Эклипсис

Глава 7

– Это жаба.

– Нет, ящерица.

– А я говорю, жаба!

– Да ты посмотри, у нее хвост!

– Ну и чего, хвостатая жаба.

– Это ящерица. Крылатая рогатая зубастая шестиногая ящерица, покрытая чешуей.

– Нет, жаба. Куколка, скажи ему.

– Это джарский болотный демон, насылающий лихорадку, чесотку и безумие, – ответил педантичный Итильдин, который уже успел почитать путеводитель. – С той стороны, где стоит Кинтаро, он действительно похож на жабу…

Кинтаро торжествующе ухмыльнулся.

– …со стороны Альвы – на ящерицу… а с моей – пожалуй, на летучую мышь.

Столько разнообразных божков, демонов и духов, как в Джинджарате, не было ни в одной другой стране. Их статуи, торчавшие на всех площадях и перекрестках, в каждом храме и присутственном месте, отличались редкой уродливостью и совершенно фантастическим обликом. При этом считалось, что скульпторы лепят их с натуры. Если учесть, что джарцы постоянно жевали бетель, обладающий легким галлюциногенным эффектом, версия эта выглядела вполне правдоподобной. Той же причиной объяснялось почти полное отсутствие любопытства у местных жителей. И действительно, глупо ожидать от людей, способных увидеть наяву болотного демона, что они обратят внимание на компанию из рыжего зеленоглазого северянина, белолицего эльфа с серебряными волосами и высокого варвара, носящего за плечами здоровенный меч.

Прошло две недели с тех пор, как они прибыли в столицу Джинджарата Кимдисс – родину лучшего кофе на континенте, обильно произрастающего на окрестных плоскогорьях, и лучшей оружейной стали, секрет которой был известен только здешним кузнецам. Джинджарат был далекой и таинственной страной, которую редко посещали чужеземцы и еще реже оставались здесь жить. Среди невысоких джарцев с кожей цвета эбенового дерева, одетых по преимуществу в одни только белые саронги, пришельцу затеряться было так же легко, как сосне среди терновника. Конечно, вся троица была в Кимдиссе как на ладони, но то же касалось и возможных преследователей, что ставило их в равные условия. Зато здесь энкины вряд ли нашли бы помощь у местных жителей. Джарцы, с их мирным патриархальным укладом жизни, не интересовались ни войной, ни политикой. У них даже не было армии и правительства в обычном понимании этого слова.

В каждом поселении Джинджарата, большом и маленьком, имелся так называемый оракул, который управлял жизнью поселения. Считалось, что через него говорит сам Единый бог. По всей вероятности, оракулы имели телепатические способности и могли общаться между собой. Любая важная новость мгновенно разносилась по всем уголкам страны, даже по крохотным деревушкам, затерянным в джунглях, любое важное решение было для всех оракулов единым, и против любого захватчика все население Джинджарата поднималось как один человек – это было бесспорным фактом. Власть оракулов держалась отнюдь не на одной только вере и традиции. Они вызывали и прекращали дождь, разрешали спорные вопросы, советовали, лечили, судили и карали преступников. Впрочем, об оракулах было известно не так уж много. Кое-кто считал, что их особые способности – мистификация или преданья старины глубокой. Но Джинджарат мало кому из чужеземцев раскрывал свои тайны. Магический портал появился здесь не более ста лет назад, а до того попасть в страну можно было только морем или через горный хребет, отделяющий его от Арислана, и оба пути были крайне длинными и опасными. Кимдисс, располагавшийся ближе всего к порталу, считался неофициальной столицей Джинджарата (официальная, как можно догадаться, отсутствовала). Это был большой торговый и промышленный центр. Именно здесь находились посольства, поселения иностранцев, представительства крупных гильдий, самые известные оружейные мастерские и компании по производству кофе. А еще здесь было много храмов, полных загадочной нездешней красоты, почти всегда пустынных, единственным предназначением которых, по всей видимости, было привлекать любителей экзотической архитектуры. Ни один из троих путешественников себя к таковым не относил, но сидеть дома им откровенно наскучило.

По прибытии в Кимдисс у Кинтаро открылась рана на бедре, полученная в Искендеруне: то ли придворный маг схалтурил во время лечения, то ли вождь разбередил рану за два дня в седле от портала до Кимдисса. А может, всему виной был влажный жаркий климат. Альва почти неделю не выпускал степняка из постели единственным доступным ему способом – оставаясь в ней сам. Благодаря (или вопреки) такому лечению рана, наконец, затянулась, и они принялись бродить по городу втроем, разглядывая дома и статуи, пробуя местные кушанья и напитки и решая, что делать дальше.

Итильдину очень нравилось в окрестностях Кимдисса – зелено, тихо и малолюдно. Храмы и прочие каменные постройки были искусно вписаны в пейзаж, а жилые дома строились из тростника в минималистском стиле, по принципу «вперед к природе»: открытая веранда, несколько стен и крыша, вполне в эльфийском духе. Отличие было только в сваях, спасавших дома от сырости, наводнений и змей. И в звуке, который редко можно было услышать под сенью Грейна Тиаллэ, зато в Джинджарате почти каждую ночь – убаюкивающий перестук дождя по тростниковой крыше. И листьях, похожих на огромные разрезные опахала, заглядывающих на веранду с улицы.

А Кинтаро очень нравилось в оружейных лавках Кимдисса, среди разложенных и развешанных кругом мечей, сабель, длинных ножей дымчатой стали, с гладкими и узорчатыми лезвиями, которыми можно было перерубить обычный клинок, как деревяшку. Говорили, что сделать кимдисский клинок все равно что ребенка выносить: три месяца выплавляют сталь, три месяца куют лезвие и три месяца его закаляют. Еще говорили, что кимдисский клинок разговаривает с хозяином и дает ему советы, что он обладает собственной волей в поединке, что его невозможно украсть или потерять. Да, много чего говорили про кимдисские клинки. Что точно было правдой – стоили они целое состояние и были очень редки. А все потому, что джарские оружейники никогда не продавали их перекупщикам. Хочешь получить кимдисский клинок – изволь приехать в Джинджарат, и никак иначе. Нужно было обойти все лавки, подержать каждый клинок в руках, и один из них сам тебя выберет. Мало кто был способен расстаться с таким приобретением, даже в самых стесненных обстоятельствах. И купленный у прежнего хозяина клинок удачи владельцу не приносил. Можно было еще выбрать оружие в подарок тому, кто тебе дорог и близок, чьи боевые привычки хорошо знаешь.

Альва загорелся идеей обзавестись оружием из кимдисской стали. Он уже приобрел два парных клинка и отправил своей белобрысой полковнице в Селхир. Итильдин тоже поглядывал на длинные узкие сабли, изогнутые на манер эльфийских, но он был лучник в душе и не слишком рвался менять стрелы на сталь. А Кинтаро вполне был доволен своим мечом. Настоящий степной атаринк – тяжелый и длинный прямой меч из особо прочной стали – передавался в степи от воина к воину, и владели ими только самые достойные. Неизвестно, кто и когда ковал атаринки, откуда они взялись у эссанти. Старые воины рассказывали об этом всякие байки. Впрочем, оружие Кинтаро всегда любил и не отказался бы от второго меча, однако ничего по душе и по руке ему не нашлось. Как и рыжему, который искал для себя что-то необычное, уникальное, не пропуская ни одной лавки и тиская каждую подвернувшуюся рукоятку меча.

Раньше Кинтаро не замечал за Альвой страсти к оружию. По всей вероятности, так давала о себе знать пережитая горячка смертельного боя. Вождь чувствовал это по себе. Напряжение окончательно отпустило его только через неделю после боя на улице Зейнаб. Кинтаро снова и снова расспрашивал, как все случилось. Сколько их было, как они напали, чем были вооружены… Итильдин терпеливо отвечал, припоминая даже самые незначительные подробности. Альву расспросы степняка раздражали. Он не боялся встречаться лицом к лицу с опасностью, но вспоминать о ней потом не любил. Хватит и того, что несколько ночей подряд он метался и вскрикивал во сне, успокаиваясь только в крепких объятиях Кинтаро. Движимый чувством вины, вождь не отпускал его от себя ни на шаг и сопровождал даже в соседнюю лавку за солью, хотя ясно было, что реальная опасность появится еще нескоро, если появится вообще.

Глядя на рыжие кудри Альвы, Кинтаро против воли вспоминал горящий дом и мостовую, залитую кровью. И много дней прошло, прежде чем он перестал вспоминать.

Кинтаро проснулся посреди ночи, как будто его потрясли за плечо. Рядом тихо и ровно дышал во сне кавалер Ахайре. Кроватей в местных домах не водилось, они спали на полу, на широком матрасе, на котором места хватало всем троим. Сейчас другой край матраса пустовал. Кинтаро прекрасно знал, что эльф почти не нуждается во сне. Но обычно он не бродил по ночам, предпочитая быть поближе к Альве, а уж чем занимался при этом – фиг знает. Может, грезил, а может, размышлял. Или бездумно наслаждался теплом тела, звуком дыхания, прикосновением к коже спящего.

Интуиция подсказывала Кинтаро, где он найдет эльфа. Он встал и вышел на веранду.

Итильдин сидел на перилах, обняв руками колени, опираясь затылком о столб, поддерживающий крышу, и смотрел в ночь. Лунный свет, проходя сквозь бесконечные дождевые нити, окутывал легкой призрачной дымкой его силуэт. Погруженный в свои мысли, он словно бы и не заметил появления Кинтаро.

Эссанти подошел ближе. Душевной чуткостью он не отличался, но тут любой бы догадался: что-то не так. Без лишних церемоний он взял эльфа за подбородок и повернул лицом к себе.

– Нечего делать вид, будто меня здесь нет.

Он коснулся нежной щеки и ощутил под пальцами влагу.

Эльф дернул головой, высвободившись, и снова отвернулся.

– Давай, колись, куколка. Что случилось?

Итильдин молчал, только пальцы его беспокойно подрагивали. Тогда Кинтаро сгреб его за плечи и развернул к себе. И не выпустил.

– Ты же не будешь врать, что просто сидишь тут и любуешься на чертов дождь.

«Если он и сейчас промолчит, – подумал Кинтаро, – я буду трясти его, пока не вытрясу ответ». Было что-то зловещее в упорном молчании эльфа, который обычно не скупился на колкое словцо по адресу степняка. В конце концов, не хотел бы разговаривать, послал бы открытым текстом, не постеснялся.

– Мне было видение. Этой ночью, – сказал наконец эльф и поморщился, когда пальцы Кинтаро впились в его плечи. – Не об Альве, – добавил он поспешно, отвечая на невысказанный вопрос.

– Ты говорил, что видения не касаются твоей собственной судьбы. Ну, или как-то так.

– Я видел тебя, – голос эльфа дрогнул. – Я видел, как ты лежал мертвый, и черный зверь пожирал твою печень.

– Это не видение, а твои девичьи мечты, – насмешливо промурлыкал степняк, притягивая его ближе.

– Идиот. – Итильдин сердито дернул плечом. – Ты дважды спас жизнь Альве и мне. Думаешь, я по-прежнему желаю тебе смерти?

– Тогда чего же ты ревешь? – шепнул ему Кинтаро в самое ухо. – Оттого что зверь с тобой не поделился?

– Пусти. Ну пусти же. – Итильдин попробовал оттолкнуть его руки, но без особой настойчивости, и степняк его не выпустил. – Я не понимаю… Я вообще не должен такого видеть! Только не о тебе! И еще… это было так… смутно, мимолетно… мой дар ослабел, должно быть… – Он вдруг уронил голову на плечо Кинтаро, и стало ясно, что он вконец измучен страхом и сомнениями.

– Ну вот что, куколка. Расскажи толком, что ты видел.

– Берег реки. Джунгли, как на сто лиг вокруг. Полная луна, и… Зверь над тобой, вроде леопарда, но весь черный… вся морда в крови, и с клыков… – Итильдина передернуло. Он замолк.

Молчал и Кинтаро. Все это ему очень не нравилось.

Полнолуние должно было наступить через четыре дня. В это время они как раз держали бы путь через джунгли в деревушку Уджаи, где делают какие-то уникальные клинки. Об этой деревушке обмолвился один из мастеров-оружейников, которых Альва совершенно замучил расспросами. Правда, в чем состояла уникальность уджайского оружия, понять было трудно, потому что мастер владел всеобщим в количестве едва ли десятка слов, но что во всем Джинджарате не найти ничего подобного, рыжий разобрал, и этого оказалось достаточно. Припасы, лошади – мигом все было готово.

