Elan I. Легенды Первой Империи

Глава 1

Сперва Рэйт хотел упасть на колени и молиться. В последние минуты людям свойственно делать это, а также изрыгать проклятия, плакать, кричать… Однако в данном случае молитва вряд ли помогла бы: в двадцати футах от него стоял разъяренный бог. Терпимостью боги никогда не славились, а уж этот готов был пришибить их на месте.

Ни Рэйт, ни его отец не слышали, как бог появился. Воды сливающихся неподалеку рек шумели так, что заглушили бы приближение целой армии. Пожалуй, Рэйт предпочел бы армию…

Бог в сияющих одеждах восседал на коне, рядом стояли двое пеших слуг. Обычные люди, но одеты как хозяин. Все трое молчали.

— Эй! — окликнул Рэйт отца.

Херкимер стоял на коленях возле оленя, вспарывая ему брюхо. Перед этим Рэйт попал в животное копьем, и они с отцом преследовали его все утро. Херкимеру пришлось скинуть шерстяную ли-мору и рубаху, чтобы не запачкаться кровью при разделке.

— Чего тебе? — Он поднял голову.

Рэйт кивнул в сторону чужаков. Старик вытаращил глаза и побелел.

«Так и знал, что закончится все плохо», — подумал Рэйт.

Отец почему-то был уверен, что переправа на запретный берег решит все их проблемы. Он столько раз это повторял, что Рэйт усомнился в его правоте. Теперь же старик словно забыл, как дышать…

Херкимер вытер нож о шкуру оленя, сунул за пояс и поднялся.

— Э-э… — начал отец Рэйта, посмотрел на полуразделанного оленя, потом перевел взгляд на бога. — Эт-та ничего…

Вот и вся отцовская мудрость, вот и все оправдание их преступного вторжения на священные земли… Рэйт не знал, считается ли провинностью убийство принадлежащего богам оленя, и вместе с тем понимал, что их положения оно отнюдь не улучшит. И хотя Херкимер говорил одно, выражение его лица выражало совсем другое. Рэйта замутило. Он понятия не имел, что хотел услышать от отца, но явно что-нибудь более весомое.

Как и следовало ожидать, бога слова Херкимера также не впечатлили.

Они стояли на крошечном лугу у слияния Берна и Северной. Чуть выше по склону рос густой сосновый бор. Ниже лежал каменистый берег. Шум воды был единственным звуком под снежно-сумрачным одеялом неба. Всего пару минут назад полянка казалась Рэйту раем. Теперь все изменилось.

Рэйт осторожно вздохнул и напомнил себе, что столкнулся с богом впервые и понятия не имеет, что значит выражение его лица. Ему никогда не доводилось видеть богов вблизи — ни ушей в форме букового листа, ни небесно-голубых глаз, ни подобных расплавленному золоту волос. Запредельно гладкая кожа и белые зубы. Не земное существо, а порождение воздуха и света. Одежды развевались от ветра и сияли на солнце, придавая богу ореол загадочности. Свирепый осуждающий взгляд как нельзя лучше соответствовал представлениям Рэйта о бессмертных существах.

Еще больше его изумляла лошадь. Отец рассказывал о таких животных, но Рэйт не очень-то ему верил. У старика была привычка приукрашивать, и за двадцать с лишним лет Рэйт наслушался немало сказок. Выпив пару кружек, Херкимер рассказывал направо и налево, как убил пятерых одним ударом или загнал в угол Северный ветер. Чем старше делался Херкимер, тем невероятнее становились его истории…

Четвероногая небылица посмотрела на Рэйта большими влажными глазами и потрясла головой. Рэйт заподозрил, что ездовые животные богов и человеческую речь понимают.

— Вообще-то ничего такого мы не сделали, — повторил отец Рэйта на случай, если его плохо расслышали. — Мне сюда можно.

Он шагнул вперед и указал на медаль, висящую среди прилипших к потной груди сосновых игл и грязи. Полураздетый, загорелый, измазанный по локти в крови отец Рэйта выглядел типичным диким варваром. Даже сам Рэйт не стал бы ему доверять.

— Видите? — продолжил отец. Отполированный металл сверкнул в лучах полуденного солнца. — Я сражался за вас против гула-рхунов в горах, в долине Верхнее Копье. И хорошо сражался! Командир фрэев дал мне это! Сказал, что я заслужил награду.

— Клан Дьюрия, — сообщил высокий слуга богу то ли с разочарованием, то ли с отвращением. Вокруг шеи у него был толстый серебряный торк. У второго прислужника — тоже. Видимо, украшение служило знаком их статуса.

Бороды у долговязого слуги не было, зато имелся длинный нос, острые скулы и маленькие умные глазки. Он смахивал на хорька или лиса, которых Рэйт терпеть не мог. Да и поза у него была странная: плечи ссутулены, взгляд опущен, руки подобострастно сложены. Даже побитая собака держится с большим достоинством. Что за люди сопровождают бога?

— Точно. Я Херкимер, сын Химдала, а это мой сынок Рэйт…

— Вы нарушили закон, — сообщил слуга. Даже голос у него был гундосый — таким вполне мог бы говорить хорек.

— Нет-нет! Ничего подобного! Все совсем не так!

Морщины на лице Херкимера обозначились четче, губы сжались. Он застыл, протягивая медаль как талисман, и глядел на бога с надеждой.

— Вот доказательство, что я заслужил награду. Понимаете, я решил, что нам… — Он махнул в сторону Рэйта. — Нам с сыном можно промышлять на этом куске земли. — Он обвел лужок рукой. — Понимаете, на нашем берегу, в Дьюрии, почва совсем плохая. Ничего не растет, дичи тоже нет.

В голосе отца звучала мольба, и Рэйту это не понравилось.

— Вам сюда нельзя! — заявил другой слуга, с намечающейся лысиной.

Бороды у него не было, как и у похожего на хорька прислужника, будто для того, чтобы ее отрастить, требовалось особое умение. Благодаря отсутствию растительности кислое выражение лица читалось отчетливо.

— Как вы не понимаете? Я сражался за ваш народ! Потерял на войне троих сыновей. И мне пообещали награду… — Херкимер снова поднял медаль, но бог на нее даже не взглянул. Он отрешенно смотрел вдаль.

Херкимер опустил медаль.

— Если это место занимать нельзя, мы поищем другое. Вообще-то, сыну больше понравилась поляна к западу отсюда. И от вас подальше будет. Что скажете?

Хотя бог на них даже не посмотрел, вид у него стал еще более недовольный. Наконец он заговорил:

— Я заставлю вас подчиниться.

Вполне обычный голос. Рэйт был разочарован. Он приготовился услышать раскаты грома.

И тогда бог обратился к своим слугам на божественном языке. Рэйт перенял его азы от отца, говорил, правда, не очень-то бегло, но понял: бог не хотел, чтобы они находились по эту сторону реки с оружием в руках. Высокий слуга тут же передал распоряжение хозяина на рхунском:

— Только фрэям дозволяется носить оружие к западу от Берна. Бросайте его в реку!

Херкимер покосился на сложенные возле пня инструменты.

— Возьми копье и сделай, как говорят, — покорным голосом велел он Рэйту.

— И меч со спины тоже, — добавил высокий слуга.

Херкимер опешил и оглянулся через плечо, словно забыл, что меч все еще там. Потом он посмотрел богу в лицо и заговорил на языке фрэев:

— Это наш родовой меч! Я не могу его выбросить…

Бог усмехнулся, показав зубы.

— Оружие есть оружие, — настаивал слуга.

Херкимер заколебался.

— Ладно, ладно, ничего страшного. Мы прямо сейчас переправимся через реку. Пойдем, Рэйт.

Бог недовольно фыркнул.

— Только после того, как выбросите меч, — перевел слуга.

Херкимер сверкнул глазами.

— У нас в роду он передается из поколения в поколение!

— Это оружие. Бросай!

Херкимер поглядел на сына искоса.

Он не был хорошим отцом, но по крайней мере, насколько Рэйт знал, — своим сыновьям он смог привить чувство собственного достоинства. Самоуважение проистекает из возможности защитить себя. У мужчины должна быть гордость!

На весь клан Дьюрия металлический меч был только у отца Рэйта. Выкованый из меди, весь в зазубринах, поверхность тускло поблескивает красками летнего заката. Если верить легенде, фамильный клинок с коротким лезвием изготовил настоящий дхергский кузнец. Конечно, рядом с инкрустированным драгоценностями и украшенным замысловатой гравировкой мечом в руках бога медный клинок смотрелся жалко. И все же Херкимер стоял за него горой. Враги клана уважительно прозвали его Медный Меч. Отец Рэйта ни за что бы не расстался с мечом добровольно.

Ревущую реку заглушил крик парящего в небе ястреба. С птицами связано много примет, и Рэйт не стал обольщаться насчет тоскливого клича, разнесшегося над ними. Под жуткое эхо отец смело посмотрел в лицо богу.

— Свой меч я тебе не отдам!

Рэйт невольно улыбнулся. До сих пор Херкимер, сын Химдала из клана Дьюрия, не подчинялся никому, даже богу.

Бог спешился и отдал поводья меньшему слуге.

Рэйт смотрел во всех глаза. Бог двигался с завораживающей грацией, плавно и уверенно. Но, несмотря на внушительную манеру держаться, физические данные бога отнюдь не впечатляли. Он не отличался ни ростом, ни весом, ни мускулатурой. Рэйт с отцом были массивного телосложения, с крепкими плечами и сильными руками. Бог, напротив, выглядел таким изнеженным, словно всю жизнь провел в постели и кормили его с ложечки. Будь этот фрэй человеком, Рэйт бы не испугался, более того, учитывая разницу в росте и весе, он непременно уклонился бы от поединка. Участвовать в столь неравном бою жестоко, а Рэйт жестокостью не отличался. Эта черта досталась в избытке его братьям.

— Вы не понимаете… — еще раз попытался объяснить Херкимер. — Этот меч передается от отца к сыну…

Бог ринулся вперед и ударил отца Рэйта в живот. Херкимер согнулся пополам. Тогда фрэй со скрежетом выхватил медный клинок из ножен. Пока Херкимер переводил дух, бог с отвращением рассматривал оружие. Покачав головой, он повернулся к человеку спиной, собираясь продемонстрировать жалкий клинок высокому слуге. Вместо того, чтобы посмеяться с хозяином, тот съежился от страха. Развитие событий легко читалось на пронырливом лице слуги — он первым заметил реакцию Херкимера.

Отец Рэйта вытянул из-за пояса нож, которым свежевал оленя, и замахнулся.

На этот раз бог был на высоте. Он развернулся с поразительной скоростью и вонзил медный клинок в отца Рэйта. Выпад Херкимера лишь помог вогнать его поглубже. Бой окончился, едва начавшись. Отец ахнул и упал с мечом в груди.

Рэйт действовал без размышлений. Остановись он хотя бы на мгновение — наверняка бы передумал, однако он походил на своего отца куда больше, чем самому Рэйту хотелось бы признавать. Единственным оружием под рукой был медный меч, торчавший в груди отца. Рэйт выхватил его и изо всех сил рубанул бога по шее. Он ожидал, что лезвие пройдет насквозь, однако оно рассекло лишь воздух. Божество успело увернуться. Рэйт замахнулся снова, и бог вытянул свой клинок. Мечи встретились, раздался глухой звон, и тяжесть в руках Рэйта исчезла вместе с большей частью клинка. Когда он завершил удар, от семейного достояния уцелела одна рукоять; оставшийся кусок просвистел в воздухе и упал в заросли молодых сосенок.

Бог мерзко осклабился и заговорил на божественном языке:

— И стоило за него умирать?

Божество подняло меч снова, Рэйт шарахнулся назад.

Слишком медленно! Слишком медленно!

Рэйт был обречен. Отступать бесполезно. Об этом ему говорили годы боевой подготовки. За миг до того, как понимание воплотилось в реальность, Рэйт успел пожалеть о своей загубленной жизни.

«Ничего я не успел», — подумал он, напрягшись в ожидании боли. Однако ее не последовало.

Как и бог, Рэйт упустил из виду слуг. Ни один из противников не ожидал, что высокий прислужник с пронырливым лицом ударит своего хозяина по затылку булыжником, напоминающим размером и формой круглую краюху хлеба.

Рэйт понял, что случилось, лишь после того, как бог упал. Над ним стоял слуга с камнем.

— Беги! — велел он. — Если повезет, у него так разболится голова, что, очнувшись, он забудет про погоню.

— Что ты наделал?! — закричал второй слуга, глядя на происходящее расширенными от ужаса глазами, и потянул лошадь хозяина за узду.

— Спокойно… — сказал ему слуга с камнем в руке.

Рэйт оглянулся на отца, лежавшего навзничь. Глаза Херкимера были открыты, будто он смотрел на облака. Рэйт проклинал его на протяжении многих лет. Отец не заботился о семье, стравливал сыновей друг с другом, его не было рядом, когда умерли мать и сестра… Можно сказать, что Рэйт отца терпеть не мог, но внезапно он увидел перед собой человека, который учил сыновей бороться и не сдаваться. Херкимер сделал все, что смог, хотя смог он немного — прожил всю жизнь на клочке бесплодной земли, потому что так распорядились капризные боги. Отец Рэйта не крал, не обманывал и не придерживал язык, когда ему было что сказать. Он был жестким и неприветливым человеком, но всегда имел достаточно мужества, чтобы постоять за себя и за правду. На земле перед Рэйтом лежал последний из его погибшего рода.

В руках Рэйт все еще сжимал сломанный меч.

— Нет! — завопил державший лошадь слуга, увидев, что Рэйт провел остатком клинка по горлу бога…

Оба слуги удрали: меньший на лошади, второй пешком. Потом тот, что воспользовался камнем, вернулся. Весь в поту, он трусил по лугу, качая головой.

— Мэрила не догнать. Он не самый лучший ездок, но этого от него и не требуется. Лошадь сама знает дорогу в Алон-Рист. — Прислужник замер. — Ты что делаешь?

Рэйт стоял над телом бога. Он поднял меч фрэя и прислонил его к горлу божества.

— Жду. Когда это обычно происходит?

— Что именно?

— Сколько ему нужно, чтобы восстать?

— Он мертв. Мертвые обычно не восстают, — заметил слуга.

Рэйту не хотелось спускать глаз с бога, и все же он быстро взглянул на слугу, который согнулся пополам, пытаясь перевести дух.

— Ты что несешь?

— А ты?

— Мне нужно знать, сколько у нас есть времени, пока он не восстал. Если я отрежу ему голову, он пролежит дольше?

Слуга закатил глаза.

— Он не восстанет! Ты его убил.

— Разрази меня Тэтлин! Ведь это бог! Боги не умирают. Они бессмертны.

— Ну, не до такой же степени, — протянул слуга и пнул труп, к немалому удивлению Рэйта. Тот не шевельнулся, слуга пнул его снова, и голова перекатилась на другую сторону, к щеке прилип песок. — Видишь? Мертвый. Понял? Никакой он не бессмертный. И не бог, а фрэй. Они умирают. Между живущими очень долго и бессмертными есть разница. Бессмертные не могут умереть, даже если захотят… Дело в том, что фрэи гораздо ближе к рхунам, чем нам хотелось бы думать.

— Ничуть мы не похожи! Взгляни на него! — Рэйт указал на поверженного фрэя.

— Ага, — кивнул слуга. — Он так сильно от нас отличается! Всего одна голова, ходит на двух ногах, у него две руки и десять пальцев. Ты прав. Ничуть не похож.

Слуга опять посмотрел на тело и вздохнул.

— Его звали Шегон. Он был необычайно талантливым арфистом, жульничал в карты и бридиит эйн мер — что значит… — Слуга задумался. — Нет, этого не переведешь. Его никто особо не любил, а теперь он мертв.

Рэйн покосился на него подозрительно. Лжет? Пытается усыпить бдительность?

— Ты ошибаешься, — убежденно заявил Рэйт. — Видел когда-нибудь мертвого фрэя? Я не видел. Мой отец не видел. Никто из моих знакомых не видел. И они не стареют.

— Стареют, только очень медленно.

Рэйт покачал головой.

— Нет, не стареют! Отец рассказывал, что в детстве видел фрэя по имени Низон. Сорок пять лет спустя они встретились снова, и тот выглядел точно так же.

— Разумеется. Я же сказал, что старятся они медленно. Фрэи живут тысячи лет. Шмель живет всего несколько месяцев. Шмелю ты кажешься бессмертным.

Сомнения Рэйта развеялись, но не до конца, и он внимательно разглядывал вытекающую из тела бога кровь.

Теперь-то, по прошествии времени, Рэйт понимал, что нападать на фрэя вообще не следовало. Отец учил не начинать драки, которую не можешь выиграть, а бой с бессмертным богом явно подпадал под эту категорию. С другой стороны, отец сам все затеял…

Крови было много.

Под телом бога растекалась уродливая лужица, пачкая траву и сияющие одежды. На шее все еще зияла рана — ужасный рваный порез, похожий на второй рот. Рэйт ожидал, что рана чудесным образом затянется или просто исчезнет. Но когда бог поднимется, преимущество будет на стороне Рэйта. Он силен и может одолеть почти любого в Дьюрии. Даже отец должен был дважды подумать, прежде чем злить своего сына…

Рэйт напряженно смотрел на лежащего с закатившимися глазами фрэя. Рана на горле стала еще шире. И кроме того, ни один бог — настоящий бог — не стерпел бы пинков от слуги…

— Ладно, может, они и не бессмертны. — Он успокоился и сделал шаг назад.

— Меня зовут Малькольм, — представился слуга. — А ты Рэйт?

— Угу…

Бросив последний взгляд на труп фрэя, Рэйт сунул украшенный драгоценными камнями клинок за пояс и поднял тело отца.

— Что ты задумал? — спросил Малькольм.

— Здесь хоронить нельзя. Реки наверняка затопляют эту пойму.

— Хоронить? Когда известие дойдет до Алон-Риста, фрэи нас… — Слуга изменился в лице. — Нужно бежать!

— Вот и беги.

Рэйт занес отца на пригорок посреди луга и бережно опустил на землю. Место для последнего пристанища так себе, но тут уж ничего не поделаешь. Обернувшись, он поймал ошарашенный взгляд бывшего слуги.

— Чего?

Малькольм расхохотался, потом смутился и умолк.

— Ты не понимаешь! Глин — быстрый конь, выносливый, как волк. Мэрил доберется до Алон-Риста уже к сумеркам. Он наговорит инстарья все, что угодно, лишь бы самому спастись. Они пустятся в погоню. Нужно уходить!

— Ну так иди, — откликнулся Рэйт, взял медаль Херкимера и надел на себя. Потом он закрыл отцу глаза. Он не помнил, приходилось ли ему прежде хоть раз касаться лица старика.

— Тебе тоже нужно идти!

— Сначала похороню отца.

— Рхун все равно мертв.

От этого слова Рэйта передернуло.

— Он был человек!

— Рхун, человек — какая разница!

— Для меня и для него — большая. — Рэйт отправился к берегу реки, усыпанному тысячами камней. Самое сложное сейчас — подобрать камни нужного размера.

Малькольм упер руки в боки, глядя на него со смесью гнева и изумления.

— Провозишься несколько часов! Ты напрасно теряешь время!

Рэйт наклонился и поднял камень. Сверху он нагрелся на солнце, снизу оставался влажным, прохладным и покрытым мокрым песком.

— Отец заслуживает достойного погребения, и сделал бы то же самое для меня. — Учитывая, что Херкимер почти никогда не проявлял к Рэйту добрых чувств, это прозвучало странно. И все же перед лицом смерти отец наверняка поступил бы так же. — Кстати, знаешь, что бывает с духом непохороненного тела?

Слуга посмотрел на него изумленно.

— Дух вернется и станет тебя преследовать за то, что ты не проявил должного уважения. Маны, то есть души предков, бывают весьма агрессивны. — Рэйт поднял другой камень и направился вверх по склону. — При жизни отец был тем еще кулом. И мне ни к чему, чтобы он преследовал меня до конца моих дней.

— Но…

— Что — но? — Рэйт бросил камни возле плечей отца. Сначала обложить тело по контуру, потом и груду можно наваливать. — Это не твой отец. Тебя никто не просит оставаться.

— Дело не в том…

— А в чем же?

Слуга замялся. Рэйт воспользовался паузой и вернулся на берег за очередными камнями.

— Мне нужна твоя помощь, — наконец проговорил Малькольм.

Рэйт поднял большой камень и понес на склон, прижимая его к животу.

— Какая помощь?

— Ну, ты знаешь, как… жить, точнее, выживать тут. — Слуга кивнул на тушу оленя, покрытую тучей мух. — Ты умеешь охотиться, готовить еду и находить себе приют. Знаешь, какие ягоды съедобны, каких зверей можно приласкать, а от каких нужно бежать.

— Никаких зверей приласкать нельзя!

— Вот видишь! Хороший пример того, как мало я знаю об этих вещах. Один я погибну через день или два. Замерзну до смерти, попаду под обвал в горах или же меня забодает какой-нибудь рогатый зверь.

Рэйт положил камень и спустился к реке, хлопая руками, чтобы стряхнуть песок.

— Разумно.

— Еще как разумно! Я парень разумный. Если ты тоже, то нам пора. Пошли!

Рэйт поднял еще один камень.

— Если ты твердо надумал остаться со мной и время не терпит, то лучше помоги.

Слуга оглядел каменистый берег и вздохнул.

— Обязательно таскать такие большие камни?

— Большие лягут вниз, выше положим камни помельче.

— Похоже, тебе это не в новинку.

— Там, откуда я родом, люди умирают, и камней у нас много.

Рэйт утер пот со лба, отбросив назад копну темных волос. Он закатал рукава шерстяной рубахи. Весна стояла холодная, и все же от работы он вспотел. Хотелось скинуть ли-мору и краги, но он решил не раздеваться. Погребение отца должно быть занятием не из приятных, хороший сын обязан испытывать при этом хоть какие-то чувства. Если неудобство от мешающей одежды — все, на что он способен, Рэйт и на это согласен.

Малькольм принес пару камней и положил на землю, предоставив Рэйту класть их куда нужно. Он остановился и стряхнул песок с ладоней.

— Послушай, Малькольм, либо ты берешь камни побольше, либо мы провозимся тут целую вечность.

Малькольм насупился, но спорить не стал. Он вернулся к реке, подобрал два крупных камня и понес их, обхватив руками как две дыни. В сандалях ему было неудобно. Тонкие ремешки вряд ли годились для прогулок по такой местности. Свою одежду и обувь Рэйт сшил сам из лоскутов шерстяной ткани с кожаными вставками. Они были грубыми, зато прочными.

Рэйт поискал и нашел маленький гладкий камень.

— Разве нам не нужны камни побольше? — спросил Малькольм.

— Это для другого. — Рэйт разомкнул пальцы отца и заменил нож камнем. — Он понадобится ему для входа Рэл или Элисин, если он того достоин, или в Нифрэл, если нет.

— А, ясно…

Обложив тело камнями, Рэйт стал складывать остальные у ног и выше. Он взял отцовскую ли-мору, все еще валявшуюся рядом с тушей оленя, и прикрыл лицо Херкимера. Обшарив заросли молодых сосенок, отыскал обломок медного меча. Сперва Рэйт хотел оставить оружие в могиле, потом вспомнил про расхитителей гробниц. Раз отец умер за клинок, следует о нем позаботиться…

Рэйт еще раз посмотрел на фрэя.

— Он точно не встанет?

Малькольм откликнулся с берега, где добывал очередной камень.

— Точно. Шегон мертв.

Вместе они перенесли на растущую груду еще с дюжину камней, и тут Рэйт спросил:

— Почему ты ему служил?

Малькольм указал на торк вокруг шеи, будто другого объяснения и не требовалось. Сперва Рэйт не понял, потом разглядел, что он представляет замкнутый круг. Металлическое кольцо вовсе не являлось украшением — это был ошейник.

Малькольм не слуга, а раб!

Солнце уже клонилось к горизонту, когда они положили на могильный холм последние камни. Пока Малькольм мылся в реке, Рэйт спел погребальную песню. Потом он забросил сломанный отцовский меч за плечо, приспособил на поясе клинок убитого фрэя и собрал вещи. Их было немного: деревянный щит, сумка с увесистым кремнем, кроличья шкурка, из которой Рэйт собирался сшить подсумок, как только она высохнет, остатки сыра, одно одеяло на двоих, каменный топор, отцовский нож и копье Рэйта.

— И куда мы пойдем? — спросил Малькольм.

Лицо и волосы слуги взмокли от пота, у него не было даже заостренной палки для самозащиты.

— Вот что, перекинь одеяло через плечо и завяжи покрепче. И копье возьми.

— Я понятия не имею, как им пользоваться.

— Ничего сложного. Просто направь, куда надо, и ткни.

Рэйт огляделся. Идти домой не имело смысла. Ни к чему возвращаться обратно на восток — слишком близко к Алон-Ристу. К тому же семьи у него не осталось. Клан его примет, однако жить в Дьюрии слишком тяжело… Можно отправиться дальше на запад, в дикие дебри Эврлина. Для этого нужно миновать несколько застав фрэев вдоль западных рек. Как и Алон-Рист, они должны были сдерживать людей. Херкимер предупреждал Рэйта о крепостях Мэрридид и Сиэн-Холл, но никогда не говорил, где именно они находятся. В одиночку Рэйт наверняка смог бы миновать все патрули, однако выжить в глуши нелегко. Ждать помощи от Малькольма не стоит. Судя по виду и замечаниям бывшего раба, вряд ли он протянет в таких условиях хотя бы год.

— Переправимся обратно в Рхулин, только пойдем мы на юг. — Рэйт указал на реку за крутым склоном холма, покрытого соснами. — Там Серповидный лес, он тянется на многие мили. Не самое безопасное место, зато в нем можно хорошо укрыться. — Он посмотрел на небо. — Хотя весна только началась, на подножном корме и охоте как-нибудь протянем.

— Что значит — не самое безопасное место?

— Сам я там не бывал, но кое-что слышал.

— Что?

Рэйт затянул пояс и ремень, на котором висел медный клинок, и пожал плечами.

— Ну, про всяких там тэборов, рэйо, леших.

Малькольм смотрел на него, не отрываясь.

— Злые звери?

— Ну да, как же без них.

— Как без них?..

— В таком большом лесу они просто обязаны водиться.

— Вон оно что… — протянул Малькольм, с тревогой наблюдая за несущейся по реке веткой. — Как мы попадем на тот берег?

— Плавать умеешь?

Малькольм оторопел.

— Да ведь от берега до берега тысяча футов!

— И течение хорошее. В зависимости от того, как ты плаваешь, мы выберемся на тот берег на несколько милей южнее. Впрочем, это и к лучшему. Нас будет труднее выследить.

— Скорее невозможно, — скривился Малькольм, не сводя глаз с реки. Бывший раб фрэев был в ужасе, и Рэйт его прекрасно понимал. Так же чувствовал себя и он, когда Херкимер заставил его плыть на другой берег.

— Готов? — спросил Рэйт.

Малькольм сжал губы. Пальцы, стиснувшие копье, побелели.

— Ты ведь понимаешь, что вода холоднющая?! Она же течет с ледника горы Мэдор!

— И это еще не все, — кивнул Рэйт, — поскольку за нами охотятся, мы не сможем разжечь костер, когда выберемся.

Стройный мужчина с острым носом и узкими глазками вымученно улыбнулся.

— Спасибо за напоминание.

— Готов? — спросил Рэйт, входя в ледяную воду.

— Признаюсь, обычно мой день проходит немного иначе! — С каждым шагом в реку голос Малькольма становился все выше.

— И чем же ты обычно занимался?

Зайдя по колено, Рэйт сцепил зубы. Течение бурлило вокруг ног и толкало, заставляя сильнее зарываться в каменистое дно.

— В основном я разливал вино.

Рэйт фыркнул.

— Да уж, разница огромная…

И тут же река сбила с ног обоих.

Глава 2

Персефона знала всех жителей далля, поэтому чужака определяла с первого взгляда, а уж эта девушка казалась совсем чужой. Невысокая, юная и стройная гостья смахивала на мальчишку благодаря коротким, неровно обрезанным волосам. Было непонятно, то ли на ее лице лежал загар, то ли просто грязь, из-под которой виднелись затейливые татуировки: изящно закрученные шипы, вьющиеся по щекам, минуя глаза и рот. Выглядела она весьма таинственно. Покрывавшие лицо татуировки придавали ей выражение лукавое и в то же время весьма внушительное. Одета девушка была в замызганный шерстяной плащ, жилет из кожи и меха, юбку из выделанной кожи и странный пояс, похоже, из зубов диких зверей. Возле ног гостьи свернулся калачиком белый волк. Внимательные синие глаза следили за движениями каждого, кто направлялся в их сторону. Таких было немного.

Чужачка стояла снаружи ворот рядом с Коббом, который спустился с поста на стене и держал копье так грозно, как мог. Получалось у него плохо. Обычно Кобб кормил свиней и не давал им забираться в общинный огород — прежде этим успешно занималась восьмилетняя Тэя Уэддон. Дозор на стене несли почти все мужчины. В то утро наступила очередь Кобба, и справлялся он ничуть не лучше, чем с присмотром за свиньями.

— У нас гость, госпожа, — сообщил он Персефоне, указывая на девчонку копьем.

Кобб кивнул на бараний рог, висящий у него на шее, и расплылся в улыбке, словно протрубить в него уже было достижением, достойным похвалы, и Персефоне следовало признать, что за воротами он наблюдает лучше, чем за свиньями.

— Сказала, что она мистик и хочет говорить с вождем клана.

Вряд ли девчонка старше двенадцати, и хотя выглядит она так, будто провела большую часть жизни в глуши, для мистика слишком молода…

— Я Персефона, Хозяйка Чертога. — Она подождала, пока гостья сообразит. Девчонка молчала, и ей пришлось пояснить: — Я жена вождя Рэглана. Муж сейчас на охоте, поэтому можешь поговорить со мной.

Девчонка кивнула и ничего не сказала. Она стояла, покусывая губу, и оглядывалась на каждый удар мотыги, крик или стук молотка.

При ближайшем рассмотрении стало ясно, что девчонка явно голодает, а слово «грязный» далеко не описывало масштабов бедствия. В ее волосах запутались сосновые иголки и листья, ноги покрывала черная корка, на руках царапины, колени сбиты, и на лице вовсе не загар, а слой грязи.

— Могу я тебе помочь?

— На кого он охотится? — спросила девчонка.

— Что-что?

— На кого охотится вождь?

Персефона заколебалась. В тот день ей удавалось не слишком об этом задумываться, отгоняя ужасное событие в темный угол до возвращения мужа. Вопрос девчонки осветил его ярким светом, и Персефона с трудом сохранила самообладание.

— Тебя это не касается! — оживился Кобб, сделав угрожающий шаг вперед. Угроза была не в копье, про которое он позабыл и держал как обычную палку, а скорее в голосе, полном неподдельной свирепости.

— На медведя, — ответила Персефона, переведя дух и выпрямившись. — На ужасную медведицу по прозвищу Бурая.

Девочка хмуро кивнула.

— Ты ее знаешь? — спросила Персефона.

— О да, оскал Бурой Грин известен всему лесу, госпожа. И там ее не любят.

— Оскал Бурой Грин?

— Она скалится на всех и вся. Я даже видела, как она скалится на солнце, а кому не нравится солнышко?

— Эта медведица убила моего сына, — сказала Персефона, и слова дались гораздо легче, чем она ожидала. Она впервые произнесла это вслух, хотя раньше сомневалась, смогут ли их выговорить губы…

— Он убил и семью Минны. — Девочка посмотрела на волка. — Я нашла ее в Серповидном лесу, как когда-то Тура нашла меня. Взяла ее к себе, потому что мы с ней, разумеется, сестры. Кто же отказывается от семьи? Тура тоже так подумала.

— Ты знаешь Туру?

— Она меня вырастила.

И сразу стало понятно, откуда у девчонки пояс из звериных клыков, татуировки на лице и видавший виды ясеневый посох.

— Значит, тебя прислала Тура?

Девчонка покачала головой.

— Тура умерла. Я сама предала ее огню.

— Что ты сделала?!

— Таким было ее желание, госпожа. Ей не нравились черви. Думаю, она хотела улететь. Да и кто бы не хотел?

Персефона пристально посмотрела на девочку.

— Ясно, — кивнула она, хотя ничего ей не было ясно. Персефона понятия не имела, что все это значит, но это было и не важно.

— Как тебя звать?

— Сури.

— Ладно, Сури. — Персефона посмотрела на волка. — Я хотела бы пригласить тебя внутрь, однако у нас есть куры и свиньи, поэтому — Минна, правильно? — не сможет войти в далль.

— Минна их не обидит! — с оскорбленным видом воскликнула девчонка. Завитки вокруг глаз сгустились.

— Волки едят кур и свиней.

Девчонка ухмыльнулась и сложила руки на груди.

— Людей они тоже едят, но ведь она пока не обглодала тебе ногу?

Персефона посмотрела на свернувшуюся клубком волчицу, невинную, как пастушья собака.

— Выглядит довольно ручной. Что думаешь, Кобб?

Бездарный смотритель за свиньями, а ныне не ахти какой сторож при воротах, пожал плечами.

— Ладно, только присматривай за ней. Если она на кого-нибудь нападет, то вполне может получить копьем в бок.

Персефона вошла в ворота.

— Не очень-то гостеприимное место, правда, Минна? — прошептала Сури ей вслед. — Интересно, понравится ли им самим копье в боку, когда они придут в наш лес охотиться на наших зверей?

Весна медлила с приходом, не спешила раскрасить бесцветный мир спутанной прошлогодней травы, голых деревьев и серых небес, но жители Далль-Рэна не ждали милостей от природы. Долгая зима наскучила всем, и первым же более-менее теплым деньком люди принялись за работу. Сыновья Киллианов, не знающие устали даже в летний зной, уже сидели на просевшей конусовидной крыше своей хижины. Они привязывали новые пучки соломы взамен унесенных зимним ветром. Бергин-пивовар колол дрова и бросал в огонь, разведенный под кипящими котлами с уже собранным соком деревьев. Остальные возделывали общинный огород — в это время года лишь жалкий клочок слякотной жижи, в которой осенняя ботва смотрелась, словно выбеленные солнцем кости.

Кобб отправился на свой пост, Персефона провела Сури по гравиевой дорожке к большому срубу в центре далля. Почти забытые птичьи песни вернулись, с солнечной стороны колодца расцвели желтые и голубые цветочки. Если верить звездам, птицам и цветам, то зима закончилась, однако в тенистых местах все еще лежал снег. Персефона покрепче запахнула шаль — в этом году весна весьма избирательна. Она пришла не ко всем.

Персефона остановилась на площадке перед крыльцом и поклонилась каменной статуе богини Мари. Сури посмотрела на нее с интересом. Двери были открыты, впуская солнце в Большой Зал, который с самой осени походил на задымленную деревянную пещеру. Зимой его освещал огонь очага, и двенадцать поддерживающих крышу колонн казались золотыми, но при солнечном свете стало видно, насколько они старые и ветхие.

Яркий свет разоблачил не только колонны: сношенная обувь, плащ, свисающий с рогов головы оленя, кубок из бараньего рога, который Освальд швырнул в Сэккета несколько месяцев назад. Деревянный настил вокруг тлеющего в яме костра был покрыт грязью и золой. Солнце раскрывало реальную действительность, которую так умело прятали тени, рождаемые костром.

Извечный огонь в центральной яме едва тлел. Хэбет, чьей обязанностью было за ним смотреть, куда-то подевался. Персефона подбросила щепок, и стало чуть светлее. Она пошла к двум стоявшим возле дальней стены креслам и присела на то, что справа.

Сури остановилась в дверях. Она покосилась на стропила островерхой крыши, где щиты прошлых вождей клана висели вместе с трофейными головами оленей, волков и медведей. Сури скривилась и с таким видом посмотрела туда, где сидела Персефона, словно между ними расстилалось озеро, а плавать она не умела. Сделав над собой заметное усилие, девочка и волк вошли в зал.

— Сколько тебе лет, Сури? — спросила Персефона.

— Не знаю… Лет четырнадцать, наверно, — рассеянно ответила девочка, не сводя глаз с балок.

— Наверно?

— Скорее всего, да. А может и больше. Или меньше.

— Ты не знаешь?

— Зависит от того, сколько я прожила у кримбалов. Тура считала, что я мэлкин.

— Кто?! Что такое мэлкин?

— Когда кримбалы крадут ребенка… Знаешь, кто такие кримбалы, госпожа?

Персефона покачала головой.

— Кримбалы — это лесные существа. Они там не живут, просто приходят время от времени. В Серповидном лесу их много, из-за деревьев там полно дверей. Живут они в Ногге, глубоко под землей, где у них великолепные залы и пиршества. Они танцуют и веселятся так, что ты даже представить себе не можешь. Короче, когда кримбалы крадут ребенка…

— Они крадут детей?

— О, Великая Праматерь, да! Постоянно. Никто не знает, почему. Просто у них так принято. Короче, когда они крадут ребенка, то уносят его в Ногг, где с ним делают невесть что. Очень редко ребенку удается убежать. Такого называют мэлкин, и он уже не станет нормальным, потому что любой, проведший хоть немного времени в Ногге, меняется навсегда. Так вот, обычно мэлкины старше — лет десяти-одиннадцати, но мне каким-то образом удалось удрать до того, как мне исполнился год. Тогда Тура меня и нашла.

— Каким же образом тебе удалось выбраться, если ты еще не научилась ходить?

Сури, к тому времени как раз перешедшая через зал, посмотрела на Персефону так, словно та спросила невесть что.

— Откуда мне знать, госпожа? Я ведь была младенцем.

Персефона недоверчиво подняла брови и кивнула.

— Понятно, — сказала она, хотя на самом деле поняла другое: каким бы простым ни был вопрос, для девочки с поясом из звериных зубов и в компании ручного волка простых вопросов не существует. — Ладно, Сури, чего тебе нужно?

— Как понять — нужно, госпожа? — спросила девочка.

— Зачем ты пришла?

— А, ну да… Я пришла рассказать вождю, что мы все умрем. — Девочка проговорила это быстро и непринужденно, словно объявила, что вечером солнце сядет.

Персефона прищурилась.

— Повтори-ка еще раз. Кто именно умрет?

— Мы все.

— Кто — мы?

— Мы. — Вид у девочки стал недоуменный, и вряд ли в этом были виноваты татуировки.

— Ты и я?

Сури вздохнула.

— Да. Ты, я, смешной дурачок у ворот — все мы.

— Все в Далль-Рэне?

Девочка снова вздохнула.

— Не только в Далль-Рэне — везде.

Персефона рассмеялась.

— Ты говоришь, что умрут все живые существа? Так ведь это не новость.

Сури посмотрела на Минну с мольбой в глазах, будто волчица могла помочь с объяснениями.

— Не все живые существа, только люди — как ты и я.

— Ты говоришь про рхунов? Умрут все рхуны?

Сури пожала плечами.

— Видимо, да.

— Погоди-ка… Начни с того, когда и как это случится.

— Не знаю как, но скоро… Думаю, все случится еще до разгара лета. Точно до прихода зимы. — Она замолчала и задумалась, потом кивнула. — До того, как пойдет снег. К следующей весне наступит самое худшее время. Мы окажемся на лезвии ножа, посреди бури.

— Значит, надвигается буря?

Девочка нахмурилась и покачала головой.

— Не обычная буря, нет, просто что-то плохое… — Она пожала плечами. — Впрочем, может, и буря.

— И ты понятия не имеешь, что ее вызовет?

— Нет, не знаю. — Мистик сказала это с таким видом, будто причины столь ужасного события не важны вовсе.

Персефона откинулась на спинку кресла и внимательно посмотрела на девочку. Бедняжка, одинокая, напуганная сирота…

— Зачем ты пришла на самом деле, Сури? Ты голодна? После смерти Туры тебе стало одиноко?

Сури смутилась.

— Не бойся. Я попрошу кого-нибудь выделить тебе место для ночлега. И хлеб у нас найдется. Хочешь хлеба?

Мистик задумалась.

— Хлеб — это здорово.

— Хочешь пожить здесь, в далле?

Глаза Сури округлились, она с опаской отшатнулась, глядя на увешанные трофеями балки, и замотала головой.

— Нет, госпожа! Я здесь жить не смогу. Я пришла лишь потому, что Тура велела так сделать, если я увижу что-нибудь. Пойти на холм посреди большого поля в центре леса и сообщить вождю. Так она велела… Прямо сейчас больше ничего не сделаешь. Нужно поговорить с деревьями. Они могли бы рассказать нам куда больше, но они еще спят.

Персефона вздохнула. Разговаривать с Турой было куда проще, несмотря на ее странности. Надо дождаться возвращения Рэглана. Может, он разберется, что к чему.

— Что ж, спасибо. — Персефона встала и улыбнулась. — Я распоряжусь насчет хлеба, остальное решишь с моим мужем, когда он вернется. Если хочешь, подожди здесь. — Увидев, что девочка снова отшатнулась, Персефона добавила: — Или на крыльце, если тебе так удобнее.

Сури кивнула и ушла. Волк следовал за ней по пятам.

Такая худенькая…

Персефона была уверена, что пророчество — обман. Умно придумано, только девчонка перестаралась. Ей следовало придумать что-нибудь попроще, вроде неурожая, мора или засухи. Она слишком мала и не рассчитала все, как надо. После смерти Туры у нее нет шансов выжить в лесу одной.

— Сури? — окликнула девочку Персефона. — Я бы на твоем месте пока не стала никому рассказывать про смерти.

Девочка обернулась, проведя рукой по трем зимним колоннам.

— Почему?

— Люди не поймут. Подумают, что ты лжешь.

— Я не лгу!

Персефона вздохнула. Упрямая девчонка.

Сури сделала еще несколько шагов к двери, остановилась и снова обернулась.

— Я не Тура, но чувствую: грядет что-то ужасное. Наша единственная надежда — узнать, что скажут деревья. Жди листьев, госпожа, жди листьев…

И тут снова прозвучал рог.

Персефона поняла, что случилось страшное, едва переступила порог. Работавшие в саду люди побросали мотыги. Братья Киллиан спустились с крыши, остальные бросились к воротам или попадали на колени, рыдая.

Словно увидев хлынувший на поле черный ливень, Персефона приготовилась к приближающейся буре. Она пережила их немало. Она помогала мужу управлять кланом в течение двадцати лет. Она не дрогнула перед Долгой зимой и последовавшим за ней Великим голодом. Она потеряла первого сына при родах, второго из-за болезни и совсем недавно последнего, который едва успел повзрослеть. Манн был славным юношей, однако боги не смогли его защитить. Что бы ни ждало ее за воротами, она выдержит это испытание так же, как и все остальные. Она обязана. Если не ради себя, то ради своего народа.

Обе створки ворот распахнулись, но обзор заслонили нахлынувшие люди. Некоторые вскарабкались на лестницы и вал, тыча пальцами за стену. Персефона вышла на крыльцо, и толпа наконец расступилась.

Вернулся отряд охотников. Уходило восемь мужчин. Назад пришло шесть. Один на щите…

Рэглана внесли в ворота — по двое мужчин с каждой стороны щита, Коннигер во главе процессии. Рукав его рубахи был оторван и обвязан вокруг головы, сбоку расплывалось красное пятно. Эдлер, обладатель зорких глаз, вернулся лишь с одним. У Хэгнера вместо правой руки болталась кровавая культя.

Персефона не стала спускаться с крыльца. Черный ливень накрыл ее, идти дальше не было смысла.

Больше всего потрясла не смерть мужа, а до боли знакомая сцена. Персефоне показалось, что она сошла с ума и переживает события трехдневной давности, когда в далль принесли ее сына. Он тоже отправился на охоту и тоже вернулся на щите. Она помнила, что стояла на том же самом месте в то же самое время суток.

Но теперь все иначе.

Когда погиб Манн, рядом с ней был муж. Он держал ее за руку, и благодаря его силе она устояла на ногах. От него исходили волны ярости, пальцы до боли сжимали ее кисть. На следующий день Рэглан ушел мстить…

Несшие щит приблизились к крыльцу. Мрачные лица смотрели в землю. Лишь один осмелился поднять взгляд. За процессией сомкнулась толпа.

— Мы возвращаем тебе твоего мужа, — объявил Коннигер. — Рэглан из рода Монт, вождь Далль-Рэна, пал сегодня в битве.

Толпа притихла. Над Персефоной захлопали на ветру стяги клана. Она должна была принять смерть мужа так же, как Рэглан принял смерть их сына. Рэглан держался с достоинством и пониманием, молча сминая в руке ее пальцы. Персефоне некого было держать за руку, и она никак не могла осознать произошедшее.

Вместо этого она спросила:

— А что с медведем?

Коннигер растерялся. Он подумал, прикоснулся к окровавленной повязке…

— Это не медведь. Существо, на которое мы охотились, оказалось демоном. Человеку его не одолеть!

Глава 3

Рэйт с удовольствием сидел у костра. Ему нравился танец пламени, запах дыма и то, как лицо и грудь грелись, а спина оставалась холодной. В этой двойственности ему виделся глубокий смысл, как и в таинственном мерцании огня. Дух пламени говорил с ним, рассыпая искры и меняя направление удушливого дыма, однако значение этих знаков оставалось загадкой. В природе все так. Она говорила с ним — да и со всеми прочими — на языке, который понимали немногие. Если бы только он знал, что это означает! Подумать только, какие секреты, какая мудрость и какие ужасы ему бы открылись…

— Один из немногих духов, с которым мне удается ладить, — сказал Рэйт, бросая в пламя ветку.

— Это какой же? — спросил Малькольм.

Бывший раб, а теперь беглый сородич, сидел позади Рэйта с наветренной стороны, чтобы уклониться от дыма. Он пытался развязать одеяло, затянутое узлом. Материал был достаточно тонким, поэтому во время пути он носил его как пояс.

— Дух огня, — пояснил Рэйт, беря из кучи веток еще одну.

Он разломил ее пополам и бросил в костер.

— Думаешь, огонь — это дух?

Рэйт поднял бровь.

— А что? Ты думаешь, он демон? — Ему и раньше доводилось слышать такое, в основном от соседа, который оставил очаг без присмотра, уходя помочиться к реке. Когда тот вернулся, его хижина уже пылала вовсю. — Может, оно и так. Хотя на свободе характер у него своенравный, подчинить демона вряд ли возможно. Особенно такому, как я.

Малькольм пораженно уставился на него, что делал довольно часто. Рэйт не отличался многословием, и непонимающие взгляды Малькольма после подобных объяснений отнюдь не способствовали продолжению разговора. Похоже, раб фрэев жил очень замкнуто. Его изумляло все, что рассказывал Рэйт.

— Отец часто говорил, что огонь становится опасным, если заскучает, — продолжал Рэйт. — Оставь его одного, он рассердится и встанет на путь зла. Лучший способ задобрить огонь — готовить на нем еду и рассказывать сказки.

Малькольм по-прежнему таращился, приоткрыв рот.

Бывший раб явно выбился из сил. Замерз, тоскует и очень напуган. Вполне объяснимо, учитывая ситуацию. Сам Рэйт пытался бодриться. Кто бы мог подумать, что лес окажется еще более скупым к людям, чем каменистые равнины Дьюрии?

Они ночевали в Серповидном лесу уже восьмой раз, и деревья-великаны были настроены отнюдь не гостеприимно. Троп почти не было, и беглецам приходилось пробираться сквозь колючие заросли ежевики, еды хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду. В этот день они подкрепились шестью черными жуками размером с ноготь на большом пальце, семью личинками, обнаруженными под отставшей корой, соком, текшим по стволу дерева с широкими листьями, и парой сосновых шишек, которые пришлось поджарить на костре, чтобы добыть семечки. В чистом ручье Рэйт попытался добыть рыбу копьем, Малькольм хватал ее руками, но после нескольких часов безуспешных усилий они сдались. Их ждала еще одна голодная ночь.

Под густыми кронами стемнело быстро. Беглецы сидели бок о бок на крошечной полянке, усыпанной коричневыми иголками. Они смотрели на огонь и слушали шум ветра в скрипящих ветвях. Огромные вечнозеленые деревья раскачивались, касаясь макушками неба и мешая звездам сверкать. Если бы не листва, Рэйт легко бы сориентировался. Без звезд он будто ослеп и подозревал, что они ходят кругами…

— В Алон-Ристе сейчас подают вечернюю трапезу, — мечтательно протянул Малькольм, заворачиваясь в одеяло. — Пожалуй, оленину… Жареную на малом огне, чтобы стала помягче. И еще сыр, мясо птицы вроде куропатки или перепелки, разумеется, свежий хлеб, пудинг и, конечно же, вино! Наверняка прямо сейчас они уже едят! Вечерние трапезы прекрасны… — Он словно вспоминал потерянную возлюбленную. — Знаешь, что такое вечерняя трапеза? Это когда ты что-нибудь кушаешь вечером. — Он вздохнул. — В бытность свою рабом я принимал участие в этом ритуале, но теперь я свободен, слава всем богам!

Настал черед Рэйта изумленно таращиться.

— Извини! Я просто проголодался.

Рэйт продолжал смотреть.

— Что?

— Он тебя бил?

— Кто? Шегон?

Рэйт кивнул.

— Потому что если бил, то я его вполне понимаю.

Малькольм нахмурился.

— Нет, не бил. Фрэи обращаются с рабами хорошо. Куда лучше, чем ты.

— Ты мне не раб!

— И слава всем богам! — Малькольм отмахнулся от пары крошечных букашек, летавших перед лицом. Насекомые появиться успели, хотя настоящее тепло еще не настало.

— Если фрэи такие замечательные, то почему ты шарахнул старину Шегона по голове? — поинтересовался Рэйт. Конечно, спрашивать надо было раньше, но смерть отца, страх погони и постоянные поиски пищи вытеснили все другие мысли.

Малькольм поднял коричневую сосновую иголку, которых тут было без счету. Он потер ее между пальцами и пожал плечами.

— Даже при хорошем обращении любой раб предпочитает быть хозяином своей судьбы. Я увидел выход из положения и воспользовался. Все бы обошлось, если бы ты не озверел. Шегон разозлился бы, но не до такой степени, чтобы пускаться за нами в погоню. Не стал бы он утруждаться. Однако теперь он мертв, и месть — дело чести. — Бывший раб замолчал, огляделся и спросил: — Как насчет тебя? Почему ты это сделал?

— Почему убил?

Малькольм кивнул.

— Не знаю… Зря я так. Когда он убил отца, я не раздумывал. Просто действовал. Так поступил бы и Херкимер. Самое смешное, что я никогда не мечтал быть на него похожим. Не хотел участвовать в войнах. Не хотел ни славы, ни почестей. К этому стремились отец и братья… Я хотел жить простой жизнью, жениться и завести детей. Отец же все эти годы учил меня драться и таки преуспел! Понимаешь, о чем я?

Рэйт посмотрел на Малькольма и увидел, что тот ничего не понял. Не таращился удивленно, как прежде, а именно не понял. Что ж, это было ясно любому из клана Дьюрия, однако Малькольм слишком много времени провел с фрэями и утратил почти все человеческое.

— В свое оправдание могу сказать одно: я сделал это ради отца. Ведь сыновья так и должны поступать, верно? Мстить за отцов. По крайней мере, так принято в Дьюрии.

— Надо думать, Дьюрия не очень-то хорошее место.

— По большей части голые камни да пыль. И много тонкой, ломкой травы. Для коз лучше не придумаешь.

— А какие там люди?

— Дрянные.

— Ты не дрянной!

Рэйт поднял бровь.

— Ты не знаешь ни меня, ни мой народ. Клан Дьюрия славится агрессивными мерзавцами, которые работе предпочитают выпивку, разговорам — драки, и являются источником всех зол в мире.

— Будь вы такими, ты убил бы Мэрила и меня, забрал лошадь и не стал бы возиться с погребением отца.

Рэйт развел руками.

— Я — позор клана. Сын Медного Меча, ни разу не побывавший на войне. В Дьюрии воюют все. Фрэям требуются воины, и все поднимают руки. Так мы обеспечиваем себе пропитание, потому что мы не козы. Представь, что у нас за жизнь, если я завидую козам. — Рэйт нахмурился, бросил ветку в огонь и вздохнул. — Отец хотел лишь клочок плодородной земли! Переправа через реку стала его первым разумным поступком.

— Напротив, твой отец повел себя безрассудно! Потащил тебя туда, куда путь вам заказан: все вожди рхунов подписали пакт и обязались оставаться на своих землях.

— Шегон тоже повел себя безрассудно! Одно дело — велеть нам уйти, и совсем другое — приказать мужчине выбросить свой меч. Должно быть, в Алон-Ристе мечей полно, а по эту сторону реки они большая редкость.

— Ничуть! Одно дело просто нарушить пакт, и совсем другое — сделать это с оружием в руках. Наткнись на вас с отцом патруль инстарья, они бы вас сразу убили. Шегон принадлежал к племени асендвэйр и предложил выход из положения. Оставить вам меч он не мог — это было бы безответственно. Если бы вы задержались или вернулись после его отъезда, и вас нашли инстарья, они сочли бы ваше присутствие с оружием в руках вторжением или приняли вас за разведочную группу. Инстарья двинули бы на Рхулин. Шегон поступил вовсе не безрассудно, он хотел сделать доброе дело.

Об этом Рэйт даже не подозревал. Лучше бы он и дальше не знал.

— Не ты один виноват в случившемся, — мягко добавил Малькольм. — Шегон мог бы растолковать гораздо лучше, вот только фрэи не станут ничего объяснять тем, кого считают чуть выше животных.

— Ничего бы это не изменило. Отец гордился своим мечом и берег его. Такой уж он был. Отдать меч для него все равно, что добровольно сложить голову. Или даже хуже — как душу потерять.

— Теперь этот превосходный клинок твой.

— Уж какой есть. — Рэйт достал медный клинок из ножен и осмотрел обломок. — Меч Шегона перерубил его словно палку, а ведь это лучшее оружие нашего клана… Оно передавалось от отца к сыну на протяжении многих поколений. По легенде, его выковал для моего прапрапрадеда один дхерг за то, что мой предок спас ему жизнь. — Рэйт сунул обломок обратно в ножны. Потом он покусал губы и глубоко вздохнул. — Я забыл тебя поблагодарить.

— Не стоит. Я ничуть тебе не помог, — заверил Малькольм.

— Если бы не ты, я бы погиб!

Малькольм поднял голову и с любопытством уставился на Рэйта.

— Ты все равно погибнешь. Только перед этим побегаешь по лесу с пустым желудком и стертыми ногами. Впрочем, нет худа без добра: твое имя запомнят. Нельзя убить бога и остаться незамеченным.

Крак!

В темноте, за пределами круга света, отбрасываемого костром, раздался треск дерева. Не просто хрустнула сломанная ветка, хотя тогда бы они тоже встревожились — им уже приходилось слышать, что в ночи бродят звери неизвестно какого размера. Под звуки леса засыпать трудно. Но на этот раз было что-то другое. Не треск, скорее удар — странный глухой звук. Оба вскочили на ноги. Беглецы стали всматриваться в сумрак, потом Рэйт подкинул в костер побольше дров.

— Что это? — прошептал Малькольм.

— Не знаю, — так же тихо ответил Рэйт. — Может быть все, что угодно.

— Например — что?

— Пожалуй, худший вариант — рэйо.

— Худший?! Почему начинать надо с худшего? Почему бы не предположить, что одно дерево упало на другое?

— Расслабься. Вряд ли это рэйо. Будь это он, мы уже наткнулись бы на человеческие кости, да и сами были бы давно мертвы.

— Спасибо, утешил. Итак, что же это может быть?

Рэйт посмотрел на него и улыбнулся.

— Упавшее дерево.

Малькольм усмехнулся.

— А если серьезно?..

Рэйт оглядел заросшие мхом камни, потом посмотрел на деревья.

— Лешие.

— Кто это?

— Лесные духи. Судя по всему, они заделывают нашу тропу, чтобы с утра мы не знали, в каком направлении идти. Они любят пошалить, но для взрослого человека не опасны.

Костер разгорелся, и Малькольм отошел подальше от жара. Беглецы смотрели друг на друга отчасти скептично, отчасти с надеждой. Рэйт кивнул.

— Да-да, мне приходилось видеть их весеннее сборище. Такие маленькие огоньки, что носятся над травой.

— Это светлячки.

— Ну, некоторые из них действительно светляки, самые яркие — лешие. Их излюбленное развлечение — заманивать детишек подальше от дома. Иногда к быстротечной реке, иногда к глубокому озеру, чтобы те утонули.

— Повеселее историй ты не знаешь? — скривился Малькольм. — Хватит расстраивать духа огня.

Рэйт пожал плечами и бросил в костер еще одну ветку.

— Я родом из Дьюрии, такие уж у нас сказки.

Малькольм покосился на темный лес и покачал головой.

— Вряд ли это лешие…

Для человека, который без Рэйта наверняка бы погиб, Малькольм слишком явно сомневался в познаниях своего проводника.

— Хм, я почти в этом уверен, — заявил Рэйт. — Они прячут наши следы — хотят, чтобы мы заблудились в их треклятом лесу.

Малькольм не успел и рта раскрыть, как по лесу снова разнесся странный глухой звук. На этот раз сперва заскрипело, потом протяжно заныло, и послышался глухой удар. Более того, вдалеке зазвенел смех и поющие голоса.

Беглецы пораженно уставились друг на друга.

— Пахнет едой! — заметил Малькольм.

Рэйт покивал. Он тоже почувствовал приятный запах. Ветер переменился, и в их направлении потянуло дымом и жареным мясом.

— Похоже, ты прав — это не лешие. Вероятно, кримбалы. Они, как известно, устраивают грандиозные пирушки.

— Пирушки? — Малькольм вскочил. — Может быть, мы…

— Нет! Не надо! — Рэйт схватил его за руку.

— Но еда… Помнишь, что это такое? Я про настоящую еду!

— Так они и заманивают людей. Проходы в деревьях ведут в их волшебную страну под названием Ногг. Там они укладывают человека на перину, играют на музыкальных инструментах и угощают жареной кабаниной, олениной, говядиной и ягнятиной в сметане и меду — ешь сколько влезет.

Малькольм облизнулся.

— Потом поят элем, вином и медовухой, кормят пирогами.

— Да ты что? А с чем пироги?

— Неважно, с чем, потому что выбраться оттуда ты уже не сможешь. Стоит тебе войти, попробовать их еду, и ты останешься в Ногге навечно!

Малькольм моргнул.

— Ну и что?

— Как это — что?

— Еда у них хорошая?

— Говорят, неимоверно вкусная.

— Постели мягкие и теплые?

Рэйт кивнул.

— Значит, либо мы остаемся здесь, — Малькольм обвел полянку широким жестом, — и голодаем в жутком лесу, либо живем до конца дней в стране чудес, изобилия, музыки и веселья. Звучит отвратительно! Пошли!

Возражать было бесполезно. От таких доводов Рэйт растерялся.

— И еще, — Малькольм поднял палец, — каковы шансы, что фрэи найдут нас в этой волшебной стране Ногг?

Теперь наступил черед Рэйта изумленно таращиться. Он вгляделся в темную чащу, откуда доносились смех и пение.

— Помоги-ка потушить костер.

Они разбросали ветки и затоптали огонь. Рэйт пошел первым. С каждым шагом шум становился все громче. В ночном воздухе разносились голоса и собачий лай. Темнота отступала, из-под редеющего купола листвы проглянули звезды. Они очутились на краю леса. Впереди лежала освещенная половинкой луны равнина, по которой змеилась хорошо утоптанная дорога. Вдалеке в окнах бревенчатого дома горел огонь.

— Это страна Ногг? — спросил Малькольм.

— Нет, — ответил Рэйт. — Это придорожная таверна, где останавливаются путники.

— Мы — путники! — воскликнул Малькольм, не помня себя от радости. — Как думаешь, нам дадут покушать?

Рэйт пожал плечами.

— Есть только один способ это узнать…

Рэйт ненавидел, когда на него таращатся. Слишком часто это заканчивалось дракой. Еще он не любил чужаков, они его раздражали. Поэтому неудивительно, что он был не в духе: они с Малькольмом сидели в окружении дюжины чужаков, во все глаза глядевших, как беглецы едят.

Ничего не было сказано, по крайней мере, достаточно громко. Шептались возле большого деревянного блюда, с которого две служанки раздавали баранье жаркое, тихо переговариваясь с посетителями. Иногда они бросали взгляды на Малькольма, но в основном смотрели во все глаза на Рэйта, будто вместо шапки он надел на голову поросенка. Вернувшись к столам, люди продолжали пялиться на него, перешептываясь между собой.

— Как думаешь, о чем они говорят? — спросил Рэйт, толкнув Малькольма в бок.

Бывший раб даже головы от миски не поднял.

— Говорят, что ты чудо как пригож, и прикидывают, на какой из своих сестер тебя женить. — Он пожал плечами. — Откуда мне знать?

— Думаю, они собираются перерезать нам глотки…

— Мое предположение нравится мне больше! — Малькольм повозил пальцем по дну миски и с удовольствием его облизал. — Может, после моей истории нам дадут добавки?

— Не думал, что ты голоден. Пару жалких кусочков, что нам дали, ты ел целую вечность.

— Я растягивал удовольствие на случай, если нам больше ничего не достанется, — пояснил Малькольм, вылизывая миску. — Скажи-ка вот что: в светском обществе рхунов считается дурным тоном облизывать миску или нет?

— В светском обществе рхунов нет понятия дурной тон, по крайней мере, в Дьюрии. Здесь все может быть иначе. Местные привыкли делать, как им велено. Что касается обещанной истории — ты ведь не собираешься рассказывать им правду?

— Разумеется, нет. Я голодный, а не глупый. Такая история никого не накормит. Нас тут же выкинут те, кто еще не уснет от скуки.

— Ну, просто не говори ничего такого, что может их оскорбить.

— Верь людям!

Малькольм принялся облизывать край миски.

До чего он странный, подумал Рэйт. И облизывание миски тут вовсе ни при чем — это было самое нормальное из того, что он делал. Странным Малькольм казался из-за всего остального. Бывший раб не носил бороду, волосы стриг коротко и расчесывал. Сидел слишком прямо, мыл руки и лицо каждое утро и перед приемом пищи, расстраивался из-за пятен на одежде, разговаривал с чудаковатым изяществом и использовал кучу слов, которых Рэйт ни разу не слышал.

— Ты хороший рассказчик?

— Уфифим, — ответил Малькольм, все еще облизывая миску.

— Чего-чего?

Малькольм оторвался от миски.

— Увидим.

Хижина занимала большую часть места внутри частокола. Еще там находились загоны для домашних животных и сарай для припасов. Самым просторным помещением таверны была комната, где сидели беглецы. В Дьюрии дома строят из глины, крыши делают в форме конуса и кроют связками соломы. Этот был побогаче, из цельных бревен с крепкой крышей, которую не сдувает каждым порывом ветра. Помещение большое, места возле очага хватало. Взамен сухого навоза в нем пылали настоящие дрова.

— Как звать? — спросил, вытягивая ноги, один из закончивших ужинать — постарше остальных.

Может, его вынудили начать разговор. Хотя, вероятнее всего, он был вожаком или пытался им казаться. Стоило ему заговорить, как шепот стих, и все посмотрели в их сторону.

— А тебя? — немного резко ответил Рэйт вопросом на вопрос.

— Не лезь на рожон, мне просто интересно. Уж и спросить нельзя? — Он оглянулся через плечо в поисках поддержки. Добродушный и приземистый тип, из тех, кому вечно нужно одобрение. — Всех остальных мы знаем. Видимся на дорогах много лет. Вон там Кэйн, сын Хэйла, который передал ему свое дело пять лет назад. И он неплохо справляется. Вон там Хэмп из клана Мэнахан, почтенный торговец шерстью. Я Джастен из Далль-Рэна. Меня знают все, но вас двоих мы раньше не встречали. Так кто же вы?

— Вы уже знаете наши имена, — напомнил Рэйт. — Нас спрашивал человек на воротах, потом рассказал остальным. Я видел, как вы шептались. Мне скрывать нечего. Мы просто мимо проходили. Заблудились в лесу, почуяли дым и запах еды, понадеялись на гостеприимство. Вот и все. Мы никому не собираемся устраивать неприятностей. Не стесняйся. Спрашивай, о чем хочешь. Я отвечу.

— Ни к чему так заводиться… Мы всего лишь торговцы. — Вожак огляделся, и многие пригнули головы к тарелкам. Некоторые одобрительно заворчали. Все уставились на Рэйта, будто он собрался показывать фокусы. — Понимаешь, мы пытаемся выжить, как и ты. Мои волы таскают бревна по тракту между Далль-Рэном и Нэдаком, иногда в Мэнахан — там тоже нужна древесина. И я вовсе не ищу неприятностей! — Джастен поднял руки и обернулся. — Видишь, у меня ничего при себе нет. Мы оставляем свои остроги снаружи — обстановка получается более дружеская, понимаешь? Негласное правило. А ты сидишь тут с клинком на спине. Внутри таверны оружие ни к чему.

— Он сломан.

— Неужели? — Торговец оглянулся на остальных.

Они отставляли миски и поворачивались к чужакам, сверля их напряженными взглядами.

— Судя по рисунку на твоей ли-море и одеялу, на котором вы сидите… Это ведь узоры клана Дьюрия?

— Верно. И что с того? — Другого Рэйт и не ожидал. — Ну же, давай, выскажись. Что там у тебя в зубах застряло? Спрашивай, не тяни.

Мужчина напрягся.

— Ладно. Ходят слухи, что кто-то убил бога.

Этого Рэйт ожидал в последнюю очередь.

— Боги бессмертны, — ответил он, радуясь своей находчивости, пододвинул пустую миску и сделал вид, будто ест.

— Мы тоже так думали…

Рэйт провел пальцем по краю пустой миски, как Малькольм.

— Значит, просто слух. Какой-нибудь хвастун придумал.

Люди переглянулись.

— Это сказал не человек. Говорят, сами фрэи явились из Алон-Риста. Ищут рхуна, убившего одного из богов. Говорят, он из клана Дьюрия и воспользовался медным мечом. Таких немного. Как ни странно, у тебя тоже медный меч. Еще сказали, что в драке оружие сломалось. Будто бы все произошло неделю назад на том берегу Берна. — Вожак пристально посмотрел на Рэйта. — Так откуда именно вы идете?

— Конечно-конечно. Вопрос вполне уместный, не так ли? — Рэйт покивал. — Мэнахан славится шерстью и красивыми девушками. Все знают, что лучшие поэты и музыканты — в Мэлене. Из Нэдака везут лучшие меха, а чем знаменита Дьюрия? Сплошными неприятностями. Так вы думаете? Если пропала краюха хлеба, началась шумная драка или понесла незамужняя девка — во всем винят дьюрийцев. И если боги ищут зачинщика, то кого они найдут?

— Тогда расскажи, как сломался твой меч! Занятная подробность: лишь только этот слух дошел до нас, и вот он ты! Знаешь, что я думаю? Бога убили вы! — заявил Джастен.

Он держался твердо как мог, но Рэйт сбил бы его с ног играючи. Джастен это тоже понимал. Дьюрийцы славились драками. Мужчины на каменистых равнинах были под стать скалам, дьюрийские мальчишки сызмала учились махать кулаками. По-другому там выжить нельзя.

— Ты прав! — воскликнул Малькольм, вставая. К нему метнулись все взгляды (Рэйт тоже не стал исключением). — Это он убил асендвэйра Шегона!

Рэйту захотелось придушить тощего, похожего на хорька типа, но было слишком поздно. Вопрос лишь в том, что делать теперь. Врать Рэйт не привык. Дьюрийцам это не свойственно.

— Да, его убил я.

— Почему? — спросил Джастен.

— Он убил моего отца. Прямо у меня на глазах, его же клинком. Вот он. — Рэйт похлопал висевший в ножнах меч.

— Как такое вообще возможно? — спросил торговец помоложе, набросивший на плечи одеяло, словно шаль. Вероятно, это был Кэйн, сын Хэйла. Рэйт плохо запоминал лица и имена. — Они не могут умирать!

«Угу, самое время об этом задуматься. И где ты был минуту назад, Кэйн?» — подумал Рэйт, но вслух сказал другое:

— Видимо, очень даже могут.

— Как тебе это удалось? — снова вступил Джастен.

— Я вынул меч из тела отца и ударил изо всех сил. Оружие фрэя разрезало клинок пополам. Еще чуть-чуть — и мне конец. Я это знал, и фрэй это знал. И тогда…

— И тогда Рэйт, сын Херкимера, герой Дьюрии, совершил нечто поразительное! — перебил Малькольм. Тощий парень вышел на середину помещения, подобострастно наклонился и замахал руками. Он говорил громким, отчетливым голосом, который разносился по всему трактиру. — Понимаете, Шегон был мастером охоты, как и все асендвэйр. Я-то знаю точно. Я жил с ним в Алон-Ристе. — Он показал на металлический ошейник на шее. — Его раб и личный слуга. Шегон был худшим из всех фрэев, настоящим кулом! Я видел его на рейде в рху… то есть в наших деревнях, видел, как фрэи захватывают наших женщин! Они их не насилуют. Нет уж! Фрэи не станут осквернять себя нашими женщинами. Знаете, что они с ним делают?

— Что? — хором спросили торговцы.

— Скармливают охотничьим собакам, потому что те любят мясо понежнее!

Все заахали и заворчали.

— Как я уже сказал, худшим из них был Шегон. Он рыскал по землям по ту сторону Берна с отрядом душегубов — просто стая кровожадных волков! Своими глазами видел, как он проверял остроту клинка на руке ребенка. Отрубил ее с двух ударов. Результат его не порадовал, и он велел кузнецу получше наточить лезвие, потом опробовал еще раз. Вторая ручка ребенка упала с одного удара… Шегон был злодеем, настоящим чудовищем, к тому же фрэем, а значит, излишне самонадеянным. И эта самонадеянность вышла ему боком. Шегон не видел угрозы ни в Рэйте, ни в другом человеке. Рхуны — так они презрительно называют нас — вроде бы не способны причинить им вреда. Однако никогда прежде рхун не пытался дать отпор фрэю. Никто не отваживался, и никто не обладал должным мастерством. Фрэи правили миром на протяжении многих веков. Они истребили дхергов, разгромили великанов и загнали в море гоблинов. Не было у них ни равных противников, ни тех, кого бы они боялись… Не было до сегодняшнего дня!

Малькольм замолчал и обозрел комнату. Убедившись, что привлек всеобщее внимание, он продолжил:

— Шегон атаковал так небрежно, так грубо, что Рэйт смог увернуться, сделав ловкий прыжок. Шегон был уверен в легкой победе и совершенно опешил, когда Рэйт выскользнул из его хватки. Как он посмел! И в этот миг замешательства Рэйт показал себя на высоте! Ведь Шегон не ведал, что перед ним вовсе не обычный рхун. Рэйт — мастер боевых искусств, равного которому наш мир не знал. Клинок сломался, но мужество Рэйта осталось при нем. Он полоснул злодея по запястью рукоятью меча. Непривычный к боли Шегон настолько опешил, что выронил меч. Не успел тот коснуться земли, как Рэйт, сын Херкимера, поймал его и нанес удар прямо в цель — в самое горло чудовища!

Посетители таверны все как один распахнули рты и подались вперед.

— Шегон — гнусный властелин фрэев — упал мертвым к ногам Рэйта. Дюжина остальных фрэев — убийцы и угнетатели людей — были в таком ужасе, что бросились бежать. Рэйт прокричал им вслед, что теперь людской род больше не станет подчиняться лжебогам!

Малькольм расправил складки своих грязных и драных одежд.

— Именно тогда великий Рэйт из клана Дьюрия разбил мои рабские оковы. «Пойдем со мной! — сказал он. — Пойдем со мной, и ты будешь дышать воздухом свободы!» Мы вместе двинулись через жуткий Серповидный лес, но в пути я не страшился ничего, ибо рядом был Рэйт, Убийца Богов. Я не впал в отчаяние даже тогда, когда лешие запутали путь, заставив нас блуждать много дней без пищи. Понимаете, духам леса ужасно захотелось, чтобы такой великий герой, как Рэйт Убийца Богов остался под их сенью. Они морочили нас, желая оставить в своих владениях навсегда. И Рэйт сказал: спастись не удастся, если только мы не перехитрим лес. Рэйт задал ему хитрую загадку. В лес приходят четыре брата. Первого встречают с радостью, второго — с любовью, третий всегда приносит тяжелые вести, последнего все страшатся. Они приходят каждый год, но всегда поодиночке. Как их зовут? Пока лес пытался найти отгадку, Рэйт и я ускользнули, и вот мы здесь, голодные и уставшие. Так и вышло, что сегодня вечером мы сидим среди вас в этом достойном всяческого уважения трактире!

Малькольм вернулся к одеялу и указал на Рэйта.

— Перед вами — перед всеми нами — сидит герой кланов, человек, который отказался умирать, когда кровожадный фрэй ни с того ни с сего посягнул на жизнь рхуна. Вот герой, за один краткий, чудесный миг, вернувший достоинство и свободу нам всем. Рэйт, сын Херкимера из клана Дьюрия!

Он уселся. Посетители таверны застучали мисками по столу, выражая одобрение. Джастен поднял руку, останавливая их.

— Погодите-погодите! Разве человек, убивший бога и сломавший меч, не забрал бы себе его клинок?

Не успел Рэйт ничего сообразить, как Малькольм откинул одеяло и предъявил всем меч Шегона с золоченым эфесом и драгоценными камнями, сверкнувшими в свете огня.

— Еще как забрал!

Посетители снова загремели мисками о столы.

— С ума сбрендил? — прошептал Рэйт.

— Им понравилась моя история.

— Это же неправда!

— Неужели? Я запомнил все именно так.

— Но…

Крупный бритый наголо торговец с курчавой черной бородой поднялся с места. Он оказался выше Рэйта, а таких встречалось немного. Он был не просто высоким. Он выглядел мощным, как бык.

— Чушь собачья! — заявил он, выдвигая подбородок вперед и тыча пальцем. — У тебя при себе красивый меч. Ну и что с того? Ничего это не доказывает! По мне, так никакой ты не Убийца Богов. Я Донни из Нэдака, а вы похожи на парочку лгунов, настроившихся на халявную жратву!

Голоса смолкли, повисло неловкое молчание, нарушаемое лишь треском и шипением огня.

Рэйт обернулся к Малькольму и прошептал:

— Вот видишь! В этом и есть недостаток твоего плана. Всегда найдется какой-нибудь Донни.

— Ясное дело, доказать ничего ты не можешь! — не успокаивался Донни. — Насколько я понимаю, человек, способный убить бога, и со стариком вроде меня сладит. Что скажешь, Рэйт из Дьюрии? Думаешь, ты тут самый сильный?

— Сможешь его одолеть? — шепотом спросил Малькольм.

Рэйт оглядел Донни и пожал плечами.

— Здорово смахивает на моего старшего братца Хэгеля.

— Сможешь ему накостылять, не убив?

— Ну, это гораздо сложнее, — вздохнул Рэйт.

— Если ты его убьешь, поесть нам вряд ли дадут.

— Тебя в Алон-Ристе что — каждый день кормили?

— Это лишь одна из дурных привычек, которых я там нахватался.

— Ну что, малыш? — поддел Донни. — Я назвал тебя лжецом.

— Еще ты назвал меня малышом. Я вот пытаюсь выяснить, что для меня более оскорбительно.

Донни направился к столу с остатками жаркого и взял разделочный нож.

— Теперь он с ножом, — сообщил Рэйт Малькольму.

Бывший раб похлопал его по животу и улыбнулся. Рэйт снял со спины сломанный меч и отдал Малькольму вместе с клинком Шегона.

— Лучше подержи пока у себя, чтобы у меня не было искушения…

Здоровяк рассмеялся, увидев, как Рэйт разоружается.

— А я свой ножик не брошу!

— Почему-то я так и думал, — заметил Рэйт.

— Я тебя выпотрошу!

— Посмотрим.

Рэйт скинул ли-мору, оставшись в рубахе. Он вырос с тремя старшими братьями-садистами, которых учил драться отец, перенявший искусство боя от фрэя. Рэйта он тоже кое-чему научил. Во-первых, уметь принимать поражение. Во-вторых, пользоваться тем, что более рослый противник всегда недооценивает более мелкого, особенно если тот не вооружен. Благодаря этому Рэйту не раз удавалось неприятно удивлять братьев.

Донни поднял нож и улыбнулся. Рэйт на это и надеялся. Его старший брат, Хайм, тоже начал драку с улыбкой. Один раз.

Рэйт ожидал, что Донни будет двигаться медленно, высоко подняв нож, и вытянет вперед свободную руку, чтобы блокировать возможные удары. Так дрался Хайм. Херкимер хорошо выучил сыновей, и старику было плевать, сколько ущерба они нанесут друг другу. Дидан лишился пальца лишь из-за того, что Херкимер хотел доказать, как важно не терять концентрацию. Дело в том, что все они учились драться по-дьюрийски — так, чтобы выжить.

Донни не был дьюрийцем. Здоровяк рванул с места как бык, размахивая ножом над головой и яростно вопя. Рэйт глазам своим не поверил. Так могла бы вести себя старушка с метлой, гоняющая кроликов по огороду.

Рэйт ждал до последнего, затем шагнул в сторону, выставив колено. Донни даже не попытался отклониться. Вероятно, хотел сбить Рэйта с ног и воткнуть в него нож. К несчастью для торговца, колено Рэйта попало ему прямо в живот. Донни выдохнул с громким свистом и упал, сжавшись в комок. Рэйт наступил на державшую нож руку, сломав по крайней мере один палец и убедив противника выпустить оружие. Пинок в лицо заставил здоровяка расхныкаться.

— Мы закончили? — спросил Рэйт.

Донни всхлипывал, закрыв лицо руками.

— Я спрашиваю, мы закончили?

Донни взвыл, и все же кивнул.

— Ладно, тогда дай-ка посмотреть… — Рэйт склонился над здоровяком и отвел его большие руки в стороны.

Нос Донни смотрел набок, из него хлестала кровь.

— Ничего страшного. Просто нос сломан, — солгал Рэйт.

Два пальца на правой руке торговца были неестественно выгнуты, но Рэйт решил не заострять на этом внимание. Вероятно, Донни не заметил… Пока не заметил. Похоже, у него вся рука онемела.

Рэйт встал рядом с ним на колени.

— Я могу вправить тебе нос, только ты должен мне доверять.

Донни занервничал.

— Драка закончена?

Рэйт кивнул.

— Я ведь не хотел драться, помнишь? Теперь расслабься. Я знаю, что делаю. Даже себе один раз вправлял…

Рэйт осторожно прикоснулся к переносице.

— Врать не буду. Это довольно… — Рэйт с треском привел нос торговца в прежнее положение.

Отец объяснил ему, как важно отвлечь человека вовремя. Лучший способ — действовать на середине фразы, разумеется, если противник хочет поговорить. А его сестра Кайлин применила этот прием для медицинских целей, когда вырывала Рэйту молочный зуб.

Донни завопил и дернулся. Лежа на грязном полу, он ощупывал целыми пальцами то, что не мог увидеть глазами.

— Гораздо лучше! — объявил Рэйт. — Совсем хорошо станет, когда ты перестанешь смахивать на черноглазого енота, зато сохранишь свой красивый профиль.

Подошли несколько мужчин с Джастеном во главе.

— Хинг! — окликнул он хозяина трактира. — Неси столько еды, сколько эти двое смогут съесть, и запиши на мой счет. Не каждый день доводится угостить ужином героя!

— И медовуху тащи! — велел торговец в красной шапке. — С меня еще один тюк шерсти.

Молодой торговец в накинутом на плечи одеяле объявил:

— Я поставлю еще один кувшин меда за то, чтобы Рэйт со своим слугой разделили со мной лучшие места у огня!

Малькольм широко улыбнулся Рэйту.

— Признаю, ты хороший рассказчик.

Глава 4

Персефона поморщилась и потянула сильнее, но кольцо застряло. Неудивительно, ведь Рэглан надел его на палец жены двадцать лет назад, когда ей было семнадцать, а ему сорок один. С тех пора она носила его, не снимая.

Двадцать лет.

Вроде бы все случилось недавно, однако Персефоне казалось, что они были вместе всегда. В тот день, когда он надел ей кольцо, оно оказалось велико. Пришлось оборачивать палец ниткой, чтобы серебряный ободок не соскальзывал. Заветная реликвия передавалась со времен Гэфа, и потерять ее Персефона очень страшилась. Этого не произошло. Нужда в нитке отпала при первой беременности. Глядя на руку, Персефона поняла, как сильно она изменилась с годами.

«Мы изменили друг друга».

— Принесу немного куриного жира. — Сара направилась к двери.

— Погоди, — остановила ее Персефона.

Она облизнула палец, сжала зубы и с усилием перетянула металлический ободок через сустав.

— Ой! — сочувственно содрогнулась Сара. — Представляю, как это больно.

Судя по мудрому материнскому тону, она имела в виду не только боль в пальце.

Внезапно Персефона вспомнила, что Сара присутствовала при том, как муж надел ей кольцо на палец. Большинство браков обходились без формальностей. Пара лишь объявляла во всеуслышание, что теперь живет под одной крышей или что у них родился ребенок. Персефона же стала женой вождя, что требовало торжественной церемонии, и Сара, ее ближайшая подруга, стояла с ней рядом. Кольцо и торк были символами власти помощницы вождя. Однако для Персефоны серебряный ободок всегда означал любовь Рэглана.

Персефона кивнула и постаралась не заплакать снова. Хватит, и так уже глаза красные, нос распух.

После смерти мужа наследника не осталось, и Персефоне надлежало освободить жилье для нового вождя с семьей. Сто лет прошло с тех пор, как жена вождя не справилась со своим самым важным долгом: выносить дитя, которое займет место отца. Пришлось обратиться за советом к Мэйв, Хранительнице Уклада, и она объявила, что обязанности вождя должен взять на себя Коннигер, Щит Рэглана. Наверняка найдутся и другие претенденты, так что пока ничего не решено. Впрочем, независимо от того, кто победит, участь Персефоны решена. И идти ей некуда.

Сара была рядом двадцать лет назад и вновь встала на сторону Персефоны, предложив ей кров. Снаружи все хижины выглядели одинаковыми, благо места и глины на постройку хватало всем. Внутри домик Сары был, пожалуй, самым уютным. На полу звериные шкуры, вдоль стен корзинки, прялка, замысловатый ткацкий станок, огромная кровать, застеленная мехами, — идеальное место для того, чтобы отдохнуть и забыться. В центре горел открытый очаг, даруя приятное тепло. Трубы не было, поэтому дым клубился в верхнем углу конусообразной крыши, медленно подсушивая подвешенные на балках пучки трав, вяленое мясо и рыбу. Отчасти уют создавали груды шерсти, ниток, пряжи и стопки готовой ткани, обеспечивавшие мягкость линий. Но совершенно особой эту хижину делали стены — таких не было ни у кого в далле. Хозяева покрыли их штукатуркой, и Брин, дочь Сары, расписала удивительными рисунками. Некоторые были просто очертаниями маленьких ручек, обведенных углем, другие представляли собой круги и завитки желтой и оранжевой краски. Третьи изображали тщательно прописанных людей и события. Даже бревна дверного проема, не говоря о самой двери, покрывали облака и звезды. Круглые стены домика Сары восхищали своей живописностью.

— Поверить не могу, что забыла его снять. — Персефона держала в руках кольцо. — Ты не отнесешь его за меня?

Сара взяла кольцо и сочувственно кивнула.

Персефона не нуждалась в сочувствии. Она всегда старалась служить примером для своего народа, и ей никак не удавалось свыкнуться с ролью безутешной вдовы.

— Нет, погоди! Я должна отдать его Трессе сама. Иначе это будет выглядеть так, словно я отношусь к ней неодобрительно.

— Не обязательно оно достанется Трессе, — заметила Сара, подходя к двери и выглядывая наружу. — Холлиман бросил вызов Коннигеру. Сейчас будут биться.

— Холлиман? — удивилась Персефона. — Быть не может!

Персефона присоединилась к подруге. Домик Сары выходил на заросшую травой площадку перед крыльцом чертога вождя, где обычно собирались жители далля. Между горящими у статуи Мари факелами стояли двое мужчин с топорами, проверяя ремни на деревянных щитах.

— Не похоже, что у него есть шанс. — Сара распахнула дверь настежь.

— Холлиман простой охотник, — заметила Персефона. — Коннигер был Щитом Рэглана много лет.

— Он парень крупный.

— Коннигер больше.

— Ненамного. В бою важен не только размер. Еще есть скорость и…

— Опыт? — Сара отпустила дверь и та захлопнулась.

Персефона удивленно уставилась на подругу.

— Хорошо, что бой заведомо неравный — Коннигеру необязательно убивать Холлимана. Он сдастся быстро. Мы не можем позволить себе потерять искусного охотника.

Дверь распахнулась, и вошла дочь Сары.

— Извините, что задержалась.

Брин выросла высокой и немного нескладной версией своей матери. У Сары был крошечный носик и приятная улыбка, и хотя красавицей ее никто бы не назвал, она всегда отличалась удивительной миловидностью. Обе заплетали волосы в косы, точнее, этим наверняка занималась Сара — недаром ее считали самой искусной ткачихой в далле.

Девушка плюхнулась на кровать и тяжело вздохнула.

— Что случилось? — спросила Сара.

— Эта Мэйв совсем чокнутая! И дура к тому же.

— Брин! — негодующе воскликнула ее мать.

— Не понимаю, зачем учить наизусть все, вплоть до ударений в слове и порядка следования имен в списках.

— Мэйв — необычайно талантливая и достойная Хранительница.

— Она же старая! — воскликнула Брин.

— Как и я, как и Персефона. Уверяю тебя, мы еще не выжили из ума.

— Ладно, если ты старая, то Мэйв — древняя и точно не в себе! — Брин уселась, скрестив ноги. — Она рехнулась, если думает, что нормальный человек в состоянии запомнить столько мелких подробностей. Кому какое дело, что в списке погибших воинов в Битве при Гленмуре Хэйген идет после Додена?

— Понимаю, тебе трудно удержать в памяти все, — сказала Сара. — Однако ты не должна винить в своих неудачах других. Так Хранителем не станешь. Тебе следует уделять учебе больше времени.

Брин скривилась и сложила руки на груди.

— Твоя мать права, — заметила Персефона. — Быть Хранителем не значит лишь запоминать предания. Это еще и большая ответственность. Знание традиций и законов жизненно необходимо. Понимаю, мелкие подробности вроде когда и что сажать кажутся тебе скучными, но от них зависят людские жизни! Именно поэтому Хранители пользуются глубоким уважением.

— Знаю, но… — Брин обиженно отвернулась.

Персефона вздохнула.

— Брин, я так тебе сочувствую! Сейчас ты очень молода, но в будущем станешь прекрасным Хранителем! Тебе всего пятнадцать, и времени, чтобы научиться, предостаточно. Слушайся Мэйв, делай, как велено и не спорь. Если она потеряет терпение, то вместо тебя возьмет кого-нибудь другого.

— Может, так оно и лучше, — отозвалась Сара. — Продолжишь осваивать ткацкий станок.

— Мама, ну хватит! — Брин закатила глаза, потом встала и взяла пустую бутыль из тыквы.

— Сама назвала меня старой. Когда я совсем ослабею, мне понадобится преемница.

— Я не говорила, что ты старая! Я сказала, что старая — Мэйв, потом добавила, что она древняя. Ты сама завела речь о своем возрасте!

— Отличная у тебя память, — отметила Персефона.

Брин сверкнула озорной улыбкой.

— Ты должна быть на моей стороне, Персефона! — с укоризной проговорила Сара и обернулась к дочери. — Твоя бабушка, Брингильда, открыла мне секрет изготовления рэнской ткани и…

— И ты ненавидела ткать! — закончила за нее Брин. — Ты терпеть не могла мать моего отца за то, что она заставляла тебя работать часами.

— Конечно. Я была упрямой девчонкой вроде тебя, и все-таки справилась. Я научилась ткать, и это здорово. Иначе бы ты и половина далля ходили голыми, да и что бы мы делали с шерстью, которую настригает твой отец?

— Быть Хранителем тоже очень важно. Так сказала Персефона, а ведь она помощница вож… — Брин в ужасе закрыла рот рукой, будто нечаянно наступила на едва вылупившегося из яйца цыпленка.

— Ничего страшного, — заверила Персефона, потирая палец, на котором прежде носила кольцо. — Нам всем нужно привыкнуть к переменам.

Снаружи раздалось лязганье — бой начался. Кто-то выругался, кто-то охнул. Зрители вскрикнули, потом захлопали и загудели. С глухим ударом топор стукнул по щиту. Брин помчалась к порогу, но мать схватила ее за руку.

— Не надо тебе смотреть!

— Я за водой. У нас вода кончилась, знаешь?

— Брин… — В голосе Сары прозвучало явное неодобрение.

— Я только…

Раздался недовольный гул и шарканье ног, затем треск и вопль. Зрители снова вскрикнули, только на этот раз вовсе не одобрительно. Схватка за место вождя закончилась, и началась другая битва: женщины далля пытались спасти жизнь проигравшему.

— А ну, шевелись! — крикнула Падера.

Она среагировала первой. Круглая головка, пышная грудь и широкие бедра — Падера здорово смахивала на снеговика в юбке, однако шустро ринулась вперед, обгоняя мужчин вдвое больше нее ростом. Падера была старухой, еще когда родилась Персефона, теперь же она являлась самой старой в клане Рэн. Жена фермера вырастила шестерых детей и бесчисленное множество коров, свиней, цыплят и коз. Падера постоянно выигрывала на осеннем празднике урожая, получая первые призы за самые крупные овощи и лучшие пироги. Никого более уважаемого в далле просто не было.

