скорее походил на обычную перестрелку, чем на настоящую битву. Анжу упустил возможность одержать великую победу. А Колиньи, не имея возможности продолжать наступление, отступает. Он даже предлагает заключить мир через маршала де Монморанси, но королева и кардинал Лотарингский с возмущением отвергают его предложения: Карл IX [196] передал им полномочия принимать решения. Сейчас, в июле 1569 года, он задерживается в Орлеане. Политические проблемы его совершенно не волнуют: в первый раз в жизни он влюбился в очень красивую девушку – Мари Туше, дочь одного буржуа, как говорят, «самую большую еретичку в городе». Он навещает ее каждый вечер и приказывает своей охране с дудками и барабанами исполнять под ее окнами серенады. Все это продолжалось целый месяц, пока Екатерина не вмешалась и не увезла короля вместе с двором в Париж в поисках денег. Пока ее сын обольщал юную жительницу Орлеана, которая родит ему ребенка, королева-мать продолжала свои решительные колдовские действия, пытаясь погубить Колиньи. 18 июля посол Англии сообщил об отъезде одного немца, капитана Хайца, которому было поручено отравить адмирала. Капитану было заплачено так же, как и его предшественникам. После возвращения двора в Париж в начале августа посол Испании встретил еще одного немца (а возможно, того же самого), вернувшегося из лагеря гугенотов. Через месяц один из слуг адмирала – Доминик д'Альба – попался с белым порошком и признался, что получил его от капитана гвардейцев герцога Анжуйского, чтобы убить Колиньи. Он был приговорен к удушению и повешен.

Все попытки убийства потерпели неудачу, а войну надо было продолжать. В июле король приказал оповестить парламент о новом эдикте по поводу конфискации имущества гугенотов. Он предполагал отдать его в качестве залога городу Парижу за 300000 экю, чтобы заплатить жалованье швейцарцам. Казначей королевы Марсель выделил 50000 ливров за передачу имущества двух казненных дворян-протестантов. По приказу короля был начат процесс против адмирала, обвиненного в оскорблении величества. Не ожидая вынесения приговора, имущество и мебель Колиньи были проданы, что принесло 60000 экю. Окончательный приговор был оглашен в сентябре: лишенный всех званий, титулов, должностей и состояния, Колиньи был приговорен к повешению на Гревской площади. Тот, кто выдаст королю [197] живого или мертвого главаря мятежников, получит наличными 50000 золотых экю «в городской ратуше Парижа и других городах этого королевства». Таким образом, подражая своей матери, Карл IX оценил человека и передал своим подданным свое суверенное право на жизнь и смерть одного из своих подданных – мера жестокая и исключительная, но законная.

Названная жертва действовала тем временем весьма активно. Протестанты наносили удар за ударом, захватив Лузиньян и Шательро, затем 24 июля осадили Пуатье, где укрылись герцог де Гиз и его брат маркиз дю Мэн. 5 сентября герцог Анжуйский ловким отвлекающим маневром у Шательро смог снять осаду. Обе обессилевшие армии отошли за подкреплениями: одна в Турень, а армия Колиньи – в Фэй-ла-Винез, а потом 24 сентября – к Монконтуру. Именно здесь по совету де Таванна герцог Анжуйский начал сражение 3 октября. Несмотря на яростную атаку, Колиньи пришлось оставить город. Его ландскнехты, оставшиеся в одиночку на поле боя, были до последнего вырезаны швейцарцами королевской армии. Это было крупное поражение протестантов. В присутствии посла Испании Екатерина заявила, что битва состоялась в годовщину смерти ее дочери, королевы Елизаветы. Нет никакого сомнения в том, что она помогала Франции.

Армия гугенотов оставляла за собой укрепленные города с гарнизонами – Екатерина решила их уничтожить. Ее два сына – король и Анжу – осадили Сен-Жан-д'Анжели, который долго сопротивлялся – с 16 октября по 2 декабря. С этого момента оптимизм стал постепенно вытесняться сомнением. Нельзя одолеть постоянно ускользающего врага. Поэтому Екатерина начала переговоры. В феврале 1570 года она дошла до того, что предложила гугенотам мир и свободу совести. Ее противники ответили требованием свободы культа: лишение возможности свободно отправлять их культ было для них хуже, чем самая жестокая смерть, сказали они. Несмотря на возмущение Карла IX, королева-мать не прекратила переговоров. Ее очень тревожило продвижение [198] Колиньи к северу через долину Роны. 23 апреля она приняла де Телиньи, глашатая протестантов. Он потребовал разрешения на протестантские богослужения в королевстве и даже при дворе, когда туда прибудут королева Наваррская и принцы, а также возвращения конфискованного имущества, предоставления двух безопасных городов – Кале и Бордо, выплату жалованья рейтарам протестантов, одобрения продажи имущества духовенства и равного участия в палатах всех парламентов королевства.

Разъяренный таким бесстыдством, Карл IX схватился за кинжал и ударил бы Телиньи, если бы его не остановили. Но средств для ведения длительной войны не было, поэтому пришлось вступать в переговоры. Контрпредложением королевской стороны было предоставление на три года Ла Рошели, Монтобана и Сансера. На отправление культа будут иметь право только дворяне в своих домах. Послы короля де Бирон и де Малассиз изложили эти условия адмиралу. Последний, имея в своем подчинении армию в несколько тысяч всадников, уже прибыл к Форезу. Но сильная лихорадка остановила его в Сент-Этьене. Он всегда был сторонником мира, но сейчас отказался от перемирия и вскоре продолжил свое наступление: ускользнув от маршала де Коссе, в июле он стал лагерем в Ла Шарите на Луаре, откуда угрожал Парижу. На западе вперед продвигался Лану и вместе со своими гугенотами занял Ниор, Бруаж и Сент. Сила теперь была на стороне протестантов.

Изменение положения вынуждает Екатерину и короля торопиться с заключением мира. В это время королева разозлилась на Филиппа II, который, воспользовавшись тем, что был главой дома Габсбургов, только что женился на старшей дочери императора, оставив королю Франции младшую. Одновременно с этим он препятствовал браку Маргариты де Валуа с доном Себастьяном, молодым королем Португалии. Заключить мир с гугенотами значило отомстить этому невоспитанному зятю, которого королева теперь обвиняла в плохом отношении к его покойной супруге и в жестокости по отношению к его неуравновешенному сыну [199] дону Карлосу, которого в январе он посадил в тюрьму и который полгода спустя умер от отчаяния и беспомощной ярости в своей камере.

При дворе одним из последних сторонников войны оставался кардинал Лотарингский. Прелат отказывался обсуждать одно из положений мирного договора: брак Маргариты де Валуа, дочери Екатерины, с принцем Генрихом Наваррским. Семнадцатилетняя принцесса явно благоволила к юному Генриху де Гизу, и кардинала бы полностью устроил такой брак, приближавший его семью к трону. Но он не принял в расчет страсти: ревнуя сестру, герцог Анжуйский донес об этой идиллии матери. Придя в ярость, Екатерина потребовала немедленного разрыва: она собиралась выдать свою дочь замуж за суверенного государя. Ее союзницей стала гордость короля, уязвленного самонадеянностью лотарингских принцев.

25 июня в пять часов утра Карл IX, узнавший об амурах своей сестрицы, пришел в «одной рубашке» к своей матери и приказал позвать туда принцессу. Посол Испании рассказывает, что «мать и сын набросились на Маргариту и били ее изо всех сил. Когда, наконец, они прекратили, ее одежда была настолько разорвана, а волосы в таком беспорядке, что королева, ее мать, боясь, как бы этого не заметили, потом целый час приводила в порядок платье своей дочери». После этого король приказал своему брату, бастарду Ангулему, убить герцога де Гиза. Стремясь спасти свою жизнь, герцог поспешно объявил со своем браке с Екатериной Клевской, вдовой принца Порциана. Кардинал Лотарингский уехал в Реймс. Так, благодаря этому своевременному инциденту было сломлено сопротивление католических лидеров заключению мира.

Несмотря на горечь короля Испании («король и королева себя неизбежно погубят») и возмущение папы Пия V по поводу отвратительных еретиков («этот мир станет источником самых великих несчастий Франции»), полномочный представитель де Телиньи, прибывший в Сен-Жермен-ан-Лэ 29 июля, заключил мир в день своего приезда. Но до объявления о соглашении, были названы четыре безопасных города. [200] К Ла Рошели и Монтобану были добавлены вместо потребованных протестантами Ангулема и Сансера Ла Шарите и Каньяк. Эти города останутся в распоряжении протестантов в течение двух лет как временное убежище для защиты от жестокостей католиков.

Эдикт о мирном урегулировании от 8 августа 1570 года даровал право на свободу совести на всей территории королевства, отправление культа там, где это имело место до войны, в предместьях одного из двух городов, где имеется парламент, и в домах верховных судейских. Новая религия была запрещена при дворе, на расстоянии двух лье от каждой из королевских резиденций и на расстоянии десяти лье от Парижа. Протестанты допускались во все университеты, школы и больницы. У них были свои отдельные кладбища. Они имели право не признавать судей в парламентах. Была объявлена всеобщая амнистия. Заключенным будет дана свобода, а конфискованные имущество, должности и титулы будут возвращены.

Вся королевская семья торжественно поклялась исполнять положения этого мирного договора. 15 августа вместе со всем двором король отправился в Собор Парижской Богоматери на мессу и вечерню. Затем он поужинал в Парижской ратуше. Ночью были убраны виселицы и сняли чучела адмирала и других протестантских предводителей, повешенные на Гревской площади и Мокфоконе. Радостный народ толпой повалил на улицы и площади, где именем короля провозглашался мир и забвение прошлого.

После того как было найдено мирное решение проблем, военные страсти несколько смягчились. Снова можно было думать о праздниках. Сезон начался 3 октября – в прошлые годы этот роковой день приносил траур и сражения; но на этот раз в особняке Гизов в Париже состоялся великолепный прием по случаю брака молодого герцога Генриха и Екатерины Клевской, вдовы принца Порциана, гугенота. Екатерина Медичи тоже там присутствовала до полуночи. Дом был великолепно украшен золотыми и серебряными вазами, принадлежавшими кардиналу Лотарингскому. [201]

Закончится ли 1570 год, как и этот брак, союзом воды и огня, братством католиков и протестантов? Испания и Святой Престол в лице их представителей при дворе опасались этого и были чрезвычайно возмущены. Счастливая королева Екатерина радовалась: она помирилась со своими врагами, освободилась от необходимости личной мести, забыла об усталости военных походов и теперь, наконец, могла обеспечить Французской короне роль, достойную ее величия в международном плане. [202]

Глава V. Урожай корон и слез

Недавняя война со всей очевидностью показала, что Франция была использована в качестве поля битвы соперничающих европейских идеологий: в последовавшей за ней бурной дипломатической деятельности столкновение католиков и протестантов приняло новую форму – форму борьбы за брачные союзы. У Екатерины были весьма прозаические заботы – обеспечить самую лучшую партию для своих детей, и поэтому ее практически не смущали религиозные убеждения второй стороны. Но у ее партнеров задача была иной – через браки они боролись за свое собственное дело – католицизма или протестантизма.

После долгих увиливаний Филипп II Испанский согласился больше не препятствовать браку Карла IX с младшей дочерью императора, обеспечив себе старшую после смерти Елизаветы Валуа. Он считал, что, оставаясь шурином молодого короля, ему будет легче удерживать Францию в лагере католических держав. Это же соображение побудило его не мешать Екатерине начать переговоры в Португалии по поводу брака Маргариты Валуа и короля Себастьяна.

Эти брачные маневры вызывали крайнее беспокойство протестантов. Как только мир был заключен, они решили их опередить, предложив весьма заманчивые партии: руку Генриха Наваррского Маргарите Валуа и руку королевы Елизаветы Английской герцогу Анжуйскому. Это было первое официальное предложение, сделанное Екатерине.

Ослепленная таким предложением Екатерина потребовала, чтобы оно было подтверждено ее послу Ламотту-Фенелону. Тот обеспечил себе помощь фаворита Елизаветы Лестера. Разодетая и улыбающаяся королева приняла посла. [203] Она заметила, что уже далеко не молода. Если бы не ее обязанность обеспечить наследников, ей было бы стыдно выходить замуж, потому что женихов привлекает скорее ее королевство, а не она сама. Посол ответил, что герцог Анжуйский сумеет полюбить ее так, как она сама того желает.

Но дело еще не было решено. Несмотря на все выгоды такого брака, герцог вдруг начал сопротивляться: у него вызывали отвращение кокетство и вольности Елизаветы с ее предыдущими фаворитами. Екатерине очень не хотелось терять целое королевство из-за физического отвращения своего сына, и она попыталась как-нибудь решить проблему. Она намекнула, что Елизавета может удочерить одну из своих родственниц, сделав ее наследницей, на которой женится герцог Анжуйский. Если не подходит ее второй сын, она выдвинула кандидатуру самого младшего – герцога Алансонского – шестнадцатилетнего юноши маленького роста и смуглолицего. Его бы устроил брак с королевой, лишь бы отказаться от партии, предложенной Екатериной – жениться на дочери Августа Саксонского. Так закончился первый акт этой матримониальной комедии. Но вскоре главные действующие лица снова выйдут на сцену.

Очень важно было также решить судьбу принцессы Маргариты. Ее можно было использовать, чтобы обеспечить связи с католическими или, если надо, с протестантскими государствами. Нежная, умная, красивая и изящная принцесса Маргарита вскружила немало голов при дворе; не только Гизу, разумеется, но (как она будет хвастаться позже и что вполне вероятно) и своим родным братьям – королю, герцогу Анжуйскому и даже самому младшему из братьев, герцогу Алансонскому.

Папа Пий V был предупрежден о секретной статье Сен-Жерменского мирного договора, которая предусматривала брак Маргариты и гугенота Генриха Наваррского. Чтобы отвести опасность, он использовал все свое влияние при переговорах о браке принцессы и юного короля Португалии дона Себастьяна. Филипп II тоже, казалось, поддерживал этот проект. Но посланные ко двору в Лиссабон испанец [204] Луис де Торрес от Папской палаты, потом де Маликорн вернулись с неблагоприятным ответом. Женить короля было делом щекотливым: он был несколько странным, всегда носил на поясе одну из книг святого Фомы Аквинского и его везде сопровождали два монаха-театинца [12]. Если кто-нибудь решит к нему подойти, «он тотчас же начинает перебегать с места на место, не останавливаясь, чтобы преследователи утомились и оставили, наконец, его одного с его театинцами». Тщетно посол в Испании де Фуркво пытался успокоить Екатерину: «Все, что о нем говорили Вашему Величеству, не соответствует истине. Его волосы подобны золотым нитям, он здоров и крепок, и даже если он не слишком интересуется женщинами, как говорят, то это только укрепит его здоровье и он будет прекрасным мужем». Но его окружение вело себя слишком сдержанно. Сен-Жерменский мирный договор был расценен как унизительная капитуляция по отношению к гугенотам. Прежде чем взять на себя какие-либо обязательства, советники короля Португалии решили выяснить, как будут разворачиваться события во Франции. Некоторые из их замечаний были чересчур дерзкими: так, они заявили, что тетка принцессы, Маргарита Французская, несколько лет ждала, пока не вышла замуж за герцога Савойского, и что дочь Екатерины тоже вполне могла бы подождать!

Обескураженные и раздраженные таким поведением, Карл IX и его мать отчаялись добиться положительного результата в этих переговорах. В ноябре 1570 года они подыскали другую партию для девушки: Генриха Наваррского. Протонотарий [13]Франческо Браманте, посланный Пием V, чтобы выразить официальный протест против мирного договора, заключенного с еретиками, с ужасом констатировал, что кардинал Бурбонский изо всех сил склонял к [205] этому браку, который должен был принести очевидную выгоду его племяннику-еретику. Но король и его мать намекали нунцию Франжипани на некий план, который они составили против гугенотов и тайно его претворяли в жизнь. Ходили слухи, что милости, оказанные протестантам, и добрый прием, оказанный принцессе Конде, были всего лишь ловушкой, чтобы привлечь ко двору адмирала де Колиньи и юных принцев и схватить всех троих. В середине ноября 1570 года архиепископ Санса Никола де Пеллеве доверительно сообщил протонотарию, что мир был заключен только для того, чтобы выставить рейтар за пределы королевства и уничтожить протестантских главарей с помощью железа, яда или убить руками их сторонников, подкупленных для этой цели. Таким образом можно было надеяться, что все эти выродки перебьют друг друга в три дня.

Этот разговор состоялся в Мезьере, на границе с Империей, куда французский двор переехал по случаю свадьбы Карла IX и Елизаветы Австрийской, дочерью императора Максимилиана II. Сначала в этом маленьком городе, а потом в Париже были запланированы великолепные приемы. Будущую королеву, прибывшую в сопровождении архиепископа Трирского и целой толпы знатных немецких вельмож, встречали в Седане братья короля. 25 ноября она прибыла в Мезьер в своем золоченом экипаже с белой и алой обивкой, в который были впряжены четыре гнедых венгерских рысака. Королева-мать встречала свою невестку – очаровательную светловолосую принцессу шестнадцати лет. В честь ее приезда Екатерина в день свадьбы отказалась от своих траурных печальных одеяний, надев «светские шелка». Сама королева-мать и ее дочери Клод и Маргарита руководили церемонией одевания новобрачной: сначала платье из серебряной ткани, расшитое жемчугом, потом широкая накидка из фиолетового бархата, усеянная цветами лилий, венчала все закрытая корона, украшенная бриллиантами, рубинами и изумрудами. Перед свадьбой король пытался обмануть свое нетерпение, охотясь в нормандских лесах на оленей как раз недалеко от того места, которое он [206] выбрал для строительства дворца, впоследствии названного им Шарлеваль. Этому нелюдимому, длинному и худому юноше шел двадцатый год. Он обрадовался, увидев свою юную супругу, и был с ней очень любезен. Но он никак не мог соперничать в галантности и обходительности со своим братом Анжу. Незадолго до этих событий ревнивый Карл увидел в ушах брата серьги с огромными подвесками, каких не носили даже африканские мавры, и приказал пробить шилом уши пятидесяти дворянам, сопровождавшим его на охоту – даже тому, которому было чуть ли не семьдесят лет, и заставил их носить серьги. А потом вдруг приказал снять все эти драгоценные безделушки. Пытаясь скрыть от своей невестки все эти ревнивые выходки и грубости, Екатерина, поспешно договорившись с королем, решила заняться воспитанием Елизаветы и научить ее французским манерам с помощью переводчицы юной королевы Маргариты де Ла Марк, правящей графини Аренбергской.

Вскоре Карл IX покинул свою супругу и отправился в Вилле-Котре, куда переехал двор и где он неистово предавался охоте, потешным боям на снегу, которого в тот год было особенно много. Такие забавы взрослого ребенка продолжались в декабре в Ферте-Милон.

