Эмигранты

Действие первое

Больница. Комната рядом с операционной. Белый стол, белые стулья. В комнате — капитан корабля Белодед и врач Афанасьев, они прислушиваются к тому, что происходит за стеной. Афанасьев поднимается, подходит к двери, прислушивается. Входит Джеймс.

Афанасьев (Джеймсу). Операция кончилась?

Джеймс. Да.

Афанасьев. Аппендицит?

Джеймс. Да, гнойный.

Афанасьев. Операция была тяжелой?

Джеймс. Еще час-полтора, и было бы поздно.

Афанасьев. Удастся остановить перитонит?

Джеймс. Положение тяжелое. Прошу заполнить карту на пациента. (Передает Афанасьеву бланк.)

Афанасьев присаживается к столу, пишет. За дверью шум, голоса: «Сюда нельзя. Это закрытая клиника». Входят Виккерс и Николова.

Виккерс. Здравствуйте...

Джеймс. Кто вы, господа? К кому?

Виккерс. Мы из Общества австралийско-советской дружбы... Извините... (Представляя.) Миссис Елена Николова, а я Фрэнк Виккерс, докер.

Белодед. Очень рад... Я капитан корабля «Ондатра», а это товарищ Афанасьев, наш врач.

Николова. Мы пришли сказать, что хотели бы помочь нашему советскому другу. Постараемся, чтобы он не чувствовал себя одиноким.

Белодед (недоверчиво). Благодарим вас, но мы уже известили наше посольство...

Николова. Ваше посольство у Тихого океана, а здесь Индийский. Мы ближе к больному, мы постараемся быть с ним, помогать ему.

Белодед. Простите, но почему мы должны верить вам?

Николова. Я болгарка... Во время войны боролась против фашизма. Была в лагере смерти... В Освенциме. (Показывая руку.) Вот мой лагерный номер... Бежала... Оказалась в Австралии.. У нас с вами одни и те же друзья и те же враги, товарищ капитан...

Белодед. Извините меня, но я не хотел...

Открывается дверь. Люди в белых халатах везут спящего Курбатова. Каталка скрывается. Ряжских и Джеймс остаются в комнате. Ряжских раздраженно смотрит на Николову и Виккерса.

Ряжских. В чем дело, господа?

Николова. Господин доктор, мы хотели хотя бы изредка посещать советского моряка.

Ряжских. Пожалуйста...

Виккерс. Понимаете, мы из Общества австралийско-советской дружбы.

Ряжских. Понятно...

Николова. А он один в чужой стране.

Ряжских. Он не в чужой стране, он в больнице.

Николова. Мы надеемся на вас, профессор... Мы знаем, вы ведь русский.

Ряжских (вспылил). Я? Я австралийский подданный! Понимаете? Прошу вас покинуть клинику.

Виккерс. Хорошо. Елена, не будем беспокоить доктора. До свидания, профессор.

Николова (Афанасьеву и Белодеду). До свидания. (Уходит вместе с Виккерсом.)

Ряжских (Джеймсу). Очень прошу вас следить за порядком в клинике.

Джеймс. Хорошо, шеф.

Афанасьев. Как состояние больного, коллега?

Ряжских. Положение крайне тяжелое, но будем надеяться.

Афанасьев. Я заполнил карту на Курбатова. (Подает бланк Джеймсу.)

Ряжских (сам берет бланк, читает). Курбатов, Василий Тихонович, русский, место рождения — Смоленск. (Глядя на Афанасьева.) Курбатов?

Белодед. Да, Курбатов.

Ряжских (продолжает читать. После молчания). Я могу быть еще чем-нибудь вам полезен?

Белодед. Мы хотели бы до ухода корабля еще раз повидать Курбатова.

Ряжских. Вам препятствовать не будут.

Белодед (несколько торжественно). Благодарю вас от имени моей страны... Вы спасли жизнь советскому гражданину и нашему товарищу.

Ряжских. Мой долг врача.

Афанасьев. До свидания, коллега.

Ряжских. До свидания.

Афанасьев и Белодед уходят. Ряжских берет в руки медицинскую карту Курбатова. Входит Нелли.

Нелли. Кто будет вести русского?

Ряжских. Джеймс...

Нелли. Папа, что с тобой? Ты чем-то расстроен?

Ряжских. Нет, ничего. Была трудная операция.

Нелли. Неправда. Что случилось, папа? Я чувствую, что-то случилось.

Ряжских. Так, вспомнил... одну историю...

Нелли. Что вспомнил? Скажи мне!..

Ряжских. Все этот русский моряк... Я никогда не говорил тебе... Мой отец, а твой дед, был ветеринарным врачом в Смоленской области. Я тогда учился в Смоленске. В конце тридцатых годов отец был арестован. Обвинен в контрреволюции, будто отравлял скот... Так в жизнь нашей семьи вошел человек по имени Курбатов...

Нелли. Курбатов?

Ряжских. Да. Следствие вел Тихон Васильевич Курбатов... А этот моряк Василий Тихонович Курбатов. Вдруг все нахлынуло... Когда немцы захватили Смоленск, я работал хирургом в районной больнице... А потом... Я не остался на родине. Оказался перемещенным лицом. Трудно, очень трудно все вспоминать по порядку. Все причины и следствия... В Западной Германии встретил русскую женщину, твою маму. Там ты и родилась. Я оперировал пленных, стал настоящим хирургом... Но немцы русского врача не признавали... Сколько может испытать человек? Все было... Унижения, страдания... Нет крыши... Нет дома... Нет родной земли. Вокруг стеклянные глаза и холод недоверия... Тогда мы с мамой решили уехать из Европы как можно дальше — от ненависти и от разрушенных городов. Хотелось тишины, спокойной работы. Так мы оказались здесь, в Австралии... На краю света. Здесь я могу работать наконец в полную меру своих сил, своих способностей.