Услышав Падеру, кольцо сочувствующих разомкнулось. При виде места схватки Персефона вскрикнула. Нога Холлимана была в крови от колена и ниже. Мокрый от пота Коннигер пятился, едва удерживая топор. Заточенное каменное лезвие потемнело, на землю падали капли. Он смотрел на Холлимана со странным выражением на лице. Он будто чувствовал себя виноватым.

Холлиман поднялся на локтях. Выгибая спину и воя от боли, он изо всех сил пытался отползти. Вряд ли он сам знал, куда и зачем. Вероятно, проигравший не понимал, что при движении из раненой ноги хлещет поток крови, которая впитывается в весеннюю травку, окрашивая ее в ярко-красный цвет.

— Держите его! — выкрикнула Падера. — Несите веревку!

По ее команде мужчины схватили Холлимана за руки и прижали к земле, другие побежали за веревкой. Маячившая среди зрителей Роан бросилась к Падере и сорвала с Холлимана кожаный ремень.

— Оберни вокруг бедра, девочка. — Старуха приподняла кровоточащую ногу. — Затяни выше колена.

Роан выполнила указания быстро и четко, будто ей велели завязать мешок с яблоками. Равнодушие Падеры к виду крови было вполне объяснимо. Старуха частенько вправляла кости при вывихах и переломах, даже если обломки торчали сквозь кожу. Ей приходилось зашивать глубокие раны, принимать роды у женщин и у домашнего скота. Однако стойкость и предприимчивость Роан удивили всех. До недавнего времени молодая женщина была рабыней Ивера-резчика и вела себя робко, словно полевая мышка. Она редко разговаривала и почти не выходила из хижины, которую унаследовала после смерти хозяина. И вот она бросилась действовать, не испугавшись ни криков Холлимана, ни того, что подол ее платья мигом пропитался кровью. Похоже, она этого просто не заметила.

Женщины взялись за концы ремня из сыромятной кожи и крепко его затянули. Фонтан крови сократился до потока.

— Добудь палку! — прорычала Падера.

Обе руки Роан были заняты ремнем, и она обратилась к дочери Сары:

— Брин! Достань из моей сумки молоток.

Брин протиснулась сквозь толпу, бросилась к Роан, открыла ее наплечную сумку и достала небольшой молоток.

— Сюда, детка. Клади рукоятку на пересечение ремней! — приказала Падера.

Брин заколебалась, глядя на кровь и морщась от криков Холлимана.

— Давай же! — крикнула Падера.

Персефона протиснулась вперед, взяла у девочки молоток и положила, куда надо. Падера с Роан обернули полосы вокруг рукоятки.

— Закручивай!

Хотя руки сильно тряслись, Персефона нашла в себе силы затянуть жгут. Поток крови сократился до ручейка, потом до капель.

— Так и держи, — скомандовала Падера, потом указала на статую Мари. — Принесите жаровню!

Ближайший мужчина скинул рубаху, обернул ею руки и принес посудину. Падера погасила огонь, оставив лишь тлеющие угли.

Холлиман почти перестал дергаться. Раскаленная кочерга коснулась его ноги, он дико закричал и обмяк. Запах разнесся ужасный, Персефоне пришлось прикрыть нос свободной рукой, другой она все еще крепко удерживала молоточек Роан.

Вокруг них толпились люди, встревожено перешептываясь. Холлиман был лучшим охотником в далле. Добытые им зимой олени многих спасли от голодной смерти. Детей после него не осталось, жена умерла от лихорадки три зимы назад. Снова он не женился. Сказал, что слишком горюет. Вождем Персефона его вряд ли бы выбрала, но человек он был хороший.

Коннигер прислонился к колодцу, все еще сжимая в руках топор. Его Персефона тоже бы не выбрала. Он не производил впечатления мудрого вождя, да и воодушевлять других был вряд ли способен. Типичный воин со щитом и топором.

Падера, заматывавшая почерневшую плоть на колене Холлимана, замерла. Она уставилась на лицо лежащего без сознания мужчины, будто он задал ей вопрос. Оставив в покое раненую ногу, приложила руку к его шее. Морщины на ее грубом лице очертились четче. Проворство старухи умерло вместе с Холлиманом. Она развязала жгут и вернула Роан молоток. Потом встала и пошла к колодцу, чтобы смыть кровь.

— Поздравляю, — бросила Падера Коннигеру. — Теперь ты вождь…

Глава 5

Пока все остальные фрэи в Эриане праздновали, Арион стояла в темной гробнице. Она положила руку на мраморную урну, в которой покоился прах фэйн Фенелии. Отполированный до блеска сосуд достигал восьми футов в высоту, расширялся кверху и сужался книзу.

Неподалеку гуляли толпы народу — на площади Флорелла, на всех проспектах и даже во дворце. В эту ночь повсюду горели тысячи жаровен, возвещая начало правления фэйна Лотиана.

«Не прошло и месяца, а тебя уже забыли».

Арион коснулась урны лбом. Камень был холодный, очень холодный.

— Меня тревожит грядущее и нужен совет. — Она прислушалась, стараясь разобрать даже самый слабый звук.

Фенелия первой овладела Искусством и создала сословие миралиитов. Некогда она в одиночку побеждала целые армии, построила великую цитадель Авемпарта, и стала пятой фэйн, главой всех фрэев.

«Разве так уж необоснованна надежда на то, что она способна говорить со мной с той стороны? Почему бы и нет? Все остальное старушке удавалось вполне».

Впрочем, если бы Фенелия и ответила, Арион не расслышала бы ее из-за радостных возгласов, криков и смеха на улицах празднующего города.

В гробнице было темно — Арион не стала зажигать жаровни. Она оставила дверь открытой, чтобы впустить лунный свет, вместе с ним ворвался и шум. Где-то распевали хором «Проснись, весенний рассвет», но исполнение настолько оставляло желать лучшего, что зима вполне могла бы вернуться. Настроение Арион испортилось окончательно. Ее выводило из себя, что после ухода Фенелии кто-то может быть счастлив. К смерти Арион не привыкла. Как и все прочие фрэи.

«Почему здесь стою лишь я одна? Неужели остальным все равно?»

Арион попыталась отсечь крики и пение и сосредоточилась на урне. В ту ночь она не надеялась услышать послание, она пришла за другим. Ей захотелось снова сказать: «Прощай».

— Я стану учить Мовиндьюле, как ты и просила. Лотиан разрешил. Вот только достаточно ли этого? После всего, что ты мне дала и чему научила, достаточно ли этого вообще? Я просто хотела…

Снаружи радостные возгласы сменились воплями ужаса.

Арион выбежала на затопленную площадь Флорелла, превратившуюся в озеро. Со ступеней гробницы Фенелии она могла бы нырнуть и даже не коснуться дна. Повсюду всплывали и кружились гирлянды и стяги, разбитые доски сцены и прочие обломки. Люди барахтались и хватали воздух ртом. Умевшие плавать кричали, не умевшие тонули.

Арион раскинула руки и громким хлопком распылила воду. Когда топаешь по луже, брызги летят во все стороны. Ей пришлось хлопнуть трижды, прежде чем показался камень. Украшенная к коронации рыночная площадь превратилась в груду разгромленных лавок и перепуганных людей, цеплявшихся за столбы или друг за друга.

Стайка промокших юнцов со смехом поднималась на ноги. Арион решительно зашагала к ним.

— Кто это устроил?

Все посмотрели на высокого, глупо улыбающегося юношу в зеленовато-голубом балахоне.

Его звали Эйден, и он окончил Академию искусства в Эстрамнадоне меньше десяти лет назад. Арион преподавала ему созвучия повышенной сложности. Талантливый мальчик. Оглядев его друзей, она узнала и некоторых из них тоже. Самые младшие все еще учились в Академии.

Эйден примирительно поднял руки.

— Послушайте, мы все вместе решили, что в праздничную ночь воде вряд найдется лучшее применение, чем изваять из нее статую фэйна Лотиана! Разве нет? — Он усмехнулся своим сообщникам. Некоторые улыбнулись в ответ и сдавленно захихикали. — Ну не пить же ее было?

Эйден пошатнулся, остальные засмеялись.

— Ты пьян! — воскликнула Арион.

— Я-то не виноват. — Эйден указал на Макарету, тоже бывшую ученицу Арион (робкая как мышка, интроверт с удивительным даром скульптора). — Она слишком долго возилась с чертами лица. Она у нас перфекционистка, знаете ли.

Макарета поморщилась и покраснела одновременно. Пьяны были они все.

— Вы решили изваять скульптуру из реки Шинары? — спросила Арион. — Прямо здесь, на площади?!

— Разве я не гений? Мы хотели, чтобы статуя улыбалась и подмигивала проходящим мимо людям!

Позади них пожилая фрэя с кашлем поднялась на ноги. Она пыталась убрать с лица слипшиеся волосы и озиралась по сторонам.

— Моя лавка! Ее больше нет!

— Видите, что вы наделали? — спросила Арион. — Не будь меня, не вмешайся я вовремя, она могла утонуть!

Эйден посмотрел на старушку и пожал плечами.

— Ну и что? Она же не из миралиитов. Лотиан убедительно доказал, насколько никчемны остальные сословия. Если они не в силах позаботиться о себе сами, то не заслуживают того, чтобы жить!

Макарета отшатнулась. Вероятно, выпила меньше остальных, а кроме того, успела хорошо изучить свою наставницу.

Арион зашипела, сжала руку в кулак, призывая огонь, и обратила Эйдена в живой факел. Он пронзительно закричал, и площадь ярко осветилась скользящими по телу заводилы языками пламени. Остальные бросились удирать со всех ног. Оглядываясь, они морщились при виде сгорающего заживо приятеля. В ужас пришла даже пожилая ремесленница из сословия нилинд. Она испуганно закрылась рукой и глядела на юношу вытаращенными глазами.

Арион быстро дунула, будто тушила свечу. Пожиравший Эйдена огонь исчез. Бывший студент дрожал, но с виду был цел.

— Иллюзия! — прошептала Макарета.

Арион шагнула к Эйдену.

— Теперь ты куда трезвее! — Она окинула его яростным взглядом, и когда заговорила снова, тон ее был сух. — Беда с вами, молодыми, вот в чем: вы считаете себя неуязвимыми. Закон Феррола мешает мне тебя убить, однако это вовсе не значит, что ты невосприимчив к травмам. — Она шагнула ближе. — Как думаешь, насколько больно прожить тысячу лет без кожи? Могу устроить. Если услышу от тебя подобные речи, то так и сделаю! Это всех вас касается! Любого из вас! Ведь все мы фрэи. Поняли?

Все кивнули, причем энергичнее всех Эйден.

— Теперь уберите хлам и возместите ущерб за все, что нельзя починить, иначе клянусь Ферролом, я вас…

Они бросились исполнять, не дожидаясь окончания фразы. Арион успела поймать Макарету прежде, чем она присоединилась к друзьям.

— От тебя я такого не ожидала! Мне казалось, ты умнее. Занимайся лучше своими скульптурами и картинами. Они прекрасны, а нашему миру красота очень нужна. Слишком много уродства вокруг!

Посмотреть ей в глаза Макарета не осмелилась.

— Мне хочется думать, что Искусство нужно для вещей более существенных, чем красивые картины и резьба.

Арион кивнула.

— Возможно, только вовсе не для вещей, бессмысленных до такой степени. — Она обернулась к гробнице Фенелии. — Вырезанное из камня — это красота и истина, живущая вечно.

На следующее утро стало немного спокойнее. Участники празднества спали, и Арион с нетерпением ждала своего первого дня в качестве наставницы принца. Проходя через Сад Эстрамнадона, на скамье перед Дверью она заметила свою мать. Арион не видела Нирею по крайней мере пять сотен лет, однако та ничуть не изменилась. Все то же облако длинных белоснежных волос, все та же прямая спина и, пожалуй, та же белая ассика, в которой она была во время их последней встречи. Нирея куталась в складки однотонного шелка. Старшая фрэя казалась настолько древней, будто пережила все цвета.

— Здравствуй, мама.

— А, это ты, — равнодушно проговорила Нирея, не скрывая разочарования.

Арион ожидала другой реакции — более язвительной, но мать продолжала сидеть, сложив руки на коленях, глядя мимо дочери на заветную Дверь.

— И все? — спросила Арион. — Мы не виделись половину тысячелетия, и это все, что ты можешь мне сказать?

Нирея повернулась к ней лицом, склонила голову набок и прищурилась, изучая дочь.

— С бритой головой ты выглядишь нелепо. Еще ты слишком худая и бледная. Думаю, тебя редко выпускают на воздух, раз уж ты стала такой знаменитой чародейкой.

— Мама, я Мастер Искусства! Миралииты не чародеи, а Мастера Искусства. Чародеи показывают фокусы, используя ловкость рук. Мастера Искусства поднимают горы, управляют погодой и меняют направления рек.

— Ты используешь чары. Значит, чародейка. — Нирея снова перевела взгляд на Дверь.

«Прежней осталась не только ассика», — подумала Арион.

Она опустилась рядом с матерью. Несмотря на избыток места, та поморщилась и отодвинулась подальше. Арион тоже непроизвольно выпрямилась и расправила складки, сожалея, что утром надела ярко-желтую ассику с изысканной голубой окантовкой.

Они сидели молча, слушая певчих птиц на деревьях, журчание ручьев и миниатюрных водопадов, которые искусные мастера совершенствовали на протяжении многих веков. Арион посмотрела на Дверь по другую сторону дорожки. Многократно выкрашенная в белый цвет Дверь была едва различима в сплошной стене, сверху ее венчал купол. Плющ и цветущие лозы винограда заплели строение много веков назад, однако поверхности Двери не касался ни один побег. Перед ней стояли скамьи для посетителей, чтобы они могли сидеть и созерцать простой белый вход.

— Хорошо выглядишь, — рискнула начать Арион. — Мне нравится твоя ассика. Новая?

— Нет.

Арион подождала. Нирея хранила молчание.

— Как там Иэра?

— Не знаю. Я не разговаривала с твоим отцом несколько веков.

— О, я не знала. — Арион убрала тоненькую кайму из виду. — Селеста больше не со мной. Так что я снова живу одна в своем маленьком домике.

— Наверняка он сбежал от грязи.

— Она, мама, не он. Селеста была… Впрочем, неважно.

Арион поймала себя на том, что сутулится, и снова выпрямилась.

«Почему я позволяю ей так со мной обращаться? Я ведь больше не дитя, проживающее свой первый век. И я вовсе не никто, теперь я…»

— Меня назначили наставницей принца, — сказала Арион.

— Насколько я понимаю, учить его ты будешь отнюдь не вере в господа нашего Феррола, — заметила мать, не отрывая глаз от Двери.

— Разумеется нет, мама. Я — миралиит. Причем уже почти тысячу лет.

— А, ну да, — без тени удивления проговорила Нирея.

Ее слова будто пропитались бесцветным, лишенным запаха ядом.

— Знаешь, многие матери гордились бы дочерью, занявшей такое высокое положение при дворе фэйна.

Нирея издала носом звук, недостаточно громкий для фырканья и слишком громкий для вдоха, но явно неодобрительный.

— Будь наш фэйн преданным умалином, а не миралиитом-безбожником, я бы с тобой согласилась.

— Мама, мы не безбожники. По крайней мере, не больше других.

— Да что ты? Я слышала иное. Миралииты утверждают, что Искусство возвысило их над всеми остальными. Некоторые даже объявили себя богами. Ни разу ни один из представителей других сословий не делал столь кощунственных заявлений!

— Рхуны считают богами инстарья. Почему ты на них не в претензии?

— Это совсем другое. Рхуны — не фрэи. Они лишь на одну ступень выше кроликов. Боги им видятся повсюду. Инстарья — единственные фрэи, которых они встречали, и я не слышала, чтобы кто-нибудь из них объявлял себя богом. Про миралиитов такого сказать не могу. К тому же то, что себе напридумывали рхуны, не имеет ровным счетом никакого значения. Наверняка муравьи считают богами мышей. Феррола подобные убеждения ничуть не принижают.

— Если бы ты нашла время поговорить с самими миралиитами и не основывала свои предположения на слухах, то обнаружила бы, что идею божественности разделяет отнюдь не большинство из нас.

— И ты в их числе? — спросила Нирея.

— Нет.

Нирея разгладила несуществующие складки на своей ассике.

— Что ж, думаю, ты довольно скоро к ним присоединишься, ведь теперь ты стала такой важной особой.

— Я не хочу с тобой ссориться!

— Ссориться?! Никто ни с кем не ссорится. — Нирея отклонилась назад, сложила руки на груди и задрала подбородок, глядя на Дверь свысока.

«Как всегда выше всех», — подумала Арион.

— Я пришла сюда ради нескольких минут спокойного созерцания. И ничего больше, — добавила Нирея.

Они снова посидели в молчании, и Арион задумалась, не следует ли уйти. Тем утром она вовсе не ожидала встретить мать, хотя могла бы и сообразить. Все верховные жрецы и жрицы умалинов прибыли в Эстрамнадон, чтобы присутствовать на коронации нового фэйна, а ее мать никогда не упускала возможности наведаться к Двери. Учитывая, что Нирея любила вставать пораньше и медитировать в рассветных лучах, Арион могла бы предсказать визит матери в Сад с точностью до минуты. Нирея провела бесчисленные часы, размышляя о том сплошном разочаровании, которым обернулась ее дочь, однако Арион не думала о матери никогда. Внезапно возникшее чувство вины заставило ее предпринять последнюю попытку.

— Не хочешь сказать мне что-нибудь хорошее? — спросила Арион.

Нирея явно удивилась вопросу. На Арион она не взглянула, но и на Дверь уже не смотрела. Она задумалась, изучая землю под ногами. Сердце Арион судорожно замерло в ожидании ответа. Наконец Нирея кивнула, выпрямилась и улыбнулась. Арион подозревала, что усмешка родилась не из гордости за дочь, а из удовольствия от выигранного спора.

— Я рада видеть тебя в Саду. Не думала, что ты здесь бываешь. Приятно узнать, что, несмотря на предательство по отношению к умалинам и присоединение к правящему сословию миралиитов, у тебя все еще достает веры задумываться над тайнами Двери.

Хотя комплимент был сомнительный, Арион кивнула. У нее не хватило духу сказать матери, что она проходила через Сад лишь потому, что это был кратчайший путь во дворец.

То ли Нирее хотелось покинуть дочь в приподнятом настроении, то ли оставить последнее слово за собой. Независимо от причины она встала со скамьи.

— На этом простимся, поскольку я не хочу лишать тебя самого возвышенного момента дня.

— Ты придешь завтра?

Нирея покачала головой.

— Я здесь лишь для того, чтобы благословить нового фэйна. Это мы сделали вчера. Пронаблюдали за нелепейшей церемонией и лицезрели, как новый фэйн усаживает свой высокопоставленный зад на Лесной Трон. Потом созерцали, как весь город сходит с ума на празднике. Стайка твоих помешанных миралиитов затопила всю площадь Флорелла, слышала?

— Это были студенты, которые пытались изваять скульптуру фэйна Лотиана из вод реки Шинары. Успеха они не добились.

— Не добились потому, что успех достигается лишь физическим трудом, верой в Феррола и твердостью духа! Я все еще молюсь, чтобы в один прекрасный день ты смогла это постичь.

Она ушла прежде, чем Арион успела хоть что-то сказать. Они даже не попрощались. Арион сидела на скамье, глядя матери вслед.

«Я больше никогда ее не увижу. Интересно, есть ли ей до этого дело?»

Ни Нирея, ни Арион не были молоды. Нирея приближалась к двум с половиной тысячам лет, Арион недавно исполнилось две тысячи. Фрэи редко живут больше трех тысяч лет. Поскольку предыдущий фэйн правил почти две тысячи шестьсот лет и Нирея прибыла в город лишь из-за коронации, наверняка обе умрут прежде, чем им снова выпадет возможность увидеться. Конечно, Арион могла бы и сама навестить мать, однако она не видела смысла пускаться в многодневное путешествие ради повторения подобной стычки.

Арион вздохнула, откинулась на спинку скамьи и посмотрела на Дверь. Она ничего не могла с собой поделать — Дверь была прямо напротив. Хотя она проходила мимо святыни каждый день, на самом деле Арион не смотрела на нее более века. Как и ее мать, Дверь ничуть не изменилась.

Узнать, что за ней скрывается, хотелось очень многим, и Арион не была исключением. Тайна Двери оставалась непостижима, поэтому фрэи и разместили перед ней скамейки, чтобы приходить в Сад и размышлять о мире по ту сторону.

То ли из-за разбуженного матерью чувства вины, то ли из-за того, что она не делала этого слишком долго, Арион закрыла глаза, очистила свой разум и стала молиться.

— Она не права.

Голос вырвал Арион из состояния медитации и заставил открыть глаза. На скамье с ней рядом сидел парень в потрепанном коричневом балахоне. Он наклонился вперед, водрузил локти на колени и уставился на Дверь так же пристально, как делали и все прочие, включая Арион.

— Успех, — продолжил он, — достигается по большей части с помощью жестокости и предательства. Твердость духа тоже этому способствует, однако вера в Феррола — валюта столь же ценная, как и пара туфель, которые малы тебе на два размера.

— Подслушивать нехорошо, — заметила Арион. — Разговор был личный.

Арион поднялась, чтобы уйти. Она и так уже задержалась и могла опоздать на первый урок с принцем. Юноше всего двадцать пять лет, и ему не терпится начать обучение приемам Искусства. Предыдущие учителя относились к принцу слишком снисходительно и не привили ему практически никаких навыков. Перед смертью Фенелия попросила Арион заняться обучением ее внука. «Когда-нибудь он станет правителем, а если не принять меры, то и проклятием своего народа», — сказала наставница.

Как ни странно, новый фэйн уважил желание матери. Арион была уверена: Лотиан терпеть ее не может и завидует, что мать уделяла слишком много внимания той, которая даже не является членом их семьи. «Бери пример с Арион», — твердила Фенелия, не замечая, какое оскорбление наносит сыну, и не думая, чем это обернется для Арион, когда Лотиан наследует трон. Впрочем, ему удалось ее приятно удивить.

Арион сделала шаг в сторону дворца, и тут незнакомец заговорил снова:

— Дверь не открывается. Пробовала когда-нибудь? Хоть топором руби, хоть бревном тарань или подожги — ничего не произойдет. Даже Мастеру Искусства ее не проломить. Вроде простая дверка, но всем силам природы с нею не справиться. Вопрос вот в чем: как она это сделала?

— Кто именно? — не поняла Арион.

— Фенелия. Как она проникла внутрь? Как прошла через Дверь?

— Первый раз об этом слышу.

Незнакомец не заинтересовал Арион. Судя по густой копне волос, он не был миралиитом. С чего он взял, что Дверь не проломить даже Мастеру Искусства? Откуда ему знать, на что способно Искусство?

— Она прошла. Уж поверь мне!

Арион ничуть ему не верила. Более того, в его присутствии она ощущала себя крайне неуютно. И дело не в том, что они не были знакомы — опасения вызывала его наружность. Арион гордилась своей ухоженностью. Он же был самым большим неряхой из всех, кого ей доводилось видеть — коричневый балахон изрядно поношен, изорван и покрыт пятнами. Под ногтями грязь. Арион содрогнулась и посмотрела в сторону.

— Никто не видел, как она входила или выходила, — продолжил незнакомец, игнорируя реакцию Арион. — Визит был тайный, и она его отрицала или скорее избегала этой темы до конца своих дней.

— Тогда внутрь она не входила, — заявила Арион. — Фенелия отличалась исключительной правдивостью! Я была с ней хорошо знакома.

— Знаю.

Арион снова посмотрела на незнакомца.

— Что ты знаешь?

— Она стала для тебя матерью, о которой ты всегда мечтала, вместо той напыщенной ханжи, которая только что ушла. Нирея все еще считает кощунством твое решение покинуть умалинов и примкнуть к миралиитам. Не понимает, почему ты ушла и не вступила в ряды жрецов.

Арион встревожилась. Она совершенно точно не называла мать по имени, однако незнакомцу оно откуда-то известно. Поскольку мать жила уединенно, вряд ли они могли быть знакомы. К тому же во время беседы с матерью рядом не было совсем никого.

«Неужели он за мной следит? И если да, то зачем?»

— Кто ты? — спросила Арион.

Незнакомец улыбнулся.

— На это времени нет, тебя ждет принц. Единственная причина, по которой ты остановилась — случайная встреча с матерью по дороге во дворец. Ты хотела срезать путь через Сад.

Чувство тревоги сменилось ознобом. Если ему удалось подслушать разговор, то из него парень и узнал про занятия с принцем. Вероятно, про их с Ниреей отношения он также знал — это ни для кого не секрет. Даже если нет, то о многом можно было догадаться из их беседы. И все же Арион твердо помнила, что при разговоре с матерью не присутствовал никто.

«А откуда ему известно, почему я здесь?»

— Кто ты? — снова спросила Арион.

— Ради экономии времени ограничусь именем. Зови меня Трилос.

Бесцеремонность незнакомца лишь придавала ему загадочности. Хотя достижения Арион не производили ни малейшего впечатления на ее мать, они весьма поражали всех остальных. Будучи членом привилегированного сословия, она уже заслуживала уважения. Вдобавок Искусство делало миралиитов практически неуязвимыми — как показала недавняя дуэль — и большинство фрэев по возможности уклонялись от любых контактов с его приверженцами. Те же, кто отваживался с ними заговорить, вели себя весьма осмотрительно, тщательно избегая всего, что может вызвать ярость миралиитов. Трилос и так уже сказал достаточно, чтобы вывести Арион из себя. Закон Феррола не позволял фрэям убивать друг друга, но вовсе не мешал причинять им боль, как Арион недавно напомнила Эйдену. Миралиитов называли Мастерами Искусства потому, что к использованию магии у них был творческий подход. Если применить его к акту возмездия, то результат мог быть совершенно ужасающим.

Вероятно, она поспешила с оценкой его статуса. Большинство миралиитов постоянно брили головы, чтобы спутанные волосы не мешали потоку Искусства, однако Фенелия сохранила густую, роскошную шевелюру, доходившую до середины спины. Впрочем, Фенелия могла себе это позволить. Она первая овладела Искусством и не знала, что спутанные волосы создают определенные препятствия. А когда узнала, то была уже слишком стара, чтобы что-то менять.

«Я и так прекрасно справлялась, не правда ли? — заметила однажды старая фэйн. — Я охотно признаюсь не только в невежестве, но и в тщеславности. Без волос я не буду выглядеть и вполовину столь же прелестно, как ты».

Арион направила на Трилоса пристальный взгляд. По большей части Искусство помогало выявить нрав человека в виде цветов, что особой пользы не приносило. К чему Искусство, если эмоции и настроение вполне читаемы и без него, однако если посмотреть так на Мастера, то можно выяснить его умения и навыки. Арион не обнаружила ровным счетом ничего — совсем ничего. Если верить Искусству, Трилос вообще не существовал.

— Что ты есть? — спросила она.

Он улыбнулся.

— Фенелия была способна открыть Дверь ничуть не больше, чем ты или даже я, поэтому вопрос о том, как ей это удалось, куда интереснее.

Чем ты или даже я?! На Арион накатила волна страха, что было ей не свойственно. С тех пор, как она боялась в последний раз, деревья выросли из семечек в огромных исполинов. Когда она открыла для себя Искусство, детский страх перед чудовищами превратился в смутное воспоминание, по крайней мере, она перестала чувствовать опасность, угрожающую жизни.

Разве сейчас ее жизни что-нибудь угрожает?

Размахивающий клинком человек представляет явную угрозу. Неизведанное, особенно когда приходит незваным гостем и знает имя твоей матери, несет в себе неповторимый ужас. Арион была миралиитом — существом близким к богам, если верить некоторым ревностным приверженцам, — однако сидевший перед ней незнакомец оставался непостижим.

— Стоит немного подумать, и ответ очевиден, — заявил Трилос, вгрызаясь в яблоко. — Ты наверняка и сама бы разобралась, не будь столь поглощена заботами. Ответ следующий: Фенелия Дверь не открывала.

Откуда взялось яблоко? Арион не помнила, держал ли Трилос его в руках в течение всей беседы или… Погодите, откуда он взял яблоко ранней весной?!

Арион смотрела, как он жует, и сок струится по нижней губе и подбородку. Наконец проглотив, он сказал:

— Дверь открыли за нее.

Трилос улыбнулся, либо ожидая реакции, либо же он хотел ее заинтриговать. Вместо этого Арион думала о невозможности происходящего: по его подбородку тек яблочный сок. Арион была опытным Мастером Искусства, после ухода Фенелии — четвертым по силе, однако материализовывать предметы не умела. Насколько ей было известно, этого не умел никто. Даже такую простую вещь, как яблоко.

— Теперь ты должна спросить себя, кто это сделал для нее и почему.

— Что тебе нужно от меня?

— Знаешь, что находится по ту сторону?

Отвечать на вопросы он не собирался. Арион подумывала о том, чтобы уйти, но не знала, позволит ли он.

Позволит? Странная мысль. Не было причин полагать, что Трилос станет ей препятствовать или вредить, да и Арион вовсе не так беспомощна. Поэтому чувствовать угрозу было странно. Она продолжала стоять перед скамьей, и любопытство в ней боролось со смятением. Любопытство победило, и она ответила:

— Первое Древо.

Трилос кивнул, жуя яблоко.

— Мать бы тобой гордилась. Да, там находится старейшее из живых существ, в настоящее время заключенное в саркофаг из камня, попасть в который можно лишь через маленькую белую дверь, что открыть нельзя.

— Так в чем дело? Мне пора идти.

— История повторяется. Причем довольно часто не по своей воле. — Трилос посмотрел на Дверь. — Один раз ничего не значит, поэтому миру придется измениться снова, сделать еще один виток. Думаю, ты будешь в самом центре и сможешь влиять на угол наклона, совсем как Фенелия. Тебе следует прислушиваться к незнакомцам. Незнакомцы — это двери. Тогда мы оба все и узнаем.

— Что узнаем?

— Кто открыл Дверь.

Глава 6

Последние двадцать лет Персефона сидела на Втором троне позади своего мужа на каждом общем сборе клана. В то утро она пришла в чертог вождя как гостья. Было странно входить в дом, который она считала своим — в мир своих воспоминаний — в качестве гостьи. Перемены бросились в глаза сразу. Груду дров передвинули к восточной стене, медвежью шкуру из спальни наверху перенесли на нижний этаж. В зимнюю колонну воткнули топор Коннигера. Среди этих перестановок больше всего ее поразил щит мужа, добавившийся к пантеону щитов прежних вождей, развешенных на балках.

Жители далля расселись на полу вокруг огня. Коннигер восседал на Первом троне и ждал, пока толпа угомонится. Хотя во время дуэли с Холлиманом он не получил ни одной раны, на голове у него все еще оставался глубокий порез после схватки с медведем. Повязку он больше не носил, но ярко-розовые отметины сходили медленно. Судя по тому, как Коннигер отводил взгляд, Персефона догадывалась, что боль от ран была куда менее острой, чем глубокая душевная боль от того, что он не смог защитить своего вождя и друга.

Рядом с ним была его жена, Тресса, в торке Персефоны и с ее же кольцом. Искусно заплетенные волосы украшал венок из весенних цветов. В свой первый день в новом статусе Персефона едва не потеряла голову от страха, Тресса же вовсе не выглядела испуганной. Она возбужденно потирала подлокотники трона, словно восторженный ребенок, на круглых щечках сияла широкая улыбка.

Персефоне стало ее жаль. Тресса понятия не имеет, во что ввязалась и воспринимает все как большую пирушку. Очень скоро это пройдет.

Некоторые посмотрели на Персефону и улыбнулись ей неловко, не зная, как теперь с ней обращаться. Ее присутствие заставило нервничать многих. Все воспринимали первый общий сбор Коннигера как конец траура, она же олицетворяла обломки правления некогда горячо любимого, но уже отошедшего в прошлое. Она намеренно села позади всех, давая Коннигеру и Трессе возможность утвердиться в новом качестве. Персефона решила молчать и не высовываться.

Помещение заполнилось до отказа, чего прежде не бывало. Пришли даже жители соседних деревень. Собрались буквально все, включая Эдлера и Хэгнера, покалеченных во время охоты на медведя. Эдлер теперь носил прозвище Одноглазый. Потерявшего руку Хэгнера переименовали в Обрубка. Персефона не пользовалась этими кличками в знак уважения к тем, кто получил увечья, защищая ее мужа. Как и Персефона, после смерти Рэглана они не показывались на людях, однако ради общего сбора пришли. Даже Тоуп, обрабатывавший участок на гребне и запаздывавший с пахотой из-за болезни и сильных дождей, оторвал свою семью от работы. Родители привели детей, которые устроились вокруг огня, скрестив ноги, и на их щеках играли отблески пламени. Самые маленькие улыбались, старшие уже все понимали. Люди собрались вовсе не для того, чтобы рассказывать сказки. Ни песен, ни застолья тоже не предвиделось.

Новый вождь собрал людей, чтобы обсудить слухи, волновавшие жителей далля уже несколько дней. Одна за другой пришли две тревожных вести. И обе с севера. Первая казалась совершенно невозможной, если бы не вторая весть. Она звучала настолько ужасно, что просто не могла не быть правдой.

— Боги нас убьют? — крикнул Тоуп, заглушая ропот голосов.

Как и все прочие, фермер проявлял вполне понятное нетерпение.

Услышав вопрос, Коннигер почесал бороду и сердито нахмурился, хотя общий сбор созвал для обсуждения именно этого вопроса. Вероятно, он задумал какую-нибудь вступительную речь. Это был его первый общий сбор в роли вождя клана, и, по всей видимости, Коннигеру хотелось, чтобы он запомнился всем.

Коннигер был красивым мужчиной с густой черной бородой и длинными волосами, одетый в ли-мору с узорами клана Рэн, с заколкой на левом плече. Материя была яркой — наверно, новая. Он сидел, обхватив подлокотники обеими руками, поставив ноги ровно и выпрямив спину. Образцовый вождь, на вид сильный и крепкий, настоящая скала для своего народа, на которую можно опереться. Персефона заметила у него на пальце кольцо своего мужа и ощутила знакомую тупую боль в груди, заставившую ее задуматься, почему она никак не уйдет отсюда. Она была веслом, плавающим на поверхности после того, как лодка затонула, деревянной рукояткой разбитого каменного топора…

— Быть такого не может! — заявила Мэйв с непререкаемой уверенностью. Хранительница стояла чуть позади между двумя тронами. На голове капюшон, седые волосы тщательно убраны, лицо сурово, словно обветренный камень. Старуха представляла собой все, что осталось от предыдущего вождя, и теперь передавала власть новой паре. — Боги всегда были к нам справедливы. Законы, по которым мы спокойно живем, оговорены в давних соглашениях. Пока платим дань вовремя и сполна, не пересекаем и не запруживаем западные реки, не наносим вреда владениям фрэев, их гнев нас не коснется. Так обещала их правительница Фенелия.

— А что написано в соглашении о том, что будет, если мы убьем бога? — спросил Гиффорд, с трудом произнося слова перекошенным ртом.

В другой обстановке его речь вызвала бы улыбку или даже смех.

Гиффорд родился увечным. Спина его закручивалась, словно плющ на столбе, делая для него прогулку по даллю достижением, достойным всяческих похвал. Вечно склоненная набок голова выглядела так, будто ее раздавил великан, один глаз всегда оставался прищуренным, губы сплющенными. Его мать умерла, подарив сыну жизнь, и многие задавались вопросом, стоило ли ему вообще жить. Его отец верил, что Гиффорд станет великим человеком. Все понимали, что в нем говорит скорее горе утраты, нежели здравый смысл, однако ни у кого не хватило мужества вмешаться. К тому же уносить младенца в лес на милость духов не было необходимости — вряд ли бедняжка смог бы прожить хоть неделю… Отец Гиффорда умер несколько лет назад, как и некоторые из тех, кто советовал избавиться от ребенка. Однако Гиффорд был еще жив, к тому же в свои двадцать лет уже стал лучшим гончаром на семь кланов.

Лицо Мэйв ожесточилось, будто такого варианта она тоже не исключала.

— Там про это не говорится. К тому же человек не способен убить бога.

— Торговец Джастен с Развилки клянется, что это правда! — пронзительно зазвучал тонкий голосок Брин. — Сказал, что видел Рэйта и сломанный меч! И клинок бога, он…

— Тише, девочка! — шепнула Сара дочери.

Брин поймала ее суровый взгляд и съежилась, усевшись обратно на пятки.

— Вот-вот! — подтвердил Этмор. — Я знаю Джастена почти всю жизнь. Он никогда не врет. Если он говорит, что это правда, значит так и есть. Иначе почему боги на нас ополчились? Чем еще объяснить подобную расправу?

— Человек не может убить бога, — заявил Сэккет.

При звуке его голоса все умолкли. Сэккет высказывался редко, поэтому когда новый Щит вождя заговорил, люди прислушались. Они ему поверили.

— Что слышал ты, Коннигер? — зычно спросил с порога Эдлер.

Повязка на глазу придавала ему вид бывалого рубаки.

Коннигер посмотрел на группу чужаков — десятерых мужчин с мрачными лицами, в одежде с коричневыми узорами клана Нэдак.

— Хотя я согласен с Сэккетом, что бога убить нельзя, они явно на нас ополчились. Боги разгромили Дьюрию.

Повисло растерянное молчание.

— Что значит — разгромили? — спросил фермер Уэдон.

— Эти люди, — указал вождь в сторону незнакомцев, — из Нэдака. Пять дней назад они увидели дым на севере. Отправились в высокогорья Дьюрии, но далля уже не было. Вырезали всех — мужчин, женщин, детей. Дом вождя и все окрестные хижины сгорели дотла, только ветер воет на развалинах.

Весь зал загудел, не веря услышанному. Слов было не различить, изумленные вздохи и ругань замирали на губах потрясенных людей.

— Сколько выжило? — спросил Тоуп.

— Дьюрийцев? — Коннигер тяжело вздохнул. — Нисколько. Даже домашний скот весь перерезан.

— Откуда нам знать, что это сделали боги? — спросил Дэлвин. — Может, виноваты гула-рхуны?

Стоявшие у двери мужчины покачали головами. Один, с черной кожаной повязкой вокруг лба, сказал:

— Тела лежат аккуратными рядами, словно их построили, чтобы убить. И оружие оставили. Не взяли ничего — просто сожгли далль.

Ропот стал громче.

— Может, это сделали и боги. Только на Дьюрию напали из-за Рэйта Убийцы Богов, ведь он родом оттуда. Мы-то ничем не оскорбили богов. Мы не трогаем их, они не трогают нас, верно? — заметил Дэлвин тоном, в котором было больше надежды, чем уверенности. Он обнял Сару и притянул к себе. — Мы тут ни при чем!

— Кто знает! — воскликнул Гиффорд. — Что, если боги не видят фазницы между Дьюфией и нами? — обычно Гиффорд пытался избегать слов с буквой «р» прилюдно, но вопрос был отнюдь не праздный. — Скажи им, что ты видел утфом, Тоуп!

Все повернулись к изможденному фермеру, утиравшему лицо куском мешковины, которым он обычно прикрывал голову от солнца.

— Я видел дым на северо-западе, вверх по дороге через долину. Похоже, горел Нэдак.

Повисла зловещая тишина. Мужчины из Нэдака уставились на Тоупа. Потом посыпались вопросы.

— Сколько дыма?

— Когда именно?

— Какого цвета дым?

Голоса звучали один тревожнее другого.

— Дыма было много, причем черного, — ответил Тоуп. — Его и сейчас видно, если взобраться на вершину гряды.

Услышав это, чужаки выбежали вон. Остальные смотрели, как они уходят в обманчиво приятный весенний день.

— Это еще ничего не доказывает, — заверил Дэлвин, но жену притянул ближе к себе и положил руку на голову дочери.

— Похоже, фэйи фешили наказать и их тоже, — протянул Гиффорд. — Что будем делать, если они и к нам пфидут?

— Как это — что будем делать? — спросил Коннигер. — Что мы вообще можем сделать?

На некоторых лицах проступило удивление. Умом Коннигер не блистал никогда, и Персефона догадалась, что вопроса он не понял. Она поднялась, встав на колени.

— Думаю, люди хотят знать, какие шаги ты предпримешь, чтобы не допустить у нас того же, что случилось в Дьюрии и, вероятно, в Нэдаке.

Услышав ее слова, Тресса внимательно посмотрела на Персефону и сжала губы.

— Нечего тут предпринимать, — ответил Коннигер. — С нами такого не случится. Мы-то ни в чем не виноваты.

— Но если фрэй действительно убит… — начал Дэлвин.

— Мы никого не убивали! — оборвал Коннигер, и Тресса ухмыльнулась. — У фрэев нет причин трогать нас. От дьюрийцев вечно одни неприятности. Так им и надо! Получили по заслугам. Навлекли на себя гнев богов. А нам бояться нечего.

— Как насчет нэдаков? — спросил Гиффорд. — Они-то в чем виноваты?

— Про нэдаков мы пока ничего не знаем, — ответил Коннигер, кивнул жене и сел еще прямее.

«Не лучшее начало», — подумала Персефона. Она-то знала не понаслышке, как трудно принять правильное решение, когда все на тебя смотрят. Людям страшно, они ждут твоей поддержки. В такой момент ни в коем случае нельзя оставлять их наедине с размышлениями и тревогами.

— И все же кое-что предпринять мы можем, верно? — спросила Персефона.

Недолго ей удалось молчать и не высовываться. Сколько именно — минут пять? Впрочем, пять минут назад еще не было известно о гибели Дьюрии и Нэдака.

Взгляды заметались между новым вождем и вдовой прежнего правителя.

«Просто скажи «да». Скажи «конечно», если другого тебе в голову не приходит, потом спроси меня, когда никто не будет слышать. Только не бросай их в растерянности!»

— Есть вещи, людям неподвластные, — объявил Коннигер, — например — воля богов.

«Серьезно?»

— Согласна. Мы не можем влиять на действия богов, — кивнула Персефона. — Но мы и не беспомощны вовсе. Мы можем послать делегацию в Алон-Рист и объяснить, что не имеем к поступкам дьюрийцев никакого отношения. Еще можно послать вестников в другие далли, как сделали нэдаки. Остальные тоже должны знать, что происходит. По крайней мере, можно отправить кого-нибудь в Нэдак и проверить, откуда дым, который видел Тоуп. Вдруг на них никто не нападал? Пожар случился или еще что. А вот если Нэдак тоже уничтожен, тогда совсем другое дело. Нам нужно знать наверняка — ведь от этого зависит, что именно мы предпримем.

— Персефона, — вступилась за мужа Тресса, выпрямляясь на троне, — мы глубоко сочувствуем твоей утрате. Только вот Рэглан мертв, и теперь вождь Коннигер! Думаю, ты поможешь даллю куда больше, если помолчишь.

Персефона стерпела бы эту словесную пощечину, не упомяни Тресса имени Рэглана. По крайней мере, так она сказала себе потом. Вместо этого она бросила:

— Если бы ты слушала внимательнее, Тресса, то заметила бы: я разговариваю не с тобой.

Коннигер похлопал жену по руке, пытаясь сгладить возникшую неловкость.

— А если мы узнаем, что на Нэдак тоже напали? А если в Алон-Ристе не станут с нами разговаривать? Что тогда?

— Если это правда, если боги объявили войну и не согласны на мирные переговоры, нам нужно собрать все, что можно, и уйти.

— Уйти? — Коннигер произнес это так, будто впервые услышал подобное слово. — И куда же мы пойдем?

«Получить от меня ответы на все вопросы в присутствии толпы — не лучший способ укрепить доверие людей».

Персефона надеялась, что Коннигер сам найдет решение, если указать ему верное направление. Очевидно, она приняла желаемое за действительное.

— При данных обстоятельствах я сказала бы, что идти стоит на юг. Я бы направилась в Далль-Тирре, чтобы у нас было побольше времени…

— Зачем? — спросил Коннигер. — В Тирре за спиной у нас будет море, там нет ни стен, ни еды. Думаешь, в Тирре нам обрадуются? Подобное вторжение может обернуться войной кланов. Да и чего ради? Если боги пустятся в погоню, то несколько миль нас не спасут.

— Зато мы успеем подготовиться.

— К чему?

— К войне!

Присутствующие дружно ахнули и потрясенно замолчали.

Тишину нарушила Тресса.

— Ты сама себя слышишь? Ты что — решила объявить войну богам? — Она обвела взглядом собравшихся. — Разве мы поднимаем копья против нашей Праматери за то, что она не дает нам достаточно дождя? Лучшие воины нашей деревни не смогли одолеть медведя, а Персефона надеется, что мы станем воевать с фрэями!

Коннигер бросил на жену суровый взгляд, которого она не заметила, и сказал:

— Если фрэи на нас ополчились, то ничего не поделаешь. Люди не могут убивать богов.

— А Убийца Богов — смог, — напомнила Персефона.

— Мало ли, что болтают! — заявил Коннигер.

— Тогда почему фрэи разгромили Дьюрию? Ведь дьюрийцы сражались за них с гула-рхунами. Что разозлило их настолько, что они ополчились на своих союзников? Если фрэя можно убить, нам нужно отыскать того, кто знает, как это сделать. И тогда, объединив все кланы, включая гулов, мы сможем…

Коннигер покачал головой.

— Объединить все кланы невозможно. Гулы ненавидят нас так же сильно, как и мы их.

— Очень даже возможно! — ответила Персефона. — Спроси у Мэйв. Много поколений назад, во время Великого наводнения, Гэф из Одеона объединил кланы, причем все, верно?

Мэйв кивнула, но промолчала.

— Под его предводительством люди построили лодки, — продолжила за нее Персефона, — заполнили их припасами, и когда вода поднялась, отправились в плавание и начали новую жизнь. Нам снова грозит наводнение, точнее, новое бедствие. Чтобы выжить, необходимо объединить силу и мудрость всего нашего народа. Послав вестников в другие далли рассказать о Нэдаке и Дьюрии, мы можем попросить их вождей тоже привести своих людей в Тирре.

— Ты хочешь бросить все, над чем мы трудились сотни лет, лишь потому, что боги сочли нужным наказать дьюрийцев за убийство? — спросила Тресса и сердито покачала головой.

Коннигер откинулся на спинку, поглаживая бороду и задумчиво глядя в потолок. Немного погодя он выпрямился и изрек:

— Нет, такие крайние меры не нужны. Ты хватила лишку. Тресса права. Здесь нам живется хорошо, получше, чем в других даллях. Оставлять удобное место непонятно чего ради — глупо. Ты беспокоишься о том, чему не суждено случиться.

Некоторые согласно закивали. Такое Персефоне уже доводилось видеть. Если есть выбор между тяжким испытанием и ничегонеделанием, люди потянутся к тому, что привычно и удобно. Поэтому им и нужен предводитель. Чтобы делать то, что необходимо, а не то, что легко. У Персефоны был богатый опыт выдвижения непопулярных идей и споров с вождями. Рэглан считал, что в этом заключается ее сильная сторона, и в этом же видел ее главный недостаток. Если бы опасность не была столь велика, если бы последствия неверного решения не были столь губительными, она оставила бы все как есть. Вместо этого она спросила:

— А вдруг суждено? Тогда будет слишком поздно. Если мы…

Коннигер стукнул по подлокотнику.

— Тирре не потерпят нас на своей земле! Для них мы хуже, чем саранча. К чему им делиться с нами едой? Да и хватит ли еды на всех? — Голос Коннигера понизился до сердитого рычания.

Наконец вмешалась Мэйв.

— Персефона! — начала она, сжав руки и сделав шаг вперед. — Гэф из Одеона прославился еще до наводнения. Подобных ему героев среди нас больше нет. Он смог добиться поддержки всех вождей. Без предводителя сбор кланов не даст ничего. Боюсь, вожди не преклонят колен ни перед кем, кроме подобного ему.

Коннигер покосился на свой топор с широким лезвием, воткнутый в зимнюю колонну.

— Я сражался и убил за то, чтобы стать вождем этого клана. И преклонять колена перед Мэнаханом, Мэленом, Тиррем или Уорриком не буду. Решение за мной, и я говорю: мы остаемся. Решение принято, и хватит об этом!

Мэйв встретилась глазами с Персефоной. Старуха чуть покачала головой. Мэйв ее не поддержит. Персефона не могла бороться и с вождем, и с Хранителем. Она обвела взглядом присутствующих, которые заметно успокоились. Когда Персефона говорила о том, что необходимо покинуть деревню, они смотрели на нее, как испуганные кролики, думая лишь о том, чтобы забиться в свои норы. Люди боялись массового бегства больше, чем гнева богов. Интересно, послушался бы ее Рэглан? В одном Коннигер был прав: гораздо легче не предпринимать ничего, чем ринуться навстречу неизвестному.

Она снова села.

Общий сбор закончился обычной молитвой Мари, богине-покровительнице Рэна, и Элан, Всеобщей Праматери. Персефона вышла вместе со всеми, чувствуя себя совершенно одинокой в людской толпе. Избегая взглядов, она прошла вдоль северной стороны чертога вождя, подальше от хижин, и направилась к открытому пространству возле оскуделой поленницы. Там она встретила девочку-мистика.

— Ты ее почти поймала, — говорила Сури волчице, сунувшей голову в прогал между бревнами. Она скребла землю лапами и пыталась залезть вглубь. — Ну вот, упустила! Тебе туда не протиснуться, ты слишком большая.

Девочка стояла на коленях в траве перед пятифутовой двухрядной поленницей — все, что оставалось от зимних запасов далля. При виде Персефоны волк и девочка дружно подняли головы. Сури нахмурилась.

— Только не говори, что есть правило, запрещающее волкам ловить крыс в дровах. Или все-таки есть?

— Правило? Нет, — ответила Персефона.

— У вас тут правила про все на свете! Что можно и что нельзя есть, где нужно спать. И даже где испражняться поутру! Ясное дело, вы все чуток тронутые, видимо, из-за жизни в стенах. Тура говорила, что стены — плохо, да и обувь тоже. — Сури посмотрела на свои босые ноги. — До сегодняшнего дня я ее не понимала.

Не зная, что ответить, Персефона просто сказала:

— Ты все еще здесь.

— Твои глаза еще видят, — с усмешкой ответила девочка.

Будь Сури нормальным человеком, Персефона сочла бы ее слова за оскорбление. Нормальный человек! Она сразу заметила, насколько их новый мистик странен. Новый мистик, новый вождь — слишком много нового в их далле за последнее время.

— Странная это игра — утверждать очевидное, — покачала головой Сури. Она встала и подошла к Минне. — Бессмысленная, зато популярная. Все в нее играют. Ты ешь наш хлеб. Это не твоя кровать. У тебя волк… Как видишь, я уже наловчилась. Тура велела мне не выделяться среди других в деревнях, особенно в даллях. Сказала, люди внутри стен помешанные и опасные. Как бешеные звери. Те прокляты богами, почти как вы, и даже укуса несчастной белки достаточно, чтобы и ты стала такой же.

— Вообще-то, я не имела в виду… — Персефона заколебалась. — Я не думала, что ты еще здесь.

Сури указала на верхушки деревьев над стеной далля, на которых серые почки распускались зеленой листвой.

— Жду листьев.

Персефона рассмеялась.

— Прошло уже две недели.

Мистик нахмурилась, напряженно размышляя.

— У тебя два уха! — Она довольно улыбнулась. — Мне уже начинает нравиться. Использовать то, что сказал другой человек, гораздо труднее, правда? Вероятно, зимой становится совсем туго, — ведь вы столько месяцев сидите взаперти! Подозреваю, дважды повторять одно и то же нельзя?

Персефона закатила глаза. Сури озадачилась.

— У вас тут что — все с больными глазами? Сколько раз уже видела такое.

«Ну еще бы», — подумала Персефона.

Из глубины поленницы раздалось шуршание, заставившее волчицу нырнуть обратно в щель. Когти ее отчаянно заскребли по коре, полетевшей во все стороны.

Сури вздохнула.

— Минна, ты все равно слишком большая.

«Пожалуй, странная — слишком слабо сказано». Персефона решила перейти к делу.

— Когда мы разговаривали, ты упоминала что-то плохое. Что ты имела в виду?

— Что ты имеешь в виду, что я имела в виду?

— Э-э… — Персефона замялась.

Разговаривать с Турой было не настолько сложно, хотя Персефона встречалась с ней редко. Мистики приходили в далль нечасто, и вовсе не затем, чтобы объявить: «Теперь все пойдет как по маслу!» Персефона не виделась с Турой еще со времен Великого голода.

— Я имею в виду… Знаешь, тогда твое предсказание прозвучало совсем неправдоподобно. Но с тех пор на два ближайших к нам далля напали, и я думаю, что должна тебя выслушать.

— Я же тебе говорила, госпожа! Я не знаю, что именно случится, хотя знаки были вполне ясные.

Девочка содрала кору с бревна и попробовала на вкус. Потом сплюнула и отбросила кору в сторону.

— Какие знаки?

— На закате первого дня весны я увидела молнию на северо-западе. Гром напугал стаю пролетавших ворон, тоже на северо-западе. Ветер подул с запада на восток, и тут же солнце заволокло темными тучами.

— И что все это значит?

Сури вздохнула.

— Ладно, слушай. Солнце рождается на востоке, поэтому восток — хороший. Запад — плохой. Туда солнце уходит умирать. Когда знаки появляются на западе, то это дурное предзнаменование. Молния — приговор богов, знак могучий и лютый. Птицы чрезвычайно важны, они часто бывают посланниками богов, а поскольку я видела целую стаю, то пострадают многие люди. Закрытое черными тучами солнце… Даже ты должна понимать, что ни о чем хорошем это не говорит. Любой из подобных знаков ничего доброго не сулит, но все три! Плохие новости. Очень плохие.

— И все же ты не можешь сказать, что именно случится?

— В отличие от твоей игры в слова, боги вовсе не играют в открытую, поэтому их игры гораздо интереснее. Если Элан явится прямо сюда и скажет: завтра ты пойдешь прогуляться, и барсуки разорвут тебя в клочья, то ты испугаешься и никуда не пойдешь, верно? Поэтому ничего такого она тебе не скажет. Может, даст пару намеков, а если ты не догадаешься и истолкуешь знаки неверно… Что ж, не ее вина. В любом случае, ты идешь и попадаешь прямо в лапы барсуков, потому что не сообразила вовремя. Так боги и играют в свои игры, и поэтому я думаю, что нам нужно поговорить с деревьями. Чтобы барсуки не порвали нас в клочья.

«До чего же она странная!»

— И тогда мы сможем изменить свою судьбу?

Девочка снова отвлеклась на волка и поленницу и пожала плечами.

— А как нам помогут деревья?

Сури глубоко вздохнула.

— Минна, ты слышала? Я начинаю понимать, что имела в виду Тура, когда говорила про людей, живущих среди стен. Госпожа, ты разговаривала с деревом хоть раз?

«Очень, очень странная».

— Навряд ли. А ты?

— С некоторыми случалось, — ответила девочка и сунула голову в щель между бревнами, словно пытаясь пролезть. Настал черед волчицы с удовольствием наблюдать.

— С некоторыми?

— Не все деревья любят разговаривать, — приглушенным голосом пояснила Сури. — Буки известны своей неприветливостью. Никогда из них слова не вытянешь. Упрямы до невозможности. Считают себя выше всех. — Она вытащила голову из штабеля дров, сочувственно поморщилась волчице и беспомощно пожала плечами. — Зато акация, лавр и падуб болтают без умолку, только ничегошеньки не знают. Их прямо не заткнешь. По большей части несут чушь. Ивы печально известны тем, что без конца переливают из пустого в порожнее. Уж поверь, с ними лучше не связываться. Нудные, вялые и унылые.

Сури роняла слова, будто тяжелые камни. Персефона посмотрела на нее скептично.

— Серьезно, некоторые люди шли топиться, просидев слишком долго под ивой! И тут возникает вопрос: зачем боги распорядились так, что ивы растут в основном у воды?

Она подождала, но Персефона промолчала, и девочка продолжила:

— Вязы, как правило, гордые и заносчивые. Клены тщеславны. Посмотрите на мои листья, ах, какие у меня листья! Никогда не разговаривай с кленом осенью. Невыносимо! Предупреждений они не слушают. Напоминаешь им, что скоро зима и как все будет происходить, и без толку! Память у кленов с каплю воды, хотя для дерева это довольно странно, не находишь? Так вот, другое дело — хвойные деревья, вроде ели и кедра. Они вполне себе хороши. Большинство весьма любезны. Прошлым летом кедр на западном отроге сообщил мне, куда именно ветер унес мою шляпу. Иногда попадаются очень добрые старые сосны. Воган всемогущий, у их корней можно смело проваляться пару деньков, попивая чай из сосновых игл — старушки будут только рады, хотя, честно говоря, чай из них преотвратный! Они станут судачить о том, как в старые добрые времена лета были потеплее и дождики помокрее.

— А если я хочу понять, что означают виденные тобой знаки? — спросила Персефона. — Если мне нужно посоветоваться насчет намерений богов? У кого надо спрашивать?

— Тогда подойдет лишь одно дерево — Магда, старый дуб.

— И где этот дуб?

Сури указала пальцем себе за спину.

— У подножья леса, лежащего на гребнях гор, есть узкая лощина. Там она и владычествует.

— В каком смысле?!

— Другие деревья чрезвычайно почитают Магду. Кусты и травы тоже. Все они держатся на подобающем удалении и преклоняются перед ней. Причина проста. Она… ну, Магда есть Магда. Она — старейшее дерево в лесу. Впрочем, Серповидный лес и сам по себе довольно стар.

Персефона перевела взгляд на поросшие деревьями холмы, поднимавшиеся гораздо выше стен далля. Гребни тянулись один за другим — всех оттенков зеленого цвета, самый дальний уходил в синеву. Серповидный лес обнимал Далль-Рэн, отдавая людям драгоценные дары — древесину и еду, однако при этом оставался таинственным миром, таящим в себе многие опасности. Дремучие леса из вековых деревьев, пещеры и реки считаются дверями в мир духов, а Серповидном лесу они были в изобилии. Летними ночами Персефона лежала и прислушивалась к пугающим звукам, которые доносились сквозь открытое окно. Визги и крики, треск и глухие удары — вряд ли их издавали смертные. Серповидный лес был соседом беспокойным, способным на любые каверзы. Жить в Далль-Рэне было все равно, что на пороге зеленой пропасти.

Взгляд Персефоны прошелся вдоль гребней гор на юг, где они поднимались отвесно.

— Говорят, на той горе живет медведь, погубивший моих мужа и сына.

Сури кивнула, ее яркая улыбка померкла. Персефона почувствовала тревогу. Жизнерадостная восторженность девочки, какой бы неуместной она ни была, давала надежду. Сури лучилась ею и расцветала новыми возможностями, словно весенний день. Теперь же девочка впервые посерьезнела. Татуировки вокруг глаз и рта добавляли ей мрачной значимости, и в какой-то момент Персефоне стало страшновато.

— Медведица Грин поселилась в пещере на скале возле верхней границы леса. Магда растет пониже, но Грин имеет привычку бродить повсюду и к старому дубу не проявляет никакого уважения. Грин не уважает вообще никого.

Персефона посмотрела на лес.

— Мне нужно поговорить с ней… То есть с деревом. Сможешь меня отвести?

Сури отвлеклась, заглядевшись на бабочку. Персефона подождала, пока та присядет на стебель клевера. На лицо девочки вернулась сияющая улыбка.

— Ты меня слышала? — спросила Персефона.

— Слышала что, госпожа? — не поняла девочка.

— Сможешь меня отвести к тому старому дереву? Мне нужно задать ему несколько вопросов.

— Видишь бабочку? — Сури расплылась в восторженной улыбке.

— Вижу, но…

— До чего она великолепная и хрупкая! Настоящее чудо. Нельзя увидеть бабочку и не восхититься ею. Я хотела бы стать бабочкой. Заснуть и проснуться весной с красивыми крылышками и умением порхать повсюду. Ведь это самое удивительное волшебство на свете! Измениться, вырасти, полететь. Однако… — она помолчала. — Интересно, какова будет цена. — Улыбка снова исчезла. — Когда доходит до волшебства, платить приходится всегда. Подозреваю, что за превращение из скромной гусеницы в прекрасную бабочку приходится платить огромную цену.

Девочка явно не в себе. И все же Персефона была вынуждена признать, что Сури ей нравится.

— Ты сможешь меня отвести?..

— Конечно, смогу. — Сури усмехнулась. — Иначе почему бы я рисковала рассудком, оставаясь в этом ужасном месте, окруженном стенами? А, это еще одна игра! — Она повернулась к волчице, не отрывавшей взгляда от поленницы. — Хочешь поймать крысу, Минна? Давай я раздвину бревна, чтобы ты смогла ее достать. — Сури снова посмотрела на Персефону и улыбнулась. — Тебя это устроит?

Глава 7

Рэйт и Малькольм расположились на краю леса возле Далль-Рэна — укрепленного поселения, построенного на холме и окруженного бревенчатой стеной. Холм был совершенно сказочный — высокий, зеленый. Рэйту никогда не доводилось видеть такой буйной растительности. В Дьюрии краски отсутствовали и появлялись лишь на закате. Его отец рассказывал про Элисин, куда после смерти попадали души павших воинов — сплошные зеленые поля, пивные реки и красивые женщины. Глядя на Далль-Рэн, Рэйт заподозрил, что до отца просто дошли слухи об этом месте.

— Так что же, тот холм и есть далль? — спросил Малькольм, который сидел, поджав колени к подбородку и покручивая двумя пальцами веточку.

Рэйт снова поразился отсутствию у него элементарных знаний о том, как живут люди. Он уже не пытался разузнать о том, как именно Малькольм стал рабом. Но на свои расспросы получал невразумительные ответы, и тема разговора резко менялась. Рэйт заключил, что либо фрэи забрали Малькольма еще младенцем, либо он родился в неволе.

— Да, это далль.

— Чересчур симметричный, они его что — построили? — спросил Малькольм.

Рэйт кивнул.

— Отчасти. Век из века они строили дома на одном и том же месте. — Дьюриец стоял на коленях в кустах и уже приладил поперечную ветку к силку, теперь он завязывал петлю. Обычно с последним у него не ладилось — пальцы у Рэйта были слишком большие. — После пожара или другого бедствия люди строятся заново прямо на руинах. Не надо никуда идти, да и колодец тут же. Сделай так много раз — вот тебе и холм.

— Значит, Рэн — это клан? А сколько всего есть кланов? — спросил Малькольм.

— Семь. Не считая гула-рхунов.

— Почему их не считают? Они ведь тоже люди?

— Рхулин-рхуны и гула-рхуны между собой не ладят. — Рэйт наконец завязал узелок. — Мы воюем сотни лет.

— Это против них твой отец сражался вместе с фрэями?

— Угу. Каждый год бывает одно-два сражения, каждые десять лет — полноценная война. Мой отец продержался больше тридцати лет.

— Как же вышло, что он ни разу не видел мертвого фрэя?

— Фрэи не пачкают рук в крови. Они планируют битвы, отбирают и обучают людей, потом посылают их воевать. Смертей было много, но лишь среди рхунов.

Малькольм кивнул с таким видом, будто все понял, только Рэйт знал, что ничего он не понял. Мало кто понимает. Даже до него самого дошло не сразу. Судя по всему, у отца никаких вопросов не возникало. Херкимер принимал войну с той же готовностью, с которой признавал, что вода — мокрая. Все-таки Дьюрия разительно отличалась от Рэна.

— Как правило, чем выше холм, тем старше далль, — пояснил Рэйт, глядя через залитое солнцем поле. — Вот почему он такой формы. По сути, это могильный холм. Судя по виду, Далль-Рэн очень стар.

Бывший раб откинулся назад, продолжая изучать далль.

— Он вовсе не выглядит большим.

Рэйт думал совсем иначе. Залитый солнцем далль величественно возвышался в отдалении, драгоценной древесины на его постройку явно не пожалели.

— Он гораздо больше Далль-Дьюрии, а по сравнению с Клэмтоном — деревушкой, где я вырос, — так и просто гигант.

— Я-то жил в Алон-Ристе, помнишь? — Малькольм указал на деревню большим пальцем. — По меркам фрэев он и на загон для скота не тянет. Как думаешь, сколько там жителей?

Рэйт пожал плечами и завязал на петле второй узелок, чтобы уж наверняка. Он не хотел лишиться обеда. Нет ничего хуже, чем найти силок пустым.

— Здесь? Не знаю, может, тысяча. Там, где вырос я, было около сорока семей — сотни две людей, ну так то маленькая деревушка, а не далль.

— И в чем же разница?

— Далль — самая старая и многолюдная деревня клана. Там находится чертог вождя. Знаешь, что такое чертог?

— Такая нора, как у бобров?

Рэйт уставился на него недоверчиво.

— Да знаю я, что такое чертог, — усмехнулся Малькольм.

— Ну, зато в остальном ты разбираешься слабо.

Малькольм пожал плечами.

— Никогда не считал себя умником. — Он снова посмотрел на холм. — Значит, там тысяча жителей?

— Вероятно. Этот далль раза в два больше, чем в Дьюрии.

— А сколько всего рхунов… прошу прощения, людей?

— Считая гулов?

Малькольм кивнул. Рэйт пожал плечами.

— Вряд ли их кто считал.

Рэйт уставился на огромный зеленый холм. За стеной горели утренние костры. Домов видно не было, лишь столбы дыма, поднимавшиеся высоко в небо в безветренный день. С места, где они сидели, можно было разглядеть только остроконечную крышу чертога. Строение из необработанных бревен смотрелось внушительно.

— Не понимаю, почему бы нам не зайти, — сказал Малькольм.

— Нам туда не надо. После того, как я закончу ловушку, мы вернемся к водопаду, где я расставил остальные. Надеюсь, первый кролик нас уже дожидается. Там будет сколько угодно свежей воды и жареная крольчатина на ужин! С остатками хлеба пойдет на ура.

— Хлеб кончился, — напомнил Малькольм.

— Кончился? Неужели весь?

— Еще прошлой ночью.

— Но мы же съели совсем чуть-чуть!

— И еще чуть-чуть позапрошлой ночью. Хлеб-то не волшебный.

Рэйт насупился. Он уже предвкушал отведать кролика и помакать в жир хлеб. Мысли о еде, когда ее не было, делали его несчастным.

Малькольм указал на стадо овец, едва видневшееся на дальней стороне холма. Двое мужчин и пара собак перегоняли их на заросший травой склон.

— В Далль-Рэне наверняка есть баранье жаркое, свежий хлеб и, может быть, даже молоко, яйца и масло. Спорим, сейчас они завтракают? Обожаю завтрак! Знаешь, что это такое?

— Даже не начинай! Если тебе так по душе регулярное питание, не следовало бить Шегона камнем по голове. — Рэйт поднял взгляд на Малькольма. — Он что, правда творил те бесчинства? Скармливал женщин псам и отрубал ручки детям?

— Нет. — Малькольм покачал головой. — Шегон был самовлюбленный спесивый дурак, как и большинство фрэев, но вовсе не чудовище. Он был охотник. Другое дело — инстарья, которые за нами гонятся. Это воины, стоящие на заставах, им поручена охрана внешних границ.

— Я-то думал, что Алон-Рист это дом… — Рэйт умолк, не желая показывать свое невежество.

Малькольм не стал злорадно скалиться или презрительно ухмыляться, он просто понимающе улыбнулся. И Рэйт переменил первое впечатление о нем. Несмотря на вздернутый нос и маленькие глазки, на хорька он ничуть не похож.

— Нет, хотя Алон-Рист впечатляет куда сильнее, чем эта деревенька, по фрэйским меркам он считается маленьким. Родина фрэев — Эриан, — сказал Малькольм. — Великая и красивая страна древних лесов, что лежит на северо-востоке. Туда больше недели пешего пути. Он находится на дальнем берегу огромной реки под названием Нидвальден. Фрэи редко покидают Эриан. Почти никто из его жителей вообще не выезжал за пределы своей столицы — Эстрамнадона. Они считают Эриан центром вселенной, источником всего самого лучшего, поэтому не видят смысла идти в другие места. Алон-Рист — крупнейшая из пяти цитаделей, выстроенных во время Дхергской войны. Тамошние фрэи патрулируют эти земли и следят за тем, чтобы такие люди, как мы с тобой, оставались на безопасном расстоянии. Кстати, не всех это устраивает. Инстарья не хотят быть единственными фрэями, которым приходится жить на заброшенных землях.

Поднялся легкий ветерок. Листья зашелестели, будто шепчась друг с другом. Уходившие в небо столбы дыма теряли очертания по мере того, как их сносило к югу.

— Не понимаю, чем инстарья недовольны. Здесь так красиво, — заметил Малькольм.

Рэйт встал, прихватил ловушку. Он срезал маленькое деревцо, обрубил ветви и приладил на просвет в крошечной тропинке. Судя по размеру, она была кроличьей, да и круглый помет валялся повсюду. Рэйт подвесил петлю, чтобы она не касалась земли. Потом воткнул срезанные веточки так, что кролику придется через них прыгать прямо в силок.

— Пошли мне трех кроликов, Воган, и последнего я принесу тебе в жертву!

— Снова торгуешься с богами? — спросил Малькольм. — Предложить ему первого кролика было бы куда заманчивее.

— Воган — не бог, он просто дух-хранитель леса.

— В чем же разница?

— Знаю, ты долго был рабом, но неужели тебя все время держали в подвале? Как это — в чем разница?! В чем тогда разница между коровой и козой, между солнцем и луной? Тэтлинская ведьма! Клянусь…

— Не смей! — резко оборвал его Малькольм.

— В чем дело? С каких это пор ты против божбы?

— Я вовсе не против. Только выбери другое имя…

— Почему? Разве не хуже поминать имя бога или духа?

— Считай меня суеверным.

— Тебя? Малькольма из Риста, который насмехается над теми, кто верит в души предков и в леших? Ты боишься Тэтлинской ведьмы?!

Малькольм промолчал. Он подвинул колени к груди и уставился на холм и окруженный стеной далль.

— Знаешь, чем вымаливать кроликов, лучше бы мы наведались в далль. В таверне все вышло как надо.

— Как надо?! Про Донни ты уже забыл?

— А если я пообещаю держать рот на замке? — спросил Малькольм.

— Ты на это вообще способен?

Малькольм насупился.

— Я не стану рассказывать сказок. Разве жители далля не должны быть добры к путникам? Разве так не принято? По крайней мере, они же дадут нам немного поесть?

— Наверно, если только они придерживаются традиций… Для кланов настали трудные времена. И для нас это может быть опасно. Вдруг здесь побывал кто-нибудь из той таверны? Купцам Убийца Богов пришелся по нраву, но жители далля — совсем другое дело. В даллях есть вожди, чей долг — беречь своих людей. Они согласились жить по законам фрэев и остальных заставляют делать то же самое.

— Вряд ли у нас есть выбор. Мы не можем бежать вечно, особенно без еды.

— Наша единственная надежда — двигаться на юг, оставаясь впереди фрэев. Тогда мы выживем.

— От смерти человеку не убежать, — напомнил Малькольм. — Важно, как именно ты бежишь. Разве тебе не…

Малькольм смолк, сощурил глаза и вгляделся в залитый солнцем луг перед даллем.

— Чего там? — шепотом спросил Рэйт, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.

— Думаю, женщины. — Малькольм указал на две фигуры, выходящие из далля и направляющиеся в их сторону.

Это действительно были женщины. Та, что выше ростом, в длинном черном платье, пробиралась по некошеной траве с заметным усилием. Вокруг нее облаком вились черные волосы, обрамлявшие красивое лицо. За нею шла девочка с расписанным ритуальными узорами лицом и короткими волосами, в потрепанном плаще цвета красной глины. При них был белый волк.

«Это всего лишь лес, просто деревья», — убеждала себя Персефона, подходя к краю луга.

Но в нем гибнут люди! Ее сын погиб, охотясь на оленя с двумя своими лучшими друзьями — оба крепкие парни. А Рэглана сопровождал целый боевой отряд…

«Надо было позвать с собой хоть кого-нибудь! Я могла попросить Коннигера послать со мной Сэккета в качестве сопровождения, но что бы я сказала? Я боюсь леса, поэтому хочу прихватить с собой Щит вождя. Кстати, причина, по которой я отправляюсь в пугающий меня лес, — необходимость поговорить с деревом. Разумеется, исключительно ради блага нашего далля… Угу, отличная идея».

С каждым шагом сумрачный лес становился все огромнее. Персефона надеялась, что деревья гораздо меньше, чем ей запомнилось. С возрастом многое мельчает. В детстве ступени чертога казались ей гигантскими, каменный фундамент — настоящей скалой. Но деревья ничуть не уменьшились. Даже наоборот. После смерти сына Персефона не выходила за пределы далля, после смерти Рэглана даже из домика Сары и Дэлвина редко выглядывала. Однако лес — совсем другое дело, она не входила в него с тех пор, как…

Это всего лишь лес! Просто деревья.

Когда Персефоне было семь лет, дети подбивали друг друга зайти подальше в лес и дотронуться до определенных деревьев. До березы добирались все, но до вяза, стоявшего под сенью леса, отваживались добегать только она и ее подруга Ария. Потом кто-то из ребятишек, вероятно Сара, подзадорил их обеих коснуться черного дерева. Никто не знал, что это за дерево. С теплой солнечной опушки его почти не было видно. Сара, если это придумала она, вряд ли говорила всерьез. Это понимали все. То дерево росло слишком далеко, даже дальше той линии, где траву сменял папоротник. Идея была глупая — да что там, сумасшедшая! — и Персефона над ней посмеялась. Дети выбрали то дерево, чтобы отомстить Персефоне и Арии за храбрость, которой сами похвастаться не могли.

Вряд ли это придумала Сара. Ведь они были близкими подругами, девчонку же, которая бросила им вызов, Персефона возненавидела.

Она возненавидела ее, потому что Персефона посмеялась, а Ария нет.

Неважно, что Ария была на два года старше. Как лучшие подруги они соглашались друг с другом всегда и во всем, только не в этот раз. Ария взяла ее за руку и сказала: «Мы пойдем вместе». Подруга не шутила. Персефону ее слова потрясли, перспектива забраться в лес так далеко напугала, и она вырвала руку. Она до сих пор помнила и разочарование в глазах подруги, и то, каким маленьким стало ее отражение в них.

«Что ж, пойду одна», — огорченно вздохнула Ария.

Персефона пыталась ее остановить, убеждая, как это глупо и опасно. Ей хотелось верить, что попытки удержать подругу были вызваны страхом за ее жизнь. Правда же заключалась в том, что она не желала быть второй среди лучших. Ей хотелось быть храброй, но она отчаянно трусила, и ей было очень стыдно.

Ария пошла в лес одна.

Никто не верил, что она отважится, однако под их взглядами маленькая девочка забиралась все дальше и дальше, пока ее не поглотил подлесок. Прошли долгие часы, или же им так показалось. Для детей время — как и размеры вещей — величина не постоянная. Наконец Персефона запаниковала и помчалась в далль за помощью.

«Если бы только я побежала в другую сторону… Если бы только я побежала в лес спасать подругу, все могло бы закончиться совсем иначе».

Она успела добраться лишь до середины холма, когда из леса вышла Ария. Персефона услышала за спиной радостные крики. Некоторые называли Арию сумасшедшей, но в их насмешках звучало уважение, и она смеялась вместе с ними. Персефона смотрела издалека и не подошла к друзьям. Она не смогла, просто не смогла взглянуть в глаза подруге, не хотела видеть, как ее отражение станет еще меньше. Она поплелась домой. Ария окликнула ее. Персефона сделала вид, что не слышит. Ария закричала, что просит прощения, однако Арии было не за что извиняться.

После этого Персефона избегала Арии. Каждый раз при встрече она вспоминала о своей трусости. Минуло десять лет, прежде чем они заговорили снова. По случаю свадьбы Персефоны жители пришли ее поздравить, и Ария, в тот момент уже беременная, стояла в длинной очереди. Как и все прочие, Ария взяла Персефону за руку, и взгляды их встретились. Она ожидала увидеть злость, может быть, даже ненависть, но обманулась. Персефона увидела лишь безудержное счастье замужней женщины, ожидающей рождения первенца, которая желала такой же благополучной жизни своей подруге детства. Ария простила Персефону, а та себя простить так и не смогла…

Она собиралась пойти к Арии после рождения ребенка, извиниться за годы отчуждения и принести подарок новорожденному. Они снова посмеялись бы, как в детстве, и все прошлые недоразумения оказались бы забыты. Увы, этого не случилось. Ария умерла родами… Вероятно, Гиффорд унаследовал храбрость матери. Проклятый богами, изломанный ужасной трагедией, он выжил, несмотря ни на что. Своими нескладными руками он снова и снова совершал невозможное, создавая шедевры из глины, которым завидовали все мастера-гончары. Гиффорд каждый день касался черного дерева. На свой лад.

Ария умерла прежде, чем Персефона успела извиниться. За то, что избегала ее много лет, за то, что не обернулась на крики, когда шла домой, за то, что не помчалась в лес ее спасать, но больше всего за то, что отвергла руку подруги и не пошла с ней.

Прошло тридцать лет, и наконец Персефона решилась прикоснуться к черному дереву.

— Ты живешь там? — спросила она у Сури.

Бежавшая перед ними Минна то и дело останавливалась, что-нибудь обнюхивала и снова бросалась вперед.

— Да, госпожа. — Сури шла уверенным шагом, помахивая деревянным посохом Туры, который был для нее слегка коротковат и явно намного старше девочки.

— Как ты это делаешь? Я имею в виду, как ты живешь совсем одна? Разве тебе не страшно?

— Жить там, где ты, гораздо страшнее. — Сури оглянулась на далль.

— Я ведь не одна. В далле живет две сотни семей.

Сури засмеялась.

— Я сказала что-нибудь смешное?

— Знаешь, сколько семей живет в лесу?

— Разве в лесу живут семьи?

— Еще бы! Их там не сосчитать: белки, лисы, барсуки, пауки, кролики, ежи, змеи, олени, еноты, дрозды, дятлы, лоси, куропатки, совы, ласки, кроты, скунсы, голуби, бабочки — не забывай про бабочек!

— Они ведь не люди.

— Вот именно! — подмигнула ей Сури. — Ты начинаешь понимать мою точку зрения, госпожа? Ведь семейство заек, малиновок или енотов в качестве соседей куда приятнее! Только посмотри, где живешь ты! Повсюду гниющая древесина. Дом из мертвых деревьев никуда не годится. Лучший сосед, которого можно пожелать — дерево, причем живое. Они больше слушают, чем говорят, в жаркие дни укрывают от солнца, дают тебе еду и кров, ничего не просят взамен.

— А как же опасности леса? К примеру, медведи?

— О да, — Сури понимающе кивнула. — Нам следовало бы их бояться, будь мы парочкой лилий.

— Почему?

— Медведи обожают лакомиться лилиями, ягодами, муравьями и мышами. Если ты к ним не относишься, то медведи довольно милые. Любят поиграть, хотя могут и сжульничать.

— К Бурой это тоже относится? — спросила Персефона чуть с большей горечью, чем хотела показать.

— Грин другая…

Они подошли к подножию холма, где начиналась рощица широколиственных деревьев, еще недостаточно разросшихся, чтобы заглушить потоки яркого солнечного света. Там стояли светлые березки, которые Персефона помнила с юности. Белые как мел стволы с шелушащейся корой и свежие зеленые листочки.

Посмотрев налево, Сури чуть крутанулась и помахала рукой. Персефона никого не увидела.

— Кому ты машешь?

— Чего? А, там растет куст падуба, с которым я пообщалась по дороге сюда. — Она понизила голос. — Обычно до кустов мне дела нет. Почти все они вредные и необщительные, сплошные шипы и колючки. Думаю, у них есть на то причины. Каждый так и норовит их оборвать. Впрочем, тот падуб вполне себе милый.

С этими словами Сури зашагала вперед.

Они прошли мимо берез, подлесок сменили папоротники. Тот самый вяз рос где-то неподалеку, но после стольких лет Персефона не смогла его узнать. Сама того не замечая, она двигалась все медленнее, пока не остановилась совсем. Через несколько шагов прекратили ходьбу и Сури с Минной. Они оглянулись на Персефону в полном недоумении.

Персефона стояла, стиснув руки, и не отрываясь смотрела на темные деревья впереди. Отсюда было видно, как местность отлого поднимается в гору. Густой подлесок и кроны деревьев почти не давали пробиться солнечным лучам.

— Дальше этого места я никогда не заходила.

Сури прыснула, прикрыв рот ладошкой.

— Извини.

— Смейся на здоровье. Знаю, это глупо. Я добиралась до самого Алон-Риста на севере и Синего моря на юге. Я побывала во всех даллях и видела гору Мэдор, конечно, издалека. И хотя я смотрю на лес каждое утро из окна своей спальни, внутрь я не вхожу никогда. Не испытываю в том ни малейшей нужды. Я не охочусь, не рублю дрова, и для меня там нет ничего интересного.

Татуировки над глазами Сури недоверчиво поднялись, но Персефоне было слишком страшно, чтобы думать о вежливости.

— Это же просто деревья, верно? — спросила Персефона, чтобы себя подбодрить, однако страх никуда не делся. Старый ужас выпустил когти, сжимая живот и мешая дышать. — Даже ребенок… даже семилетняя девчонка это знает!

— Да уж. — Сури прошла еще несколько шагов, но Персефона так и не двинулась с места. — Идешь?

— Можно тебя кое о чем попросить? — Персефона потянулась к девочке. — Пожалуйста, возьми меня за руку…

Сури прищурилась, скептично посмотрела на Минну и пожала плечами.

— Э-э… ладно.

Сури вернулась в заросли папоротника. Нежные листочки колыхались и подрагивали, когда она проходила мимо, и ни на один девочка не наступила. Персефона почувствовала крепкое пожатие руки мистика.

— Веди, Ария, — сказала Персефона.

— Кто такая Ария?

— Одна знакомая девочка.

Сури посмотрела на нее снизу вверх.

— Ну ты и странная, госпожа!

Глава 8

В воображении Персефоны лес за пределами черного дерева всегда рисовался зияющей утробой, во тьме которой кишели злобные демоны, призраки и кровожадные рэйо, пожиравшие людей начиная с лица. В этом были виноваты рассказы, что велись зимними ночами у очага в чертоге вождя. Греясь у извечного огня, она слушала их, а ветра снаружи выли и ломились в двери, будто кто-то пытался войти. Большинство историй излагались от лица рассказчика или его близкого друга, если герой погибал, что случалось довольно часто. Веселых историй про лес почти не бывало. Никто не находил ни счастья, ни утраченной любви. Неудивительно, что увиденное под сенью леса привело Персефону в восхищение.

Деревья со стволами в обхвате больше, чем хижины далля, достигали умопомрачительной высоты и поддерживали огромную зеленую крышу. Листву пронзали золотистые лучи солнца, отбрасывая на хвойный ковер замысловатые движущиеся узоры. Покрытые мхом камни и слой опавших листьев придавали лесу уют, напоминая Персефоне о набитом шерстью домике Сары. По пути им встретилась пара оленей. Прекрасные животные стояли с поднятыми головами, навострив уши. Персефона отвела взгляд, а когда посмотрела опять, оленей как не бывало, они исчезли, словно призраки. Сури оказалась права: это действительно был настоящий дом, и лучшее ожидало их впереди.

Вступив под сень леса, путницы все время шли в гору, и Персефона задавалась вопросом, как они пойдут дальше, если уклон увеличится. Сури привела ее к расщелине, с которой вода струилась на груду камней. Брызги собирались в лужи и переливались через край, вымывая в скале нечто вроде высокой, мокрой лестницы. Снизу поднималась туманная дымка, орошая лишайники и придавая черному камню влажный блеск.

— Как красиво! — воскликнула Персефона, взбираясь вслед за Сури по неровным скользким ступеням.

Хотя карабкаться по камням оказалось проще, чем идти в гору по палой листве сквозь колючий кустарник, подъем был крутым и сложным. Персефоне пришлось несколько раз останавливаться, чтобы отдохнуть. Сури тем временем плюхалась на камень у нее над головой и сидела, нетерпеливо болтая тощими ногами.

Почти у самой вершины Персефона оглянулась и посмотрела вниз. Они забрались довольно высоко, и теперь водопад казался не таким большим и величественным. И все же игра воды на камнях восхищала. Внезапно внимание Персефоны привлекло движение внизу. По скалам взбирались трое мужчин.

Узнать Сэккета было несложно. Короткая борода, длинные темные волосы падают на плечи. Двух других она тоже признала быстро. У одного повязка закрывала отсутствующий глаз, у второго не хватало руки. Повязка Эдлера была достаточно узкой, чтобы виднелся шрам от когтей медведя. Он постоянно вращал головой, компенсируя потерю зрения. Хэгнеру пришлось хуже всех. Весил он немало, и с одной рукой на скалу ему было не взобраться.

— Что вы здесь делаете? — приветливо окликнула их Персефона.

Лес оказался не таким страшным, как она ожидала, и все же компания им совсем бы не помешала. Медведица ведь никуда не делась.

— То же самое я собирался спросить у тебя, — ответил Сэккет.

Сури проворно спустилась к Персефоне и спросила:

— Ты их знаешь?

— Да. Они из нашего далля. Храбрые мужчины, которые были с моим мужем, когда он пошел охотится на Бурую.

— Минне они не нравятся. — Сури наклонилась погладить волчицу. — Она прекрасно разбирается в людях.

Персефона посмотрела на волчицу.

— Наверно, ей просто не нравятся копья. Сэккет — Щит нового вождя. С ним мы в надежных руках. — Нагнувшись над водопадом, она прокричала: — Вы пришли на охоту?

— О да! — крикнул в ответ Сэккет.

— Даже не знаю, удастся ли мне уговорить вас присоединиться к нам хотя бы ненадолго. Сопровождение было бы очень кстати.

— Беспременно. Сейчас мы вас догоним, — ответил Сэккет.

Персефона подождала, пока они вскарабкаются по мокрым камням, опираясь на древки копий для равновесия. Подъем сильно затрудняли большие деревянные щиты, висевшие на спинах мужчин.

— Деревья говорят, — заметила Сури.

Девочка подняла голову, глядя на листву над ними.

— Неужели? И о чем же они…

Сури предупреждающе подняла палец, потом прищурилась, слушая. Персефона тоже прислушалась, но не разобрала ничего, кроме шума ветра в листве.

— Что вы тут делаете? — спросил Сэккет.

Он уже не пытался обходить лужи и брел по колено в воде, намочив сандалии и похожие на мех волосы на ногах.

«Пожалуй, бывают мужчины слишком волосатые», — подумала Персефона. Несмотря на роскошную черную гриву волос, назвать Сэккета красавцем язык не поворачивался. К волосам прилагались глубоко посаженные глазки под выпирающим лбом, придававшие ему вид опасный и мрачный.

— Знаю, звучит смешно, но мы идем поговорить с деревом, — объяснила Персефона.

Сэккет остановился отдохнуть на два уступа ниже, тяжело отдуваясь.

— С деревом, значит?

— Да. — Персефона указала на девочку. — Это Сури и ее волчица Минна. Она наш новый мистик, ученица Туры. Она и сейчас их слушает.

Татуировки на лице Сури снова придали ей серьезный вид. Она уставилась на Сэккета. Как и Минна, девочка явно не была рада встрече.

— Ну, думаю, будет лучше всего, если Сури с волчицей отправятся своей дорогой, — заявил Сэккет.

— О, беспокоиться не стоит, — заверила его Персефона. — Минна совсем ручная, а Сури — наш проводник.

— Она не из нашего далля. Пусть уходит!

— Деревья сказали, что знают этих мужчин: они убийцы, доверять которым нельзя! — поведала Сури Персефоне.

— Сури, охота на зверей — не убийство. Наши жизни зависят от мяса, которое они приносят. Если бы не они, мы бы голодали.

— Сказал же, убирайся! — рявкнул Сэккет, напугав Персефону так, что она вздрогнула.

Сури словно ничего не заметила. Зато Минна ощерилась, вздыбила шерсть и зарычала.

Сэккет вздохнул.

— Никто не скажет, что я не пытался. — Он снял со спины щит и посмотрел на почти взобравшихся к ним Эдлера и Хэгнера. — Эдлер, обойди слева. Обрубок, ты справа. Волчицу придется убить.

— Не называй меня Обрубком! — возмутился Хэгнер.

— Никого вы не убьете! — воскликнула Персефона. — Минна нервничает, потому что у вас оружие, вот и все! Сури, ты можешь ее успокоить?

Мужчины надвигались все ближе.

— Эдлер, иди ты. Хэгнер, стой где стоишь. Я ее загоню, тогда Эдлер сможет ее убить. С той стороны ему сподручнее, чем нам.

— Я приказываю вам остановиться! — закричала Персефона.

Сэккет и Эдлер засмеялись и понимающе посмотрели друг на друга. Персефона всегда считала смех выражением тепла и дружелюбия, но этот смешок был сухим и холодным, такой звук издал бы рэйо, устраиваясь поспать на ложе из человеческих костей.

— Мне плевать, что вы сделаете с волком или с девчонкой. Тела приберем потом, — заявил Сэккет. — Лишь бы на Персефоне следов не осталось! Когда ее найдут, все должно выглядеть как несчастный случай. Думаю, она сорвется прямо вон на те камни.

— Чего? — Персефона ушам не поверила.

