Экстренный контакт - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Лорен Лэйн;Энтони ЛеДонн (ч. 3)

— Итак. Что теперь? — спрашиваю я.

— Думаю... — Он проверяет часы. — Попробуем взять машину напрокат. Надеюсь, что-нибудь с полным приводом, чтобы справиться со снегом.

Мои глаза расширяются.

— Ты хочешь ехать в Чикаго? Отсюда? В такую погоду?

Ладно, признаю. Я ошибалась насчет погоды, а метеорологи были правы. Зимний шторм Барри на самом деле просто чудовище.

Том устало проводит рукой по волосам.

— Если у тебя есть план получше, не могу дождаться, чтобы услышать его.

— Есть, — огрызаюсь я. — Намного лучше, спасибо, что спросил. Как насчет того, чтобы снять пару номеров в отеле, заказать билет на завтрашний рейс, который доставит нас туда раньше, чем машина...

— О, великолепно! Я так рад, что ты здесь с этими блестящими идеями, Кэтрин!

Мои плечи опускаются в поражении от саркастического укола его слов и того, что они означают.

— Ты уже проверил рейсы, не так ли?

— Да. Купить билеты в последнюю минуту в канун Рождества было бы маловероятно, даже если бы не все рейсы отменили из-за шторма.

— Ну... — Я прикусываю губу. — А как насчет рождественского утра? Шторм уже пройдет, и твоя семья поймет...

— Нет. — Его голос звучит так резко, как я не слышала за всю поездку. — Я должен быть там в канун Рождества.

Том резко встает и тянется к своему чемодану.

— Это не обсуждается.

Я озадаченно смотрю ему вслед. Что происходит? Том любит канун Рождества, как и все нормальные люди, но он никогда не был помешан в этом вопросе.

Прищуриваюсь, внезапно осознав, что что-то упускаю. Что-то, что объясняет, почему он немного не в себе, по причинам, которые не имеют ко мне никакого отношения.

Или, по крайней мере, не только ко мне.

— Хватай свой драгоценный телефон и поторопись, черт возьми, — кричит мне Том через плечо. — На этот раз я не буду тебя ждать.

Озадаченная и немного разочарованная его внезапной переменой настроения, я начинаю следовать за ним. Мужчина достает свой мобильный телефон, и его выражение лица становится задумчивым, пока он читает все, что там написано.

И тут мое самодовольство исчезает, когда меня осеняет.

Том общается по телефону почти столько же, сколько и я во время нашего маленького приключения.

Внезапно мой мозг отчаянно пытается понять, почему.

Хотя я почти уверена, что моему сердцу ответ не понравится.

ГЛАВА 23

TOM

23 декабря, 22:02

Долгую минуту мы с Кэтрин стоим бок о бок и смотрим на табличку на стойке проката автомобилей.

«Извините, свободных машин нет».

Какое-то время она молчит, разделяя мой шок. Затем открывает рот, и прежде чем успевает заговорить, я предостерегающе поднимаю палец.

— Ни. Слова.

Мне нужно время. Нужно время, чтобы осознать, что я стою в Буффало со своей бывшей женой, а не развалился на диване в Чикаго, набитый маминой пастой болоньезе, со своей будущей женой.

И что у нас все меньше вариантов добраться до Чикаго.

Как обычно, Кэтрин игнорирует мою просьбу о тишине.

— По крайней мере, на этой внизу нет надписи: «Счастливых праздников», — говорит она голосом, который звучит слишком бодро, учитывая ситуацию. Она обводит жестом соседние стойки проката автомобилей, на которых написаны одни и те же плохие новости. — Я имею в виду, это просто дикость.

В кои-то веки я с ней согласен. Действительно, кажется жестоким наносить удар по попавшим в беду путешественникам незадолго до Рождества, одновременно используя слово «счастье».

Мой телефон в кармане жужжит, и на секунду я думаю о том, чтобы отправить звонок на голосовую почту, потому что есть только два вероятных варианта входящего звонка в 22:00 23 декабря: Лоло или моя семья.

Ни один из них не обрадуется, услышав это конкретное обновление.

Вздохнув, я достаю телефон, бросаю взгляд на экран. Лоло. Сглатываю необоснованный прилив раздражения из-за того, что это FaceTime. Мы с ней всегда общались текстовыми сообщениями, но, полагаю, вполне справедливо, что, учитывая обстоятельства, она хочет более личного общения.

Мой телефон продолжает настойчиво жужжать, и Кэтрин опускает взгляд на экран. Как и в течение всего дня, мне инстинктивно хочется спрятать Лоло от Кэтрин — инстинкт, который я до сих пор не понимаю. Но мои рефлексы притупились от усталости, и я действую недостаточно быстро.

Кэтрин видит имя Лоло. Улыбающееся лицо.

Но вместо того чтобы задать вопрос, на который я не хочу отвечать, моя бывшая просто говорит:

— Подожди. Тебе это нужно.

Я наблюдаю, как она роется во внешнем кармане своей сумки, достает зарядное устройство для телефона и размахивает шнуром передо мной.

— О. — Я удивлен. — Спасибо.

— Теперь ты рад, что я вернулась за своей сумочкой? — радостно спрашивает она.

Я бросаю на нее мрачный, вполне заслуженный взгляд. Ее улыбка становится еще шире.

Хватаю зарядное устройство, потому что она права. Оно мне действительно нужно. Если не считать нескольких минут в поезде, на который мы успели сесть, я не заряжал телефон с самого утра, и батарея разрядилась до 12 процентов.

Кэтрин указывает в сторону неудобных на вид стульев вдоль стены.

— Розетка там.

Я смотрю на нее с подозрением.

— Почему ты так стараешься помочь?

— Немного мучает совесть, — говорит она, поднимая пальцы, чтобы показать насколько «немного». — Не волнуйся. Это скоро пройдет.

— Ага. — К тому времени, как подхожу к креслам, а затем неловко опускаюсь на сиденье, чтобы приспособиться к короткому проводу, я пропускаю вызов. Нажимаю повторный набор и на долю секунды надеюсь, что Лоло не возьмет трубку.

Конечно же, она берет трубку. После первого гудка.

— Эй! — говорит она своим успокаивающим, мягким голосом. — Как проходит путешествие?

— Хм... — Я щипаю себя за переносицу. — Никак.

Ее улыбка сползает.

— О, нет. Что происходит?

— Ну... это долгая история.

— Но скоро ты сможешь рассказать мне ее лично, верно? — поддразнивающе спрашивает она, ее улыбка вернулась, хотя и не такая яркая.

— Ло. Мне очень жаль. Я все еще в Буффало и опоздал на последний ночной поезд.

— Том. — Это скорее выдох, чем что-либо еще.

— Я знаю.

— Но ты ведь все равно будешь здесь. В канун Рождества?

— Я буду там, — говорю я с большей уверенностью, чем чувствую. — Клянусь тебе. Пусть это будет не совсем канун, но я буду там.

Я кладу руку на кольцо в сумке. Чтобы сделать предложение.

Почему это слово кажется таким хрупким?

Лоло заправляет волосы за ухо.

— Хорошо. Ладно. Но... как?

Мой взгляд скользит по залу к Кэтрин, которая ходит от пустующей стойки проката автомобилей к следующей стойке проката, роясь там, где ее совершенно не должно быть, словно надеясь найти запасной комплект ключей, который оставили сотрудники.

На мгновение я радуюсь, что мне досталась именно Кэтрин. Она не только быстро соображает в кризисной ситуации, но и откровенно пренебрегает правилами, социальными нормами и всем, что стоит на ее пути.

Если кто и может найти решение, так это она.

Иронично, учитывая, что она же и есть проблема.

— Я работаю над этим, — говорю я Лоло, стараясь не привлекать излишнего внимания к своей попутчице. Вряд ли Ло нуждается в напоминании.

— Так... что случилось? — спрашивает Лоло, и мне кажется, что я слышу недосказанность в конце.

Кэтрин случилась.

— Мы опоздали на поезд, — говорю я вместо этого.

Лоло на долю секунды прищуривает глаза, хотя я не знаю, из-за чего: из-за того, что я употребил слово «мы», или из-за подозрения, что я упускаю важные детали.

Затем черты ее лица разглаживаются, как будто она намеренно решила оставить все как есть, и я пытаюсь вспомнить, что именно это мне в ней и нравится. Я люблю в ней — быстро поправляю я. В отличие от Кэтрин, которой приходится приводить неопровержимые аргументы каждый раз, когда у нее есть свое мнение по поводу чего-либо — а это происходит всегда, — Лоло предпочитает оставить все как есть, если это вызывает трения.

— Ладно, значит, поезда нет. Из Буффало вылетают какие-нибудь самолеты? Учитывая шторм.

— Нам не очень повезло. Но мы рассматриваем возможность взять машину напрокат! — Каким-то образом мне удается сказать это с абсолютным оптимизмом, как будто я не упускаю довольно важную деталь, что прокатных машин нет.

— Машина напрокат? Разве это не займет еще больше времени, чем поезд?

Да.

— У меня не так много вариантов, милая, — мягко говорю я. — Этот шторм внес хаос в и без того напряженное время поездок.

Она слегка смеется и проводит пальцами по своим светлым волосам.

— А ведь «Самолётом, поездом, машиной» был одним из моих любимых фильмов в детстве. Теперь я никогда не буду смотреть его так же, как раньше.

Я смеюсь, потому что до этого момента у меня не было свободной минуты, чтобы подумать о сходстве между моим путешествием и путешествием Стива Мартина. Очевидно, что в этой ситуации я — Нил Пейдж, часть дуэта, которая застряла с нежеланным человеком.

Оглядываюсь на Кэтрин, которая разговаривает с парой двадцати с небольшим лет с огромными рюкзаками. У одного из них татуировка на шее, а на зимней куртке другого — узор в виде паутины. Надеюсь, она не спрашивает у них совета.

Кэтрин смотрит в мою сторону и, точно так же, как в аэропорту, когда я разговаривал с Лоло, нетерпеливо постукивает по часам, словно это я задерживаю нас.

Поразмыслив, я понимаю, что ошибаюсь в сравнении с фильмом, потому что Кэтрин — полная противоположность веселому Джону Кэнди, насколько это вообще возможно.

— Том? — спрашивает Лоло.

Я снова смотрю на экран своего телефона.

Она прикусывает губу.

— Ты ведь будешь здесь, да?

— Я буду там, — говорю я.

— Ты уже говорил это. — Она на мгновение закрывает глаза, а затем открывает их с нежной улыбкой. — Я буду честной. Для меня это странно, и я не против того, чтобы меня немного успокоили.

— Я клянусь, что доберусь...

— Не об этом, — перебивает она. — О... — Она вздыхает. — Ты путешествуешь со своей бывшей женой, Том. Ты можешь просто... ну, знаешь. Сказать, что она вся в бородавках? Напомнить мне обо всех причинах, по которым ты ненавидишь ее до глубины души?

Лоло говорит все это в шутливом тоне, но последний вопрос все равно выбивает из колеи.

Ненавижу Кэтрин?

Разве я когда-нибудь говорил это?

Мой желудок слегка сжимается, когда я понимаю, что, вероятно, говорил. Такие слова говорят новой девушке после того, как сообщают, что однажды уже пытались вступить в брак и потерпели неудачу. Я хотел заверить Лоло, что действительно гожусь для брака и что это Кэтрин невозможна.

Потому что, черт возьми, Кэтрин была невозможна. И сейчас это не изменилось.

Я бросаю взгляд туда, где она стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на меня. В ее глазах снова вспыхивает нетерпение: «Ну, давай же!».

И почти улыбаюсь, потому что, если бы я ее ненавидел, никто не смог бы меня обвинить.

— Мы с Кэтрин в разводе, — мягко говорю я Лоло. — Это, очевидно, не изменилось. И поверь мне, весь этот кошмар был болезненным напоминанием обо всех причинах нашего развода. Хорошо?

Лоло колеблется, потом кивает. Успокоенная.

С последним заверением, что я буду там в канун Рождества, я заканчиваю разговор и собираю зарядное устройство Кэтрин, за которым она уже протягивает руку.

— Ты мне должен, — говорит она, запихивая шнур в сумку.

— Это сомнительно, — говорю я, пристально глядя на травму на ее голове, с которой мы начали весь этот путь. — Но, если ты сейчас скажешь, что нашла машину или, еще лучше, рейс, я с радостью пересмотрю это мнение.

— Никакой машины, — говорит она. — Я провела разведку и узнала, что после отмены всех рейсов все машины исчезли в течение получаса, а сотрудники — вскоре после этого.

— А та часть, где я тебе должен?..

Кэтрин поднимает руку и показывает два...

— Билеты на автобус? — недоверчиво говорю я, наклоняясь, чтобы прочитать их.

— Только постарайся вести себя потише, — говорит она, уже катя свой чемодан в направлении выхода. — Не хотелось бы, чтобы твоя болтовня нас задержала. Опять.

Я на мгновение замираю, глядя ей вслед.

Автобус?

— Пойдем. Это будет настоящее приключение, — бросает Кэтрин через плечо.

— Думаю, с меня хватит приключений, — говорю я ей вслед, даже когда начинаю идти за ней.

Я немного удивлен, обнаружив, что на самом деле улыбаюсь. А еще больше удивлен, осознав... что нет никого другого, с кем бы я предпочел отправиться в это приключение.

ГЛАВА 24

КЭТРИН

23 декабря, 22:37

— Итак, — говорю я, пытаясь поудобнее устроиться на сиденье автобуса. Все не так плохо, как я себе представляла, но, думаю, вся эта спешка усугубила рану на моей спине, потому что все болит. — Мы хотим поговорить об этом?

Том оглядывается на меня.

— О чем?

Я закатываю глаза, потому что он знает, что я видела красивую блондинку на экране его телефона. Надеюсь, он не знает, что это было похоже на удар в живот.

— Да ладно, Том, — говорю я немного устало. — Необязательно быть таким скрытным. Я знаю, что ты не девственник.

Он вздыхает.

— Отлично. Ты хочешь сделать это? Да, я встречаюсь кое с кем.

— И как долго? — Я не могу не спросить.

Том теребит ремешок своих часов.

— Год или около того.

Я быстро отворачиваюсь, чтобы посмотреть в окно, надеясь скрыть свое удивление, но безуспешно, потому что он толкает меня локтем в бок.

— Эй. Это не такой уж большой шок, некоторые женщины на самом деле находят меня вполне симпатичным.

Он пытается разрядить обстановку, и я стараюсь ему это позволить.

— Не то чтобы я была удивлена, что ты нашел себе милую, послушную спутницу. — Я хмурюсь. — Признаюсь, я немного удивлена, что до сих пор не слышала об этом.