Нелли. Бедный мой папа... Я очень тебя люблю! (Обнимает отца.)

Линкс (входя с Неизвестным). Профессор Ряжских?

Ряжских. Да.

Линкс. Разрешите?

Ряжских. У меня была тяжелая операция.

Линкс. Я не задержу вас... Всего несколько слов. (Выжидающе смотрит на Нелли.)

Ряжских. Нелли, собирайся. Мы скоро поедем домой.

Нелли уходит.

Линкс. Я хотел бы знать, как чувствует себя больной. Советский матрос Курбатов.

Ряжских. Кто вы такой?

Линкс. Я Линкс... Эдвард Линкс... Мое имя, конечно, ничего вам не говорит. Но я представляю некую организацию, обязанность которой наблюдать за некоторыми жителями нашей страны. Уточняю, некоторыми, не всеми. Вас это устраивает? Итак, каково состояние советского моряка?

Ряжских. Состояние больного тяжелое.

Линкс. Нас интересует, можете ли вы, в зависимости от ситуации, ухудшить или улучшить самочувствие больного?

Ряжских. Врачи призваны улучшать здоровье пациентов.

Линкс. Вы полагаете, всех пациентов? Это слишком щедро для нашего сложного века. Насколько нам известно, вы живете хорошо. Вы хозяин образцовой клиники. У вас обширная практика. Вы нашли в Австралии то, чего не имели нигде, и прежде всего в своей стране. Не забывайте о чувстве благодарности тем, кто помог вам стать профессором, известным хирургом. (Помолчав.) А вот ваши бывшие соотечественники отправили вашего отца на тот свет. Не так ли?

Ряжских. Я не знаю, при каких обстоятельствах умер мой отец.

Линкс. При первом удобном случае я дам вам кое-какие справки по этому вопросу. Кстати, вы помните, как вы появились в Австралии?

Ряжских. Приехал из Германии.

Линкс. Из Западной Германии, где вы работали простым врачом.

Ряжских. Я работал в лагере для перемещенных лиц.

Линкс. Но все-таки работали у немцев?!

Ряжских. Я нужен был больным людям и не интересовался перед операциями их анкетой.

Линкс. И все же вы работали у фашистов. Такие пятна, как вам известно, не отмываются.

Ряжских. Но я живу в Австралии уже пятнадцатый год. В чем вы можете меня упрекнуть?

Линкс. Насколько нам известно, вы еще не получили официальные права называться гражданином Австралии. Вы еще «перемещенное лицо». Или я ошибаюсь?

Ряжских (после молчания). Нет, вы не ошибаетесь.

Линкс. Тогда сделайте кое-какие выводы. Мой совет: тщательно охраняйте своего пациента. Изолируйте его от всех посторонних. Матрос Курбатов может нам понадобиться. Кстати, при благоприятных обстоятельствах вы можете ускорить то, чего так добивались в последние годы — прав австралийского гражданства. Но это — между прочим... Я обещал вас задержать на короткий срок. Выполнять свои обещания — мое неизменное правило. Покидаю вас. Я мог бы подвезти вас к вашему коттеджу, но у вас собственный автомобиль. Кажется, «форд» прошлогоднего выпуска? Я не ошибаюсь, доктор?

Ряжских. По-моему, вы никогда не ошибаетесь.

Линкс. Благодарю вас за взаимопонимание. Это то, чего так не хватает в современном мире. Гуд бай! (Уходит. За ним — Неизвестный.)

Ряжских устало садится. Входят Нелли и Джеймс.

Ряжских. Да... Сейчас, Нелли. Где Джеймс?

Джеймс. Я здесь, господин профессор.

Ряжских. Как больной?

Джеймс. Спит.

Ряжских. Я еще вернусь. Вот что, Джеймс, вы сами будете сегодня дежурить?

Джеймс. Да, шеф.

Ряжских. Следите за пульсом и температурой. Никого к нему не пускайте. Чтобы никто, никакие друзья здесь не появлялись. Вы меня поняли?

Джеймс. Конечно, шеф. По-моему, вас я всегда понимаю.

Ряжских (подавая ему бланк). Почему вы оставили здесь карту?

Джеймс. Собирался привести все в порядок после вашего ухода.

Ряжских. Это документ...

Джеймс. Я прошу вас не беспокоиться, профессор.

Ряжских. Мы едем, Джеймс.

Джеймс. И, пожалуйста, отдохните.

Ряжских. Я еще вернусь сегодня, хотя и надеюсь на вас. (Уходит с Нелли.)

Джеймс (берет бланк в руки, читает). Василий Курбатов... Город Смоленск.

Ресторан «Балалайка». Радиола играет «Цыпленок жареный». За разными столиками сидят: Глазырин, Джеф, Терри, Виккерс, Николовы, Ряжских, Нелли, у стойки — Елисеев. Среди столиков бродит ошалевший от водки Дзюбин.

Дзюбин (подходя к Глазырину). Власовцев здесь нет! Эх!.. Нету, нет! (Глазырину.) Не приходил еще?

Глазырин. Нет еще. Ждем.

Дзюбин. Ждем-пождем, да еще попьем. (Елисееву.) Давай сюда.

Елисеев (подходя к столику). Слушаю, господин Дзюбин.

Дзюбин. Водки!

Елисеев. Могу предложить настоящую «Столичную», непосредственно из Москвы.

Дзюбин. «Смирновская» для тебя плоха стала?

Елисеев. Не тот букет.

Дзюбин. Без Москвы не можете обойтись, господин Елисеев.

Елисеев. У «Столичной» вкусовые качества, одобренные всем цивилизованным миром.

Дзюбин. Красную пропаганду разводишь?

Елисеев. Помилуй бог, господин Дзюбин.

Дзюбин. И вообще смени название заведения! Опять пропаганда!