Она пыталась понять, что происходит, и не могла.

Эдлер раскинул руки, тесня Минну.

Наконец Сури оторвала взгляд от лесного полога и посмотрела на Эдлера в упор. Она ткнула в него пальцем и сказала:

— Деревья говорят: ты умрешь первым. Ты оскорбил Вогана. Он не любит, когда убивают в его лесах.

Сури повернулась к Сэккету.

— Деревья говорят: ты умрешь вторым. Не потому, что заслуживаешь прожить дольше, а для того, чтобы у тебя было время осознать. Ты не попадешь ни в Элисин, ни даже в Рэл. Тропы в обитель блаженства для тебя закрыты. Твой дух отправится во тьму Нифрэла.

Сэккет прищурился.

— Мне не нужно быть мистиком, чтобы узнать будущее. Я-то уж точно не умру, девчушка.

— Еще как умрешь, — заверила Сури. Как обычно тон девочки вовсе не соответствовал ситуации. В нем слышалось удовольствие и даже легкомыслие, как в голосе восторженного ребенка, что знает правильный ответ. — А я посмотрю!

— Да она чокнутая! — воскликнул Сэккет. — Шевелись, Эдлер. Убей волка!

— Минна, давай! — шепнула Сури.

Эдлер поднял копье, перенося вес на одну ногу, и тут Минна прыгнула. На одноглазого упала стофунтовая зверюга — оскаленные зубы и когти. Стоявший на краю скользкого обрыва убийца сорвался вниз. Щит и копье застучали по камням, и их тут же смело водой. Эдлер с Минной свалились на один пролет, Эдлер — в аккурат на валун. Он ударился затылком, раздался глухой стук и приглушенный хруст. Неизвестно, то ли он умер, то ли просто потерял сознание, только одноглазый остался лежать там, где упал.

Сэккет поднял копье, чтобы бросить в Минну, но Персефона вцепилась в древко. Хотя она держала его обеими руками, Сэккет вырвал оружие и ударил ее пяткой копья в живот. Персефона рухнула на камни, хватая воздух ртом.

— Сэккет! — заорал Хэгнер.

Однорукий яростно махал обрубком, указывая вниз.

Никак не в силах отдышаться, Персефона заметила на подходе к скалам еще двоих мужчин. Первый был высокий, тощий, без бороды и одет в сияющий балахон, вокруг шеи — серебряный обруч, как носят богатые вожди. Персефона знала каждого предводителя семи рхулинских кланов, этого же прежде не встречала. Второй отличался от первого, как волк от пса. Крепкий и мускулистый, грива черных волос и встопорщенная борода. Одет не менее любопытно, чем его друг. В основном в одежду из кожи и еще в черно-белую ли-мору со знаками клана Дьюрия.

Сэккет глаз не сводил с Минны, но волчица и не думала нападать. Она метнулась поближе к Сури. Обе женщины смотрели на приближающихся незнакомцев.

— Помогите! Они хотят нас убить! — закричала Персефона.

Снова обретя способность дышать, она изо всех сил старалась отползти подальше от Сэккета.

— Это наше дело! — крикнул Сэккет чужакам. — Вас оно не касается. Идите себе мимо!

— Леди сама нас пригласила, — ответил тощий незнакомец, аккуратно обходя Хэгнера.

— Я не знаю тебя, ты не знаешь меня. Оно и к лучшему.

— Сомневаюсь. Разрешите представиться! Меня зовут Малькольм. — Мужчина быстро карабкался наверх, помахивая копьем. Его плечистый спутник едва за ним поспевал. — По какому праву вы собираетесь причинить этим женщинам вред?

Чужаки преодолели последний подъем, миновав озадаченного Хэгнера, и встали на одном уровне с Сэккетом. Теперь их разделяла лишь неглубокая лужа. Тот, что крупнее, держал руку на обнаженном мече, заткнутом за пояс.

Меч!

Персефона ни разу не видела мужчину с мечом. Они считались оружием богов, а этот клинок еще и сиял драгоценными камнями. На спине у чужака она заметила рукоять второго меча.

Два меча! Великая Праматерь, да кто же они такие?

— Ну, Ма-аль-кольм, — протянул Сэккет. — Наверно, у тебя со слухом беда, так что повторю снова. Это наше дело, и вас оно не касается!

— Сэр, ты — трус, обижающий слабых! Да и красавцем тебя не назовешь. Я бы даже не побоялся назвать тебя уродом! А сейчас я скажу все, что думаю о твоей матери. Так вот, она…

Сэккет ринулся через лужу, вздымая тучи брызг, и ткнул копьем. Малькольм шагнул назад, отбиваясь. Сэккет напирал, с трудом шлепая по воде, но Малькольм не давал ему сократить дистанцию.

Мужчина в ли-море с узорами клана Дьюрия бросился вперед, надевая щит и выхватывая из-за пояса меч. Сэккет поднял щит, ожидая удара. Бить дьюриец не стал. Вместо этого он оттеснил Малькольма назад и крепко встал на обе ноги. Малькольм отошел в сторонку, предпочитая наблюдать за устроенной им дракой с безопасного расстояния.

— Ты кто? — спросил Сэккет, нервно поглядывая на металлический клинок.

Здоровяк не ответил, лишь чуть согнул ноги, поднял щит и меч.

— Тебя это не касается, — снова повторил Сэккет.

— Ну и что? — поинтересовался дьюриец.

— Вали отсюда!

— Чтобы ты убил этих женщин? — спросил Малькольм. — Вряд ли. Пожалуй, уйти лучше тебе.

— Будьте осторожны! — предупредила Персефона, наконец поднявшись на ноги. — Он ловко обращается с копьем.

Сэккет ухмыльнулся и сделал выпад в сторону дьюрийца. Здоровяк блокировал удар и взмахнул мечом. Лезвие задело древко возле наконечника и прошло насквозь. Заточенный камень с грохотом упал на скалы.

Сэккет испуганно отшатнулся.

— Хэгнер, обойди его сзади… — начал он и вдруг заметил то, что остальные увидели уже давно. Хэгнер спускался и почти достиг нижней части водопада.

— Тэтлинская ведьма! Ты — паршивый кул! — заорал Сэккет ему вслед.

Швырнув остаток копья в дьюрийца, Сэккет повернулся и тоже стал отступать. Минна угрожающе зарычала. Наверно, убегавший подумал, что волк сейчас прыгнет или Малькольм бросит ему вслед копье. Как бы там ни было, Сэккет ускорил спуск по илистым камням.

Персефона поморщилась еще до того, как он упал.

Сэккет поскользнулся и рухнул с высоты футов в пять, ударившись спиной сначала об один уступ, потом об другой. Тело его кубарем катилось по залитым водой ступеням, перекувыркнувшись четыре раза. Сэккет крякал с каждым ударом о камни. На третьем уступе нога его застряла, он перевернулся и упал головой вниз. Череп его не треснул, как у Эдлера, зато шея выгнулась под острым углом.

Сэккет лежал в пенном потоке, стеная и дергая головой. Он зажмурился от боли, рот искривился в гримасе, обнажив зубы. Встать он не пытался. Из всего тела двигалась только голова.

— Помогите! — крикнул он, а вода тем временем волокла его к краю уступа. — Я не могу пошевелиться! Помогите!

Персефона шагнула вниз, цепляясь руками и ногами. Там, где вода покрывала камни, они были скользкими, как лед. Она осторожно ползла, понимая, что не успеет, а в глубине души дивилась, как на пути сюда смертельная ловушка водопада могла показаться ей красивой. Она спустилась всего на три пролета, и тут Сэккет завопил. Беспрерывный поток воды столкнул его на следующий уступ. Хотя падать было невысоко, он очутился в довольно глубокой заводи.

Сэккет лежал на спине и не мог поднять лицо над водой, чтобы дышать. На поверхности остались лишь лоб и глаза. Персефона заспешила вниз. Потом она тоже поскользнулась, как и Сэккет. Нога сорвалась с камня, и Персефона упала на спину. Хуже всего пришлось бедру и локтю, тело запульсировало от боли. Стремительный поток потащил ее к краю, Персефона закричала, тщетно цепляясь за скользкие камни в поисках опоры.

Вдруг кто-то схватил ее за запястье. Пальцы держали крепко. Миг спустя она уже висела над водопадом на одной руке. Ее вытягивали наверх. Ноги продолжали искать опоры, но этого уже не требовалось. Поднимавшая женщину рука отпускать ее была не намерена и прекрасно справлялась. Другая рука обхватила Персефону за талию. Наконец спаситель мягко прижал ее к черно-белой клетчатой груди.

Далеко внизу Сэккет таращился на них, как испуганная лягушка из пруда. Голова его дернулась раз, другой. Потом глаза медленно закрылись, и он исчез под водой…

Персефона сидела в корнях огромного дерева на вершине склона. Мокрое после падения платье липло к телу. Здоровяк предложил свою клетчатую ли-мору, и она набросила ее на плечи. Шерсть была грубая, не сравнить с роскошной материей, что ткала Сара. Зато она оказалась неожиданно теплой, и женщина завернулась поплотнее. Она продолжала смотреть на водопад, искрившийся внизу. Персефона думала о том, что тело Эдлера все еще лежит на камнях — темная фигура, вокруг которой пенится вода. Эдлер был мертв, вероятно, уже с тех пор, как ударился головой о камень. Хэгнер удрал.

Что же случилось? Она сидела и думала об этом без конца. Персефона пыталась разобраться, и не могла найти объяснение всеобщему безумию. Сэккет, Одноглазый Эдлер и Хэгнер, о котором Персефоне больше не надо было думать как об Обрубке, собирались ее убить. Хотя своим другом она не считала ни одного из них, врагами ей они тоже не были. Она считала их семьей — ведь они члены клана и соседи. Если бы так повел себя кто-то один, можно было бы предположить, что он сошел с ума. Но действовали-то они все заодно!

С момента нападения почти все молчали, кроме Сури, убеждавшей продолжать путь. Подталкивать Персефону не было особой нужды. Ей хотелось двигаться, уйти подальше от этих гиблых камней. Когда они добрались до вершины горы, ее трясло так, что пришлось сесть.

«Я чуть не погибла, меня едва не убили!»

Она долго не могла свыкнуться с этой мыслью. Осознание лишило Персефону последних сил. Вся в царапинах, мокрая, сбитая с толку и перепуганная женщина сидела, обняв себя за плечи, и дрожала. Наверно, дьюриец решил, что она замерзла, и отдал ей свою ли-мору.

— Ну что, ты в порядке? — спросил здоровяк.

Она кивнула, судорожно стиснув руки.

— Не знаю, почему они это сделали. Они напали без всякой причины. Думаешь, Хэгнер вернется?

— Нет. Вид у него был напуганный. Пожалуй, больше мы его не увидим.

Персефона облегченно вздохнула.

— Ты прав. Судя по всему, он уже на пути в Уоррик. В Рэне он точно не покажется. Иначе Коннигер голову ему оторвет.

— Твой муж?

— Нет, — ответила она. — Коннигер — вождь Далль-Рэна.

— Я думал, вождя зовут Рэглан.

— Рэглан был вождем прежде, и моим мужем, но он погиб. Теперь правит Коннигер.

Здоровяк кивнул, потом опустился на одно колено и почесал Минну за ушами. И тут Персефона заметила у него на шее круглую бронзовую медаль с искусной чеканкой в виде переплетенных лоз или ветвей. Бронза — металл богов, и подобные вещицы большая редкость. До сих пор дьюриец не представился, и все же Персефона почти уверилась, что знает, кто он.

— Спасибо вам! Я… — она оглянулась на мистика. — Мы обязаны вам жизнью! Я — Персефона. Это Сури, а вы кто?..

— Люди, не любящие много говорить, — быстро ответил дьюриец и бросил суровый взгляд на своего спутника. — Мы простые странники, идем на юг.

Наверняка это он!

— Путешествуете налегке? — спросила она.

На двоих у них было лишь одеяло и небольшой мешок, в который вряд ли помещалось так уж много еды. Зато недостаток продовольствия они восполнили оружием. За плечами здоровяка висел еще один клинок — медный.

Точно он!

— Пользуемся дарами земли, — ответил он, отвернувшись.

— Ну, мы идем? — спросила Сури.

Девочка сидела на земле, скрестив ноги, и играла в детскую игру с веревочкой, сплетая узоры между пальцами.

Персефона снова посмотрела на склон, ведущий к водопаду. Она не знала, что делать. Мысль о том, чтобы зайти еще глубже в лес…

— Куда вы направляетесь? — перебил ее размышления Малькольм.

— Ну, мы идем… Знаете, это довольно трудно объяснить.

— Вам еще далеко?

Персефона повернулась к мистику.

— Нам далеко?

Сури покачала головой, продолжая плести узоры между пальцами.

— Что ж, если недалеко, то мы можем вас проводить, — предложил Малькольм.

При этих словах друг его недовольно скривился. Малькольм сделал вид, что не заметил этого.

— Если мы вас проводим, не могли бы вы отблагодарить нас за доброту едой? — с надеждой улыбнулся Малькольм.

— Да, конечно! Когда вернемся в далль, я распоряжусь, чтобы вас обоих как следует накормили и дали ночлег.

— Тогда мы с удовольствием вам поможем! — заверил Малькольм.

Пока инициатива была на ее стороне, Персефона поскорее поднялась. Она продолжала сжимать ворот ли-моры. Холодно уже не было, но она понимала: вряд ли здоровяк кинется бежать, пока не получит свою одежду обратно.

Вспомнились слова Мэйв: герои вроде него давно среди нас не ходят.

Сури убрала веревочку, подняла посох Туры и умчалась в глубь леса, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть на цветы или на птичек. Волчица ей подражала, а может, и наоборот. С Сури ни в чем нельзя было быть уверенным.

Если лес позволял, Малькольм с другом и Персефона шли рядом. Сейчас они двигались сквозь участок с густой листвой и редким кустарником. Подъем продолжался. Персефона не скоро поняла, что идут они по едва заметной тропинке. Хотя на открытых местах та пропадала, Сури ни разу не сбилась. Вскоре они достигли гребня, где настил из палой листвы спускался в обе стороны.

— Так куда же мы идем? — спросил Малькольм у Персефоны.

— Сури — мистик и прорицательница. Она ведет меня к одному старому дубу.

— Мистик? — переспросил здоровяк со смесью удивления и почтения в голосе.

— Да. Знаю, она совсем юная, но ее вырастила Тура, очень уважаемая прорицательница. Тура была древней старухой. Когда я видела ее в последний раз, все волосы до единого у нее были седыми. Она все знала или могла найти ответы на все. Недавно она умерла, и Сури говорит, что старый дуб может ответить на некоторые мои вопросы.

— Могу ли я спросить, что у тебя за вопросы, если ради них стоит рисковать своей жизнью и здоровьем? — поинтересовался Малькольм.

Персефоне нравилась его манера выражаться. Даже когда она была женой вождя, никто не обращался к ней со словами «могу ли я спросить». Однако самое удивительное заключалось в том, что он ничуть не считал странным ее желание поговорить с деревом. Персефона была ему благодарна за вопрос. Она и сама гадала, как поднять эту тему, а Малькольм предоставил ей прекрасную возможность.

— Недавно мы узнали, что вероятно боги Алон-Риста собираются напасть на нас — на всех рхунов. — Она помолчала, пытаясь подобрать слова. — Я ищу ответа, точнее, совета, как спасти моих людей. Еще я надеюсь, что дерево приведет меня к человеку по имени Рэйт…

Дьюриец посмотрел на нее пристально.

— Чего ты от него хочешь?

— Ходят слухи, что он убил фрэя. Люди называют его Убийцей Богов.

— И что с того? Хочешь сдать его фрэям? Думаешь, это предотвратит бойню?

— Нет-нет! Совсем нет! — воскликнула она чуть громче, чем намеревалась. Сури с Минной замерли и оглянулись. — Некоторые называют фрэев богами, но будь они боги, их было бы нельзя убить. Мне приходилось иметь с ними дело, и я знаю, что фрэи нас ничуть не уважают. Мы для них как муравьи, а если тебя укусит муравей, неужели ты станешь искать именно его? Или сожжешь всю их колонию, чтобы никто не укусил тебя снова? Я хочу выяснить, правда ли этот Рэйт убил бога, и если да, то как. Если один человек способен убить фрэя, то и другие могут этому научиться. Пожалуй, наша единственная надежда — дать им бой.

Чужаки переглянулись.

— Такого героя встретили бы в Далль-Рэне с распростертыми объятиями.

— Слыхал я про этого Рэйта, — кивнул здоровяк. — Только вряд ли это правда.

— Конечно, правда! — Малькольм нахмурился. — Мы сами были в таверне, когда Рэйт рассказывал свою историю.

— Рэйт никаких историй не рассказывал! За него болтал его малоприятный спутник. Наверняка большая часть россказней — выдумки.

— Да неужели? — откликнулся Малькольм. — Лично мне история показалась красивой. Она меня тронула.

Еще один взгляд, на этот раз более сердитый.

— Давай я скажу тебе то, что знаю наверняка, — обратился здоровяк к Персефоне. — Фрэи — смертельно опасны. Они владеют металлами, их оружие может легко перерубить наше.

— Как ты перерубил копье Сэккета?

Дьюриец промолчал, идя вдоль гребня и глядя на деревья. Разговор с ним походил на рыбалку. Рыбачить Персефону учил Рэглан. Главное — привести рыбу на крючке к сачку. Если дернешь слишком сильно, рыба начнет бороться, оборвет леску и уплывет. Приходилось то и дело уступать рыбе, прежде чем как следует потянуть. Персефона решила сменить тему и отпустить побольше лески.

— В далеком прошлом, во время Великого наводнения, угрожавшего гибелью нашим предкам, человек по имени Гэф объединил кланы. Он поднял всех на общее дело.

— Ты говоришь про кинига, — кивнул мужчина. — Того, кто носил корону. Вождя вождей.

— Да, и я верю, что надвигается еще один подобный кризис, и если кланы объединятся под руководством кинига… Ну, нас куда больше, чем фрэев.

— Откуда тебе известно? — спросил здоровяк.

— Я же говорила, что была замужем за вождем Рэгланом. Вместе мы посетили все далли. Еще я бывала на ежегодных собраниях в Алон-Ристе. Алон-Рист… — Она помедлила, пытаясь подобрать слова.

— Впечатляет неописуемо, — помог ей Малькольм.

Она улыбнулась и кивнула.

— Да, но я не видела там много фрэев. Думаю, их всего несколько сотен.

— Она права, — подтвердил Малькольм. — Я оценил бы население Риста в три-четыре сотни.

Малькольм нравился Персефоне все больше и больше.

— В одном Далль-Рэне — почти тысяча человек, — сказала Персефона. — И два раза по столько в окрестных деревнях.

— А сколько будет мужчин? — спросил дьюриец. — Без мальчишек и стариков.

— Триста пятьдесят, может, четыреста.

— А сколько из них умеют держать копье и щит? Я говорю вовсе не про охоту на зверей. Олени дают отпор редко, медведи не планируют сражений и укрепления не строят. Сколько из ваших мужчин имеют больше опыта в сражениях, чем в земледелии? Пятьдесят? Сто? Один? Чтобы победить фрэев, человеку нужно тренироваться годами! А где они возьмут оружие? — Он забрал у Малькольма копье. — Такие игрушки против них бесполезны. То, о чем ты говоришь, немыслимо!

— Возможно, — кивнула Персефона с видом ветерана тысячи битв. Все, что она хотела сказать, в теории звучало неплохо, однако этот мужчина предпочитал практику. — И все же никто не говорит, что охотиться на крупных зверей вроде медведей или больших кошек немыслимо. Медведь гораздо быстрее и сильнее человека. Мы выигрываем потому, что охотимся группами. Что будет, если на фрэя пойдут десять человек? Да, возможно, в Далль-Рэне всего пара сотен хороших вояк, но в клан Рэн входит две сотни деревень. Кто знает, сколько найдется воинов в Мэнахане, Мэлене, Тирре и Уоррике? Речь идет о тысячах! Наши женщины тоже способны сражаться! Я знаю, что в случае необходимости смогу научиться держать копье. Нам придется сражаться за свои жизни, а это неплохой стимул, не находишь?

Здоровяк нахмурился.

— Женщины не способны сражаться.

Персефона пожала плечами.

— Ладно, но в Алон-Ристе есть и фрэи-женщины. Если наши сражаться неспособны, то и их женщины тоже не воины. Разве нельзя вообразить, что тысяча человек убьет сотню фрэев? Сколько людей у гулов? Если мы все сплотимся, то подавим их численностью.

— Навряд ли… — Мужчина покачал заросшей головой. — Кланы никогда не объединятся. Они скорее пойдут войной друг на друга.

Персефона выпустила еще немного лески.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Понадобится человек вроде Гэфа. Человек выдающийся, которого все признают самым отважным, самым сильным воином. Человек, перед которым остальные вожди преклонят колена и не потеряют при этом уважения своих людей. Понадобится герой!

Теперь пора подсекать.

— Понадобится тот, кто уже заявил о себе, убив фрэя, — сказала она.

Персефона и Малькольм продолжали идти, но дьюриец остановился.

— Ты хочешь, чтобы этот Рэйт стал кинигом? — спросил он.

Персефона кивнула.

— Думаю, он наша единственная надежда.

— Это безумие!

— А по мне — так звучит очень даже здраво! — заявил Малькольм.

«Малькольм, я тебя обожаю!» Он буквально держал сачок для ее рыбы.

— Молчи уже! — рявкнул здоровяк.

— Ведь ты же Рэйт, правда? — спросила Персефона. — Рэйт из Дьюрии, Убийца Богов, владелец Медного меча?

Рэйт покосился на торчавшую из-за спины рукоять, вздохнул и яростно ожег взглядом Малькольма.

— Это ты во всем виноват! — заявил он и скрипнул зубами.

Выяснив личность Рэйта, Персефона отступила, довольная своим достижением. Все трое шли почти молча. Вдруг идущая впереди Сури остановилась, Минна держалась подле нее. Девочка замерла на месте, глядя сквозь просвет в деревьях. Приблизившись, Персефона поняла, что они взобрались гораздо выше, чем она ожидала. Вид открывался потрясающий: на многие мили вокруг тянулись покрытые лесом горы. Длинные тени свидетельствовали о том, что времени прошло изрядно.

— Там живет Грин, — сказала Сури, ткнув пальцем в скалу, где в лучах солнца виднелась пещера.

— Мы же туда не пойдем? — спросила Персефона.

— Нет, госпожа, — ответила девочка. — Магда прямо впереди.

— Какая Магда? — спросил Малькольм.

— Старый дуб, — ответила Персефона. — Сури говорит, что она самое старое дерево в лесу.

— Кто или что такое Грин? — спросил Рэйт.

— Медведь или демон, или же и то и другое. Она убила моего сына, мужа и еще несколько человек из нашей деревни.

— Тогда ее стоит поостеречься, — заметил Малькольм.

Они продолжили путь. Сури провела их вниз к небольшой котловине. Более спокойного места и представить было невозможно: на всю долину раскинулся цветущий луг. В центре его стояло огромное дерево. Нижние ветки, в толщину достигавшие ствола обычного дуба, опустили локти на землю и простерлись на сотни футов. Гигантский корявый ствол Магды частично покрывал зеленый мох. Пара больших наростов придавала дереву вид добродушного морщинистого лица, смотревшего на них сверху вниз печальными глазами.

Теперь стало ясно, почему Сури сказала, что Магда владычествует. Возле нее не росло ничего, кроме цветов. Луг принадлежал Магде целиком, и ее ветви раскинулись во все стороны, как полы нарядного платья.

Сури остановилась под деревом и преклонила колени. Минна легла рядом. Остальные замешкались, не зная, что им делать. Сури медленно подняла голову.

— Поздоровайтесь с Магдой, самым старым деревом.

Малькольм подошел к Магде как в трансе и положил руку на ствол.

— Действительно, очень старое.

— В свое время Магда сказала мне, что прожила три тысячи лет, — объявила Сури. Малькольм продолжал поглаживать толстую и исчерченную глубокими морщинами времени кору. — Чего она только не повидала.

— Что мне делать? — спросила Персефона у Сури.

— Просто задавай вопросы.

Персефона шагнула вперед и посмотрела на узлы, будто они и в самом деле были глазами.

— Придут ли фрэи? Нападут ли они на Далль-Рэн?

Персефона ждала и прислушивалась, надеясь услышать гулкий голос дерева. Ничего не произошло, и она посмотрела на Сури.

Мистик пожала плечами.

— Спроси еще что-нибудь.

Персефона покосилась на Рэйта.

— Как мне спасти свой народ?

Они глядели на листву, Рэйт заметно нервничал. Потом все, включая Минну, по очереди посмотрели на Сури. Девочка скривилась.

— Что не так? — спросила Персефона.

Сури сердито помотала головой.

— Магда стала букой.

— Чем-чем? — спросил Рэйт.

— Молчит, как бук.

— Вероятно, задумалась, — сказал Малькольм. — Или не знает, что ответить. Для дерева, которое особо никуда не путешествует, вопросы довольно затруднительные.

— Магда разговаривает с другими деревьями. Они рассказывают ей обо всем, что слышали, — объяснила Сури. — Вот почему она знает так много. Она получает новости со всех сторон света.

— Откуда дереву знать, что на уме у богов? — спросил Рэйт. — Как она может предсказывать грядущие события?

— Чем больше знаешь о прошлом, тем легче предвидеть будущее.

Сури поднялась с колен.

— Магда! — крикнула она, напугав Минну. — Проснись! У тебя гости! Эта женщина очень важная госпожа. Ей нужно знать, что делать. Ей нужно знать… — Сури посмотрела на Персефону.

— Как спасти нашу расу от гибели, которую несут фрэи? — подсказала Персефона.

Сури облизнула губы и снова повернулась к дереву.

— Ну да, это мы и хотим узнать.

Они снова подождали. Сури сдвинула брови и насупилась.

— Ничего не понимаю! Обычно…

Легкий ветерок зашуршал в листве, Сури резко подняла голову. Глаза ее расширились, лицо просияло улыбкой.

— Встречай богов радушно, — торжественно проговорила Сури.

— Чего? — не поняла Персефона, но Сури жестом попросила ее замолчать.

— Исцеляй раненых, — продолжила мистик.

— Я не понимаю…

Сури снова махнула рукой.

— Следуй за волком.

Ветерок стих. Они все ждали. Наконец Сури довольно кивнула.

— Пожалуйста! Вот и ответ на твои вопросы!

Персефона моргнула.

— И это все? Встречай богов радушно, исцеляй раненых, следуй за волком. Что это значит?

Сури пожала плечами.

— Понятия не имею.

Глава 9

Едва познакомившись, Рэйт и Минна стали друзьями. Впрочем, со зверями он всегда ладил куда лучше, чем с людьми. В Дьюрии некоторые волки жили вблизи деревень и питались объедками. Зверей терпели, потому что их тявканье предупреждало о приближении опасности. Мальчишкой Рэйт водился со многими волками, но таких дружелюбных и крупных, как Минна, прежде не встречал. В Дьюрии звери не вырастали большими по той же причине, по которой люди не улыбались, — лишения во всем. Схожим образом Рэйт относился и к Сури, напомнившей ему младшую сестренку — единственную, кого он любил. Его поразило, что девочка стала мистиком, несмотря на юный возраст. Мистиков ему попадалось в жизни не больше, чем двухголовых единорогов. Мистиков было совсем мало, и они жили вне мира людей, сторонясь его разлагающего влияния. Лучшим другом Сури была волчица, что свидетельствовало именно о той мудрости, которую Рэйт высоко ценил.

Иное дело Персефона.

В ней он пока не разобрался. Для своего возраста она была довольно привлекательна. Рэйт предположил, что она лет на десять его старше. Но она была женой вождя — хуже не придумаешь! Рэйту не нравилось, как она пытается им манипулировать. Те, кто живут в чертогах, используют других людей. Они постоянно распоряжаются их жизнями. К тому же та троица хотела ее убить. Вряд ли это случайно. Если люди хотят видеть тебя мертвым, на то всегда есть причина. Также она повела себя глупо на водопаде, рискуя жизнью ради того, кто пытался лишить ее жизни. В то же время Персефона проявила куда больше порядочности, чем он от нее ожидал, и Рэйт призадумался. В ее пользу также говорило и то, что она обращалась с ним, дьюрийцем, уважительно. Будь она женой крестьянина и то странно, а ведь она когда-то была женой вождя и жила в богатом далле! Нетрудно предположить, что за всеми ее действиями скрывалась некая подоплека, однако в ней чувствовалась искренность. Красноречием Рэйт не отличался и влиятельных женщин прежде не встречал, зато всегда мог отличить волка, способного укусить, от волка неопасного.

— Минна! — Увидев, что волчица села рядом с Рэйтом и потерлась носом о его ногу, Сури удивленно подняла брови. — Как ты себя ведешь! Вы ведь едва знакомы.

— Она хочет приласкаться. — Рэйт склонился и погладил зверя.

— Что за глупости, Минна? — Сури хмыкнула, потом пожала плечами. — В общем, отсюда идите по хребту обратно, откуда пришли.

Персефона, все еще глядевшая на старый дуб, резко обернулась.

— Погоди! Разве ты не пойдешь с нами?

Мистик покачала головой.

— Нет, госпожа. Я живу в той стороне. — Она указала на чащу.

— Но… — Персефона смутилась. — Я думала, ты вернешься в далль.

— Минна, ты только ее послушай! Она и правда странная! Мы пришли сообщить новость. Потом потребовалось ждать, пока деревья проснутся. Свой ответ ты получила, так что мы можем идти домой.

Сури порывисто зашагала прочь, Минна отпрыгнула от Рэйта и помчалась следом. Девочка усмехнулась.

— Меня она любит больше! — Сури сделала еще несколько шагов и остановилась, посмотрев на небо. — Лучше поспеши, госпожа. Ночь того и гляди нагрянет.

Даже не махнув на прощание, девочка убежала. Волчица ринулась за ней.

— Ну, прощай… — крикнула ей вслед Персефона. — И спасибо тебе!

Она продолжала смотреть, пока мистик не исчезла в зелени леса. Персефона оглянулась на огромный дуб.

— И это все? Я чуть не погибла, а получила одни загадки! Причем загадки так себе.

Рэйт не понял, то ли она говорила с ним, то ли с деревом, то ли сама с собой. Женщина вздохнула. Развернув ли-мору Рэйта, она накинула ее на голову как капюшон и подошла к нему.

— Думаю, нам туда.

Рэйт последовал за ней. Малькольм не спешил присоединиться к ним, стоя в раздумьях.

— Если поторопимся, получим горячий ужин, — сказала Персефона, идя по едва заметной тропинке, которую они протоптали в траве по пути к дубу. — Любите баранину? Сара разделывает ягненка, что зарезал Дэлвин. Я живу у них с тех пор, как погиб мой муж, и уверена, что вам они тоже дадут приют. Сейчас она наверняка добралась до рульки. Не самый лучший кусок, и все же…

— Судя по всему, нас ждет настоящий пир! — воскликнул Малькольм, догоняя их.

— Вижу, ты проголодался.

— Я прямо-таки изголодался, моя добрая госпожа! Мы сидели на скудной диете из орехов, грибов и изредка лакомились белкой или кроликом, что на двоих совсем не много — по кусочку или по два на каждого.

Взойдя на гребень, они пошли по прямой, громко шурша сухими листьями. Лучи проникали в просветы в кронах под острым углом. Стволы и листва купались в золоте, от основания каждого дерева тянулась длинная тень.

— Слыхал я о твоем муже, — сказал Рэйт, идя за Персефоной. — Говорят, он был стар.

Она кивнула.

— Ему было за шестьдесят.

— Но тебе гораздо меньше!

— Спасибо. — Персефона с любопытством оглянулась.

— Я только хотел сказать, что ему повезло. Мало того что прожил долгую жизнь, еще и жена досталась молодая.

Она рассмеялась — какой приятный звук!

— Не знала, что дьюрийцы столь обаятельны.

— Ха! — хмыкнул Малькольм.

Персефона обернулась к тощему спутнику, шагавшему сбоку.

— Почему ты смеешься?

— Мало кто назвал бы Рэйта обаятельным!

— А ты почем знаешь? — вскинулся Рэйт.

— Я с тобой дневал и ночевал бог знает сколько времени, и ни разу ты не показался мне обаятельным!

— Малькольм, ну ты ведь не красивая женщина, — ответил Рэйт.

— Красивая?! — воскликнула Персефона. — Не знаю, обаятелен ты или нет, но уж точно очень добр! Либо в Дьюрии совсем не хватает девушек… — Она застыла на месте, в ужасе прикрыв рот рукой. — Прости меня, пожалуйста! Я не хотела…

Персефона до боли закусила нижнюю губу. Малькольм недоуменно посмотрел на Рэйта, и все молча стояли, слушая шум ветра в листьях. Не дождавшись продолжения, Рэйт спросил у Персефоны:

— Чего?

Она не сводила с него глаз. Смущение сменилось удивлением.

— Ты не знаешь?

— Не знаю чего?

— Дьюрия… Фрэи. — Она покачала головой, все еще касаясь рукой губ. — Они разрушили Дьюрию и, как мы думаем, Нэдак тоже.

Рэйт смотрел на нее оторопело. Люди часто говорят то, что не имеет смысла. Как правило, этим отличаются те, кто говорит слишком много. Слова льются у них изо рта, не неся никаких мыслей. Вероятно, Персефона одна из них. На лгунью она не похожа, да и выдумывать такое совсем ни к чему.

— Что ты такое говоришь?

Персефона посмотрела на Малькольма в поисках поддержки, но он хранил молчание, опершись на копье.

— Люди из Нэдака приходили в Рэн. Говорят, что видели своими глазами. Фрэи убили всех. — Понизив голос, она добавила: — Сожгли и деревни, и далль.

— Это сделали фрэи? — спросил Рэйт, пытаясь представить нечто настолько несусветное. Хотя… Раньше боги никогда на нападали на Дьюрию, но сама идея вовсе не казалась немыслимой. И всё же он повернулся к Малькольму. — Не может быть! Разве бы они так поступили?

— Я… я думал, они бросятся за нами, а не за твоим народом. И все же это вполне возможно.

— Сколько деревень? Какие именно? — спросил Рэйт у Персефоны.

От его вопроса она съежилась.

— Все. Судя по рассказам очевидцев… — Она нахмурилась.

— Что?

— Выживших нет. Ни одного. Похоже, ты последний дьюриец…

Персефона говорила что-то еще, однако Рэйт перестал ее слушать. Малькольм тоже говорил, но Рэйт и на него не обращал внимания. Он смутно осознавал, что бредет вниз по склону, они шли следом.

В свое время, когда Херкимер учил его драться, Рэйту крепко досталось деревянным молотом по голове. Он рухнул, но сознания не потерял. Отец маячил над ним, что-то крича, только Рэйт его не слышал. Слова звучали приглушенно, будто Рэйт заблудился в тумане. Сейчас он чувствовал себя точно так же. Весь мир замер, а когда снова ожил, первой мыслью Рэйта было: Персефона ошиблась! Дьюрийцы не могли погибнуть все до единого. Жили они бедно, и все же счет шел на тысячи. Сотни поселений от Форкса до долины Длинного Копья. Все погибнуть не могли! Да и зачем кому-то разрушать маленькую деревушку вроде Клэмтона?

— Рэйт, ты знаешь, куда идешь? — спросил Малькольм.

Рэйт остановился. Они все еще шли вдоль хребта. Широколиственные деревья сменились елями и кедрами, начался подъем в гору.

— Ну, как ты? — спросила Персефона.

— В порядке.

Она долго смотрела на Рэйта, словно собиралась возразить.

— Мы ведь возвращаемся в Далль-Рэн? — уточнил Малькольм. — Не помню, чтобы мы спускались на пути к дубу.

Персефона замерла и поглядела по сторонам.

— Ты прав, мы шли только вверх.

Они стояли посреди бесчисленных деревьев, сильно отличавшихся от тех, мимо которых проходили ранее.

— Думаю, мы забыли свернуть с хребта в нужный момент, — предположил Малькольм.

Под кронами темнело. Хвойные деревья блокировали свет больше, чем широколистные, но дело было не только в этом. Косые лучи солнца пропали, на землю ложилась ночь, и уже с трудом удавалось различить, где кончается одно дерево и начинается другое.

— Полагаю, следует вернуться туда, где начался подъем, и тогда уже… — Персефону оборвал вой, раздавшийся неподалеку.

— Думаете, это Минна? — В голосе Малькольма звучали и тревога, и надежда.

— Минна в другой стороне, — ответила Персефона. — А это там.

Она кивнула влево. Чуть правее раздался новый вой.

— Наверно, нам лучше пойти сюда. — Персефона быстро пошла в противоположную сторону, следом за ней Рэйт и Малькольм.

Вскоре они скользили по крутому склону, взрывая настил из коричневых игл, все еще влажных после недавнего дождя. Чем ниже они спускались, тем становилось темнее. У подножия горы воздух стал заметно прохладнее, под ногами зазеленели папоротники. Они брели по колено в зарослях и вдруг наткнулись на ручей.

— Не ведет ли он к водопаду? — спросила Персефона.

— Возможно, — ответил Малькольм напряженным голосом.

Персефона пошла по вниз руслу. Они едва брели, и ничто не казалось им знакомым.

Вой возобновился, теперь уже ближе. Жуткие звуки доносились с вершины хребта, отражались от стволов деревьев и эхом неслись обратно. Рэйт не смог определить, откуда они раздавались, но точно знал: выл не один зверь.

Персефона ускорила темп, продираясь вместе с Рэйтом и Малькольмом через кусты и камни. С каждым шагом становилось все темнее, лес менялся на глазах. Хвойные деревья превратились в черные шторы, отдельно стоящие березы обернулись стройными призраками. Скалы и валуны, прячущиеся в тени, приняли обличья зверей, изготовившихся к прыжку. В подступившей тьме люди почувствовали себя в ловушке.

— Не уверена, что знаю, где мы находимся, — призналась Персефона, останавливаясь у ручья.

— Этого никто из нас не знает, — сказал Малькольм.

Персефона потерла руки.

— Что ж, в данный момент я… — Она осеклась.

Из подлеска одна за другой появлялись темные тени. Три волка — черные, с острыми белыми клыками в ощеренных пастях. Все трое выходили медленно, слишком медленно.

— Становитесь за меня! — приказал Рэйт, вытаскивая меч фрэя и пятясь.

Малькольм выставил вперед копье.

— Просто направлять и тыкать, верно?

Не успел Рэйт ответить, как Персефона закричала. Он вовремя обернулся и увидел еще одного волка, выскочившего позади них. Ее крик испугал зверя, и он остановился.

— Бери мой щит! — Рэйт стянул со спины деревянную доску и передал Персефоне.

Показались еще волки. Папоротники вокруг людей трепыхались. Стая была большая, не меньше дюжины хищников.

— Спинами друг к другу! — крикнул Рэйт. — Держимся вместе. Не бегите!

Волки сомкнули круг, подходя все ближе. Они вывалили языки, на землю капала слюна. Самый бесстрашный, большой черный волк с проблесками седины на шкуре, медленно продвигался вперед. Рэйт взмахнул мечом, вожак щелкнул зубами и отпрянул. Раздался громкий скулеж.

— Проклятье! — завопил Малькольм, промахнувшись по другому волку, кинувшемуся одновременно с первым.

Первый успешный удар нанесла Персефона. Орудуя краем щита, она изо всех сил стукнула волка по носу. Тот взвизгнул и удрал. На Рэйта бросился третий. Дьюриец был наготове и задел его мечом по шерсти, а может и по шкуре. Зверь взвыл.

Стая описывала вокруг них круги. Время от времени какой-нибудь волк бросался вперед, рыча и щелкая зубами. Прыжки и ложные выпады вынуждали их крохотный треугольник перемещаться. Неровная почва, укрытая папоротниками, не раз заставляла Рэйта спотыкаться. Если бы он или любой из них упал… Один укус и запах крови приведет стаю в неистовство. Жажда крови пересилит страх, и звери накинутся все разом. Тут им и конец. Рэйт знал, что убьет двух или трех, но победа будет за волками.

— Оу-роу! Оу-роу! — эхом разнесся крик.

Сквозь деревья неслась пара огней. Они появлялись, исчезали и снова появлялись уже ближе.

— Оу-роу! Оу-роу!

Волки дрогнули и отпрянули, повернувшись к источнику шума — вою, не похожему на волчий. Из-за деревьев выбежала Сури с факелом в каждой руке. Девочка мчалась на волков, перепрыгивая поваленные деревья и огибая стволы. Она перемахнула через заросли папоротника и кинулась прямо в самую гущу волков, воя, лая и размахивая факелами. Стая в ужасе бросилась врассыпную.

— За мной! — крикнула Сури, пробегая мимо.

Никто из людей не раздумывал. Они дружно развернулись и помчались за мистиком. Стая кинулась вдогонку, вожак возглавил преследование.

— Бежим-бежим! Вдоль ручья! — кричала Сури, замедляя бег и перемещаясь назад.

Рэйт присоединился к ней, Персефона и Малькольм помчались дальше.

Большой черный волк с проблесками седины бросился вперед. Проигнорировав Рэйта, он кинулся прямо к Сури. Факелы вожака не остановили, и он едва не рухнул на девочку всем весом.

И тут из темноты вылетел белый вихрь. Минна поймала вожака стаи в полете и повалила на землю, где они раскатились в разные стороны. Не успел волк подняться, как Сури кинулась к нему, тыча горящим факелом.

Черный волк взвизгнул и удрал, дымя опаленной шкурой.

— Ха-ха! — крикнула Сури и помчалась прочь.

Рэйт последовал за ней, пытаясь не отставать от проворной девчонки. Сури и Минна неслись по ручью, вздымая брызги.

Персефона с Малькольмом стояли в пятне лунного света, глядя назад.

— Тут обрыв! — крикнула Персефона, указывая на край скалы, на которой они стояли. — О, Великая Праматерь всего сущего! Это же водопад!

— Прыгай! — велела Сури.

— Что?!

— Прыгай!

Поравнявшись с водопадом, Рэйт замедлил бег. А вот Сури нет. Мистик и волк спрыгнули вниз вместе. Исчезая за краем скалы, Сури испустила торжествующий вопль.

Волки никуда не делись. Лес наполнял лай, вой и тявканье. Персефона с Малькольмом посмотрели на Рэйта расширенными от ужаса глазами.

— Лучше спрыгнуть, чем быть съеденным, — вздохнул Малькольм и, как ни странно, сиганул первым.

— О, Великая Праматерь, не покинь меня! — взмолилась Персефона и тоже прыгнула.

Рэйт заглянул за край, но в надвигающейся тьме увидел лишь пронизанную лунным светом туманную дымку. Волки с рычанием окружали его. Они знали, что рядом обрыв, и не спешили. Шестеро зверей встали полукругом — пасти ощерены, с клыков капает слюна.

— Эх, Тэтлинская Ведьма! — Рэйт повернулся и последовал за остальными.

При падении Персефона едва не погибла. Ударилась она всего лишь о воду — ни острых камней, ни полусгнивших деревьев. Оттолкнувшись от дна, она с легкостью всплыла на поверхность, однако падение перенесла очень тяжело — полет в кромешной темноте напугал ее до полусмерти.

Двадцать лет она провела, разнося официальные сообщения по другим далям, и была одной из немногих, кому довелось посетить Алон-Рист. Рассказы о ее путешествиях поражали всех. И все же опыт двадцати лет мерк по сравнению с тем, что ей пришлось вынести в последние несколько часов. Персефона победила свой страх перед лесом, пережила покушение на убийство, получила загадочное послание от древнего дерева, сражалась с волками одним лишь щитом и прыгнула в темноту с вершины водопада. За один день ее собственная жизнь сорвалась со скалы, и что-то ей подсказывало: до дна еще далеко.

Когда все вынырнули, Сури приказала им плыть за завесу падающей воды, где обнаружилась глубокая впадина, явно свидетельствующая о том, что некогда мелкий ручеек был куда больше. Снег растаял не очень давно, и вода обжигала холодом. Впрочем, Персефона этого почти не замечала. Бухающее в груди сердце вырабатывало достаточно тепла.

Взяв плавающий на поверхности щит, Рэйт вышел из воды последним.

— Ух ты! — крикнула Сури, оттряхивая мокрые волосы. Волчица проделала то же самое, только без восторженного возгласа. — Вот это мы показали старому Огарку, правда, Минна? Оставили отметину, которую он не забудет. Теперь имя вполне ему походит! Ха! — Девочка усмехнулась, сияя от удовольствия. Она обняла волчицу обеими руками. — Минна, ты просто умница! Отлично приложила! На этот раз ты как следует ему показала. Минна, ты мой герой!

— Вам уже приходилось с ними драться? — спросил Рэйт.

Мокрые волосы липли к его лбу. С бороды капало на камни.

— Постоянно. Огарок — неприятный сосед. Они с Минной не ладят. Он ревнует, потому что меня Минна любит больше!

Шум водопада заглушал большую часть звуков ночного леса, но Персефона расслышала волчий вой.

— Они могут до нас добраться?

Сури кивнула.

— Будут здесь совсем скоро, — добавила она с радостной улыбкой. — Вечно они мешкают, пока обходят водопад. Я жду, когда они осмелятся спрыгнуть, и все никак. Огарок не слишком-то умен.

Персефона с тревогой посмотрела на погасшие факелы.

— Что будем делать?

— Исчезнем, — подмигнула Сури.

— Что?!

Девочка рассмеялась высоким, заливистым смехом. Персефону он отнюдь не утешил. Ведь на них надвигалась опасность в виде стаи волков, спешащих к ловушке позади водопада! Персефона посмотрела на Рэйта, однако настроения ей он тоже не поднял. Дьюриец напряженно оглядывался.

— Нам сюда, — сказала девочка-мистик, шагнув в трещину в скале.

Оказалось, что это не просто трещина, а широкая и невысокая расщелина. Пригнуться пришлось всем, кроме Минны.

Вой позади стал громче.

— Куда мы идем? — спросила Персефона, ковыляя между каменных стен.

Отрывистое тявканье волков больше не смягчали горы и деревья, теперь оно слышалось отчетливее. Потом раздался всплеск. Они рядом!

— Вон туда, — указала Сури.

В скале открылась дверь, и тьму пронзило призрачное зеленое свечение. Мистик махнула рукой, призывая последовать за собой, и снова шагнула вперед первой.

Плеск воды послышался совсем рядом, и никто уже не колебался. Не думая об опасностях, которые могли ее подстерегать, Персефона бросилась навстречу новому, полному зеленого света миру. Сури захлопнула дверь.

Четыре человека плюс Минна очутились в зале, ненамного больше круглых хижин в далле. Но вырубленное в скале помещение впечатляло куда сильнее, чем зал в чертоге вождя. Потолок надежно поддерживали массивные колонны, высеченные из камня. Тяжелые глыбы образовывали укрепленную залу, воплощавшую собой силу, точность и единообразие. Продуманное использование пространства, сходящие на конус квадратные колонны и сводчатые проходы обладали завораживающей грацией и красотой. Вокруг потолка, вниз по краям стен и вдоль пола были высечены узоры, образующие непрерывную цепочку. Все поверхности покрывали странные рисунки, изображавшие сражения коротышек с людьми повыше. В центре пола — там, где в хижинах далля устраивали очаг, — находился большой зеленый камень, светившийся ровным светом. Ярким он не был, зато его вполне хватало, чтобы заполнить помещение призрачным сиянием.

— Что это за мир? — спросил Рэйт, вертя головой по сторонам и сжимая меч.

— Очень старый, — ответил Малькольм.

— Ты здесь живешь? — спросила Персефона у Сури.

Лицо девочки отразило нелепость вопроса.

— Не-ет, — протянула она. — Каменные стены почти так же ужасны, как и деревянные. Я живу в Долине Боярышника, самом прелестном месте из всех, что только существуют.

— Значит, это дверь кримбалов, про которых ты рассказывала? Та, что ведет в Ногг?

Мистик снова покачала головой.

Вой и скрежет когтей по камню напугали всех, кроме Сури с Минной. Рэйт выхватил меч и набросил щит. Сури хихикнула.

— Внутрь им не попасть.

Рэйт подошел к декоративной рамке, обрамлявшей место, где они вошли. Кроме резьбы ничего не указывало, что здесь есть вход — в скале не было ни единой трещинки.

— Как ты ее открыла? — спросил Рэйт, возвращая меч за пояс. — И как она закрывается?

— Надо нажать на ромбовидную выемку в узоре. Снаружи узора нет, только камешек слегка выдается. Нужно потрудиться, чтобы его нащупать, а для стаи он слишком высоко.

Персефона огляделась по сторонам в поисках другого выхода.

— Значит, мы в ловушке.

Сури сдернула плащ и развесила его на горизонтальном шесте, вмонтированном в стену словно специально для этого. Минна спокойно обнюхивала зал. Ни та, ни другая ничуть не беспокоились.

— Рано или поздно стая потеряет терпение и уйдет. Но придется подождать. Огарок упрям. До утра мы точно останемся здесь.

Хотя царапанье и лай возле двери продолжались, стая вряд ли могла попасть внутрь. Персефона расслабилась и распрямила плечи. Ей стало холодно. Она сняла ли-мору, выжала ее и намокшие волосы. Потом женщина снова завернулась в одежду Рэйта, как в одеяло.

— Почему ты за нами вернулась? — спросила Персефона, придвигаясь к светящемуся камню в надежде, что он согреет ее как костер. Тщетно.

Сури развязала пояс с зубами оленя.

— Получила ваше послание.

Трое беглецов изумленно переглянулись.

— Мы ничего тебе не посылали! — воскликнул Рэйт, вытряхивая воду из волос и бороды.

Сури расстегнула рубашку и юбку, затем повесила их рядом с плащом, оставшись голышом. Персефона покосилась на Малькольма и Рэйта. Они благоразумно уставились на знаки, очерчивающие залу. Персефона жест оценила, хотя Сури было явно все равно.

Татуировки покрывали не только лицо мистика — похожие символы украшали все тело. Два завитка обвивали ключицы, еще два встречались в центре груди и уходили за спину. Руки от локтей до плеч обхватывали закрученные полосы, толстые как корни деревьев.

— Если вы никакого послания не отправляли, то наверно Воган проявил великодушие, — ответила Сури. — Я даже до сосен еще не дошла, как увидела белку. Она уронила желудь и кинулась вниз по стволу, чтобы его поднять. Поэтому мы с Минной помчались обратно так быстро, как могли.

Девочка оказалась вовсе не такой тощей, как ожидала Персефона. Тазовые кости выдавались вперед, ребра было легко сосчитать, зато мускулатура была развита отлично.

— Нашли мы вас не сразу, — продолжала Сури. — Кстати, куда это вас понесло? Я думала, вы хотели вернуться в далль.

— Хотели, — кивнула Персефона. — Только мы пропустили поворот.

— Да уж! Вы пошли совсем в другую сторону. Поскольку вы чутка тронутые из-за того, что живете в стенах, я подумала, что вы решили поохотиться на Грин. Пошла по вашим следам и увидела, что вы направились прямо в пещеру.

— Ничего такого мы не намеревались делать. Мы заблудились, — сказала Персефона.

— Надо было бросить соли на свой след. Тогда бы лешие держались от вас подальше.

Рэйт бросил взгляд на Малькольма. Тот лишь пожал плечами.

— Как ты нашла это место? — спросил Малькольм, разглядывая высеченные повсюду знаки.

— Тура показала. — Сури принялась выжимать воду из одежды. — Не так-то много в этом лесу тайн, неизвестных старой Туре. Каменных залов в Серповидном лесу пять. Остальные получше, чем наш. Внутри некоторых есть недурные металлические рубахи. Я их мерила, но они слишком тяжелые и маленькие. В других есть дудки, рожки и ящик со струнами — чудные звуки издают, если их дернуть!

Закончив отжимать одежду, Сури зашла за колонну и вернулась с охапкой толстых мягких одеял. Их она раздала всем присутствующим. Персефона замоталась в одно, Сури набросила другое себе на плечи и прилегла возле зеленого камня. Минна прижалась к мистику.

— Это рол — убежище дхергов. — Малькольм соорудил из одеяла нечто вроде плаща с капюшоном. — Остался со времен Бэлгрийской войны.

— Какой-какой? — спросил Рэйт.

— Войны между фрэями и дхергами, которые использовали тайные убежища вроде этого, чтобы отступать или организовывать наступления. Отсюда и слово «дхерг» произошло. На языке фрэев означает «поганый крот».

— Откуда ты знаешь? — спросила Персефона.

Малькольм пожал плечами.

— Я жил с фрэями.

— Ты сражался на их стороне? — спросила Персефона, глядя больше на копье, чем на Малькольма.

— Что ты, ничего подобного! Я был рабом. — Малькольм коснулся обруча на шее.

Персефона охнула, не зная, что еще сказать.

— Мне жилось неплохо. Алон-Рист — красивое место. Полагаю, жизнь у меня была куда лучше, чем если бы я жил в деревне рхунов. Тепло, безопасно, много еды и новых знаний.

— Ты сбежал?

— Да. — Малькольм помолчал. Судя по взгляду, мыслями он был где-то далеко. — Как странно, что хороший уход ценишь так мало. Труд мой тяжелым не был, и поскольку я справлялся со своими обязанностями, обращались со мной сносно. Я бы даже сказал, что жилось мне великолепно, но… — Он поплотнее запахнул одеяло. — Мы с Рэйтом голодали, мокли под дождем, мерзли, недоедали и выпачкались неимоверно. И все же я предпочитаю эту новую жизнь всем дням, проведенным в Алон-Ристе!

Он присел возле светящегося камня.

— Полноту жизни ощущаешь, лишь достигая новых высот, выживая благодаря своему собственному уму и силе. Именно это и делает нас теми, кто мы есть. — Он вытер мокрые волосы одеялом. — В неволе ты это утрачиваешь, теряешь себя и лишаешься умения радоваться. Благоустроенность может обернуться проклятием, зависимостью, которая подрывает надежду без малейшего предупреждения, совершенно неожиданно для тебя. Понимаете, о чем я? — Он оглядел присутствующих. Никто не ответил. — Поживи в тюрьме достаточное время, и она перестает быть просто стенами или стражами. Вместо этого появляется страх, что в одиночку ты не выживешь, и убеждение, что ты не настолько способный или достойный, как остальные… Думаю, совершать великие дела и подниматься над буднями способен любой. Нужно лишь слегка подталкивать его время от времени.

Минна подняла голову. Уши повернулись к двери.

Вой снаружи усилился, хотя скрестись перестали. Волк взвизгнул и затих. От последовавшего громового рыка люди так и подпрыгнули.

Заскулил второй волк, третий.

Сури изрядно всех удивила, крикнув:

— Не будь упрямым дураком, Огарок! Беги!

— Что происходит? — спросила Персефона.

Сури целиком сосредоточилась на звуках из-за стены и не ответила. Взвизгнул еще один волк, и Сури вскочила. Минна тоже. Обе остались у зеленого камня, испуганно глядя на закрытую дверь.

Тишина. Ни снаружи, ни изнутри не доносилось ни звука.

Благодаря татуировкам, выражения лица Сури было почти не понять, но по щекам девочки потекли слезы.

— Тебе надо было бежать, глупый ты дурак! — прошептала она.

Все замерли в ожидании.

— Сури, что там…

БУМ!

Дверь содрогнулась, и все подпрыгнули от неожиданности. Рэйт снова вытащил меч. Он сверкнул зеленым, отражая сияние камня. Малькольм схватился за копье, уронив одеяло.

БУМ!

Полетела пыль и каменная крошка. Теперь уже все вскочили на ноги.

— Что там? — спросил Рэйт.

— Грин… — ответила Сури.

Впервые Персефона увидела на лице девочки нескрываемый ужас.

— Она сможет войти сюда?

Сури замялась, и все поняли, каким будет ответ.

— Если встанет на задние ноги, то ростом будет раза в два выше меня.

— А мы можем как-нибудь заклинить дверь? — спросила Персефона.

Сури покачала головой.

БУМ!

— Дверь выдержит такие удары? — спросил Малькольм при виде очередного облака пыли и осколков камня, отлетевших от стены.

— Ну, это же просто медведь, верно? — спросила Персефона. — Зачем ей сюда ломиться?

— Похоже, она решила нами закусить, — ответил Рэйт.

— Но почему? Наверняка она убила не одного волка. Еды у нее теперь предостаточно. Даже больше, чем она может съесть.

БУМ!

От мощного удара зала содрогнулась. Маленький металлический щит, висевший на стене, свалился вниз. Он покатился, закачался из стороны в сторону и с грохотом остановился.

БУМ!

— С чего бы медведь стал пренебрегать целым пиршеством и бросаться на каменную стену? — спросил Малькольм.

Они сжались в ожидании следующего удара. Вместо него раздался рев.

Они замерли. Тишина.

Сури подошла к двери, приложила руки к камню. На щеках ее блестели слезы. Все ждали. Сури обернулась.

— Ушла…

Глава 10

На следующее утро они обнаружили за дверью шесть мертвых волков. Бурая Грин исчезла, оставив после себя трупы и кровь, разбрызганную по каменным стенам расселины. Сури некоторое время постояла над зверем с обожженной шкурой.

Мужчины оставили одеяла себе, Персефона и Сури положили свои на место. Еще Рэйт прихватил металлический щит, свалившийся на пол во время нападения Грин. Он был удивительно легкий, расписанный теми же замысловатыми кругами и узорами, что и стены рола. Рэйт предложил Малькольму тянуть соломинки, но бывший раб отказался. Он предпочитал копье, и для того, чтобы с ним управляться, ему были нужны обе руки.

Утро выдалось туманное. За неделю, проведенную в Серповидном лесу, Рэйту доводилось видеть туман не раз, и все же белая муть действовала ему на нервы. В Дьюрии лесов нет, редкие деревца вырастают низкорослыми и чахлыми. Рэйт был родом с горных просторов, где растет лишь трава да лишайник на камнях, и теперь чувствовал себя крайне неуютно среди деревьев, окутанных туманом. Ему казалось, что вокруг полно опасностей и мрачных тайн. Деревья возникали и исчезали в тумане словно по собственному желанию — безмолвные часовые, стражи духов и богов. Люди появились в пробуждающемся лесу слишком рано поутру, и он не успел накинуть на себя личину пообыденней. Здесь творились чары и могло произойти все, что угодно.

Сури вела их обратно через водопады к гребню, подробно объясняя, где они сбились с дороги. Девочка-мистик указывала на деревья, словно люди могли отличить одно от другого. Все трое кивали, хотя Рэйт по-прежнему понятия не имел, где они находятся. Когда наконец вышли к каскаду, дымка почти развеялась, задержавшись только в отдельных низинах.

Тела людей исчезли. Персефона осмотрела скалы с опаской. Рэйт перебирал в уме, кто мог их забрать: духи, волки, Бурая Грин, Воган или жители далля. Последние его изрядно тревожили, однако пустой желудок занимал куда больше. Ему хотелось спросить у Персефоны, выполнит ли она свое обещание насчет еды, но он сдержался. В то утро молчали много. Лесная тишь разговорам не способствовала.

Выйдя на открытое пространство, все, кроме Сури, ускорили шаг. Над ними снова раскинулось безоблачное синее небо, лик солнца уже ничто не скрывало. Поросший весенними цветами холм венчала высокая деревянная стена Далль-Рэна. Взбираясь по травянистому склону, они промочили ноги росой. Рэйт унюхал запах готовящейся еды. При их приближении часовой затрубил в рог.

— Путь свободен, верно? — спросил Рэйт у Персефоны.

Она кивнула, подняла подол и посмотрела на промокшие сандалии с застрявшими в них травинками.

— В случае тревоги трубят дважды, три сигнала означает «к оружию».

— В Дьюрии точно так же, — сказал он.

Персефона с улыбкой кивнула.

— Как я рада вернуться! Не думала, что буду так скучать. Словно я отсутствовала целый год, а не один день. Долгий и очень страшный год. Сегодня засну как убитая.

Сури остановилась.

— Надеюсь, отсюда ты найдешь дорогу, госпожа?

— Да, Сури. — Персефона закатила глаза. — Вряд ли я заблужусь рядом с домом. Разве ты не зайдешь? По крайней мере, поешь с нами. Ты спасла мне жизнь! Дай хоть как-то тебя отблагодарить.

Девочка заколебалась, потом посмотрела на Минну.

— Что думаешь? Еда у них очень даже неплохая.

— Пойдем! Поешь, переночуешь, — предложила Персефона. — Отдохнешь и уйдешь утром.

— Еще одна ночь нас не убьет, Минна, — шепнула девочка волчице. — Если увидишь, что я надела обувь, укуси меня!

Рэйт обнаружил, что Далль-Рэн вовсе не похож на Далль-Дьюрию. Внутри деревня оказалась огромной и буквально забитой хижинами, построенными из роскошных бревен, скрепленных глиной. Плотно крытые соломой крыши были сделаны в форме высоких конусов. Вокруг домов змеились посыпанные гравием дорожки, вдоль которых стояли факелы. По центру деревни проходила широкая улица, ведущая к чертогу вождя и общему колодцу. Повсюду были садики с темной почвой, между ними костровища и поленницы.

Поленницы!

В Дьюрии древесина ценилась гораздо выше металла, а здесь жители жгли дрова не только ночью или зимой. Большой частокол из бревен был необходим для защиты деревни, внутри же огороды окружали деревянные заборчики. Наверно, чтобы не забирались козы и свиньи, бродившие на воле вместе с цыплятами. Рэйт покосился на Минну, но волчица не выказывала к живности ни малейшего интереса, оставаясь возле мистика.

Надо всем возвышался чертог вождя. Огромное сооружение стояло в центре далля на противоположном конце покрытой гравием улицы. Оно покоилось на каменном фундаменте и превышало размерами дьюрийский чертог раза в четыре. Крышу подпирали квадратные бревна, они же обрамляли большие двери. По обе стороны крыльца стояли колонны из связанных вместе стволов шести гигантских сосен.

Слева от дорожки, ведущей к чертогу, перед каменной статуей бога горели две жаровни. Скульптура достигала всего трех футов в высоту, черты лица были едва различимы, зато отчетливо выделялись огромные груди и широкие бедра. Дьюрийцы поклонялись своим богам, Миноганам, числом три — богам войны. Бог Далль-Рэна выглядел куда дружелюбнее.

Столько людей в одном месте Рэйт в жизни не видал. Не меньше сотни ходили по дорожкам, брали воду из колодца или работали на огородах. По большей части женщины и дети. Один из немногих мужчин был гончар — калека, скрючившийся над мокрой глиной за странным крутящимся столиком.

Калека?! Рэйт задумался. Насколько же далль богат, если может позволить себе кормить калеку?

Ответ был виден на здоровых лицах жителей. В Дьюрии пережившие зиму напоминали скелеты. Эти мужчины и женщины выглядели откровенно упитанными. И одеты хорошо. При полном параде: аккуратно пошитые туники, толстые шерстяные ли-моры и брекон-моры достаточно большие, чтобы обернуться в них дважды. Почти вся одежда была выкрашена в тот или иной цвет и расшита узорами, и Рэйт устыдился своей грубо выделанной кожи и тонкой клетчатой материи. Стыд усугублялся обращенными на чужаков пристальными взглядами.

Рэйт другого и не ожидал. Где бы они с Малькольмом ни появлялись, их разглядывали все кому не лень. Жители Далль-Рэна побросали наполненные водой бутыли из тыкв и вязанки дров. Один так зазевался, что врезался в забор и чуть не упал. Работавшие на крышах спустились вниз, махавшие мотыгами в огородах отложили инструменты. Все смотрели на них изумленно, словно у вновь прибывших было по три головы и хвосту. Рэйта особенно удивило, что внимание привлекали не только Малькольм и он сам. Больше всего люди глазели на возглавлявшую процессию Персефону. И перешептывались, повторяя ее имя.

Они почти добрались до ступеней чертога, когда на порог одной из хижин вышла женщина и окликнула их.

— Сеф! — Она замахала руками, подзывая к себе. — Где ты была?

Персефона указала на женщину:

— Рэйт, Малькольм, Сури, это Сара. Я вам о ней рассказывала. Она лучшая ткачиха Рэна. Ее муж, Дэлвин…

Сара схватила Персефону за руку и втащила в дом. Мужчины и Сури последовали за ней. Стены хижины покрывали рисунки, в комнате было полно дорогой шерсти. Почти все место занимали прялка и большой ткацкий станок. Внутри сидели еще двое: молодая женщина у прялки и девочка, чесавшая шерсть. При их появлении обе прервали работу.

— Что же случилось на самом деле? Я ни на миг не поверила в эту чушь! — Сара сжала руки, будто душила невидимого цыпленка.

— О чем ты говоришь? — спросила Персефона. — В чем дело?

Сара, чье встревоженное лицо обрамляли аккуратно заплетенные косы, нервно покосилась на Рэйта и Малькольма. Она взяла Персефону за руки.

— Хэгнер обвинил тебя в убийстве Сэккета и Эдлера!

— Что?! — Голос Персефоны едва не сорвался на визг. — Хэгнер? Хэгнер здесь! Я думала, он удрал.

— Он сказал, что его ты тоже пыталась убить, — заметила Сара. Снова бросив взгляд на Рэйта и Малькольма, она добавила: — И что тебе помогали.

Персефона слишком оторопела, чтобы говорить. Она потрясенно оглядывала присутствующих.

— Почему, во имя Великой Праматери, ты не убила и Обрубка заодно со всеми? — спросила женщина за прялкой.

Длинные черные волосы обрамляли лицо с высокими скулами, чувственным ртом и изящным носом, однако все меркло рядом с ее глазами — огромными, темными, глубокими и внимательными. Смотреть в них было все равно, что глядеть вниз с края пропасти. Женщина носила простое, тонкое платье, и на изгибах ее фигурки оно словно оживало. Хотя дьюрийские женщины ценились за сильные спины, а не за внешность, так не выглядели даже самые красивые из них. В легендах женщины, подобные ей, приводили мужчин либо к погибели, либо к славе. Проблема заключалась в том, что герой никогда не знал, каков будет исход.

— Коннигер заставляет меня выйти замуж за этого болвана! — объявила она, скривившись.

— Мойя, хватит! — рявкнула Сара.

За порогом собрались люди. Они тихо переговаривались, указывая на гостей в домике Сары.

Наконец к Персефоне вернулось самообладание.

— Никого я не убивала. Хэгнер сам на меня напал! Они накинулись втроем.

— Он рассказывает совсем другое.

— К чему мне?.. Я должна немедленно все выяснить! — Персефона вышла.

Рэйт последовал за ней, хотя в толпе он чувствовал себя не менее неуютно, чем в лесу. Слишком много людей — все равно, что слишком много деревьев. В Дьюрии деревни состояли всего из нескольких семей. Здесь же перед ступенями чертога собралось почти две сотни человек, остальные продолжали высыпать из домиков.

У всех были одинаково розовощекие откормленные лица. Ни следов оспы, ни глубоких морщин, прочерченных ледяными ветрами. Еще не было ни шрамов, ни сломанных зубов или покалеченных пальцев, которые оставляет военная жизнь. И ни у кого не было оружия. Вместо него они держали мотыги, стамески и молотки. Один парень прибежал с корзинкой яиц.

Рэйт решил, что Персефона обратится к тем, кто собрался перед домиком Сары, но она протиснулась сквозь толпу и направилась прямо по широкой дорожке мимо колодца. Поднявшись на крыльцо чертога, она замерла, повернулась и стала лицом к жителям далля.

Она подождала, пока толпа соберется, потом громко объявила:

— Вчера Сэккет, Эдлер и Хэгнер пытались убить меня в лесу. — Она помолчала, чтобы до всех дошло как следует. — Они загнали меня на водопад, и Сэккет с Эдлером оба погибли, поскользнувшись на камнях и рухнув на скалы. Не знаю, почему они на меня напали. Они ничего не…

— Хэгнер рассказывает другое. — Из дверей чертога к Персефоне вышел коренастый мужчина с серебряным торком вождя на шее.

Рэйт первым делом подумал, что для вождя он ростом не вышел, да и глаза мужчины ему не понравились. Они казались разными, левый чуть шире правого. Единственный видимый шрам был недавним — ярко-розовый, еще незаживший — явно отметина воина малоопытного. Вэлон, вождь Дьюрии, носил бороду до груди, зубов имел мало, лицо его словно выковали из меди. Так выглядит воин опытный, способный уцелеть везде. У вождя Рэна все эти признаки отсутствовали. Зато он вышел с топором.

При виде него Рэйт протиснулся к подножию лестницы. Это не его клан и не его вождь. О чем бы ни пошла речь, никакого интереса, кроме обещанной кормежки, он не имел. Однако Персефона начинала ему нравиться. Хотя еще вчера он колебался, сегодня же твердо знал, что, если начнется драка, он ее прикроет.

Персефона повернулась к вождю.

— Коннигер, тогда Хэгнер — лжец!

— Да неужели? Если Сэккет, Эдлер и Хэгнер хотели тебя убить, то почему ты не мертва? — Коннигер сложил руки на груди и посмотрел на нее свирепо. — Кто поверит, что два опытных охотника поскользнулись и упали? Ты утверждаешь, что к их смерти непричастна?

Персефона открыла рот, чтобы ответить.

— Хэгнер! — крикнул Коннигер в темноту чертога. — Она тебя обвиняет — расскажи всем, что видел.

Однорукий мужчина выступил из тени и вышел на крыльцо.

— Мы охотились и нашли ее на водопадах с теми двумя парнями. — Он указал здоровой рукой на Рэйта с Малькольмом. Все подняли на них глаза, а те, кто стоял рядом, отшатнулись, что Рэйта ничуть не заботило. — Мы решили, что Персефоне нужна помощь. Ведь он дьюриец, и все такое. Думали, она попала в беду. Наверно, она нас не заметила потому, что целовалась со здоровяком.

Из чертога появилась женщина с венком на заплетенных в косы волосах и встала рядом с Коннигером, держась чуть позади. Услышав слова Хэгнера, она посмотрела на Персефону и покачала головой.

— Рэглан мертв меньше месяца, а ты уже крутишь с другим! Или ты сошлась с любовником еще до смерти нашего вождя? Бегала к нему в лес, пока твой муж мстил за твоего сына?

— Ты — мерзкий лживый кул! — выпалила Мойя и ринулась вперед.

Если бы ее не схватили, она добралась бы до ступенек.

— Придержи язык! — рявкнул Коннигер.

— Именно из-за таких выходок мы и распорядились насчет твоего брака, — заметила женщина с венком, судя по всему — жена Коннигера. — Мойя, ты — дикое животное! Хэгнер вобьет в тебя хоть какое-то уважение к людям.

Мойя дернулась, ее удержали.

— Продолжай, Хэгнер, — велел Коннигер.

— Ну, как я уже сказал, они целовались, но я решил узнать, что и как. Она явно была не против, обнимала его и все такое, однако мало ли что. Может, он ее принуждал. Мы взобрались на водопад, Персефона нас увидела и заявила, что нас нельзя отпускать обратно в далль. Якобы если люди узнают, то все пропало. И вот тогда те двое на нас и набросились. У здоровяка был меч, даже два. Нам не дали ни единого шанса! Он убил Сэккета и Эдлера. И меня бы тоже убил, если бы я не побежал.

— Почему ты так говоришь? — спросила Персефона. Она ничуть не разозлилась. Пожалуй, в ее словах чувствовалась боль, а тон и покачивание головы выражали полное недоумение. — Ты ведь знаешь, что это неправда.

Толпа увеличивалась, люди толпились уже за колодцем и каменным богом. Большая часть клана Рэн заполнила широкую дорожку, ведущую от ступеней чертога к центральным воротам. Они стояли плечом к плечу. У ближайших хижин дети взобрались на грубо обструганные скамьи возле кострищ, чтобы лучше видеть над головами своих родителей. Люди в толпе переговаривались между собой.

Коннигер поднял руки, чтобы унять шум.

— Твой черед, Персефона. Объясни-ка, почему трое наших самых уважаемых мужчин напали на тебя без всякого повода?

Персефона покачала головой.

— Не знаю. Я пыталась разобраться во всем с тех самых пор, как это случилось. Но эти трое были со мной и могут выступить свидетелями с моей стороны.

Настала очередь Коннигера качать головой.

— Ясное дело, они на твоей стороне. Нам нужен беспристрастный свидетель. Там был еще кто-нибудь?

Персефона сжала кулаки.

— Нет. Разве нельзя то же самое сказать про Хэгнера? Есть ли у него беспристрастные свидетели?

Вождь почесал бороду.

— Верно подмечено. Однако убиты два человека, и с этим не поспоришь. Мне трудно поверить, что два опытных охотника просто упали и разбились насмерть. — Он посмотрел на Рэйта. — А дьюрийцы известны своей кровожадностью.

Рэйт отпихнул стоявших перед ним людей в сторону, поднялся на крыльцо и встал рядом с Хэгнером.

— Он назвал меня убийцей! — прорычал Рэйт. — В Дьюрии обличитель доказывает свою правоту оружием. Думаю, такая традиция есть во всех даллях. — Он бросил взгляд на Коннигера. — Я требую, чтобы он взял свои слова обратно, как и ложь, которой покрыл эту женщину! Либо пусть нас рассудят боги. Давайте решим это прямо сейчас.

Он положил руку на меч.

— Бросаешь вызов однорукому? — воскликнула жена вождя. — Типично для дьюрийца!

— Какая разница? Если он говорит правду, боги даруют ему победу, даже не будь у него рук, а только один поганый рот. Или вы не верите в богов? — Рэйт презрительно покачал головой. — Типично для южан!

— Ты жестокий, дерзкий и несомненно лжец! — объявила жена вождя, тряся головой. — Разве сам не видишь, что ты подтверждаешь рассказ Хэгнера? Неужели думаешь, мы ничего не понимаем? — Она заговорила громче, чтобы было слышно толпе. — Какие еще доказательства нужны? Убийца, который помог Персефоне — дьюриец!

— Боги откроют правду! — рявкнул Рэйт и двинулся к Хэгнеру.

Коннигер шагнул между Рэйтом и одноруким. Яростный шум толпы нарастал.

Рэйт надеялся поесть горячего, выспаться как следует и, может быть, захватить немного припасов в дорогу. Вместо этого он получил обвинение в убийстве и стычку с вождем клана у дверей его чертога перед толпой изнеженных обитателей далля. Пожалуй, Шегон не был богом, но они наверняка его почитали. С тех пор, как Рэйт убил фрэя, на него будто легло проклятие. Утешало лишь то, что хуже быть уже не могло.

И тут прозвучал рог. Один, два, три сигнала.

Все внимание обратилось на дальний конец широкой дорожки. Мужчины кинулись запирать ворота толстым деревянным брусом.

Со стены раздался вопль:

— Пришли боги!

Персефона наблюдала, как собравшихся объял страх. Все взгляды обратились к вождю, однако Коннигер отнюдь не излучал уверенность. Он уставился на ворота и с трудом сглотнул.

— Поворачивают на перекрестке! — завопил Кобб со своего поста на стене возле ворот. — Они точно идут сюда!

— Что же нам делать? — спросил Бергин-пивовар, крутя в руках грязное полотенце.

Даже Тресса смотрела на мужа выжидающе, но Коннигер был не в силах ни пошевелиться, ни заговорить.

— Сколько их там? — крикнула Персефона через весь далль.

— Девять! — проорал в ответ Кобб. — Ну, то есть богов семь и двое… иных.

— Что же нам делать? — шепотом спросила Тресса у мужа.

Вождь прикрыл рот рукой. Тяжело дыша, он посмотрел налево, потом направо.

— Коннигер, тебе нужно выйти, — сказала Персефона. — Встреть их на дороге, пока они не дошли до далля. Поговори с ними. Я выйду с тобой, чтобы переводить.

И тогда Коннигер посмотрел на нее. Персефона ожидала, что он разозлится, яростно сверкнет глазами, может быть, даже ударит. Растерянному, затравленному взгляду она предпочла бы пощечину.

«Он думает, мы уже мертвы».

— Ну уж нет! — Коннигер покачал головой. — Это же равносильно самоубийству! Наши стены толстые, ворота надежные. Здесь нам ничего не грозит.

Персефона оглядела толпу и нашла Малькольма. Она спустилась с крыльца и схватила его за руку.

— Разве стены их удержат?

Малькольм покачал головой.

— Стены ваши из дерева. Их даже камень не остановит, лишь слегка замедлит.

Персефона всмотрелась в лица жителей. Матери взяли детей за руки, оглядываясь то на ворота, то на Коннигера. Мужья прижали жен к себе, на глазах у многих выступили слезы. Надежда таяла. Они начали понимать, что вождь их не спасет.

Есть вещи людям неподвластные, к примеру, воля богов.

— Они уже у границы выпаса! — крикнул Кобб дрожащим голосом.

Персефона отвернулась от Малькольма и сосредоточилась на Рэйте. Он стоял на ступенях, рука на мече. Он был высокий, плечи широкие, лицо суровое.

Убийца Богов.

— Слушайте все! — крикнула она, взбираясь обратно на крыльцо. — Послушайте меня! Это Рэйт из Дьюрии. Убийца Богов!

Она посмотрела на него, пытаясь оценить шансы по выражению его лица. Он явно разозлился, может быть, даже впал в ярость, но точно не испугался.

— Кобб говорит, что их девять. Со сколькими ты сражался в прошлый раз? — спросила Персефона у Рэйта.

Он промолчал.

— С тринадцатью, — ответила Брин. — По рассказам, он сошелся с Шегоном и тринадцатью его людьми. После того, как он убил главного, остальные разбежались.

— На этот раз их меньше. Сможешь сделать это снова? — спросила Персефона.

Рэйт обменялся взглядами с Малькольмом.

— Есть разница между тем, что рассказывают, и тем, что было на самом деле.

— Конечно, однако если они решили устроить то же, что в Дьюрии, ты умрешь с нами, — проговорила она.

— Ты уверен, что ворота их не удержат? — спросил Рэйт у Малькольма.

— Не больше, чем садовая изгородь.

— Значит, выбора нет? — обреченно вздохнул Рэйт. — Ладно, пусть откроют ворота.

— Нет! — оживился Коннигер. — Нельзя их впускать!

— Фазве ты не слышал? — выпрыгнул вперед Гиффорд, опираясь на костыль, сделанный Роан. — Они фазобьют вофота в щепки! — Он посмотрел на Малькольма прищуренным глазом. — Если они боги, то могут пфосто велеть вофотам откфыться, и те подчинятся.

— С нами Убийца Богов! — воскликнула Брин. На ее лице расцвела улыбка. Пожалуй, единственная сейчас. — Узнав, что он здесь, они наверно побегут прочь!

— Брин, ради любви Мари, помолчи! — взмолилась Сара.

Рэйт спустился на две ступеньки. Толпа расступилась, давая ему дорогу.

— Откройте ворота! — крикнула Персефона и вернулась к Малькольму. — Он ведь сможет, правда?

— Думаю, мы скоро увидим…

— Они же боги! — вскричал Коннигер. — Люди не могут сражаться с богами!

Вместе со всеми Персефона смотрела, как Убийца Богов идет к воротам один.

— Лучше бы ты ошибался!

Рэйт не сводил глаз с ворот.

Смерть — худшее, что может с тобой случиться. Любимая поговорка отца. Он слышал ее много раз. Во время Долгой Зимы, когда мать проявляла недюжинную изобретательность в приготовлении пищи, даже она сама так говаривала: «Попробуй. Смерть — худшее, что может с тобой случиться». Для дьюрийца, живущего на выжженной каменистой равнине, засыпанной снегом, смерть не страшна. Так говорил отец. Пожалуй, оно и к лучшему. Рано или поздно умирают все, а в Дьюрии многие умирают молодыми.

Смерти Рэйт не боялся, но когда-нибудь он собирался жениться и стать лучшим родителем, чем был его отец. Он-то не провел бы всю жизнь в войнах, бросив семью на произвол судьбы.

Глупо было подходить к Далль-Рэну так близко. Если бы он держался края леса и пошел на юг, как задумал, то обогнул бы его и находился уже далеко. Оставаться с Малькольмом было еще большей ошибкой. Он мог бы, то есть должен был, бросить его в той таверне. С младенцем путешествовать и то проще.

Самой худшей ошибкой было связываться с Персефоной. И как это вдруг ее проблемы стали его проблемами?

Отец Рэйта не угодил бы в ловушку с такой легкостью. Он понимал, что нельзя позволять эмоциям туманить взгляд. Рэйт урока не усвоил, хотя слышал его не раз. Многие годы он пытался избегать ошибок отца, однако, как ни смешно, погибнуть ему суждено так же глупо, как и Херкимеру. Еще один дурной дьюриец падет от руки фрэя. Впрочем, нет, разница тут огромная — ведь он последний дьюриец.

Несмотря на приказ Коннигера, при приближении Рэйта мужчины у ворот подняли брус с крючков и отбросили в сторону. Открывать ворота они не стали, а бросились удирать, как кролики.

Рэйт оглянулся. Персефона стояла рядом с Малькольмом, вцепившись в его руку и шепча на ухо. Кивки бывшего раба и выражение его лица подтверждали то, что Рэйт и так знал — у него нет ни единого шанса.

Вздохнув, он толкнул ворота и покинул далль. Отряд фрэев приближался двумя стройными рядами. Рэйт ожидал увидеть копии Шегона, но эти фрэи были другими.

Что ж, он не против разнообразия.

Желтые доспехи, сверкающие золотом в полуденных лучах. У многих светлые волосы, как у Шегона, и синие в складках капюшоны на сияющих плащах, только у этих фрэев продубленная на солнце кожа, тела крепкие и поджарые. Они не фрэи, но и не люди.

Одного из них Рэйт смело мог бы назвать самым огромным существом из виденных им в жизни. Двенадцать футов или даже выше, лысый, черты лица свирепые. На великане была лишь кожаная юбка из полосок шкур, в руках гигантский меч. Другой, хотя и ходил на двух ногах, больше смахивал на зверя, чем на человека или фрэя. Блеклые желтые глазища казались слишком велики для его головы, передвигался он вприпрыжку на коротеньких ножках. Кожа темная и жесткая, уши остроконечные, причем гораздо длиннее и острее, чем у любого фрэя. Страшнее всего выглядела его пасть с рядами тонких, как иглы, зубов, которые едва в ней помещались. Они торчали под разными углами, и Рэйт задумался, как это существо умудряется есть, не разрывая себе губы в клочья.

— Какой же ты услужливый парень! Спасибо, что открыл нам дверь, — с улыбкой заметил ближайший фрэй.

Его светлые волосы были подстрижены короче, чем у Шегона, и острые уши виднелись во всей красе. В отличие от Шегона этот фрэй был широкоплеч и мускулист. Агрессивные небесно-голубые глаза следили за каждым движением Рэйта.

— Извини, но вам туда нельзя, — сказал Рэйт, стоя в центре прохода и понимая, как глупо это звучит.

Улыбка коротко стриженного фрэя превратилась в усмешку.

— Это еще почему?

Усмешка Рэйту не понравилась. Лицо фрэя выражало радостное нетерпение: он предвкушал потасовку.

— Потому что я так сказал. — Рэйт положил руку на меч Шегона, глаза фрэя проследили за ним и прищурились.

Прочие члены отряда подошли и остановились чуть позади первого фрэя, там, где обзор был лучше.

— И что тут у нас? — спросил другой фрэй. Не считая великана, он был самым высоким в отряде. Волосы его достигали плеч, бороду, как и все фрэи, он не носил. — Комитет по встрече в лице одного?

— Наоборот, — ответил первый, — он утверждает, что мы не войдем.

— Это еще почему? Даже для рхуна как-то слишком грубо.

— И у него меч Шегона.

Это открытие привлекло всеобщее внимание. На лицах вспыхнуло удивление, сменившееся восторгом.

— Так вот он каков, знаменитый Убийца Богов, о котором мы столько слышали! — воскликнул высокий.

Как и у всех фрэев, у него были тонкие, красивые черты: безупречная кожа, ровные зубы и ярко-голубые глаза.

Весь отряд расслабился, фрэи приняли непринужденные позы, позабыв об оружии. Рэйт не знал, радоваться ему или расстраиваться. Наверно, они не собирались нападать. Или же, как и Шегон, понимали, что он для них не опасен.

— Скажи мне правду. Это ты убил Шегона? — спросил высокий.

— Да, — ответил Рэйт. — И так же поступлю с любым фрэем, который попытается войти в этот далль.

— Ну и ну! Разве не храбрец? — высокий фрэй шагнул ближе, и Рэйт понял, что они одного роста. Рэйт сверкнул взглядом, стараясь не моргнуть. — Значит, ты великий воин? Думаешь, можешь убить и меня?

Рэйт промолчал. Фрэй пытался его просчитать, а Рэйт этого не хотел.

— По всем дорогам о тебе рассказывают истории. Я немного разочарован. Признаться, я ожидал, что ты окажешься покруче, как и слухи про тебя.

Остальные рассмеялись.

— Знаешь, кто я? — высокий, длинноволосый фрэй вытянул руки ладонями вверх и медленно повернулся, давая Рэйту себя разглядеть. Солнце сверкало на его сияющих доспехах, ветер развевал золотистые волосы. — Я Нифрон, сын Зефирона, глава Инстарья и капитан галантов, вот этих милых ребят. Они — элита инстарья, а поскольку нет воинов лучше фрэев, то эти галанты — лучшие из лучших.

— А поскольку ты их глава, надо думать, это делает тебя лучшим из лучших из лучших? — непринужденно уточнил Рэйт.

Он притворился, что ничуть не впечатлен, хотя это было непросто — фрэй явно сказал правду.

Нифрон покачал головой.

— Нет, вообще-то. — Он хлопнул по плечу коротко стриженного фрэя. — Лучше всех у нас Сэбек.

Фрэи из отряда недовольно заворчали.

— Ладно, ладно, каждый из нас — знаток в своей области. Но… — Он помолчал, подняв палец и глядя на остальных. — Сэбек — лучший воин по совокупности навыков. Кто-нибудь хочет с этим поспорить?

Сэбек ухмыльнулся. Никто не сказал ни слова.

Нифрон снова повернулся к Рэйту.

— Полагаю, убив одного из нас, ты чувствуешь себя особенным? Прежде, чем ты слишком много о себе возомнишь, взгляни-ка на свой меч. Видишь все эти изысканные завитушки и драгоценные камни на эфесе? Красиво, да? Асендвэйр снабжают нас пищей. Хотя они искусные следопыты и превосходно знают леса и поля, им ничего не известно о настоящей схватке. Этот меч просто для украшения. Красивая игрушка. Он получил ее в дар от поклонника. Его изготовил какой-нибудь идиот в Эстрамнадоне, который понятия не имеет, что такое битва.

Нифрон вытащил свой меч. Он сделал это нарочито медленно, чтобы никого не спровоцировать. Тем не менее, Рэйт отступил на шаг и покрепче сжал рукоять своего меча.

— Это… — Фрэй показал свой клинок, — это Понтифекс, одно из имен ветра на нашем языке. Кривой клив, мастерски изготовлен по моему собственному рисунку. Простой, короткий и быстрый. Не так грозен, как более классические мечи-близнецы Сэбека, но видишь сам — точно не игрушка. Так скажи мне, рхун, неужели ты думаешь, что можешь меня убить?

— Я тебе не рхун. Я — человек!

Нифрон улыбнулся. Жизнерадостный взгляд беспокоил Рэйта куда больше, чем все, что происходило до сих пор. Он понятия не имел, что это значит.

— Давай посмотрим, что ты из себя представляешь. Ну же, доставай свой красивенький меч.

Нифрон подождал, пока Рэйт вынет клинок из ножен.

— И щит тоже надень. Нужно все сделать как положено.

Рэйт заподозрил неладное. Фрэй увидел его нерешительность и чуть отошел, давая противнику довольно места, чтобы спокойно вооружиться.

— Странный щит, — заметил Сэбек и бросил взгляд на Нифрона. — Разве у Шегона был маленький щит дхергов?

Нифрон пожал плечами.

— Кто его знает!

У лидера Галантов тоже был щит, который он и выхватил из-за спины в мгновение ока. Быстрота его не просто впечатляла — она казалась магией. Рэйт поневоле содрогнулся, хотя понимал, что именно на это Нифрон и рассчитывает.

Остальные фрэи отступили назад, и когда оба воина были готовы, Нифрон поклонился, коснувшись лба рукоятью меча. Рэйт ответил кивком.

Он ожидал той же смертоносной скорости, и Нифрон не разочаровал. Он был быстрее Шегона, но не особо. Если бы Рэйту не доводилось сталкиваться с фрэем прежде и видеть быстрые как молния удары меча, он пал бы в тот же миг. Однако на сей раз Рэйт был готов. Он доверился инстинкту и подставил под удар свой новый щит. Он понятия не имел, чего ожидать и обмер, когда раздался звон, щит выпал из его руки и упал на траву. Без крепежного ремня Рэйт не смог его удержать.

— Защита так себе, — пробормотал Сэбек. — Зато красивый.

Следующего удара ему не избежать. Рэйт решил действовать на опережение, на свою реакцию особо не полагаясь. Нифрон махнул мечом, пытаясь обезглавить противника. Будь Рэйт немного медлительней, голову он бы точно потерял. Его клинок встретился с клинком Нифрона, и Рэйт испугался, что меч не выдержит, как отцовский медный, однако при ударе меч Шегона — игрушка или нет — устоял.

Нифрон не стал медлить. Он взял неплохой разгон и продолжал напирать, замахиваясь снова и снова — сперва низко, потом выше. Рэйт отбил удары за миг до того, как они перерубили бы ему ногу и руку. Нанести ответный удар он не смог, потому что фрэй продолжал наседать.