— Серьезно? — Мужчина приподнимает бровь. — Думаешь, я бы позвонил тебе после долгих лет отсутствия связи, и такой: «Привет, кстати...»?

— Нет. И давай начистоту: если бы ты позвонил, я бы не ответила на твой звонок, — говорю я, поднимая палец, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. — Просто... Я не знаю. Нэнси или Боб, или твои сестры, или даже Люк, кто-то из них мог бы упомянуть об этом.

Я пытаюсь скрыть обиду в своем голосе, но не уверена, что мне это удается.

Небольшое предупреждение было бы кстати, ребята.

Том пялится на меня.

— Когда, черт возьми, они должны были об этом упомянуть?

Я начинаю перечислять на пальцах.

— В субботних разговорах с твоей мамой, пока она готовит свои знаменитые кексы с маком для церковного хора. Или в воскресных текстовых переписках с твоим отцом, пока мы разгадываем кроссворд в «Таймс». Или Кайла, когда она звонит, чтобы спросить мое мнение о районах Нью-Йорка...

— Стоп. — Том поднимает руку, выглядя настолько растерянным, что мне почти жаль его. — Я даже не знаю, с чего начать. Ты еженедельно разговариваешь с моей матерью? Мой отец пишет смс? И подожди, почему Кей хочет знать о районах Нью-Йорка?

Я начинаю с самого простого вопроса.

— Не могу сказать, что Боб быстро освоил все эти смс-сообщения. И я подумываю о том, чтобы ввести лимит эмодзи, потому что он опасно близок к злоупотреблению. Но да. Он пишет.

— Невероятно, — бормочет он. — Разве нет какой-то заповеди, чтобы предотвратить подобное? Типа, ты не должна поддерживать дружеские отношения с семьей своего бывшего?

Я морщу нос.

— Итак. Как ее зовут?

Он выглядит так, будто хочет прикинуться дурачком, а потом вздыхает и отвечает:

— Лоло.

— Хм. — Я смотрю на свой маникюр, который расплачивается за сегодняшние казусы. — Может, поэтому твои родители не говорили о ней. Видимо не знали, как сказать мне, что она стриптизерша.

— Она учительница, — поправляет Том, потирая лоб, как будто это у него сотрясение мозга. — До сих пор не могу поверить, что ты поддерживала связь с моей семьей. Если кто и должен злиться на отсутствие информации, так это я. Они ни разу не упомянули твое имя.

Я снова смотрю на него.

— Может, они знали, что ты не захочешь этого слышать?

— Может быть, — бормочет он, хотя по-прежнему выглядит совершенно озадаченным мыслью о том, что я поддерживаю связь с его семьей.

— Тебя это беспокоит? — спрашиваю я. — То, что они со мной общаются?

— Думаю, нет. Это просто... странно. — Он проводит рукой по лицу. — И, черт возьми. Я до сих пор не могу поверить в то, что папа пишет смс. Я даже не знал, что он знает, что такое эмодзи.

Упс.

Мне не следовало упоминать о моих отношениях с Бобом. Я была близка со всеми членами семьи Тома, и до сих пор остаюсь, насколько позволяю себе.

Но с отцом Тома я всегда общалась особенно. И хотя Том никогда в этом не признавался, я знаю, что это беспокоило его даже до того, как наши отношения испортились. Дело не в том, что у Тома с отцом не очень хорошие отношения. Просто между ними всегда была неловкая дистанция.

Думаю, Тому — золотому мальчику — было тяжело видеть, как кто-то другой приходит и так легко добивается того, чего он так и не смог добиться: легких отношений с отцом.

Я меняю тему.

— Итак, насколько сильно Лоло злится, что я твой попутчик?

— Ничуть.

Я фыркаю.

— Да ладно.

— Серьезно, — говорит он, пожимая плечами. — Лоло на самом деле не злится.

Я притворяюсь, что сплю. Скучно.

— Что? — Он выглядит раздраженным моей реакцией. — Хочешь верь, хочешь нет, но это очень приятное качество.

— Конечно, конечно. — Я снова ерзаю на месте, испытывая все больший дискомфорт от того, что пластырь на моей спине натягивает кожу. — Просто это не то, что тебе нужно.

— Ты понятия не имеешь, что мне нужно, — огрызается он. — Если бы знала, мы бы до сих пор были вместе. И я не буду говорить об этом с тобой.

Я безразлично пожимаю плечами и позволяю ему погрузиться в задумчивое молчание. Которое длится около минуты.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что это не то, что мне нужно? — спрашивает он.

— Ну. Не пойми меня неправильно, но иногда ты ведешь себя так, что становишься вроде как... невыносимым.

Он моргает.

— Конечно, нет. Я не пойму тебя неправильно.

— Просто ты можешь быть немного зацикленным, и чтобы бороться с этим, тебе нужен кто-то, кто... ну, ты понимаешь. Взъерошит твои перья. Нажмет на твои кнопки.

— Пока не встретил тебя, у меня даже не было кнопок, — говорит Том.

— Вот почему ты сейчас намного интереснее, чем тогда, когда мы встретились, — говорю я, хлопая ресницами.

Он вздыхает.

Некоторое время я рассматриваю свои ногти, затем поднимаю на него глаза.

— Она им нравится? Твоей семье?

Мужчина пожимает плечами.

— Полагаю, да.

— Что ты имеешь в виду? Разве ты не можешь определить, когда они с ними?

— Ну, раз уж ты так близка с ними, может, сможешь сообщить мне об их чувствах после того, как мы приедем в Чикаго, — огрызается он.

Я прищуриваюсь.

— Подожди. Они что, впервые с ней встречаются? И почему она вообще поехала без тебя?

— У ее подруги по колледжу была вечеринка по случаю рождения ребенка за пределами штата, поэтому мы собирались прилететь по отдельности. Я должен был прилететь туда через пару часов после нее. — Он бросает на меня многозначительный взгляд.

— О, — выдыхаю я невинно. — И что случилось?

— Я ответил на телефонный звонок, чего делать не следовало, — говорит он, устало закрывая глаза. — Ты cможешь прочитать об этом в моем некрологе, потому что я все больше сомневаюсь, что переживу эту ночь.

— Ну-ну, не думай так, — говорю я, слегка похлопывая его по колену. — Самое лучшее в нашей череде катастроф? Хуже уже быть не может.

ГЛАВА 25

TOM

23 декабря, 23:04

Вскоре после этого я бросаю взгляд на свою бывшую жену.

— Ты говорила, что хуже уже не будет?

— Да, — признает Кэтрин с нехарактерным для нее смирением. — Становится хуже.

Когда мы сели в автобус, он был переполнен. Спустя пять мучительных остановок он стал еще более переполненным. Все места заняты, и никогда не думал, что скажу это, но я действительно скучаю по «тихой полиции» из нашей поездки на поезде. Они бы никогда не допустили того, что мне сейчас приходится терпеть.

Еще неизвестно, что более неприятно: шум или запахи.

Парень прямо через проход от меня ест луковые кольца с того момента, как сел. И не свежие луковые кольца, хотя и это было бы плохо. Запахи несвежего теста и отработанного растительного масла витают, как туман, по всей задней части автобуса.

Женщина перед ним стрижет ногти на ногах, а «большой не хочет сотрудничать». Я знаю это, потому что она громко заявила об этом. Несколько раз.

В салоне четыре ребенка. Мне нравятся дети. Очень. Я из тех парней, которые намеренно не перестают улыбаться, когда напряженный родитель с плачущим новорожденным останавливается в проходе самолета и с извиняющейся улыбкой указывает на свободное место рядом со мной. Было бы отвратительно оказаться на месте этого родителя и было бы отвратительно оказаться на месте этого капризного, голодного ребенка, поэтому я стараюсь быть терпеливым.

Но знаете что? Сейчас мне еще хуже быть на моем месте. Потому что ни один из этих малышей не переставал кричать, хотя всем четверым поменяли подгузники прямо здесь, в салоне, в результате чего запах стал почти, но не совсем, хуже, чем от луковых колец.

Как по команде, кто-то громко и протяжно пукает.

— Господи, Том. — Кэтрин закрывает лицо воротником пальто. — Ветчина действительно на тебя действует, да?

— Это. Не. Я, — умудряюсь сказать я, старательно дыша ртом. — Это все твоя вина.

— Ладно, признаю, что часть этого бардака на мне, — говорит Кэтрин.

— Думаешь?

— Но и на тебе тоже, — отвечает она.

— С чего это вдруг? — спрашиваю я, искренне возмущаясь. Если бы не Кэтрин, я бы сейчас был дома, успокаивал Лоло, что ей не придется надевать фланелевую ночную рубашку со снеговиком, которую мама купила на Etsy, а мой желудок был бы счастлив от гоголя-моголя и домашней еды.

Вместо этого мой аппетит полностью пропал из-за пердежа, несвежих луковых колец и последствий несвежей ветчины, и я сижу рядом с женщиной, которая, как я только сейчас обнаружил, поддерживает связь с моей семьей.

Не могу решить, что беспокоит меня больше: то, что Кэтрин так уютно общается с моей семьей, или то, что они скрывали это от меня годами.

— Ну, — отвечает Кэтрин на мой вопрос нарочито терпеливым тоном, как будто готовится объяснить непослушному ребенку что-то очень важное, — тот факт, что мы задерживались...

— Несколько раз, — вставляю я.

— То, что нас задерживали несколько раз, это моя вина, — продолжает она. — Но тот факт, что мы следуем твоему жесткому графику? Это на твоей совести.

— Жесткому... — Мне приходится на мгновение закрыть рот, чтобы не разразиться бранью. — То есть ты считаешь, что я каким-то образом повлиял на дату Рождества?

— Ах, но ведь это не просто Рождество, не так ли? — говорит она, раздраженно тыча в меня пальцем. — Это канун Рождества. Честное слово, Том, ты никогда раньше не относился так странно к двадцать четвертому числу. У тебя что, горячее свидание с северным оленем или что-то в этом роде?

Мои челюсти сводит от досады, гнева и чувства вины. Первые два — очевидны, не так ли? А вот последнее...

Я могу сказать ей. Должен ей сказать.

Но вот в чем дело. Мало того, что я столкнулся с дискомфортом, рассказывая своей бывшей жене — даже той, которая ненавидит меня до глубины души, — о том, что я снова женюсь, так еще и должен объяснить, что хочу сделать предложение жене номер два в канун Рождества, потому что это давняя семейная традиция. Семейная традиция, которой я не придерживался и о которой даже не задумывался, делая предложение жене номер один.

И не знаю, как смогу сообщить эту новость, не причинив ей боли, и как бы я ни думал, что с радостью задушил бы Кэтрин сегодня, мне не хочется причинять ей боль.

И даже если бы я мог обойтись без этого, просто напомнив себе, что Кэтрин из тех, кто ценит прямоту, правда в том, что...

Я не знаю, как объяснить.

Ни ей.

Ни даже себе.

Как напоминает мне эта чертова женщина при каждом удобном случае, я — планировщик. Не потому, что я зажатый — ну, может быть, немного, — а потому, что люблю размеренную жизнь. Еще в студенческие годы я знал, что не хочу быть тем парнем, который проснется в сорок лет в одиночестве в своей грязной холостяцкой квартире и подумает: «Черт, лучше бы мне поторопиться!».

Я с детства знал, более или менее, как хочу прожить свою жизнь.

И ни в одной из тех дневных мечтаний я не представлял рядом с собой кого-то настолько сложного, как Кэтрин.

И по сей день я понятия не имею, почему не мог отвести глаз от громогласной брюнетки на улице, приказывающей мне пойти и найти бобовое масло. И не знаю, почему после того как бедный парень с жвачкой на ботинке вырвался из ее лап, я пригласил ее выпить и затаил дыхание, ожидая ответа.

И уж тем более не знаю, почему спустя полгода после этого, сидя рядом с ней на диване и слушая ее тираду о том, почему «Звездные войны: Новая надежда» на самом деле фэнтези, а не научный фантастический фильм, я смотрел на нее, запихивающую в рот чау-мянь дешевыми палочками, и знал...

Что она была моей. А я — ее. Навсегда.

«Выходи за меня замуж».

Я просто выпалил это. Без кольца. Без всякого плана. Это был даже не вопрос, а скорее приказ, смешанный с мольбой.

Стояла середина знойного нью-йоркского лета, и я совершенно не думал о семейной традиции в канун Рождества. Даже если бы эта мысль пришла мне в голову, я бы не стал ждать. Да и не смог бы. Как бы то ни было, единственная причина, по которой мы не поженились в мэрии как можно скорее, заключалась в том, что моя мать пригрозила отречься от меня, если не будет присутствовать на церемонии.

Мы с Кэтрин отправили всю мою семью, а также Айрин и ее мужа самолетом в Лас-Вегас. Там не было Элвиса, но была крошечная часовня, много шампанского и чертовски хорошие воспоминания.

Именно там я наконец-то подарил Кэтрин настоящее кольцо. Кольцо моей бабушки по материнской линии, оставленное первенцу по традиции, еще более древней, чем предложение в канун Рождества.

Кольцо, которое она, проявив удивительную щедрость, настояла на том, чтобы вернуть мне после развода. «Для твоей следующей», — сказала она.

Но мне оно было не нужно. Забавно, что до сегодняшнего утра этот факт меня не беспокоил.

Сейчас, сидя в этом автобусе, я чувствую облегчение от того, что доверился своей интуиции и купил Лоло новое кольцо. То, похоже, каким-то образом принадлежит Кэтрин. Даже сейчас. Особенно сейчас?

— Я поставила тебя в тупик? — спрашивает она, прерывая мое долгое молчание. — Почему мы должны быть там завтра? Почему не на Рождество?

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к ней лицом. Чтобы рассказать ей... все. Объяснить, почему канун Рождества важен и что Лоло — это не просто проходящий этап.

Слова застревают у меня в горле, потому что внимание Кэтрин приковано к ее проклятому телефону.

Ну конечно же. Я срываюсь.

— Может, хватит возится с этой чертовой штукой? — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Вряд ли Гарри будет звонить в десять вечера.

Это прозвучало резче, чем я намеревался, и Кэтрин удивленно вскидывает голову.

— В чем твоя проблема?

— Нет, — говорю я ехидно. — Не моя проблема. Твоя. Это то же самое, что всегда было твоей проблемой. Этот чертов телефон, который практически стал твоим придатком.

— Ах. — Ее голос обманчиво легок. — Где же я слышала это конкретное буйство? О, да! Только каждую ночь в течение последнего года нашего брака.