– Мы не должны ездить в эту деревню. Случится что-то ужасное, но я не могу понять, что… не могу… Ты помнишь, как отказывались проводники? Как будто боялись чего-то. А тот, который согласился, запросил вдесятеро.

– Да уж, видать, дыра страшная эта деревня.

– Мы не должны туда ездить, – упрямо повторил эльф. – Ты не должен. Откажись. Альва без тебя не поедет.

– Чушь. Еще как поедет.

– Уговори его остаться. Ты можешь быть очень… убедительным, когда хочешь.

– Не стану я прятаться, ясно? Мы поедем в эти чертовы джунгли, и пусть местное зверье держится от нас подальше. Ха, кто еще чью печень сожрет!

Против воли по губам эльфа скользнула улыбка. Он вздохнул с облегчением, невольно заражаясь беззаботной уверенностью варвара. Степняки-энкины – куда более страшные звери, чем любой обитатель здешних джунглей, а они вдвоем положили их немало.

– Но все-таки давай отложим отъезд. Пусть полнолуние пройдет.

– Лады. – Кинтаро помолчал, задумчиво играя шелковистой серебряной прядью. – И еще, такое дело… – Он помедлил, потом нехотя продолжил, глядя в ночь, как до того Итильдин: – Если мы еще когда-нибудь попадем в передрягу, я хочу, чтобы ты… ну, приглядывал за мной. Рыжего постараются взять живым – неровен час, я им помешаю.

Итильдин посмотрел на него долгим понимающим взглядом и сказал тихо:

– Легкая смерть – последний дар друга. Самый горький и самый дорогой.

– Мертвые мертвы. А живых еще можно спасти. Рыжий должен остаться в живых.

– Ради страданий и бесчестья? Энкины убьют его!

– Тебя же мы не убили.

– Ты думаешь, вождь энкинов захочет…

– Захочет, куда денется, – яростным шепотом проговорил Кинтаро. – Рыжий у нас красавчик, а Таргай не слепой и не евнух. Сколько времени прошло, больше года? Тогда бы он поставил его к столбу пыток… но не сейчас. Другие сыновья подросли, жажда крови поутихла… Он возьмет его в свой шатер, понимаешь? – Степняк стукнул кулаком по перилам. – Как подумаю об этом, все нутро переворачивается.

– Ты предпочтешь, чтобы Альва умер, чем попал в шатер Таргая?

– Вот ты и пригляди, чтобы не предпочел.

Итильдин вздохнул и сжал его руку.

– Иногда я совсем не понимаю тебя, Кинтаро.

– Иногда я сам себя не понимаю, куколка, – усмехнулся эссанти. – Только не говори ничего рыжему…

Эльф сделал предостерегающий жест, и Кинтаро осекся, но было уже поздно.

– И что же именно он не должен мне говорить?

Альва встал на пороге, прислонившись к косяку и сложив на груди руки. Вид у него был мрачный, и почти одинаковые виноватые взгляды, которыми ответили ему Итильдин с Кинтаро, никоим образом его не развеселили. Кавалер Ахайре поджал губы, помолчал и процедил с аристократической надменностью, всегда безмерно раздражавшей вождя эссанти:

– Мне надоело, что вы все время шушукаетесь за моей спиной. Будто я несмышленый ребенок, за которым нужно присматривать. Кинтаро, ты что, правда вообразил себя телохранителем? Думаешь, я не замечаю, как ты все время ходишь за мной и не пускаешь никуда одного?

– Мы заботимся о твоей безопасности, – сказал мягко Итильдин.

Альва криво усмехнулся.

– Хочу вам напомнить, мои верные защитники, что я влип в эту передрягу не потому, что плохо владею оружием. А как раз наоборот. И когда станет жарко, я буду драться рядом с вами, так же, как и вы, сам за себя, ясно? Я не нуждаюсь, чтобы обо мне заботились. Чтобы решали за меня и сговаривались, кто пожертвует собой, а кто перережет мне глотку, чтобы я не попал в плен.

– Сладкий мой, это война, а на войне… сам знаешь, – вступил Кинтаро.

– Я не собираюсь подыхать, – отрезал Альва ледяным тоном. – Даже если мне придется всю жизнь ублажать энкинов во главе с Таргаем. Это куда приятнее, чем геройски сдохнуть всем троим.

Кинтаро взглянул на надменное лицо рыжего, но не ощутил привычного раздражения, только какую-то страстную, исступленную нежность.

– Соскучился по степной любви? – Он сгреб Альву в охапку, тот и пикнуть не успел. – Присоединяйся, куколка. Покажем ему, что такое настоящий секс.

…Разумеется, утром они никуда не поехали.

– Взгляните сюда. – Итильдин расстелил на полу карту.

Кинтаро уже знал это сосредоточенное выражение хорошенького личика, означало оно: «В кои-то веки я знаю, что нужно делать». Похоже, эльфенок действительно нарыл что-то интересное, не зря же он поднялся рано и пропадал три часа на городском рынке. Вождь сел на пятки, Альва улегся животом на пол, и оба они с любопытством вгляделись в карту.

– Вот здесь, – эльф провел кончиками пальцев по извилистой голубой ленте, – протекает река Бхарапутра, по ней ходят тяжелые барки с товарами, по течению – на парусах, против течения – на веслах, поднимаясь почти до самых истоков, пока позволяет глубина. Отсюда до Нишапура, где можно погрузиться на барку с конями и припасами, не больше дня пути. Еще день на барке – и мы в Ихоре, а оттуда – посмотрите! – палец Итильдина прочертил короткую линию, – рукой подать до Уджаи. Дороги там нет, но можно ориентироваться по солнцу. Так мы сэкономим день пути, уж не говоря о том, что путешествие будет приятнее и дешевле.

Кинтаро бросил на эльфа испытующий взгляд, но ничего не сказал. План и правда казался отличным. День пути – это день пути, и что с того, что куколка так упорно хочет сократить их пребывание в джунглях. К тому же, раньше ему не доводилось плавать по воде, разве что пару раз в Трианессе, на яхтах поклонников, и от этого предложение Итильдина казалось еще заманчивей. Кавалер Ахайре поупрямился для вида, но преимущества нового плана говорили сами за себя. Так что на следующий день троица уже была в Нишапуре. Они взяли с собой только двух низкорослых джарских лошадок, привычных ходить под вьюками, поскольку верхом в джунгли нечего было и соваться.

В окрестностях Нишапура Бхарапутра разливалась не меньше чем на полмили. Ее спокойные воды были взбаламучены бесчисленным количеством лодок, лодчонок, плотов и барок. Поднявшийся со дна ил окрашивал реку в молочный цвет. Удивительно было, как в такой мутной воде может водиться рыба, но сей факт подтверждали жирные карпы, которых можно было купить в Нишапуре на каждом шагу. Предприимчивые торговцы даже вылавливали из реки ил и продавали его на Север в качестве удобрения. А черная и густая джарская земля, с которой снимали три-четыре урожая в год, в удобрениях не нуждалась.

По сравнению с изящными криданскими кораблями джарские барки казались толстыми и неповоротливыми, как киты рядом с дельфинами. Но они позволяли посадить на весла до ста человек и нагрузить трюмы совершенно несусветным количеством товаров. В них перевозили экзотических животных для зверинцев, домашний скот, зерно, уголь, руду, мрамор из каменоломен. Однако далеко не каждая из них ходила до Ихоры, большинству осадка не позволяла отклоняться от главного русла. Собственно, выбор на данный момент был ограничен только одной двадцативесельной баркой «Митху». Капитан ее, белозубый маленький джарец, довольно бегло говорил на всеобщем, и столковаться с ним не составило труда.

Кают на «Митху» не было, команда спала прямо на палубе. Для коней был устроен небольшой загон, а пассажирам отвели закуток на корме. Впрочем, никто из них все равно не усидел бы в каюте. Качки не было, барка медленно двигалась вниз по течению под веерообразным оранжевым парусом, и мимо проплывали живописные джарские джунгли. Буйство красок и запахов было невероятным. Особенно, впрочем, силен был запах корицы и прочих южных пряностей, которыми за множество рейсов буквально пропиталась барка.

Местами деревья поднимались прямо из воды, нависая над палубой, и в ветвях можно было заметить юрких маленьких обезьян. Кое-где вся река от берега до берега покрывалась блестящими, будто вощеными листьями водяных растений, похожими на блюдца, с загнутыми краями. Они расступались, разрезаемые широкой грудью «Митху», и вновь смыкались за ее кормой. Кинтаро смотрел-смотрел, а потом вдруг свесился вниз, зацепившись ногами за борт, и вытянул из воды огромную лилию на длинной ножке, которую тут же с небрежным видом заткнул рыжему за ухо, по джарской моде. Альва посмотрел на него растерянно, не зная, то ли ругаться, то ли благодарить, в конце концов рассмеялся и полез целоваться. С белой лилией в волосах он был хорош невероятно.

Ночью хлынул дождь, но под навесом из пальмовых листьев, где они лежали, тесно прижавшись друг к другу, было сухо. Они занялись любовью, тихо и неторопливо, под шум дождя и плеск течения. Собрав лепестки с растерзанной лилии, Альва просеял их, как песок, сквозь пальцы.

– Эта ночь больше никогда не повторится, – прошептал он, и всем троим почему-то стало грустно.

Вблизи Ихоры Бхарапутра разделялась на два рукава. В правую протоку заходили только мелкие барки, такие как «Митху». Вскоре показался ветхий деревянный причал, с барки на него перекинули мостки, и путешественники с комфортом сошли на твердую землю. На обратном пути – через неделю или около того – капитан обещал их захватить. Барка отчалила и скоро исчезла из виду. Путешественники остались одни на пустынном берегу, под покровом леса.

– Не похоже, что здесь кто-то живет, – нарушил молчание Кинтаро.

Увы, он был прав. Ихора, небольшая деревенька сборщиков смолы, оказалась давно заброшенной. Полуразвалившиеся дома без крыш почти совсем скрылись под покровом зелени. Кругом стояла тишина, нарушаемая только отчаянным щебетом птиц.

– Не нравится мне все это, – проворчал эссанти, сдвигая рукоятку атаринка ближе к плечу.

Они обыскали руины деревеньки и не нашли ни следа человека. Было очевидно, что покинули ее не меньше года назад. Альва высказал предположение, что попросту кончилась смола, и подозрительный Кинтаро успокоился. В окрестных зарослях не ощущалось присутствия хищных зверей, полнолуние два дня как прошло – словом, можно было расслабиться. Правда, Итильдин настоял на том, чтобы нести караул всю ночь, но какая разница, если он все равно почти не спит.

Они заночевали в единственном доме, в котором сохранились остатки крыши, и утром, с первыми лучами солнца, двинулись в путь.

Девственные тропические леса Джинджарата по праву можно было причислить к одним из чудес света. Под их высокими величавыми сводами человек чувствовал себя как в храме самой Природы. Исполинские стволы деревьев, увитые лианами, вздымались будто колонны. Почва, покрытая разноцветным, слабо светящимся мхом, пружинила под ногами, листья лиан и кустарников, словно широкие зеленые ладони, прикасались к плечам в дружеском приветствии. Неумолчный шум наполнял джунгли: шепот дождевых капель, стекающих по листьям, крики обезьян, птичий гомон, шорохи лесных обитателей, пробирающихся сквозь заросли. Кавалер Ахайре, ценитель прекрасного, не уставал вертеть головой, и даже родившийся в лесу Итильдин выглядел ошеломленным. Здесь было на что посмотреть! С лиан свисали цветы ярчайших расцветок, словно творения сумасшедшего художника. Среди деревьев порхали бабочки, похожие на птиц, и птицы, похожие на крылатых ящериц. Людей они совсем не боялись – это лишний раз доказывало, что Ихора опустела давным-давно.

