Часть третья Минули годы золотые

История одной жизни

Во дворе, образованном двумя кательцовыми пятиэтажками, построенными в начале семидесятых и стоящими друг к другу фасадами, у четвёртой парадной дома слева собралась довольно-таки большая толпа народа. Из распахнутых настежь дверей, выносят сначала крышку, а затем и гроб, обитый простой, дешёвой, красной материей. На подъездной дорожке ставят два крашеных самодельных табурета и на них опускают свою скорбную ношу шесть пожилых мужчин. Это время прощания для тех, кто не сможет проводить усопшего в последний путь. Родственников всего ничего: жена, сын, дочь, двое внуков, двоюродная сестра с дочерью!.. Вот и всё!.. Не густо!.. Работники похоронного бюро поторапливают, у них очередь!.. Как это кощунственно звучит?.. Вечное жилище временно прикрывают вечной дверью и устраивают в катафалке у ног родных. Рядом стоит автобус, он, на диво, полон. Скорбная процессия начинает своё движение через весь город, за демаркационную линию. Город разбит на две неровные части. Кладбище оказалось под румынской юрисдикцией. Ещё несколько лет назад, кто бы мог подумать, что такое возможно?! Катафалк пропускают на территорию почти к самому захоронению. Автобус нет. Люди идут медленно, тяжело, ведь идти приходится в гору. Гроб вновь устанавливают теперь уже подле могилы. Ждут, когда соберутся все. Нет ни музыки, ни представителей церкви (ни на одних, ни на других денег не нашлось)!.. Вокруг черно и грязно. Поодаль на крестах, никого не опасаясь, расположились вороны. Они сидят тихо, мирно, соблюдая торжественность момента, его горечь. Чуть в стороне ожидает своего кучка нищих. Среди них двое детей, держащихся всё же немного отдельно от взрослых. Мёртвая тишина, только шорох ног идущих людей. Наконец, все формальности соблюдены, крышка водружена на законное место, верёвки могильщиков натянулись!.. Глухой стук первых комьев сырой земли. Ещё немного и в длинном ряду возник ещё один свежий крест с надписью: «Филипп Федосеевич — родился 1935-05-III, умер 1998-4-XII.»! Вот и всё!.. А кругом тысячи, десятки тысяч подобных крестов с одинаковыми надписями. Сколько судеб скрывается за ними? Сколько жизней? Сколько историй? «Родился, жил, умер!». И это всё, что остаётся о человеке!.. Кто-то возразит: «Память останется». Да, конечно, если кто-нибудь позаботится об этом. Чаще всего никто ничего не помнит. Какой интерес? История жизни наших правителей нам важней!!! В погоне за деньгами начинается дутая, журналистская сенсация, а люди, как всегда, остаются где-то там за бортом. Вот и получается:

Почему? К нам приходит потом

Чувство совести, долга и чести?!

Мы прикрылись надёжным щитом

Славословий, обмана и лести.

Чтобы это узнать и понять

Сколько жизней пришлось потерять?..

Сколько судеб осталось за той,

Неизвестности страшной чертой?..

И, как эхо ушедшей грозы,

Запоздалых признаний раскат.

Гром оваций, и горечь слезы

Никогда не восполнят утрат.

И посмертная слава, как крест,

Над могилой любви и надежд!..

И лавровый венок над крестом

Будет горьким терновым венцом.

Признаём мы богатство и власть,

И высоких чинов правоту!

Но не тех, кто живёт среди нас!

Кто талантлив и верит в мечту!

Говорим, что ему не везло!..

Чья-то чёрная зависть и зло!..

Оборвали высокий полёт…

После смерти всегда повезёт!..

Увы, не всегда и не всем!.. Тот, кто упокоился здесь, под этим крестом, ничем особым не отличился. Он не был президентом страны, он даже маленьким начальником никогда не был. Ни писателем, ни музыкантом, ни генералом и даже разведчиком!.. Никем и никогда не был. И всё же мне хочется заглянуть в прошлое, в его прошлое и рассказать о нём тем, кто захочет услышать.

Родился он в ноябре 1934 года, как раз под Михаила, в селе Александровка Березинского уезда. Да, тогда это была Румыния. Мать его умерла рано. Ему и было-то всего два года и восемь месяцев. Однако он и перед смертью утверждал, что помнит, в чём хоронили маму!.. Причина смерти молодой женщины остаётся тайной и поныне. Лишь родная сестра Химки Анна, шёпотом говорила, что Федосей забил.

Маленького Федю (так его стали называть, чтобы не путать со взрослыми) взяли к себе дедушка Федосей с бабушкой. Дед в то время имел свою мельницу и в бедняках не числился, хоть и богачом так же не был. Свой дом, подворье!.. Небольшое хозяйство. Да только так продолжаться долго не могло. Приближалась война. Но не это было страшным. А то, что чёрная зависть отца Филиппа Федосея младшего к собственному отцу Федосею старшему была сильнее разума. Встретил он в то время одну цыганку, да привязался крепко. У той же ни кола, ни двора, ни гроша за душой. Дед же после смерти невестки отобрал хату у Федосея. Говорил: «Внуку будет, а то этот гад всё на свете пропьёт!». Вот и решил тогда отец Феденьки устроить передел имущества на свой лад. Взял он ружьё охотничье, прокрался в дом тёмной ночью, да и перестрелял спящих отца с матерью. Сына же собственного не нашёл. Спрятался пацан, успел-таки сбежать!.. А он и не убегал. От страха, от грома выстрелов, забился в угол под кроватью убиенных да там и просидел до самого рассвета, пока соседи утром не пришли с приставом и не вытащили его оттуда всего в крови деда с бабой. Свидетелей убийства не оказалось, за одним исключением, родной сын шести неполных лет видел всё собственными глазами. И снарядили телегу в Стурзены, повезли мальчишку на дознание. Да просчитались. Ехать было мимо леса, а из него родимый батя давай палить из винтовки по сынишке. Первая пуля лоб мальчонке перекроила, от чего шрам на всю жизнь остался. Вторая убила кучера. Больше выстрелить он не успел. Пристав оказался проворнее. Вот так и попался с поличным Федосей, 25 лет получил. А тут как раз и советы подоспели, амнистию учинили, и осуждённый за убийство оказался на свободе. Вернулся он в село, начальником стал, вроде председателя колхоза, но попьяне дал по роже какому-то комиссару и загремел уже в советскую тюрягу. Оттуда в штрафбат. Однако, дальнейшая его судьба мне не известна, почти. Да и не о нём речь.

А Федя, после больницы и суда, оказался на улице, никому не нужный, беспризорный. Дедов много было, аж шесть человек осталось, да только кому лишний рот кормить хотелось?.. Взяла его к себе родная сестра матери. У самой было девять душ детей. Вот тут-то и подоспела война. Вернулись румыны, и всё покатилось по-прежнему, с одной лишь разницей, ходили они теперь по селу вооружённые до зубов. А тётке Ганне тяжело стало кормить такую ораву. Забрали советы мужа её Серёженьку в красную армию и не спросили на кого девять душ детей да двух приёмышей оставили.