А при французском дворе тем временем готовились к великому событию – торжественному вступлению короля и королевы в Париж. Екатерина рассудила, что наступило время символически передать реальную власть, пусть даже только внешне, ее сыну, потому что теперь на трон взошла новая царствующая королева. Королеве-матери шел пятьдесят первый год, и она переживала весьма неблагоприятный период в своей жизни. Еще с осени она постоянно болела. Сначала она страдала от приливов крови, потом очень мучилась из-за ленточного червя, чье присутствие причиняло ей массу страданий и головные боли; когда она от него избавилась, тут же снова начала давать аудиенции, причем держалась очень мужественно, создавая иллюзию, что она в добром здравии, и пользуясь всевозможными ухищрениями – например, она носила накладные светлые волосы с рыжеватым оттенком. Но положение оставалось серьезным. [207]

6 марта 1571 года среди всего этого великолепия состоялось вступление Карла IX в Париж. Король появился в окружении представителей монашеских орденов, корпораций ремесленников и знатных вельмож. Он был в кольчуге и в мантии из серебряного сукна. Церемония закончилась молебном в Соборе Парижской Богоматери и пиром. Все заметили, что принцы Конде и Наваррский уклонились от участия в церемонии; они остались в Ла Рошели. Подобно принцам, многие дворяне игнорировали празднество, одни – из соображений безопасности, как и принцы, а другие выразили таким образом протест против обсуждавшегося в тот момент проекта – возложить на них часть государственных издержек.

10-го состоялась торжественная процессия, а 11-го – заседание в парламенте, где король произнес речь, выразив благодарность Господу Всемогущему и своей матери: «После Господа, именно королеве, моей матери, я более всего обязан. Благодаря ее нежности по отношению ко мне и к моему народу, ее старанию, ее рвению и ее осторожности она так хорошо вела дела этого государства в те времена, когда мой возраст не позволял мне ими заниматься, что никакие бури гражданской войны не смогли поколебать мое королевство». Могла ли Екатерина мечтать о большем триумфе? Ее сын во всеуслышание и с глубокой искренностью объявил о своей любви и преданности – не было ли это самой высокой наградой?

Церемония коронации юной королевы состоялась в Сен-Дени 25 марта, а вскоре после этого, 29-го, состоялось ее вступление в Париж: это позволило парижанам использовать «машины», подготовленные для вступления короля, и избавило дворян от обременительной поездки на праздник. Темой праздника на сей раз была естественная дружба Франции и Германии.

Арки, возвышения, всевозможные машины были украшены по-новому. На портале улицы Сен-Дени теперь был изображен король Пепин Короткий и его сын Карл Великий. У фонтана Понсо королева-мать возлагала на Елизавету [208] венец из лилий, а у их ног танцевали три Грации. У заставы Маляров между двумя большими серебряными колоннами открывалась арка, украшенная изображениями рек Франции и Империи, ее верх был украшен статуями Генриха II, «защитника германской свободы», и Карла IX. У фонтана Невинных Младенцев золотая статуя Сатурна в десять футов высотой заменила бога Гименея. Наконец, на мосту Собора Богоматери провозглашалось, что рождение королевского ребенка объединит весь мир вокруг Франции и Германии.

Пока в Париже проходили эти пышные празднества, в Ла Рошели состоялась другая церемония: под пение псалмов люди в суровых черных одеяниях праздновали свадьбу адмирала де Колиньи и мадемуазель д'Антремон. Свадьбу омрачило известие о смерти кардинала Оде де Шатильона в Англии. Такой контраст – королевская радость и сдержанная печаль – можно было бы истолковать как знак окончательного разрыва между католиками и протестантами из-за вступления короля, вследствие его брака, в лагерь Габсбургов.

Но каким-то странным образом такая ситуация была скомпрометирована рвением папы Пия V. Непримиримый враг еретиков и неверных, понтифик своей собственной властью дал титул великого герцога Козимо Медичи, желая вознаградить его за военные кампании во Франции и действия пизанских галер в Средиземном море. Только в ноябре 1570 года Франция нехотя приняла его буллу от 26 сентября 1569 года. Екатерине было в этот момент выгодно умаслить своего кузена, одного из основных кредиторов, дававшего не только деньги, но и солдат. Таким образом, она пожертвовала предпочтением, которое во времена Генриха II оказывали герцогу Феррарскому.

Молодой король тем временем сумел извлечь пользу из прямых контактов с вельможами и дипломатами во время празднеств в марте 1571 года. У него была конфиденциальная встреча с послом Петруччи, которому он четко выразил свою волю: «Если великий герцог и я договоримся прийти на помощь принцу Оранскому, то испанцам уже не придется [209] думать только об Италии и моем королевстве». Через несколько недель в присутствии всего двора Карл IX во всеуслышание заявил шевалье де Серру – хитрому дипломату и знатоку Италии, что он решил поддержать Козимо. Его собеседник одобрил его намерения: «Если к Франции и Флоренции присоединятся Венеция, Англия и немецкие государи, то придет конец испанскому владычеству как в Нидерландах, так и в Италии».

Воинственное настроение и независимость Карла тревожили Екатерину, которую сын намеренно держал в стороне от этих планов. «Королева, моя мать, слишком робка», – доверительно сообщил он Петруччи 11 июня. Но в действительности, он просто боялся открыть эти планы Екатерине и предпочитал довести переговоры до того момента, когда она просто будет вынуждена дать свое согласие. Он приказал передать конкретные предложения Козимо. Со своей стороны великий герцог направил к нему чрезвычайного посла Альбертани, который явился в начале июля 1571 года в Монсо. Осторожный ответ Козимо был передан одному королю: начинать военные действия против Филиппа II – дело сложное и важное, поэтому нужно узнать мнение королевы-матери и императора, ставшего теперь близким родственником этих королей. Но Карла IX не смутил такой уклончивый ответ, и он повторил свое предложение о вмешательстве.

Успех предстоящего вторжения, о котором Екатерина пока еще не знала, целиком зависел от участия Англии. А для того чтобы этого добиться, имелся простой способ – объединить Францию и Англию с помощью брака герцога Анжуйского и Елизаветы. Инициативу возобновить эти переговоры взяла на себя именно королева-мать. Она полагала, что ей удалось доказать своему сыну все преимущества этого брака: союз с английским престолом принесет ему «дружбу германских князей и поможет добраться до Империи и завоевать Нидерланды».

В Лондон с двумя портретами Анжу для Елизаветы отправились капитан гвардейцев герцога Ларшан и доверенный человек Екатерины Кавальканти. Королеве понравились [210] большое достоинство претендента на ее руку и серьезная зрелость, приличествовавшая ее будущему супругу. Она заметила, что разница в возрасте не так уж важна; и чтобы доказать это, она себя несколько омолодила, сказав, что ей всего тридцать пять лет. Но так как она не собиралась разрешать герцогу отправлять католический культ, переговоры снова зашли в тупик. Карл IX обвинил в этом своего брата: «Вы постоянно говорите о вашей совести; но вы не признаетесь, что есть другая причина – духовенство предложило вам крупную сумму, желая оставить вас здесь как борца за дело католицизма». Эти резкие слова вызвали слезы у Анжу и его матери.

К этому времени сын, наконец, соизволил сообщить своей матери о решении помочь великому герцогу Флорентийскому в его ссоре с Габсбургами. Она одобрила его планы и написала Козимо, посоветовав ему заручиться поддержкой венецианцев. Предвидя возможный конфликт с испанцами, было бы неплохо нейтрализовать протестантов. Поэтому Екатерина попросила своего кузена убедить папу, что приезд адмирала де Колиньи ко двору нужен для объединения внутри страны. Позже она попросила его получить в Риме разрешение на брак ее дочери Маргариты с принцем Наваррским.

В августе соглашение, достигнутое с Колиньи и содержавшее десять статей, было подписано королевой и королем: после досрочного предоставления четырех безопасных городов адмирал и Конде снова были в милости при дворе. Король не хотел предпринимать никаких действий во Фландрии, не посоветовавшись с ним: он пригласил адмирала в Блуа. 12 сентября Колиньи туда приехал; его приветливо встретил Карл IX в апартаментах Екатерины – у нее была лихорадка и она не вставала с постели. Встреча королевы и того, кого еще так недавно преследовала ее ненависть, свелась к приветствиям в соответствии с этикетом.

Екатерина смирилась с его присутствием. Ей нужно было, чтобы адмирал поспособствовал браку принца Наваррского и Маргариты и склонил бы Жанну д'Альбре явиться [211] ко двору. В остальном она была настроена против вмешательства французских протестантов в Нидерландах, потому что слишком опасалась могущества Испании.

Когда великий герцог понял, что опасность миновала, он самым естественным образом сблизился с императором и Испанией. В знак своей доброй воли он направил двенадцать галер присоединиться к флоту Святой лиги и попытался освободиться из пут заговора, который он начал было составлять: утром 3 октября Фрегозо явился к королеве с письмами ее кузена Козимо, который осторожно предлагал сохранить добрые отношения, уже существующие между королем и императором, и советовал убедить Колиньи и королеву Наваррскую вернуться в лоно католической религии! Екатерина торжествовала: проект вторжения в Нидерланды лишался теперь основной поддержки – итальянской. Она посоветовала своему сыну последовать этому «доброму и святому» совету.

Через некоторое время, 7 октября 1571 года, Испания утвердилась как могущественная морская держава после победы в битве при Лепанте, когда в жестокой схватке столкнулись турецкие галеры и христианская Армада под командованием дона Хуана Австрийского, сводного брата Филиппа II, венецианца Себастьяно Вениеро и римлянина Марка Антонио Колонна. Масштабы этой победы доказывали, насколько была оправданна сдержанность Екатерины. В присутствии венецианского посла Контарини Карл IX выразил большую радость, узнав об этом, но члены его совета предупредили его, что разгром турецкого флота означал, по сути, потерю французского военного флота и что ему следовало бы воздержаться от чрезмерных проявлений восторга.

Вскоре по инициативе барона де Ла Гарда, командующего галерами, были начаты работы на верфях в Марселе. Говорили, что будет построено до ста галер. Предполагалось, что часть кораблей выйдет в океан. Торговые корабли получили вооружение в Бордо и Нанте, а Фелиппо Строцци, полковник французской инфантерии, начал готовить [212] какую-то загадочную экспедицию. Борьба против Испании снова возобновилась. Посол Испании дон Франсес д'Алава нервничал, ощущая всеобщую враждебность. Его обвиняли в обнародовании грубого письма, написанного им самим одному кардиналу, хоть он и утверждал, что письмо было подделкой. В нем говорилось, что Карл IX напивается каждый вечер, что королева-мать родила семь детей от бывшего кардинала де Шатильона и что она беременна от кардинала Лотарингского! Страдая от мании преследования, Алава испугался, когда в ноябре король отправил его праздновать победу при Лепанте. Он бежал в Нидерланды, одетый «как попугай», скрыв лицо под маской. Екатерину очень повеселил этот комичный эпизод. Благодаря ему она забыла свои собственные страдания: лихорадку, катар и ишиас, причинявшие ей большие мучения, и снова пустилась в тонкие матримониальные переговоры, устраивая хорошие партии своим детям.

Снова зашла речь об английском браке, но на этот раз герцог Анжуйский решительно устранился, и она предложила Елизавете своего последнего сына – герцога Алансонского. Она говорила, что у него уже пробиваются усы. Его единственный недостаток – невысокий рост. Чтобы ей польстить, английский посол Смит напомнил, что великий король Пипин Короткий не доставал до пояса королеве Берте! Для этого брака Екатерина была даже готова заключить лигу между двумя нациями. Такой план устраивал Карла IX, который по-прежнему был настроен против Филиппа II: действительно, соглашение будет подписано 29 апреля 1572 года – одновременно оборонительный пакт и торговый договор.

Вскоре Совет одобрил брак принцессы, однако мать Генриха Наваррского долго не решалась приехать ко двору. Екатерина уточнила, что она приглашала ее не для того, чтобы навредить ей. Жанна насмешливо ответила: «Простите меня, если меня разбирал смех, когда я читала ваши письма, потому что вы просите меня не бояться, чего я и в мыслях не имела, хоть и говорят, что вы едите маленьких [213] детей». Обе королевы встретились 15 февраля в Шенонсо. Жанна подождала, пока уедет кардинал Александрийский, и явилась в Блуа, чтобы заключить брак своего сына с дочерью Екатерины.

Как и следовало ожидать, проблема религиозных взглядов каждого из супругов и церемония свадьбы в соответствии с католическим обрядом стали предметом тягостных переговоров, в ходе которых королева Наваррская консультировалась с министрами-протестантами и даже с послами Англии Уолсингеймом и Смитом, которые находились в Блуа, чтобы разработать брачный договор между Англией и Францией. Наконец, 11 апреля 1572 года Жанна д'Альбре подписала брачный контракт своего сына.

Ее это совсем не радовало; в разговоре с Генрихом она осуждала распущенность этого двора папистов: «Опасайтесь любых развлечений, могущих отвлечь вас от вашей религии и сбить с пути истинного. Такова их цель. Они этого даже не скрывают. Если вы останетесь здесь, вам не удастся этого избежать». Но при этом она давала своему сыну советы, как обольстить Маргариту, которую она считала красивой, разумной и пользующейся большим доверием своей матери и братьев: «Постарайтесь добиться расположения к себе. Не бойтесь говорить смело: запомните, от вашего появления будет зависеть мнение, которое о вас сложится. Возьмите в привычку завивать волосы, но не как у Нерака: пусть они свободно лежат; мне нравится эта последняя мода, так и я советую вам делать».

Замок Блуа действительно превратился в ослепительное прибежище разврата, где маскарады сменяли друг друга, предоставляя возможность для любовных приключений и грубых шуток. Однажды туда явился король с лицом, перемазанным сажей, потом все видели, как он изображал лошадь, водрузив себе на спину седло. Герцог Анжуйский удивлял всех, подражая придворным дамам, что ему самому чрезвычайно нравилось. Он обливался духами, как они, и носил роскошные подвески и великолепные платья. Оба брата по-прежнему безумно ревновали друг к другу. Их ненависть стала причиной кровавой сцены: королева-мать поспешно [214] приказала казнить одного дворянина, Линьероля, который якобы передавал то одному, то другому всякие интимные подробности, тем самым разжигая взаимную ярость.

В этой празднично-беспорядочной атмосфере важная весть, пришедшая из Нидерландов, вдруг разожгла воинственный пыл протестантов и короля против Испании.

В течение марта 1572 года герцог Альба попытался снова завязать торговые отношения между Англией и Фландрией. Таким образом он надеялся улучшить экономическое положение корпораций ремесленников Нидерландов и решить большую часть проблем, ставших причиной недовольства населения королем Испании.

Момент для этого был не совсем удачен, потому что посол Филиппа II был только что выслан из Англии за участие в заговоре против Елизаветы, а герцог Норфолкский поплатился за это головой. Но торговля находилась в таком плачевном состоянии, что королева-еретичка разрешила послам Его Католического Величества вести тайные переговоры. Больше того, она приказала флоту принца Оранского, «морским гезам», покинуть английские порты, где он нашел убежище. Суда взяли курс на Голландию. Шторм вынудил их бросить якорь у Брейля. В этот момент испанский гарнизон оставил город и направился в Утрехт подавлять бунт. 1 апреля гезы захватили город, закрепились в нем, и за несколько дней Флиссинген и Зеландия покорились им. Об этом узнали фламандцы, живущие в Англии, погрузились на корабли и отправились воевать. Они получили крупные английские подкрепления. Мондусё, представитель Франции в Брюсселе, заставляет Карла IX вступить в войну. 27 апреля король посылает Телиньи к Людвигу Нассаускому: он утверждает, что хочет освободить Нидерланды от испанского гнета. Договор, заключенный между Францией и Англией, подоспел как раз вовремя, но он еще не ратифицирован: поэтому нельзя рассчитывать на английскую помощь, тем более что 30 апреля объявлено о возобновлении торговых отношений между Фландрией и Англией – это значит, что Елизавета и герцог Альба пришли к [215] согласию. Карл IX не обращает внимания на то, что его мать совершенно не доверяет англичанам. Он упрямо хочет добиться своего: вручает верительные грамоты и крупную сумму Людвигу Нассаускому, приехавшему в Париж вместе с Жанной д'Альбре, а также дает ему в помощь протестантского капитана Лану. Вместе она атакуют Монс и Валансьен, которые открывают им городские ворота. Но через четыре дня после захвата Валансьена маленькая армия оттуда выбита.

После этой неудачи Карл IX снова оказывается под влиянием Екатерины. У королевы Наваррской, бывшей душой гугенотского сопротивления, 3 июня начинается горячка, а 9-го она умирает, лишив партию гугенотов своей важной поддержки. Для Екатерины эта смерть окажется весьма своевременной, но, как водится, опять будут говорить об отравлении. Колиньи готов отправиться в путь, но разрешения на отъезд он не получит.

Увлеченный праздниками по случаю ратификации договора Франции и Англии король быстро забывает о своих воинственных намерениях. Королева-мать довольна. Она добилась своего: ее сын не одобрил операцию Нассау и Лану.

Чтобы гугеноты не решили, что отказ от плана вторжения в Нидерланды означает их немилость, Екатерина активизировала подготовку свадьбы своей дочери с Генрихом Наваррским. 13 мая 1572 года был избран новый папа – Григорий XIII. Королева надеялась, что он – юрист и человек уравновешенный, проявит большее понимание, чем его предшественник. В июле она просит его дать разрешение на брак для Маргариты при кровном родстве третьей степени. Только такой союз, пишет она в Рим, обеспечит мир в королевстве и помешает протестантам втянуть короля в войну против Испании.

Этого хотела Екатерина, но цели Колиньи были совершенно иными: получив согласие Карла IX, он готовился оказать помощь Людвигу Нассаускому, направив в Монс значительные подкрепления. Он собрал войско в четыре тысячи человек, а командующими назначил Жанлиса и [216] Брикмо. Это был авангард еще более крупной армии, генерал-капитаном которой был сам адмирал. С другой стороны, флот Строцци, стоявший в Бруаже, чтобы «идти к островам Перу», в случае необходимости можно было бы использовать в Нидерландах. Но 17 июля у Киеврена войско Жанлиса попало в ловушку, подготовленную испанцами на его пути, о котором они узнали из донесения, полученного из Франции. Письма и сведения, вырванные у взятых в плен под пытками, доказывали, что все делалось с ведома короля.

Екатерина была в полной растерянности. Она испугалась нашествия испанских армий. В июле Венеция, боясь оказаться заложницей турок, союзников Франции, если Испания вступит в войну, немедленно направила в Париж своего самого ловкого дипломата Джованни Микели. Королева потребовала, чтобы в присутствии этого привилегированного свидетеля ее сын торжественно поклялся, что вступление его подданных на территорию Нидерландов было сделано вопреки его приказам: он хочет жить в мире и дружбе со своими соседями.