Елисеев. Что вы, балалайка — народный русский инструмент. Символ России...

Дзюбин. Символ? А ты видел, что делалось, когда эти символы в Австралию приезжали? В театре был, когда эти девки в сарафанах танцевали, юбками трясли?

Елисеев. Признаться, любовался... Красавицы, одна другой лучше...

Дзюбин. Ты брось свою агитацию... Это красные засылают диверсантов, да еще в юбках. Думай!

Елисеев. Какие ж они диверсанты? Ансамбль «Березка». Плавно танцуют, пе правда ли, господин Глазырин?

Глазырин. Истинная правда. Я не согласен с тобой, Федор Прокофьевич. Они танцевали, а я плакал.

Дзюбин (передразнивая). «Плакал»!

Глазырин. Представь себе... Вспомнил орловские просторы. Березки белые, с детства родные...

Дзюбин. Во! Во! На это бьют. На чувствительность! Думай! Читай про большевистские зверства, и о шпионах тоже пишут во всех газетах. Они тебе танцами мозги туманят. А ты смотришь и слюни пускаешь. Не желаю «Столичной», давай «Смирновскую».

Елисеев. Пожалуйста... Вам по сто или по двести грамм?

Дзюбин. И это тоже их обозначение — сто грамм. Было же хорошее слово — рюмочка или там стопочка... Так нет — и здесь это по-ихнему. Сто грамм... Что я — мальчишка, молокосос?

Глазырин. Много пьешь, Федор Прокофьевич.

Дзюбин. Власов на водку не скупился. Какого человека вздернули?! Да я б за него каждого порешил... Со-страдальцы... Матросика с корабля привезли... Нянчаются с ним... Операцию делали. И кто? Русский называется! Ряжских! Самый удобный момент был прирезать. Ищи-свищи... Со святыми упокой.

Глазырин. Не гуманно.

Дзюбин. А это гуманно? Мы здесь, в забытых богом местах, околачиваемся, а они там правят... В первопрестольной... Да я б каждого из них вот этими руками передушил!

Глазырин. Ты же в церковь ходишь, Федор Прокофьевич.

Дзюбин. А куда еще ходить — в церковь да в кабак.. Прирезать бы гада... Читал в газете? Шпионаж? А его выхаживают. Прирезать! Одно решение!

Глазырин. От полиции неприятностей не оберешься.

Дзюбин (махнув рукой). А-а, полиция.

Глазырин. Ты не акай... Их двести сорок миллионов.

Дзюбин. Если б не я, было бы больше. Не одну жизнь порешил.

Глазырин. Чужую.

Дзюбин. А ты хочешь, чтобы свою? Смерть видел в лицо. Расстрелян, закопан, бежал... Четыре пули (показывает) ношу. Разуваться на ночь научился только за границей. Каждая минута — днем ли, ночью — была как последняя. Здесь только и отдышался. А позовут — опять готов.

Глазырин. А я вот думаю — умру скоро. А что сказать перед смертью? Какие последние слова произнести? Шампанского попросить, что ли, как Чехов?

Дзюбин. Меня подождите укладывать, я еще кусну кого-нибудь!

Глазырин. Ты меня прости, когда пью — раскисаю, И мышка памяти моей грызет сухарики воспоминаний... Как вспомню. Рябина... Леденцовые красные петушки на базаре...

Дзюбин. О чем, сволочь, скучаешь?

Глазырин. Ведь я говорил тебе — «прости». Иногда мне до того бывает грустно, так устанут нервы, что я только бога молю: господи, господи!., А что попросить — не знаю... Чего мы хотим?!

Дзюбин. Кто?..

Глазырин. Ну я, к примеру.

Дзюбин. Водки.

Глазырин. Жизнь моя медленно кончается... Одна моя привязанность, одна надежда — дочь моя... Ириночка моя... И живу, как собака, для нее. Мы потеряли родину, а она есть. Если бы пустили меня в Россию... Не пустят! Живет без нас, как жила и при нас. Шумят реки, зеленеют леса, цветут поля, и страшно, что мы для нее — все равно что мертвецы!

Дзюбин. А мне никакой России не надо. Мне надо морду бить — хоть кому-нибудь. Эх, гуляй душа! (Пускается в пляс.)

Глазырин. Что вы, Федор Прокофьевым? Остановитесь да подумайте. Ведь никто из нас, Федор Прокофьевич, присяге своей не изменял, а вы, пардоне муа, изменили...

Дзюбин. Присяге? Я боюсь сам себе изменить. Смутно у меня на душе, Глазырин. Чувствую в себе множество разных людей, и все они — сволочи.

Глазырин. Пьете неумеренно. За ваше здоровье, Федор Прокофьевич!

Дзюбин. Здоровье? Где оно? Когда меня выносили из родильного дома, навстречу волокли гроб — похороны шли какие-то... Примета. Вроде и не жил.

Глазырин. А я пожил. Любил, дарил цветы, носил на руках, как ласковый червь, разлагал. Крупно играл. Проигрывал, конечно, друзья окружали. Отзывчивые такие. Спаивали. А мне много нельзя. У меня тонкие фибры. Раз, раз, еще раз... еще много, много раз, бьет двенадцатый час, тай рай тари-та-ра-рай... То во хмелю, то возвышен до святости. Жизнь мелькнула, и вот я здесь... Божественное провидение...

Дзюбин. Божественного не знаю. А судьбу — и свою и чужую — вот этой рукой решал! Тихо. (Указывая на Виккерса.) Посмотри, Виккерс там... Я его знаю, коммунист, зараза.

Глазырин. Не трогай их. Не затем мы пришли сюда.

Дзюбин. Давно до него добираюсь. (Поднявшись, идет неверными шагами к столу Виккерса.) Слушай, Виккерс, ты чего здесь в нашей «Балалайке» со своими коммунистами собрался?

Виккерс. Что вам надо?

