Элита русской разведки. Дела этих людей составили бы честь любой разведке мира

НА ПЕРЕЛОМЕ Павел Игнатьев

Через три года после смерти Павла Алексеевича Игнатьева, в 1933-м, «русский Париж» взбудоражила его книга. Она вышла в серии «Воспоминания секретной войны» под названием «Моя миссия во Франции. Полковник граф Игнатьев, бывший руководитель Межсоюзнического бюро во Франции».

При жизни незаурядный русский разведчик, младший брат известного генерала Игнатьева, автора популярной книги «50 лет в строю», успел оставить лишь разрозненные заметки о себе, о своей тайной миссии в Париже в годы Первой мировой войны. Их благоговейно, как писал один из современников, собрала, перевела на французский язык и издала его вдова Мария Андреевна. Так она защищала добрую память и честное имя своего мужа.

Военная разведка французского Генерального штаба называла Марию Левиц фон Менар, урожденную Истомину, любовницей Игнатьева. «Граф Игнатьев, — говорилось в одном из агентурных донесений французской военной разведки, — выдавал Истомину за свою жену и даже пользовался ее именем при поездках за границу».

В 20-е годы белая эмиграция пыталась обвинить Павла Алексеевича Игнатьева в государственной измене и организовать над ним суд. К этим страницам биографии полковника Игнатьева мы еще вернемся, а пока — ее начало.

Начало Первой мировой войны показало, что российская разведка к ней не готова.

Генерал-квартирмейстер штаба Юго-Западного фронта М. С. Пустовойтенко в письме своему коллеге из штаба Северо-Западного фронта в августе 1914 года буквально умолял: «Дайте, ради Бога, все, что вам не жалко, о вооруженных силах Германии! У нас нет ни черта! Мы как без рук…»

В штабах фронтов пришли к выводу: необходимо создавать собственную глубокую (заграничную) агентурную разведку, ибо ни ГУГШ (Главное управление Генерального штаба), ни Ставка никаких сведений о противнике не давали. Но как организовать такую разведку? Забрасывать резидентов в тыл противника и поддерживать с ними связь через линию фронта — задача, при отсутствии радиосвязи, почти невыполнимая. Второй вариант — использовать для разведки территории нейтральных стран. В последующем этот вариант был дополнен разведкой с территории союзных стран, в частности Франции.

Делалось это так: подбирались кандидаты на роль руководителей агентурных организаций. После подготовки их отправляли с русскими паспортами в нейтральные страны, где они подбирали агентов-организаторов, а те в свою очередь вербовали агентов. И те, и другие, и третьи большей частью были неопытны и премудростям разведки учились по ходу дела, нередко жестоко расплачиваясь за науку. Лишь на втором году войны начали появляться инструкции и руководства по самым простым вопросам: как вести разведку, как вербовать и готовить агентов, как переправлять их в тыл противника, как организовывать доставку донесений.

Рассчитывать на быстрое внедрение агентуры в штабы и военные ведомства Германии и Австро-Венгрии не приходилось. В этой связи главное внимание военной разведки было направлено на то, чтобы вскрыть планы противника, связанные с переброской воинских формирований по железнодорожным магистралям.

В связи с этим основное внимание было обращено на вербовку подвижных или разъездных агентов с последующим командированием их к местам возможных перебросок войск, а также на внедрение агентуры на узловых железнодорожных станциях. Пожалуй, при остром дефиците времени это был единственный выход из создавшейся ситуации.

Раньше других опасность полного отсутствия информации о противнике понял начальник штаба Юго-Западного фронта генерал М. В. Алексеев. Уже 17 августа 1914 года он составил и собственноручно изложил «общие основания» для организации агентурной разведки фронта. Полковник А. А. Носков, исполнявший должность начальника разведывательного отделения, получил задание организовать агентурную разведку глубокого тыла противника, так как «сведения ГУГШ не заслуживают почти никакого внимания». В штабы армий полетели телеграммы, в которых сообщалось об организации агентурной разведки и о том, что нужны кадры — толковые и перспективные офицеры, владеющие иностранными языками.

Павел Игнатьев, названный в честь деда, родился 31 декабря 1878 года в Санкт-Петербурге, в семье генерала. Его отец, Алексей Павлович Игнатьев, был командиром кавалергардского полка, Сибирским, а затем Киевским, Подольским и Волынским генерал-губернатором, генералом от кавалерии, товарищем министра внутренних дел, членом Государственного совета, застрелен 9 декабря 1906 года членом боевой организации эсеров. Мать — София Сергеевна — урожденная княжна Мещерская. Павел Игнатьев окончил Киевский лицей, затем Петербургский университет, получил диплом лиценциата права. Военную службу проходил вольноопределяющимся в лейб-гвардии гусарском полку в Царском Селе, здесь в 1902 году выдержал экзамен по 1-му разряду на офицерский чин при Николаевском кавалерийском училище. В 1909 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба.

Алексей Алексеевич Игнатьев оставил короткие воспоминания о своем младшем брате: «Когда я уже поступил в академию, брат только окончил университет. Помню, как на нашей квартире собирались студенты и много спорили о судьбах России. Помню… как читал он мне свой трактат о теории Ломброзо… Но семейные традиции толкали его на военную службу, и, поступив вольноопределяющимся в гусарский полк, он решил держать при Николаевском кавалерийском училище офицерский экзамен. В воспоминание об университете у него остался лишь эмалированный значок на венгерке. Полк всецело завладел этим юристом, перековал его в отменного строевика и настоящего гусара — с полковым товариществом, офицерским собранием, скачками и лихими попойками.

Русско-японская война заставила его, однако, серьезнее изучить военное дело, и вот он поступает в Академию Генерального штаба…»[32]

С начала Первой мировой войны Павел Игнатьев командовал 2-м эскадроном лейб-гвардии гусарского полка, участвовал в Восточно-Прусской кампании. С ноября 1914-го по февраль 1915 года временно исполнял должность начальника штаба гвардейской кавалерийской дивизии. Вынужден был уйти со строевой службы из-за серьезного повреждения ноги в результате ранения.

…В начале 1915 года Павел Игнатьев, исполнявший в то время обязанности начальника штаба кавалерийской дивизии, лежал в госпитале в городе Ковно. Там его и застигла телеграмма с приказанием явиться в штаб Юго-Западного фронта. Ротмистра принял начальник штаба генерал Алексеев.

— Мне нужны офицеры штаба, умеющие говорить и писать на иностранных языках, — сказал генерал. — Вы один из них, не правда ли?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Какими языками владеете?

— Французским, английским, немецким, итальянским и немного испанским.

— Великолепно. Представьтесь завтра утром генерал-квартирмейстеру штаба генералу Дитерихсу.

Разговор с М. К. Дитерихсом обескуражил ротмистра. С большим удивлением он узнал, что ему предстоит работать в разведывательной службе. Игнатьев попытался было отказаться, ссылаясь на то, что совершенно не знает этой работы. «Не пугайтесь заранее, — успокоил его генерал Дитерихс, — это не так сложно. Через три недели вы будете в курсе дела…»[33]

После краткого ознакомления с азами новой работы Игнатьева снова вызвал генерал Дитерихс и поручил заняться организацией разведывательной службы в тылу противника для получения сведений стратегического характера. Поручение не привело ротмистра в восторг. Заниматься «шпионажем» в офицерской среде считалось делом нечистоплотным, почти зазорным. «Почувствовав состояние молодого офицера, Дитерихс положил ему руку на плечо:

— Помните, полковник: долг каждого солдата — жертвовать ради Родины самым дорогим, что у него есть, собственной жизнью. Однако поставить на кон свою честь иногда бывает труднее, чем умереть. Идите, и чтобы завтра ваш рапорт был готов…»[34]

Служба графа Павла Игнатьева в разведке началась 23 марта 1915 года. В то время все, что в штабе знали о противнике, было основано на данных авиаразведки и опросе пленных. В ходе одной из операций русские взяли в плен несколько тысяч австрийцев. Один из них, офицер — чех, попросил встречу с офицером штаба. Его допрос поручили Игнатьеву. Оказалось, что чех перешел к русским со своим батальоном. Он рассказал о расположении войск, замыслах командования и в заключение, должно быть, понимая, что офицеры всех армий одинаково относятся к предателям, воскликнул:

— Господин ротмистр! Вы не догадываетесь о чувствах, которые движут чехами. Мы испытываем к своим угнетателям жестокую ненависть. Но, что бы мы ни делали, мы не сможем причинить им такое же зло, какое они причинили нам. Мы хотим быть свободными!

Позже, уже работая за границей, Игнатьев не раз вспоминал этого чешского офицера, его слова об угнетателях, о национальной свободе…

Весной 1915 года началось создание агентурной разведки в глубоком тылу. В июне фронты «поделили» противника: Северо-Западный фронт стал заниматься Германией, а Юго-Западный — Австро-Венгрией. Правда, первые полгода были не слишком успешными. Агентурная разведка велась лишь через Румынию. Как выглядели сами организации, созданные при участии ротмистра графа Игнатьева к 25 ноября 1915 года?

Одной из них руководил ротмистр Максимович. Сам он находился в Одессе, а его организация имела два центра в Румынии: на лесопильном заводе в Унгенах и в Яссах, среди агентов были офицер и работник артиллерийского склада в Вене, а также торговые агенты, часто бывавшие в Австро-Венгрии.

Вторую организацию возглавлял капитан Глебов, который работал в Яссах под видом корреспондента газеты «Киевлянин». Три его помощника находились на территории Румынии. Один из них был капитаном румынской армии, второй работал в ресторане, третий был заместителем редактора газеты «Молдова». Центр третьей организации находился в Ровно, на территории России. Ее руководитель, Александров, переправлял агентов через линию фронта и готовил агентурные сети на случай отступления. Четвертая возглавлялась штабс-капитаном Юрьевым и базировалась при российской миссии в Бухаресте. Она имела четыре группы на территории Австро-Венгрии: Трансильванскую, Львовскую, Венскую и Буковинскую[35].

С руководителем пятой организации Игнатьев познакомился при обстоятельствах, в равной мере загадочных и забавных. Как-то раз его срочно вызвал комендант станции Холм. Среди прибывших ночью на станцию пассажиров обнаружился странный человек. Он почти не говорил по-русски, имел паспорт, испещренный невероятным количеством виз, одна из которых была австровенгерской. Более того, при осмотре у него обнаружили револьвер. Сам странный пассажир ничего объяснить не пожелал, очень волновался и настойчиво требовал вызвать ни больше ни меньше как начальника разведывательного бюро. Подумав немного, комендант станции решил известить штаб фронта.