Двигаясь на запад, к закату они вышли к холму, над которым вилось с десяток дымков – без всякого сомнения, искомая деревня Уджаи. Лес поредел, появилось что-то вроде дороги с еле различимыми колеями от тележных колес. Стали попадаться и другие следы человека – надрезы на коре деревьев, срубленные стволы. У поворота дороги они наткнулись на очередной образчик джарского религиозного искусства – грубо высеченную из камня скульптуру существа, в целом напоминавшую человека, если бы не оскаленная клыкастая пасть и прижатые кошачьи уши. Дальше начинались поля, расчищенные огнем и топором, засаженные сладким картофелем, а потом показалась деревенская ограда и крыши домов, крытые тростником и пальмовыми листьями. Кругом все дышало мирной патриархальной безмятежностью. Спящая у ворот собака приоткрыла один глаз, проводила путешественников ленивым взглядом, брехнула пару раз для порядка и снова уронила голову на лапы. Ведя коней в поводу, они вошли в резные деревянные ворота.

Первыми новоприбывших заметили дети. Как видно, не утратив еще способности удивляться, они бросили свои игры и смотрели на них, открыв рты. Альва улыбнулся, и они заулыбались в ответ. Взрослые, занятые разнообразной домашней работой, приветливо кивали гостям, иногда махали руками, но отрываться от своих дел не спешили.

Всего в Уджаи было дворов сорок-пятьдесят. Несколько строений безошибочно распознавались как кузницы, это вселяло надежду, что они прибыли по адресу. Деревня была небедной – по крайней мере, шныряющие между свай черные джарские поросята выглядели упитанными, а сами жители – здоровыми и довольными. Однако от внимания Кинтаро не ускользнуло, что кое-кто из них носит шрамы, явно от звериных когтей, и даже в пределах деревни ходит вооруженным.

В центре Уджаи росло огромное вековое дерево вроде платана. Его крона накрывала всю деревенскую площадь. Здесь же, у корней, из горла каменной рыбы бил источник. Вода стекала в бассейн, а избыток ее по деревянному желобу бежал вдоль улицы.

Вокруг Кинтаро, Альвы и Итильдина понемногу начала собираться толпа. Видимо, невозмутимые джарцы сперва неспешно закончили дела, а потом решили посмотреть на гостей поближе. Ненавязчивое дружелюбие джарцев давно вошло в поговорку. Они радостно улыбались и что-то говорили на своем щебечущем языке, сопровождая речь плавными жестами, от которых позвякивали серебряные браслеты на запястьях. В Уджаи носили только серебряные украшения: золото, по всей видимости, ими не ценилось, как практически всюду в Джинджарате. Именно потому Альва привез в качестве валюты серебряные слитки. «На здровье!» – старательно произнес молодой джарец, по виду воин, явно гордясь своим знанием всеобщего. Пожилая женщина приблизилась мелкими шажками к Кинтаро, приподнялась на цыпочки – ее макушка едва достала высокому эссанти до груди – и с восхищенным цоканьем погладила его бицепс. Юная девушка, краснея – удивительно, но даже на темной коже джарцев был заметен румянец! – жестом попросила Альву нагнуться и надела ему на шею цветочную гирлянду. Женщина с улыбкой протянула им кувшин с молоком, а мужчина – оплетенную бутыль с пальмовым вином. Пухленький голый малыш дернул Итильдина за тунику и вручил ему банан. Альва расхохотался:

– Наверное, они думают, что ты худой и недокормленный!

Он снял с лошади один из тюков, раскрыл его и разложил на скамье у источника подарки для жителей деревни – разные мелочи, купленные в Кимдиссе, вроде стеклянных бус, ножниц, зеркалец, заколок для волос и шитых бисером кошельков. Уджайцы заулыбались еще сильнее. Без толкотни и спешки они стали выбирать понравившиеся вещи. Тем временем несколько человек отвели путешественников к большому дому и жестами показали, что они могут там поселиться. Дом был пуст и лишен всяких признаков пребывания постоянных жильцов. Было ясно, что гостеприимные джарцы построили его специально для странников.

Утром они обнаружили, что веранда уставлена тарелками, горшками и горшочками – с маслом, жареным бататом, сладким тростником и разными неопознанными местными кушаньями. Видно, каждая хозяйка спешила похвалиться перед гостями своими кулинарными способностями.

– В жизни не видел более мирного народа, – сказал Кинтаро, впиваясь зубами в поросячью ляжку и подмигивая девицам, глазевшим на него с другой стороны улицы. Девицы хихикали и толкали друг друга локтями. – Говоришь, они крепко наподдали Арислану?

– Было дело, – отозвался Альва. – Лет триста, что ли, назад. Халид Аставан Шахрияр вообще прославился своими великодержавными аппетитами. Успел оттяпать нынешнее Вер-Ло и часть Марранги. Но потом его погнали из Джинджарата, войско взбунтовалось… Поди-ка подерись в джунглях, где лихорадка, ядовитые змеи, дикие звери, да еще туземцы прячутся в кустах и стреляют из духовых трубок отравленными дротиками.

Кинтаро подумал и сказал:

– Не хотел бы я с ними драться. Они такие маленькие, что по ним мечом хрен попадешь.

Днем их представили местному старейшине – тому самому оракулу, о которых за пределами Джинджарата ходили самые фантастические слухи. Седой старик выглядел до крайности изможденным, и причина стала понятна, когда из дверей его дома вынесли носилки с больным крестьянином. Должно быть, старик не отходил от него несколько дней, разрешив перенести домой, только когда опасность миновала. Он еле поднял иссохшую руку, чтобы поприветствовать гостей. Но глаза у него были по-молодому живые и цепкие. Когда взгляд его остановился на эльфе, тот вздрогнул и в замешательстве сдвинул тонкие брови, словно прислушиваясь к чему-то, потом поклонился и произнес на всеобщем:

– Благодарим за гостеприимство и теплые слова.

Старик кивнул, повернулся и ушел в дом. Альва толкнул Итильдина плечом:

– С чего ты взял, что он понимает всеобщий? И что еще за теплые слова?

– Он сказал, что рад приветствовать нас в Уджаи. И что давно сюда не забредали путешественники. «Слышащие», так он выразился, – должно быть, местная идиома.

Альва посмотрел на него внимательно, помолчал и осторожно сказал:

– Знаешь, Динэ, я могу поклясться, что старик не произнес ни слова.

– Это глюки, куколка, – хохотнул Кинтаро. – Может, они чего добавляют в еду?

– Но я собственными ушами слышал… – начал Итильдин и умолк. Он уже и сам был не уверен, что в самом деле что-то слышал. Он растерянно пожал плечами и направился вслед за Альвой в сторону одной из кузниц, замеченных ими вчера.

Вот тут-то их и ожидал самый большой сюрприз.

Оружие из Уджаи действительно было уникальным. Ничего подобного не додумались делать ни в одном из городов, в которых они успели побывать. Дело было даже не в оригинальной форме сабель, кинжалов и наконечников для копий – пламевидной, с несколькими изгибами. И даже не в затейливом орнаменте, покрывающем лезвия, и не в крупных камнях «кошачий глаз», украшающих рукояти. Просто все оружие в Уджаи было сделано из серебра.

Кинтаро хмыкнул, повертел в руках ближайший нож. Сбалансирован отлично, только вот на что он годен, тяжелый и непрочный? Итильдин с тревогой взглянул на своего Лиэлле – не расстроится ли возлюбленный, что такой длинный путь проделан впустую? Но Альва только рассмеялся, хлопнув себя по колену.

– Глупо возвращаться с пустыми руками. Пожалуй, куплю себе сувенирчик, – сказал он и принялся выбирать. В конце концов остановился на одном из клинков, богато украшенном и отполированном до волшебного блеска. Навершием рукояти служила серебряная голова зверя, в котором Итильдин без всякого удовольствия признал того самого, виденного им в пророческом сне. Желтые камни, вставленные в глазницы, выглядели совсем как настоящие глаза.

– Это пантера, – беззаботно пояснил Альва. – Здоровая черная зверюга. Я видел такую в королевском зверинце. Интересно, их тут еще не всех повывели? Поохотиться бы!

Он щелкнул пальцем по лобастой голове, изображенной с большим реализмом, и попробовал жестами объяснить мастеру-оружейнику, что его интересует. Он махал руками, рычал, изображал выслеживание зверя и метание копья. Мастер нахмурился. Какое-то время он еще наблюдал за пантомимой, словно сомневаясь, правильно ли понял гостя, а потом оборвал его резким движением руки и яростно затряс головой, повторяя:

– Най! Най!

Слово «нет» по-джарски они уже знали.

– Может, у них табу на этого зверя, – подсказал Кинтаро. – Эутанги, например, лис не убивают. Примета плохая.

– Ну и черт с ними. Вернемся в Кимдисс, спросим там. Может, они уже додумались охотничьи туры устраивать для иноземцев. Экзотика, типа. Правда, не люблю я такую охоту. Собаки, егеря и куча охотников на одного зверя – это неспортивно.

– Куча зверей на одного охотника – это вообще полная задница, – возразил прагматичный Кинтаро.

В руки мастера перешли два серебряных слитка – Итильдин заметил, что мастер взял немногим больше, чем весил клинок, – и сделка состоялась. Альва вложил меч в лакированные деревянные ножны и протянул Итильдину.

– Дарю, – пояснил он с веселой улыбкой. – Для меня все равно тяжеловат. А для тебя в самый раз. Так что, если вдруг нам встретится демон, отбивать нас придется тебе. – Альва поцеловал эльфа и добавил: – Пока я буду глазеть, раскрыв рот, как ты потрясающе смотришься с серебряным клинком. Кинтаро, «раскрыв рот» – это фигура речи, комментировать не надо! – он шутливо хлопнул степняка ладонью по губам.

Кинтаро заурчал, как хищник, клацнул зубами и одним махом вскинул Альву на плечо.

– Ну, ты получил, что хотел, теперь можно разврату предаться! – И потащил рыжего прочь от мастерской. Обернулся к эльфу, все еще стоящему в дверях. – Тебе особое приглашение нужно, куколка?

Итильдин улыбнулся и последовал за ним. До прихода барки оставалась неделя, и употребить ее следовало с пользой.

Жизнь незнакомого народа, развернувшаяся перед ними, увлекала и завораживала. Каждый вечер в честь гостей устраивался праздник – с песнями, плясками, пальмовым вином, льющимся из узкогорлых кувшинов, и молочными поросятами, жарящимися на вертелах над костром. Вполне возможно, что таким образом уджайцы проводили каждый вечер. Но было ясно, что путешественники играют на празднике далеко не последнюю роль. Внимание, которое им оказывали, было искренним, ровным и ненавязчивым. Кубки их всегда оказывались наполненными, на тарелках оказывались лучшие куски, и чашу для омовения рук подносили им первыми. Они, в свою очередь, с удовольствием принимали участие в развлечениях деревни. Как-то раз Альва вышел танцевать с девушками, предварительно позволив расписать себе хной лицо, руки и голый торс. Восхищенные грацией молодого чужеземца, уджайцы забросали его цветами, а тот самый оружейник, который продал им клинок, поднес кавалеру серебряный амулет тонкой чеканки с огромным камнем «кошачий глаз». Надо ли говорить, что к утру вся хна перекочевала на белую кожу эльфа и смуглую кожу степняка…

Правда, далеко не все развлечения уджайцев были столь же невинны, как песни и пляски. В первый же вечер рядом с Кинтаро посадили двух темнокожих красавиц, похожих как две капли воды. Среди женщин деревни они заметно выделялись высоким ростом (это значит, что Кинтаро они доставали не до груди, как все остальные, а почти до плеча). Девушки улыбались ему, разминали плечи, наливали вина, стреляли глазками, а после праздника недвусмысленно потянули за собой куда-то в темноту. Кинтаро даже слегка растерялся. Он оглянулся на Альву, и рыжий отсалютовал ему кубком.

– Иди-иди, улучшай породу, – сказал он добродушно. – Надо же отплатить за гостеприимство.

Итильдин был бы совершенно счастлив, если бы встающие за деревней джунгли не будили в нем воспоминания о страшном видении. И как ни приятна была простая жизнь в деревне Уджаи, день отъезда он встретил с облегчением. «Может быть, когда-нибудь мы снова сюда вернемся», – сказал он себе.

Что ж, так и случилось – гораздо скорее, чем он рассчитывал.

Нагрузив вьючных лошадей подарками и продовольствием, путешественники покинули деревню и двинулись обратно к реке. В Ихоре все выглядело так же, как неделю назад, и Бхарапутра все так же несла свои мутные воды мимо почерневшего от времени причала. По всем расчетам барка должна была показаться утром следующего дня. Однако этого не произошло ни утром, ни в полдень, ни вечером.