Дзюбин. Я тебя спрашиваю, ты чего сюда пришел?

Виккерс. А вам какое дело?

Дзюбин. Мне до всего дело... Мне все про тебя известно!

Виккерс. Отойдите! У вас своя компания, у меня — своя.

Дзюбин. Я тебя по глазам вижу: красный...

Виккерс (поднимаясь). Я повторяю, уйдите прочь!

За Виккерсом поднимаются Джеф и Терри.

Дзюбин. Сам катись к чертовой матери!

Джеф. Фрэнк, дай я ему отпущу одну штуку!

Терри. Спокойствие, Джеф.

Дзюбин. Как гляну на ваши морды... Как вас только держат на этой земле?

Джеф. Фрэнк, ну, разреши одну штуку?!

Виккерс. Тихо, Джеф. (Дзюбину.) Вы забываете, что находитесь на нашей австралийской земле, а не во власовской армии.

Дзюбин. А тебе какое дело, в какой я армии был?! Ты кто такой?

Виккерс. Уйди, Дзюбин!

Дзюбин (Виккерсу). Ты красный? Ты скажи! Кто ты?

Виккерс. Во всяком случае, не предатель, бежавший от справедливого суда. Я летчик союзной авиации, которая громила таких ублюдков, как ты!

Дзюбин. Я ублюдок? Ах ты!.. (Полез с кулаками на Виккерса.)

Виккерс отталкивает Дзюбина — тот падает навзничь. Виккерс стоит. Рядом с ним — Джеф и Терри, готовые к бою. Глазырин пытается поднять Дзюбина. Но это ему не удается.

Николова. Остановитесь! Попадем в полицию.

Джеф. Давай, Терри, поднимем эту падаль.

Терри. Давай. (Поднимает Дзюбина, отводит к его столику.)

Глазырин, Не обижайтесь, господин Дзюбин в нетрезвом состоянии.

Джеф. Я б его протрезвил на всю жизнь.

Терри. У нас еще будет время привести его в сознание!

Джеф (Дзюбину). Я запомнил твою фотографию... Остерегайся, падаль!

Идут к своему столику. Появляется Елисеев.

Елисеев. Господа, господа!.. Непорядок... Неровен час, полиция... Неприятности... Господин Дзюбин, нехорошо себя держите... Господин Глазырин, как вы разрешаете?

Глазырин. Все как-то мгновенно произошло... Федор Прокофьевич, мы же человека ждем... А вы себе позволяете...

Дзюбин (заплакав). За что он меня ударил?

Глазырин. Не он вас, вы на него с кулаками... Это же докеры. С ними шутки знаете какие... У них кулаки каждый по пуду. Поднесет — забудете, как папу с мамой звали.

Дзюбин. Он у меня еще поплачет кровавой юшкой.

Глазырин. Успокойтесь. Человека ждем... Понимаете, человека? От шефа. Невоздержанный вы человек. Вам доверять перестанут.

Дзюбин. Наливай!

Глазырин. Вам достаточно, Федор Прокофьевич.

Дзюбин. Мне никогда не бывает достаточно. Наливай, говорю. Нервы расшатались.

Николова. Не обращайте внимания, Фрэнк, на всякую мразь.

Виккерс. Это один из самых подлых людей среди местных эмигрантов. Они что-то замышляют против русского моряка.

Николова. Но что замышляют?

Виккерс. Пока не знаю... Любую провокацию. Разве они упустят такой случай?!

Николова. Они кого-то ждут. Этот, другой, все время смотрит на часы.

Виккерс. Я думаю, что нам с Джефом и Терри лучше покинуть сейчас заведение... А вы с Борисом еще потанцуете здесь... И посмотрите за ними... Как думаешь, Борис?

Николов. Думаю — так.

Виккерс. Не будем мозолить глаза. (Отсчитывает деньги.)

В это время в дверях появляется Линкс. За ним, на некотором расстоянии — Неизвестный. Минуя танцующих, направляется к столику Глазырина. Дзюбин поднимается с места. Неизвестный садится в стороне.

Глазырин. Сидите, не привлекайте внимания.

Линкс. Добрый вечер, господа!

Дзюбин (приподнимаясь). Здравствуйте, господин...

Линкс. Не будем столь официальны...

Глазырин. Ждем вас давно.

Линкс (подзывает Елисеева). Дабл-виски...

Елисеев. Сию минуту. (Уходит.)

Виккерс. О, да это Линкс!

Джеф. Падаль...

Терри. Тихо, Джеф.

Виккерс, сейчас нам время уйти. (Оставляет деньги Николовым.) Благодарим за компанию. (Уходит. За ним — Джеф и Терри.)

Николовы уходят танцевать.

Линкс. Вижу, сидите здесь давно! (Рассматривая бутылку.) Надеюсь, вы не принесли ее сюда пустой?

Дзюбин. Я враг пустых бутылок.

Линкс. По-моему, вы враг полных бутылок.

Дзюбин. Точно, господин...

Линкс (перебивая Дзюбина, хлопает его по плечу). Я знаю, вы добрый малый. (Глазырину.) А где же ваша дочь?

Глазырин. Она подойдет... Подойдет, чуть позже. (Линксу.) Слушаем вас.

Линкс. Матроса надо оставить здесь.

Дзюбин. Здесь? А на что он здесь?

Глазырин. Федор Прокофьевич, давайте послушаем.

Линкс. Имеется приказ. Скоро десять лет, как здесь никто из ваших земляков не оставался. Нам нужно, чтобы этот матрос сделал заявление в газетах. Выступил по радио. Нужен его живой голос. Его фотографии на пресс-конференциях. Нужны свежие люди оттуда. Он молодой... электрик... Рабочий класс. Ему поверят.

Глазырин. Трудно...

Линкс. Попробуем через доктора Ряжских воздействовать на него.