Это был невысокий господин, довольно полный, с круглым лицом и шапкой курчавых волос, на крупном носу сидело золотое пенсне. Он так мешал русский и французский языки и был настолько возбужден, что граф едва его понимал. Более-менее успокоившись, задержанный объяснил, что он швейцарец, военный корреспондент, горячо симпатизирующий России, и пробрался сюда, чтобы предложить свои услуги русской разведке. По его расчетам, положение американского корреспондента давало ему большие возможности для работы: он мог, не вызывая подозрений, собирать информацию и даже создать агентурную сеть. Решив помочь России, он отправился на восток, по пути собирая сведения об австровенгерской армии. Пересаживаясь с поезда на поезд, доехал до румынской границы, пересек ее пешком, добрался до пограничной станции Унгены. «Там я разыскал жандармского ротмистра, который, видя, что мне известны имена всех офицеров вашего штаба и всех ваших начальников, разрешил мне следовать в Холм. И вот я здесь».

Рассказ перебежчика не рассеял подозрений. Тем более что по своему положению американского корреспондента он не мог знать имена офицеров штаба. Игнатьев, сделав паузу, предложил пленнику назвать свое настоящее имя. В ответ тот расхохотался. «Надворный советник Кюрц, — сказал он. — Простите, господин полковник, я так привык к моему псевдониму, что почти забыл свое настоящее имя». «Неплохо было бы, если бы вы назвали его пораньше, — сказал Игнатьев. — Мы давно ждем вас».

Два месяца назад этот русский разведчик был направлен за линию фронта и теперь таким вот экзотическим образом вернулся обратно. В штабе Кюрца тщательно расспросили еще раз. Генералы Алексеев и Дитерихс были довольны работой разведчика и поручили его заботам Игнатьева. Это было первое важное задание ротмистра — вместе с Кюрцем ему предстояло продумать план создания еще одной агентурной сети в Румынии. Через день план был представлен генералу Дитерихсу. Кюрцу выправили бумаги, по которым он становился представителем крупного международного телеграфного агентства.

Общительный и обаятельный Кюрц легко завязал нужные связи в Бухаресте. Через месяц он известил Игнатьева, что нашел человека, который им требовался, и просил Павла Алексеевича приехать для знакомства с ним. Игнатьев отправился в Бухарест. В бюро Кюрца он встретился с молодым мужчиной, чрезвычайно элегантным, с моноклем в глазу. Это оказался посланник Болгарии в Румынии, имевший не только большие возможности, но и дипломатический иммунитет.

Что же касается службы «во втором качестве», то Кюрц сумел завязать отношения с тремя крупными газетами, которые начали печатать статьи в пользу России. Среди пайщиков этих газет были представители одного крупного банка. Кюрц встретился с директором банка и, поскольку поддерживал связь с Базелем, стал регулярно сообщать ему самые свежие данные о курсе ценных бумаг. В качестве встречной услуги Кюрц получил доступ в эти три газеты.

Завербовал он и ценного агента — офицера Генерального штаба Австро-Венгрии Штенберга. Бог весть какой национальности был этот человек, но его родственники жили в Трансильвании, страдали от венгерского национализма, и обиженный полковник решил таким образом свести счеты с угнетателями. Впоследствии Игнатьев еще не раз будет использовать в своей работе национальные мотивы.

Еще одна агентурная организация штаба Юго-Западного фронта была задумана неожиданно и остроумно. В штабе часто обсуждался вопрос об активизации в Румынии прорусского движения. Но как это сделать? В ходе одной из бесед родилась идея: создать в Бухаресте русский артистический центр для пропаганды русского искусства, особенно народной музыки. Игнатьеву идея понравилась, с одной поправкой — под эгидой центра неплохо было бы заодно вести разведку. Теперь надо было найти артистов-разведчиков.

Как-то раз, приехав по делам службы в Петроград, Игнатьев посетил один светский салон, где обратил внимание на казачьего унтера, бравого красавца с Георгиевским крестом. «Это господин Борис Мезенцев, — представила казака хозяйка. — Он талантливый артист, у него прекрасный голос, баритон. Уверена, что вы с удовольствием его послушаете…»

Игнатьев и в самом деле слушал казака с удовольствием. Тот весь вечер пел русские народные песни, у него и в самом деле оказался великолепный баритон. Может быть, это и есть тот человек, которого так не хватало для успеха миссии в Бухаресте? Павел Алексеевич пригласил казака пообедать. На следующий день они встретились в одном из лучших столичных ресторанов. После комплиментов голосу собеседника Игнатьев перешел к делу.

— Состоите ли вы на воинской службе?

— Я в бессрочном отпуске из-за тяжелого ранения, — ответил унтер.

— Не хотите ли поехать в Румынию?

Казак не возражал послужить Родине на любом месте, и Игнатьев рассказал, где и в каком качестве предполагается его использовать. Тот загорелся этой идеей.

Мезенцев собрал небольшую труппу — хор и нескольких музыкантов-балалаечников, а также уговорил знаменитого виртуоза-балалаечника Трояновского принять участие в «румынских гастролях». Естественно, не все знали, зачем на самом деле их направили в Румынию. Знали об этом лишь Мезенцев и Трояновский, да еще помощник Мезенцева по разведке, Вейнбаум, обязанностью которого была вербовка агентов.

Успех Мезенцева в Бухаресте был огромен. А когда прибыл Трояновский с балалаечниками, он произвел в столице Румынии настоящий фурор. Королева Мария пригласила музыкантов во дворец. Артисты делали полные сборы, а Мезенцев, кроме того, энергично взялся за организацию агентурной сети. И все было бы хорошо, если бы он не был так молод и так неотразимо красив.

Женщины вились вокруг Бориса, как пчелы над чашкой с медом. Среди них была очаровательная румынка, предмет восторженного обожания многих мужчин, и Борис не устоял перед ней. Однако Игнатьев получил сведения, что прелестная дама — австрийская шпионка. Он написал Мезенцеву письмо, предложив порвать с красоткой, но тот и думать не хотел о том, что он объект не возвышенной любви, а низменного шпионажа. После одной из встреч с возлюбленной в своей квартире он обнаружил, что исчезло письмо Игнатьева. Самому разведчику это ничем не грозило — письмо было написано со всеми возможными предосторожностями. Но главное — ротмистр оказался прав! В отчаянии Мезенцев написал прощальные письма родным, Игнатьеву и попытался покончить с собой. К счастью, выстрел, направленный в сердце, оказался несмертельным. Однако после такого афронта певца пришлось отправить в Россию.

Штаб Юго-Западного фронта не собирался ограничивать свою разведывательную деятельность Румынией. Хотя эта страна и оставалась пока нейтральной, не было никакой гарантии, что она в ближайшее время не вступит в войну. Это прервало бы связь с агентами российской разведки в Австро-Венгрии. Поэтому еще в августе 1915 года было решено организовать разведывательную группу в традиционно нейтральной Швейцарии, осуществляя связь с ней через русского военного агента в этой стране. С этой целью в Швейцарию, якобы для лечения, послали раненого полковника Казнакова, до того состоявшего при штабе переводчиком. Но один агент не решал проблемы, и осенью 1915 года в штабе пришли к выводу, что необходимо создать полноценный разведывательный центр в Западной Европе и вести разведку Австро-Венгрии через Швейцарию и Францию, послав туда одного из офицеров штаба фронта, толкового и заслуживающего доверия. Создание нового разведывательного центра было поручено ротмистру Игнатьеву. Произошло это в середине ноября 1915 года.

Первоначальным планом ставилась довольно узкая задача: разведка на транспортных магистралях Австро-Венгрии и Южной Германии, выходящих в расположение Юго-Западного фронта с базой агентурной сети в Швейцарии. Игнатьев предложил два плана: ведение разведки и через Швейцарию, и через Францию. Генерал Дитерихс одобрил второй вариант. У этого плана было много преимуществ. В частности, в Швейцарии большая часть общества была настроена германофильски, и этого нельзя было не учитывать; в союзной Франции можно рассчитывать на поддержку властей и разведывательных органов; кроме того, Швейцарию как нейтральную страну наводняли агенты разведки и контрразведки противника. Впрочем, французский центр не оставил бы Швейцарию без внимания.

Немалые трудности создавала нестыковка ведомственных интересов. Поскольку Игнатьев был хорошо известен контрразведке Австро-Венгрии, предполагалось, что он поедет во Францию под именем Павла Истомина, корреспондента крупной петроградской газеты. Он попросил в Министерстве иностранных дел курьерский лист на чужое имя, чтобы провезти некоторые документы, директор канцелярии отклонил просьбу по причине «неудобства» посылки курьера под чужой фамилией.

Подвел своего подчиненного и генерал Дитерихс. Поначалу он обещал Игнатьеву на ведение разведки не менее 50 тысяч рублей в месяц, говорилось даже, что не жалко и двухсот тысяч, лишь бы добиться успеха. Но когда дошло до выделения реальных денег, то Игнатьеву выделили всего 25 тысяч рублей ежемесячно.

Стартовые условия для работы были на первый взгляд неплохими. Во Франции в то время служил военным агентом родной брат Павла Игнатьева полковник Алексей Алексеевич Игнатьев. Были и некоторые другие зацепки. В Швейцарии действовали три агента штаба фронта. Кроме того, Игнатьеву пришла в голову остроумная мысль: а нельзя ли использовать русских политических эмигрантов? В конце концов, многим революционерам был не чужд патриотизм, и значит, перед лицом общего врага могут забыть на время свои счеты с правительством.

Павел Алексеевич связался с одним из старых противников режима. Они встретились в номере скромной гостиницы возле Николаевского (ныне Московского) вокзала. Вручив хозяину рекомендательное письмо редактора одной из крупных столичных газет, Игнатьев сказал прямо:

— Я пришел просить вашего содействия. Думаю, что у вас в Париже много друзей, принадлежащих к вашей группировке; их у вас много за границей. Поскольку вы как истинный патриот добиваетесь прекращения войны, так как для вас и для нас Родина — прежде всего, то я прошу ввести меня в круг ваших друзей. Уверен, они будут прекрасными помощниками, а помощники мне нужны, поскольку я один и немного растерян.

— Правильно сделали, что пришли, ротмистр, — ответил ему собеседник. — Да, Родина — прежде всего. После революции мы вернемся к нашей социальной программе. Только сначала добьемся победы нашего оружия. Завтра я дам вам несколько писем для кое-кого из наших за границей. Сам я намереваюсь присоединиться к вам в Париже: это может ускорить дело.

Этот разговор завершился обещанием Игнатьева помочь своему собеседнику выехать из страны. В конце концов, выправленный заграничный паспорт был адекватной платой за несколько рекомендательных писем.

28 ноября 1915 года Игнатьев выехал из Петрограда и 9 декабря прибыл в Париж.

На месте все оказалось совсем не так, как виделось из России. Ни одного из указанных штабом фронта французских контактов Игнатьев найти не сумел. Трое швейцарских агентов, правда, были на месте, однако оказались никуда не годными организаторами. Кроме того, уже в Париже он получил указание начальства, запрещавшее использовать румынские связи. Надежда на эмигрантов также оказалась беспочвенной, так как все патриоты из их числа уже воевали в рядах французской армии, а те, что остались, не были настроены помогать русскому правительству. Так что ему пришлось создавать разведывательную сеть на пустом месте.