— Последний год нашего брака вообще не был браком.

Я говорю это не для того, чтобы обидеть ее. А может, и так. Я не знаю. Но ее глаза расширяются от нескрываемой боли, и она быстро возвращает свое внимание к телефону.

Я делаю глубокий вдох с сожалением.

— Эй. Я не хотел...

— Все в порядке, — перебивает она, все еще глядя на экран, хотя он не горит. — Вряд ли это новость, что ты терпеть не мог меня в том году, потому что не отказалась от всего, чего хотела, чтобы соответствовать твоим желаниям.

С задних рядов раздается еще один громкий пук, и, хотя мы оба поднимаем воротники пальто, чтобы прикрыть носы, но не прекращаем спор.

— Я никогда не просил тебя бросить все, — говорю я. — Мне просто нужен был хоть какой-то знак, что ты меня видишь. Что я имею такое же значение, как и партнерство.

— Ты имеешь значение, — говорит Кэтрин. — Конечно, ты важен, просто я не понимала, что тебе нужно слышать это каждую секунду каждого дня!

— Я бы согласился на раз в неделю. Черт, раз в месяц. Раз в квартал. Что угодно, лишь бы я знал, что ты вообще здесь.

Ее смех мягкий и горький.

— Тебе нужно было знать, была ли я там? Это не я ушла, Том. Ты сбежал, как только брак стал не похож на твое идеальное представление о нем. К тому времени, как я поняла, что ты уже переступил порог, тебя и след простыл.

— Это... неправда.

Так ведь? Это не похоже на правду, по крайней мере, не такой, какой я ее помню, но уязвимость, которую Кэтрин когда-либо проявляла в связи с разводом, и это заставляет меня сомневаться... во всем.

— Хорошо. Как скажешь, — говорит она категорично.

Я чувствую пустоту в животе, ощущая, что она снова замыкается и отстраняется как раз в тот момент, когда я наконец-то достиг некоторого прогресса в постижении тайны, которой является сердце этой женщины.

— Кейтс... — Старое прозвище вырвалось у меня, хотя я не знаю, как закончить предложение.

— Я в порядке, Том. — Она закрывает глаза. — Я справилась с этим. С тобой. Мне лучше, чем когда-либо. У тебя появилась новая идеальная девушка, которая впишется в твою идеальную жизнь. Я собираюсь стать партнером. Каждый получит то, что хочет. Все в выигрыше.

Я чувствую почти неконтролируемое желание поспорить с ней, хотя и не знаю, о чем.

Кэтрин снова открывает глаза.

— Давай заключим перемирие и сменим тему.

— Это должно быть впервые. Ты объявляешь перемирие?

Она выглядит усталой.

— Возьми оливковую ветвь, Том.

— Отлично. Меняем тему. Удиви меня.

Кэтрин постукивает пальцем по подбородку, обдумывая тему, затем ее глаза загораются.

— Как ты думаешь, Лоло будет сцеживать?

— Что сцеживать?

— Грудное молоко.

Кажется, я подавился собственным языком.

— Прости. — Она одаривает меня озорной улыбкой. — Я тебя тороплю? Ты не думал о том, чтобы заполнить ее чрево своим семенем?

— Господи, — бормочу я.

— Больная тема? Твое семя не работает? Или я имею в виду.., — шепчет она. — Оно не... не растет?

— Я не буду говорить со своей бывшей женой о матке моей девушки. Или ее... грудном молоке.

— Держу пари, они меньше, чем мои. У меня отличные сиськи. — Она опускает взгляд на свою грудь и подергивает плечами.

Мой взгляд опускается вниз, потому что такова человеческая природа.

Кэтрин ловит мой взгляд и ухмыляется.

— Итак. — Теперь она поворачивается ко мне лицом, излучая дружелюбие, понимая, что всего секунду назад я представлял себе образы, вызванные нашими жаркими словами. — Как вы с Лоло познакомились?

— Я не хочу об этом говорить. — Не здесь. Не сейчас. Никогда. Не с тобой.

— Без проблем. — Она начинает громко напевать. Я бы не возражал, потому что это хотя бы отвлекает от неустанной суеты малышей, но это очень громко и очень фальшиво. Она начинает использовать свою сумку как барабан.

Я сдаюсь.

— В баре.

— В баре? О, обморок! — Кэтрин обмахивается рукой, как веером, и хлопает ресницами. — Ты спросил ее, больно ли ей было, когда она упала с небес?

— Не совсем мой прием.

— У тебя нет никаких приемов.

— Конечно, есть.

Кэтрин качает головой.

— Нет.

— Я ведь тебя подцепил, да?

— А потом бросил.

Прежде чем я успеваю сообразить, что на это ответить, да и хочу ли я вообще, происходит резкий толчок, который отбросил бы меня в проход, если бы я вовремя не ухватился рукой за сиденье перед собой.

Инстинктивно я обхватываю Кэтрин свободной рукой, прижимая ее к себе. Раздается ужасный скрежещущий звук, автобус ударяется о ограждение, а затем начинает вилять по дороге.

Вы, должно быть, шутите. Только Кэтрин Тейт могла попасть в две аварии за один день.

Скрежет металла о металл продолжается, сопровождаемый визгом шин и нескончаемым ощущением скольжения, и я могу только закрыть глаза и молиться, чтобы мы ни во что не врезались.

Или не перевернулись.

Пожалуйста, пусть это не будут мои последние минуты.

Кэтрин прижимается ко мне, сжимая пальцами мою рубашку.

С другой стороны, может быть, это не самые худшие последние минуты.

Кажется, что прошла целая вечность (но на самом деле это всего лишь секунды), и автобус наконец останавливается. Я открываю глаза, и, несмотря на запах бензина и жженой резины, сквозь дымную завесу кажется, что автобус стоит прямо и конструктивно цел.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, невольно проводя рукой по волосам Кэтрин, одновременно осматривая автобус в поисках всех малышей. Я нахожу всех четверых, все кричат, все выглядят невредимыми. Слава Богу.

Я слышу приглушенный звук у себя под подбородком и чувствую, как Кэтрин яростно извивается подо мной. Опустив взгляд, понимаю, что все еще прижимаю ее к груди, защищая.

— Прости, — говорю я, приказывая своим рукам отпустить ее. Это занимает на несколько секунд больше времени, чем следовало бы. — Ты в порядке? — спрашиваю я, сканируя ее глазами, проверяя, нет ли серьезных повреждений.

— О, да. Да, я в полном порядке. Два несчастных случая за один день? Меня за что-то наказывают? — Она оглядывает меня. — А что насчет тебя? Ты в порядке? Ты всегда становишься очень нервным в кризисных ситуациях. Может, стоит поискать, нет ли у кого нюхательных солей?

— Да, ты в порядке, — бормочу я. Хотя замечаю, что она все время тянется к ране на спине, которая, должно быть, болит как никогда. Как только мы выберемся отсюда, с меня хватит ее упрямства. Я проверю эту чертову рану.

Она поднимает руку, осторожно приглаживая свои растрепанные волосы.

— Я хорошо выгляжу?

Я издаю легкий смешок, глядя на нее сверху. Ее волосы спутаны. Немного сальные, за исключением волос на висках, которые начинают пушиться.

Кэтрин в полном беспорядке, и, возможно, это просто недавний опыт, связанный с близкой смертью, но выглядит она абсолютно идеально.

Ее глаза расширяются, и я понимаю, что сказал это вслух.

— Отвратительно, — поправляюсь я, намеренно переключая свои мысли на Лоло. Кажется, это требует сверхчеловеческих усилий, потому что она внезапно кажется очень далекой, и я имею в виду не только в другом штате.

— Как и ты, — говорит Кэтрин. — Лоло никогда бы не приняла твое семя, если бы могла видеть тебя сейчас.

Я не могу сдержаться и улыбаюсь.

Кэтрин удивленно моргает.

— Это было по-настоящему.

— Что? — говорю я.

— Настоящая улыбка, — говорит она, проводя пальцем по моей щеке. — Я тебя поймала.

Я отбиваю ее руку.

— Ты меня не поймала. Я все время улыбаюсь.

— Не так. Не по-настоящему.

Прежде чем успеваю ответить, меня прерывает ворчание из передней части автобуса. Водитель автобуса ругается и сердито отбрасывает микрофон в сторону. Видимо, он пытался сделать объявление, но система громкой связи не работает.

Он кричит, перекрывая хныканье и стоны:

— Кто-нибудь пострадал?

Мужчина лет пятидесяти-шестидесяти поднимает руку.

— У меня болит нога.

— У меня сейчас нет времени слушать о твоей проклятой подагре, Джим. У кого-нибудь еще что-то болит?

Три четверти пассажиров поднимают руки.

— Кто-нибудь серьезно пострадал? — нетерпеливо поправляет водитель.

Все опускают руки, хотя и неохотно.

— Отлично. Ну, по крайней мере, есть немного хороших новостей, чтобы уравновесить плохие.

Мужчина впереди поднимает руку, как ребенок в школе.

— Какие плохие новости?

Водитель закуривает сигарету и указывает ею на автобус, окутанный дымкой.

— Эта куча металла сегодня никуда не поедет. Мы застряли.

Кэтрин наклоняется ко мне и открывает рот, но я закрываю ей рот рукой.

— Не говори этого.

В кои-то веки она меня слушает, но я все равно знаю, что она собиралась сказать.

Все, что происходило до этого момента, было детской забавой, потому что сейчас, в глуши, в разбитом автобусе, среди снежной бури?

Хуже уже быть не может.

ГЛАВА 26

КЭТРИН

23 декабря, 23:29

— Не может быть, чтобы это был правильный путь. Проверь свой телефон, —приказывает Том.

— О, конечно. Теперь ты хочешь, чтобы я его проверила. Ты же сам всегда говоришь, чтобы я больше присутствовала в моменте.

Том бросает на меня недоверчивый взгляд через плечо.

— Теперь ты решила придерживаться принципов? Когда мы заблудились на пустынной дороге, по которой не ходили со времен правления Гровера Кливленда?

Я слишком измучена и страдаю от боли, чтобы отвечать, даже чтобы рассказать о том, что Кливленд — единственный президент, который занимал свой пост два срока подряд. Том терпеть не может, когда я разбрасываюсь случайными мелочами, и тот факт, что я упускаю возможность досадить ему, многое говорит о моем нынешнем состоянии.

Том замирает на месте, когда видит, что я с трудом справляюсь с чемоданом. Если эта улица и видела снегоуборочную машину, то не сегодня, и быстро накапливающийся снег делает колесики моего дорогого чемодана бесполезными. Том забрал свой через несколько секунд после выхода из автобуса. Я бы сделала то же самое, но рана на моей спине добавила в список своих характеристик «сочащуюся» наряду с «мучительно болезненной».

Том возвращается ко мне, похожий на разъяренного воина, бредущего по снегу, и, не говоря ни слова, забирает мой багаж. С благодарностью я позволяю ему это сделать. Сейчас не время играть в мою любимую игру: «Все, что ты можешь сделать, я могу сделать лучше».

Еще полчаса назад мысль о том, чтобы провести еще одну секунду в переполненном автобусе с тридцатью взрослыми и четырьмя младенцами, была слишком ужасной, чтобы даже рассматривать ее. Особенно учитывая обилие дурных запахов, отсутствие тепла и непрекращающийся плач, который, кстати, исходил не только от младенцев.

Предполагаемое время, через которое эвакуатор сможет добраться до нас? Три часа. Плюс-минус.

Излишне говорить, что мы с Томом решили рискнуть в снежную бурю. Решение, которое вполне может стать для нас концом, учитывая наше нынешнее положение.

Мы медленно бредем по темной, пустынной проселочной дороге.

И заблудились. Очень заблудились.

— Кэтрин. — Голос Тома резкий. — Ты же сказала, что до мотеля десять минут ходьбы. Мы идем уже вдвое больше. Сколько еще?

— Я не знаю! — восклицаю я. — Ясно? Я понятия не имею.

— Ну, тогда проверь свой чертов телефон! — снова кричит он.

Я смахиваю снежинки с ресниц — не самое мое любимое занятие.

— У меня нет связи.

— Что ты имеешь в виду? — Он снова останавливается. Поворачивается. — В автобусе у нас была связь.

— Ну, черт возьми, Том. — Я обвожу рукой непроглядную тьму ночи и падающий снег. — Мы ведь не в автобусе, верно?

Если бы у меня не стучали зубы, это было бы более правдоподобно, но Том клюнул на приманку.

— О, мы не в автобусе? — повторяет он с сарказмом. — И кто в этом виноват?

— Ни в коем случае. — Я тычу пальцем ему в лицо. — Ты не можешь перекладывать это на меня. Ты согласился с этим планом. И будь честен. Как бы плохо это ни было, это не хуже автобуса.

«Пока еще нет», — мысленно добавляю я, потому что этот день, похоже, превзошел все ожидания по шкале ужасов.

— Это странно, — говорит Том, глядя мне в лицо. — «План», на который я, помнится, согласился, гласил: «Эй, Том, тут недалеко есть мотель». — Он смахивает снег с лица. — Я знаю, что у тебя сотрясение мозга. Но ни в одной Вселенной «чуть дальше по дороге» не означает тридцатиминутную прогулку по сугробам. Мы вообще идем в правильном направлении?

Я обхватываю себя руками и, поскольку слишком устала, чтобы сопротивляться, говорю простую правду.

— Я не знаю.

Должно быть, я выгляжу и говорю так же ужасно, как и чувствую себя, потому что, посмотрев на меня долгую минуту, Том тихо ругается себе под нос, а не громко мне в лицо, как я уверена, хотел.

Мужчина роняет оба наших чемодана на снег и тянется к моим предплечьям, пока я не расцепляю их.

Бормоча что-то себе под нос, он снимает перчатки и грубо натягивает одну мне на правую руку, затем на левую.

Я слегка хмыкаю в знак благодарности. Как для перчаток, эти не очень хороши. Они предназначены для пятиминутной поездки на работу в прохладную погоду, а не для прогулок по сугробам. Тем не менее, они настолько приятная передышка от жестокого холода, что я чуть не плачу.

Прежде чем успеваю произнести слова благодарности, Том рывком притягивает меня к себе.

С испуганным вздохом прижимаюсь к его груди и чувствую, как он расстегивает куртку, продолжая что-то бормотать. Затем распахивает ее и обхватывает меня с двух сторон, так что я прижимаюсь к его груди.

— Я же говорил тебе взять перчатки, — ворчит он. — И что ты сказала?

— Перчатки — для детей, — говорю я, зарываясь в его чудесное тепло.