Дзюбин. Ряжских — гад... Играет интеллигента... Не желает с нами знаться.

Глазырин. Через него действительно трудно. Он от нас в стороне.

Линкс. Самое лучшее — добровольный отказ Курбатова вернуться в родную страну... Он должен попросить политическое убежище... Больному после операции требуется отдых, ну, например, на какой-либо ферме... Недели две, пока мы с ним поработаем. Добровольно откажется возвращаться, попросит политического убежища... Как вам нравится такая мысль?

Глазырин. Мне нравится...

Линкс. Я вас понимаю... (Глазырину.) Ваша дочь учится?

Глазырин. Да, на медицинском.

Линкс. По-моему, она недурна собой. Возможно, найдет способ завладеть его сердцем...

Глазырин. Несколько неожиданно...

Дзюбин. Дочь у него первого класса... Можно сказать, люкс, а не девушка... Любой морячок клюнет.

Глазырин. Моя дочь в ваших рекомендациях не нуждается, Федор Прокофьевич.

Линкс. Сделаем так, чтобы доктор Ряжских предложил ей дежурить. Приносить больному цветы... Подарки... Ведь вы состоятельный человек! Агент по продаже лучшей в мире австралийской шерсти, можете себе это разрешить?

Глазырин. Мне бы совсем не хотелось, чтобы дочь участвовала в этой истории.

Линкс. Что делать, господин Глазырин?! Каждое дело требует жертв.

Глазырин. У меня одна дочь.

Линкс. А у меня нет ни одной.

Глазырин. Я не могу сразу вам ответить...

Линкс. Это вопрос решенный. Вы понимаете меня, господин Глазырин?

Глазырин молчит.

Кажется, русская пословица: молчание — знак согласия? Итак, господа, за ваше здоровье. И за наше согласие.

Дзюбин. Нам и выпить уже нечего.

Линкс. Это я пью за ваше здоровье, а вы за мое можете не пить.

У входа появляется Ирина.

Ирина (подходя к столику). Извини, папа... Я не могла раньше.

Глазырин (Линксу). Моя дочь... Ирина.

Линкс (рассматривая Ирину). Очень рад... Очень рад. (Глазырину.) У вас красивая дочь... (Поднявшись, Ирине.) Если не возражаете, мы продолжим вечер в другом месте.

Ирина. Да, пожалуй... Здесь мне не очень нравится...

Линкс. Мне тоже. (Уходит с Ириной.)

За ними — Неизвестный.

Дзюбин. Вот и дочь твоя в дело пойдет.

Глазырин. Ну, мы это еще посмотрим! (После паузы, поднявшись.) Идем, Федор Прокофьевич.

Дзюбин (тупо). Куда?

Глазырин. Домой.

Дзюбин. Зачем? Что я буду там делать?

Глазырин (отрывая Дзюбина от стола). Пора, пора. (Поддерживая нетвердо идущего Дзюбина, уходит с ним.)

Звучит песенка «Цыпленок жареный». Официантка убирает посуду. Танцуют пары, Николовы возвращаются к своему столику.

Николова. Ты все слышал, Борис?

Николов. Не все. Но что-то вокруг русского матроса вертелось... (Подзывая Елисеева.) Получите.

Елисеев. Надеюсь, вам у нас понравилось?

Николов. Да, очень уютно.

Елисеев. Бывает, конечно... Перебирают некоторые... Мы их уже по фамилиям знаем... Как господин Дзюбин... Несчастный человек... До сих пор жену себе не нашел... От одиночества пьет.

Николова. А кто это был другой, элегантный?

Елисеев. Иногда бывает у нас... очень вежливый, культурный. Линкс... Господин Линкс...

Николова (Елисееву). Да, симпатичный. (Николову, торопливо.) Нам пора.

Николов. Да-да. (Елисееву.) Извините.

Быстро уходят. Звучит музыка. Танцы продолжаются.

Елисеев (подходит к автомату. Набирает номер). Говорит Елисеев. Болгары ушли...

Появляется Неизвестный. Пальцем подзывает к себе Елисеева. Что-то говорит ему.

Больничная палата. Тумбочка. Окно, за которым синеет небо, виден силуэт пальмы. На постели — Курбатов. Тяжело дышит. Входят Джеймс и Нелли. Прислушиваются. Джеймс подходит к Курбатову. Нелли стоит чуть в сторонке. Джеймс берет у Курбатова термометр, смотрит и стряхивает его.

Курбатов (шевельнувшись). Сколько?

Джеймс. Меньше, меньше.

Курбатов. Сколько?

Джеймс. Все идет нормально.

Курбатов. Но все-таки сколько?

Джеймс. Лежите и молчите. У вас была тяжелая операция.

Курбатов. Дайте воды.

Джеймс (подает стакан с водой, смотрит, как Курбатов пьет большими глотками).

Спокойней, Васья. У вас была тяжелая операция.

Курбатов. Я уже выучил эту фразу наизусть. Что у меня было?

Джеймс. Гнойный аппендицит.

Курбатов. Почему гнойный?

Нелли. А что, у советских людей может быть только обыкновенный? Какой привезли с собой, такой и был.

Курбатов (помолчав). Кто это?

Джеймс. Сестра Нелли. Ее отец делал вам операцию.

Курбатов (Нелли). Подойдите, пожалуйста, поближе. Не вижу вашего лица.

Нелли подходит ближе.

Извините... Хочется знать, кто рядом со мной. Меня все-таки усыпляли?

Нелли. Я вам давала наркоз.

Джеймс, сделав рукой знак Нелли, уходит.

Курбатов. Как ваше имя?

Нелли. Нелли.

Курбатов. А фамилия?

Нелли. Фамилия моя Ряжских.

Курбатов. Нелли Ряжских? Непонятно.

Нелли. Почему ж непонятно? Я русская.

Курбатов. А-а... Русская... Все равно непонятно.