Как уже говорилось, во Франции в качестве военного агента служил брат Павла Алексеевича полковник Алексей Игнатьев, человек, имевший по своему положению большие связи. Алексей Алексеевич принялся за дело. Он представил брата сотрудникам французской военной разведки и разведки Межсоюзнического бюро[36], а также руководителям английской и итальянской разведок. Союзники выразили готовность оказать содействие представителю русской разведки, хотя не могли понять, почему ротмистр Игнатьев ведет разведку одной лишь Австро-Венгрии и только в интересах Юго-Западного фронта. Естественно, Павел Игнатьев не стал посвящать союзников в тонкости ведомственного хаоса, сославшись на то, что ему лично поставлена такая задача, а как обстоит дело в целом — он не знает.

На начальном, самом трудном этапе становления организации Игнатьеву много помогла французская разведка. Ему не хватало кадров — и аппарат русской разведывательной организации доукомплектовали французскими военнослужащими. Несколько позднее, когда сеть начала активно работать, французы помогали с отправкой донесений и почты из Швейцарии и Голландии. Агенты Игнатьева получали французские военные паспорта, значительно облегчавшие переход границы, а некоторых агентов по предварительной договоренности пропускали через границу без документов. Более того, местные военные власти Франции, Англии и Италии получили приказы оказывать обладателям этих паспортов всяческое содействие и передавать их почту по правительственным каналам. Примечательна и такая деталь: агенты Игнатьева находились вне поля зрения союзной контрразведки.

Итальянские власти также доставляли почту его сотрудников, порой используя для этого даже курьеров. Помогали с переброской агентов и англичане. Естественно, французские разведывательные сводки также были к услугам ротмистра. В обмен на все эти важные услуги французская спецслужба через своих людей была в курсе всего происходившего в русской агентурной разведке, действовавшей с их территории.

Познакомившись с обстановкой, Игнатьев решил создавать агентурную сеть, которая состояла бы из ряда центров и многих организаций, причем организации не только не должны были иметь непосредственной связи друг с другом, но и само существование каждого центра не было бы известно даже руководителям других. Такой принцип максимально предохранял от провала организацию и позволял перепроверять информацию, поскольку на одном направлении работало несколько независимых агентов.

Созданные Игнатьевым разведывательные структуры были, естественно, неравноценны. Одну из них возглавил бывший заведующий заграничной агентурой Департамента полиции А. М. Гартинг. Этот человек, в молодости революционер, позже изменил свои убеждения, более того, начал вести наблюдение за русскими радикалами за границей. Некоторое время он работал успешно, но в 1909 году В. Л. Бурцев, поставивший цель разоблачать тайных агентов русской полиции, раскрыл Гартинга и его людей. Это привело к провалу мощной российской осведомительной сети во Франции — только в Париже она насчитывала 42 агента, а ее руководитель после этой истории вынужден был выйти в отставку.

На Гартинга Игнатьев вышел благодаря счастливому стечению обстоятельств. Ему для работы потребовался адъютант, который разбирался бы во всякого рода административных вопросах. Таковым стал прикомандированный к его сети французский офицер Битар-Монен, в прошлом — комиссар полиции. Он помогал получать сведения о людях, которыми интересовался Игнатьев, превосходно организовал работу на швейцарской границе. Но, что еще более важно, он в свое время служил у Гартинга и свел Игнатьева со своим прежним шефом. Эти двое и создали в последующем сильную и разветвленную организацию, основу сети Игнатьева.

Гартинг и Битар-Монен не имели специальных военных знаний, но, как старые сотрудники спецслужб, обладали многими ценными качествами, полезными для работы в разведке: широкими связями в ряде стран Европы, приобретенными в период их сыскной работы, специфическим чутьем, выработанным их профессией, навыками вербовочной работы и конспирации, многолетним опытом тайной организационной работы. Теперь все это превосходно служило им на новом поприще.

Организация имела следующую структуру: в пограничной зоне Франции находился центр, который возглавил Битар-Монен, получивший псевдоним «Харламов». А во французской зоне Швейцарии, куда легко можно было доехать на автомобиле, разведчики приобрели дачу, где обосновались три французских офицера — два лейтенанта и капитан — из числа тех, кого французская разведка направила в помощь Игнатьеву. На каждого из этих офицеров замыкалась своя, независимая от остальных, группа «рекрутеров» — вербовщиков, которые подбирали агентов. Таких вербовщиков в Швейцарии было около десяти, правда, состав их постоянно менялся из-за частых провалов. Они получали жалованье и премию за каждого агента. Центр направлял на задания от 5 до 10 агентов в месяц, с половиной связь терялась, но остальные работали.

Завербованных агентов переправляли через границу в Германию. Информацию они пересылали на условные адреса — в разных городах Швейцарии организация имела от 15 до 20 «почтовых ящиков». Кроме того, время от времени каждого агента опрашивали по специальному вопроснику.

Игнатьев с самого начала решил не работать с профессионалами, чтобы избежать сфабрикованных сведений. Зато появились другие проблемы. Непрофессиональные агенты добывали слишком мало информации, вербовщики принимались за дело столь рьяно, что их тут же раскрывали и арестовывали, и даже в работе с «почтовыми ящиками» царила неразбериха. Лишь к маю 1916 года Игнатьеву удалось наладить нормальную работу.

В истории разведки самые романтические страницы посвящены женщинам-агентам. «Если в делах разведки и контрразведки, — писал Павел Игнатьев, — мужчины берут на себя, по большей части, опасную роль, то женщины, со своей стороны, вносят утонченность, гибкость, ум, скрытность. К ним они добавляют такое грозное оружие, как личная привлекательность, красота, шарм, обволакивающий взгляд. Пожалуй, им доставляет удовольствие быть актрисами в этой великой, особенной раме и с успехом играть свою роль. К самолюбию они добавляют, по большей части, пылкий патриотизм, более острый и более хрупкий, нежели патриотизм сильного пола. Очевидно, многие из них ищут денег, но в целом не в силу продажности, а из желания нравиться»[37].

С женщинами иной раз были связаны совершенно невероятные истории. Так, в организацию Гартинга входила вдова-румынка, имевшая множество друзей и поклонников. Однажды ее попросили взять под покровительство молодую жену австрийского офицера, прибывшую в Швейцарию на лечение. Юной даме едва исполнилось двадцать лет, она была очарована светской красавицей. В первый же день за обедом женщины разговорились, и жена офицера рассказала, что они с мужем — чехи, ненавидят австрийский режим и мечтают о независимости своей страны. Ее муж был крупным промышленником, владельцем нескольких заводов. Опасаясь конфискации, он пошел на военную службу.

— Начальство его ценит как хорошего чертежника и картографа, — рассказывала румынке ее новая подруга. — В настоящее время он в Вене, составляет карты.

— И, видимо, доволен своей должностью, — заметила румынка.

— Да, ведь ему удалось сохранить наше состояние и остаться рядом со мной; нет, потому что мы — чехи и надеемся на освобождение нашей родины. Мундир угнетателей причиняет ему боль.

Дальнейшая вербовка была делом техники. Молодая женщина с радостью согласилась поработать на русскую разведку и отправилась в Вену переговорить с мужем.

В то время штаб Юго-Западного фронта особо интересовали львовские укрепления австро-венгерской армии. Во время встречи с чешкой Игнатьев развернул перед ней карту окрестностей Львова и заставил выучить наизусть все вопросы, на которые хотелось получить ответы.

Через некоторое время Игнатьеву передали, что его посланница вернулась. Правда, на обратном пути ее задержали швейцарские власти, но в целом все закончилось хорошо. Ее муж с такой же охотой, как и она сама, согласился работать на русских и передать планы укреплений. Но как перевезти их через границу, где проводятся строжайшие проверки? Чех нашел остроумный выход из положения. Он нарисовал планы укреплений на ступнях своей жены.

— На границе, — со смехом рассказывала прекрасная «шпионка» Игнатьеву, — меня раздели, были проверены даже пуговицы моего манто: обыскали всю, но я стояла на ногах и никому в голову не пришло посмотреть на мои подошвы.

Она сняла туфли и чулки, и через некоторое время рисунок чешского картографа перекочевал на бумагу.

— Теперь, — попросила она, — оставьте меня. Мне необходимо в ванну: уже целую неделю я ее не принимала, опасаясь что-нибудь смыть.

К сожалению, дальнейшая судьба молодой чешки сложилась трагично. В тот же день в ее номере состоялся обыск — по-видимому, за Игнатьевым следили. Германская контрразведка обвиняла ее в шпионаже в пользу русских, но доказать ничего не могла. Через некоторое время ее выпустили. Однако потрясение, испытанное при аресте, тюрьма привели к обострению чахотки, которой страдала молодая женщина. Через год она умерла.

Романтична история французской танцовщицы Жанны. Однажды в варьете Битар-Монен обратил внимание Игнатьева на одну из танцовщиц. Оказывается, он знал ее с пятилетнего возраста. Девочка росла без родителей, на попечении бабушки. Когда старушку разбил паралич, внучка устроилась в мюзик-холл, где стала одной из ведущих танцовщиц. Собиралась выйти замуж за любимого человека. Но жених ушел на фронт и через месяц погиб. Жанна была готова на все, чтобы отомстить за его смерть.

После спектакля Битар-Монен познакомил Игнатьева с танцовщицей. Знакомство закончилось предложением помочь господину Истомину[38].

— Ему нужна молодая, красивая и умная женщина, которая может поехать в Женеву, крупный центр международного шпионажа, — говорил Битар-Монен. — Там ей нужно познакомиться с германскими представителями или офицерами-отпускниками и собирать все возможные сведения. Вы, конечно, хорошо знаете ваших подруг и, может быть, сможете найти среди них подходящую даму.

Жанна тут же вызвалась сама, попросив лишь материально обеспечить бабушку: «Я согласна исполнить роль, которую вы назначите, несмотря на мое отвращение к немцам. И, принося им как можно больше вреда, я забуду всякую щепетильность при контакте с ними…»

Вскоре она под видом танцовщицы-испанки сумела добиться ангажемента в Женевском мюзик-холле и познакомилась там с молодым немецким офицером. Она часто сидела со своим кавалером в компании друзей и, скрывая знание немецкого языка, внимательно слушала их разговоры. Днем Жанна «писала» донесения. Это были газеты, которые она, предварительно наколов в них буквы своего послания, ежедневно отправляла Игнатьеву. Жанна регулярно передавала сведения о перемещениях германских войск, указывая даже номера полков. Однажды она сообщила о планируемом воздушном налете на Париж — вскоре немецкая авиация начала регулярные бомбардировки столицы Франции.