Но и на этот раз король не был искренним. Это стало понятно, когда королева-мать оставила двор и отправилась в Шалон навестить свою дочь Клод Лотарингскую, заболевшую, когда она ехала на свадьбу своей сестры Маргариты. Колиньи вернул утраченные позиции: в течение четырех или пяти дней он постоянно встречался с королем, чтобы подготовить военные действия. Предупрежденная графом де Рец и хранителем печати Бирагом, вечером 4 августа Екатерина поспешно вернулась в Париж. Между сыном и матерью произошел очень резкий разговор: Екатерина упрекала в том, что он решил опереться на тех, кто хотел его убить. Неосмотрительно вступая в конфликт с испанцами, он отдает свое собственное королевство протестантам. Не желая присутствовать при крахе государства после стольких жертв, принесенных ею, чтобы воспитать короля и сохранить ему корону и если ее сын по-прежнему будет упорствовать, Екатерина просила разрешить ей уехать на родину. 9 и 10 августа были проведены два чрезвычайных заседания [217] Королевского совета и командующих армиями – Монпансье, Невэра, Коссе, Анжу и, возможно, Таванна, где их участники высказались в пользу мира. Колиньи выступил с гневной речью: «Мадам, король отказывается от вступления в войну; так пусть же Господу будет угодно, чтобы не началась еще одна, избежать которой будет уже не в его власти».

Королева проигнорировала это замечание. Она была удовлетворена тем, что большинство советников соглашались с ее мирной политикой. Снова обретя свой оптимизм и доверие, она на несколько дней вернулась в Монсо к герцогине Лотарингской. Но вернувшись в Париж 15 августа, за три дня до свадьбы Маргариты, она узнала, что ее снова обманули: герцог Альба потребовал объяснить, почему на границе около Монса были собраны три тысячи гугенотов. Колиньи продолжал собирать войска; у него уже было 12000 аркебузиров и 2000 всадников. По словам посла Венеции, стало известно, что многочисленные дворяне-протестанты, прибывшие в Париж по случаю свадьбы, получили приказ затем направляться во Фландрию.

Последние события свидетельствовали о том, что адмирал пока одержал победу в своем стремлении вторгнуться в Нидерланды и навязал слабому суверену свою личную волю: объединить всех французов – католиков и протестантов – в наступательной войне против короля Испании.

Отдавая себе отчет в неравенстве сил, зная по опыту, насколько переменчива военная фортуна, Екатерина не могла допустить краха Французского королевства, уничтожения достояния своих детей, которое она с таким трудом сохранила. Не только действия Колиньи возмущали Екатерину – ее злило то, что в течение многих лет адмирал открыто мешал ей и организовывал гугенотские мятежи, направленные против ее мирных эдиктов. Так может быть, этот вчерашний враг собирается занять ее место возле ее сына и – кто знает? – хочет отправить ее в изгнание во Флоренцию, как она сама весьма неосмотрительно предложила десять дней назад. Оставался единственный выход – убить адмирала. [218]

Смерть Колиньи была бы не только личным спасением для Екатерины, но и спасением для всего королевства. Приняв такое решение, она сразу же начинает увлеченно готовить его исполнение, снова обретя вкус к мести, который когда-то побуждал ее давать деньги убийцам и колдунам для уничтожения адмирала.

Ей не нужно долго искать статистов, чтобы самой остаться в стороне. Она может рассчитывать на Гизов: они собрались в Париже со своими многочисленными сторонниками по случаю свадьбы Маргариты де Валуа. Их гораздо больше, чем дворян-гугенотов, но Екатерина предпочитает, чтобы убийство произошло как бы невзначай во время вооруженной драки. Она договаривается с матерью юного герцога де Гиза Анной д'Эсте, герцогиней Немурской, которая хочет заставить Колиньи заплатить за смерть своего первого мужа. Наемный убийца Лувье де Морвер, которому ранее уже поручали убить адмирала, получает приказ герцогини совершить это преступление.

Было условлено, что покушение состоится после церемонии венчания Маргариты и Генриха Наваррского. Когда адмирала не станет, молодого короля Наваррского можно будет сделать заложником и удерживать при дворе, чтобы помешать протестантским репрессивным действиям. Церемония проходила 18 августа перед Собором Парижской Богоматери. Кардинал Бурбонский вел службу на улице и провозгласил о вступлении супругов в брак, несмотря на отсутствие разрешения на брак при кровном родстве, так и не выданное Римом. На свадебную мессу в собор Маргарита входит сама в сопровождении своего брата Анжу. Свадебные празднества должны продлиться четыре дня. То в Лувре, то в Городской ратуше устраиваются турниры, пиры, балы и балеты. Своим великолепием они затмевают свадьбы дочерей Генриха II.

21 августа во дворе Лувра состоялся грандиозный турнир. Карл IX и его братья являются в костюмах амазонок, переодевшись в женщин-воительниц, вооруженных луками. Этим фальшивым амазонкам противостоят турки. Это [219] Генрих Наваррский и его спутники, таким образом уподобившие себя неверным. Совершенно очевидно, что в этих играх, не стыдясь, стремились высмеять протестантов – к великой радости зрителей.

Вечером 21 августа во время этого праздника де Шальи, мажордом герцога д'Омаля, ввел Морвера в дом каноника Вильмура, бывшего наставника герцога де Гиза в монастыре Сен-Жермен-л'Осера. Место для стрельбы было выбрано с тем расчетом, чтобы убийца оказался на дороге, по которой Колиньи, отправляясь в занимаемый им дом – особняк Бетизи, едет в Лувр и потом обратно. В пятницу 22 августа, около одиннадцати часов утра, после заседания Королевского совета, адмирал вышел из дворца и направился к своему дому. Он читает прошение. В тот момент, когда он наклоняется, чтобы поправить сапог, раздается выстрел. Одна пуля оторвала ему указательный палец левой руки, другая попала в руку. Если бы он случайно не наклонился, рана оказалась бы смертельной. Дворяне из его свиты бегут в дом, где расположился убийца, но находят только дымящуюся аркебузу. Убийца скрылся через задние ворота дома.

Екатерина узнала эту новость, садясь за стол: она встает и с невозмутимым видом удаляется в свои покои вместе с герцогом Анжуйским. По ее спокойствию наблюдающий за ней испанский посол понимает, что она ожидала этого события. При дворе уже знают, что адмирал не умер, а тяжело ранен. Срочно посылают за Амбруазом Паре; тупыми ножницами он отрезает свисавшую часть указательного пальца и достает пулю из левого локтя жертвы. Встревоженные и разъяренные дворяне-протестанты бегут в особняк Бетизи. Днем король навещает адмирала, который его сам об этом попросил, чтобы поговорить с ним. Екатерина, боясь, что в этой личной беседе будут говорить о ней, лично сопровождает сына к адмиралу вместе с самыми знатными вельможами, принцами крови и даже врагами Колиньи – Монпансье, Гонди, Невэром и Таванном – не хватает только Гизов. Адмиралу все-таки удается сказать несколько слов королю, который клянется отомстить. Немедленно начинается [220] следствие. Оно поручено первому председателю де Ту и советнику Кавешо, другу адмирала.

Днем 22 августа Карл IX сообщает о покушении всем своим послам за границей. Письмо, полученное Ламотт-Фенелоном, послом в Англии, показывает, кого король считал виновником этого нападения: «Сообщите королеве Англии, что я сам буду вершить суд над виновными, чтобы никому в моем королевстве было неповадно повторить это и чтобы мой эдикт о мирном урегулировании полностью соблюдался и не нарушался». В субботу 23 августа в результате следствия было собрано достаточно сведений, чтобы определить виновных в преступлении: после допроса служанки и лакея де Вильмура арестовали Шальи, который указал место убийце. Был найден человек, приведший лошадь, на которой убийца скрылся. К тому же стало известно, что это была верховая лошадь из конюшен герцога де Гиза! Не дожидаясь обвинений, герцог сам явился к королю просить у него разрешения покинуть Париж. Король говорил с ним сурово, но уехать разрешил, заметив, что он сумеет разыскать герцога, если выяснится, что тот виновен. Гиз сделал вид, что выехал из города через ворота Сент-Антуан, но по дороге остановился в своем особняке и в нем заперся.

Когда он проезжал через народные кварталы, он увидел, насколько возбужден и враждебно настроен по отношению к гугенотам парижский люд. Эта толпа была для него лучшей защитой от суровости короля. Когда-то волнения вокруг Гастинского Креста и совсем недавний взрыв радости после разгрома Жанлиса испанцами доказали, как легко разжечь страсти этой кишащей толпы, доведенной до фанатизма многочисленными священниками церквей и монастырей. В эти жаркие августовские дни в город потоком хлынули дворяне-протестанты на свадьбу Маргариты; их разместили в основном в Лувре и поблизости от дворца, но также и в пригороде Сен-Жермен. Парижане приглядывались к этим гугенотам, вчерашним врагам, сегодня окружающим короля. Их удивляет и возмущает, что они смешались с католиками. Перенаселенный город бурлит: все свободные [221] дома, постоялые дворы, таверны заняли конюхи, лакеи, солдаты. К постоянному городскому населению в большом количестве присоединились бедняки, которых голод погнал из деревень.

Это огромное количество обнищавшего населения становится свидетелем братания вельмож – католиков и протестантов и наблюдает за пышными праздниками по случаю свадьбы Маргариты и Генриха. Бедняки видят, как по деревянным мосткам проезжают великолепно одетые дамы и придворные. В глухие переулки доносятся отзвуки пиров и турниров: для фанатичных проповедников настала пора разжигать народное недовольство против протестантов.

Знаменитый проповедник Вигор возвещает о гневе Господа, который не перенесет «этого мерзкого брачного союза». Даже при дворе проповедник Сент-Фуа обещает герцогу Анжуйскому, посвященному стороннику католицизма, корону его брата: подобно Иакову он унаследует право первородства. Отовсюду раздаются призывы к убийству. Всем ясно: готовится бунт. В пятницу, после покушения на Колиньи, новость об этом распространяется по всему городу подобно пороховому приводу. Горожане закрывают лавки, вооружаются, собираются в кварталах. Городской голова и городские старшины передают приказ ополченцам: под командованием своих капитанов явиться в городскую ратушу «тайно и не привлекая ничьего внимания». Они должны быть наготове, чтобы сдержать фанатичную и голодную толпу и предотвратить как грабежи и насилие, так и полное разграбление города вражескими войсками, которых так боятся добропорядочные коммерсанты.

Подобно Гизу, Колиньи не надо было дожидаться этого дня, чтобы понять, что толпа настроена на убийство. Он получал предупреждения со всех сторон. Самые осторожные из его верных сторонников покинули город на следующий день после свадьбы, посоветовав ему как можно быстрее последовать их примеру: Лангуаран, потом Монморанси, уехавший в Шантильи. Но адмирал остался в Париже, сделавшись пленником отведенной ему роли: он должен выполнить возложенную на него миссию. Облаченный доверием [222] короля, он считает, что сможет положить конец политике проволочек и полумер королевы-матери. Карл IX сам пригласил его в Королевский совет. Адмиралу, наконец, удалось примирить в нем антагонистические группировки, чьи разногласия раздирали Совет еще с самого начала гражданских войн. Он стал главным советником короля, считая, что его имя и происхождение дают ему право на такое положение, и хочет проследить за приведением в исполнение эдикта в пользу протестантов. Колиньи нашел удобный способ, как вывести агрессивность двух религиозных группировок за пределы королевства: выступление Франции в Нидерландах против Испании.

Через двадцать три года после имевшего для Франции гибельные последствия Като-Камбрезийского мира наступит момент для национального реванша. Колиньи убедил короля в справедливости своих рассуждений. Только воля Екатерины могла противостоять его влиянию, но он все еще надеялся втянуть Карла IX в войну с Испанией. Поэтому ему постоянно нужно находиться при дворе. Малейшее отсутствие – и непостоянный монарх тут же изменит свое мнение. Когда 22 августа король навещает адмирала, он пользуется своей встречей с ним, чтобы призвать его царствовать единолично и не поддаваться королеве, его матери: но она заставит своего сына признаться в этом.

Но Екатерина (по личному опыту и помня о предыдущих волнениях) нисколько не сомневалась, что за неудавшимся покушением непременно последует вооружение протестантов. Она советуется со своими приближенными. «Раз уж после ранения адмирала война становится неизбежной, – поделился де Таванн, – она первая, а за ней все остальные пришли к мнению, что лучше начать битву в Париже». Это решение было принято на тайном совещании, которое Екатерина провела днем в своем саду Тюильри. В нем участвовали Невэр, Гонди, Бираг – ее итальянские наперсники, в которых она была уверена. В это решение были посвящены маршал де Таванн, герцоги Анжуйский и Гизы. Придется снова взяться за дело, с которым не смог справиться Морвер. Будет убит не только Колиньи, но и [223] капитаны и главные дворяне-протестанты, которые так вовремя собрались в Париже. Так изначально будет обезглавлен будущий бунт.

Из-за ожесточения гугенотов пришлось ускорить выполнение этого плана. Протестанты в кольчугах патрулируют дома Гиза и д'Омаля. Они надоедают Екатерине в Тюильри, ходят под стенами ее сада и выкрикивают угрозы, которые слышал Брантом. Обещают наносить удары и убивать. Во время ужина у королевы гасконский дворянин Пардальян громко сказал, что виновники покушения на адмирала получат по заслугам. Екатерина решает действовать этой же ночью.

Так как оказалось слишком много предполагаемых жертв, пришлось получать согласие короля. Королева направила к нему своего фаворита графа де Рец, Альбера де Гонди, который только что присутствовал на тайном совещании в Тюильри. Около девяти часов вечера Гонди допущен в кабинет короля. Он сообщает Карлу IX, что королева-мать вместе с Гизами и Анжу участвовала в неудавшемся покушении на Колиньи, и напоминает, что уже давно Екатерина разгадала пагубные намерения адмирала: добиться торжества протестантской группировки и возобновить бунт. Королева должна отомстить за убийства своих верных слуг – герцога Франсуа де Гиза и храброго и верного капитана Шарри, совершенные сторонниками Колиньи. Она воспользовалась приездом адмирала в Париж, чтобы снова подослать к нему Морвера, но к несчастью, его покушение не удалось. И тогда Рец, как об этом сообщается в мемуарах Маргариты де Валуа, сообщает об ужасном заговоре. «Гугеноты, – говорит он, – были в таком отчаянии, что обвинили не только де Гиза, но и королеву, его мать, и короля Польского, его брата, и даже полагали, что король Карл согласился с этим, и поэтому решили прибегнуть к оружию в ту же ночь».

Глубокой ночью во дворец были срочно вызваны два главных чиновника магистратуры – Клод Марсель и купеческий старшина Ле Шаррон. Им сообщили о якобы существующем заговоре протестантов и поручили закрыть [224] городские ворота, лодками перегородить Сену, вооружить горожан и подготовить пушки для защиты Городской ратуши. В каждом доме, где живет ополченец, должен быть вооруженный часовой с факелом, а его левая рука должна быть обернута белым шарфом. Все пути к бегству будут перекрыты ополчениями, которые займут площади и мосты, проходы и ворота.

Названы и исполнители: католики дворяне из свиты Гиза и гвардейцы короля. К раннему утру все готово. В последний момент королева вдруг испугалась: по словам де Таванна, она бы «охотно от этого отказалась». Не забудем об этой запоздалой гуманности, скорее всего продиктованной тревогой и страхом. Ее сообщники ободряют ее. В эту ночь в Лувре почти никто не спал. Казнь началась на заре 24 августа, в воскресенье, в праздник Святого Варфоломея. Сигнал должны были дать с дозорной башни Дворца Правосудия. Его опередил набатный колокол Сен-Жермен-Л'Осера. Его заунывный звон раздался в три часа ночи. Первыми были убиты дворяне, разместившиеся в Лувре, – этим занялся капитан королевских гвардейцев Нансе. Протестантов стянули с постелей и протащили через весь замок к большому двору, где стрелки толкали их на алебарды швейцарцев, прокалывавших насквозь. Один из них, де Леран, окровавленный, ускользнет от своих преследователей и спрячется в постели Маргариты де Валуа. В страхе он бросится в объятия обезумевшей юной королевы, что его и спасет. Его убийц чрезвычайно развеселит это зрелище, и Маргарита заставит их убраться. Она беспокоится за своего мужа. Накануне Генрих Наваррский очень долго совещался со своими друзьями-гугенотами, встревоженными приготовлениями, происходившими вокруг дворца. Он решил утром, не мешкая, отправиться к королю и потребовать суда над виновниками неудавшегося убийства Колиньи. Взвинченный беарнец встал очень рано, чтобы поиграть в мяч, ожидая пробуждения Карла IX: по дороге его арестовали и по приказу короля заперли в апартаментах вместе с его кузеном Конде, а в Лувре тем временем началась казнь. [225]

В соседнем квартале герцоги Гиз и д'Омаль, бастард Ангулемский, Таванн, Невэр решили сами заняться уничтожением Колиньи и его приближенных. Охранявший дом Коссен открыл им ворота. Адмирала быстро отправили на тот свет: особенно старались наемники Яновиц и Тосиньи, которые его и ограбили. Его тело, выброшенное через окно на мостовую, опознал Гиз и позволил черни надругаться над ним. Обезглавленное и кастрированное тело протащили по сточным канавам: Колиньи как будто предчувствовал это. То, что осталось от тела, бросили в Сену, потом выловили, снова подвергли истязаниям и подвесили за ноги на виселице Монфокона. Убийцы нацепили на себя вещи своей жертвы: нунций написал в Рим, что видел, как Пьетро Паоло Тосиньи похвалялся большой золотой цепью адмирала и его кошелем.

Большинству дворян-протестантов, жившим в городе, перерезали горло в их постелях или расстреляли из пищалей, как Телиньи, который пытался спрятаться на крыше. Их тела были свалены в кучу во дворе Лувра. Спастись удалось только тем протестантам, которые остановились в пригороде Сен-Жермен, среди них были Монтгомери и видам Шартрский. Заслышав набат, они успели собраться и бежать через кордоны ополченцев по Вожирарской дороге. Попытки герцога де Гиза организовать их преследование оказались тщетными. Было уже пять часов утра. Казнь, разрешенная Карлом IX по предложению Екатерины, закончена: убито около двухсот человек, в основном аристократы, мелкие дворяне и солдаты.

Именно в этот момент исступленный и голодный народ, выйдя из-под контроля, превратил в резню полицейскую акцию. Уже давно назревал бунт. Об этом свидетельствовали слишком многие признаки. Екатерина и ее сын не могли не знать, что Париж превратился в пороховую бочку и что одной только искры хватило бы, чтобы произошел взрыв. Сознавая опасность, они все-таки приняли некоторые меры предосторожности: призвали ополчение для охраны кварталов и отправили герцога Анжуйского обеспечивать неприкосновенность богатых лавок. [226]

Когда голодная и исступленная беднота вдруг понимает, что казнь, осуществленная по приказу короля, направлена на тех же самых гугенотов, которых обвиняют католические проповедники, врожденный инстинкт охотника побуждает нищих начать травлю протестантов. Власти духовные и светские как бы дают разрешение на убийства и грабежи. Голод и нужда вместе с ненавистью распаляют народную жестокость.