Нелли. Лежите спокойно, Курбатов...

Курбатов (помолчав). Мне что-то снилось. Мама снилась. Она плакала. Потом было море... Солнечный день. Я в Сухуми, у Черного моря...

Нелли. Надо лежать спокойно и не разговаривать.

Курбатов. Мне кажется, где-то шелестит пальма.

Нелли. Это здесь, за окном.

Курбатов (приподнявшись). В самом деле. (Застонав, опускается на подушку.)

Нелли. Вы не хотите поправиться?

Курбатов. После аппендицита, как мне говорили, сразу надо ходить. Это, кажется, новый метод лечения.

Нелли. По нашему методу вам надо пока лежать.

Курбатов (помолчав). Наш корабль еще здесь? (Приподнимается.) Я хочу видеть своих.

Нелли. Вам нельзя делать резкие движения.

Джеймс (входя с цветами). Вот какие цветы прислали вам друзья!

Курбатов (рванувшись с постели). А сами не придут?

Джеймс. Я буду с вами драться, Васья. Немедленно ложитесь.

Курбатов. А где они?

Джеймс. Передали цветы и ушли. (Читает записку.) «Советскому товарищу Василию Курбатову от австралийских друзей. Желаем скорейшего выздоровления. Ваши друзья».

Курбатов (подымаясь). Что вы тут придумываете? Откуда у меня здесь друзья? Дайте письмо.

Джеймс. Цветы доставила незнакомая женщина. А с корабля только что звонили. Ваш капитан скоро будет здесь. Нелли, если больной будет плохо себя вести, мы пожалуемся его начальникам.

Курбатов. Тогда заведите жалобную книгу, чтобы я мог пожаловаться на вас.

Джеймс. Имейте в виду, Васья, я не шучу. Нам деньги платят за то, чтобы мы за вами смотрели.

Курбатов. Все у вас тут измеряется деньгами.

Джеймс. К сожалению, люди без денег не могут жить, Васья. Даже у вас. (Уходит.)

Курбатов. Сколько времени я буду здесь?

Нелли. Ровно столько, сколько нужно для выздоровления.

Курбатов (помолчав). Что же они не едут?

Нелли молчит.

Какой же вы медицинский работник, если не можете успокоить больного?

Входят Джеймс, Белодед, Афанасьев.

Джеймс. Пожалуйста, господа, только недолго.

Курбатов пытается подняться.

Больной, прошу вас лежать.

Джеймс и Нелли уходят.

Белодед. Как дела, Вася?

Курбатов. Нормально, товарищ капитан.

Белодед. Ну, и молодец. Как больница, спокойно здесь?

Курбатов. Ничего, стерильно.

Афанасьев. У тебя уже цветы? Небось друзья постарались?

Курбатов. И записку прислали. Верить им?

Белодед (взглянув на записку). Думаю, можно верить. Через два часа мы поднимем якорь. Но ты не волнуйся. Мы связались с нашим посольством. Они в курсе. Закажут билет на самолет до Москвы, а принесут его друзья, которые прислали цветы. Их, полагаю, к тебе пускать не будут... Но они проводят тебя на аэродром и посадят в самолет. Полетишь маршрутом Дарвин — Рангун — Бомбей — Дели. А в Дели, считай, почти дома. Пересядешь на другой самолет и через шесть с половиной часов в Москве... Английский ты знаешь, пока лежишь здесь — попрактикуйся. Тебе это полезно. Если вдруг возникнут какие-либо трудности, тоже помогут друзья. Их здесь больше, чем ты думаешь.

Афанасьев. С врачом я говорил, он обещал сделать все возможное... Его фамилия Ряжских, Николай Викентьевич... Он русский. Хочешь скорей поправиться — занимайся лечебной гимнастикой.

Белодед. Весь экипаж шлет тебе горячие приветы. (Смотрит на часы.) Через час закончим погрузку горючего и снимемся. Кстати, запомни фамилии: Виккерс, Николова — это и есть друзья. Костюм, плащ твой с чемоданчиком мы оставили здесь, в больнице. Выйдешь, надень форму, чтобы видели — советский моряк.

Входит Ряжских, здоровается с Белодедом и Афанасьевым.

Ряжских. Извините, господа, больному трудно разговаривать так долго...

Белодед. Мы уже закончили... Благодарю вас, доктор... Мы все очень тронуты, и вашей помощью, и вашим хирургическим мастерством.

Ряжских. Мой долг.

Белодед. Долг без человечности не дорого стоит. Ну, будь здоров, старик. (Нагнувшись, поцеловал Курбатова.) До скорой встречи на родной земле.

Афанасьев. Операция прошла хорошо. Так что не сердись. (Целует Курбатова.) Еще раз большое спасибо, Николай Викентьевич.

Ряжских. Я сделал, что мог.

Белодед. Ну, в путь. До свидания, Василий.

Курбатов. Привет товарищам, родине... Маме не сообщайте.

Белодед, Афанасьев и Ряжских выходят из палаты. Курбатов откидывается на подушку. Молча лежит. Слышен гудок парохода. Курбатов, поднявшись, прислушивается. Еще протяжней гудок. Входит Джеймс.

(Не видит его, шепчет). Ничего... Спокойствие... Выдержка. Главное — выдержка.

Джеймс. Что с вами?

Курбатов. Так, ничего... Вспомнил Есенина.

Джеймс. Кто это?

Курбатов. Есенин? Поэт. Вы не знаете?

Джеймс. Нет.

Курбатов. Тогда вы ничего не знаете.

Входит Нелли.

Джеймс. А вы расскажите — я и узнаю.

Курбатов (после паузы). Хорошо... Слушайте.

Джеймс. Я мало понимаю, но похоже на песню.

Курбатов. Верно, похоже...

Джеймс. Это Есенин?