Однажды немец вышел, оставив Жанну в своем номере в отеле. Она стала просматривать бумаги на столе, среди которых были очень важные документы. Спрятав их под манто, девушка направилась к двери. Но на пороге стоял ее приятель-немец. Видимо, он уже подозревал свою новую знакомую. Офицер сорвал с нее манто и нашел спрятанный пакет. Заперев дверь, он отправился за полицией.

Что делать? Девушка услышала, как в коридоре напевает горничная.

Жанна постучала.

— Не знаю, куда я подевала ключ. Не могли бы вы открыть мне дверь?

Собрав бумаги со стола офицера, она быстро прошла к себе в номер. Офицер мог появиться в любую минуту, но Жанна его опередила. Не теряя самообладания, сказала портье, что уезжает на двое суток, и отправилась во Францию. Документы, которые она привезла, содержали информацию о готовившемся немецком наступлении.

Игнатьеву удалось найти ценного информатора в штабе австрийской армии. «Я никогда не думал, чтобы заполучить в качестве добровольного информатора полковника Генерального штаба», — писал он впоследствии.

Осенью 1916 года Румыния вступила в войну на стороне России. Теперь вести разведку через эту страну было невозможно. Вопросом первостепенной важности для России было знание всего, что происходит за занавесом австро-прусского фронта, чтобы избежать неожиданностей. Генеральный штаб понимал невыполнимость задачи, однако неустанно требовал сделать все, чтобы этого добиться. И невозможное произошло.

У Игнатьева, среди приданных ему французской разведкой помощников, был уроженец Эльзаса лейтенант Жоран, человек энергичный, предприимчивый, с авантюрной жилкой. Как раз в то время Игнатьев должен был на три месяца вернуться по делам в Россию. Перед отъездом он встретился с Жораном в Швейцарии. Когда они обедали в Люцернском дворце, француз сказал Игнатьеву:

— Обратите внимание на женщину, которая вошла в зал.

Тот поднял глаза и увидел очаровательную молодую элегантную даму.

— Она швейцарка, — продолжал Жоран. — Живет в Будапеште, а сюда приезжает повидать родителей.

— Думаете, она может быть нам полезна? — пожал плечами Игнатьев.

Однако расторопный Жоран уже навел справки о прелестной Эмме. Оказалось, что у нее был друг — полковник Генерального штаба австрийской армии. В свободное время он навещал Эмму в ее поместье в княжестве Лихтенштейн, рядом со швейцарской границей. Это был шанс, для реализации которого следовало завоевать доверие прекрасной Эммы.

Они обсудили ситуацию. Если дама согласится участвовать в их планах, то ей следует сразу же выплатить солидный аванс, чтобы она проявила больше старания в вербовке своего друга. Разведчики обсудили технические тонкости дела, способы передачи информации на случай, если эта невероятная авантюра все же будет удачной — надо было уберечь возможных информаторов даже от тени подозрения, слишком велика ценность подобных агентов. Игнатьев в отличие от француза был настроен скептически.

Оказалось, что французский лейтенант лучше знал человеческую натуру. Еще находясь в России, Игнатьев получил телеграмму от Гартинга, что от организации № 3 получен ценнейший материал. По возвращении в Париж он узнал, о чем шла речь: численность австро-венгерской армии, инструкции по набору новобранцев и прочие штабные документы, важность которых было трудно переоценить. Операция Жорана увенчалась успехом, он сумел подобрать ключик к очаровательной Эмме, и дама согласилась сотрудничать с ними. Перед тем как уехать обратно в Будапешт, она резонно заявила, что если представители русской разведки хотят иметь дело с ее другом, то встречаться они должны только в Австрии, и нигде больше. Это был большой риск для связного, но куда меньший для информатора.

На встречу Гартинг отправился сам. Под видом швейцарского коммерсанта он договорился с контрабандистами, чтобы те переправили его через границу, и стал ждать. Наконец на условленный адрес пришла открытка — встреча была назначена на 20 октября. В этот день с самого утра Гартинг устроился за столиком небольшого ресторанчика в пограничной деревушке княжества Лихтенштейн. В кармане куртки у него была переданная Жораном фотография Эммы — такими были в те времена представления о конспирации.

Долго ждать не пришлось. Едва Гартинг принялся за еду, как перед дверью остановился экипаж и в ресторан вошла дама с фотографии в сопровождении немолодого господина с военной выправкой. Пара устроилась за соседним столиком. Дальше разыгрался целый спектакль: в конце обеда Гартинг завязал с соседями беседу и, сославшись на незнание окрестностей, спросил, куда стоит пойти, чтобы полюбоваться пейзажем. Закончив обед, он вышел из ресторана. Вскоре его нагнала карета, и австрийский офицер, отослав домой свою спутницу, любезно предложил Гартингу показать ему окрестности деревни. Некоторое время шли молча: один ждал разговора, другой думал, как его начать, и наконец решил брать быка за рога.

— Полковник, — сказал он, — я слышал, у вас есть товар, который я готов приобрести.

— Да, но есть ли у вас достаточно средств, чтобы его купить?

Вместо ответа Гартинг продемонстрировал туго набитый бумажник.

Договорились они быстро. За шесть тысяч швейцарских франков русская разведка получила первую порцию документов. Но самое интересное произошло потом. Гартинг посмотрел бумаги, те показались ему интересными, и он сказал полковнику: если после проверки окажется, что там все верно, то русская разведка готова продолжить отношения и не поскупится. Ответ был неожиданным и хотя и обрадовал Гартинга, но и обескуражил его.

— Вы плохой психолог, — сказал полковник. — Вам известны мое общественное положение и ответственный пост, который я занимаю в Генштабе. Думаете, что за небольшую сумму, только что вами врученную, я соглашусь на контакт только один раз и что переданные мною документы — фальшивка? Хочу сразу поставить все на свои места. С момента битвы на Марне[39] мне стало ясно, что война проиграна, что мы ее продолжаем через силу. После окончания боевых действий, а мои сведения позволяют это утверждать, в обеих Центральных империях вспыхнут революции. Затем произойдут территориальный распад и разруха. Что тогда будет с нами? Я уже стар и не хочу закончить свои дни в нищете. А теперь послушайте меня хорошенько. То, что вы получили, всего лишь безделица по сравнению с тем, что я могу передавать в дальнейшем. Чтобы по достоинству оценить то, что я принесу, необходимо иметь перед собой человека, знающего все стратегические и тактические проблемы, одним словом, руководителя вашей организации. Сможете вы уговорить его прийти?

Гартинг растерялся. Предложение было заманчивым, но и опасность была велика — а вдруг это провокация? Ведь они находятся не в нейтральной Швейцарии, а на территории Австро-Венгрии, где с русскими шпионами долго церемониться не станут.

— Наш руководитель сейчас в отъезде. Вернется к концу ноября или в первых числах декабря.

— В таком случае, назначьте нашу встречу с ним на 26 декабря, на 11 часов утра. Ваш руководитель будет сидеть на этом камне, у этого перекрестка с трубкой в руке. Когда я пройду мимо него, он должен спросить у меня дорогу в деревню Фектель…

Игнатьев рассказал о предложении австрийца Жорану, и тот сразу вызвался пойти на встречу вместо него — слишком велика была опасность. Но Игнатьев отмел все возражения.

— Бывают случаи, когда начальник должен действовать лично, — твердо сказал он. — …Есть такие военные проблемы, о которых знает только старший офицер Генерального штаба. Нужен некто, могущий без колебаний ответить на вопросы австрийского офицера. Если тот заметит фальшь, то больше ничего не сообщит, поскольку перестанет доверять. На карту, может быть, поставлена судьба военной кампании на нашем фронте…

Дальнейшие события показали его правоту. С помощью знакомых Гартингу контрабандистов, которым Игнатьева представили как охотника, он перешел границу и встретился с полковником. Тот сразу же завязал разговор, поддерживать который были способны только два офицера Генерального штаба — Жоран был бы мгновенно разоблачен. Убедившись, что перед ним равный по положению офицер, австриец расстегнул куртку и передал документы исключительной важности. Они договорились, что следующее свидание произойдет 15 апреля, назначили место встречи и пароль. Кстати, на обратном пути с теми же контрабандистами они едва не напоролись на военный патруль. Спасли предусмотрительность проводника и то, что при них был товар. Бросив поклажу в хижине, нарушители границы успели скрыться, патруль же, занятый «освоением» трофейных товаров, и не думал их преследовать[40].

Друг Эммы честно выполнял свои обязательства до самого конца 1917 года. За это время они встретились еще четыре раза.

Организацию № 4 сети полковника Игнатьева возглавлял польский художник В. Швамберг, также живший в Швейцарии. Ему предписывалось через местные польские круги найти связи в Польше. Швамберг обещал довольно много, в частности найти резидентов в Варшаве и Люблине. Однако прошло несколько месяцев, а результатов не было никаких. Более того, из штаба Юго-Западного фронта сообщили, что Швамберг, оказывается, был агентом и Северо-Западного фронта, но в штабе соседей от его услуг отказались по причине неудовлетворительной работы. И все же Игнатьев медлил порывать отношения с резидентом: штаб соседнего фронта предложил ему посылать шифрованные телеграммы из Швейцарии в… Псков — как это можно было сделать? Через несколько месяцев Игнатьеву пришлось признать, что Швамберг неспособен к разведке, и он перевел его в Париж переводчиком в свою канцелярию. Так бесславно окончила свою работу, не начав, организация № 4[41].

Зато организация № 5 была, пожалуй, самой загадочной из всех. В январе 1916 года Игнатьев ездил в Италию на встречу с русским военным агентом в этой стране О. К. Энкелем. Их встреча была как интересной, так и продуктивной. Опытный разведчик, Энкель дал своему парижскому коллеге много ценных советов по организации агентурной работы, преодолению мелких трудностей. Но значительно более интересной была вторая часть встречи. Энкель с сожалением рассказал Игнатьеву о своей «римской» агентуре, созданной еще во времена нейтралитета Италии. Ее предстояло ликвидировать, так как Главное управление Генерального штаба не было удовлетворено ее работой. Между тем это была серьезная группа, насчитывавшая 22 агента и около года работавшая без потерь. Энкель предложил передать «римлян» ему.

Игнатьев с радостью согласился. Он встретился с главой группы — владельцем бюро путешествий — и тот разведчику понравился: интеллигентный, умный, ловкий и осторожный, имеет дельного помощника и круг собственных агентов. После обсуждения денежных вопросов хозяин бюро путешествий охотно согласился работать на разведку Юго-Западного фронта. Опираясь на эти связи, Игнатьеву удалось наладить работу в Австро-Венгрии через Италию, а весной 1916 года появилось и три центра в Южной Германии.