Это смертоносное безумие продлится три долгих дня, в течение которых королевская семья в ужасе закроется в Лувре, откуда король тщетно будет отдавать приказы прево, старшинам и ополчению прекратить зверства. Не особенно разбираясь в религиозных настроениях своих жертв, толпа, в которой смешались ополченцы, солдаты охраны короля, фанатики и бродяги, бросается в лавки и зажиточные дома. Жертвами становятся аристократы и буржуа. «Очень многие, – пишет нунций Сальвиати, – вечером смогут стать владельцами лошадей и карет, пить и есть из серебряной посуды, о которой даже не могли мечтать». Солдаты герцога Анжуйского – восемьсот всадников и тысяча пехотинцев, в обязанности которых входило поддержание порядка, отличились в разграблении ювелирных лавок, а некоторые скажут потом, что делали это с согласия своего хозяина – большого любителя жемчуга и драгоценных камней.

24 августа двор направил депеши послам и правителями провинций: в них сообщалось о начале в Париже уличных сражений между двумя соперничающими семьями – Гизами и Шатильонами; не имея возможности повлиять на ход событий, король укрылся в Лувре; он обязуется усмирить волнения, как только сможет. Герцог Анжуйский уверяет Матиньона, правителя Нормандии, что ссора касается исключительно этих двух домов; в намерения короля не входит что-либо менять в своем эдикте о мирном урегулировании.

Но продолжительность и размах резни не позволяют ограничиться таким объяснением. 25-го в письме к своему послу в Англии Ламотт-Фенелону король констатирует, что [227] «возбуждение», то есть народный бунт, «еще не успокоилось»; он добавляет, что выявился «заговор, который так называемые сторонники новой религии замышляли против меня самого, моей матери и моих братьев».

Сначала герцог де Гиз согласился подтвердить объяснение короля, но потом, видя размах бедствия, отказался брать ответственность только на себя: 26-го Карл IX вынужден провести в парламенте заседание со своим участием и заявить, что Гиз действовал по его приказу, не из религиозных побуждений, а чтобы наказать заговор. Он призывает парламент начать судебный процесс против сообщников адмирала. Советники одобряют требование государя. Первый советник де Ту прославляет короля, приведя слова, приписываемые Людовику XI: «Кто не умеет притворятся, не умеет царствовать». В ответ на просьбу главного защитника Пибрака Карл IX приказывает возвестить на всех перекрестках о запрещении убийств и грабежей. Король в Лувре, а Гиз в своем особняке, дают приют сотням беженцев. 27 августа в королевских повелениях наместникам в провинциях приказывается следить за тем, чтобы «не было никаких волнений между жителями и не происходили убийства». Он хочет предотвратить резню, вызванную местью. Гонцы, посланные во все верноподданные города королевства, оповестили о королевском указе, и вскоре, по выражению Мишле, начался «сезон» Варфоломеевской ночи. С 24 августа происходит взрыв народной жестокости в городах, расположенных недалеко от Парижа. Начинается резня гугенотов в Ла Шарите, Мо, Бурже, Орлеане, Анжере, Сомюре, Труа и, наконец, в Руане 17 и 28 сентября. После некоторой передышки наступает очередь юга: 3 октября – Бордо, 4-го – Тулуза, Гайяк и Альби – 5-го. Соперничающие семьи и кланы этих древних городов сводят между собой счеты. Сколько же всего погибло людей во время этих событий? Цифры очень разнятся. По всей Франции могло быть убито от двадцати до тридцати тысяч человек. Но такая оценка не может считаться точной и проверить ее невозможно. [228]

Конечно, для Французской короны было большим искушением потребовать от католических держав почестей за уничтожение такого значительного количества врагов истинной религии и заставить их поверить, что Франция действовала с заранее обдуманным намерением. Позже увлеченные писатели выдвинут предположение, что Рим и Испания вместе с Екатериной подготовили Варфоломеевскую ночь. Но в действительности первые депеши короля и его матери, направленные за границу, сообщали о борьбе между Гизами и Шатильонами. В последующих уже говорилось о заговоре гугенотов с целью уничтожения королевской семьи: опережая события, король и его мать прибегли к законной защите. Для пущей убедительности были казнены два предполагаемых зачинщика заговора – Брикмо, доверенный человек Колиньи, и Кавень – советник парламента, сумевший ускользнуть от убийц.

Тем временем новость очень быстро распространилась по Европе. Католики всех стран радовались ей, как великой победе над еретиками.

Никого не интересовал страх и возмущение протестантов. Только пасторы могли теперь своими пламенными проповедями возродить в верующих стремление защитить истинную веру. Укрепленные города протестантского юга – Монтобан, Ним, Обена и Прива, пытаясь защититься от жестокости католиков, закрыли городские ворота и приготовились к сопротивлению. В Сансере, самом сердце королевства, буржуа, намеревавшиеся подчиниться королю, были вынуждены присоединиться к большинству простого люда, решивших защищаться. Ла Рошель – главный оплот протестантов запада, отказалась принять наместника Бирона, бывшего, однако, человеком терпимым и спасшим жизнь многим протестантам в Варфоломеевскую ночь: город стал убежищем для огромного количества гугенотов; пятьдесят спасшихся во время бойни дворян организовали там армию из тысячи пятисот солдат – дезертиров флота Строцци. Ассамблея пятидесяти пяти пасторов направила торжественный призыв Елизавете Английской, умоляя ее прийти на помощь своим подданным в Гиени – провинции, принадлежавшей [229] ей «испокон веков». Опасность была велика: главный город бунтовщиков становился плацдармом для вторжения. На осаду города король отправил своего брата, герцога Анжуйского. С ноября 1572 года по июль 1573 года тот без передышки, но и без особого результата, пытался взять штурмом крепостные стены. В армии осаждавших перемешались католики, бывшие протестанты, обращенные насильно, протестанты-верноподданные, как Лану, например. По ту и другую сторону крепостных стен царила полная сумятица в определении целей.

Осада Ла Рошели продолжалась уже восемь месяцев, когда вдруг герцог Анжуйский был избран королем Польши. Жану де Монлюку удалось получить для брата короля Франции большинство голосов польского сейма выборных, в который входило сорок тысяч дворян. Они собрались 5 апреля 1573 года на Каменной равнине, к юго-востоку от Варшавы, где стояли роскошные шатры, чтобы выбрать преемника Сигизмунда-Августа II. Монлюк смог изменить их настроение: все были шокированы, узнав о Варфоломеевской ночи. Он приказал написать и распространить многочисленные уведомления. В одном из них – «Защитном слове Жана де Монлюка» – утверждалось, что в Париже было убито не больше сорока дворян. В другом, приписываемом якобы протестанту Пьеру Шарпантье, излагались доводы, оправдывающие бойню. Самым изящным было «Письмо к Эльвидию», автором которого был Ги дю Фор де Пибрак. Он одобрял законное наказание предводителей гугенотов-мятежников, совершенное в соответствии с королевским приказом, но высказывал сожаление по поводу разнузданной и слепой ярости толпы, в которой король был не виноват.

Кандидаты-протестанты – эрцгерцог Прусский Альберт-Фридрих и король Шведский Ян III, могли рассчитывать только на голоса протестантской партии – среди поляков их было меньшинство. Других претендентов – русского царя Ивана IV Грозного и эрцгерцога Альберта Австрийского – просто боялись. Такая ситуация оказалась выгодной для французского кандидата. Император попытался [230] было ему навредить в глазах терпимо настроенных поляков, распространяя по своим государствам высокопарные памфлеты. Среди них был панегирик, сочиненный иезуитом Ингольштадтом, прославлявшим Генриха как истинного героя Варфоломеевской ночи и поздравлявшего его с тем, что он один смог убить десять тысяч человек! Но Карл IX отбил эту коварную атаку, оказав брату весьма существенную помощь: в случае избрания Анжу он предложил выделить деньги, необходимые для строительства флота на Балтийском море и предложил начать переговоры о соглашении между Польшей и султаном – одним из ее самых постоянных врагов. Своеобразная кампания в прессе, обещания и широкие жесты Франции сотворили чудо.

9 мая 1573 года Генрих был избран королем. 11-го об этом было объявлено народу. Он должен был принести торжественную клятву гарантировать свободу религии в своем новом королевстве, где меньшинство протестантов было очень активно. 1 июня Карл IX разрешил своему брату уехать. Он позволил отправить в Польшу четыре тысячи гасконцев из армии герцога. Следствием этого стало прекращение 26 июня осады Ла Рошели, а через некоторое время король Франции издал Булонский эдикт, по которому на всей территории королевства протестантам предоставлялась свобода совести и свобода культа в трех городах – Ла Рошели, Ниме и Монтобане. Сансер получил право на почетную капитуляцию.

Выборы в Польше обошлись дорого – как говорили, в несколько миллионов. Но расходы только начались. Генрих не мог уехать просто так: для воевод надо было подготовить многочисленные подарки. Кроме этого, престиж Франции и нового короля требовал, чтобы польское посольство, которое должно было привезти в Париж торжественную весть, было встречено с наибольшей роскошью.

Когда финансовые проблемы были временно решены, а мир внутри королевства установлен, Екатерина и Карл IX отправились встречать нового короля. 24 июля они присутствовали при его вступлении в Орлеан. Затем Генрих отправился в Мадридский замок, в Булонский лес, где принял [231] послов при французском дворе, прибывших его поприветствовать: но ни император, ни короли Испании и Португалии никого не прислали. Новый король получил поздравительные письма султана Селима II и королевы Елизаветы Английской. Он принял личных посланников Венеции и Рима: папа Григорий XIII прислал к нему нунция Винченте Лаурео, епископа Мондови, который должен был сопровождать его в Польшу, и еще одного эмиссара – Серафико Оливиери, которому было поручено вручить Генриху как знак особого расположения золотую розу, благословленную папой. Государи жаловали свои награды не только Генриху Анжуйскому, но и его матери, с удовлетворением наблюдавшей за успехами своего любимого сына.

Основным событием лета 1573 года стало прибытие торжественного посольства поляков. Они должны были вручить корону избранному королю, принять торжественную клятву в соответствии с конституцией и получить его согласие по некоторым пунктам, в частности, на брак с Анной Ягеллон, сестрой покойного короля, – требование сейма выборных. 2 августа 1573 года Жан де Монлюк, епископ Баланса, прибыл на границу империи для встречи торжественного кортежа, вступившего в Мец 14 августа. Среди десяти послов, самых знатных аристократов, был епископ Познани Адам Конарский, воевода Серадза Альберт Ласки и гетман Николай-Христофор Радзивилл. Их сопровождали двести пятьдесят дворян, представлявших сейм, духовенство, сенат, провинции и протестантские и католические партии. Все они ехали в пятидесяти польских экипажах, в каждый из которых были запряжены семь-восемь лошадей, на которых верхом ехали пажи.

Вступление посольства в Париж 19 августа было великолепным. Первый камергер короля де Вилькье выехал навстречу полякам в Пантен вместе с дворянами королевских покоев, скакавших на маленьких испанских лошадях и турецких конях. У ворот Сен-Мартен дофин, герцог де Гиз и его братья, городской голова и городские старшины встретили их с почестями. Их приветствовали залпами из тысячи двухсот аркебуз. [232]

21 августа посольство было принято королем, королевой-матерью и царствующей королевой. В этот день вельможи были одеты в длинные платья из золотой ткани, подражая величественным сенаторам Древнего Рима. На следующий день роскошная кавалькада послов, разодетых в разноцветные шелка и сверкавших драгоценностями, снова отправилась в Лувр, где их принимал король. Епископ Познани приветствовал Генриха от имени Польских воеводств. Он пригласил его прибыть в Польшу в сентябре вступить во владение своим королевством и защитить его от «Московита, их соседа, извечного врага». 23 августа послы с официальным визитом прибыли к Генриху, королю Наваррскому, и его супруге Маргарите. Она единственная из всех членов королевской фамилии смогла без переводчика ответить на торжественную речь, произнесенную епископом Познанским на латыни. Страдавший от лихорадки Франсуа Алансонский не явился на прием. Затем поляки, за исключением нескольких протестантов, отправились поприветствовать кардиналов Бурбонского и Лотарингского.

Великолепие этих церемоний стало торжеством Екатерины. Елизавете Английской она описала свой восторг, который испытала при встрече с этими знатными вельможами – «чрезвычайно учтивыми и собой воплощающими величие королевства, из которого они прибыли и которое вручили моему сыну. Вы сами можете судить о радости, наполнившей мое сердце». Но радоваться у нее времени нет. Она прежде всего должна разработать условия, на которых ее сын будет царствовать: она начнет с поляками долгие переговоры о конституционных клятвах. Во-вторых, дипломатическими путями она должна получить от немецких князей разрешение для нового короля на свободный проезд в его владения. Наконец, и это самое важное для будущего, она должна потрудиться, чтобы обеспечить права Генриха на французский трон.

И правда – в двадцать два года Карл IX уже стоит на краю могилы: переутомляясь на охоте, яростно всаживает кинжал или рогатину, сражаясь один на один с дикими кабанами, задыхаясь, когда неистово трубит в рог, проводя [233] ночи в оргиях, больной туберкулезом, харкающий кровью, он долго не протянет. Конечно, в сравнении с этим «дикарем», герцог Анжуйский кажется хрупким и нежным. Он не очень здоров: страдает от головных и желудочных болей, под мышкой у него незатягивающаяся рана, и когда крестится, все видят, что она сочится, а на глазу у него фистула туберкулезного происхождения. Сладострастный герцог предпочитает дамскую компанию и ведет многочисленные любовные интриги сначала с прекрасной мадемуазель де Шатонеф, Рене де Рьё, а потом он платонически влюблен в очаровательную Марию Клевскую, супругу принца Конде. Его друзья – мужчины, которых вскоре презрительно назовут «миньонами», являются его полной противоположностью. Все они – бесстрашные молодые красавцы-самцы, лихие волокиты, энергичные офицеры: Луи де Беренже, сеньор де Гуа, приближенные герцога, участвовавшие в осаде Ла Рошели – Франсуа д'О, Анри де Сен-Сюльпис, Жак де Леви, Франсуа де Сен-Люк. Они безгранично преданы своему повелителю. В этом окружении есть и свой старикашка ментор – Луи де Гонзаг, герцог Невэрский, пылкий католик и теоретик, который составит для Генриха программу его правления в Польше. Окруженный этими верными друзьями, в ореоле своих военных побед, Анжу становится надеждой французского трона. Именно таким предстает он в глазах Екатерины, матери, любящей его в ущерб другим детям.

Генрих явно затмил короля и своего брата Алансона. Естественно, их радует его отъезд в далекую Польшу. Гизы, напротив, недовольны, что с Анжу из королевства уезжает большое количество капитанов-католиков. Молодой король, придя в отчаяние от мысли, что приходится оставить то, что было для него наслаждением, открыто проявляет свое огорчение и идет поплакать к своей матери. И она, в самый разгар ее бурных переговоров с польскими послами, начинает жалеть о триумфе, который она готовит для своего любимого сына.

Никто лучше, чем она, не может почувствовать приближение опасности. Она знает, что эта опасность исходит от [234] ее последнего сына – Франсуа Алансонского, недоноска с ненасытным тщеславием, который под влиянием своего фаворита Гиацинта де Ла Моля, сорокалетнего фата, требует для себя титул королевского наместника и надеется, что Генрих останется в своем польском изгнании, а он унаследует французский трон. Королева-мать парирует удар: на Королевском совете в торжественной декларации Карл IX назначает своим преемником, если он умрет, не оставив наследника мужского пола, своего брата, короля Польского, «даже если в этот момент он будет отсутствовать и жить за пределами этого королевства». Герцог Алансонский назван только после него (22 августа 1573 года).

К началу осени все формальности были обговорены, и 10 сентября в Соборе Парижской Богоматери состоялась церемония принесения присяги. Затем наступила очередь Карла IX утвердить то, что пообещал его брат. В воскресенье 13 сентября каллиграфически выполненный указ об избрании – великолепный пергамент с гербами Анжу и Польши, с сотней печатей, свисающих на красных, белых и зеленых шелковых шнурах, был торжественно вручен Генриху в большом зале Дворца Правосудия в присутствии десяти тысяч человек. На следующий день, 14 сентября, король Польский торжественно вступил в Париж через ворота Сент-Антуан, а вечером Екатерина принимала у себя весь двор, дав первый ужин в новом дворце Тюильри. Украшением празднества была серебряная скала с шестнадцатью пещерами, в которых жили нимфы, изображавшие французские провинции. Праздник начался с яркой иллюминации. Затем был дан балет: нимфы дарили королю и принцам золотые дощечки, покрытые эмалью, с изображением богатств каждой из провинций: лимоны и апельсины Прованса, пшеница Шампани, виноград Бургундии, солдаты Гиени. Постановщик этого зрелища Бальтазар де Божуайе позже прославится в знаменитом «комическом балете королевы Луизы». Поляки были очарованы этим спектаклем и последовавшим за ним балом. На следующий день, 15 сентября, городской голова вручил королю Польскому подарок города Парижа: колесница из позолоченного серебра, покрытая эмалью, с [235] запряженными в нее двумя белыми конями, с восседавшим на ней богом Марсом позади лаврового дерева. Это была одновременно и дань уважения, и благодарность молодому военачальнику, которому теперь оставалось только уехать. Имперский сейм Франкфурта разрешил новому королю свободный проезд по землям империи, после чего Екатерина, наконец, успокоилась: незадолго до этого королева, встревоженная тем, что немцы еще не дали своего согласия, отправилась в Дьепп, чтобы подготовить путешествие своего сына по морю. Когда маршрут был разработан, Генрих объявил своим подданным, что 10 декабря он прибудет на границу Польши и что его коронация могла бы состояться 17 января.

Рыдающая Екатерина отпустила своего любимого сына. Когда она вернулась к королю, то выяснилось, что появились новые причины для беспокойства из-за ее самого младшего сына – Франсуа Алансонского. Этот восемнадцатилетний принц, у которого в детстве, по выражению его собственной матери, «в голове были только войны и бури», потребовал для себя пост главнокомандующего всеми армиями, освободившийся после отъезда его брата. Но Карл IX не собирался делиться властью с новым королевским наместником: он отказался, а Екатерина его поддержала. Раздосадованный герцог Алансонский сговорился с королем Наваррским, принцем Конде, четырьмя сыновьями бывшего коннетабля де Монморанси и их племянником виконтом де Тюренном. Заручившись поддержкой этих вельмож, юный брат короля полагал, что он достаточно силен, чтобы навязать свою волю Карлу IX. В первое время, если он не получит должности королевского наместника, он решил отправиться в Седан и стать во главе собранных там солдат-гугенотов. Он готов был вместе с ними вступить на территорию Нидерландов: он не забыл, что когда-то Колиньи соблазнял его одним из княжеств во Фландрии.

Екатерина, узнав об этих планах через свою дочь Маргариту, насторожилась и помешала своему сыну бежать. Ведь, в сущности, Алансон домогался не только должности королевского наместника – он хотел стать преемником [236] Карла IX, чахнувшего с каждым днем все больше и больше. Чтобы добиться своего, ему надо было удалить Екатерину, которая была самым верным гарантом прав короля Польского. Его сторонники попытались развернуть кампанию злобных памфлетов против королевы-матери. Сначала это был De furoribus gallicis (Галльские ужасы), опубликованный по-французски под названием «Достоверное рассуждение об ужасах, творящихся во Франции». Автор, протестантский министр-священник из Лиона Жан Рико, или Риго, считает, что причиной устроенной протестантам резни и всех несчастий является то, что страной управляет женщина, и к тому же иностранка.

