Эксперт по убийствам

ГЛАВА 13

Шагая к выходу из Скотланд-Ярда на Дерби-стрит, где его ждала машина, Пенроуз едва сдерживал гнев. Лидия Бомонт позвонила в управление и сообщила новость о Хедли Уайте, а дежурный полицейский так спешил уйти домой, что забыл передать это дневному дежурному. В результате о звонке Лидии стало известно с трехчасовым опозданием. Аза это время перепуганный парнишка моги передумать. Инспектор поминал недобрым словом не только оплошавшего полицейского, но и Лидию, которая не настояла на разговоре с Пенроузом лично. Она обязана была знать, как это важно.

— Надеюсь, нашего забывчивого дежурного зовут Браво, — нервно сказал он Фоллоуфилду. — Мне легче вынести два промаха одного идиота, чем думать, что в нашей полиции все такие.

— Если вам так приятнее, сэр, пусть будет Браво. Мне сесть за руль?

Пенроуз молча занял пассажирское сиденье и мысленно сосредоточился на Уайте. Почему он решил сдаться полиции? Наверное, парнишка понятия не имел, что в Скотланд-Ярде даже не знали, где его искать, и счел, что полиция у него на хвосте и будет лучше самому отдаться в руки правосудия. А если Уайт убил Обри, то какую преследовал при этом цель? Он был слишком молод, чтобы участвовать в войне, зато мог быть близким родственником того человека, которому Обри обещал отомстить. То есть этим убийством Уайт, возможно, защищал своего отца.

В воскресное утро город был почти пуст, и Фоллоуфилд мчался по улицам в свое удовольствие. Перед тем как тронуться, он предложил послать людей за Уайтом, а самим продолжить беседу с Маккракен, но Пенроуз предпочел встретиться с парнем в его квартире — он хотел увидеть обиталище Уайта и по его виду получить представление о нем самом.

Кроме того, Пенроуз теперь просто боялся доверить это дело кому-то еще — полицейские Скотланд-Ярда в последнее время его только разочаровывали.

Улица оказалась довольно непривлекательной: длинная череда угловатых кирпичных зданий со съемными квартирами. Дверь в подъезд дома номер три была приоткрыта, и Пенроуз с Фоллоуфилдом поднялись по лестнице к мансарде, которую вместе снимали Уайт и Суинберн. Здесь Пенроуз оглянулся на лестничный пролет и заметил, что на нижнем этаже кто-то за ними следит в щель приоткрытой двери, которая тут же захлопнулась, как только следивший понял, что его заметили. Жителям дома, конечно, было любопытно, к кому на сей раз пожаловали полицейские.

Не обращая внимания на констебля Бартлета, стоявшего возле открытой двери, Пенроуз посмотрел внутрь помещения — на краю постели, обхватив голову руками, сидел Уайт. Как только полицейские вошли, он вскочил на ноги и в нерешительности протянул Пенроузу руку — словно не был уверен, пожмут ли ее или пристегнут наручниками к железной ножке кровати. Пенроуз не сделал ни того ни другого — он вежливо кивнул Уайту, попросил его вернуться на прежнее место, а сам огляделся в поисках стула. Обнаружив нечто похожее в углу комнаты, инспектор поставил эту развалюху с обшарпанным сиденьем прямо перед Уайтом на таком расстоянии, чтобы тот не чувствовал угрозы, но все же испытывал некий трепет.

Помещение было довольно живописным. Две стены украшали театральные плакаты, очевидно, тех постановок, с которыми работал Уайт в «Уиндхеме» и «Новом», а монашескую скромность узкой постели оживляли две декоративные подушки и кусок темно-красного полотна, служивший покрывалом. На столике возле кровати стояли будильник и фотография, и Пенроуз чуть не отпрянул от неожиданности — с фото на него как живая смотрела Элспет. Она стояла вместе с Уайтом перед входом в «Новый театр» рядом с табличкой «Мест нет» и победно махала двумя билетами. Рядом со снимком несколько открыток с достопримечательностями Лондона были прислонены к кувшину с цветами, и Пенроуз с облегчением обнаружил, что есть люди, которые предпочитают нарциссы — таинственные ирисы начинали наводить на него тоску. Вся комната выглядела слишком чисто и аккуратно прибранной, и Пенроуз предположил, что ее привели в порядок специально для этого выходного.

Уайт перехватил его взгляд и ответил на вопрос до того, как он был задан:

— Открытки я купил в пятницу для Элспет. Я хотел показать ей их, чтобы она выбрала, куда пойти в воскресенье. А нарциссы… Если бы она решила вернуться сюда, я бы хотел, чтобы ей здесь было приятно.

Пенроуз снова оглядел комнату, и его кольнуло воспоминание молодости: те же первые робкие шаги на пути к физической близости. Цветы, приоткрытое окно, чтобы проветрить маленькую комнату, приготовленная заранее выходная одежда с тщательно подобранными к ней носками немой язык молодых мужчин независимо от их классовой принадлежности и места жительства. Хедли позаботился обо всем. На газовой горелке — типичной принадлежности съемной квартиры — стоял чайник, а рядом с ним две керамические кружки, разные, но обе яркой, привлекательной окраски. А вот и замена чаю — бутылка пива «Гиннесс» и два стакана. Пенроуз был уверен — если бы он подвинулся поближе к кровати, то уловил бы нежный запах свежевыстиранного белья.

Первые впечатления о Хедли Уайте подтвердили предположения инспектора, но и удивили. Пенроуз ожидал увидеть перепуганного парнишку, и на лице Хедли действительно застыл испуг, но и облегчение, которое Арчи нередко встречал утех, кто решил встретиться лицом к лицу с чем-то страшным, но неизбежным. А еще — Хедли оказался очень хорош собой: широкие плечи и узкие бедра спортсмена и открытое, одухотворенное лицо, полностью лишенное тщеславия и оттого еще более красивое. Если бы Пенроуз не старался держаться подальше от определенного рода эпитетов, то назвал бы его лицо честным. И еще в нем чувствовалась притаившаяся за страхом решимость: что бы ни случилось, до конца держаться выбранного курса. А что это за курс, Пенроуз надеялся сейчас выяснить.

— Элспет любила нарциссы?

Поначалу Хедли подумал, что инспектор шутит. Когда же понял, что вопрос задан всерьез, он растерялся.

— Она любила разные цветы.

— И у нее не было любимых?

— Я по крайней мере об этом не знаю. Она мне рассказывала о розовых кустах в саду у них дома, но я ей покупал фиалки, подснежники и нарциссы, и она говорила, что они все ей нравятся.

— А зачем, Хедли, вы сбежали? Вы должны, были догадываться, как это будет выглядеть со стороны.

— Я испугался, — сказал он с обезоруживающей простотой. — Газеты называли это преступлением страсти, и я знал, что вы будете меня разыскивать, что вы решите, будто Элспет убил я. Неужели вам в жизни никогда не было так страшно, что хотелось убежать куда глаза глядят, при том, что вам совершенно нечего скрывать?