На следующий день мимо проплыла лодка с двумя рыбаками. Они жестами объяснили, что «Митху» села на мель в пятидесяти милях вниз по течению, получила пробоину в днище, и ремонт потребует не меньше трех дней.

Альва был заметно угнетен этой новостью. Его нетерпеливый характер делал для него невыносимым любое длительное ожидание.

– За три дня я сдохну со скуки! – пожаловался он. Вдруг лицо его просияло. – Мы можем пойти вверх по течению, до того места, где два рукава снова сливаются в один. Там сядем на любую барку и через пару дней будем в Нишапуре! А если «Митху» снимется раньше, мы ее все равно не пропустим.

План казался разумным. Вот только для его исполнения надо было идти через джунгли, да еще вдоль реки, чего Итильдин так старался избежать. Он хотел возразить, но не мог найти слов. Единственным аргументом было тусклое и невнятное видение, о котором вдобавок степняк просил не рассказывать. Он беспомощно взглянул на Кинтаро, и тот в ответ еле заметно качнул головой. Уговор оставался в силе. Итильдину пришлось сдаться. Эльф поклялся себе, что в джунглях ни на минуту не сомкнет глаз и не выпустит рукоятки меча. Повинуясь какому-то наитию, он достал подарок Альвы и пристроил его за спиной под удивленными взглядами своих любовников.

– Должен тебе признаться, что про демонов я пошутил, – хмыкнул Альва. – Вероятность встретить их здесь равна нулю. Впрочем, как и в любом другом месте.

Итильдин упрямо наклонил голову.

– Оружие никогда не бывает лишним.

– Он же декоративный. Даже толком не заточен.

Неожиданно эльфа поддержал Кинтаро:

– Оставь его. Благородному клинку не место среди тряпок. Даже если он сделан из серебра и плохо заточен, – и помог Итильдину укрепить ножны так, чтобы они не мешались.

Казалось, в этом путешествии судьба нарочно подкидывает им один неприятный сюрприз за другим. Путь по берегу реки оказался куда труднее, чем они думали. Приходилось прорубать дорогу сквозь густые заросли, шлепать по грязи, отмахиваться от кусачих насекомых, живущих в прибрежном иле. Было заметно, что Альва уже жалеет о своей затее. Когда они выбрали более-менее сухой пятачок и расположились на ночлег, Итильдин подумал, что наутро не составит труда уговорить его вернуться и подождать «Митху» в Ихоре. Скучно, зато с удобствами и в безопасности. От этой мысли веки почему-то стали тяжелыми. Эльф моргнул пару раз и вдруг понял, что вокруг стало гораздо темнее. Костер почти прогорел, редкие язычки пламени поднимались среди углей и снова угасали. А ведь только что огонь пылал в полную силу! Неужели он заснул? Не может быть! Но дремотная тяжесть, сковывающая ресницы, утверждала обратное. Итильдин обвел взглядом окрестности. Лиэлле тихо спал, положив голову ему на колени. Варвар лежал рядом, в обнимку со своим мечом, грудь его поднималась и опускалась в такт мощному дыханию. Кругом тишина, только вдалеке слышен плеск бегущей воды. Почему же он все сильнее и сильнее ощущает тревогу?

Одна из лошадей, привязанных неподалеку, всхрапнула, как бы удивленно. Вторая зафыркала, и эльфу было видно, как она задирает морду, ловя ноздрями воздух. И вдруг обе заржали, испуганно, жалобно, затанцевали на месте, и эльф увидел, почувствовал то же, что и они – смутные тени, скользящие между деревьев.

Странную сонливость как рукой сняло. Он вскочил, поднимая за собой Альву.

– Проснитесь, тревога! – И бесцеремонно пнул Кинтаро.

Против ожидания, тот не взвился, как ошпаренный, а только завозился сонно, зевая и протирая глаза. Альва спал на ходу, навалившись на плечо эльфа.

– Да проснитесь же! – закричал Итильдин, встряхивая Альву. – Лиэлле, Таро, черт бы вас побрал, это магия, чертова магия!

И со всей силы отвесил Альве пощечину.

Кавалер Ахайре вскрикнул, схватился за щеку и наконец-то взглянул на эльфа осмысленно.

– Разведи костер! – крикнул Итильдин, нашел бурдюк с вином и плеснул в лицо степняку.

Отфыркиваясь, тот схватился за меч, но эльф на него уже не смотрел. Лошади завизжали и заметались. Поднимаясь на дыбы, они били копытами и яростно рвались на привязи. Он увидел, как черная тень метнулась на спину одной из них. Вторая оборвала повод и умчалась в темноту, в слепом ужасе не обращая внимания на ветки, хлещущие по морде и крупу.

В эту минуту оживший костер осветил полянку. Черная пантера подняла окровавленную морду от трупа лошади и отпрыгнула за границу светового круга. Это было так похоже на его сон, что Итильдин на мгновение застыл, парализованный ужасом. Из оцепенения его вывел голос Альвы.

– Они боятся огня!

Кинтаро уже стоял спиной к костру, с обнаженным мечом в одной руке и кинжалом в другой. Альва с Итильдином тоже обнажили мечи.

– П…ц подкрался незаметно. Еще немного, и проснулись бы мы съеденными. – Кинтаро был в своем репертуаре.

– Тебе бы все шутки шутить! – огрызнулся испуганный Альва. – Этих зверюг там целая стая! А еще говорят, что они охотятся только в одиночку. Больше ни одному охотнику не поверю.

– Да брось, ну две, ну три. Справимся.

Но Итильдин не был так уверен. Нервная дрожь не покидала его тело. Он никогда раньше не боялся диких зверей, да что там, он убил их десятки за свою жизнь, – но эти черные призраки вызывали у него суеверный ужас. Он даже не мог сосчитать их, так быстро они двигались. И чутье подсказывало ему, что огонь отпугнул их ненадолго.

Запасенное топливо кончилось. Костер снова стал угасать. Чем тусклее светились угли, тем ярче разгорались желтые глаза пантер вокруг лагеря. Вдруг они все, как по команде, ринулись к ним. И наступил ад.

Звери нападали молча, возникая словно бы из ниоткуда, и так же молча пропадали, зализывая раны, прижимая к груди перебитую лапу, – без рычания, без визга. Они были повсюду, и число их словно бы не уменьшалось, несмотря на то, что трое людей неутомимо орудовали мечами, разбрызгивая направо и налево горячую кровь. Кинтаро принял на меч одного зверя и распорол его от шеи до паха. Зверь тяжело рухнул на траву к его ногам. Поскользнувшись в луже крови, Кинтаро чуть не выпустил меч. Другая пантера прыгнула на него, сбила с ног, и эльф едва успел пронзить ей шею.

– Они вообще дохнут или как? – прохрипел степняк, скидывая с себя тяжелое тело.

Пантера, только что казавшаяся мертвой, вцепилась ему в ногу. Кинтаро закричал от боли и ярости, взмахнул мечом и перерубил шею зверя. Оскаленная голова отлетела в сторону, фонтаном забила кровь, огромные лапы конвульсивно дернулись, и тело застыло. Остальные отступили, так же слаженно, как напали.

– Демоны какие-то. – Кинтаро сплюнул, зажимая рану. Он воткнул меч в землю, снял с ножен перевязь и стал накладывать жгут.

За его спиной пантера с распоротым брюхом поднялась на лапы.

С криком Альва вогнал ей в глаз кинжал по самую рукоятку. Пантера тряхнула мордой, зашипела и одним скачком исчезла из поля зрения. Кавалер Ахайре, побелевший, как полотно, посмотрел на Итильдина и Кинтаро.

– Боже милосердный, помоги нам! – прошептал он. Губы его дрожали. – Что здесь такое творится?

Обезглавленное тело пантеры дернулось и сделало попытку приподняться. Итильдин ударил мечом под правую лопатку зверя, туда, где билось сердце – по-прежнему билось, он его слышал! Труп осел на землю, чтобы через мгновение снова заскрести по земле когтистыми лапами.

Только теперь Итильдин понял, почему в Уджаи делали серебряное оружие.

Эльф сорвал со спины меч и одним ударом перерубил зверю хребет.

Клинок не нуждался в заточке. Он входил в плоть жуткого создания, как в масло. Казалось, шкура чудовища сама расступается перед серебром, дымясь и чернея.

Леденящий душу рев раздался из темноты. Четыре оставшиеся пантеры подкрадывались, беря их в кольцо: шерсть на загривках дыбом, глаза горят, с клыков капает слюна, хвосты хлещут по лоснящимся черным бокам. У одной пантеры из глазницы торчал кинжал.

– Боже праведный! Это оборотни! – выдохнул Альва.

Они прижались друг к другу спинами и выставили клинки. Альва шепотом начал читать молитву.

Черные молнии метнулись навстречу.

Дальнейшее слилось в сумасшедший кровавый вихрь. Лилась кровь, рычал Кинтаро, крутя мечом «мельницу», Альва размахивал тлеющим суком, выхваченным из костра, оборотни выли, получив от Итильдина удар серебряного клинка, и шерсть их дымилась. Обычный меч только отбрасывал их назад, и они тут же возвращались. Кинтаро изловчился и отсек голову еще одному зверю. Тут же другой сбил его с ног, и они покатились по земле рычащим клубком. Насадив пантеру на лезвие меча, как на вертел, Кинтаро отшвырнул ее от себя. Она припала к земле и снова прыгнула, целясь в горло, раздирая ему грудь когтями. С диким воплем Альва кинулся к ним, схватил зверя за холку, раз за разом вонзая лезвие меча в черную шерсть, и пантера отступила.

Окровавленный Кинтаро поднялся на колени. Правая его рука висела плетью, он перехватил меч левой.

– Отступайте к реке, – сказал он, облизывая губы.

Грудь и живот у него были страшно исполосованы, из ран сочилась кровь.

Итильдин подставил плечо Кинтаро и помог ему подняться на ноги.

– Альва, у тебя защитный талисман. Тебя не тронут. Беги, – сказал он отрывисто. Его эльфийские глаза уже давно различили слабое сияние серебряного украшения на шее Альвы, отпугивающее оборотней. Оружейник, подаривший Альве амулет, спас ему жизнь.

– Черта с два, – отрезал кавалер Ахайре и подхватил Кинтаро с другой стороны.

Оборотни пытались отрезать им дорогу к реке и отступали перед молниеносными выпадами серебряного меча и сиянием амулета. На берегу, поняв, что добыча может ускользнуть, они пошли в последнюю атаку. Итильдин успел столкнуть Альву в воду, рядом с плавучим островком, прибившимся к берегу. Тут же земля ударила его в спину, и над лицом нависла оскаленная пасть. Он ударил клинком под челюсть, прямо в мозг, вывернулся из-под упавшего зверя, и… Страшная картина предстала его глазам. Две пантеры рвали лежащего Кинтаро. Не раздумывая, эльф кинулся в схватку, отпугивая зверей сверканием серебра.

Лицо Кинтаро, залитое кровью, казалось нечеловеческим. Губы его шевельнулись, и Итильдин скорее угадал, чем услышал:

– Прочь.

Сон сбывался. Берег был тем же самым, не было только полной луны. Они еще могут спастись вдвоем с Альвой. Тогда Кинтаро будет лежать здесь, и черный зверь сожрет его печень.

– Нет, – сказал эльф, закрывая собой степняка.

Зверь вцепился ему в плечо и опрокинул навзничь. Корчась от страшной боли, Итильдин сумел достать его мечом.

Последний оборотень, рыча, медленно приближался.

– Лиэлле, прощай, – успел сказать Итильдин, поднимаясь на ноги навстречу зверю.

Зверь прыгнул.

Заросли на берегу загорелись. Ночь осветилась. Альва выхватил из огня пылающий сук и ткнул его в морду оборотню. Тот завизжал и бросился прочь, мотая обожженной мордой.

Альва пошатнулся, эльф едва успел его подхватить. Любимый его Лиэлле был в глубоком шоке, рубашка дымилась, волосы обгорели. Смолистое дерево вспыхнуло, как порох, прямо у него в руках.