Он был быстр, невероятно быстр.

Братья Рэйта подобной скоростью не отличались. Эти скоты были большими и тяжелыми. Рэйт среди них был самым шустрым, чем и пользовался. Если им удавалось его поймать, то Рэйт бывал бит, поэтому он научился уворачиваться. В прошлом исход драки решала скорость. Скорость и устойчивость. Нифрон же превосходил Рэйта и в том, и в другом.

Рэйт слишком сильно отклонился назад и упал, держась за жизнь лишь кончиками пальцев: он едва успел подставить свой меч под сокрушительные удары Нифрона. Звон клинков не смолкал.

Поражение казалось неизбежным. Стоило Рэйту допустить промах, и все было бы кончено.

Клинок фрэя сверкнул в ослепительном развороте, и Рэйт отбил его в сторону. Однако приложил слишком большое усилие и потерял драгоценное время, пытаясь восстановить равновесие. Следующий удар он явно пропустил бы.

Позади Рэйта раздался испуганный возглас. Не он один понял, что случится дальше. Рэйт скрипнул зубами в ожидании смертоносного удара.

Чудесным образом Нифрон промедлил. Фрэй поднял голову, отвлекшись на что-то возле ворот далля. На что-то позади Рэйта. Он отвлекся всего на миг, но этого хватило. Зная, что атаку Нифрона ему не отбить, Рэйт не стал и пытаться. Вместо этого он рискнул. Рэйт пошел в наступление впервые с начала поединка. Он пригнулся, а не отскочил вбок. Противники обменяются ударами, кровь за кровь.

Могло и получиться, и тут фрэй поднял щит — тоже впервые за поединок.

Едва завершив удар, Рэйт взмахнул мечом снова. Теперь превосходство было на его стороне, и он не собирался его отдавать. Крутанувшись, Рэйт рубанул снизу вверх. Нифрону пришлось уворачиваться. Рэйт продолжал наседать, зная: если он позволит фрэю восстановить самообладание, тот возобновит атаку. Рэйт наскакивал на противника, отчаянно пытаясь ослабить руку Нифрона.

Лоб фрэя покрылся испариной, сверкавшие прежде глаза потускнели. Вспомнив тактику своих братьев, Рэйт придвинулся ближе, чтобы помешать фрэю отклоняться от его атак. Едва представилась возможность, Рэйт наступил противнику на ногу. На лице Нифрона вспыхнуло удивление, Рэйт воспользовался моментом и хорошенько ударил его в челюсть рукояткой меча Шегона.

Потрясенный галант отшатнулся и потерял равновесие. С подбородка текла кровь, щит он опустил. Увидев свой единственный шанс на победу, Рэйт замахнулся и… Дзинь!

Атаку Рэйта отразили. Второй удар пришелся в эфес меча Шегона, пальцы Рэйта разжались, и меч упал на землю.

Перед ним стоял Сэбек, в каждой руке держа по кривому мечу, в глазах — ярость. Мощный, уверенный, сильный. Несмотря на заверения Малькольма, Рэйт верил, что перед ним — настоящий бог. Он подождал, но Сэбек не двинулся с места. Он просто стоял, наступив на меч Шегона.

Нифрон согнулся пополам, пытаясь восстановить дыхание, утер кровь и пот. Рэйт тоже никак не мог отдышаться. Он сделал шаг назад и достал отцовский охотничий нож. Защита так себе, хотя и получше, чем сломанный меч Херкимера.

«До чего удачно, что я умру с тем же самым ножом в руках. Боги настроены лирично как никогда».

Нифрон махнул рукой.

— Мы закончили.

Что значит — закончили? Теперь они его убьют?

Рэйт был не против перерыва, отдых бы ему не помешал. Давно пора прочистить глаза и наконец отдышаться. Ожидая, что будет дальше, Рэйт оглянулся в поисках того, что отвлекло Нифрона. В открытых воротах стояли Персефона и Малькольм, глядя на него во все глаза. Персефона прикрывала рот руками. Малькольм выглядел не менее напуганным, однако смог одобрительно улыбнуться.

— Где ты научился так драться? — спросил Нифрон.

— У отца.

— У отца? — Нифрон бросил взгляд на Сэбека. — Ты видел?

Сэбек кивнул.

— Трудно было не заметить.

— Отец участвовал в компаниях Высокого Копья, — пояснил Рэйт. — Его учил твой народ.

— Его учил вовсе не мой народ, — сказал Нифрон. — Его учил мой отец. Это его техника.

Рэйт не знал, что на это ответить. Он решил, что лучше всего будет промолчать, и продолжил дышать. Что бы там ни последовало дальше, воздух ему точно понадобится.

— Почему ты это сделал? — спросил Нифрон, сплюнув кровью. — Почему ты убил Шегона? Для забавы? Хотел убедиться, что сможешь? Или испытывал свое мастерство?

Рэйт покачал головой.

— Я думал, ты слышал, что говорят. Он убил моего отца.

— Неужели? — удивился Нифрон.

— Убил прямо на моих глазах.

Нифрон пристально посмотрел на Рэйта, и долгое время все молчали и не двигались. Потом фрэй кивнул, будто что-то для себя уяснил.

— Дело в том, что Шегон был бридиит эйн мер.

— Мне доводилось это слышать, — кивнул Рэйт.

— Если бы не запрет, я убил бы его сотни лет назад. — Нифрон рассеянно провел рукой по длинным волосам и посмотрел на клинок под ногой Сэбека. — Верни меч. Он его заслужил.

— Значит, все по новой? — спросил Рэйт.

— Нет. — Нифрон поднял руку, другой убирая свой клинок в ножны. — Я выяснил то, что хотел узнать.

— И что же?

— Может.

— Ты о чем?

— Рхун может убить фрэя.

— Рад был помочь.

— Теперь мы можем войти? — спросил Нифрон.

— Увы. — Рэйт покачал головой.

— Не очень-то любезно с твоей стороны.

— А с твоей — убивать тысячи людей и сжигать Дьюрию с Нэдаком.

Нифрон кивнул.

— Верно подмечено. Изменится ли что-нибудь, если я скажу, что мы, — он обвел рукой свой отряд, — не имеем к этому никакого отношения? По правде говоря, мы — вне закона, мятежники… Потому что отказались принимать участие в той карательной вылазке. Мы пошли против приказа нашего правителя и отказались безжалостно убивать беззащитных рхунов. Мы в бегах, как и ты, причем преследователи у нас одни и те же. Если предложили кров тебе, то нельзя ли и нам его получить?

Рэйт был ошеломлен. Он ожидал, что разговор повернется иначе.

— Я… Э-э, это не мне решать.

Он снова обернулся к Персефоне. Она захлопала глазами, потом кивнула.

— Похоже, госпожа не против, — сказал Рэйт. — Добро пожаловать в Далль-Рэн.

— Чудно! — Нифрон улыбнулся. — Где Маккус?

— Маккус?

— Он же здесь вождь?

На этот раз заговорила Персефона, стоявшая под прикрытием ворот.

— Вождь Маккус был… Дело в том, что он умер. Кажется, лет семьдесят тому как. Он был пра-пра-прадедом моего мужа.

— Вот как, — вздохнул Нифрон. — Ну, а то чудное винцо у вас осталось? Бледно-красное, с привкусом орехов? Я нахваливал его бойцам всю дорогу.

— Когда-то у нас был виноградник, на склоне хребта, — вспомнила Персефона. — Но мы потеряли его в засуху много десятилетий назад.

Нифрон насупился.

— Хоть что-нибудь тут осталось?

— Нужда, — ответила Персефона. — Ее у нас всегда в избытке.

Бог посмотрел прямо на нее. Их взгляды встретились, он улыбнулся и кивнул.

— Ну, хотя бы это у вас есть.

Глава 11

Три камешка упали на мраморный пол. Один покатился к Арион, она подняла гладкий голыш размером с яйцо и протянула Мовиндьюле. Сын фэйна вел себя так, будто камешек весил целую тонну — каждое движение свидетельствовало о неимоверных усилиях. Он даже дышал с трудом, вздыхая так, словно ему не хватает воздуха. Юноша стоял с хмурым видом, склонив голову и сгорбившись так сильно, что рукава его ассики соскользнули вниз и прикрыли кисти.

— Не могу.

— Попробуй еще раз, — настаивала Арион.

— Не хочу.

Приемную дворца Арион выбрала из-за высокого потолка. Она выгнала слуг, чтобы им никто не мешал заниматься, и именно здесь, у подножья главной лестницы, между роскошными фресками, гобеленами, полированным камнем и вазами с цветами они сошлись в поединке характеров.

— Меня это не волнует. Делай! — Арион сложила руки на груди, желая прекратить спор, однако перед ней стоял не обычный ученик. Мовиндьюле был принцем, двадцатипятилетним сыном фэйна Лотиана, и всю свою жизнь он провел в уединении дворца Тэлвара. Окруженный слугами и льстецами принц обладал явно завышенной самооценкой.

Он посмотрел на Арион с вызовом, в глазах сверкнула ярость.

Мало кто рискнул бы давать отпор сыну единственного фрэя, которому бог Феррол пожаловал силу убивать или приговаривать к смерти себе подобных. Однако мягкость не поможет ни Мовиндьюле, ни будущему его народа. Проведя с принцем некоторое время, Арион поняла: фэйн Фенелия хотела, чтобы она обучала ее внука не только Искусству. Именно этим она и занималась сейчас.

«Может, ты и принц, — думала Арион, — только я прожила на свете больше двух тысячелетий. Угадай, какой из двух колодцев глубже?»

Если она хочет его чему-нибудь научить, сперва придется заставить себя уважать. Насколько Арион знала, единственным, кого Мовиндьюле хоть немного уважал, кроме своего отца, был Первый министр Гриндал. Неудивительно, ведь Гриндал — живая легенда, обожаемая почти всеми миралиитами.

Отступать Арион не собиралась. Она стояла со сложенными на груди руками и смотрела прямо в глаза Мовиндьюле. Через несколько минут гнев принца сменился недоумением. Вряд ли слуги, прислуживавшие ему с рождения, отваживались встречаться с ним взглядом…

Сегодня они виделись в третий раз, шел второй урок, и принц проверял границы дозволенного. Века медитаций и тренировки не прошли даром. Арион даже не мигнула. Принц пытался подражать ее твердости. По крайней мере, упрямства ему не занимать. Это хорошо. Говорит о силе характера. С таким материалом можно работать.

В тишине их безмолвной войны Арион слышала шорох листьев и пение птиц, доносившиеся в открытое окно вместе с приятным весенним ветерком. В глубине дворца раздавалась приглушенная музыка эстрамнадонского хора, репетирующего представление для фэйна. Она приготовилась к длительной схватке и сосредоточилась на дыхании, ровно отмеряя каждый вдох и выдох. Едва Арион обрела спокойствие, как взгляд Мовиндьюле дрогнул.

Принц вздохнул и с угрюмым видом поднял камни — два одной рукой, один другой. Он подбросил первый камешек, но переусердствовал. Арион порадовалась, что настояла на занятиях под высокими сводами. Мовиндьюле подкинул второй камень. Быстро, слишком быстро. Высота и расчет времени никуда не годились. Неужели он и правда настолько бездарен или же изображает бездарность ей назло?

Камни рухнули вниз, словно метательные снаряды, и Мовиндьюле счел за лучшее увернуться. Арион ничуть его не винила. Падающие с такой высоты предметы ловить больно.

Камни снова с громким стуком упали на пол.

— Видишь! — крикнул Мовиндьюле, подбоченившись.

Он сжал губы так плотно, что они побелели.

— Да-да, я вижу. Ты доказал, что я не права. Чудесно. А теперь пожонглируй камнями, и я буду тебе еще больше признательна.

— Это глупо, и я не понимаю, при чем здесь Искусство! — Он принялся напевать с закрытым ртом, с натугой щелкнул пальцами, и камешки взлетели, завертевшись по кругу. — Зачем использовать руки, если я могу сделать так с помощью Искусства? Твои уроки — полная чушь!

— Да, ты умный мальчик, только сегодняшний урок не в этом, — сказала Арион.

Наставница взяла со столика бокал. В ожидании принца она с удовольствием угощалась легкой, изысканной амброзией. Бокал был пуст, не считая красной капли на дне.

— Лови! — приказала она и бросила его Мовиндьюле.

— Что? — в глазах принца вспыхнула паника.

Он потянулся к бокалу рукой, которой управлял камешками, и хрусталь сорвался с кончиков пальцев. Он попытался схватить его другой рукой, почти поймал, но бокал выскользнул, как и камни. Все упало на мраморный пол. Раздался грохот и звон.

— Хм, — задумчиво сказала Арион, постукивая пальцем по верхней губе. — Видимо, что-то пошло не так.

— Еще бы, ты швырнула в меня бокал!

— Представь на его месте нож, дротик или огненный шар. А вместо камней пусть будут людские жизни. — Она оглядела беспорядок под ногами. — Наверно, если бы ты научился сосредоточивать внимание сразу на нескольких предметах одновременно, они бы остались живы.

— Арион! — воскликнул мальчик, поглядев вниз. — Это же не люди, а камни!

— Тебе повезло. Или надо было сказать, что повезло им? Теперь подними этих мертвых бедняг и попробуй снова.

— А как же бокал?..

Арион кашлянула, и восемь больших осколков, семнадцать фрагментов поменьше и две тысячи триста семьдесят четыре мелкие хрустальные пылинки подскочили и стали целым бокалом, стоявшим на столе как прежде. Даже красная капля внутри была на месте.

— Ого! — Мовиндьюле уставился на бокал. — Как ты это сделала?

— Сосредоточила свое внимание, в то время как некоторые учили меня, ничуть не сомневаясь в собственной правоте.

Принц задумался. Его взгляд метался между бокалом и камнями, пока он потирал щетину. Как и все миралииты, Мовиндьюле брил голову наголо, однако прошло уже несколько дней, и на ней пробивались темные волосы. Арион не понимала, как он мог такое допустить. Она и двух дней не обходилась без бритья, иначе не чувствовала себя опрятной.

Пока Мовиндьюле поднимал камни, двери парадного входа распахнулись и громко стукнули о стены. Арион не глядя поняла, кто пришел. Отвращение Гриндала к дверям граничило с манией. Он избегал касаться почти любых предметов, предпочитая отращивать ногти настолько длинные, что они чуть ли не закручивались. Двери он открывал с помощью Искусства и всегда слишком усердствовал. Чрезмерное усилие вовсе не свидетельствовало об отсутствии опыта или потере контроля, это был лишь один из его закидонов. Проблема с дверями принадлежала к числу наименее странных из них.

Шагая через приемную, Гриндал не соизволил даже взглянуть в их сторону. Его сопровождал звон тонких цепочек, продетых сквозь проколы в ушах, щеках и носу. За ним вился длинный золотой плащ. Арион закатила глаза. Гриндал использовал Искусство для создания ветерка, колыхавшего полы его мантии. Еще одно заклинание он использовал для того, чтобы сделать цвет одежд более насыщенным — гораздо ярче, чем любой краситель. Реакция Мовиндьюле была совсем иной. Он уставился на Первого министра широко распахнутыми глазами.

Проносясь мимо, Гриндал рявкнул, не сбавляя хода:

— За мной!

— Как думаешь, он имел в виду тебя или меня? — спросил Мовиндьюле у Арион, не в силах сдержать волнения.

— Пожалуй, нам следует это выяснить. Пошли. Все равно теперь ты вряд ли сможешь сосредоточиться.

Мальчик бросился за Первым министром, следовавшим в тронную залу. Арион нагнулась, подобрала камни и положила их в сумку. Хотя камешки были самые обычные, на них когда-то училась она сама. Арион почти не хранила памятных сувениров, однако этими очень дорожила. Она надеялась, что старые камни помогут принцу испытать то же ощущение чуда, которое вызывали у нее. Впрочем, пока ее надеждам не суждено было сбыться…

Выпрямившись, она обнаружила, что Мовиндьюле уже убежал. Арион вздохнула. Конкурировать с Гриндалом нелегко. Он был неизменным победителем ежегодного Грэнтейского Турнира Искусств и кумиром почти всех миралиитов поголовно. Арион относилась к меньшинству, ей не было до него никакого дела. Хотя Фенелия хранила молчание, Арион подозревала, что старая фэйн разделяла ее мнение.

Интересно, что бы она сказала о Трилосе?

Кто он или что оставалось загадкой. Со времени той встречи Арион его не видела, и хотя она расспрашивала всех и вся, о нем не слышал никто. Неудачные попытки разоблачить незнакомца довели до того, что она стала сомневаться в его существовании…

Арион догнала их около тронного зала. Распахнуть эти двери не отважился даже Гриндал, но ее удивило другое: они ее подождали.

— Ваше безупречное великолепие, у меня новости, — сказал Гриндал дверям, и они тут же открылись.

Гриндал вошел, плащ вился, словно хвост у кота, который боится, что его вот-вот поймают. Арион и Мовиндьюле последовали за Первым министром.

В тронном зале стоял только трон. Помещение было огромным, потому что Лесной Трон составляли шесть невероятно старых и переплетенных между собой деревьев разных видов, каждое из которых представляло один из шести изначальных родов фрэев. Пол образовывали сплетенные корни, потолок — непролазная крона из ветвей и листьев. Трон фэйна возник раньше всего, кроме Двери. Он был второй самой старой реликвией фрэев в Эриане, да, пожалуй, и во всем мире. Зала и дворец появились позже.

— Ваше величество, из Алон-Риста прилетела птица, новость про Нифрона и его галантов подтвердилась, — сказал Гриндал. Он и Мовиндьюле стояли у подножия трона, с которого им внимал фэйн Лотиан. — Они и в самом деле отказались повиноваться вашему указу и напали на Петрагара перед тем, как бежать в глухомань Рхулина.

— Как там Петрагар? Они его убили? — спросил фэйн.

Верховный правитель фрэев, назначенный свыше голос Феррола, сидел, свесив ногу с подлокотника величественного трона, и рассеянно наигрывал на семиструнной велоре. Большой зал не предназначался для музыки, и мелодичные аккорды терялись, превращаясь в слабые, тоскливые звуки. На фэйне Лотиане были зеленые одежды и знакомый венок из золотых листьев, украшавший голову Фенелии столько, сколько Арион себя помнила. Увидев венок на лысой голове, она признала, что насчет красоты волос Фенелия была права.

— Нет, — доложил Гриндал. — Петрагар жив, хотя и серьезно пострадал.

— И где они теперь?

— Неизвестно. Вряд ли они вернутся в Алон-Рист. Я имею в виду, по своей воле. Их нужно привлечь к ответственности!

Лотиан вздохнул.

— Я не хотел, чтобы так вышло…

— Прошу прощения, мой фэйн, но я в недоумении, — проговорила Арион. — О чем именно идет речь?

— Пограничной заставой в Алон-Ристе командовал Нифрон, сын Зефирона.

— Сын Зефирона? Того самого инстарья, который вызвал вас на поединок за трон?

Лотиан кивнул.

— Я сомневался, что его сын будет мне абсолютно предан, поэтому заменил Петрагаром. Нифрон воспринял его назначение хуже, чем я предполагал.

— Более того, избив нового командующего в кровь, он сбежал, — добавил Гриндал.

— Ужасно! — воскликнула Арион. — Понятия не имела, что положение на границе настолько чудовищное.

— Об этом мало кто знает, — признался Гриндал. — Пускай так и остается. За долгие века службы на границе и жизни среди дикарей некоторые инстарья стали отступниками. Они одичали и забыли о дисциплине, а галанты — худший тому пример. Они теперь больше рхуны, чем фрэи.

Арион нахмурилась, заметив, что Мовиндьюле стоит с сомкнутыми за спиной руками, копируя позу Гриндала.

— Грубые дикари! — Обычно голос Гриндала звучал так, что и пожелание доброго утра воспринималось как смертный приговор, но сейчас он превзошел сам себя.

Судя по всему, Первый министр считал себя воплощением культуры. Подведенные черным глаза, лицо проколото в полудюжине мест и безудержная страсть к золотым украшениям — вот и все его попытки продемонстрировать свою цивилизованность. Несмотря на педантичное отношение к своей внешности, истинным его пристрастием было Искусство. Фенелия предостерегала от искушения, которое оно несет. Могущество способно вскружить голову, и ты будешь слышать лишь то, что хочешь услышать. Легче поверить в диковинную ложь, подтверждающую твои подозрения, чем в очевидную правду, которая их опровергает, говорила старая фэйн.

— На подобное неповиновение опасно смотреть сквозь пальцы, мой фэйн. Я настаиваю на наказании! — заявил Гриндал.

Лотиан задумался и покачал головой.

— Не согласен. Петрагара они всего лишь побили, а не убили. Вот если бы они пересекли эту черту…

— Пока не пересекли… Неужели вы готовы пойти на риск?

— Хотя я и фэйн, мне нужно надлежащее обоснование. Закон Феррола дает мне силу, однако я обязан применять ее разумно.

Гриндал разъярился как никогда. Впрочем, за кольцами и цепочками выражение его лица читалось с трудом. Арион предположила, что по зарослям Сада ему приходится пробираться особенно осторожно, чтобы не зацепиться за ветви. Может, в этом все и дело. Так он показывает, что стоит выше любых земных забот. При такой длине ногтей он вряд ли смог бы жонглировать ее камешками или — она улыбнулась — открывать двери.

— Закон Феррола создан для обычных фрэев, не для миралиитов, — объявил Гриндал. — Искусство вознесло нас над прочими, и мы не обязаны подчиняться закону бога, поскольку и сами стали богами.

Мовиндьюле кивнул, в глазах его светились удивление и восхищение. Он будет следующим фэйном, и именно Арион обязана проследить за тем, чтобы принц стал хорошим правителем.

Она шагнула вперед.

— Какая прелесть! Я и не знала, что мы обрели божественность! Когда именно это произошло?

Ее тон застал их врасплох.

— Раз уж мы теперь тоже боги, — продолжила она, — скажите мне, когда братец Феррол пригласит нас на чай? Моя мать с удовольствием разжилась бы его рецептом овощного супчика. Что касается меня, то мне не помешала бы пара советов о том, как создать собственную расу людей, а то почему-то у меня пока не выходит.

Цепочки Гриндала звякнули, он повернулся к Арион и ожег ее таким яростным взглядом, что она приготовилась создать магический щит. Первому министру случалось злоупотреблять своей силой. Некоторые обвиняли Гриндала в чрезмерной жестокости на турнирах, другие рассказывали, что он использует Искусство во время романтических встреч. Одна из его бывших любовниц заявила, что их свидание закончилось ее смертью и воскрешением, что доказывало: не всем слухам стоит верить. И все же Арион довелось видеть, как Гриндал мучил фрэя, простого крестьянина из сословия гвидрай. Похоже, делал он это забавы ради, желая узнать, насколько далеко можно зайти, не убивая жертву. Весьма похоже на то, как держишь руку над пламенем, испытывая себя.

— Гриндал имел в виду другое… — сказал Лотиан. Судя по беззаботному взмаху руки, фэйн не подозревал, что Первый министр едва не лопается от злости. — Но он приводит убедительный довод. Миралииты стали на голову выше прочих фрэев. Думать иначе — глупо и старомодно. Может, мы и не боги, однако по сравнению с другими фрэями…

— Тогда мы должны быть богами милосердными, — заметила Арион. — И относиться к другим так, как хотим, чтобы Феррол обращался с нами.

— Именно, — кивнул Лотиан. — У нас есть ответственность перед фрэями, а инстарья превратились в чудовищ, которых взрастили мы сами. Они хотят вернуться. Ты не знала?

— Вы не можете этого позволить! — заявил Гриндал, с неохотой отворачиваясь от Арион. — Надеяться войти в общество фрэев они вправе не больше, чем рхуны. Они же подорвут самые его основы!

Арион заметила, что Первый министр говорит о фрэях так, будто сам к ним уже не принадлежит.

— Ладно тебе, Гриндал. Все не так уж мрачно, — сказал фэйн. — Рхуны — поганые, отвратительные существа, обитающие в самодельных хижинах среди грязи и камней. Они валяются в собственных испражнениях.

— Ты их видел? — взволнованно спросил Мовиндьюле. — Неужели ты пересекал реку Нидвальден?

— Было дело. Много веков назад.

— Вы покидали Эриан? — удивилась Арион. — Зачем же?

— Мать настояла. Во время войны с дхергами она велела мне увидеть все своими глазами.

— И ты видел рхуна? — снова спросил Мовиндьюле.

Фэйн усмехнулся.

— И не одного. Рхуны размножаются с удивительной скоростью. Каждая самка способна принести целый выводок. Некоторые рожают не меньше двенадцати, а то и четырнадцати отпрысков.

— Четырнадцати?! — воскликнула ошеломленная Арион.

— Да, но не за один раз… По крайней мере, я так думаю, — пояснил Лотиан. — Впрочем, известно, что они приносят по два-три детеныша за раз или даже больше.

— Наверно, их тысячи, — предположила Арион.

— Десятки тысяч, — поправил Лотиан. — Мы и сами точно не знаем, сколько именно.

— Они опасны? — спросил Мовиндьюле.

— Не опаснее других животных, — ответил Лотиан. — Вообще-то медведь или большая кошка куда хуже. Рхуны боятся нас до ужаса. При нашем приближении они разбегаются во все стороны.

— Тут вы правы, мой фэйн, — заверил Гриндал. — Мне не следовало смешивать инстарья с рхунами, но это ничуть не меняет того, что сотни лет, проведенные среди дикарей, сделали инстарья негодными для общества фрэев. Именно поэтому я не считаю, что инстарья в Алон-Ристе способны разобраться с Нифроном и его галантами.

— Значит, ты не уверен в Петрагаре? — спросил фэйн.

Гриндал посмотрел на Лотиана так, словно тот неудачно пошутил.

— Нифрон опасен, мой фэйн, и он один из лучших ваших воинов. Думаю, разумнее послать миралиита. Инстарья глубоко уважают Нифрона и его галантов. Чем дольше они избегают правосудия, тем больше риск того, что они устроят мятеж, как было с Зефироном.

— Но ведь то был не мятеж! — вмешалась Арион. — Зефирон действовал по закону и попросил у Аквилы дозволения протрубить в Рог Гилиндоры и сразиться с вами за трон.

— Это было по закону, — заверил Лотиан. — Однако выявило определенный настрой, склонность к неподчинению власти миралиитов, чего я не потерплю!

— Поеду я! — воскликнул Мовиндьюле, поглядывая то на отца, то на Гриндала. — Я притащу вам этого Нифрона на поводке!

— Граница — не место для ребенка, — заявил Лотиан.

— Я не ребенок!

Все за исключением принца дружно улыбнулись.

— Кстати, поэтому я и пригласил на нашу встречу Арион. Думаю, следует поручить именно ей усмирить этот простенький мятеж, — сказал Гриндал.

Арион изумилась и совсем не обрадовалась.

— У меня свои обязанности. Мне нужно продолжать занятия с Мовиндьюле. К сожалению, он сильно отстает.

— Я могу тебя подменить, — предложил Гриндал.

Восторг на лице Мовиндьюле было трудно не заметить.

— К тому же, как наставница будущего фэйна, ты не станешь спорить, что возможность переправиться через Нидвальден и повидать мир расширит твои горизонты и поспособствует лучшему обучению принца.

Хороший аргумент. Даже слишком. Отвечать не было нужды.

— Вряд ли это займет много времени, — заверил Гриндал, упреждая ее возражения. — Особенно у такой, как ты.

— Не вижу причин, почему я гожусь больше любого другого миралиита, — заявила Арион.

— Не скромничай. Разве не тебя великая Фенелия выбрала в качестве наставницы для Мовиндьюле? И разве не тебе даровала она почетное прозвище Цензлиор? Наверняка ты обладаешь талантами, столь ее поразившими. Иначе почему она предпочла тебя, а не меня? Вот и шанс продемонстрировать свои навыки.

«Он пытается устранить меня с дороги».

Арион не знала, сколько времени Гриндал планировал свой маневр. Ее беспокоило замечание о том, что Фенелия предпочла именно ее. Раньше Гриндал не проявлял к обучению принца ни малейшего интереса, но это вовсе не значит, что Первый министр не вынашивал обиду. Арион понимала, что предложение следует отклонить, однако Лотиан с улыбкой кивнул ей. Решение уже принято, и ее мнение никого не интересует…

Глава 12

— Что они делают сейчас? — спросила Мойя у Брин, глядевшей в открытую дверь хижины. — Где они?

— Все там же, перед крыльцом чертога. Устраивают лагерь, готовят постели на ночь. Знаешь, я вижу всего восьмерых. Один куда-то подевался.

Все расположились в домике Роан. Он был ничуть не меньше жилища Сары, но казался тесным из-за хлама, его загромождали груды рогов, веревки, ветки, камни, ящики, бивни, кости, палки, сушеные травы и пустой улей. Вернувшись из леса, Персефона не решилась и дальше злоупотреблять радушием Сары. Ее муж Дэлвин был вовсе не в восторге от перспективы превращения одного гостя в пятерых. Вдобавок один из них был дьюрийцем, другой волком, третий мистиком, четвертый бывшим рабом из Алон-Риста, а Персефона обвинялась в убийстве. В то же время Роан и Мойя приютили их с радостью. Роан даже помчалась за Падерой и позвала ее помогать с ужином. Роан впервые принимала гостей и понятия не имела, что в таких случаях делать. Ей хотелось, чтобы все было как надо.

— Наверно, девятый где-нибудь на стене, — предположил Малькольм. — Галанты — боевой отряд, поэтому всегда выставляют часовых.

— Боги готовят постели? — не поверила Мойя.

— Да, — ответила Брин, бывшая их глазами и ушами. — Один занимается костром. Двое других точат оружие.

— Разве боги спят? — удивилась Мойя.

— Они не боги, — сказал Малькольм. — Вообще-то, они не сильно от нас отличаются. Некоторые считают, что фрэи, дхерги и рхуны сродни.

— Произошли от общего предка? — спросила Персефона.

— Да.

Сидевший на полу позади Малькольма, Сури, Минны и козлиного черепа Рэйт мрачно фыркнул:

— Нет у нас ничего общего!

Малькольм ухмыльнулся.

— Ты куда более умудрен жизнью, чем я думал. Ты довольно их повстречал, так ведь?

Рэйт насупился и поднял череп козла, чтобы освободить еще немного места на полу.

— Я встречала, — сказала Персефона. — И хотя насчет общего предка ты, может, и преувеличиваешь, я понимаю, о чем ты. Схожего у нас много.

Персефона сидела в сетке, подвешенной к основной балке. Висячих кресел, как называла их Роан, было несколько. Она любила мастерить необычные вещи, и весь дом помимо забитого хламом беличьего гнезда напоминал еще и выставку диковинок.

Дом строил Ивер-резчик, который вдобавок приторговывал всякой мелочевкой. В результате в жилище постоянно хранились всевозможные безделушки. Роан была его рабыней с рождения, и выросла среди этого хлама. Зимой Ивер умер, и теперь Роан пыталась научиться жить как свободная женщина. Через несколько недель к ней переселилась Мойя. Учитывая ее легкий характер, все надеялись, что она хорошо повлияет на бывшую рабыню, и Роан понемногу стала отходить. Однако изменения в лучшую сторону на дом пока не распространялись. Как выяснилось, ни Роан, ни Мойю нельзя было назвать чистюлями. Свободное место имелось лишь на полу.

— Чем же мы сходны? — спросил Рэйт.

Персефона пожала плечами.

— Ну, мы спим. Не думаю, что боги нуждаются в отдыхе.

— Кролики тоже спят.

— Да, но кролики не носят одежду, не разговаривают и не используют орудия труда.

Мойя согласно кивнула. Она тоже сидела в висячем кресле и обеими руками держала чашку — маленький глиняный шедевр Гиффорда. Его изящная посуда высоко ценилась всеми жителями далля.

— Брин, как насчет Коннигера? Из чертога никто не выходил?

— Обе двери закрыты, — привычно отрапортовала Брин.

— Пойду-ка я схожу туда, — объявила Персефона.

— Зачем? — одновременно воскликнули Мойя с Рэйтом.

— Нужно рассказать Коннигеру, что происходит. Он вождь и должен знать. Представляю, что он подумал, обнаружив у порога девятерых фрэев.

— Семерых, — поправила Брин. — Семь фрэев, один великан и… Не знаю, что это за существо.

— Кто девятый? — спросил Рэйт у Малькольма. — Ты знаешь?

— Гоблин, — ответила Падера.

Старая жена пахаря проворно ворочала угли в очаге. Она кипятила воду в висящем над огнем кожаном мешке и показывала Роан, как запекать хлеб, обернув его в мокрые листья.

— Гоблин? — Мойя подалась вперед, опасно перевесившись в сетке и пытаясь выглянуть за дверь, которую придерживала Брин. — Как ты умудряешься видеть своими старыми, усталыми гляделками?

Персефоне тоже хотелось бы это знать. Глаза старухи буквально терялись в складках кожи и морщинах, лицо смахивало на смятую дыню. Когда Падера говорила, один глаз — всегда один — распахивался и пристально смотрел, второй крепко сжимался, будто она прицеливалась.

Старуха обратила внимание на Мойю:

— Мои старые гляделки до сих пор способны вдеть нитку в иголку быстрее, чем ты объяснишь, почему ты там висишь и трясешь своими персями перед двумя мужчинами!

Мойя насупилась и села обратно.

— Не думаю, что тебе следует подходить к чертогу, — сказал Рэйт Персефоне. — Пока не появились фрэи, ваш вождь был настроен против тебя. Да и потом он не казался таким уж счастливым.

— Коннигер вовсе не проблема, — заявила Персефона. — Хэгнер лжет!

— Может и так, — кивнула Мойя. — Только если Коннигеру хочется знать, что тут происходит, пускай выйдет и поговорит с фрэями сам.

— Дело не в Коннигере и не в том, как ему следует или не следует поступать, — ответила Персефона. — Ради блага далля вождь должен знать, что происходит!

Роан принесла еще одну чашечку Гиффорда и подала чай Персефоне.

— Спасибо, Роан.

Роан молча кивнула и отправилась сквозь завалы туда, где Падера занималась костром.

— Лучше бы фрэи приняли твое предложение и остановились в чертоге, — озорно усмехнулась Мойя над чашкой чая. — Ты только представь: Коннигеру придется вернуться обратно в семейный дом! Своих родичей он терпеть не может. Тресса перед всем даллем похвалялась, как рада выбраться из теснотищи. Расположившись в чертоге, Тресса обозвала Осень и ее мужа свиньями и сказала, что понятия не имеет, как умудрялась жить там раньше.

— Он тебе настолько противен? — спросила Персефона.

— Какую часть фразы «Коннигер заставляет меня выйти замуж за Обрубка» ты не поняла?

— Самое время выйти замуж и не прельщать всех мужчин подряд отсюда и до Синего моря, — прошамкала Падера беззубым ртом. — Из-за таких женщин, как ты, начинались войны.

Мойя насупилась.

— Хватит нести ахинею, старуха!

— Брин? — окликнула Падера.

Брин с трудом оторвала взгляд от происходящего за дверью.

— Из-за Августы Мэлен, дочери вождя Эйсола, началась Битва у Красной реки. Она отказалась выйти за Тео Уоррика. Когда отец Тео погиб в схватке, тот поклялся отомстить и призвал под свое знамя весь клан Уоррика. В результате случились Десятилетняя война, забравшая жизни тысячи мужчин, и голод, продлившийся два года.

— Вот видишь, — сказала Падера и отдала Роан цыпленка, которого принесла. — Общипай.

— Увы, тут я согласна с Мойей. — Персефона встала, и сетка закачалась. — Коннигер заставляет ее выйти замуж за человека, который пытался меня убить.

— Зачем? — спросила Падера, уставившись на нее одним глазом.

— Если бы я только знала! — воскликнула Персефона. — Друзьями мы не были, однако я и понятия не имела, что у него ко мне неприязнь. До вчерашнего дня между нами не было никаких трений.

Роан стояла рядом с Падерой и пыталась дергать перья из цыпленка, которого держала за ноги. Старуха вздохнула. Она забрала птицу и сунула в емкость с закипевшей водой. Падера энергично макала ее и вынимала, ждала пару секунд и снова погружала в кипяток. Проделав это несколько раз, она выдернула перо из хвоста и улыбнулась.

— Ну вот, — довольно сказала Падера. — Попробуй-ка теперь.

Роан дернула за перо, и оно вышло без усилий.

— Ты умница! — всплеснула руками Роан.

Падера усмехнулась, точнее, ее беззубый рот растянулся еще шире.

— Сама ты умница. Я просто стара. Вырастив шестерых детей, мужа, дюжину коров, свиней, овец и бог знает сколько цыплят, кое-чему непременно научишься. Запомни: всегда есть лучший способ.

Роан энергично закивала, не сводя с Падеры глаз, будто та поручила ей сверхважное задание.

— Всегда есть лучший способ. Всегда есть лучший способ…

— Если ты должна идти, то я с тобой, — заявил Рэйт Персефоне.

Здоровяк вытянул ноги, занявшие треть комнаты.

— Спасибо, конечно, только вряд ли это хорошая идея. Если я приведу тебя в чертог, начнется драка. — Она отпила чаю.

— Ты не можешь идти туда одна!

— Я и не собираюсь. Возьму с собой Дэлвина и еще кого-нибудь, кому доверяю, например, одного из пахарей.

— И что они смогут сделать, если вождь сочтет тебя виновной и решит казнить прямо в чертоге? Тебе понадобится кто-нибудь, умеющий драться.

— Может, у вас в Дьюрии так принято, только у нас по-другому. Хранитель потребует суда.

— Ваш Хранитель — мужчина крупный?

— Вообще-то это тщедушная старуха, но наш вождь традиции уважает и к ней прислушается. Никого не казнят без открытого разбирательства.

— Ну да, разумеется… На всякий случай подожду тебя снаружи. Понадоблюсь — кричи.

Персефоне его забота польстила. Она отпила чаю, чтобы скрыть довольную улыбку.

— Итак, Брин, — Мойя перегнулась через край сетки, — чем же все закончилось? Что стало с женщиной, устроившей войну?

Брин ненадолго задумалась.

— После того, как Тео Уоррик захватил Далль-Мэлен, он сжег далль и убил всех, кого она знала, а также большую часть скота. И тогда Августа из Мэлена покончила с собой.

— Ох! — огорченно воскликнула Мойя.

— Рэйт, Малькольм! — гаркнула Падера. — Принесите-ка нам воды. Налейте в пустые тыквы, что возле двери.

Мужчины поднялись без единого слова. Рэйт согнулся, чтобы не задеть головой свисавшие с балок сухие травы, тыквы и рыбу. Они взяли емкости для воды и вышли.

— Ты послала Рэйта за водой?! — хором спросили Персефона и Брин, едва мужчины ушли.

— Чтобы без дела не сидели, — кивнула Падера.

— Но… но… он спас нас… и это он убил бога! — объявила Брин, подползая к огню и поднимаясь на колени в знак протеста.

— Тогда и с водой управиться сможет. — Старуха пристально посмотрела на нее одним глазом, растянув беззубый рот в гримасе, означавшей у нее улыбку.

— Поверить не могу, как нам повезло, что ты наткнулась на него в лесу! — сказала Мойя Персефоне. Девушка прижала чашку к груди. На губах ее появилась озорная улыбка. — А он красавчик.

— О чем мы только что говорили? — напомнила Брин.

— А ну, цыц! — Мойя посмотрела на нее сердито, фыркнула и откинулась головой на сетку, заставив ту загудеть от напряжения. — Пусть Обрубок пойдет да и удавится! Роан, у тебя нет лишней веревки?

Роан замерла над недощипанным цыпленком.

— Конечно есть. Я всегда держу на всякий случай…

Мойя вздохнула.

— Роан, я шучу.

— Ах, извини!..

— Роан, не надо извиняться.

— Прости.

Мойя снова вздохнула.

— Не бери в голову…

Персефона любила Мойю за искреннюю, честную и откровенную прямоту. Среди ее знакомых та была самой храброй и самой отзывчивой. Впрочем, в глубине души Персефона задавалась вопросом, не правы ли Коннигер, Тресса и Падера насчет того, что Мойе пора найти мужа? Не то чтобы ее следовало силой выдать за Обрубка, однако яркая внешность девушки и решительные отказы всем подряд вносили немалый раздор между соперниками. Боги одарили ее неземной красотой. Они же в свое время послали людям огонь с небес. Оба дара способны сеять за собой хаос и разрушение, но ведь никто не станет подносить факел к каждому дереву. В отличие от огня Мойя безудержно заигрывала с мужчинами и совершенно не замечала, какую разруху она несет.

Брин возобновила дежурство у двери, пристально глядя наружу.

— Рэйт и Малькольм уже у колодца.

— А что делают фрэи? — заинтересовалась Мойя.

— Двое оглянулись, остальные сидят, как ни в чем не бывало.

— Приглядывай за ними, — велела Мойя и обернулась к Персефоне. Побарабанив пальцами по чашке, она спросила: — Так что вы делали в лесу? Ты так и не рассказала.

Персефона смутилась.

— Ты ведь не встречалась тайком с Рэйтом? — Мойя выпрямилась, удивленно подняв брови. — Ты ведь не… не занималась тем, что сказал Обрубок?

— Нет!

Мойя нахмурилась и разочарованно откинулась назад.

— Тогда что?

Персефона вздохнула.

— Я отправилась поговорить с деревом.

Мойя, Роан, Брин и Падера переглянулись.

— Что-что? — спросила Мойя.

Персефона кивнула в сторону девочки-мистика, сидевшей, скрестив ноги между стопкой плоских камней и старой корзиной с пыльными сосновыми шишками. Минна лежала, положив голову Сури на колени, а та не обращала ни малейшего внимания на происходящее, увлеченно играя с веревочкой и плетя между пальцами похожий на паутину узор.

— Некоторое время назад ко мне пришла Сури и сообщила, что видела знаки страшного бедствия, намного худшего, чем голод. Тогда я не придала ее словам особого значения.

— Но потом фрэи сожгли Дьюрию и Нэдак, — поняла Мойя.

Персефона кивнула.

— Сури предложила попросить помощи у древнего дерева. Оно самое огромное и старое в лесу и могло бы ответить на мои вопросы.

— Как поживает Магда? — спросила Падера, разжигая огонь под мехом с водой.

— Ты знаешь про дуб? — спросила Персефона.

Старуха кивнула.

— Мэлвин и я впервые… Хм. Мы поженились под его кроной. В один прекрасный весенний день. На ветвях было полно певчих птиц, они нам пели. Хороший знак.

— Наверно, тогда дуб был как хворостинка, а, Падера? — усмехнулась Мойя.

— Сложно сказать, — ответила старуха. — Солнца ведь еще не было и в помине.

Все засмеялись, кроме Роан, которая уставилась на старуху с новым интересом.

Рэйт и Малькольм вернулись, неся на шесте несколько кувшинов из тыкв.

— Перелейте вон в тот большой мех, — указала Падера.

— Значит, ты и в самом деле разговаривала с деревом? — спросила Мойя.

— Я задавала вопросы, — уточнила Персефона. — Сури передала мне, что ответило дерево.

Роан, складывавшая выщипанные перья в кучку, замерла и уставилась на Сури.

— Ты понимаешь язык деревьев?

Сури кивнула, не отрываясь от натянутой между пальцами веревочки. От усердия она даже язык высунула.

— И что оно ответило? — спросила Мойя.

— Да так, всякую околесицу, — отмахнулась Персефона.

— Никакую не околесицу! — впервые заговорила Сури. — Ты задала Магде вопросы, она дала тебе ответы. Проблема решена.

— Ее ответы не имеют никакого смысла! — воскликнула Персефона.

Сури пожала плечами.

— Не вина Магды, что ты ничего не поняла. Она ответила просто, как могла. И она была права, впрочем, как всегда.

— Права? — удивилась Персефона.

Сури кивнула.

— Что именно она ответила? — спросила Падера.

Персефона пожала плечами.

— Что-то про… — Она посмотрела на девочку-мистика. — Сури, ты запомнила?

— Встречай богов радушно. Исцеляй раненых. Следуй за волком, — повторила Сури, не поднимая глаз. — Куда уж проще!

Персефона пролила чай.

— Именно! Ради любви Мари! Встречай богов радушно!

Все посмотрели в сторону дверного проема, откуда вечернее солнце отбрасывало косые лучи на коврик Роан. Персефоне свет показался чуть более золотистым и волшебным, чем минуту назад.

— У меня мурашки по коже! — воскликнула Мойя.

Падера посмотрела на девушку.

— Одевайся теплее. Хотя погоди-ка, я забыла, с кем разговариваю. Попробуем кое-что получше. Поменьше болтай, побольше работай и сразу согреешься. Слезай с кресла, начисти миску картофеля и поставь вариться. — Потом старуха повернулась к Сури. — Ужинать останешься?

— Я ее пригласила, — сказала Персефона.

— Ну и хорошо, только придется обождать, — пояснила Падера. — Случаем не поможешь Персефоне узнать, почему Сэккет, Эдлер и Хэгнер вчера пытались ее убить?

Персефона посмотрела на Сури.

— Неужели сумеешь?

— Понадобятся кости, — ответила мистик.

— У нас есть мертвый цыпленок. — Падера указала на птицу в руках Роан. — Или тебе непременно нужно ритуальное убийство?

— Птичка умерла сегодня?

— Сама свернула ей шею пару часов назад.

— Тогда сойдет. — Мистик вытащила петлю двумя пальцами и усмехнулась.

Рэйт закончил переливать воду, поставил тыквы у двери, потом повернулся и оглядел домик, раздумывая, куда бы сесть.

— Вы точно уверены, что нам можно остаться на ночь? — спросил он. — У вас тут довольно тесно.

— Место найдем, — заверила Персефона, потом приложила руку ко лбу. — Ох, извини, Роан!

Роан, ощипавшая курицу лишь наполовину, замерла.

— За что ты извиняешься?

— Невежливо приглашать гостей туда, где хозяйка — ты. Я не должна решать за тебя.

Роан подняла голову и посмотрела на Мойю.

— Ладно тебе, Сеф! — сочувственно покачала головой Мойя. — Я все еще пытаюсь ее убедить, что спать в кровати можно. Каждую ночь она сворачивается калачиком на коврике.

— На коврике? — Персефона оглянулась на тонкую циновку из тростника, которую днем скатывали и убирали. — Почему?

Мойя посмотрела на Роан.

Роан втянула голову в плечи.

— Это кровать Ивера.

— Ивер умер, — напомнила Персефона. — Ты ведь это понимаешь? Теперь кровать твоя.

Роан ответила лишь смущенной гримасой.

— Сами видите… — обреченно вздохнула Мойя.

Роан опустила недощипанного цыпленка так, что птичья шея коснулась пола.

— Я всегда спала на полу.

— Теперь дом твой, и все, включая кровать, тоже твое… — проговорила Персефона. — По крайней мере, ты можешь спать в одном из висячих кресел. Кстати, они очень удобные.

Роан уставилась на нее, задышала чаще, в глазах появился испуг, руки крепко стиснули цыплячьи лапы.

— Остынь! — велела Падера. — Успокойся и отдай мне птицу, пока ты ее не испортила.

Падера забрала у Роан цыпленка. Старуха ощипала оставшуюся половину за пару минут. Закончив, она отрубила обе ноги и вытащила потроха через горло.

— Роан, — сказала старуха. — Ступай ко мне домой и принеси мешок, чтобы сложить перья. Со временем наберешь себе на хорошую подушку. Поищи возле ящика с вещами старины Мэлвина.

Роан энергично покивала, забыв свою панику в свете нового задания. Она направилась к двери и вдруг резко остановилась.

— Ух ты!

Все бросились смотреть и увидели, что Роан едва не столкнулась с великаном, который пришел с фрэями. Согнувшись в три погибели, он стоял перед домиком, загораживая выход, и заглядывал внутрь.

Персефона вскочила на ноги, Рэйт встал подле нее. Великан не сказал ни слова. Он не смотрел ни на кого, кроме Падеры, которая невозмутимо потрошила птицу.

Старуха покосилась на него левым глазом, скривив беззубый рот.

— Ты мне свет загораживаешь.

Великан посмотрел на свою тень и перешагнул через порог.

— Тебе-то легко. — Голос великана удивил Персефону. Она ожидала услышать зычный рев, но слова прозвучали мягко. — Руки у тебя маленькие. Нет такой большой птицы, чтобы я смог ее разделать, как ты.

Падера снова подняла взгляд, на этот раз на руки великана.

— Тебе нужен крючок. — Она посмотрела на Роан. — Руки моего Мэлвина тоже были слишком велики для таких дел. Роан может сделать крючок, с которым даже твои лапы справятся. Верно, Роан?

Роан, глядевшая на великана с не меньшим изумлением, чем остальные, прищурилась и сдвинула брови. Она сунула в рот прядь волос и задумчиво пожевала. Потом удивила всех, подойдя к высоченному великану и схватив его за правую кисть. Роан поднесла ее к свету, падавшему через проем, осмотрела и приложила к ней свою ладонь. Разница оказалась поразительная: рука Роан была как у куклы. Великан молчал. Роан пробормотала себе под нос, кивнула и метнулась в заднюю часть дома, где под грудой хлама стоял верстак Ивера.

Великан посмотрел ей вслед, потом перевел взгляд на Падеру и цыпленка.

— Фаршируешь? — спросил он, пытаясь рассмотреть.

Падера кивнула и подняла цыпленка повыше.

— Начиняю хлебом и тимьяном.

— А чеснок?

— Само собой.

— А масло? — Падера скривилась. — Ясно, глупый вопрос. У меня не всегда бывает масло. Как насчет перца?

Падера уставилась на него одним глазом, на этот раз втянув обе губы.

— Я тебе что — королева дхергов? Думаешь, Дроум одарил меня несметными сокровищами? Упреждая дальнейшие расспросы скажу, что не стану добавлять ни шафран, ни золото, ни изумруды.

Великан задрал рубаху. Под ней на длинной веревке висело несколько мешочков. Он развязал один, высыпал немного содержимого на руку и протянул старухе.

Падера приковыляла к нему, и великан высыпал ей щепотку на ладонь. Старуха изумленно подняла бровь. Великан усмехнулся.

— Как тебя зовут? — поинтересовалась Падера.

— Григор.

— Григор, не хочешь ли остаться на ужин? — спросила Падера. Оглянувшись, она добавила: — Думаю, нам понадобится больше цыплят.

Стена Далль-Рэна достигала двадцати футов в ширину, внутри была земля, по бокам бревна. На вершине росла трава, и постоянные патрули вытоптали в ней тропу, идущую вокруг всего далля. После ужина Рэйт прошелся от одного края ворот до другого, глядя на закат. С высоты был хороший обзор на окрестности. На западе простирался лес — черный контур с зазубренными краями. На востоке виднелись отлогие зеленые холмы. С севера на юг поля прорезала дорога, которая просматривалась даже в гаснущем свете дня.

Рэйт гулял, завязав ли-мору на одном плече. Вечер был приятный. Весна отпустила зиму на покой и стремилась к лету. Особо явным этот переход делали сверчки и вибрирующий гомон древесных лягушек, очень громкий со стороны леса.

Теперь дорога станет легче.

Услышав скрип лестницы, Рэйт обернулся и увидел взбирающуюся на стену Персефону. Он поспешил навстречу и протянул руку. Рэйт действовал непроизвольно, однако коснувшись ее пальцев, ощутил их близость особенно остро. Руки человека могут сказать о многом. Ее ладонь была очень теплой.

— Малькольм сказал, что ты здесь. Он подумал, я должна тебе сообщить, что иду поговорить с Коннигером, — пояснила Персефона, поднявшись наверх. — Право слово, я не жду неприятностей.

Женщина смотрела на него, сложив руки на груди, все еще в черном траурном платье. Подбородок опущен, глаза подняты на Рэйта. Это решило дело.

— Ночью здесь приятно, — проговорила она. — Сколько сотен раз я ходила по этому кругу!

— Мало откуда открывается такой удачный обзор.

— Тебе не приходилось бывать на башне Алон-Риста? — Он покачал головой. — Но саму-то башню ты видел?

Он кивнул.

— Далль-Дьюрия находится рядом с Грэндфордом. Башню не заметить трудно, вот только фрэи не устраивают обзорных экскурсий.

Она посмотрела на север, словно пытаясь разглядеть высокий выступ башни.

— В Дьюрии у тебя семья?

— Нет, — ответил он, — семьи больше нет. У меня было трое братьев и сестра. Хайм и Хегель погибли в долине Высокое Копье, сражаясь с гула-рхунами. Там и похоронены в братской могиле.

— Мне жаль…

— Не надо. Я не любил братьев. Даже Дидана, который был лучшим из них и почти мой ровесник. Даже он был сволочью. Однажды пырнул меня в руку за то, что я вздумал поиграть с его новым ножиком. Прижал меня к земле, воткнул острие в ладонь и спросил: «Значит, хочешь испробовать лезвие?»

Персефона поморщилась, будто все происходило на ее глазах.

— Сколько тебе тогда было?

— Шесть, — ответил Рэйт. — Так что да, братцы у меня были те еще гады, зато мама и сестренка замечательные! К счастью, отец с братьями редко бывали дома. Когда они уезжали, мы не ложились допоздна, пели песни и рассказывали сказки. Кайлин, моя сестра, была неимоверной выдумщицей. Почти в каждой сказке — призрак, дракон или герой, спасающий прекрасную девушку. Мы собирались у очага, зимние шторма сотрясали стены, и она все рассказывала и рассказывала. Она помогала нам забыть, как мало осталось кизяка для растопки и как холодна ночь. Кайлин умела сделать так, что с ее сказками мы попадали в другой мир, теплый и чудесный. Лучшие времена бывали, когда все отправлялись на войну, и мы оставались втроем.

Рэйт замолчал и скрипнул зубами, чувствуя в горле ком. Он сжал в кулак левую руку, которую проткнул Дидан.

— Мы тоже рассказываем сказки, но почти все они не такие уж приятные. Герои обычно пропадают в лесу: их съедают звери или духи утаскивают в свой мир навсегда. Мы рассказываем их, чтобы отвадить детей от леса, и зимние ночи становятся совсем безрадостными. Думаю, сказки твоей сестры мне понравились бы куда больше. — Персефона пригладила волосы и всмотрелась в гаснущий свет дня. — Малькольм говорит, что утром вы с ним уходите.

— Ну да, — ответил Рэйт. — По крайней мере, я. За Малькольма решать не стану.

— Почему ты уходишь?

Рэйт снова посмотрел на север.

— Не думаю, что Убийце Богов стоит оставаться здесь или в любой другой деревне. Лучше мне никого не подвергать опасности и найти какое-нибудь укромное местечко.

— Я так надеялась, что ты…

— Ну да, я помню, на что ты надеялась, только кинига из меня не выйдет.

— Ты великий воин, храбрость твоя безмерна!

— Нет уж. Я просто упрямый дьюриец, иными словами, дурак. Киниг-дурак тебе не нужен.

— Не думаю, что ты дурак. Ты смелый, добрый и порядочный.

— Ты меня не знаешь.

— Я знаю, что ты дрался за меня на водопаде и с людьми, и с волками. Ты выстоял перед Коннигером и вышел к богам, когда все остальные испугались.

— Что ты пытаешься доказать? — Он улыбнулся.

Персефона улыбнулась в ответ и сразу похорошела, даже помолодела.

— Послушай, — проговорил Рэйт. — Я вроде как дал себе обещание. В моей семье все были воинами. Отец и братья только и делали, что воевали — одна битва за другой. Больше они ничего не знали в жизни, лишь убивали и жгли. В этом они преуспели — отлично умели разрушать. Так и погибли в бою. Ни один из них ни разу не создал ничего хорошего или долговечного… Никогда не строили, не сделали мир лучше. Не хочу, чтобы и моя жизнь свелась к долгим годам бессмысленного кровопролития.

— Если ты станешь кинигом…

— Будет еще больше крови. Разве ты не понимаешь? Ты хочешь, чтобы я стал, как мой отец. Ты хочешь, чтобы я повел людей на битву, убивать и разрушать. Я хочу другого.

— Что ты имеешь в виду под другим?

— Что-нибудь получше.

— Получше? — Персефона усмехнулась. — Что может быть лучше, чем стать во главе всей своей расы?

— Жить в безопасности и завести семью. Научить тому же своих сыновей. Это будет хорошо и надолго. — Рэйт осмелился посмотреть ей прямо в глаза. Мужчинам он всегда смотрел в глаза, иное поведение считалось неуважением или даже трусостью. Однако встречаться взглядом с этой женщиной было неловко. Вероятно, потому, что ему это слишком нравилось. Он не смог сказать, что хотел, не отводя взгляда, поэтому снова обернулся к холмам.

— Я подумал… Я надеялся, что ты могла бы пойти со мной.

— С тобой?

Он продолжал смотреть поверх стены.

— Оставаться нельзя. Твой вождь занял сторону Хэгнера, и ему надо вершить суд. Если останешься, он тебя накажет. Что у вас делают с убийцами? — Ответ Рэйту был не нужен. Он хотел высказаться сам. — Неважно, что именно, но если тебя тут не будет, они ничего с тобой не сделают. К тому же ты теперь, как и я: осталась совсем одна, без семьи. У тебя даже дома своего нет. — Он повернулся и снова посмотрел ей в глаза. — Твое общество мне приятно, ты много путешествовала и знаешь, что к чему. Хорошо бы уйти вдвоем. Думаю, мы нашли бы какое-нибудь место, где смогли бы начать все с начала.

Брови Персефоны взмыли вверх, рот изумленно открылся.

— Ты предлагаешь мне бежать с тобой? — Она едва не расхохоталась.

Сердце Рэйта упало, он втянул воздух сквозь зубы.

— Насколько я понимаю, это отказ.

Глаза Персефоны больше не сияли, и Рэйт перевел взгляд на траву под ногами. Ему отчаянно захотелось очутиться где-нибудь совершенно в другом месте. Лицо горело, кожу словно обдало жаром. Он отошел на пару шагов.

— Погоди. — Она коснулась его руки. — Прости. Я польщена, правда, но… Ты не думаешь, что я для тебя старовата?

— Разумеется, нет, иначе я не стал бы тебе ничего предлагать! — Рэйту не понравился звук своего голоса. В нем слышалась горечь. Ему не хотелось заканчивать на такой ноте… Лучше убраться подальше, пока не наговорил лишнего!

Вместо этого он выпалил:

— Дело в Нифроне?

Персефона пришла в недоумение.

— Нифрон? При чем тут Нифрон?

— Ты ему нравишься, да?

— Нравлюсь? Я ведь рхун! — Персефона крайне удивилась.

— Увидев тебя в воротах, он тут же отвлекся. И из-за этого чуть не погиб. Кажется, теперь я понял, как тебе удалось…

Она закатила глаза.

— Да ну тебя!

— Есть куча историй, в которых боги теряют голову от смертных женщин.

Персефона оглянулась через плечо и хмыкнула.

— Они не боги! Да и навряд ли с этим возникнут проблемы. Если на кого и будут смотреть во все глаза, так это на Мойю. — Она с тревогой коснулась лба и вздохнула. — Я только теперь поняла, что надо велеть ей держаться подальше от фрэев.

Рэйт снова отстранился.

— Рэйт! — Персефона шагнула к нему, лицо ее исказилось от боли. — И месяца не прошло, как погиб мой муж… Мы прожили вместе двадцать лет. Я его любила. И все еще люблю. Ты меня понимаешь?

Рэйт хотел объяснить, что преданность и верность встречаются нечасто, а он хотел бы, чтоб ему повезло так же, как и Рэглану. Мысленно он извинился за то, что разбередил ее горе и посмел предположить, что у такого, как он, есть хоть малейший шанс. В конце концов, он ведь дьюриец… Он представлял, как говорит ей все это, но когда наконец открыл рот, то выдавил лишь одно слово:

— Ладно…

Слово повисло между ними — тяжелое и грустное. Наверно, Персефоне не хотелось, чтобы оно стало последним, и она снова заговорила:

— Ты не прав насчет того, что семьи у меня не осталось. Падера мне как мать, ведь после смерти своих детей она стала обращаться так со всеми. Брин мне как дочь или по крайней мере племянница, потому что Сару я считаю сестрой. Мойя мне как беспокойная, но нежно любимая кузина, а Гиффорд… — Она вытерла глаза. — Понимаешь? Есть у меня семья, и сейчас у нее неприятности, причем серьезные. Не могу я уйти. Я докажу Коннигеру мою невиновность. Ведь я знаю его уже много лет.

Персефона как следует утерла слезы, подошла и крепко обняла Рэйта.

— Я благодарна тебе за все, что ты делал для меня и всех нас! Ты не раз спасал мне жизнь. Жаль, что ты не можешь остаться. Ты не обязан становиться кинигом, если не хочешь. Твоя помощь нам очень нужна. Ты и так помог лишь тем, что ты здесь. Как знать, вдруг ты построишь новую, счастливую жизнь в Далль-Рэне? Что скажешь?

Она отпустила его и отошла назад, сжав руки за спиной.

Рэйт уже не чувствовал себя неловко. Хотя до счастья было еще далеко, обниматься ему понравилось. Большего пока и не требовалось. Дьюрийцам мечтать несвойственно. Главное для них — еда и тепло. Сперва Рэйт собирался жить в глуши один, теперь же понял, как ему будет тоскливо. Он кивнул в ответ.

— Что касается фрэев… — Персефона посмотрела через плечо на лагерь возле колодца. — Кто знает, надолго ли они задержатся. Честно говоря, они меня пугают. Они пугают всех, кроме тебя…

Она ошибалась. Рэйта фрэи тоже изрядно пугали. Он не знал наверняка, почему они его не убили. Судя по всему, галантов впечатлил рхун, который не сдался, рхун, который полез в драку. Стоило уйти, пока не стерлось впечатление новизны, но при мысли о том, что придется уйти без Персефоны, у Рэйта защемило сердце.

«Надеюсь, по прошествии времени я смогу ее убедить».

Персефона вздохнула и посмотрела на чертог вождя.

— Думаю, откладывать дальше не имеет смысла. Пора приступать.

— Будь там поосторожней, — велел он. — Персефона, я не шучу! Возникнут проблемы — кричи. Кричи громко-громко и мигом в сторону. С остальным разберусь я.

— Спасибо, только нападать на вождя — идея не из лучших. Вряд ли это поможет в моем случае.

— В Дьюрии помогает. — Он улыбнулся.

Персефона стала спускаться с лестницы и вдруг помедлила.

— Все обойдется, вот увидишь. Я знаю Коннигера много лет. В конце концов, он был Щитом моего мужа. Просто нужно объяснить ему мою точку зрения… Кстати, можешь звать меня Сеф. Ты заслужил.

— Галанты обещали нам помочь! — объявила Персефона, стоя перед тронами в центре Большого зала чертога вождя. С ней пришли Дэлвин и Тоуп Хайлэнд. Мужчины держались чуть позади. Обувь Тоупа покрывала грязь, налипшая за день работы в поле. Драк он особо не любил, но годы за плугом в высокогорьях не прошли для него даром. Дэлвин держал в одной руке пастуший посох, в другой большую широкополую шляпу, сделанную Сарой. Он тоже был не боец, но Персефона считала его за брата. Обоим хотелось поскорее попасть домой после трудного дня, и все же они согласились сходить с ней к вождю.

— И как они нам помогут? — Тон Коннигера был более чем скептичен, однако язвить в открытую он не осмеливался.

Коннигер и Тресса сидели на тронах с каменными лицами. Мэйв и Крир стояли по бокам, как и подобает истинным Хранителю и Щиту. Церемонии Персефону раздражали. С ней обращались так, будто она чужая. Хуже того, она учуяла запах жареного мяса и хлеба, но еду унесли до того, как она вошла. Даже чужака пригласили бы поесть.

Персефона намеренно не смотрела на Хэгнера, стоявшего сзади. Также она избегала встречаться глазами с Мэйв и Трессой, сосредоточившись исключительно на Коннигере.

— Если другие фрэи придут, чтобы разрушить Далль-Рэн, галанты выступят в нашу поддержку. Они надеются, что смогут предотвратить здесь случившееся в Дьюрии и Нэдаке.

В зале находились и прочие жители далля, включая Риглза, возделывавшего плодородные южные поля, и Дэвона-охотника, ближайшего друга Сэккета. У всех них было нечто общее — Персефона их почти не знала, а некоторых, вроде Крира и Обрубка, и не любила. Присутствовали и иные, новые лица, толпившиеся в тени позади трона вождя.

Никто не встретил это известие улыбкой.

— С чего бы? — спросил Коннигер.

— Эти фрэи против того, что делают остальные фрэи. Они отказались подчиняться своим предводителям и сжигать Дьюрию и Нэдак и…

— И все же Нэдак сожжен дотла, — проговорил один из чужаков, стоявший позади трона — мужчина с серым лицом и обвиняющим взглядом.

Персефона не понимала, откуда такая враждебность, пока не заметила на его плече брошь в форме молотка. Он был из Нэдака.

— Да, но они этого не делали, — объяснила она. — Они пытались предотвратить резню. Эти девять фрэев — изменники. Вернуться в Алон-Рист они не могут, поэтому ищут приют. Если придут остальные, эти фрэи за нас заступятся, убедят своих пощадить нас. Неужели вы не понимаете, что если…

— Если галанты изменники, то кто их послушает? — спросил Коннигер. — Поскольку они преступники, разве их присутствие не подвергнет нас еще большей опасности? Укрывательство беглецов убедит Алон-Рист в том, что мы бунтари. Позволим изменникам остаться — еще больше ухудшим свое положение.

Персефона хлопнула себя по бокам.

— Если фрэи намерены сжечь Далль-Рэн дотла и убить всех мужчин, женщин и детей до последнего, то как положение может ухудшиться еще сильнее? Разве с галантами в качестве союзников у нас будет не больше шансов?

— Ключевое слово здесь — «если». Вдруг фрэи уже совершили свое возмездие сполна? Если они не собираются на нас нападать, мы сами дадим им повод изменить свои намерения, — заявил Коннигер с суровым видом.

— Самое разумное решение — умилостивить их, — заметила Тресса. — Пожалуй, стоит передать изменников прямо им в руки. У нас это получится? Можем ведь мы известить Алон-Рист о том, что они здесь? Разве это не докажет, что мы не такие, как дьюрийцы? — Глаза Трессы возбужденно расширились. — И Убийцу Богов тоже сдадим! Наверняка они впечатлятся. Фрэи увидят, что с нами проблем не будет. Может, нас даже наградят!

— По словам Нифрона, предводителя галантов, фрэям Алон-Риста приказали уничтожить всех рхунов. Это намного превышает возмездие за жизнь одного фрэя. Они намерены убить нас всех!..

— Нифрон? — перебил ее Коннигер. — Ты и имя этого фрэя знаешь?

— Да, он сказал мне, как его зовут.

— Почему именно тебе? — спросила Тресса. — Почему этот Нифрон не познакомился с Коннигером? Почему он не предстал перед вождем?

— Не знаю. Вероятно, фрэи ждали, что из чертога к ним кто-нибудь выйдет, чтобы поговорить.

— А мне интересно, почему эти преступники так жаждут нам помочь? Почему они пошли против своих? — спросила Тресса. — Какая им выгода?

— Точно не знаю. Именно поэтому вам стоит пойти и поговорить с ними. — Персефона начала терять терпение. — Думаю, вам это должно быть интересно.

— А я думаю, что ты не можешь не лезть не в свое дело! Никак не смиришься, что это я сижу на Втором троне вместо тебя. Ты забыла, кто теперь правит Далль-Рэном! — Лицо Трессы раскраснелось.

— Тресса, — тихо сказала Персефона. — Истинному лидеру нет нужды напоминать, кто главный. Я всего лишь хочу, чтобы ты исполняла свой долг.

— Все, что ты хочешь? Да как ты смеешь стоять тут и требовать?!.

Коннигер похлопал жену по руке, пытаясь ее успокоить.

— Думаю, есть более важное дело, о котором мы забыли. — Он пристально посмотрел на Персефону. — До недавнего времени все шло гладко. Теперь же два самых достойных охотника далля мертвы, и на нас свалился не только знаменитый Убийца Богов, но и группа воинов-фрэев, которых ты пригласила, несмотря на запрет. На мой вкус, ситуация складывается не слишком удачная для тебя, Персефона.

Остальные в чертоге закивали и обменялись понимающими взглядами. Что-то происходило, точнее, начало происходить еще до ее появления. Пока Персефона говорила, мужчины бросали на нее сердитые взгляды. Она ожидала увидеть облегчение или благодарность, хотя поняла бы и тревогу, беспокойство или страх. Вместо этого на лицах собравшихся в Большом зале она прочла сговоренность.

«Что же Хэгнер про меня наговорил?»

— Думаешь, не вижу, что ты делаешь? — укорил ее Коннигер. — Если хотела возглавить далль, надо было действовать по правилам и бросить мне вызов, как Холлиман. Ах да, ведь ты не можешь… У тебя нет никого достаточно сильного, чтобы выставить против меня! Поэтому пришлось плести заговор и ждать, пока придут чужаки. И вот теперь у тебя своя собственная армия фрэев.

— Коннигер, мы знакомы с детства, ты защищал мою семью десять лет. Ты меня знаешь. Вряд ли ты веришь, будто я убила сама или наняла убийц для Эдлера и Сэккета. Ты делаешь поспешные выводы. Понимаю, положение у тебя трудное: слово Хэгнера против моего. Однако взгляни как следует! Я — уважаемая вдова вождя, помогавшая нашему клану пережить Великий голод и Долгую зиму, в то время как предмет гордости Хэгнера — кража любимого телка Уэдона. Так кто же заслуживает твоего доверия?

— Не крал я телка! — завопил Хэгнер.

— Еще ты утверждал, что не крал кувшин пива у Бергина, а тебя с ним поймали.

— Ладно, было дело… Пиво я взял, но телка не крал!

— Ну вот, — сказала Персефона. — Смотри, к кому ты прислушиваешься! Неужели ты думаешь, что я бегала на свидания в лес? Тебе прекрасно известно, что за все те годы, что ты охранял меня и мою семью, ноги моей в лесу не было. После смерти Рэглана я покинула дом Сары один-единственный раз. Меня не было один день, всего один день! Что касается фрэев, то они мне никто. Будь иначе, разве стояла бы я тут и пыталась убедить тебя выйти к ним поговорить? Единственная причина, по которой я вообще разговаривала с Нифроном — больше не пошел никто.

— И что ты рассказала этому Нифрону? — спросил Коннигер, складывая руки на груди.

— Если прибудут еще фрэи, то он может говорить с ними от имени Далль-Рэна.

Тресса расплылась в улыбке, Коннигер закивал вместе с остальными присутствующими. Довольными казались все, кроме Хэгнера, отступившего обратно в тень.

— Ты не подумала, что стоит спросить мнение своего вождя, прежде чем заключать союзы? — поинтересовался Крир.

До сих пор он стоял, прислонившись к опорному столбу, и вдруг шагнул к Персефоне. Уродливый мужчина впервые обратил на себя внимание Персефоны тем, что избил Гиффорда. Этот задира часто дразнил гончара и бросался в него гнилыми овощами. Вскоре потребовалось вмешательство Рэглана, и Крир в свою защиту сообщил, что калека накинулся на него с костылем, однако свидетели показали, что Гиффорд просто споткнулся и упал на него. Крир часто говорил, что Гиффорд проклят богами и притягивает несчастья. Кто-то пытался поджечь дом Гиффорда, и хотя виновного так и не нашли, многие подозревали именно Крира…

Тоуп, изрядно его недолюбливавший, расправил плечи и плюнул в сторону.

— Есть что сказать мне, Тоуп? — спросил Крир.

— Найдется, — ответил Тоуп. — Только подойди поближе.

Персефона коснулась руки фермера, пытаясь его успокоить.

— Ты ответил бы иначе? — обратилась она к Коннигеру. — Разве ты отказался бы от помощи и прогнал их из Далль-Рэна?

— Не в этом дело! — почти прокричала Тресса и хлопнула по подлокотнику. — Ты не имела права! Рэглан мертв, он давно лежит в земле. Ты больше тут не главная!

— Довольно! — Коннигер поднял руки. — Вождь клана я, и мне нужно время, чтобы во всем разобраться. Одно я знаю точно: галанты представляют для нас угрозу. Не исключено, что они в сговоре с Персефоной, либо их родичи нападут на нас потому, что мы дали приют изменникам. В любом случае, мы будем в большей безопасности, если они уйдут. Мой указ таков… — Он посмотрел прямо на женщину. — Персефона, пойди и скажи фрэям, что ты не вправе говорить от имени клана Рэн. Потом сообщи им, что помощь нам не нужна, и вели им уйти. Что касается спора между тобой и Хэгнером, то я решу его, когда разберусь во всем должным образом.

Персефона посмотрела на Дэлвина и Тоупа. Они застыли на месте, нервно переминаясь.

— Ты не согласна? — спросил Коннигер.

Персефона кивнула.

— И еще как! Я сделала то, что считала лучшим для спасения далля. Я вовсе не хотела подвергать сомнению твои полномочия, скорее побудить тебя к их исполнению. Ты — вождь, так и веди себя соответственно! Если хочешь, чтобы фрэи ушли — выйди и скажи им сам, а я вернусь обратно к своим гостеприимным друзьям. Может, начну вязать шаль. Думаю, она понадобится мне будущей зимой, если только из-за тебя нас всех не перебьют!

Персефона повернулась и вышла так стремительно, что Дэлвин с Тоупом заметно отстали.

После ее ухода Тресса воскликнула:

— Вот видите, я же вам говорила!..

Глава 13

Кости были прекрасные… для цыпленка.

Сури предпочла бы ворону или лучше ворона. Боги постоянно используют их в качестве посланников, в них часто вселяются духи. Не то чтобы Сури отважилась бы убить ворона ради костей, ведь боги редко ценят убийства своих верных слуг. К тому же есть риск свернуть шею духу в облике птицы, и тогда уж мало никому не покажется… Куриные кости сработают, даже если связь с тем, что находится за завесой, будет нечеткой и прерывистой. По крайней мере, можно не бояться кого-нибудь оскорбить. Ни бог, ни богиня, ни дух ни за что не вселится в цыпленка и не станет прибегать к его помощи.

Сури решила обратиться к Мари. Она не знала, на что именно надеялась, но Мари, богиня мудрости, была покровительницей дома Персефоны, поэтому Сури сочла это лучшим выбором. Девочка-мистик устроилась за частоколом с западной стороны далля — на самой высшей точке, какую смогла найти. Минна тихо лежала несколькими футами ниже, давая ей простор. В этом отношении волчица отличалась тактичностью. Сури развела костерок и подождала, пока солнце опустится. Лучше всего начинать искать ответы в сумерках, когда двери между мирами открыты особенно широко. Но это длится недолго… Сури разложила кости по группам: с правой стороны — мы, то есть те, от чьего имени ты пророчишь, с левой — другие, то есть противники.

Солнце скрылось за лесом, и Сури бросила два набора косточек в пламя. Она подождала, пока черная линия деревьев проглотит огромный оранжевый шар. Мистик не считала и никак не отмеряла время. Сури была прирожденной прорицательницей. Она совершала обряд, руководствуясь своим чутьем. Тура показала Сури все, что знала сама, однако призналась: научить толкованию нельзя. Либо ты рождаешься с этим даром, либо нет.

У Сури дар был.

Тура поняла это сразу. Старуха-мистик рассказала Сури, как в младенчестве девочка призывала певчих птиц. Оставив ребенка на полянке, поросшей ромашками, фиалками и колокольчиками, Тура пряталась за деревьями неподалеку. Вскоре Сури уже окружала стайка птиц — пестрая компания певуний самых разных видов: щеглы, краснокрылые дрозды, голубые сойки, сороки, желтогорлые пеночки, каштановые крапивники, малиновки, пересмешники и певчие воробьи. Девочка сидела между ними, увлеченно внимая птичьей симфонии. Она умела не только собирать пташек, еще она разговаривала с духами, знала, когда пойдет дождь, и могла предсказать наступление первых настоящих морозов. У Сури был дар, и Тура научила ее им пользоваться…

Небо сменило цвет с оранжевого на фиолетовый. Сури поняла, что время настало, и залила костер. Духи огня воду ненавидят. Как и все дети Оута, бога огня. Этот дух не был исключением и зашипел на нее.

— Извини, — сказала Сури, жалея, что не знает его имени. Она даже не была уверена, что имена есть у всех духов. Только у самых главных. К примеру, Воган — дух Серповидного леса, Фрибл-Библ — дух Высокого Потока, чье имя она любила повторять. Малютки духи огня похожи на духов камня и ветерка — их слишком много, за всеми не уследишь. Интересно, озаботилась ли вообще Элан именами для всех них?

Собрав кости, Сури положила их на циновку и принялась вглядываться в прожженные огнем дырочки и трещинки. Как объясняла Тура, прорицать по костям — все равно, что угадывать намерения человека по тону его голоса. В данном случае это голос Мари и язык богов. По сути, многое зависит от толкования. И все же дар девочки к прорицанию простым изучением костей не ограничивался.

Тура поражалась способности Сури находить дорогу в лесу. Сперва старуха приписала ее превосходной памяти девочки, однако затем отбросила эту идею, поскольку Сури с такой же легкостью отыскивала путь и туда, где прежде не бывала. Тура нашла подземные залы, которые Малькольм назвал палатами дхергов, за пятьдесят с лишним лет жизни в Серповидном лесу, Сури обнаружила еще три всего за неделю.

Лучше всего у Сури получалось ладить с духами огня. К восьми годам ее игра с огнем, когда она болтала с язычками пламени, заставляла их танцевать и менять цвет, переросла в нечто большее. Наблюдая, как Тура мучается, пытаясь зажечь лучину трением дерева о дерево, Сури разожгла свой костерок всего парой слов.

— Как ты это сделала? — спросила Тура.

Сури пожала плечами.

— Попросила духа огня прийти, и он пришел. Разве не так это делается?

Тура кивнула, однако Сури заметила на лице старухи растерянность и тревогу, может быть даже и страх. Тура заговорила про мэлкинов и упомянула, что Сури наверняка сбежала от кримбалов.

Сури уставилась на кости, изо всех сил вглядываясь в знаки. Прорицать на закате тяжело. Чтобы все разобрать, нужен дневной свет, а он угасает слишком быстро. Пока садилось солнце, и наступала ночь, Сури удалось кое-что прочесть. Она нашла не совсем то, что искала. Ничего про напавших на Персефону мужчин и причину их поступка, зато она обнаружила нечто гораздо более важное…

Сури закончила изучать знаки на правой ноге цыпленка. Дырочки располагались рядом друг с другом, почти на конце кости, указывая, что событие относится к ближайшему будущему. Вглядываясь в трещины, она заметила две линии, которые предполагали два разных исхода.

В первую очередь, кости изобиловали плохими предзнаменованиями примерно в тех же несметных количествах, которые Сури увидела прямо перед тем, как пришла к Персефоне. С тех пор мало что изменилось. Вглядевшись пристальнее и вникнув в детали, она поняла: все кости в один голос твердят, что поворотный момент настанет при следующей полной луне. Кости не сказали ей, почему — они и сами не знали, скорее всего потому, что это были куриные кости. В одной точке сойдутся разные силы и, в зависимости от развития событий, мир изменится в ту или иную сторону. Три кости говорили о страшной опасности, грозящей «нам» и «им». Одна из костей живо заинтересовала Сури, потому что указывала на огромную тайну, спрятанную в лесу и охраняемую медведем. Также кость сообщила, что эта тайна сыграет в грядущем противостоянии решающую роль. Сильнее всего мистика поразила последняя кость. Самая большая и чистая, поврежденная огнем лишь на конце. Эта кость объявила, что в Далль-Рэн идет чудовище, чтобы убить их всех.

Сури обругала гаснущий свет, продолжая вглядываться в трещины и пятна. Сперва она решила, что чудовище — фрэи, но нет. Знаки указывали на одно существо, а не на нескольких врагов. Причем так явно, что Сури даже знала его имя. Остальные подробности исчезали на обуглившемся конце кости. Впрочем, мистику они были не нужны — она и так знала достаточно.

— Грин, — произнесла Сури вслух.

Миг спустя вдалеке проревел медведь, перепугав стаю черных птиц. Они полетели в сторону заходящего солнца — на запад.

Минна подняла голову, всматриваясь в лес.

— Дело плохо, — шепнула девочка волку.

Глава 14

Благодаря названию Арион ожидала, что граница с Эврлином будет зеленой, но все, что она видела последние несколько дней, было коричневым. Коричневые скалы, коричневая трава, коричневая грязь — даже деревья были темными. Еще ее разочаровало отсутствие полей. Арион доводилось видеть картины открытых долин — широкие просторы равнин или холмистой местности — которые давали обзор необъятных небес и дивных закатов. Пересекая же Нидвальден, она ехала через бесконечный тоннель из деревьев, и огромный лесной массив, известный как Харвудский лес, ничуть не напоминал древние рощи Эриана. Здесь вовсе не хотелось побродить среди пятен проникающего сквозь листву света. Густой подлесок блокировал солнечные лучи, дорогу заплетала колючая ежевика. Здешние леса были дикими и враждебными, их тайны надежно скрывали мох, листья и хвоя.

Арион следовала за Тимом, который ехал на лошади кремовой масти. Хотя Гриндал предложил ей своего проводника, она отказалась. Не чтобы она боялась, что он будет вредить или шпионить за ней. Просто Арион не хотелось провести несколько дней один на один с прихвостнем Гриндала. И все же проводник бы ей не помешал.

Как ни странно, кроме фэйна ни один из живущих миралиитов ни разу не выходил за границы Эриана. Поэтому Арион пришлось выбрать проводника из другого сословия, что слегка расширило выбор. Кроме инстарья мало кто пересекал реку Нидвальден, к тому же сейчас их не было в Эстрамнадоне.

Наконец Арион сузила свой выбор до шести. В их числе была архитектор-эйливин, которую однажды инстарья нанимали для ремонтных работ в северной крепости Эрванон после атаки орды великанов (Арион переспросила про нападение великанов трижды, думая, что ослышалась. Не ослышалась). Еще было трое строителей-нилиндов, которых эйливин брала с собой для выполнения ремонтных работ. Еще один вариант — охотник-асендвэйр, несколько сотен лет прослуживший в каждом из четырех аванпостов Эврлина, однако выяснилось, что сейчас он болен. И, наконец, был Тим — умалин, направленный приверженцами Феррола провести теплое время года, служа на дальних рубежах.

Арион выбрала Тима, потому что служитель Феррола был ей по душе, ведь она выросла среди умалинов. За две тысячи лет жизни в Эстрамнадоне Арион запомнила почти всех жителей в лицо, и Тим не был исключением. И все же кроме лица и имени она о нем ничего не знала. Вероятно, прежде им доводилось встречаться, но разговоров память ее не сохранила. Тим как раз собирался в свое ежегодное путешествие на запад, когда она пришла к нему и рассказала о поручении фэйна отправиться в Алон-Рист, спросив, сможет ли он проводить ее до границы. Тим ответил натянутой улыбкой и покорным кивком, и показал лошадь, на которой она поедет.

Арион, как и любой здравомыслящий фрэй, никогда не ездила на лошади. Как известно, норовистые животные то и дело сбрасывают седоков или несутся во весь опор. Хотя Феррол наградил фрэев тремя тысячами лет жизни, падения часто заканчивались травмами или смертью, поэтому идея взобраться на спину не самого смирного животного ее не прельщала вовсе.

— Разве мы не можем пойти пешком? — спросила Арион, увидев лошадь впервые.

— До Алон-Риста почти сотня миль по пересеченной местности, — ответил Тим. — И, да простит меня ваша милость, вряд ли вы готовы к столь дальним прогулкам.

Она уступила, признав разумность доводов. Иначе зачем пользоваться услугами проводника из Зеленой долины, если ты не слушаешь его советов? Так и вышло, что Арион кое-как взгромоздилась на спину чрезвычайно высокой белой лошади по имени Нараспур, на которой и выехала в сопровождении проводника к краю Харвудского леса.

Длинный тоннель, образованный деревьями, закончился, и перед взором Арион предстало дивное зрелище. Покинув лес, она обнаружила, что находится на значительной высоте — на краю горного хребта, с которого открывается невероятной красоты вид. Прожившая всю жизнь под сенью Эриана фрэя испытала потрясение.

Так вот оно какое — небо!

Оно было таким широким и глубоким, что казалось бесконечным. Над путниками плавали загадочные белые сгустки, сверху лился яркий свет. В Эриане свет рассеивается, проходя через многочисленные слои листвы и хвои. Взглянув вперед, Арион увидела горизонт. Она могла бы смотреть на него вечно. Голубая гряда холмов то поднималась, то опускалась. Над нею высилась огромная гора, еще больше потрясшая воображение Арион. Конусообразная вершина была покрыта ослепительно-белым снегом — казалось, она бросала вызов бескрайней синеве неба. По склону бежала река, змеившаяся далеко внизу и сияющая серебром. Но даже гора не могла превзойти зрелища повергающего в благоговейный трепет неба.

Тим терпеливо ждал, его лошадь махала хвостом. Умалины отличаются изрядной выдержкой, к тому же он безусловно знал, какой эффект производит этот поворот дороги. Наверняка Тим останавливается здесь с каждым путником, которого сопровождает.

— Как красиво! — воскликнула Арион.

— Отсюда вам придется путешествовать, накинув на голову капюшон, чтобы защититься от солнца. Закрывайте кожу с утра до позднего вечера, иначе обгорите.

— Обгорю?

Тим кивнул.

— Если побережетесь, кожа постепенно потемнеет. Тогда можно будет не беспокоиться. Много солнца сразу вызовет ожоги. — Он похлопал себя по макушке. У священника голова поросла кудрявыми темно-русыми волосами, густыми, словно меховая шапка. — Меня защищают волосы, но у вас их нет, так что делайте, как я говорю, и не снимайте капюшон.

Тим направил лошадь вперед.

Арион сделала, как он сказал, и все же время от времени украдкой выглядывала из-под складок ткани. Она задавалась вопросом, не солгал ли Тим, чтобы над нею посмеяться. Хотя капюшон начисто лишил ее удивительного ощущения свободы, она решила внять совету проводника. Тим говорил мало, вряд ли он нарушил бы молчание, если бы опасность не была настоящей.

— Сколько нам осталось ехать?

— Еще несколько дней. Скоро сами увидите, надо лишь добраться до вершины следующей горы.

— Неужели? — скептично спросила она. — Я смогу увидеть расстояние большее, чем день пути?

Он рассмеялся и испуганно прикрыл рот рукой.

— Приношу свои извинения, это было не очень уважительно, ваша милость!

— Я же просила называть меня Арион.

— Конечно, ваша милость, только поймите, что не все миралииты столь же непринужденны, как вы. Если я позволю себе фамильярность, от этой привычки будет нелегко избавиться. Если я позволю себе лишнего с другим миралиитом, менее склонным обходиться без положенных вашему сословию почестей… Я даже думать не хочу, что тогда может случиться.

Она вздохнула.

— Ладно. Только мне интересно, почему ты засмеялся?

Он смущенно опустил взгляд.

— Приношу свои извинения. Это было грубо.

— Так почему же?

Тим поднял глаза, чуть улыбнувшись, и указал на ряд гор.

— Вы уже видите дальше одного дня пути. Те далекие вершины — Фэндал и Адэндал-Дьюрат, горные хребты, которые пересекают западную часть Эврлина и находятся, по меньшей мере, в ста или в ста пятидесяти милях отсюда. — Он показал на возвышающуюся над ними гору. — Чтобы добраться до высшей точки горы Мэдор, потребуется несколько дней.

Арион пораженно уставилась вдаль.

— Но ведь она так близко!

— Расстояния бывают обманчивы, особенно при восхождении.

Они ехали по тропе, петляющей вниз по склону узкой долины.

— И здесь совсем никто не живет? — спросила Арион.

— Еще как живут! — Тим оказался впереди, и лица его не было видно. — В этих горах полным-полно всевозможных существ.

— Рхунов?

— Нет. — Тим покачал головой. — Внизу за рекой находится долина Высокое Копье, севернее нее мы рхунов не пускаем. Большая их часть живет в Рхулине, обширной территории к югу. Вон там, — он указал на горы далеко на севере, — обитают грэнморы и, разумеется, всякие разные гоблины. Они повсюду: в горах, болотах, лесах, даже в море есть. Другие существа там тоже водятся. Земель тут хватает, их совсем никто не исследовал.

— Как насчет дхергов?

Тим покачал кудлатой головой.

— Дхерги живут под землей далеко на юге. Они встречаются крайне редко.

Арион посмотрела на юго-запад, в сторону Рхулина.

— И сколько там рхунов?

— Никто не знает. Когда они кочевали, их было мало. Родителям много детей на себе не унести. Придя в Рхулин, они окончательно избавились от преследовавших их гоблинов и начали строить поселения. Мы отдали им земли за рекой Берн, чтобы они не расползались дальше на запад.

— Я слышала, что одна мать может иметь четырнадцать отпрысков. Это правда?

— Думаю, бывает и больше, только я не знаток рхунов. Все, что мне известно, я почерпнул из рассказов инстарья. У них такие чудесные сказки! Жизнь в глуши вовсе не похожа на жизнь в Эстрамнадоне. — Он оглядел долину внизу. — Этот мир не безопасен. Инстарья несут дозор, смотрят за дорогами и устраняют угрозы. Их жизнь полна приключений, слушать про них весьма увлекательно.

— Либо они хорошо сочиняют.

Тим обернулся.

