Эпиграмма

Смыкаются века,

проходят годы мимо;

я жив еще пока.

но это поправимо.

Нет, неизвестность вовсе не страшна —

Надежду Тайна сохранить способна,

А Истина отнюдь не всем нужна.

Она Надежду разрушает злобно.

Есть хобби у тебя? Пристрастья? Увлеченья?

Монеты, марки, вымпелы, награды?

Давно я собираю ощущенья —

Хранить легко и пыль стирать не надо.

Политик! Знаю, при любой погоде.

Как ночью темной, так и ясным днем.

Ты думаешь всечасно о народе.

Но важно, что ты думаешь о нем.

Правительство, устав от смут и бед.

Преследует повсюду красный цвет.

Преступны красные значки, а также флаги.

Платясь за каждый лист раскрашенной бумаги.

За краску красную, от ночи до утра

Толпой в тюрьму идут редактора.

Но, чтобы справиться с народным исполином.

Уступки сделавши, клин вышибают клином.

Лепя с усердием спасителям страны

Лампасы красные на старые штаны!

Без лишних слов, без лишних жестов

Он стал солидно на гранит.

Кому в театре нету места.

Тот и снаружи постоит.

Сойдите прочь, Екатерина,

И пусть заслуженный Петров[1]

Взойдет на пьедестал старинный

В сопровождении орлов.

Когда она ликует сдуру

Под откровенную халтуру.

То убеждаешься наглядно.

Насколько публика всеядна.

Он, без сомненья, не привык

С людскою глупостью мириться,

И так остер его язык.

Что им, пожалуй, можно бриться.

С походкой и лицом неандертальца.

Да и с умишком внешности под стать.

Он юмор свой высасывал из пальца,

И сильно умудрился исхудать.

Передача его без обмана.

Но попробую вас удивить:

Ведь важна в ней не столько реклама.

Сколько способ ее объявить.

И он запел! Какой кошмар!

Ну что сказать на это?

Должно, попутал божий дар

С подобием омлета.

В своей трактовке новостей

Эксплуатируя интригу.

Он с разрешения властей

Властям показывает фигу.

Пока лощеные «мессии»

Лишь о самих себе пекутся,

У трона матушки-России

Бироны не переведутся.

У людей великой нашей нации

Его имя, вот уже давно.

Будит три таких ассоциации.

Как «Аврора», кепка и бревно.

На куполах златых морозный иней.

Метет снежок по мостовой торцовой.

Я Ленина в гробу видал.

Заеденный безденежьем,

Столько б юаней Юз-Фу,

сколько блох на бездомной собаке, —

он бы, едрена вошь, тогда не чесался!

Пусть династию Сунь

сменяет династия Вынь —

лишь бы счастлив был Янь,

лишь бы кончила Инь.

Дела колхоза «Красный колос»

давно находятся в пизде.

«Лишь паутины тонкий волос

блестит на праздной борозде».

На Севере диком

стоит одиноко,

особенно утром,

со сна.

Вся жизнь моя летит в трубу.

Сердцебиение, одышка.

Вот эту бабу доебу —

и крышка.

Наш век — таинственный и пестрый маскарад,

Такого не найти ни в песне нам, ни в сказке.

Где ум давно надел дурачества наряд,

А глупость с важностью гуляет в умной маске.

Когда ты истинный поэт,

Твори без фанаберий.

Не издавай свой юный бред

И не пиши мистерий.

Что Пушкина всего ты знаешь наизусть.

Не раз ты возвещал с трибуны. Верим! Пусть!

Но что же из его великих вдохновений

Запомнил и извлек твой бессарабский гений? —

Да то же, что всегда:

Жида!

— Ну, Пушкина читать не стоило труда!

Ассаргадон свершил свою судьбу.

Скончался Кир[3], обременен грехами.

Но Вечный Дух создал Ивана Бу…

Да! Бунина, Ивана, — со стихами!

Затеял он, задумчиво-жесток.

Воспеть весь мир, от кондора до крысы.

И чтобы Кира этого в мешок

Убрать — увы! — нет новой Томирисы!

Вновь засядут, засидят

Тьму проектов и законов

И, опасного не тронув,

В позе доблестных Солонов[4]

Вновь на отдых поспешат!

Сидя сиднем без движенья.

Служат делу обновленья…

Как не крикнуть им порой:

«Ради Бога, шевелитесь,

А не то вы превратитесь

В всероссийский геморрой!..

Левидов от ума большого

Стал подражать Бернарду Шоу.

Но что у Шоу — хорошо.

То у Левидова — не хороШОУ!

С трудом пробился к книжному прилавку

И Фолкнера себе не приобрел:

Он слишком мне напоминает Кафку…

Которого я тоже не прочел!

Когда лежишь больной в постели,

Ты не грусти, ты улыбайся.

Поскольку свет в конце тоннеля

Вне компетенции Чубайса.

В этом злобном и яростном мире

Ты любим, ты подобен герою.

Ты меня не замочишь в сортире,

Я тебя никогда не урою.

В портрете — манера крутая,

Не стиль, а сплошной гоголь-моголь:

Посмотришь анфас — В. Катаев,

А в профиль посмотришь — Н. Гоголь.

Читатель перед сим почтенным ликом.

Вздыхая, справедливо закричит: —

Сначала Бабель оглушил нас Криком,

Ну а теперь — талантливо молчит!

У Инбер — детское сопрано.

Уютный жест.

Но эта хрупкая Диана

И тигра съест.

Он, несмотря на бороду и годы,

Чистейшее дитя… охотничьей породы.

Веселому я от души

Скажу: — Хороший ты писатель.

Но все ж ты книги так пиши.

Чтоб был веселым и читатель!

Длина «Железного потока» —

От Минска до Владивостока!

Задача Бендеру Остапу:

Имея сразу двух отцов.

Установить в конце концов —

Кого из них считать за папу?

Читатель книгу Форш просил.

Лицо являло грусть и муку, —

И кто-то «камень положил

В его протянутую руку».

Все изменяется под нашим зодиаком,

Но Пастернак остался Пастернаком.

Он молод. Лет ему сто тридцать.

Весьма начитан и умен.

Архивной пылью серебрится

От грибоедовских времен.

У всех завлитов дел — зарез.

Репертуарный план — с прорехою.

В портфеле двести двадцать пьес.

А ставить, извините, не хера.

В нем каждый атом

Дышит МХАТом.

У Эренбурга скромный вид.

Ему не свойственна шумиха.

Фундаментален как слониха

И как крольчиха плодовит.

Могла ли Биче словно Дант творить,

Или Лаура жар любви восславить?

Я научила женщин говорить.

Но, Боже, как их замолчать заставить!

Он от рожденья ладно скроен:

Проходят годы без следа —

Поэт все так же худ и строен

И даже тонок… иногда.

Я пишу в серьезном роде:

На Парнасе что за смех?!

Ну а книжечка пародий —

Это так… внебрачный грех.

Жаль, что романы песню гонят.

Но что поделаешь: года!

Они к суровой прозе клонят

И менестрелей иногда…

В своих исканиях упорен.

Идет — чем больше, тем верней.

Литературы детский корень,

А может быть, еще Корней.

Я знаю, если б строчки эти

Ромео прочитал Джульетте, —

Она б зарделась кумачово

И полюбила Щипачева!

Шесть злодеев.

Седьмой — Фадеев.

Это кто, угадай-ка?

Заика-зазнайка.

Еще живой, в глухую тьму

Все удаляюсь, удаляюсь.

Не удивляюсь и тому,

Что ничему не удивляюсь.

Уходят герои, уходят герои.

Не вытерпев бед, поражений, обид.

Инфарктом один, а другой — геморроем,

А третий — соратником верным убит.

В вечернем небе очень много звезд —

Как хорошо, что столько есть созвездий!

А лошади — они едят овес.

Как хорошо, что им овес полезен!

Вот так и ты придешь ко мне одна,

Вот так и я скажу тебе: «Присядь-ка!»

Как хорошо, что в огороде — бузина,

А в Киеве далеком — дядька!

Читая Боккаччо, новеллу прочти ту,

Где бедный Стукаччо влюблен в Стукачиту.

Любви не ищи там, где не доверяют:

Увы, Стукачита Стукаччо играет.

Но в сердце пустом есть свои интересы,

И шепчут о том стукачам стукачессы.

Стукаччо, ты влип, и вино непочато.

А жаль, ведь могли б у вас быть стукачата.

Жестокий романс достигает крещендо.

А вокруг — Ренессанс, времена стукаченто.

Проблемы отцов и детей нет в стране,

Где мы проживаем, и точка.

Чему доказательством служит вполне

Товарища Сталина дочка.

Правда торжествует. Но, однако.

Медленно идет переоценка:

— Где, скажите, дача Пастернака? —

Вот она — на улице Павленко[6].

Ценя в искусстве рублики

Нарком наш видит цель:

Дарит лохмотья публике,

А бархат — Розенель[7].

Демьян, ты мнишь себя уже

Почти советским Беранже.

Ты правда «Б», ты правда «Ж»,

Но все же ты — не Беранже.

Звучит фамилия такого рода

Как эпитафия писателям иным:

Не бывши на войне двенадцатого года.

Они погибли…

Под Бородиным!

Сказал нам драматург Вирта,

Что он не мог разинуть рта.

Что для несчастного Вирты

Все двери были заперты,

А потому к нему, к Вирте,

Пришли теории не те.

Заставив бедного Вирту

Менять воззренья на лету.

Но он, обманутый, святой.

Остался гением Виртой,

И мненья в должной остроте

Нельзя сказать о нем, Вирте!

В каждый портрет

Вписана лесть.

Замысла нет.

Умысел есть.

На сцене — середняк, дельцы, враги, друзья…

Однако в мастерстве заметны недостачи.

Бесспорно, автор прав: «Иначе жить нельзя!»

Но пьесу написать он все же мог иначе.

Я САМОкритику по-своему подам!

Имея разум очень гибкий,

Я строго критикую САМ,

Но признаю ТВОИ ошибки!

О эрос марксовый! Летай

Над Мариэттой Коллонтай!

Состав ее строк — после множества проб

Химически ясен: вода и сироп!

О, не пиши больших поэм, дружок!

Твой опыт мал и ум в сужденьях зыбок.

К тому же у тебя, чем больше строк.

Тем больше грамматических ошибок.

«Шумел, ревел пожар московский»…

Все думали, что Маяковский!

Наши критики злы, но беззубы —

Одноглазы, двулики. Трегубы!

Он как докладчик и оратор знаменит…

Ах, если б он писал как говорит!

То в лад, то невпопад, и славя, и кляня.

Он кончил «День второй»

В конце второго дня.

Роману этому виной

Двухдневное знакомство со страной.

Ты, козловский, пиво пил,

«Я хочу пи-пи!» — вопил.

Если вредный документ,

оштрафует доку — мент,

то есть ушлый, то есть критик,

документов аналитик.

Беззащитность напоказ.

Боевитая ранимость, —

Презираю вашу мнимость

И хитро косящий глаз!

Тот уже бесспорно врет,

Кто, восторги примечая,

Своего сиротства гнет

Расписал за чашкой чая.

Не назойлив, не расхож

Истинной печали трепет.

Все-то щелочки залепит.

В этот мрак — не попадешь.

Покуда мы слюною брызжем

В сугубо устных разговорах,

И спим, и сочиняем порох, —

Дурак становится бесстыжим.

Поэт — паяцем ярко-рыжим,

А летописцем — жук и олух.

Был и ты когда-то молод.

Зол — и этим интересен.

Бескорыстие и голод.

Мало денег — много песен.

Читатель долго и напрасно

Понять пытается одно:

Навозну кучу видит ясно.

Но где жемчужное зерно?

Субсидий грозные витии.

Борцы оплаченных идей.

Внушить хотите вы России,

Что вы Катковы[9] наших дней;

Вы правы, в этом нет сомненья.

Но согласиться вы должны:

Он был Катковым от рожденья,

А вы — Катковы от казны.

Лежит на пляже кверху пузом

Надежный друг СССР,

Герой Советского Союза

Гамаль-Абдель-на-всех-Насер[10].

Дорогая родина

В виде похвалы

Наградила орденом.

Но из-под полы[11].

Нам, товарищи, нужны

Подобрее Щедрины

И такие Гоголи,

Чтобы нас не трогали[12].

Пример супружества отличный

Чужды им праздность и покой.

Не переводят дыха —

вичный

И трудятся не слабо —

дской!

Оплачивать квартиру денег нету,

И, видимо, не будет никогда.