Но дети остаются детьми вне зависимости от игрищ взрослых. Так было всегда, и так будет вечно. Первые затяжки, первый глоток вина!.. Всё в нашей жизни бывает когда-нибудь в первый раз. Стремление, поскорее стать взрослым, было есть и всегда будет, его не отнять. А как быть большим? Сигарет в то время не так просто было достать. Тем более в военное время. У румын просить? У них выпросишь!.. Пулю в лоб!.. Вот и пошли в ход самокрутки из кукурузных листьев. Кто не пробовал, лучше не стоит!.. И вздумалось одному подростку заиметь пистолет. А как сие сделать, чтобы не поймали? А если и поймали, так не его? Многие на подобном ловились. Вот и Федька попался. Согласился за пять выстрелов из винтовки парабеллум у штабного офицера стянуть. Любил тот поспать днём под яблоней у деда Курея, где и квартировал. Собака у старого злодея была жутко злая, кавказец. Никого не подпускала близко, сам дед побаивался пса. Федька тоже боялся, но курить и стрелять хотелось больше. Вот и стал он подкармливать собаку потихоньку из своих скудных обедов. Однажды, румын, как всегда, снял портупею и, повесив её на ветку яблони точнёхонько над своей головой, завалился дрыхнуть на кровати специально для этого здесь поставленной. А гадкий пацан тут как тут, в дырочку меж досок подглядывал. Через забор шасть, псине мосол овечий, чтоб не лаяла, кобуру открыл, пистоль вытащил и дёру. Пока «доблестный охранник» грыз брошенную кость, успел удрать. А дальше страшно началось!.. Вышла детвора сельская далеко за околицу, за поля кукурузные, за лесополосу заброшенную, к лесу старому, костерок разожгли, винтовку прикладом в землю упёрли, и давай пулять в небо. А поскольку Федька спор выиграл, ему первому и досталось. И надо было в это время лететь какому-то фашистскому болвану так низко!.. Попал он в этот самый самолёт. Тот и рухнул где-то около Салкуц. Разбудили румынского офицера обворованного. И в селе аресты начались. Федька мал был, не понимал, что происходит, но чутьём своим детским ощущал опасность, а потому пошёл пешком в соседнее село, что в двадцати пяти верстах от Александровки в балке спряталось. Жила там сестра отцова. Пришёл он к ночи, да и рассказал, что да как. И выгнала его тётка, на ночь глядя, за детей своих опасаясь. Пошёл он тогда к другой отцовой сестре в Петропавлоку, что в двенадцати верстах в стороне от всех дорог находилось. Пришёл глубокой ночью, да напрасно пришёл. Его даже слушать не стали, собаками отвадили. Пришлось возвращаться. Да только ночью не днём. Заблудился пацан и у другого села в девяти верстах левее вышел к тракту. Подобрал его утром еврей ростовщик. Привёз к себе в дом. Так оказался Федька в Манже (при советах в Меняйловку переименовали). По ночам ходил к тётке Ганне проведать, благо близко было. Потом еврея того румыны забрали. Пришлось возвращаться, а тут и красные вернулись. А за ними голод сорок шестого!.. Тётке Ганне тяжело стало совсем. Её дети стали умирать один за другим. Тогда она отдала Федьку вместе с братишкой младшим Ванечкой в детдом. Стал Федька нянькой, за братцем присматривать. Только поздно уж было. Оголодал мальчонка, да и помер прямо в сиротском приюте.

«Помню, — рассказывала Тётка Ганна. — Прихожу к нему, а он за колючей проволокой, как волчонок бегает, просится „Возьмите меня, тётя Гана, возьмите отсель! Ванюшка, вишь, помер, и я помру здесь, возьмите, а?! Тётенька?..“. А кудысь я его возьму? У самой семеро уже на погосте лежат!.. Ухожу, плачу, душа болит, клянусь, что больше не приду, ан всё одно тянуло».

Видать чуяла тётка, что сидеть Федьке за колючкой ещё много лет. В конце сорок шестого в детдоме произошло ЧП, групповое изнасилование. Как в эту компанию втиснули двенадцатилетнего Федьку до сих пор не пойму!.. Но получил он свои «три строгого режима» и отправился по этапу в колонию для несовершеннолетних преступников, в края, где мотал свой новый срок, папаша Федосей! Но видать не судьба была встретиться. Трудно было с вагонами, паровозами и так далее, а потому решили самых малолетних оставить в одесской колонии.

Выпустили Федьку по окончании срока, как положено. Отсидел от звонка до звонка, на всю катушку!.. И вернулся он домой, в село. Хотел на работу устроиться, да не тут-то было. Взъелся на него председатель колхоза, уголовников ему только и не хватало. Портил ему Фёдор статистику. Стал он издеваться, как только мог. Всем трактористам спецовки, а Федьке шиш. Всем к празднику седьмого ноября по паре новых сапог, а уголовничку шиш с маком. Всем зарплату с трудоднями, а этому вбивцу хрен. Обозлился Парнишка, да и накалякал письмо товарищу Сталину. Писать он толком не умел, как и читать, впрочем!.. А на следующий день с утрица пораньше явился в общежитие местный милиционер с пистолетом на боку, с дядькой Матвеем местным почтальоном, по Федькину душу. Всё село из-за занавесок следило, как сироту в сельсовет вели!.. А там их ожидал злой и трезвый председатель колхоза с двумя новенькими спецовками и двумя парами новых кирзовых сапог. Федька от счастья на седьмом небе был, ещё бы! Только вчера написал товарищу Сталину, а сегодня уже всё вернули, и зарплату за последние три месяца. Тётя Ганна обрадовалась, что деньги наконец-то в доме появились. Но на племянника всё равно поругалась, чтоб больше так не делал, не то в следующий раз заберут и не вернёшься.

«У меня ведь кроме тебя да Нинки никого не осталось!» — причитала она весь вечер. А Федька был горд своей проделкой. Да только рано радовался.

Объявили в это время набор на специальные курсы шахтёров. Нужны были добровольцы, вот председатель и сбагрил Федьку в далёкую Горловку. Проучился там Фёдор ровно два года, к концу третьего официально закончилась, а по сути дела только началась корейская война, на которой так же нужны были добровольцы. А кого отправить? Ну, конечно же, самых не благонадёжных. И вот, наш герой уже мчится в закрытом телятнике через весь советский союз, мимо Байкала, через Хабаровский край в приморский, прямо во Владивосток. Ехали больше месяца, а на вопрос: «Что делали всё это время в закрытых телятниках?», отвечал, что не помню. Правда, перед смертью признался: «Да пьян я был, и все мы были пьяны. Знали, куда нас везут, на убой. Вот и пили до потери сознания».

Приехали на место совершенно голые, потому что по дороге одежду на самогон меняли. Помыли их с дороги, приодели, накормили и на плацу выстроили, а затем делить принялись, да странно как-то. Первую шеренгу влево поставили — командирами экипажей назначили, вторую вправо — механиками-водителями, Третью на два шага вперёд — наводчиками башенных орудий, последняя — стрелок-радист. Месяц на учение и!.. Не сказал он мне, как их туда доставили. Даже перед смертью не сказал, лишь усмехнулся: «Я давал подписку о неразглашении военной тайны. И вообще не имел право говорить, где был даже самым близким родственникам».

И началась для Федьки, как впрочем, и для всех тех, кто попал в эту мясорубку лишь потому, что сидел или сирота (не было там добровольцев) вторая, но уже совсем взрослая и настоящая война.

При встречах я всегда приставал с расспросами о войне, но он не любил говорить об этом. Лишь много лет спустя понял почему. А тогда пытался подпоить и вытянуть хоть чего-нибудь, да не тут-то было. Однажды он заговорил, будучи при этом совершенно трезв.