Правда, стоила эта сеть недешево. По утверждениям ее руководителя, он имел коммерческие организации в Швейцарии, которые до войны вели активную торговлю между Австро-Венгрией и Северной Италией. Во время войны ему удалось создать восемь наблюдательных постов на железнодорожных узлах, которые следили за перебросками по железным дорогам Австро-Венгрии в направлении Юго-Западного фронта. Хозяин запросил по шесть тысяч франков (две тысячи рублей) в месяц для каждого поста и столько же для себя лично. Другим его условием было сохранение тайны организации — русское руководство должно было ограничиваться получением сведений, не пытаясь узнать структуру и состав сети. Пришлось пойти и на эти условия.

Однако Игнатьев не удовлетворился отведенной ему ролью и упорно пытался проникнуть в тайну «римской» организации. Ее руководитель имел помощника на швейцарской границе, получавшего сведения от центров в Швейцарии, каждый из которых представлял собой резидента с несколькими помощниками. Но каким путем получали информацию швейцарские центры? Их доставка была организована не владельцем бюро путешествий, а неким таинственным «разведывательным обществом».

Эта организация-посредник больше всего интриговала Игнатьева. Он предпринял несколько попыток выяснить, что она собой представляет — но все они были безрезультатными. Удалось узнать только лишь, что она каким-то образом держит в руках руководителя «римской» организации и его помощника. По некоторым признакам Игнатьев предполагал, что тут замешана итальянская мафия.

Именно этим можно было объяснить то, что всегда поражало ротмистра в работе итальянской группы — ее замечательная эффективность. Сведения поступали регулярно, как по расписанию, не было никаких потерь — ни провалов, ни арестов. В разведывательной практике того времени, когда брали не умением, а числом контактов и агентов, это было совершенно исключительным.

Передвижения войск по железным дорогам противника отслеживались с абсолютной точностью: какие войска, куда и в каком количестве. Однако русский Генеральный штаб хотел большего. Он просил более точных сведений, вплоть до номеров полков, а также увеличения числа наблюдательных постов. На второе руководитель согласился с легкостью, но по поводу первого требования заявил, что выполнить его невозможно. Однако Игнатьев повторял просьбу, пока его итальянский агент сказал: «Я и мои друзья полностью вам доверяем и хотим доказать, что не можем сделать более того, что мы делаем. Поедемте в Милан. Но я прошу вашего честного слова согласиться без вопросов с некоторыми необходимыми условиями».

«В тот же вечер мы были в Милане, — вспоминал Игнатьев через много лет. — Меня повели по веренице маленьких улочек. Поскольку все мы сохраняли полное молчание, время показалось долгим. Наконец мы остановились возле роскошного автомобиля, который, как оказалось, их ожидал. Франческо (так Игнатьев в мемуарах называл руководителя «римской» организации. — М. А.) попросил разрешения завязать мне глаза, машина тронулась. Наконец-то я узнаю руководителя таинственной организации!.. Через час мы остановились. Франческо помог мне выйти из автомобиля и, взяв за руку, поднялся со мной по ступенькам, ввел в дом и снял с моих глаз повязку.

Я оказался в обширной сводчатой комнате, стены которой были украшены великолепными резными панелями. В середине стоял большой стол со старинными подсвечниками, в которых тускло горели свечи. Старинные кресла стояли вокруг стола, покрытого прекрасной скатертью. Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядел маленького старичка, тихим голосом беседовавшего с Франческо. Черты этого человека остались в моей памяти. Седые волосы обрамляли его бритое лицо, испещренное глубокими морщинами. Его взгляд привлекал и очаровывал и был, словно у юноши, полон огня и задора. Старик пошел мне навстречу и с галантностью знатного сеньора пригласил сесть.

— Вы наш друг, — продолжил он молодым голосом. — Друзья нашего дорогого Франческо — наши друзья, и вы можете, полковник, всегда и во всем полагаться на нас. А теперь не будем терять времени, поскольку даже мгновения бесценны.

Встав с кресла, он подошел к сейфу и вынул связку документов.

— Я знаю, — заметил он, — причину, по которой вы здесь. Вы желаете выяснить, почему наша организация не может дать дополнительных уточнений перемещения войск противника. Вот почему мне физически невозможно удовлетворить вашу просьбу: каждый из моих агентов располагает тремя различными шифрами для составления коммерческой телеграммы, число слов ограничено; я не могу внести никаких изменений в установленный порядок вещей, поскольку мои агенты находятся за границей, и нет возможности известить их об этом.

Тогда я спросил его о возможности увеличения числа наблюдательных постов в Австро-Венгрии. Старик развернул карту, показал мне сеть железных дорог этой страны, где он счел бы полезным установить посты. Мы выбрали пять пунктов. Что касалось постов, расположенных в Германии, число которых следовало увеличить, то старик мне на это ничего не сказал, а зашагал крупными шагами по комнате. Вдруг голосом, неожиданно сильным и резким, он стал отдавать распоряжения Франческо, тянувшемуся перед ним, словно солдат, по стойке смирно. Кто был этот старик? И почему мой друг, такой независимый, в его присутствии вел себя как подчиненный? Я попытался узнать это и спросил:

— Вы уверены, сударь, что сумеете найти людей для новых наблюдательных постов, которые мы наметили?

— У меня во всем мире свои люди. Никто и никогда не посмеет не выполнить моего приказа. Впрочем, они безгранично верят в меня. Изучите, если хотите, банковские счета моих агентов. До конца военных действий никто из моих людей не посмеет взять и лиры. Я кладу на имя каждого причитающуюся ему сумму, которую он получит после войны. В случае несчастья или гибели эти деньги пойдут семье покойного. Я не боюсь предательства. Моя ассоциация в своих рядах предателей не держит. Если хоть кто-нибудь из моих людей не выполнит своих обязательств, он знает, какое его ждет наказание.

При этих словах холодная жестокость молнией промелькнула в глазах старика, и я отвел взгляд, чтобы не показать, что заметил это.

— Надеюсь теперь, — сказал он в заключение, — что мы обо всем договорились. Верьте нам, это все, о чем я вас прошу.

Протянув руку, он дал мне понять, что беседа окончена»[42].

Кто был этот старик и что у него за организация? Игнатьев так и не узнал этого. Свое обещание ее таинственный руководитель выполнил. Вскоре в одной Германии у нее стало более двадцати наблюдательных постов. Имел Игнатьев случай убедиться и в том, как в ней расправляются с предателями.

Однажды бернский резидент необъяснимо замолчал, и вскоре пришло сообщение об аресте и расстреле агента в Берне. Другие посты были в порядке. Через две недели Игнатьев встретился с Франческо в Монте-Карло. За обедом тот весело сообщил, что все в порядке.

— Это предательство, — сказал итальянец, — но мы вовремя его обнаружили. Обещаю — это никогда не повторится.

Как оказалось, они сами расследовали это дело, и следы привели в Цюрих. Сообщения всех агентств переправлялись в Италию через крупную цюрихскую коммерческую фирму. Естественно, работники фирмы не знали шифров и не имели представления о содержании сообщений, они обязаны были лишь незамедлительно передавать их в Италию. Все служащие центра были членами организации, и поэтому после ареста агента поначалу никто не заподозрил предательства, все отнесли на счет небрежности директора.

Однако последний не согласился с такой оценкой своей работы и начал собственное расследование. Подозрение пало на одного мелкого служащего. За ним установили наблюдение и выяснили, что каждый вечер он ходит в одно и то же кафе, где встречается с неким швейцарцем и молодой красивой дамой, прибывшей из Берлина. В их разговорах часто упоминался Берн, и однажды при прощании служащий передал им какие-то бумаги.

Для проверки директор положил на стол ложный список с вымышленными адресами и именами агентов. Подозреваемый был застигнут с поличным, когда переписывал адреса, и тут же признался в отступничестве. Оказывается, он познакомился с этой парой в кафе, мужчина представился ему служащим швейцарской полиции и предложил крупную сумму денег в обмен на адреса фирм, с которыми его контора поддерживала связь.

В тот же вечер два агента встретились со швейцарцем и сказали, что служащий заболел, но они располагают списком адресов, однако согласны передать их только за наличный расчет. Поверив, швейцарец согласился на сделку. На следующий день в хронике происшествий ежедневной газеты появилась набранная мелким шрифтом заметка: «Печальный случай произошел этой ночью в X. (название небольшой станции на полпути между Цюрихом и Берном. — М. А.). На железнодорожных путях был обнаружен ужасно обезображенный труп мужчины примерно сорока лет. При нем не оказалось никаких документов. Предполагается, что, пытаясь сесть в купе, он ошибся дверью. Полиция пытается установить личность погибшего».

Все это рассказал Игнатьеву Франческо после обеда при их очередной встрече.

— А что же стало с предателем? — спросил полковник. — Его отправили в Италию?

Франческо промолчал…

Стоит ли удивляться, что, получив столь обнадеживающие результаты от взаимоотношений с мафией, Игнатьев попытал счастья и в другом тайном обществе, а именно у масонов. Летом 1916 года ему удалось установить, что масонские организации Швейцарии по-прежнему поддерживают тесные связи со своими коллегами в Германии. Его люди сумели завербовать нескольких агентов среди французских и швейцарских масонов. Однако он сам невысоко оценивал возможности этих агентов, упоминая в одном из донесений, что «связи эти смогут дать много особенно ценного лишь в конце войны как политические осведомители в Германии»[43].

Эта организация получила порядковый номер 6, а в переписке проходила как «Масонская» или «Ватиканская». Ее руководителем был Леонид Ратаев, тоже бывший полицейский — он возглавлял заграничную агентуру Департамента полиции с 1902 по 1905 год. Выйдя в отставку, Ратаев поселился в Париже под фамилией Рихтер. «Человек вполне порядочный и верный» — так характеризовал его Игнатьев. Ему-то он и дал поручение связаться с масонскими ложами, а также с польскими, болгарскими и младотурецкими организациями. Леон — таков был псевдоним Ратаева — имел трех резидентов в Швейцарии, с псевдонимами «Швейцарец», «Болгарин» и «Турок». Эта сеть была небольшой, но хорошо и сильно организованной.

Зато достаточно эфемерной была организация № 7. В Италии Игнатьев познакомился с неким сербом, который еще до войны работал на разведку в Боснии и Герцеговине, а теперь служил в сербской армии. Он согласился работать на Игнатьева, и за четыре месяца ему «удалось завязать кое-какие связи в Швейцарии и кое-кого найти в Австрии».

Летом 1916 года полковник Игнатьев решил попытаться использовать для своих целей и Ватикан, который, несмотря на войну, поддерживал связи с католическими кругами Австро-Венгрии и Германии. Для этой цели он привлек к работе русского офицера в отставке Костэляра, перешедшего в свое время из православия в католичество и одно время поддерживавшего знакомство с кардиналом Рампалло. Костэляра отправили в Испанию, поставив задачу войти в придворные и католические круги. Это ему удалось, и он создал три вербовочных центра. Кроме того, ему удалось договориться о сборе разведывательных сведений с испанским офицером, посланным королем в Германию для наведения справок о пленных. Эта организация получила в дальнейшем порядковый номер 8 и стала называться «Католической».