Назвали моим именем планету:

Быть может, переехать мне туда?!

Я с потребительской корзиной

Зашел недавно в магазин.

Остановился у витрины:

«Где деньги, Зин?»

На станции Зима — аврал.

Готовят памятник поэту.

И он спешит на пьедестал.

Чтоб из Зимы не кануть в Лету.

О славный справочник Союза,

Литературный пантеон,

Где на покое дремлет муза

Средь неразгаданных имен:

Поэты, барды, футболисты.

Прозаики и эссеисты

В тупик поставят знатока.

Как будто это все чекисты

И их не время знать пока.

Разбили и Антанту, и Каледина,

Забрали и заводы, и поля,

И вот от большевистского наследия

У нас остался «краткий курс» рубля.

Всюду страсти и напасти.

Но не надо слезы лить:

Мы с врагом советской власти

Пили, пьем и будем пить.

Негоже средь масонских знаков

Такое было утверждать.

Что может собственных Исааков

Российская земля рождать.

— Скажи-ка, дядя: ведь недаром

Страна, спаленная Гайдаром… —

Идет обычная беседа —

То ль про Егора, то ль про деда.

За окошком дождик мелкий

День дрянной и серенький…

Вот спасибо Кириенке,

Что вернул нам керенки.

Еще вчера волгарь-бурлак.

Сегодня — в окруженье ближнем.

Сменил пиджак на модный фрак,

А мог бы ведь остаться в Нижнем.

Страну поднять пытался как домкрат.

Но нынче даже школьник понимает.

Что он хотя и главный демократ.

Но больше ста уже не поднимает.

Стою у стен Московского Кремля

И думаю перед поездкой в Питер,

Что Родина у всех землян — Земля,

А заграница — Марс, Сатурн, Юпитер.

Когда б не инородец Фальконе —

И Петр не оказался б на коне.

Влез на трибуну Цицерон,

Ему сказали: «Цыц, Арон!»

Постельная сцена. Артисты как звери,

И лишь Станиславский: «Не верю! Не верю!»

Здесь лежит

Вечный Жид.

Отрываясь от подушки.

Уж тянусь к карандашу…

Александр Сергеич Пушкин,

Извините, что пишу.

«Поэзия должна быть глуповата»…

Не будем разбираться до конца.

Но различай по простоте всегда ты

От глуповатого — глупца!

Будем как солнце! И диск восходящий

Брызнул лучами на весь горизонт.

Вечер настал, и сквозь дождь моросящий

Тусклым пятном догорает Бальмонт.

Твои глаза, конечно, зорки,

Ты беса мелкого узрел.

Но ах! зачем же прелесть порки

В своих поэмах ты воспел!

Свиданье с Анною Ахматовой

Всегда кончается тоской:

Как эту даму ни обхватывай —

Доска останется доской.

Мой добрый Гафт! Мой нервный гений!

Спаси тебя Господь от тех.

Кто провоцировал успех

Твоих незрелых сочинений.

Три дня гадали на бобах,

и все выходит Авербах[13].

Ныне, о муза, воспой Джугашвили, сукина сына.

Упорство ослов и хитрость лисы совместил он умело.

Нарезавши тысячи петель,

насилием к власти пробрался.

Ну что ж ты наделал, куда ты залез, расскажи мне

семинарист наразумный!

В уборных вывешивать бы эти скрижали…

Клянемся, о вождь наш, мы путь твой

усыплем цветами

И в жопу лавровый венок воткнем…

Зря зовут меня тайком

Сухопутным моряком.

Скажем, взять мои труды —

Нешто мало в них воды?!

Если глубже заглянуть —

Можно тут же утонуть.

Я правду-истину открою:

Поэт Молчанов, видит бог.

Творит с поспешностью такою,

С какой обычно ловят блох…

Ну, как вам Рыклин?

— Что ж, читаем…

— Смеетесь после?

— После? Да.

Мы после Рыклина за чаем

Читаем Чехова всегда!

Поставить бы опять вопрос ребром.

Чтоб ссуду сразу выдали на бочку.

Обзавестись бы дачей за бугром

Да вечным самопишущим пером.

Конечно, приобрётенным в рассрочку!

Он уважает Ренессанс

И обожает декаданс,

В стихах стоит за ассонанс,

В эстрадных песнях — за романс.

Но ассонансу и романсу.

А вместе с ними Ренессансу

Предпочитает он аванс!

Есть у меня знакомый музыкант.

Все говорят, что у него талант.

Он сочинил симфонию-поэму.

Назвав ее «Друзья, прошу к столу!»,

Где разрешил лирическую тему

По-новому — железом по стеклу.

Ты важен, как английский лорд.

Но гаже я не видел морд.

Был тверд редактор. Тверже стали.

А помер из-за чепухи:

К нему во сне являться стали

Зарезанные им стихи!

Нам хорошо с тобой вдвоем —

Вон улыбаемся на фото.

Но и в отсутствии твоем

Есть тоже праздничное что-то.

Хорошо живется мне

Без вмешательства извне.

С какой бы страстью целовал

Я Вашего лица овал!

А будь у Вас лица квадрат,

Я целовал бы Вас как брат.

Потеряла Рая

Честь.

У нее вторая

Есть.

Товарищ, верь! Придет пора

Достатка и правопорядка.

Но до нее — на наших пятках

Напишут наши номера.

Осень. Дождик по темени.

Мне бы зонтик. От времени.

Я работаю как вол

За фаллический символ.

Прогноз

Такой же.

Как всегда, —

Мороз

По коже,

Господа.

Когда б ни состоялся вынос —

За то, чтоб мы вас, а не вы нас!

На заводе надувных изделий

Людям деньги выдали шарами,

И они над нашими дворами

На зарплате к звездам полетели.

Мы сидим в столовой.

Суп едим перловый.

Слышим наших ложек

Грустный диаложек.

Снегом стать хорошо бы

В середине пути.

Одновременно чтобы

И лежать, и идти.

На пляже Аркадии вечером

Хотел написать завещание,

Да не усмотрел за вещами я…

Теперь завещать больше нечего.

Я признаюсь, с трудом

Занимаюсь трудом.

Но с большою любовью

Занимаюсь любовью.

Свой путь земной, мозоли натирая,

Я прохожу, голодный им нагой.

Так безгреховно, что ворота рая —

Привет, ребята! — отворю ногой.

Жители Оскоминки

И, конечно, Клюквинки

Шьют и носят смокинги,

Фракинги и брюкинги.

Почему двуглавый птах

Украшает наш пятак?

Это все последствия

Атомного бедствия.

Существовал когда-то встарь

Известный Брюсов календарь[14]

Он врал — но, что ни говори,

И все ведь врут календари!

Календаря того уж нет,

Но Брюсов есть зато поэт,

И, откровенно говоря.

Почище врет календаря.

Как цвела поэзия тех дней!

Сделался любому сердцу близким

Пятистопный сталинский хорей

«Десять лет без права переписки».

До сих пор сознаться нет силенок.

Ты куда вступал и рвался так:

Если понимал — то ты подонок.

А не понимал — тогда дурак.

Да, жертвы были не напрасны:

Победа стоила вполне

Полвека лагерного братства

И жизни, прожитой в говне.

Это страшно, это плохо:

Уничтожена эпоха!

Пусть мы с нею горе мыкали.

Но ужасно к ней привыкли.

Ночью сидел я мирно с пером в руке и работал

Томики новых стихов все листовал и писал.

Тихая ночь со мною стихи читала. Нежданно

В темные двери влетел, злясь и мечась, нетопырь —

Бился в углу, трепыхал и падал на пол — и снова

Кверху беззвучно взмывал, как исступленный, дрожа.

С дерзким вступил я в бой —

и его изгнал я бесстрашно.

О, не труднее ль борьба критика с тучей стихов?

Я много знал, я много видел,

Во всех европах побывал —

И быт родной возненавидел.

Как Маркс когда-то капитал.

Жизнь в ожиданье разных катаклизмов —

Вот тема современных афоризмов.

Процессы превращенья жизни в хлам —

Источник современных эпиграмм.

ВЛЮБЛЕННЫЙ! Днем сегодняшним живи!

Сего-дняш-ним — приятней и полезней.

В «уа!» младенца слышится «увы».

А всякая история любви —

Она всегда «история болезни».

Не лечу советами друзей.

Заповедь моя: «Не посоветуй».

Но хожу я в баню со своей

Чистою, как помыслы, кассетой.

Просили вам сделать красиво?..

Мессия вернулся в Россию.

Мы вестью благою встречены.

Кто ищет — обрящет крайнего.

Пророк, он в своем Отечестве,

Он — здесь!..

И — дает показания.

Нет, все же адвокатом быть приятней…

Если объявлен план «Перехват»,

С трех раз отгадайте —

Каков результат?

Я живу на виду.

Разделяю я мнения.

И с собой не иду

Ни в какое сравнение.

Я не люблю сравнений броских.

Но у тебя — какая жалость! —

Не голова, а дом Облонских,

Где все, буквально все смешалось.

Вы чего сказать хотели,

Ну кого вы удивили?..

Конан-Дойль на этом деле

Съел собаку (Баскервилей).

Пленяя мощным торсом дам.

Над самою водою

Брешковский, голый, как Адам,

Стоит вниз головою.

Надулись бицепсы комком.

Руками в гравий врылся —

И хоть бы фиговым листком.

Бессовестный, прикрылся!

Чего не сможет человек

В погоне за молвою?

Иной способен целый век

Прожить вниз головою.

Смотрю я на певца борцов,

И рот кривит усмешка:

Каким из двух своих концов

Творит романы Брешко?

Когда бы ты, Козловский Яков,

Имел хотя бы пару яков.

Тогда б не какал каламбуром,

А срал, как люди, калом бурым.

Солнечным сиянием пронизан,

ветром революции несом,

над землей парит социализм

с получеловеческим лицом.

Медленные приближались даты,

чтоб настать — и промелькнуть тотчас.

Как мы ждали праздников когда-то!

Как они обманывали нас…

А новое так отрицает старое!

Так беспощадно отрицает старое,

как будто даже не подозревает,

что, не успев заметить, станет старым.

Оно стареет на глазах! Уже

короче юбки. Вот уже длиннее!

Вожди моложе. Вот уже старее!

Добрее нравы. Вот уже подлее!

А новое так отрицает старое,

так беспощадно отрицает старое,

как будто даже не подозревает…

Ушел кровавый день вчерашний,

и этот сходит день на нет.

Жива еще планета наша —

Одна средь неживых планет.

Простите, простите,

простите меня.

И я вас прощаю,

и я вас прощаю.

Я зла не держу,

это вам обещаю,

но только вы тоже

простите меня.

Забудьте, забудьте,

забудьте меня.

И я вас забуду,

и я вас забуду.

Я вам обещаю:

вас помнить не буду,

но только вы тоже

забудьте меня.

Как будто мы жители

разных планет.

На вашей планете

я не проживаю.

Я вас уважаю,

я вас уважаю,

но я на другой

проживаю. Привет.

Правда почему-то потом торжествует.

Почему-то торжествует.

Почему-то потом.

Почему-то торжествует правда.

Правда, потом.

Но обязательно торжествует.

Людям она почему-то нужна.

Хотя бы потом.

Почему-то потом.

Но почему-то обязательно.

А вам еще не вышли сроки?

А нам уже пора, пора…

Вам результаты перестройки увидеть

и кричать «ура!».

А может быть — уж нас не будет,

но с наше поживете вы

и на своем развале судеб

промолвите вслед нам: увы.

Неверие с надеждой то едины,

то трезвое неверье верх берет

и блик надежды угасает, стынет…

Но так уже бывало. В прошлый год,

и в прежний век, и в те тысячелетья

надежды всё обманывали нас.

И вновь неверью нечем нам ответить,

и свет надежды все слабее светит,

слабее светит — как бы не погас…

Твой муж — поэт других не хуже.

И ты отлично ценишь стих.

Хоть не читаешь строки мужа.

Зато всегда считаешь их.

Других певцов в твоем народе нет…

Ты с пользой для себя усвоил это:

Ведь появись любой другой поэт —

Тебя бы не считали за поэта.

Хоть и в твоей отаре иногда

Бывают славные ягнята —

Но ведь в другой отаре, вот беда.

Они уж блеяли когда-то.

Пить можно всем,

Знать надо только —

Когда и с кем.

За что и сколько.

Поэт, чужие видящий грехи,

Ей-богу, и тебе, брат, не мешало б

Оставить в память о себе стихи,

А не собранье анонимных жалоб.