Поле битвы осталось за ними, но победа больше походила на поражение. У ног Итильдина лежал окровавленный Кинтаро, и только обостренные эльфийские чувства подсказывали, что он еще дышит. Лиэлле повис у него на руках без сознания. У самого Итильдина перед глазами плавал туман из-за потери крови. Если последний оборотень вернется, они станут легкой добычей. Напрягая последние силы, Итильдин отнес Альву к плавучему островку, уложил поудобнее. Потом туда же перетащил Кинтаро, разорвал на полосы свою рубашку, наскоро перевязал раны степняка. Его собственное плечо невыносимо болело, но кровь уже свернулась, и угрозы жизни больше не было.

Он оттолкнул островок от берега и лег на край, не выпуская из рук серебряный меч.

Лицо Альвы было бледным, как у мертвого, вся правая сторона лица покраснела от ожога. У Кинтаро кровь лилась сквозь повязки, оставляя в воде красный след.

«Они оба могут умереть, а я останусь жить», – подумал эльф, и глаза его наполнились слезами.

Только через много-много часов, когда их выловили из воды у деревянного причала в Ихоре, когда Кинтаро и Альву уложили на носилки, и седой изможденный старик помог Итильдину подняться, – только тогда он наконец разрыдался, уткнувшись в костлявое плечо оракула Уджаи.

Меч он так и не выпустил, даже когда потерял сознание. Старику силой пришлось разжимать ему пальцы.

Жить остались все трое, хотя это казалось чудом.

Итильдин первым поднялся на ноги, всего через два дня после того, как их доставили в Уджаи.

– Твоя кровь очистилась от яда, – сказал ему, не размыкая губ, оракул, и эльф понял, что слышит его голос прямо у себя в сознании. Ничего удивительного не было в искусстве мысленной речи, многие эльфы и человеческие маги им владели. Эльфа смутило то, что он слышал слова не на своем родном языке, а на всеобщем. Должно быть, он давно начал думать на языке своего любимого. Оракул же не испытывал трудностей с пониманием, на каком бы языке с ним ни говорили.

Кавалер Ахайре пострадал меньше всех, но его свалила жестокая лихорадка, ожоги на лице и руках воспалились и долго не могли зарубцеваться. Похудевший, осунувшийся, он напоминал тень прежнего себя. Приходя в сознание, он требовал зеркало, и Итильдину стоило большого труда уговорить его подождать, пока шрамы не заживут хоть немного.

Хуже всего пришлось Кинтаро. Правая рука его была переломана в двух местах, так что осколки кости прорвали кожу, сломаны три ребра, левая нога изодрана до кости, и это не считая более мелких ран и царапин. Степняк потерял много крови и несколько дней провел на грани жизни и смерти. Но все же его могучий организм победил.

Собственные раны Итильдина быстро затягивались, не оставляя следов, как и положено у эльфов. Едва встав с кровати, он взял на себя большую часть забот о раненых: обтирал их губкой, кормил и поил с ложечки, выносил ночной горшок, неутомимо растирал целебные травы, чтобы под руководством оракула приготовить из них отвар или мазь. Редкие свободные минуты он посвящал беседам со стариком.

– Вы спасли нам жизнь. Как мы можем отблагодарить вас?

– Благодарность не нужна, – отвечал Дшетра (так звали оракула). – Мы нарушили долг гостеприимства, позволив ашвастхам напасть на вас. Ваша кровь на наших руках. Деревня Уджаи сожалеет.

Итильдин смутился, не зная, что отвечать. Наконец он сказал:

– Мы были самонадеянны и беспечны. Вашей вины в случившемся нет.

– Вы благородные и храбрые воины. Мало кто в Уджаи может похвалиться, что убил ашвастху. Вы же убили четверых.

– Кто такие ашвастхи?

– Люди-пантеры. Очень-очень злые. Они живут в джунглях. В полнолуние джунгли принадлежат им. Никто из Уджаи не выходит за ограду в ночь ашвастхи. В полнолуние их почти невозможно убить.

Эльф задрожал, слишком живо представив, чем кончилось бы их путешествие по джунглям в полнолуние. Может, они бы с Лиэлле спаслись, а вот Кинтаро…

– Что будет с моим другом-воином? – спросил он.

– Его раны очень тяжелы, – уклончиво сказал старик.

– Он поправится?

Дшетра помолчал. Итильдин терпеливо ждал его ответа.

– Ашвастхи укусили его много раз. Со слюной в рану попадает яд. Кровь его теперь отравлена.

– Но вы сможете его вылечить, как вылечили меня?

– Ты не человек, яд ашвастхи на тебя не действует.

И старик встал, показывая, что разговор окончен. Итильдин остался сидеть, закрыв лицо руками. На сердце у него было тяжело. Если бы у них был хотя бы один свиток магического портала! Будь Итильдин уверен, что чародеи Фаннешту смогут поставить на ноги Альву и Кинтаро, он взял бы лодку и отправился в одиночку за свитком в ближайший город – в Нишапур, в Кимдисс, хоть на край света. Но такой уверенности он не испытывал. В цивилизованном мире оборотней считали мифом, выдумкой. Как и оракулов Джинджарата, впрочем. Но если они живут столько лет бок о бок с ашвастхами, они должны знать, что делать. Оставалось надеяться только на это.

Первое, что сказал Кинтаро, когда смог говорить, было:

– Я же приказал тебе уходить, какого черта ты меня не послушал?

– Своим варварам будешь приказывать, – улыбнулся Итильдин и легонько поцеловал его в губы. – С возвращением, вождь.

– Где рыжий?

– У него ожоги на лице еще не зажили. Стесняется показаться тебе на глаза, вдруг ты его любить не будешь со шрамами.

– Ничего, личико платочком прикрою и буду. – Кинтаро криво усмехнулся. – Ты был прав. Зря мы поперлись в эту дыру.

– То, что не убивает нас, делает нас сильнее, – шепнул эльф, поднося к губам Кинтаро чашку с отваром. – А теперь спи, тебе надо набираться сил.

Альва все-таки навестил вождя, замотав лицо и голову тонкой тканью наподобие жителя пустынь, так что были видны только глаза. Глядя, как он весело болтает со степняком, держа его за руку, и как, морщась от боли, усмехается Кинтаро, Итильдин в первый раз вздохнул спокойно.

Оказалось, рано.

Однажды утром, размотав повязку на руке Кинтаро, Дшетра сказал:

– Началось заражение.

Эльф и сам уже видел зловещие темные пятна на пальцах.

– Руку следует отнять как можно скорее.

– Он воин, он не может потерять правую руку, – сказал Итильдин. И замер в ужасе, поняв, что он, в отличие от Дшетры, говорит вслух, и Кинтаро его слышит.

– Тогда он умрет, – прозвучал у него в голове бесстрастный голос оракула.

Не в силах посмотреть в лицо Кинтаро, эльф отвел глаза. Здоровой рукой степняк стиснул его руку так, что эльф чуть не вскрикнул от боли.

– Не позволяй ему это сделать! – горячечным шепотом твердил Кинтаро. – Я лучше сдохну! Лучше добей меня!

У него уже начинался жар.

К вечеру жар усилился, и рука почернела и распухла до самого запястья. Степняк начал бредить. Он путал оман эссанти и всеобщий, иногда вставляя слова из фарис, звал «рыжего» и «куколку» и не узнавал их, когда они склонялись над ним и обращались по имени. Альва безутешно плакал, стоя на коленях возле кровати, и не мог успокоиться, хотя шрамы его невыносимо жгло от соленых слез.

– Если медлить дальше, он потеряет руку до плеча, а не до запястья, – сказал Дшетра.

– Тогда поторопимся, – сказал Итильдин, закусил губу и смахнул слезы с ресниц.

Кинтаро напоили отваром из трав, и он не чувствовал боли, погрузившись в глубокий сон. Зато Итильдину было больно как никогда.

На следующий день после операции Кинтаро стало лучше. Он пришел в себя, но не произнес ни слова – просто лежал и смотрел в потолок.

Эльф присел рядом с ним на кровать, взял за здоровую руку, и Кинтаро ее не отнял.

– Ты научишься держать меч этой рукой, – сказал Итильдин, просто чтобы что-то сказать.

Степняк не ответил. Если бы он послал его к черту, было бы легче.

– Жители деревни принесли твой атаринк. И остатки нашего снаряжения. Хорошо, что мы не взяли луки. Они бы пропали вместе со сбежавшей лошадью. Впрочем, от луков в джунглях мало толку.

Кинтаро по-прежнему молчал. Эльф решил зайти с другой стороны.

– Знаешь, они восхищаются тобой. Ты великий воин. Никому еще не удавалось убить столько оборотней.

– Лучше бы оборотни убили меня, – тихо сказал Кинтаро и закрыл глаза.

– Мертвые мертвы. А живых еще можно спасти. Ты сам это говорил.

Степняк вздохнул и не сказал ничего.

Приближалось полнолуние. Как и всякий эльф, Итильдин его чувствовал. Только теперь он боялся, что больше никогда не сможет воспринимать спокойно эту фазу луны. Что каждый раз перед его мысленным взором будет вставать пророческий сон и черные тени, скользящие между деревьев.

– Мы должны провести ночь рядом с воином, – сказал Дшетра. – Отошли северянина в дом для гостей, наши женщины присмотрят за ним. И возьми свой крис.

Итильдину показалось, что земля под ним покачнулась.

– Что еще, Дшетра? Что еще неумолимая судьба приготовила нам? – прошептал он и сжал пальцы в кулаки, чтобы они не дрожали.

– Разве ты не понял? Тот, кого укусил ашвастха, перекидывается в первое же полнолуние.

Итильдин поник головой. «Я больше не могу видеть этот кошмар, я и часа еще не провел наедине с Лиэлле, я не забыл, что такое поцелуй любимого, только по той причине, что я эльф и не умею забывать!» – хотелось ему закричать. Но он встал и сделал, как ему было велено.

Альве он ничего не сказал. Похоже, это стало входить в привычку, подумал он с горечью.

Впервые за все время он увидел на поясе Дшетры оружие – серебряный кинжал. Они сели у ложа Кинтаро. Степняк спал, беспокойно ворочаясь во сне, и время от времени постанывал. Предусмотрительный старик заранее пристегнул его ремнями к кровати.

– Как это будет? – срывающимся голосом спросил Итильдин.

– Если он перекинется, мы должны убить его. Ты понимаешь?

– Я понимаю.

– Он превратится в зверя. В нем не останется ничего человеческого, только жажда крови.

– Я понимаю.

– Скорее всего, он умрет прежде, чем перекинется. Первая метаморфоза очень тяжела. Только ашвастхи умеют управлять ею. Новички проходят посвящение в храме, под присмотром жрецов. Случайные жертвы просто умирают, если не дать противоядие. Я хочу, чтобы ты увидел, как это начинается. Подождем, пока взойдет луна.

Ждать оставалось недолго.

Как только круглая, лоснящаяся серебром луна выглянула из-за туч, Кинтаро заворочался сильнее, перекатывая голову из стороны в сторону. По телу его прошла крупная дрожь, и странный звук, похожий на рычание, зародился в груди.

– Смотри внимательнее, – сказал Дшетра.

Кинтаро открыл глаза, и Итильдин ахнул. Прежде черные, как маслины, теперь глаза вождя горели янтарным блеском. Дрожащей рукой эльф нащупал рукоятку криса. Если бы он верил в Единого бога, как Альва, то стал бы молиться.

Степняк дернулся и вдруг забился в судорогах, закатив жуткие желтые глаза. Верхняя губа его приподнялась, обнажая зубы, и звериное рычание вырвалось из оскаленного рта. На губах выступила пена.

– Элиу Дирфион! – прошептал эльф, еще крепче сжимая меч. К доблестным предкам Древние взывали только в минуту крайнего страха, чтобы набраться мужества. Последний раз Итильдин делал это перед боем в Дикой степи, закончившимся для него так плачевно. Перед боем с вождем эссанти. С Кинтаро, который теперь метался на кровати, сдирая повязки, хрипел, рычал и скрежетал зубами, пожираемый заживо зверем внутри себя.

Достойная участь для вождя эссанти, прожившего хищником всю свою жизнь. Он-то всегда смотрел равнодушно на чужие страдания. Например, на страдания пленника, прикованного к столбу на потеху племени. Да что там, он даже на него не смотрел.

Итильдин напомнил себе поговорку Древних: «Правосудие пахнет кровью».