«Чего ты пристаёшь? Ты видел когда-нибудь, как горят живые люди?» — От такого вопроса я опешил. Ну, откуда же мне видеть такое?! «А я видел. — Продолжал он. — Жуткое это зрелище, я тебе скажу. Прям на тебя горящий факел несётся и воет так, что кровь леденеет, сквозь грохот боя, рёв танкового двигателя слышно. Нас тогда бросили одну высотку взять, Сказали, что там кроме пехоты ничего нет. Мы и сунулись. Я тогда был командиром взвода, под моей командой пять машин было. Пользоваться радио нам категорически запрещали. Ещё бы, не дай Бог, американцы услыхали бы русскую речь?! Поэтому перед боем, на всякий случай, собрал своих, договорились о методах общения, затем разделил взвод, две машины пустил вдоль лощины, две с другого боку направил, а сам за соседним холмиком ожидал, чтобы ежели чего, так обойти высотку с тыла и не дать этим воякам разбежаться. И только мои ребята сунулись по краю овражка, как оттуда два американца выползли и буквально в упор сбоку моих и подстрелили, как куропаток. Я ору наводчику, а он уже давно прицелился. Сбили мы этих двух, они и очухаться не успели, а тут мой механик Лель как даст по газам!.. Я ору: „стой, гад, куда прёшь?! Без приказа!“ Глядь назад, а там, где мы только что стояли „цветок распускается“. Только поблагодарить не успел. Начали нас со всех сторон бомбить. Самолёты налетели!.. Короче, уходить надо было, а как?! Вдруг ребята в тех двух машинах живые?! Растерялся я, давай к ним поближе подбираться. Прикрываю огнём, маневрирую. А их машины горят. Ещё бы, полный боекомплект у них там был, не на учебные же занятия ехали. А тут эти америкашки обнаглели. Замешкался наш радист, толи лента у него наперекосяк пошла, толи он увидел этих идиотов, но не стрелял он долго. И полезли те с холма с гранатами к нам, пешком. А тут гляжу, справа ещё одну машину мою угробили. Полыхает. Последняя в стороне вокруг вертится, видно гусеницу снесло. Ну, думаю, каюк, уйти отсюда вряд ли удастся. Помощи просить нельзя. Что делать? Вот тут-то наш полковник и выручил. Вдруг в наушниках слышу русскую матерщину, да такую отборную! Аж не поверил!.. А он ко мне открытым текстом, мол, держись Федька, я полк поднял. Разведка, сука, напутала. Я ему, а как держаться, пулемёт заклинило!.. Вот тогда-то он и приказал расчехлить орудие „1“. Это был огнемёт и стоял он у механика-водителя. Он, как и я, как впрочем, и весь экипаж, слышали все наши разговоры, все команды. Была включена внутренняя система связи. Вот Лель и нажал на гашетку без дополнительных приказов и прочей волокиты. Да и без зазрения совести. Там ведь наши ребята горели. Впереди полыхнуло, да так, что ослепли мы все на мгновение. Представь себе огненную струю, расширяющуюся на конце. Земля сухая была, с травой, вспыхнуло всё как есть. А тут последняя машина давай пулять, как и мы, огнём плеваться! Сами вокруг оси крутятся и всё вокруг полыхает. Как они сами не сгорели?! Не поджарились в этой сковородке?! Надо было удирать, чтобы самим не сгореть. А эти огненные факелы бежали прямо на нас, валились, катились, как перекати-поле, прямо под гусеницы. Мы же не гоночная машина, чтобы успевать маневрировать. Но американские танки, увидев, что тут твориться! Как горит земля! Огненная волна шириной метров в сто! Стали пятиться. А куда им идти? На высоту. Тут был и смех, и грех. Танки у них были колёсные, на высоком ходу. Им такого подъёма не преодолеть с их высотой и смещённым центром тяжести. Они просто стали переворачиваться кверху брюхом. Но самое главное, по радио заорали на ломаном русском вперемешку с английским, мол, в бой брошены русские войска! И началось бегство. Мы тогда выжили, потеряли три машины вместе с экипажами. Четвёртая, слава Богу, уцелела! А ты говоришь, война!.. Жутко это. Очень жутко. Я за эту войну, за четыре года, что там провёл, потерял три личных экипажа, четыре раза горел. Из последнего боя меня вытащил раненный в ноги стрелок-радист. Все остальные погибли…».

Больше он никогда в жизни ничего не рассказывал. Только за два месяца до смерти попросил сжечь все фотографии, оставшиеся у него в альбоме и привезённые, как впрочем, и сделанные, тайно из далёкой корейской народной республики. Где был живой механик-водитель Лель (латыш по национальности), который не один раз спасал жизнь и ему, и всему экипажу. Была фотография того самого стрелка-радиста, который вытащил его из горящего танка (к великому своему стыду и сожалению не имени, ни тем более фамилии его я так и не узнал). И полковник Огневой, подаривший ему собственные часы после того знаменательного боя. Я и раньше видел эти фотографии, но никто мне не говорил, что это за люди? Почему они оказались в этом альбоме?! Фотографий никто, конечно, не сжёг. Он боялся, чтобы после смерти не навредить своим друзьям, которых больше никогда в жизни не видел, и даже не знал, живы ли они. Может и догадывался, что в том последнем для него бою, погиб механик Лель, и что полковник Огневой, прикрывая своей машиной и собой, позволил некоторым раненым выбраться из горящих машин, и не только самим спастись, но и вытащить живых друзей. Правда, их-то осталось в живых из всего полка только двое — он и стрелок радист!.. А корейские медали «За отвагу и мужество» я потерял ещё в глубоком младенчестве.

«Девять месяцев — это не лет» — Пел Владимир Высоцкий. Ровно столько Фёдор провёл по госпиталям. Ещё бы! Распоротый живот, пробиты осколками ноги, несколько этих гадостных кусочков железа сидели в груди, сильные ожоги. Вообще-то лечащий врач говорил ему потом, что ни на мгновение не сомневался в том, что Федька сможет выжить. Однако выжил. Выжил и вышел на свободу, хотя никто его и не сажал. Ещё полтора месяца добирался до Москвы. Потом домой. Но тут его никто не ждал. Кому он нужен был? Уголовник!.. Поехал в Горловку. Но и там он оказался не удел. Отправился в Донецк, но с тем же результатом. Здесь он встретил ещё одного подобного себе. И решили они махнуть на север к людям!.. вот так оказался Филипп Федосеевич в тундре, где отбывали свои срока пожизненные и безвыездные!.. Где по всей тундре в пределах видимости торчат не только геологические вышки, но и другого, особого назначения. В количественном отношении последних было намного больше. Но были и терриконы!.. Шахта звала!

Началась новая, странная жизнь. После всех скитаний и ужасов войны, можно было бы за ум взяться. Но что-то не сложилось у него. Не склеилось. Не прошло и месяца, как загорелась шестая шахта. Его вместе со всей сменой завалило. Погибло много народу — он выжил!.. С этой поры, он стал замечать, что сама судьба его бережёт. Вытащили его вместе с сотоварищами, оставшимися в живых. Перевели на другую двадцать пятую, самую большую, передовую! Но и тут поработать не пришлось. Не выносила земля-матушка его в чреве своём. Случился взрыв в штреке, а за ним пожар, продолжавшийся до тех пор, пока все стволы, все вентиляционные отводы не закупорили намертво. Он неделю в «печке» отлёживался, пока неприкосновенный запас еды, и питья не закончился. Потом взял противогаз и выбрался в штрек. Вскоре встретил ещё нескольких шахтёров, уцелевших, как и он. Вместе пошли по горизонтам, пытаясь уйти от огня и удушья. Отыскивали «печи», и шли дальше. Вот так под землёй они прошли более тридцати километров, пока не наткнулись на щуп. Это горноспасатели спускали специальные приспособления для тех, кто мог оказаться в живых, но не знал, как выбраться. Ждали ещё трое суток, пока спасатели не пришли проверять улов. Спустили им туда еды, воды, потом карту дали, куда идти дальше. Там, куда они пришли, было, обыкновенное вентиляционное разветвление, но главное, оно имело прямой выход на поверхность и достаточно широкий лаз. В него на трёхсотметровую глубину (а именно на такой глубине уцелевшие оказались, хоть и спускались на 120 метров) сбросили трос. Первым подняли раненого шахтёра, который уже совсем обессилил. Вот так по очереди вынули из угольных недр, оставшихся в живых пять человек из семидесяти восьми спустившихся под землю. У шахтёров, как и у горноспасателей, есть не писанный закон, пока из штольни не будут извлечены все, хоть обгоревшие трупы, работу не прекращать. И не дай Бог начальнику шахты закрыть такую!.. Разорвут!.. На этот раз был тот самый случай, когда пришлось закрыть не найдя одного шахтёра. Спустя пять лет в шахту забрела одна смена. По чистой случайности штреки соединили, просчитались. И нашли там скелет того самого бедняги. Выяснилось, что погиб он от голода, а не от удушья или огня. Начальника шахты под суд отдали, хоть он никаких законов не нарушил!.. А штрек срочно пришлось заблокировать, так как снова загорелся пласт. Так до сих пор и стоит законсервированная навечно «полыхающая» двадцать пятая!..