Как клубника в сметане, Доронина Таня,

Ты такую другую поди поищи.

У нее в сочетанье тончайшие грани.

Будто малость «Шанели» накапали в щи.

Артист великий, многогранный.

Чего-то глаз у Вас стеклянный?

Быть может, это фотобрак?

Так почему ж хорош пиджак?

Гораздо меньше на земле армян.

Чем фильмов, где играл

Джигарханян.

Признаюсь, думал, вы типаж.

Но жизнь сомнения разбила.

Вновь вижу я в который раз

Не просто роль, а просто диво.

Все это правда, а не враки

И вовсе не шизофрения.

В Крыму гуляли две собаки:

Поменьше — шпиц, побольше — Ия.

Какой пассаж, какая смелость:

Перед комиссией разделась.

Актрисой стали Вы теперь,

«Мой ласковый и нежный зверь».

Везде играет одинаково

Актриса Лия Ахеджакова.

Великолепно! В самом деле

Везде играет на пределе.

Господи! Спаси Страну Советов,

Защити ее от высших рас.

Потому что все твои заветы

Гитлер нарушает чаще нас.

Может быть, он того и не хочет.

Может быть, он к тому не готов.

Но мне кажется, что обязательно кончит

Самоубийством Гитлер Адольф.

Мне говорят, что Окна ТАСС

Моих стихов полезнее.

Полезен также унитаз.

Но это — не поэзия.

Я на мир взираю из-под столиков:

Век двадцатый, век необычайный!

Чем столетье интересней для историка.

Тем оно для современника печальней.

Евгений Ароныч —

Не гений, а сволочь.

Вот вам поэт — Борис Примеров.

Он состоит из полимеров.

А то, что у него стоит, —

Из нержавейки состоит.

Львы — очень тонкая наука.

Их чтит по-разному народ:

Вот Лев Ошанин — это сука,

Лев Озеров — наоборот.

И неприятности любви

В лесу забавны и милы:

Ее кусали муравьи.

Меня кусали комары.

Справа молот, слева серп —

Это наш советский герб.

Хочешь — жни, а хочешь — куй.

Все равно получишь…

Как великий поэт

Современной эпохи,

Я собою воспет.

Хоть дела мои плохи.

За то, что Глазков

Ни на что не годен.

Кроме стихов, —

Ему надо дать орден.

У природы нет плохой погоды,

Каждая погода — благодать.

Хорошо в любое время года

За Эльдар Лексаныча поддать!

Жила Тарханова и жил Шагиахметов[16]

Меж ними часто начиналась драка.

И вот однажды (Милостивый Брама!

Храни нас от таких поэтов!)

Так разъярились кавалер и дама.

Что разразились драмой «Драма брака».

Сквозь железные решетки

С неба в окна смотрят звезды…

Ax! В России даже звезды

Смотрят с неба сквозь решетки…

О смертный, если ты здоров.

Не бойся докторов,

А заболев, открой им дверь.

Но осторожно верь.

Как персик, так и ананас

Природой создан не про нас.

О Влас, не пяль напрасно глаз

На персик и на ананас!

Таинственна наука медицина,

И достоверно в ней одно —

Что иногда при помощи рицина

Возможно получить говно.

Зная, что такое клетка,

И ее работа — ткань,

Убеждаешься нередко,

Что и ткань, и клетка дрянь.

Мне Маркса жаль — его наследство

свалилось в русскую купель:

здесь цель оправдывала средства

и средства обосрали цель.

Во благо классу-гегемону,

чтоб неослабно правил он,

во всякий миг доступен шмону

отдельно взятый гегемон.

В года растленья, лжи и страха

узка дозволенная сфера:

запретны шутки ниже паха

и размышленья выше хера.

Все социальные системы —

от иерархии до братства —

стучатся лбами о проблемы

свободы, равенства и блядства.

Из нас любой, пока не умер он,

себя слагает по частям

из интеллекта, секса, юмора

и отношения к властям.

На дворе стоит эпоха,

а в углу стоит кровать,

и когда мне с бабой плохо,

на эпоху мне плевать.

Эта мысль — украденный цветок,

просто рифма ей не повредит:

человек совсем не одинок —

кто-нибудь всегда за ним следит.

Живу я одиноко и сутуло,

друзья поумирали или служат,

и там, где мне гармония блеснула,

другие просто жопу обнаружат.

Красив, умен, слегка сутул,

набит мировоззрением,

вчера в себя я заглянул —

и вышел с омерзением.

Не прыгай с веком наравне,

будь человеком:

не то окажешься в гавне[17]

совместно с веком.

Я был везунчик и счастливчик,

судил и мыслил просвещенно,

и не один прелестный лифчик

при мне вздымался учащенно.

Я ни в чем на свете не нуждаюсь,

не хочу ни почестей, ни славы;

я своим покоем наслаждаюсь —

нежным, как в раю после облавы.

Клянусь компотом детства моего

и старческими грелками клянусь,

что я не испугаюсь ничего,

случайно если истины коснусь.

В этом странном окаянстве —

как живу я? Чем дышу?

Шум и хам царят в пространстве,

шумный хам и хамский шум.

Когда-нибудь я стану знаменит,

по мне окрестят марку папирос,

и выяснит лингвист-антисемит,

что был я прибалтийский эскимос.

Блуд мировых переустройств

и бред слияния в экстазе —

имеют много общих свойств

со смерчем смыва в унитазе.

Куда по смерти душу примут,

я с Богом торга не веду:

в раю намного мягче климат,

но лучше общество в аду.

Мужчина — хам, зануда, деспот,

мучитель, скряга и тупица:

чтоб это стало нам известно,

нам просто следует жениться.

Если днем осенним и ветреным

муж уходит, шаркая бодро,

треугольник зовут равнобедренным,

невзирая на разные бедра.

Был холост — снились одалиски,

вакханки, шлюхи, гейши, киски;

теперь со мной живет жена,

а ночью снится тишина.

Когда в семейных шумных сварах

жена бывает не права,

об этом позже в мемуарах

скорбит прозревшая вдова.

Семья — театр, где не случайно

у всех народов и времен

вход облегченный чрезвычайно,

а выход сильно затруднен.

Вполне владеть своей женой

и управлять своим семейством

куда труднее, чем страной,

хотя и мельче по злодействам.

Лишь перед смертью человек

соображает, кончив путь,

что слишком короток наш век,

чтобы спешить куда-нибудь.

Весьма причудлив мир в конторах

от девяти и до шести;

бывают жопы, из которых

и ноги брезгуют расти.

У скряги прочные запоры,

у скряги темное окно,

у скряги вечные запоры —

он жаден даже на гавно.

Наш век легко плодит субъекта

с холодной згой в очах порочных,

с мешком гавна и интеллекта

на двух конечностях непрочных.

Крича про срам и катастрофу,

порочат власть и стар и млад,

и все толпятся на Голгофу,

а чтоб распяли — нужен блат.

Россия красит свой фасад,

чтоб за фронтоном и порталом

неуправляемый распад

сменился плановым развалом.

Россияне живут и ждут,

уловляя малейший знак,

понимая, что наебут,

но не зная, когда и как.

Сейчас не спи, укрывшись пледом,

сейчас эпоха песен просит,

за нами слава ходит следом

и дело следственное носит.

За все на евреев найдется судья.

За живость. За ум. За сутулость.

За то, что еврейка стреляла в вождя.

За то, что она промахнулась.

Пока Куклин гуляет на свободе —

Другие матершинники не в моде.

Что ж, лирика — не физика, конечно.

Но кое-что и мы даем взамен.

Нигде нет в мире дырки поперечной.

Но есть у музы Поперечный член.

Писал стихи, за что был вечно битым.

Кто был ничем — тот стал антисемитом.

У нас все те же ветры дуют.

Опять чиновники воруют.

Да и в ларьках сидит ворье,

И поневоле, кроме шуток,

Я уважаю проституток:

Они ведь продают свое!

— С чего за взятку все, скажи мне,

С чего забыли честный труд?

— А все с того, что брали Зимний —

И все берут, берут, берут…

О кресле, о валюте

Мечтаешь ты весь век.

Но только выйдешь в люди —

Уже не человек!

Когда в грядущем в виде клона

Сведет нас вместе снова жизнь.

Ты будь со мною непреклонна

И стать женою откажись!

К супруге относись по-разному.

Но только не как брат по разуму.

Какой абсурдною судьбой

Наделены мы временами:

Пока живой — то бог с тобой,

А вот умрешь — то вечно с нами!

Две руки, две ноги, оба глаза —

Быть обязан счастливым, зараза!

Господь! Во все часы и дни

Не наказуй и не кляни.

И не взирай на нас сурово.

От рабства слова нас храни,

А паки — от свободы слова!

Здесь лежит простодушный Тарас —

Бил жидов, но Россию не спас.

И в Питере, и в Нижнем,

И там, где плещет Дон,

Царят на рынке книжном

Картер и Пинкертон[18].

«Сатир», «Вопросы пола»

Для любящих сердец…

Анакреона школа

На русский образец!

Два разных взгляда правомерно

Соединяются в одном:

Прекрасен Друзин, словно серна.

Употребленная слоном!

Куклин, ты пишешь эпиграммы?!

Небезопасные труды:

Получишь одобренья граммы,

А удобрения — пуды.

Утром встал я раненько,

Море — тишь да гладь.

Прочитал Авраменко —

И пошел блевать.

Стоит надутый, грозно-волевой.

Как будто хочет пернуть… головой!

Я Гамзатова Расула

И раздела, и разула.

В эту страшную метель

Уложила спать в постель.

Почему ж меня Расул

Не раздел и не разул?

Он встретился с московской стервой.

Отдал ей свой последний пыл…

Он думал, что он — Павел Первый,

Увы! Он двести первым был!

Мужья! Храните ваших жен:

Смотрите, как я… напряжен!

В душе поэта Кежуна,

Которая не кожана.

Таланта искра зажжена.

Потом говном обложена.

О том, что Кочетов — подлюга.

Об этом знают Мга и Луга.

Благодаря же «Литгазете»

Об этом знаю все на свете!

Как на правом на боку

Я давала калмыку…

Я легла на левый бок —

А калмык уже не мог!

Наш Марков с виду не холуй —

В венце монашеской тонзуры.

Он сам себе отрезал…

В припадке собственной цензуры!

Мир старый спорит с миром новым

Упрямым опытом веков.

И лихо Гоголю с Крыловым

«Фитиль» вставляет Михалков!

Островой — титан Москвы,

Века однокашник.

Только вместо головы

Носит набалдашник.

Ты блядь минуешь,

Глядь-поглядь —

Тебе опять навстречу блядь!

Наш город стал теперь на вид

По-европейски блядовит.

В нем от скрещения идей

Растет количество блядей!

Поэту — русскому еврею —

Большой в Америке почет.

И Бродский ходит по Бродвею,

И Рейн в Америку течет.

У Владимира Сосюры

Две губы. И обе — дуры.

О город крови и туманов!

Идей великих и могил!

Тебя вознес один Романов,

Другой Романов — погубил.

Плов дымится на пару.

Пляшут гости на пиру.

Ну а жопа в резеде —

Сам Мирзо Турсун-Заде.

Не мути в колодце воду

И не ерепенься зря:

Есть дубинки на свободу

И на смелость — лагеря.

Достойно утвердившись в ранге

Писательской двуполости —

Строчит Чаковский как Фейхтвангер

Гороховецкой волости.

Родившегося говнюком

Нельзя исправить коньяком.

Даю ответ на ряд разноголосиц:

Фет был поэт. А Флит — орденоносец.

Нет, не мелкая безделка

Переходит в мандраже —

Перестройка в перестрелку

Превращается уже!

Пока у нас повсюду есть Лубянки,

Из нас повсюду будут гнуть баранки,

И милый воздух над свободой нашей.

Как прежде, будет отдавать парашей.

И Правда лжет. Закон лукавит.

Осталось — думать и молчать.

Пока твоей Россией правят

Бумага, подпись и печать.

Чьи песни вовсе не поются.

Но регулярно издаются?!

И долго буду тем любезен я народу,

Что, написав роман, его я бросил в воду.

Погрузился я в поток

Нынешнего времени —

И остался без порток

С кепочкой на темени!

О юность! Где твои законы?

О молодость! О комсомол!

В кармане, где носил гондоны.

Теперь таскаю валидол.

В душе испытывая страх,

Перехожу на шепот.