В июле 1916 года появились опасения, что возможно нарушение нейтралитета Швейцарии, и тогда Игнатьев решил подготовить запасную организацию в Голландии. Во главе новой сети он поставил молодого способного офицера, прекрасно владеющего несколькими языками, который проходил в переписке под именем Петя. Это был прикомандированный к Игнатьеву лейтенант французской службы, русский подданный Амвросий Маврогордато. Он владел шестью языками — французским, английским, турецким, болгарским, греческим и немецким и имел множество знакомых и родственников в Голландии. Руководил им некий человек, «находящийся в той же стране, весьма солидный, опытный в этого рода делах, занимающий очень крупное служебное положение в своем государстве», которого Игнатьев «сумел уговорить»[44]. Голландская организация проходила в переписке как организация «Гаврилова» и почему-то без номера.

Итак, за неполный год работы в Париже полковник Павел Игнатьев создал девять разведывательных организаций, используя любую возможность и любых людей, даже самых на первый взгляд непригодных для разведки. Так, в сентябре 1914 года штаб Юго-Западного фронта послал в Швейцарию некоего Воровского — по всей видимости, это был один из агентов, на которых Игнатьев должен был опереться в начале работы. Однако, познакомившись с Воровским, Павел Алексеевич пришел к выводу, что это «человек очень честный и порядочный, но крайне трусливый, неопытный и совершенно неспособный к активной и опасной деятельности организатора разведки»[45], и предложил ему создать сеть приемных и передаточных центров, с каковым поручением тот вполне успешно справился.

В августе 1916 года ротмистр Игнатьев был вызван в Россию. На финской границе ему вручили телеграмму, предписывавшую немедленно прибыть в Ставку в Могилев. Гадая о причине вызова, он отправился в штаб Юго-Западного фронта. Генерал Н. Н. Духонин встретил его приветливо. О вызове он знал, однако о причинах был осведомлен не лучше Игнатьева. Ротмистр прибыл в Могилев в не самом радужном настроении.

— Могу я знать причины моего вызова? — поинтересовался Игнатьев у генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего М. С. Пустовойтенко.

— Не беспокойтесь. Об этом поговорим после. А пока, поскольку вы без должности, не хотите ли понаблюдать за работой Ставки?

Что означает столь холодный прием? «Разные мысли мелькали у меня в голове, горькие мысли, — вспоминал впоследствии Игнатьев. — Меня должны разжаловать, и наши враги, без сомнения, причастны к этой низкой интриге. Моя служба им слишком мешала. Но каким влиянием они пользовались здесь, если их так хорошо слушают? Кто шпионит в пользу Германии? Смогу ли я когда-нибудь их разоблачить и дадут ли мне возможность для этого?»[46]

Пока в Ставке вокруг Игнатьева происходили эти непонятные события, родной Юго-Западный фронт пришел ему на помощь. 11 сентября 1916 года генерал-квартирмейстер направил рапорт на имя начальника штаба фронта, в котором говорилось: «Состоящий при разведывательном отделении штаба фронта лейб-гвардии гусарского его величества полка ротмистр граф Игнатьев несет ответственную службу при штабе фронта; считаю крайне необходимым сохранить названного офицера на занимаемой должности. Однако, оставаясь на этой должности, ротмистр граф Игнатьев теряет по службе в сравнении со своими сверстниками в полку». Далее следовало ходатайство о производстве Игнатьева в звание полковника, которое было удовлетворено[47].

Как-то раз в начале октября, после обеда генерал Пустовойтенко сказал Игнатьеву:

— Полковник, зайдите ко мне вечером.

Придя в назначенное время, тот удостоился сердечного рукопожатия начальника.

— Полковник, — сказал генерал-квартирмейстер, — вы удивлены вашим внезапным отзывом?

— Ваше превосходительство, я до сих пор спрашиваю себя: в чем меня упрекают?

— Ни в чем. Произошло досадное недоразумение. Плохая расшифровка телеграммы вызвала здесь неудовольствие вами, а вы знаете, что повсеместная нервозность — плохой советчик.

— Счастлив, что вы сообщили об этом, ваше превосходительство, у меня словно камень с души упал…

— Добавлю, что по согласованию с генералом Алексеевым мы решили направить вас в Париж, на этот раз с официальным титулом представителя первого генерал-квартирмейстера. Вы будете руководить разведслужбами всех фронтов…[48]

5 октября 1916 года полковник Павел Игнатьев был назначен временно исполняющим должность начальника русского отделения Межсоюзнического бюро в Париже. После этого отношение к нему в Ставке изменилось, как по мановению руки. Более того, в тот же день он нашел у себя записку начальника личной охраны Николая II, в которой сообщалось о том, что на следующий день его приглашает к обеду государь.

За столом шел непринужденный разговор на самые разнообразные темы, но после обеда император отвел Игнатьева в сторонку и тихо сказал:

— Полковник, генерал Алексеев сообщил мне о вашем назначении. Вы незамедлительно получите приказ посетить штабы всех фронтов, чтобы договориться с ними. После этого я хочу вновь с вами встретиться…

Из поездки Игнатьев вернулся в конце октября. Царь принял его спустя некоторое время, а пока что граф наблюдал за обстановкой в Ставке, которая поразила его, с детства воспитанного в строго верноподданническом духе, нелояльностью к императору.

Как-то раз, после ужина, Николай сказал ему:

— Не хотите ли проводить меня в мои апартаменты?

Игнатьев пошел вслед за царем в его рабочий салон-кабинет. Николай тщательно закрыл двери, пригласил гостя сесть, сам уселся в кресло за письменным столом и заговорил:

— Полковник, считайте, что имеете дело с одним из ваших генералов, с которыми поддерживаете постоянные и дружеские отношения. Разговаривайте со мной, как вы разговаривали бы с ними. Это облегчит дело, поскольку мы о многом должны переговорить и сделать обзор положения. Важность этого вы вскоре поймете. Прежде всего, скажите мне, что вы думаете о Германии и Австрии?

— Германия, ваше величество, оказывает сопротивление, непонятное для многих людей. Она имела преимущество в вооружениях до объявления войны, однако тяжелые потери уменьшили ее мощь. Ее разгромили бы довольно быстро, если бы с началом боевых действий союзники могли скоординировать свои действия и назначить единое командование. Германия использует соперничество, которое при каждом удобном случае сама и разжигает между державами Антанты: когда одна из них наступает, другая стоит с винтовкой у ноги. Германия пользуется этим для переброски армий с Востока на Запад, в зависимости от обстановки, благодаря своим великолепным железным дорогам и массе войск, которую концентрирует на фронте, сковывая любое усилие.

— Скажите мне, полковник, как вы организовали вашу разведслужбу во время пребывания во Франции?

Игнатьев назвал имена своих руководителей организаций и перечислил их дела…

— Молодцы, — сказал император, — вы делали и будете делать хорошую работу. Этот путь усеян многочисленными шипами, но я знаю, что вы не отступите ни перед какими препятствиями.

Разговор о разведке был закончен, но предстояло обсудить еще одну тему. Лицо Николая потемнело.

— Поговорим теперь на другую тему, которая сильно ранит мое сердце. Что вы думаете о слухах, циркулирующих в Париже, Лондоне, а также в иностранной печати, согласно которым я и императрица якобы хотим заключить сепаратный мир?

— Действительно, ваше величество, я слышал об этом, не придавая большого значения слухам: мало ли какая ложь в ходу!

— Императрица очень задета подобными инсинуациями. Это гнусная клевета. Я позволяю повторить мои слова всем, кто будет заговаривать с вами на эту тему.

Не в силах усидеть, разгневанный император поднялся и принялся ходить по кабинету. Игнатьев также встал.

— Сидите, полковник, — резко сказал Николай. — Мне надо немного подвигаться.

И он долго еще мерил шагами кабинет, куря одну папиросу за другой, а удивленный Игнатьев следил за ним глазами, удивленный, что эта клевета так глубоко ранит царя. Наконец тот успокоился.

— Прошу вас, полковник, — тоном приказа сказал он, — по возвращении во Францию провести глубокое расследование, чтобы узнать источник этих слухов. Используйте все ваши связи и не останавливайтесь перед расходами, чтобы добиться результата…

26 ноября полковник Игнатьев выехал в Париж. Выполнять просьбу-приказ императора он начал уже по дороге. На пути в столицу Франции он сделал остановку в Лондоне, где у него в то время работал один из лучших агентов, очень способный к разведке и большого ума человек. Там Игнатьев приказал провести тщательное расследование источников слухов о сепаратном мире. Такое же задание получил другой агент, из высших кругов Лондона, имевший большие связи среди политиков.

В Париже Игнатьев рассказал о задании бывшему начальнику 2-го бюро Генштаба Франции полковнику Губэ. Тот ничего определенного не знал, однако пообещал попытаться воздействовать на цензуру, чтобы публикации на эту тему были запрещены во французской прессе. После этих подготовительных действий Игнатьев приступил собственно к расследованию.

Поиск источника слухов — дело чрезвычайно сложное. Повсюду Игнатьев и его люди натыкались на стену. На вопросы им отвечали: «Кое-кто так говорит», однако этот неуловимый «кое-кто» не имел ни лица, ни имени. Однако постепенно картина стала проясняться. Множество мелких штрихов указывали на то, что слухи имели источник в Голландии и Швейцарии. В «банковской столице» у Игнатьева было два десятка агентов, так что задача упрощалась. Полученная в конечном итоге информация вывела разведчиков на две крупные германошвейцарские газеты, однако столь солидные издания не могли сами выдумать такую важную информацию. Одна из этих газет была «Бернер Тагеблатт», официальный орган Швейцарского Федерального совета и одновременно германской миссии в Берне.

Два лучших сотрудника Игнатьева занялись поиском связей в этих газетах. В конце концов одному агенту удалось подружиться с редактором одной из газет — подружиться до такой степени, что тот позволил ему тайно присутствовать при встрече с неким германским дипломатом. Редактор перевел разговор на слухи о сепаратном мире и достаточно ловко вызвал немца на откровенность, так что дипломат долго и горячо доказывал ему необходимость убедить иностранное общественное мнение в достоверности этих слухов, намекая, что они идут из официального источника. Эти и другие сведения убедили Игнатьева в том, что слухи эти исходили из германского Генштаба или министерства иностранных дел. Свой доклад Игнатьев закончил словами немецкого дипломата, переданными ему агентом: «Нам не интересно знать, что русский император не хочет заключать сепаратный мир. Нам важно, чтобы верили этим слухам, которые ослабляют положение России и одновременно ее союзников. Вот то единственное, что нам нужно и что мы ожидаем от вас…»[49] — говорил он редактору газеты.

Выполнение задания императора заняло менее двух месяцев.

Итак, в конце 1916 года Игнатьев вернулся в Париж. Теперь он был начальником русского отделения Межсоюзнического бюро и «заведующим агентурой всех фронтов и армий». В первую очередь он решил провести рекогносцировку собственных агентурных организаций.