Но шутки судьбы не кончились. Перевели его, после соответствующего отпуска, на восемнадцатую шахту. К тому времени он уже был женат. Ещё когда был на шестой, выписал для друга Кольки свою двоюродную сестру Шурку, с которой Николай познакомился ещё в Донецке. А сестрёнке самой скучно было ехать на север дикий, вот и прихватила с собой подружку. Та в свою очередь от батьки пьяницы и деспота убегала на край земли лишь бы подальше от него, ирода. Вот так и познакомились. Но и на этой шахте долго удержаться не удалось. Обвалы шли один за другим. Снаряды ложились рядышком. Так долго продолжаться не могло. Зато произошло другое горе. Беда пришла с самой неожиданной стороны. Случилось несчастье с его первенцем. И пошло, поехало!.. Запил Федька по-чёрному. Правды ради надо сказать, что и раньше он никогда не отказывался пропустить пару тройку рюмашек, но в запои не впадал. Обстоятельства принуждали сменить место жительства. Вместе с семьёй он оказался подле своего родного села, всего лишь в каких-нибудь пятидесяти километрах. Пошёл на завод, электриком. Но водка не отпускала. Однажды, уходя со смены, зашёл к вахтёру, сдал ключи. А тот возьми да предложи выпить. Позвали сменщика, разлили на троих по гранчаку, тяпнули и по местам. Федька, разумеется, домой, а те работать остались. Утром, ни свет, ни заря, прибежали с завода на квартиру к Федьке, срочно на работу требуют. Собрался он, и поплёлся, злой с похмелюги. Ещё бы, законный выходной отбирали!.. А через полчаса примчался обратно весь взмыленный, белый, как стена. Оказывается, пили они вчера древесный спирт. Вахтёр помер ещё ночью, прямо в будке своей. Сменщика успели в больницу завезти, где он благополучно и скончался. А Федька давай глотать марганцовку!.. Глотает, литры воды в себя заливает!.. Организьм чистит!.. Жена и говорит ему: «Поздно чистить, если бы чего, так уж давно бы помер, как собутыльники твои!..».

С тех пор бросил Федька водку и самогон пить. Только вино да изредка пиво употреблял. А ежели когда и приходилось на беленькую перейти, так только после того, как узнает откуда она, родимая, кто гнал?!

Святостью, как и верностью в супружестве, Федька не страдал. Но характер имел твёрдый. Раз решил купить мотоцикл, бросил курить и на собранные деньги сделал себе подарок. Правда, долго ездить не пришлось. Любил он всё-таки заложить за воротничок, а друзей по этому делу долго искать не надо, сами найдут, только свисни!.. После того случая, ушёл с крахмалопаточного, в депо отправился. Долго там работал, но с начальством не ужился. Звали его в партию, а ему она, эта партия, костью в горле торчала. Но не будет же он об этом кричать начальнику?! Взял да и уволился. Тут как раз на биохимзаводе место тракториста освободилось. Никто не хотел работать на стареньком «Т74». А он с него когда-то в далёкой юности начинал. Вот и пошёл. Протянул там до самой пенсии. И тут грянула война!!! Опять, война!!!

Так случилось, что жена с внуками накануне уехали за Днестр в Чимишлийский район, к подруге, а ночью в город вошли румынские войска. Началась самая настоящая война!.. В эти дни, когда на какие-то мгновения восстанавливалась связь, мне звонила его дочь, моя младшая сестра. Она сидела под батареей парового отопления у окна, чтобы случайные пули или осколки не зацепили, и плакала!.. Плакала от страха и бессилия, от ужаса, который её окружал. Я слышал щёлканье пуль о стены квартиры, шипение толи ракет, толи мин, и взрывы вперемешку с автоматными очередями. Люди целыми днями сидели в подвалах больших домов, даже не задумываясь, что их могло завалить. Здесь же круглосуточно и безвылазно находились дети. Взрослые по ночам выбирались наружу, проникали в свои квартиры, чтобы пополнить запасы еды. Хлеб иногда подвозили какие-то странные машины. Его раздавали совершенно бесплатно по одной буханке в руки. И никто даже не попытался обмануть и выпросить себе две. Никто не лез без очереди и не вопил, что ему надо больше. Никто не нёс своих детей на показ, чтобы в их ручонки тоже дали по булке хлеба. Люди сами говорили за таких, и просили дать им дополнительную булку.

Этот кошмар длился полтора месяца. Рано утром, в три часа утра 28-го июля, когда солнце ещё и не думало выбираться из своей ночной колыбели, уже пенсионер Филипп выбрался из подвала и пошёл на речку, чтобы поймать рыбы. Есть-то всё-таки надо было, а запасы не безразмерные. Сегодня, именно в этот день, ожидался ввод российских войск в город. И вот, когда первые лучи яркого летнего солнца робко прорезали чёрный бархат предутреннего неба над Днестром, он засобирался домой. Надо было успеть, пока не расцвело. Хоть и был объявлен мораторий, снайпера не спали!.. Идти было не трудно. Серая мгла не давала возможности видеть далеко, зато под ногами кое-как было видно. Подле угла самого крайнего дома, в пятидесяти метрах от своего жилья он заметил три камня. Они лежали здесь ещё накануне. В темноте он их обошёл, и сейчас обошёл бы, но слишком торопился и вспомнил о них лишь в тот момент, когда нога уже коснулась среднего. Взрыва он не слышал, как и не помнил, что было дальше. А дальше!..

Из подвала этого же дома на звук взрыва выбрались мужики, которые и увидели, как он разрывает прямо на себе рубаху и, образовавшимися лентами, перетягивает ноги выше колен!.. Очнулся он через пять дней в Москве. Без ног, но живой!.. В этот же день, но семью часами позже, я входил в город за штыками русских солдат!.. Ещё ничего не зная о трагедии. Судьба и на этот раз спасла его.

И началась новая, ещё более жуткая, борьба — борьба за существование. Костыли, протезы, деревянные культяшки и так далее, и тому подобное. Жить стало совсем невмоготу. Семья и раньше не страдала от излишек денег, а теперь и подавно. Устроился сторожем в гаражах. А там ни телефона тебе, ни сигнализации какой, ни тем паче оружия. Случилось так, что на одной из смен обобрали одну из машин. Виновных нашли быстро. Ими оказались сторожа. Плюнул Филипп на это и ушёл. Стало совсем плохо. Денег на лекарства не было, да, что там говорить, на хлеб уже частенько не хватало. И слёг он. Совсем слёг. Чуть больше трёх месяцев пролежал и тихо так, мирно скончался. Жил тихо и умер незаметно. И похороны были более чем скромные. Родился при румынах, и похоронили при них же!.. Вот так закончился жизненный цикл одного человека из миллиардов!!!