Земля стоит на трех китах,

А Лениздат — на жопах.

Ты — Евгений, я — Евгений,

Ты — не гений, я — не гений.

Я — Евгений, ты — Евгений,

Я — не гений, ты — не гений.

Я говно, и ты говно.

Я — недавно, ты — давно.

И он, осолнечен, олунен,

Пред ликом чьим лишь ниц падешь.

О ком сказал директор: «Бунин

Уж очень дорог, но хорош».

Был ход вещей уже разгадан.

Народ молчал и предвкушал.

Великий вождь дышал на ладан.

Хотя и медленно дышал.

Но власть идей была упряма,

И понимал уже народ.

Что ладан вместо фимиама

Есть несомненный шаг вперед.

Толь от ласкового слова.

От ударов ли судьбы,

А подлец поднялся снова

С четверенек на дыбы.

Быстро читали газету.

Чаем нутро обжигали.

Мчались по белому свету.

Рыскали. Клянчили. Лгали.

Так проходили — неделя,

Месяцы, годы… Трясина!

Вот они, пьесы Корнеля,

Вот они, драмы Расина.

Если голубь до рассвета

На конюшне и проспал,

То наутро голубь этот

Все же лошадью не стал.

Одно лицо ей ангел дал.

Другое дал ей Мефистофель:

Чем добродушнее овал,

Тем злонамереннее профиль.

Не старайся постигнуть. Не отгадывай мысли.

Мысль витает в пространствах,

но не может осесть.

Ананасы в шампанском окончательно скисли,

А в таком состоянии их немыслимо есть.

Надо взять и откинуть, и отбросить желанья,

И понять неизбежность и событий, и лет.

Ибо именно горьки ананасы изгнанья.

Когда есть ананасы, а шампанского нет.

Что ж из этой поэзы, господа, вытекает?

Ананас уже выжат, а идея проста:

Из шампанского в лужу — это в жизни бывает,

А из лужи обратно — парадокс и мечта!..

Ах! Я знаю любви настоящей разгадку.

Знаю силу тоски.

«Я на правую руку надела перчатку

С левой руки!..»

Я пленилась вчера королем сероглазым

И вошла в кабинет.

Мне казалось по острым, изысканным фразам.

Что любимый — эстет.

Но теперь, уступивши мужскому насилью,

Я скорблю глубоко!

…Я на бедные ножки надела мантилью,

А на плечи — трико.

Если барин при цепочке —

Значит, барин етот — франт.

Если ж барин без цепочки —

Значит, барин — емигрант.

Завела в метре я шашни,

С Лувра едучи сюда.

А у Ейфелевой башни

Разошлась с ним навсегда.

На горе стоит аптека,

И пускай себе стоит…

Ах, зачем у человека

Ежедневный аппетит?

Нужен смокинг или фрак

Для вступающего в брак.

Там же ищут для венца

Посаженного отца.

Продается обстановка —

Крюк от лампы и веревка.

Ищут тихого злодея.

Есть старушка. Есть идея.

Скромный русский инвалид

Ищет поручений

По устройству панихид

И для развлечений.

С участьем лиц с огромным стажем —

Публичный диспут, господа:

Куда идем? И где мы ляжем?

И если ляжем, то когда?

Спец по теплым некрологам.

Обладаю легким слогом.

Ты сгустки крови у креста

Слизал с земли, как жирный боров.

Ты только хрюкнул на Христа,

Ефим Лакеевич Придворов.

Абрам Петрович Ганнибал

Ваш правнук нас заколебал!

Вот вы опять о Петросяне!

Давайте лучше о Масяне.

Ну что сказать о Степаненке —

Видно пана по паненке.

Ты, спрашивал,

как делают «Аншлаг»?

Попробуй пропустить

Дерьмо через дуршлаг.

Пусть истины конечной

На этом свете нет.

Но на вопросы вечные

Есть временный ответ.

Нет, правда не бывает объективна.

Кому она мила, кому — противна.

Есть много правд, а истина — одна.

На самом дне той бездны, что без дна.

Пусть дуракам везет, но, если так.

Выходит, невезение не зло.

Поскольку я, выходит, не дурак,

И в этом мне хотя бы повезло!

Я полагаю, мудрый только тот.

Чья мысль, с житейским опытом в союзе.

Не стороной — по катетам — идет,

А прямо к цели — по гипотенузе.

Про героя известного мифа

Вдруг припомнилось перед горой:

Все мы, люди, по сути — Сизифы,

Только камень у каждого свой.

С мечтой поэтом стать

В который раз

Сизиф свой камень катит на Парнас!

Гляжу — поднимается медленно в гору

Сизиф, что обратно покатится скоро.

Желая все схватить, успеть во всем.

Рискуешь стать в конце концов НУЛЕМ.

Но если Круглый Ноль в тисках зажать.

Он даже ЕДИНИЦЕЙ может стать!

В ту же реку не войти два раза,

Жизнь идет — то медленно, то мчится.

Но течет, течет, течет, зараза!

И не дай ей бог остановиться.

Все относительно. Примеров тьма тому.

И на мели пристало мыслить глубже.

Мне хорошо! Хотя бы потому.

Что быть могло неизмеримо хуже.

Мой друг, будь снисходителен к врагам.

Ведь самый злейший враг себе — ты сам!

Наше время — ахово!

Всех оно затрахало.

В тон живу с эпохою —

Все мне нынче по…!

Мысль такая пришла (ни фига!) —

Все мы вышли из Тмутаракани.

Наша жизнь — тараканьи бега.

Наше время — тоска тараканья.

В суете тараканьих сует.

Тараканы, запомните это:

Мы из тьмы, и не нужен нам свет.

Потому как мы слепнем от света.

Не претендую на открытие —

«Веселье на Руси есть пити».

Вот почему, когда я трезвый.

На вид и скучный, и болезный.

Ах, язык наш бесшабашный! —

Вот что значит ударенье:

Выпить вовремя не страшно.

Но не время пить «во время».

Есть за Пресней Ваганьково кладбище,

Есть на кладбище маленький скит.

Там жена моя, жирная бабища.

За могильной решеткою спит.

Целый день я сижу в канцелярии.

По ночам не тушу я огня,

И не встретишь во всем полушарии

Человека счастливей меня!

Как хорошо, что дырочку для клизмы

имеют все живые организмы!

Один известный врач

Перед обедом кушал «спотыкач».

И что ж вы думаете? У того врача

Всегда была прекрасная моча.

Дай хоть йоду идиоту —

не поможет ни на йоту.

Лежу в гробу и женщин не целую…

Прохожий, это общая судьба!

Зайди ж, как Санин[19] некогда, в пивную

И помяни усопшего раба.

Сей «писатель» умер от удара.

Ибо днем и ночью он строчил.

Отсылая четверть гонорара

В магазин бумаги и чернил.

Следы, следы, следы, следы

Усеяли его следы.

Прочтешь — и новая беда:

Не остается ни следа…

Я много прочел приключенческих книг.

Названий их помню созвездия.

Роман Ардаматского был среди них…

Клянусь — это было «Возмездие».

Игра талантлива вполне,

Да жаль, что на одной струне.

«Нет, я не Байрон, я другой…» —

Писал поэт, презрев покой.

И у нее судьба такая:

Она — Ахматова. Другая.

Что в строках о поэте вам взять за основу?

Подсказало решенье его же перо:

То, что в жизни само по себе и не ново,

В песне — вовсе старо…

Легко скрывать свои грехи.

Когда секрет имеет строчка:

Ведь неудачные стихи

Сочтут пародией… И точка.

Имя Волгина лишь создается.

Мы за новое имя горой!

Волгин, Волгин! Чей стон раздается?

То читатели стонут порой…

Кипеньем, страстью, живостью

Его отмечен путь.

Чем-чем, а молчаливостью

Его не упрекнуть!

Адамова спросили:

— Что новенького в мире? —

Сказал он, брови хмуря:

— Пойду узнаю в МУРе.

Смахнув тяжелую слезу,

Мы думали о том.

Что вы «идете на грозу»…

А мы на что идем?!

Поэтесса — воин по традиции —

Не сдает противнику позиции.

Находя причины для амбиции

В созерцанье старой амуниции.

Рады мы (в известной мере)

Этому поступку:

Посидел на Селигере —

Высидел… «Голубку».

Рождественский, поэт московский.

Ответь за совесть, не за страх:

Не обитал ли Маяковский

На тех же самых островах?!

ПО МОРЯМ заседаний,

ПО ВОЛНАМ совещаний,

НЫНЧЕ ЗДЕСЬ, на параде,

ЗАВТРА ТАМ — на декаде…

«Бьется в тесной печурке огонь…»

Бьется скоро он тридцать уж лет,

И поет нам в землянке гармонь.

Почивает на нарах[20] поэт.

Постов и нагрузок поэта не счесть,

И путь его так многотруден!

О нем даже строчка известная есть:

«В сплошной лихорадке… Дудин!»

Дать выход радостному чувству

Мне в эпиграмме нелегко —

Поскольку РИММскому искусству

До ренессанса далеко.

Как не сдержать ревущего бизона —

Так не сдержать поющего Кобзона!

Талант редактора! О, это не пустяк!

Он должен быть и тверд, и в то же время — гибок.

И Полевой таков. А если что не так —

То кто же в «Юности» не совершал ошибок?!

Томов своих воздвиг он зданье!

Им столько создано всего!

Но «Муха», вредное созданье.

Всю жизнь преследует его!

Он, бесспорно, себя прославит.

Если в сторону не свернет.

Что напишет — то и поставит.

Что посеет — то и пожнет.

Нам не всегда ясна его дорога,

В поэзии раздвоенность видна:

В одних стихах — значительности много,

В других — многозначительность одна.

Ничто, включая падежи

Склонить не в силах Ковальджи.

Концептуализм угрозу

Всему сущему несет.

Дайте Пригову стрекóзу —

Он ей крылья оборвет.

Куда пропало мыло?

Кому оно мешало?

Его навалом было —

И вдруг совсем не стало.

Мне надо вымыть руки

И ноги тоже надо.

Верните мыло, суки!

Верните мыло, гады!

Твоих стихов охульных звуки

До слуха чуткого дошли.

Была б охота пачкать руки,

А то б наелся ты земли.

Но не покину пьедестала.

Хоть мести жар в груди горит,

С зоилом спорить не пристало

Любимцу ветреных харит.

Тебе отпущено не много.

Так задирай, лови момент.

Свою завистливую ногу

На мой гранитный постамент!

Просыпаюсь с бодуна.

Денег нету ни хрена.

Отвалилась печень.

Пересохло в горле.

Похмелиться нечем,

Документы сперли,

Глаз заплыл.

Пиджак в пыли,

Под кроватью брюки.

До чего ж нас довели

Коммунисты-суки!

Вот ползет по стенке клоп —

Паразит домашний.

Я его по морде — хлоп! —

«Правдою» вчерашней.

Знают пусть, едрена вошь.

Все клопы и блохи —

Против «Правды» не попрешь.

С «Правдой» шутки плохи!

Как-то в штрафной Марадону я встретил.

Первенства мира был, помню, финал

Я сделал вид, что его не заметил.

Он сделал вид, что меня не узнал.

Встретил Толстого я как-то за плугом.

Оба отделались легким испугом.

С Папою Римским тут в лифте столкнулся

Прямо в разгаре рабочего дня.

Я отвернулся, и он отвернулся,

Я — от смущения, он — от меня.

Мы с Ельциным встречались мало.

Все было как-то недосуг,

То он пролетом из Непала,

То я пролетом в Кременчуг.

С Николаем встречался я Первым,

Петербургом гуляя сырым.

Он обычно здоровался первым,

А прощался обычно вторым.

Встретился с Лайзой я как-то Миннелли

На Павелецком вокзале у касс.

Оба в какой-то момент онемели.

Но подошла электричка как раз.

С N встречали мы рассвет.

Я-то встретил, он-то нет.

На перекрестке встретясь с Пьехой,

Не мог поверить я глазам.

Махнул рукой — давай, мол, ехай, —

И Пьеха резко по газам.

Почему-то с Вадимом Жуком

От жены я встречаюсь тайком.

Но при этом с женою Хаита

Почему-то встречаюсь открыто.

Куда Россия подевалась

Неужто канула во мглу?

Вчера ведь только продавалась

На каждом что ни есть углу.

Выпивать поэтам нужно в меру,

А иначе портится рука.

Взять того же Пушкина, к примеру

Или, я не знаю, Маршака.