Да уж, Пенроуз мог бы вспомнить не один подобного рода пример.

— Когда вы узнали о смерти Элспет?

— Во время дневного спектакля. Я поначалу не знал, что убита именно Элспет, — просто все за кулисами говорили о том, что случилось на Кингс-Кроссе накануне вечером и что это было как-то связано с пьесой. А после спектакля я случайно увидел газету. В ней не было имен или описаний, но было сказано, что убита молодая девушка, и указано время, и я почувствовал, что это Элспет. Я вышел из театра около пяти часов, пошел к телефонной будке и стал названивать ее дяде и тете, но никто не снимал трубку. Это значило, что-то случилось. Они никогда не уходили из магазина по субботам.

— Почему же вы вчера вечером отправились к театру?

— Из-за лодочных гонок. — Пенроуз недоуменно посмотрел на него, и Хедли пояснил: — Я вдруг подумал, что никого нет дома из-за регаты. Элспет как-то упомянула в письме, что когда она приезжает, то они все идут на регату, потому что Симмонсы живут очень близко к реке, и я подумал, что, может быть, они остались там подольше и празднуют вместе со всеми чью-нибудь победу. Поэтому я ждал возле театра, надеясь, что Элспет все-таки придет, как мы договаривались. В глубине души я знал, что поступаю глупо, но я не мог вот так запросто отказаться от своего счастья.

— Что же вы себе наметили на выходные?

— Мы договорились встретиться возле театра примерно за час до спектакля, чтобы пойти выпить по рюмочке. А после спектакля собирались поужинать в «Лайонс» на Шафтсбери-авеню. Ее дядя на эту фирму работает, и он за нас замолвил словечко, поэтому ужин обошелся бы нам недорого.

— А потом.

Пенроуз видел, Хедли было тяжело представлять, как мог бы сложиться у них выходной, но парень собрался с силами и продолжал:

— Я бы проводил ее до дому. В воскресенье мы собирались куда-нибудь пойти, но у нас не было никаких определенных планов. Мы решили посмотреть, какая будет погода.

Сколько времени вы провели в театре в субботу вечером?

— Мы договорились встретиться перед входом, но я ждал ее на противоположной стороне. Пришел туда, наверное, около четверти седьмого — Элспет всегда с трепетом ждала спектакля и приходила пораньше, и я не хотел ее пропустить.

И вот все прошли в театр, а людей в очереди попросили разойтись. Я уже не мог больше себя обманывать. Я знал, что она не придет и билеты мне не понадобятся, и я их продал.

— Куда вы пошли после этого?

— Я долго бродил вокруг по улицам — наверное, много часов. Я не мог вернуться домой, потому что знал, что вы меня здесь ждете, и потому пошел в другую сторону, обошел все парки и оказался на Паддингтоне. Я решил сесть на поезд и сбежать.

— Почему же вы этого не сделали?

— Я не знал ни куда ехать, ни что я буду делать, если уеду. И я подумал, что единственный человек, который может мне помочь, — это мисс Бомонт. Я позвонил ей, и она велела мне прийти сюда. Мисс Бомонт сказала, что, если я этого не сделаю, вы будете терять время на мою поимку, вместо того чтобы искать того, кто убил Элспет.

«Ну и хитра же Лидия, — подумал Пенроуз, — а может быть, она действительно так думала».

— Если вы так ждали прихода выходных, почему не пошли встретить Элспет на вокзале в пятницу вечером? У вас ведь было время перед спектаклем, пусть даже не слишком много. Она наверняка очень ждала встречи с вами.

— Да, но Элспет всегда встречал ее дядя Фрэнк. Она везла с собой кучу чемоданов — для них нужен был пикап, и к тому же я считал, что ей необходимо повидаться с родными. Я не хотел им мешать и пошел с приятелем выпить перед работой по рюмочке. С Рейфом Суинберном — он живет в соседней комнате, играет в «Уиндхеме». Мы приехали в центр около шести, выпили по кружке или две пива на втором этаже в «Данкэнноне» и ушли оттуда пораньше, чтобы не опоздать на работу. Можете спросить у него: он, наверное, скоро придет.

— Обязательно спросим.

Пенроуз отметил, что Хедли представил свое алиби с явной готовностью и чуть более подробно, чем можно было ожидать. Арчи пока что не вполне понимал, что собой представлял Хедли Уайт. Инспектор был уверен, что насчет вечера пятницы парень врет, но если он даже и способен на преступление, то вряд ли мог убить так бесчувственно и расчетливо. Возможно, он сделал бы это сгоряча, но оба убийства были тщательно спланированы. И тут Пенроуз вспомнил слова Фрэнка Симмонса.

— Элспет вроде бы не собиралась приезжать сюда до следующей недели, но вы ускорили ее приезд — купили и послали ей билет, верно?

— Да, послал, только я, конечно, ей билета не покупал. Мне первый класс не по карману. Это мистер Обри мне помог. Он знал, что Элспет очень нравится Ричард — я рассказал ему об этом, и так как мистер Обри устраивал сюда приезд мисс Тэй на последнюю неделю постановки, он предложил купить Элспет билет на тот же поезд. Он хотел, чтобы у нее приятно начался выходной. Он решил, что для нее будет большим удовольствием познакомиться с ее любимым автором, и купил им билеты так, что они должны были встретиться и поговорить. Элспет умела разговаривать с людьми, что мне очень нравилось.

Выходит, что встреча Джозефины с Элспет все-таки оказалась тщательно подготовлена. Несмотря на уверения Джозефины, Пенроуз и раньше подозревал, что эта встреча не была случайной. Но как она связана с убийством? Убили бы Элспет, если бы Джозефина не ехала с ней в одном вагоне? Оба убийства были, несомненно, связаны между собой, но какую роль могла играть Джозефина в прошлом Обри?

— А Бернард Обри являлся знакомым Элспет?

— Нет, но он всегда меня о ней расспрашивал. Когда он узнал, что я за ней ухаживаю, то стал о нас заботиться. Этот билет на поезд — типичный поступок для него, дело не столько в деньгах, сколько во внимательном отношении к людям. Мистер Обри все время делает добрые дела — для него они, может быть, несущественны, но для тех, кому он помогает, многое значат. Он мне дал еще и билеты на спектакль — самые лучшие места на субботнее представление.

Пенроуз собирался теперь поговорить о смерти продюсера, но обратил внимание на то, что Хедли, говоря об Обри, ни разу не перешел на прошедшее время.

— Вы послали Элспет что-нибудь еще вместе с билетами?

— Да, записку и лилию. Лилия была из гримерной мисс Бомонт; у нее всегда столько цветов, что она их всем постоянно раздает. Так что я вложил лилию вместе с билетом и запиской. Это всего лишь реплика в спектакле — «Лилии сейчас больше в моде», но она в одной из самых любимых Элспет сцен, и я знал, что она меня поймет и будет в восторге, когда я ей скажу, откуда взялась лилия.