— Верно, — говорит он. — Полагаю, ты хочешь пересмотреть это мнение?

Мои зубы слишком сильно стучат, чтобы ответить.

Я чувствую движение на своей щеке, когда Том достает мобильный телефон из нагрудного кармана своего пиджака. Он держит его за моей головой, чтобы одной рукой прижимать меня к себе, а другой проверять телефон.

— Помнишь, ты хотела сменить оператора сотовой связи? — спрашивает он. — Потому что была уверена, что другой оператор обеспечит тебе сотовую связь в лифтах?

Я киваю.

— Ты ведь поменяла, правда? После того как мы расстались.

Я снова киваю. Новый оператор тоже отключается в лифте, но я не говорю ему об этом по понятным причинам.

— Ну, я победил, — говорит он, скорее устало, чем победоносно. — Я сохранил старого оператора, и у меня есть связь, даже здесь.

— Ну, круто, — удается сказать мне.

Он убирает телефон обратно в карман и отстраняет меня от себя. Я с трудом сдерживаю стон из-за потери тепла.

— Пойдем, — говорит Том, быстро поглаживая меня по плечам, а затем кивает в противоположном направлении. — Он там, впереди, и я использую это должным образом, то есть в двух минутах ходьбы, а не как ты, то есть в тридцати минутах ходьбы. Если бы не весь этот снег, мы бы, наверное, смогли его увидеть.

Я киваю и начинаю снимать перчатки.

— Не надо. Оставь себе. — И затем он протягивает руку, забирает у меня сумку и взваливает ее на плечо вместе со своей собственной сумкой.

Мужчина подхватывает чемоданы и продолжает идти. На этот раз медленнее, что, как я понимаю, скорее ради меня, чем из-за того, что чемоданы замедляют его.

И впервые за долгое время я позволяю себе признать правду.

Возможно, я была идиоткой, позволив ему уйти.

ГЛАВА 27

КЭТРИН

23 декабря, 23:36

Как и утверждал телефонный оператор Тома-бойскаута, мотель действительно находится в двух минутах ходьбы, и, учитывая, как ужасно я себя чувствовала всего минуту назад, не могу поверить, что я вообще об этом думаю, но...

— Черт, — говорит Том рядом со мной. — Надо было рискнуть с автобусом.

Да. Том точно выразил мою мысль. Мотель — это... ад.

В прямом смысле.

На карте он назывался «Мотель «Голубая раковина».

В реальной жизни большинство синих неоновых огней погасло, так что получилось:

«Голубая преисподняя»⁴.

И выглядит он именно так, как и должна выглядеть преисподняя. Это одно из тех двухэтажных зданий, где все двери выходят наружу. Вероятно, когда-то оно было выкрашено в голубой цвет, но теперь стало грязно-серым. Двери темно-серые, поэтому вся конструкция напоминает череп с отсутствующими зубами.

Кроме того, если крыша переживет эту снежную бурю, это будет рождественское чудо.

— Эй. Помнишь день, когда мы познакомились? — спрашивает Том, глядя на меня.

— Хочешь обсудить это сейчас? — недоверчиво спрашиваю я, заставляя себя направиться к входной двери. — Это что, переохлаждение так действует?

— Я просто хочу сказать для протокола, Кэтрин, — говорит он, шагая рядом со мной, — если бы мог вернуться назад и сделать все по-другому, я бы позволил тому человеку с жвачкой на ботинке заполучить тебя.

— Заполучить меня? — повторяю я. — Знаешь что, Томас? Для протокола: это я тебя заполучила.

— Правда? — Его скептицизм очевиден. — Значит, когда ты приказала мне сходить за арахисовым маслом, это был твой способ соблазнения? Я так не думаю. Я заполучил тебя.

— И чем это все закончилось? — огрызаюсь я, немного удивленная тем, насколько болезненным кажется это путешествие по дорожкам памяти. — И еще, когда найдешь эту машину времени, дай мне знать, потому что я хочу на ней прокатиться. Есть несколько вещей, которые я бы тоже сделала по-другому.

— Например? — спрашивает он с сомнением. Как будто он единственный, кто может играть в игру «если бы».

— Мы не будем делать этого сейчас, — бормочу я, когда мы наконец добираемся до входной двери мотеля. Навес немного спасает от падающего снега, но это не сравнится с тем моментом, когда я открываю хлипкую дверь, и на нас обрушивается поток тепла и звон колокольчика.

Колокольчик старомодный, я думала, что такие бывают только в романтических комедиях в маленьких городках. Он также украшен веточкой остролиста, большим красным бантом и маленькой табличкой с надписью «Добро пожаловать», но я так счастлива, что не умерла в буре, что даже не могу найти в себе версию Гринча.

Я всегда думала, что смысл колокольчика, привязанного к двери, в том, чтобы предупреждать людей о том, что кто-то вошел в комнату, но служащий мотеля, должно быть, не получил этого уведомления, потому что не отрывает глаз от видео, которое смотрит на своем телефоне.

— Привет, — говорит Том служащему, когда мы подходим к стойке. Никогда не слышала, что бы его тон был настолько лишен обаяния. По-видимому, достаточно одной бывшей жены, одной снежной бури, опоздания на рейс, прыжка с поезда, попадания в автобусную аварию и «голубой преисподней», чтобы сломить его.

Полезно знать.

Сотрудник по-прежнему не поднимает глаз, и мы с Томом обмениваемся недоуменными взглядами.

Я протягиваю руку и одним пальцем нажимаю на старомодный звонок на стойке.

Это помогает. Парень не отрывается от телефона, но протягивает руку вправо и снимает с крючка ключ.

Кладет его на стойку.

— Сто баксов за номер.

— Да, нам понадобится еще один такой же, — говорю я, указывая на ключ. — Потому что у меня хватило ума развестись с этим парнем.

— Вообще-то, — говорит Том. — Я развелся с ней.

Парень пожимает плечами.

— У нас только одна комната.

О, черт возьми, нет.

Я толкаю Тома локтем.

— Сделай что-нибудь. Дай ему денег.

— Так и задумано, — говорит Том, уже доставая бумажник. — Сто баксов за комнату.

— Нет. — Я фыркаю. — Я имею в виду, изобрази крутого парня. Дай ему двадцатку.

Парень за стойкой поднимает взгляд, впервые заинтересовавшись нами.

Том вздыхает.

— Если я дам тебе двадцатку, у тебя волшебным образом появится еще один номер?

— У нас все места заняты, кроме этого. — Худой парень кивает на ключ. — Но я все равно возьму двадцатку.

Том бросает на стойку немного денег.

— Вот пять двадцаток. За комнату.

Парень выглядит разочарованным, но не удивленным.

— Отлично.

Я никогда не останавливалась в отеле, где не требовалась бы кредитная карта на случай непредвиденных расходов, и стараюсь не думать о том, что означает для состояния последнего оставшегося номера то, что в этом месте ее не требуют. А также очень стараюсь не думать о том, как мы будем спать.

Если там две кровати, хорошо.

Если одна, то Том будет спать в ванне.

Том тянется за ключом, но служащий выхватывает его первым с быстротой, которой я не ожидала.

— Нужно, чтобы вы прикрепили его к брелоку. — Парень достает бумажный стаканчик и выплевывает в него шелуху от семечек.

— Прости, что, — говорит Том. Это не вопрос.

— Политика мотеля. У нас только один ключ. Не хочу, чтобы вы его потеряли.

Том делает глубокий вдох.

— Как тебя зовут, сынок?

— Сынок? — Я подавляю смешок. — Успокойся, дедуля.

— Дин, — говорит парень, заправляя за ухо прядь сальных светлых волос.

— Ну, Дин. У меня есть предложение для руководства. Почему бы мотелю не повесить на все ключи свои брелоки. Что-нибудь большое и фирменное. Может быть, голубую ракушку?

Клерк выглядит оскорбленным этим предложением.

— Это было бы некрасиво.

— Безвкусица, — соглашаюсь я с кивком.

Том смотрит в мою сторону с рычанием.

— Мы хотим, чтобы наши клиенты чувствовали себя как дома, — объясняет Дин с торжественной искренностью, которая вызывает недоумение, учитывая его полное отсутствие приветствия при нашем появлении.

— Он хочет, чтобы ты чувствовал себя как дома, — говорю я, подталкивая Тома локтем, получая некоторое удовольствие, несмотря на то, что мне холодно, мокро и болит все тело. — Просто повесь его на брелок.

— Слушай. Я не собираюсь терять ключ, — говорит Том, потянувшись за ним. — А если потеряю, можешь взять с меня плату. Черт возьми, бери вдвое больше.

Дин восхитительно упрям, потому что в очередной раз вырывает ключ из рук Тома.

— Если у вас нет своего брелока, то можете купить его в нашем сувенирном магазине.

Мы с Томом оглядываем крошечное помещение, в котором достаточно места только для стойки администратора, нас и кривой рождественской елки. Вот и все.

— В... сувенирном магазине? — спрашиваю я.

Дин жестом показывает на крутящийся стеллаж на стойке регистрации, такой маленький и пустой, что я не замечала его до сих пор, даже несмотря на наклейку с надписью: «Магазин подарков».

— А! — Я широко улыбаюсь. — Вот же он.

В сувенирном магазине «Голубой преисподней» есть то, что выглядит как подержанный спиннер, пара шариковых ручек, одинокая пачка жвачки и (Эврика!) брелок!

— О, какой выбор, — размышляю я, протягивая руку, чтобы потрогать фетровый огурчик с глазами-пупырышками. — О, этот симпатичный. А этот похож на зубные протезы?

Дин наклоняется вперед.

— На самом деле это и могут быть зубные протезы. Некоторые люди путают это с бюро находок.

Я вовремя отдергиваю руку.

— Слушай, я не собираюсь ничего покупать, — огрызается Том.

О-о-о. Я знаю этот голос. Том вот-вот упрется пятками. В какой-то момент мне все это нравилось, но пора закругляться.

Сзади нас раздается веселое звяканье, и Дин встает, чтобы посмотреть поверх наших голов на новоприбывших.

— Одну минутку, ребята.

— О, значит их ты приветствуешь, — со вздохом говорит Том.

— Том, давай просто купим огурчик, — говорю я. — Это не может стоить больше нескольких долларов. Сколько стоит эта штука, Дин?

— Четырнадцать.

— Четырнадцать долларов? — восклицает Том, его голос поднимается на целую октаву.

— Нет, Том, уверена, что он имел в виду центы. Четырнадцать центов.

Дин качает головой.

— Четырнадцать долларов. Плюс налог.

— Ты издеваешься надо мной? — говорит Том, уже по-настоящему взвинченный. — Это не только неэтично, но и вредит бизнесу. Я уверен, что Бюро по улучшению бизнеса с удовольствием послушало бы о твоем войлочном огурце.

Я открываю рот, но Том останавливает меня взмахом руки.

— Не надо.

С превеликой болью я упускаю возможность пошлой шутки.

— Сэр, если вы не хотите брелок, вам не нужна комната. Я уверен, что эта прекрасная пара позади вас...

— О, ради Бога, — говорит Том, потянувшись в карман.

— Полегче, — говорит Дин, отступая назад. — Спокойно и медленно. Покажите мне свои руки.

Том недоверчиво смотрит на него.

— Что? Это что, захват заложников?

— Откуда мне знать, что у вас там не пистолет?

— Нет, — огрызается Том. — Я достаю гребаный брелок.

Он достает его и протягивает Дину.

Я слегка ахаю, когда вижу брелок, который он протягивает. Это пара маленьких синих игральных кубиков. Я узнаю его, потому что у меня есть красный вариант такого же брелока, хотя мой спрятан в коробке в моей квартире.

— Ты сохранил его, — выдыхаю я.

— Не придавай этому большого значения, — говорит Том, раздраженно добавляя ключ от мотеля к брелоку с кубиками. — Это просто прочный брелок, вот и все.

— Это не так, — говорю я, хотя знаю, что нахожусь на опасной почве, затрагивая эту тему. — Наш брак был прочнее, чем этот брелок, и посмотри, чем это обернулось. Этот огурчик крепче, чем тот брелок, который сломался еще до того, как мы выехали из отеля, и ты ныл всю дорогу, пока я не склеила его для тебя.

— Какой отель? — спрашивает Дин.

Женщина позади нас издает нетерпеливый звук.

— Никакой, — огрызается Том. — Сосредоточься на своем мотеле... нет, даже не на этом. На здании.

— «Белладжио», — говорю я Дину, пока мы оба игнорируем Тома. — Вегас. Там мы поженились.

— Но теперь вы развелись, — говорит Дин.

— Да, развелись. Поэтому так интересно, что он сохранил этот брелок, — говорю я с ухмылкой.

Том хватает меня за руку и тащит к двери.

— Большое спасибо, Дин. Было очень приятно.

— Не за что! — говорит Дин, совершенно искренне.

— Скажи мне правду. Ты спишь с этим брелоком под подушкой? — спрашиваю я с ликованием.

— С каким брелоком? — Он засовывает его в карман. — Нет никакого брелока. Может, у тебя жар? Иди сделай снежного дьявола на улице, чтобы охладиться, и не возвращайся в комнату, пока не будешь готова забыть всю эту историю с брелоком.

Руки Тома снова заняты сумками, поэтому я открываю дверь, пока он маневрирует обоими чемоданами и выходит на улицу.

Я уже собираюсь последовать за ним, когда слышу, как Дин с улыбкой приветствует пару, которая ждала нас позади.

— Вы как раз вовремя, у нас осталась всего пара комнат.

Я мотнула головой в его сторону.

— Пара? Ты же сказал, что у вас только одна?

Он пожимает плечами и подмигивает.

— Что я могу сказать. Я немного романтик.

Том просовывает голову в дверь, явно выражая нетерпение.

— Ты идешь или как?

Я хочу ответить: «Или как».

Хочу сказать ему, что у Дина есть еще одна комната. Что нам повезло, и что если потратим четырнадцать долларов на брелок в виде огурца, то нам не придется спать в одной комнате.

Вместо этого я просто киваю.

— Да. Иду.

ГЛАВА 28

TOM

23 декабря, 23:44

— О, здесь очень мило, — говорит Кэтрин с изрядной долей сарказма, медленно поворачиваясь и осматривая наш номер в мотеле. — Просторный. Новый. Здесь совсем нехолодно! И что мне напоминает этот запах... Ах да. Автобус.

Я только хмыкаю в ответ на ее сарказм и бесцеремонно сваливаю наши чемоданы и сумки в кучу посреди комнаты.

— Как, по-твоему, называется этот цвет краски, — говорит Кэтрин, протягивая руку в перчатке, чтобы потрогать стену, но потом мудро решает, что лучше этого не делать. — Грязный подгузник?