— Разумеется. Но для вас-то все по-другому, верно? Все это. — Он обвел рукой вокруг. — Вам ведь совсем не тревожно?

— Разве мне должно быть тревожно?

— Здесь мне тревожно всегда.

— Ты ведь умалин, жрец Феррола. Разве ты не полагаешься на нашего бога?

— Очень полагаюсь, — ответил Тим. — Я верю, что Феррол сделает так, как захочет. Я положил свою жизнь на то, чтобы увеличить все шансы на то, что Он не прольет свой гнев на нас. Большего и не нужно. Я не надеюсь, что Феррол заметит лично меня, и еще меньше надеюсь на то, что Он защитит меня от разъяренного великана, смертоносной бури или орды гоблинов.

— Вид у тебя не очень-то напуганный.

Тим обернулся.

— Конечно. Ведь со мной вы.

— При чем здесь я?

— Вы — миралиит, — пробормотал Тим и повернулся к ней спиной. Неизвестно, предназначались эти слова для ее ушей или нет. — Страшнее вас здесь никого нет…

Они добрались до дна долины, где узкий поток бежал через пропасть между скалами. Там росло несколько деревьев, каменистую почву покрывал островок травы.

Зеленые просторы… Фрэи словно попали в середину гигантской чаши. Со всех сторон поднимались горы, на юге на фоне дивного неба вздымался огромный зуб — гора Мэдор. Арион знала легенду о том, как Фенелия создала ее во время войны с дхергами, хотя старая фэйн не очень любила вспоминать ту пору. Фенелия избегала упоминаний войны, говорила о ней лишь обиняками. Для всех прочих Великая война стала звездным часом фэйн, однако сама Фенелия ее стыдилась. Она называла войну «ошибкой юности»… Гора Мэдор вовсе не выглядела ошибкой. Вздымавшаяся громадина потрясала воображение. Особенно впечатлял сам факт, что Фенелия приказала земле подняться на такую высоту.

«Я никогда бы так не смогла».

Арион даже представить не могла, сколько потребовалось для этого энергии и силы воли. Для нее было большой честью просто видеть гору, черпать в ней вдохновение. Гриндал оказался прав: поездка шла ей на пользу…

Добравшись до потока, Арион пришлось заставить свою кобылу последовать за Тимом. До сих пор они ехали по довольно ровной тропе. Переправа выглядела опасной и не понравилась ни Арион, ни Нараспур. Лошадь переминалась с ноги на ногу, недвусмысленно выражая свое неодобрение. Наконец Нараспур решилась, и Арион легла на шею лошади, обхватив ее руками. Они пересекли поток, оказавшийся гораздо мельче, чем на первый взгляд. Арион выпрямилась и укорила себя за то, что слишком волновалась. Как и большинство фрэев, в особенности тех, кто населял Эстрамнадон, она жила уединенно, без всяких приключений. Арион начинала об этом сожалеть.

— Как выглядят инстарья? — спросила она, когда тропа расширилась, позволяя ехать рядом с Тимом.

Проводник посмотрел на нее недоверчиво.

— Вы никогда не встречали никого из воинов?

— Разумеется, нет. Я выросла в храме, потом жила в уединении в башнях миралиитов. Кстати, как называется вон тот свет в небе?

Тим закатил глаза.

— Я пошутила, — ободряюще улыбнулась Арион. Он прищурился, глядя на нее с подозрением. — Ты ведь знаешь, что такое шутка?

Тим кивнул.

— Знаю. Только мне никогда не приходилось слышать, как шутят миралииты.

— Я не удивлена, учитывая, как гладко прошла моя шутка.

Тим посмотрел на нее еще немного, потом пожал плечами, предназначая этот жест скорее себе, чем ей.

— Инстарья… — Он помолчал, глядя на горизонт. — Вы должны учитывать, что они находятся здесь и охраняют границу со времен войны с дхергами. Лотиан уже четвертый фэйн, которому они служат. После окончания конфликта вернуться домой им не позволили. Поколения рождались и умирали, нога некоторых так и не переступала границ Нидвальдена. Поэтому за многие века они приспособились.

— Приспособились?

— Здесь другая жизнь. Удобств мало, погода ужасная, культуры как таковой нет и кругом одни опасности. Даже растения ядовитые попадаются. Инстарья выработали в себе более грубый взгляд на вещи, набор ценностей, которые сперва могут показаться вам простоватыми. Они ближе к людям древности в том, что честь и мужество для них священны. Для них это не просто идеи, общие представления или метафоры. Инстарья люди гордые и…

— И что?

Тиму стало неловко. Прямодушный жрец отвел взгляд, кутаясь в белую ассику, и посмотрел на тропу.

— И… Ну, в общем, не любят они миралиитов.

Как и все тогдашние фрэи Эстрамнадона, Арион присутствовала на арене Карфрэйн и видела поединок. После смерти Фенелии глава инстарья вернулся в Эриан и получил право оспорить восхождение Лотиана на трон, подув в Рог Гилиндоры.

Поединок вышел до ужаса неравным. Зефирон сражался мечом и щитом, Лотиан прибег к Искусству. Миралиит и представитель другого клана бились впервые. Лотиан решил дать своим подданным урок и не просто победил главу инстарья — он превратил поединок в отвратительное зрелище.

Сперва Лотиан закрыл себя воздушным щитом, и тогда оружие и боевые навыки Зефирона оказались бесполезны. Наступил черед унижения. Используя Искусство, Лотиан превратил своего противника в марионетку. Зефирон раздевался, танцевал и унижался перед толпой. Лотиан заставил главу инстарья ползать на четвереньках, лаять, выть, валяться в грязи и есть траву, как животное. Затем начался сущий кошмар: во втором акте Лотиан принудил Зефирона калечить самого себя. Первым делом тому пришлось откусить и проглотить все свои пальцы.

Арион направилась к выходу, невзирая на предупреждение. Не успела она дойти до края арены, как ее стошнило. Позже она узнала, что «поединок» продолжался еще два часа, и к его окончанию рвало многих зрителей. Когда Лотиан наконец даровал инстарья смерть, Зефирон уже ничем не напоминал фрэя. Неудивительно, что инстарья не приветствовали своих великодушных предводителей-миралиитов с распростертыми объятиями…

Доехав до поворота, Арион увидела еще один поток. Он выглядел почти так же, как и первый. Тек он более лениво, поэтому исполненная уверенности в своих силах Арион не стала пригибаться к шее лошади. Хотя река была ненамного глубже, течение оказалось сильнее, и когда Нараспур выбиралась на берег, то поскользнулась. Арион почувствовала, что теряет равновесие. Она качнулась в седле и сползла набок. В сознании пронеслись дюжина предупреждений и трагических случаев, и она потянулась к гриве лошади. Уставшая бороться с течением Нараспур именно в этот момент решила, что оставшееся до берега расстояние лучше преодолеть прыжком. И Арион не смогла удержаться.

Наставница принца с испуганным криком упала с лошади. Она ударилась о камни и воду, уверившись, что жизнь кончена. В последний миг Арион подумала о том, как глупо умирать подобным образом. Мучительное мгновение спустя она поняла, что жива. Руки, бедро, левое колено и локоть болели, она промокла насквозь, в остальном же не пострадала.

Тим развернул лошадь и спешил обратно, потрясенно глядя на Арион.

Боль была сильная, стыд ранил еще сильнее, но больше всего ее взбесил страх перед рекой. Стоя в воде под сенью горы Мэдор, Арион принялась плести заклинания. Почувствовав магию, Тим ретировался и забрал с собой Нараспур.

Мигом зародился вихрь, земля застонала, пошла трещинами и загудела, как бывает всегда при ее внезапном пробуждении. Речка продолжала смеяться над Арион. Ручьи и речушки — создания легкомысленные и частенько потешаются, даже если в них никто не падает. А эта имела неосторожность посмеяться над миралиитом.

Вихрь исчез, земля успокоилась, и речушка пропала, повернутая далеко на восток. На ее месте осталась гладкая дорожка из синеватого камня, обрамленная невысокими скалами. В нишах возникли ящики с цветами, усыпанными красивыми желтыми бутонами. В небольшой расщелине появилась статуя женщины в струящейся хламиде, переливающей воду из кувшина в водоем, уровень которого всегда остается неизменным…

Одежда Арион мгновенно высохла, и она поднялась по лестнице к повороту, где ее ждал Тим с изумленно открытым ртом. Арион прошла мимо и продолжила путь, не сказав ни слова.

— Вот лошадь, ваша милость, — окликнул он.

— Нет, спасибо. Теперь я пойду пешком.

Так они и добрались до вершины следующей горы: Арион пешком, Тим верхом и Нараспур в поводу. С этой точки открывался отличный обзор, и Арион казалось, что она видит весь мир. Солнце устраивалось поудобнее за спинами дальних гор, заливая широкую долину ярким светом. Там, где солнце целовало горы, они окрашивались ярко-оранжевым. Остальное потемнело до темно-фиолетового. Ночь и день пожимали друг другу руки перед лицом вечности, над широкой рекой поднимались купол и башня, окруженные огромной стеной. Казалось, будто все строения выросли из гребня горы естественным образом: и крепость, и маленький городок, стоявшие дозором над громадной равниной внизу.

— Вот мы и пришли, — проговорил Тим. — Алон-Рист, река Берн и Рхулин.

На подходах к Алон-Ристу начал накрапывать дождь, и у Арион появилось щемящее чувство, будто она забыла закрыть на задвижку свой дом в Эстрамнадоне. Она представила, как дверь распахивается и туда попадает ливень. Ковры и шторы наверняка промокнут, а бедный цветочек в горшке на столе все равно умрет от жажды. И вся сила Искусства окажется бесполезна. Она утешилась тем, что ущерб не будет велик. Дом у нее небольшой, совсем не такой величественный, какой мог бы быть у фрэя с ее высоким статусом. Впрочем, ей этого и не требовалось. Арион бывала дома редко, что и стало причиной ухода Селесты, чего бы там не напридумывала себе ее мать…

С тех пор, как Арион примкнула к миралиитам, все покидали ее именно по этой причине. Даже Антон, хотя он и сам был миралиит. Проблема заключалась в том, что Арион ставила Искусство превыше всего. И одиночество не было для нее проблемой. По крайней мере, так она сказала себе после того, как ушла Селеста.

И все же двадцать лет с Селестой не прошли впустую. Арион кое-что узнала о строительстве. Селеста поступила в Архитектурную школу Атро Элендры, мечтая получить место в Совете по проектированию Эстрамнадона. Арион считала, что шансов занять кресло главы у подруги не больше, чем у нее — стать фэйн. Зато, помогая Селесте с учебой, Арион много узнала о принципах строительства, разработанных эйливинами.

Основной принцип архитектуры фрэев требовал, чтобы все здания черпали вдохновение в окружающем ландшафте. Неуклонное следование этой доктрине граничило с религиозным убеждением. Построить здание, которое пренебрегало бы землей и попирало поток мироздания, практически означало отвергнуть божественную сущность. Подобная гордыня обрекала жильцов на проклятие. В Эриане дома воздвигали из камня для долговечности и еще потому, что наносить вред деревьям было запрещено. Несмотря на строительный материал, каждый дом был устроен так, что казался естественным продолжением леса. Айрентенон, где собирался высший совет, был выстроен как продолжение каменистого склона. Дворец Тэлвара на противоположной стороне сконструировали примерно так же — в виде уступа, что поглотил и окружил Лесной Трон. Еще была башня Авемпарта, которую Арион увидела лишь недавно, перейдя через реку Нидвальден. Строение возвышалось над огромными Парталоренскими водопадами и подражало бегущим вниз потокам воды, только устремлялось вертикально вверх. При виде этой башни, еще одного создания Фенелии, Арион так долго и изумленно ее разглядывала, что Тим соскучился и стал умолять двигаться дальше. Башня Алон-Риста не шла с ней ни в какое в сравнение, но все же была изумительна.

Рист построили на вершине внушительной скалы рядом с прорезанной рекой пропастью, и он продолжал восходящую направленность камня, усиливая ее стремящейся пронзить небеса башней. Зазубренный гребень отражался в острых арках, которые поддерживали ригель между огромным куполом и сторожевой башней.

Издали это место понравилось Арион. Вблизи крепость, обозначавшая конец власти фэйна и служившая последним оплотом цивилизации, впечатляла. Высоту шпиля оценить было трудно, потому что барбакан, образующий укрепленный вход, достигал высоты в семь этажей. И при таких размерах все равно казался лишь подножием взмывающей ввысь позади него цитадели.

Внутри Рист впечатлял меньше. Суровые каменные стены оставили голыми, не считая оружия, которого было в избытке. Для инстарья щиты с перекрещенными мечами служили лучшим украшением. На простых деревянных стульях не было ни подушек, ни обивки. Все выглядело аккуратным, но безликим, исправным, но безжизненным, холодным, жестким и строгим. Больше всего Арион поразило отсутствие зелени. Архитекторы Риста довели доктрину эйливинов до крайности и выстроили каменную пещеру, идеально вписавшуюся в царство скал.

В противоположность холоду камня встречу им оказали теплую и помпезную — командир Риста расстарался изо всех сил. В сопровождении восьми пар почетных стражников впереди и сзади нее, Арион прошла мимо шеренги фрэев в полном вооружении сияющих доспехов. По мере ее приближения они отдавали салют. Стучали барабаны, ревели два длинных рога, и из каждого окна в честь нее вывесили лиловые с золотом знамена миралиитов. Среди всей этой суеты Арион чувствовала себя немного неловко. Ведь она была наставницей принца, а не фэйном.

Командир цитадели принял ее под куполом, где сидел на жестком стуле с плохо сочетавшимися по цвету подушками. При появлении Арион Петрагар встал. Он был одет в парадную ассику цветов асендвэйр, только носил ее на манер миралиитов — без узелков и крестов. Арион знала лишь его имя, не более того. Вряд ли она смогла бы понять, каков он, поскольку все лицо фрэя покрывала повязка. Он прошептал что-то помощнику, стоявшему рядом, и тот произнес:

— Добро пожаловать в Алон-Рист. Я Вертум, помощник начальника гарнизона. Позвольте представить вам высокочтимого главу асендвэйр, бывшего старшего советника Аквилы, назначенного лично фэйном командующим Эврлином и Рхулином, его светлость благородного и достопочтимого Петрагара Ристского.

Оба поклонились Арион. Она тоже ответила поклоном.

— Я — Арион, — сказала она.

Вертум замялся, словно она поставила ему подножку. Помощник командующего был невысоким фрэем с редеющими волосами, седина в которых свидетельствовала о том, что он давно перешагнул свое второе тысячелетие. Он носил парадное одеяние цветов асендвэйр — зеленую с золотом тунику с длинным капюшоном.

— Командующий чрезвычайно польщен, что столь высокопоставленная персона посетила Алон-Рист, — продолжил Вертум, обретя былую уверенность. — Он сожалеет, что недавние события лишили его возможности говорить так четко, как ему бы хотелось, и попросил меня выступать от его имени.

Они снова поклонились.

От ответного поклона Арион воздержалась. Она чувствовала себя слишком уставшей и грязной, чтобы утруждаться формальностями. Она мечтала лишь о ванне и кровати. Даже еда могла подождать.

— Где Нифрон теперь?

Петрагар посмотрел на Вертума, отвечавшего за него.

— Мы считаем, он ушел на юг, чтобы укрыться среди рхунов.

Петрагар прошептал еще что-то, и Вертум заговорил.

— Разумеется, эти малоприятные вопросы могут подождать. Уже поздно. Вы проделали долгий путь и наверняка устали.

— С удовольствием приму ванну. — Пыль в дороге стояла ужасная. Дважды Арион приказывала Тиму остановиться возле чистых горных водоемов, чтобы она могла привести себя в порядок. С помощью Искусства она превращала их в роскошные горячие ванны, но последний попался целых два дня назад.

— Конечно. Немедленно велю приготовить. Затем мы устроим пир в вашу честь. — Вертум посмотрел за спину Арион, щелкнул пальцами, и воин тут же помчался выполнять приказание. — Командующий Петрагар настаивает на том, чтобы вы заняли его покои. Я велю отнести ваши вещи и разобрать постель.

— Не думаю, что стоит устраивать пир, а из вещей у меня всего одна сумка, — заметила Арион.

Командующий с помощником вздохнули с явным облегчением. Миралиитов они не любили.

— В любом случае, сумку я могу отнести и сама, если только… — Она выглянула из западного окна. — Моя комната ведь не наверху той башни?

— Конечно же нет! — воскликнул Вертум. — Элисан, проводи ее милость в покои командующего.

Арион была почти у дверей, когда Вертум спросил:

— Вы к нам надолго?

Она покачала головой.

— Думаю отправиться на поиски завтра утром.

— Утром? — Брови Вертума взлетели. — Так скоро? Мы ведь понятия не имеем, где находится Нифрон со своими галантами.

Она улыбнулась. Арион редко приходилось иметь дело с не-миралиитами. Те немногие, с кем она общалась, прекрасно знали о ее возможностях. До границы доходили лишь слухи, и она могла себе представить, что за истории рассказывали после гибели Зефирона.

— У вас остались его личные вещи?

Вертум бросил взгляд на Петрагара и сказал:

— Ну да, остались. Большая часть вещей все еще в его комнате.

— У него есть волосы?

— У Нифрона? Волосы? Да, длинные и светлые. Только я не понимаю…

— Что ж. — Арион хлопнула в ладоши в знак того, что проблема решена. — Если волосы остались на щетке или на подушке, я отыщу его запросто.

— Ох! — воскликнул Вертум. — Тогда я прикажу обыскать покои Нифрона. Только мы… мы ожидали, что вы пробудете дольше…

— Нет причин откладывать поиски. Тим говорит, что ничего не знает про деревни рхунов, поэтому продолжу путь без него, — отрывисто бросила Арион, едва не падая от усталости. — Он останется здесь. Надеюсь, вы не против.

Оба фрэя кивнули.

— На лето он обычно остается у нас или в соседней цитадели, — сообщил Вертум.

— Хорошо. Еще я попрошу вас поухаживать за моей лошадью.

— Вы на ней не поедете?

— Нет.

Командующий и помощник удивленно переглянулись.

— Но ведь дорога может занять несколько дней! Вам понадобится провизия и…

— К сожалению, по пути сюда я впала в ярость и едва не уничтожила бедное животное. Закончилось тем, что вместо этого я изменила русло реки. Поэтому нет, ради блага животного, собственной безопасности и защиты природы, с лошадьми я больше связываться не стану.

Она повысила голос, и Петрагар сделал шаг назад. Вертум застыл на месте, даже дышать перестал.

Петрагар тронул помощника локтем.

— Э-э… как пожелаете, ваша милость, — едва смог выговорить Вертум.

Командующий что-то зашептал, слуга кивнул и сказал:

— Разумеется, мы предоставим вам все, что потребуется, но… — Он закусил губу. — Сколько именно воинов должны быть готовы к утру?

— Воинов?

— Да. Сколько именно вам понадобится фрэев, чтобы пленить Нифрона и его галантов? Пятидесяти хватит? Или вам нужно больше?

Теперь настал ее черед удивляться.

— Зачем во имя Феррола мне ваши воины?!

Глава 15

Жители Далль-Рэна держались без воды сколько могли. С тех пор, как фрэи обосновались возле колодца, туда не хотел подходить никто, кроме Рэйта, а Персефона заявила, что он не деревенский водонос. Женщины решили отправиться за водой вместе, уповая на свою многочисленность. К тому же ватага женщин с меньшей вероятностью вызовет проблемы, чем отряд мужчин. Мужья и сыновья напряженно следили с порогов хижин, как их жены и матери собирали все емкости, которые могли унести.

Идея вылазки принадлежала Персефоне, она и возглавила процессию. В общей сложности набралось более двадцати женщин, причем каждая увешалась тыквами на шестах с головы до ног. Тресса демонстративно отсутствовала. Из чертога никто даже не выглянул, и Персефона задалась вопросом, что же они там пьют.

Вдова бывшего вождя построила всех в цепочку вдоль внешней стены — напротив старых пустых кувшинов у домика Бергина-пивовара. Она обратилась к женщинам со словами одобрения и велела держаться спокойно и тихо. Им просто нужно наполнить емкости и вернуться обратно. Дэлвин, Тоуп, Кобб, Гэлстон и Гиффорд стояли там же, наблюдая. Они держались столь же естественно, как черепаха без панциря.

— Будь осторожна! — велел Дэлвин Саре. — Чуть что — бросай шест с кувшинами и беги ко мне со всех ног. Поняла?

Персефона не представляла, что будет делать Дэлвин или любой другой мужчина в случае неприятностей. Рэйт — единственный, кто способен противостоять фрэям, и даже он не выстоял бы против всех сразу. Сейчас у колодца расположились далеко не все фрэи. Каждый день несколько галантов покидали далль и уходили в лес. Никто не знал, куда и зачем они отправляются, однако Персефона намеренно запланировала свою вылазку так, чтобы в лагере осталось как можно меньше фрэев.

Брин вызвалась идти за водой в числе первых, но родители ей запретили.

— Если бы не ради блага далля, думаешь, я сама бы пошла? — спросила у нее Сара.

— Это опасно! Мы понятия не имеем, что они могут с нами сделать. — Дэлвин крепко обнял дрожащую жену.

Персефона, Мойя и Сара возглавили колонну и направились в обход чертога. Они прошли мимо свежевспаханной черной земли огорода Киллианов, где уже показались всходы фасоли. Затем женщины двинулись вдоль поленницы свежих дров, которую сложили сынишки Вив и Брюса-пекаря. Подойдя к чертогу и колодцу, Персефона заметила возле домика Сары Рэйта с Малькольмом, наблюдающих за процессией.

Фрэи тоже наблюдали.

В лагере возле колодца осталось всего трое фрэев, и Персефона с разочарованием отметила, что там нет ни Нифрона, ни Григора. С этими двумя она уже разговаривала, а вот знают ли другие фрэи рхунский — большой вопрос. На фрэйском Персефона изъясняться умела, хотя и с трудом. Все вожди рхунов должны были его знать, потому что фрэи собирали их для пересмотра старых договоренностей и обсуждения жалоб. Рэглан выучился у своего отца, Персефона переняла фрэйский, когда Рэглан занимался с их сыном. До Коннигера пока не дошло, что ему придется брать уроки у Персефоны.

По счастью, гоблина в далле не было. Уходившие в Серповидный лес галанты менялись, гоблин же неизменно сопровождал их каждый день.

Не считая ежедневных отлучек, фрэи в основном оставались в лагере: чинили одежду, точили клинки, полировали доспехи и тихо переговаривались. В то утро высокий фрэй, владелец длиннющего копья с грозным наконечником, сидел и протирал его тряпочкой. Рядом с ним расположился молчаливый фрэй, который заплетал волосы в косички и испытывал непреодолимую тягу к завязыванию узлов на веревке или на нитках, вылезших из его потертой одежды. Третьего звали Тэкчином.

Персефона несколько раз слышала его имя от других фрэев, в основном велевших ему помолчать. Тэкчин выглядел устрашающе: коротко обрезанные волосы, пристальный взгляд, шрам на половину лица и усмешка, почти не сходившая с губ. Шрам было трудно не заметить, ведь бороду фрэи не носили. Прежде Персефона считала, что та у них не растет, но с момента их прихода в далль она несколько раз наблюдала, как фрэи скребут лица лезвиями.

Когда вереница женщин подошла к колодцу, Тэкчин поднялся и встал у них на пути. Сара дрогнула, и Персефоне пришлось схватить ее за руку, немного сжав, чтобы подруга не споткнулась. Фрэй сложил руки на груди и смотрел, как приближаются женщины. И так беспощаден был его взгляд, что они невольно замедлили шаги. Сара дернулась назад, и даже Персефона с трудом переставляла ноги.

— Чего уставился? — крикнула Мойя.

Мойя! У Персефоны сердце замерло в груди. Ноги бы тоже замерли, не шагай она во главе процессии: трудно остановить двадцать человек, движущихся как одно целое.

— Любуюсь, — буркнул фрэй на языке рхунов, и двинулся к ней.

Вереница остановилась, сбившись в кучу. На этот раз Сара сжала руку Персефоны, причем до боли. Похоже, женщины не разбежались во все стороны лишь потому, что слишком перепугались и не могли двинуться с места.

И тогда Мойя сделала неслыханное. Она шагнула и быстро преодолела расстояние между собой и насмешливым галантом. Девушка ринулась вперед так решительно, что висевшие на шесте над ее плечами пустые тыквы с глухим звуком застучали друг о друга.

— Тут тебе не балаган, знаешь ли! — воскликнула Мойя с тем же дерзким презрением, с которым отказала пригласившему ее на танец Хиту Косвэллу. — Нам нужна вода. Почему бы тебе не помочь и не перестать таращиться?

Все и вздохнуть боялись, пока эти двое мерили друг друга взглядами. Потом трое фрэев расхохотались. Тэкчин покивал и протянул руку. Мойя смутилась. Под помощью она имела в виду просьбу убраться с дороги, но он понял ее слова буквально. Когда она не откликнулась, фрэй сам снял шест с ее плеч. Мойя стояла как вкопанная, будто вокруг нее кружила пчела. Тэкчин отнес тыквы к колодцу и принялся доставать воду.

Женщины изумленно смотрели.

— Идите сюда и помогите мне, — велел Тэкчин остальным на языке фрэев.

Галант с копьем положил его на землю и взялся за веревку. Обвязав тыкву, он опустил ее в колодец. Фрэй с косичками подошел к Персефоне и забрал ее и Сарины тыквы. Он поднес их к колодцу, Тэкчин заполнил емкости водой.

— Как тебя зовут? — спросил Тэкчин у Мойи.

— А кто спрашивает?

«Не наглей! Ради всего святого, только не дерзи!» — думала Персефона. Ей одновременно хотелось прибить и расцеловать Мойю.

— Я Тэкчин, — ответил фрэй, обменивая полную тыкву на пустую. — Самый красивый и искусный из всех галантов.

Другие фрэи тут же громко фыркнули.

— Шрам утверждает иное, — заметила Мойя. — В том и в другом отношении.

Фрэи снова расхохотались, теперь уже громче.

— Красива и остроумна, — пояснил Тэкчин на языке фрэев.

Персефона порадовалась, что Мойя их не понимает. Подобное замечание — все равно, что факел для сухого дерева.

— Шрам? — Тэкчин перешел на рхунский и коснулся щеки. — Это знак качества, доставшийся мне от одного друга. Теперь-то он мертв, ясное дело, но он был превосходным противником и целился в горло. Поверь, шрам свидетельствует о моем мастерстве. Ну и как же твое имя или мне называть тебя Оленьи Глазки?

— Оленьи Глазки?! Ты серьезно? — Мойя недоверчиво закатила вышеупомянутые глаза. — От бога я ожидала чего-нибудь менее слезливого. Меня зовут Мойя. Назовешь иначе — получишь еще одну отметину.

Тэкчин тщетно пытался сдержать улыбку. Фрэи за его спиной снова рассмеялись.

— Значит, от бога? — переспросил Тэкчин.

— Особо не обольщайся. Видимо, это только слухи.

— Ты мне нравишься, Мойя.

— Как и всем остальным, — отрезала она.

Увидев, что тыквы полны воды, Мойя подняла шест, положила на плечи и отправилась прочь.

Вылазка к колодцу оказалась весьма успешной, и за удачную идею Персефону все хвалили, несмотря на то, что истинным героем дня стала Мойя. Пополнив запасы воды, жители смогли приготовить еду, напоить животных и распевать песни. Довольны были не все. Ясное дело, Коннигер с Трессой пришли в ярость. К вечеру новый вождь велел Персефоне явиться в чертог, но она приказ проигнорировала. Когда Мэйв явилась узнать причину, за Персефону ответила Мойя: «Передай Коннигеру, что она принимает ванну».

Эта фраза вызвала безудержный хохот в домике Роан и вспышку негодования Мэйв. Никто не знал, передала ли она послание вождю, потому что вскоре рог часового прогудел трижды. Пение и смех оборвались.

— Фрэи! — снова завопил Кобб.

Ворота стояли открытыми от рассвета до сумерек, как почти во все последние дни, и Кобб посмотрел на Персефону, надеясь получить указания. Она обернулась к Нифрону, который только что воротился с остальными галантами из похода в лес.

О Коннигере и не вспомнили.

Галанты не сказали ничего. Просто собрали оружие, повесили на руки щиты и вышли за ворота. Но не все. Гоблин остался.

Персефона взобралась на лестницу, чтобы наблюдать со стены. Она облокотилась о бревна и смотрела, как внизу сошлись два отряда. Вновь прибывшие были очень похожи на галантов. Они носили сверкающие золотые кирасы, шипованные латные юбки, шлемы с плюмажами и длинные синие плащи. Несмотря на сходство, на фоне остальных Нифрон выделялся. Он был гораздо выше, шлема не носил, и его золотистые волосы развевались на ветру. Но дело было не только в этом. Его незаурядность подчеркивали величавая походка, манера складывать руки на груди и ждать, пока все к нему подойдут. Бог среди прочих богов.

— И что дальше? — спросил у Персефоны Кобб. — Будут драться?

— Не знаю.

— Их примерно поровну. А что, если все-таки подерутся? Придем на помощь?

— Не знаю.

— Вдруг они проиграют?

— Не знаю, Кобб! Помолчи, будь добр!

Лестница заскрипела, и на стену взобрались Рэйт с Малькольмом. Они тоже облокотились на заостренные концы бревен и смотрели вниз, дожидаясь схватки.

Персефоне пришла в голову ужасная мысль. Вдруг Нифрон дожидался подкрепления, чтобы устроить массовую резню?

Два отряда обменялись жестами — ничего угрожающего, похоже, просто здоровались — а потом сошлись и стали разговаривать на языке фрэев. Персефона вслушивалась изо всех сил, пытаясь понять, о чем идет речь.

— Что вы тут делаете? — спросил командующий вторым отрядом.

— Я собирался спросить у вас то же самое, — ответил Нифрон.

— Мы ищем рхуна, убившего Шегона.

— Здесь его нет.

— Уверен? — спросил другой фрэй.

— Мы тут уже несколько дней. Думаю, мы бы его заметили.

Остальные задумчиво покивали, и повисла долгая пауза.

— Зачем ты это сделал?

Теперь настал через Нифрона задумчиво кивать.

— Разве ты не ищешь убийцу Шегона?

— Да, но Петрагар велел и тебя поискать заодно.

— И что ты ему скажешь?

— Не знаю. — Фрэй вздохнул. — Бегство все только усложняет.

— Бегство? — Нифрон расхохотался. — Сикар, скажи честно, неужели я хоть раз убегал от опасности?

Хотя при встрече отряды пытались соблюдать построение, теперь все разбрелись кто куда. Нет, они не вполне перемешались друг с другом, однако и к схватке никто не готовился. Сикар стоял впереди рядом с Нифроном. Ниже ростом, мельче, волосы короткие, осанка не такая горделивая — Сикар ничуть не был ровней лидеру галантов.

— Значит, так ты это называешь? Петрагар сказал, что ты не подчинился приказу, сломал ему челюсть и сбежал.

— Во-первых, — Тэкчин неторопливо рыгнул, — Петрагар, маленький фэйнов засланец, к тому времени был в отключке. Поэтому не знает ровно ничего, Тэт его подери!

Сикар продолжал смотреть лишь на Нифрона.

— То есть вы не нарушили приказ?

— Еще как нарушили, — ответил Нифрон и оглянулся на галантов, криво усмехнувшись. — Было дело. И возвращаться в Алон-Рист у нас нет ни малейшего желания.

— Может, и передумаете, — заявил Сикар. — Петрагар сообщил в Эстрамнадон.

— Вот ведь бридиит! — воскликнул Нифрон. — Только такой реакции и можно ожидать от подобного типа, и именно поэтому Лотиану не следовало передавать бразды правления Ристом никому, кроме инстарья.

— Нифрон, ты отказался выполнить прямой приказ фэйна и сломал челюсть командующему. Чего ты ожидал?

Нифрон пожал плечами.

Сикар посмотрел на него недоверчиво, оглянулся на свой отряд и покачал головой, хлопнув себя по бокам.

— Нифрон, фэйн вправе потребовать твоей казни. Зачем ты это сделал?

— Разве ты не видел Петрагара? — спросил Нифрон и улыбнулся.

Сикар вздохнул.

— Это не смешно. Когда я вернусь, мне придется доложить о тебе.

— Если считаешь необходимым, докладывай.

— И что потом? Я не хочу, чтобы именно мне поручили тебе привести или что похуже…

Нифрон улыбнулся. Похоже, галанта забавляла создавшаяся ситуация. Однако Сикору совсем не было весело.

— Думаешь, тебе удалось бы?

Сикар посмотрел на него, сделав суровое лицо.

— У меня не осталось бы выбора… Нифрон, твой отец мертв. Лотиан победил. Он новый фэйн, и ему нельзя бросить вызов снова, пока не пройдет три тысячи лет. Так что тебе придется с этим жить. Даже если он умрет до Ули Вермара, ему наследует сын, и что ты будешь делать тогда? Бросишь вызов? Повторишь ошибку отца? Мечом Искусства не одолеть. Ты там был. Ты видел, что случилось на арене.

Вид у Нифрона стал не таким жизнерадостным, и он принялся ходить кругами вокруг Сикара.

— Шегона убил рхун, — напомнил Нифрон. — Что доказывает: сражаться рхуны способны.

— По словам Мэрила, в момент смерти Шегон был без сознания.

— Таких подробностей не знаю, только разве это отменяет тот факт, что рхуны теперь понимают, на что способны? Фрэи не могут убивать фрэев, а вот рхуны очень даже могут. Если их спровоцировать, они дадут отпор.

Сикар покачал головой.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Положим, я не намерен повторять ошибок своего отца. — Нифрон остановился и хлопнул Сикара по плечам, обнял и заглянул в глаза. — Что скажешь ты? Почему бы вам не присоединиться к нам?

— Ты серьезно? Это недопустимо. Не нам оспаривать власть фэйна. Его назначил наш верховный бог Феррол…

Нифрон оттолкнул Сикара.

— И слышать не желаю! Феррол не выбирал Лотиана. Он сын Фенелии, потому и получил Лесной Трон. До прихода в нашу жизнь Искусства поединки были справедливыми! Теперь неважно, кого выберет Аквила. Мы обречены на правление миралиитов, а Лотиан — просто следующий в очереди. Он — самовлюбленный представитель элиты, который считает любого фрэя из другого сословия низшей расой. Для него мы всего лишь рабы. Мой отец единственный, кто смог заявить об этом в открытую и подкрепить свои слова мечом!

— И теперь он мертв, — заметил Сикар.

— Лучше умереть, чем жить рабом! — парировал Нифрон.

Сикар посмотрел на стену, облепленную зрителями, и вздохнул.

— Ты можешь погибнуть скорее, чем думаешь.

— Ты о чем?

— Я о том, что за тобой могут послать не меня. Рист ждет гостью из Эстрамнадона.

— Гостью?

— Ее зовут Арион.

Галанты переглянулись. Похоже, имя им было незнакомо.

— Ходят слухи, что она наставница принца, — добавил Сикар.

— Миралиит, — мрачно проговорил Нифрон.

— Наставница принца, — добавил Тэкчин. — Дело плохо.

Сикар кивнул.

— Петрагар едва из штанов не выпрыгнул, готовясь к встрече. Вымуштровал почетный караул, развесил стяги и отскреб стены. Нифрон, ее называют Цензлиор.

— Стремительный ум?

Сикар кивнул.

— Так ее прозвала сама Фенелия!

— Думаешь, ее отправили за нами?

— К чему еще миралииту, причем из круга приближенных к фэйну, приезжать с визитом в Рист? — На лице Сикара проступило глубокое сочувствие. — Хуже было бы только, если бы в дорогу отправился Гриндал или сам фэйн. — Сикар вздохнул. — Послушай, меня не было в Эстрамнадоне во время поединка. Я не видел, но мне рассказывали о том, что Лотиан сделал с твоим отцом… Тебе нужно бежать! Просто исчезни.

Нифрон покачал головой.

— Не поможет. Никому не скрыться от миралиита.

Сикар кивнул и протянул руку.

— Есть идея, где бы нам поискать убийцу Шегона, чтобы наша вылазка не оказалась совсем уж провальной? Может, Петрагару полегчает, если мы вернемся не с пустыми руками.

Нифрон обернулся и посмотрел на Рэйта.

— Я почти уверен, что он на юго-востоке.

— Что? Неужели в Мэнахане?

— Вероятно.

— Отлично. Обожаю овечью вонь. — Сикар вздохнул. — Удачи тебе!

Нифрон схватил Сикара за руку, и они столкнулись плечами.

— Надеюсь никого из вас больше не увидеть, — объявил Сикар и добавил, повернувшись к Тэкчину: — Особенно тебя!

— Сикар, ты говоришь, как отвергнутый поклонник. — Тэкчин рассмеялся.

Сикар захохотал вместе со всеми и ушел. На ходу он обернулся и крикнул:

— Тэкчин, неужели ты забыл, сколько мы проиграли тебе в карты? Прощайте!

Тэкчин насупился и мрачно смотрел им вслед.

Сури проспала все утренние события, включая вылазку к колодцу и стычку у ворот. Определенными делами следует заниматься при свете луны, и недавно у Сури было, чем заняться. Проснулась девочка-мистик далеко за полдень, ее разбудили вопли.

К тому времени, как она выползла из домика Роан, шум прекратился. На траве у чертога лежал мужчина — точнее, перекрученная груда окровавленных тряпок — и он давно не дышал. Некоторые части тела отсутствовали. Точнее, большая часть тела. Сури приходилось видеть подобное пару дюжин раз в лесу: искалеченные олени, волки, лисы и опоссумы, слегка объеденные хищниками, которые либо уже насытились, либо удрали из-за того, что их вспугнули. Поглазеть на зрелище сбежалась большая часть жителей далля. Даже фрэи смотрели с интересом.

Коннигер вышел на крыльцо и громко вещал.

— Это работа медведя, который убил Рэглана, Манна и Освальда! Крир собирал дрова на краю леса. — Коннигер указал на покрытую деревьями гору. — Он рубил бревно. Пришедшие с ним люди отправились за волокушей. Их не было всего несколько минут. Когда они вернулись, Крир исчез. Они пошли по кровавому следу и обнаружили тело там, куда его оттащил зверь.

Жена Крира голосила в толпе, держась на ногах лишь благодаря помощи соседей.

Сури потянулась к своей сумке, достала из нее обгорелую куриную ногу и задумчиво потерла ее пальцем.

— Что думаешь? — спросила она у Минны, расположившейся подле нее и не желавшей пускаться в досужие домыслы. — Ведь ты такой умный волк.

Знаки на кости сказали, что грядет чудовище, и сообщили Сури его имя. Хотя получить такие подробности от цыпленка удавалось редко, мистик знала, что все поняла правильно. Насчет Бурой Грин не было ни малейшего сомнения — кость открыла, что она не просто медведь. Похоже, это демон.

Злые духи часто вселяются в людей или животных. Тура сражалась с одним рэйо после того, как они наткнулись на его логово из костей. Она утверждала, что некогда этот рэйо был несчастной женщиной, заблудившейся в лесу. В ослабевшую от голода женщину вселился демон, и получился рэйо. Так оно обычно и бывает. Только вот Грин не рэйо. Сури сузила выбор до трех сущностей: яккус, морвин или бэндиго. Она склонялась к морвин, поскольку они появляются в результате поедания зверями человеческой плоти. Бурая явно питала пристрастие к человечине. Тем не менее, Сури должна была убедиться. В обязанности мистика входит выслеживание и убийство демонов ради блага края, и ошибка может обернуться гибелью…

Коннигер вернулся в чертог.

Сури не нравилось бревенчатое строение. Входить внутрь все равно, что лезть в гниющие мертвые тела друзей, однако ей следовало выяснить побольше о демоне, с которым придется иметь дело, и это время ничуть не хуже любого другого. Девочка-мистик взобралась по каменным ступеням и нырнула в деревянную пещеру.

Огонь в костровой яме все еще горел. Она поискала Коннигера, но, видимо, он уже ушел наверх. Она слышала, как скрипят ступени, и раздается шарканье ног. Сури пробралась вдоль края ямы и медленно приблизилась к лестнице. Потолок поддерживало двенадцать колонн, расположенных по три в четыре ряда.

«Они набивают свои залы трупами благородных существ».

Чертог смердел дымом и жиром. На стенах висели квадратные щиты, раскрашенные в разные цвета, и длинные копья с привязанными к ним лентами и перьями. На полу лежали шкуры животных: оленьи, рысьи и две медвежьих — одна черная, другая коричневая. Сури обошла их, скривившись. Обернувшись к входу, она обнаружила, что яркий дневной свет гаснет в дверном проеме. Логово хищников, убийц и воров!

Неудивительно, что демон принял облик медведя.

Мальчик, присматривающий за костром, бросил в огонь полено и робко взглянул на нее и Минну. Он улыбнулся им. Сури улыбнулась в ответ.

— Я понял! Сказал же, понял! Теперь оставь меня в покое! — прогремел наверху голос Коннигера, эдакий ущербный домашний гром.

Девочка-мистик направилась к лестнице, Минна неслышно ступала следом. Наверху хлопнула дверь.

— И куда ты собралась? — На лестнице стояла Мэйв, яростно сверкая взглядом. Лицо ее раскраснелось, в глазах был то ли гнев, то ли слезы. Сури частенько их путала, по крайней мере, у людей.

— Мне нужно поговорить с вождем Коннигером.

— О чем же? — Мэйв не сдвинулась с места, держа руку на перилах и загораживая путь.

— Я гадала на костях. Уже несколько раз. То, что убило сегодня человека, Бурая Грин, вовсе не медведь.

— Конечно, нет! — Неожиданно громко и пронзительно ответила Мэйв.

Сури сделала шаг назад, удивленная вспышкой ее гнева. Минна отошла на два.

— Итак, ты знаешь. Хорошо. Поэтому мне и надо поговорить с Коннигером. Это очень сильный демон. Он сказал так в тот день, когда принесли тело Рэглана. Он с ним сражался. Если я задам ему пару вопросов и узнаю побольше о природе демона, то буду готова. Демон придет при свете полной луны, только я не знаю точно, с каким именно демоном мы имеем дело. Если бы я смогла…

— Убирайся отсюда! — вскинулась Мэйв и указала на дверь. Старуха разъярилась не на шутку. — Коннигер слишком занят, чтобы возиться с тобой. У самого чертога встали лагерем фрэи! Человека растерзал зверь прямо на краю леса! Нет у него времени на твою мистическую чушь!

— Это не чушь.

— Вон отсюда! — завопила старуха, спускаясь по лестнице.

Сури и Минна отступили.

— Ты не понимаешь!

— Вон, я сказала!

Сури стояла как вкопанная у подножия лестницы.

— Но Коннигер…

— Коннигер ничего ни о чем не знает! Особенно о медведе.

— Наступит полная луна, и медведь убьет всех, наверно, даже фрэев.

— Шайла никогда такого не сделает. Она хорошая девочка!

— Шайла? — изумленно повторила Сури. — Ты называешь Грин Шайлой?

— Если не уберешься отсюда, я позову Хэгнера. Теперь он Щит Коннигера. Он…

— Шайла означает «утрата».

Лицо Мэйв посуровело.

— Уходи немедленно! Не только из чертога, но и из далля. Я велю Коннигеру тебя прогнать! — Она оглянулась, увидела лишь мальчика и бросила на него сердитый взгляд.

— Почему ты называешь Бурую Грин утратой?

Мэйв сбежала по лестнице и вылетела в зал. Она схватила с крючка копье и метнулась к Сури.

— Я бы не стала этого делать, — заметила девочка-мистик. — Минна не любит, когда в нас тычут палками.

В подтверждение ее слов волк зарычал, вздыбив шерсть. Мэйв замерла, потом завопила:

— Хэгнер! Хэгнер!

— Пойдем, Минна.

Они покинули чертог. Двери с грохотом захлопнулись.

Девочка-мистик посмотрела на волка.

— Ну, и что ты думаешь об этом? — Волчица оглянулась на закрытые двери, и снова оставила свое мнение при себе. — Минна, ты такая умная! Пожалуй, ты умнее всех волков…

Глава 16

Арион оставила Тима и Нараспур в Алон-Ристе и отправилась на юг. Одиночество не представляло для нее проблемы. Уже второй раз она напомнила себе, что миралиитов учат жить внутри своего сознания, а пребывать среди прочих фрэев им гораздо труднее. В третий раз она подумала, что, будучи сама по себе, может останавливаться и отдыхать, когда ей вздумается, идти, когда ей хочется, и спать, где ей нравится. В четвертый раз она задалась вопросом, почему все время напоминает себе о прелести одиночества. И тогда Арион наконец осознала, что она не просто осталась наедине со своими мыслями. Она не затворилась в своем доме, в саду, в тихой комнате дворца или в Академии Искусства. Арион была совершенно одна. На целые мили вокруг не было ни одного фрэя и ни одного миралиита за переправой через Нидвальден. Эти мысли ее отрезвили.

До назначения наставницей принца Арион преподавала в эстрамнадонской Академии Искусства. После прохождения основ самым сложным было объяснить студентам, что миралииты вовсе не являются неуязвимыми. В Эриане все относились к ним с уважением, почтительностью и даже со страхом. Подобное обращение привело к тому, что миралииты считали себя выше других, например, как Гриндал. В результате случались серьезные происшествия, иногда даже со смертельным исходом. Арион знала одного студента, который едва не погиб, спрыгнув с крыши Айрентенона, пытаясь научиться летать. Другой студент, горевавший о смерти любимой, отправился за ней в загробную жизнь, а назад так и не вернулся.

Быть миралиитом вовсе не означает обладать бесконечным могуществом. Падение с Нараспур напомнило Арион, насколько она хрупка. Если бы Арион упала головой вниз или ударилась о камень, то умерла бы, как и любой другой фрэй…

Проблема более насущная заключалась в том, что она не могла создавать из воздуха еду и воду. Припасы пришлось нести на себе и надеяться, что их удастся пополнить по дороге. Пока Арион бодрствовала, нападения можно было не опасаться, только рано или поздно ей понадобится поспать. Во сне она не в силах поддерживать даже простейшее заклинание…

Как Арион часто говорила своим студентам, миралиит подобен алмазу: тверже всего на свете, но если ударить в нужном месте, то он рассыплется осколками не хуже стекла. И вот она одна в незнакомой глуши, алмаз в груде пустой породы.

По крайней мере, у нее с собой веревочка.

В Академии учили плести фигуры из веревочки для повышения способности концентрироваться, развития творческого подхода и ловкости рук, а также для ознакомления студентов с методом плетения фигур из связанных друг с другом нитей. Суть Искусства заключается в том, чтобы видеть сложные фигуры и делать их самому, поэтому игры с веревочкой — отличная иллюстрация и в то же время средство обучения. Подобные игры используются недолго, лишь на ранних этапах учебы миралиитов. Едва коснувшись истинных струн реальности и почувствовав их мощь, многие бросают эту забаву. Арион пользовалась своей веревочкой и две тысячи лет спустя, давно усвоив технику. Обучение студентов вернуло ей незамысловатую радость игры, повторяющиеся комбинации олицетворяли движение жизни по кругу, который можно было сгибать, перекручивать и делать петли, чтобы создавать новые фигуры, новые пути.

Арион плела между пальцами особенно сложную паутину, когда вдруг заметила на холме впереди грубо сработанный деревянный форт. На пути ей попались еще два — пожарища на обугленных насыпях. Этот поселок выглядел обитаемым. Чтобы выследить Нифрона, Арион использовала его волос. Простое плетение, позволяющее обнаружить обладателя: сжигаешь прядь, и в направлении цели тянется дымок. Цвет помогает определить расстояние. Судя по последним данным, Нифрон и, вероятно, остальные галанты находились внутри этого форта. Можно было запустить еще одну проверку, но фигура получалась красивая, и Арион не хотелось бросать веревочку. Воины-фрэи, которых она встретила в Алон-Ристе, умом не блистали, поэтому Арион предположила, что сын Зефирона прячется в самом очевидном месте.

Когда Арион подошла к форту примерно на милю, раздался звук рога — три сигнала, один за другим. Вздохнув, она освободила пальцы и расплела веревочку. Повесив ее на шею, фрэя занялась совсем иным плетением.

Нифрон и его стая вояк славились превосходными бойцовскими качествами. Эрес метал копье без промаха. Мэдак попадал в цель ножом с нескольких десятков ярдов. На таком расстоянии они были для нее не опасны, однако Арион всегда отличалась осторожностью. Она создала простое плетение, требующее минимум внимания, — магическая замена вытянутой вперед руки. Вероятно, необходимости в нем нет. Фрэи не убивают фрэев, хотя при этом вполне способны нанести друг другу вред: Нифрон с легкостью избил Петрагара.

Арион надеялась, что Нифрон не станет дебоширить. У нее не было ни малейшего желания причинять ему вред или оскорблять, особенно после того, как Лотиан обошелся с отцом Нифрона. На взгляд Арион, фэйн допустил серьезный просчет, устроив подобное зрелище. Никто не имеет права бросить повторный вызов до смерти Лотиана или до начала Ули Вермара, что не случится в ближайшие три тысячи лет. В будущем на это сможет решиться лишь миралиит, для чего представление и было задумано.

Арион не испытывала особой привязанности к своим родителям, но понимала, что у инстарья все может быть и по-другому. По крайней мере, судя по словам Тима. Наверно, Нифрон ненавидит Лотиана, что и объясняет его недавний бунт. Видимо, те же чувства он испытывает и к посланникам фэйна…

Она постарается действовать как можно мягче. С ним всего шестеро фрэев. Вертум уверял, что рхуны не станут вмешиваться. Они покорнее овец, заявил он, когда Арион покидала Алон-Рист. И, разумеется, вера рхунов в то, что фрэи — боги, также была в ее пользу. Тем не менее, Арион чувствовала некую неловкость: в наши дни богами себя возомнили слишком многие.

Когда прогудел рог, Персефона вышла из домика вместе со всеми.

Небо было голубое, солнце яркое, дул приятный ветерок. Отличный весенний день для стрижки овец. Дэлвин и Гэлстон, находящиеся при стаде круглый год, руководили действом и выполняли большую часть работы. Помочь собрать скот в загон пришли многие. В их числе был и Рэйт. Он попросил Персефону поручить ему какую-нибудь работу. В этот день он поднялся до восхода, нарубил дров и отправился с остальными мужчинами за отарой.

Ворота сторожил Вэдон, земледелец и заодно кожевенник. Он сложил ладони рупором и прокричал:

— Фрэи!

— Опять? — спросила Мойя, вышла из хижины и встала рядом с Персефоной, уперев руки в боки. Она покачала головой, глядя в сторону ворот.

Вэдон посмотрел сверху на Персефону, та снова обернулась к галантам. Все девять строились у колодца и вооружались. Нифрон разговаривал с гоблином на незнакомом Персефоне языке, звучавшем словно кашель и шипение. Он говорил очень быстро, убедительно и выглядел серьезным как никогда. Малютка гоблин кивнул и забежал за поленницу.

Из чертога вышел Коннигер вместе с Обрубком и остановился на крыльце.

— Ворота закроем или оставим открытыми? — спросила Персефона у Нифрона.

— Сколько их?

— Вэдон? — окликнула Персефона.

— Всего один.

Нифрон провел рукой по волосам и посмотрел на своих собратьев. Выражения их лиц заставили Персефону занервничать. В прошлый раз они улыбались и смеялись. В этот раз им было не до шуток. Ни улыбок, ни смеха.

— Запереть ворота? — спросила она снова.

— Зависит от того, насколько они вам дороги, — ответил Нифрон.

Вэдон посмотрел на Коннигера, оставшегося на крыльце. По бокам вождя маячили Тресса и Мэйв. Коннигер, в свою очередь, смотрел на Персефону.

— Думаю, оставим открытыми, — ответила она, пожав плечами.

— Зачем тогда нужны стены? — воскликнула Мойя.

Роан встала по другую сторону Персефоны, немного подвинувшись, чтобы Гиффорду было лучше видно. Гончар не успел снять мокрый, измазанный глиной фартук. Все замерли, жизнь в Далль-Рэне словно остановилась. Тишину нарушали лишь птицы и хлопающие на ветру стяги над чертогом.

В проеме ворот появилась фигура в белом. Ее одеяния развевались на ветру, как осенняя паутинка, и она казалась призраком. Высокая, стройная и более изящная, чем любая из лучших ваз Гиффорда, она выглядела так, словно пришла из другого мира. Слишком грациозная и совершенная, с синими глазами и тонкими бледными губами.

Она двигалась беззвучно.

«Будто плывет по воздуху», — подумала Персефона.

Женщина в белом вошла в ворота. Отбросив капюшон, обнажила лишенную волос голову. Она достигла середины далля, потом остановилась в нескольких шагах от Нифрона и Персефоны.

Вслед за женщиной-фрэем вошли Дэлвин, Малькольм, Рэйт и несколько других мужчин, все запыхавшиеся. Дэлвин держал ножницы, Рэйт — длинную палку. Безволосая фрэя и головы не повернула, она смотрела лишь на Нифрона.

— Ты Нифрон, сын Зефирона, инстарья? — спросила женщина на фрэйском.

— Да, — ответил галант.

Он стоял где стоял, решительный и спокойный, опустив руки.

— Я Арион, миралиит. Меня послал фэйн Лотиан, чтобы просить тебя вернуться в Эстрамнадон.

— Просить? В таком случае, я отказываюсь.

Женщина шагнула вперед.

— Твой фэйн настаивает.

— Лотиан мне больше не фэйн! Поэтому мне все равно, настаивает он или нет.

Персефона не поняла, почему женщина в белом так всех беспокоит. Против нее было семеро сильных воинов-фрэев, великан и жутковатое гоблинское отродье, в данный момент прячущееся за поленницей дров. И все же галанты явно ее побаивались.

— Прошу, не надо все усложнять. — Женщина-фрэй вздохнула и снова сделала шаг вперед. — Я была на арене и видела, что случилось с твоим отцом. Не хочу подвергать тебя еще большему унижению и боли.

— И как ты себе это представляешь? Если я явлюсь к Лотиану, разве он поступит со мной иначе? Никуда я не пойду!

Галанты окружили Нифрона, сжимая оружие. Арион смерила их беглым взглядом.

— Насчет остальных никаких распоряжений не было. Не вмешивайтесь, иначе разделите участь Нифрона.

— Мы — галанты, — заявил Сэбек. — И инстарья. Поэтому судьба у нас одна на всех.

— Только тронь его, и тебе придется драться со всеми нами! — объявил Тэкчин.

Арион ничуть не встревожилась. Лишь погрустнела.

— Я пытаюсь быть доброй. Мы оба знаем, что произойдет дальше. Разве не лучше пойти со мной, сохранив достоинство? Объяснишься с фэйном. Скажешь, что сильно расстроился из-за смерти отца, погибшего у тебя на глазах. Ему не чуждо сострадание.

— Да неужели! Ты вроде бы говорила, что тоже видела случившееся на арене! — прорычал Нифрон. — Это были проявления сострадания? Случись наоборот, мой отец даровал бы Лотиану быструю, безболезненную и достойную смерть. Не смей стоять тут и говорить, что я должен сдаться на милость тирана! Все миралииты одинаковые. С тех пор, как фэйном стала Фенелия, вы помыкаете прочими фрэями и считаете себя богами. Война с дхергами окончилась сотни лет назад, однако инстарья по-прежнему обречены служить вам в глуши, в то время как все блаженствуют в безопасности, которую даем мы! С чего бы это? Что мы тут вообще делаем? Почему лишь инстарья да один-два асендвэйр? Почему бы великим миралиитам не послать сюда нескольких своих? Почему тут нет эйливинов? Во время войны, когда фэйном был Алон Рист, с нами были другие фрэи, орудуя молотками и лопатами. Они построили Рист и ушли. Где нилидды? Видит Феррол, они бы тут пригодились. А умалины…

— Я пришла сюда с Тимом, умалином, — перебила она.

Нифрон закатил глаза.

— Да, раз в году два-три самых невезучих жреца-умалина снисходят до визита и цепляются к мелочам. Помощники из них еще те… Нам приходится здесь жить и умирать, в отличие от всех фрэев мы лишены права пересечь Нидвальден и вернуться домой. Мы недостаточно хороши, чтобы жить в Эриане, зато вполне годимся, чтобы страдать, защищая его. И фэйна, который обращается с нами без всякого уважения. Нет, я не вернусь с тобой по собственной воле. Лотиан твой фэйн, а не мой. Я ему больше не служу, потому что он меня больше не ценит!

Арион вздохнула.

— Прости, но ты — фрэй, и ты пойдешь со мной. Я лишь хочу, чтобы ты знал: мне это не доставляет ни малейшего удовольствия.

Женщина-фрэй взмахнула рукой, и запястья Нифрона сошлись, будто связанные. Потом она дернула пальцем, и он подался вперед. И вдруг раздались странные звуки. Кто-то запел. Даже скорее начал читать нараспев, причем на незнакомом языке.

Арион содрогнулась, отступила на несколько шагов, будто движимая сильным порывом ветра. Она едва не налетела на Малькольма. Нифрон остановился.

— Давай! — крикнул Нифрон на рхунском. — Прямо сейчас!

Раздался громкий рев, и Арион загорелась. В один миг все ее тело охватил столб огня, взмывший в небо футов на двадцать. Стоявшие рядом люди и фрэи с воплями отскочили.

Галанты обнажили оружие и накинулись на обжигающий столб. Один схватил копье, другой нож. И тут все прекратилось. Копье и нож застыли в полете и упали на землю. Семеро из девяти галантов словно ударились о невидимую стену. Трое приложились так сильно, что отлетели и попадали, недоуменно озираясь. Великан зашатался и завертелся, из его носа хлынула кровь. Поленницу отбросило в сторону, лишив укрытия поющего и танцующего желтоглазого гоблина. По мановению руки Арион гоблин застыл на месте, огонь погас. Она стояла в таких же ослепительно белых одеждах, от огня не пострадала ни одна ниточка.

— А ну-ка на землю, живо! — приказала Арион. Фрэи, существо у поленницы и великан рухнули в грязь. — Хватит с меня этих глупостей.

Оружие вылетело из рук и ножен, со звоном упало в груду у ног Арион.

— Вот почему с вами так обращаются. Вы смеете нападать на своих собратьев! — Она указала на гоблина. — Вы приняли в свои ряды того, кто владеет Темным Искусством! Вы одичали и стали слишком опасными, чтобы вернуться обратно в общество. Под влиянием рхунов вы утратили идеалы верности и чести. Разве есть добродетель в том, чтобы жить, как животное? Разве есть честь в бунте? Вы одичали… нет, хуже того, вы впали в бешенство! Не вам решать, кому вы служите, и не вам судить о мудрости решений фэйна. Лотиан стал фэйном потому, что так постановил Феррол. Твой отец погиб, потому что наш бог знает, из кого выйдет лучший правитель. Отказавшись подчиниться Лотиану, ты ослушался Феррола. Неужели ты думаешь, что…

Арион рухнула лицом на гравий и лежала, нелепо изогнувшись, касаясь щекой камешков на дорожке. Она не двигалась. Ее одежды слегка взвились на ветру и опали, словно парашютики одуванчика. Все потрясенно смотрели на белую ткань, краснеющую от крови.

Позади Арион стоял Малькольм с камнем в руках.

— Нам действительно стоит поговорить об этой твоей привычке, — заявил Рэйт Малькольму, глядя на ворох белой ткани и хрупкую фрэю, распростертую у его ног. — К чему было лезть не в свое дело?

— Шегон тоже не был моим делом, но тогда ты не особо возражал. — Бывший раб смотрел на истекавшую кровью фрэю с таким скорбным видом, будто его вот-вот стошнит. Задумавшись, Рэйт вспомнил, что точно так же Малькольм выглядел после того, как ударил Шегона.

Галанты бросились вперед. Нифрон остановился, глядя на Арион сверху вниз.

— Дышит. — Потом он обратился к Рэйту и Малькольму: — Еще жива. Вам нужно ее прикончить!

— Чего?! — ошарашено воскликнул Рэйт.

— Ты — Убийца Богов. — Нифрон посмотрел на него в упор. — У тебя два меча. Воспользуйся любым и убей ее!

— Она беззащитна, — проговорил Рэйт, надеясь, что Малькольм его не выдаст. Не лучшее время для признания прошлых ошибок.

— Знаю. — Нифрон осторожно шагнул вперед, стараясь не наступить на белые одежды. — Поэтому тебе будет легко.

— Я не убиваю ни женщин, ни детей.

— Она не женщина, а миралиит.

— Я понятия не имею, что это значит.

— Это значит, что она слишком могущественна и опасна, чтобы оставлять ее в живых.

Сэбек посмотрел на Малькольма.

— Тогда ты. Убей ее! Если уж напал на миралиита, иди до конца. Оставлять ее раненой равносильно самоубийству и для тебя и для всех нас.

— Нечего все на нас перекладывать! Хотите видеть ее мертвой — сами и убивайте, — заявил Рэйт. — Помешать вам у нас все равно не получится.

— Ничего у нас не выйдет! Один фрэй не может убить другого… — сердито бросил Нифрон. — Где Григор?

— Нет! Не трогайте ее! — вскричала Персефона, ринувшись вперед. Она приподняла юбку выше лодыжек и протиснулась внутрь кольца, окружающего фрэю.

— Григор, поди-ка сюда, — позвал Нифрон, и великан неуклюже побрел к ним, подняв свой меч. — Я хочу, чтобы ты убил эту стерву.

— Не дай им ее тронуть! — крикнула Персефона Рэйту.

Рэйт недоумевал, когда и как он успел стать вершителем судеб. Ведь камень поднял не он.

— Почему?

— Защищай раненых, — проговорила Персефона, глядя ему в глаза, будто это было волшебное заклинание. — Защищай раненых, помнишь?

Рэйт не помнил. По крайней мере, сперва. Потом до него дошло.

— Быть не может!..

Персефона встала перед великаном и подняла ладонь, чтобы его задержать. Потом она посмотрела в лицо предводителю галантов.

— Если хотите остаться с нами — а поскольку вернуться в Алон-Рист вы не можете, то это единственное место, где вас принимают — я запрещаю причинять ей вред!

— Что ты сказала?.. — не поверил своим ушам Нифрон.

Фрэй заморгал, словно пытаясь как следует разглядеть женщину. Он явно оторопел.

— Персефона! — яростно взревел Коннигер из дверей чертога, куда он поспешно ретировался. — Не вмешивайся. Не наше это дело!

— Еще как наше! Этой госпоже нельзя причинять вред. Рэйт, прошу, помоги мне! — взмолилась Персефона. — Не дай Нифрону ее убить!

— Нифрон не сможет, — проговорил Малькольм с невозмутимой уверенностью в голосе. — Фрэи не могут убивать фрэев.

— Поэтому прикончить ее придется тебе, — заявил Нифрон Рэйту. — Или пусть это сделает Григор.

Рэйт не собирался никого убивать. Он ничего не имел против незнакомой госпожи, к тому же она была приятной наружности, что делало затею еще более мерзкой. Свернуть шею милому крольчонку всегда труднее, чем прихлопнуть паука. Как ни странно, он был согласен с Коннигером. Не их это дело.

Обитатели далля столпились вокруг них и выжидали. Родители прижимали к себе детей, с тревогой наблюдая за происходящим.

Персефона ни на кого не обращала внимания. Она присела и коснулась лица фрэи.

— Дэлвин, Кобб, Вэдон, несите ее в чертог. Осторожно! Поднимитесь по лестнице и положите раненую в кровать на верхнем этаже.

— С ума сошла? — спросил Нифрон. — Ты ничего не понимаешь! Она же миралиит! Если она очнется… — Он покачал головой, не находя слов. — Она… она сотрет с лица земли весь Рхулин и вас заодно!

— Мне все равно. — Персефона повернула изящную, безволосую голову и поморщилась, увидев, как кровь сочится в грязь. — Так велело дерево.

— Что? Ты сказала — дерево? — спросил Нифрон.

— Она права, — подтвердил Малькольм.

Нифрон пристально посмотрел на бывшего раба. Дэлвин и Кобб приблизились крадучись, словно коты, которые в ужасе от галантов и совсем не в восторге от миралиита.

— Давайте, поднимайте… аккуратно! — раздавала указания Персефона. — Будьте очень осторожны. У нее сильное кровотечение. Нужно его остановить, иначе она умрет.

— Отлично, пусть умирает! — объявил Нифрон.

Его возглас заставил мужчин поморщиться, но Нифрон на них даже не смотрел — он не сводил глаз с Малькольма.

— Ты понимаешь, что первым делом она набросится на тебя? Все сделал ты своим камнем!

Великан перегородил дорогу в чертог.

— Что скажешь, командир? — спросил он.

Григор все еще держал в руках меч. Не то чтобы он был ему так уж необходим для убийства хрупкого миралиита…

— Я вполне серьезно, — строго проговорила Персефона. — Оставьте ее в покое, либо вам придется уйти из далля!

Нифрон отвел взгляд от Малькольма.

— Ладно-ладно… Григор, ты слышал, что она сказала. Не будем рисковать гостеприимством наших хозяев.

— Уверен? — уточнил Григор. Нифрон прищурился. — Я просто спросил.

— Страйкер! Эй ты, вшивый гоблин! — крикнул Нифрон существу, укрывавшемуся возле распавшейся поленницы. — Вылезай, нужно поговорить…

Великан отступил и дал дорогу мужчинам, несущим миралиита в чертог.

— Проклятье, я же сказал — нет! — завопил Коннигер. — Только не в мой дом!

Хэгнер с Дэвоном присоединились к Коннигеру и встретили процессию на крыльце, с копьями наизготовку. Все трое стояли, преграждая дорогу — стена из мускулов и палок с каменными наконечниками.

Рэйт схватил Персефону за руку.

— Обязательно нести ее прямо туда?

— Лучше и удобнее места в далле не найти, там она будет в покое и безопасности.

Рэйт кивнул и посмотрел на вождя.

— Уйдите с дороги…

— Тебя это не касается, дьюриец! — прорычал Коннигер.

— У нас с твоим калечным дружком есть незаконченное дело. Если хочешь, присоединяйся к потехе. — Рэйт вынул из ножен меч Шегона. — Либо решим все прямой сейчас, либо уходи с дороги.

Коннигер не двигался с места, но и не нападал. Вождь сам себя загнал в ловушку, причем во всех смыслах. Стоя в проеме, он упрямо твердил:

— Тебя это не касается!

— Зато это касается меня, — вмешался Нифрон, поднимаясь по лестнице вместе с остальными галантами. С ними был и гоблин, который выбрался из поленницы и утирал расквашенный нос. — Если уж мы ее не убили, — Нифрон с отвращением покачал головой, — то ей положена самая лучшая кровать. Не исключено, что это сыграет в нашу пользу, когда она очнется. Лично я сомневаюсь, но надежда есть.

Коннигер будто примерз к месту. Лишь глаза метались, глядя то на Рэйта, то на Нифрона.

— Григор, помоги-ка, а то он застрял, — велел Нифрон.

Великан шагнул вперед, преодолев половину ступеней разом. Коннигер не стал мешкать.

— Пошли отсюда! — Схватив Трессу за руку, вождь покинул крыльцо и чертог. Хэгнер с Дэвоном следовали за ними по пятам.

— Вам остается только надеяться, что она умрет, — заметил Нифрон. — Вы кладете в кровать дракона, и когда она очнется — упаси нас Феррол!

Тэкчин вздохнул.

— Я бы на это не рассчитывал. Феррол будет на ее стороне.

К тому моменту, когда Арион уложили на бывшую постель Персефоны, у безволосой фрэи был багровый кровоподтек на затылке и шишка размером с небольшое яблоко.

— Откройте окно и зажгите лампу, — велела Персефона. — Вэдон, позови Падеру с Роан. Ах да, и Сури-мистика тоже.

Кобб распахнул окно, не сказав ни слова, Дэлвин зажег лампу без лишних вопросов. Люди привыкли исполнять приказы Персефоны. Они делали это в течение двадцати лет, и теперь, после того как боги сражались в стенах далля — ведь эта безволосая фрэя точно богиня — делая то, что привычно, они чувствовали себя в безопасности. Персефона не стала размышлять, брать управление на себя или нет. Действовать следовало немедленно, и ставки взлетели слишком высоко, чтобы дожидаться, пока новоявленный вождь наконец примет решение.

— Он хорошенько ее приложил, — присвистнула Падера. Старуха повернула голову миралиита набок. Небольшая ранка возле макушки кровила без остановки. Красные брызги попали на пол, простыни и подушка пропитались кровью. — Нужна повязка.

— Сури, вон в том сундуке есть чистая простыня, — сказала Персефона девочке-мистику. — По крайней мере, была раньше. Достань ее и порви на куски.

— На полосы, — поправила Падера. — Длинные полосы. Еще понадобится вода.

Старуха прищурилась, осматривая рану. Персефона взяла лампу и посветила.

— Кобб, неси воду, — велела Персефона, и тот явно обрадовался поводу выйти.

— Роан, мне понадобится иголка и нитка, — сказала Падера, протягивая руку. Пока Роан рылась в своей сумочке, Падера смерила взглядом раненую. — Сеф, ты уверена, что мне стоит ее подлатать? Если да, я сделаю все, что могу, но… — она повернулась и посмотрела Персефоне в глаза. — По моему опыту, если ты увидел пуму в кроличьем капкане, то лучше воспользоваться шансом и проткнуть зверя копьем, нежели отпустить. Может, придушим ее подушкой?

Женщина-фрэй выглядела совсем хрупкой, на фоне красных брызг ее кожа казалась очень бледной.

«Защищай раненых».

— Мы должны ее спасти! — настаивала Персефона.

Старуха пожала плечами и кивнула. Взяв у Роан инструменты, она принялась за работу, быстро зашила и перевязала рану. Роан стояла рядом, передавая иголку с ниткой, влажные тряпочки и полоски ткани, подготовленные Сури.

Теперь, когда все понемногу налаживалось, и у Персефоны появилось время подумать, она засомневалась. Ей стало дурно.

«Может, я и не права. Вдруг это лишь совпадение? Что, если дерево имело в виду совсем иное, либо Сури не умеет слышать деревья и просто бредила? Вдруг я убью всех нас? О, Великая Праматерь! Я оспорила решение предводителя галантов и пригрозила выгнать его из далля! И пренебрегла мнением Коннигера… опять. Если раньше у него не было причины меня ненавидеть, то теперь точно есть!»

Все были против. Нифрон и Коннигер поставили под сомнение необходимость исцелить женщину-фрэя. Даже Падера согласна с ними. Хотя она была всего лишь вдовой бедного земледельца, которая вряд ли удалялась от далля на расстояние более десяти миль, старуха разбиралась во всем. Ну, может и не совсем, но уж точно во всем, в чем стоило разбираться. Падера знала, как лучше разбить сад и что делать, если маленькая девочка вроде Персефоны слопала целую пригоршню ядовитых ягод. За свою долгую жизнь чего только старуха не навидалась. Если бы в мире правила логика, Падера стала бы вождем клана много лет назад. Поэтому если старуха считает, что лучше дать фрэе…

— Исцеляй раненых, — проговорила Сури и оторвала еще одну полоску материи.

— Чего? — не поняла Персефона.

Сури снова рванула ткань.

— Наказ Магды. Там, снаружи, ты сказала неправильно. Надо говорить не защищай, а исцеляй раненых.

— Разве я ошиблась? — Персефона не помнила. Да и не все ли равно?

Персефона посмотрела на женщину-фрэя, такую слабую и хрупкую. Она ничуть не походила на чудовище. Если верить Магде, судьба этой женщины связана с судьбой народа Персефоны. Путь ясен. Исцеляй раненых.

Персефона повернулась к Падере.

— Эта женщина должна выжить. Получится?

Старуха кивнула.

— К добру или к худу, но она выживет. Вопрос в том, выживем ли мы, когда она очнется?

Глава 17

Форум Аквилы был набит битком, пришли все до единого. С древнего купола Айрентенона за наполнением огромного зала наблюдали фрески фэйн Гилиндоры и Каратака. Советники облачились в одинаковые роскошные ассики, и даже Гриндал укротил свою страсть к сверкающим желтым одеждам и надел пурпурное с белым. Под куполом золото носил лишь фэйн.

Окруженный кольцом исполинских колонн Айрентенон считался одним старейших зданий Эстрамнадона, и Гриндал прочувствовал это на себе, сидя на невыносимо твердой каменной скамейке. На таких скамьях должны были ютиться все, кроме фэйна. Попытки привнести хоть какие-то перемены или немного роскоши в палаты Аквилы неизменно отклонялись. Якобы служба в высшем совете Эриана — не награда, а священный долг. Гриндал намеревался стереть с лица земли и само здание и злополучные скамьи. К чему оставлять лживые символы прошлого? Лучше разбить здесь парк.

— Позвольте поздравить вас с первым днем в Аквиле в качестве фэйна! — Советник Имали поднялась, приветствуя Лотиана. Наверняка ей тоже не нравились каменные скамьи.

Хотя фэйн восседал на мягких подушках, его улыбка все равно увяла. Имали всегда производила на людей подобное впечатление.

— Надеюсь, на тяжелое положение инстарья вы обратите внимание в первую же очередь, — продолжила она. — Как идут дела в этом направлении?

С тех пор, как Лотиан победил, это было первое заседание Аквилы, высшего совета Эриана. Предполагалось, что присутствующие обменяются рукопожатиями и поздравлениями, пообщаются без всякой повестки дня, споров или претензий. Впрочем, это ничуть не помешало Имали отклониться от цели встречи. Вечно она действовала всем на нервы, однако, став куратором, превратилась в настоящую проблему — одну из многих, которые Гриндал намеревался уничтожить после того, как сместит Лотиана.

— Довольно неплохо, — ответил фэйн с кресла в центре зала.

— Неплохо? — переспросила Имали, стоя вызывающе прямо, благодаря чему выглядела раз в пять царственнее Лотиана.

— Правильное планирование требует времени и размышлений. Ничто не случается в одночасье. Если ты так считаешь, то тебя ждет разочарование.

— Вообще-то, я считаю иначе.

Гриндал понятия не имел, как ей удалось, но Имали умудрилась встать еще ровнее. Будучи прямым потомком первой правительницы фрэев, фэйн Гилиндоры, Имали отличалась безупречно величавой манерой держаться, к которой, по счастью, красота не прилагалась. Для женщины куратор была мощновата: внушительные плечи, толстые пальцы, двойной подбородок и квадратная челюсть. Голос грубый, зато громкий, звонкий и властный, в отличие от голоса фэйна. Несмотря на свою страхолюдность и отсутствие перспектив в любом хоре, Имали обладала одним из самых проницательных умов в совете, заставляя Гриндала всегда прислушиваться к тому, что она говорит.

— Я полагаю, — поведала Имали, — что у вас нет вообще никаких планов, и в ближайшем будущем вы вовсе не собираетесь рассматривать этот вопрос. Как и ваших предшественников, вас вполне устраивает установившийся статус-кво.

— Имали, сегодня первый день заседания нового совета. Я пришел, чтобы познакомиться, а не формулировать политический курс.

— Разумеется. — Она кивнула. — Прошу меня простить. Не хотите ли начать с имен представителей инстарья, входящих в совет? Я бы начала именно с этого. — Имали выдержала паузу и оглядела собравшихся. — А где у нас представители инстарья? Ах, да, их нет. Пару тысяч лет назад их места заняли миралииты. Так их нужды куда проще игнорировать.

Лотиан бросил взгляд на Гриндала, который промолчал — он ничего не мог поделать. Имали это тоже знала. Как и все в Аквиле. Теперь совет держал Гриндала на цепи. И он лелеял замысел, как от него избавиться. Пока же Гриндал составлял список.

— Как я уже сказал, — повторил Лотиан, повысив голос и добавив в него нотку досады, — сегодня я пришел не для того, чтобы говорить о политике.

— Разумеется. Да и к чему? Спешить некуда. Угроза со стороны дхергов исчезла сколько — тысячу лет назад? Годом раньше, годом позже — какая разница? И все же мне интересно… Почему инстарья все еще там? И почему лишь они? Чтобы остальные забыли об их существовании? Или воины нам больше не нужны? Ведь если они вернутся, то куда мы их денем? Сейчас нет ни войн, ни битв, и разве им захочется отложить свои мечи и взяться за молотки или лютни? Или вы думаете, они станут жрецами? Щекотливые и неудобные вопросы часто откладывают, засовывают в корзину с хламом и убирают с глаз долой. И по прошествии изрядного времени они начинают смердеть.

Она задумчиво коснулась подбородка.

— И это наводит меня на следующий вопрос. Что там с сыном Зефирона? Судя по вестям из Алон-Риста, Нифрон и горстка его последователей подняли бунт. Так вот что вы понимаете под названием «довольно неплохо»?

— Для меня — да, — заметил Лотиан, подаваясь вперед. — Или то, что годится для твоего фэйна, не годится для тебя?

Имали замялась.

Пауза так затянулась, что даже Гриндал заинтересовался. Имали была слишком умна, чтобы отступить. Фэйн поднял ставки непомерно высоко, и теперь она пыталась сохранить лицо. Имали продолжала ждать, впечатляя Гриндала своей выдержкой. Кто-то покашлял. По камню зашаркали сандалии и зашуршали пергаменты.

— Конечно же нет, — наконец ответила Имали. — Как я уже сказала, я всего лишь хотела вас поздравить.

Она скромно поклонилась и села.

Если бы не Закон Феррола, Гриндал превратил бы Имали в черную точку сотни лет назад, и все же он не мог отрицать, что, по крайней мере в этот раз, она невольно ему помогла. Когда Гриндал вывалит весть о пленении Арион, фэйн все еще будет клокотать от гнева из-за своего унижения перед советом…

Пока фэйн Лотиан и Первый министр Гриндал спускались по широким ступеням Айрентенона к площади Флорелла, остальные советники держались поодаль. Имали растревожила улей, и никому не хотелось быть ужаленным. Гриндал играл роль пчеловода в одиночку.

— Думаю, вы прекрасно держались, — проговорил он. — Имали бывает такой…

— Надеюсь, новости с границы у тебя благоприятные, — оборвал его Лотиан, приподнимая подол ассики, чтобы спуститься по ступеням.

— Боюсь, что нет, — ответил Гриндал. Он даже не пытался смягчить новость. Имали поднесла искру, теперь ему оставалось лишь немного раздуть тлеющий огонек. — Положение ухудшилось.

— Ухудшилось? Куда еще хуже? Совет опасается, что Алон-Рист на грани бунта.

— Арион взяли в плен.

— Что? Кто посмел? — Лотиан остановился на нижней ступени и яростно сверкнул глазами. Несколько членов совета замедлили шаги и оглянулись.

— Нифрон и его рхуны.

— Его рхуны? Что значит — его рхуны?

У Лотиана был чудный тик: стоило ему разозлиться, и верхняя губа справа начинала подергиваться. В роли марионетки он был бы великолепен, но в марионетке Гриндал не нуждался.

— Похоже, Нифрон поднял мятеж и претендует на роль защитника варваров. Он и его галанты нашли прибежище в рхунском далле. Когда Арион потребовала, чтобы они выдали преступника, ее захватили в плен.

— Захватили?! — Фэйн уставился на него с недоверием. — Как они смогли ее захватить? Она же миралиит!

Гриндал с трудом подавил улыбку. В результате вышла гримаса, которую Лотиан воспринял как отвращение к действиям мятежников.

— Впрочем, она ведь не фэйн.

Процессия советников остановилась, поскольку послушать хотелось всем. Гриндал пошел дальше, уводя фэйна в глубину площади. Он не боялся, что их услышат. Это было бы даже к лучшему, однако он почти подобрался к сути вопроса, и тут уже лишние уши были ни к чему.

Лотиан последовал за ним. Как всегда.

— Арион захватили врасплох, потому что Нифрон отрекся от законов предков и перенял пороки дикарей…

В честь торжественного открытия первого совета под предводительством нового фэйна площадь заполнили ремесленники со своими товарами и артисты. Толпа редела, обходя прилавки. Танцоры сменяли музыкантов, сказители собирали слушателей обещаниями захватывающих приключений.

Гриндал подумал, что их так же легко увлечь глупостями, как и детишек. Нет, не детишек. Так Гриндал воспринимал других фрэев, когда закончил Эстрамнадонскую Академию Искусства, но с тех пор он пересмотрел свою оценку. Теперь детьми он считал собратьев-миралиитов с Лотианом во главе. Остальные были трудолюбивыми бобрами, деловито возводившими плотину и суетившимися на солнце.

— Что они с ней сделали? — спросил фэйн.

— Ударили камнем по голове.

Лотиан снова остановился, изумленно выкатив глаза.

— Быть не может!

— Видел утром своими глазами, — объяснил Гриндал. — Рхун тихонько подкрался сзади. Пролез за ее щит.

— Своими глазами? — Лотиан ошарашенно посмотрел на Гриндала. — Это же ясновидение! Неужели ты им владеешь?

Гриндал снова зашагал, заставляя фэйна пуститься рысью, чтобы его догнать.

— Вряд ли я только что вернулся из путешествия на запад.

— Гриндал, твои способности не перестают меня удивлять! Я рад, что ты на моей стороне! — На этот раз Гриндал позволил себе чуть улыбнуться. Лотиан был слеп не только в вопросах магических способностей. — Так что же случилось? С ней все в порядке? Жить будет?

— Судя по моим наблюдениям, Арион вошла в деревню рхунов и заговорила с Нифроном. Похоже, беседа не заладилась: ей пришлось использовать Искусство, чтобы подчинить его и галантов. Потом рхун ударил ее камнем по голове. Там, где она упала в грязь, я видел много крови.

— Кровь? Грязь? — Лицо Лотиана посуровело. — Она ведь наставница моего сына! Специально выбранная и выпестованная моей матерью!

Гриндал едва сдержал улыбку: Лотиан никогда не любил Арион. До прихода к власти он не раз давал волю ревности. Он досадовал, что Арион заботила Фенелию куда больше, чем собственный сын. Самодовольство и вечная укоризненность наставницы до боли напоминали Лотиану его мать.

Иногда Гриндалу отчаянно не хватало собрата, с которым он мог бы поделиться самыми смачными моментами, подобными этому. Жаль, что Имали ему враг… Вероятно, он расскажет Трилосу, хотя вряд ли тот оценит возвышенный юмор и красоту момента. Трилоса не интересовало ничего, кроме Двери.

Заметив, что Лотиан снова замедлил шаг, придавленный новостью морально и физически, Гриндал подул на горячие угли.

— Будь фэйн Фенелия жива…

— Ха! Моя мать испепелила бы всю границу. Как они посмели тронуть ее ненаглядную Арион! Всем она запомнилась как мудрая, миролюбивая правительница, но… ты ведь помнишь, какой она была во время войны?

— Полагаю, я помню лучше, чем вы. Вам было тогда всего лишь — сколько? — Гриндал покрутил пальцем, пытаясь припомнить точный возраст.

Прохожие съежились от страха и поспешно удалились на безопасное расстояние.

— Я был молод, но помню, — проговорил фэйн. — На месте одной равнины теперь вздымается огромная гора. Она умела быть весьма жестокой. Причем намеренно жестокой, знаешь ли.

— То было в дни войны.

— Ну да, а как она обошлась с дхергами? Фенелия могла бы их сжечь или засыпать градом, но нет, ни то, ни другое не было бы достаточным наказанием. Они так сильно любили свои земли, что восставшие по ее велению скалы и камни сокрушили и души, и тела дхергов. Все говорят о ее сострадательности и о том, что она позволила дхергам выжить. Я был там, когда она сошлась с дхергами на равнинах Мэдора. Фенелия лишь недавно овладела Искусством, и никто из нас не знал, на что она способна. Гнусные кроты со своими железными клинками и доспехами сокрушили все силы, брошенные нами. Я сам испугался, хотя мне и неприятно об этом говорить. Мать, видимо, тоже, если учесть, что дхерги убили двух фэйнов перед ней. В конечном итоге ее я убоялся куда больше, чем их. Воздвигнув покрытый снеговой шапкой монумент своей силе и безжалостности, Фенелия раздавила и погребла под ним больше ста тысяч врагов!

— Вы истинный сын своей матери.

Они дошли до конца площади и приблизились к дворцу, чьи ворота были гостеприимно распахнуты. Удалившись от непрошеных ушей, Гриндал поспешил подлить масла в огонь.

— Что вы станете делать, мой фэйн?

— Мятеж нужно подавить! Виновных следует жестоко наказать, пусть это послужит примером другим.

— Мудрое решение, но вряд ли Петрагар с ним справится.

— Петрагар не способен справиться даже с ремешками на собственных сандалиях!

Гриндал кивнул.

— Задним числом я понимаю, что посылать Арион было ошибкой. Для таких поручений она слишком добросердечна.

— Она знала мою мать лишь в ее последние годы, после того, как та смягчилась. Мне нужен тот, кто не страшится применять силу для подчинения. — Лотиан остановился. — Как насчет тебя?

— Меня? — Гриндал изо всех сил постарался изобразить безупречное сочетание изумления и радости.

— Да. — Фэйн улыбнулся. — Ты отлично подойдешь!

— Боюсь, меня постигнет та же судьба, что и Арион, если я не смогу применить…

Лотиан махнул рукой.

— Я дарую тебе право действовать от моего имени. У тебя будут полномочия совершать все, что необходимо для усмирения мятежников. Порядок должен быть восстановлен!

— Будет ли мне дозволено казнить непокорных фрэев? — Гриндал решил прояснить этот момент сразу. При слове «казнить» фэйн засомневался. — Не хотелось бы умереть, истекая кровью в грязи, как Арион.

— Она мертва?

— Ее ударили по голове большим камнем, и она упала. Учитывая количество крови, которое я видел, вряд ли она выжила. И я просто не хочу, чтобы меня…

Лицо Лотиана потемнело, губы сложились в тонкую линию. Семейное сходство с Фенелией стало очевидным.

— Настоящим предоставляю тебе право исполнять мою волю! Более того, для восстановления порядка на границе я дозволяю использовать смертоносную силу, если возникнет таковая необходимость. Это право действительно до твоего возвращения.

«Минус одна проблема! Остался еще один вопрос…»

— Я с радостью исполню вашу волю, мой фэйн, но еще я даю уроки вашему сыну и… — Гриндал покачал головой. — Нет. Вряд ли это будет разумно…

— Что ты имеешь в виду?

— Мовиндьюле ведет такой уединенный образ жизни, что… нет, не стоит об этом и говорить. Слишком опасно.

— Ты подумываешь, не взять ли его с собой? Прекрасная идея! В нашем цивилизованном уголке он слишком изнежился и отрешился от реальности. Посмотрит на мир и узнает его изъяны, увидит собственными глазами, на что способна власть. Мать брала меня с собой на битвы в Мэдор и к цитадели Крэдока. За эти два выезда я узнал больше, чем за сотни лет. Да, ты прав, Мовиндьюле надо ехать!

— Если я возьму принца, то будет разумно захватить некоторое количество солдат — так, на всякий случай.

— Конечно. Бери сколько нужно из моей личной гвардии. И запомни, Гриндал, я хочу покончить с бунтом немедленно! Мне все равно как, главное — сделай!

— Можете на меня рассчитывать, мой фэйн. Я обрушу на них громы и молнии!

Гриндал оставил фэйна и отправился в самое сердце цивилизации фрэев. Для Сада выделили высшую точку города, ведь все великое должно находиться выше, чем менее важное. Первый министр верил в это всем своим существом. Так и нужно. Если поставить данную аксиому под сомнение, неизбежно возникают проблемы. Когда слабые пытаются угнетать сильных, и дураки пытаются приструнить гениев, то страдает весь мир. Естественный порядок отделяет правильное от неправильного точно так же, как заставляет воду бежать с горы вниз, а не вверх. Гриндал не приписывал настоящего порядка вещей богам, даже Ферролу, которому поклонялся первую тысячу лет своей жизни. Еще он боготворил отца и фэйн, но то было в глубоком детстве. С возрастом разница между ними и прочими сошла на нет. Отец не представлял из себя ничего выдающегося, и Гриндал не смог уважать особу менее значительную, чем он сам. То же самое случилось и с фэйнами. В последние годы Фенелия ослабела, Лотиан же не был миралиитом и вполовину столь же могущественным, как его мать. А недавно Гриндал заметил, что даже Феррол как-то измельчал.

«Что такого может бог, чего не могу я?»

Подходя к бронзовым воротам Сада, Гриндал увидел Имали. К сожалению, она тоже его заметила.

— Приятный вечер для прогулки, не правда ли? — спросила она игривым тоном, призванным пробудить в нем ложное чувство товарищества. Это не сработало бы, даже будь Имали юной, стройной и красивой. Впрочем, неудач она не боялась. Куратор Аквилы всегда создавала проблемы, однако в последнее время получала особое удовольствие, подкалывая Гриндала.

— Сегодня вечером ты поставила фэйна в неловкое положение, — обезоруживающе улыбнулся Гриндал.

— Неужели? — Она посмотрела на подол ассики, скривилась и продолжила строить из себя невинность. — Улицы следует убирать получше. Мои наряды приходят в негодность.

Имали сжимала в руках три свитка — протокол заседания. В качестве куратора она не только возглавляла Аквилу, но и отвечала за ведение и сохранность записей происходящего на совете. Гриндал понятия не имел, к чему их было хранить, разве что из сентиментальных соображений.

— Не скромничай. Сама знаешь, что твои вопросы выставили его не в лучшем свете.

Имали посмотрела на него с радостной улыбкой.

— Лотиану не следует совершать глупостей! Тогда ему не придется отвечать на щекотливые вопросы.