Не желая назначать герцога Алансонского наследником престола, Карл IX дал ему титул председателя Совета и главнокомандующего своими армиями. Но такой уступки оказалось недостаточно. В ночь последнего дня перед постом (23-24 февраля) было решено организовать общее выступление под руководством де Ла Моля. Капитан Шомон-Гитри должен был приехать в Сен-Жермен за герцогом Алансонским. Когда тот увидел, что свита появилась раньше, чем было запланировано, растерялся и во всем признался своей матери. Екатерина сразу же вернулась в Париж, увозя в своей карете Алансона и короля Наваррского и поместив их рядом с собой в Венсеннском замке. Туда же перевезли Карла IX, изнуренного болезнями и постоянными кровотечениями. Несмотря на то, что принцы практически оказались под арестом, это не остановило заговорщиков. Монтгомери, невольный убийца Генриха II, ставший одним из лейтенантов Колиньи, приплыл из Англии и высадился в Нормандии 11 марта 1574 года. Алансон и Наварр решили, что они погибли: их будут судить как главных зачинщиков и приговорят к самому суровому наказанию. Поэтому они решают бежать. Они доверили дело своего спасения своим конфидентам – головорезам, облитым духами, и дамским любимчикам – Ла Молю и Коконасу, дворянам герцога Алансонского. Последние договорились с де Торе, братом маршала де Монморанси, и с виконтом де Тюренном. В подготовке побега двух принцев оказались замешаны [237] капитаны и вольные солдаты, лошадиные барышники, интриганы, как, например, Жан Бовуар ле Ла Нокль Ла Фен и даже маги – Грантри, бывший шпион Франции в Швейцарии, заявлявший, что он открыл тайну философского камня, или еще Козимо Руджиери, астролог, некроман и колдун Екатерины. Несмотря на свою осторожность, Козимо позволил своему другу Ла Молю, для которого он тогда занимался наведением «восковых чар», чтобы завоевать сердце красавицы королевы Наваррской и обеспечить длительное расположение герцога Алансонского, втянуть себя в эту затею. Но как и в первый раз, когда ее сын собирался бежать, королева оказалась предупреждена. Алансона и Генриха Наваррского арестовали и подвергли допросу. Герцог рассказал абсолютно все. Сообщников (из тех, кого можно было схватить), не мешкая, предали суду. Ла Молю и Коконасу отрубили головы 30 апреля – к великому отчаянию королевы Наваррской и герцогини Невэрской, которые забрали себе головы этих красавцев. Солдат повесили. Козимо Руджиери арестовали. У него нашли восковую фигурку с короной, утыканную иголками: она изображала королеву Наваррскую, но вполне могла сойти и за изображение короля. Астролог наводил ужас на всех, а особенно на королеву – поэтому его формально приговорили к девяти годам ссылки на галеры и очень быстро помиловали после недолгого пребывания в Марселе, наместник которого ему разрешил открыть астрологическую школу, пока он находился в заключении.

Семья Монморанси оказалась скомпрометирована, и король, за неимением де Торе и де Тюренна, приказал 4 мая заключить под стражу маршалов Монморанси и де Коссе, бывшего тестем Меру – младшего брата де Торе и Монморанси. Он отзывает наместника Лангедока Дамвиля – брата Монморанси. Но это сделать было труднее. Дамвиль – настоящий вице-король этой провинции, которой Монморанси владели в течение полувека, сблизился с протестантами и 29 мая подписал перемирие, которое должно было действовать до 1 января 1575 года и которое он подкрепил затем союзом умеренных католиков и гугенотов. Так появилась [238] третья сила – политики, которой впоследствии суждено было сыграть важную роль в развитии внутренних конфликтов во Франции.

Неудачный арест маршалов неожиданно превратил Дамвиля в предводителя сопротивления Короне. Принц Конде, находившийся в Пикардии во время ареста заговорщиков, перебрался в Германию, где отрекся от католической веры. Из всех капитанов был арестован только Монтгомери. Домфрон, где он находился, в течение семнадцати дней был осажден, после чего его взял в плен маршал де Матиньон. Екатерина была очень рада, потому что теперь, под предлогом наказания предателя, она могла, наконец, осуществить свою личную месть в память о своем любимом супруге.

Она поспешила в спальню к своему сыну, где король уже в течение двух месяцев медленно умирал от ужасных кровотечений через кожные кровоподтеки – последние проявления его туберкулеза. Узнав об аресте убийцы своего отца, лежащий под окровавленными простынями Карл прошептал только: «Все людские дела для меня уже ничто!» Через некоторое время, в воскресенье 30 мая 1574 года, на Троицу, молодой король, не проживший и двадцати четырех лет, умер в четыре часа пополудни на руках своей матери. Еще до начала агонии он подписал ордонанс, передавая регентство Екатерине по ходатайству, как говорилось, герцога Алансонского, короля Наваррского и других принцев и пэров Франции.

Вечером королева отправила де Шомро с печальной вестью к королю Польскому. На следующий день по другой дороге она направила к нему еще одного гонца – де Неви. Письмо, проникнутое патетическим волнением и полное разумных советов, прекрасно и заслуживает того, чтобы воспроизвести его целиком. Ограничимся все-таки несколькими фрагментами.

«Государь, сын мой, вчера я поспешно отправила к вам Шомро, чтобы сообщить вам о новом для меня несчастье – уже столько моих детей умерли. Я молю Господа [239] ниспослать мне смерть, чтобы больше не пришлось мне это пережить, потому что я в полном отчаянии от виденного мною зрелища; я не забуду его расположения ко мне, когда уже в конце, будучи не в силах меня оставить и просить, чтобы я за вами срочно послала, он велел мне, пока вы не приедете, взять на себя управление королевством и справедливо наказать преступников, от которых шло все зло в королевстве; он знал, что его братья будут сожалеть о нем и поэтому думал, что мне они будут повиноваться точно так же, как и вам, но нужно, чтобы вы были здесь. После этого он попрощался со мной и попросил меня его поцеловать, от чего мое сердце чуть было не разорвалось. Никогда еще человек не умирал, будучи в полном рассудке, как он, разговаривая со своими братьями, с господином кардиналом Бурбонским, канцлером, секретарем, капитаном гвардейцев, даже с лучниками и швейцарцами, приказав им всем повиноваться так же, как ему, до вашего приезда, и был уверен, что такова и ваша воля, просил их всех хорошо вам служить и быть вам верными, прося всех хранить королевство, постоянно говоря о вашей доброте и что вы всегда его так любили и повиновались ему и никогда не огорчали, а наоборот, оказывали большие услуги. Его соборовали утром, а в четыре часа он умер, как совершеннейший христианин, получив все причастия, а последнее, что он произнес, было: «О, матушка». Большей боли я никогда не испытывала, и утешить меня может только ваш скорый приезд – в этом нуждается ваше королевство, но главное – видеть вас в добром здравии, ведь если случится мне вас потерять, я прикажу похоронить меня заживо вместе с вами, потому что этого горя я пережить не смогу. Поэтому я прошу вас быть осторожным в дороге и думаю, что если вы проедете по землям императора, а оттуда – через Италию, то это будет самый верный путь для вас».

«Что касается вашего отъезда из Польши – не откладывайте его никоим образом и остерегайтесь, чтобы они [240] вас не задержали, и не подчиняйтесь их приказу, потому что вы нужны нам здесь. Я умираю от тоски без вас, так хочу я вас видеть – только ваше присутствие и ничто больше не сможет меня утешить и заставить забыть о моей потере».

«Если бы вы могли оставить кого-нибудь там, где вы находитесь, чтобы он мог править и чтобы это королевство Польское по-прежнему оставалось вашим или перешло бы к вашему брату, я тоже этого бы желала: вы могли бы им сказать, что пришлете к ним вашего брата или второго ребенка, который у вас родится, и что пока пусть они сами собой управляют, выбирая француза, который бы помогал в том, что они делают… Я думаю, что для них это было бы лучше, потому что тогда они сами стали бы королями…»

«Любите ваших слуг и делайте для них добро, но да хранит вас Господь, чтобы никогда их пристрастия не стали вашими. Я прошу вас ничего не давать, пока вы не будете здесь, потому что вы должны знать, кто вам служил хорошо, а кто плохо: я вам их назову и покажу, когда вы приедете. Я сохраню для вас все свободные должности и доходы: мы их обложим налогом, потому что нет ни одного экю из того, что вам нужно, чтобы сохранить королевство… Раз уж покойный король, ваш брат, поручил мне для вас сохранить это королевство, я думаю, что вы не выразите вашего неодобрения. Я буду стараться, насколько смогу, вручить его вам в целости и мире, чтобы вам оставалось только потрудиться для вашего величия и чтобы доставить вам удовольствие после стольких неприятностей и печалей…»

Таким образом, Екатерина снова взваливала на себя, занимая место любимого сына, тяжкий груз суверенной власти. Гражданские войны, дипломатические маневры, убийства были всего лишь неожиданными поворотами той борьбы, которую она вела уже около пятнадцати лет, чтобы сохранить, иногда вопреки воле своих сыновей, их достояние, [241] престол Франции, который она мечтала окружить венком из корон. Подобно волчице, когтями и зубами защищающей территорию своих детенышей, она безжалостно уничтожила врага, попытавшегося отнять у нее ее место ангела-хранителя. Благодаря своей энергии она исполняла самые высокие должности. Но ее власть была только на короткое время передана и подчинена капризам человека, над которым она была не властна и который ее поработил. [242]

Глава VI. Новая Артемисия [14]

За прошедшие пятнадцать лет ничто: ни вихрь событий, ни тяжкое бремя ответственности – не могли заставить Екатерину забыть о торжественном королевском церемониале. Она сумела с величайшей выгодой для себя использовать его, чтобы прославить превосходство власти короля.

Гениальность Екатерины проявилась в том, что она изобрела и навязала неприкосновенный образ величия, составляющего незыблемую основу вращающегося колеса общества и хода мировой истории. Имея врожденное чутье мизансцены, она всегда появляется в самый торжественный момент в своем вдовьем платье и черных накидках, которые слегка оживляет тонкий белый воротничок. Она ни на кого не похожа и превосходит всех окружающих. Смерть ее мужа является обоснованием ее власти и ее оправданием. Об этом никто не должен забыть: черный цвет траура – это ее корона. Она сумела одержать победу над показным трауром великой фаворитки Дианы, ставшим ее ширмой. Это ее костюм на сцене, где актеры – весь королевский двор. Она играет им в посмертном возвеличивании памяти своего мужа. За четыре века такой образ настолько утвердился в коллективном воображении людей, что очень часто забывают об интересной личности, скрывающейся за этой торжественной маской.

Королева живет в редкой роскоши. В правление детей Екатерины Лувр продолжает оставаться самой престижной резиденцией французских монархов. При Генрихе II были построены здания королевских покоев, что полностью отвечало [243] стремлению Екатерины иметь в самом центре столицы дворец, подобный резиденциям итальянских князей. До 1574 года Пьер Леско непрерывно вел строительные работы. Молодые королевы – Мария Стюарт, а потом Елизавета Австрийская, жили на втором этаже. Для себя королева-мать оставила первый этаж. Она очень любила этот дворец и писала в 1575 году: «Достаточно долго пожив в Лувре, я поняла, что он еще красивее, чем я раньше считала».

С 1563 по 1572 гг., пока неподалеку от дворца по ее приказу строили Тюильри, она с удовольствием мечтала, что можно будет построить единый архитектурный ансамбль, объединив Лувр и новый замок. В 1565 году она вознамерилась построить вдоль Сены, за пределами средневековых крепостных стен времен Карла V, длинную галерею, но в итоге ее построил Генрих IV. В 1566 году было начато строительство такого соединения: в западной части Лувра через крепостной ров на трех мостовых пролетах был сделан проход, соединивший павильон короля с «маленькой галереей», чертеж которой, скорее всего, был сделан Пьером Леско. Это здание, смотревшее прямо на реку, представляло собой маленький трехэтажный замок, увенчанный аттиком и круглым окном, свет на первый этаж проходил через одиннадцать полукруглых окон, расположенных по обе стороны двери с крыльцом. Шесть центральных ниш были украшены выступами, как дворцы во Флоренции. На втором этаже двенадцать больших прямоугольных окон были отделены друг от друга пилястрами с королевскими символами: на аттике – фигурами Славы по углам сводов. Фасад, выходивший на Сену, имел только верхнюю галерею, к которой позже была пристроена большая галерея у самой воды. Это приятное здание, очень сильно пострадавшее во время пожара 1661 года, было перестроено, когда на втором этаже появилась галерея Аполлона. Оно настолько гармонично, что по праву считается маленьким шедевром архитектурной композиции.

После смерти Генриха II Екатерина оставила ставший ей ненавистным особняк Турнель: в 1565 году она приказала его разрушить и разделила участок. Но нужно было найти [244] замену этому дому, главная привлекательность которого состояла в окружавших его прекрасных садах. Поэтому в 1563 году она решила построить для себя дом недалеко от Лувра, в месте, расположенном за пределами Парижа, которое называли «Песчаный карьер», или «Черепичная фабрика», потому что раньше здесь находились старинные черепичные мануфактуры. Королева приобрела лично для себя владение, которое Франциск I купил у Никола де Фуквиль для своей матери Луизы Савойской и которое называлось Сад с Колоколами: там были построены два павильона с куполами в форме колоколов.

По ее просьбе здание спроектировал Филибер Делорм: это был четырехугольник, имевший 188 метров в длину и 118 в ширину, с пятью внутренними дворами, а четыре боковых двора были отделены двумя эллиптическими залами.

Нельзя с уверенностью сказать, что Екатерина одобрила проект этого гигантского дворца. Однако она приказала начать строительство уже в 1564 году: в мае из Три-Шато был поставлен мрамор. Она приказала разбить сад. На строительстве постоянно работали двадцать человек. В 1566 году поместье было защищено бастионом, построенным на месте современного музея Оранжереи. Делорм занялся строительством западного крыла замка. Выступающая часть фасада замечательна своими полукруглыми пролетами и изяществом своего аттика с большими прямоугольными окнами. Екатерина пожелала, чтобы здание было богато украшено: браслеты на колоннах, фриз, украшенный рогами изобилия и скрещенными факелами, другой фриз с греческим украшением на аттике, плиты с рядами иоников [15]по краю, фронтоны со статуями в полный рост, рамки с каскадом из фруктов и цветов. Королева сама выбрала такое убранство: по ее приказу были вылеплены девизы и мотивы, и она же посоветовала инкрустировать разноцветный мрамор лучистым колчеданом. Сдержанная композиция здания оживилась благодаря цветам и рельефам, задерживавшим тени [245] и игравшим с меняющимся освещением в течение дня. В декоративной части фасада Лувра также заметно влияние королевы – он стал более живописным и менее официальным. Это привело в восхищение любителей нового, пришедшего из Италии искусства.

Они были удивлены еще больше, когда увидели изумительную овальную лестницу, построенную Делормом в центральном павильоне. Поддерживаемая скользящими угловыми опорами в виде полусвода, она казалась парящей в воздухе сама по себе.

8 ноября 1570 года Делорм умер и работы прекратились, но Екатерина немедленно нашла ему замену в лице Жана Бюллана, бывшего архитектором коннетабля де Монморанси в Экуэне. Новый архитектор удлинил центральную галерею за счет павильона. Но в 1572 году королева внезапно остановила строительство. Однако поместье уже прекрасно смотрелось благодаря своим партерам, каналам и фонтанам, окружавшим здание, похожее на веселую итальянскую виллу. Останавливавшиеся там государи любовались его садом. Бернар Палисси построил там грот, прославившийся своими керамическими змеями, черепахами, ящерицами, лягушками и птицами, из клюва или рта которых били фонтанчики.

Историк Мезере рассказывает, что Екатерина испугалась, когда одна гадалка ей предсказала, что она погибнет под развалинами дома около Сен-Жермен. А Тюильри находился в приходе Сен-Жермен-Л'Осера! Поэтому Екатерина была вынуждена уехать из Лувра и замка Сен-Жермен-ан-Лэ. С другой стороны, ей пришлось смириться с тем, что больше никогда она не вернется в Тюильри: поэтому королева переезжала из одной резиденции в другую, но именно в Тюильри состоялся знаменитый прием польских послов, прибывших в 1573 году передать корону своей страны герцогу Анжуйскому! Скорее всего, есть более прозаическое объяснение прекращения работ в Тюильри. Вполне вероятно, что королева, осознав, что ее новый дом увлекает ее в финансовую пропасть и к тому же работы идут очень медленно, начала искать с 1570 года более скромный дом, в [246] котором сразу же можно жить, а главное, лучше защищенный от покушений, чем Тюильри, расположенный слишком далеко от Парижа.

К западу от особняка Гийара находился монастырь Раскаявшихся грешниц, через который проходила средневековая стена. Раньше на этом месте находился Малый Нельский особняк, в котором по очереди жили Бланка Кастильская, Филипп де Валуа, Карл Люксембургский, Амедей VI Савойский, герцоги Анжуйский и Орлеанский. Людовик XII передал его в собственность ордену, основанному в 1492 году для спасения девушек, вырванных из пут разврата.

Екатерина получила разрешение папы перенести монастырь на другое место, заявив, что расположенный по соседству Лувр, населенный придворными, мог стать слишком сильным искушением для монахинь. Королева переселила пансионерок на улицу Сен-Дени в монастырь Сен-Маглуар, монахи которого расположились в больнице Сен-Жак (29 сентября 1572 года). Она пообещала монахиням возместить причиненный ущерб, но забыла это сделать: королева задолжала монастырю 26000 ливров. Екатерина приобрела также дома, расположенные по соседству – особняк д'Альбре на улице дю Фур и несколько домов на улице Кокильер. Она присоединила часть улицы дез Этюв и Орлеанской улицы, проходивших по этой земле. Когда она снесла все старые монастырские постройки, за исключением часовни, она, наконец, стала обладательницей большого сада.