Спустя много лет

«А снег-это просто такой пешеход,

Который всё время куда-то идёт.

По лицам прохожих, по стенам домов,

По спинам немыслимо чёрных котов,

По стёклам спешащих куда-то машин,

По свежести женщин и следу мужчин.

И где его цель, окончанье пути?

А цель его просто красиво идти!»

Олег Чимиль

— Позвонила своему однокласснику в Краснодарский край, — рассказывала Тамара. — Узнал меня сразу, чем удивил. Спросила за одноклассников, оказывается, многие остались в Воркуте, кто работал на шахте, кто на такси. Он уехал 5 лет назад, получил профнепригодность, пенсия около 1400 гривен на наши деньги, для России копейки. Пока разговаривали, у него было слышно, как мяукал кот. Он своего кота гладит, когда кормит, иначе не ест, видно, что любит старичка. Получила известие от другого одноклассника из Ленинграда, он тоже переживает за своего старого кота. Такие мои одноклассники добрые, умеют жалеть.

Прошло много лет. Осталась память. Ясное дело, что она искажена детскими воспоминаниями. Понятно, что для взрослых тех лет всё было совсем, совсем другим. Но там было наше детство, и этим всё сказано. Там закладывалось в нас нечто, что отличает нас и поныне. Возможно, я ошибаюсь, но уж очень хочется верить, что это так. Во всяком случае, люди, к которым я обращался за воспоминаниями, не отказали мне. Не все, разумеется, не все, но всё же!.. Может быть потому, что они всё-таки моего возраста. Более молодые немного отличаются от тех, кто жил в пятидесятые, шестидесятые годы там, на далёком севере, за полярным кругом.

Время наложило свой отпечаток на нас. Люди, жившие там в те времена, отразились в нас, как в зеркалах. Там, никто никогда не замерзал, будучи в дрызг пьяным. Там никто, никогда не погибал, поломав ногу, идучи с работы. Не было тогда мобильников, да и телефонов не так уж и много было… и, тем не менее, люди там были дружнее. Каждый понимал, что сам может оказаться в таком положении, а потому помогали друг другу, не задумываясь, надо ли пройти мимо или постучать в ближайший дом и внести бедолагу в тепло.

Сейчас человек может умирать на улице, в больничной палате, дома, да где угодно, и никто не подойдёт, никто не посочувствует, никто не поможет. А врачи сначала спросят, сможет ли бедняга оплатить им их услуги. Хоть и не факт, что помогут.

Безусловно, я не говорю обо всех поголовно, но о большинстве. Увы, но это факт. Не стану приводить примеры, хоть очень хочется. Многие говорят, мол, время такое. Нет, не время. Просто люди решили, будто деньги — это главная цель в жизни, это свобода, это жизнь, это счастье. Как они ошибаются?! Что может заменить чувство бесконечной благодарности тому, кто помог в тяжёлую годину? Что может сравниться с чувством удовлетворения и облегчения за другого человека?! За того, кому помог. Нет, это не чувство выполненного долга, это счастье, что ты оказался в нужный момент в нужном месте. Это такая радость, когда кто-то с твоей подачи добивается каких-либо успехов в жизни, не говоря уже о спасённой жизни…

Жизнь в суровых условиях сплачивает людей, помогает им выжить. Они дружнее. Здесь на юге каждый сам по себе, каждый сам за себя. Замёрзнуть здесь не замёрзнешь, сломаешь ногу? Ну и что? Когда-нибудь, может быть, кто-нибудь вызовет скорую. Если, конечно, найдут… А не найдут? Ну, так это судьба такая!.. С ней не поспоришь.

Помню, однажды мы гуляли в одном достаточно уединённом месте, спуск к морю возле ботанического сада, что напротив санатория (бывшего санатория) «Россия». Крутейший, булыжниковый, исковерканный годами и оползнями, спуск. И вот именно здесь, совершенно случайно, хоть и говорят, что случайностей не бывает, встретилась нам женщина, которая рассказала, как она однажды возвращалась с работы как раз по этой самой дороге. Поскользнулась на одном из булыжников, сломала ногу. Подняться не могла, ничего под руками не было, ни единой палки. Мобильника тоже ещё не было. Случилось это где-то в конце прошлого тысячелетия. Мобильники уже были, но слишком дорогие и не для всякого смертного. Вот она бедняга и лежала почти сутки, пока соседи по квартире не забеспокоились. Жутко об этом говорить, но беспокойство их было вызвано не столько пропажей соседки, сколько судьбой коммунальной комнаты. Как говорил один герой Михаила Булгакова: «Ну что же, они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…».

(Михаил Афанасьевич Булгаков — «Мастер и Маргарита».

Мы жили в бараке, и ни кому в голову не приходило завидовать тем, кто жил в больших, тёплых домах. Родители работали, и мечтали получить квартиру. Мы ходили в гости, мы ездили на юг, мы жили так, как требовала от нас Антарктика.

Теперь осталась лишь память да легенды с анекдотами.

Шахтёрские байки

— Был на шахте «Юр-Шор» мужичок, который никогда не имел своих сигарет, потому что, типа бросал, и всегда у всех «стрелял»… На шахте проходили каждые полгода флюорографию, ну, так вот, у этого шахтёра находят небольшое затемнение в лёгких, врач у него спрашивает:

— Курите?

— Да…

— Надо бросать.

— Не могу, доктор, пытался…

— Ну а какие сигареты курите?

— Да разные, какие придётся…

— Ну, тогда хотя бы перейдите на одни сигареты, и курите меньше.

— Доктор, ну как вы себе это представляете, что я, за одним и тем же человеком, по всей шахте бегать буду?..

Современный анекдот.

— К одному моему приятелю приехала бабушка из глухой деревни. Укатил приятель на работу. Приезжает, а бабушка на кухне чай пьёт из блюдечка.

— Садись, — говорит, — внучек, попей чайку! — Приятель хвать чайник, а он холодный…

— Ты чего, — говорит. — Бабушка, чайник-то не согрела???

— Да чего его греть? — Отвечает. — В кране и так кипяток….

Истинная правда! Хотя лично мне никогда не приходилось пользоваться горячей водой, кроме, как в гостях (об этом уже я рассказывал раньше), и в общественной бане, куда мы ходили мыться. Кстати, бани у нас были разные: шахтёрская — это для шахтёров, поднявшихся нагара из шахты, и общественные. Была и женская баня, правда, где именно, не скажу. Сначала она была недалеко от моего дома, по левой стороне улицы за мостом. Потом её перенесли. Ещё одна баня была не налево, как бывшая, а направо в самый конец улицы, мимо профилактория, детского садика, стадиона. Я там был однажды, но в памяти не отложилось ничегошеньки. Примечание, что от неё осталось можно посмотреть Фото № 9 — Шахтинская, дверь в баньку. Возможно, были ещё бани, но я о них ничего не знаю.

— В шахте. На исходящей струе устраивались ниши для трансформаторов. Там тепло и уютно. Некоторые несознательные горняки пользовались этим для облегчения организма — это дерьмо покрывалось плесенью, и становилось белым и пушистым. Практиканты и другие неискушённые парни спрашивали, что это такое? Коварные наставники в один голос уверяли, что это зайцы, некоторые бежали гладить бедных животных!!!