— Вы уверены, что послали лилию? Может быть, вы послали другой цветок?

— Я знаю, как выглядят лилии! Я не могу этого не знать — у нас их каждый день на сцене более чем достаточно.

— А больше ничего не посылали? Может, журнал или сувенирную куклу?

— Нет, ничего больше не посылал. — Хедли посмотрел на свои руки. — Я собирался подарить Элспет такую куклу, но мне пока не удалось ее купить.

Если Хедли говорил правду, то убийца к приходу поезда очень хорошо подготовился. Пенроуз поинтересовался, знал ли кто-то еще об их планах.

— Дядя Фрэнк, конечно, — я ему все рассказал. И мистер Обри. А еще я рассказал Рейфу — знал, что он за нас порадуется. Это ведь он уговорил меня пригласить Элспет сюда на свидание и все дразнил: только ведите себя вечером потише и не мешайте мне отдыхать, хотя на самом деле Рейф редко бывает дома. Да, и мисс Маккракен тоже знала. Она была рядом со мной за кулисами, видела, как я вкладывал записку и цветок в конверт, и спросила меня, за что бедной девушке такое наказание — проводить вечер с «Ричардом из Бордо».

— Когда вы в последний раз говорили с Элспет или получали от нее какие-нибудь вести?

— Десять дней назад она позвонила мне в театр, как только получила билет и записку, и сказала, как она счастлива. И еще она позвонила в четверг, но я в это время ездил покупать свечи для театра и пропустил ее звонок. Элспет просила того, кто дежурил у служебного входа, передать мне, что она действительно приезжает и ждет не дождется со мной встречи.

— То, что она передала, записали?

— Да, когда я вернулся, я нашел записку на своей почтовой полке.

«Где в общем-то, — подумал Пенроуз, — каждый мог ее прочесть», — и он решил пойти по иному направлению.

— Как отнеслась семья Элспет к тому, что вы стали встречаться? Они были рады?

Хедли пожал плечами:

— По крайней мере они не чинили нам никаких препятствий. Я, правда, не был знаком с матерью Элспет. Мы ведь встречались только два месяца, и у меня не так много свободного времени, чтобы поехать в Беруик. Но тетушка Бетти со мной всегда идеально вежлива, а дядя Фрэнк ко мне относится потрясающе, как настоящий друг. — Хедли указал на стоявшую на столике фотографию: — Это он нас сфотографировал, а потом сделал три копии и вставил их в рамки: одну — Элспет, одну — мне, а третью — себе самому. Они с Элспет были очень близки. Должно быть, потому, что у них много общего.

Пенроуз не помнил этой фотографии в квартире Симмонсов. «Интересно, — снова подумал он, — какие все-таки чувства испытывал Фрэнк к своей племяннице?» Инспектор не удивился бы, если бы оказалось, что Фрэнк ее родной отец, но тогда при чем тут Обри и Артур?

— А какая у вас семья, Хедли? Расскажите мне о ней.

— Я не понимаю, какое она имеет отношение ко всей этой истории?

— Ну сделайте одолжение, расскажите. Чем, например, занимается ваш отец?

— Он умер, когда я находился еще во младенчестве, перед самой войной, а был он кузнецом. Мать осталась одна с шестью детьми, но через несколько лет снова вышла замуж за фермера, и мы все к нему переехали. У него самого было трое детей, но все мы хорошо ладили. И до сих пор ладим. Большинство моих братьев и сестер остались в этой деревне или поблизости — работают на ферме или преподают в местной школе. Когда я сюда переехал, то очень по ним скучал, но я туда езжу, как только могу. Я собирался к ним поехать летом и взять с собой Элспет, чтобы они с ней познакомились. Они бы ее полюбили.

— Кто-нибудь из вашей семьи служил в армии?

— Нет, нам повезло. Отец, как я уже сказал, умер до войны, а братья были еще слишком молоды. Мой отчим болел туберкулезом, и его освободили от военной службы. Когда мы с Элспет поближе познакомились, она мне часто рассказывала о своем отце. Его болезнь ее сильно огорчала.

— А она вам рассказывала о том, что с ним случалось на войне или что-нибудь о его сослуживцах?

— Нет, только о том, как тяжело умирал отец. Мне кажется, и Элспет, и ее мать чувствовали себя виноватыми в том, что вздохнули с облегчением после его смерти.

— Давайте, Хедли, вернемся к субботе. Вечером у вас был выходной, но вы успели все подготовить к вечернему спектаклю, перед тем как ушли с работы?

— Да, насколько это было возможно. Мы подготавливаем первую сцену сразу же после дневного представления, и теперь, после стольких спектаклей, на это много времени не уходит. Мисс Маккракен любит все перепроверить перед вечерним спектаклем, так что я освободился довольно быстро.

— Я слышал, что в театре есть традиция: после каждого спектакля пить за успех. Вы тут принимаете какое-то участие?

— После дневного спектакля ничего этого не делается, но я вообще-то готовлю стол в углу за кулисами.

— Можете рассказать, что именно вы сделали в субботу?

На лице Уайта появилась тревога.

— В эту субботу все было немного по-другому, потому что в выпивке участвовал мистер Обри, и я добавил еще один стул. Я также принес графин из его кабинета и к винным бокалам добавил стаканчик. Как обычно, положил штопор, чтобы было чем открыть вино. И все это сложил на полку, чтобы мисс Маккракен смогла все это принести перед концом спектакля — иначе можно помешать актерам.

— А вы, случайно, не поднимали пробку графина?

Тревога на лице Хедли сменилась страхом.

— Конечно же, нет! Почему вы меня об этом спрашиваете? К тому времени Элспет уже умерла. Что-то еще случилось?

Пенроуз сделал вид, что не услышал вопроса.

— Вы уверены, что не прикасались к содержимому графина? А может, вы видели, как кто-то другой это делал?

Хедли вскочил на ноги:

— Клянусь, когда я был там, никто к нему не прикасался! Скажите мне, что происходит?!

Пенроузу стало ясно, что парень ничего не знает о втором убийстве. Он мягко положил руку ему на плечо и легким нажатием усадил его обратно на кровать.

— Мне очень жаль, Хедли, но прошлой ночью умер Обри. Нам эта смерть подозрительна, и я должен снова тебя спросить: ты сам делал что-нибудь с графином или видел, что кто-то к нему подходил?

Услышав о смерти Обри, Хедли совершенно потерял самоконтроль и, не в силах сдержать свое горе, зарыдал.

— Как я мог быть таким неблагодарным? — заговорил он наконец. — Я так его подвел, а потом прошлым вечером, когда я стоял под дождем возле театра и понял, что Элспет уже не придет, я винил его в ее смерти. Я думал: не пошли он ей этот билет, она была бы жива. Я его ненавидел. Я хотел, чтобы умер он, а не она. А теперь нет их обоих.

Пенроуз обернулся и с удивлением обнаружил, что Фоллоуфилд незаметно выскользнул за дверь и исчез. Он снова повернулся к Хедли и с самым глубоким сочувствием произнес:

— В чем же вы его подвели? Почему он на вас рассердился?