Строительные работы в этой резиденции, которую назвали Особняк Королевы, а потом, с 1606 года, называли Особняк Суассонов, шли в несколько этапов. Первый проект Жана Бюллана был слишком амбициозным. По нему предполагалось построить несколько жилых зданий, галереи вокруг сада, большой прямоугольный бальный зал и часовню, какие строились в домах принцев в средневековом Париже. Из-за финансовых трудностей королеве пришлось пока удовольствоваться тем, что перестроили старые здания. Она добавила только жилые помещения. [247]

Личный дом Екатерины отличало одно совершенно оригинальное сооружение, которое было видно издалека: колоссальных размеров колонна, возвышавшаяся во внутреннем дворе ее особняка. До тех пор пока не появились Вандомская колонна и колонна на площади Бастилии, в Париже такой памятник был единственным в своем роде. Конечно, жители столицы уже видели на своих площадях и улицах такие конструкции среди арок и пирамид, украшавших королевские празднества. Но в первый раз такая колонна стала постоянным украшением из камня, подобно прекрасным огромным колоннам античного Рима. Архитектор королевы Бюллан был большим любителем и специалистом по колоннам. В 1568 году он даже опубликовал «главное архитектурное правило о пяти разновидностях колонн». Он начал строительство в 1575 году и возвел изящное сооружение, которым мы до сих пор можем любоваться, несмотря на разрушения и на неудачное включение в ансамбль круглого Хлебного рынка, потом Торговой биржи, построенных в XVIII и XIX вв. на месте особняка королевы. Инкрустации в шейках восемнадцати каннелюр [16]ствола колонны указывали на то, что этот памятник сооружен в память о покойном супруге. Повторяющийся мелкий разбросанный орнамент символизировал скорбь и верность королевы: цветки лилий, рог изобилия, разбитые зеркала, разорванные узлы восьмеркой, скрещивающиеся С и Н. Со временем большинство этих мотивов исчезло. Но все-таки сохранились три знака С и Н, увенчанные короной: очень долго их предохранял слой штукатурки, на котором в 1764 году были закреплены римские цифры, когда каноник ордена Святой Женевьевы Пенгре установил на вершине колонны солнечные часы. Еще можно увидеть две ветви лаврового венка, разрезанного горизонтально антаблементом [17]карниза Хлебного рынка, а ниже – несколько [248] изображений рога изобилия, соединенных лентой с желудями на концах.

Ствол памятника полый, как и у римских колонн такого же типа. Внутренняя достаточно широкая лестница поднимается до платформы, на которой расположена решетчатая железная часовенка, считавшаяся обсерваторией астрологов королевы. Саму по себе колонну единодушно назвали Колонной Гороскопа. До верхней железной клетки можно добраться, поднявшись по ста сорока семи ступенькам. Пятьдесят шесть из них – каменные, восемьдесят семь – деревянные, а четыре перекладины крутой лестницы ведут к люку, который открывается на платформу архитрава [18]. Лестницу освещают шесть узких оконных проемов в форме бойниц, но изначально их было больше. Помимо низкой двери в пьедестале у подножия колонны, через которую можно пройти к лестнице, и двери, выходящей на карниз Торговой биржи, внутри самой колонны есть еще пять дверей. Две из них ведут в достаточно просторные ниши, которые использовались для хранения запасов воды, когда в 1763 году на базе колонны был сделан общественный фонтан, отреставрированный в 1812 году. Две другие заколоченные двери позволяли пройти в бывший Хлебный рынок. Наконец, в четырех метрах от земли есть еще одна замурованная дверь. Было высказано предположение, что через нее можно было когда-то проходить в апартаменты королевы Екатерины. Изобилие отверстий, окон и дверей указывает, что это сооружение явно было приспособлено для обеспечения постоянной и удобной связи между вершиной башни и окружающими ее зданиями.

Часовенка на самом верху постоянно перестраивалась. В ней могли свободно разместиться два или даже три человека. Открывавшийся оттуда вид давал возможность наблюдать небо над Парижем. [249]

Сохранившаяся железная клетка изначально была покрыта свинцовыми листами. Сверху ее венчал маленький купол, над которым возвышалась армиллярная сфера [19]. По кругу располагались шесть циркулярных окошек с застекленным переплетом. С их помощью было очень удобно наблюдать небо, а также, используя оптические сигналы, связываться с расположенным неподалеку Лувром в случае, если возникала необходимость предупредить о подходе войска или о народном бунте. Поэтому башня была не только обсерваторией, но и дозорной вышкой: позже ее продолжали использовать в этом качестве, а пожарники в XIX в. наблюдали, не появилось ли где на горизонте зарево пожара. Следует заметить, что такая верхушка колонны во времена Екатерины делала, возможно, более удобным ее использование в таких целях. На одной из картин художника королевы Антуана Карона, написанной около 1580 года, изображены астрономы, обсуждающие затмение солнца на верхней площадке колонны-обсерватории, расположенной за высокими домами с островерхими крышами, которая, вполне вероятно, изображает колонну королевы: маленький купол вертикально направлен в небо. Кроме того, гравюра Исраэля Сильвестра, написанная в середине XVII в., свидетельствует о наличии балюстрады, окаймляющей архитрав, в связи с чем можно предположить, что можно было ходить по маленькой террасе, на которой располагалась часовенка. Такие приспособления значительно упрощали наблюдение с высоты башни.

Колонна Гороскопа – последнее, что было сделано архитектором Бюлланом для особняка королевы. После его смерти в 1578 году Клод Герен – мастер-каменщик, работавший под его руководством, сменил его и в 1581 году на улице Кокильер построил часовню с двумя колоколенками на угловых опорах в виде полусвода. Возобновив строительство особняка, Герен сделал единый фасад для здания парильни, построенного к северу от особняка в саду, и большой зал. [250]

Теперь весь ансамбль здания имел красивый и благородный вид. Новый фасад длиной около ста метров выходил в прекрасный сад. Три красивых павильона, расположенных в центре и несколько в стороне, объединяли два просторных жилых здания, одно из которых – более старое – выходило на его задний двор, где стояла колонна. Эти жилые помещения через сводчатую галерею с террасой соединялись с передней частью павильонов. В среднем павильоне имелся проход, по которому из большого сада можно было пройти в малый сад, доходивший до улицы дю Фур: это был квадрат со стороной в тридцать пять метров, занятый цветником, окружавшим мраморный бассейн, в центре которого стояла статуя Венеры, возможно, сделанная Жаном Гужоном.

Большой сад представлял собой обширный четырехугольник, сужавшийся к улицам Гренель и Двух Экю. Там тоже были разбиты цветники, большой бассейн с фонтаном, аллеи с великолепными деревьями, птичник и деревянная галерея с апельсиновыми деревьями, закрывающаяся на зиму. Ее длина была сорок восемь метров (двадцать четыре туазы [20]). Если стоять спиной к фасаду, то по правую руку оказывалась часовня – бывшая церковь Раскаявшихся грешниц, алтарь которой Екатерина украсила двумя статуями Жермена Пилона, изображающими Благовещение.

В особняке было пять независимых королевских покоев, располагавших большим залом, передней, спальней, гардеробной и кабинетом. Под крышами было много маленьких комнаток и чердачных помещений.

В 1585 году в свите королевы состоит около восьмисот человек. В отчетах о жалованьях упоминаются 86 придворных дам, 25 девиц, 40 горничных и кормилиц, 4 прачки, 2 прислужницы, 11 мажордомов, 12 ключников, 7 стольников, 5 конюших, 16 придворных дворян, 61 советник, 36 духовников, 4 капеллана, 5 клириков, 20 певчих, 1 секретарь по финансам, 106 секретарей, 3 писца, 13 лекарей, аптекарей и хирургов, 54 лакея, 7 швейцаров, 2 лакея гардеробной, [251] 2 носильщика, 4 привратника, 6 лакеев на повозках, 7 подручных, 5 придворных художников, 65 работников конюшни, лакеев, слуг, погонщиков мулов, кучеров, кузнецов. На кухнях работали около ста человек: виночерпии, булочники, повара, поварята, поворачивающие вертел, мальчики на посылках, зеленщики. Кроме привратников и швейцаров, двери охраняют 30 стрелков. Вся эта армия прислуживает королеве по очереди: она всегда может быть уверена, что нужные ей дамы или офицеры находятся у нее под рукой. Те, кто не живет в особняке или в Лувре, разместились в соседнем квартале, чтобы явиться по первому зову королевы. Дворец Екатерины стал сердцем маленькой вселенной, живущей в унисон с королевой.

На втором этаже дворца, в большой галерее, идущей вдоль улицы Двух Экю и находящейся над главной входной дверью, можно полюбоваться тридцатью девятью портретами с изображением членов королевской фамилии, начиная с Франциска I и нескольких иностранных государей-союзников. В центре стоит прекрасный стол с флорентийской мозаикой. По обе стороны от галереи расположены кабинеты с произведениями живописи. Выходящий на улицу дю Фур посвящен семье Медичи. Портрет Екатерины написан на камине. В другом кабинете, выходящем на Орлеанскую улицу, помещены портреты Елизаветы, вдовы Карла IX, и испанских внучек королевы. Писари отмечают, что портреты находятся также в сундуках, шкафах, чуланах. Всего – триста сорок один портрет: они составили огромный семейный альбом. Большинство написаны Пьером и Комом дю Монтье и Бенжаменом Фулоном – официальными художниками королевы, но вполне вероятно, что есть портреты, принадлежащие кисти Франсуа Клуэ и Корнелю Лионскому.

«Рабочий кабинет» Екатерины – это просторная украшенная пейзажами комната, вдоль стен которой стоят шкафы. Камин поднимается до самых потолочных балок, откуда свисают семь чучел крокодилов и большая оленья голова. По окружности зала выставлена коллекция минералов, восемь фигур из обожженной глины и четыре маленькие пушки [252] бронзового литья на колесах и с затворами. Внутри шкафов в полном беспорядке свалены всевозможные предметы: восточные кожаные веера, венецианские маски, зеркала, куклы в траурных платьях, еще куклы в придворных одеждах, баночки с духами и помадами, коробочки, сундучки, всевозможные футляры, любопытные вещицы: чучело хамелеона, фигурки из венецианского стекла, изделия из китайского лака, «коробочка с античными идолами», разнообразные игры (шахматы, маленький бильярд, бирюльки, медные колесики и игра из сорока восьми пластинок, покрытых эмалью, «как маленьких, так и больших».) «В плохую погоду, – пишет Брантом, – королева придумывала игры и коротала так свое время». В шкафах кабинета также находились предметы культа: статуэтки святых, золотые и хрустальные кресты, переносной алтарь (два мраморных квадрата, врезанных в деревянную плиту). Именно в рабочем кабинете сохранились те сокровища, которыми сегодня можно полюбоваться в галерее Аполлона в Лувре: двенадцать предметов из горного хрусталя, три из которых – «гондолы» на золотой подставке, покрытой эмалью.

В шкафу, стоящем между двумя большими окнами, хранятся книги, которые Екатерина всегда держала у себя под рукой, нечто вроде настольных книг. Среди них – «Утешение по смерти покойного короля Генриха», «Пророчества сивилл», григорианский календарь и труд под названием «Заблуждения мира». Затем чертежи «Портреты различных чертежей зданий», генеалогия графов Булонских – предков королевы по материнской линии, и развлекательные книги – пособие по игре в шахматы и «Разные авторы и разные истории»: мемуаристы не пожелали удовлетворить наше любопытство. Можно представить, что к этому разделу относились французские хроники (по свидетельствам многих очевидцев, Екатерина удалялась в свой кабинет читать древние истории королевства; она часто цитировал деяния Людовика XI). Возможно также, что сюда же она относила Историю Флоренции и Государя своего соотечественника Макиавелли: почему-то считается, хотя и бездоказательно, что в своей политике она применяла его максимы. [253]

Эта маленькая коллекция является лишь очень небольшой частью библиотеки королевы. В ней всего насчитывается около 4500 томов. Из общего количества 776 рукописей, представляющих собой один из самых богатых фондов той эпохи, Екатерина получила от маршала Пьеро Строцци, своего кузена, а тому они, в свою очередь, достались от кардинала Ридольфи, племянника Льва X. Чтобы составить каталог библиотеки, летописцам пришлось отправиться на улицу Платриер, в расположенный неподалеку, но за пределами дворца дом, где королева поместила свои рукописи, хранителем которых был ее духовник и библиотекарь Джованни Батисто Бенчивени, аббат Бельбранша. Рукописи относятся к самым разным эпохам: некоторые – совсем недавние, другие – почтенные средневековые манускрипты. Среди них есть даже папирусы. Они посвящены самым разным областям человеческого знания: теология, философия, право, история, а также естественные науки, география, астрономия, математика и главные литературные произведения Античности, классические шедевры или познавательные книги – например, труды по магии.

Богатство обстановки и личных вещей королевы проявлялось еще больше благодаря гобеленам на стенах и портьерам, украшавшим проходы между залами и галереи.

При отделке в большом количестве использовались золото и серебро, бледно-алый бархат, шелк с золотой тесьмой, серебряное камчатное полотно, кожа с золотым и серебряным отливом. Большие апартаменты королевы должны были поражать воображение всей этой симфонией красок и света. Их называли «траурные апартаменты». Анфилада этих величественных комнат была затянута в белое кружево на фоне черного шелка и черного бархата, усеянного печальными символами королевы, взятыми ею после смерти мужа, а также на фоне черной кожи, обшитой золотом и серебром.

Еще одним чудом этого королевского дома была посуда: серебряная, конечно, а еще – покрытая эмалью – сто сорок один предмет «фаянса под яшму», вероятно, из мастерской Бернара Палисси – блюда, кубки, чаши, сосуды, [254] кувшины для воды, солонки и миски великолепных расцветок, а рядом в сервантах были расставлены кубки и блюда, покрытые эмалью «в изображении» или прозрачные, изготовленные лучшими эмальерами Лимузена: Куртеи, Суром, Нуаилье и Леонаром Лимузеном.

В такой одновременно величественной и домашней обстановке королева изучала дела, писала или диктовала свои бесчисленные письма, играла в шахматы или вышивала – в этом она была большая мастерица. Она всегда была начеку, готовая бросить свое рукоделие и бежать в Лувр или ехать через все королевство, служа королю. И в других ее резиденциях были так же перемешаны роскошь и комфорт. В удобном и уже законченном загородном доме в Монсо не требовалось ничего перестраивать: там была разбита только площадка для игры в мяч. Был приведен в порядок еще один маленький загородный дом в Гранмон, на холме Шайо. За пределами Парижа главные строительные работы велись в Шенонсо и в Сен-Мор-де-Фоссе.

Очень скоро стало ясно, что замок Сен-Мор (бывшая аббатская резиденция), приобретенный у наследников кардинала дю Белле, слишком тесен, чтобы принять королеву и ее свиту. Под руководством Филибера Делорма началась первая очередь строительства – жилые помещения двух павильонов. Работы были завершены в 1569 году. Еще более значительные по объему работы продолжились с 1577 по 1581 гг. Разделенные павильоны имели теперь по четыре этажа и один этаж под крышей. Их объединило здание, увенчанное огромным фронтоном, который прикрывал три уровня галерей, выходивших на фасад девятью полукруглыми арками. Хотя Бюллан и был суперинтендантом этих работ, его все-таки нельзя считать архитектором, ответственным за создание этого безобразного «чудовища». Возможно, пришлось решительно пожертвовать эстетикой в угоду функциональности, потому что галереи обеспечивали удобную связь с павильонами, задуманными как независимые жилые помещения. Сен-Мор был очень приятным поместьем, где жизнь протекала между фермой бенедиктинского аббатства, откуда поставлялись свежие продукты, [255] и заповедником, полным дичи, Екатерине он напоминал о сельских удовольствиях больших флорентийских вилл ее детства.

Помимо своих собственных строек Екатерина интересовалась тем, что строит король. На какое-то время она решила продолжать строительство Шарлеваля в долине Анделы, около Лионских лесов в Нормандии. Едва начав работы в этом поместье, которое должно было, по замыслу ее сына Карла IX, превзойти Фонтенбло, король умер. Чертежи и макет здания были выполнены итальянцами: Джанни Галлиа, или Жаном Феррарским, и братьями Джироламо и Андреа Корда. Жак Андруэ дю Серсо воспроизвел его чертежи, очень гармоничные и симметричные, и общий вид – совершенно антиклассический и обильно украшенный. Но в 1577 году королева-мать прекратила работы в этом мертворожденном дворце в связи с отсутствием необходимых финансовых средств.

Екатерина увлекалась не только архитектурой, но и монументальной скульптурой. В Италии она оценила работы Микеланджело и восхищалась, вне всякого сомнения, гробницами новой ризницы собора Сан-Лоренцо во Флоренции, одна из которых была гробницей ее отца. Овдовев, она заказала мастеру конную статую Генриха II. Но Микеланджело умер, так и не успев ее сделать. До своей смерти в 1566 году литейщик Риччьярелли, прозванный Вольтера, успел только отлить коня на своем макете: эта бронзовая конная статуя с Людовиком XIII стояла на Королевской площади в Париже и была разбита в 1793 году. Статую Генриха II Екатерина заказала Джанни Болонскому, но ее так и не получила.

Не всегда Екатерине удавалось получить творения великих мастеров полуострова. Но эту темпераментную собирательницу коллекций ничто не могло остановить: ее даже устраивали работы их учеников, как, например, статуя умирающего Адониса, которую она в 1566 году попыталась приобрести у одного римского врача.

Вносила ли Екатерина лично изменения в свои архитектурные проекты? Судя по тому, что мы о ней знаем, – [256] вполне вероятно. Известно, что она умела читать сметы и архитектурные чертежи и при необходимости была в состоянии сделать рисунок, поясняющий, что именно она хочет. Даже если чертежи были утверждены, а здание начинало строиться, она не боялась менять его снаружи и изнутри, что доказывают счета за строительные работы. Некоторые архитектурные идеи явно принадлежат Екатерине: во всех зданиях в изобилии представлены галереи, соединяющие павильоны, симметрично расположенные по отношению к перспективной оси, вокруг которой организуется весь ансамбль поместья – замок и сад. Члены королевской семьи располагают практически независимыми жилыми помещениями: например, павильон короля и павильон королевы в Сен-Мор, апартаменты парижского особняка: траурные апартаменты, апартаменты принцессы Лотарингской и царствующей королевы. Но все эти помещения абсолютно равнозначны по размеру и по великолепию отделки. Такое оригинальное расположение уравнивают королеву, ее сына и различных членов королевской фамилии. Кроме того, резиденции королевы задуманы как места встреч, где беседуют или ведут переговоры, где устраиваются всевозможные праздники и церемонии: поэтому так важны залы для собраний, как, например, большой овальный зал в особняке королевы, колоннады-променуары, галереи, перекинутые через речки и каналы с водой, большие аллеи в садах, располагающие к беседе, и залы для игр – в мяч или шарами.

В этих роскошных домах жизнь короля и королевы подчинена неизменному ритму, установленному целым сводом правил придворного этикета, который восходит еще ко времени правления Франциска I.

В 1576 году в уведомлении, которое долгое время и совершенно ошибочно относили ко времени правления Карла IX, Екатерина позволит себе напомнить о правилах этого этикета Генриху III, склонному прятаться при виде своих подданных и нарушать правила достаточно строгого ритуала. Таким образом королева напоминала о правилах, которые сама неукоснительно соблюдала. [257]

Король должен всегда просыпаться в одно и то же время. Когда король берет свою рубашку и ему приносят его одежду, в спальню входят все принцы, вельможи, капитаны и рыцари Ордена, штатные дворяне, мажордомы и прислуживающие дворяне. Король разговаривает с ними: «Они его видят и это их радует». Вскоре после этого суверен отправляется на заседание утреннего Совета по рассмотрению дел, на котором присутствуют некоторые советники, знатные вельможи и прелаты, а также четыре государственных секретаря. В течение одного или двух часов ему зачитывают депеши и он разбирает дела, требующие его личного присутствия. Но в десять часов прерывает работу и отправляется слушать мессу в сопровождении принцев и вельмож, а не просто под охраной своих стрелков, как это имел обыкновение делать Генрих III.