— И неимущим, и богатым

Мы одинаково нужны, —

Сказал патологоанатом

И вытер скальпель о штаны.

Стоит могила

Незнамо чья.

А все же мило.

Что не моя.

— Когда родится драгоценный плод? —

Вчера спросил я у приятеля. —

И выйдет ли он ножками вперед.

Как Миша — из «Советского писателя»?

Гостелюбививый наш мастер гостя встречает любезно.

Любит, однако, его он в уходящий момент.

— Мысли в полотнах больших, —

мастер сказал нам, — большие.

Кстати, и гостю спереть эти полотна трудней.

Слышу ли поступь победную хама? Да. слышу.

Если и сам не услышу — хам не услышать

не даст.

Его сиятельство

Расул

Издательство

Раздел, разул.

А кто такой сверхчеловек.

Создатель новой Мекки?

Он просто недочеловек

Верхом на человеке.

Выдавил свежую пасту на щетку зубную.

Щетку ко рту поднеся, вспомнил.

что нету зубов.

Небо гада

Небогато.

Лишь созвездье Скорпиона

Светит гаду

Благосклонно.

Каин, где Авель?

Никулин, где Бабель?!

Корнейчук и Ванда —

Не семья, а банда.

Здесь Трепов[22] погребен. Вреда он сделал много,

«Патронов не жалел», свободу он губил:

Но мы судить его не будем слишком строго —

Свободе послужил и он, хотя немного:

Он от себя страну теперь освободил.

Не для меня такая дама,

Я на нее не претендент.

Она профессор. Скажем прямо —

Ей нужен член-корреспондент.

Он всем кричит на всех углах:

«Я — гений, остальные — прах».

Но музу, женщину в мехах.

Не проведешь — она иначе

Твердит: «Ну много ль это значит.

Когда лишь облако в штанах

Одно лишь у него маячит?»

Гадает матушка Москва,

Какая будет голова?[23]

Но — по словам людской молвы —

И ждать не нужно головы:

Порядки наши так убоги,

Что все твердят:

«Давай бог ноги!»

Ее пример, чтоб избежать беды,

Пусть помнят лирики

И в будний день, и в праздник:

Мы, прочитав стихи «Путем воды».

Страдаем от водобоязни!

Скажи, сатирик, грустный отчего ты? —

Перечитал свои остроты…

Рыночным сперва учил

Нас азам —

А потом нам ваучер

Показал!

Таланты — варианты,

А гении — мутанты!

Совершенный дурак

Обожает свое совершенство.

Круглый — с ног не собьешь! —

Он берет над некруглыми шефство.

Опять заседают,

Опять, как на грех.

Чем больше латают,

Тем больше прорех.

Свобода слова к нам отныне

Обращена изнанкой жуткой:

Печать работала рабыней,

А стала — вольной проституткой.

Стараясь сохранить нутро,

В который раз приходишь к мысли.

Что лучше раздавать добро

В прямом, чем в переносном смысле.

Расставлены строчки, как мебель в квартире.

Им тесно, как в бочке плотве.

Пытаемся смыслом наполнить четыре.

Но мысли хватает на две.

Сложив в углу щиты и шлемы.

Мы ждем, когда начнется драка.

Брак учит нас решать проблемы.

Которых не было до брака.

Жена моя шьет и готовит.

А надо — спасет из огня.

Коня на скаку остановит.

Но кто остановит меня?

Внимает он привычным ухом

Руси протест.

И пишет он единым духом

Свой манифест…

И обещаньями он свету

Терзает слух.

Проходит время, и… он в Лету

Свободы — бух!..

Их устои — шатки.

Их победы — редки.

Но их речи — сладки.

Их сравненья — метки!

Вечные нападки

Заслужили ль детки?

Бедные ребятки!

Паиньки ка-детки!

Для новой рифмы

Готовы тиф мы

В стихах воспеть,

И с ним возиться,

И заразиться,

И умереть!

Ох, сколько ненужного, нудного шума:

«Четвертая дума! Четвертая дума!!

Четвертая дума кадетскою будет.

Четвертая дума нас с властью рассудит!!

Четвертая дума, поверьте, не Третья:

Начало рассвета, конец лихолетья!!!»

Но рвется наружу предательский вздох:

«Не будет ли, братцы, довольно и трех?»

Прием неслыханно татарский —

Не пощадил Чуковский Чарской:

Ам-ам! — и мертв творец «Джавахи»!

И цепенеет в лютом страхе

Иная нечисть по углам:

«Ах, не досталось бы и нам!»

Дмитрий Цензор плачеи сдуру:

«Дал же Бог такую кличку!

Все суют меня в цензуру —

Мне ж цензура не в привычку,

Я хочу в литературу».

Дмитрий Цензор, слезы вытри.

Ты повсюду в ложной шкуре.

Все тебе не по натуре:

Ты в поэзии Лжедмитрий

И лжецензор ты в цензуре.

И Карамазов Алексей,

И образ юного Володи…

Но. право, был Мягков Андрей

Не популярен и не моден.

Жизнь состояла из борьбы.

Усилий столько было даром!

Но по «Иронии судьбы»

Пришло признанье… с легким паром!

Сказал однажды так Маршак,

Как мог сказать один Маршак:

«Я переводчик на Руси,

И этим дорожу.

Но я, в отличье от такси.

Не всех перевожу».

Всего намешано в нем много,

Но скажем лишь наверняка.

Что он — Актер, Актер от Бога.

И демократ — от Собчака.

Вот уж кто с песней по жизни шагает.

Вот уж кому (говоря антр ну)

Песня и строить, и жить помогает,

И прокормить двух детей и жену!

Когда сегодня эпиграмму

На вас напишет Валя Гафт —

То это лучшая реклама.

Чем с президентом брудершафт!

Не потому ль в глазах печаль.

Что ты с годами понял все же:

Слезами горю не поможешь

И смехом тоже — как ни жаль!

Дитя двадцатого столетья.

Он дух столетья уловил:

Он сам Державина заметил

И сам его благословил!

Сколько солнца в этой голове.

Труд без передышки, без антракта.

Он хотел бы умереть в Москве —

Если б не парижские контракты!

Ваше благородие,

Госпожа помойка!

И не ели вроде мы…

А отходов сколько!

В нашем гимне

Нет морали —

Баснописцы

Сочиняли!

Везде, хоть бейся, хоть кусайся,

Тут серп и молот, как в Москве.

И это мне серпом по яйцам

И молотом по голове.

Ваше место на этом свете

Образ точный определит:

Вы — лучина. Во тьме она светит,

А при свете — коптит.

Здесь все равны — дурак ли, хам ли…

Здесь плеск волны… Здесь «дикий брег».

Здесь пост занять желает Гамлет —

Простой советский человек.

Да, дни идут от срока к сроку.

Был ритм один — теперь иной

Страницы эти знали Блока…

Теперь довольствуются мной.

Он комиссаром быть рожден

И обличен разумной властью,

Людские толпы гнал бы он

К непонятому ими счастью.

Но получилось все не так:

Иная жизнь, иные нормы,

И комиссарит он в стихах

Над содержанием и формой.

«Интеллигенция поет блатные песни» —

Вот результаты песен Красной Пресни.

Проворный пес, а зайца не догнал,

Пришлось ни с чем с охоты возвращаться.

Ох этот заяц! Он хотя и мал.

А бегает — большому не угнаться.

А почему? Не взять собаке в толк.

Она ведь тоже бегает не хуже…

Собака только выполняет долг,

А заяц в пятки вкладывает душу.

Сказали оленю: «При виде врага

Всегда ты уходишь от драки.

Ведь ты же имеешь такие рога.

Каких не имеют собаки».

Олень отвечал: «Моя сила — в ногах.

Иной я защиты не вижу.

Поскольку витают рога в облаках,

А ноги к реальности ближе».

Так однажды щука просвещала тюльку.

Старую рыбачку, но душой — фитюльку.

Рот раскрыла тюлька — что творится в мире!

Но, конечно, щука рот раскрыла шире.

Овцы ели, ели, ели —

До отвала, до победы, —

Так, что волки еле-еле

Дождались конца обеда.

И с таким же аппетитом

Волки ели, ели славно.

А теперь и овцы сыты,

А уж волки — и подавно.

Пригласили Правду отобедать Враки.

И узнала Правда, где зимуют раки.

Как дошло до драки из-за пятака —

Наломали Правде честные бока.

Видно, только голод Правде по карману,

Ни гроша у Правды за душою нет.

А когда покормится Правда у Обмана,

То обычно дорого платит за обед.

Кто имеет настоящий вес.

Вряд ли вознесется до небес.

Лишь пустые чаши на весах

Могут помышлять о небесах.

Спросили осла для решения спора:

Как любит ходить он — с горы или в гору?

В какую бы гору охотней он шел?

«Я лучше бы ездил, — ответил осел. —

Запряг бы осла да шарахнул дубиной.

Иначе не сладишь с упрямой скотиной.

С ослами ленивыми просто беда!»

Прекрасная вещь — верховая езда!

Добродушная пчела

Жалит не со зла:

Яд последний отдает.

Защищая мед.

Гибнет пчелка ни за грош:

Так устроен свет.

Что без меда проживешь,

А без яда — нет.

Пусть тебя захваливают дружно —

Зазнаваться все-таки не нужно.

Но нельзя при этом не сознаться.

Что нельзя при этом не зазнаться.

Все говорят, что Вилли груб,

А для меня он — просто прелесть.

Он на меня имеет зуб,

Я на него — вставную челюсть.

Благополучьем у него

концовки отличаются.

Увы, не все то хорошо,

что хорошо кончается!

Плохо пишет Сартаков:

Что поделать — сорт таков!

Когда бы действительно на страх

Людишкам этой касты

Горели шапки на ворах.

Пожары были б часты.

Всего две серии.

И обе серые.

Он есть согласен хлеб сухой.

Но обязательно — с ухой!

«Нет слов, чтоб выразить…»

«Нет слов, чтоб передать…»

«Нет слов, чтоб высказать…»

Хвалю за честность!

Зачем, однако же,

Талант свой утруждать

И лезть, коль нету слов,

В российскую словесность?!

Ах, как мы в лужу сели!

У критиков — понос!

Единственный бестселлер —

Общественный донос!

У Владимира Арро

В попу вставлено перо —

Оттого он и не пишет

Так, как сказочник Перро!

На всех людей нагнал он страху…

Его авторитет весом:

По всем читателям с размаху

Проехал «Красным колесом»!

На сцене отпрыгав.

Судьбу отругав.

Идет Дмитрий Пригов,

Кукует в рукав.

От рифм ошалевший.

Стихами блюет

Искусственный леший

Московских болот!

Не требуйте книги дурацкие.

Держитесь от них в стороне —

Ведь есть еще братья Стругацкие

В бессмысленной нашей стране!

Да, Хакамада — не наяда:

И в ней на всех хватает яда!

Где Церетели?!

Он, по слухам.

Собрал в стране металлолом.

Потом отлил царево ухо —

И… заблудился в ухе том!

Явлинским ныне многое заявлено.

Дерзай, политик! Чудо сотвори!

Мы ждем плодов, поскольку мы — за «Яблоко».

За «Яблоко», но без червей внутри!

Для музы он — давно обуза,

И есть причины для измен:

Он — очень давний член Союза…

Увы! Недействующий член!

Я умников ценю весьма.

Желаю доли самой лучшей,

И все же горе от ума

В России — крайне редкий случай.

Тех, кто любит речь ли-хую

Всякий раз употре-блять —

Я публично и вти-хую

Предлагаю истре-блять!

В наше время, которое книжно.

Много критиков, тонких весьма.

Для которых предельно престижно

Разбираться в оттенках дерьма.

Встречайте трезво год Змеи —

Не стоит слишком увлекаться:

Вокруг — сограждане твои,

И все способны пресмыкаться!

Оставь, поэт, наивный твой обман,

К чему тебе прикидываться Фетом?

Известно всем, что ты — простой Иван,

Да, кстати, и дурак при этом!

Он Алексей, но Николаич,

Он Николаич, но не Лев…

Он, стыд и честь свою презрев.

На псарне стал Облай Облаич!

Ночь темна. Часы так длительны.

Не заснешь! Какой уж сон,

Если даже усыпительный

Не помог «Сатирикон».

Собаки — друзья человека,

Однако

Об этом не каждая

Знает собака.

И прежде, чем лапу

Бульдогу пожать.

Узнайте — не будет ли

Друг возражать…

Прощайте, богатства, которых не счесть,

И прелести праздничных буден.