— Но верно и обратное: глупые люди не должны задавать щекотливых вопросов, которые сделают фэйна их врагом. — Гриндал выпрямился и спрятал руки в рукава ассики на манер жрецов умалинов. Как он считал, это придает ему более благочестивый и ученый вид, не говоря уже о том, что так он выглядит немного угрожающе.

— Меня это ничуть не волнует! Теперь у Аквилы появился заступник, не правда ли? — Она шагнула к Гриндалу. Он так и не понял, то ли она просто доказывает, что ей не страшно, то ли пытается его припугнуть. Типичная ошибка людей могучего телосложения. — Ты ведь не позволишь случиться ничему плохому! Члены совета — народ слабый и трусливый, и нами руководит чувство самосохранения. В условиях стресса мы можем позабыть присягу и выдать имена тех, кто бросил вызов новому фэйну. Учитывая ярость Лотиана, с которой он сокрушил главу инстарья, разве могут быть хоть какие-то сомнения в том, как он отреагирует, узнав о посягательствах на трон своего собрата-миралиита и к тому же доверенного советника? — Имали посмотрела на свитки. — Вряд ли подобное случалось прежде. Только представь его удивление!

Куратор посмотрела Гриндалу в глаза и прошептала:

— Подав прошение, ты допустил большую оплошность. Мог бы и догадаться, что мы непременно откажем.

— Это почему же? — спросил Гриндал, не двинувшись с места.

Разговор начинался приватный, и оба перешли на шепот. Он был высокого роста, выше среднего, она тоже. Собеседники не мигая смотрели друг другу в глаза.

Имали пожала плечами и недоверчиво улыбнулась.

— Закон предусматривает, что возможность претендовать на трон есть у всех. Если бы мы позволили выйти двум соплеменникам, особенно из сословия, правившего столь долго, это выглядело бы так, словно миралииты пытаются обойти дух закона. Аквилу обвинили бы в пристрастности, в признании того, что будущее Эриана навсегда останется в руках миралиитов.

— Еще как останется! И ничто не в силах этого изменить. Ни одно другое сословие нам не соперник, пока мы храним тайны Искусства. Так почему же…

— Порой видимость куда важнее сущности. Как это ни горько, я должна признать: судя по всему, миралииты сохранят власть на неопределенно долгий срок. Если вы не собираетесь становиться тиранами, то важно заставить людей поверить: фэйном может стать представитель любого сословия. В нашей системе, которая до сих пор считается справедливой, религия и традиции идут рука об руку. Честно говоря, я ничуть не против раскола среди миралиитов и сопутствующих ему затруднений. К тому же было бы весьма забавно наблюдать на арене двух адептов Искусства. Однако как куратор Аквилы я обязана защищать фрэев, даже от самих себя.

Имали изъяснялась с сочувствующей улыбкой, словно они с Гриндалом были друзьями. Сохраняя благожелательное выражение лица, она добавила:

— Вдобавок все мы знаем, что ты способен натворить, усевшись на Лесной Трон. Ни один из членов совета случиться этому не позволит!

— Ты слишком самонадеянна! — заявил Гриндал. — Поберегись, я еще не закончил.

Она рассмеялась.

— До следующего Ули Вермара тебе не дожить. Ты старше Лотиана.

— Это вовсе не означает, что следующий поединок не произойдет куда раньше. Алон Рист был старше Гхики.

— Да, но Гхика погибла на войне.

— Как и Алон пять лет спустя, — с невинным видом напомнил Первый министр.

Имали прищурилась.

— Гриндал, мы живем в мире. Более того, нет народа, способного нам угрожать, так что… — она замолчала, глядя на него. — Фрэи не могут убивать фрэев, Гриндал. Такая сила есть лишь у фэйна. Помни об этом!

— Ты уверена? — Он медленно приблизился, так что она почувствовала его дыхание, и прошептал: — Нет ничего, что может этому помешать…

— Закон Феррола отторгнет тебя из общества фрэев, и ты лишишься права на загробную жизнь! Готов пожертвовать вечностью за попытку стать фэйном?

— У меня на этот счет есть одна идея… — Гриндал прижал свою щеку к ее и зашептал прямо на ухо. — Умалины сообщили, что единственное требование к тому, кто хочет протрубить в Рог Гилиндоры, — принадлежность к фрэям. И все! Феррол отнюдь не поборник благочестия или добродетели. Ты можешь быть убийцей, но если в твоих жилах течет хоть капля крови фрэев, то Рог тебе подчинится. В таком случае (разумеется, при условии победы в поединке) разве можно исключить фэйна из общества, которым он правит? И разве можно отказать в оправдании тому, кого избрал сам Феррол?

Имали отпрянула, забыв про дружеские улыбки. Гриндал усмехнулся. Ему нравилось ее ошеломлять, хотя он не часто позволял себе подобное удовольствие. После того, как Джерид бессменно возглавляет Авемпарту, а Фенелия умерла, из стоящих врагов осталась лишь Имали. И ведь она даже не миралиит.

Как потомок фэйн Гилиндоры, глава сословия нилинд и куратор Аквилы Имали оставалась единственным препятствием на пути Гриндала, разумеется, помимо Лотиана.

— Слишком рискованные у тебя идеи, — заметила она, начисто утратив игривость тона. — Сознаваться в них опасно.

— Я ведь не имел в виду, что собираюсь убить Лотиана. Ты права, идея и впрямь чересчур рискованная. Вдруг она придет в голову кому-нибудь еще? Если так, то Лотиан умрет раньше времени, и я смогу снова попытаться дунуть в Рог. И тогда… — Его улыбка погасла. — Настоятельно не рекомендую вставать у меня на пути!

Гриндал подождал, пока Имали скроется за фонтаном Алона, потом вошел через бронзовые ворота в Сад. По дорожкам бродили фрэи, но поскольку сюда приходили поразмышлять и помедитировать, то стояла тишина — Гриндал словно попал в другой мир. Он провел здесь много дней, учась концентрироваться и расширять внутренний взор. Он научился соединять себя с миром более глубокими и мощными связями. И еще он потратил изрядно времени, просто глядя на Дверь.

Непритязательный и скромный вход. Похоже на дверь в обычный дом, а на самом деле — единственный способ попасть к Первому Дереву. Никаких украшений, ни петель, ни замка, ни знаков, ни подсказок. Прямоугольная деревянная дверь, ручки нет, только грубый засов. За столетия ежедневных паломничеств Гриндал так и не смог ее открыть. В детстве он раз постучал, пройдя нечто вроде обряда посвящения. Умалины хмурились, считая это неуважением к богу, но даже они пытались проникнуть внутрь.

Трилос — единственный, кто был еще более одержим Дверью, чем жрецы — снова сидел на каменной скамье, уставившись на Дверь. Он упер локти в колени, длинные волосы скрыли лицо, что, несомненно, было к лучшему. Красотой Трилос не блистал.

— Завтра я уезжаю, — сказал Гриндал.

— Знаю, — ответил Трилос, не отрывая взгляда от Двери.

Гриндал давно перестал удивляться, откуда Трилос узнает все новости, да и на его неряшливый вид и донельзя бесцеремонное отношение тоже перестал обращать внимание. Большинство фрэев при появлении Гриндала трепетали, прочие миралииты почтительно кланялись. Пристальный взгляд Гриндала заставлял нервничать даже Имали и Лотиана. Трилос его вообще не замечал.

Гриндал часто расспрашивал Трилоса о его прошлом и его природе, но неряшливый фрэй придерживался возмутительной привычки игнорировать вопросы, на которые не хотел отвечать. Трилос знал об Искусстве гораздо больше, чем любой миралиит — даже больше, чем старый наставник Гриндала, Джерид, которого учила сама Фенелия. К величайшему изумлению Гриндала Трилос утверждал, что учил Фенелию. Если это правда, тому могло быть лишь одно объяснение. Трилос — реальное воплощение Искусства, уникальное проявление силы, создавшее само себя и наделенное самосознанием, принявшее телесную форму для того, чтобы наставлять фрэев. Если же нет, то неважно — поговорить лишний раз с Трилосом всегда стоило.

Так кто или что такое Трилос?

— Не дашь ли совет перед дорогой? — спросил Гриндал.

— Нет.

— Нет? Ты ведь много лет раздаешь мне советы!

— Не в этот раз.

Гриндал присел возле груды смятого тряпья и грязных волос, которая была его воображаемым другом, одержимым Дверью.

— Почему?

— Такие уж правила.

— Правила? Какие правила? С каких это пор они появились? Чьи правила? Правила чего?

— Моя игра, мои правила, — проговорил Трилос.

— Не понимаю.

— Еще бы.

— Тебя не поймешь…

— Как и вот эту Дверь, — заметил Трилос. — Ее невозможно открыть, но она есть.

Гриндал вздохнул.

— Ты говоришь это в который раз. Я тебе не верю!

— Если не можешь ты, значит, не может никто? — Трилос расхохотался. — Признаюсь, мне по душе твоя спесь. Я сделал правильный выбор. И, тем не менее, я уверен, что Фенелия заходила внутрь.

— И как же она ее открыла? Ах, да, она не открывала, не так ли? Ты утверждаешь, что ей помогли, хотя Фенелия была самым могущественным фрэем своего времени.

— С чего ты взял? — спросил Трилос.

— Это всем известно.

Трилос странно посмотрел на него.

— Что за абсурдное утверждение! Ты пьян?

— Почему абсурдное? Слыхал когда-нибудь про общеизвестные факты?

Трилос усмехнулся. Гриндалу не понравилась эта усмешка. Она его нервировала.

— Как думаешь, я подпадаю под это определение хоть сколько-нибудь? И почему ты вздумал полагаться на случайное, ничем не подкрепленное мнение обычных людей, которые принимают на веру абсурдные утверждения вроде «Солнце будет вставать каждый день» лишь потому, что во время их существования оно вставало всегда? Если следовать этой логике, они будут жить вечно. Уверяю тебя, не будут! Гриндал, ты меня разочаровываешь.

— Ладно. Так кто же открыл Дверь?

— Я надеялся, что ты сам ответишь на этот вопрос, — заявил Трилос.

— Говорю же, завтра утром я уезжаю в Рхулин. Я не могу…

— Именно это мне от тебя и требуется. Ты едешь гасить мятеж инстарья. Мне нужно, чтобы ты его подавил.

— Тогда удача на твоей стороне.

— Удача — лишь слово. Если станешь действовать в соответствии со своей натурой, чего тебе никак не избежать, тогда спровоцируешь нужную мне ситуацию.

— Какую такую ситуацию?

Трилос передвинулся и посмотрел ему в глаза.

— Знаешь, с чего началась Бэлгрийская война?

— С жадности короля Мидеона.

— Да, точнее, Мидеона убедили, что внутри, — Трилос кивнул на Дверь, — находится Первое Дерево, и его плоды даруют вечную жизнь. Поскольку фэйн Гхика отказалась предоставить королю дхергов доступ (вряд ли ей было это под силу, ведь открыть Дверь она могла не больше, чем ты или я), Дети Дроума напали на Детей Феррола. Отчасти виноват и я. Ведь это я рассказал про дерево Мидеону.

Гриндал прищурился.

— Не в обиду будет сказано, Трилос! Хоть ты и не красавец, по возрасту ты и близко не тянешь на участника тех давних событий!

— Внешность обманчива.

— Думаешь, я поверю, что ты начал Бэлгрийскую войну со лжи? Войну, которая…

— С чего ты взял, что я солгал?

Гриндал бросил взгляд на Дверь.

— Никто не знает, что за ней на самом деле. Или ты обратился к общеизвестному факту?

Трилос насупился.

— При чем тут моя поездка в Рхулин?

— Я сделал Фенелии подарок. Если честно, дар у нее уже был. Я лишь показал, как им пользоваться. Фэйн Алон погиб, и фрэи проигрывали войну. Я был зол на дхергов, поэтому вмешался.

«Искусство Фенелии даровал Трилос!»

— На этом все должно было закончиться. Из жадности дхерги убили тысячи фрэев. У Фенелии был повод и более чем достаточно силы, чтобы стереть дхергов с лица земли.

— Тем не менее, она не стала этого делать, — проговорил Гриндал.

— Фенелия преследовала их до самого Друминдора. Все, и я в том числе, надеялись, что она разнесет его в пух и прах и остатки зашвырнет в море. Однако она их пощадила. Предание гласит, что она на несколько недель покинула армию фрэев, окружившую крепость дхергов, а по возвращении встретилась с королем Мидеоном и предложила мир.

Гриндал кивнул.

— И ты думаешь, что в свое отсутствие она вернулась сюда и проникла в Дверь?

— Да. Это и спасло дхергов от полного уничтожения.

Гриндал уставился на Дверь с новым интересом.

— Зная, что твой народ сотрет с лица земли Детей Дроума, я вручил Детям Феррола Искусство. Тем самым я столкнул валун с горы, но что-то его остановило. Можешь называть это случайностью. Неужели такое возможно? Что способно остановить камень столь огромный? Что за невероятное событие способно помешать восходу солнца? Кто открыл Дверь для Фенелии и, куда важнее, где он сейчас? Именно поэтому ты отправляешься в Рхулин, чтобы отделить случайность от намерения. На этот раз я буду наблюдать.

— За чем именно?

— За тем, как невидимая рука откроет Дверь и остановит валун. Ты, дражайший Гриндал, и есть мой валун.

Глава 18

Свет усилил пульсирующую боль. Руки и ноги онемели, и когда Арион пошевелилась, затылок взорвался болью, будто в череп вонзили долото. Вероятно, она даже вскрикнула. Превозмогая себя, Арион огляделась и обнаружила, что находится в неказистой лачуге: бревенчатые стены из толстых стволов деревьев, потолок из связок пожелтевшей травы. Она лежала на убогой постели: жесткий и колючий соломенный матрас, сверху — грубая шерсть.

«Что, во имя Феррола, со мной случилось?»

Она могла лишь гадать и рассматривать окружающую обстановку. Все остальное усиливало боль. Арион буквально тонула в мучениях. Накатила паника, по счастью сменившаяся забытьем.

Арион приходила в себя еще несколько раз, но ненадолго. Она неизменно оказывалась все в той же кровати под травяной крышей, мучаясь от невыносимой боли. Сквозь заполнявший сознание туман она ощущала чье-то присутствие. Люди переговаривались на непонятном языке. Иногда ее касались чужие руки, в основном дотрагиваясь до головы. Ее подвинули, и она снова отключилась. Неизвестно, сколько именно это продолжалось. Время превратилось в причудливую мешанину снов, видений и прояснений, примерно одинаковых по количеству и степени важности. То она лежала в хижине, то разговаривала с Фенелией о том, что помимо Искусства новое поколение миралиитов следует учить и многим другим вещам, ведь сила без милосердия способна уничтожить их всех. Порой в ее видениях возникал волк или старуха-рхун, голова которой была обернута в ткань. Как-то раз Арион обнаружила себя на скамье в Саду, напротив Двери. Она испытывала непреодолимое желание подойти и попробовать открыть задвижку.

— Смелее! — подбодрил сидевший на соседней скамейке Трилос. — Ты же этого хочешь! Все мы хотим узнать, что находится за ней.

Арион встала и подошла к Двери. Она коснулась задвижки, зная, что толку не будет, и вдруг…

Ей удалось! Задвижка звякнула.

Сердце Арион бешено забилось. Дверь подалась и начала открываться.

— Тебя-то я и искал! — вскричал Трилос.

Арион проснулась, все еще слыша вопль Трилоса.

Она снова лежала в хижине, на соломенной постели. Онемение в конечностях прошло, и хотя голова еще пульсировала, острая боль дала Арион передышку. Она огляделась. Из окна лился солнечный свет. Пели птицы, приятный ветерок обдувал лицо — единственное, что не было укрыто шерстяным одеялом. И тут Арион заметила, что она не одна. В другом конце комнате в хороводе танцующих на солнце пылинок обнаружилась девочка-рхун.

Она сидела боком, перевесив ноги через подлокотник жесткого кресла, и болтала босыми ступнями, описывая в воздухе круги. По обе стороны ее лица вились симметричные татуировки. На плечи накинут плащ цвета красной глины. Немытая, волосы спутанные, подошвы потемнели от грязи. На ногах потеки, под ногтями чернота, словно она рыла землю голыми руками.

Неужели рхуны зарываются в землю, как кроты?

Девочка сосредоточенно смотрела на свои пальцы, на полу растянулся большой белый волк, положив морду между передними лапами.

Девочка-рхун вызывала отвращение, зверь — тревогу.

Арион замерла. Она пыталась припомнить, как попала сюда. Последнее, что сохранила память — пребывание в Саду с Трилосом и открывающаяся… Нет! Не может быть. Она покинула Эстрамнадон, чтобы найти мятежного Нифрона. Прибыла в Алон-Рист и встретилась с Петрагаром.

«Да, это я помню точно — я встретилась с ним и его слугой. Как звали слугу? Вроде бы Вертум».

Она прибыла в деревню рхунов и…

«Да! Я нашла Нифрона!»

На этом воспоминания обрывались.

Девочка заметила, что Арион пришла в себя, и улыбнулась. Она заговорила на каком-то зверином языке, похожем на лай.

«Рхуны — животные, — подумала Арион, — слегка похожие на фрэев».

Она подняла голову снова, и вдруг среди гнусного тявканья уловило нечто, прозвучавшее как «Арион».

— Ты знаешь мое имя? — спросила Арион на фрэйском.

Девочка кивнула. Арион оторопела.

— Ты меня понимаешь?

Девочка снова кивнула. Теперь Арион удалось рассмотреть ее лицо как следует: невзрачное, грубоватое и уродливое. Не иначе оставленный без присмотра божок порезвился с комком глины.

— Тура, — проговорила девочка. — Она учить меня божеским словам.

— Кто ты? — спросила Арион.

— Меня Сури.

— Где мы, Сури?

— Далль-Рэн.

Девочка продолжала сидеть в кресле боком, описывая ногами круги в луче солнечного света. Лотиан утверждал, что рхуны боятся фрэев до смерти, что считают фрэев богами и в их присутствии съеживаются от страха. Никто в Эстрамнадоне, исключая обитателей дворца, не вел себя при Арион столь же непринужденно.

Девочка-рхун указала на потолок.

— Это… э-э, деревянная пещера. Называется… — Девочка замялась, потом пожала плечами. — Место, где спит глава рхунов.

— Как я сюда попала?

— Принесли после.

— После? После чего?

Сури указала на голову Арион. Арион потянулась и кое-что нащупала. Выше глаз все было замотано тряпками.

Девочка спустила ноги с подлокотника и поставила ступни на волка, который вовсе не возражал.

— Лучше оставь, а то начинка вывалится.

— Чего?.. — Арион застыла. — Что со мной случилось?

Сури изобразила удар по голове, сопроводив его чавкающим звуком.

— Камнем ударить. Теперь починить. Ты не умрешь! — Девочка усмехнулась.

— Это сделала ты? Ты меня перевязала?

Сури кивнула.

— Да. Другие тоже помогать. Много помогать. Начинка остаться внутри.

— Вот как… Ну, спасибо. Почему меня ударили?

Сури встала, высвободила пальцы и повесила веревочку вокруг шеи.

— Погоди. Моя позвать Персефона.

Сури что-то сказала волку, тот поднялся и подошел к кровати. Девчонка умчалась прочь, огромный зверь с длинными белыми клыками тем временем встал над Арион.

Арион инстинктивно собрала пальцы в фигуру — простая физическая защита — но ничего не случилось. Она принялась напевать про себя, возвращаясь к истокам, чтобы воссоединиться с потоками энергии вокруг, однако не почувствовала ровным счетом ничего — ни вибрации, ни даже ее эха. Способность к владению Искусством пропала. Утратив связь с магией, Арион растерянно смотрела в волчьи глаза, и впервые за сотни лет на нее нахлынул страх смерти.

«Что они со мной сделали?»

Арион отпрянула от зверя, насколько позволяла стена, и тут же об этом пожалела. Резкая боль вернулась вместе с приступом тошноты.

Хотя волк не зарычал, не оскалил зубы, этого и не требовалось. Огромный клыкастый зверь стоял футах в пяти от нее и был куда страшнее любой боли. Он явно за ней наблюдал.

«Но зачем? Если попытаюсь встать, он меня убьет? Что я смогу сделать, если он нападет?»

Она не придумала ничего лучше, как закричать.

Раздались шаги, вошла Сури с какой-то женщиной. К сожалению, она тоже была рхуном. Сури отозвала волка. Рхуны переговаривались на все том же гортанном языке. Арион услышала имя Нифрона. Девочка вышла из комнаты.

— Нифрон? — спросила Арион.

Женщина-рхун кивнула и заговорила на фрэйском.

— Я говорю по-вашему, хотя и не очень хорошо.

Она была старше и носила уродливое платье из грубой черной шерсти. Волосы длинные и очень густые.

— Я послала Сури привести Нифрона, — сообщила женщина, прислонившись к двери.

— Ты Персефона?

— Да. — Женщина покивала.

— Та девочка, Сури, сказала, что люди за мной ухаживают. — Она коснулась повязок на голове.

Женщина снова закивала.

— Вы получили серьезную травму. Боялись, что умрете. Мы вас вышили. Остановили кровь.

— Вышили? То есть зашили? У меня текла кровь? — Арион снова затошнило.

— Да. Очень много.

Арион откинулась на подушку и прикрыла глаза. Стало гораздо лучше. Голова снова закружилась. Она утомилась и хотела спать, но не могла себе этого позволить. Сперва нужно выяснить, что же происходит.

— Кто меня ударил и почему?

Персефона промолчала.

Арион медленно повернула голову и посмотрела на женщину.

— Меня ударила ты?

— Нет!

— Тогда кто?

Женщина-рхун пришла в ужас.

— Прошу, не убивайте нас! Рхуны ни при чем. Мы, люди Далль-Рэна, хороший люди, очень-очень хороший! Никогда не вредили ни вам, ни вашим. Жили долгие годы по соглашению, подписанному в Алон-Ристе. Никогда не нарушали. Ни разу! Не делать ничего плохого! Очень мирные люди мы есть!

Когда женщина-рхун нервничала, ее фрэйский становился заметно хуже.

— Погоди. Значит, меня ударил рхун?

Глаза Персефоны подтвердили, что да.

Куда более смирные, чем овцы, уверял ее Вертум. Рхуны считают фрэев богами, утверждали все остальные. Наверно, просто забыли упомянуть о том, что рхуны имеют обыкновение поклоняться своим богам, избивая их камнями до потери сознания.

— Зачем рхун меня ударил?

— Вы сражались с Нифроном. Нифрон обращаться с нами… Э-э, то есть обращается с нами хорошо.

У Арион дух занялся. Теперь она вспомнила. Она разбиралась с Нифроном. Он оказал сопротивление. Остальные — галанты — попытались вмешаться, и тогда…

Снова раздался гулкий стук шагов по деревянному полу, Персефона исчезла в проеме двери и вернулась с Нифроном. Он нерешительно приблизился, держа в левой руке щит. За ним маячил еще один фрэй, сжимая рукоятки двух коротких мечей.

— Выжила… — откровенно разочарованно протянул Нифрон.

— Твоя забота не знает границ, — откликнусь Арион.

— Просто мне немного странно. Не думал, что твое пробуждение произойдет вот так спокойно. Я ожидал, что солнце померкнет, и земля разверзнется. А тут ни грома, ни молнии. Или что миралииты творят пред тем, как всех убить?

«Ничего они со мной не сделали, — подумала Арион. — Он и сам не знает».

— Извини, что разочаровала, — сказала она. — Кстати, у меня болит голова. Будто камнем кто ударил.

— Видимо, недостаточно сильно.

«Если бы ты только знал».

Оставалось лишь надеяться, что он не узнает. Арион не доводилось слышать, что Искусство можно утратить. С другой стороны, подобные травмы для миралиитов — большая редкость. Наверно, все дело в этом. Будь у нее день или два на исцеление…

— Если уж на то пошло, тебя спасли рхуны. Кровь лилась как из проткнутого бурдюка. — Нифрон указал на Персефону. — Это ей пришла в голову идея тебя подлатать. Сам не понимаю, с чего бы.

— А что делал ты?

— Абсолютно ничего. Смотрел, как ты истекаешь кровью в грязи, и ничего не делал. Впрочем, не совсем. Я стоял и улыбался.

Его приятель с клинками в руках нервно поежился.

— Ну не нравишься ты мне! — пояснил Нифрон, балансируя между презрением и яростью.

Тем не менее, за меч он не хватался, и это уже было хорошо.

Мечей Арион не боялась никогда, как и волков. Однако сейчас ей угрожало и то и другое, и она глаз не могла оторвать от длинных металлических клинков.

— Терпеть не могу тебе подобных, — заявил Нифрон. — Вы трусливы и не знаете, что такое честь.

— И твоего отца убил именно миралиит.

Арион надеялась, что ее способность понять причину его отношения успокоит Нифрона, однако изменений в лучшую сторону не последовало. Нифрон разозлился. Мысли путались, и она ничего не могла с этим поделать.

— Мой отец надеялся восстановить инстарья в правах, которых они лишились благодаря миралиитам! — Нифрон помедлил, вздохнул и сказал: — Ты явилась меня арестовать и оттащить в Эстрамнадон, чтобы меня тоже унижали и убили на глазах облаченных в ассики миралиитов, на потеху фэйну. Я мог позволить тебе умереть. Нужно было лишь остановить ее и не подпускать к тебе рхунов. — Он посмотрел на застывшую в дверном проеме Персефону. — Нужно было позволить тебе истечь кровью посреди грязи, и даже в этом случае ты сохранила бы куда больше достоинства, чем фэйн даровал моему отцу! Отвечая на твой вопрос, скажу: я не сделал ровным счетом ничего. Именно поэтому ты и жива до сих пор. — Он склонился к постели. — Своей жизнью ты обязана мне и всем жителям этого далля. Подумай об этом, пока будешь строить планы уничтожения всех и вся!

Арион вовсе не строила планов мести. Она лишь пыталась собрать воедино картинку произошедшего и гадала, скоро ли на нее накинется фрэй, поигрывающий мечами. Зато эти мысли изрядно отвлекали от пульсирующей боли в голове, из-за которой она едва не плакала.

— Кстати, массовому убийству есть и альтернатива, — заметил Нифрон. — Ты можешь нас отпустить. Я с галантами скроюсь в глуши до конца наших дней. Ты ни разу о нас не услышишь. Мы исчезнем. Если хочешь, сообщи фэйну, что нашла нас и покарала. Проблема решена, самолюбие потешено, страница перевернута. Надеюсь, хотя бы это я заслужил, позволив тебе очнуться.

— Я подумаю. — Арион утерла слезы. Головная боль заявила о себе с невиданной яростью.

— Можешь считать нашим подарком каждый глоток воздуха, который тебе достался! Твоя голова болталась, как у дохлой гусыни, но мы оставили тебя в живых, так учти это и будь любезна сообщить о принятом решении прежде, чем разверзнешь небеса!

— Посмотрим, — проговорила Арион сквозь зубы. Она удерживала взгляд сколько могла, борясь с нарастающей болью. К счастью, Нифрон отвел глаза первым.

— Вам что нужно нибудь? — спросила Персефона и нервно поморщилась. — Вам что-нибудь нужно?

— Спать хочу. Мне просто нужно отдохнуть, и все будет хорошо.

Арион надеялась, что так и произойдет.

В следующий раз Арион проснулась уже ночью. За окном сияли звезды. В комнате горела лампа, выдолбленная из глыбы известняка и заправленная животным жиром. В ее свете Арион увидела все ту же девочку. Она лежала на полу, пристроив голову на бок волку, распростершемуся на досках. Сури снова играла с веревочкой.

Арион вовсе не испытывала желания себя обнаружить и поэтому лежала тихо, наблюдая за тем, как девочка плетет удивительно сложную фигуру. Арион понятия не имела, что рхуны играют в те же игры, которым она обучала своих студентов, и видеть это было все равно, что встретить собаку, расхаживающую на задних лапах. Фигуру Арион узнала.

За сотни лет она изучила все возможные комбинации. Та, что плела Сури, называлась «паучий домик», и выходила у девчонки превосходно. Пальцы работали с необычайной ловкостью — изгибались, перекручивались и вынимали петли изящно и уверенно. Арион поняла, что девочка-рхун, использующая волка вместо подушки, справляется с плетением куда лучше, чем Мовиндьюле.

— Нижняя нить, — подсказала Арион, когда Сури замешкалась.

Она ожидала, что при звуке ее голоса девочка подпрыгнет, но та даже глаз не подняла.

— Нет, — отмахнулась она, сосредоточившись на замысловатой конструкции. — Уже пыталась. А что, если попробовать так… — Сури потянулась обеими руками, зацепила основные нити и крутанула запястьями. Вся фигура вывернулась наизнанку.

Арион улыбнулась.

— Умно.

Сури вздохнула.

— Тупо. Теперь застряла.

— Вовсе нет! — Арион приподнялась на подушках. — Давай ближе ко мне.

Сури села, склонившись в сторону кровати. Арион изучила фигуру, подцепила нити пальцами и продела руки, освободив Сури от веревочки. Потом подхватила еще две нити, сложила фигуру вовнутрь и протянула девочке.

Сури изучила плетение, облизнув верхнюю губу. Потом снова заулыбалась, сунула пальцы в центр и потянула. Фигура расправилась и скользнула ей обратно на руки. Согнув два пальца, Сури опять поменяла конструкцию. В тот же миг обе радостно рассмеялись.

— Меня никогда так не делала! — воскликнула Сури.

— Я тоже. Но ведь у нас и рук не по четыре, а по две.

Сури позволила веревочке соскользнуть с пальцев, и та снова стала простым кольцом.

— И еще. Вместо «меня не делала» надо говорить «я не делала».

Сури засомневалась.

— Уверена?

— Совершенно уверена.

Сури снова положила голову на волчий бок.

— Тебе лучше?

Арион кивнула и поняла, что боль не исчезла, просто затаилась на время. Головокружение тоже стихло. Желудок успокоился, и она даже слегка проголодалась. Почувствовав себя лучше, Арион приободрилась, прикрыла глаза и стала напевать, чтобы создать резонанс, однако сила ее по-прежнему оставалась заблокирована. Искусство не откликалось. Отсутствие знакомого ощущения пугало, ее словно разбил паралич. Вдруг сила не вернется?

Хотя в юности Арион спокойно обходилась без Искусства, сейчас ей верилось в это с трудом. Утратить дар хуже, чем лишиться рук или ног. Она стала калекой! Арион ужаснулась. Страх накатил, угрожая затопить ее без остатка.

«Я не буду об этом даже думать, по крайней мере, не здесь и не сейчас».

— Ты умеешь жонглировать? — выпалила Арион, уцепившись за вопрос, как за якорь, чтобы не соскользнуть в пучину.

Девочка посмотрела на нее с недоумением.

На столе Арион заметила свой пояс с подсумком.

— Вон там лежат три камешка. Можешь подкинуть их и удерживать в воздухе одновременно?

Сури улыбнулась. Она вынула камешки из сумки, встала на колени и с легкостью подбросила все три в воздух. Хотя потолок был низким, девочка его не задела. Ловя и швыряя камешки, она вскоре заставила их двигаться плотным кольцом.

— Ты так уже делала.

— Тура научила меня… то есть Тура научила я.

— Нет, — сказала Арион. — В этом случае надо говорить «меня».

— Уверена?

— Совершенно уверена.

Сури снова посмотрела на нее недоверчиво. Арион улыбнулась. И не потому, что девочка усомнилась в ее познаниях в фрэйском — Сури жонглировала, не глядя на камешки. Они летали друг за другом, и руки ловили их сами по себе. Представление вышло впечатляющим. Не то чтобы Сури жонглировала лучше всех на свете, но ведь это была девочка-рхун, совсем юная. Арион учили, что рхуны ненамного разумнее животных и разительно отличаются от фрэев и дхергов отсутствием интеллекта. Рхуны не умеют думать, как люди. В основном они действуют инстинктивно. Любое сходство с высшими существами — подражание или совпадение. Однако в данном случае это было маловероятно. И Персефона, и девочка говорили на фрэйском, и девочка жонглировала куда лучше самого принца. Вдобавок плела сложнейшие фигуры просто для развлечения. Как такое возможно, если рхуны не способны думать?

— Кто такая Тура? — спросила Арион, когда Сури поймала камешки и потянулась к сумке.

— Была меня другом. Она вырастила я.

— Нет, надо говорить «Была моим другом и вырастила меня».

Сури скривилась, потом пожала плечами.

— Вы поссорились?

— Почему поссорились?

— Ты сказала, что Тура была твоим другом.

— Она умерла.

Обыденность тона поразила Арион.

— Что ее убило?

Сури посмотрела на нее недоуменно.

— Ничего. Просто умерла. Старая была.

Арион заглянула в темно-карие глаза Сури. Увидев свое отражение, она задумалась, не пытается ли Феррол дать ей знак.

— Почему за мной смотришь только ты? — спросила Арион.

— Не только меня, — ответила Сури. — Персе…

— Не только я.

Девочка-рхун вздохнула и закатила глаза.

— Персефона смотрит тоже, и старуха. Другие работают. У нас времени больше. Мне следует… — Она смолкла, ожидая замечания от Арион. Его не последовало, и Сури продолжила: — Следует решить костяную загадку, но я… — она снова замялась, — могу подумать и здесь.

— Что за костяная загадка?

— Спрашивала у богов про будущее. Они ответили костями цыпленка. — Сури вытащила почерневшую палочку. — Эта очень сильна. Предупреждает об ужасном чудовище. Сила его огромна. Оно всех нас убьет. Думала, это Грин — большущая медведица, живет в лесу. Оказывается, она вовсе не медведь. Она демон, только не знаю, какой именно. Не знаю — не смогу остановить. Вот я и думаю над загадкой. Проблема в том, что времени у нас — до полной луны.

Удивление, которое испытала Арион, обнаружив столь похожего на фрэя рхуна, сменилось разочарованием: девочка верит в предрассудки вроде предсказания будущего по костям, в чудовищ и демонов. Возможно, она и не животное, но все равно существо весьма примитивное…

Сури не оправдала ожиданий Арион. На миг миралииту показалось, будто пропасть между рхунами и фрэями не так уж велика. Плетение фигур и жонглирование камешками буквально указывали на склонность рхунов к постижению Искусства. Сумей Арион предъявить доказательства, шок и отвращение на лице Гриндала стоили бы полученного ею удара по голове. И все же, несмотря ни на что, Сури была рхуном, и их разделяла бездна.

— Проснулась? — нервно спросила Персефона, входя.

Сури встала и потянулась.

— Смотри, — сказала она Арион, ткнув в Персефону. — Я пора уходить.

— Мне пора уходить, — поправила Арион.

— Уверена?

— Совершенно уверена.

Сури скривилась и покачала головой, потом заговорила с волком. Тот тоже встал и потянулся. Оба направились к двери вместе, и вдруг Сури замерла и обернулась.

— Не переживай. Оно вернется.

— Что вернется? — спросила Арион.

Сури лишь улыбнулась и исчезла в дверном проеме.

Глава 19

Капли падали в лужи и поднимали фонтанчики брызг. Персефона сидела на мокрой циновке и смотрела на дождь. Упал лист. Деревьев поблизости не было, наверно, его принесло ветром. Лист задрожал на одном из камней, обрамлявших дорожку, над мутной, грязной жижей.

Влажный воздух снова похолодал. Весна отступила, будто сомневалась в собственных силах. Из родительского дома Брин принесла Персефоне толстое шерстяное одеяло с корявыми цветами, кое-как пришитыми желтыми нитками. Зато грело оно отлично, и Персефона завернулась по самую шею.

— Стало быть, она пришла в себя, а мы все еще живы, — подытожила Мойя. Героиня похода к колодцу вернулась к прялке, спеша закончить работу засветло.

— Она все еще сильно страдает, — заметила Персефона. — И немного не в себе. Кто знает, что случится, когда она поправится.

— С ней снова Сури? — спросила Брин.

Девушка сидела на полу и чесала шерсть. Ей всегда нравилось бывать у Роан, но с появлением Рэйта она находилась там практически безотлучно. Пока дочь справлялась со своими обязанностями, Сара вроде бы не возражала. Брин принесла четыре больших мешка. После недавней стрижки получились целые горы шерсти и соответственно много работы, к которой Брин охотно привлекала всех, кого могла.

— Нет, сейчас очередь Падеры, — ответила Персефона, тоже пытавшаяся чесать шерсть.

Персефоне почти не довелось ни чесать, ни сучить, ни прясть, ни ткать, хотя наблюдала за этими работами она бесчисленное множество раз. Но смотреть и делать — вещи очень разные. Пока Персефона справилась всего с одним пучком. Она хотела взяться за более частый гребень, однако Брин заверила ее, что это куда сложнее. Девочка подключила к делу даже Малькольма с Рэйтом. Шерсти хватало на всех, и никто не смог отказать, видя ее радостную улыбку.

— Падера? — воскликнула Мойя. — Да она, поди, давно уснула.

— Кажется, она взяла с собой вязанье.

— Тогда точно спит.

Брин выглянула, чтобы посмотреть на дождь.

— А где Сури?

Мистик с волком очаровали девочку почти так же сильно, как Рэйт. Впрочем, ничто не могло отвлечь ее от дьюрийца надолго, и она с удовольствием учила его чесать шерсть. Поэтому неудивительно, что Рэйту доставалось почти все внимание и пучки у него получались самые аккуратные, в то время как у Персефоны и Малькольма выходило совсем неважно.

— Снаружи, — ответила Мойя, вращая колесо прялки с помощью ножной педали. — Вместе с волком.

— Под дождем? — удивилась Брин.

— Ей не нравится сидеть внутри, — сказала Персефона.

Роан заинтересовалась. Она одна не принимала участия в обработке шерсти. Вместо этого она сидела у стены на коленях, пришивая лоскут ткани к боку своей туники.

— Кому — Сури или волчице? — с тревогой спросила Роан.

— Полагаю, обеим. Только ты тут ни при чем, Роан. Сури неприятно находиться в любом доме. Даже в стенах далля ей тяжело.

Роан ответила характерной улыбкой, столь же типичной, как походка или шепелявость Гиффорда. Жизнь изломала их обоих. Гиффорд был калекой снаружи, Роан — внутри, и Персефона гадала, не является ли это платой за их таланты.

Все эти люди по-своему удивительны.

Персефону преследовали видения: истекающие кровью тела лежат среди пылающих руин далля. Персефона видела будущее так же ясно, как и лист, трепещущий под порывами крепнущего ветра. Так многое под угрозой, так высоки ставки… Разве может лист повлиять на ветер?

— Почему она до сих пор не ушла? — спросила Мойя.

— Сури? — Персефона подняла голову, оторвавшись от работы. — Думаю, пытается понять, почему на меня напали. Сказала, это как-то связано с костями.

— Есть какие-нибудь догадки?

Персефона пожала плечами.

— Если и есть, со мной она не делится. Наверно, сначала хочет разобраться во всем сама.

— Кстати, о загадках… — Брин встала на колени рядом с Рэйтом, помогая сделать еще один идеальный пучок. — Какая там разгадка?

— Что за загадка? — не понял он.

— Та, которую ты задал Серповидному лесу. — Брин выпрямилась, закрыла глаза и повторила: — В лес приходят четыре брата. Первого встречают с радостью, второго с любовью, третий всегда приносит тяжелые вести, последнего все страшатся. Они приходят каждый год, но всегда поодиночке. Как их зовут?

— Ты запомнила слово в слово? — поразилась Мойя.

— Превосходно, Брин, — похвалила Персефона. — Ты станешь отличным Хранителем.

Брин улыбнулась.

— Я слышала ее один раз, и все еще пытаюсь найти ответ. Не то чтобы я мудрее леса… То есть, ты спросил у леса, и он не отгадал, верно? Поэтому как же я могу…

— Весна, лето, осень, зима, — подала голос Роан.

Все обернулись и посмотрели на нее. Заметив тишину, Роан подняла глаза.

— Я угадала? Так зовут тех четырех братьев?

— Да, — чуть улыбнувшись, проговорил Малькольм. — Так и есть.

— Ну, теперь ответ кажется очевидным, — протянула Мойя.

Малькольм прищурился.

— Извиняюсь за вопрос, мне просто интересно. Зачем ты пришиваешь лоскут на тунику? Ведь на ней нет дыр. Даже потертостей нет.

— Не просто лоскут, — ответила Роан. — Это мешочек.

— Что?

— Ме-шо-чек. Так я его называю. Знаешь, как мешок, только маленький? Этот совсем крошечный. Поэтому мешочек. Смотри! — Роан взяла с рабочего стола кусок веревки и сунула внутрь. Потом убрала руку, словно показывала фокус. — Сверху он открыт, поэтому можно класть и вынимать что угодно одной рукой, и он всегда при мне!

— Поразительно! — восхитился Малькольм.

— Ага, пока не встанешь вверх ногами, — подала голос Мойя.

— Вряд ли Роан будет… — начала Персефона и осеклась, заметив взгляд Мойи.

— Сеф, это же Роан! Пару недель назад я едва успела отнять у нее иголку, которой она собиралась ткнуть себе в глаз.

Персефона посмотрела на Роан с ужасом.

— Это еще зачем?

— Хотела измерить глубину глазницы, — ответила Мойя.

— Ох, помилуй нас Мари! Роан, не делай так больше! — воскликнула Персефона.

— Ладно. — Роан кивнула, ничем не показав, что поняла, почему так делать нельзя. Потом она снова посмотрела на Малькольма. — Я хотела пришить мешочки с двух сторон. — Она коснулась рукой другого бедра, указывая место. — В следующий раз Падера попросит нитку с иголкой, и мне не придется возиться со шнурками на сумке.

— Роан, ты — чудо! — сказала Мойя. — Немножко чокнутая, зато потрясающая!

— Вовсе она не чокнутая, — заявила Персефона. — Роан — гений.

Роан смущенно покачала головой и снова приняла недоверчивый вид, так расстраивавший Персефону. Каким же чудовищем был Ивер? Персефоне он нравился. Странно, что можно быть знакомым с кем-то много лет и при этом совершенно его не знать…

— Как думаешь, что теперь будет делать Коннигер? — спросила Мойя. От ее прялки по дому носился ветерок.

— Сара сказала, что они с Трессой перебрались к Косвэллам, — сообщила Персефона. — Я вовсе не хотела выставить их из дома. Могли бы и остаться.

— Пока миралиит там, к чертогу боятся подходить даже галанты. Ну, разве что вы трое не трусите. Ведь Сури — мистик, и ее поступки никого не удивляют, а Падера и медведю не побоится в глаз плюнуть. Чего ей терять? Старуха прожила срок жизней в десять. Наверно, ей уже здорово надоело.

— А я? — спросила Персефона. — Что говорят обо мне?

Персефона знала, что разговоры ходят. Так бывает всегда. Жизнь в далле тянется день за днем, полная скучных ежедневных забот, и сплетни — единственное развлечение. После обвинений Хэгнера, смерти Сэккета и Эдлера, а также прибытия Рэйта с Малькольмом, фрэев и миралиита людям было, что обсудить. В ее присутствии они переходили на шепот, поэтому Персефона знала: судачат по большей части о ней.

Мойя перестала крутить прялку и отпустила нить.

— Не знаю, насколько это верно, только Осень слышала, что Коннигер заявляет направо и налево, будто ты пытаешься его сместить. Поэтому и выгнала из чертога. Еще один шаг в твоем злобном замысле.

— В моем злобном замысле? Да я просто пытаюсь спасти жизнь миралииту и этот далль в придачу! Я поместила ее в чертог потому, что там тепло и сухо.

— Я только передаю, что услышала, — заметила Мойя. — Понимаю, все обвинения Хэгнера и Коннигера — полная чушь, и все-таки вдруг…

— Мойя, как ты могла такое подумать!..

Мойя покачала головой и подняла руки.

— Нет-нет, я имела в виду немного другое. — Она оглядела друзей, которые почувствовали серьезность момента и оставили свои дела. — Может, вождем надо стать тебе?

— Вожди кланов — всегда мужчины, — напомнил Рэйт.

— Нет, — заявила Мойя. — Не обязательно.

— Ну, как правило, и это связано с тем, что любой член клана может бросить вождю вызов и сразиться с ним за власть, — откликнулся Рэйт. — По крайней мере, так происходит… происходило в Дьюрии. Немногие женщины способны управляться с копьем или с топором. Вождь должен уметь повести мужчин на битву, и поэтому он — самый сильный и крепкий из всех.

— Жители Рэна не ходят на битву каждую неделю, — напомнила Мойя. — Ни разу ни одной битвы не видела.

— И все же мужчина лучше обеспечивает порядок.

Лицо Мойи окаменело.

— Вроде как у нас порядок обеспечивает именно Персефона. Если уж речь зашла о порядке, я предпочла бы того, кто думает головой, а не тем, что ниже пояса!

Присутствующие заулыбались и покосились на Брин, вид у которой стал озадаченный.

— Разве она выстоит с ним в схватке один на один? — спросил Рэйт.

— Не следует выбирать вождя по умению убивать, — сказала Мойя. — Как должно быть и что получается на самом деле — вещи очень разные. Увы, подобные споры решаются именно в поединке.

— Значит, ей нужен заступник, который сразится с Коннигером, — предложила Брин. Мойя и Рэйт посмотрели на девочку. — В соответствии с Укладом любой может выставить взамен себя защитника, если только тот согласен драться и не претендует на место вождя.

— Правда? — спросила Мойя.

Брин кивнула.

— Я думала, это известно всем.

— Не все изучают Уклад подробно, как ты, Брин. — Мойя повернулась к Персефоне. — Вот видишь! Пусть Рэйт сразится с Коннигером, и ты станешь вождем клана!

— Не стану я никого просить рисковать ради меня жизнью!

— Он сражается с богами! Ты попросишь его убить только Коннигера. Вряд ли это так уж рискованно.

— Фрэи вовсе не боги, и мне все равно, будь то Коннигер или Кобб. Я не стану рисковать никем, особенно человеком, которого едва знаю, — заявила Персефона, избегая смотреть на Рэйта. Он к ней неравнодушен, а она назвала его чуть ли не посторонним. — Ты просто не хочешь, чтобы Коннигер выдал тебя замуж за Хэгнера.

— Конечно, не хочу. Тебе бы такое понравилось? Однако дело не в этом. В критических ситуациях все рассчитывают именно на тебя, и никто не усомнился в твоем решении поместить фрэю в чертог. Хотя я была совсем ребенком, я помню голод и как ты нас спасла. Кстати, моя мать тебя ненавидела.

— Ну спасибо, Мойя. — Персефона нахмурилась. — Всегда приятно добавить еще одно имя к длинному списку тех, кто меня ненавидит.

— Дай договорить! — Мойя закатила глаза. — Она проклинала тебя каждую ночь, потому что ты убедила Рэглана ограничить выдачу зерна. — Мойя повернулась к Брин, тут же отложившей шерсть в сторону: Брин обожала истории. — Долгая Зима закончилась, настало лето, урожай поспевал прекрасный, но все голодали, потому что Персефона потребовала не открывать зернохранилище.

— За это меня ненавидели многие, — тихо сказала Персефона, вспоминая худший год в своей жизни. Тогда ей удалось уцелеть лишь потому, что она была уверена: хуже и быть не может. Вероятно, именно поэтому после предсказания Сури о скорой гибели в далле все и пошло вверх дном: богам вздумалось доказать Персефоне, что она не права.

— Мать говорила, Рэглан потакает тебе лишь потому, что ты едва не умерла в родах за несколько недель до этого, — продолжила Мойя. — Он о тебе волновался, и мать заявила, что ты воспользовалась своей потерей. Якобы ты уменьшила выдачу зерна для того, чтобы и остальные страдали с тобой вместе.

— Неужели твоя мать так и сказала?

Мойя кивнула.

— И еще ты удивилась, почему я не плакала на ее похоронах? У меня были причины.

— И что случилось дальше? — спросила Брин. — Я никогда не слышала эту историю.

— Жаль, не могу сказать того же и о себе, — проговорила Персефона, глядя на дождь.

— Брин, ты была совсем крохой. Сколько с тех пор прошло? Лет десять? — спросила Мойя.

— Одиннадцать, — ответила Персефона. — Давайте лучше не будем вспоминать.

— О, нет! Ты должна рассказать до конца! — взмолилась Брин. — Может, я стану следующей Хранительницей, и эта история пригодится мне в будущем. Вдруг подобное случится опять? Пожалуйста!

Мойя пожала плечами.

— Рассказывай, Сеф. Ты знаешь лучше всех нас.

Персефона долго молчала, потом вздохнула и продолжила:

— Началось все с Туры. Она пришла из лесу и предупредила нас с Рэгланом о том, что будет голод. Я поверила, он нет. Отчасти потому, что Тура редко наведывалась в далль. И если уж она пришла, то причина у нее была веская. Другая причина заключалась в том, что я знала, как мало у нас припасов и как сильно люди хотят отъесться после долгого сидения на одном пайке. Я убедила Рэглана закрыть зернохранилище. Люди голодали и едва не взбунтовались. В подобных мерах они не видели никакого смысла. Я никогда не спорила с Рэгланом столь яростно, но отступать было нельзя. Наверно, он согласился, чтобы меня успокоить. Не знаю. Однако моим мольбам он внял.

Персефона замолчала, и в хижине стало тихо.

— Весной все было хорошо. Урожай обещал быть обильным, и все смотрели на меня с ненавистью. Пришлось коротать теплые деньки взаперти. И тут нагрянула непогода. Бури длились много недель. Ветер, град и дождь погубили все посевы. Потом наступила засуха — два месяца без единой капли дождя. Едва мы подумали, что хуже некуда, как на нас обрушилась ранняя зима. Из припасов было лишь то, что осталось в зернохранилище. Так начался Великий голод. Многие умерли. Тела складывали в снегу, потому что земля слишком промерзла, чтобы копать могилы. И мы решили подождать с погребением до весны. Когда тела начали исчезать, мы с Рэгланом молились об одном: лишь бы это сделали дикие звери или даже оборотни.

— Мы выжили благодаря тебе! — перебила Мойя. — Иначе погиб бы весь далль, и все это прекрасно знали. После того случая люди стали к тебе прислушиваться. Да и сейчас тоже. Тебе просто нужно с ними поговорить.

Персефона покачала головой.

— Вождь — Коннигер.

— Конечно, пока да, но если ты…

— Нет, Мойя. Неужели не понимаешь? Что случилось бы той весной, когда Рэглан урезал паек, если бы твоя мать нашла себе дьюрийца и бросила вождю вызов? Вряд ли бы тебе понравился результат, верно? Вождь из Коннигера так себе, по крайней мере, сейчас. В будущем все наладится, надо лишь его поддержать. Просто ему нужно немного помочь, а нашептывания Хэгнера и его попытки меня оболгать вовсе этому не способствуют.

— Коннигер ни что не годен! Ты знаешь, что он назначил Хэгнера новым Щитом? — спросила Мойя. — Что за идиот делает однорукого калеку своим стражем?

— Причина наверняка есть, просто мы ее не знаем. Когда я была помощником вождя, мы с Рэгланом не рассказывали всем и каждому о том, что происходит. Некоторые тайны приходилось хранить ради блага нашего клана.

— Например?

— Например, то, что на самом деле произошло с телами, ожидавшими погребения до весны.

— И что с ними случилось?

— Скажу лишь, что следы к ним вели отнюдь не звериные…

Сури сидела под дождем возле домика Роан, прислонившись к дверному косяку и вытянув ноги к краю мутной лужи. Минна лежала рядом мокрой грудой меха, бока ее поднимались и опадали в такт дыханию. Волчица никогда не мерзла. Мистик снова играла с веревочкой, и капли дождя усложняли и без того замысловатую игру, повисая на нитях, словно жидкие драгоценные камни.

Сури чувствовала, как уходит время, а ей надо было поразмыслить. Доносившаяся из хижины болтовня отвлекала, зато дождь здорово помогал. Серая завеса и стук капель позволяли отгородиться от остального мира. Почти от всего. Если вслушаться, Сури могла разобрать, о чем говорили внутри. Тут уже вступила в дело веревочка. Она помогала девочке сосредоточиться. Веревочки — они такие. Водоемы тоже годятся, хотя отыскать подходящий бывает непросто. Он должен находится глубоко в лесу, вокруг побольше камышей и летающих стрекоз, и как можно меньше кусачих насекомых. Хороший пруд был в северной части Серповидного леса, но идти до него слишком далеко, поэтому сгодилась и веревочка.

В чем же секрет медведя?

Если бы Сури довелось поговорить с Коннигером, она могла бы что-нибудь и узнать. Наверно в медведя вселился бэндиго, морвин или яккус. С бэндиго она справится, а вот яккус куда хуже. Впрочем, Сури не считала, что это яккус. Они убивают, насылая хворь, погибшие же были разорваны на части. Похоже на морвин. В самом деле, это наверняка морвин. Поедание людей — хорошая зацепка, однако Сури не хотелось столкнуться с демоном, исходя из одних догадок.

Несмотря на шум дождя и игры с веревочкой, Сури слышала, как Персефона вспоминает про Великий голод. «Мы складывали тела в снегу, потому что земля слишком промерзла, чтобы копать могилы. И мы решили подождать с погребением до весны. Когда тела начали исчезать, мы с Рэгланом молились об одном: лишь бы это сделали дикие звери или даже оборотни».

Вот и лучшее свидетельство того, что они имеют дело с морвин… Либо Персефона права и поблизости завелись оборотни. Сури продевала веревочку между пальцами, размышляя о медведях и лесных духах. Ясно было одно: если она ничего не предпримет, придет смерть. Только сперва надо понять, с чем же ей предстоит столкнуться.

В хижине беседа переключилась с голода на споры о том, кто должен быть вождем. Рэйт и Малькольм присутствовали тоже, но говорили мало. Сури это нравилось. Они совсем как Минна. Глупцы считают тишину пустотой, которую надо заполнить, мудрецы же понимают, что тишины не существует.

— Славный волк, — сказал молодой мужчина, ковыляя к ним с деревянной палкой под мышкой.

Спина у него была скрюченная, лицо кривое — с одной стороны глаз и угол рта выше, чем с другой. Правое плечо прижато к щеке, левая нога волочится как неживая. Он нарядился в удивительно чистую тунику, промокшую насквозь. Волосы он аккуратно зачесал назад, что было не сложно — ведь они тоже намокли под дождем. В свободной руке он держал красивую глиняную амфору, отделанную глазурью. В центре была нарисована женщина с разорванной цепью.

— Ее зовут Минна, — ответила Сури.

— Впефвые вижу волка с именем. — Мужчина помолчал. — Если на то пошло, то волков я еще не встфечал. — Он говорил медленно и четко, но звук был такой, будто у него нос забит. — Фад познакомиться, Минна. Я — Гиффод.

— Что с тобой случилось? — спросила Сури. — Тебя прокляли?

Гиффорд рассмеялся.

— Думаю, много раз.

— Хорошая палка, — похвалила Сури. — У меня есть посох, только я никогда не пробовала пользоваться им вот так.

Из хижины вышла Роан.

— Я называю это подпоркой.

— Это она для меня сделала, — пояснил Гиффорд. — Жаль, назвала словом с буквой «фэ». — Калека улыбнулся, ну, или почти улыбнулся — насколько позволяло его кривое лицо.

— Извини, Гиффорд. Могла бы догадаться! Название можно и поменять, — сказала Роан.

— Нет, не надо. — Он протянул женщине амфору. От боков отскакивали капли дождя, некоторые падали внутрь с глухим звуком. — Фоан, это тебе. Думаю, самая лучшая из моих фабот.

Роан не шевельнулась. Она закрыла лицо руками и ошеломленно смотрела на керамическую вазу через растопыренные пальцы.

— Она… она такая красивая! Это и есть твоя новая глазурь?

Он кивнул.

— Внутфи и снафужи. Тфудно было, поэтому я фаботал так долго.

— Ты не можешь отдать ее мне!

— Почему бы и нет? Я сделал ее для тебя. И на ней твой… твой лик.

Роан подошла ближе и стала разглядывать картинку.

— Это я?

— Кто же еще?

Роан прищурилась, по рисунку стекали капли дождя.

— Но… но ведь она красивая!

— Угу. — Гиффорд кивнул. — Именно. Возьми, пфошу тебя. Ваза не тяжелая, но дефжать ее на весу…

— Ах, извини! — Роан взяла вазу, продолжая восхищаться. — Настоящее сокровище! Не понимаю, почему ты решил подарить ее мне.

Гиффорд замялся. Сури распознавала выражения людских лиц с трудом, а с кривой и расплющенной физиономией Гиффорда ей пришлось особенно нелегко. Судя по его виду, он хотел что-то сказать, потом передумал. Гиффорд попытался пожать плечами, только дернулось лишь одно плечо.

— Пойдет к тем чашкам, что я тебе дал.

— Ты не можешь все время делать мне подарки!

— Фазве вождь издал новый указ? — Он выдал еще одну кособокую улыбку, и Сури поняла, что они все у него такие. — Даже если так, я его нафушу!

Роан смутилась.

— Я хотела сказать, что не заслуживаю твоих подарков. Ведь я просто…

— Он умеф, Фоан! — напомнил Гиффорд, чуть повысив голос. — Ты теперь не фабыня. Ты свободна! А я… — Гончар прикусил губу и шумно вздохнул. — Чашки и гофшки — самое меньшее, что я могу для тебя сделать. Если бы я мог… если бы я не был…

Гиффорд плотно сжал губы и уставился на Роан. Они стояли под дождем лицом к лицу и дышали так тяжело, что из их дыхания образовалось облачко.

Роан прижала амфору к груди и спросила:

— Ты в порядке?

— Нет, — с несчастным видом ответил Гиффорд и посмотрел на Сури. — Она тебе скажет. Я пфоклят.

Роан пришла в недоумение.

— Проклят, — пояснила Сури.

— Да, точно. Оставь себе. Сломай. Отдай. Делай с ней, что хочешь, Фоан. Ты можешь делать, что хочешь, потому что ты свободна! И кфасива. Ты достойна самого лучшего, но я могу дать тебе лишь вазу. — Он снова улыбнулся кривой улыбкой или же нахмурился. — Фад познакомиться с тобой, Минна, — проговорил Гиффорд и захромал прочь.

Услышав свое имя, волчица подняла голову.

— Кто его проклял? — спросила Сури у Роан, глядя вслед Гиффорду.

— Что-что? — Роан посмотрела на нее сверху вниз, не поняв вопроса. — Ах да. Наверно, боги. Он таким родился.

— Мать Гиффорда умерла, подарив ему жизнь, — сказала Персефона, стоя в дверях. Она смотрела на Роан с грустью. — Когда он родился, жители далля решили, что лучше всего отнести его в лес, но отец не дал. Он заявил, что Гиффорд — борец, как и его мать, и был прав. Сын Арии — пожалуй, самый храбрый мужчина в нашем далле.

— Что значит — отнести его в лес? — спросила Сури.

— Хм. — Персефона отвела взгляд. — Некоторых детей, нежеланных детей, иногда отдают на милость богов.

Сури выронила веревочку из рук.

На следующее утро Рэйт отправился поработать под сенью леса. Рубашку он снял, оружие повесил на ветку ближайшего дерева. Он все еще носил с собой сломанный отцовский меч, сам не зная почему. После дождя небо было ясное, свет восходящего солнца пронзал листву, словно копьями. На границе леса с лугом, в тиши покрытых росой трав, легко забывалось, что приближается конец света.

Или он уже наступил?

Вопрос, конечно, спорный. Фаталисты, к числу которых причислял себя и Рэйт, полагали, что фрэи придут и убьют всех, в первую очередь Убийцу Богов. Однако фрэи приходили уже трижды, остались дважды, один раз ушли, а все пока живы. Разве этого недостаточно, чтобы вселить хоть немного надежды?

Что за удовольствие сокрушать тех, кому и надеяться не на что? Точно так же перед забоем свиней или коров есть время, когда их просто откармливают. Боги выжидают подходящего момента, и время Рэйта почти на исходе. Почему же он еще здесь?

Ответ был очевиден, и совсем ему не нравился.

Рэйт утер с лица пот и вспомнил землю за реками, куда притащил его отец. Херкимер во многом ошибался, но только не насчет того места. Разведывая окрестности, они с отцом пересекли Берн и Большой Урум, где Рэйт обрел настоящий рай. На дальней стороне он взобрался на холм и увидел свое новое будущее. Земли, которые фрэи называли Эврлин, изобиловали плодородными полями и густыми лесами. Именно туда он и хотел отправиться, там и надеялся поселиться. Позднее Херкимер выбрал луг у слияния двух рек, однако Рэйт все не мог выбросить из головы тот холм.

Один туда не пойдешь. Даже отец это понял и захватил с собой Рэйта. Наверно, после обустройства он собирался отправить сына на поиски жены. Возможно, через год или два Персефона передумает, и если она придет, последуют и остальные. Рэйт представлял, как к нему присоединятся Персефона, Малькольм, Сури и другие. Вместе они могли бы построить что-нибудь… что-нибудь прекрасное.

Рэйт снова поднял топор.

После гибели Крира добровольцев-лесорубов резко поубавилось, зато все заговорили о том, что запасы дров тают. Дождавшись погожего утра, Рэйт одолжил топор у Роан. Она извинялась, говорила, что смастерила его прошлой осенью, когда дров на зиму уже нарубили, поэтому не успела опробовать. На случай, если топор окажется негодным, она извинилась еще трижды. Лезвие она сделала из куска металла, который они с Гиффордом нашли во время поисков материала для глазури.

Рэйту не часто доводилось работать топором: в Далль-Дьюрии деревьев мало. Как-то раз он отправился с отцом и другими мужчинами в дальнее путешествие на юг, где были леса. Их топоры представляли собой расщепленные с одного конца колья, в которые вставляли зазубренные кремни и крепко приматывали полосками кожи. Как правило, сильному мужчине требовался целый день, чтобы срубить дерево и разделить на пригодные к использованию куски. После такой работы очень болели руки, кремни же ломались так часто, что приходилось брать с собой пару дюжин запасных.

Инструмент, который вручила ему Роан, был совсем другим. Длинная, изогнутая рукоятка входила в отверстие в металлической части. Размахнувшись, Рэйт перерубил ветки одним ударом, да еще вместе с корой. Работая в одиночку, он уже повалил вполне солидный клен и отсек сучья менее чем за два часа. Топор оказался волшебным!

Рэйт оттащил ветви с листьями в сторону, поставил ногу на ствол и решил перевести дух. Он поразился, что топор обрубает сучья так ровно.

— Будь я медведем, ты уже был бы мертв.

Рэйт крутанулся, вскинув топор. За ним стоял фрэй, который разоружил его во время схватки с Нифроном.

Сэбек держался непринужденно — вес перенес на пятки, спина прямая, подбородок поднят, руки опущены. На нем была лишь кожаная юбка и поясная портупея, голая грудь загорела до цвета бронзы, из которой были его мечи. Лучи утреннего солнца четко вычерчивали рельефную мускулатуру фрэя. Лицо образовывали наклонные плоскости: высокие скулы, широкая челюсть, узкие губы. В пронзительно-голубых глазах светилось радостное предвкушение.

Рэйт промолчал. Он покосился на свои мечи, висевшие на ветке. Между ним и его оружием стоял фрэй. Сэбек заметил взгляд. Он отступил, взял клинок Шегона и угрожающе им взмахнул.

— Ужасный меч, — сказал Сэбек. — Безвкусный, тяжелый и слишком длинный. Впрочем, ты наверняка любишь длинные мечи. Это оружие трусов, которые боятся подпускать врагов близко.

Он швырнул клинок Рэйту. Не успел дьюриец его поймать, как фрэй уже выхватил оба своих меча.

— Это Нэгон и Тибор, — пояснил Сэбек, держа парные клинки лезвиями кверху. — Молния и Гром. Оба выкованы из одной партии руды знаменитыми дхергскими кузнецами.

— Дхергскими кузнецами? Вот почему они такие короткие?

Сэбек усмехнулся, и в его зубастой улыбке Рэйту почудилась угроза. Фрэю не просто нравилось драться, он обожал поединки. И к своим мечам явно испытывал нечто большее, чем мимолетную привязанность.

— Короткие мечи быстры, и я не боюсь подходить близко. — Сэбек принялся расхаживать, как огромная кошка. При этом он делал тренировочные выпады. — Сражаясь с Нифроном, ты допустил несколько ошибок.

— И все же я победил или почти победил.

— Неужели?

— Теперь мы уже не узнаем, верно?

Сэбек рассмеялся.

— Знаю.

— Рад за тебя.

Фрэй снова усмехнулся.

— Не веришь? Неужели ты думаешь, что я не смогу предсказать исход поединка еще до его начала?

Рэйт не просто верил, он знал, что Сэбек прав. Однако показывать перед ним свою слабость не следовало. Рэйт хотел было убрать меч за пояс, но Сэбек его остановил.

— Не так быстро. Я хочу показать, где ты ошибся.

— Не до того мне, надо дрова рубить. Не мешай.

— Дров нарубишь позже, если уцелеешь.

Рэйт ждал нападения с тех пор, как Сэбек появился. Он и представить себе не мог, во что это выльется. Сэбек двигался быстрее Нифрона — Рэйт даже лезвий не мог разглядеть. Дьюриец снова доверился инстинкту и не ошибся: ему удалось отразить меч Сэбека. Едва клинки столкнулись, оружие выпало из руки Рэйта, как и в их первую встречу. Миг спустя Гром (или же это была Молния), оказался прижат к его горлу.

Рэйт не шевельнулся.

Сэбек кивнул, будто они вели беседу, потом отступил на пять шагов назад.

— Поднимай.

Рэйт и сам потянулся к мечу, вытерев вспотевшие ладони о ли-мору.

— Полагаю, ты не виноват, — заметил Сэбек. — Ты очень молод. Подаешь надежды, но опыта не хватает. Можешь мне поверить. Я старший капитан гвардии и мастер фехтования в Алон-Ристе. И еще я Щит Нифрона. Я обучил и подверг испытанию тысячи воинов. Ну, теперь давай попробуем, сможешь ли ты задеть меня мечом Шегона.

Плохая новость для Рэйта заключалась в том, что ему было никак не избежать поединка, выиграть который он не в силах. Хорошей новостью стало то, что Сэбек вовсе не собирался его убивать. По крайней мере, не сразу.

Сэбек увернулся от первого удара без видимых усилий. После второго галант продемонстрировал свою прыткость, ткнув Рэйта в лицо рукояткой Молнии — или на этот раз Грома? Рэйт пошатнулся. Перед глазами все поплыло, из носа хлынула кровь.

— Давай посерьезней, или я изобью тебя до потери сознания! Упростим задачу. — Сэбек убрал один из мечей в ножны. — Попробуй-ка еще раз.

Рэйт покачал головой и сплюнул. Сдвинув ноги, как учил Херкимер, он втянул локти и отклонился вправо, заставив Сэбека сместиться влево. Тогда он крутанулся, махнув мечом по горизонтали, и обрушился на открытый бок Сэбека. Рэйт надеялся рассечь его пополам. Невероятно, но Сэбек отразил клинок рукой — пустой рукой. Фрэй ударил плашмя, уводя меч вниз и в сторону.

Рэйт снова крутанулся и взмахнул мечом. Сэбек снова отбил клинок в сторону. Обозлившись легкости, с которой фрэй отражал его атаки, Рэйт махал мечом все сильнее и быстрее. Делая удар за ударом, он сократил расстояние. Сэбеку пришлось отбиваться и мечом, и рукой одновременно. И вдруг, когда Рэйт едва не вонзил меч ему в грудь, фрэй поймал клинок, вывернул и снова разоружил дьюрийца.

— Твой отец был плохим учителем, — заметил Сэбек, возвращая Рэйту меч. — Ты медленный и предсказуемый, двигаешься изящно, как застрявший в грязи бык, и понятия не имеешь о стратегии. Странно, что ты доставил столько проблем Нифрону. Впрочем, наверно, он хотел дать тебе победить. Тем не менее… — Сэбек задумчиво кивнул. — Ты куда искуснее, чем я думал. Гораздо искуснее, чем можно ожидать от рхуна.

— Тогда на этом все? — осведомился Рэйт, поднимая топор.

— Да. Я получил, что хотел.

— И что же?

— Правду.

Глава 20

Мовиндьюл ехал рядом с Гриндалом во главе небольшой колонны солдат, изо всех сил сохраняя мужественный вид. Он стиснул зубы и сжал губы, которые постоянно норовили его выдать. Глаза принца были широко распахнуты, но с этим уже ничего не поделаешь. Он понятия не имел, как можно скрыть свое изумление. Мовиндьюле отчаянно хотелось казаться хладнокровным наследным принцем, а не зеленым юнцом, обитавшим до недавнего времени в дворцовом мирке и впервые столкнувшимся с великолепием огромного мира снаружи. Увы, на самом деле так оно и было.

Покинув Эстрамнадон, Мовиндьюле завороженно таращился на великие водопады Парталорена, на чудесную башню Авемпарты, на снежную вершину горы Мэдор, на фьорды Зеленого моря и на бескрайние просторы Рхулина. Расстояния и размеры всего, что он видел, потрясали воображение.

А что за цвета!

Игравшее на голых холмах и скалах солнце придавало пейзажу особую прелесть. Все вокруг так и пело о приключениях и тайнах. Мовиндьюле представлял, как едет по пустошам в одиночку, взбирается на скалистые хребты и заглядывает в затерянные пещеры. Вот он находит сокровище дхергов, которое хранят спящие драконы, и он их убивает. Или пусть клад охраняет отряд дхергов — маленьких чудовищ с сияющим оружием в руках, что выскакивают из подземных укрытий. В своих фантазиях принц неизменно одерживал победу, хотя иногда и позволял врагам нанести ему незначительный урон, чтобы после отплатить им сполна.

Когда на горизонте появился Алон-Рист, зрелище потрясло юношу до глубины души. Мовиндьюле не мог представить такого даже в самых смелых мечтах. Он словно попал в легенду. Башня устремлялась ввысь, как громадное копье, пронзающее небо. Купол цитадели напоминал шлем великана, спрятавшегося под огромной горой. Под деревьями Эриана подобный размах был немыслим. Здешний бескрайний простор казался принцу землей героев, где происходят многочисленные приключения. Даже издалека Мовиндьюле сразу и безоговорочно поддался духу романтики и проникся величием крепости, которую прежде воспринимал как нечто совершенно обыденное.

В подобном месте никого не заставляют плести фигуры из веревочки. Внутри вонзающегося в небо острия никому не нужно учиться жонглировать.

Мовиндьюле задумался о том, как часто Алон-Рист подвергается нападениям. Увы, война с дхергами окончилась задолго до рождения принца. И все же маленькие болваны выжили, скрылись в темных пещерах под землей, где замышляют возвращение в мир света и месть.

Может, раз в месяц? Раз в месяц было бы неплохо.

Мовиндьюле знал, что Гриндал в крепости надолго не задержится, разве что на неделю-две, не больше. Однако принц надеялся, что они застанут хотя бы один штурм. Как сын фэйна, он непременно станет во главе целого войска солдат. Как один из трех миралиитов на границе, он будет внушать им благоговейный трепет.

Мовиндьюле представил: полчища дхергов облепили скалы и стены, они лезут из всех щелей, словно одетые в броню крабы или мохнатые пауки. Воины Мовиндьюле визжат от ужаса, но их юный принц бесстрашно шагает вперед, невзирая на мольбы своего советника облачиться в доспехи. Отважный принц-смельчак смотрит на врагов с балкона и…

— Что за жалкое запустение, — пробормотал Гриндал, когда они начали восхождение к крепости. Наставник Мовиндьюле скривился, нет, скорее презрительно усмехнулся. — Вы только посмотрите! — Он указал на цитадель Алон-Риста. — Живут буквально в пещере. Неудивительно, что они превратились в зверей. Вся эта земля — никчемное захолустье, заброшенные залежи камней. Даже деревья гнушаются тут расти.

Внимание Гриндала привлекла черная подпалина слева.

— По крайней мере, паразиты уничтожены.

— Какие паразиты? — не понял принц.

— Рхуны, — ответил Гриндал.

Мовиндьюле видел рхунов лишь на картинах. Знаменитые художники, посетившие Эврлин, заполонили Тэлвару и Айрентенон фресками. По большей части это были напыщенные, размашистые пейзажи, воспроизводившие приграничье на закате или при восходе солнца. Другие изображали неправдоподобно высокие горы и невообразимо бурные реки. На нескольких были запечатлены рхуны — поникшие фигурки, завернутые в одеяла возле гаснущих костров. Некоторые художники вывели их свирепыми дикарями. Хотя рхуны и уступали дхергам, гхазлам, грэнморам или драконам, их дикие глаза и грубое оружие все равно внушали изрядный страх.

Мовиндьюле обрадовался, что сможет увидеть настоящего рхуна. Узнав о поездке в Эврлин, он тут же составил список того, на что мечтал посмотреть: медведи, горные львы, гхазлы, гора Мэдор, великаны, море, башня Авемпарта, рхуны, река Большой Урум, дхерги и драконы. Вообще-то, последние два пункта были вверху списка, гхазлы — в самом низу. В детстве Мовиндьюле очень боялся этих жутковатых существ, и перспектива встречи с ними показала, что страх исчез не до конца. Пока он вычеркнул из списка только гору и башню.

Гриндал покивал.

— Да, рхуны. Полагаю, это одна из их деревень. Хоть что-то Петрагару удалось.

Мовиндьюле видел лишь кучу грязи, на вершине которой лежали обгорелые бревна.

— Прошу прощения, что притащил вас в этот кишащий крысами подвал, мой принц, — сказал Гриндал. — Однако ваш отец считает, что для формирования характера вам нужно претерпеть унижения. Я с ним не согласен! Это все пережитки ушедшей эпохи, когда мы не знали Искусства. Миралиитам подобные глупости ни к чему. Нам требуется понимать тех, кто ниже нас, ничуть не больше, чем примерять на себя жизнь улитки или муравья. Именно идея о связи с ними и мешает нам раскрыть свой потенциал в полной мере. Единственная причина, по которой нас еще не причислили к пантеону богов, — наше собственное восприятие, отказывающееся принять эту данность. Абсурдность становится очевидна, когда понимаешь, насколько безумна идея нашего равенства с животными. Вы можете поверить в то, что принадлежите к племени самых высокоразвитых коз или коров?

Мовиндьюле хихикнул при мысли о том, что корова предложит ему пожонглировать.

Гриндал кивнул.

— Понимаете, что я имею в виду? Это бессмысленно. Миралиитов нельзя сравнивать с низшими формами жизни. Мы управляем четырьмя ветрами, заставляя их идти у нас на поводу. Способен ли на это рхун? — Гриндал помолчал, пристально глядя на Мовиндьюле, чтобы тот понял: сейчас последует самая суть урока. — Разве на это способны инстарья, асендвэйр или умалины? Идемте со мной, мой принц. — Гриндал направил лошадь в сторону обгоревших обломков. Обернувшись, он распорядился: — Солдатам ждать на дороге.

Отец Мовиндьюле выделил для его охраны двадцать фрэев из своей личной гвардии. Миралиитов среди них не было, что означало лишь одно: отец послал коров защищать бога. При мысли об этом Мовиндьюле посмотрел на Хувина и улыбнулся. Капитан гвардии улыбнулся в ответ, ошибочно приняв гримасу Мовиндьюле за одобрение или даже за дружелюбие. По правде сказать, принц представил Хувина в виде коровы с отвисшим выменем.

Мовиндьюле последовал за Гриндалом в глубь сожженных руин, провонявших гарью.

— Ведь вы понимаете, что я имею в виду? — серьезным тоном спросил Гриндал.

Мовиндьюле кивнул, хотя ему было не очень-то понятно. Он думал, Гриндал хочет сказать, что миралииты лучше всех, об этом принц и так знал. И все же он подозревал: новый наставник имеет в виду нечто гораздо большее. Мовиндьюле часто казалось, что он многого недопонимает. То ли принц действительно был невежей, то ли люди притворялись умниками, чтобы заставить его чувствовать себя глупым. Арион постоянно ставила принца в тупик. Жонглирование камешками и игры с веревочкой якобы обладали некими преимуществами, которых ему было пока не понять.

Или таким образом она хотела показать, насколько он глуп?

Может статься, в этих играх не было ни малейшего смысла, и она просто смеялась над сыном фэйна. Наверняка Арион каждый вечер приходила домой и потешалась вместе с друзьями над тем, как заставляла принца выполнять всякие идиотские задания. И поэтому когда Гриндал сказал, что скорее всего Арион мертва, Мовиндьюле ничуть не опечалился.

— Я знал, что вы меня поймете, — проговорил Гриндал. — Вы умнее своего отца. Вы видите то, чего не видит он. Фэйн безнадежно погряз в обманчивом прошлом. Он и представить не способен будущее, отличное от привычного настоящего, потому что ему не хватает воображения. Знаете, какой самый важный признак величия Искусства?

Мовиндьюле покачал головой, хотя и вспомнил, что твердила Арион: контроль. Он заподозрил, что Гриндал ждет совсем другого ответа.

— Воображение! — заявил Гриндал. — Способность мыслить творчески. Именно поэтому мы и называем это Искусством. Воображение — это сила. И в вас, Мовиндьюле, я вижу огромную силу. Огромную! Вас не ограничить традициями и глупыми законами, придуманными тысячи лет назад фрэями, что и представить не могли силу, которой мы обладаем сегодня. Неужели вы думаете, что фэйн Гилиндора согласилась бы с нелепыми ограничениями, наложенными ею на себя и всех прочих фрэев, обладай она силой, которая есть у нас? Она — порождение своего времени. Тогда подобные законы были необходимы. Безудержные межклановые войны грозили уничтожением всем фрэям. Но разве вы можете представить хоть одно племя или же союз нескольких племен, успешно атакующий миралиитов?

Мовиндьюле покачал головой. Он видел, что отец сотворил с главой инстарья, видел своими глазами гору Мэдор, поэтому знал: сила миралиитов абсолютна и непререкаема.

— Вот почему законы нужно изменить, или, точнее сказать, вот почему остальные должны понять, что эти правила больше неприменимы к миралиитам, да и никогда их особо не касались. У богов подобных рамок не существует. Вы ведь меня понимаете?

Мовиндьюле снова кивнул. Наставник принца улыбнулся и вдруг погрустнел.

— Что не так?

Гриндал покачал головой.

— До чего прискорбно.

— Чего?

— Вместо вас правит ваш отец, — проговорил Гриндал с невеселым вздохом. — Будь фэйном вы…

— Когда-нибудь и я стану фэйном!

Гриндал посмотрел на него с сочувствующей улыбкой.

— Ваш отец совсем не стар. Ему едва сравнялось второе тысячелетие. Вероятно, править он будет еще тысячу лет. Между тем с вами может что-нибудь случиться. К примеру, вы погибнете во время нашего путешествия. Печальный исход, ведь нам сейчас так нужна ваша мудрость!

— Вместе мы могли бы его переубедить, — предложил Мовиндьюле. — Докажем ему, что Феррол предназначил миралиитам стоять во главе всех прочих фрэев.

— Я пытался, поверьте. Мои усилия привели к обратному результату. Я убедил его примерно наказать Зефирона, однако после он пожалел о том, что случилось на арене, и даже изменил свои чувства к обычным фрэям. Фэйн… ну, разговаривать с ним все равно, что учить камень летать. Он просто не понимает, как это делается!

Мовиндьюле захохотал, Гриндал засмеялся с ним вместе.

Они молча ехали сквозь почерневшие руины. Даже после нескольких дней в пути Мовиндьюле не привык к седлу. Он не понимал, к чему им передвигаться верхом — солдаты-то остались пешими. Они шагали сзади двойной колонной. На лошадях настаивал Гриндал, только замена вышла равноценная: вместо того, чтобы натирать ноги, они натерли седалища. Сидеть на лошади было страшно. Кроме хлипких волосков на шее животного держаться особо не за что. Если это существо бросится вперед, на спине не усидишь. Уже трижды оно спотыкалось и внезапно дергалось. И трижды принц едва не завопил от ужаса. Зато в седле он был заметно выше и видел дальше. Мовиндьюле это нравилось: он был ниже ростом почти всех солдат, а так им приходилось смотреть на него снизу вверх.

— Вашему отцу не хватает вашего воображения. Экая досада! Вы уже способны править гораздо лучше, чем он, а с вами все еще обращаются как с ребенком!

Мовиндьюле закивал. Положа руку на сердце, он был более чем согласен. Именно эти мысли приходили ему в голову много раз.

— Ты и правда так думаешь?

— Конечно же! Дело не в том, что это вредит нам с вами. — Гриндал поводил пальцем между собой и принцем. — Это вредит и остальным. Наши люди значительно выиграли бы, сумей мы избавить их от ограничений прошлого. — Гриндал подался ближе и шепотом добавил: — Знаю, с моей стороны недостойно так говорить, и все же порой я мечтаю о том, чтобы с вашим отцом что-нибудь случилось. Ничего фатального, разумеется, лишь бы он больше не смог исполнять свои обязанности и передал их вам. Знаю, звучит ужасно, но я сомневаюсь, что ваш отец способен вести нас в светлое будущее. Его правление обернется катастрофой. Поверьте мне, Мовиндьюле, правление вашего отца поставит под угрозу весь наш образ жизни! — Гриндал прильнул еще ближе. — Не исключено даже, что кому-нибудь придется убить фэйна, чтобы это предотвратить!

— Убить? Тогда он нарушит Закон Феррола. И перестанет быть фрэем!

Гриндал сжал губы, будто хотел что-то сказать, но передумал. Мовиндьюле никогда прежде не видел этого выражения на лице своего нового наставника и спросил:

— Что?

Гриндал покачал головой, крепко сжимая губы.

— Хочешь сказать, это неправда? — удивился принц.

— Я хочу сказать… Думаю, получить прощение Феррола можно. — Мовиндьюле уставился на него озадаченно. — Если убийца фэйна сразу подует в Рог Гилиндоры — для этого нужна хоть капля фрэйской крови в жилах — и если этот отверженный выиграет поединок… В общем, разве правитель фрэев может не быть фрэем?

— Ты хочешь сказать…

— Я всего лишь озвучиваю одну из своих многочисленных забот. Ваш отец — мой друг, и я боюсь, что его верность традициям вынудит кого-нибудь действовать безрассудно.

Внезапно Гриндал кое-что заметил.

— Что там? — спросил Мовиндьюле.

— Чистые камни. — Гриндал направил лошадь вперед.

В центре холма с плоской вершиной принц увидел то же, что и его наставник: в выжженную пещеру фундамента здания насыпана свежая земля, на обгорелых камнях появились новые.

— Похоже, нескольких крыс Петрагар упустил, — заметил Гриндал.

Он обвел лошадь вокруг развалин, глядя с легким прищуром. Глаза его сновали то влево, то вправо. Наконец он ухмыльнулся, подобравшись к груде камней и почерневших бревен. По мановению руки Гриндала бревна бросились в разные стороны, оставив без укрытия пятерых скрюченных существ.

Рхуны!

Они настолько перемазались сажей, землей и золой, что Мовиндьюле едва смог различить их черты. На фрески они ничуть не походили. Волосы длинные и засаленные, причем не только на голове. Грязные заросли покрывали щеки и подбородки самцов. Все одеты в лохмотья, исходного цвета которых даже не угадаешь. Обуви нет, если не считать за нее корку грязи. За куски звериной кожи, обвязанные вокруг пояса, заткнуты примитивные ножи и топоры из камней и палок.

— Будто крысы, — презрительно бросил Гриндал. При звуке его голоса съежившиеся рхуны взвыли и задрожали от страха. — Смотрите-ка, вернулись. И уже строят свои маленькие логова для размножения.

Гриндал подъехал к Мовиндьюле, повернувшись спиной к рхунам, которые всхлипывали и жались друг к другу.

— Вы не представляете, мой принц, как быстро они плодятся! И года не пройдет, как принесут новое потомство! Даже эта горстка через пять лет может достигнуть двадцати пяти тварей. А через двадцать лет — кто знает? Зависит от того, сколько здесь самок, но их точно будет не меньше сотни. Всего через век… — Он с отвращением потряс головой. — Еще до вашего столетнего юбилея этот выводок превзойдет числом любой клан в Эстрамнадоне, даже нилиндов.

— Сколько рхунов всего?

Гриндал пожал плечами.

— Феррол их знает! Десятки, может, сотни тысяч. Слишком много, чтобы земля могла всех прокормить. Лишив их плодородных угодий за рекой Берн, мы не даем им размножаться в полную силу. — Он указал на горизонт. — Они истощают земли, на которых живут, и превращают их в бесплодные пустоши. В итоге голодают или едят друг друга. В любом случае, это хоть как-то контролирует их численность.

— Они что — едят себе подобных?! — Принц скривился.

— Совсем как ваши золотые рыбки.

Мовиндьюле посмотрел на кучку грязных существ с внезапным отвращением. Жалость, которую он испытывал к ним вначале, исчезла.

— Честно говоря, я предпочитаю крыс. Они почище. Больше всего боюсь, что кто-нибудь из них переправится через Берн или Урум, что еще хуже. Места там предостаточно, и если парочка проберется — быть беде. Они заполонят весь мир. Всем скопом они точно прорвутся в Нидвальден. И набросятся на Эриан, словно саранча. Сожрут всех детей Элан. Ничего не останется, кроме таких вот пустошей — сплошная грязь, скалы и щебень. Именно о подобных угрозах я и говорил! Ваш отец все в игрушки играет, потому что ему не хватает ни вашего воображения, ни вашей дальновидности. И мне становится страшно, очень страшно, мой принц!

Гриндал посмотрел на него в упор.

— Инстарья и несколько асендвэйр живут среди рхунов. Считают их своими питомцами, а порой и чем-то большим. Я бы не сильно удивился, если бы узнал, что некоторые из них берут к себе в постель рхуновских самок.

Мовиндьюле посмотрел на немытых, волосатых самок, сидящих посреди грязи и золы. Принц содрогнулся.

— Не может быть! Никто бы не стал…

— Не будьте таким наивным! Разумеется, они так делают. Вам нужно понять, что прочие фрэи куда ближе к рхунам, чем к миралиитам!

Мовиндьюле невольно оглянулся на солдат. Гриндал даже не пытался говорить тише, но если солдаты что и услышали, то не подали виду, что оскорбились. Ведь они состояли в личной гвардии фэйна и наверняка слышали вещи и похуже. Тем не менее, Мовиндьюле стало неловко. Что они подумают?

— Две группы подвергаются одинаковым ограничениям, подчиняются одним законам природы, — продолжал Гриндал. — То, что мы используем себе на радость, делает их рабами. Мы можем приказать солнцу светить или дождю литься с небес, в то время как не-миралииты замерзают до смерти, когда становится холодно — совсем как рхуны, дхерги, золотые рыбки и саранча. Все они одинаковые! Пора бы это понять. Мы, миралииты, не просто фрэи, мы — существа принципиально иные.

Мовиндьюле снова посмотрел на солдат, и ему в голову пришла новая мысль.

«Что, если они не оскорбились лишь потому, что думают иначе, чем я?»

Мовиндьюле обернулся к Алон-Ристу, теперь совсем близкому. Цитадель показалась ему другой — менее величественной и героической. Эти укрепления вытесали из камня сотни рабочих. Если бы Мовиндьюле захотел, он построил бы гораздо лучшую крепость. Да и весь Рхулин, как принц понял, вовсе не такой уж грандиозный или достославный. Так, жалкая пустошь.

— По сравнению со всеми остальными, — сообщил Гриндал, — мы — боги!

Наставник принца бросил взгляд через плечо и прищелкнул пальцами. Пятеро съежившихся рхунов лопнули, забрызгав развалины кровью.

Глава 21

Ночи стали теплее. Деревья покрылись листвой. В лесу замелькали светлячки. Это и был календарь событий Сури, ее хронологический перечень вещей, требующих внимания. Звезды объявили время сбора диких трав на дальнем хребте и урожая зимнего сухостоя. Она уже должна была нарвать полную миску одуванчиков и залить их водой. Туре особенно нравилась первая партия. Весна неспешно сменялась летом, и Сури запаздывала, ведь у нее были дела поважнее — до полнолуния оставалось всего ничего.

Сури взобралась по ступенькам и вошла в Большой зал чертога. Ночью он навевал на нее мысли о смерти. Тура эту тему почти не обсуждала. Наткнувшись на мертвую птицу или лису, они просто ее закапывали. «Надо восполнить убыль», — говаривала Тура. Стоило же заболеть самой старухе-мистику, она велела Сури: «Когда я уйду, положи мое тело на кучу дров и подожги. Потом дай ветру развеять пепел над лесом и лугом. Хочу полететь, как пушинки одуванчика».

Единственное, что Сури не поняла — куда уйдет сама Тура. Она спрашивала не раз, но ответы были уклончивы. Хотя старуха отлично знала, сколько прожилок на листке клена, и настаивала на неукоснительно точном следовании рецепту яблочного повидла, о смерти она говорила крайне расплывчато. Рассказывала о Пайре, том свете. Если верить Туре, он делится на три части: Рэл, Нифрэл и Элисин. Рэл — место заурядное, куда попадает большинство; в Элисин отправляются лишь великие герои, а в Нифрэл — настоящие негодяи. Когда Сури пыталась выпытать подробности вроде того, где именно находится Пайр или как Тура собирается туда попасть, старуха меняла тему. Сури догадалась, что она и сама толком не знает. Это ее испугало, ведь Тура знала все на свете! После того, как Сури сожгла ее тело в неглубокой рытвине, девочка представляла смерть не в виде таинственного места под названием Пайр, а не иначе, как яму с огнем. Сури вспоминала об этом всякий раз, когда ей приходилось присматривать за миралиитом.