Девяностые года… Все замотанные жизнью… Зима… Темно… Шахта Воргашорская переходит от одного собственника к другому… Бухгалтерия допоздна сверяется с покупателями. А потом нужно архивировать данные, где-то минут пятнадцать. Подошёл автобус для третьей смены, около двадцати одного часа. Следующий очень поздно будет. Все рванули на него. Я же должна ещё заархивировать. Задержалась. Уже и не надеялась, что ждут. Когда забежала в автобус, народ дремал, девчонки мои:

— Ну что так долго?

Я громко на весь автобус на своём профессиональном сленге:

— Да так долго вводил, что еле-еле смог кончить!..

Народ ржал до самого Воргашора. Все проснулись и чему-то радовались.

— Шахта «Воргашорская». Участок. «ГКР» — проходка 2 горизонта 1980 год. Был у нас Вася Плоскодняк, из посёлка Юршор, легендарная личность, о котором ходили невероятные истории. Его можно охарактеризовать женским взглядом, то есть если у мужчины огромный нос, значит, и остальное тоже тех размеров. Нос у Васи был ОГРОМНЫЙ! В шахте, в душевой отдельных кабин не было, так что про Васю знали всё! И был у нас в смене горняк Витя Никонов — приколист ещё тот. Возвращается как-то из забоя и говорит мне, мол, Вася травмировался, и его нужно выдать нагора. Спрашиваю:

— Что случилось?

— Да пошёл в туалет (в шахте туалетов нет), присел, да и наступил себе… Перевязку сделали, да, видимо, надо к врачу, иначе не сохраним такое достоинство Васи, гордость нашего участка!.. — В шахте случаи разные бывают, и я почти поверил. Но тут Витя не выдержал, и заржал….

— Третий район, улица Матвеева, двухэтажные деревянные дома. Жила там семья Юра, Наташа и два сына Вовка и Женька. Пацаны такие сорванцы были, на месте ни минуты не могли усидеть. Смастерил Юрка в их комнате качели, лестницы, канаты, в общем, не комната, а спортзал.

— Юрок-то мой, как отличился, — начала свой рассказ Наташка. — Зашла ко мне соседка. Сидим, болтаем. Вдруг она подозрительно прислушивается к шуму, доносящемуся из детской. Затем смотрит на меня, и так загадочно спрашивает:

— Кто это там?!

Показала ей комнату, где Женька со всей дури раскачивается на качелях, при этом отталкивается ногами от стенки. Увидела это соседка, и разобрал её смех. Когда успокоилась, говорит:

— Мы то думали, что у вас там спальня! Своему говорю, что сосед какой, ночи не хватает, ещё и днём… да так, что стена дрожит!

— Ушла она от меня радостная, а ведь раньше, как-то подозрительно всё на меня смотрела! — Закончила свой рассказ Наташка.

Юмор какой-то у нас пошёл!.. Всё ниже пояса. Неужели больше ничего не осталось? Или нам смеяться нет над чем, либо мы разучились различать качество юмора — хороший от низкосортного.

— Случай из жизни, произошло это буквально месяц назад. Учился я в ГПТУ-12, а тут ко мне обещался заехать друг из Воркуты по училищу. На работе отпрашиваюсь на пару дней, что бы встретить друга с семьёй, и говорю своим коллегам, дружок с Воркуты приезжает, сидели вместе… (После не большой паузы продолжаю) За одной партой. Видели бы вы их глаза, один посмотрел даже с опаской какой-то, ну, а потом вместе посмеялись. Друга я встретил, посидели и отдохнули хорошо.

Это точно. Сам не раз шутил подобным образом. Народ шугался, а когда находился какой-нибудь умник, то всё становилось на свои места.

— История, произошедшая непосредственно со мной, вашим покорным слугой. Сидим мы в забое шахты «Заполярная». Участок проходка, развернули тормоски, «тормозим»… А нам дали чудака с «химии». Он пальцы растопырил, хипишится, ну, в общем, как у горняков не полагается. Вдруг горный удар… Прояснять или сами догадались? В общем, АХНУЛО так, что наш «химик» со стрелы комбайна оказался в «ЧАЧЕ», так называется угольная крошка в одинаковой пропорции с водой. Вылез он, оправдывается: «Думал хана!» А мы переглянулись, и улыбнулись. Хана она — под комбайном Хана!

Мало ли чего в шахтах случается. Просто горняки чаще всего не болтливы, а то б мы таких историй наслушались бы!!! К примеру, вот несколько подобных историй.

— У нас на участке ВШТ был Миша Каримов. Дали ему ученика. Стояли, пропускали в околоствольном дворе порожняк (70 вагонов), а при движении состава надо стоять лицом к составу и ждать до полного прохождения его. Миша устал ждать, и решил поприкалываться над акселератом. Носил он сапоги сорок второго размера, а в бане свои не нашёл, и одел сорок шестого. Стоял, смотрел на проносившиеся мимо скаты, взял да и положил кончик своего сапога на рельс. У малого глаза — полтинники! Спрашивает: «Дядя Миша не больно?». Миша ему: «Ты шо? Это ж порожняк, совсем не больно». Акселерат лишился пальца на ноге, Мишу уволили…

— Было мне лет 12. После смены к отцу пришёл приятель. Посидели… Выпили бутылку… Мало… Отец даёт мне 5 рублей и записку в магазин в штучный отдел, типа: «Люся, дай этому сопляку водки… Максимыч». Заодно, попросил на сдачу купить пол хлеба и 300 грамм колбаски… Пришёл, объяснил тёте Люсе ситуацию, отдал деньги и записку. Люся дала бутылку и консервы «Печень трески», сказала, мол, обязательная нагрузка. В итоге на колбасу мне не хватило, а хлеба купил. Дома батя открыл консервы: «Гады, уже рыбьи кишки продают». Попробовали… Плюнули… Выкинули в мусор. Закусывали борщом.

— Своему другу москвичу рассказал о крайнем севере. Не поверил!

«Давай, полетели! На всю жизнь в памяти останется!» — Уговаривал его я. Было это в декабре, в девяностом году, когда он отважился. Самолёт сделал посадку в Сыктывкаре. Рейс отложили по метеоусловиям Воркуты. Предложил Сергею пройтись по городу, увидеть Столицу КОМИ. Мороз минус сорок. Идём вдоль сугробов, я в дублёнке, Сергей в кожаной куртке, которая стояла колом, правда, под курткой 2 свитера. Спрашивает дрожащим голосом: «Что за метеоусловия, что самолёт не может приземлиться?»

Отвечаю: «Туман».

«А почему туман?»

«При сильном морозе, появляется туман».

«Это ещё при каком-таком сильном морозе, если здесь минус сорок, сколько же там тогда?!».

«Да там за минус пятьдесят!»

Остановился, подумал, догнал, и говорит, замёрзшим голосом: «Я верю всем твоим байкам, но, пожалуйста, полетели обратно!!!».

Это было только начало моих издевательств над другом, который жил в доме ЦК и каждое лето отдыхал в соцстранах.

Вечером приземлились в Воркуте. Как всегда — встреча с друзьями, ресторан, далее прогулка по ночному городу. Надо же было показать «Северное сияние». Время за полночь. После выпитой водки, для согрева, не очень то и жарко было. Возвращаемся в гостиницу «Воркута». Сергей, так задубел, что за несколько метров побежал к дверям гостиницы. А дверь-то и не открылась. Образовавшаяся наледь препятствовала открытию оной.

«Я забыл тебе сказать, что гостиница закрывается после двадцати трёх часов до утра!» — Пришлось мне так пошутить.