Отечество славлю, которого есть.

Но трижды — которого будет.

Он пел, поет и будет петь

От Яузы и до Гудзона.

И в джунглях на глухой тропе —

Следы великого Кобзона.

С времен Очакова и Трои

Литературные герои

Не брезгуют военным строем…

Идет, как на парад, шеренга

От Тауэра до Лубянки:

На левом фланге — сэр Ivanchoe[25],

На правом — вертухай Ivanco[26].

Один погиб в бою смертельном

При Иоанне Безземельном,

Другой, чей герб — стульчак сортирный,

Сам стал Иванькой Бесквартирным!

Все позади — и слава, и опала.

Остались зависть и пустая злость…

Когда толпа Учителя распяла —

Пришли и Вы забить свой первый гвоздь.

Вот и подытожены года,

Жизненный баланс сведен толково:

От поэта не было вреда.

Но и проку — тоже никакого…

Не вижу смысла брать в могилу

Свои блокноты и тетради.

Творить покойнику — не в жилу.

Но издаваться — бога ради!

Подтвердилось мое опасение —

Я профукал свое воскресение:

Рекламации к реанимации

Надлежит предъявлять до кремации!

Поэт забыт, поэта нету.

Поэт бесславно канул в Лету,

А так хотелось, блин, в натуре.

Оставить след в литературе!

Раз, два, три, четыре, пять,

Вышел лирик погулять.

Левитанский выбегает.

Прямо в лирика стреляет.

Лирик — наземь, руки врозь, —

Спародирован насквозь.

Поэт канонизирован.

Но весь прочитан заново:

Икону он бестрепетно

Берет с иконостаса.

Мартыновей Мартынова,

Кирсановей Кирсанова,

Луконистей Луконина

Пародии у Масса!

Талант, изящество и пластику

Являет каждая строка.

Он — классик жанра… А на классику

Не подымается рука!

Змею Буренин раздавить хотел

Но был ужален ею в тело.

И что ж? Буренин здрав и цел.

Змея ж на месте околела.

Есть винтовки, есть и пушки,

Есть гранаты и штыки.

Есть и воины-старушки…

Только свистнуть — и полки.

Опять нас обрекли на нищету,

Повысив цены вопреки всем нормам.

Вчера я заглянул в глаза коту —

И в них увидел ненависть к реформам.

В страну, где нету озаренья,

Я не хочу метать каменья.

А тот, кому уж очень хочется.

Прочтет наш гимн — и обхохочется.

Все в этой жизни взвешенно и мудро.

Картина многолика и пестра:

Кому с утра важнее «Камасутра»,

Кому — опохмелиться бы с утра.

Быть памятником плохо, я считаю:

Стоять на площади — неблагодарный труд.

Ведь человека птицы облетают,

А памятник уж точно обосрут.

Пока живешь в Москве, а не в Париже,

Художник, ты — боец на рубеже.

Не спи, творец! Ты — как скрипач на крыше.

Которая поехала уже.

Свобода Силе лишь одно сказала.

Сказала и плечами повела:

«Твоих стволов бы сколько ни стояло —

Тебе я никогда бы не дала».

Исконные русские, не из татар.

Все стерпим — дефолты, инфляции.

Но столько богатых евреев — удар

По самосознанию нации.

Наш поезд встал, и некого винить,

Что паровой котел его расколот.

Все это невозможно починить:

Из инструментов — только серп и молот.

Мне говорить стихами или прозой

Без разницы, поскольку я влюблен.

Вот я пошел пописать под березой,

А посмотрел на листья — это клен.

Невозможно прожить эту жизнь без потерь.

Без разбитого нами корыта.

Я всю жизнь колотился в закрытую дверь,

А расшиб себе лоб у открытой.

Легенда часто прорастает былью,

И я грехи смиреньем искупал.

Я, как Икар, свои пропивший крылья.

Не смог взлететь. Зато и не упал.

В кого он только уродился —

Залетный гость, не старожил!

В моей постели угнездился —

И сразу яйца разложил!

Во всех мы проявленьях хороши —

И веселимся, и страдаем сильно.

Для тела — баня. Церковь — для души.

А для души и тела — порнофильмы.

И после сорока она

Стройна, красива и умна.

С таким лицом, с такой фигурой

Спокойно быть могла бы дурой…

Бедра мне твои приснились.

Мне приснилися во сне.

Завлекли — и удалились…

Ну не жопа ли оне?!

Дитя! Не завидуй мужчине —

Вся жизнь у него позади.

С тобою по разной причине

Мы тянемся к женской груди.

Моя любовь — не для разборок повод,

Я видел много ангелов и стерв.

Хочу упасть как оголенный провод

На Ваш бесстыдно оголенный нерв!

Вы созданы природой без изъяна.

Как пальма дикая во всей ее красе.

Я лез на Вас как просто обезьяна,

А слез уже как гордый шимпанзе.

До Вас дозвониться — событие:

Прибор начинает искрить.

Вы часто «вне зоны покрытия»,

А хочется очень покрыть!

А мне на ближайшие двадцать годов

Простая задача поставлена:

Как юный боец, я биться готов

За дело Членина-Всталина!

— Путник, откуда идешь? — Был я в гостях у Шилейки.

Дивно живет человек; смотришь — не веришь очам.

В бархатном кресле сидит, за обедом кушает гуся.

Кнопки коснется рукой — сам зажигается свет.

Если такие живут на Четвертой Рождественской люди.

Милый прохожий, скажи, кто же живет на Шестой?

Сын Леонида был скуп, и кареты берег он ревниво,

Редко он другу струил нежное в чашу вино.

Так он любил говорить, возлежа за трапезой

с пришельцем:

— Скифам любезно вино — мне же любезны друзья.

Речи пришедших гостей заглушают

шумящие краны.

Ванну, хозяин, прими, но и гостей принимай.

Мяукнул конь, и кот заржал —

Казак еврею подражал.

— Делия, где ты была?

— Я лежала в объятьях Морфея. —

Женщина, ты солгала —

в них я покоился сам.

Нет, не луна, а светлый циферблат

Сияет мне — и чем я виноват.

Что слабых звезд я осязаю млечность?

И Батюшкова мне противна спесь:

Который час, его спросили здесь.

А он ответил любопытным: вечность!

Берегись

Николая Олейникова,

Чей девиз —

Никогда не жалей никого.

В один присест историк Тарле[32]

Мог написать (как я в альбом)

Огромный том о каждом Карле

И о Людовике любом.

«Год восемнадцатый не повторится ныне!» —

Кричат со стен слова фашистских лидеров.

А сверху надпись мелом: «Я в Берлине!»

И подпись выразительная: «Сидоров».

Молчанье в критике царит

По части детской книжки.

— О детях, — критик говорит,

— Я знаю понаслышке.

Я, — говорит, — не педагог.

Предмет я изучить не смог,

А мне нужна конкретность… —

С такого критика налог

Берите за бездетность!

Мой друг, зачем о молодости лет

Ты объявляешь публике читающей?

Тот, кто еще не начал, — не поэт.

А кто уж начал — тот не начинающий.

«Поэзия глупа…» В суждении таком

Есть свой резон. Но не забудь при этом,

Что не всегда дурак рождается поэтом —

Он может быть и просто дураком.

Он долго в лоб стучал перстом.

Забыв названье тома…

Но для чего стучаться в дом,

Где никого нет дома?!

Мятеж не может кончиться удачей —

В противном случае его зовут иначе…

Не всякий лебедь должен петь.

Почуяв близость смерти.

Иному лучше помереть

До первых нот в концерте!

Для пьянства есть такие поводы:

Поминки, праздник, встреча, проводы.

Крестины, свадьба и развод.

Мороз, охота. Новый год.

Выздоровленье, новоселье.

Печаль, раскаянье, веселье.

Успех, награда, новый чин

И просто пьянство — без причин!

Писать стал меньше он, что похвалы достойно.

Любимый город может спать спокойно!

Прочел читатель заново

Большой роман Золя,

Потом прочел Саянова… —

«Небо и земля»!

Романы пишет он и повести.

Но, если говорить по совести.

Они не все и не всегда

Сияют так же, как «Звезда».

Он вспоминать не устает

И все, что вспомнит, издает.

И это все читать должны

«России верные сыны»!

А ну его,

Ату его!

В п… его —

Адуева!

О Бард,

сгитарьте тарайра нам.

Не Вам строчить агитки хламовые…

И Бард поет

для сходства с Байроном

на русский

на язык

прихрамывая.

Хороший поэт. Не травите, как зайца:

Даже рифма кой-где попадается…

Уберите от меня

Этого бородатого комсомольца!

Десять лет,

В хвосте семеня.

Он то неистово

На меня молится.

То неистово

Плюет на меня!

Седеет к октябрю сова.

Седеют когти Брюсова.

Есть люди

разных вкусов

и вкусиков:

Одним

нравлюсь я.

Другим —

Кусиков.

На четвертом этаже

Проживает эта «Ж»,

Ну а пишет так, что аж

Пахнет и шестой этаж.

Ермилова читал я речь.

Не то Булгарин, не то Греч[34].

Ах!.. Во браке томиться — плачевно!

О безбрачье рыдает мой стих.

Я без брака женюсь ежедневно

На картонных невестах моих!

Вместо храма у нас балаганчик[35],

Мейерхольд заменяет попа…

Здесь тебя, о поэт-одуванчик.

Увенчает больная толпа…

Увенчает тебя и оценит…

Ты заблещешь нездешней красой!

Ах!.. Косой Мейерхольд меня женит

На картонной невесте с косой!..

Стоит с протянутой рукой,

Оставив нам завет, как жить.

На нищету обрек, на муку.

И нечего нам положить

В его протянутую руку.

Склонив лохмотья до земли

У грязного вокзала.

Сидела нищенка в пыли.

Копейки собирала.

О том, что будет впереди,

Не ведая, не зная…

«Вот, — музе я сказал, — гляди,

сестра твоя родная».

Ох, родимая земля,

С огненными вспышками!

Башни кажутся Кремля

Лагерными вышками.

Луча огонь.

Везде ловил симпатии

Троянский конь

Российской демократии.

Государя императора

Курск, встречая, от крестьян

Выслал Сучкина — оратора.

Суковата — от дворян.

Вот зачем по возвращении

На вопрос своей жены:

«Что куряне?» — царь в смущении

Молвил: «Сукины сыны».

Не обижайся, мир сановный,

Что ключ алмазный на холопе!

Нельзя ж особе, столь чиновной,

Другим предметом дать по ж…

Русский он или еврейский?

Он — еврейский русский.

Слуцкий он или советский?

Он — советский Слуцкий!

Здесь лежит на Новодевичьем

Помесь Бунина с Юшкевичем[37].

Что ему недоставало,

Он тотчас же доставал —

Самый главный доставала

Из московских доставал.

Всюду дутые фигуры

Что ни опус — дежа-вю.

До живой литературы

Доживу, не доживу?

Все поразъехались давным-давно,

Даже у Эрнста в окне темно.

Лишь Юра Васильев и Боря Мессерер —

Вот, кто остался еще в Эс Эс Эс Эр.

О ножки-птички, ножки-зяблики,

О туфельки, о драгоценные кораблики.

Спасибо вам за то.

Что с помощью высоких каблучков

Вы Шурочку уберегли от нежелательных

толчков.

Наливши квасу в нашатырь толченый,

С полученной молекулой

Не может справиться ученый:

Молекула с пятью подобными соединяется.

Стреляет вверх, обратно падает

И моментально уплотняется.

Чарльз Дарвин, известный ученый.

Однажды синичку поймал.

Ее красотой увлеченный,

Он зорко за ней наблюдал.

Он видел головку змеиную

И рыбий раздвоенный хвост,

В движениях нечто мышиное

И в лапках — подобие звезд.

«Однако, — подумал Чальз Дарвин, —

Однако синичка мила,

С ней рядом я просто бездарен —

Пичужка, а как сложена!

Зачем же меня обделила

Природа своим пирогом.

Зачем безобразные щеки всучила,

И пошлые пятки, и грудь колесом?»

…Тут горько заплакал старик омраченный.

Он даже стреляться хотел!..

Был Дарвин известный ученый.

Но он красоты не имел.

Половых излишеств бремя

Тяготеет надо мной.

Но теперь настало время

Для тематики иной.

Моя новая тематика —

Это вы и математика.

Когда ему выдали сахар и мыло.

Он стал домогаться селедок с крупой…

Типичная пошлость царила

В его голове небольшой.