После мессы он гуляет «для здоровья», затем садится за стол, когда бьет одиннадцать часов. Затем, не менее двух раз в неделю, дает аудиенции. После этого отправляется к королеве-матери или к царствующей королеве. У них он остается полчаса или час, «чтобы все знали о его куртуазности: это бесконечно нравится французам», а потом удаляется в свой «класс» или посвящает время своим личным делам, как ему вздумается: но в три часа пополудни он должен снова появиться на людях, совершить пешую или конную прогулку и вместе с дворянами предаться «каким-нибудь честным упражнениям», если не каждый день, то, по крайней мере, два-три раза в неделю. Затем ужинает с королевской семьей, после ужина два раза в неделю устраивается бал. Екатерина напоминала своему сыну причины такого распорядка дня. «Я слышала, как король, ваш дед, говорил, что нужны две вещи, чтобы жить в мире с французами и чтобы они любили своего короля: сохранять их радостное настроение и чем-нибудь занять; для этого часто приходилось устраивать конные или пешие состязания, бои на копьях; то же делал король, ваш отец, посвящая себя и заставляя других заниматься этими и другими честными упражнениями, потому что французы настолько привыкли к таким сражениям, когда нет войны, что если не давать им [258] такой возможности, они займутся другими, гораздо более опасными вещами».

За обедом и ужином королю прислуживали с большой торжественностью. Дворянин, резавший мясо, вносит «корабль» и ножи, впереди него идет распорядитель зала, а за ним – повара. Мажордом вместе с раздатчиком хлеба идет за блюдами на кухню в сопровождении детей-придворных и пажей, но без челяди и других слуг, за исключением стольника, что было гораздо «безопаснее и приличнее» в ту эпоху, когда постоянно опасались отравлений. После обеда или ужина король может попросить угощение, и тогда прислуживающий дворянин несет ему его кубок, а за ним идут «повара хлебохранилища и виночерпии».

Наступает ночь. По приказу главного мажордома дворца зажигаются факелы во всех залах и переходах, в четырех углах двора и на ступенях замка. Король направляется в свою спальню, где за подготовкой его постели присматривает главный камергер или первый штатный дворянин. Государь раздевается в присутствии принцев и вельмож, обязанных присутствовать при его пробуждении. Как только он ложится в постель, ворота дворца закрываются, а ключи кладутся ему под подушку. «Никогда ворота замка не открывались, пока король спал». Охрана двора очень сурова. Главный офицер охраны особняка арестовывает любого задиру. Капитаны охраны ходят дозором по залам и во дворе. Пока король остается в своих апартаментах или около королев, стрелки охраняют лестницы и залы, чтобы «пажи и лакеи не мешали своими обычными играми в кости», которые они сопровождают проклятиями и ругательствами. Швейцарцы охраняют двор, а главный офицер охраны со своими стрелками обходит дозором задний двор, кабачки и окрестности. Они являются с рапортом и получают приказы от короля через равные промежутки времени.

Привратники останавливают лошадей, экипажи и носилки у ворот замка. Только дети короля, его братья и сестры могут верхом въехать во двор, принцы и принцессы спешиваются у ворот, все остальные – за пределами замка. [259]

Король принимает всех своих подданных из провинций, которые приезжают встретиться с ним. Ему сообщают, каковы их официальные должности, а если таковых нет, откуда они, чтобы потом им показать, что король интересуется тем, что происходит в его королевстве и что он хочет «радушно их принять». Он заговорит с ними не только во время аудиенции, но всегда при встрече скажет несколько слов. Чтобы вознаградить своих добрых слуг или приблизить их, суверен составит список свободных должностей, доходов и военных чинов, чтобы доверить их с достаточным основанием, как это делал Франциск I, именитым гражданам, которые держат провинции в повиновении. Он щедро одарит и осыпет благодеяниями буржуа и купцов больших городов, но, как добавляет королева, «тайно», чтобы остальные не подумали и не сказали, что «вы уничтожаете их привилегии». Благодаря им он всегда будет знать от том, что говорят городские старшины и о чем думают в домах горожан, и всегда сможет избирать в муниципальные советы тех, кто будет ему предан.

Свое наставление Екатерина заканчивает правилами политического поведения. Государь не изолирован в своем дворце, где он живет: между ним и народом должны установиться и поддерживаться разнообразные связи. Дворянства недостаточно, чтобы информировать государя о том, что делается в его королевстве. Король должен поощрять и даже развивать свои прямые отношения со своими подданными. Поводом для этого могут быть придворные праздники и балы.

Мы можем представить, как они происходили благодаря картинам из музея Лувра, на которых неизвестный художник изобразил балы по случаю свадьбы герцога де Жуайеза. Первый состоялся 24 сентября 1581 года, в день свадьбы фаворита и Маргариты де Водемон, сестры королевы Луизы. На картине представлен зал с высокими сводами в Лувре, где молодожены открывают бал, а под королевским балдахином восседает Генрих III на курульном кресле. Слева от него сидит королева Екатерина. За королевской семьей стоят Гизы в порядке рождения, ближе всех [260] к королеве-матери стоит герцог. Справа от короля стоят герцог де Меркер, его шурин, – он готовится повести в танце Христину Лотарингскую – любимую внучку Екатерины.

Остальные вельможи заняли места, не соблюдая особого порядка, по окружности зала и за оркестром лютистов. Двери охраняют алебардисты. На второй картине изображен ночной бал в приемной королевы. Участники те же, только король и королева-мать встали со своих мест и смешались с гостями. Королева Луиза танцует нечто вроде фарандолы. На третьей картине (существует несколько ее вариантов) запечатлено то, что происходило уже глубокой ночью. Один из кавалеров поднял на руках свою партнершу. Все важные персоны удалились – нет ни короля, ни его матери, ни знатных вельмож.

Таким образом, после открытия бала, происходившего в соответствии с правилами достаточно строгого церемониала, король и королева оказывали честь гостям, беседуя с ними и участвуя в танцах: под звуки музыки на балу шли серьезные разговоры. Затем члены королевской семьи давали возможность придворным повеселиться на балу. Придворный праздник был организован так, чтобы быть чудом во всех отношениях. Мужчины и женщины соперничали в изяществе, демонстрируя султаны, украшавшие их головы, в тонкости брыжей, драгоценностей, ожерелий и жемчугов. Королева-мать резко выделялась своим платьем и черным покрывалом на фоне этих блестящих туалетов: только белый воротничок подчеркивал ее лицо. Все было одновременно торжественно и по-семейному. Разворачивались самые дорогие гобелены. Собачки и борзые тявкали среди танцующих. Пол был усыпан цветами. Понятно, почему Брайтон назвал двор «Раем учтивости». У современников было ощущение, что они участвуют в спектакле о высшей жизни, несущим на себе отпечаток престижа самой совершенной из цивилизаций. Именно такой образ жизни Екатерина навязывала своим детям. Она считала, что его великолепие было одним из способом, с помощью которого Корона выражала и доказывала свое неоспоримое превосходство. [261]

Другим средством было представление о монархической непрерывности. Поминальные церемонии и возвеличивание памяти покойного короля имели целью напоминать подданным о величии истоков царствующей династии. То, что раньше было всего лишь традиционной набожностью монархов, стало необходимостью, когда Екатерина овдовела и получила власть.

С помощью грандиозных памятников она решила прославить своего супруга не только для того, чтобы напомнить живым, от кого она получила власть, но и для того, чтобы увековечить память о своей любви и своей безутешной скорби.

В соответствии с обычаем сердца Генриха II и Екатерины должны были быть помещены в урну в церкви селестинцев в Париже. В 1560 году Екатерина приказала Жермену Пилону, в тот момент заканчивавшему могилу Франциска I, выполнить эту временную гробницу. Скульптор изобразил трех юных девушек, взявшихся за руки и скользящих в медленном танце. Они символизировали «харит», или «граций», – в античной мифологии эти юные божества сопровождали Артемиду-Гекату. Монахи-селестинцы назвали их христианскими добродетелями. Своими головами три грации поддерживали бронзовую урну. На треугольном пьедестале, украшенном львиными и медвежьими лапами, были начертаны три надписи, прославлявшие набожность, любовь и духовный союз сердец двух супругов.

Этого шедевра (сегодня он считается одним из самых великолепных произведений Лувра) вполне хватило бы, чтобы прославить мастера, но Екатерина, как когда-то царица Артемисия в Галикарнасе, захотела, чтобы главная усыпальница в Сен-Дени стала одним из чудес света. В 1563 году она решила построить огромную часовню в форме ротонды у северного оконного переплета трансепта церкви. Чертежи здания и расположение мест захоронений в нем сделал Приматиччо. Эта часовня напоминала Пантеон и Tempietto (Маленький храм) Браманте в Риме, а еще баптистерии в Пизе и Флоренции. Образцами для гробницы послужили захоронения Павла III в Риме и Джованни Джакомо Медичи, [262] маркиза де Мариньян, в Миланском соборе. Диаметр фундамента основы был 30 м. Шесть прилегающих часовен в форме трилистника подчеркивали величие центральной части. Двенадцать колонн поддерживали купол с башенками, который возвышался на двух этажах колоннады: первый – дорического ордера, а второй – ионического. После смерти Приматиччо работы продолжили Пьер Леско, Жан Бюллан, потом Батист Андруэ дю Серсо. Здание было закончено при Генрихе IV, но к несчастью, разрушено в 1719 году по причине его ветхости.

Екатерина никогда не забывала о монастыре Murate, Замурованных, во Флоренции, где прошло ее детство. В июле 1583 года она выделяет 7 или 8 тыс. экю для приобретения недвижимого имущества в Тоскане для монахинь, а в обмен на это она просит их молиться за своего покойного супруга, за нее саму и короля. Еще через год, в июне 1584 года, она передает в дар Замурованным четыре фермы, снова прося о молитвах и ежегодных мессах в годовщину смерти своего дорогого супруга, ее собственной смерти и в праздник Святой Екатерины. В марте средства, полученные в результате ее процесса против Маргариты Пармской, она отдает церкви и больнице Святого-Людовика-Всех-Французов в Риме, а также значительные доходы от домов и лавок, прилегающих к дворцу Медичи, в обмен на которые она просит о постоянных молитвах и мессах.

Глубоко опечаленная смертью своего сына, герцога Алансонского-Анжуйского, вместе с королем она приходит молиться в церковь Сен-Маглуар в Париже, где выставлено его тело, и приносит туда святую воду, чего обычно члены королевской семьи не делали. На следующий день после похорон она замыкается в своей скорби и размышляет о своей кончине. Она обращается к Замурованным с просьбой: из тех 1000 золотых итальянских экю, которые она передаст монастырю, половину использовать на изготовление ее собственной молящейся статуи. Она отдает четкие распоряжения своему кузену, великому герцогу: статуя «будет коленопреклоненной, в королевском одеянии, в церкви упомянутых Замурованных, по левую руку от алтаря, в [263] углублении стены, чтобы она никоим образом не занимала места в этой церкви, в соответствии с портретом, который я вам посылаю, прося вас, мой кузен, чтобы вы распорядились сговориться об изготовлении этой статуи с каким-нибудь честным и искусным ремесленником и проследить за работой; руки и лицо должны быть сделаны из белого мрамора, а все остальные части – из черного… чтобы это побуждало монахинь усердно молиться за меня».

Главная усыпальница в Сен-Дени отвечала давнему стремлению Екатерины: в молитвах и памяти последующих поколений не разлучаться с теми, кого она любила. Ее желание осуществилось: когда в 1615 году там была похоронена королева Маргарита, в склепе уже покоились король, королева и восемь из их десятерых детей. Только королева Испанская и герцогиня Лотарингская отсутствовали на этой встрече теней.

Таким образом, великая созидательница, королева-мать, подобно Артемисии Карийской, основала свою собственную славу на своем же трауре. При виде последнего приюта ее династии в памяти будущих поколений всегда возникал бы образ великой суровой государыни, тревожащей своими черными покрывалами. Но все же, и это доказывают многочисленные письма и свидетельства современников, под маской этого мрачного идола скрывалась женщина привлекательная, жизнелюбивая, с незаурядным характером и темпераментом.

Прежде всего в ней привлекает ее поразительная жизнеспособность. Ей было пятьдесят шесть лет, когда на трон взошел Генрих III. Она прикрывала седые и редкие пряди накладками из светлых волос своих пажей и придворных девиц. На портретах в Лувре, Шантильи и во Флоренции изображена энергичная женщина, с резкими, несколько мужскими чертами, с близорукими глазами навыкате, крупным носом и мясистыми губами. Она, в общем-то, некрасива, но ее собеседники этого не замечают, очарованные ее манерами, ясностью взгляда и плененные исходящим от нее магнетизмом.

Королева среднего роста, но очень полная, постоянно находится в движении, путешествует, несмотря на свой ревматизм [264] и хронический катар. Ей исполнится шестьдесят лет, а она по-прежнему будет лихо скакать верхом, сидя в седле на манер амазонок. С 1537 по 1560 годы она не менее трех раз падала с лошади, но это ее не остановило. Как и Карл IX, она страстно любит лошадей. У нее есть несколько конных заводов, откуда ей поставляют жеребцов и кобыл. Екатерина дарит их своим итальянским и испанским родственникам. Она без ума от испанских лошадей, особенно любит андалузских рысаков тигровой масти с огромными крупами и волнистыми гривами. Одного такого коня она получила в подарок от Филиппа II в 1570 году. В 1572, 29 августа, через несколько дней после Варфоломеевской ночи она бросает все дела, чтобы организовать перевозку кобылы, которую ей послал ее испанский зять, и ее остановки в Бордо, Пуатье и Туре.

Королева была не только искусной наездницей – она очень любила ходить пешком и обожала обсуждать дела гуляя по аллеям сада или парка. Екатерина любит объезжать заповедник во время охоты. В поездках, проезжая через богатую дичью местность, она приказывает остановиться и принести ей ее эбеновый арбалет с золотым узором и стреляет в диких уток.

Вечером, после напряженного дня, проведенного в беседах, продиктовав и лично написав иногда до двадцати писем подряд, вместе со своими дамами она усаживается за вышивание.

Аппетит королевы также свидетельствовал о ее жизнелюбии. Она большая любительница вкусно покушать – настоящий гурман: летописец де Л'Этуаль рассказывает, что Екатерина чуть было не умерла от несварения желудка, объевшись «донышками артишоков и петушиными гребешками». В напитках она весьма сдержанна: пьет исключительно одну воду, за которой посылает к родникам в Вил-ле-Котре, Пуасси и Конфилан. Каждое принятие пищи обставлено с большой церемонностью. Она требует, чтобы еду ей подавали на серебряной посуде. Ее гости должны являться в парадных платьях, даже если они приглашены на пикник. [265]

Но ее собственная одежда не отличается роскошью. Великолепные наряды, которые королева носила при жизни мужа, сменились черными шерстяными платьями. Только два раза она снимет их, надев темный шелк и бархат, – на свадьбу Карла IX и Генриха II. Но она очень требовательно относится к нательному белью: у нее шелковые юбки и чулки, парчовые панталоны, тонкой выделки перчатки и туфли. Всем было известно, что Екатерина заплатила 60 су за три пары чулок и 21 ливр за туфли, сделанные для нее башмачником Жаном Рондо.

Но строгость ее наряда совсем не означает показной добродетели в ее поведении. Конечно, пока ее дети были маленькими, она следила за соблюдением приличий при дворе, что для той эпохи было скорее исключением. Но к концу жизни, во время царствования Генриха III, ее бдительность притупилась. Она больше не могла с прежним вниманием следить за порядочностью трехсот человек, постоянно ее окружавших. Царящая в окружении короля свобода нравов влечет за собой распутство, с которым Екатерина соглашается, если оно ей выгодно. Вольности, которые она позволяет придворным на «языческом» празднике в Шенонсо в 1577 году, развлекают короля и с их помощью она удерживает его около себя. Любовные похождения своих придворных дам, которых она практически толкает в объятия пылких воинов, таких, как, например, Генрих Наваррский, служат делу мира, и она, не смущаясь, покровительствует им: с удовольствием эксплуатирует для нужд своей политики альковные признания.

Такое светское окружение, фривольное, жадно стремящееся к немедленным удовольствиям и нимало не заботящееся о завтрашнем дне, состоящее из многочисленных пажей и юных девиц, охотно дает вовлечь себя в непрекращающийся вихрь балов, маскарадов, торжеств, кортежей, военных парадов, охот, потешных атак и засад. Удовольствие, риск и спор превращают жизнь в увлекательную игру. Свобода царит повсюду – и в политике, и в сексуальных отношениях. Достаточно вспомнить репутацию двора Генриха III и то, что его называли «островом [260] гермафродитов»! Это была эпоха дам с весьма вольными нравами и бравых сеньоров Брантома. Поэтому шестидесятилетняя Екатерина уже была не в состоянии укротить стремление этих людей к наслаждениям. Однажды, когда по ее приказу проверяли содержимое багажа ее дам, в одном из чемоданов были найдены пять искусственных фаллосов. Видя смущение владелицы, королева разразилась хохотом. В такой реакции полностью проявился ее характер.

И правда, ее невозможно смутить, даже самыми непристойными шутками. Так, она очень веселилась, когда во время второй гражданской войны ей передали, почему гугеноты весьма непочтительно прозвали самую большую пищаль «королева-мать». Она всегда стремится быть веселой и жизнерадостной. Своему сыну Генриху III и Луизе Лотарингской она рекомендует радость как лекарство, которое даст возможность иметь детей, потому что, как она говорит, «посмотрите, сколько детей даровал мне Господь, а все потому, что я никогда не грустила».

Даже в один из самых мрачных периодов в своей жизни, когда в июле 1585 года Лига подчинила короля своей воле, она находит возможность развлечь себя. Вместе со своей подругой герцогиней д'Юзес она переодевает в женское платье серьезного Бельевра, суперинтенданта финансов, и старого кардинала Бурбонского, закутав их в «постельный полог».

Как мы уже видели, в ее шкафах и дорожных сундуках всегда были игры, чтобы убить время, если возникала такая необходимость. Со свойственным ей любопытством Екатерина поощряла всевозможные новые веяния. Например, именно благодаря ей распространилось употребление табака.

Уверенная в чудесных свойствах травы, Екатерина начала нюхать ее порошок. Весь двор начал ей подражать, затем этот обычай перешел в народ. Табак стали называть «травой королевы», или «медицейской травой», а потом «никоцианой»: благодаря Екатерине он стал панацеей и удовольствием для всех. [267]

Чутко следящая за всем, что происходит вокруг, королева-мать способна приспосабливаться к малейшим изменениям. Она умело скрывает свои страсти. Ее гнев может быть ужасен, но она тщательно контролирует себя на людях. Любезная, открытая, покладистая, она старается показать пример ровного настроения. Если проанализировать ее характер, наблюдая за ней в частной жизни, то можно заметить, что более всего ей свойственны терпеливость и упорство. Ее главные качества – это верность и великодушие. Екатерина изливает свою любовь на тех, кто ей дорог. После смерти мужа ее взрослые дети остаются, как она не раз подчеркивает в своих письмах, ее «главным интересом» в мире. Она их страстно любит, но при этом не боится их строго бранить, даже если они носят корону, и сурово наказывать. В гневе способна ударить свою дочь Маргариту. Екатерина настолько слепо и безгранично любит Генриха III, что не видит пороков этого любимого сына. Для своих внуков она – нежная бабушка: неустанно следит за воспитанием «юного Карла», внебрачного сына Карла IX и Мари Туше; интересуется своим внуком Лотарингским. Ее испанские внучки получают от нее подарки: она постоянно просит, чтобы ей присылали их портреты, следит за их ростом. Дочь Карла IX и Елизаветы Австрийской умерла в детстве, но с ней осталась Христина Лотарингская, которую она взяла к себе после смерти ее матери Клод.