Но разве хищник способен проливать кровь за свою жертву?

Разве можно судить того, с кем делил еду, постель, наслаждение?

«Никто из моих предков не задавался таким вопросом. Они знали только одно милосердие – то, что с отравленной чашей и наточенным клинком».

Он вызвал в памяти одну из историй времен Великой войны. Юный аланн, едва достигший совершеннолетия, служил в обозе лекарем. Когда стало ясно, что битва проиграна, раненые попросили его об итайр, легкой смерти. Юноша долго колебался и медлил, но в конце концов выполнил требуемое, когда люди уже захватили обоз. Однако с собой покончить он не успел и попал в плен. В истории говорилось, что люди убили его и надругались над телом. Теперь-то Итильдин понимал, что все было наоборот. Они надругались над ним – и не убили. Скорее всего, он умер сам, через несколько месяцев, недель или дней в чьей-то палатке.

Это была нравоучительная история из сборника для молодежи. Мораль ее заключалась в том, что с итайр не следует медлить. Но теперь Итильдин видел ее по-другому: как историю об аланне, подвергнувшем сомнению традиции предков. Ему следовало пойти до конца. Встать на пороге и защищать раненых до последней капли крови. По крайней мере, так поступил бы на его месте Итильдин.

– Я видел достаточно, – сказал он твердо. – Дай ему противоядие.

Дшетра кивнул и достал склянку темного стекла. Он придержал Кинтаро голову, ловко зажав ему нос, и влил лекарство в рот.

– Достаточно нескольких капель. Очень сильное средство. Мы вымачиваем в нем стрелы и копья, когда охотимся на ашвастху. Не дает затянуться их ранам.

Степняк между тем перестал метаться и затих, глаза его закрылись. Дыхание стало тише… еще тише…

Итильдин вскочил, наклонился над Кинтаро, не веря своим глазам. Степняк лежал бледный и неподвижный, будто мертвец.

– Что ты сделал, старик?! Ты убил его! – в ужасе выдохнул он.

– Успокойся. Он будет спать до завтра.

Ноги у эльфа подогнулись. Он сел на пол и спрятал лицо в складках покрывала.

– И так – каждое полнолуние?

Он не сказал это вслух, только подумал, но Дшетра все равно услышал.

– Каждое полнолуние. Со временем приступы станут дольше и сильнее. Изнурительнее. Опаснее.

Старик подошел ближе, опустил тощую руку на плечо Итильдина.

– Я могу избавить его от страданий. Безболезненно. Навсегда.

– В милосердную смерть я не верю давно, – ответил эльф. – Прости меня за несдержанность, Дшетра. И покажи, как готовится противоядие, чтобы я мог делать его сам.

Дшетра прикоснулся к его волосам, и эльф ощутил исходящее от него сочувствие. Уджайский оракул был бесстрастен, но далеко не бесчувствен.

– Ты великодушен и добр. – Его мысленная речь звучала почти ласково. – Твоим мужьям повезло.

– Почему ты называешь их моими мужьями?

– Наши женщины тоже иногда берут себе двух мужей, или мужчины – двух жен.

– Но я не женщина.

– Потому ты им тоже муж, а не жена.

Перед наивной логикой джарца Итильдин не нашелся, что возразить.

Иногда, перевязывая раны своих мужчин, он вспоминал этот разговор и улыбался.

Дни летели стрелой, неотличимые один от другого, заполненные однообразными хлопотами. Только то, что Лиэлле и Таро день ото дня становилось лучше, позволяло судить о беге времени.

Благородный кавалер Ахайре от скуки взялся помогать соседям возделывать поле. Конечно, работал он медленно и часто отдыхал, превозмогая приступы слабости, но это все ж было лучше, чем сидеть в четырех стенах.

– Они говорят, ты неплохо справляешься, – сказал Итильдин, успевший нахвататься джарских слов.

– Мне случалось пропалывать матушкин цветник. Лет сто назад, правда. А нянька возмущалась, что я испорчу себе руки.

Прозвучало это так горько, что у эльфа сжалось сердце. Он взял ладони Альвы, покрытые розовыми шрамами, и поочередно поцеловал, поднося к губам.

Альва вздохнул и отвернулся.

Итильдин понимал, что кавалер Ахайре не может не переживать по поводу того, какой урон нанесен его красоте. Увидев свое лицо в первый раз, он молча швырнул зеркало в окно, лег и отвернулся к стене.

– Для того, кто любит, шрамы не имеют значения, – сказал ему Итильдин, обнимая за плечи.

– Да уж конечно, по сравнению с эльфами люди все равно уроды, – ядовито отозвался кавалер Ахайре. – Подумаешь, шрамом больше, шрамом меньше. Тебе легко говорить, у тебя-то ни царапины.

Зависть в его словах была как острый нож. То же самое выражение эльф порой видел в глазах Кинтаро. Они словно обвиняли его в том, что он так дешево отделался. В отличие от них. Порой ему хотелось закричать: «Разве я виноват, что я эльф, а не человек? Ваши раны снаружи, а мои внутри, и они не заживают!» Но он смирял свою боль и отчаяние, ибо должен же хоть кто-то из троих сохранять присутствие духа.

Там, где раньше безраздельно царили любовь и страсть, поселились молчание и отчужденность. Кинтаро иногда пытался шутить, но шутки его были вымученными и редко когда вызывали улыбку на лице Альвы. Впрочем, теперь оставалось лишь догадываться, что он улыбается. Рыжий по-прежнему закрывал лицо платком и наотрез отказывался его снять.

И ни разу больше они не занимались сексом. Лиэлле пресекал любые попытки зайти дальше дружеских объятий. Мало-помалу он вообще стал избегать прикосновений. Особенно он опасался Кинтаро. Итильдин видел, как он смотрит на него иногда, и рука его судорожно стискивает серебряный амулет. Образованному кавалеру Ахайре не надо было объяснять, что бывает с теми, кого укусил оборотень. Он сам был способен сложить два и два.

Только в приступе лихорадки, в жару и холодном поту, Альва забывал о своих страхах и тесно прижимался к любовникам, ища у них тепла и защиты.

Кинтаро поправлялся на удивление быстро. Очень скоро он смог сидеть на постели, потом начал понемногу вставать, а потом и ходить, опираясь на костыль и подволакивая больную ногу. Правая рука его зажила и даже стала сгибаться. Но особой радости от своего возвращения из мертвых вождь не испытывал.

Однажды, когда они остались наедине, он вдруг притянул к себе Итильдина, поцеловал грубо, почти холодно, будто ставил печать, схватил за руку и потянул ее туда, где между могучих бедер, точно спящий зверь, покоился его член. Это мало походило на горячую ненасытную страсть, к которой привык Итильдин, но все же ему стало жарко, и кровь по жилам заструилась быстрее. Он позволил вождю целовать себя и тискать, сам, в свою очередь, гладя его между ног с той же требовательной грубостью.

Но привычного эффекта не последовало. Кинтаро коротко выругался и оттолкнул эльфа с такой силой, что тот чуть не полетел на пол.

– Маньяк! – прошипел Итильдин, поднимаясь на ноги. – Да у тебя крови не осталось, чтобы туда приливала! Ты можешь хоть пару недель подождать?

Кинтаро молча натянул на лицо простыню.

Больше таких попыток он не повторял.

Эльфу все больше казалось, что они запутываются в какой-то отвратительной липкой паутине. Доверие, завоеванное с таким трудом, рушилось на глазах. Лиэлле отчаянно стыдился своих шрамов, Кинтаро так же отчаянно стыдился своей слабости. Эльф дважды был в Фаннешту, и хотя он почти не выходил из своей комнаты, все же ему случалось видеть больных и калек. Они сами, а не болезнь, убивали в себе радость жизни. Не мнимое уродство Альвы, не увечье Кинтаро разделяли их, а неверие в то, что они все еще могут любить и быть любимыми. Как мог Итильдин объяснить им то, что чувствовал сам: что Лиэлле по-прежнему прекрасен, что свет его глаз согревает жарче солнца, что Кинтаро все еще силен и грозен, что длинный меч его будет так же страшен в левой руке, как и в правой? Они не желали слушать.

В ночь ашвастхи жители Уджаи закрывали ворота и запирались в своих домах. Деревня была защищена от оборотней заклинаниями и священными знаками на деревьях и столбах ограды, но рисковать никто не хотел.

Дшетра поведал, как тридцать лет назад охотник поранился, выламывая клыки у мертвого ашвастхи, чтобы сделать из них ожерелье. Из страха он никому не рассказал о своей ране. Когда пришло полнолуние, он перекинулся, загрыз всю свою семью и умер на пороге дома получеловеком, полузверем.

К сожалению, мысленная речь отличалась куда большей выразительностью, чем устная. Получив от Дшетры «картинку» того, как выглядел после смерти несчастный охотник и его жертвы, Итильдин содрогнулся и твердо решил, что напоит Кинтаро противоядием еще до захода солнца.

Он вернулся домой и нашел там только Лиэлле. Молодой кавалер лежал на постели, глядя в одну точку. У изголовья стояли бутыль с пальмовым вином и деревянная чашка, ставшие с недавних пор его неразлучными спутницами. В минуты душевных невзгод кавалер Ахайре был склонен злоупотреблять спиртным. Его унылый вид и отсутствующий взгляд вдруг пробудили в эльфе что-то близкое к раздражению. Он ощутил иррациональное желание пнуть кавалера Ахайре изо всех сил и закричать: «Думаешь, жизнь кончена из-за пары шрамов? Перед лицом смерти ты вел себя куда мужественнее!» Но сейчас у него имелось более насущное дело. Он взял склянку с лекарством и отправился разыскивать Кинтаро.

Степняк сидел под развесистой пальмой на заднем дворе, вытянув искалеченную ногу. Костыль стоял рядом, прислоненный к стволу. Степняк, не отрываясь, смотрел на заходящее солнце с таким видом, будто это был последний закат в его жизни.

Итильдин ступал нарочито громко, но Кинтаро даже головы не повернул. Эльф подошел, сел у его ног и сунул ему в руку снадобье.

– Хоть бы ты не строил из себя убитого горем, – сказал он угрюмо. Обычно он старался держаться приветливо и бодро, но сейчас у него совершенно не было сил притворяться. – Одного Лиэлле мне более чем достаточно.

– Он очень переживает? – спросил Кинтаро тихо.

– О да. Сидит и пьет, в полной уверенности, что на него смотреть без отвращения невозможно. Впрочем, ты ведешь себя точно так же, разве что не пьешь.

– У меня свои лекарства, – пробурчал Кинтаро, встряхивая склянку.

– Пойдем в дом, выпьешь там. Мне совсем не улыбается тащить тебя отсюда до постели.

– А мне совсем не улыбается всю жизнь глотать эту дрянь. Валяйся потом, беспомощный, как младенец.

– Скажи спасибо, что ты все еще человек, – сказал Итильдин резко.

Кинтаро усмехнулся криво.

– Разве я человек? Так, полчеловека.

– Не говори так!

– Я всегда называю вещи своими именами, забыл? Для таких, как я, есть только одно слово. Калека. Ни на что не годный инвалид, – голос у него дрогнул. Он сделал над собой усилие и закончил еле слышно: – Евнух.

– Тебе нравится растравлять свои раны? Ты прекрасно знаешь, что маги лечат и не такие увечья.

– Новую руку мне никакой маг не пришьет.

Итильдин смерил его взглядом и сказал безжалостно:

– Ты не так уж сильно пострадал. Можешь ходить, можешь ложку держать. И даже твоя бесценная эрекция рано или поздно восстановится. Только кто тебе поможет, если ты сам на себя махнул рукой? – Итильдин повысил голос: – Слабак, вот ты кто!

– Заткнись! – прорычал Кинтаро, хватая его за плечо.

– Или что? Ударишь меня? Ну давай, ударь, попробуй. Все лучше, чем упиваться жалостью к себе. Да я каждый день буду с тобой драться, если это вправит тебе мозги!

Кинтаро стиснул зубы и отвернулся.

– Ты не понимаешь, – он с трудом выдавливал слова, словно ему было больно говорить. – Я был воином, а кто я теперь? Никто, меньше чем никто, обуза, жалкий калека! Я был готов отдать свою жизнь, почему ты ее не взял, почему не бросил меня? Ты не понимаешь, что такое… быть беспомощным… неспособным драться… не годным ни на что!