Без одежды и в одежде

Я вчера вас увидал.

Ощущая то, что прежде

Никогда не ощущал.

Над системой кровеносной.

Разветвленной, словно куст,

Воробьев молниеносней

Пронеслася стая чувств.

Нет сомнения — не злоба.

Отравляющая кровь,

А несчастная до гроба

Нерушимая любовь.

И еще другие чувства,

Этим чувствам имя — страсть!

— Лиза! Деятель искусства!

Разрешите к вам припасть!

На хорошенький букетик

Ваша девочка похожа.

Зашнурована в пакетик

Ее маленькая кожа.

В этой крохотной канашке

С восхищеньем замечаю

Благородные замашки

Ее папы-негодяя.

Негодяя в лучшем смысле.

Негодяя — в смысле гений.

Потому что много мысли

Он вложил в одно из самых лучших

Своих произведений.

Бойся, Заболоцкий,

Шума и похвал!

Уж на что был Троцкий,

А и тот пропал.

К благополучью путь непрост,

Но мы крепчаем непрерывно:

Сначала нас имели в хвост.

Теперь — имеют в хвост и в гривну…[38]

Идет у нас переселение

Туда, где вечное спокойствие:

Чем меньше будет населения —

Тем больше будет продовольствия!

Что народ зарабатывал —

У народа похищено:

Там, где слуги богатые, —

Там хозяева нищие!

— Ответь нам, стрелочник, всерьез:

Куда девался паровоз?

Его мы днем и ночью ждем…

— А он пошел другим путем!

Вы нынче холодны и голодны.

Сидите месяцами без получки вы

За то, что предводителей страны

Из школы выпускали недоучками!

Стишками нуден,

Умишком скуден,

Хуишком блуден —

Вот Мишка Дудин.

Он сокращал подряд все строчки

И так — дошел уже до точки…

Стучать всегда, стучать везде —

Так нас учил НКВД.

И в коммунизме, стало быть.

Приказ «Без стука не входить!»?

Если мы как художники вам не по нраву,

Если мы не приносим вам прибыль и славу, —

Забросайте нас яйцами, закидайте нас

фруктами.

Забросайте любыми другими продуктами.

Дразнить иудеев нельзя никому.

Язык у них свят и нетленен:

Евреи картавят слегка потому.

Что так разговаривал Ленин!

Пускай никто не делает попытки —

Своей землей мы свято дорожим:

Уж лучше мы пропьем ее до нитки.

Но никому вовек не продадим!

«Двенадцать стульев» — клуб живой,

Он не подернут тленом.

Пусть в нем ты не был головой —

Зато каким был членом!

Освоив все системы у богемы.

Ответственно я заявляю всем.

Что лучший пистолет — твоей системы

(Из лично мной проверенных систем).

Когда в экране Вас не лицезрею

И юмор Ваш мне недоступен хлесткий.

Мою тоску по пожилым евреям

Развеять может только Жириновский.

Язык устал от ваших безобразий!

Ведь, торопясь его преобразить.

Вы до того дойдете, что «магазин»

Захочете в словарь свой поместить.

Ваша родина — Иберия

Ваш наставник — Ибаньес,

И испанский дух, в то верю я,

В Вас поныне не исчез.

Вы в театре чтите Ибсена.

Еберт — Ваш любимый вождь.

Любы Вам романы Еберса

Перед сном под нудный дождь.

Как Вы любите И. Бунина,

Как Вам нравится И. Бах!

Вы любого етимолога

Повергаете во прах.

Кулебяка — Ваше кушанье.

Херес — вот Ваш сорт вина.

Из ебенового дерева

Ваша мебель создана.

И всегда на Охте вечером

Вы встречаете вдвоем

Физиолога Крафт-Еббина

И художницу Е. Бем.

Когда он выпьет минерального —

Тогда мы видим Генерального.

Когда ж он выпьет натурального —

Тогда не видим Генерального.

Виктор Осипыч Перцов

Не страдает верхоглядством,

А грешит приспособлядством

Виктор Осипыч Перцов.

Когда она откроет рот

И говорит — весомо, грубо, зримо.

Нам вспоминается водопровод.

Сработанный еще рабами Рима.

Придя к Дубасову, копеечная Свечка

С ним о заслугах стала толковать

И утверждать,

Что он пред ней смиренная овечка.

«Превосходительный, судите сами вы, —

Так Свечка говорила, —

Сожгли вы только треть Москвы,

А я — так всю Москву спалила».

Однажды нам была дарована Свобода,

Но, к сожалению, такого рода.

Что в тот же миг куда-то затерялась.

Тебе, читатель мой, она не попадалась?

Наняв газетчик таратайку,

Пук манифестов вез с собою,

Но, подвернувшись под нагайку,

Лечим был преданной женою.

Читатель, в басне сей, откинув манифесты.

Здесь помещенные не к месту.

Ты только это соблюди:

Чтоб не попробовать нагайки.

Не езди ты на таратайке.

Да и пешком не выходи.

Шмит-Рыжова падка

К рифмам на «адко».

Все очень сладко.

Тона — помадка,

А в общем…

На грязной рогоже —

Рожа на роже.

Художе —

ство тоже!

Он выбрал Гоголя «Портрет»,

Когда поэт

Страдал последние недели.

Испортив множество резцов,

В конце концов

Он сделал Гоголя из «Носа» и «Шинели».

Пальцем, выпачканным в сажу,

(В бане не был я давно)

Я все мажу, мажу, мажу

Терпеливо полотно.

И нечистый плод исканий

Называю «Зимней баней».

С красным знаменем вперед

Оголтелый прет народ.

Нет ни совести, ни чести —

Все с говном смешалось вместе.

И одно могу сказать:

«Дождались, е… мать!»

Он — автор «Мухи-Цокотухи»,

И удивляется страна.

Что тридцать лет из этой мухи

Чуковский делает слона.

Ваш друг читатель лоб нахмурит

И брови сумрачно насупит:

Не думал он, что после «Бури»

Такая «Оттепель» наступит!

Его игра — высокий класс!

Не зря к себе сердца влечет он.

Но, восторгаясь им сейчас.

Вздыхают многие из нас:

Каким же был он «Идиотом»!

Да, это ты — никто иной —

Лихая горская натура.

Над нашей сумрачной страной

Зажег «Созвездье Козлотура».

На славу ты обрел права.

Ни в грош не ставя охи-ахи.

Поскольку знаешь: голова

Нужна не только для папахи.

Нынче безнадежно устарели

Жесткие суконные пеленки:

Раньше выходили из «Шинели»,

А теперь выходят из дубленки.

Мой юный друг, тебе совет я дам:

Не заменяй фломастером калам[43].

Ведь главное — не чем, а как ты пишешь.

Поверь, что в этом знает толк Хайям.

Мне говорят условностей рабы:

Омар, твои сравнения грубы.

По мне ж верблюд надежнее Пегаса —

В песках нужней не крылья, а горбы.

Как много

Стало поучающих.

За это много

Получающих.

Оптимисты одолели:

«Видишь свет в конце тоннеля?»

Отвечаю на вопрос:

Это — встречный паровоз.

Кто —

На нары.

Кто —

На Канары.

Хоть бьемся ночь и день.

Но результаты жалки:

Мы выпрямляем тень

От искривленной палки.

Неужели Лермонтов, если б не почил

О Максим Максимыче столько ж настрочил?

Скучна без Михалкова сцена:

Он пишет пьесы много лет.

Уж были «Раки», есть и «Пена»,

Вот только «Пива» нет и нет.

«Куда Феллини до Бондарчука!» —

Выводит борзо критика рука.

Осталось многое за кадром.

«Корабль плывет», но он убог и мал.

Когда бы Бондарчук сей фильм снимал —

Плыла бы целая эскадра.

Представляет антирес

Киносъемочный процесс:

В «Экипаже» вы снимались

Со дублером али без?

Закон номенклатуры стар.

Хоть конкуренция свободная,

У нас уж если «Комиссар» —

То иль «народный», иль «народная».

Проводит он без всяких «но»

АССАнизацию кино.

Друзья, слыхали вы о чуде?

Артист Матвеев в Голливуде!

Свой опыт вспомнив, он у них

Сыграет в «Челюстях», (вставных).

Ах, Клим, пустая голова,

Навозом доверху завалена.

Но лучше быть хвостом у Льва[44],

Чем задницей у Сталина.

Наш усталый старый орган

Так измотан, так издерган.

Что ему и в самом деле

Трудно трижды на неделе.

Неужели греховодник

Превратится в ежегодник?

Не день сегодня, а феерия,

Ликует публика московская:

Открылся ГУМ, накрылся Берия

И напечатана Чуковская.

Талант в нем странный обитает:

Писатель даровитый сей

Давно стране известен всей

Не тем, что пишет он,

А тем, что он читает.

Усилия

Василия

Осилить был

Не в силе я.

Стихи, поэмы, эпиграммы…

Но слух давно идет такой.

Что он, мятежный, пишет драмы,

Как будто в драмах есть покой.

В нем слиты две разных мелодии:

Он пишет стихи и пародии.

Порою теряется разница —

Когда он поет, когда — дразнится…

Что толст он — это не беда.

Беда, что тонок не всегда…

Поэму выткал ты, и пряжи

Вполне хватило для холста:

Поэма так длинна, что даже

В ней есть удачные места!

Читая стихи,

я недавно наткнулся на Казина…

О, как любопытство мое

было страшно наказано!

Тихий, маленький и кроткий,

Но удар его короткий

Сокрушает подбородки

В плане острой проработки!

Маршак! Как много в этом слове

Для сердца детского слилось!

Для взрослого — перевелось…

Произведений масса

Червинского и Масса,

Да нет на них Белинского —

На Масса и Червинского.

По жанру критике сродни.

Он был не чужд драматургии:

Всю жизнь хвалил стихи одни,

Всю жизнь любил стихи другие…

Он вездесущ, любому жанру друг.

Средь баснописцев — лучший драматург!

И он же — вот ведь любопытный случай! —

Средь драматургов — баснописец лучший!

Ему достался жребий непростой.

Но не был он судьбою обмишулен:

Ведь если Лев Никулин — не Толстой,

То Лев Толстой — он тоже не Никулин…

На него взглянув, тотчас же ты поймешь:

«Эту песню не задушишь, не убьешь»!

О «настоящем человеке» повесть.

Что говорить, написана на совесть.

Но, к сожалению, признать придется:

Не все то «Золото», что издается…

Союза не видал такого

Я ни вблизи, ни вдалеке:

Что на уме у Полякова —

У Райкина на языке!

Прыгает, скачет и валится с ног

Друг наш веселый коньяк-горбунок!

Да, удивился я. Однако

Кого же может удивлять.

Что, изменивши Пастернаку,

Себе не изменяет… Тарасенков?

Он весь — как божия гроза.

Особенно — глаза!

В нем редактор борется с поэтом.

Как поэт он написал об этом.

А потом (довольно важный фактор!)

Пропустил поэму как редактор…

Крокодил, крокодил,

Он повсюду выходил,

По-чуковски говорил

Про Не-не, про кра-кра.

Про Не-кра-со-ва,

Что его мастерство

Кла-кла-классово!

В. Шкловского читая много лет.

Скажу, не тратя слов пустопорожних.

Что был всегда он сам себе портрет.

Но не всегда был сам себе художник.

Он о любви щебечет дни и ночи.

Петь можно лучше, но нельзя короче.

Изъездив землю, воду, небо.

Не удивляясь чудесам.

Он, может, где-нибудь и не был.

Но где — не помнит даже сам!

Едва успел твой стих забыть.

Как ты статьей меня тревожишь…

Поэтом можешь ты не быть.

Но критиком ты быть не можешь.

Принципиален до конца:

Голосовал за подлеца

И говорил: «В конце концов,

Я видел худших подлецов»…

— Вы любите ль стихи? —

Спросили раз ханжу.

— Люблю, — он отвечал, —

Я их перевожу.

Быстрый шаг и взор горящий…

Юбилей — почет и честь!

Ленч — писатель настоящий,

У него и книжки есть…

Из поговорок, что любил народ,

Одну изъять придется нам, возможно:

Язык до Киева теперь не доведет —

Обратно повернет его таможня.

В тревоге о грядущих поколениях

Мы нынешним даем совет отеческий:

При рыночных, ребята, отношениях

Не надо забывать о человеческих.

Когда свобода в нашем веке

Для всех подонков благодать.

Не лучше ль, как клянутся зеки.

Нам век свободы не видать?