— Определенно что-то грязное, — говорю я, осторожно отодвигая уродливые занавески в цветочек, пока не нахожу старомодный термостат в окне. Включаю обогрев на максимум и протягиваю замерзшие руки к вентиляционному отверстию, надеясь согреться, но получаю лишь сквозняк, пахнущий плесенью.

— Знаешь, что меня всегда удивляет в таких местах? — говорит она, пребывая в удивительно хорошем расположении духа.

— Ты бывала в таких местах достаточно часто, чтобы оправдать «всегда» в этом предложении? — спрашиваю я, сбрасывая с плеч мокрую куртку, поскольку она только усиливает постоянный холод.

Кэтрин игнорирует мой риторический вопрос.

— Вот мне интересно, был ли этот цвет краски таким же отвратительным, когда его впервые нанесли на стену, или изменились стандарты дизайна интерьера за последние сто лет. Или возьмем, к примеру, этот ковер...

— Не надо, — говорю я, нарочито не глядя вниз. — Я бы предпочел не думать об этом.

Но Кэтрин настойчива, как всегда, когда какая-то тема захватывает ее воображение, и продолжает разглагольствовать.

— Как думаешь, они подумали: «Давайте выберем самое уродливое сочетание коричневого и зеленого, которое только сможем найти», или коричнево-зеленый ковер был в те времена вершиной стиля дизайна интерьера?

— Хорошо. — Я стою лицом к ней, руки на бедрах. — Третий вариант. Ковер изначально был только коричневым, а зеленый — это какая-то поросль, которая его захватила. Или наоборот. Ковер изначально был зеленым, а те коричневые части, которые ты видишь, на самом деле...

— Ладно, ладно, я поняла! — говорит Кэтрин, размахивая руками в останавливающем жесте. — Лучше не думать об этом.

— Спасибо, — устало говорю я, опускаясь на край кровати. Одной из двух кроватей. Каким бы отвратительным ни был этот номер, здесь есть хотя бы это.

По крайней мере, теперь, когда я буду объяснять Лоло свое нынешнее затруднительное положение, мне не придется искать способ ввернуть в разговор «одну кровать». Лоло доверчива и рациональна, но даже у нее есть пределы.

Не то чтобы я делил постель с Кэтрин. По... многим причинам. Я бы спал на сомнительном стуле в углу. На полу. Даже на снегу, который, возможно, был бы теплее, чем Кейтс...

Я хмурюсь от этой мысли, которая заставляет меня вздрогнуть и почти защищаться. Еще вчера, если бы я вообще думал о Кэтрин, я бы без колебаний назвал ее холодной.

Но за последние несколько часов, снова оказавшись в ее хаотичной орбите, я вынужден признать, что она много какая, но точно не холодная. Не тогда, когда ты пробираешься под поверхность к женщине, которая забавна, преданна и сложна.

Она поддерживает связь с моей семьей.

Теперь, когда шок от этого прошел, а раздражение от того, что моя семья скрывала это от меня, немного угасло, я чувствую себя... растерянным. Кэтрин всегда ладила с моей семьей, но я полагал, что это из чувства долга или что-то в этом роде. То, что она продолжала поддерживать с ними отношения после нашего развода, не очень-то вяжется с той невозможной, бесчувственной женщиной, какой я пытался ее запомнить.

— Кажется, я догадалась, — задумчиво произносит Кэтрин, пытаясь снять мокрое пальто. — Они думали не столько о том, какой декор будет смотреться красиво, сколько о том, что лучше всего замаскирует пятна крови и черную плесень?

Я вздыхаю.

— Я думал, мы не собираемся думать или говорить об этом?

— Верно. — Она открывает шаткую дверцу шкафа, чтобы повесить пальто, но не находит вешалки. — Хотя ты должен признать. Ультрафиолет высветил бы все с лихвой.

Я смотрю на свой телефон и ничего не отвечаю. На меня обрушивается шквал сообщений от Ло, каждое из которых еще более паническое, чем предыдущее, из-за отсутствия новостей. И моя семья теперь присоединилась к беспокойству.

Мама считает, что меня похитили, брат хочет, чтобы я знал, что мама продержалась до девяти вечера, прежде чем наконец позволила семье съесть болоньезе без меня. Кайла спрашивает, не нужно ли мне поговорить. Мередит думает, что я убил Кэтрин, и спрашивает, не нужна ли мне помощь в захоронении тела.

А мой отец — как вы знаете, он пишет смс — хочет знать, не нужны ли мне деньги или адвокат.

— Все в порядке? — спрашивает Кэтрин, изучая меня.

Я поднимаю глаза.

— Я соскучился по болоньезе.

Вслух эта мысль звучит по-детски. И хотя Кэтрин имела бы полное право высмеять меня, вместо этого она садится рядом со мной на кровать.

Между ее бедром и моим всего несколько дюймов. Но я все равно осознаю эту близость и, возможно, немного благодарен за нее. Каким бы адским ни был этот день, я хотя бы не был в нем один.

— Мне хочется сказать тебе, что на второй день это блюдо всегда вкуснее. После того как ароматы соединятся в холодильнике. — Ее голос тих. — Однако я знаю, что важнее момент, чем само блюдо. Мне жаль, что ты это пропустил.

— Спасибо. — Я слегка наклоняюсь вперед и смотрю на пол. Конечно. Коричневый и зеленый.

— Лоло понравилась паста на ужин?

— Она вегетарианка.

— О. Я собиралась предположить, что никаких углеводов, — говорит Кэтрин.

Я вздрагиваю, потому что Лоло тоже так говорит. Кэтрин, должно быть, улавливает мою реакцию, потому что издает легкий смешок, но снова предпочитает не насмехаться.

— Как она ладит с твоей семьей? Первые встречи могут показаться... важными.

— Понятия не имею, Кэтрин. Меня там нет. — Я немного ненавижу себя за то, что набросился на нее, когда она явно пытается быть милой, но мне кажется крайне важным не подпускать ее слишком близко.

Я слышу, как она сглатывает.

— Верно. — Она кивает и начинает вставать.

Черт возьми.

— Подожди. — Я протягиваю руку, и моя ладонь инстинктивно ложится на ее колено. Мы оба замираем, и меня немного выводит из равновесия то, как неохотно я убираю руку. И сколько времени мне понадобилось, чтобы отдернуть ее.

— Прости, — говорю я. — Если буду указывать на очевидное, ситуация не станет лучше.

— Наверное, нет. Но знаешь, что улучшит ситуацию? — Она похлопывает по слишком мягкому матрасу. — Две кровати.

— Это преуменьшение века, — говорю я. — Думал, что буду спать на стуле.

— Я представляла тебя свернувшемся калачиком в ванной, но рада, что ты не думал о том, что мы можем разделить ее. Меня до сих пор мучают ночные кошмары из-за твоих лап.

Я не могу удержаться от лукавой ухмылки.

— Насколько я помню, тебе нравились мои лапы.

Кэтрин предостерегающе прищуривает глаза, но ничего не отвечает. Наверное, к лучшему. Это одно из тех путешествий по дорожкам памяти, которые мне совершенно не стоит совершать.

Кэтрин встает и кивает в сторону ванной комнаты.

— Хочешь первым принять душ?

— Неа. Иди ты.

Я ложусь на кровать и закрываю глаза. Матрас еще ужаснее, чем ожидал, но я слишком благодарен за то, что вырвался из снежного плена и наконец-то покончил с этим днем, чтобы беспокоиться.

— Не торопись, — сонно говорю я ей. — Возможно, если пробудешь там достаточно долго, это смоет грубые грани твоей личности.

— Можно надеяться. — Она расстегивает чемодан. — А если мне очень повезет, то, возможно, душ смоет и воспоминания о нашем браке.

Я начинаю улыбаться, пока не вспоминаю, что она — враг. Когда мы были женаты, нескончаемый запас язвительных замечаний этой женщины приводил меня в восторг, даже когда они были немного обидными. Неприятно осознавать, что они и сейчас так действуют на меня. Неприятно, главным образом, потому, что они вызывают почти удушающее чувство вины, ведь не ей я буду делать предложение завтра вечером.

Я жду, пока закроется дверь в ванную, и только после этого заставляю себя вылезти из ямы матраса и сесть. Нуждаясь в перестройке мышления, чтобы переключить внимание на свою будущую жену, я беру свой портфель и ставлю его на край кровати.

Бросив быстрый взгляд на закрытую дверь ванной, достаю коробочку с кольцом и раскрываю ее. Непостижимо, что я купил его только сегодня утром; кажется, что прошла целая вечность. Странно и то, что это кольцо, которое должно быть таким свежим в моей памяти, выглядит чужим. В то время как я помню каждую деталь кольца моей бабушки, которое когда-то было на пальце Кэтрин.

Я наклоняю коробочку в сторону, чтобы бриллиант уловил приглушенный свет лампы на тумбочке. Его мерцание должно успокаивать меня. Служить маяком на пути к любви всей моей жизни, символом надежды на то, что впереди меня ждет лучший брак, чем тот, что я оставил позади себя.

И кольцо действительно как будто подмигивает мне. Но вместо того чтобы казаться обещанием, это больше похоже на... угрозу?

Я хмурюсь и сосредотачиваюсь еще сильнее. Пробую представить, что свет лампы — это свет от рождественской елки в доме моих родителей. Пытаюсь представить себе кольцо на пальце Лоло. Когда не получается, пытаюсь стать еще более конкретным, представляя момент, когда надену его ей на палец...

Дверь в ванную открывается, и оттуда высовывается голова Кэтрин.

— Том?

— Что случилось? — говорю я слишком высоким голосом, торопливо закрывая коробку.

Поспешно засовываю ее поглубже в сумку и одариваю Кэтрин ухмылкой, которая, должно быть, не настолько правдоподобная, как я думаю, потому что она растерянно моргает.

— Ты в порядке? — спрашивает она. — Все еще расстроен из-за болоньезе?

— Да. Нет. Да. Я в порядке. А что?

Она бросает на меня слегка встревоженный взгляд.

— Ты ведь знаешь, что я знаю тебя, верно? Знаю, когда ты хочешь что-то сказать, но не знаешь, как?

Я отвожу взгляд.

— И ты знаешь, что можешь сказать мне все, что угодно? Я же не могу ненавидеть тебя больше, чем уже ненавижу. — Она улыбается, и я понимаю, что она не ненавидит меня, как и я ее.

Мы просто не... не сработали вместе.

Так почему я не могу просто сказать ей?

«Эй, Кэтрин. Кажется, я забыл упомянуть. На самом деле я снова женюсь».

Слова не выходят. Потому что я не хочу причинять ей боль, но также и потому, что не хочу признавать тот факт, что у меня есть возможность причинить ей боль. Если я признаю это, то придется признать, что она тоже может причинить мне боль, что, возможно, я никогда не смогу полностью...

Кэтрин частично выходит из ванной, и у меня внезапно пересыхает в горле. Она завернута в полотенце. Только полотенце. Не очень большое полотенце.

— Тебе что-то нужно?

— Да, мне нужна помощь, — говорит она, и то, как она хмурится при этих словах, говорит мне о том, чего они ей стоили.

— С душем? — спрашиваю я.

— Успокойся, Дон Жуан. — Она поправляет полотенце, и я фиксирую свой взгляд на середине ее лба. — С повязкой. На спине. Мне кажется, там что-то не так.

— У тебя всегда были лучшие сексуальные разговоры, — говорю я, чувствуя облегчение от того, что снова могу пошутить. Это гораздо более безопасная почва.

— Ты весь день упрашивал меня дать тебе посмотреть. Хочешь получить свой шанс или нет?

— Боже, когда ты так говоришь... — бормочу я. — Куда ты дела бинты и прочее?

— В моем чемодане. С правой стороны. — Она указывает. — Я бы сама принесла, но учитывая, что это полотенце больше похоже на клочок банного коврика...

— Я принесу. — Подхожу к ее открытому чемодану и начинаю рыться в нем. Одним пальцем поднимаю очень большое и очень некрасивое нижнее белье. — Почему все твое нижнее белье бежевого цвета?

— Ну, Том, это может задеть твое самолюбие, но сотрясение мозга плюс автомобильная авария плюс бинты плюс бывший муж привели меня не в самое сексуальное состояние, когда я собирала вещи. А теперь, когда закончишь играть с моими трусиками, иди сюда.

— Господи. Не говори «трусики». И зачем ты взяла их столько? — бормочу я. В конце концов, я нахожу пакет с принадлежностями, зарытый под бежевым бельем.

Я прохожу в ванную, где она оставила дверь открытой, и вижу, что она склонилась к зеркалу, одной рукой придерживая полотенце, а другой копается в волосах.

— Кажется, шишка на голове растет.

— Может быть, потому что ты постоянно ее трогаешь, — говорю я, подходя и вываливая содержимое импровизированной аптечки на бежевую столешницу, которая, к счастью, хотя бы выглядит чистой. — Итак. Как мы это сделаем?

— Оу. — Она с ностальгией смотрит на меня в зеркало. — Ты задал тот же вопрос в нашу брачную ночь!

Я встречаю ее взгляд в отражении.

— Я помню это по-другому. Не так много разговоров.

Это заставляет ее замолчать.

На мгновение.

— Хочешь сверху или снизу? — спрашивает она.

Я моргаю.

— Прости?

— Рана находится прямо между лопатками. Я могу опустить полотенце и показать тебе переднюю часть, или поднять полотенце и показать заднюю.

Я потираю лоб.

— Ты всегда была такой?

— Обворожительной?

— Я собирался сказать «трудной», — отвечаю я.

— О. Да. Наверное. Так что выбираешь?

Я бросаю настороженный взгляд на ее едва прикрытую спину.

— Снизу. Наверное. На тебе... ну, знаешь...

Кэтрин вздергивает брови.

— Трусики? Да, хлопковые и удобные, так что твоя добродетель в безопасности.

— Перевод: «большие и бежевые»? — спрашиваю я. — И еще, есть ли какая-то причина, по которой ты не надела штаны, прежде чем позвать меня сюда?

— Конечно, есть причина. Я хотела соблазнить тебя. Разве это неочевидно? Я все это спланировала.

Не в силах больше терпеть, я, стиснув зубы, хватаю полотенце и дергаю его вверх. И издаю низкий свист.

— Горячо. Насколько они высокие? Это тебе бабушка завещала?

— Не торопись, почему бы и нет. Рассмотри все хорошенько. Конечно, если ты не справишься, могу поспорить Дина...

Я отрываю первую полоску пластыря.

— Ай!

— Мне жаль, — говорю я.