— Я сделал ужасную глупость, и он это обнаружил. Дядя Элспет коллекционирует все, что относится к театру: автографы и всякие другие вещи. И я, чтобы произвести на него впечатление, украл кое-что из бутафории, а Обри поймал меня с поличным. Причем, если бы я попросил Обри дать мне это после того, как закончится постановка пьесы, он бы не отказал, но у меня, видно, зашел ум за разум. Я хотел доставить радость Элспет и знал, что она порадуется, если я сделаю что-то приятное для ее семьи. После дневного спектакля я должен был идти объясняться к мистеру Обри, но я к тому времени уже так переволновался из-за Элспет, что, как только смог, сразу ушел из театра. И мне очень жаль, что я соврал вам, когда сказал, что не открывал графин.

— Продолжайте, — ободряюще сказал Пенроуз.

— Я выпил немного виски во время дневного спектакля, пока никто не видел. Думал, это придаст мне храбрости, когда пойду после представления разговаривать с мистером Обри.

По крайней мере становятся яснее временные рамки, подумал Пенроуз. Кто бы ни поработал над виски, сделал он это уже после дневного спектакля. Инспектор решил дать Хедли возможность прийти в себя и оставил его на попечение констебля Бартлета, а сам пошел искать Фоллоуфилда. Сержант далеко не ушел.

— Только что пришел Рейф Суинберн, сэр, — объяснил он, выходя из соседней комнаты. — Говорит, что заглянул только на минуту переодеться и снова уходит, но я просил его подождать, пока он не побеседует с вами.

— Спасибо, Билл. Я сделаю это прямо сейчас. А вы побудьте с Уайтом.

— Он ведь не знал про Обри, правда, сэр?

— Думаю, нет. И я считаю, что он говорит правду насчет Элспет, хотя есть сомнения насчет его алиби. Но мы сейчас с этим разберемся.

Комната Суинберна была зеркальным отражением комнаты Уайта, однако при этом лишена признаков индивидуальности и выглядела довольно запущенной. Хедли явно не обманул, сказав, что его приятель редко бывает дома. Актер стоял в углу комнаты, наклонившись над раковиной, и брился, не скрывая полного равнодушия к присутствию сотрудника Скотланд-Ярда. Если Суинберна и удивило появление полиции в его комнате, то он никак этого не выказывал.

— Доброе утро, инспектор! — поздоровался актер с зеркальным отражением Пенроуза. — Если вы не против, я буду с вами разговаривать и одновременно собираться: у меня сегодня днем встреча, и мне не хотелось бы заставлять даму ждать.

Мгновенно почувствовав раздражение, Пенроуз поднял с постели полотенце и протянул его Суинберну:

— Если она так в вас заинтересована, то немного может и подождать. Я хочу, чтобы вы мне рассказали, что вы делали в пятницу перед работой, примерно с пяти тридцати.

Рейф вытер полотенцем лицо, но усмешка на нем так и осталась, что вызвало еще большее раздражение у Пенроуза: похоже, актеру не только удалось подметить, что инспектор Скотланд-Ярда раздосадован, но Суинберн еще и получал от этого удовольствие.

— Разумеется, сэр. Все, что угодно, только бы вам помочь. — Рейф с демонстративной вежливостью повторил версию Хедли Уайта, добавив кое-какие подробности. Рассказ его прозвучал настолько убедительно, что Пенроуз подумал: скорее всего Уайт просто волновался, потому и создалось впечатление недостоверности его слов.

— А после спектакля? Вы с Уайтом вернулись сюда вместе?

— Нет, инспектор. Такого почти никогда не случается. У меня обычно дела в других местах — вы, надеюсь, понимаете, что я имею в виду. А Хедли — парень верный. — И тут он понял, что вышел за рамки приличия. — Прошу прощения: мое замечание не очень-то тактично, учитывая происшедшее. Кстати, как там Хедли?

— Разумеется, он подавлен, — кратко ответил Пенроуз и тут же оборвал Суинберна, начавшего было восхвалять прекрасный характер Уайта: — Ваши дела продолжались и в субботу тоже?

— В некотором роде да, только уже в другом месте. Я люблю разнообразие, и пока что, не сглазить бы, оно меня тоже любит. Кстати, вы не возражаете, если я соберу свою сумку, пока мы болтаем? Я сомневаюсь, что вернусь сюда сегодня вечером, так что я должен быть уверен, что завтра, если понадобится, смогу поехать прямо в театр.

Пенроуз кивнул и принялся наблюдать, как Рейф переложил несколько вещей из ящика в пустую сумку.

— У этого разнообразия, с которым вы провели выходной, есть имя, фамилия и адрес?

— Боюсь, что только имена и районы. Сибил в Хаммерсмите, а может быть, Сильвия, и Виктория в Блумсбери. Прошу прощения, что не знаю подробностей.

— Хедли сказал мне, что благодаря вам он познакомился с Элспет. Это правда?

— Я только подтолкнул его в правильном направлении. Вряд ли я сыграл роль купидона, но трюк, видно, удался. Судя потому, что мне известно, они были созданы друг для друга.

— Похоже, вы часто их видели?

— Вовсе даже нет. Я ее видел всего пару раз и мельком, но он говорил о ней не переставая и явно был счастлив.

Пенроузу, однако, показалось, что Суинберн был не из тех, кого волнует, счастлив кто-то или нет.

— А вы сами проявляли к ней интерес?

— У меня, инспектор, все же есть какая-никакая совесть. Девушка уже нашла другого и к тому же была влюблена в него по уши, а я прилагаю усилия только тогда, когда уверен в успехе. Отказы ранят мою душу.

— Не сомневаюсь, что человеку с таким опытом, как у вас, легко удается их избегнуть.

— Вы, инспектор, идете по ложному пути: я ее не убивал, и Хедли — тоже. Можно мне идти?

— Сейчас, разумеется, можете, — мягко произнес Пенроуз. — Но нам, вероятно, еще понадобится с вами поговорить. — Подойдя к двери, он неожиданно обернулся: — Еще один вопрос. Между «Уиндхемом» и «Новым театром» есть проход. Он идет над Мартинс-корт. Вы им когда-нибудь пользовались?

Суинберн закрыл сумку и взял в руку мотоциклетный шлем.

— И не один раз. Я и многие другие развлекались с его помощью: во время спектаклей бегали взад-вперед играть за кулисами в покер; играли до последней минуты, а потом бежали к себе в театр прямо на сцену. Однажды кто-то пропустил свою реплику, и Обри положил этому конец. С юмором у него плоховато.

Пенроуз отпустил Суинберна, сердясь на себя за то, что не сумел скрыть своей неприязни к нему. И этот молодой парень воспользовался ситуацией и пустил беседу по нужному ему руслу, а такое случалось совсем нечасто. Арчи вернулся в комнату Хедли, где тот, стоя у окна, провожал взглядом выходившего из дома Суинберна.