За время его отсутствия группа художника Швамберга развалилась окончательно. На грани исчезновения была и группа сербского офицера — впрочем, ни та ни другая так никогда толком и не работали. Зато «католическая» организация Костэляра, против ожидания, разрослась и окрепла.

Сеть Гартинга, составлявшая основу всей организации Игнатьева, пострадала от арестов. Он решил разделить ее на три группы, что и было сделано в течение первой половины 1917 года. Руководитель первой группы, имевший псевдоним «Борисов», был достаточно крупным деятелем, промышленником и журналистом, работавшим в Германии. «Пьер» занимался исключительно польскими делами и саботажем. Третья группа, «Малера», была организацией анархистов, которые имели агентов в германской армии и передавали ценные сведения — кстати, не зная, что работают для России.

Организация Лебедева также работала успешно. У нее была своя специфика. «Кроме сведений общего военного характера, — писал в докладной записке Игнатьев, — они вертятся в среде отпускных офицеров, следя за отправлением их на фронт, и таким образом добывают сведения. Один из осведомителей работает таким же образом в госпиталях. Эта группа имеет свой оборудованный центр на австро-швейцарской границе для переноса сведений»[50].

«Масонская» организация понесла тяжелую потерю — умер ее руководитель Л. А. Ратаев. С большим трудом Игнатьеву удалось наладить связи с агентами и продолжить дело. С каждым из людей Ратаева приходилось работать лично, ибо ни на что другое они не соглашались. Впрочем, люди это были со связями и хорошо осведомленные, так что дело того стоило.

Организация «Гаврилова» пережила крупный провал — два ее серьезных агента в Австро-Венгрии были расстреляны, один пропал без вести, несколько человек в Швейцарии арестовано. Впрочем, она оправилась на удивление быстро и теперь состояла из четырех агентурных групп, наблюдавших за железнодорожными линиями Германии, а также имевших объездных агентов в Западной Пруссии, Курляндии, Литве и Польше. В целом у нее было семь резидентов. Кроме названных, имелась так называемая «маленькая организация» в распоряжении «Пети», которая работала по опросу дезертиров.

В январе 1917 года Игнатьев получил приказ штаба Юго-Западного фронта — вести разведку против одной лишь Австро-Венгрии. Все организации, кроме последней, «Гаврилова», удалось переключить на решение только этой задачи. Последнюю же пришлось передать Западному фронту.

Как начальник отделения, он был обязан получать и обрабатывать разведывательные данные из Межсоюзнического бюро и направлять их в Ставку, а также запрашивать из России и передавать по назначению сведения, интересовавшие союзников.

Еще находясь в Ставке, Игнатьев отметил неповоротливость военно-бюрократического механизма Российской империи. Теперь он столкнулся с ним напрямую. Обмен данными между союзниками происходил на основе взаимности, и Игнатьев не раз оказывался в положении, когда ему нечего было дать в обмен на предоставленную информацию. Особенно это касалось экономического отдела — информацией такого рода ведал «Особый комитет по ограничению снабжения и торговли неприятеля», который, несмотря на то, что Игнатьев обращался за помощью в Ставку и Генштаб, так и не начал присылать сведения в нормальном объеме. Несколько лучше обстояло дело с данными контрразведывательного и военного характера, но проблем было предостаточно и тут.

Однако обмен информацией не предполагал координацию агентурной деятельности союзных разведок. И если Игнатьев вынужденно допускал к делам своей организации французскую разведку, то ни французы, ни англичане в свои дела его не посвящали — что, впрочем, отражало вообще отношения между союзниками.

Для работы в интересах Ставки Павел Алексеевич выделил из числа агентурных организаций штаба Юго-Западного фронта две — «Масонскую» и «Католическую» («Испанскую»), а также создал на базе организации № 5, которая в дальнейшем проходила под названием «римская», восемь центров (пунктов) для отслеживания железнодорожных перевозок в Германии.

Одновременно Павел Алексеевич создал новую организацию, получившую название «Шевалье» по псевдониму руководителя. Она возникла при следующих обстоятельствах. В начале декабря 1916 года к Игнатьеву явился некий Сватковский, который предложил организовать «сеть агентов, использовав одно весьма влиятельное лицо в австро-германских украинофильствующих кругах». Заинтересовавшись личностью Сватковского, Игнатьев выяснил, что он являлся представителем Петроградского телеграфного агентства в Швейцарии и был связан с русскими военными агентами в Швейцарии и Италии. Несмотря на заверения Сватковского, что его агентурная сеть быстро развернется и будет успешно действовать, организация «Шевалье» за весь период своего существования не развернула свою деятельность в тех масштабах, которые от нее ожидались, хотя на содержание организации затрачивались значительные средства (ежемесячно более 10 тысяч франков)[51].

К лету 1917 года Игнатьевым были созданы новые агентурные организации, которые работали в интересах Ставки: «Американская», «Румынская» и «Одиннадцатая».

«Американская» организация добывала сведения военного, военно-морского и контрразведывательного характера. Во главе ее стоял американский подданный, работавший безвозмездно в пользу русских. Во второй половине 1917 года он был зачислен капитаном американской армии и назначен в американское разведывательное отделение при Межсоюзническом бюро в Париже. В его распоряжении имелись два резидента, один из которых якобы служил в цирке в Берлине, другой — в Будапеште. Донесения поступали два раза в месяц через американское консульство или через жену этого циркового артиста, проживавшую в Цюрихе.

Организация «Румынская», созданная «в связи с организацией Западного фронта», должна была стать основой разведывательной сети в Румынии.

«Одиннадцатая» имела задачей установление связи в русскими военнопленными в Германии, а именно: содействие им в побегах, осведомление военнопленных обо всех событиях, происходивших в России и у ее союзников, снабжение военнопленных необходимыми инструкциями и указаниями по организации саботажа в тылу врага и по добыванию сведений разведывательного характера. Руководитель этой организации — латыш, эмигрировавший из России в 1905 году и служивший старшим переводчиком в одном из лагерей Германии[52].

Несмотря на то, что Игнатьев был назначен начальником агентурной разведки Ставки и всех полевых штабов, зарубежная агентурная разведка не была объединена, и в этой области продолжался совершенный разнобой, так что положение Игнатьева было весьма двусмысленным. Формально он считался начальником всей русской зарубежной агентуры, но реально таковым не был.

Непосредственно он руководил лишь «своей» разведкой Юго-Западного фронта и разведкой штаба Верховного главнокомандующего. Организации штаба Западного фронта подчинялись прикомандированному к нему офицеру, отвечавшему за текущую работу. Игнатьеву была оставлена лишь роль передаточного звена, через которое в одном направлении шли указания и деньги, в другом — донесения. О том, какое значение придавал Западный фронт разведывательной работе, говорит уже сам чин этого офицера. Если Юго-Западный фронт в 1915 году направил в Париж Игнатьева в чине ротмистра, то в 1917 году всей агентурой Западного фронта ведал подпоручик А. 3. Быховец. А штаб Северного фронта вообще никого не прислал Игнатьеву, не получил он и указаний от ГУГШ, то есть и штаб Северного фронта, и Генеральный штаб решили вообще обойтись без его помощи. Полномочий же заставить себе подчиняться он не имел, и не имел права даже потребовать от них, чтобы они сообщали сведения штабу ВГК. Да и Ставка, в свою очередь, не только не проявляла никакого интереса к работе зарубежных разведывательных организаций фронтов, но даже и откровенно не желала знать о ней. Так, когда Игнатьев направил в Ставку телеграмму, в которой давалась характеристика работы одной из организаций Западного фронта, то получил ответ с указанием не присылать «телеграммы, имеющие непосредственное отношение только к штабам фронтов».

Такое отношение продолжалось до лета 1917 года. Лишь этим летом, готовясь к июньскому наступлению, Ставка решила объединить под своим руководством всю зарубежную разведку — и тут же пошла на попятную, оговорившись, что переход к такому порядку должен происходить постепенно. Однако времени на «постепенность» отпущено уже не было…

Впрочем, сам Игнатьев большую часть времени и сил отдавал своим «родным» организациям Юго-Западного фронта, которые он создал еще до нового назначения.

Штаб Юго-Западного фронта к августу 1917 года по докладу полковника П. Игнатьева имел «семь самостоятельных организаций, из коих:

1) Наиболее крупная, жизненная, деятельная и лучше всех организованная организация № 1.

2) Небольшая вполне надежная с прекрасной системой связи с резидентом — организация № 2.

3) Организация № 3 — работающая специально в Австро-Венгрии и, вероятно, имеющая возможность несколько расшириться. Сведения, полученные от этой организации, хотя и не имеют характера крупных стратегических известий, однако большею частью были весьма правдоподобны.

4) Организация № 5 — сейчас находится в периоде ликвидации.

5) Организация № 6 — имеющая специальный характер, состоящая из лиц, вполне преданных русским интересам, и освещающая Болгарию и Турцию.

6) Наконец, организация № 10 — пока еще не налаженная окончательно, но по своим связям могущая дать хорошие результаты в Австро-Венгрии»[53].

На самом деле, если посчитать, было не семь, а шесть «самостоятельных» организаций, «из коих» одна находилась в стадии ликвидации, а вторая еще не приступила к работе.

С гораздо меньшим рвением работал Игнатьев в интересах Ставки. Так, в ее распоряжение он выделил лишь формирующиеся или откровенно слабые организации, а самые сильные и дееспособные оставил за Юго-Западным фронтом, о чем говорит хотя бы история голландской организации «Гаврилова». К 1917 году условия работы этой группы ясно показывали, что ей следовало бы работать по разведке Германии в интересах не Юго-Западного, а Западного фронта, однако Игнатьев медлил с ее переподчинением. И лишь когда выяснилось, что Юго-Западный фронт вообще не может ее использовать, полковник предложил штабу Ставки взять эту организацию себе или передать штабу Западного фронта. Ставка отказалась без каких-либо объяснений, и в итоге группа «Гаврилова» досталась подпоручику Быховцу.

Все же даже при таких половинчатых полномочиях Игнатьеву удалось добиться определенных результатов. Он смог устранить скопление агентов разных штабов в одних и тех же пунктах. Удалось добиться многого и по части организации разведки, в том числе распределения сфер деятельности агентурных центров и агентов по районам и по объектам, большей организации контроля за работой агентов и лучшей конспирации, чем это было раньше, улучшения вербовочной работы и подготовки агентов.