– Как раз я это хорошо понимаю, – медленно произнес Итильдин.

Он вовсе не хотел, чтобы его слова прозвучали обвинением, но скрытый смысл до Кинтаро дошел. Лицо степняка застыло, сердце забилось тяжело и глухо.

– Когда-то мне казалось, что я все отдам, лишь бы ты испытал то же, что и я, – продолжал Итильдин. – Чтобы ты понял, сколько мучений и боли ты мне принес. Чтобы пережил такое же унижение. И вот теперь я слушаю тебя, и… Сочувствие, душевная боль, гнев на судьбу – вот все, что я испытываю. Никакого злорадства. Никакого удовлетворения. Я бы отдал свою руку за тебя, если бы мог. Все равно она отросла бы лет через десять, – добавил он с грустной улыбкой.

Кинтаро молчал.

– Судьба издевается надо мной, заставляя утешать человека, который когда-то обошелся со мной столь жестоко. Теперь ты знаешь, каково быть растоптанным, сломленным, запертым в плену страдающей плоти. Противным самому себе, презренным, жалким существом, которым брезгует даже… – он прервался, но сделал над собой усилие и закончил тихо: – …даже предводитель варваров. Тот, кто был первым.

Кинтаро протянул руку, коснулся волос эльфа. И вдруг порывисто привлек его к своей груди.

– Я должен был взять тебя в свой шатер, – сказал он, едва шевеля губами.

Насколько Итильдин знал Кинтаро, это было самое близкое к извинению, что только можно было от него получить.

– Ничего бы не изменилось, – ответил он честно. – Я тебя ненавидел, и не знаю, чтобы было бы лучше: чтобы ты никогда ко мне не прикасался или чтобы не дал прикоснуться больше никому.

Он высвободился из рук степняка, чтобы взглянуть ему в лицо.

Кинтаро прикрыл глаза ладонью. Он плакал.

Итильдин ласково погладил его по груди, чувствуя под пальцами неровные рубцы, оставленные когтями ашвастхи.

– Иногда требуется больше мужества, чтобы жить, а не умереть. Ты научил меня этому.

– Любая жизнь лучше, чем эта, – сказал Кинтаро глухо. Дотянулся до склянки, отставленной в сторону во время разговора.

И за мгновение до того, как Итильдин догадался о его намерении, раздавил ее вдребезги.

– Кретин! – заорал эльф, вскакивая на ноги.

И в мгновенном, ослепляющем приступе ярости ударил Кинтаро в лицо.

Раньше такой удар нипочем не сбил бы его с ног. Теперь, ослабленный болезнью, степняк опрокинулся навзничь.

– Бей, не стесняйся. Я ведь даже ответить не могу, – с горькой насмешкой сказал он, ощупывая челюсть.

– Я и тогда не стеснялся, когда ты мог ответить, – отрезал Итильдин, повернулся и бегом бросился к дому Дшетры.

Слава всему, что только есть святого на земле и на небе, у оракула нашлась еще одна порция противоядия.

В джунглях темнело быстро. Когда Итильдин вернулся, солнце уже зашло. Он сердцем чувствовал, что опаздывает, безнадежно опаздывает. Кинтаро не было возле дома, кругом царила тишина и темнота, и эльфа вдруг охватил леденящий страх. История об уджайском охотнике еще жива была в его памяти. Он вбежал в дом, до такой степени напуганный, что почти воочию видел истерзанное тело Лиэлле.

Кавалер Ахайре мирно спал под тонким пологом, обнимая пустую бутыль. Облегчение было таким сильным, что эльф пошатнулся, ухватившись на косяк. А в следующий момент он опрометью бросился прочь, ища на дорожке свежие следы.

Следы вели к ограде. К лесу. Мысленно эльф застонал, упрашивая сам не зная кого, чтобы степняк не успел далеко уйти, чтобы он нашел его вовремя. Но молитвы услышаны не были. По всей видимости, Кинтаро собрал остаток сил и успел уковылять на своей хромой ноге так далеко, как не всякий здоровый сможет. Отравленная кровь звала его в лес и придавала ему силы. Итильдин нашел пролом в ограде, через который Кинтаро выбрался за пределы деревни. У подножия холма, в высокой траве, различить его следы было гораздо труднее. Несмотря на то, что Итильдин был привычен к выслеживанию зверя в лесной чаще, и зрение его было куда острее человеческого, он с трудом находил дорогу. Только глубокие следы от костыля, на который степняк налегал всем телом, не позволяли сбиться со следа.

Между тем взошла луна, и с ее холодным мертвенным светом страх эльфа превратился в ужас. Джунгли наполнились рычанием, шорохами, криками ночных птиц. А потом все перекрыл тоскливый, полный боли нечеловеческий вопль, и эльф бросился туда, откуда он доносился. Сомнений в том, кто кричит, у него не было, хоть голос было невозможно узнать.

Метаморфоза очень тяжела, говорил Дшетра. Но эти слова и близко не выражали, каким кошмаром должно стать для человека превращение в огромную кошку. Деформация костей, зубов, ногтей, кожи, и лишние фунтов двести живого веса – из ниоткуда, из чистой энергии, такая мука и вправду может убить, иначе количество оборотней возрастало бы неуклонно…

Первое, что он увидел, был костыль, валяющийся на земле, и полотняные штаны, превратившиеся в лохмотья.

А потом он увидел ашвастху.

Зверь смотрел желтыми глазами, неотрывно и алчно.

У Итильдина ноги словно приросли к земле. Только теперь он вспомнил, что при нем нет никакого оружия – даже ножа.

Ашвастха глухо, угрожающе зарычал.

Несколько минут они стояли так, друг напротив друга, не шевелясь, не отводя взгляда.

Одним красивым плавным движением черный зверь махнул в кусты. И растворился в ночи.

Обратно Итильдин шел вдвое медленнее – не шел, а тащился, еле переставляя ноги. Дшетра ждал его на пороге своего дома. Он уже знал.

– Зверь оказался сильнее воина. Я сожалею.

– Как мне вернуть его, оракул? – спросил безжизненным голосом Итильдин. «Что я скажу Лиэлле?»

Дшетра молча покачал головой.

– Но противоядие…

– Противоядие действует только на людей, – сказал оракул мягко, забирая у Итильдина флакон. – И только перед первой метаморфозой.

– А потом?

– Потом человек должен сам управлять зверем. Ашвастхи учатся этому до посвящения. Тот, кто не прошел подготовки, лишается человеческого облика.

– Должен же быть способ!

Старик молчал, и взгляд его выдавал колебание. В сердце Итильдина затеплилась надежда.

– Он ведь не напал на меня, значит, что-то он еще помнит, значит, его еще можно вернуть, ведь так, скажи мне, Дшетра!

– Мой дед рассказывал мне одну историю, которую он слышал от своего деда. О двух молодых воинах, любивших друг друга. Когда одного из них укусил ашвастха, второй не смог его убить. И в первое полнолуние воин перекинулся. Он убежал в лес, и второй воин думал, что больше никогда его не увидит. Но утром зверь ждал его за воротами деревни. Он подошел к нему и потерся о его бедро, как кошка. Тогда воин построил себе хижину в лесу. Ашвастха проводил с ним дни и ночи, защищал его, охотился для него, но больше никогда не обернулся человеком. Воин же больше никогда не посмотрел на другого мужчину или женщину. Когда он умер, ашвастха не подпускал никого к его телу, и охотникам пришлось убить его, чтобы похоронить воина. Их положили в одну могилу, воина и его зверя.

– А еще я слышал от оракула из Суджонга, – добавил он, помолчав, – о женщине, муж которой стал ашвастхой. Все говорили ей, что вернуть его невозможно. Но любовь ее была слишком сильна. Она отправилась в лес и разыскала логово ашвастхи. Поначалу зверь рычал на нее, но она стала разговаривать с ним, и он успокоился. С тех пор она приходила туда каждую ночь и говорила с ним. Родные убеждали ее оставить это безнадежное дело, но она не соглашалась. И по-прежнему каждую ночь приходила к логову зверя. Постепенно он стал подпускать ее к себе, и временами казалось, будто он понимает ее слова. Много лет прошло, и вера ее была вознаграждена. В полнолуние муж ее снова обернулся человеком. Но женщина к тому времени стала дряхлой старухой, а муж ее был по-прежнему молод и красив. И вскоре он ее покинул.

Они помолчали вдвоем, отдавая дань людям, чья любовь и преданность вошла в легенду.

– Спасибо! – пылко воскликнул Итильдин, сжав руку Дшетры. – Завтра с утра я выйду на поиски. Позаботьтесь о моем возлюбленном и помогите ему добраться до Нишапура, если я не вернусь.

– Возьми его с собой. Два меча лучше, чем один, и две головы лучше, чем одна.

– Он еще слишком слаб!

– И все же здесь ты его не удержишь, даже серебряной цепью.

Итильдин знал, что оракул прав. Второго обмана Лиэлле ему не простит.

Ночь он провел рядом со спящим возлюбленным, не в силах на него наглядеться. Пока он спал, решение можно было отложить. Но принимать его все равно придется вместе.

Альва открыл глаза, глотнул воды из кувшина, предусмотрительно оставленного рядом с постелью, посмотрел долгим взглядом на Итильдина.

– Он перекинулся, да? – тихо спросил он.

Эльф молча кивнул. Альва встал и начал собираться.

– Мы отыщем его и вернем обратно, – буднично сообщил он, разливая воду в походные фляжки. – Он все еще наполовину человек. Ты ведь сможешь найти его в джунглях, эрве? Надо торопиться, пока опять не ливанул дождь.

Итильдин облизал сухие губы и решился, наконец, вымолвить:

– Лиэлле… Умоляю. Останься. Позволь мне пойти одному.

Кавалер Ахайре старательно завинтил фляжку, отложил ее в сторону. Подошел к эльфу и положил ему руки на плечи.

– Я мог бы сказать, что за мной долг. Что я ему обязан. Что он мой, и я никому его не отдам. Но к черту патетику. Давай, я скажу по-простому. – Он прижался лбом ко лбу Итильдина и взглянул ему в глаза – нет, в самую душу. – Одного я тебя никуда не отпущу. Ясно?

И все рассудочные, четкие и логичные доводы, которые собирался привести эльф, рассыпались в прах перед искренностью простых этих слов. Итильдин вздохнул и присоединился к сборам.

Потерять след было бы фатально. Можно выследить пантеру в джунглях, но как отличить ее от других? Еще во время боя с ашвастхами Итильдин даже своим эльфийским нюхом не чувствовал в зверях ничего необычного – ни магической ауры, ни проблесков человеческого сознания. Только повадки у них были не как у зверей, да неуязвимость перед стальным оружием. Способность подкрадываться к жертвам незамеченными, наводя на них сон. И способность мгновенно пропадать из поля зрения. Так что способов определить, в шкуре какого именно зверя скрывается Кинтаро, не было никаких.

– Ты б ему бантик на шее завязал, – мрачно пошутил кавалер Ахайре.

Они шли по следу целый день, ели и пили на ходу, не делая остановок. Пантера промчалась по лесу огромными скачками, то прыгая из стороны в сторону, то валяясь по земле, и сначала Итильдин никак не мог понять таких странных повадок. Потом его озарило. Ашвастха радовался свободе, своему новому телу – сильному, быстрому и послушному. Они нашли растерзанную антилопу: зверь сожрал ее почти целиком. К вечеру вышли к гряде холмов, заросших деревьями и кустарником, которые тянулись с юга на север. У подножия одного из холмов, рядом с руслом небольшого ручейка, в сезон дождей наверняка разливавшегося в речку, виднелся вход в пещеру. Как свидетельствовали чувства Итильдина, она была пуста, но отнюдь не необитаема.

На берегу ручья валялся труп загрызенной пантеры. По всей видимости, прежний хозяин пещеры. Спутать его с ашвастхой было невозможно: тот крупнее, да и раны от когтей и зубов для него не смертельны.

– Он его сделал, как щенка, – прошептал Альва, и в голосе его было восхищение, несколько неуместное в данной ситуации. – Ну, какой у нас план?

– Осмотрим логово. Если что, обороняться там будет проще. Заодно укроемся от дождя.