— Рейф рассказал вам про вечер в пятницу? — взволнованно спросил он.

Пенроуз встал рядом с Хедли и принялся вместе с ним наблюдать, как Суинберн сел на мотоцикл и покатил в сторону реки.

— Да, он подтвердил ваш рассказ.

— И что же теперь? Вы меня арестуете?

— Мне надо, чтобы вы поехали со мной в полицию, дали там официальные показания и отпечатки пальцев. Это вас устраивает?

— Конечно, если это поможет.

— Тогда вы не арестованы. Можете вспомнить, что на вас было надето в пятницу?

На лице Хедли снова отразился страх, но он кивнул и потянулся за мешком с грязным бельем, лежавшим под кроватью. Он подал Фоллоуфилду пару брюк и джемпер, тот взял протянутые ему вещи, а заодно и мешок.

— Вы Хедли, идите на улицу с констеблем Бартлетом, — сказал сержант довольно мирным тоном. — Мы к вам через минуту присоединимся.

Пока Бартлет провожал Уайта к машине, Пенроуз и Фоллоуфилд быстро, со знанием дела, обыскали комнату, но ничего интересного для себя не нашли.

— Просмотрим заодно и соседнюю, — предложил Пенроуз, но и там они ничего не обнаружили. — Знаете, Билл, мы заполучили главного подозреваемого, а в нашем расследовании не продвинулись ни на йоту. — Инспектор был не в силах скрыть разочарования. — Когда же нам хоть кто-нибудь поможет?

Мольба его была услышана даже раньше, чем он ожидал.

— Сэр, мне передали, что в участок приехала Элис Симмонс, — сказал вдруг сержант, — и хочет срочно с вами поговорить.

Когда Пенроуз вернулся в Скотланд-Ярд, его там ожидало два сообщения. Одно было от Джозефины, которая вспомнила, где она читала об ирисах, но хотела с ним об этом поговорить, когда они встретятся, а второе оказалось из «Нового театра» от Мейбрика, доложившего, что Терри пытался утром проникнуть в театр и требовал объяснить, что происходит.

— Он, сэр, мог и блефовать, — предположил Фоллоуфилд. — Ему после смерти Обри много чего перепало. Он мог специально демонстрировать свою неосведомленность, чтобы нас одурачить.

Пенроуз сомневался, что это так, но был не в настроении дискутировать.

— Мы сегодня с ним еще увидимся, но я надеюсь, что именно Элис Симмонс направит нас на верный путь. А пока что, будьте добры, позвоните мистеру Терри и скажите, что его первая обязанность хозяина двух театров будет заключаться в том, чтобы отменить все спектакли до дальнейших распоряжений. Уверен, что это ему вряд ли придется по душе, но зато будет чем заняться в ближайшие часы до того, как мы сможем с ним встретиться. А потом приходите сюда. Я хочу, чтобы мы вместе поговорили с Элис Симмонс.

Пока Пенроуз ждал Фоллоуфилда, он пытался дозвониться Джозефине, но ему сказали, что телефон ее занят. Арчи сомневался, что им удастся сегодня увидеться: слишком много было дел и следовало еще подготовить к завтрашнему дню доклад начальству. А также необходимо хоть немного поспать. Таким усталым он в своей жизни был один-единственный раз, когда его, еще не оправившегося от травмы, отправили на многочасовой марш. Пенроуз то и дело падал на дорогу, и солдаты, не в силах поднять ноги и переступить через него, пошатываясь, обходили его стороной. Это случилось вскоре после смерти Джека, и бессонными ночами его мучили грусть и тревога о Джозефине, на самом деле донимавшие его больше, чем физическое изнеможение. Ничто, казалось, так не истощало его силы, как беспокойство о Джозефине, хотя ей наверняка до этого не было никакого дела.

На письменном столе, прямо перед ним, появилась кружка крепкого черного кофе, и Пенроуз благодарно улыбнулся сержанту:

— Билл, где вы черпаете столько энергии? Неужели все еще действует свежий воздух вашего родного Саффока?

— Я думаю, сэр, дело тут гораздо проще. Я же только что говорил с Джоном Терри. И он так завелся, что его просто было не остановить. Я и не думал, что у актеров настолько богатый словарный запас: услышал от него такие энергичные выражения, каких не встречал ни в одной пьесе.

Пока они спускались вниз по лестнице, Пенроуз поделился с Фоллоуфилдом своими опасениями:

— Если Элис Симмонс не сможет нам ничего толком рассказать о прошлом Элспет, положение наше ужасное. Мы предполагаем, что между ней и Обри есть какая-то связь, но на то, чтобы установить эту связь с помощью официальных каналов, могут уйти годы, а убийца движется со скоростью что ни день, то убийство. Если мы быстро не найдем связующую нить между прошлым и настоящим, в морге скоро не останется пустого места.

— То, что она хочет вас срочно видеть, — хороший признак, — как всегда оптимистично заявил Фоллоуфилд. — У нее, должно быть, есть что порассказать.

— Она, наверное, хочет знать, почему я до сих пор не поймал убийцу ее дочери, — пробормотал Пенроуз, открывая дверь в комнату для собеседований. — Будь я на ее месте, я бы именно это и спросил.

Но женщина, сидевшая за маленьким столом в середине комнаты, скорее напоминала не пришедшего жаловаться, а смертельно измученного человека. Элис не являлась кровной родственницей Бетти Симмонс, и потому было странно ожидать между ними внешнего сходства, однако Пенроуз почему-то считал, что мать Элспет должна походить на Бетти. Но он ошибся. В поведении Элис не было и тени той сдержанности, которая сопровождала каждое движение ее невестки; более того, даже в казенной атмосфере полицейской комнаты она держалась намного непринужденнее, чем Бетти в своем собственном доме. Элис оказалась высока ростом, со светлыми, с серебристым отливом, волосами; ее костюм отличался сдержанностью только в окраске: каждая его деталь выглядела тщательно продуманной, и Пенроуз, который никогда не подозревал, что черный цвет может быть таким выразительным, тщетно пытался найти в ее наряде хоть что-нибудь ординарное — даже лежавшие на столе перчатки были украшены бархатными цветами. И он в жизни не видел столь оригинального траурного головного убора — эта огромная шляпа не умещалась нигде, кроме как на полу, рядом со стулом ее владелицы. Но больше всего поразило Пенроуза, что, несмотря на свой несчастный вид, Элис Симмонс каким-то образом сохраняла уверенность и достоинство.

— Спасибо, что так быстро к нам приехали, миссис Симмонс. Жаль только, что это вызвано столь трагическими обстоятельствами.

— Все были ко мне настолько добры, — сказала она так тихо, что он едва ее расслышал. — И в морге… люди, что за ней смотрят, были как нельзя внимательны, а Бетти сказала, что вы все трудитесь не покладая рук, чтобы выяснить, что случилось. Знаете, я вам очень благодарна. Очень.