— Нет, не жаль, — ворчит Кэтрин.

На самом деле жаль, когда я вижу, с чем мы имеем дело.

— Кейтс. Это выглядит не очень хорошо.

— Ну, наверное, потому, что мне пришлось бежать через железнодорожную станцию, попасть в аварию на автобусе, пробираться сквозь снежную бурю...

Я осторожно снимаю остатки повязки и пластыря, обнажив всю рану. Я знал, что она приличного размера и требует наложения швов, но услышать описание доктора и увидеть...

Меня немного подташнивает.

«Реакция на кровь», — говорю я себе, а не потому, что помню совершенство этой спины — гладкая кожа, упругие мышцы и упрямство.

Кэтрин, в кои-то веки, хранит блаженное молчание, издавая лишь слабое шипение, когда я ватным тампоном наношу немного антибактериальной мази.

— Прости, — бормочу я, начиная очищать рану. — Больно?

— Очевидно, — говорит она усталым голосом.

Восемь ватных дисков спустя я отхожу назад, чтобы полюбоваться своей работой.

— Ладно, не думаю, что все так плохо, как мне показалось вначале. Рана все еще выглядит немного раздраженной, но швы в порядке, и нет никаких признаков инфекции, на которые медсестра сказала мне обратить внимание.

— Отлично. Рождественское чудо. — Она наклоняет голову вперед, так что длинные волосы закрывают ее лицо, не давая мне увидеть ее выражение.

— Ты в порядке? — мягко спрашиваю я, касаясь пальцем розовой и раздраженной части ее спины от медицинского пластыря.

Я сглатываю.

Я не должен быть здесь.

Делать это.

С ней.

Но сейчас я не хочу быть где-либо еще, делать что-либо еще, с кем-либо еще.

Медленно Кэтрин поднимает голову, ее темные глаза в зеркале широко раскрыты и смотрят вопросительно. Когда наши взгляды наконец встречаются, молчаливый обмен лишен едкости последних нескольких часов. И на какое-то мгновение все становится как в старые добрые времена.

Когда Кэтрин была моей женой, а также моим лучшим другом. Моим всем.

Мы оба отводим взгляд.

Кэтрин смотрит на часы и улыбается.

— Счастливого сочельника.

— Счастливого сочельника, — говорю я, доставая чистый ватный диск и начиная заново закрывать ее рану так, как показал доктор. — Ты ведь знаешь, что тебе придется держать рану подальше от струй душа? Иначе нам придется делать все заново.

Она делает бойкое салютующее движение в знак подтверждения моих приказов.

Я закатываю глаза, но никто из нас не двигается с места.

— Том?

— Да. — Мой голос хриплый.

Она сглатывает.

— Как думаешь, он позвонит?

Мне требуется секунда, чтобы понять, о чем она говорит, а когда понимание приходит, это тот самый метафорический холодный душ, который мне нужен.

— Гарри, — говорю я, и мой голос становится ровным, когда произношу имя ее босса. Я думаю о ней. О нас. А Кэтрин думает о партнерстве. Конечно, думает.

Она кивает, и моя вспышка негодования почти сразу утихает, когда я вижу, что ее глаза немного блестят.

— Эй. Кейтс. — Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до нее, но опускаю ее. — Что бы ни случилось, позвонит ли Гарри на это Рождество или на следующее. Он гордится тобой. Твой отец, я имею в виду.

Она вскидывает голову, ее удивленный взгляд встречается с моим в отражении зеркала в ванной.

Я не свожу с нее глаз и говорю то, что должен был сказать много лет назад, то, что ей нужно услышать, даже если она этого никогда не признает.

— Но я также знаю... твой отец заботился о твоем счастье больше всего на свете. Он бы не хотел, чтобы ты жертвовала им в погоне за его мечтой.

В ее карих глазах мелькает уязвимость, которую она почти сразу же сменяет искрой гнева. Ее защитный механизм.

— С чего ты взял, что я чем-то жертвовала?

— Точно. — В мой голос возвращается нотка уязвленности, потому что гнев — это и мой защитный механизм. — Потому что наш брак был ничем.

— Наш брак не был ничем, — говорит она с такой силой эмоций в голосе, что теперь моя очередь удивляться. — Конечно, это было важно. Но я думаю, мы просто пропустили ту часть клятвы, где мне предстояло выбрать: ты или мой отец.

Я замираю и прекращаю свои неуклюжие попытки перевязать ее рану.

— Что? Ты думала, что все было именно так?

Кэтрин пожимает голым плечом.

— Нет, ты не отмахнешься от этого, — говорю я, придвигаясь к ней сбоку и заставляя смотреть прямо на меня, а не через отражение. — Объясни.

Она сглатывает.

— Не знаю, может, это звучит мелодраматично, но... ты знал, чего я хотела, когда мы начали встречаться. Знал, как важно для меня стать партнером, и знал, почему. Знал, что этого хотел мой отец, что я ему обещала. И думала, ты это понимаешь. И ты был рядом со мной. Я любила тебя за это. А вместо этого ты просто... ушел.

— Я все это понимал, Кейтс, и, черт возьми, я боролся, — говорю я, потому что защищаться легче, чем терпеть боль. — Это не значит, что я просто встал и вышел за дверь в один прекрасный день в никуда.

— Мне так показалось, — тихо говорит она. — В один день я пытаюсь научиться совмещать тяжелую работу и требовательного мужа. А на следующий ты сказал мне, что с тебя хватит, и я... растерялась. Знаю, что не очень хорошо справлялась с ролью жены. Но я правда старалась. Думала, что мы стараемся. Думала, что именно этим и занимаются пары — выясняют, как быть в браке. Вместе.

Провожу рукой по лицу и, возможно, впервые пытаюсь взглянуть на гибель нашего брака ее глазами. Я знал, что мы никогда не были на одной странице, но, услышав сейчас ее версию, понимаю, что мы даже не читали одну и ту же книгу.

Черт, я не уверен, что мы даже говорили на одном языке.

В тот последний год я помню скорее призрак жены, чем настоящую жену. Она была в офисе чаще, чем дома. Откладывала бесчисленные свидания и никогда не выполняла своих обещаний перенести их на другой день. На повестке дня у нее было все: от секса до отпуска, и готов поклясться, что даже в разгар этих двух дел ее мысли были заняты работой. Бывало, сидя рядом с ней за крошечным столом в столовой и завтракая, я не был уверен, что она вообще заметит мое отсутствие.

Поэтому развод казался мне не то чтобы легким, но логичным вариантом. Казалось, ей было все равно, буду ли я рядом или нет.

А я хотел, чтобы ей было не все равно.

Но, глядя на нее сейчас, слушая ее версию, я понимаю...

Ей было не все равно. Чертовски не все равно.

— Почему ты мне ничего этого не сказала, — говорю я, не в силах сдержать разочарование в голосе.

Кэтрин крепче сжимает полотенце, и то, как она переминается с ноги на ногу, говорит о том, что этот разговор ей неприятен.

Я жду, что она скажет что-нибудь язвительное и вытолкнет меня из ванной, но та удивляет меня тем, что стоит на своем и лишь слегка огрызается.

— Что я должна была сказать? — спрашивает она со вздохом. — Эй, Том, кстати, пожалуйста, не разводись со мной?

— Да!

Кэтрин качает головой.

— Никто не хочет быть замужем за тем, кто не хочет быть женатым.

Конечно, я хотел быт женатым.

— В тот день, когда я сказал тебе, что хочу развестись... Кейтс, я даже не был уверен, что ты меня услышала. Ты едва подняла глаза от своего телефона.

— Потому что я не могла! Я не знала, как... я не могла поверить... — У нее перехватывает дыхание, и она поднимает глаза к потолку с яростным выражением лица, и я ошеломлен, увидев непролитые слезы.

Инстинктивно я протягиваю руку, чтобы утешить ее, но опускаю ее. Прикоснуться к ней, чтобы помочь с травмой, это одно. А вот прикоснуться к ней, чтобы утешить, это уже слишком близко к той черте, которую я не могу перейти.

Кэтрин берет себя в руки и смотрит на меня.

— Разве это имело бы значение? Ты уже принял решение.

Я хочу возразить, но она говорит откровенно, поэтому заставляю себя сделать то же самое.

— Нет, — тихо признаю я. — Наверное, это не имело бы значения. Если не считать проблем с общением, у нас обоих были разные представления о том, как должен выглядеть брак.

Она кивает, и я вижу, как непроницаемая Кэтрин возвращается, и не знаю, испытываю ли облегчение или разочарование.

— Да. Именно так. Что было, то прошло. — Она вскидывает бровь. — Так ты хочешь посмотреть, как я принимаю душ, или тебе хватило того, что пялился на мою задницу?

Я прикладываю ладонь к уху.

— Спасибо, Том, что помог мне с ужасной раной на спине.

— А Лоло знает, какой ты навязчивый? — спрашивает Кэтрин, отпихивая меня назад одной рукой.

Лоло. Это напоминание о том, что мне нужно убираться из этой ванной, подальше от Кэтрин. Покончить с этим.

Я едва успеваю выйти из ванной, как она захлопывает дверь прямо у меня перед носом. Потом слышу щелчок замка и закатываю глаза.

— Это действительно необходимо? Думаешь, я не смогу сдержаться и ворвусь, чтобы еще раз взглянуть на твои бабулины трусишки?

— Я беспокоюсь из-за того, что ты ворвешься ко мне без моих бабулиных трусишек, — отвечает она.

Она включает воду, прежде чем я успеваю ответить. Затем возвращаюсь к портфелю и снова достаю кольцо. Вместо того чтобы открыть коробочку, сажусь на кровать и смотрю на нее, пытаясь переключить свое внимание на это кольцо, на эти отношения.

Но мои мысли все еще заняты разговором с Кэтрин.

Мне было не все равно! Конечно, мне было не все равно!

Я закрываю глаза. Хотел бы я... Хотелось бы мне знать. Я бы хотел, чтобы она поступила по-другому. Чтобы я знал.

Большим пальцем открываю коробочку с кольцом и смотрю на идеальный бриллиант.

Снова закрываю коробочку. Отгоняя назойливые мысли о том, что это не то кольцо.

Не для той женщины.

ГЛАВА 29

КЭТРИН

24 декабря, 00:19

То, что после сотрясения мозга нужно бодрствовать целых двадцать четыре часа — это миф. Это старая новость. Новая рекомендация гласит: «Все зависит от ситуации».

В моем случае, поскольку я потеряла сознание, мне нужно было бодрствовать до отхода ко сну, а затем меня будут будить всю ночь.

И хотя я не жду с нетерпением, когда меня разбудят, — особенно, если учесть, что именно это требование привело к тому, что вся эта авантюра началась с самого начала, — я все равно с нетерпением ждала этого момента весь день.

Час назад я была измотана до костей.

А сейчас же, когда я уже в постели? Сон ускользает от меня.

Матрас жесткий. Простыни колючие. Одеяло... Я стараюсь не думать об этом. Кроме того, я люблю спать на спине, а из-за раны это невозможно.

Осторожно перекатываюсь на другой бок и заставляю себя закрыть глаза. Они тут же открываются.

Я забыла надеть зубной фиксатор.

А я никогда не отказываюсь от зубной смирительной рубашки, хотя полагаю, что если когда-нибудь и будет повод сделать это, то именно сегодня. И я почти так и делаю, пока не понимаю...

Фиксаторы — это очень несексуально.

Я открываю глаза и бросаю взгляд на кровать Тома. Где он будет спать. Всего в нескольких футах от меня. После душа. Который длится уже добрых двадцать минут, потому что его предпочтения в отношении долгого душа не изменились с годами. Принятие душа для него всегда был скорее марафонским, чем спринтерским.

Не думай об этом, не думай об этом...

Нет. Слишком поздно. Я думаю об этом. Голый Том. В душе.

Он все еще спит голым? Лучше бы нет. Ему действительно лучше не спать.

Надеть мой неэстетичный фиксатор еще никогда не было так важно.

Я заставляю себя встать с кровати и шаркаю к своему чемодану, который Том поднял на шаткую багажную полку, пока я была в душе. Роюсь в внутри, пока не нахожу фиолетовый футляр, и засовываю в рот и верхний, и нижний фиксаторы.

Поворачиваюсь обратно. Сочетание дневного стресса, позднего часа и обезболивающих, которые только что приняла, должно дать о себе знать в полную силу. Я должна направиться к кровати.

Вместо этого обнаруживаю, что смотрю на кровать Тома. Где меня манит его портфель. Портфель, который он странно поглаживает, когда думает, что я не смотрю.

Я не должна. Абсолютно точно не должна.

Но я делаю это.

Подхожу к нему и, бросив быстрый взгляд в сторону все еще закрытой двери ванной, где мужчина продолжает принимать бесконечный душ, расстегиваю застежку.

Кое-что я узнал о Томе очень рано: он никогда не бывает менее очевидным, чем, когда пытается быть хитрым. Вы никогда не встречали такого мучительно неловкого и очевидного человека, как Том в тот год, когда он пытался устроить для меня вечеринку-сюрприз на день рождения.

И каждый год на нашу годовщину он делал вид, что ничего не планировал и не успел сделать мне подарок. Что, конечно же, означало, что он перегнул палку на обоих фронтах.

Чем больше он хочет что-то скрыть, тем очевиднее это становится. И, судя по всему, ничего не изменилось за прошедшие с момента нашего расставания годы, потому что выходки этого человека с этим портфелем в течение сегодняшнего дня дали бы фору любому клоуну.

Что бы здесь ни было, он не хочет, чтобы я об этом знала. Я делаю ему одолжение, раскрывая весь этот фарс, чтобы он мог расслабиться. Он должен благодарить меня...

Ладно, хорошо. Дело не в Томе.

Дело во мне. И в моем почти болезненном любопытстве.

Я открываю портфель. В нем все, как обычно. Его ноутбук. Маленький технический чехол, в котором он хранит все свои шнуры. Книга о каком-то историческом бейсбольном сезоне. Скукота.

Устаревший номер «Нью-Йоркера». Я качаю головой. Этот человек всегда отставал в чтении «Нью-Йоркера».

И iPad, в котором, как я предполагаю, села батарейка, потому что ему всегда нравилась идея iPad, но он никогда им не пользовался.

И...

Маленькая бирюзовая коробочка, которую я узнаю где угодно. Она из ювелирного магазина, мимо которого я хожу каждый день. В тот самый магазин, где играет ужасная версия «Серебряных колокольчиков».

Но узел в моем животе не имеет ничего общего с песней. Меня не волнует этот узел. Он мне совершенно безразличен.