Внутри пещера была чистая и сухая, с зернистыми стенами, похожими на полурастаявший тростниковый сахар. Должно быть, столетия назад, когда русло ручья пролегало ближе к холму, ее вымыло водой в породе песчаника. Пол был устлан сухими листьями. В пещере тревожно и остро пахло зверем. Наверняка она давно служила логовом и предкам убитого зверя, и ему самому, пока наглый и сильный ашвастха не заявил на нее свои права.

– Он приближается, – сказал Итильдин, чувствуя, как шевелятся волосы на затылке. Он стиснул рукоятку серебряного криса. Рядом с ним Альва положил руку на свой амулет. – Он почует нас и не войдет.

– Он-то? Держи карман шире.

Последние лучи заходящего солнца погасли, и в пещеру вползла темнота, а вместе с ней, будто часть ее, возник огромный черный зверь. Он встал у входа и глухо заворчал, глядя на непрошеных гостей. Глаза его светились в темноте, как свечки.

– М-мамочка дорогая, – прошептал Альва. – И что мы д-должны ему с-сказать? Киса-киса?

Итильдин видел, как зверь втягивает ноздрями воздух, наклонив лобастую голову. Только теперь он понял, как были наивны опасения не узнать вождя эссанти в шкуре пантеры. Этот зверь был раза в полтора крупнее и массивнее прочих – примерно в той степени, в которой Кинтаро был выше и сильнее самого высокого из жителей Джинджарата.

– Кинтаро! – позвал он. – Ты меня слышишь? Ты понимаешь?

Зверь с ленивой грацией потянулся, улегся у порога и принялся увлеченно грызть кость. Итильдин сделал пару шагов вперед – пантера зарычала, и он поспешно вернулся на прежнее место у стены.

Сожрать их явно не собирались. Но и выпустить – тоже.

– Он б-будет нас от-ткармливать. К зиме. – Альва нервно хихикнул. Привычка шутить не изменяла ему даже в самых критических ситуациях, хотя в таких случаях юмор его приобретал явные оттенки черного.

Стараясь не делать резких движений, они расстелили у стены плащ и расположились на нем. Битый час Альва с Итильдином буквально не закрывали рта, окликая, уговаривая, вспоминая случаи из совместного прошлого и даже травя анекдоты. Все напрасно: зверь не проявлял враждебности, но и заинтересованности никакой не выказывал. Судя по всему, человеческая речь для него ничем не отличалась от шума ночного ливня.

– Жарко, – вдруг говорит Альва и расстегивает вышитую джарскую безрукавку. Итильдин обнаружил, что смотрит голодным взглядом на золотистую гладкую грудь молодого кавалера. От него идет жар, и причина не в одной только лихорадке.

Он склоняется к возлюбленному и припадает к его губам сквозь тонкий платок, закрывающий лицо. И с беспомощным, отчаянным выражением в глазах Альва стягивает свой тюрбан-вуаль и целует Итильдина жадным, изголодавшимся ртом.

– Иди ко мне, – говорит он и вопреки сказанному сам прижимается к нему.

– Сейчас? – улыбается Итильдин в нежное ухо под неровными прядями, остриженными огнем.

– А когда? Может, в последний раз вообще. А этот… животное, блин… пусть посмотрит, от чего отказался.

Зверь и правда смотрит на них, Итильдин чувствует спиной его взгляд, мурашками по голой спине. Смотрит, как двое свиваются на расстеленном плаще в танце любви и страсти – единственном танце, который исполняется лежа. Смотрит, как серебряный эльф, задыхаясь от нежности, ласкает кожу огневолосого человека, отмеченную укусами пламени, как сжимает в объятиях его исхудавшее, но по-прежнему прекрасное тело, и как человек изнемогает от наслаждения, истекая потом, семенем и слезами.

Измученный Альва провалился в сон, больше похожий на забытье. Итильдин укутал его плащом, подсунул под голову сложенную одежду. Теперь он один на один со зверем. Тот смотрит неотрывно, положив голову на лапы, и забытая кость валяется поодаль. Такое впечатление, что взгляда он не отводил ни на секунду.

– Глупо было надеяться. Тебя возбуждают теперь только хорошенькие мохнатые самки, – сказал Итильдин вслух, с какой-то бесшабашной веселостью. – Думаешь, лучше жить безмозглой зверюгой в джунглях? Ну и живи. Не маленький уже, сам способен решить. Уговаривать не стану. Только сдается мне, ты кое-чего не понимаешь. Наверное, и не поймешь никогда. При жизни-то умом не отличался.

Пантера зарычала, поднимая голову, и он осекся. Внимательно посмотрел в желтые глаза и передвинулся поближе.

– Твои тупые степные мозги, разумеется, неспособны понять, что ты нам нужен любым. Хоть без руки, хоть без ноги. Хоть без члена. Без головы, конечно, жить труднее, но до сих пор тебе это удавалось.

Пантера смотрела напряженно, будто прислушивалась, кончики усов ее подрагивали.

– Может быть, первый раз в жизни ты столкнулся с настоящими трудностями – и что сделал? Сбежал, позорно и трусливо, наплевал на все, бросил своего сладенького рыжего… Даже не задумался на секунду: каково ему будет тебя потерять? Жаль, ты не видел, как он плакал у твоей постели. И не потому плакал, что тебя изуродовали ашвастхи. А потому, что ты страдал, что тебе грозила смерть. Вот чего ты никогда не понимал, вождь – что такое сочувствие, близость, доверие, душевная боль. Вот чего я не мог тебе простить.

В волнении Итильдин переплел пальцы под грудью. Он сидел на коленях не дальше чем в трех шагах от ашвастхи. Подумал – и придвинулся еще.

– Должно быть, было невыносимо больно – понять. Ты сбежал, в эту красивую черную шкуру, в которой так хорошо и удобно, в которой не надо думать. Нет ни боли, ни сожаления, ни стыда. И тебе все равно, что мы оплакиваем тебя… что я оплакиваю. Да, я, не один только Альва. И не ради него. Ради себя. Мне не хватает тебя, Кинтаро. Великие боги, как мне тебя не хватает!

Он помолчал, собираясь с мыслями. Это было нелегко: мысли метались и разбегались, совсем не по-эльфийски. Он пытался говорить не словами, а чувствами, передать их напрямую тому, кто был перед ним, разыскать человеческое сознание за покатым черным лбом зверя.

– Я впустил в свое сердце Лиэлле, радостно и открыто, как долгожданного друга. А ты вломился туда же, не спросясь, как бандит и насильник. И этого я тоже не мог тебе простить. Тебя невозможно любить, и не любить тоже невозможно. Я бы не смирился, не оставил попыток изгнать тебя из своего сердца, но… Ты обезоружил меня. Изменился. Был зверем, а стал – человеком, и этого человека я… – Не дыша, он вытянул руку и коснулся головы пантеры между прижатыми ушами. – Этого человека я люблю и желаю страстно, как только способны желать грязные дикие варвары, по недоразумению называющие себя людьми.

Он вскрикнул и зажмурился, когда пантера опрокинула его навзничь и прижала к полу тяжелой лапой. И краем рассудка в очередной раз поразился, как до невозможности быстро двигаются ашвастхи.

Жаркий язык облизал его лицо, и из пасти пахнуло сырым мясом.

Эльф обхватил пантеру за шею и зарылся лицом в черный мех. Урча и мурлыкая, огромная кошка улеглась рядом, не выпуская из лап свою игрушку. И глаза ее… они уже не были желтыми, как янтарь.

Черные глаза Кинтаро смотрели из глазниц ашвастхи.

– Раньше бы тебя два раза приглашать не пришлось. Да что там, тебя вообще не приходилось приглашать. – Итильдин раскинул ноги, прижимаясь пахом к пушистому животу пантеры. – Иди ко мне, Кинтаро.

На несколько долгих абсурдных секунд он поверил, что сейчас впервые в жизни будет изнасилован крупным хищником семейства кошачьих.

А потом…

Человеческие руки подхватили его под колени – Итильдин успел ликующе вскрикнуть, и человеческие губы завладели его ртом, и человеческий… хм, ну ясно. И без смазки, как всегда.

Метаморфоза совершилась так быстро, что невозможно уследить глазами. Ашвастха будто перетек в человеческий облик, без малейшего напряжения. И сразу же приступил к делу.

До столкновения с оборотнями Кинтаро, в общем-то, не жаловался на мужскую силу. Но теперь он словно обезумел, неистово терзая тело эльфа в припадке звериной похоти. Кончив, он тут же начинал заново, и постепенно эльф перестал сознавать, что происходит, растворившись в яростных сильных движениях своего любовника.

Своего возлюбленного.

Очнулся он утром, когда восходящее солнце только-только протянуло свои лучи в пещеру. Кинтаро обнимал его поперек груди правой рукой – целой. То, что ночью казалось сном, обманом зрения, было явью. Исчезли даже его шрамы, все до единого, и старые, и новые.

«Оборотни… регенерация… идеальная матрица тела… ах я кретин!»

Итильдина переполняло такое счастье, что хотелось кричать. Он боялся взглянуть на Кинтаро, чтобы не разрыдаться от избытка чувств.

– Прости, – промурлыкал в острое ухо Кинтаро. Теперь его голос, тот особенный голос, которым он говорил в постели, еще больше напоминал ворчание огромной хищной кошки. – Я тебя чуть не порвал на тряпки. Не мог остановиться. Потом еще раза три подрочил.

– С возвращением, вождь. – Итильдин повернулся и поцеловал его.

Желтый голодный огонь ашвастхи в глазах Кинтаро превратился в солнечные искорки. Он широко и загадочно улыбался, облапив эльфа за что подвернулось.

– Слышь, куколка, – сказал он с удовольствием. – А я ведь все помню, что ты говорил.

Итильдин вспыхнул до корней волос и спрятал лицо у него на плече.

– Только не жди, что я буду повторять это каждый день. Много чести.

– Не, я понял. Только когда снова буду подыхать, ага.

Расхохотавшись от души, он поднял Итильдина и поставил его на ноги. Ноги эльфу сдвигать было как-то неудобно… да и вообще стоять, если уж признаться честно.

Альва завозился под плащом, пробормотал сонно:

– Вот черти, поспать не дадут!

И, поняв, вскинул растрепанную голову, не веря своим глазам и утратив дар речи.

Кинтаро скользнул к нему, влез под плащ, прижался обнаженным телом. У него опять стоял, и Итильдин успел подумать, что Кинтаро приобрел себе одну проблему вместо другой.

Оставалось надеяться, что это всего лишь последствия метаморфозы.

Наглость как будто покинула вождя эссанти. Несмело он провел ладонью по обожженной щеке Лиэлле. Вспомнив про свои шрамы, молодой кавалер сделал попытку заслониться рукой, но Кинтаро ее отвел.

– Не хочу, чтобы ты меня видел… таким, – пробормотал Альва, отворачиваясь. Он разрывался между стыдом и желанием.

Кинтаро бережно, но настойчиво взял его за подбородок и повернул лицом к себе.

– Шрамы украшают мужчину, – сказал он серьезно. – Глядя на них, я всегда буду вспоминать ту ночь, когда ты дрался рядом со мной, как мужчина и воин.

– К черту вашу степную философию. Я страшен, как смертная добродетель, и не ври мне в глаза.

– А я тебе не придворный пустозвон, чтобы врать. У меня по-прежнему встает от одного взгляда на тебя, Альва Ахайре. На твои губы, глаза, улыбку, и волосы, и задницу, и все остальное. И если бы ты остался без своих чертовых ведьмачьих зеленых глаз, я все еще мог бы целовать тебя и трахать твой сладкий рот. И если бы ты остался без ног, я носил бы тебя на руках. – Кинтаро подкрепил свои слова поцелуем. – Ты красивее всех, кого я только видел в этой чертовой жизни… только куколке не проболтайся, – он ухмыльнулся и подмигнул эльфу. – И теперь я хочу заняться с тобой любовью, а если ты откажешься, я тебя изнасилую.

– Т-ты и м-мертвого уговоришь, – голос у Альвы дрожал, и губы прыгали, складываясь в робкую радостную улыбку.

– Есть кое-что посильнее смерти, мой сладкий. – Кинтаро поцеловал его и добавил ехидно, косясь на улыбающегося Итильдина: – Эльфийское занудство, например.

Неисправимый циник, Кинтаро не был бы собой, если б не постарался опошлить романтический момент.

Но то, что он хотел сказать, было ясно без слов.