Она впервые подняла глаза на Пенроуза, и ему подумалось, что судьба сыграла жестокую шутку, отказав даже в малейшем сходстве между Элис Симмонс и ее нежно любимой дочерью. Цвет ее лица, фигура и манера поведения не имели ничего общего с Элспет, которую он видел на фотографии у Хедли. Пенроуз подумал, что, возможно, это физическое отличие было болезненным напоминанием как для матери, так и для дочери о том, что их отношения построены не на прочной природной связи, а потому ненадежны в самой своей основе.

— Мы делаем все, что можем, миссис Симмонс, — сказал инспектор и представил ей Фоллоуфилда, который тут же взял со стола пустую чашку из-под чая и послал констебля принести полную. — Но должен признаться, что помощь нам, несомненно, пригодилась бы, и мы очень на вас надеемся.

— Конечно, вам нужна помощь. Как вы можете чего-то добиться, не зная всей истории? — И она, предвидя неизбежное, полезла в сумку за носовым платком. — Мне разрешили немного посидеть рядом с ней: я и Элспет, больше никого. Я должна была сказать ей, как мне больно. Элспет росла, окруженная столькими бедами, и единственным утешением являлось то, что она о них ничего не знала, — нам удавалось ее от этого уберечь. А теперь вот что случилось: она заплатила жизнью за то, в чем не была виновата. Стоит такому произойти, и все как один говорят: не верю, что подобное возможно. Все, но не я. Я надеялась, что смерть Уолтера положит конец нашим бедам, но в глубине души я знала: худшее еще впереди. Поэтому я и пришла к вам: я хочу, чтобы подобное никогда больше не повторилось.

— Вы знаете, кто убил Элспет, миссис Симмонс? — мягко спросил Пенроуз, не смея верить, что у Элис есть ответ на его вопрос. Он посмотрел на Фоллоуфилда и увидел, что и сержант тоже с трудом сдерживает волнение.

— Нет, но я могу попытаться объяснить, почему это произошло. Бетти ведь рассказала вам, что мы с Уолтером не могли иметь своих детей? — Пенроуз кивнул. — Мы пытались еще до войны и не один раз, но неудачно, и это начало разрушать нашу семейную жизнь. Я не могла думать ни о чем другом — я хотела ребенка. Физическая близость больше нас не радовала, она стала чем-то отдельным от наших отношений — вы, наверное, понимаете, что я имею в виду. Уолтер перестал со мной разговаривать. Я думаю, он просто не знал, о чем со мной говорить. Наши отношения зашли в тупик: мы не могли родить ребенка и не могли быть счастливы вдвоем. Я надеюсь, вы не против того, что я вам рассказываю о таких вещах, — это все очень важно.

— Конечно, не против.

Пенроуз слушал миссис Симмонс с искренним интересом, надеясь, что ее все же привело к ним не одно только желание посетовать на неудавшуюся семейную жизнь, и он обрадовался, когда Фоллоуфилд деликатно подтолкнул Элис к более существенной теме:

— И вы, миссис Симмонс, предложили вашему мужу взять ребенка на воспитание?

— Нет, сержант, к сожалению, я предложила далеко не такой разумный выход. — Она умолкла в нерешительности. — Мое предложение было чрезвычайно глупым, особенно с учетом того, что мы не знали, по чьей вине не можем иметь ребенка. Я спросила Фрэнка, не согласится ли он помочь мне стать матерью. Он согласился, но только при условии, что Уолтер и Бетти дадут свое согласие. Я, наверное, тогда совсем была не в себе, — просить брата собственного мужа о таких вещах! Когда я рассказала об этом Уолтеру, он, конечно, пришел в ярость. Я никогда его таким не видела. Не думаю, что Фрэнк успел рассказать о моем предложении Бетти, поскольку Уолтер даже не думал соглашаться. Вскоре разразилась война, и Уолтер просто не мог дождаться, чтобы его наконец забрали в армию. Все, что угодно, — только бы не быть рядом со мной и моим предательством.

«Это объясняет, почему Элис никогда не приезжала в Лондон, — подумал Пенроуз. — Интересно, пожалел Фрэнк Симмонс о своем честном намерении или нет? И была ли его привязанность к Элспет компенсацией за упущенную возможность стать ее отцом? И о чем думал Фрэнк, когда вчера заговорили о супружеской жизни Уолтера и Элис?»

— Фрэнк сказал нам, что Уолтеру помог с удочерением Элспет какой-то товарищ по армии. Вы знаете, кто настоящие родители Элспет?

— Я знаю по крайней мере кто был ее отец. Хотя поначалу я этого не знала — была настолько счастлива, что у меня появилась Элспет, и я даже не смела спросить, откуда она взялась. Тогда мне было известно лишь одно — ее оказалось некому воспитывать. Когда Уолтер принес девочку домой, ей исполнился всего один месяц и она была прелестнейшим существом — даже в таком раннем возрасте угадывалось, что у нее чудный характер. Мы назвали ее Элспет — так звали мать Уолтера, и я хотела, чтобы у него с девочкой была такая же сильная связь, как и у меня. С тех пор я никогда не оглядывалась назад. Лишь в прошлом году, когда Уолтер понял, что умирает, он мне рассказал все, что ему известно.

— Отца Элспет звали Артур?

Элис взглянула на Пенроуза с изумлением:

— Так вы знаете?! Да, его звали Артур. На войне он был минером. Как же вы узнали?

— Вскоре после смерти Элспет случилось еще одно убийство, связанное с ее убийством.

Пенроуз хотел было пояснить свои слова, но Элис его перебила:

— Убили Бернарда Обри? — На этот раз изумился инспектор. — Если кого-то убили, то должны были убить его. Кроме меня и убийцы, Обри остался единственным, кто знал, что на самом деле произошло. Артур был его племянником. После войны Бернард поддерживал отношения с Уолтером. Он посылал нам деньги, чтобы помочь растить Элспет, — каждый год на ее день рождения, не пропустив ни одного раза.

— С запиской, в которой просил сообщить ему, если вы вдруг передумаете растить Элспет?

— О нет! То есть он действительно посылал записки, но вопрос его не относился к удочерению. Бернард знал, что мы никогда не передумаем насчет Элспет, и он был доволен тем, как мы о ней заботились. Нет, он хотел, чтобы Уолтер помог ему, а тот отказывался, поэтому Обри и просил Уолтера изменить свое решение. Видите ли, инспектор, чтобы получить Элспет, Уолтер сделал нечто ужасное, чего он себе никогда не простил. Муж признался мне в этом перед самой смертью, и тогда я поняла, почему он так переменился, и почему к его отцовской любви всегда примешивалось раскаяние. Я думаю, Элспет не знала — я молю Господа, чтобы она не знала, — что Уолтер был способен на гораздо более щедрую любовь, чем та, которую он ей когда-либо выказывал. Я знаю, что война отразилась на всех, да и как могло быть иначе? Но, если по-честному, мне было проще всего перемены в нем приписать войне, ведь тогда получалось, что я ничего не могла изменить к лучшему. Но его скорбь оказалась куда глубже. Больше всего на свете я бы хотела, чтобы он признался мне во всем этом раньше, — ведь после своего признания мой муж стал прежним Уолтером. Причем он не сразу все мне рассказал, а постепенно, каждый день понемногу. Видно было, чего ему это стоило. Но своим рассказом он заставил меня вспомнить, как сильно я его когда-то любила, и, хотя из-за этого после его смерти еще острее ощутила понесенную утрату, я благодарна ему за признание.