Курбатов. Есенин. Жаль, что не понимаете. Это и есть Россия.

Джеймс. У вас красивый язык, но это так далеко — Россия.

Курбатов. Для меня она всегда рядом.

Джеймс. Сейчас рядом с вами будем только мы с Нелли. После ухода корабля ближе нас никого у вас не будет.

Курбатов. У меня здесь друзья!

Джеймс. Вы их не будете видеть.

Курбатов. Почему?

Джеймс. У нас такие правила. Хотите вы или не хотите, Курбатов, но в больнице будете иметь дело только с нами!

Курбатов. Это что — тюрьма?

Нелли. Нет, Курбатов, это больница. Частная больница в Австралии. Больница, принадлежащая моему отцу, профессору Ряжских. И он сам устанавливает здесь порядки. И не вам их менять.

Двор дома Ряжских. Стена, увитая диким виноградом. Дверь, ведущая в дом. Зеленый газон. Нелли поправляет кусты роз. Около изгороди появляется Николова. Нелли не замечает ее. Николова входит во двор.

Николова. Разрешите?

Нелли (удивленно). Пожалуйста.

Николова. Вы Нелли Ряжских?

Нелли. Да, я... Вам нужен папа? Он отдыхает.

Николова. Не надо его беспокоить... Я к вам, Нелли.

Нелли (еще более удивлена). Ко мне?

Николова. Да. Нам кажется, именно вы можете помочь благородному делу. Речь идет о советском моряке, который лежит в клинике вашего отца. Почему нас не допускают к нему? В каком состоянии сейчас Курбатов?

Нелли. Курбатов поправляется...

Николова. Речь идет не о здоровье. Нам стало известно, что враги его родины хотят любыми средствами задержать его здесь.

Нелли. Но чем же я могу помочь?

Николова. Надо сделать все, чтобы он остался в клинике до самого отъезда в аэропорт.

Нелли. Это может решить только отец. Я не могу за него...

Николова. Неужели ваш отец не сделает того, что вы попросите?

Нелли. Для отца существуют только объективные данные о ходе болезни.

Николова. Но ведь речь идет о жизни и смерти человека!

Нелли. О жизни и смерти?!

Николова. Если заговор Линкса и его компании удастся — разве это не равносильно смерти?

Нелли. А кто такой Линкс?

Николова. А вы спросите у вашего отца, кто такой Линкс.

Нелли. Хорошо, я спрошу, но почему вы думаете, что я должна помогать вам?

Николова. Мы знаем местных русских. Ваш отец никогда не участвовал в антисоветских акциях.

Нелли. Папа всегда стоял в стороне от политики.

Николова. Но вы все же любите Россию? Свою родину?

Нелли. Я ее не знаю. Могу только сказать, что Курбатов хороший человек. И Россию любит.

Николова. Помогите нам, Нелли. Вы ведь тоже русская.

Нелли. Что же я могу сделать?

Николова. Уговорите отца оставить Курбатова в клинике до самого отлета.

Нелли. Боюсь, что вы переоцениваете мои силы.

Николова. Они у вас есть, важно желание, воля. Курбатов должен вернуться на родину. И вы ему поможете, как всякий честный русский человек.

Нелли. А вы тоже русская?

Николова. Я болгарка... Но мы давно живем здесь, Я люблю свою Болгарию. И люблю Россию. Помогите Курбатову.

Нелли. Вы мне не назвали свое имя.

Николова. Елена Николова. А проще — Елена. Ведь вы тоже Елена, если по-русски. Так? До свидания! (Подает руку.)

Нелли. До свидания.

Слышен звук подъезжающей машины.

Николова (останавливается, выглядывает за забор, отшатывается). Этот человек не должен нас видеть вместе. У вас есть другой выход?

Нелли. Сюда. (Провожает Николову в другую сторону и возвращается.)

Входит Линкс, за ним — Неизвестный.

Линкс. Здравствуйте, милая девушка.

Нелли. Здравствуйте.

Линкс. Профессор дома?

Нелли. Он отдыхает.

Линкс. Какая жалость...

Нелли. Он назначил вам это время?

Линкс. Я должен видеть его срочно...

Нелли. Когда профессор отдыхает, его никто не тревожит.

На пороге дома появляется Ряжских.

Линкс. Извините, господин доктор, я несколько неожиданно. Решил вас проведать дома.

Ряжских. У меня приемные часы в поликлинике.

Линкс. Я обычно занят в эти часы...

Нелли уходит.

Она у вас дикарка, профессор.

Ряжских. Чем могу быть полезен?

Линкс. У вас уютный двор... Можем поговорить и здесь. Мне не хотелось снова появляться в клинике... (Садится.) Не найдется ли немного виски?

Ряжских. Нелли! Принеси виски.

Линкс. У вас красивый дом, господин профессор.

Нелли приносит на подносе бутылку виски, сифон, стаканы. Уходит.

(Наливает себе и Ряжских.) Симпатичная дикарка. Вы воспитываете в ней недоверие к людям?

Ряжских. Я слушаю вас.

Линкс. Вы торопитесь?

Ряжских. Да.

Линкс. Тогда перейдем к делу. Как здоровье вашего русского моряка?

Ряжских. Вчера чувствовал себя прилично.

Линкс. Профессор, я буду говорить прямо. У нас к вам есть просьба.

Ряжских. Я вас слушаю.

Линкс (вздохнув). С детства страдаю отсутствием таланта выражать собственные мысли. Нам надо, чтобы советский моряк остался здесь.

Ряжских. Но я-то при чем? Вы и говорите с ним. В круг моих обязанностей такие процедуры не входят.

Линкс. Поэтому я к вам и пришел...

Ряжских. Не вижу логики в ваших словах.

Линкс. В мире сейчас так мало логики... Например, ваша родина — Россия, а вы живете здесь? Согласитесь, это не очень логично. Вам нужно получить права австралийского гражданства, а вы отказываете нам в небольшом одолжении. Ведь правда, это тоже не очень логично, доктор?