17 мая 1917 года Ставка запросила все штабы фронтов, пользовавшиеся услугами П. Игнатьева: считают ли они «достаточно ценными сведения», поступавшие от его организаций, и признают ли «необходимым, или хотя бы желательным, продолжение работы этих организаций»? 19 мая от штаба Западного фронта пришла телеграмма, подписанная помощником генерал-квартирмейстера штаба генералом А. А. Самойло:

«Полковник гр[аф] Игнатьев объединяет все организации Штазапа, работающие через Швейцарию и Голландию под непосредственным руководством офицером Штазапа, находящегося в Париже в подчинении Игнатьева. Эти организации приносят несомненную и существенную пользу в деле разведки (выделено мной. — М. А.) и необходимы для выяснения группировки противника в связи с постоянными перебросками его частей с одного фронта на другой и в связи с предпринятым в настоящее время немцами переформированием дивизий и полков по национальностям. Кроме того, сведения, доставляемые полковником гр. Игнатьевым 2-м, ценны, так как: 1) они своевременно доставляются и 2) наиболее полно обслуживают интересы Штазапа в деле распознавания намерений противника и группировки его сил (выделено мной. — М. А.). Что касается достоверности сведений полковника Игнатьева, то они в большинстве случаев подтверждаются другими способами разведки. Ввиду изложенного признаю не только продолжение работы упомянутых организаций необходимым, но и желательным даже их дальнейшее расширение»[54].

В свою очередь штаб Юго-Западного фронта телеграфировал следующее:

«Агентура полковника Игнатьева 2-го, основанная в декабре 1915 года, уже с февраля 1916 года давала ценные сведения и в большинстве случаев отмечала все важнейшие в военном отношении события жизни противника (выделено мной. — М. А.). Особенно ценными являлись сведения о перевозках, которые в связи со сведениями, добытыми войсковой разведкой, давали возможность судить о намерениях и планах противника. Кроме того, агентура давала много ценных сведений о новых формированиях, вооружении и экономическом состоянии австро-германцев (выделено мной. — М. А.). Сравнительная дороговизна объясняется тем, что, первое, работа ее не была подготовлена в мирное время, второе, около 20 процентов всех посланных денег идет на потерю в курсе при пересылке из Франции в нейтральные страны, Австрию и Германию. Третье, агентам выплачивается крупное вознаграждение. На основании изложенного продолжение работы организаций полковника Игнатьева желательно, хотя денежные затраты представляются значительными»[55]. Телеграмма была подписана генерал-квартирмейстером штаба Западного фронта генералом Н. Н. Духониным.

В то же время генерал В. Е. Скалой в докладе генерал-квартирмейстеру Ставки от 4 мая 1917 года высказал совершенно противоположную точку зрения. Он, в частности, отмечал, что сведения о перевозках поступают в весьма большом количестве, «но основываться на этих данных, безусловно, нельзя… На основании их нельзя делать каких-либо выводов. Сведения о новых формированиях внутри страны ограничиваются, обычно, только указаниями на то, что идут какие-то формирования. Достоверные данные о том, что именно формируется, получаются весьма редко. Сведения о планах и намерениях противника никогда не могут считаться достоверными, хотя и почерпнуты из самых якобы достоверных источников. Но они… очень часто могут служить показанием того, какие слухи умышленно распространяются нашими противниками о своих планах. Сведения политического и экономического характера… часто заимствуются из газет»[56]. И далее: «… Ввиду крайней трудности добывать достоверные сведения о перевозках, а с другой стороны — полной возможности для недобросовестных агентов посылать вымышленные сведения, казалось бы желательным совсем отказаться от получения агентурным путем сведений о перевозках, которые в весьма редких случаях совпадают с действительностью, а если и оказываются верными, то обыкновенно уже раньше известны из данных нашей или союзной войсковой разведки».

Назрел вопрос ликвидации «римской» организации штаба Юго-Западного фронта и восьми пунктов «Римской» организации Ставки, решение о чем было принято. Ликвидация двух вышеперечисленных агентурных организаций, однако, не коснулась организации «Гаврилова», которая в основном освещала железнодорожные перевозки войск противника.

С приходом к власти Временного правительства над головой Павла Игнатьева и его брата Алексея стали сгущаться тучи. В августе 1917 года по предписанию военного представителя Временного правительства генерала М. И. Занкевича была создана комиссия под руководством полковника Кривенко для проверки деятельности «Русского военного бюро при Межсоюзническом комитете». Комиссией были изучены информационные телеграммы девяти зарубежных агентурных организаций, из имеющихся 13 организаций штабов фронтов и Ставки, направленные в Центр за период с 1 мая по 1 августа 1917 года. Выводы комиссии были совершенно обескураживающими. Так, после проверки из 324 направленных в Россию донесений ценными признаны 38, запоздалыми — 17, бесполезными — 87, несерьезными — 28, неверными — 154. «Существующая организация бюро, как отмечалось в докладе комиссии, совершенно не отвечает ни задачам, возлагаемым на него, ни особо крупным суммам, отпускаемым на его содержание»[57].

Может быть, этот доклад и вошел бы в историю без комментариев, но полковник Кривенко сделал одну ошибку — ища поддержки своей позиции, он обратился к помощнику 2-го обер-квартирмейстера ГУГШ — к тому времени руководителю органа, объединявшего деятельность разведок Генерального штаба, Ставки и штабов фронтов — генерал-майору П. Ф. Рябикову. В письме, приложенном к выводам комиссии, Кривенко писал:

«…Выбор материалов дает тебе возможность самому разобраться в пользе этого учреждения, стоящего русской казне до или свыше 200 000 франков в месяц. По моему личному мнению, эту лавочку нужно или просто уничтожить за ненадобностью, или переделать радикальнейшим образом. Дело такое серьезное, особенно при условии, что милейший Головань (С. А. Головань — военный агент в Швейцарии. — М. А.) совершенно не в состоянии дать какого-либо разведывательного размаха в Швейцарии. Между тем сотрудники организации Игнатьева 2-го — дети едва из пеленок, столь же подготовлены к специальной разведывательной деятельности, как я к службе инженера на заводе»[58].

Итак, доклад комиссии, которая даже не удосужилась правильно воспроизвести название органа, возглавляемого Игнатьевым 2-м, окольными путями поступил в ГУГШ. Сам председатель имел отношение к агентурной разведке, как, по его собственным словам, «к службе инженера на заводе». Но вердикт вынес.

В Генеральном штабе было тщательно проверено каждое донесение от упомянутых агентурных организаций, и чаще всего оценки этих донесений кардинально расходились с оценками, сделанными комиссией Кривенко.

На приложенном к письму докладе комиссии рукой адресата было начертано: «Выводы вовсе не соответствуют положению дела, кроме того, они для нас лишены интереса… Инициатива расследования мне непонятна».

Надо полагать, генерал-майор Рябиков лукавил, говоря о «непонятности» инициативы расследования. Причины ее изложены как в письме, так и в выводах комиссии. Так, далее вслед за цитируемым отрывком полковник Кривенко пишет: «Все это, конечно, касается меня лишь косвенно. Наши сведения мы черпаем из французской и английской Главных квартир и потому есть или нет парижское бюро Игнатьева 2-го — для нас значения не имеет…» А в самом докладе комиссии в выводах, вслед за перечислением мер по реорганизации Бюро, говорится: «Подобная реорганизация требует теснейшей связи разведывательного бюро с органами, ведающими общими оперативными работами, а равно обладающими всей совокупностью наличных данных об обстановке, группировке сил противника и т. д.». Против этого аргумента возразить трудно. Но в качестве таких органов полковник называет почему-то не Ставку и не Генеральный штаб. Он продолжает: «…каковое слияние достигается подчинением этого бюро военному представителю Временного правительства при французских армиях». После чего как «инициатива расследования», так и причины разгромных выводов становятся совершенно прозрачными: представители Временного правительства просто-напросто решили прибрать русское отделение Межсоюзнического бюро под свою руку. В этом случае дальнейшую его судьбу предугадать было нетрудно, ибо все, чего касалась рука Временного правительства, разваливалось мгновенно и необратимо.

Рапорт «доброжелателя» Кривенко был далеко не единственным. Множилось число доносов от «обиженных» сотрудников. Так, изгнанный Игнатьевым из рядов разведки за полной непригодностью агент Кобылковский, когда ему было предложено вернуться в Россию, обвинил полковника в том, что он являлся посредником в сделках по заключению сепаратного мира между германским императором и царицей Александрой Федоровной. Французская контрразведка тщательно собирала любой компромат на него и его агентов, вплоть до того, что он будто бы одобрял создание солдатского комитета среди своих подчиненных. Итальянская контрразведка, наоборот, «уличает» его в монархических симпатиях и намерениях восстановить монархию в России с помощью Германии. Наконец, согласно донесениям французских агентов, «во время ужина в сентябре у лейтенанта Перникова… некий офицер по фамилии Кульнев сказал братьям Игнатьевым, что ему непонятно, почему союзники до сих пор терпят их поведение и само пребывание в Париже. Обращаясь к полковнику Павлу со словами: «Ваше гнусное ремесло вызывает у меня отвращение» — он заявил ему: «Я проинформирую Керенского о вашем поведении»[59]. Трудно понять, что имел в виду господин Кульнев: «революционные» симпатии Игнатьева, или же его «монархические» симпатии, или же само «ремесло», которое у российских либералов всегда вызывало отвращение — впрочем, они никогда не брезговали пользоваться его плодами. Как бы то ни было, времени на то, чтобы добить графа Павла Игнатьева, у Временного правительства уже не оставалось.

В январе 1918 года решением союзных властей российская военная миссия при Межсоюзническом бюро была упразднена, ее архивы опечатаны и переданы в Историческую секцию французского Генштаба.

В 20-е годы в эмигрантской среде в Париже были предприняты попытки окончательно дискредитировать П. Игнатьева, доказав некую его связь в годы Первой мировой войны с немцами и наличие в его агентурной сети двойных агентов и тем самым обвинить его в государственной измене. Русский общевоинский союз (РОВС), начавший эту провокационную затею, даже попытался найти законные основания для начала следствия и передачи его дела в военный суд. Однако известный журналист П. Бурцев считал эти сведения ложными и недостаточными для выдвижения обвинения. Все попытки РОВСа организовать судилище над Игнатьевым 2-м оказались безуспешными и ничем не закончились.

Эти инсинуации не прошли бесследно только для самого Павла Алексеевича. Он умер в Париже 19 ноября (по старому стилю) 1930 года и похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

В годы войны Павел Алексеевич жил какое-то время гражданским браком с Марией Андреевной Левиц фон Менар (первый муж — жандармский офицер, полковник), урожденной Истоминой, которую любил и которая отвечала ему взаимностью.

Именно благодаря усилиям ставшей ему женой Марии Андреевны оставленные после его смерти, написанные на русском языке разрозненные заметки были любовно собраны воедино, переведены на французский язык и изданы в 1933 году в Париже в серии «Воспоминания секретной войны» под названием: «Полковник граф Игнатьев, бывший руководитель 2-го Межсоюзнического бюро во Франции. Моя миссия во Франции».

На русский язык книга была переведена и в 1999 годуй выпущена под названием «Граф Павел Игнатьев. Моя миссия в Париже».

М. АЛЕКСЕЕВ