Входить в темный зал — груду мертвых деревьев, освещенную извечным огнем — было смерти подобно. На стенах плясали отблески пламени, девочка-мистик старалась осторожно обходить шкуры на полу и не смотреть на отрубленные головы зверей, боясь узнать среди них друга.

Наверно, поэтому Тура и попросила ее сжечь. Чтобы странные люди в далле не смогли повесить части ее тела в своем чертоге.

Персефона попросила о помощи, ведь Сури одна из немногих понимала язык, на котором разговаривала безволосая госпожа. Сури не возражала — Арион ей нравилась, несмотря на ее одержимость словами «мне» и «я». Мало кто умеет делать из веревочки такие интересные фигуры, вдобавок большую часть времени миралиит спала. Однако у Сури была и другая, куда более веская причина, заставлявшая ее терпеть посещения этого склепа Далль-Рэна. Она искала встречи с Мэйв.

С тех пор, как Сури услышала разговор Роан и Гиффорда, старуху ей встретить не удавалось. Мэйв была неуловима, словно единорог или даже больше, поскольку их-то Сури видела по крайней мере дважды. Хранитель скрывалась в недрах деревянного сооружения, обследовать которое Сури брезговала. Она согласилась присматривать за Арион в надежде, что их с Мэйв пути пересекутся снова.

— Время на исходе. Вряд ли ты захочешь ее вынюхивать? — спросила Сури у Минны.

Волчица молча подняла взгляд.

— Ну и ладно. Понимаю тебя. Придется открыть пару дверей.

Сури не хотелось открывать никакие двери в чертоге. Судя по тому, что за ужасы выставлялись на всеобщее обозрение, люди прятали ото всех вещи еще более отвратительные.

Никто ее не остановил. Как обычно, чертог пустовал. Вождь с друзьями съехал сразу после того, как на втором этаже поселилась Арион. Наверно, они опять ушли к стене. Сури с Минной каждый день сбегали из деревянной тюрьмы, чтобы глотнуть свежего воздуха, иначе точно сошли бы с ума. Во время этих вылазок девочка-мистик часто видела группу людей, собиравшихся на восточной стороне далля возле большого камня. Там бывали Коннигер с женой, однорукий, который напал на Персефону у водопада, толпа мужчин человек в двадцать, но только не Мэйв. Этот старый единорог не показывался никогда.

Босые ноги Сури и четыре лапы Минны протопали по деревянному полу. При звуке сдавленного кашля обе замерли. Хотя Сури казалось неправильным нарушать тишину мерцающей светом гробницы, она была обязана рискнуть.

— Мэйв? — окликнула мистик.

Раздался скрип открывающейся двери. Старуха выползла из тени в мерцающий свет. Костлявая рука крепко сжимала ворот у горла. Мэйв смотрела на девочку, нахмурив брови.

— Чего надо? — Она посмотрела на потолок. — Тебе положено быть наверху. Играть в сторожа, в сиделку или чем ты там занимаешься?

— Мне нужно поговорить с тобой… про Шайлу.

Мэйв отшатнулась, словно Сури ее толкнула. В глазах старухи вспыхнули огонь и страх.

— Оставь меня в покое! — Она двинулась к двери.

— Я знаю, как ее освободить.

Хранительница остановилась.

— Освободить? Что значит — освободить?

— Покинутое в лесу дитя беззащитно перед духом морвин, словно мышонок перед совой. Духи налетают и хватают беспомощное создание, которое дает им возможность разгуливать по лику Элан, даруя физическое присутствие. Дитя уцелеть в лесу не способно, и морвин принимает форму зверя — в основном волка или медведя. Поэтому молва о них идет самая дурная.

Сури опустила взгляд и сочувственно похлопала Минну по голове.

— Чаще всего они просто живут невероятно долго, потом умирают. Дитя внутри живо и борется, поэтому зверь ничего плохого не делает. Однако стоит ему попробовать человечьего мяса, как дух ребенка ослабевает, и морвин получает преимущество. Чтобы взять верх, злому духу нужна человечина. Чем больше он съедает, тем слабее становится дух ребенка и тем сильнее демон. Если ребенок слишком ослабнет, то демон обретет безграничное могущество и станет сеять зло повсюду.

Каждое слово заставляло Мэйв корчиться от ужаса.

— Ты сказала, что знаешь, как ее освободить?

— Я прочла будущее по костям, — продолжила Сури мягко, как могла. — Бурая Грин придет и уничтожит всех жителей далля. Это случится завтра на восходе. Я собираюсь к ней в пещеру, чтобы остановить морвин, освободив твою дочь. Без тела злой дух не сможет причинить вреда никому. Хочешь пойти со мной?..

Открылась дверь, и усохшая старуха-рхун, чье лицо напоминало Арион прелое яблоко, медленно поднялась. Она изо всех сил старалась не шуметь, чтобы не разбудить миралиита.

Арион не спала. Она и так выспалась на долгое время вперед. Тело требовало отдыха, и она проваливалась в забытье постоянно. Дни бывали хорошие и плохие, когда перед глазами все плыло, и голова едва не взрывалась от боли. В плохие дни она с нетерпением ждала наступления хороших. С недавних пор хороших дней стало больше, что обнадеживало.

Идя на поправку, Арион утратила потребность спать. Долгие часы она лежала на спине и смотрела на деревянные балки. Большую часть времени Арион прислушивалась к звукам внешнего мира: к дыханию того, кто за ней присматривал, к ветру над крышей, глухим ударам внизу или крикам снаружи. В тот вечер Арион слушала шепот старухи, старавшейся не потревожить ее покой.

Стражницы сменялись раз в несколько часов, и всегда были одни и те же: Персефона, Сури и старуха, чьего имени Арион не знала. Даже если она его слышала, то не запомнила. Старуха не говорила на фрэйском, поэтому была ничуть не интереснее стула, на котором сидела. Глаз Арион не открывала, потому что и так знала, кто пришел: стук когтей по дереву нельзя не услышать. Девочка с волком вернулась. Хотя Арион и пугал зверь, имевший привычку пристально смотреть, облизывая длинные клыки, смен Сури она ждала с нетерпением.

Девочка была поистине потрясающая. Она плела сложные фигуры и жонглировала. Сури знала фрэйский и разговаривала с волком так, будто тот ее понимал. Само по себе это не значило ничего, но все вместе свидетельствовало об особых наклонностях. Будь Сури фрэем, Арион непременно проверила бы ее на возможность поступления в Эстрамнадонскую Академию Искусства. Загадка заключалась в том, что Сури была рхуном. У фрэев способности к Искусству встречаются очень редко, рхунов же до недавнего времени считали сродни животным, не способным не то что к Искусству, а даже к примитивному мышлению.

К сожалению, Арион была по-прежнему лишена своих способностей.

Девочка-рхун так и не объяснила, что имела в виду, когда сказала, что оно вернется. Арион приставала к ней с расспросами, однако Сури притворялась, будто не понимает, и каждый раз отделывалась улыбкой.

Ничего не вернулось.

С каждым днем Арион все больше сомневалась, что Искусство к ней возвратится. Удар по голове оборвал ее связь с природой. Способность чувствовать жизнь исчезла. Как птицы, которые знают, когда нужно лететь на юг, Арион чуяла грядущий рассвет и воспринимала перемены погоды и времен года словно настроение, цвета или музыку. Обретя Искусство, открываешь ранее незамеченное окно, сквозь которое к тебе устремляется поток сознания Элан. Мир — костер силы, греющий непрерывно, Арион же это тепло утратила и очень мерзла. В отличие от рук и ног, чье онемение прошло довольно быстро, связь с миром и способность управлять им, используя Искусство, никак не возвращались. Запертая в своем теле Арион словно ослепла, оглохла и утратила дар речи одновременно.

— Можешь не притворяться, — сказала Сури. — Падера ушла.

«Падера! Вот как зовут старуху».

Арион открыла один глаз. При свете тусклой лампы девочка снова уселась на кресло, сунув под себя ногу, другую свесила с подлокотника. Рядом свернулась клубком волчица. Обе смотрели на Арион.

— Как ты догадалась?

— Когда спишь, дышишь иначе.

Арион осторожно оперлась на локти. Пальцы перестали неметь, что было хорошо, голова лишь немного ныла от боли. Ей заметно полегчало, хотя заботило ее сейчас совсем другое.

«Почему оно не возвращается? Почему я чувствую руки, но не могу ощутить Искусство? Неужели оно не вернется никогда?»

— Принесла свою веревочку? — спросила Арион. Помогать девочке с фигурами было одним из немногих ее развлечений.

Сури коснулась шнурка на шее, вынув его из-под одежды, потом передумала. Она сидела на кресле и смотрела в пол.

— Случилось что? — спросила Арион.

— Можем больше не увидеть.

— Собираешься ослепнуть? — спросила Арион, намеренно преувеличивая ошибки Сури в фрэйском.

Девочка насупилась.

— Знаешь, о чем я.

— Ты знаешь, о чем я говорю. Перед этим надо было сказать: «Мы можем больше не увидеться».

Арион ожидала раздраженной гримасы или даже спора. Она изо всех сил пыталась заставить девочку говорить правильно. Сури подчинялась неохотно, норовя поспорить. На этот раз она подчинилась безропотно. Вид у Сури был задумчивый, даже немного напуганный.

— Почему? Что происходит? — Первым делом Арион решила, что в деревне прошло собрание, на котором стая болванов постановила казнить скверного миралиита. Вероятно, они займутся этим на закате — устроят ритуальное жертвоприношение своему богу солнца.

— Нужно сделать кое-что опасное, — призналась Сури.

В окно влетел ветерок, угрожая затушить лампу. Огонек заметался, но не погас.

— Что ты собираешься сделать?

— Подраться с демоном за душу ребенка.

Арион решила, что ослышалась. Наверно, Сури перепутала слова. С ней такое случалось, и общение с девочкой стало словесной формой игры с веревочкой, где Арион пыталась выпутать смысл из звуков, издаваемых Сури.

— Слово «демон» обозначает злого духа.

Сури кивнула.

— В младенца вселилась морвин — злой дух. Превратила его в громадного медведя. Тот питается людьми. Кости говорят, что морвин придет сюда в утро полной луны. Завтра. Тогда ее сила станет огромной. Убьет всех нас, если меня ее не остановить.

Арион было не до исправления ошибок в речи Сури. У нее появились куда более важные заботы.

— Что ты имела в виду, когда сказала, что увидела будущее на костях?

Сури вытащила из сумки обгорелую палочку.

— Знаки очевидны. Даже часть имени демона — Грин. Видишь черточку, похожую на недобрую усмешку? — Девочка протянула ей старую куриную кость. Нижнюю половину покрывала копоть. — В лесу живет злая медведица по имени Бурая Грин. Точнее, не медведица, а морвин. Думаю, о ней и сказали кости. Ведь меня никогда не изгоняла демона! Если не справлюсь…

Сури посмотрела на Минну.

— Есть просьба.

— Ко мне? — Арион была так слаба, что едва могла сидеть. — Какая?

Ветер снова подул, едва не погасив лампу. Сури покосилась на нее и продолжила:

— Иду в логово медведицы с матерью девочки. Не драться, та слишком сильна. Единственная надежда — изгнать демона. Матери придется позвать ребенка. Медведь знает мать и меня вроде как тоже знает. Других не берем. Морвин нападет. Даже на Минну. — Сури почесала волка за ушами. — Надеюсь оставить Минну здесь. Только дверь ее и удержит.

Перспектива остаться вдвоем с разозленной волчицей была ненамного лучше, чем попасть в руки разъяренных жителей деревни.

— На мой взгляд, зря ты это затеяла. Уж извини, только нельзя прочесть будущее по костям, демоны не вселяются в детей и не превращают их в медведей-убийц! Слишком это похоже на мифы древних племен, на глупые сказки, которыми пугают детишек!

— Могу оставить Минну здесь?

Сложно сказать, что именно повлияло на Арион: то ли сходство Сури с фрэями, когда она играла с веревочкой, то ли ее бдение рядом с кроватью Арион по ночам. Скорее всего, на миралиита подействовал ее горестный вид. Независимо от причин Арион сказала «да».

И тут же об этом пожалела. Арион открыла рот, чтобы отказать, и тут снова подул ветер. Лампа погасла, оставив их в темноте.

Арион отчетливо все различала: почти полная луна светила ярко. Поэтому в том, что случилось дальше, не могло быть никаких сомнений. Сури посмотрела на лампу, стоявшую на столе в другом конце комнаты. Девочка энергично потерла руки, прошептала пару слов и хлопнула в ладоши. Лампа загорелась.

— Как это удалось тебе? — ошарашенно воскликнула Арион. Она снова сделала акцент на местоимении, и на этот раз вовсе не из-за ошибки. Арион прекрасно понимала, как именно Сури зажгла лампу — до недавнего времени она и сама действовала бы примерно так же. Но ведь девочка — рхун! — Как это удалось тебе?

— Попросила духа огня зажечь лампу. Следовало попросить ветер перестать шалить, только ветер не слушается.

Не услышав ничего, что имело бы хоть какой-то смысл, Арион продолжала ошарашенно смотреть на Сури.

— Ты — рхун!

— А ты — фрэй. Тоже играешь в эту игру?

Арион понятия не имела, про какую игру говорит Сури, и ей не было до нее дела.

— Что еще ты умеешь?

Девочка пожала плечами.

— Есть, спать, бегать, прыгать…

— Ты не видишь разницы? — Сури посмотрела на нее недоуменно. — Разве все умеют зажигать лампы на расстоянии?

Сури задумалась.

— Разные люди умеют разные штуки. Тура хорошо пела. Падера готовит вкусный суп. Гиффорд мастерит красивые чашечки из глины. Сара делает одеяла. Минна быстро бегает. Ты останавливаешь мечи.

— Ты можешь остановить мечи?

Сури покачала головой.

— Можешь сделать дождь? — спросила Арион. Сури хихикнула. — Можешь открыть дверь в эту комнату, не касаясь?

— А ты? — парировала Сури.

Арион покосилась на закрытую дверь и вздохнула.

— Не сейчас.

Сури улыбнулась, и на ее лице промелькнуло лукавое озорство. Впрочем, Арион так мало знала о рхунах, что ей могло и показаться.

— Как ты научилась делать огонь? Тебе кто-нибудь показал?

— А как ты научилась ходить? — спросила Сури. — А говорить? Тебе кто-нибудь показал?

Арион невольно улыбнулась. Прекрасный ответ! И не только смысл, но и то, как она его донесла, — ответ в форме вопроса. Утверждения конечны, и применительно к Искусству нельзя говорить ни о какой замкнутости или завершенности. Девочка-рхун совершает невозможное, мыслит и ведет себя как недавно посвященный миралиит, и при этом она даже не фрэй!

Сури слезла со стула и подошла к кровати. Волк последовал за ней.

— Если не… — Сури бросила взгляд на волка, потом склонилась и прошептала Арион на ухо: — Если не вернусь, объясни Минне. Скажи ей, меня пришлось пойти!

Сури отпрянула, в глазах ее блеснули слезы. Девочка присела, обняла Минну за шею и зашептала что-то на своем грубом языке. Минна понюхала и облизнула ее лицо.

— Нет! — воскликнула Арион. — Сури, не уходи!

Девочка посмотрела на нее с удивлением.

— Не делай глупостей! Не надо рисковать! Ведь ты… ты — особенная!

— Ты тоже. — Сури улыбнулась.

— Нет, ты не понимаешь! У тебя талант, настоящий дар. И ты рхун. Тебе ясно, что это означает?

— Ясно одно: если не остановлю Бурую Грин до восхода солнца, погибнут все. Понять это не сложнее, чем зажечь лампу. — Девочка встала и посмотрела на мигающий свет. — Все еще хочешь меня удержать?

Арион закусила губу.

Глава 22

При взгляде на старуху Сури сразу поняла, что дорога займет целую вечность, но девочка и не предполагала, что вечность растянется навсегда. Хотя они вышли еще до рассвета, к полудню добрались лишь до Третьего уступа. Сури пронумеровала каменные ступени, поднимавшиеся по склону Тэлон, как гору называла Тура. Холмов в Серповидном лесу было много, гора же — одна, высокая и скалистая. Деревья тут росли совсем другие: почти без подлеска, кроны гуще, внизу полумрак. Чтобы выжить среди валунов, им приходилось выделывать немало акробатических трюков на пути к солнечному свету. К вершине вело четырнадцать уступов; к счастью, Бурая Грин устроила берлогу в пещере на восьмом. Довольно высоко, гораздо выше верхней границы леса. Обычному человеку взобраться не слишком трудно, однако для Мэйв подъем стал настоящим подвигом.

Хотя по лесу путницы шли вполне легко, едва начался подъем, старухе пришлось останавливаться и отдыхать. Сури отдала ей посох Туры, и все же Мэйв еле ползла. В гонке с деревом она явно проиграла бы. Потом тропа стала вертикальной, как лестница в чертоге, и Мэйв задышала тяжело, словно Минна после пробежки в летний полдень. Лицо старухи еще больше напоминало расплавленный воск: обрюзгло, обвисло и буквально исходило потом. Главное, что они успеют вовремя, остальное неважно. Сури радовалась своей предусмотрительности, благодаря которой они вышли пораньше.

В отличие от многих медведей Грин охотилась днем — еще один признак морвин, которого Сури не замечала столько лет. До возвращения Грин времени было предостаточно, ловушку они установят быстро. Нужно лишь добраться до места, где спит морвин, до того, как она явится домой.

— Это я во всем виновата! — простонала Мэйв, усаживаясь на каменную ступень Третьего уступа.

По пути Хранительница болтала непрерывно, но Сури особо не прислушивалась. Теперь же деваться было некуда.

— Почему ты оставила своего ребенка? — спросила Сури. — Он родился уродом, как Гиффорд? Я слышала, его хотели бросить в лесу.

— Нет! — вскрикнула старуха. — Никогда я не хотела от нее избавиться! Дочь у меня отняли.

— Ее украли? Наверно, кримбал?

— Нет. — Старуха покачала головой. — Вождь Рэглан приказал Коннигеру ее забрать. Я была слаба. И почему я не боролась? Пусть бы сперва убил меня! — Утерев пот с лица белым рукавом, она повторила: — Надо было бороться. В этом все и дело. Я подвела мою малышку… Ты ведь знаешь Падеру?

Сури кивнула и уселась на земле, скрестив ноги. Похоже, привал затянется надолго.

— Я ненавижу ее. О, Мари, как приятно сказать это вслух! Я ненавижу ее!

Сури удивилась, поскольку считала беззубую горбатую старушку одним из милейших обитателей Далль-Рэна.

— И знаешь почему? — В ответе Мэйв не нуждалась. — Потому что эта старая мымра вырастила шестерых детей — шестерых! Сейчас-то они все умерли, как и внуки, зато каждый достиг зрелости. Уж она об этом позаботилась. Падера — хорошая мать. Нет, она прекрасная мать! Из этого мелкого тролля вышла превосходная мать. Волос у нее почти не осталось, поэтому платок Падера не снимает никогда. Лицо у нее что дыня, которую потоптала коза, зато лысую голову старуха прячет надежно. Честно говоря, всем на это плевать!

Сури уже не принимала в беседе ни малейшего участия. Мэйв на нее и не смотрела. Старуха тупо уставилась в землю меж своих коленей.

— Падера точно не позволила бы Коннигеру унести в лес одну из своих дочерей.

— Значит, Шайла — дочь Коннигера?

Сперва Мэйв опешила, потом едва не расхохоталась.

— О, Мари, нет, конечно! Коннигер был… ну, намного меня моложе. К тому же будь это его дитя или любого другого мужчины… — Она снова уставилась в землю. — Коннигер отнесся к ней по-доброму. Сейчас-то он здорово изменился, а тогда был славным пареньком. Он обращался с Шайлой бережно. Сказал, что выберет красивое местечко, где ее сразу заметят боги и сохранят мое дитя от опасностей. Он все сделал как надо. И за это я ему благодарна. Когда он вернулся, то рассказал: едва он оставил ее в лесу и отошел на пару шагов, как моя малютка исчезла, и на ее месте появился медвежонок.

Сури поразилась. Она никогда не слышала, чтобы морвин так быстро овладела телом и тут же его преобразила. Насколько мистик понимала, процесс занимал не один день.

— Когда Коннигер мне рассказал, я тут же отправилась на поиски. Они заняли несколько недель. Каждый день я прочесывала все вплоть до малейшего кустика, и наконец нашла ее. Боги превратили Шайлу в пушистый комок бурого меха, и все же я узнала свое дитя! Такая хорошенькая, такая милая! И она нуждалась в заботе. Я ее кормила. Сперва носила молоко, потом брала немного мяса со стола. Чуть-чуть. И вот она подросла. Я украла козу, за ней еще одну.

Мэйв вытерла лицо и высморкалась.

— Скоро Шайла научилась охотиться. С моих плеч словно гора свалилась, и тут… Наступила Долгая зима и Великий голод. Еды не было ни у нас в далле, ни у нее в лесу. Все исхудали — просто ходячие мертвецы, как мы называли друг друга. Когда люди начали умирать, мы перестали так говорить. Даже дети Падеры не выжили. Я не собиралась дать моей детке погибнуть, только не после того, что мне довелось вынести, да и ей досталось тоже. Чтобы выжить, Шайле было нужно мясо. Козы кончились. Овец тщательно охраняли.

Мэйв умолкла и смотрела в землю, будто видя перед собой тот давний снег.

— Ты нашла мясо? — спросила Сури.

— Да, нашла. Мерзлое, но Шайла не возражала. — Мэйв снова коснулась рукавом лица, на этот раз утирая слезы. — Они просто лежали, сложенные штабелями в хижине у южной стены, рядом с воротами. Земля так промерзла, что хоронить мертвых не получалось, поэтому их засыпали снегом до оттепели. Когда пришла весна, все подумали, что некоторые тела утащили звери. — Голос Мэйв срывался и дрожал. — Моей Шайле помогли выжить дети Падеры.

— Чем сильнее становилась морвин, тем больше ей хотелось человечьего мяса, — проговорила Сури.

Мэйв покачала головой.

— Я не знала. Я не… — Она расплакалась так сильно, что больше не могла говорить.

— Будем надеяться, Шайла еще помнит голос матери. — Сури протянула Мэйв посох Туры, старуха без единого слова встала и принялась карабкаться наверх.

Утром Персефона отправилась сменить смотревшую за Арион Сури и с удивлением обнаружила в Большом зале Коннигера. Она не встречала вождя с тех пор, как Арион перенесли в чертог, поэтому довольно странно было видеть его на Первом троне.

Он сидел, чуть подавшись вперед и глядя в пол. На плечи Коннигер набросил меховую мантию вождя, ли-мору надел на летний лад — обвязал вокруг пояса и заколол, сделав нечто вроде юбки, из-под которой торчали бледные волосатые ноги. Огонь в очаге едва горел, в зале стояла тишина. Коннигер сидел в одиночестве, что насторожило Персефону. Коннигер никогда не оставался один. С тех пор, как он стал вождем, Коннигера всегда сопровождала свита: собутыльники, старые дружки и мужчины из клана Нэдак, которых собиралось все больше.

— Здравствуй, Коннигер, — проговорила Персефона, стараясь не вести себя как провинившийся ребенок, который пришел домой слишком поздно.

— Здравствуй, Персефона, — откликнулся тот, чуть развалившись и подперев подбородок рукой.

Он знал, что она приходит каждое утро на смену Сури. Иначе не сидел бы на троне один в ожидании ее. Похоже, хочет выяснить отношения. Устроит разнос за то, что Персефона доставляет ему неприятности, попытается поставить ее на место. Она решила высказаться первой и изложить свои доводы до того, как они перейдут на личности.

— После смерти Рэглана нам так и не удалось поговорить, — начала Персефона мягким, сочувственным голосом. Они особо не дружили, но знали друг друга много лет, и она понимала: это лучшая возможность его вразумить. — Прости, что усложняю тебе жизнь. Я лишь пытаюсь помочь. Видишь ли, после проведенных здесь двадцати лет мне трудно видеть, как на смену нам с Рэгланом приходят другие, трудно стоять рядом и просто смотреть. Я хочу, чтобы ты знал: я постараюсь исправиться! Вождь теперь ты. Я отношусь к этому с уважением. Я лишь пытаюсь помочь. Надеюсь, ты позволишь мне внести свой вклад, и мы сможем действовать сообща. Я к тому, что занималась всем этим очень долго и владею знаниями, которые могут тебе пригодиться. Быть не в ладах нам с тобой довольно глупо.

Коннигер прокашлялся и сделал глубокий вдох.

— Знаешь, Тресса так мечтала сюда перебраться. — Коннигер лениво указал на балки у себя над головой. — Всю свою жизнь только об этом и думала. Моя женщина знала, что однажды я стану вождем, верила даже тогда, когда я не верил сам. Именно этим и занимается хорошая жена: поддерживает твои мечты, даже когда ты сам в них не веришь.

Коннигер слегка выпрямился в кресле, на котором ему явно было неудобно.

— Все эти толстые бревна, крепкая крыша и прекрасный очаг намного лучше, чем приземистая хижина, в которой мы ютились с матерью, сестрой и ее мужем. Ох уж старина Фиг! Этот гад храпит, точно гром грохочет. Клянусь, солома слазит с крыши каждую весну именно из-за него! И, разумеется, их выводок: четверо спиногрызов, что вечно орут либо ревут. Мы буквально сидели друг на друге, хотя зимой оно и неплохо, ведь холодный ветер продувает кровлю только так. А вот в жару — озвереть можно!

Коннигер с удрученным видом покачал головой.

— Примерно в это время года я частенько ночевал снаружи. Иногда ко мне приходила Тресса. — Он улыбнулся и посмотрел на тлеющие угли у себя под ногами. — В те ночи мы почти не спали. Ей нравится на свежем воздухе. Она любит свободу, которую чувствуешь, лежа на траве. Я предвкушал, как мы с ней поселимся в чертоге с толстыми бревенчатыми стенами, звериными шкурами повсюду и теплом нашего собственного очага.

Персефона кивнула.

— Дом огромный, это уж точно. Помню, как меня потрясла спальня, когда Рэглан показал мне ее впервые. Я подумала, что столько роскоши — просто неприлично. Мне казалось, что невозможно быть несчастным, живя в таком доме и лежа на такой кровати, однако в этих стенах я выплакала целые реки слез.

В открытую дверь влетел ветерок, раздув угли в очаге между Коннигером и Персефоной. Коннигер выпрямился и поправил на плечах медвежью шкуру. Сверху чуть слышно донесся скрежет и поскуливание.

«Минна, — подумала Персефона. — Почему же она скребется?»

— Я всегда считал, что судьба мне уготована великая, — заметил вождь. — Из восьми детей я один дожил до зрелых лет.

— Твоя сестра Осень…

— Я говорю про мужчин. Мою сестру даже не упоминай. Она только и годится, что рожать одного за другим… Ох уж эти орущие сопляки! — Он вздохнул и покачал головой. — Восемь детей! Поверить, что боги предназначили меня для великих дел, не сложно. Иначе зачем богам было насылать болезни, голод и порыв ветра, убивший моего братца Кераннона, а меня — щадить? Повзрослев, я понял, что ошибся. Боги вовсе меня не пощадили, они просто облажались. Боги ленятся и портачат почище нас! Я понял, что богам на всех наплевать, когда Воган уронил на моего отца дерево. Ведь он был воином, Щитом вождя, умер же нелепо — его расплющило паршивое дерево! Нет, боги не любят ни меня, ни мою семью. По правде сказать, я не думаю, что они любят хоть кого-нибудь из нас. Впрочем, кому я это говорю!.. — Коннигер хохотнул.

Персефона кивнула.

— Бывает.

— Да уж… Боги не терпят даже кратких мгновений выпадающей нам радости. Наш смех их раздражает, заставляет думать, что нам живется легче, чем мы того заслуживаем, а этого они не выносят. — Коннигер чуть понизил голос, словно собирался открыть тайну или не хотел, чтобы услышали боги. — За удачей всегда идут ужасные несчастья. Если кто-то родился, обязательно кто-нибудь и умрет. Если урожай хороший, то на следующий год жди недорода. Наверно, богам нравится видеть, как мы страдаем. Это объясняет, почему мы еще существуем. Мы — игрушки, которые боги ломают и чинят, чтобы с удовольствием сломать снова. Вся хитрость в том, чтобы не стать игрушкой, по которой бьют. Лучше бить самому.

Он пристально посмотрел на Персефону, потом кивнул, наконец приняв решение.

— Ты умнее, чем я думал. Признаюсь, я недооценил тебя. Я был во власти иллюзии, что Рэглан — великий вождь. Теперь я понял: все это лишь благодаря тебе. Однажды он пытался мне сказать. Сразу после смерти моего отца, в тот день, когда он попросил меня стать его Щитом, Рэглан сказал, будто всю работу делаешь ты. Я не поверил, что он говорит всерьез. Рэглан был пьян. Мы оба напились. Поминая мертвых, люди несут чушь. Он утверждал, что ты — сердце этого далля, его настоящий вождь. Тебе принадлежат все идеи, именно ты обладаешь мужеством и страстно служишь общему делу.

Коннигер помолчал, выжидающе глядя на Персефону. Та поняла, что он дает ей возможность высказаться, но у нее не было слов.

«И что на это ответить? Да, такая вот я замечательная! Или нет: любовью моей жизни был дурак?»

Помолчав, Коннигер продолжил.

— Став вождем, я думал, что ты будешь хорошей девочкой и тихо отойдешь в сторонку, сгинешь во вдовстве, и все наладится. Тресса получит свой прекрасный дом, и я буду править так, как не удалось моему отцу, потому что боги сочли забавным уронить на него дуб. Только ничего из этого не вышло.

— Ты и есть вождь, Коннигер. Я никогда это не оспаривала.

Он недоверчиво ухмыльнулся.

— За годы рядом с Рэгланом я понял, что у тебя есть друзья во всех кланах, но чтобы столько?! — Коннигер хохотнул. — Дьюрийский наемный убийца, семь фрэев, гоблин и великан. Покровительством ты заручилась основательным. Не понимаю, зачем так утруждаться? Хватило бы и Убийцы Богов. Видит Мари, он выше меня на целый фут, да еще меч железный! Наверно, драться научился раньше, чем ходить. Думаю, мы все понимаем, что он со мной справится.

— Я привела его не затем, чтобы сражаться с тобой!

— Сеф, я не идиот! Разумеется, нет. Ни к чему столько хлопот ради места вождя. У тебя ведь планы посерьезнее, верно? — Коннигер улыбнулся. — На общем сборе ты себя выдала. Помнишь, ты упомянула объединение кланов? В этом все и дело. Рэглан был прав. Ты умна, однако он никогда не говорил, что еще и честолюбива.

— Послушай, Коннигер! Я понятия не имею, с чего ты…

— Полегче, Сеф. Расслабься. Я не пытаюсь тебя подловить и пришел вовсе не для того, чтобы отругать за непослушание.

— Заключать мир ты тоже, видимо, не намерен.

— Не совсем.

— Тогда к чему это?

Наверху снова раздалось царапанье и скулеж Минны, на этот раз громче. Шум заставил Коннигера поднять голову.

— Твой мистик ушла, а волка оставила здесь. Я подумал, ты сильно удивишься, когда узнаешь. В день прибытия фрэев ты пришла ко мне и объяснила, что происходит. Я это ценю, вот и решил вернуть должок.

— Что происходит? Где Сури?

— Они с Мэйв отправилась поохотиться на огромного бурого медведя.

— Сури с Мэйв?! Что ты такое говоришь?

— Они ушли несколько часов назад спасать дочь Мэйв.

— Дочь?!

— Ага! — воскликнул Коннигер, откинувшись на спинку. — Ты и не знала, что у нее есть дочь?

— Нет у Мэйв никакой дочери!

— Была. Старуха родила лет четырнадцать назад.

Персефона покачала головой.

— Что за ерунда! Ты пьян?

— Не пил ни капли. Уверяю тебя, у Мэйв был ребенок.

— Быть того не может! Весь далль давно бы знал.

Коннигер покачал головой.

— Рэглан держал это в тайне. Спрятал Мэйв — не знаю, где именно — и объявил, что ей нужно отправиться в долгое путешествие по всем даллям и собрать их предания или что-то в этом духе. Мэйв отсутствовала больше года. Помнишь?

Персефона помнила, как исчезла Мэйв. Без Хранительницы ей было нелегко. В далле вечно происходило что-нибудь, требовавшее ее участия, опыта и совета, но всем делам пришлось ждать до возвращения Мэйв.

— Зачем было Рэглану?..

— Разумеется, он не разрешил бы ей оставить ребенка. Он просто не мог. Люди стали бы спрашивать, кто отец. Отвечать ему не хотелось, ведь Рэглан был женат на тебе. Вдруг бы ребенок пошел в отца? Например, глазами?

Персефона отшатнулась, словно Коннигер ее ударил. Она обхватила рукой осеннюю колонну, чтобы не упасть.

— Поэтому ты и не в курсе. Женам такие вещи знать не положено. Ты бы не поняла. Рэглан знал, что многие его не поймут, вот и сделал все по-тихому. Отослал Мэйв подальше, и вернуться она должна была одна. Проблема в том, что Мэйв не смогла избавиться от ребенка. Ей следовало бежать и не возвращаться никогда. Умом-то она не отличалась: вернулась в далль с младенцем в придачу. Наверно, решила, что Рэглан увидит ребенка и передумает. Только вышло по-другому.

Коннигер перевел взгляд на огонь, крепко стиснув руки.

— Когда Мэйв явилась, Рэглан позвал нас с отцом. Дитя надо было бросить в лесу. Мэйв встала на дыбы, как сделала бы любая мать. Задачу возложили на меня. Я был сыном Щита — невидимый, надежный и рвущийся доказать свою нужность. Они сказали, что это легко. Возьми ребенка, унеси в лес и брось где-нибудь. Лучше найди место подальше, чтобы она не нашла. С этим-то все просто. Трудно оказалось забирать младенца у Мэйв и… — Коннигер скривился. — И встретить ее по возвращении.

Коннигер помолчал и нервно сглотнул.

— Мэйв разоралась. — Он невесело хмыкнул. — Никогда не слышал, чтобы взрослая женщина так вопила. Можно подумать, я резал ее на куски. До сих пор слышу ее крики, и как они срываются на визг. Младенец тоже вопил, прямо захлебывался. Ну, ты знаешь, как они плачут. Орал всю дорогу. Даже громче, чем сопляки Осени, когда разойдутся. Я был только рад от него избавиться.

Персефона прислонилась к колонне. Он лжет! Рэглан никогда бы…

— А младенец все вопил. Удивительно, как далеко разносится звук. Я бросил девчонку возле водопада — того самого, где ты убила Сэккета и Эдлера — и даже шум падающей воды не смог заглушить криков… Рэглан и отец так мной гордились: в их глазах я стал мужчиной. Только мужчиной я себя не чувствовал. Клянусь, мне до сих пор мерещится крик того ребенка! Вот почему я ненавижу детишек Осени. Все они кричат одинаково…

Персефона была не в силах слушать, но слова Коннигера продолжали ее захлестывать.

— Когда Мэйв нашла меня, по ней было видно — проплакала все время, что я ходил. Старушка Мэйв смотрела на меня так, будто она висит над обрывом, и веревка — в руках у меня. Она хотела знать, где я оставил младенца. Думаю, чтобы отыскать его и пуститься в бега. Поздно спохватилась. Я не мог рисковать уважением Рэглана и отца. Однако я должен был сказать ей хоть что-нибудь.

«Неправда! Рэглан никогда не завел бы ребенка от Мэйв, а если бы и завел, уж точно не приказал бы его убить, чтобы спастись от позора. Это не тот мужчина, которого я знала. Это не тот мужчина, которого я любила».

И все же она была уверена, что Коннигер не лжет. Это читалось в его глазах, в том, что он старался на нее не смотреть, в том, как заламывал руки и в покаянном тоне его голоса, в котором звучали подавленность и стыд. Вдобавок Коннигер не смог бы придумать столько подробностей — ума бы не хватило. Значит, он говорит правду.

— Что ты рассказал Мэйв?

— Сказочку о том, что ее мольбы услышаны. Да так, собственно, и вышло. Я сказал, что боги забрали ее малютку и превратили в медвежонка, милого пушистого детеныша. Она поверила. Она не могла не поверить, потому что правда ее бы убила.

— Ты сказал, что она с Сури отправились спасать ее дочь? Что ты имел в виду?

Коннигер глубоко вздохнул, сложил руки домиком и удрученно развел большие пальцы в стороны.

— Мэйв… Она не смогла мириться с тем, что о ее дочери позаботятся боги. Надо было сказать, что младенец превратился в ворона и улетел! Мэйв представила бедного покинутого медвежонка, голодающего без матери, и отправилась на поиски. Ходила в лес каждый день, и я боялся, что она наткнется на останки своего ребенка, растерзанного волками или еще кем. Волки нашли бы его быстро, учитывая, как громко он орал. Я решил, что рано или поздно Мэйв сдастся, но будь я проклят, если ей не удалось отыскать брошенного детеныша! Она стала его кормить, носила в лес еду… Я не вспоминал эту историю, пока не наступила Долгая зима и не начали исчезать трупы.

Персефона и Рэглан так и не узнали, что случилось с телами, только нашли те страшные следы на снегу. Они не захотели выяснять подробностей, потому что боялись их. Жители далля и так уже были в отчаянии, слухи ползли разные, и ей с Рэгланом пришлось сочинить историю. Они затоптали следы и сказали, что тела утащили лесные звери. Однако Персефона знала правду. Отпечатки ног рядом со следами волочения до сих пор стояли у нее перед глазами. Их оставили маленькие, женские ножки.

— Мэйв скармливала наших мертвецов своей дочери. Я промолчал. Наверно, чувствовал себя виноватым. Или боялся, что Рэглан обвинит во всем меня. А ведь я тогда стал новым Щитом, помнишь? Не хотел лишиться всего, чего достиг, к тому же никак не предполагал, во что это выльется. Мне даже в голову не пришло задуматься над тем, что будет, когда медведь привыкнет к человечине. Пока прочие звери голодали, дочь Мэйв росла. Она стала сильной и потеряла страх перед человеком. После того, как она нас распробовала, мы стали ее любимой едой. Так медведица и подумала, увидев твоего сына — еда!

— Бурая Грин?! Мэйв считает, что Бурая Грин — ее дочь? — Персефона изо всех сил вцепилась в подпорку. — Что задумали Мэйв и Сури?

— Не знаю. Мэйв разбудила меня перед рассветом и сказала, что уходит с чокнутым мистиком, которая знает, как изгнать демона из Бурой Грин. Похоже, они думают, что смогут превратить ее обратно в человека. Мэйв была так счастлива. Совсем умом тронулась, еще когда Рэглан приказал мне забрать ее дочь. Они ушли пару часов назад.

— И ты позволил ей уйти? Почему не рассказал правду?

— В том-то и дело. — Коннигер уставился в пламя с затравленным видом. — Может, это и есть правда. Ведь после того, как я отнес ребенка в лес, Мэйв рыскала там каждый день. Ребенка не отыскала, зато нашла брошенного медвежонка. Наверно, боги слышали, как я рассказывал ей про детеныша. Наверно, они сделали сказку былью.

— Ты должен предпринять хоть что-нибудь! — вскричала Персефона. — Собирай людей!

— И что дальше? Куда я их поведу?

Наверху снова послышалось царапанье.

— Волк! — сказала Персефона скорее себе, чем Коннигеру. — Следуй за волком!

Персефона пробежала через зал, обогнула балясину и помчалась вверх по лестнице.

— Арион?

— Персефона, не входи. Волк рвется наружу! — крикнула Арион из комнаты. Предупреждение было лишним: дверь тряслась от ударов. — Сури здесь нет. Она оставила у меня волка. Девочка отправилась ловить медведя и сказала, что Минна будет мешать.

Снова заскребли когти, дверь задрожала. Подобное неистовство заставило Персефону отступить. Она засомневалась.

— Вы там в порядке?

— Да, — ответила Арион. — Однако я думаю, следует послать кого-нибудь на помощь Сури. Я боюсь, она может погибнуть. Она считает, что в медведя вселился демон.

Даже фрэй волнуется!

— Минна? — ласково окликнула Персефона. — Ты меня слышишь, Минна?

Скрежет утих, и волк горестно взвыл.

— Что делает волк? — спросила Персефона.

— Лежит перед дверью и принюхивается.

— Привет, Минна! Помнишь меня? Я хочу, чтобы ты отвела меня к Сури. Ты ведь любишь Сури?

— Как только откроешь дверь, волка тебе не видать, — заверил Коннигер, поднявшись по лестнице и встав позади Персефоны.

— Мне нужен поводок, — сказала Персефона.

— Это зверь, а не собака. Он порвет тебя на куски!

— Не думаю. — Персефона очень на это надеялась. Минна никогда не выказывала агрессии к обитателям далля, даже к овцам или цыплятам. Впрочем, рядом с ней всегда была Сури.

«Так велело дерево. А если ты не можешь доверять древнему говорящему дереву, то к чему оно вообще нужно?»

— Вот. — Коннигер снял ремень и протянул Персефоне. — Надеюсь, пригодится.

— К чему он мне? — воскликнула Персефона. — Привяжи ее сам. Я пока соберу мужчин и скажу, что ты устраиваешь охоту и…

— Никуда я не пойду! Если хочешь, отправляйся сама.

— Чего? Неужели ты серьезно? Ведь твоя Хранительница вот-вот погибнет из-за твоей лжи!

— Никого я больше не пошлю на эту медведицу! Уж ты-то знаешь, насколько она опасна. Бурая — не просто медведь. Кто знает? Может, твой мистик права. Может, это демон.

— Никакой она не демон! Но она точно убьет Сури и Мэйв.

— Я не отпущу ни одного мужчину из нашего далля! Не настолько я глуп, как Рэглан. Идти туда — чистой воды самоубийство.

Разгневанная Персефона смотрела на него с яростью. Как он может стоять и ничего не делать? Как Мари позволила подобному человеку стать вождем клана?

Персефоне с трудом верилось, что Коннигер такой трус. Как он мог забрать у матери ребенка и отнести в лес? Теперь у него появился шанс искупить свою ошибку, а он отказывается. Коннигер позволит умереть двум женщинам лишь потому, что слишком слаб и боится признаться в постыдной лжи.

— Вы с Рэгланом оба ошибались! — заявила Персефона, вырывая у него из рук ремень. — Никогда я не хотела быть вождем клана. Оказывается, вожди убивают младенцев и позволяют невинным женщинам гибнуть из-за чужих ошибок! Однако тебе удалось меня убедить. Жители Рэна заслуживают большего, чем имели раньше, и уж точно большего, чем имеют сейчас!

Роан наседала на Малькольма, покручивая локон и внимательно рассматривая обруч у него на шее, когда в хижину влетела Персефона. На кожаном поводке она едва удерживала Минну, рвущуюся изо всех сил.

— Рэйт! — крикнула Персефона. — Мне нужна помощь! Сури и Мэйв отправились на поиски Бурой Брин. Они погибнут, если мы не догоним их раньше, чем они найдут медведя!

Рэйт вскочил и схватил свои мечи.

— Тот же медведь убил твоего мужа?

— Да.

Рэйт посмотрел на дверь.

— Разве не стоит позвать других мужчин?

— Времени нет! — Минна рванулась и потащила Персефону наружу. — Мы… Послушай, мы не собираемся убивать медведя, нам нужно просто остановить Сури и Мэйв. Мэйв стара, так что мы наверняка их догоним, если выйдем прямо сейчас.

— Ладно, ясно, — кивнул Рэйт.

— Спасибо! — Персефона позволила Минне вытащить ее из хижины, и они побежали к главным воротам далля.

— Малькольм! — крикнул Рэйт, хватая копье и дхергский щит. — Беги в чертог и сними со стены еще одно копье. — Он взял бурдюк из овечьего желудка и кинул бывшему рабу. — Дуй к колодцу, набери воды и бегом к нам. — Рэйт обернулся к Роан. — Ничего, если мы одолжим его на время?

Она кивнула.

— Я иду с тобой? — нервно спросил Малькольм.

— Ага.

— Я же совсем не знаю, как охотиться на медведей!

— Никто и не собирается охотиться, — заверил Рэйт. — Ты ведь сам слышал!

— Тогда почему мне так страшно?

— Потому что доберемся до места мы затемно. Но бояться нечего, потому что иду я и потому что в этом месяце боги любят меня до безумия.

— Скажи-ка еще раз, почему я иду с тобой?

Рэйт мчался к воротам.

— Это тебе награда за то, что бьешь людей камнем по голове!

Глава 23

Высокий и узкий вход в пещеру зиял на склоне горы зазубренной трещиной. Уступы покрывали растения с крупными листьями, но деревья приближаться сюда не смели. Темная пустота щерилась, словно раскрытая пасть, окруженная поросшими лишайником губами, с которых сочилась влага. Сури обследовала много пещер, в основном вдоль реки Берн, выточенных водой в прибрежных скалах. Глубиной они не отличались и редко становились пристанищем для зверя крупнее лисы. Сури нравилось думать, что она заглянула в каждую расщелину в Серповидном лесу, однако в этой пещере она не бывала. Тура запретила.

В детстве Сури позволялось почти все. Она играла в лесных водопадах, плавала в стремнинах Берна, забиралась на тончайшие ветви самых высоких деревьев и на вершины скал, где гнездились орлы. Она ломала руку, обдирала коленки, возвращалась искусанная пчелами, а то и покрытая сыпью из-за ядовитого плюща или сумаха. Тура наскоро лечила девочку и вновь отправляла навстречу исследованиям и приключениям. Мелкие травмы обе считали ерундой, но с пещерой Грин обстояло совсем иначе. В ней таилась настоящая опасность, благодаря чему для Сури она стала самым интересным местом в лесу.

Тура была права всегда. Она знала, когда выпадет первый снег, и что лиловые ягоды сэлифана есть не стоит, и как уменьшить боль от пчелиных укусов. Она знала язык богов, названия звезд и как надо бросить камешек, чтобы он проскакал по всему озеру. Из любви и уважения к наставнице Сури никогда не забиралась в пещеру. И все же, если ей случалось проходить мимо, девочка неизменно останавливалась и гадала, что там внутри. После стольких лет фантазий Сури напридумывала себе много разных легенд.

Сури почти твердо знала, что Грин дома нет, и спокойно ждала посреди отпечатков лап медведицы на «крыльце», пока Мэйв одолеет последний подъем. Старуха отбросила все свои одежды из шерсти и даже сняла с головы неизменный белый платок, приспособив его для утирания пота с лица. Седые локоны все еще оставались длинными и шелковистыми, и Сури представила, какой красавицей была Мэйв в юности.

— Как ты смогла затащить… — Сури осеклась. — Мясо наверх?

— Ох, я и не затаскивала. — Мэйв дышала с трудом, устраивая дрожащее тело на камнях и утирая красное лицо. — Я оставляла еду у подножия и свистела.

Она обтерла блестевшую от пота шею и улыбнулась ветерку, всколыхнувшему волосы. И снова Сури увидела Мэйв такой, какой та была прежде. Волосы облегчали задачу, но главное — улыбка, которая меняла все. Судя по морщинам, Мэйв улыбалась крайне редко.

— Не думаю, что Шайла набросилась бы на меня, однако в ту зиму — в ту долгую и холодную зиму — я не была так уверена. Голод сведет с ума любого. В далле я наблюдала это не раз. Рэглан казнил тех, кто воровал из амбара. Сказал, что это необходимо для сохранения порядка, устрашения и примера. И еще эти убийства помогли сберечь еду, позволив выжить остальным. Когда ты голоден, то можешь пойти на ужасное преступление. Кроме Шайлы медведей в лесу было много. Без еды они не смогли впасть в спячку, поэтому взбираться сюда по льду было крайне опасно. Я оставляла еду внизу, свистела и уходила. — Мэйв вгляделась в темноту. — Внутри я не была никогда.

— Я тоже, — призналась Сури.

По привычке девочка оглянулась в поисках Минны, и ей стало грустно. Они все делали вместе. Обидно, что Минна пропустит самое большое приключение изо всех. Наверняка пещера манила волчицу не меньше, чем Сури. Нужно как следует все запомнить, чтобы потом ей рассказать, иначе Минна ее не простит.

Сури вошла первой.

В этой пещере было сухо в отличие от прибрежных гротов, где с потолков капала вода, а у входа стояли большие лужи. Пыльно, повсюду торчащие корни и слежавшаяся земля. На стенах и на полу — клочья шерсти. Кое-где — отметины когтей, видимо, Грин оттачивала свое оружие. Несмотря на недобрую славу, пещера вовсе не была огромной. Света снаружи проникало вполне достаточно, чтобы разглядеть все вплоть до задней стены. Там был круглый альков, уютное лежбище, где медведица устраивалась на долгую зимнюю спячку. Слева находилась какая-то куча, и Сури вздрогнула, осознав, что это — куча костей. Там были черепа оленей, лис, овец и даже человеческие черепа. Сури насчитала всего восемь, но в глубине могли быть еще. Как ни странно, Грин имела ту же нездоровую страсть к украшению жилища останками, что и вожди Далль-Рэна.

Бурой Грин и в самом деле не было дома. Сури оглянулась через плечо, думая, что при виде костей Мэйв застынет от страха. К удивлению девочки-мистика, старуха протиснулась мимо них с выражением нетерпения на раскрасневшемся лице.

— Что надо делать? — спросила она.

Каменные стены усилили ее громкий радостный голос. Услышав эхо, Мэйв усмехнулась. Сури подошла к лежке, покрытой вылезшим мехом из зимней шкуры медведицы.

— Здесь она спит. — Открыв сумку, висевшую на поясе, она набрала пригоршню соли. — Элан, Великая Праматерь всего сущего, и Этон, Господин Неба, помогите нам освободить эту бедную девочку от захватившего ее демона!

С этими словами Сури осторожно посыпала лежбище солью.

— Демоны не выносят соли, — объяснила она Мэйв. — Когда Грин наступит на свою постель, морвин отпрянет, как мы с тобой, если наступим на горячие угли. Иначе нельзя. Дух и тело разделятся, и в этот момент ты должна позвать свою дочь. Демону через соль не перейти, а вот Шайла — сможет. Как только ты ее обнимешь, демон потеряет над ней власть, и ему придется исчезнуть.

— Она останется медведем? — спросила Мэйв.

Сури задумалась. Она и сама не знала наверняка. Это был ее первый опыт изгнания демона.

— Точно не скажу, но поскольку ребенка превратила в медведя морвин, есть все шансы, что с ее уходом девочка вернется к прежней форме. — Сури указала на заднюю часть пещеры. — Ждать будем там.

Она насыпала еще соли, сделав линию, которую медведю придется пресечь, чтобы до них добраться. Сури и Мэйв сели бок о бок, и старуха вернула девочке посох Туры. Сури улыбнулась. Ловушка готова.

Волк убежал, дверь осталась нараспашку, путь был свободен. Никто не пытался задержать Арион, когда она делала первые робкие шаги. Беззубая старуха, Падера, пришла за ней присмотреть, и не сказала ни слова. Хотя Арион все равно не смогла бы ее понять. Старуха говорила только на рхунском, Арион же знала слишком мало слов, чтобы вести осмысленную беседу. Очевидно, Падере не велели препятствовать Арион.

Миралиит держалась за стену, ведя рукой по неструганному дереву. По прошествии стольких дней после травмы голова все еще кружилась.

Возможно, дело не в травме. Она слишком долго пролежала в постели.

Головокружение наверняка пройдет, но почему она не чувствует мир вокруг себя? После долгих дней болезни Арион подозревала, что стала калекой навсегда. Отсутствие ощущений, полное онемение духа, невозможность воспринимать течение времени и жизненную силу бытия пугали. Арион казалась себе голой, беспомощной и заурядной.

Она снова вспомнила о Селесте и порадовалась, что порвала отношения. Арион не смогла бы встретиться с ней теперь, в таком состоянии. По большей части, если не целиком, бывшую любовницу привлекали сила, статус и место, которое Арион занимала среди миралиитов.

«Сохраню ли я теперь хоть что-нибудь? Лучше бы я умерла… Ведь это даже не мое первое тысячелетие. Я прожила долгую, хорошую жизнь…»

Потом Арион поняла еще кое-что. Вероятно, она выдавала желаемое за действительное, и все же вдруг она могла бы учить — продолжать передавать мастерство, как и надеялась Фенелия?..

Арион обхватила балясину и стала спускаться по ступеням.

Она впервые увидела Большой зал с закопченными колоннами и потолком. Повсюду зола и расплавленный воск, с улицы нанесли грязными ногами много земли и травы, и пятна на полу темнеют, словно кровь. К счастью, брезгливостью Арион не отличалась, иначе тут бы ее путешествие и закончилось. Она прошла через пустое помещение, сосредоточившись на дневном свете, падающем сквозь распахнутые двойные двери.

У входа ее встретил чудесный свежий воздух, который помог ей освоиться. Арион не знала, что ждет ее снаружи. Свое прибытие она помнила смутно, тогда времени глазеть по сторонам у нее не было. Она сосредоточилась лишь на галантах — ошибка почти фатальная.

Сколько здесь живет рхунов? Чем рхуны занимаются? Нифрон еще в деревне?

Арион понятия не имела, как долго пролежала в постели. Несколько дней точно, но сколько именно она провела без сознания и сколько прошло после этого, оставалось загадкой. Может статься, сейчас уже осень. Выглянув наружу, Арион с облегчением увидела весенние цветы и свежую траву. Если не прошел целый год, то она поправлялась не больше недели или двух.

Утреннее солнце стояло высоко, из хижин поднимался дымок, повсюду сновали рхуны всех возрастов. Многие выглядели старыми, и Арион вспомнила, как мало они живут. Ей с трудом верилось, что они умирают, не достигнув и первого тысячелетия. Некоторые даже говорили, что рхуны не доживают и до сотни лет, только Арион в это не верила. Какой смысл даровать сознание существу, которое едва ли долговечнее, чем роса в летний день?

— И потом, Феррол мне свидетель… — воскликнул хвастливый голос по-фрэйски и перешел на рхунский, которого Арион не понимала.

Услышав голоса фрэев, Арион испытала облегчение. Осторожно выйдя на крыльцо чертога, она увидела своих сородичей неподалеку. Галанты разлеглись вокруг костра, пили из больших деревянных чаш и болтали на смеси двух языков, свободно переходя с одного на другой, словно не видели разницы. Великан запел бранную песню о короле гоблинов по имени Балог. Заметив Арион, он резко умолк. При виде нее все вскочили и потянулись к оружию.

Арион не двигалась, не желая их провоцировать. Она бросила взгляд на существо, наславшее на нее столб огня. Она понятия не имела, как он это сделал, но если бы он снова воспользовался заклятием, она сгорела бы дотла. Она смотрела в желтые глаза, уставившиеся на нее.

Знает ли он? Чувствует ли он, как она беззащитна?

Нифрон отставил чашу и медленно подошел к Арион. Он был при мече и в этот раз держал руку на эфесе. К нему скользнул другой фрэй, заходивший вместе с ним к Арион — тот, с двумя клинками. Остальные молчали и не двигались. Наверно, ждали нападения.

— С добрым утром, — наконец сказала Арион.

Нифрон сделал к ней еще один осторожный шаг.

— Значит, ты поправилась?

Боясь потерять равновесие, Арион не рискнула качать головой.

— Мне уже лучше.

— Я ценю, что ты со мной разговариваешь. Подумала над тем, что я сказал? — спросил он.

— Подумала.

— И?..

Арион подбирала слова долго и заставила галантов понервничать.

— Я готова передать твое предложение фэйну Лотиану. Также я готова простить нападение на меня, за которое при других обстоятельствах заставила бы заплатить сполна. Напомню, что наказание за подобное преступление — смерть. Между тем я намерена сказать фэйну, что упала с лошади.

В их глазах читалось удивление и надежда. На такой благополучный исход галанты даже не рассчитывали.

— Но есть одно условие, — добавила она.

В глазах галантов вспыхнуло подозрение. В тот же миг рхуны побросали свои дела и уставились на Арион. Искусством она больше не владела, однако обладала достаточной силой, чтобы заставить всех замереть.

— Мне требуется от вас услуга. Одна из рхунов, которая за мной ухаживала, юная девушка с татуировками по имени Сури — та, с ручным волком — ушла в лес, чтобы сразиться с медведем. Вы знаете, о ком я говорю?

Нифрон кивнул.

— Хорошо. Я хочу, чтобы вы нашли девочку и привели ее сюда.

— С чего нам за это браться? — спросил Нифрон.

— Боюсь, она в большой опасности.

— Ну и что с того?

— Фэйн поручил вернуть тебя в Эстрамнадон, однако я пришла не затем, чтобы с тобой сражаться. Я пришла, чтобы препроводить тебя как можно более аккуратно и тихо. Как и многие мои соотечественники, я считаю, что с инстарья обращаются несправедливо. Поэтому я рискну вызвать неудовольствие фэйна и сделать так, чтобы твои жалобы были услышаны. Вот на что я готова пойти ради тебя, но только если ты сделаешь, как я прошу! Теперь ее судьба и твоя связаны. Если Сури умрет, будет смертельно ранена или пропадет без вести, я не буду тебе помогать. Напротив, я стану твоим злейшим врагом! Все, что ты слышал про миралиитов — чистая правда, и уж поверь, тебе лучше не видеть меня в гневе.

— Хочешь, чтобы мы спасли рхуна? — спросил Нифрон.

— Да.

— Почему?

— Сури ушла несколько часов назад и собирается сразиться с медведем, который наверняка ее убьет! Ты уверен, что хочешь терять время на праздные вопросы?

Нифрон мигом обернулся и скомандовал:

— Галанты, к оружию!

Глава 24

Солнце село, и Персефона бежала по лесу в свете полной луны. У нее не было времени ни на раздумья, ни на страхи. Волк тянул вперед изо всех сил, и люди насилу за ним поспевали. Между деревьев вилась едва заметная тропа, порой казавшаяся знакомой. Как ни странно, Персефона узнавала дорогу даже при такой большой скорости и слабом освещении. Очень скоро она убедилась, что той же тропой они следовали в день, когда на них напала стая волков.

«Вы пошли совсем в другую сторону… Я подумала, вы решили поохотиться на Грин. Пошла по вашим следам и увидела, что вы направились прямо в пещеру».

Тогда Персефона задрожала, теперь же спешила в том направлении намеренно.

«Сражаться с медведем мы не будем», — напоминала она себе.

Если повезет, медведя они даже не увидят. Цель — спасти Сури и Мэйв, а не убить зверя. И все же на душе у Персефоны было тяжело. Сперва погиб сын, потом муж, и вот настал ее черед. Боги наслали на ее семью проклятие в виде медведя, кроме нее не осталось уже никого.

«Есть ли у меня хоть единый шанс уцелеть этой ночью?»

Спешить было нужно, несмотря на эту отрезвляющую мысль. Персефона не могла оставить Сури и Мэйв без помощи. И ей приходилось следовать указаниям старого дуба. Она не знала, спасет ли это ее клан от гибели, но решила довериться богам и древним духам. Ее судьба была в их руках.

У Рэглана родился ребенок от Мэйв. Мысль застряла в сознании Персефоны, как неприятное послевкусие. Она витала в воздухе: ни подступиться к ней, ни поверить в нее было невозможно. Тем не менее, Коннигер сказал правду.

Была ли это страсть на одну ночь или любовь длиною в жизнь?

Хорошенько подумав, Персефона могла бы припомнить странные взгляды, натянутые или прерванные разговоры, которые в то время казались ерундой. Однако вспоминать она не хотела. В глубине души Персефона хотела сохранить память о Рэглане, как о честном и храбром вожде, действовавшем в интересах людей. Он был преданным. Не давал в обиду слабых. Защищал невиновных. Образ терял краски по мере того, как Персефона пробиралась по темному лесу, представляя брошенного младенца и крики несчастной матери.

«Никогда не слышал, чтобы взрослая женщина так вопила. Можно подумать, я резал ее на куски…»

Персефона недоуменно покачала головой. «Я совсем не разбираюсь в людях: сперва Ивер-резчик, потом мой собственный муж. С этими мужчинами я была знакома всю свою жизнь и при этом не знала их вовсе. Как же я не поняла, на что способны Рэглан и Коннигер?»

В отличие от Персефоны Минна устали не знала. Они все время бежали в гору, женщина взмокла от пота и отчаянно нуждалась в передышке. Изо всех сил дернув за ремень, она остановила волка. Вокруг расстилалось царство деревьев, лунного света и светлячков.

— Воды! — простонала Персефона, утирая лицо тыльной стороной ладони, тоже мокрой от пота.

Малькольм догнал их еще до входа в лес, принес бурдюк с водой и оружие. Себе он взял копье и щит Рэглана из чертога, Персефоне принес копье — и какое! Малькольм стянул Черное копье Мэта, основателя Далль-Рэна и внука Гэта, висевшее над троном вождя.

— Знакомые места, — заметил Малькольм, пытаясь отдышаться и оглядываясь по сторонам.

— Вот и я о том же, — откликнулся Рэйт. Он нес копье Персефоны, потому что она не могла одновременно удерживать волка на поводке и нести оружие, щит же прикрепил ей на спину.

Минна сидела с встревоженным видом и поскуливала.

— Странно, что мы их еще не догнали, — сказала Персефона. — Неужели старуха способна развить большую скорость? Ей ведь за пятьдесят! Не думала, что она такая прыткая.

— Сколько осталось до пещеры? — поинтересовался Малькольм.

Он прислонился к дереву и отпил из бурдюка.

— Понятия не имею. Вам не кажется, что мы не успеем? — Персефона взглянула сквозь густую листву на едва проглядывавший кусочек неба. — По крайней мере, луна полная, и мы сможем справиться со всем, что ждет нас наверху.

— Вдруг мы найдем медведя? — спросил Малькольм. — Что будем делать тогда?

— Ну-у, — протянул Рэйт, — драться-то с ним не надо. Просто отпугнуть. Поэтому не вздумайте его окружать — оставим ему путь к отступлению. Потом кольнем мишку копьем и пошумим. Если погонится за кем-нибудь из нас, другие подбегут и отгонят зверя копьями. Он наверняка удерет.

— Просто направлять и тыкать, верно? — уточнил Малькольм.

— Ага.

Вспомнив, как Бурая разделалась со стаей волков, а потом стала ломиться в каменную дверь, унюхав за ней людей, Персефона усомнилась, удастся ли им отогнать медведицу. Бурая любит полакомиться человечинкой.

«Будь ты проклят, Коннигер! Почему ты не сказал им правду? Как ты мог их отпустить?»

Минна вскочила. Вместо того чтобы помчаться вперед, она зарычала. Сзади послышался треск сучьев и шорох листьев, потом из темноты появились люди.

И тут Минна резко дернулась. Персефона отвлеклась на шум и ослабила хватку, кожаный ремень выскользнул из рук, и волчица исчезла в темноте.

— О, клянусь Мари, Персефона! — вскричал запыхавшийся Коннигер. — Ну ты и заставила нас побегать!

— Коннигер? — удивилась она, увидев его среди группы подошедших мужчин.

— Не ожидала меня увидеть? — спросил вождь, выходя между расступившимися Дэвоном, Риглзом и остатками клана Нэдак.

Длинные волосы Коннигера, обычно завязанные сзади, растрепались по плечам. Персефона знала его много лет, но в лесной тьме он сам на себя был не похож. Коннигер держал копье, на руке у него висел щит с огромной зубчатой звездой из меди по центру.

— Я думала, ты отказался нам помогать.

— Он здесь не за этим, — сказал Хэгнер, выходя на лунный свет. Он завернулся в ли-мору и держал копье в левой руке. Похоже, отряд бежал всю дорогу: лицо Хэгнера заливал пот. Все тяжело дышали. Хэгнер отделился от Коннигера и остальных, крепко сжимая копье. — Он пришел, чтобы убить тебя.

— Что?!

— Эх, Обрубок, плохое ты выбрал время, чтобы переметнуться, — с отвращением заметил Коннигер, сокрушенно качая головой.

— Что происходит? — спросила Персефона.

— Коннигер рассказывает направо и налево, что ты в союзе с фрэями, — пояснил Хэгнер, восстанавливая дыхание. — Якобы ты велела сжечь Нэдак и Дьюрию, чтобы вызвать кризис, для выхода из которого потребуется избрать кинига и украсть власть у Коннигера и остальных вождей кланов.

— Да он ошалел!

— Еще он заявил, что ты подстроила смерть своего мужа: приказала охотникам убить Рэглана и свалить все на медведя.

— Что за ерунда! Хэгнер, ведь ты был там и дрался с медведем. Он даже руку тебе оторвал!

Хэгнер покачал головой.

— Нет. Медведь ни при чем.

Персефона захлопала глазами.

— Что?!

— Персефона, твой муж отлично сражался. — Хэгнер поднял обрубок руки. — Только со всеми нами ему было не справиться…

Она уставилась на Хэгнера. Ночной ветерок вметнул листву, пятна лунного света задвигались. В повисшей тишине Хэгнер продолжил свой рассказ:

— Именно Коннигер послал меня, Сэккета и Эдлера тебя убить. Он долго ждал второго шанса, чтобы устроить несчастный случай, но ты не покидала далль. Убивать же в его стенах было рискованно. И он рассказал тебе про Сури и Мэйв. Надеялся, что ты последуешь за ними, и тебя тоже убьет медведь.

— Луна на него так действует, что ли? — поинтересовался Рэйт, медленно передавая Персефоне ее копье, которое она приняла дрожащими руками.

— Эдлер, Сэккет, Крир, Холлиман… Все они мертвы.

— И что с того?

— Именно они помогли убить Рэглана! — Хэгнер плюнул в сторону Коннигера. — Крира вовсе не медведь задрал! Неужели ты думал, что я поведусь? Мой черед «встретиться с Бурой» был лишь вопросом времени.

— Значит, ты не так глуп, как кажешься, — протянул Коннигер. Он сделал большой глоток, опустил бурдюк, утер губы и покачал головой. — Хм, нет. Беру свои слова обратно. Умнее было бы просто сбежать. Тогда бы ты выжил.

— Я помогу вам драться, — пообещал Хэгнер Персефоне. — И когда мы вернемся в далль, я смогу подтвердить твои слова и объяснить, что произошло. Расскажу всем, как Коннигер предал Рэглана. И что убить его приказала не ты, а он. Взамен тебе лишь нужно даровать мне прощение за участие в происках Коннигера.

Помогу вам драться… Персефона покрепче сжала копье Мэта. Неужели придется драться? Их так много. Она умрет прямо здесь, прямо сейчас… Да и Рэйт с Малькольмом тоже.

Персефона прикинула, не удастся ли их разжалобить. Она знала большую часть присутствующих, многих с детства. Может, если объяснить, что Коннигер лжет… Нет, не сработает. Наверно, Коннигер пообещал им лучшие земли, дома и женщин на любой вкус. Вот почему Мойю назначили Хэгнеру. Она стала бы ему наградой.

— Значит, вот каков твой грандиозный план, Обрубок? — Коннигер расхохотался. — Так себе план!

Он швырнул бурдюк Риглзу и без предупреждения ударил Хэгнера краем щита. Хэгнеру пришлось блокировать удар копьем, глухо звякнувшим о щит. Также ему пришлось открыться, чем вождь Далль-Рэна не преминул воспользоваться и тут же вогнал каменный наконечник копья Хэгнеру под ребра.

Персефона с ужасом смотрела, как Коннигер надавил и провернул копье. По древку побежала кровь. Обрубок все еще стоял, будто его тело было не в силах осознать, что он мертв. Впрочем, вскоре до него дошло, и Хэгнер рухнул в заросли папоротников. Он взглянул отчаянными, полными слез глазами сначала на Персефону, потом на Коннигера. Убитый задохнулся, зашелся в конвульсиях, сплюнул кровь и затих.

Коннигер посмотрел на него сверху вниз.

— Обрубок, ты всегда был сплошным разочарованием! Впрочем, в одном ты не ошибся. Тот медведь был просто обязан убить и тебя тоже…

Сури с Мэйв сидели в дальнем конце пещеры, прислонившись к стене. Солнце давно зашло, зато светила полная луна, бросая на пол пятна бледного света.

— Сури, хочу поблагодарить тебя за помощь. — Мэйв сидела на коленях, подавшись вперед, и с широко распахнутыми глазами наблюдала за входом в пещеру. — Ты даже не представляешь, как это для меня важно! Я долго страдала! Считала, что боги меня прокляли, что они меня наказали. Мне было все равно. Я заслужила кару, но как они могли наказывать мою дочь, мою маленькую девочку, ни в чем не повинную…

Мэйв утерла слезы и высморкалась.

— Как они могли так с ней поступить? Конечно, я виню себя. Зря я вернулась в далль. Надо было бежать! Когда я узнала, что задумал Коннигер, следовало схватить сумку с едой и бежать в Мэнахан. Наверное, этого Мари и хотела. Поэтому и прокляла меня за трусость. Я позволила забрать свое дитя и оставить его в лесу! Я уже не боюсь. Впервые за долгие годы ты подарила мне надежду! — Мэйв взяла Сури за руку и пожала. — Большое тебе спасибо! Теперь я могу умереть спокойно. Я знаю, что получу прощение, если мне снова доведется увидеть ее лицо. Мне лишь нужно знать, что с ней все будет в порядке, что она будет свободна и вне опасности.

Сури решила пока не признаваться, что ей еще не доводилось изгонять морвин. Да и вряд ли это имело значение, ведь Тура хорошо ее обучила. Наставница рассказывала Сури про талисманы, про кольца кримбалов и про воздействие соли на потусторонние силы. Демонов можно отпугнуть громкими звуками, и еще они боятся металла. Впрочем, металла у них с собой нет, так что и говорить не о чем. И все же подобные вещи знать полезно.

Тура объяснила, что паутина возле постели ловит ночные кошмары, а узлы мешают людям прийти к согласию в споре. Если увидишь, что люди спорят из-за пустяка, ищи узелок в их волосах или в одежде. Развяжи — и нелады тут же закончатся.

Старуха-мистик научила Сури ускорять исцеление ран браслетами из омелы, и разглаживать постель после того, как проснулся. Сделаешь так, и ведьма не сможет наслать на тебя проклятие. Тура знала все, однако Сури не хватало собственного опыта. Сидя вместе с Мэйв в ожидании медведя, она гадала, не слишком ли себя переоценивает?

Когда они пустились в путь, Сури была твердо уверена, что справится… ну, или почти уверена. Чем дольше она сидела, тем больше сомневалась. Ее учила Тура, но Тура же велела ей никогда не входить в пещеру Грин. Вероятно, старуха-мистик знала, что Грин — морвин, и что Сури недостаточно сильна для борьбы с ней.

Мэйв прервала ее мысли:

— Понимаю, глупо было так затягивать, и все же позволь выразить соболезнования по поводу ухода Туры. За последние недели столько всего случилось… Конечно, следовало сказать раньше. Твоя мать была мудрой женщиной!

— Тура мне не мать.

— Да ты что? Но я думала… — Мэйв пришла в замешательство.

Сури пожала плечами.

— Вероятнее всего, меня украли из колыбели кримбалы, чтобы утащить в Ногг. По пути что-то произошло и либо они бросили меня в лесу, где меня нашла Тура, либо мне удалось сбежать. Тура считала меня немного странной, поэтому склонялась ко второму варианту.

— Какой ужас! — сочувственно сказала Мэйв. — Сколько тебе было лет, когда Тура тебя приютила?

— Не знаю. Тура сказала, я была совсем крохой. Если бы я не вопила во все горло, ей бы меня ни за что не отыскать в той куче листьев. Я зарылась в них целиком. Короче, я плакала так громко, что перекрывала рев водопада. Мы подумали, из-за этого кримбалы меня и бросили — я выла, словно Северный ветер.

— Тура… — Мэйв прищурилась. — Тура нашла тебя в куче листьев возле водопада?..

Сури кивнула.

— Она показала мне то место. Я ходила туда, садилась возле воды и размышляла. Мне было интересно, понимаешь? Вдруг удалось бы поймать кримбала и узнать, как я туда попала. Может, они знали моих родителей и почему те не стали меня искать. Но кримбалов не поймаешь, их даже разглядеть трудно. Разве что уголком глаза заметишь, и все. Когда я была маленькой, то представляла, что кримбалы меня вовсе не крали, а спасли. Мои родители были чудовищами или их убили. Может, меня унесли подальше ради моего же блага. Может, моя мать умирала и обратилась к Вогану за помощью, а он прислал кримбалов. Я так и вижу, как она отдает меня им на руки. Может, Воган велел им отнести меня Туре вместо Ногга, зная, что она обо мне позаботится.

— А теперь? Ты ведь стала старше. Во что ты веришь теперь?

Мэйв смотрела на нее не отрываясь. Старуха отличалась изрядной взбалмошностью. Она была из тех, кто не слушает собеседника и уж точно на него не смотрит. Но в ту минуту Мэйв уставилась на Сури, будто ничего вокруг не существовало вовсе, и девочку такое пристальное внимание встревожило.

— Недавно я узнала, что некоторые родители оставляют нежеланных младенцев в лесу. Надеюсь, я не из тех детей. — Сури не нравилось, как Мэйв на нее таращится. От такого взгляда лось давно кинулся бы на врага, только старуха, похоже, об этом не догадывалась. — Думаю, что… Ну, если бы меня не нашла Тура, со мной случилось бы то же самое, что и с твоей дочерью. Наверно, отчасти поэтому я и здесь. Разумеется, не считая того, что иначе демон погубил бы всех жителей далля.

— Сури, сколько тебе лет? — дрожащим голосом спросила Мэйв. В глазах ее стояли слезы.

— Точно не знаю. Зависит от того, сколько мне было, когда Тура меня нашла. Лет четырнадцать, а что?

Мэйв схватила Сури за руки. Старуху трясло.

— Замерзла? — участливо спросила Сури.

Мэйв потянула Сури за руку.

— Надо срочно выбираться из пещеры! Прямо сейчас!

И тут лунный свет померк. У входа в пещеру появилось нечто, почти полностью загородившее проход. Привыкнув в темноте, женщины разглядели очертания громадного медведя. Он шагнул внутрь, замешкался и оглушительно зарычал.

Грин знала, что они внутри. Скорее всего, еще до того, как вошла. Вряд ли ей нравились незваные гости. По земле гулко стучали огромные лапы, о камень клацали когти. Медведица медленно приблизилась и снова испустила рык. Мэйв пронзительно вскрикнула, обняла Сури и прижала к себе.

— Не забудь позвать свою дочь по имени, когда Грин подойдет к соли, — прошептала Сури.

Она уже дважды повторила Мэйв, что делать, и все же решила напомнить еще раз, потому что при виде медведя мужество старухи исчезло без следа. Сури вполне ее понимала. Даже у нее самой появились некоторые сомнения.

Грин одним скачком влетела в пещеру и остановилась у лежки — прямо на соли, которую насыпала Сури.

— Давай же! — велела Сури. — Зови!

— Сури! — закричала Мэйв.

— Нет, не меня! Зови свою дочь. Кричи: Шайла!

Грин зарычала и встала на задние лапы. Голова зверя касалась свода пещеры, тело загораживало выход.

Мэйв выхватила у Сури посох и крикнула:

— Беги! — Старуха подняла палку над головой. — Прочь! Прочь, злобная тварь! Я не отдам тебе свою дочь!

Сури пораженно наблюдала, как старуха приблизилась к нависшей над ней медведице. Грин рычала и вертела головой. Мэйв удалось нанести хороший удар. Посох стукнул Грин в бок. И тогда зверь протянул лапу и схватил старуху. Мэйв содрогнулась, как яйцо, по которому попали молотком. Она рухнула на камень кипой седых волос и тряпья.

Медведь снова поднялся и зарычал на Сури — последнего незваного гостя.

Не сработало! Соль подвела! Мэйв тронулась умом и позабыла имя дочери! Вот беда!..

Девочка-мистик отпрянула подальше и прижалась к дальней стене. Ни выхода, ни укрытия.

«Ты всегда права, Тура».

Медведь понюхал неподвижное тело Мэйв и стал наступать. На Сури надвигалась махина из меха и мышц, которая помогала себе крушившими камень когтями. Девочка стукнулась затылком о стену в неудачной попытке просочиться сквозь скалу и задержала дыхание.

Глава 25

— Малькольм, Персефона! — окликнул Рэйт. — Давайте как тогда, с волками.

Оба тут же поняли и встали спиной к спине. Персефона стянула щит и продела левую руку в ремни. Их сделали для мужчины гораздо крупнее ее, и она не смогла дотянуться до кожаной петли, лишь коснулась ее кончиками пальцев. В другой руке Персефона держала легендарное копье, также оказавшееся для нее слишком большим и тяжелым.

— Я не знаю, как надо драться, — прошептала она через плечо.

— Я тоже, — признался Малькольм.

— Неважно, — ответил Рэйт. — Слишком уж их много. Мы все умрем.

Некоторые мужчины их услышали и заулыбались. В лунном свете они смахивали на скалящихся упырей.

Персефона надеялась, что Рэйт сказал так, чтобы заставить их расслабиться и потом застичь врасплох. Однако эти отморозки и без того были расслаблены и никуда не спешили. Они отхлебнули из бурдюков и стали медленно расходиться, окружая свои жертвы, надевая щиты и перешучиваясь. Большинство лиц Персефона не знала и знать не хотела. Это были жители Нэдака, и в их глазах светилось безумие. Такие же взгляды она видела во время голода. Мужчины Нэдака голодали, только нужна им была не еда — они пришли за местью, ополчившись не только на Персефону, но и на всех остальных.

Персефона посмотрела на Дэвона, сына Дэррика, искусного охотника. Восемь лет назад на осенней ярмарке она вручила парнишке первый приз за лучшую телочку. Тогда ему было двенадцать. Персефона все еще помнила, как надела на шею победителя медаль и как он улыбнулся. Парнишка старался не показывать свои зубы, потому что они были кривые с большущей щербинкой посередине, но в тот день он не смог сдержаться. Румяные щеки, улыбка во весь рот, рука вокруг шеи телочки — таким она его и запомнила. Дэвон снова ей улыбнулся, показав все те же кривые зубы, однако на этот раз в его глазах не светилось счастье — лишь злость.

— Мы рядом с тем местом, где на нас напали волки, — заметил Рэйт. — Водопад — слева от тебя, Сеф. Помнишь?

— Да…

Коннигер обошел их по кругу и встал лицом к Персефоне. По древку его копья стекала кровь Хэгнера.

«Высматриваешь, как меня удобнее убить? — подумала Персефона. — Что за храбрый у нас вождь!»

— Персефона, ничего личного, — заявил Коннигер. — Я подумывал на тебе жениться, но жена у меня уже есть, и Тресса… Ну, ты ведь ее знаешь.

Где-то на юго-востоке раздался рев медведя. В темном лесу этот звук заставил всех вздрогнуть. Зверь проревел трижды. Коннигер бросил взгляд в направлении рыка и хихикнул.

— Думаю, вы опоздали. — Потом он посерьезнел и посмотрел на Рэйта. — Тургин, заходи слева, Дэвон — справа. Остальные двое подождут, наша проблема — дьюриец. Помните, какой он шустрый. Всем надо напасть одновременно. Представьте, что перед вами медведь.

— Не очень-то честно с твоей стороны, — проговорил Малькольм, неловко сжимая щит Рэглана и копье.

Персефона понятия не имела, как он нашел в себе силы заговорить. Она была в ужасе. Поглядывая на мертвого Хэгнера, она гадала, что будет чувствовать, когда Коннигер вонзит каменное копье в живот ей.

— Не честно? — повторил Коннигер и указал на ошейник вокруг шеи Малькольма. — Будучи рабом, ты должен был давно избавиться от дурацких понятий вроде честности. Как думаешь, честно ли мы поступаем с медведем, окружая его втроем? Тут мы тоже охотимся, хотим убить опасного медведя с двумя детенышами.

— Хватит раздумывать, Сеф! — велел Рэйт, пока их окружали. — Не забудь ухнуть, как учила Сури.

Персефона его поняла и знала, во что обойдется эта попытка.

— Ни за что!

— Им нужна ты, не мы, — заверил ее Рэйт.

— Он прав, — поддержал его Малькольм.

Коннигер сомкнул кольцо, крепко сжимая копье. Остальные последовали его примеру и окружили Рэйта.

— Давай! — крикнул Рэйт.

Его вопль заставил поморщиться всех, кроме Малькольма. Невзирая на полное отсутствие навыков боевых искусств, он сделал весьма удачный выпад. Копье Малькольма порезало голое плечо одного из нападавших, тот завопил и отпрянул. Малькольм тут же со всех ног бросился на Коннигера и сшиб его с ног большим щитом Рэглана.

Перед Персефоной открылся проход. Бросив щит с копьем, она кинулась напролом. Оружие бы ее лишь замедлило. Может, если она убежит, Рэйта с Малькольмом оставят в покое? По крайней мере, она на это надеялась.

Позади закричали от боли и злости. Раздался треск дерева и еще один крик. Наверное, Рэйт или Малькольм, но Персефона не поняла, кто именно. Оглянуться она не решилась, боясь замешкаться. Следуя по лунной дорожке, она неслась по знакомой лощинке, поросшей папоротниками, прямо к журчащему ручью. Персефона прошлепала по воде, поминая всех богов, чтобы не поскользнуться в грязи и не наступить на неверный камень. Вода забрызгала ей лицо и глаза, туманя зрение. Персефона выскочила на другой берег, нашла опору и помчалась дальше изо всех сил.

В нескольких шагах позади раздался плеск воды.

— Тебе от меня не уйти, тварь! — прокричал Коннигер.

Персефона бежала быстро, как могла, но Коннигер даже со щитом и копьем был быстрее. Он уже настигал. Персефона слышала его шумное дыхание. Казалось, в спину вот-вот вонзится наконечник копья. Внезапно раздалась ругань: он поскользнулся. Или даже упал.

Нет, не упал. Зато Коннигер остановился. Они добежали до водопада. Ринувшись вниз, Персефона совершенно забыла ухнуть, как учила Сури.

Угодив в ловушку, Сури запаниковала. Она не могла ни думать, ни даже шелохнуться. В голове крутилась единственная фраза: прости меня, Тура, ты была права! Зациклившись на этой мысли, девочка смотрела, как на нее надвигается огромный бурый зверь. Она разглядела его во всех подробностях. Грин двигалась вперевалку, за передними лапами следовали задние. Густой мех вздымался над мышцами, их бугры перекатывались на плечах. Когти прочерчивали в земляном полу выемки. На фоне крупного тела голова казалась маленькой, но все равно массивной. Медведица зарычала, показывая клыки: наверху два длинных, внизу покороче. Все четыре клыка размещались в пасти столь объемной, что туда спокойно поместилась бы голова Сури целиком.

Девочка задержала дыхание и прижалась к задней стене пещеры, гадая, что с ней сделает медведь: задерет когтями, загрызет или раздавит. Похоже, Грин не испытывала желания впечататься в каменную стену и замедлила ход.

И тогда в медведя врезалась вспышка белого цвета.

— Минна! — изумленно вскрикнула Сури.

Волчица набросилась на Грин сзади и умудрилась повиснуть, набрав целую пасть меха. Медведица резко обернулась, и волк утратил свою непрочную хватку. Минна пролетела через пещеру, с воплем приземлилась на бок, и тут же вскочила снова. Она опустила голову, вздыбила шерсть, уперлась лапами в землю и зарычала на громадину.

Грин рыкнула в ответ.

Сури наконец оторвалась от стены.

— Беги, Минна, беги!

Она знала, что Минна не послушается. Если волчица сломала дверь чертога и выскочила из главных ворот далля, чтобы добраться сюда, то она явно намеревалась умереть, защищая Сури.

В тот миг, когда волк сгорбился и зарычал, Сури поняла, что ее единственный друг вот-вот погибнет. То, что ей не удалось понять в преддверии собственного кровавого конца, девочка-мистик осознала в отчаянном желании спасти Минну.

«Как ты это сделала? — спросила Тура. Старуха изумленно смотрела на огонь, мерцавший и плясавший с тенями, что метались по всему их домику».

Сури пожала плечами.

«Попросила духа огня прийти, как же еще?»

Тура кивнула. И все же старуха, которая знала все на свете, выглядела растерянной, настороженной и даже немного напуганной. Она боялась не огня. Она боялась Сури. Правда проглядывала в глазах старухи, метавшихся от Сури к огню. Почему?

Этот вопрос Сури задавала себе долгие годы.

Ну и что с того, если Тура не могла вызвать духа огня без помощи палок и веревки? Почему ее так страшили зажженные девочкой костер или лампа? Чтобы это понять, Сури потребовались долгие годы, нападение гоблина на Арион и убийственный взгляд Грин, надвигающейся на Минну.

Мистик сосредоточилась на медведе, быстро потерла руки, обратилась к богам и изо всех сил хлопнула в ладоши. От удара Сури поморщилась. Зато воздействие на Грин вышло куда более впечатляющим.

Медведицу охватило пламя! Огонь вспыхнул у ее ног, оранжевые и желтые языки пламени мгновенно поднялись по густому меху наверх. Звук был похож на взмах крыльев громадной птицы. Воздух из задней части пещеры ринулся мимо Сури — огонь вдохнул его, затем разросся и заключил зверя в огромное пламя из яркого света и обжигающего жара. Грин превратилась в факел, и волчица в ужасе отпрянула.

— Минна! — крикнула Сури. — Сюда!

Волчица едва протиснулась мимо пылающего зверя, который катался по земле. Потушив большую часть языков пламени, Грин испустила жуткий рев. Она вскочила и бросилась вон из пещеры.

Сури поймала Минну и обняла за пушистую шею.

— Спасибо! Спасибо, что спасла меня!

Минна прижалась к Сури и посмотрела на нее с таким видом, словно хотела сказать: «Я ужасно рада, что с тобой все в порядке, но нам точно есть, что обсудить позже». На шее волка был привязан ремень, волочившийся по земле.

— С каких пор ты носишь изделия из кожи?

И тогда Сури вспомнила про Мэйв.

Рэйт знал точно, что Персефоне удалось вырваться из круга и убежать к водопаду. Он и Малькольм дали ей шанс спастись. И он был так доволен собой, будто впервые в жизни сделал что-то хорошее. Отец наверняка упрекнул бы его в глупости, зато мать и сестра им бы гордились.

Оправившись от стычки с Коннигером, Малькольм чудесным образом вернулся и снова встал с Рэйтом спина к спине. Бывший раб и нынешний сказочник-виртуоз неплохо справлялся.

Рэйт поднял отброшенное Персефоной копье и метнул его, выведя из строя одного из нападавших. Потом перерубил мечом Шегона древки еще трех копий и расщепил щит, так напугав его владельца, что тот упал и придавил стоявшего за ним. Противники бросили в них два копья. Первое перелетело у них с Малькольмом над головами, второе отскочило от затейливого щита из дхергской пещеры.

Рэйт истошно завопил, распугав почти всех нападающих. Оставалось шестеро. Хотя их с Малькольмом было всего двое, их боялись до смерти: люди страшились Убийцы Богов и его странного дружка, одетого, как бог.

— Где Коннигер? — закричал один из его людей. — Неужели убит?

Кольцо нападавших помедлило и перегруппировалось. Двое отправились на поиски своих копий, оставив сторожить четверых, которые ничуть этому не обрадовались.

— Как дела? — спросил Рэйт у Малькольма.

— Великолепно! — выдохнул тот. — Охотиться на медведя всегда так весело? Если да, то ну ее, эту охоту!

— Пожалуй, теперь они накинутся на тебя.

— Прелестно! Что посоветуешь?

— Молись.

— Какому богу?

— Всем сразу.

Рэйт покрепче ухватил щит и меч Шегона, потом огляделся в поисках Коннигера, но того нигде не было.

— Ты что — убил Коннигера?

— Просто сбил с ног, — ответил Малькольм. — Думаю, он удрал.

Нападавшие колебались куда дольше, чем ожидал Рэйт. Некоторые оглядывались на деревья, не понимая, почему вождь покинул их, заставив сражаться с Убийцей Богов без него.

— Решили дать нам как следует отдохнуть, — прошептал Малькольм. — Я-то не против, только разве это нормально?

В темноте, куда ушел искать свое копье один из нападавших, раздался крик.

— Пэлтон? — окликнул приятеля другой и побежал на шум.

Вдруг хруст сучьев смолк, и он вернулся — летя по воздуху, словно его швырнули. Он врезался в дерево слева от Рэйта, отскочил и рухнул на землю.

Поредевший круг нападавших распался — к Рэйту и Малькольму они потеряли всякий интерес. Стоявший в шаге от Рэйта громила вскрикнул и упал. После этого остальные бросились врассыпную. Среди темных деревьев ничего не было видно. Рэйт с Малькольмом прислушивались и выжидали. Со всех сторон раздавались шорохи веток и крики.

— Словно их пожирает лес, — прошептал Рэйт через плечо, крепче прижимаясь спиной к Малькольму.

Он вглядывался в испещренную пятнами лунного света тьму, не зная, кто выскочит из леса. Деревья-чудовища с разверстыми пастями? Прожорливые звери?

Друзья всматривались в чащу, следя за каждым шорохом. Вскоре звуки стали тише и исчезли. Лишь ветерок шевелил листву. Даже сверчки смолкли.

Рэйт с Малькольмом так и стояли спина к спине, держа оружие на изготовку, и ждали. Рэйт слышал, как тяжело дышит Малькольм, чувствовал, как он поворачивает голову то вправо, то влево.