«Пожалуйста, пусть это будут серьги», — умоляю я любое божество, которое будет меня слушать. — «А еще лучше — запонки для отца»...

Я открываю коробочку и не понимаю, что задерживаю дыхание, пока оно не вырывается наружу с мучительным стоном.

Не серьги. Не запонки.

Кольцо. Обручальное кольцо.

Оно... ну, оно красивое.

И огромное.

Видимо, в этот раз Том решил обновиться.

Бриллиант побольше.

О да, и жена, не страдающая эмоциональной недостаточностью.

Я прикусываю губу, когда достаю кольцо из коробочки, чтобы получше его рассмотреть. Оно действительно красивое. Я не очень разбираюсь в бриллиантах, но знаю, что это кольцо блестящее, огромное и дорогое.

И все же...

Мое кольцо мне нравится больше. Ну, уже не мое. Но когда оно было моим, я любила его за меньший камень и затейливую оправу, которая была популярна во времена прапрабабушки и прапрадедушки Тома.

Отдавать кольцо было больно, хотя я знала, что так будет правильно. Это семейная реликвия, которой место в семье Уолшей, а не на пальце женщины, которую выгнали из семьи.

И все же то кольцо что-то значило для меня, что-то большее, чем просто символ церемонии. То кольцо давало мне знать, что кто-то прикрывает мою спину. Его тонкое мерцание облегчало поздние вечера в офисе, потому что я знала, что дома меня кто-то ждет.

То кольцо давало мне понять, что у меня есть партнер. Такой партнер, который имеет гораздо большее значение, чем мое имя на двери юридической фирмы.

Но как бы ни было больно возвращать кольцо, иногда я думала, что хранить его было бы больнее. Напоминание о том, что дома меня больше никто не ждет. Что у меня больше нет партнера.

Так что я вернула его, и знаю, что Том получил его, потому что его мать подтвердила, что оно снова в семейном сейфе.

Я хмурюсь. Так почему же он не отдаст кольцо Лоло? По семейной традиции Уолшей оно достается старшему сыну, чтобы тот отдал его жене. Лоло, очевидно, суждено ей стать, потому что не может быть, чтобы камень передо мной не был обручальным кольцом.

Но почему именно новое? Почему не то кольцо?

Честно говоря, я испытываю такое же облегчение, как и замешательство.

Как бы больно ни было осознавать, что отношения Лоло и Тома гораздо серьезнее, чем я когда-либо позволяла себе думать, еще больнее было бы знать, что она получит то кольцо.

Потому что оно все еще кажется моим.

Том все еще кажется мне моим.

Сглатываю, удивляясь силе чувства собственничества, от которого у меня болит горло. Неужели я чувствовала это вчера? До того, как Том снова ворвался в мою жизнь в своей разъяренной, всепоглощающей манере?

До того, как мне напомнили, как сильно он сводит меня с ума.

И до того, как мне пришлось заново пережить, насколько нам хорошо вместе.

Несмотря на то, что между нами все пошло не так, когда я рядом с ним, во мне что-то трепещет. Как будто я наконец-то возвращаюсь к жизни после долгого перерыва.

Черт возьми. Я скучаю по Тому.

И бывали моменты, когда я могла поклясться, что он тоже скучал по мне. Ради всего святого, парень сохранил этот дурацкий брелок. Это должно что-то значить.

Но это всего лишь знак. Воспоминание.

А это кольцо передо мной? Это гораздо больше, чем просто брелок, и женщина, которой оно предназначено, со временем вытеснит все воспоминания обо мне.

Я слышу скрип крана в ванной, когда Том выключает воду, и так сильно подпрыгиваю от неожиданности, что роняю кольцо.

— Черт, — бормочу я, глядя, как кольцо подпрыгивает на отвратительном ковре. Поднимаю и быстро дую на него, после чего кладу обратно в коробочку и запихиваю все это в портфель Тома.

Торопливо застегиваю ремни портфеля и ныряю в постель, шипя ругательства, когда порез на спине чертовски болит.

Вместе с сердцем.

Я все еще сжимаю зубы, когда несколько мгновений спустя Том открывает дверь ванной.

— Кэтрин. Ты не спишь? — шепчет он.

Я ничего не отвечаю. Слишком боюсь того, что может вылиться наружу.

Слышу шорох, с которым он откидывает простыни с кровати.

— Я должен будить тебя каждые несколько часов. Приказ врача. Постарайся помнить об этом, когда захочешь убить меня.

И снова я ничего не говорю. Это трусость, я знаю, притворяться спящей, чтобы избежать тяжелого разговора. Но сейчас единственная альтернатива — это то, что Том узнает, что я вот-вот расплачусь.

А это не вариант, и никогда им не был.

ГЛАВА 30

TOM

24 декабря, 7:04

На следующее утро я поднимаю воротник пальто, чтобы укрыться от холодного ветра, а затем делаю то, что умею лучше всего: свирепо смотрю на свою бывшую жену.

Пять минут назад нам было вполне комфортно в синем «Форд Фиеста».

А теперь мы на обочине дороги. Опять.

— Объясни мне еще раз, — говорю я. — Что, черт возьми, с тобой не так?

— Не со мной, — говорит Кэтрин. — Проблема была в машине. И в водителе.

— Да, но он вез нас в аэропорт.

Она склоняет голову и смотрит на меня.

— Почему ты такой ворчливый? Сегодня канун Рождества, я придумала, как доставить тебя домой к обеду в разгар бури. Разве ты не должен петь рождественские песни или что-то в этом роде?

Мне не хочется петь. Мне хочется спать. Прошлой ночью не удалось этого сделать, потому что пришлось заводить будильник на каждый час, чтобы убедиться, что Кэтрин не умерла. И каждый час меня чуть не били по яйцам.

В пять утра, когда один из ее ударов действительно пришелся в цель, я хотел придушить ее собственными руками.

— Я действовала в твоих интересах, — говорит Кэтрин, доставая из сумочки телефон. — Вытащила нас из машины.

— С чего, черт возьми, ты это взяла? — недоверчиво спрашиваю я.

— Том, я говорю это без малейшего преувеличения. Этот водитель был серийным убийцей.

Я поднимаю лицо к небу.

— Просто порази меня сейчас. А еще лучше — порази ее за этот бред.

— Я могу быть кем угодно, но не помешанной. Ты заметил, что когда мы сели в машину, он не произнес ни слова? Я спросила: «Привет, ты Эд?». Он — ничего. Кроме того, машина была подозрительно чистой.

— Должен сказать тебе, Кейтс. После той комнаты в мотеле чистота кажется мне чертовски привлекательной.

Она не поддается. Конечно.

— Да, но ты заметил запах? Этот антисептический запах отбеливателя? Это вызывает тревогу, Томас. И что это за машина без ремней безопасности? Хм? Объясни мне пожалуйста.

Я потираю лоб.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве причина, по которой мне пришлось будить тебя каждый час прошлой ночью, не в сотрясении мозга, которое ты получила, не пристегнувшись ремнем безопасности?

Она фыркает и трогает заживающую шишку на голове.

— Да. Именно поэтому я особенно квалифицирована в этом вопросе.

— Это... смирение, я сейчас наблюдаю? — Я кладу руку на грудь. — Но теперь я в замешательстве. Мы стоим здесь, потому что он серийный убийца? Или потому что у него не было ремней безопасности? Разве отсутствие ремней безопасности не облегчило бы его жертвам побег?

Не знаю, зачем я вообще завел этот разговор. И определенно не знаю, почему мне это доставляет такое удовольствие. Но. Мы вот здесь.

Кэтрин раздумывает над этим.

— Может, он не хочет, чтобы его жертвы использовали ремень безопасности против него. Ну, знаешь, накинуть на шею и все такое.

Она имитирует это действие, а я пристально смотрю на нее.

— Может, ты и есть серийный убийца?

— И еще. Еще! — Она поднимает палец. — Он включил блокировку от детей, чтобы мы не могли выбраться. Он снял её только после того, как я пригрозила позвонить федералам.

— Да, насчет этого. Почему федералам? Почему не обычным копам, как сказали бы нормальные люди?

— Потому что ФБР занимается серийными убийцами. Честно, Том. — Она качает головой, словно разочаровавшись во мне. — Я думала, ты это знаешь.

— С какой стати я должен это знать?

Она вскидывает руки.

— Успокойся. Ты слишком нервничаешь.

— О, неужели? Как ты думаешь, почему?

Она обводит рукой наше окружение.

— Просто помолчи и насладись атмосферой зимней страны чудес в стиле Нормана Роквелла, пока я достану нам новую машину с ремнями безопасности.

Я указываю на близлежащую, очевидно, давно заброшенную стройку.

— Я не видел этого на картинах Нормана Роквелла.

— Амбар, Том. Посмотри на амбар.

Я неохотно смотрю в том направлении, куда она указывает и немного успокаиваюсь. Блестящий красный амбар, украшенный огромным венком, покрыт идеально белым пушистым снегом. Это настолько похоже на декабрьский фильм «Холлмарк», что я бы не удивился, если бы мимо не спеша прошел северный олень.

Что касается наших приключений — последних из наших приключений — то они неплохие.

Я хмурюсь, потому что, как ни странно, мысль о том, что все это закончится, не приносит мне того облегчения, которое должно быть.

Звонит телефон.

— Лоло? — спрашивает Кэтрин, не поднимая глаз.

Я смотрю на нее.

— Да.

— Можешь ответить, если хочешь.

— О, правда? Мне не нужно твое разрешение, чтобы ответить на звонок моей девушки, спасибо тебе большое.

Я убираю телефон обратно в карман, не отвечая, и Кэтрин поднимает на меня взгляд.

— Тебе действительно стоит ответить, — говорит она.

— Романтический совет? От тебя, правда? Кроме того. Я написал Ло сегодня утром. Сообщил, что нас задержали.

Но есть много такого, о чем я ей не сообщал. Например, о том, что мы с Кэтрин жили в одном номере. И делили ванную. И что полотенца были очень маленькими. И что ее нижнее белье было где-то между бежевым и мокко. И уродливое.

И все же я почему-то не могу перестать думать о ней в полотенце. И в нижнем белье.

— Ты идиот, — бормочет Кэтрин.

Я дышу на руки и изучаю ее. Слова типичны для Кэтрин, но что-то в ее тоне кажется немного странным.

На самом деле, если уж на то пошло, с тех пор как мы встали сегодня утром, она выглядит не так, как обычно. Она, как всегда, колючая, но ее колючки как будто притупились.

— Как твоя голова? — спрашиваю я.

— Нормально. Немного болит, но от текилы бывало и хуже.

— А спина? — Утром, когда я менял повязку, рана выглядела лучше, но я уверен, что она все еще чертовски болит.

Кэтрин бросает на меня нетерпеливый взгляд.

— Если ты спрашиваешь, чувствую ли я себя так, будто вчера попала в аварию — вернее, в две — то ответ: «да». Понятно? Допрос окончен?

— Еще нет, — говорю я, скрещивая руки. — С тобой что-то не так. Это из-за нашего рейса? Его снова отменили?

Кэтрин забронировала для нас небольшой трансфер из ближайшего регионального аэропорта, который доставит нас в региональный аэропорт в Гэри, штат Индиана. Это не совсем билеты первого класса на мой первоначальный рейс из аэропорта О'Хара, но после всего, что было, я благодарен.

— Нет, рейс все еще по расписанию, — говорит она, не отрываясь от своего телефона.

Я как никогда убежден, что что-то не так. Мне кажется, что я получаю отраженную версию Кэтрин, а не настоящую. Она отдалилась от меня.

— Ну вот и все, — говорит она, водя пальцами по экрану. — Машина есть. К обеду ты будешь у своих родителей.

— Мы будем у моих родителей к обеду, — поправляю я.

— Нет. — Она кладет телефон обратно в сумку. — Я лечу в Бостон. Вылетаю из аэропорта О'Хара, так что давай, завидуй.

Я ошарашено смотрю на нее.

— Подожди. Что? Это один из признаков сотрясения мозга? Бредовые идеи?

Это вызывает у меня легкую улыбку.

— Нет. Совершенно серьезно.

— Что за чертовщина с Бостоном? И с тобой должен быть кто-то еще как минимум сутки, чтобы следить за раной на спине.

Она похлопывает меня по руке, пренебрежительно и отстраненно, и это меня беспокоит.

— Ты свободен от ответственности, Уолш, — говорит она. — Айрин повторила свое предложение провести каникулы с ее семьей, и я решила принять его. К тому же ее дочь — медсестра, так что она более квалифицирована, чем ты, для работы в инфекционном патруле. Не то чтобы я не ценила твои усилия. Я в восторге от того, что выгляжу как мумия.

Это, по крайней мере, звучит немного похоже на обычную Кэтрин, но вместо облегчения я чувствую... пустоту?

— Значит, ты просто... уходишь? — спрашиваю я. — Вот так просто?

— Что? Злишься, что я перехватываю твой ход?

Я сглатываю. Этот удар попал в цель.

— Да ладно, — говорю я тихо. — Это нечестно.

Я чувствую себя... уязвленным. Потому что действительно думал, что мы к чему-то пришли. Не то чтобы я знал, к чему. И не похоже, что мы могли бы куда-то пойти вместе. Но, по крайней мере, я думал, что мы пришли к пониманию. Может быть, даже ползем к тому труднодостижимому месту, где мы скорее прощаем друг друга, чем просто забываем.

Хотя, чем больше времени я провожу с ней, тем больше понимаю, что никогда не забывал. Не совсем.

— Где, черт возьми, наш новый Uber? — Кэтрин поднимает руку, чтобы прикрыть глаза от яркого солнца, и щурится на дорогу. Она явно намеренно избегает смотреть в мою сторону, и я наконец решаю, что с меня хватит.

— Эй, Кейтс. Поговори со мной.

— О чем?

— О том, о чем ты думаешь! О чувствах! Я думал, мы... ну, ты знаешь.

— Нет, я не знаю. Ты думал, что мы что, Том? — говорит она, наконец повернувшись ко мне лицом, но ее взгляд отстранений. — Двое бывших, которые едва терпят друг друга? Верно подмечено.

Я качаю головой.

— Ты отступаешь. Почему?

Вместо ответа она указывает вдаль.

— Чрезвычайная необходимость требует, чтобы я отправилась исследовать ту строительную зону и посмотреть, насколько отвратительны туалеты. Если наш Uber приедет, не позволяй машине уехать без меня.

— Ничего не обещаю, — бормочу я.