«Да мы же здесь умрём!» — Истерически заорал Сергей, и принялся колотить в дверь. Колоти не колоти, за дверью дубовой, шумно работали калориферы. Бедолага все руки поотбивал. Я лишь приговаривал: «Ты что так тихо стучишь?» Минут через 30 нас услышали…

В гостинице утром, проснулся от душераздирающего вопля, доносящегося из ванной комнаты: «Да они что? Совсем охренели?!» Захожу, и вижу красные от ожогов руки Сергея.

«Ты куда их сунул?» — Спрашиваю.

«Куда? Куда? Под кран с горячей водой. В Москве как: открываешь кран с горячей водой, поначалу течёт холодная, потом тёплая, а тут сразу кипяток! — Подул на обожжённые руки и добавил: — Да, в общем-то, можно и чай попить из-под крана!».

Быть в Воркуте и не показать шахту!.. Привёз Сергея на шахту «Воргашорская». Многие работали в шахте и знают, что путь к клети идёт по коридору с двумя перемычками. Если одновременно откроются двери, тебя подхватывает поток воздуха и несёт несколько метров, как пушинку, если ты не тащишь с собой хомуты, стяжки или детали от комбайна.

«Покажи мне клеть, где шахтёры спускаются?» — Попросил Сергей.

Когда мы открыли первую дверь, в этот момент вторую открыла смена выезжающая нагора. Откуда знать человеку из Москвы, куда несёт его этот поток воздуха, и что там впереди?!

«Сейчас я почувствовал себя „соплёй“, летящей к своей смерти!» — откровенно признался мне Сергей.

А мне стало его жалко! С тех пор он с уважением относиться к шахтёрам и к суровому климату крайнего севера!

Ещё один забавный случай произошёл с моим другом Сергеем. Идём как-то, по сторонам глазеем.

— «А что это за дом, без окон, и кто в нём живёт?» — Спрашивает Сергей.

«А никто там не живёт. — Отвечаю, — Это помойка».

«Помойка в два этажа? У вас, что столько мусора?» — С удивлением переспросил он.

«Помойка, которая в пургу летать не сможет!». Пришлось пояснить, что такое пурга на примере экскурсии на шахту, где он сравнил себя с соплёй….

— Двухэтажные мусоросборники тоже были воркутинской достопримечательностью. Мне, во всяком случае, таких колоритных строений больше видеть не приходилось.

— Что правда, то правда, я даже своего дворика без помойки не узнал.

Разруха

— Я помню, как ездила во второй район к своей сестре, туда ходил автобус под номером 12 или 8 через тиман. Около магазина во втором районе продавали бабки семечки. Приехав в отпуск в мае месяце этого года, я увидела таких же бабок, торгующими семечками около магазина «Воркута», и сердце кровью так облилось!..

— Да от неё (Северной) говорят мало что осталось. Мой дом стоит Северная 11.

— 2 года назад был в Воркуте, родная улица Северная (между Парковой и Ленинградской) снесена — тоска!!! — там дом, где я провёл всё своё детство!

— Скажу про себя. После долгой разлуки с городом, приехала, пошла по своим памятным местам. Как я хотела и рвалась, посмотреть на тропинки, школу, дома, и, в итоге, увидела разруху. Подходя к дому, я ревела в голос, и не замечала, что ещё и разговариваю, если нервы крепкие, то поезжайте. А я придерживаюсь мнения: пусть Воркута останется в памяти.

Согласен. У нас ностальгия по нашему детству и туда уже невозможно вернуться.

— Тоже согласна. Мы помним Воркуту из нашего обеспеченного детства, зарплаты наших родителей позволяли нам ни в чём не отказывать, в городе появлялись новые развлекательные заведения, в общем, житуха была… А сейчас смотрю на фотографии города, то закрыто, то развалилось… Обидно, досадно, такая тоска на душе… Я думаю, если это увидеть воочию, одно расстройство будет.

— Я работала в магазине на Гоголя. Когда же приезжала в Воркуту в 2008-ом году, магазина не было уже. И Воркута уже не та. Так жалко юности и прошлой жизни.

— Воркута снится до сих пор, хоть и прошло уже 15 лет… Во сне возвращаюсь в свой родной посёлок Октябрьский. Эти воспоминания останутся со мной на всю жизнь.

— Мы уехали из Воркуты 42 года назад, но до сих пор этот город самый любимый мой город-город моего детства. Родная 31-ая школа, самая любимая, первая учительница Любовь Ивановна Попова, ребята из нашего сумасшедшего 8-го «а», детский театр при Воркутинской студии телевидения, наш режиссёр Мери Михайловна Медведева, наши студийцы… Какое это было счастье!!!

— Читаешь то, что помнят другие, а вроде как всё о себе. Последний раз была в Воркуте на 10 окончание школы в 91 году. И больше наверно никогда не буду… Жаль…

— Друзья разъехались, родственники тоже, ехать не к кому, а побродить по местам детства и юности, не ближний свет.

— Я уехала в школьном возрасте и все воспоминания остались на уровне ощущений и отдельных картинок, волшебный запах пирожных в кафе Лакомка (интересно, сохранилось ли оно?), огромные фиалки на клумбах, тарелка Орбиты, хлебные автоматы в булочной на Ленина. Город детства навсегда останется самым любимым!..

— Так странно, что помним почти одно и тоже, далёкое и родное детство, из которого тоже ушли навсегда…

«Хорошо знаю, что тепло души на много важнее, той же красоты! Особенно на крайнем севере. Желаю всем девчонкам-северянкам оставаться красивыми! Оберегайте любимых своим теплом, теплом своей души!».

Как-то раз после окончания новогодних праздников, старшие ребята решили устроить костёр. Мы, малыши, принялись им активно помогать. Таскали бесхозные коробки, поломанные ящики, доски, фанерки, картон, бумагу… В общем, всё, что горит. Получилась такая огромная пирамида!!! На её вершину водрузили выброшенную кем-то облезлую ёлку.

Принялись поджигать. Ан, не выходит!.. Не горит и всё! Тогда мы пошли добыть бензина. А где его взять? Конечно же, в гараже.

Автопарк находился рядом с промтоварным магазином, что напротив автобусной остановки. Между стеной и забором имелся проход. Вот в этом промежутке и была небольшая дыра, через которую мы проникли на территорию стоянки. Здесь машины стояли ровными рядами. Пацаны открутили крышку бака одного из близстоящих грузовиков, и, при помощи резиновой трубки, наточили бутылку бензина. Не могу сказать, сколько нас там было, но не меньше шести человек.

Добыв нужное, вернулись к нашей куче мусора. Ребята основательно полили ящики нижнего яруса, остатки вылили на кучу бумаги под дощечками. Поднесли спичку!.. Как полыхнуло!!! Всё загорелось как-то сразу, только ёлка не заполыхала. До неё было высоко, и бензином её никто не поливал.

Сначала мы любовались огнём. Потом стали водить хоровод. А когда снег подразмяк, принялись играть в снежки. После кто-то предложил сделать снеговика. И все взялись катать шары!!!

Я не скажу, как долго горел наш костёр, но время пролетело так быстро… И вот уже последние язычки пламени растворились в остатках кострища.

Мы довольные и счастливые отправились по домам. Уже на самой границе посёлка я оглянулся, и увидел следы нашего пиршества. И это зрелище запечатлелось в памяти навсегда.

Берёт он факелы дрожащими руками

И поднимает их над головой.

Букет огня — трепещущее пламя

Взмывает вверх под купол цирковой.

И на мгновенье вспыхнув облачком прозрачным

Сорвавшись падает в густую черноту.

Старик-жонглёр и вечный неудачник

Горящий дождь хватает на лету.

Но вдруг светящаяся капля отделилась

И промелькнула мимо, как стрела.

До тла сгорела. В пепел превратилась

И умерла как будто не жила.