— Что же он рассказал вам, миссис Симмонс? — спросил Пенроуз после долгого молчания, пытаясь вернуть Элис, углубившуюся в свои мысли и чувства, в разговор.

— Простите… Вы, конечно же, ждете главного. Уолтер был пехотинцем, и его полк занимался, в частности, с минерными работами. К тому времени как он уходил на фронт, мы из-за истории с Фрэнком почти не разговаривали. Но вскоре Уолтер начал мне писать — на фронте все оказалось намного страшнее, чем он предполагал, и любая связь с домом помогала выжить. Первое, что ему пришлось делать на войне, — хоронить погибших. Раньше он ни разу не видел мертвого человека, а тут по две-три сотни одновременно. Я никогда не забуду того письма. Уолтер рассказал в нем, что им приказали закапывать трупы в земле под окопами, которые из-за похороненных под ними мертвых тел стали походить на пружинистые матрасы. Зловоние стояло жуткое, писал он, а мухи мерзким живым покровом застилали дно траншей, и, сколько бы солдаты ни убивали их лопатами, лучше не становилось. Но Уолтеру нравилась царившая на фронте демократия — там все оказались равны независимо от того, кем были до войны. Правда, как только вновь настали мирные времена, все стало по-прежнему. Так вот один из офицеров взял Уолтера в ординарцы, и они стали друг друга во всем поддерживать. Муж наверняка рассказал ему о нашей беде, иначе как бы этот человек — Уолтер называл его Капитаном — узнал, что я так сильно хочу ребенка? Думаю, по ходу войны Капитан заметил слабость в характере Уолтера — мой муж легко поддавался сильному влиянию — и в конечном счете ею воспользовался.

— Каким же образом? — мягко спросил Пенроуз.

— Он пообещал помочь Уолтеру получить ребенка, если тот, в свою очередь, когда понадобится, сделает и ему одолжение. Уолтер, конечно, согласился. Откуда мужу было знать, о каком одолжении идет речь? — Пенроуз подумал, что, наверное, Уолтер кое о чем догадывался, но не стал перебивать Элис. — Одним из заданий мужа было качать воздух в туннели. Обычно они работали парами и сменяли друг друга, но очень часто, когда было много убитых и больных дизентерией, Уолтеру приходилось работать одному много часов подряд. В тот день под землей находились трое — они закладывали мины далеко от входа в туннель, и тут к нему подошел Капитан и приказал прекратить подавать под землю воздух.

Лишить человека жизни совсем нетрудно, подумал Пенроуз, но решиться на такое преступление способен далеко не каждый. За свою службу, он встречался с самыми необычными видами убийств, и многие из них требовали от преступников изрядной наглости и хладнокровия. Но какой надо обладать особой жестокостью и абсолютной бесчувственностью, чтобы стоять и спокойно ждать, как люди внизу, у тебя под ногами, постепенно минута за минутой задыхаются, и не испытывать ни малейшего желания схватить в руки насос и даровать этим несчастным жизнь!

— Уолтер, конечно, начал протестовать: такой поступок являлся для него противоестественным. Но муж так хотел ребенка, хотел его для меня, что я, честно говоря, думаю, он был готов на все. А потом, когда Обри и еще один из минеров неожиданно поднялись на поверхность, Уолтер сделал вид, что испортился насос. В конечном счете, слава Богу, погиб только один человек, именно тот, кого задумали убить, — племянник Обри и отец Элспет.

— Но почему должен был умереть Артур? И какое у этого Капитана было право решать судьбу чужого ребенка?

— Оно было у него по закону. Дело в том, что Артур имел роман с его женой. Он начался, когда Капитан уже оказался на фронте, и длился, пока Артур не ушел в армию. И Капитан узнал об этом. Я думаю, он перехватил письмо, которое его жена написала Артуру, где она сообщила, что беременна от него. И это решило судьбу Артура, ребенка и жены Капитана. У женщин в те времена имелось еще меньше прав, чем сейчас, а Капитан был не из тех, кто воспитывает чужих детей. Как только малышка родилась, он вынудил жену от нее отказаться.

— И что же с ней случилось? Я имею в виду мать Элспет?

— Не знаю. Уолтер никогда об этом Капитана не спрашивал, и, думаю, Обри тоже ничего не знал, иначе он бы что-нибудь предпринял. Когда мы удочерили Элспет, Уолтер явно ждал, что ее мать вот-вот за ней явится, но этого не случилось. Постепенно он пришел к выводу, что Капитан нашел возможность от нее избавиться, — человек, который таким путем расправился с Артуром, способен был на все. Но Уолтер не хотел ничего об этом знать: ему и так хватало угрызений совести.

— Тот, кто все это устроил… Капитан… Вы знаете его настоящее имя?

— О да! Как я могу забыть его имя после того, что он сделал с моим мужем? В последующие годы он заработал дурную славу. — Элис горько улыбнулась, а Пенроуз нетерпеливо ждал продолжения. В голове его одно за другим завертелись разные имена, но ему было не дано угадать то, которое назвала миссис Симмонс. — Его звали Элиот Винтнер. Вы его знаете, наверное, как писателя. А я теперь о нем думаю как об убийце.

Пенроуз потерял дар речи, и беседу пришлось продолжить Фоллоуфилду:

— Миссис Симмонс, а Бернард Обри знал обо всем этом?

— Сначала он ничего не знал, но эта история не давала ему покоя. Обри, конечно, мучительно переживал смерть своего племянника, да и сам он чуть не погиб, но у него не имелось причин думать, что это был не трагический несчастный случай, а нечто иное. Но когда Обри увидел, в каком состоянии оказался Уолтер, у него зародились подозрения — ему было непонятно, почему Уолтер так переживает из-за этого несчастья. Мой муж всегда слыл надежным бойцом, из тех, что не теряют присутствия духа ни при каких обстоятельствах, но после гибели Артура он просто места себе не находил. А потом тяжко заболел и что-то такое сказал во время горячки, и Обри понял: дело нечисто. Когда Уолтер поправился, Обри умолял его рассказать правду о Винтнере и обещал в любом случае простить Уолтера, но муж отказался. Слишком велик был риск потерять ребенка.

— Но Обри не сдавался?

— Нет, он никогда не сдавался, но и Уолтер твердо стоял на своем. Вообще, после того как муж вернулся из армии, от его прежней слабохарактерности не осталось и следа. Однако Обри не отставал от него. Он чувствовал свою ответственность за гибель племянника и пообещал сестре, матери Артура, что доберется до правды.