Ряжских. Я хотел бы знать более конкретно, что вам от меня надо?

Линкс. Ведите с Курбатовым беседы о преимуществах жизни в свободном мире. Займитесь психотерапией... пообещайте кое-что... Ну, некоторые материальные блага.

Ряжских. Он по профессии электрик... Что он может иметь здесь?

Линкс. Это будет зависеть от него... От его способностей. Он может выгодно жениться...

Ряжских. На ком?

Линкс. Хотя бы на вашей дочери!

Ряжских. Я надеюсь, это одна из ваших очередных шуток?

Линкс. Вас эта партия не устраивает?

Ряжских. Меня не очень устраивает весь разговор.

Линкс. Тогда у меня есть к вам две весьма конкретные просьбы...

Ряжских. Какие?

Линкс. Чувствую, я не приношу вам удовольствия своими появлениями. Но я тоже человек, и, когда меня о чем-либо просят или поручают, — я не всегда могу отказать. У вас есть студентка Глазырина? По-моему, ее зовут Ирэн или по-русски Ирина?

Ряжских. Я не знаю, как ее зовут.

Линкс. Со мной говорил ее отец. Агент по продаже шерсти. Вы, может быть, слышали? Господин Глазырин.

Ряжских. Я бы хотел знать, в чем состоит ваша просьба?

Линкс. Пусть она немного поработает сиделкой у русского моряка... Это первая и, как видите, весьма незначительная просьба...

Ряжских (нервно). А вторая просьба?

Линкс. Не держать моряка долго в клинике. Пусть поживет в отеле. Он нам нужен всего на два-три дня. Отпустите его побыстрее. Я думаю, он будет доволен. К тому же совет врача, спасшего больному жизнь... Да и вас это устроит... Вы успокоитесь, все станет на свои места. Итак, можете выполнить вторую просьбу?

Ряжских (глухо). Постараюсь.

Линкс. Таким образом, и первую и вторую?

Ряжских (после молчания). Да.

Линкс. Вы делаете успехи, профессор... Поздравляю вас. (Поднявшись.) Почтительно кланяюсь.

Появляется Нелли.

До свидания. (Уходит, за ним — Неизвестный.)

Нелли. Папа!

Ряжских. Что, Нелли?

Нелли. Что это за человек? Почему он все время тебя посещает?

Ряжских. Зачем приходят больные к врачу?

Нелли. Но ты его даже не смотришь.

Ряжских. Вполне достаточно, что я его выслушиваю.

Нелли. Скажи мне, папа, кто такой Линкс?

Ряжских. Это еще что за допрос?

Нелли. Ты что-то от меня скрываешь! Я бы хотела, чтобы ты отнесся серьезно к тому, что я скажу. Над Василием Курбатовым собираются тучи. Его враги хотят лишить его родины, оставить здесь.

Ряжских. Кто может его оставить, если он сам не пожелает?

Нелли. Меня предупредили об этом.

Ряжских. Кто тебя предупредил?

Нелли. Люди. Ты не для того вернул ему жизнь, чтобы здесь ее искалечили!

Ряжских. Почему это тебя волнует?

Нелли. Он русский. Ты не ответил на мои вопросы.

Ряжских. Я еще не забыл, почему мы оказались здесь с тобой и твоей мамой.

Нелли. Мама умерла оттого, что не могла здесь жить.

Ряжских. Она болела...

Нелли. Да, болела... Но у нас с тобой все-таки есть родина. Далекая, но все-таки родина.

Ряжских. А я хочу, Нелли, чтобы для тебя родиной стала эта страна. Нельзя все время плыть без парусов. Надо жить, как живут все люди вокруг нас. Я уже не хочу тешить себя никакими иллюзиями. Кто он тебе, этот Курбатов? Человек, отец которого лишил твоего деда жизни! Ты для него стараешься? Чего ради? Я хочу бороться теперь не за его жизнь, а за свою! И за твою, Нелли! Моя обязанность — думать о нашем будущем. Я профессор, хирург. Спасаю людям жизнь. Многим людям... Очень многим... Но однажды я хочу спасти жизнь себе... И тебе... Нельзя все время жить иллюзиями.

Нелли. Папа...

Ряжских. Молчи! Кто я? Перекати-поле. Человек без родины. Ты полагаешь, я не думал о родине? Я много думал о родине. О той, о которой ты вдруг сегодня заговорила. Я хотел вернуться. Вот. (Достает из внутреннего кармана пиджака свернутый лист бумаги.) Вот! Здесь написано... Написано, что я доктор... Профессор Ряжских хочет вернуться на родину. Но кто меня туда пустит? Кто откроет двери человеку, который столько лет назад, и причем по своему желанию, бросил ее... Ушел, убежал. Мог вернуться и — не вернулся?! Тешил себя мыслью — проживу... Проживу и без нее... Не я один здесь... Тысячи. И все живут... Изворачиваются... Подличают. Но живут... Надо выбирать... Надо спасать свою жизнь... Ее и так уже немного осталось... Тебя предупредили и меня тоже предупредили! Твоя жизнь...

Нелли. Моя?

Ряжских. Молчи! Довольно... Человек не может жить на канате. Не может все время хвататься за воздух. Я уже не могу. И не хочу! Слышишь, не хочу! Я десять лет носил это у сердца. Хватит. Все! Все! (Рвет бумагу, бросает обрывки на землю.) Все! Видишь, теперь все?

Нелли. Нет, папа, не все! Я прошу тебя задержать Курбатова в клинике до отлета. Если ты меня любишь, думаешь о моей жизни! (Уходит.)

Ряжских медленно идет к забору. Но у забора появляется Неизвестный. Ряжских смотрит на него, пятится и опускается на скамью.