Кроме удовольствий семейной жизни королева очень любит светские праздники, балы, турниры, спектакли.

Она обожает комедию, охотно смеется шуткам итальянской комедии, живо интересуется литературой полуострова: она принимает Тассо, прибывшего в 1571 году, чтобы представить своего Ринальдо, и дарит ему свой портрет в знак восхищения. Аретино прославлял ее как «женщину и богиню, светлую и чистую». Еще до смерти Генриха II она присутствовала на представлении Sophonisba, Софонисбы, трагедии, которую перевел с итальянского Меллен де Сен-Желе: считалось, что жалкая участь героини этой пьесы, которой Сципион приказал покончить жизнь самоубийством, побудила Екатерину навязать французским поэтам новый [268] жанр – трагикомедию – со счастливым концом. Первая пьеса, написанная в этом жанре – Прекрасная Гиневра, была поставлена в Фонтенбло 13 февраля 1564 года: это была инсценировка одного из эпизодов Неистового Роланда Ариосто – наказание плута, который хотел предать принцессу. Екатерина также поощряла обработку латинских комедий: Жан-Антуан де Баиф по мотивам Miles Gloriosus, Хвастливого воина Плавта написал Храбреца, сыгранного в особняке Гизов 28 января 1568 года.

Королева защищает и раздает содержания и бенефиции своим штатным поэтам, членам знаменитой Плеяды: Ронсару, Реми Белло, Баифу и Дора. Во время великого путешествия по Франции привозит юного короля к Ронсару в его монастырь Святого Кома недалеко от Тура. Она предложила великому поэту написать подражание Петрарке и получила восхитительное произведение – сто двенадцать сонетов, сочиненных в честь одной из дам королевы – Элен де Сюржер.

Екатерина любит не только поэзию, но и музыку, пение и танцы. Особенно ей нравится хоровое пение – еще с тех времен, когда, будучи наследной принцессой, она пела псалмы. После религиозных поэм в моду вошли эротические песни, в частности Клемана Жаннекина. Это привело к тому, что на музыку были положены Любовные стихи Ронсара: публика собиралась в салонах, в городе и при дворе, чтобы послушать эти произведения, чье исполнение сопровождалось игрой на лютне. Одна из приближенных дам Екатерины, герцогиня де Рец, прославилась концертами, проходившими в ее особняке. Особенно сильным итальянское влияние становится к 1570 году, когда полновластно царит сонет. В то время самым известным музыкантом был Ролан де Лассю. Поэт Жан-Антуан де Баиф и музыкант Тибо де Курвиль участвовали в создании учреждения, имевшего целью способствовать развитию художественного воспитания, – академии поэзии и музыки, устав которой разработал Карл IX, бывший страстным меломаном.

Но еще больше, чем музыка, Екатерину влечет искусство балета: в молодости, сообщает нам Брантом, она танцевала «с большим изяществом и величественностью». Во [259] второй половине своей жизни она написала несколько тем для балетов и предложила оригинальные хореографические фигуры. Она выписала из Милана хореографов и скрипки. Танцовщицы, переодетые нимфами, сиренами, амазонками, были в основном итальянки. В своих костюмах они участвовали в пирах, в частности, на том, который Екатерина дала в честь своего сына, герцога Франсуа Алансонского-Анжуйского, 9 июня 1577 года на террасе Шенонсо, после взятия Ла Шарите-сюр-Луар. Под натянутыми пологами из дорогих тканей сновали прекрасные полуобнаженные дамы, обслуживая гостей.

Екатерина организовала этот вечер, чтобы угодить Генриху III, который пытался этим непристойным зрелищем доставить удовольствие своему брату, прославившемуся своим распутством. Тот завлекал дам в свои апартаменты, заставлял их пить, как рассказывает Брантом, из великолепного серебряного кубка, покрытого гравировкой из самых смелых эротических картин.

Другие, более приличные праздники, организованные королевой-матерью, поражали современников. После балета, данного в честь польского посольства, самым большим ее успехом стал «комический балет королевы Луизы», показанный при дворе 15 октября 1581 года по случаю свадьбы герцога де Жуайеза и мадемуазель де Водемон. Автором балета был гениальный Бальтазар де Божуайе, итальянец, переделавший свое имя на французский манер. В 1554 году он приехал во Францию с «группой скрипачей», посланных Екатерине маршалом де Бриссаком. В 1567 году он назначен камер-лакеем. Умрет в 1587 году, получив титул конюшего и сеньора «Ланд». Вместе с ним над постановкой истории Цирцеи на сцене большого зала особняка Бурбонов работала целая команда либреттистов, музыкантов и декораторов. Король не поскупился – праздник обошелся, как говорили, в 400000 экю.

Его успех был ошеломляющим. Уже рано утром огромные толпы (говорили, что было девять или десять тысяч человек) собрались перед открытыми воротами особняка, надеясь увидеть хоть что-нибудь. Спектакль начался в десять [270] часов вечера и закончился в три часа ночи. Генрих III и его мать сидели на возвышении под балдахином. По правую руку от них за рощей Пана и гротом, окруженным освещенными деревьями, скрывался орган. Слева от них сверкающий «золотой свод» изображал эмпирей; там располагались десять оркестров («музыкальных концертов»). Напротив королевского трона находились сад и дворец волшебницы Цирцеи.

Впервые не только во Франции, но и в Европе зрители могли наблюдать совершенно новое зрелище, объединившее в себе концерт, пение, балет, феррарскую пастораль, венецианскую интермедию, флорентийский маскарад. В «комическом балете» с помощью поэзии, музыки и танца рассказывалась трагическая история.

Очарованные вельможи и дамы смотрели, как в зал входят морские божества, родники и рощи, умолявшие небо положить конец преступлениям колдуньи Цирцеи, ненавидевшей весь род человеческий. На колеснице в форме родника ехала Фетида в окружении двенадцати нереид, среди которых все узнали королеву Луизу де Водемон, принцессу Христину Лотарингскую, новую герцогиню де Жуайез, герцогинь де Гиз, де Невэр, де Меркер и д'Омаль. Принцессы сошли с колесницы, чтобы исполнить мудреное танцевальное па, которое сопровождалось музыкальным диалогом Фетиды и Пелея, чьи роли исполняли автор музыки Болье и его жена.

Затем бог Меркурий начал бой с колдуньей, но ни он, ни бог Пан, ни четыре Добродетели не смогли ее победить. И тогда появилась богиня разума Минерва на великолепной колеснице, запряженной драконом. По ее призыву Юпитер спустился с небес, чтобы вынудить Цирцею повиноваться. Аллегория, впрочем, совершенно прозрачная, объяснялась в финале, когда все персонажи преклонили колени перед Генрихом III, «признавая, что они уступали этому великому королю в могуществе, чтобы господствовать, в мудрости, чтобы править, и в красноречии, чтобы привлекать к себе сердца людей, забывших о своем долге: все эти добродетели и могущество он имеет благодаря мудрым советам, наказам и поступкам королевы, его матери». [271]

Чтобы мораль всего действа была наиболее полной, по приказу Екатерины в конце представления королева Луиза вручила королю золотую медаль, на которой был изображен дельфин, резвящийся в море. Таким образом она публично выразила свое страстное желание увидеть королевских наследников, чтобы отвести злую судьбу, угрожавшую династии.

Блестящие способности Екатерины как «хозяйки дома» могли бы затмить, если бы мы об этом забыли, еще одну, достаточно трогательную сторону ее личности – то, что можно было бы назвать внутренним темпераментом, скрытым под парадной лакировкой и застывшей маской новой Артемисии. Больше всего это проявляется в ее переписке. Ее многочисленные письма с высокими, твердыми, заостренными буквами, подобно отточенным копьям, с сильным наклоном, свидетельствующие о большой открытости по отношению к другим людям, написаны так, как если бы она разговаривала со своим собеседником, следуя прихотливому ходу мысли, с большим количеством вводных предложений, повторений, стремясь более точно выразить чувство, выступить в защиту или навязать решение. Королева пишет так, как она разговаривает. Выражая соболезнование, она умеет быть патетичной, а когда пишет к друзьям – пылкой. Ее письма полны юмора. Позже мадам де Севинье будет подражать ее манере, описывая людей и пейзажи. Своей давней наперснице герцогине д'Юзес она всего в двух строчках так описывает Дофине: «Милая сестрица, я сейчас нахожусь в этом вашем Дофине – более холмистой и неприятной местности я не видела. Здесь все время то холодно, то жарко, то льет дождь, то ясно, то град – да, впрочем, и люди такие же».

Несмотря на то, что Екатерина жила среди распутников, ее поведение было безупречно и в старости она могла позволить себе преподать урок своей дочери Маргарите. Она поручила суперинтенданту Бельевру передать королеве Наваррской, что она сама никогда не забывала ни о своей чести, ни о своей репутации и что, умирая, ей не придется просить прощения у Господа по этому поводу и бояться, что это сможет запятнать ее память. Генрих III гордился своей [272] добродетельной матерью и публично приводил ее в пример как воплощение безупречной женщины с «незапятнанной жизнью». Итальянский историк Давила, ее современник, высказал общее мнение, когда написал, что «искоренив недостатки и уязвимость своего пола, она всегда побеждала свои страсти». В этом смысле она действительно заслуживает похвалы. Будучи женщиной со страстным темпераментом, ей приходилось постоянно сдерживать свой гнев и свой страх. Очень нервная, она умела предчувствовать события: этому есть многочисленные подтверждения, например, ее сон накануне гибели Генриха II или еще один, перед битвой при Жарнаке, когда в 1569 году в Меце она, будучи больной, видела во сне главные события этой битвы, в частности, гибель Конде. Ее дочь Маргарита вспоминала, что накануне смерти каждого из своих детей она получала таинственное предупреждение. Она видела «сильное пламя и вскрикивала: «Да сохранит Господь моих детей!», – и немедля ей приносили печальную весть, предзнаменованием которой для нее стал этот огонь».

Екатерина была чрезвычайно суеверна. У нее была астрологическая книга, страницы которой были сделаны из позолоченной бронзы и где были изображены созвездия: если поворачивать подвижные круги, можно было быстро установить необходимые комбинации для составления гороскопов. С высоты колонны-обсерватории особняка королевы ее астрологи могли проверять свои ежедневные расчеты.

В момент рождения своих детей Екатерина приказывала определять звездные положения, под которыми они родились. Впрочем, ее свекор Франциск I даже позаботился о том, чтобы проверить в Риме заключения французских прорицателей. Знать расположения небесных тел значило, с помощью божьей, иметь возможность спастись, если предсказание было неблагоприятным.

Поэтому королева постоянно советовалась со знаменитыми астрологами того времени: Люком Гауриком, епископом Чипа Дукале, ломбардцем Иеронимом Карданом, флорентийцем Франческо Джунктини и провансальцем Нострадамусом, которого она посетила в Салоне в ноябре 1564 года [273] и которым прославился тем, что в своем знаменитом катрене предсказал смерть Генриха II.

Верили не только в то, что звезды ежедневно влияют на здоровье и жизнь каждого человека, но и в «знаки неприродного происхождения», считавшиеся проявлением гнева Господня и его предупреждением людям: самыми значительными были кометы, которые еще со времен Античности всегда появлялись накануне самых важных для человечества событий. Но к такого рода знакам относили любые необычные небесные явления. А они постоянно совпадали с важными событиями в жизни Екатерины.

В 1533 году – когда Екатерина вышла замуж – в июльском небе появилась комета. Ее сын, будущий Карл IX, родился через пять дней после солнечного затмения 1550 года. Когда умирал Франциск II, в декабре 1560 года в небе над Орлеаном, где заседали Генеральные штаты, в течение двадцати восьми дней видели комету.

Помимо взрыва звезды с 1572 по 1574 годы, в небе наблюдали четыре кометы в 1577, 1580, 1582 и 1585 годах: такая частота могла смутить даже самые закаленные умы. 1582 год изобиловал небесными событиями: в марте странное свечение было истолковано в Риме как прохождение кометы, а в Шампани его описали как взрыв в небе; потом, с 12 по 18 мая, все наблюдали настоящую комету; наконец, 20 июня – затмение солнца.

Вполне вероятно, что именно в этот год Екатерина заказала своему художнику Антуану Карону загадочную картину «Астрономы, наблюдающие затмение солнца». На этом полотне ученые наблюдают за небом, где спряталось солнце и сверкают молнии, и заносят свои наблюдения на армиллярную сферу и в таблицы гороскопа. Астрономы собрались у входа на мощеную прямоугольную площадь, ограниченную четырьмя павильонами. Виден фундамент только двух первых. Два других возвышаются по краям площади. Над каждым из них установлена пирамида с армиллярной сферой. Справа на витой колонне стоит статуя обнаженной женщины, правой рукой указывающая на армиллярную сферу самой высокой из пирамид. На ступеньках, ведущих [274] к мощеной площади, у ног ученых, маленький ребенок играет с астрологическими инструментами.

Два видимых павильона могли символизировать судьбу двух оставшихся в живых в 1582 году сыновей Екатерины: герцога Анжуйского и Генриха III, на армиллярную сферу последнего указывала обнаженная богиня, в которой можно было узнать богиню Уранию, но которая, возможно, означала опеку и защиту королевы-матери. Два павильона, между которыми находится площадь, могли изображать свершившиеся судьбы двух умерших королей – Франциска II и Карла IX. Маленький ребенок, сидящий внизу, мог бы быть наследником французского престола, которому предстоит родиться.

Римский астролог Либерати предсказал, что из-за совпадения прохождения кометы и солнечного затмения 1582 год станет годом великих потерь, что в действительности и произошло – была разгромлена морская экспедиция, посланная Екатериной на Азорские острова. Королева могла заказать картину Антуану Карону как заклинание и одновременно как предмет, вселяющий уверенность, противопоставляя таким образом пугающим предзнаменованиям неба символы надежды.

Королева во всем видела дурные предзнаменования. Она была фетишисткой в отношении дат, боялась пятницы и никогда не назначала заседаний на этот день. Причину этого она объяснила Генриху III:

«Я считаю пятницу несчастливым для меня днем, потому что именно этот день, когда король, ваш отец, был ранен, принес мне в особенности и всему королевству столько зла, что я даже не могу представить себе, что в этот день я смогу сделать что-нибудь хорошее».

В XVI в. от прорицательства до заклинания злой судьбы, а от заговоров до мести с помощью магии было рукой подать. По слухам, Екатерина якобы с помощью этих средств, которые Жан Боден назвал «богопротивными», пыталась одолеть судьбу. Великим мастером в этих дьявольских ухищрениях был Козимо Руджиери, которому помогал его брат Томмазо. «Прорицатель и некроман», флорентийский [275] колдун завоевал доверие королевы в результате эффектной консультации, которую он дал королеве-матери во времена правления Франциска II, когда показал ей в зеркале ее сыновей, один за другим сделавших в зеркале столько кругов, сколько лет им суждено было править: после краткого появления герцога де Гиза, этот парад королевских теней закончил Генрих Наваррский. Также говорили, что флорентиец похитил ребенка из еврейской семьи, чтобы умертвить его и расспросить его отрезанную голову, используя дьявольские ухищрения. Не было никаких доказательств, что он совершил это ужасное злодеяние, но колдовская деятельность Козимо получила всеобщее признание. Возможно, именно он придумал «медную порчу», которую королева позволила навести на Колиньи во время третьей религиозной войны. Во всяком случае, его обвинили в наведении порчи на восковые статуэтки во время процесса над Ла Молем в конце правления Карла IX, но он внушал такой ужас, что его очень быстро освободили от каторжных работ: известно, что в благодарность за услуги он был назначен аббатом Сен-Маэ в Бретани!

Отравление было одним из способов мести. Как и многие ее современницы, Екатерина не могла не воспользоваться этим способом, раз не было возможности использовать холодное или огнестрельное оружие, чтобы избавиться от ненужных людей. Памфлеты утверждают, что ее итальянский парфюмер, мэтр Рене, отличившийся во время Варфоломеевской ночи как убийца, поставлял ей некоторые порошки, вызывавшие смерть, и свои опьяняющие духи: они помогали очень быстро отправить человека в мир иной, если он носил пропитанные ими перчатки или воротники. Но доказательств никаких нет, и поэтому можно считать, что враги Екатерины, умершие внезапно и весьма для нее своевременно, стали жертвами совершенно естественных болезней.

На путь искушений королеву-мать, скорее всего, толкнула ее набожность, впрочем, искренняя и мирно уживавшаяся с ее склонностью к оккультным наукам. Ее ни в коем случае нельзя назвать безбожницей – она свято выполняет все установления католической религии. Не будучи особенно [276] набожной, она тем не менее охотно участвует в процессиях: возможно, ее больше привлекает сама церемония, чем те духовные выгоды, которые она из этого извлекает. Брантом подчеркивает, что «среди прочих ее достоинств, она была доброй христианкой и весьма благочестивой, часто причащалась на страстной неделе и никогда не пропускала службы – утренние и вечерние, бывшие благочестивыми и приятными, благодаря тому, что для своей часовни она набирала самых лучших певчих».

Не только молитва, но и великолепие и красота могут отвратить злую судьбу, защитить от темных сил и человеческой злобы. Осознавая свою личную слабость, Екатерина решительно использует все доступные ей средства, чтобы преодолеть опасения, суеверный ужас или панический страх. Она выбрала рискованную роль: взять на себя высшую власть и передать ее своим несовершеннолетним и растерявшимся детям, практически не имевшим никакого авторитета. Но в ожесточенной борьбе против яростных амбиций ее главным оружием станет престиж самой Французской короны. Она идет на любые расходы, лишь бы возродить блеск престола: путешествия, дворцы, празднества, пиры, состязания и турниры – все подчинено этой цели. Демонстрация роскоши и символов ее могущества должна доказать миру, что королевская власть по-прежнему сильна, а Франция богата. Все это должно побудить подданых стремиться к национальному сплочению, а иностранцев быть осторожными. Стремясь таким образом обеспечить мир, Екатерина истратила на это добрую часть государственных поступлений, значительные доходы от своих владений (300000 ливров) и кредит, предоставленный ей католическими державами и сетью флорентийских банков. Для себя лично, даже живя в роскоши, она не делает никаких накоплений: после смерти она оставит 800000 экю долгов.

Среди золота, драгоценностей и блеска празднеств она правит очень скромно, в неизменных вдовьих накидках. В своих руках она держит судьбу Франции. И в этом богоугодном деле, как когда-то Артемисию Карийскую, ее защищает и обеспечивает ее славу тень покойного супруга. [277]

Загрузка...