Кэтрин направляется к туалету, разведя руки в стороны для равновесия, и, поскальзываясь, уходит от меня

Я поворачиваюсь обратно к дороге. Раздраженный. На нее. На себя. На ситуацию. А главное, я даже не могу понять, почему так зол. Еще вчера я бы ухватился за возможностью свалить ее на Айрин.

Но вчера я не знал, что причинил ей боль. И не понимал, что скучал по ней.

Кэтрин, садящаяся в самолет до Бостона, это конец для нас, и мы оба это знаем.

Если бы мы оба были одиноки или даже оба счастливы в браке, был бы шанс, очень маленький шанс, что в будущем мы могли бы поддерживать дружеские отношения.

Но недавно обручившийся мужчина не поддерживает связь со своей одинокой, привлекательной бывшей женой...

Привлекательной? Когда это описание Кэтрин снова стало актуальным?

Я достаю из кармана телефон и перезваниваю Лоло. Она берет трубку на первом же гудке.

— Привет, наконец-то! Счастливого сочельника.

— Счастливого сочельника. Как там дела?

— Хорошо. Замечательно. Будет еще лучше, когда ты приедешь. — Пауза. — Пожалуйста, скажи, что ты приедешь.

— Конечно, все в порядке. Плохая погода миновала, мы улетаем. Я буду там к ужину.

— Я? — спрашивает она. — Никаких «мы»?

— Нет. — Я заставляю себя говорить бодрым тоном. — Планы изменились. Кэтрин отправляется в Бостон.

— О, фантастика! — Голос Лоло звучит наиболее искренне счастливо с начала этого кошмара. — У нее там есть родственники, которые могут принять ее?

Принять ее?

Я делаю паузу.

— Нет. Никакой семьи. Просто... она что-то придумала.

— Ну, это невероятно. — Ло просто в восторге. — Теперь мы сможем отпраздновать Рождество как следует, так, как планировали.

— Конечно. — Мой голос теперь ровный. — Мои обязанности доброго самаритянина официально позади. — Я слышу стук, когда Кэтрин выходит из туалета. — Мне нужно идти. Я позвоню тебе, как только приземлюсь.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — автоматически отвечаю я, завершая разговор. Кладу телефон в сумку, а не в карман, как обычно, чтобы избежать того, что, как я ожидаю, станет безостановочным шквалом сообщений от моей семьи, когда они начнут просыпаться.

Кэтрин, шаркая по снегу, возвращается ко мне.

— Том! Смотри!

Она указывает жестом на дорогу, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть черный седан, ползущий к нам.

Кэтрин отчаянно и без всякой необходимости машет рукой, пока машина не останавливается рядом с нами. Тонированные стекла не позволяют мне разглядеть лицо водителя, и я надеюсь, что у Кэтрин не случится очередного припадка с серийным убийцей, но она просто берет свой чемодан и идет к багажнику. Я делаю то же самое.

Мы оба стоим на месте, но багажник остается закрытым.

— Хм, — говорит Кэтрин. — Эй?

— Может, это его первый день? — тихо говорю я.

— Эй! — зовет Кэтрин. Гораздо менее тихо.

Багажник открывается, и Кэтрин тут же наклоняется вперед, чтобы внимательно его осмотреть.

— Что ты ищешь? — спрашиваю я.

— Мешок для трупов. Отбеливатель.

— О, боже, только не это снова. — Я хватаю оба наших чемодана и запихиваю их в багажник, прежде чем она успевает придумать какую-нибудь причину, по которой мы должны оставаться на морозе, а не садиться в теплую машину.

Небо начинает затягиваться тучами, и уже упало несколько снежинок. Если надвигается еще одна буря, я намерен ее переждать в тепле.

— Если бы это было такси, водитель вышел бы из машины, чтобы помочь нам, — говорит Кэтрин, опуская свою сумку на чемоданы.

— Если бы это было такси, нам пришлось бы купить тебе шлем, — говорю я, захлопывая багажник.

В ту же секунду, как я это делаю, передние колеса со скрежетом проскальзывают по льду, прежде чем продолжить движение по дороге. Без нас.

От шока мы на мгновение теряем дар речи, и Кэтрин приходит в себя первой.

— Эй! Придурок! Ты забыл про пассажиров!

Она начинает бежать за ним, но поскальзывается на снегу. Я хватаю ее за руку, чтобы поддержать.

— Кэтрин. — Мой голос звучит тверже, чем я себя чувствую. — Пожалуйста, скажи мне, что ты проверила номер машины. Чтобы убедиться, что он совпадает с тем, что в приложении?

Это риторический вопрос, потому что готов поспорить на свой багаж, что она не проверяла. О, подождите. У меня нет никакого багажа.

Кэтрин делает глубокий вдох.

— Хорошо. Все в порядке. Все будет хорошо. Дороги все еще обледенелые, он никуда быстро не доберется. Позвони в полицию, расскажи им, что случилось.

Настала моя очередь глубоко вздохнуть.

— У меня нет телефона, Кэтрин. И бумажника. Они были в моем портфеле.

Вместе с обручальным кольцом.

Я не могу сейчас об этом думать.

— Дай мне свой телефон. Я позвоню. Ты просто начнешь кричать.

Она не двигается.

— Кэтрин. Не говори мне...

— Мой телефон в сумочке.

— Какого черта ты положила свою сумочку в багажник!

— Я пыталась тебе доказать! — кричит она в ответ. — Что могу обойтись без телефона!

Я...

Я не могу сейчас с этим справится. Поэтому игнорирую ее.

Поднимаю лицо к небу.

— Черт возьми. Это так похоже на тебя.

— Что именно? Положить свой багаж в незнакомую машину? — Она опускает плечи и дрожит. — Хочешь верь, хочешь нет, но это впервые.

— Не в этом дело, — говорю я, оглядываясь на нее. — Ты все делаешь ради себя. Никогда не останавливаешься, ни разу не задумываешься, на кого твои действия могут повлиять. Это всегда то, что ты хочешь сделать, то, что ты пытаешься донести. Твоя карьера. Твои цели. Твоя повестка дня.

— Ты серьезно хочешь поговорить о повестке дня прямо сейчас? Скажи мне, Том, куда мы направлялись? Ах да, в Чикаго, который, уверяю тебя, уже давно не значится в моей отпускной программе. И почему мы снова ехали в Чикаго?

Я скрещиваю руки.

— Потому что там живет моя семья, и это Рождество. Я не должен оправдывать то, что хочу провести праздники с семьей.

— Но не поэтому мы должны приехать туда именно в канун Рождества. Не так ли, Том? — Ее голос тихий, взгляд такой же спокойный.

Это идеальная возможность сказать ей правду.

Но я ее не принимаю.

ГЛАВА 31

КЭТРИН

24 декабря, 7:32

В какой-то момент становится мучительно ясно, что идти пешком — наш единственный выход.

Мы идем минут пять.

Может быть, десять.

Мой темп начинает замедляться.

Снегоочиститель, который проезжал раньше, видимо, решил на этом закончить, потому что впереди дорога покрыта снегом по колено. И хотя я, по крайней мере, прислушалась к совету Тома надеть сапоги на каблуках вместо туфель на шпильках, они замшевые, и мои ступни кажутся ледяными.

Том тоже замедляет шаг, пока мы молча не останавливаемся. Не говоря ни слова самодовольства, Том мягко берет меня за руку и ведет к обочине дороги.

Пошел снег, но это мягкий, приятный снегопад. Конечно, чем дольше мы будем здесь находиться, тем менее приятным он будет. Но я не могу об этом думать. Или о том, насколько безнадежной сейчас кажется наша ситуация.

Вместо этого я делаю глубокий вдох и неловко забираюсь на ограждение. Металл холодный, даже сквозь ткань моих брюк, но, по крайней мере, так я могу вытащить ноги из снега.

Том садится рядом со мной. Я не могу заставить себя посмотреть на него.

Наша ситуация... не очень хорошая.

И это моя вина.

Даже если предположить, что через минуту-другую появится машина, а водитель окажется добрым самаритянином, у нас нет ничего, кроме одежды на теле. И это без учета перчаток, потому что я спрятала пару, которую одолжила у Тома, в сумочку, пока пользовалась телефоном, потому что сенсорный экран с ними не работал.

Я скрещиваю руки и обнимаю себя, когда нарушаю тишину.

— Как думаешь, когда-нибудь мы будем вспоминать об этом и смеяться?

Хотела бы я забрать назад этот вопрос, как только он срывается с языка.

Даже если когда-нибудь в далеком будущем мы оглянемся назад и посмеемся, мы с Томом не будем смеяться вместе.

Он, скорее всего, будет рассказывать своим милым детям о своем непростом морозном приключении на пути к бабушке, а я останусь... одна.

Вместо того чтобы ответить на мой неуместный вопрос, мужчина бросает на меня взгляд.

— Почему ты не расстроилась из-за потери телефона?

— Расстроилась. Просто ты не можешь этого понять, потому что мое лицо застыло от холода. — Я пытаюсь улыбнуться, но получается натянуто. — Я похожа на одну из тех фотографий с седьмой страницы, на которых пластическая операция пошла не так, как надо?

— Шестая, — говорит он, опуская подбородок и улыбаясь. — Шестая страница. И если не принимать во внимание замороженные черты лица, Кэтрин, которую я знаю, дрожала бы от ужаса, лишившись самого ценного, что у нее есть. А ты — нет. Почему?

Он прав. Мне неприятно, что он прав, но не могу отрицать, что прежняя я сошла бы с ума, оставшись без телефона хотя бы на пять минут. И хотя знаю, что люди не меняются за один день, я не могу отрицать тот факт, что за последние двадцать четыре часа что-то изменилось.

Мой телефон больше не кажется мне самой ценной вещью.

Том не дает мне соскочить с крючка.

— Ты не волнуешься, что Гарри позвонит?

Я открываю рот, инстинктивно желая сказать ему, что, конечно же, волнуюсь, что пропущу звонок, которого ждала всю свою взрослую жизнь.

Но на самом деле? Я даже не задумывалась о том, что потеря телефона означает пропустить звонок Гарри. До тех пор, пока Том не упомянул об этом.

От осознания этого у меня появилось тревожное чувство. Кто такая Кэтрин Тейт, эсквайр, начинающий партнер?

Чего она добивается? Чего она хочет?

Я слишком боюсь, что знаю ответ на последний вопрос. И что правильнее будет спросить не столько, чего она хочет, а сколько кого?

Кого я хочу?

Я уже знаю. Так же, как знаю, что не получу его.

Я упустила свой шанс с Томом. И всегда это знала. Но до вчерашнего дня не понимала, как сильно хочу повторить все сначала. Второго шанса.

Я подношу замерзшие руки ко рту и пытаюсь вдохнуть в них немного тепла. И почти ожидаю, что Том начнет ругать меня за то, что потеряла его перчатки вместе со всем остальным.

Вместо этого он соскальзывает с ограждения и поворачивается, чтобы встать передо мной. Без слов мужчина берет мои руки и сжимает их между своими большими ладонями, которые почему-то кажутся намного теплее моих.

Том начинает энергично растирать мои руки, и, хотя его взгляд прикован к нашим соединенным рукам, а не направлен в глаза, в этом действии чувствуется удивительная близость. И еще доброта, которую я не уверена, что заслуживаю.

— Ты меня ненавидишь, — тихо говорю я. — Потому что из-за меня пропали наши сумки.

— И да. И нет.

— Да, ты меня ненавидишь. Но не из-за сумок? — спрашиваю я, изучая его черты.

Том поднимают глаза и наши взгляды встречаются. Он подмигивает, и прежде чем я успеваю понять, как это отразилось на моих внутренностях, его взгляд возвращается к нашим рукам.

Я не настаиваю, потому что знаю, что означает это подмигивание. Он не ненавидит меня, просто думает, что должен.

И тогда, поскольку я тоже считаю, что он должен, я продолжаю настаивать.

— Мы можем опоздать на самолет.

Том кивает, затем подносит мои руки к своим губам, обдавая их теплом. Если подмигивание выбило меня из колеи, то легкое прикосновение его рта к моим пальцам едва не сбивает меня с ног.

— Скорее всего, так и будет. Но это кажется правильным, не так ли? Почему все должно начать идти правильно для нас именно сейчас?

Я изучаю его на мгновение.

— Почему ты не сходишь с ума?

— О, еще как схожу, — говорит он с небольшой улыбкой. — Я очень сильно переживаю, что мы умрем здесь, погребенные под снегом, а твоя задница примерзнет к ограждению в том уродливом нижнем белье. Это была бы хорошая карма, не так ли? Быть похороненными бок о бок, в конце концов?

Я знаю, что он пытается разрядить обстановку ради меня, и вчера, возможно, я бы ему позволила. Но это было до того, как увидела кольцо.

— Том, почему ты не сходишь с ума? — мягко спрашиваю я. — Твой портфель в той машине.

Он удивленно приоткрывает рот, и я вижу, как его кадык дергается, когда мужчина сглатывает. Я знаю, что он слышит то, что я не говорю.

Твое кольцо в том багажнике. Кольцо для Лоло.

Его глаза закрываются.

— Как давно ты знаешь?

— Недолго. Со вчерашнего вечера. Когда ты принимал душ, я шпионила. Увидела кольцо.

Его глаза снова открываются, и во взгляде плещется около дюжины эмоций, но я не могу определить ни одну из них.

Мои руки все еще зажаты между его ладонями, и я медленно убираю их, а затем засовываю в карманы. Относительное тепло, но плохая замена ладоням Тома.

— Могу я спросить тебя кое о чем?

Наступает настороженное молчание.

— Конечно.

— Почему не кольцо Эвелин? — спрашиваю я.

Том вздыхает, затем скрещивает руки, засунув ладони в подмышки. Наклоняется вперед и смотрит на свои ботинки.

— Неважно, — быстро говорю я. — Не мое дело...

Не хочу знать.

— Мне показалось, что это будет неправильно, — говорит он, постукивая носком ботинка по деревянному столбику ограждения.

— Почему? — мягко спрашиваю я. — Я всегда думала, что это семейная традиция. Это было важно для тебя.

Он выдыхает.

— Да. Вообще-то, если говорить о семейных традициях, есть кое-что...

Хруст шин по снегу привлекает мое внимание, и прежде чем Том успевает закончить предложение, я в волнении несколько раз стучу его по плечу.

— Боже мой, заткнись, пока не сглазил единственное хорошее, что с нами случилось. Том. Это машина.

ГЛАВА 32

TOM

24 декабря, 9:15

Мы опоздали на рейс.

И, скажем так, этот аэропорт не располагает возможностями. Если бы по взлетно-посадочной полосе пронесся перекати-поле, я подозреваю, что это было бы расценено как пробка в региональном аэропорту Юджин Терриен.