Но не заметил зритель этого момента.

Он смотрит радостно на яркий фейерверк.

И снова факелы под гром аплодисментов

Седой циркач подбрасывает вверх.

Вот так же просто и легко играет нами

Жонглёр, которого мы все зовём судьбой.

И наших душ трепещущее пламя

Взмывает вверх под купол голубой.

На белом саване тундры траурным пятном выделялось чёрное пепелище прогоревшего костра; поубавившийся слой снега вокруг; и, как страж всего этого безобразия, у кромки границы стоял громадный снеговик с дырявым ведром на круглой голове, чёрными глазами-угольками, черенком лопаты вместо носа и дряхлой метлой какого-то дворника, чудом не попавшей в огонь.

Тогда мы были детьми, а теперь?.. Результатом детских шалостей когда-то!.. Нынче стало… Из действующих девяти шахт в далёком прошлом осталось только четыре… вот он результат вдумчивого освоения заполярья!..

Кто я, и откуда?

Я родился так давно, что и не помню, когда именно, а главное моя память совершенно не сохранила сей знаменательный момент. Помню только, что спустя два года, будучи ещё карапузом, рвал арбузы на бахче у бабушки. Да не просто так, а помощи ради взрослым, не желавшим угостить меня таким лакомством. А, сорвав, тащил в летнюю кухню, поминутно останавливаясь для отдыха, ведь арбуз был так велик!.. С небольшой кулак взрослого человека. Но не забывайте, я же был маленький.

Потом помню маму в каком-то доме, демонстрирующую из окна четвёртого этажа нам с папой какой-то тряпочный кулёк. Потом была школа. Но почему-то в неё ходили не так, как обычно, а в зимнем пальто, в шапке и в валенках. Цветов, на первое сентября, не помню. Да и где им было взяться за полярным кругом-то. Первого урока не помню, зато очень хорошо помню, что никак у меня не выходило написать красивую двойку. Она получалась какая-то кривоголовая и с длиннющим, волнистым хвостом, напоминающим волны разбушевавшегося моря. А вот у учительницы эта же двойка получалась великолепно! Красная, жирная, с хорошо посаженной маленькой, аккуратной головкой на изящно изогнутой шейке, а главное совершенно ровная!

А вот пятёрки у меня получались отменные не то, что у преподавателя, худые, тонкие, жалкие, с хвостиком, далеко отстоящим от пузатого, рахитичного корпуса.

Очень хорошо помню серебристо-голубую и громадную луну, изрезанную тёмно-синими прожилками морей, очень похожую на небольшой глобус с лампочкой внутри, светившую мне, когда я возвращался домой со школы. Огромные сугробы снега и чёрное-причёрное небо со светящимися точками звёзд. Чёрную кошку Мурку, с огромными зелёными глазами. Собаку Мухтара — помесь овчарки с лайкой, с удивительным хвостом-бубликом. Соседа шофёра, но почему-то не жившего со своей семьёй. Очень любившего детей. Он не раз катал меня на своём самосвале. Загоревшуюся ёлку на утреннике. Дымящегося деда-мороза, пытающегося палкой сбить пламя с лап лесной красавицы. Плачущую девочку, потерявшую свою корону снежной королевы. А корона-то оказалась на моей ноге. Я её осторожно снял, хотя и гнали меня из горящего зала, и выталкивали взрослые, но мне удалось-таки уберечь, не повредив это украшение, и вернуть счастливой хозяйке. Гонки на великах по тундре. Походы за голубикой. Сову, с переломанным крылом. Девочку-шефа, пытавшуюся меня научить уму-разуму. Катание на аэросанях. Первый в жизни спуск в шахту. Добывание из отработанных машинных аккумуляторов свинца и выплавка из него всяких фигурок. Первый поцелуй в сарае. Бревенчатые дома. Вышки с колючей проволокой. Машины-клетки с людьми за решёткой. Деревянный туалет над чистым, прозрачным ручейком посреди тундры.

Потом что-то произошло. Наверное, очень нехорошее, потому что пошли сплошные больницы, больницы, больницы… Замелькали города, как кадры кинофильмов. Потом новая школа. Высокая, злая и толстая воспитательница с массивным золотым обручальным кольцом на безымянном пальце правой руки. Дети, ходившие по коридорам с вытянутыми руками и совершенно белыми глазами без зрачков. Два голубоглазых мальчика блондина. Оба с постоянно шмыгающими носами. Один, правда, в толстенных очках. А на мой вопрос «зачем ему очки ведь он не видит всё равно», неизменный ответ «так сказали». Бедняга, он протаскал их ещё довольно долго. А вот совсем недавно его не стало. Второй ныне профессор математических наук или как там… Вот что вышло из сопливого мальчугана.

Особенно меня поразила церковь на территории школы. Под нею подвал, в котором когда-то хоронили живших и работавших здесь людей. Прекрасный фруктовый сад, где мы подкармливались яблоками, орехами и другими дарами матушки-природы. Огромный стадион, маленькую спортивную площадку с бюстом Ленина в кустах и отбитым носом. Пионерские линейки. Повальная эпидемия какой-то болячки. Пустая школа и только нас пятеро не заболевших. Съёмки фильма. Противный учитель музыки. Воспитатель, бывший футболист. Побег из школы за газированной водой. Переезд в новое здание школы. Первое разбитое там окно. Повара Аурику Ивановну, выбросившуюся позже из окна толи второго, толи третьего этажа. Нового учителя музыки и отвратительную учительницу пения. Ненависть к немецкому языку. Учителя истории — капитана третьего ранга, подводника. Любовь к философии. Стремление научиться играть на гитаре.

Потом Российская глубинка и старый город. Отвратительный самогон, противное пиво и жуткая водка с гадким вином. Первая любовь. Нет, вру, вторая, а может и третья, но то, что другая, так это точно. Не похожая ни на одну прошлую. Золотая Пушкинская осень. Гонки на лодках по реке. Соловьи и много-много музыки!

Потом опять что-то произошло… Вновь больницы выстроились в ряд. И, как следствие, предприятие… Разговоры в раздевалке только о пьянке да сплошные маты… Однако душа требовала творчества, а какое творчество за отупевающе гудящим станком?! Постоянный «план, план, план». Тогда я придумал станок для облегчения работы. И получил по шапке. Однако сей урок не пошёл мне впрок, и я вновь придумал. И опять получил по шапке. Вот тогда-то я и ушёл.

И замелькали города, вокзалы, гостиницы, поезда, самолёты, автобусы, такси… Концерты, концерты, концерты… Радио, телевидение, газеты, журналы, интервью. Много новых и очень интересных людей, судеб, знакомств, музыка, гитара, песни в лесу у костра, на берегах рек Рось и Дон, Днестра и Днепра, фанерные домики баз отдыха, брезентовые палатки, всегда прекрасные звёзды!..

И вдруг снова что-то произошло. Карусель жизни замерла. За окном застыли две шестнадцатиэтажки, да мелькающий меж ними, то в одну, то в другую сторону, трамвай. Рвущий динамики современный музон, грохочущий из распахнутых окон несущихся куда-то машин. Раздражённые голоса людей. Шарящий ежедневно в альтфатере один и тот же нищий. Крыса, удирающая от него, успевшая утащить из-под носа корку хлеба и ныряющая в нору под крыльцом. Два наркомана, стерегущих свою жертву день изо дня. Тупые рожи ментов, метущихся мимо — их не интересуют мальки, им нужна рыба покрупнее. Девчонка-красавица, как одинокая берёзонька, обречённо ожидающая своего клиента. И тут снова что-то произошло…

Но что на этот раз?!

А дальше была война…

Загрузка...