— А Обри пытался забрать у вас ребенка?

— К его чести, должна признать, что нет. Он искренне желал добра Элспет, и ее благо было для него важнее, чем его ненависть к Винтнеру. И он знал, как мы любим эту девочку. Несмотря ни на что, со мной и Уолтером она была счастлива. Да, Обри посылал деньги и записки, однако больше никак на нас не нажимал. Но Уолтер однажды сказал: у него адское терпение. И в конце концов они пришли к соглашению: Обри не будет ворошить прошлое и вмешиваться в жизнь Элспет, пока она не станет достаточно взрослой, чтобы во всем разобраться, а Уолтер расскажет правду о том, что случилось, когда почувствует, что сможет это сделать. Не думаю, что он собирался признаться именно на смертном одре, но так уж сложилось.

— Значит, Обри добился того, чего хотел?

— Да. Уолтер записал свое признание. Он уже был тяжело болен, и я помогала ему вести записи. Обри пришел забрать их и поговорил с Уолтером. Не знаю, что ему сказал Обри, но после их разговора Уолтер, казалось, ожидал смерть с легким сердцем.

Пенроуз задумался, имеет ли то тяжелое испытание, через которое прошла Джозефина, какое-то отношение к этой истории?

— Миссис Симмонс, а когда умер Уолтер?

— В сентябре прошлого года. Сразу после суда, как известно, и Винтнер вскоре покончил с собой. Все решили, что он это сделал потому, что проиграл дело, но причина оказалась намного серьезнее. К тому времени он уже знал, что скоро окажется на скамье подсудимых. Винтнер сделал большую глупость, затеяв тяжбу, в которой Обри был на стороне его противника, но он-то считал, что непобедим. Винтнер проиграл, и Обри воспользовался случаем предупредить его, что не сегодня-завтра проигрыш его будет намного существеннее. Винтнер понятия не имел, что Обри общался с Уолтером, а когда узнал, стало слишком поздно: Уолтеру уже было не пригрозить. К тому же Обри намекнул ему, что полиция в курсе дела. Винтнер выбрал трусливый выход из положения, но подвел его к этому Обри.

Похоже, Винтнер использовал Джозефину, чтобы просто-напросто досадить Обри, который, вероятно, уже давно чинил ему всяческие гадости, памятуя о гибели Артура. И Джозефина, пережившая жгучую боль и раскаяние после самоубийства Винтнера, являлась всего лишь пешкой в смертоносной игре двух мужчин. Неудивительно, что Обри так ее поддерживал. Но как мог он допустить, что она взяла на себя вину в смерти Винтнера, лучше всех зная, что Джозефина тут совершенно ни при чем? Пенроуз часами ее убеждал, что она не имеет никакого отношения к решению Винтнера лишить себя жизни. Но кто может доказать тебе, что ты не виноват в смерти другого человека, если в глубине души ты сам в этом убежден?

— Я тешила себя мыслью, что самоубийство Винтнера всему положит конец, — продолжала Элис Симмонс, — но этого не случилось. Для Обри смерти Винтнера было недостаточно — особенно потому, что тот сам лишил себя жизни. Обри хотел, чтобы все узнали о его преступлении, он хотел выставить Винтнера убийцей, а не несчастным человеком, заслуживающим сострадания. Он задумал обнародовать всю эту историю, когда Элспет исполнится восемнадцать. Обри собирался положить все деньги, вырученные за «Ричарда из Бордо», на ее имя под своим попечительством — должно быть, он считал, что таким образом возместит все ее беды и восстановит справедливость. В следующем месяце Элспет должна была стать совершеннолетней, но кто-то, видимо, решил, что этому не бывать.

— А кто еще мог быть причастен к убийству Артура?

— Никто, только Винтнер и Уолтер. И пока Обри не узнал об убийстве, об этом не знал никто, кроме их двоих.

Кто же был близок Винтнеру настолько, что пошел на убийство, дабы спасти его репутацию? Это, конечно, займет много времени, но придется покопаться в родословной Винтнера. Может быть, по этому же пути шел Обри и потому у него в блокноте значился номер телефона Сомерсет-Хауса? Интересно, удалось ли ему что-то раскопать? На эти вопросы, возможно, удастся ответить завтра утром, когда все служащие вернутся на работу после выходного. А сейчас он должен поговорить с Джозефиной — вдруг она что-то узнала о Винтнере во время суда. И, что ничуть не менее важно, надо освободить ее от необоснованного чувства вины.

Элис Симмонс, похоже, прочитала его мысли.

— Бетти рассказала мне о мисс Тэй и о ее сердечном отношении к Элспет. Мне жаль, что ей пришлось столько пережить из-за Винтнера. Я понимаю, это для нее не утешение, но для Элспет их встреча была очень важна — дочери очень нравилась ее пьеса. Вы не могли бы передать мои слова мисс Тэй?

— Ей будет приятно услышать это от вас самих: она хотела с вами встретиться и поговорить. — Пенроуз дружелюбно улыбнулся. — Зная Джозефину, могу вас уверить, что именно это ей и послужит утешением в ее бедах.

— Я бы хотела с ней познакомиться. Элспет всегда считала, что я ненавижу театр, но это вовсе не так. Я просто его боялась. Мне было очень больно не разделять с ней ее увлечение, но я опасалась, что ее затянет театральная жизнь, тягаться с которой я просто не могла. Интересно, неужели все женщины, которые берут на воспитание детей, боятся потерять свое счастье или это только мне было так страшно из-за того, что мы не удочерили Элспет официально? После смерти Уолтера, когда мне приходилось справляться со своими страхами одной, стало еще хуже, а когда Обри сказал, что собирается положить деньги на ее имя, я поняла, что к былому возврата нет. Элспет, конечно, была бы счастлива оказаться в мире, о котором могла только мечтать. И я не имела права лишить ее этого, но не буду лгать — я испытывала горечь. Я считала, что Элспет в столице, да еще во всей этой театральной кутерьме, забудет обо мне, а наша с ней любовь являлась единственным оправданием поступка Уолтера. Исчезни наша любовь, и все остальное потеряло бы смысл. Зло, гибель, боль — все было бы понапрасну. — Она тяжело вздохнула. — Я знала, что рано или поздно потеряю дочь, но не могла представить, что таким жестоким образом. Я думаю, мы все должны верить в высший суд, правда?

— Если вам от этого станет легче, — сказал Пенроуз мягко, — то, я думаю, вам не стоит сожалеть о своей любви к Элспет или желании ее защитить. Вы считаете: то, что Уолтер сделал, он сделал для вас. Но ведь это было его решение.

Она посмотрела ему прямо в глаза, и Пенроузу показалось, что последние сорок восемь часов отразились в каждой морщинке ее лица.

— Вы очень добры, инспектор. Беда лишь в том, что если бы я даже могла вернуть этому Артуру жизнь, но потеряла бы все годы, прожитые с Элспет, я бы жизнь ему не вернула. И вот за это, когда придет мой час, я буду судима.