— Боишься? — прошептал Малькольм.

— Есть немного.

— Я тоже.

Из темноты беззвучно возникли призрачные силуэты. Первое, что пришло Рэйту на ум — привидения, упыри, духи или…

— Надеюсь, то были не твои друзья, Убийца Богов, — проговорил Нифрон.

Фрэй подошел ближе, и лунный свет выхватил из мрака его черты, превратив волосы Нифрона в серебро. В руках он держал меч, испачканный чем-то темным. Рядом шел Сэбек, с ним неизменные Тибор и Нэгон.

— Никакие они мне не друзья!

Хотя Рэйт был счастлив, что обошлось без плотоядных сосен, фрэи не представлялись ему наилучшим вариантом. Видеть их с клинками наперевес было не менее тревожно, чем знакомую собаку с оскаленными клыками.

— Это хорошо. — Нифрон улыбнулся, вытер клинок и убрал в ножны. — Мы ищем девчонку с татуировками. Не знаете, где она?

— Сури? Зачем? Что она натворила?

Нифрон пожал плечами.

— Понятия не имею. По какой-то причине Арион — та самая, которую твой дружок-раб приложил камнем, настаивает на том, чтобы мы нашли ее и защитили. Анвир отследил девчонку примерно досюда. Я решил, что она угодила в эту переделку. — Он указал на мертвеца, которого швырнули об дерево.

Фрэи не собирались никого убивать. Люди Коннигера просто встали у них на пути. Рэйт позволил себе немного расслабиться, опустил меч и щит.

— Мы тоже ее ищем, — сказал Рэйт. — Думаем, она в пещере наверху.

Он указал мечом Шегона на залитую лунным светом тропинку.

Нифрон посмотрел и кивнул.

— Ладно, тогда нам пора.

Отряд фрэев двинулся синхронно, словно косяк рыб, и через миг они уже исчезли.

— Погодите! — крикнул Рэйт. — Вы не видели Персефону?

Тишина.

— Как насчет Коннигера?

Никто ему не ответил.

Рэйт с Малькольмом стояли одни в вытоптанном кругу, залитые лунным светом. Они посмотрели друг на друга, потом на трупы у своих ног.

— Мы живы! — проговорил Малькольм в недоумении.

— Как насчет Персефоны? — Рэйт принялся бродить по поляне, страшась наткнуться на ее тело.

— Она ускользнула. — Малькольм показал в сторону деревьев. — Я видела, как она мчалась в лес. Думаю, с ней все в порядке. Если Персефона укрылась в убежище дхергов, то она в безопасности.

Рэйт покачал головой.

— Не пошла она в убежище.

— Как так? Ведь ты велел ей идти туда!

— Насколько я понял, эта женщина редко делает то, что ей велят.

— Думаешь, она отправилась искать Сури?

— Из-за нее мы и пришли в лес! — Рэйт направился за фрэями.

— А вдруг нет? Вдруг она побежала в укрытие?

— Тогда она в безопасности, и мы найдем ее позже, попросив Сури показать дорогу.

Хотя Малькольма его слова не очень убедили, он кивнул и последовал за Рэйтом.

Вода была такой же холодной, как и в прошлый раз.

Сперва Персефона опасалась, что в темноте не сможет определить, куда нужно плыть, но, вынырнув на поверхность, она сориентировалась по звуку падающей воды. Гребя изо всех сил, она быстро добралась до края водоема. Едва она решила, что теперь ей ничто не грозит, как раздался громкий плеск — Коннигер тоже прыгнул.

Вождь оказался умнее или настырнее Огарка с его стаей.

Персефона взобралась на уступ. Мокрая юбка липла к ногам, вода текла с женщины ручьем, оставляя след, пока она двигалась к трещине в скале за водопадом. Коннигер плыл к ней, и Персефона с трудом поборола панический позыв бежать. Она прекрасно знала, как опасно бегать по мокрым камням.

Коннигер добрался до уступа. Как ему удалось так быстро? Он не знал дороги, и все же настигал беглянку.

Лунный свет не проникал за водопад, в гроте царила чернильная тьма. Снаружи нет никакого рисунка, просто чуть выступает камешек. Нужно ощупать стену руками, чтобы его отыскать…

Персефона шарила по стене слева обеими руками. Она лихорадочно лупила по всем неровностям.

— Ты здесь, Персефона?

Услышав голос Коннигера, Персефона едва не вскрикнула. Она попыталась затаиться в темноте, но ее выдавало дыхание.

— Я тебя слышу! — крикнул он. — Я слышу, как стучит твое сердце. Оно ведь стучит, не так ли, Сеф? Ты не против, что я называю тебя Сеф? Я заметил, что так делает твой дьюриец. Вы любовники? Мы все выдумали про тебя с ним, хотя возможно не так уж и ошиблись. Теперь он мертв. Как и твой второй защитник.

Где же он? Где же камешек? Персефона водила руками по всей стене, ощупывая поверхность. Да где же ты, проклятый камешек?

— Отсюда бежать некуда, верно, Сеф? Лучше сдавайся. Я сделаю все быстро. Ничего личного. Честно говоря, я тебя уважаю. Тогда, в чертоге, я не лгал. Ум у тебя острый, как топор. В том-то и проблема. Я знал, что ты не купишься на историю о медведе, убившем Рэглана. Я видел, как ты собираешь в далле всех своих сторонников. Приказ меня убить был лишь вопросом времени. Только ждала ты слишком долго. Еще пара часов, и это мне пришлось бы прятаться в темноте, стараясь спастись от Рэйта, Нифрона или того уродливого гоблина. На моем месте ты убила бы меня быстро, так ведь? Ни к чему затягивать. Клянусь Элан и Этоном, я перережу тебе горло ровно и быстро! В память о Рэглане, так сказать.

Дрожащая в темноте Персефона слышала, как Коннигер приближается, скользя по мокрым камням. Он подкрался настолько близко, что стал слышен стук капель, падающих с его одежды. Уткнувшись в стену, Персефона пала духом. Она подошла к концу во всех смыслах этого слова.

Глава 26

Мэйв не двигалась.

Сури крепко обнимала Минну, разглядывая скомканную кучу тряпья, которая раньше была старухой. Седые волосы разметались по полу веером. Рука вывернулась ладонью кверху, из-под платья виднелась бледная нога. Следовало проверить, вдруг Мэйв еще жива, но Сури было слишком страшно. Она боялась выпустить Минну, боялась увидеть, что натворил медведь. По правде сказать, Сури ужасно перепугалась. Руки, сжимавшие шерсть Минны, дрожали. В последний раз девочке было так страшно, когда она нашла Туру в саду лицом вниз. На этот раз дела обстояли куда хуже. Сури не просто пришла домой и обнаружила женщину, прилегшую поспать в неурочном месте.

Вцепившись в Минну, девочка чувствовала себя защищенной. Нет ничего лучше, чем обнимать волка, и все же проверить Мэйв следовало. Вдруг она жива? Хотя лучше бы она была мертва: все равно Сури мало чем сможет ей помочь.

— Жди здесь, — велела она волку, вставая на подгибающиеся ноги.

Сури побрела к Мэйв. По пути она подняла посох Туры, и идти стало легче. Сури опустилась на колени рядом со старухой. Лицо закрывали растрепавшиеся волосы. Сури осторожно убрала их в стороны.

Мэйв открыла глаза. Сури мигом отдернула руку.

— Я думала, ты умерла!

Старуха вымученно улыбнулась, не столько губами, сколько глазами. Глядя на Сури снизу вверх, она буквально сияла от счастья.

— Мне так жаль! — воскликнула Сури. — Ничего у нас не вышло. Не знаю, почему. Я ведь все сделала как надо! Тура говорила, что в таких вещах я сильна, и обычно у меня все получается… Мои защитные заклинания работали лучше, чем ее. Благодаря мне гулгансам никогда не удавалось добраться до наших грибов!

Мэйв попыталась поднять руку и едва смогла оторвать ее от земли. Сури поспешила помочь, и крепко сжала ее обеими ладонями.

— Ну что ты! — прошептала Мэйв слабым голосом. — Все у тебя получилось.

Сури не поняла.

— Разве?

Она оглядела пещеру в поисках дочери Мэйв. Сури ожидала увидеть голого младенца или девочку, но рядом была только Минна. Сури изгоняла духа впервые, поэтому понятия не имела, чего ожидать и что искать. Наверно, она пропустила момент, когда дочь Мэйв обрела свободу. В конце концов, за короткое время много чего случилось. Видимо, все сделал огонь. Тогда понятно! Огонь отвлек демона и высвободил душу девочки, как это должна была сделать соль. А яркость пламени помешала Сури разглядеть перевоплощение.

Куда же делся ребенок? Сури снова оглядела пещеру и никого не нашла.

— Я ее не вижу, — призналась Сури. — Ты уверена, что все получилось?

Дрожащие пальцы Мэйв сжали руки Сури.

— Я ее вижу! Она вне опасности и… она красивая… она такая…

Пальцы Мэйв перестали дрожать. Взгляд остановился, осталась лишь улыбка, широкая и счастливая.

Персефона слышала дыхание Коннигера. Он пыхтел и отдувался.

Бежать было некуда, и она присела на корточки. Персефона сжалась в комок, пытаясь стать как можно меньше. Это было так по-детски, но больше ничего она поделать не могла.

«Вдруг он протянет руку, дотронется до края трещины и подумает, что я улизнула. Вдруг он решит, что я вообще сюда не заходила».

Персефона даже молиться не осмеливалась, только не вслух. Мысленно она умоляла Мари спасти ее, спрятать…

— Ну и теснотища! Как ты умудрилась сюда залезть?

Персефона прикрыла лицо руками, чтобы приглушить дыхание. Она проклинала свое тело за то, что ему нужен воздух. И гадала, правда ли Коннигер слышит, как бьется ее сердце. Ей самой казалось, что оно стучит оглушительно громко.

— Ты знала, что тут есть пруд или просто прыгнула и молилась? Да ты небось и обрыва не видела! Надо же, и не вскрикнула ведь.

Персефона слышала шарканье шагов. Коннигер подобрался так близко, что она могла бы до него дотронуться, если бы протянула руку.

— Копья у тебя больше нет, правда, Сеф? Нет, ты его бросила. Мне повезло. Иначе бы пришлось…

Плюх!

Звук раздался снаружи.

Это Рэйт! Это должен быть он! Каким-то образом Рэйту удалось спастись, и он пришел за ней! Один всплеск означал, что Малькольм ранен или погиб, либо же они разделились, и он пошел выручать Сури. Важно было лишь то, что Рэйт здесь, и он ее спасет!

Коннигер замер.

— Тэргин? Дэвон? — окликнул Коннигер. Он был совсем близко, и Персефона в ужасе отпрянула. — Это ты?

Рэйт! Это должен быть он! Это должен быть он!

Персефоне хотелось завопить, выкрикнуть его имя, но Коннигер был слишком близко. Нужно подождать, крепче вжаться в пол, спрятаться и дать Рэйту время.

Еще плеск, на этот раз ближе.

— Кто это? — спросил Коннигер. Уверенности в его голосе поубавилось. — Кто там снаружи?

Ответа не последовало.

Если это Рэйт, почему он не отзывается?

Коннигер сделал шаг назад, потом еще один.

— Ты кто? — Маленький просвет у входа загородил кто-то крупный. — Именем Элан, кто ты?

В ответ раздался оглушительный рев, потрясший каменные своды.

Хотя Рэйт и Малькольм спешили изо всех сил, им все равно было не угнаться за фрэями, мчавшимися между деревьев, словно олени. Скорость и бесшумность, с которой те двигались в темноте, поражала и даже немного пугала. Рэйт с Малькольмом остались далеко позади.

Может, фрэи и не боги, но существа явно магические, отчасти сродни кримбалам.

Когда Рэйт с Малькольмом добрались до пещеры, Мэйв уже умерла, и фрэи мастерили носилки, чтобы отнести тело обратно в далль. Медведя нигде не наблюдалось — ни живого, ни мертвого — и Рэйт предположил, что его прогнали. Сури уцелела. Девочка-мистик сидела на коленях возле Хранительницы, рядом свернулась клубком Минна.

Персефоны не было и в помине.

Рэйт считал, что она прибежит сюда, позабыв про убежище дхергов, и попытается спасти Мэйв и Сури в одиночку. При мысли о том, что никогда больше ее не увидит, он едва не потерял голову.

«Нет, — сказал он себе. — Не глупи!»

Рэйт попытался убедить себя, что Персефона поняла его намек и побежала к убежищу. Ему хотелось верить, что она заперлась внутри и теперь в безопасности ждет, пока ее найдут. Однако, несмотря на разумность доводов, это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. В жизни Рэйта ничто и никогда не шло так, как он хотел. Боги глаз с него не спускали. Они всегда жаждали крови. Мэйв погибла, но вряд ли богам хватит одной смерти, чтобы утолить жажду.

— Сури! — окликнул Рэйт.

Девочка повернула голову и медленно подняла глаза, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Ты можешь показать мне дорогу к водопаду?

— К тому самому, под которым находится укрытие дхергов, — добавил Малькольм.

Сури кивнула. Она снова посмотрела на Мэйв, все с тем же озадаченным видом.

— Ты найдешь его в темноте? Можешь отвести меня прямо сейчас? — спросил Рэйт.

Сури снова посмотрела на Мэйв, потом встала.

— Идти туда сейчас — плохая идея.

— Почему? — спросил Малькольм.

— Похоже, туда отправилась Грин.

— Медведь? — воскликнул Рэйт так громко, что фрэи оглянулись. — Зачем Грин идти туда?

— Она любит прятаться в пещерах, когда ей страшно или больно. Ее пещеру мы заняли, поэтому она отправится туда. Я сама видела, порой она так делает.

— Страшно? Больно? Сури, ты что-нибудь сделала с Грин? — спросил Малькольм.

Сури кивнула.

— Она хотела обидеть Минну, мне нужно было ее остановить. Водопад и пруд — ближайший источник воды, а ей нужно остудить ожоги. Если она выжила, то сейчас сильно не в духе. Лучше держаться от нее подальше.

Рэйту послышался смех. Это смеялись боги. Он тут же покрылся мурашками. Он сделал неверный выбор, и теперь Персефона находится прямо на пути медведя, который по известным лишь Сури причинам очень зол. Ирония ситуации заключалась в том, что боги знали давно, а Рэйт понял только теперь, как дорога ему Персефона. Может, она его и не полюбит, только для Рэйта это не имело значения. Некоторые события казались ему логичными, некоторые происходили по прихоти богов — богов, внезапно воспылавших к нему безумной страстью. Рэйт воочию представил, как над Персефоной склоняется огромный бурый медведь, растопырив когти и ощерив пасть.

— Там Персефона! — крикнул Рэйт. — Веди нас прямо сейчас!

— Мы пойдем с вами, — к удивлению Рэйта заявил Нифрон. — Мэдак, Ворат и Эрес, пакуйте старуху и несите, мы нагоним вас на краю леса. Все остальные… — Он посмотрел на Сури. — Следуйте за девочкой!

Сури взглянула на Мэйв в последний раз и вместе с Минной пустилась рысью к выходу из пещеры. По дороге Рэйт услышал, как Сэбек обратился к Нифрону на фрэйском.

— Мне случайно не послышалось?

Нифрон кивнул.

— Они обнаружили укрытие дхергов!

Персефона почуяла вонь паленой шерсти, и тут обезумевший от ужаса Коннигер шарахнулся от входа и наступил ей на руку. Персефона вскрикнула от боли, не в силах сдержаться.

Коннигер не обратил на нее внимания. Приоритеты вождя резко изменились. Персефона больше не возглавляла их рейтинг. Даже когда она отпихнула его ногу, Коннигер не придал этому значения.

Персефона потеряла всякий страх и вскочила, толкнув вождя в спину.

Раздался еще один рык. От усиленного стенами звука кровь стыла в жилах. Медведь находился буквально на расстоянии вытянутой руки, но в темноте его было не разглядеть. Коннигер вслепую схватил Персефону обеими руками.

У него нет копья!

Вождь попытался выставить Персефону вперед себя, однако ему помешал слишком узкий проход. Здесь он достигал всего пары футов в ширину, и Персефона была твердо намерена держать Коннигера между собой и медведем. Она вырвалась и стала бить кулаками и коленями. В темноте она наугад ткнула его в лицо, попав по чему-то твердому и костлявому. Раздался хлюпающий звук: то ли нос сломался, то ли зуб.

Коннигер застонал от боли, а Персефона продолжила махать руками. Потом она изо всех сил отпихнула его прочь, умудрившись пнуть вдогонку ногой. Удар вышел сильный. Коннигер отшатнулся, заплетаясь ногами. И тут он закричал. Одновременно раздался звук, похожий на треск ломающихся веток.

Персефона почувствовала движение воздуха и мокрые брызги на лице — сначала холодная волна, потом горячие капли. Коннигер продолжал кричать, с каждым треском его голос звучал все выше и громче.

Персефона снова бросилась ощупывать стену, где должна была находиться дверь. Она шарила пальцами по всей поверхности, в отчаянии царапая камень.

— Где же ты? — крикнула она камешку.

«Нужно потрудиться, чтобы его нащупать, а для стаи он слишком высоко».

Персефона потянулась, судорожно водя ладонями вправо и влево. Камень был гладкий, скользкий и влажный. Кровь. Стена забрызгана кровью!

— Помогите! — завопил Коннигер ничуть не похожим на себя голосом, в котором было мало человеческого. Этот пронзительный визг скорее пошел бы какому-нибудь мелкому зверьку. Ему вторил глубокий рык, и вибрация от него отдавалась не менее сильно, чем звук.

Рука Персефоны коснулась бугорка, который она не заметила прежде, и изо всех сил ударила по нему кулаком — скорее в отчаянии, нежели надеясь на успех. Наградой ей стало зеленое свечение. Раздался скрежет камня о камень, в скале возникла и постепенно расширилась щель. Персефона ввалилась внутрь укрытия, крепко приложившись коленями о каменный пол. Боль пронзила все тело, заставив ее вновь закричать. Она шумно втянула воздух ртом, в глазах стояли слезы.

Позади медведица продолжала убивать Коннигера.

Нет, уже убила. Раздался треск, но на этот раз не последовало ни криков, ни визгов. Коннигер был мертв. Медведица рвала его останки на части.

«Я следующая», — подумала женщина.

Скрипнув зубами и открыв глаза, она оттолкнулась от пола. Персефона снова стояла посреди маленькой залы со светящимся зеленым камнем, квадратными колоннами и ребристыми арочными проемами.

Нужно закрыть дверь!

Сделанная низкорослыми дхергами дверь была невелика, Персефона легко дотянулась до ромбовидной выемки на верхнем косяке. Она нажала на каменную пластину. Дверь послушно начала закрываться, скользя слева направо с равномерным скрежетом.

Разве раньше она не захлопывалась мигом? Наблюдая за массивной плитой, Персефона вспомнила, что в прошлый раз та двигалась гораздо быстрее. Закрывайся же, будь ты неладна, закрывайся!

В призрачном зеленом свете возникло жуткое видение. Медведица держала в зубах добрую половину Коннигера и трясла ее, разбрызгивая кровь по стенам. Шкура зверя выглядела странно: она походила не на мех, а на обугленную кожу. Никакой это не медведь! Не может она быть просто медведем. Наконец Персефона узрела истинную суть зверя. Сури с Коннигером правы. Бурая Грин — демон!

Блестящие глаза увидели Персефону, и медведица ринулась вперед с невероятной скоростью. Дверь почти закрылась, и тут Грин сунула голову в щель и схватила плиту лапой. Какая бы сила ни двигала дверь, она замерла.

Медведь снова заревел, стремясь проникнуть внутрь, задние лапы заскребли по полу, пытаясь протиснуться в щель и раздвинуть ее пошире. Персефона понятия не имела, что за сила заставляет дверь открываться и закрываться, но отчаянно молилась, чтобы эта сила сокрушила медведя, чтобы она его убила.

Вскоре стало неважно, хотел медведь внутрь или наружу. Камень сжимал его горло — зверь попался. Он тщетно пытался то пролезть в зал, то выдернуть голову из щели. Одна лапа все еще держалась за край плиты. С темных когтей, длинных и толстых, словно пальцы, капала кровь, под каждым налип кусочек плоти. Медведь яростно ревел, отжимая лапой дверь.

Персефона с ужасом заметила, что дверь подвинулась на дюйм. Взревев, Грин снова толкнула плиту. Камень опять подался, щель стала шире. Скоро медведь сможет протиснуть задние лапы и тогда отожмет дверь до конца.

Справа от входа лежал старый щит Рэйта. Тот самый, с которым он дрался с волками. Персефона подняла его, взялась обеими руками и нижним краем ударила Грин прямо в нос. Зверь взвыл и зарычал. Персефона била снова и снова, насколько хватало сил. Морда медведицы покрылась кровью.

Бурая дернулась назад. Стремясь увернуться от ударов, медведица выдернула лапу, удерживающую дверь. Без этой помехи плита возобновила движение. Щель стала слишком узкой, чтобы зверь мог освободиться. Попавшая в ловушку Грин яростно задергалась и закрутила головой, но дверь продолжала закрываться, все сильнее сжимая ей шею. Персефона снова стукнула медведя щитом по морде, тщетно надеясь выпихнуть его вон. Грин завывала от отчаяния, страха и ярости.

Дверь закрывалась все больше, вой зверя перешел в скулеж. Бурая резко дернулась, надеясь высвободить голову. Попытка не удалась, и медведица ударилась в панику. Невзирая на боль, она тащила голову и брыкалась, визжа с таким ужасом, что Персефона отшатнулась.

Зверь терял силы медленно, очень медленно. Персефона смотрела на морду с окровавленными ноздрями и открытыми глазами, пока Грин не затихла совсем. Женщина продолжала стоять, сжимая щит и покачиваясь в такт бешеному биению своего сердца.

Выждав несколько минут возле неподвижного медведя, она наконец позволила себе опуститься на пол. Персефона села прямо у двери, перед массивной головой зверя, лежавшего с открытыми глазами. Два маленьких черных шарика, похожие на полированную гальку, отражали зеленое свечение. Дыхание Персефоны перехватило. Все еще крепко сжимая щит, она обняла его обеими руками и зарыдала.

Первые слезы были реакцией на страх — она не знала прежде такого смертного ужаса, оставившего ее опустошенной, начисто лишенной достоинства и гордости. Но это было только начало. Персефона чувствовала себя всеми покинутой и до того ослабела, что плотину прорвало. Она оплакивала смерти Манна и Рэглана, потом еще двух своих детей, умерших в младенчестве. Она вспомнила Арию и ее покалеченного сына, Гиффорда, выжившего, несмотря ни на что. Она представила смерти Рэйта и Малькольма, Мэйв и Сури. Она оплакивала их и невинных жертв в Нэдаке и Дьюрии. Скрючившись на полу в призрачном зеленом свечении, она плакала до тех пор, пока слез больше не осталось. Потом Персефона легла, прислонившись щекой к холодному камню. Закрыв глаза, она пыталась вспомнить, как нужно дышать, думать, жить. Наконец ее одолела усталость, и она уснула.

Они обнаружили ее на полу укрытия дхергов, всю в крови и со старым щитом Рэйта в обнимку.

Мертвый медведь торчал в двери, останки Коннигера валялись снаружи рола. Они опознали его по медной звезде на щите, плававшем в пруду. Копье нашлось там же. Коннигер не ожидал, что придется драться с медведем.

Рэйт вошел в рол первым, за ним Малькольм, Сури и Нифрон. Дьюриец стоял над Персефоной, чувствуя, как силы его покидают. Он понял, что не успеет, еще когда Сури рассказала им, куда делся медведь. К счастливым концам дьюрийцы непривычны. Вот почему Рэйту так нравились сказки сестры: они дарили надежду. Впрочем, такое бывает только в сказках, в реальности всегда выходит иначе…

Рэйт стоял над скрюченным телом Персефоны, тщетно сжимавшей брошенный им щит, и жалел, что не он был ее Щитом. Тогда Рэйт находился бы с нею рядом, даже если бы это означало гибель для них обоих.

«Как странно, что я не ценю ничего, пока не утрачу: семью, отца, Дьюрию, ее…»

Он медленно склонился над Персефоной.

— Прости, что меня не было рядом, — сказал Рэйт и поцеловал ее в лоб, удивившись, какой он теплый. Обычно…

Она резко проснулась и отпрянула, сбитая с толку и напуганная. Потом она их узнала.

— Рэйт? — слабым голосом спросила Персефона.

Остолбенев, Рэйт шумно втянул в себя воздух.

— Ты… ты цела? — потрясенно выговорил он.

На лице его расплывалась широченная безудержная улыбка. Персефона помедлила и покосилась на медведя, лежащего в дверном проеме. Она чуть кивнула.

— Да… думаю, что да. И вы все тоже целы! — Ее глаза заблестели, и она обняла Рэйта. Крепко прижав его к себе, она тут же убрала руки. — Коннигер сказал… Похоже, соврал. — Заметив Сури, она отстранилась и воскликнула: — Ты жива!

— А у тебя черные волосы, — ответила девочка-мистик, потом посмотрела на мертвого медведя. — Сейчас мне не до игр.

— Я вовсе не играла. Я… — Персефона умолкла и оглядела рол. — Как насчет Мэйв? Где она?

Лица присутствующих омрачились, особенно у Сури.

— Мэйв погибла… Грин… — Сури продолжала изумленно таращиться на зверя, лежащего в дверях. — Не думаю, что Грин была демоном. Она просто медведь. Мэйв сражалась с Бурой — сражалась ради меня, кажется.

— Мэйв сражалась с Бурой? — изумленно спросила Персефона.

— Посохом Туры. — Сури подняла палку. — Она была свирепа! — Сури погладила волка. — И Минна тоже.

— Давно ли вам известно об этом месте? — спросил Нифрон, пока галанты проскальзывали в рол и бродили вокруг каменных колонн, восхищенно разглядывая стены.

— Только что узнали, — ответила Персефона. — Спасибо Сури.

Глава галантов обернулся и посмотрел на мистика.

— Девочка с татуировками? — спросил он.

— Это оно самое? — спросил у Нифрона Сэбек, показывая на испещренные рунами стены.

— Страйкер! — окликнул Нифрон, и гоблин подошел ближе. — Вок он хэсс? — обратился к нему Нифрон на неприятном языке, звучавшем как нечто среднее между кашлем и фырканьем.

Страйкер сдвинул капюшон, обнажив уродливое лицо и голову. Он всмотрелся в письмена. Существо, которое Рэйт считал слишком уродливым, чтобы думать о нем как о человеке, медленно и неуклюже обошло палату. Гоблин поднял руку и указал на руны когтями.

— Эт ом ха, — ответил он Нифрону и кивнул.

Фрэй улыбнулся.

Рэйт протянул Персефоне руку.

— Уже почти рассвело. Думаю, пора отвести тебя домой.

Глава 27

Мрачная процессия покинула лес, едва начало светать. Персефона, Рэйт, Малькольм и Сури следовали за фрэями, которые несли останки Мэйв.

Перед этим Персефона отыскала Черное Копье Мэта там, где уронила — на лужайке, ставшей полем боя. Оружие лежало посреди мертвых тел. Она радовалась, что Рэйт с Малькольмом уцелели, но то была невеселая победа. Многие из погибших прожили в Рэне всю жизнь. Персефона знала их родителей, семьи и друзей, и даже собственное спасение не могло облегчить ее совесть.

Бредя по высокой траве, Персефона вымочила утренней росой ноги и подол платья. Она устала еще до битвы с огромным медведем, теперь же умаялась до полного изнеможения и чувствовала себя пустой до такой степени, словно ее не было вовсе. Со смертью Коннигера и медведя некая часть ее жизни подошла к концу. Память о Рэглане понесла невосполнимые потери. Известие о том, что у него с Мэйв был ребенок, потрясло Персефону, но приказ убить младенца и утаивание правды долгие годы были уже за гранью ее умения прощать. Персефона черпала в Рэглане силы, когда он был жив, после его смерти — в воспоминаниях о нем. В то утро она больше не могла на него опереться, и понятия не имела, откуда у нее берутся силы, чтобы продолжать идти.

Сури была не менее мрачна, наблюдая занимающийся рассвет. Она что-то крепко сжимала в кулаке и поглядывала на него с растущей тревогой.

— Что там у тебя? — спросила Персефона.

— Кость, — ответила Сури.

Месяц назад подобный ответ удивил бы Персефону, однако в то утро Сури могла бы смело сказать, что в руке у нее — бьющееся сердце Тэтлинской ведьмы, и Персефона бы даже не моргнула.

— Грин собиралась убить всех нас.

— Поэтому ты и пошла на медведя? Ты думала, он нападет на далль?

Сури кивнула.

— Кость сказала, что Грин нападет сегодня утром.

— Похоже, Магда была права. Мы сделали, как она сказала, и Грин погибла. — Сури ее слова ничуть не убедили. — Ну, что не так?

— Знаки, которые я видела, указывали на нечто большее… Грин была охоча до человечьего мяса, но при этом оставалась всего-навсего медведем.

— Наверно, ты не так прочла. Увидела бо́льшую опасность, чем грозила нам на самом деле.

— Что думаешь, Минна? — спросила Сури.

Волчица тяжело дышала, высунув язык, с которого капала слюна.

— Минна сомневается, — объяснила Сури. — А Минна очень умный волк, пожалуй, самый мудрый волк в мире!

Свет встающего над зазубренными вершинами солнца окрасил небо в лиловый и оранжевый цвета и засиял на стенах Далль-Рэна. Персефона разглядела стяги, хлопающие над крышей чертога. Она замедлила шаг, потом остановилась, посмотрела на Сури и прищурилась. Вдруг Сури прочла знаки верно? Вдруг волк прав?

— Что не так? — поинтересовался Рэйт, заметив, что она отстала.

— Никто не дует в рог, — ответила Персефона.

— Что тут необычного? — спросил Малькольм. — Ведь это всего лишь мы, к тому же сейчас слишком рано.

— На оборонительной стене нет ни души!

Обойдя стену, они обнаружили ворота открытыми — обе створки широко, слишком широко распахнуты. Обычно рано поутру далль покидали лишь Дэлвин и Гэлстон, но они пользовались только левой створкой, потому что ворота были тяжелыми, и правая створка всегда застревала. Вдобавок ворота были открыты не наружу, а внутрь. Массивные створки гораздо проще толкать, нежели тянуть…

«Все дело в нервах и усталости, — убеждала себя Персефона. — Было бы странно, если бы после всего случившегося я не испытывала безотчетного страха».

И все же она не могла избавиться от чувства тревоги. Она представляла, как идет мимо хижин и видит всех убитыми, как лежали среди деревьев воины Коннигера. Когда они вошли в распахнутые ворота, зрелище было куда менее ужасающим, однако гораздо более зловещим.

Все жителя далля стояли идеально ровными рядами перед чертогом, лицом к воротам. Персефона поразилась размеру толпы. Даже на вечерних сходах, подразумевавших присутствие всех, их не было так много. Больные и раненые оставались дома, а больные и раненые есть всегда. Обычно не приходили и те, кто за ними ухаживает. Крупному даллю вроде Рэна требуется много еды, и постоянно партия-две охотников отправляются в лес, иногда отсутствуя неделями. И еще всегда были те, кто не пожелал прийти. Падера перестала посещать сходки несколько лет назад.

Еще более зловещим казалось то, как люди сгруппировались. Сара стояла отдельно от Дэлвина и Брин. Роан находилась в переднем ряду, хотя Гиффорд маячил сзади, Мойя — плечом к плечу с Трессой.

— Что-то неладно! — прошептала Персефона. — Сара? Мойя? — окликнула она. — Что происходит? Почему вы все здесь?

Никто не пошевелился и не ответил, никто даже не улыбнулся. Но их глаза кричали. Рэйт указал в сторону погреба для хранения припасов, где их ждало нечто из ряда вон: две лошади на привязи.

Фрэи положили Мэйв на траву. Нифрон вытянул меч, вышедший из ножен с тихим шелестом металла о металл. Великан выхватил огромный клинок. Сэбек достал свои парные мечи, Тэкчин вынул тонкий, изящный клинок. Малькольм взял копье наизготовку. Позади Персефоны Рэйт положил руку на эфес, но доставать меч не стал. Минна утробно зарычала, и Сури склонилась, чтобы похлопать ее по шее.

Они дружно двинулись вперед и успели сделать всего несколько шагов, когда из чертога вышел высокий фрэй, безволосый как Арион, и остановил их взглядом. Кожу на его ушах, щеках и носу пронзали бесчисленные кольца, на них висели цепочки. Ногти на руках отрасли такие длинные, что загибались внутрь желтыми завитками. Грудь обнажена, на бедрах золотая юбка. На плечах — золотая же мантия, струящаяся складками до земли. Позади него стоял юный фрэй пониже ростом, в пурпурно-белых одеждах, голова прикрыта капюшоном.

— Нифрон, сын Зефирона! — Увешанный цепями бог заговорил на фрэйском, голос его разносился с неестественной громкостью. — Тебя-то мы и ждали…

Ясное дело, он — бог, решила Персефона. Не добрый, не милосердный — сплошное воплощение великой и ужасной силы. На лице его не было и тени сострадания. Рядом с богом переминался юный фрэй, едва сдерживая нетерпение, как мальчишка на своей первой охоте. Позади них в дверях чертога выстроились еще восемь фрэев. Их мечи и доспехи походили на экипировку галантов, только шлемы они носили в форме львиных голов. Воины заняли позиции по бокам юного фрэя и построились ровными рядами, как стояли и все жители далля.

Увешанный цепями бог спустился с крыльца и прошел сквозь строй жителей, отпрянувших все как один, чтобы дать ему дорогу. Остальные фрэи стояли у входа в чертог и наблюдали.

— А, Гриндал, трусливая шавка и шлюхин выродок! — ответил Нифрон на рхунском. Персефона в ужасе задержала дыхание, но увешанный цепями бог лишь посмотрел на Нифрона с легким подозрением. — Это принятое у рхунов приветствие, — любезно пояснил Нифрон.

— Не сомневаюсь. — Гриндал дошел ровно до центра далля и встал между жителями и галантами. — Ты знаешь, зачем я здесь.

— Конечно. Ты наконец набрался ума и решил примкнуть к инстарья. К сожалению, мы не…

Нифрон рухнул на колени, хватая ртом воздух.

— Я не Петрагар! — заявил Гриндал, осклабившись. — И не Арион. Играть с собой я не позволю! В этих забытых богами землях у меня есть все полномочия действовать от имени фэйна. Тебе известно, что это значит. Все вы виновны в мятеже, поднятом против своего фэйна, своего бога и своей природы!

Гриндал обошел Нифрона по кругу, и в этот миг Персефона почувствовала, будто невидимый великан схватил ее за шею и за руки и отбросил на шаг назад. Внезапный рывок лишил ее копья Мэта. Оружие упало на землю, и она не смогла его поднять. Невидимые руки держали так крепко, что она была не в силах шевельнуться. Персефона не могла говорить и даже дышала с трудом.

— Фенелия мертва. Возвестив новый порядок, она продолжала тянуть нас назад. Настало время миралиитам занять подобающее место, а прочим фрэям осознать, что они — лишь одна из рас, копошащихся на земных просторах. — Гриндал чуть склонился, чтобы посмотреть на Нифрона, стоящего на коленях с искаженным от боли лицом.

Страйкер заворочался, на что всем другим не хватало сил. Гоблин даже смог чуть поднять когтистые руки, чем привлек внимание бога.

— Среди вас гхазл, как я вижу. Обердаза — гнусное отродье! Искусство существует вовсе не для таких, как он.

Гриндал сделал легкое движение пальцами, и гоблин отлетел назад. Издаваемые им звуки ничуть не походили на человеческий крик — так ревет от боли раненое животное, так ревел Коннигер. В отличие от вождя гоблин затих довольно скоро, оставшись лежать неподвижно.

Гриндал бросил взгляд на юного фрэя, стоящего на крыльце чертога.

— Ты знаком с нашим принцем, Нифрон? Это Мовиндьюле, сын Лотиана, он прибыл понаблюдать, как ведут себя истинные боги и как они творят правосудие. Я его наставник, ты — сегодняшний урок. Фэйн даровал мне силу казнить, чтобы ликвидировать устроенные тобой неприятности. Ты вызвал наше недовольство, и за это я заберу твою жизнь, как только что вышиб ее из твоего гхазла. Однако пусть не говорят, что я лишен щедрости. Твоя жизнь окончена, но остальным галантам я позволю искупить их преступления, если они раскаются и поклонятся мне, как подобает.

Он указал на построенных рядами селян.

— Как ваш бог, я требую жертвы. Докажите, что раскаиваетесь! Рхуны — чума на лике Элан, а вы провозились с ними слишком долго. Уничтожьте их! Вырежьте всех в знак того, что еще имеете право называться фрэями. В свою очередь я дарую вам помилование. Принесите их в жертву своим новым богам, миралиитам, и будете прощены. Каков ваш ответ?

— Мы не подчиняемся приказам от какого-то кулина бриидит! — объявил Сэбек.

Персефона этих двух слов не поняла, зато до Гриндала они точно дошли. Он вытаращил глаза и ощерился, обнажив белые зубы. И тут вперед выступил принц с выражением полного недоумения на лице.

— Неужели вам больше дела до этих животных, чем до своих сородичей?!

Нифрон беспомощно посмотрел на принца.

— Гриндал, дай ему говорить, — попросил Мовиндьюле.

— Как пожелаете, — отозвался увешанный цепочками бог, и лицо Нифрона немного расслабилось.

— Дело не в том, что я люблю рхунов, — проговорил Нифрон. — Вас я ненавижу гораздо больше — тебя, твоего отца, миралиитов, а больше всех — это жалкое подобие… — Нифрон задохнулся от боли, поперхнувшись своими словами.

— Ненавидишь? — недоверчиво переспросил принц. Он сбросил капюшон, обнажив такую же лысую голову, как у Арион и увешанного цепочками бога. Юноша сделал шаг вперед, давая Нифрону разглядеть себя получше, словно тот его не признал. — Как ты можешь ненавидеть меня? Ведь я же твой принц!

Гриндал дернул пальцем, и Нифрон снова смог говорить, хотя голос его звучал сдавленно.

— Ты — не мой принц. Ты — никчемный миралиит!

— Никчемный? — принц опешил. — Миралииты — самые-самые среди вас! Думаю, в данный момент ты чувствуешь это на себе как нельзя лучше. Почему же ты отрицаешь очевидное?

— Потому что не все меряется силой, — ответила Арион, медленно выходя из дверей чертога. — Мудрость, которой обладала твоя бабушка Фенелия, есть достоинство гораздо более ценное. — Она повернулась к Гриндалу. — Я ведь сказала тебе, что согласна передать фэйну Лотиану предложение Нифрона. Это безумие можно остановить мудрым решением, не требующим рек крови.

— Действуя от лица фэйна, я услышал это предложение и отверг, — заявил Гриндал.

— Не имеешь права. — Арион спустилась по ступеням с заметным усилием и подошла к увешанному цепочками богу.

Гриндал уставился на нее испепеляющим взглядом.

— Я уполномочен самим фэйном Лотианом поступать так, как сочту нужным!

— Как представитель миралиитов, я требую, чтобы фэйн выслушал меня лично.

— Как представитель миралиитов? — Гриндал хмыкнул. — Ты больше не миралиит! Как ты сама сказала, твоя рана исключила тебя из наших рядов.

— Искусство для миралиита — не главное.

— Еще как главное!

Арион сошлась с ним в центре далля, на открытой лужайке возле колодца, где встали лагерем галанты, куда женщины далля предприняли вылазку за водой, и где Персефона вышла замуж за Рэглана. Теперь два богоподобных существа в сияющих одеждах стояли на той же траве, сверкая глазами, словно две грозовых тучи молниями, и у Персефоны возникло то же тревожное чувство, что и в преддверии грозы.

— Фэйну следует знать, что я выяснила про девочку-рхуна. Про Сури. Я не позволю тебе их убить, — негромко сказала Арион.

Гриндал расхохотался.

— И как ты меня остановишь? — Он повернулся к крыльцу и посмотрел на Мовиндьюле. — Все измеряется силой! И доказательство тому вы увидите сегодня. Должен признать, что Фенелия назначила Арион вашей наставницей благодаря ее мудрости. Стоит ли мне мериться с ней силой в поединке?

Он одарил Арион ледяной улыбкой.

— Возвращайся в постель, Арион. Так и быть, я проявлю снисходительность. Видимо, удар по голове вышиб из тебя здравый смысл. Да и принц все еще испытывает к тебе неоправданную привязанность.

— Но ведь я говорила, что Сури…

— Цыц! — прикрикнул Гриндал и повернулся к галантам. — Ваш главарь умрет. Спасти его вы не в силах, поэтому спасайте себя. Спрашивать снова я не стану. Уничтожьте селян или…

— Сними повязку.

Сури шагнула вперед, и все взгляды устремились на девочку-мистика.

— Говорила я тебе, что все вернется, — напомнила Сури Арион. — Сними повязку!

— Как это ты разговариваешь? — спросил Гриндал.

— Ртом, — ответила Сури. — Вы что — все играете в эту игру?

— Я ведь заставил тебя молчать!

Сури лишь пожала плечами. Она снова посмотрела на Арион.

— Медведь оказался просто медведем, но… — Сури кивнула в сторону Гриндала. — Его зовут Гриндал, верно?

Глаза Арион округлились.

— Да!

Сури кивнула.

— Вторая часть имени обгорела. Сними повязки, которые я для тебя сделала, и оно вернется.

— Уверена? — спросила Арион.

— Совершенно уверена.

— Это же рхун! Оно не может разговаривать! — твердил Гриндал, продолжая ошеломленно смотреть на Сури.

— Это — та самая Сури, — объяснила Арион. — Ты еще сказал, что ее не может быть, помнишь?

Арион принялась снимать с головы повязки. Под ними обнаружился пушок отросших за неделю волос и огромный пожелтевший синяк.

Едва Арион обнажила голову, глаза ее округлились. Она судорожно втянула воздух и отшатнулась. Повязки выпали у нее из рук, явив всем начертанные внутри руны — те же самые, которыми было расписано укрытие дхергов.

Гриндал злобно покосился на Сури.

— Гнусное отродье! Она — хуже гоблина! Рхун, владеющий Искусством!

Он протянул к девочке руки, но Арион тоже не мешкала. Мимо Персефоны пронесся теплый ветер, разметав ее волосы. Гриндал резко обернулся и уставился на Арион.

— Мне гораздо лучше, — сказала она. — И я не позволю тебе причинить вред никому из них.

С этими словами Персефона почувствовала, как ослабло давление на горло, и снова смогла двигаться. Нифрон поднялся на ноги, селяне сбились в кучу. Матери кинулись к детям, мужья обняли и заслонили собой жен. Некоторые бросились по домам, однако большинство осталось, не сводя глаз с центра далля, где сошлись в противоборстве Гриндал и Арион.

— Сури владеет Искусством, — объявила Арион. — Рхуны — не животные, в глазах Феррола они вовсе не ничтожны. Это меняет все!

— Ничего это не меняет! — отрезал Гриндал. — Разве что теперь мне ясно, что рхуны представляют опасность неизмеримо большую, чем считалось прежде. — Он повернулся к Мовиндьюле. — Уезжайте, мой принц, да поскорее. Настало время уничтожить угрозу в лице рхунов. Арион, тебе тоже следует удалиться. Довольно с меня игр!

Земля задрожала.

Стоявшие возле колодца грабли упали. С поленницы у чертога свалились два полена. Из стен бревенчатого строения посыпалась земля. Овцы заметались в панике. Минна спряталась за Сури, ясное небо над головами жителей потемнело от набежавших грозовых туч.

— Начинается, — проворчал Нифрон, пытаясь устоять на ногах. — Ненавижу я это дело!

Арион хлопнула в ладони. Земля перестала дрожать. Небо прояснилось.

Гриндал снова вперил в нее разгневанный взгляд. Потом он обернулся к принцу.

— Вы видите, что она мешает исполнению приказов фэйна?

— Фэйн не знает всех фактов, — заявила Арион. — Его приказы устарели.

— Я прошу вас засвидетельствовать, что она игнорирует приказ вашего отца! Вы понимаете? — обратился Гриндал к юноше. Мовиндьюле кивнул. — Это важно, потому как мне придется применить силу, дарованную вашим отцом, не только в отношении Нифрона, но и Арион также. Проблема слишком велика, полумеры тут не помогут. Мне было приказано обрушить на изменника громы и молнии, и я сделаю это властью, дарованной мне фэйном!

— Гриндал, не надо! — крикнула Арион.

Гриндал произнес одно-единственное слово и хлопнул в ладоши.

Арион простонала и поморщилась, точно от боли или от огромного напряжения. Она сложила руки на груди и негромко забормотала. Миралиит распахнула руки навстречу Гриндалу, и его опрокинуло на спину порывом ветра.

— Гриндал, ты серьезно? — скептично осведомилась Арион. — Я тебе не противник на арене и уж точно не гоблин-знахарь!

Зловеще позвякивая колечками и цепочками, Гриндал поднялся с земли.

— Ты права. Ты ведь Цензлиор, не так ли? Что ж, давай проверим!

— Может, не будем? Что ты творишь? Это ведь полное безумие!

— Не надо было тебе вмешиваться… — проговорил Гриндал. — Это лишь свидетельствует об отсутствии ума и о недальновидности. Лотиан даровал мне Благословение Феррола! Я убью тебя без всяких для себя последствий, а вот ты убить меня не сможешь! Вдобавок, даже в свои лучшие дни ты не обладала ни моей силой, ни моим мастерством… Арион, сегодня далеко не лучший твой день!

Гриндал повел руками, словно отворяя невидимые шторы, и поддел их пальцами, чиркнув ногтями друг о друга. Вокруг Арион закружился вихрь и взметнул ее в воздух. Поднявшись всего на пару футов, миралиит прокричала непонятные слова. Вихрь умер, и Арион упала на колени. Даже Персефона поняла, что торнадо был отвлекающим маневром: не успела Арион опуститься на землю, как Гриндал запел невнятную мелодию и начал плести пальцами замысловатый узор. Воздух вокруг далля сгустился и утратил прозрачность. Солнечный свет сузился и сплошным потоком устремился на Арион. Заметив это, она принялась водить руками, будто плетя веревку. Гриндал взмахнул рукой, словно бросая мяч, и сгустившуюся дымку рассек пронзительный луч белого света.

Закончить свое плетение Арион не успела — ей пришлось отвести слепящую вспышку руками. Раскаленный луч отразился от ее ладоней и прочертил зазубренную линию на лужайке между миралиитами. Арион попыталась перенаправить свет на Гриндала, но тот опустил руки и прервал напев. Свет тут же погас.

Миралииты уставились друг на друга поверх выжженной зигзагом травы. В стенах далля все замерли. Селяне наблюдали за поединком, раскрыв рты. Персефону больше ничто не держало, однако она не осмеливалась пошевелиться. Как и остальные, она затаила дыхание при виде сил, лежащих за гранью ее понимания.

Арион дышала с трудом, вероятно, надеясь, что Гриндал отступит. Тщетно. Гриндал крикнул, крутанулся вокруг своей оси, взметнув золотую мантию, поднял ладони к небу и подкинул хижину Киллианов. Обмазанные глиной бревна и соломенная крыша поднялись в воздух целиком. Селяне поспешно отпрянули. Затем, как и ожидалось, домик упал.

Гриндал целил в Арион. Когда хижина стала резко падать, он хлопнул в ладоши и поджег ее.

Резким ударом в воздух Арион разломила домик пополам. Пылающие обломки рухнули на землю по обе стороны от нее и взорвались, осыпав искрами все кругом.

Вряд ли для далля ли найдется что-нибудь опаснее пожара, и Персефона наконец обрела цель.

— Бегите с тыквами к колодцу! — крикнула она и помчалась вперед, обдуваемая порывами чудовищного ветра, который уже нес искры к домикам Сары и Дэлвина, Осени и Фига.

Тоуп Хайлэнд поспел первым. Схватив кувшин воды, он бросился к домику Сары.

— Нет! — крикнула Арион на рхунском, но опоздала.

Тоуп опорожнил содержимое кувшина на ближайшие языки пламени, однако вода на них так и не попала. Вместо этого капли заледенели, обратившись в сотню острых как кинжалы лезвий, и полетели в Арион.

Пламя, которое Персефона надеялась потушить, иссякло — Арион забрала его жар и бросила на лед, тут же испарившийся. В воздухе повисла дымка.

С нарастающим гневом Гриндал заставил небо потемнеть. Наверху заклубилась буря, подобной которой Персефона не видела прежде. Черные, как сажа, облака вздулись и превратили утро в глубокие сумерки. Пальцы Арион лихорадочно забегали, она пошатнулась и выругалась.

Вскоре за одеялом облаков засверкали электрические разряды, расчерчивая небо иссиня-белыми пальцами. Прямо перед Персефоной в землю ударила перекрученная молния, и у нее зазудела кожа на голове. Ослепленная женщина отшатнулась и упала с постыдным криком, утонувшим в воплях других селян. Персефона в ужасе съежилась. Мир вокруг взрывался на части в ярких вспышках и змеящихся по земле трещинах. Она вцепилась в траву и ощутила под пальцами полоски материи — повязки Арион.

Перекрывая рев грома, Арион запела успокаивающую песню. Молний стало меньше, гром начал утихать. Тучи раздвинулись, пропустив солнечные лучи. Арион стояла в центре дымящегося круга, повсюду пылали пожары и чернели подпалины.

— Гриндал, ты… — начала Арион, но украшенный кольцами бог топнул ногой и выбросил руки вперед.

На лице Арион появилось удивленно-встревоженное выражение. Земля под ней заклокотала и превратилась в грязь, затем в смолу. Арион попыталась заговорить и подняла руки, и тут Гриндал обрушил на нее порыв ветра, сбил с ног и повалил прямо в бурлящую смолу. Арион увязла и начала тонуть.

— Нет! — крикнула Сури.

Девочка-мистик сосредоточилась на Гриндале, потерла ладони друг о друга и хлопнула. К удивлению Персефоны и, разумеется, самого бога, его охватило пламя.

Стоявшая поблизости Персефона отшатнулась от горящего бога. Она сделала всего три шага, когда Гриндал загасил пламя, однако Сури удалось захватить его врасплох. Плащ и юбка бога почернели от гари, кожа покраснела.

Издав свирепый крик, Гриндал кинулся искать Сури и обнаружил ее там, где она сидела всегда — между воротами и погребом. Он поднял руки и яростно запел заклинание. Мимо Персефоны пронеслось белое размытое пятно: на защиту Сури кинулась Минна. Она впилась когтями в кольца, зубами — в цепочки. Гриндал завопил от боли, лишившись изрядной доли украшений. Он сдавленно выкрикнул, и волк отлетел. Минна взвыла, упав на траву.

— Халгаври! — прорычал Гриндал и двинул ладонью.

— Минна! — крикнула Сури при виде того, как землю разрывает невидимая сила, и в сторону оглушенного зверя движется разлом.

Рэйт бросился вперед и подхватил Минну на руки. Вместе они откатились в сторону, невидимая сила пронеслась мимо и проделала в стене далля дыру такую огромную, что хоть дорогу прокладывай. Бревна, земля и трава изверглись наружу и покатились вниз по склону холма, оставив после себя облако пыли и новый вид на лес.

— Убейте их всех! — завопил Гриндал своим солдатам, морщась от боли и ощупывая ожоги на лице и груди.

Фрэи в львиных шлемах достали оружие и спустились с крыльца.

— К оружию! — приказал Нифрон, и галанты обнажили клинки, двинувшись навстречу солдатам.

Фрэи сошлись, зазвенел металл, и центр далля превратился в поле боя. Стоя у колодца, Нифрон блокировал чужие удары, сам же не нападал. Сэбек с двумя мечами действовал менее деликатно. Он мигом разоружил противника, бросил на траву и с силой наступил ему на колено. Григор приподнял другого фрэя и швырнул через весь двор.

— Ходу! — гаркнул Рэйт, схватив Персефону за руку и таща ее к воротам, где Сури уже воссоединилась с Минной.

Земля задрожала. Персефона оглянулась на Гриндала, ожидая новых ужасов, но увешанный куда меньшим количеством цепей бог все еще занимался своими ранами.

Одна из жаровен возле колодца опрокинулась, по всему даллю с крыш послетала солома, поленница позади чертога развалилась. Люди зашатались, некоторые даже упали, и схватка между фрэями замерла. Обе стороны отпрянули в замешательстве. Все посмотрели на Гриндала, однако он удивился не меньше остальных. Загадка вскоре разрешилась: из пузырящейся лужи со смолой в небо взмыл фонтан воды. Сила его была так велика, что сбила всех с ног, и далль скрылся в облаке пара и грязи.

Когда дымка рассеялась, из дыры медленно выбралась кашляющая Арион. Она справилась, хотя и перепачкалась с головы до ног. Хватая воздух ртом, она снова встала против Гриндала.

Рэйт дотащил Персефону до ворот, и останавливаться не собирался. Он явно хотел увести ее подальше. Но каким бы мудрым это решение ни было, уйти она не могла. Персефона вырвала руку.

— Мы должны драться! — воскликнула она.

— Как? Чем? — ошарашенно спросил Рэйт.

Ответа у нее не нашлось. Персефона даже копье Мэта потеряла. В руках она держала повязки Арион. Она опустила взгляд, не в силах смотреть на умоляющее лицо Рэйта. У нее осталось лишь упрямство и непреодолимое чувство долга. Она не вправе бросить свою семью! Лучше умереть с ними, чем…

Персефона непроизвольно принялась сматывать повязку и запачкалась углем. Вдруг она сообразила и бросила взгляд на Рэйта с дхергским щитом в руках.

— О, слава Мари!

Миг спустя в ушах у нее зазвенело, и голову пронзила немыслимая боль. Все в далле, за исключением Арион, которая усиленно плела в воздухе магические узоры, схватились за головы. Некоторые, включая Гриндала, рухнули на колени. Трава вокруг Первого министра начала расти поразительно быстро, хватая его за пальцы и запястья. Зелень набросилась на него с яростью, оплетая ноги и взбираясь вверх по телу, стремясь закрыть лицо. Из земли вылезли крепкие длинные корни и обернулись вокруг корчащегося бога, пришпилив его сотней крошечных отростков.

Звон стих.

Персефона воспользовалась моментом и переговорила с Рэйтом, Нифрон шепнул несколько слов Григору. Великан взял свой огромный клинок и направился к обездвиженному миралииту.

— Нет! — крикнула Арион.

Отведя взгляд от Гриндала, она произнесла заклинание, которое свалило великана с ног и выбило у него меч. Большего Гриндалу и не требовалось. Трава тут же передумала удерживать увешанного кольцами бога, и два пальца на левой руке шевельнулись. Арион бросило на спину, вышибив из нее дух. Зелень вокруг Гриндала скукожилась и засохла. Он высвободился из плена. Григор тем временем поднял меч и замахнулся. И вдруг он замер, не донеся клинок до шеи Гриндала.

Хотя Арион и дышала с трудом, она все же смогла пошевелить пальцами. Великана тут же окружила защитная оболочка наподобие мыльного пузыря. Теперь настал черед Арион угодить в травяной плен: сотни ростков обхватили ее пальцы и щиколотки, обернулись вокруг лица, закрыв губы. Гриндал повернулся к великану, пристально глядя на меч, едва не снесший миралииту голову.

— Как ты посмел напасть на меня, грэнмор?

Гриндал быстро шевельнул пальцами. Вокруг Григора вспыхнул яркий свет, однако он не причинил заключенному в защитный пузырь великану ни малейшего вреда.

— Мэдак, не надо! — крикнул Нифрон другому галанту, который метнул сначала один, потом и второй кинжал.

Оба клинка с шипением исчезли в облаке пара. Гриндал сжал кулак, и Мэдак вопил до тех пор, пока голова его не провалилась в туловище.

Гриндал вперился в фрэев яростным взглядом. Оглянулся на великана — тот все еще находился под защитой пузыря. По груди миралиита стекала кровь от вырванных колечек, кожа покраснела и пошла пятнами от опалившего его огня. С пленением Арион никто не осмелился даже шевельнуться, и в далле стало очень тихо.

— Святотатцы! — завопил Гриндал так неистово, что шарахнулись даже его солдаты. — Как вы смеете поднимать руку на меня! На меня! — В небе вспыхнула молния. — И ты туда же, — обратился он к мертвому Мэдаку. — Что за глупец! Великана я еще могу понять — он не фрэй. Но ты, ты… Ты не мог убить меня, не утратив душу!

— Зато я могу, — сказал Рэйт по-фрэйски и вышел вперед, пытаясь загородить собой Сури, сидевшую с Минной на гравиевой дорожке. Слова его не прозвучали ни громко, ни хвастливо. Он произнес их самым будничным тоном, точно собрался подраться с пьяным селянином. Рэйт вытащил из ножен меч Шегона и свободно держал его в одной руке, в другой — маленький дхергский щит. — Я — Убийца Богов.

— Так это ты! — Гриндал захохотал. — Никакой ты не убийца богов, малютка рхун. Ты убил всего лишь обычного фрэя. Фрэи — не боги, а вот я — бог!

— Отлично, — ответил Рэйт. — Значит, в этот раз я точно убью бога.

Гриндал ухмыльнулся.

— Прощай, мнимый Убийца Богов…

Гриндал поднял палец и вызвал молнию. Рэйт прикрылся маленьким щитом, и Персефона воззвала к богам, чтобы ее догадка подтвердилась. Из туч вылетела зазубренная стрела света и ударила в щит. Отразившись от него, сине-белый луч метнулся обратно к Гриндалу. И тут все потонуло в ослепительной вспышке и громовых раскатах. Когда Персефона снова обрела способность видеть, Рэйт все еще держался на ногах. Гриндал стоял на коленях неподалеку и дымился.

Ни секунды не колеблясь, Рэйт шагнул вперед. Гриндал не шевелился. Возможно, он уже был мертв, но дьюрийца это не остановило. Он взмахнул мечом и одним ударом снес голову унизанного колечками бога.

Все остолбенели. Вряд ли заминка длилась долго, хотя для Персефоны она растянулась на несколько минут. Позабытый всеми принц стоял на крыльце и изумленно таращился на отрубленную голову, лежавшую на траве щекой вниз. Мовиндьюле открыл рот, губы его задрожали, словно он пытался что-то сказать. Юноша моргнул, и его брови недоуменно поползли вверх.

Тучи снова разошлись, и проглянуло солнце.

Первой пришла в себя Сури. Девочка подбежала к Арион и принялась срывать оплетшую ее траву. Персефона опустила взгляд и с удивлением обнаружила неподалеку копье Мэта. Она подошла, подняла его и стукнула древком о землю.

— Клан Рэн! — крикнула она и подняла копье над головой. — Защищай свои дома!

Все уставились на нее широко распахнутыми глазами.

— Делайте, как вам сказано! — крикнула Мойя, пихнув стоявших рядом селян. Особенно досталось Трессе.

Тоуп поднял грабли и водрузил на плечо. Бергин-пивовар нашел топор. Остальные мужчины и женщины далля бросились врассыпную. Они исчезли в своих хижинах, и едва Персефона решила, что они останутся внутри, как люди вернулись с лопатами, ножами и копьями. Мойя схватила факел с подставки возле колодца. Роан взялась за свой топорик. Тресса вооружилась каменным ножом, и даже Гиффорд угрожающе поднял костыль. Селяне сплотились, лица их стали суровыми и сердитыми.

Нифрон посмотрел на принца, затем на солдат в львиных шлемах, которые так и стояли с оружием в руках.

— Будет лучше, если вы проводите его высочество подальше отсюда. Если начнется драка, он может погибнуть, а Лотиану это вряд ли понравится.

— Делайте, как он говорит! — Арион встала, отряхивая землю и траву с рукавов ассики.

Принц смотрел на труп Гриндала полными слез глазами.

— Ты — предатель! — крикнул он.

Голос его сорвался на визг. Раскрасневшись от злости, принц принялся судорожно жестикулировать. Пальцы двигались так, будто плели сложный невидимый узор. Он произносил непонятные слова, сбивчиво выпевая их грозным голосом. Перед юным фрэем начал разгораться свет. Он закружился огненным вихрем и полетел к Рэйту, который снова поднял щит.

— Нет, — сказала Арион.

Хотя в словах ее не было не малейшего усилия, огненный шар погас, даже не добравшись до Рэйта.

Принц опять принялся плести заклинание и махать руками, однако ничуть не преуспел. Мовиндьюле взбесился. Он пытался снова и снова, и каждый раз Арион останавливала его без малейших усилий.

Принц предпринял еще одну попытку. На этот раз Арион выбросила вперед ладонь и проговорила слово. Юноша упал на землю.

Арион обратила на солдат в львиных шлемах грозный взгляд.

— Сейчас же уведите принца!

— Не слушайте ее! — пронзительно вскрикнул лежащий на земле Мовиндьюле. — Убейте их всех!

Фрэи в львиных шлемах заколебались.

— Не выйдет, — проговорил Нифрон. — Право убивать есть лишь у твоего отца, и я сильно сомневаюсь, чтобы он наделил этим прелестным даром кого-нибудь кроме Гриндала.

Мовиндьюле пришел в ярость. Он вскочил и заорал:

— Тогда убейте всех рхунов!

Львиные шлемы отвернулись от галантов и направились к толпе селян. Рэйт, Малькольм и остальные двинулись им навстречу.

— Стойте! — приказала Арион, и солдаты замерли. — Вы — гвардия Тэлвары. У вас одна обязанность: защищать принца. Здесь ему грозит гибель. Отведите его обратно к отцу, где он будет в безопасности. Вот ваш единственный долг!

— Фрэи не могут убивать фрэев! Ничто мне не грозит! А он убил Гриндала! Он должен умереть!

— Гриндал собирался убить меня! — крикнула в ответ Арион. — Ему это едва не удалось…

— Какая разница!

Через двор пролетело копье и вонзилось в стену чертога на расстоянии вытянутой руки от лица принца. Мовиндьюле задохнулся, попятился назад и снова упал. Метнувший свое копье Малькольм стоял с пустыми руками.

— Фрэи не могут убивать фрэев, — прокричал Малькольм. — Но если ты отсюда не уберешься, тебя убьем мы!

Принц вскочил, себя не помня от страха.

— Отправляйся домой, Мовиндьюле, — приказала Арион.

— Ты… ты нарушаешь закон! Я твой принц, и ты обязана мне подчиняться!

— Размечтался. Гвардейцы, проводите его!

Мовиндьюле с опаской оглядел толпу селян. Он пересек крыльцо и спустился по ступеням. Гвардейцы бросились к нему и окружили барьером. Так, строем, они и прошли к лошадям.

— Я расскажу отцу, как ты его ослушалась! Я расскажу ему, что ты защищала убийцу Гриндала! Он объявит войну. Он пришлет армию. Целую армию миралиитов!

— Вон! — гаркнула Арион.

Принц взобрался на лошадь. Все смотрели, как он и гвардейцы шеренгой покидают далль.

Когда они убрались, Арион махнула рукой, и ворота захлопнулись. Она пошла к чертогу, пошатнулась и снова упала на колени.

— Отнесите ее обратно в постель, — приказал Нифрон.

— Арион, ты про меня не забыла? — прокричал Григор из пузыря. — Тут почти нечем дышать!

— Ах, прости! — спохватилась смущенная Арион, и пузырь лопнул.

Мойя и Брин помогли Арион подняться по ступеням. Она остановилась и посмотрела на Нифрона.

— Ну, теперь мы друзья?

— Ненавижу миралиитов, — ответил Нифрон. — Сегодня ты наглядно показала, за что именно. Но… ну… Еще я ненавижу зиму, грязь и кусачих мух, однако я научился с ними мириться.

— Спасибо, что спас Минну, — сказала Сури Рэйту, обнимая волка за шею.

Рэйт все еще стоял в центре далля, держа в руках щит. Услышав голос Сури, он отвел взгляд от трупа Гриндала и улыбнулся девочке с волком. Рэйт потрепал Минну по голове.

— Разве можно давать в обиду самого мудрого волка в мире?

Сури смотрела на него со слезами на глазах. Внезапно девочка раскинула руки и обняла Рэйта.

Глава 28

Похоронили Мэйв, похоронили Джейсона-землекопа и Нэфта-строителя, которых убило молниями. С ними положили и Лин-бисерщицу, раздавленную горящими обломками домика Киллианов. Галанты позаботились о Страйкере, Мэдаке и останках Гриндала.

Рэйту удалось поколебать всеобщее убеждение в том, что фрэев нельзя убить. Они истекали кровью и умирали, как любой смертный. Впрочем, схватка Арион и Гриндала наглядно показала, что по силе некоторые фрэи близки к богам.

В день, ставший для многих последним, жителям Далль-Рэна казалось, что мир катится в пропасть, однако они вели себя со сдержанным достоинством. Помимо тех, кто погиб в битве, люди скорбели и о своем вожде, а также о тех, кто исчез прошлой ночью.

С удивлением узнав, что Тресса понятия не имеет, куда делся ее муж, Персефона сообщила ей о смерти Коннигера. Хотя женщина приняла известие со слезами, спина ее осталась прямой. Персефона рассказала, что Коннигер и прочие отправились спасать Мэйв и Сури, узнав, что те пошли на Бурую Грин. К сожалению, медведь убил всех. Персефона решила не вдаваться в подробности и не объяснять, как именно сошлись Коннигер и Грин. Характер у Трессы был не мед, тем не менее, Персефона сочла нужным сохранить у вдовы добрую память о муже. Никто не должен страдать так, как она из-за Рэглана.

К удивлению Персефоны, Сури не спешила покидать далль. Она ожидала, что девочка-мистик уйдет сразу после битвы. Вместо этого Персефона обнаружила ее и Минну у южной стены.

— Вряд ли это конец, да? Помнишь предупреждение, с которым ты пришла ко мне?

Сури покачала головой.

— Мелковато. Это лишь начало. Надвигается зима.

Персефона нахмурилась и кивнула.

— Полагаю, теперь ты вернешься в лес? — Сури посмотрела на нее так, будто только что очнулась ото сна. — Знаешь, ты могла бы остаться, — предложила Персефона.

Сури скептично покосилась на огромную дыру в земле, где все еще бурлила черная жижа, потом на зубчатую брешь в западной стене. Ее глаза пробежали по десяткам подпалин на траве и крышах домов.

— Да уж, — кивнула Персефона. — Рэн знавал времена и получше.

— Когда?

Персефона улыбнулась.

— Может, лучше мне пожить у тебя? — Она села рядом с мистиком, прислонившись спиной к стене. — Ты умница! Здорово придумала с повязкой для Арион.

— Знаки в маленьких пещерах дхергов отпугивают духов. Мне никогда не удавалось разжечь там огонь или прочесть будущее по костям. Ничто из мира духов не действует, если его окружить этими значками.

— Ты большая умница! Знаешь об этом?

Сури пожала плечами. Она смотрела сквозь пролом в стене.

— Мэйв… Кем она была?

— Мэйв? Хранительницей Уклада клана Рэн. Она помнила все предания нашего прошлого. К счастью, у нее были ученицы, и она передала им свои знания. К примеру, Брин. Она обожает разные истории, и у нее отличная память.

— Какой она была? Кто был ее мужем?

— Мэйв никогда не выходила замуж.

— У нее была дочь.

Персефона кивнула.

— Мэйв не была замужем за этим мужчиной.

— Ты знаешь, кто это?

Персефона подтянула к себе колени и оправила подол. Одежда была испорчена, вся в грязи и в крови. Похоже, именно из-за крови Тресса не стала расспрашивать о подробностях гибели Коннигера. Либо же она знала правду.

— Не думаю, что это так уж важно. Все кончено. Они все мертвы.

— Не все, — возразила Сури.

— Что ты имеешь в виду?

— Думаю, ее дочь жива.

— Дочь Мэйв? Нет, Коннигер все выдумал. Дочь Мэйв погибла в лесу, где ее бросили четырнадцать лет… — Персефона умолкла и уставилась на Сури, внезапно догадавшись. — Четырнадцать или чуть больше…

— Или чуть меньше, — закончила за нее Сури. — Отец еще жив? — спросила она, не глядя на Персефону. Девочка продолжала смотреть сквозь пролом в стене.

— Нет. Погиб месяц назад. Коннигер убил его и свалил вину на Бурую.

Сури наконец посмотрела на Персефону. Она погрузилась в раздумья, и татуировки вокруг глаз переплелись.

— Я вышла замуж за Рэглана двадцать лет назад, — сказала Персефона. — За эти годы я принесла мужу троих сыновей. Один умер сразу после рождения. Дункан едва дожил до трех лет. Манн вырос прекрасным юношей, но его отняла у нас Бурая Грин. Дочери у меня не было, хотя я о ней мечтала! Моему мужу боги подарили дочь, а он ее так и не увидел. О ней не знал никто, кроме Рэглана, Коннигера и Мэйв…

В глазах Сури стояли слезы, по щекам Персефоны бежали капли. Минна подняла голову и посмотрела на них так, будто они обе сошли с ума.

Рэйт сидел снаружи домика Роан — одного из немногих в центре далля, который не получил никаких повреждений. В руках он держал сломанный меч отца. По сравнению с клинком Шегона тот выглядел так, будто его выковал ребенок.

— Вот ты где, — подошел к нему Малькольм.

Бывший раб избавился от громоздкого щита, но копье придержал. Он пользовался им как посохом, что отнюдь не делало его похожим на воина. Он сел рядом с Рэйтом, вытянув и скрестив длинные ноги в сандалиях. Вместе друзья разглядывали далль и его жителей, которые как ни в чем не бывало сновали по своим делам, едва оправившись от недавнего катаклизма и несостоявшейся бойни. Одни латали дыру в стене, другие направились к своим огородам, овцам и горшкам. Просто очередной день.

— Что ты с ним сделаешь? — спросил Малькольм, указывая на сломанный меч.

— Не знаю. Носить его с собой глупо. — Рэйт воткнул клинок, с которого все и началось, в землю. — Наверно, следовало оставить его вместе с отцом. Никто бы и не польстился. Кому он нужен?

Малькольм кивнул в знак солидарности, и Рэйт понял, что ему нравится в нем больше всего. Малькольм всегда его понимал или хотя бы с ним соглашался. Вероятно, еще одно следствие долгих лет в рабстве, но Рэйт все равно считал это весомым плюсом.

На противоположной стороне далля Минна лежала возле Сури и Персефоны, беседующих у стены. Всем бы такого преданного друга.

— Чем займешься теперь? — спросил Малькольм.

— Тоже не знаю.

— Приятно видеть, что ты контролируешь ситуацию.

— Понимаешь, все изменилось. — Рэйт посмотрел на торчащий в земле меч. — Я вырос в тени отца. Старался выжить, старался доказать, что чего-то стою. Он был планкой, по которой я мерил себя. Каким бы скверным он ни был, другого у меня нет и не будет.

Малькольм снова кивнул.

— Мы оба плывем без руля и без ветрил.

Рэйт кивнул в ответ и внезапно понял, что в тот день на берегу реки Берн свободу получил не только Малькольм. И оба они не представляли, что теперь с ней делать. Впервые в жизни Рэйт оказался предоставлен самому себе. Он мечтал о свободе, словно о далекой сказочной стране, которой не существует. Случайно попав в Далль-Рэн, он растерялся. Перед ним расстилались сотни возможных дорог и уйма вариантов, вогнавшие его в ступор. Как выяснилось, свобода воздвигает тюрьму куда более крепкую, чем семья или клан.

В своих фантазиях он грезил о таких невероятных богатствах, как теплый дом из бревен, полная зерна житница, что не опустеет до конца зимы, преданная женщина, с которой можно поговорить, колодец с водой, не отдающей металлическим привкусом, и не об одном, сразу о двух теплых одеялах. Сумасшедшие мысли, но таковы уж мечты. Больше Рэйту никто не мешал, и если у него появится план, кто знает — может, все и получится. Впрочем, трудно было отрицать очевидное и не замечать, как изменилась его жизнь. Наверно, план все же имеется, вот только чей?..

— Если ты уйдешь, я отправлюсь с тобой, — заявил Малькольм. — Если останешься, я тоже останусь.

Рэйт удивленно подался вперед.

— Почему?

— Как я понимаю, на данный момент кроме друг друга у нас никого нет. У тебя — ни семьи, ни клана, у меня — тоже. Мы вроде как сами клан, ты и я. И мне наш союз явно на пользу. Если уж на то пошло, я все еще жив, вдобавок обзавелся вот этим чудным копьем. — Он стукнул древком по земле. — Как думаешь, мне позволят оставить его себе?

— После такого броска? Куда они денутся! Кстати, я весьма впечатлен. Ты едва не зашиб принца.

Малькольм смущенно улыбнулся.

— Вообще-то, я целился не в него.

— Серьезно? — Рэйт удивился еще больше. — Ты и хотел промазать?

— Да, вот только я целился футов на пять правее.

— Копье вонзилось в паре дюймов слева от принца!

Малькольм улыбнулся и снова кивнул.

— Все еще впечатлен?

— Еще как! — Рэйт усмехнулся. — Знаешь, если человек использует оружие в бою и выживет, то впредь они связаны и оружие становится его собственностью.

Малькольм поднял взгляд на возвышающееся над ними копье и улыбнулся.

— Пожалуй, стоит дать ему имя. Люди ведь так и делают?

— Иногда.

— Ладно, назову его Нарсирабад.

— Отличное имя, звучит грозно. Это по-фрэйски?

Малькольм кивнул.

— И что оно значит?

Малькольм улыбнулся.

— Меткое.

Рэйт захохотал, и Малькольм к нему присоединился. Смеяться было приятно. Дышать утренним воздухом и чувствовать солнечное тепло тоже. Приятно было просто сидеть рядом с Малькольмом, словно у них нет ни единой заботы. Переживать насчет завтрашнего дня не стоило. Никто не знает, что он принесет — может быть вообще ничего.

— Как думаешь, что мне делать, Малькольм, мой сородич? Ты-то наверняка понял все, о чем они говорили. Я разобрал лишь отдельные фразы, но судя по всему это еще не конец.

— Да, это самое начало, — ответил Малькольм. Он склонил голову набок, сжал губы и крепко задумался. Подтянул колени, потер подбородок. — Столкнувшись с неминуемой гибелью, разумнее от нее убежать, однако для некоторых это входит в привычку. Бегство становится самоцелью и оправданием тому, что ты отказываешься жить нормальной жизнью.

— А что это такое — нормальная жизнь?

— Я всю жизнь был рабом, откуда мне знать? Просто мне думается, что следует хотя бы попытаться это выяснить.

Рэйт снова посмотрел на Персефону. Она плакала и утирала слезы ладонями. Их взгляды встретились, и она смущенно улыбнулась.

— Мы остаемся.

Малькольм проследил за его взглядом.

— Было у меня такое предчувствие. Она тебе нравится?

— Она не такая, как все.

— Все мы разные.

— Скажем так, мне нравится то, чем именно она отличается от других. Один мудрец говорил, что смерти не избегнет никто, вопрос лишь в том, как именно ты от нее бежишь. И если мне придется бежать, я хочу отправиться туда же, куда и она.

Это началось ближе к вечеру.

Мертвых похоронили, самые худшие повреждения подлатали. Люди снова обрели твердую почву под ногами, и когда солнце начало клониться к верхушкам деревьев Серповидного леса, всем стало ясно, что жизнь продолжается. Новость о смерти Коннигера разнеслась по даллю, и его жители поняли, что остались без вождя перед лицом большой угрозы. Сначала они задумались, потом зашептались, и вскоре встал главный вопрос.

Сара, Брин, Дэлвин и Мойя подошли к Персефоне, стоявшей возле воронки посреди далля и гадавшей, что же с ней делать. Если засыпать, то откуда брать землю? Или же лучше соорудить еще один погреб для хранения припасов?

— Мы с ней еще намучаемся, — сказала Персефона, когда они подошли.

Возглавлявшая процессию Сара не ответила. Она просто молча обняла подругу. Роан наблюдала за ними издалека.

— Сеф, что нам теперь делать? — прошептала Сара. — У нас нет ни вождя, ни Щита, ни Хранителя.

Дэлвин кивнул.

— Мы подумали, вдруг у тебя есть какая-нибудь идея? Я к тому, что раньше такого не случалось. Рэглан был вождем сорок лет, до него почти столько же — его отец. Мы всегда… Ну, мы обычно переходили от отца к сыну, но Рэглан погиб, и у Коннигера сыновей нет…

— Дэлвин! — оборвала его Сара. — Именем Великой Праматери! Прояви хоть немного сочувствия!

— Прости, я…

— Ничего страшного, — великодушно улыбнулась Персефона.

— Дело вот в чем, — проговорил Дэлвин, понизив голос, будто собирался сообщить им тайну, — Брин утверждает, что при отсутствии прямого преемника, вроде сына или Щита, Хранительница должна устроить боевой поединок за место вождя. Но Мэйв-то мертва!

— Мы боимся того, что может произойти, — призналась Сара. — Некоторые парни уже примериваются, кто с кем будет драться.

— Она права, — кивнул Дэлвин, соглашаясь с женой. — Без Хранительницы парни вроде сыновей Тоупа или Вэдона разобьются на враждующие кучки. Если ничего не предпримем, можем получить внутриклановую вражду.

— Хватит с нас смертоубийств! — взмолилась Сара. — Крови было предостаточно.

— И Трессу во главе клана мы видеть не хотим! — добавила Мойя.

— А где она? — спросила Персефона.

— У Бергина, — ответила Мойя. — Напивается.

Персефона кивнула.

— Ты знаешь, что нам делать? — спросил Дэлвин.

— Конечно, знаю.

Уверенные слова и обыденный тон их удивили, заставили заулыбаться и вздохнуть с облегчением.

— Пойдемте, я вам все покажу, — сказала Персефона, взяла Сару за руку, подняла копье Мэта и подвела друзей к чертогу. Отпустив Сару, она взошла по ступеням и повернулась лицом к даллю. — Все вы слышали о том, что случилось прошлой ночью, и все вы видели, что случилось сегодня.

Она говорила громко и четко. Со ступеней чертога к жителям далля обращались все вожди. Увидев Персефону на крыльце с Черным Копьем в руках, люди побросали свои дела и побежали слушать.

— Коннигер мертв, — сказала Персефона. — Мэйв тоже. Их обоих прошлой ночью убил медведь, который держал в страхе весь далль. Кроме них погибли и многие другие. Мы скорбим об их смерти, но давайте же порадуемся, что медведя больше нет!

В растущей тишине голос Персефоны разносился все дальше, к крыльцу приходили все новые и новые люди.

— Некоторые из вас спрашивают: кто нас возглавит? Ответ простой. Я!

Мойя принялась хлопать в ладоши, радостно улыбаясь. К ней не присоединился никто.

— Как женщина может быть вождем? — спросил Кобб.

— Как? Кобб, я и так была вашим вождем почти двадцать лет. Рэглан не принимал ни одного важного решения, не обсудив его предварительно со мной. А кто привел Убийцу Богов и пригласил в далль фрэев, когда они прибыли? Кто принял меры и сохранил жизнь Арион — фрэя, спасшего нас всех? А кто созвал всех утром на битву? — Она подняла Черное Копье над головой, чтобы напомнить им.

— Как насчет Уклада? — спросил Гэлстон.

— Брин, разве Уклад Правопреемства, которому учила тебя Мэйв, запрещает женщине быть вождем?

Брин шагнула вперед. Она оглянулась на родителей и ответила:

— Нет, госпожа.

Неожиданно почтительное обращение заставило Персефону улыбнуться.

— Нам нужна не женщина, а воин! — заявил Энглтон.

— Если кто-нибудь не хочет, чтобы я стала вашим вождем, он имеет право бросить мне вызов. В Укладе об этом ведь тоже говорится, верно, Брин?

Та кивнула, а после тычка матери подняла голову и сказала:

— Да, говорится.

— По тому же Укладу я имею право выставить вместо себя своего сторонника. Верно, Брин?

— Да, госпожа.

— Рэйт? — Персефона посмотрела туда, где стояли Рэйт с Малькольмом. — Ты согласен сражаться за меня?

— Само собой, — ответил Рэйт. — Впрочем, положа руку на сердце, я тебе и не нужен. — Рэйт повернулся, чтобы его слышали все. — Персефона не упомянула одну важную подробность о прошлой ночи. Медведя, который нагонял страху на далль и погубил стольких ваших мужчин, включая двух последних вождей… — Он кивнул в сторону Персефоны. — Медведя убила она!

Удивленные и недоверчивые взгляды заметались от Рэйта к Персефоне.

— Это правда, — настаивал Рэйт. — Она убила то огромное бурое чудище сама, без всякой помощи. Персефона была совсем одна. Ей даже не понадобилось ни копье, ни меч!

— Чем же она его убила? — потрясенно спросила Мойя.

Рэйт выдержал паузу.

— Забила его до смерти щитом!

Далль-Рэн заполнился шушуканьем.

— Щитом? — переспросил Энглтон.

— Персефона забила Бурую щитом? — повторил Гэлстон.

Собравшиеся принялись бурно обсуждать новость. Одни недоумевали, другие выражали недоверие. И все же многие взглянули на Персефону совсем иными глазами.

Кобб, проведший большую часть жизни на воротах, легко перекричал всех.

— Это правда?

Толпа притихла.

— Правда, — ответил Малькольм.

Фрэи один за другим подтвердили правдивость слов Рэйта. Никому и в голову не пришло сомневаться в их честности или остроте зрения.

— Ну ладно. — Персефона оглядела собравшуюся толпу. — Если кто-нибудь хочет оспорить мое право стать вождем, то сейчас самое время.

Она подождала. Присутствующие завертели головами, глядя друг на друг выжидающе.

— Мальчики Тоупа? Кто-нибудь из сыновей Вэдона? — спросила Персефона. — Нет желающих? — В далле стало так тихо, что было слышно сверчков в поле. — Ну и ладно. С этого момента вождь Далль-Рэна — я!

Селяне снова загалдели, и Персефона подняла руки.

— А ну, тихо! — крикнула Мойя. — Ваш вождь еще не договорил.

— Спасибо, Мойя, — поблагодарила Персефона. — Как вождь, я должна вам кое-что сообщить. Если я поняла достаточно из сказанного утром, боюсь, фрэям не позволят спокойно жить в изгнании. Поскольку они рисковали, защищая нас, пусть они поселятся в Далль-Рэне не как в убежище, а как в собственном доме. На беду или на счастье, наши судьбы отныне связаны. К Арион это относится тоже. Я поговорю с ней, как только она проснется. Прошлой ночью и сегодня утром мы потеряли много хороших мужчин и работников. Поэтому, пока фрэи живут среди нас, пускай они приносят пользу и помогают снабжать жителей далля мясом.

Нифрон кивнул, и Персефона ему улыбнулась. Это заметили все, и ропот стих.

— Как известно, Мэйв погибла. Далль-Рэн остался без Хранительницы. Поэтому я назначаю Брин, дочь Дэлвина и Сары, новым летописцем нашего народа.

Мойя снова захлопала, и теперь к ней присоединились другие. Падера с Роан старались громче всех.

Персефона посмотрела на Рэйта и сделала глубокий вдох.

— Также я назначаю Рэйта из Дьюрии, спасавшего мою жизнь не раз и защитившего меня от верной гибели, стать моим Щитом, потому что более великого и преданного воина я не знаю. — Персефона задумалась, не стоило ли прежде спросить у самого Рэйта, но он не отказывался, и она перешла к следующему пункту. — Малькольму, который тоже поддержал меня в бою и готов был пожертвовать ради меня жизнью, я предлагаю стать полноправным членом нашего клана. Хотя мужчин у нас сейчас не хватает, даже и в обратном случае мы с удовольствием были бы готовы принять человека достоинств столь выдающихся!

Мойя снова разразилась аплодисментами. Толпа понемногу привыкла и поддержала ее, поэтому Персефона почувствовала себя увереннее. Да и люди перед ней уже видели не тревожный закат, а грядущий рассвет новых возможностей.

Персефона простерла руку.

— Для тех из вас, кто еще не знает, девушку, сидящую у стены с волком, зовут Сури. Пока все вы спокойно спали прошлой ночью, она отправилась в опасный поход, чтобы спасти ваши жизни — в тот самый, который унес жизнь Мэйв.

Все головы повернулись к Сури.

Девочка-мистик, сидевшая, опустив голову между колен, подняла лицо.

— Сури я дарую официальный титул первого Мистика Рэна и назначаю ее своим личным советником. Уверена, что буду советоваться с ней часто. В основном потому, что она единственная из всех, кого я знаю, способна понимать язык и мудрость деревьев.

Селяне снова зашептались.

Персефона сделала еще один глубокий вдох и убрала волосы с лица.

— Боюсь, сегодня мы видели только начало. Надвигается буря — война между фрэями и нами. Сури заметила знаки еще месяц назад, и я ей верю. Час расплаты близко! Наш народ стоит на краю гибели, у самой пропасти. Выбора нет. Нужно найти в себе мужество и сражаться за свою жизнь с теми, кого мы некогда считали богами. Запомните сегодняшний день! Черпайте мужество в том, что умирают даже самые могущественные. Сегодня вы видели это своими глазами.

Персефона указала на каменное изваяние в центре двора.

— Мы, жители Далль-Рэна, поклоняемся богине Мари, которая спасла нас от уничтожения и явно сильнее всякого фрэя. Она даровала нам Рэйта, Сури, Нифрона и Арион. Надеюсь, Мари проведет нас сквозь любые бури в новый мир, где нам не придется жить каждый день так, словно он последний. Нас ждет светлое завтра, новая эпоха, в которой не будет места ложным богам, и мы сможем решать свою судьбу сами!

Толпа одобрительно захлопала, и Персефона воспользовалась моментом, чтобы скрыться в чертоге, вновь ставшим ей домом.

Извечный огонь погас. Впрочем, несколько угольков еще теплилось. Она взяла пару щепок, сунула в очаг и подула. Поднялся дымок. Персефона снова подула, и появилось пламя. Она подбросила еще дров. Когда огонь разгорелся, она прошла в центр зала и села на трон вождя.

— Что за убогое копье! — воскликнул Нифрон, подойдя к стоявшему на стене возле ворот Малькольму.

Став официальным членом клана Рэн, Малькольм вызвался сторожить той ночью. После тяжелого дня все давно повалились спать. Огни погасли, лишь полная луна светила, озаряя дорожку.

— Я называю его Нарсирабад.

— Мило, — ответил Нифрон и перешел на фрэйский. — Ты меня избегал.

— Долгий выдался день.

— Я здесь уже вторую неделю. Почему мы разговариваем только теперь? И почему мне пришлось идти к тебе, а не наоборот?

На этот раз Малькольм ответил на фрэйском.

— Думаю, нам не стоило появляться вместе. Не в наших это интересах.

— А я думаю, что ты слишком увлекся жизнью за стенами Риста. Вероятно, вкус свободы пришелся тебе по душе. Собираешься сбежать? — спросил Нифрон. — Поэтому и вызвался стоять на воротах?

Нифрон не дал Малькольму возможности возразить. Он прошел мимо него вдоль стены, вглядываясь во тьму на северо-западе. Заговорил он уже на рхунском.

— В тех землях прошла моя юность. За Эврлином начинались настоящие приключения. Снеговые вершины Хэнтлина служили пристанищем злобным грэнморам. Среди зазубренных скал Адэндал-Дьюрата скрывались гоблины. Луга изобиловали дичью, в Харвудском лесу таились страшные тайны. Я купался в золотых закатах, бродил под луной и радостно бросался навстречу любым испытаниям. Даже среди инстарья я легенда и герой!

— Алон Рист тоже был героем, — напомнил Малькольм. — И Атэлла. Все истории заканчиваются одинаково.

Нифрон шагнул к Малькольму, положил руку на плечо бывшему рабу, держащему Нарсирабад, и прошептал на фрэйском:

— Кажется, я велел убить Шегона тебе!

Малькольм ответил неловкой, виноватой улыбкой.

— Я послал тебя с ним именно для этого. Забыл? Представь мое удивление, когда я узнал, что Убийцей Богов стал Рэйт, а не мой раб.

— Я не твой раб! Я принадлежал твоему отцу.

— Разве ты не слышал? Он мертв. Теперь ты — моя собственность.

— Не думаю, что Феррол узаконил рабство.

Нифрон тихо рассмеялся и облизнул губы.

— Уж ты-то должен знать, как я отношусь к законам.

— Даже твой отец не считал меня рабом!

— Судя по тому, как он умер, умом отец, к сожалению, не отличался. Теперь объясни-ка мне, чем вызван твой провал в памяти. Почему Шегона убил Рэйт, а не ты?

— Причин две, — ответил Малькольм. — Во-первых, как ты только что сказал, многие считают меня твоей собственностью и благодаря этому связали бы с убийством Шегона тебя. А это было нежелательно.

— Я был готов рискнуть.

— Во-вторых, вернулись бы мы с Мэрилом, тыча пальцами друг в друга, и ты наверняка казнил бы нас обоих. Я же рисковать не был готов.

Нифрон сжал губы и кивнул.

— Очень умно с твоей стороны… Ты совершенно прав, однако я не знаю, как этому отнестись. Раньше никому не удавалось меня перехитрить. Это здорово нервирует.

— Принимая во внимание твои планы, ты и должен нервничать.

Нифрон покачал головой.

— Ничуть. Все, что я сделал и готовлюсь сделать, предначертано богом.

Малькольм недоверчиво поднял бровь.

— Неужели? И каким именно богом?

Нифрон лукаво ухмыльнулся.

— Я еще не решил…