Помню лозунг был в районе:

«Мы Америку догоним!»

Да чего там вспоминать —

Нам бы Африку догнать!

Что в человеке быть должны прекрасны

Костюм, лицо и мысли — мы согласны.

Но хорошо бы в эту же цитату

Добавить и прекрасную зарплату.

Телес обнаженных на телеэкране

Сегодня у нас — как на пляже, как в бане.

И, может, назвать уже нынче пора нам

Экран наш не теле-, а телеэкраном.

Хоть и был во времена царизма

Под Полтавой швед разбит Петром,

Он живет теперь в социализме.

Ну а мы черт знаем в чем живем.

Потому что вкалывали шведы.

Чтобы свой вернуть авторитет.

Ну а мы все пили в честь победы —

Вот уже почти что триста лет.

Согласно достоверной информации,

Зависима культура от инфляции.

Была Россия больше всех читающей,

А нынче стала больше всех считающей.

И в прошлом не припомнится такое,

И в будущем отыщется едва ли:

Ходить к тому с протянутой рукою.

Кому вчера руки не подавали.

Ах, зачем не о нем существует строка,

«Ах, зачем эта ночь так была коротка»?!

Прошел сквозь бури и тревоги,

И согласятся с нами все:

Писатель он с большой дороги —

С «Волоколамского шоссе»!

Обещая перемены

И заслоны нищете.

Рвутся к власти оба Гены…

Только гены в них не те!

Стихом набатным мертвого разбудит.

Но про себя шептать не перестал:

— Пускай нам общим памятником будет

Мой индивидуальный пьедестал!

Кто может с Буниным сравниться

По стилю и по языку?

Сам Юрий Казаков дивится

Способному ученику.

Наблюдается ясно

В жанрах метаморфоза:

Что ни пьеса — то басня.

Что ни басня — то проза.

Мудро бы он поступал.

Стал бы намного известней.

Если б порой наступал

На горло собственной песне.

Конечно, он поэт передовой

И, опыт молодым передавая.

Прочтет в газете текст передовой —

И вот уже в стихах — передовая!

Главное выяснить нам он помог:

Люди — не ангелы, автор — не Бог!

Обрел такую хватку.

Что, право, не тужа,

Он режет правду-матку,

И режет без ножа!

Писатель радует народ —

«Стряпуху» замуж выдает.

Он выдал в год три пьесы с гаком…

Поздравь его с законным браком!

Романами настойчиво вгрызаясь

В события давно минувших лет,

Он утверждает: Симонов — прозаик.

Но мы-то помним: был такой поэт…

Сюжет хорош, язык остер.

Размах широк, и все — в «Костер»?!

Не сразит он вас миной угрюмою,

А напротив — улыбчив, открыт.

Говорит он всегда то, что думает.

Но не думает, что говорит…

Правительство должно

Руководить бесшумно:

Логично и умно.

Но лучше бы — безДУМно!

Смертный час наступает — плевать!

Я не стану судьбу поворачивать,

И не надо мне жизнь продлевать.

Но не надо ее укорачивать!

Он тоже граф и даже Алексей[45],

Но отличить покойника нетрудно:

Тот был умен и пел как соловей.

А этот лишь сверчит и мыслит скудно.

Третья дикая игрушка

Для российского холопа:

Есть Царь-колокол, Царь-пушка,

А теперь еще — Царь-жопа!

Высылка была ему наградой,

От беды — подальше, к миру — ближе.

Воевал в окопах Сталинграда,

Чтобы умереть в родном Париже.

Грязны его дела, романы, трюки.

Уж лучше бы он шил, как раньше, брюки[46].

Михаил Моисеич Ботвинник

Отдал шахматной жизни «полтинник».

Гонорары — спортивной казне.

Лист лавровый — на кухню жене.

Съел цимес критик, и не знает он —

Теперь он Шкерин или Шкеринсон?[47]

Ты всегда бываешь, Лев, Лев.

Не всегда бываешь, Лев,

Прав.

Различать старайся, Лев,

Блеф.

Чтоб! рассудок твой был, Лев,

Здрав.

Когда возьмешь ты в разумение —

О человечество бездумное! —

Что лучше два дурацких мнения.

Чем мнение одно — пусть умное.

То, что сказал я, — чистый бред,

О том другого мненья нет.

Но мнение о первом мнении

На вольность мысли есть гонение.

А лучше мнений не иметь,

Не то недолго загреметь.

Не заказать ли деволяй?

— Валяй!

— Не заказать ли антрекот?

— Вот-вот!

— А может быть, возьмем рагу?

— Угу!

— А может быть, судак-орли?

— Вали!

— А может быть, съедим всего?

— Во-во!

— У нас из этого меню

Есть лишь компот из ревеню.

Мы ценим в меру его лиру

За свежесть, опытность и пыл.

Добавил славы он Шекспиру —

И о своей не позабыл.

В желанье славы и добра

Он смело кинулся в атаку.

Но басней не «убил бобра».

Хотя на баснях «съел собаку».

Что до бобров, то с этой басней

Им стало даже безопасней…

Поэту Светлову и слава, и честь:

Гренадская волость в поэзии есть[48]

Но много доносится жалоб:

Расширить ее не мешало б!

Я давно не лезу в драки,

Золотой покой ценя…

Человек с лицом собаки —

Что ты хочешь от меня?!

Хоть я и не ношу вериги,

Но все ж худею без конца.

И уловил художник Игин

Последние черты лица!

Постольку я, друзья, нелепей —

Поскольку рисовал не Репин!

Твоею кистью я отмечен.

Спасибо, рыцарь красоты.

За то, что ИЗУВЕКОВЕЧИЛ

Мои небесные черты…

К литературе тяготея.

По магазинам бегал я.

Купил себе Хемингуэя,

Не понял ни хемингуя.

Прошел я сквозь жизни буруны.

Мне истина стала ясна,

Что Мориц не столько Юнна,

Сколько Мориц юна.

Писаным красавцем вы проснулись?

Знайте: ночью был у вас Моргулис.

Этот парень компанейский

Полон музыки еврейской.

Даже идл мит зайе фидл

Он за марш военный выдал.

Кирсанову — хвала и честь:

Он, с критиками споря.

Себя попробовал прочесть…

Ну и хлебнул он горя!

Поэт от слова внятного

Идет путем обратным.

Чтоб из всего понятного

Все сделать непонятным.

На свете множество дорог,

Где заблудиться может муза.

Но все распутья превозмог

Маршак Советского Союза!

В нем вечно жив неукротимый дух.

Он как Самсон силен, как Аполлон прекрасен.

Проверить надо: может быть, сей слух —

Одна из михалковских басен?!

Давно я не ебся на лоне природы,

А годы проходят… Все лучшие годы.

Правительство, лишившее субсидий

Писателя, попавшего в нужду,

Себя являет в неприглядном виде

И вызывает в нем к себе вражду.

«Я — говорил он, — сначала партиец,

А стихотворец — потом…»

Ждали это «потом» лет тридцать,

И примирились на том.

Бедный Мотэле

Жил в Гранд-Отеле

С окнами на закат.

А еще что любил Мотэле —

Это русского языка.

Здорово сказано, честное слово!

Но, проболтав одиннадцать лет,

К чему привела диктатура Хрущева?

Марксизм как и был, а курицы нет.

О бас-профундо!

Он за двух.

Гудеж гудит от гуда.

Порой так низко пустит звук —

Не разберешь откуда.

Не курица, а курит.

Не поэт, а халтурит.

О берег плещется волна,

И люди от жары раскисли.

Как много плавает говна

В прямом и переносном смысле.

Он глядит, прищурив веки,

И лицо его гласит.

Что создаст о нашем веке

«ОдЕссею» одессит!

Товарищ, рано веселиться:

В активе творческом твоем

Одна лишь песня о столице —

И та написала втроем!

Не только я, но скажет всякий.

Тая в груди укор немой, —

Мы на твоем спектакле «Раки»

Шептали: «Я хочу домой…»

Я — личный

И типичный.

Отличный и эпичный,

И поэтично —

Вечный,

И встречно —

Поперечный!

Всеизвестен, многогранен,

Заспектаклен, заэкранен,

И весом, и многосвязен,

И при сем — Однообразен…

Он живет без суеты, говорят.

Со столетием на «ты», говорят.

Основной его кумир, говорят, —

Всем известный «Мойдодыр», говорят!

Каковы стихи поэта?

Сам народ сказал про это:

«Цыкал-цыкал мотоцикл,

И нацыкал… целый цикл».

Руководил —

Рукой водил:

Мол, «Мы — умы,

А вы — увы».

Бахвалится Вирус,

Что творчески вырос!

Зазнался и подумал сдуру:

«Я создаю температуру»!

Ему причиной для апломба

Служила импортная пломба.

Расщепился мирный атом —

И не стал лауреатом.

А пузырь не виноват

В том, что он — лауреат!

Меж вирусами даже и амеба

Воистину гигантская особа.

Тропа своя

У муравья.

И у клопа —

Своя тропа!

Кропает подтекстовки чижик-пыжик.

Морали нет… Есть несколько сберкнижек.

Звучит пиит — строка к строке.

Все ярче с каждым днем.

Сперва на русском языке,

А после — на родном!

Судьба… Хоть сотню выдумай

Против нее улик!

Он был совсем невидимый,

А классик — так велик!

Теперь… Пусть время тянется —

Все знают наперед:

Андроников останется,

А Лермонтов — умрет!

Здесь потрясли всех нас без меры.

Оставив с круглыми глазами,

Во-первых, — эпоса размеры,

А во-вторых… Прочтите сами!

Она трудна была — и все же

«Жизнь удалась»…

А книга — тоже?!

Поэтичен.

Динамичен.

Голосист.

Телегеничен.

Энергичен.

Современен.

Вездесущ

И непременен!

Читателей он держит на аркане.

Отлично телезрителям знаком:

Уж если нынче Штирлиц на экране —

То полстраны сидит «под колпаком»!

У братьев фантастичен труд!

Ведь это ж надо умудриться:

По разным городам живут,

А пишут на одной странице!

Был он наш, а стал уже вселенский —

Чебурашка Эдуардович Успенский!

В смуте этих темных дней

Много есть нелепого,

Но не знаю я глупей

Назначенья Трепова.

Надо мозг свой залепить

Целым фунтом клейстера.

Чтобы к власти допустить

Гада полицеймейстера!

Не так устойчив мост Кузнецкий,

Как в юмористике Жванецкий.

В мире не найти таких капканов,

В коих побывал сатир Арканов.

Когда в глубинке побывает Винокур,

В хозяйствах выше яйценоскость кур.

У сироты казанской

Стан пизанский.

Товарищ, верь, пройдут они.

Страны критические дни!

Хочу воздвигнуть

На Лубянке монумент,

Где, взявшись за руки.

Стоят чекист, бандит и мент!

В. Новодворская — девица.

Но сколь веревочке ни виться…

Лион Измайлов — не измайловский.

Он то ли солнцевский, то ль Марьинский.

Если пишет переводчица

«Под дождем графиня мочится».

Вы не верьте переводчице —

Ей самой, наверно, хочется…

Когда выходим мы из моды.

Нас выручают переводы.

Уезжая на вокзал.

Он Чуковского лобзал,

А приехав на вокзал,

«Ну и сволочь», —

он сказал.

Вот какой рассеянный

С улицы Бассейной.

Черненькие усики, коричневый берет.

Прикрывают трусики то, чего уж нет[50].

Был небогат, стал просто беден,

Со всей страной я снова в луже…

Кто лучше — Швондер или Бендер?

Как выяснилось — оба хуже!

Таланты и поклонники…

Талантливы — покойники.

При жизни у покойников

Ни жизни, ни поклонников.

Бросает век на лица тень.

Но слову искреннему верьте,

И дольше века длится день,

Когда уже написан Вертер.

Что делать мне с тобой, моя присяга?

Где взять слова, чтоб рассказать о том.

Как в сорок пятом нас встречала Прага,

И как встречала в шестьдесят восьмом[51]?

Так торопливо все он воспевает.

Что муза вслед за ним не поспевает.

Хоть сами не те мы.

Но те у нас темы.

Покладисто Эхо —

И снова

Согласно и с тем, и с другим…

Как жаль, что последнее слово

Всегда остается за ним!

Чаще в жизни больше зла

От безрогого козла.

Принимал бы банк ноты —

Выдавал бы банкноты.

Я все знаменитее день ото дня,

Не хочешь ли сняться на фоне меня?!

Писатель бедный на банкете,

В кулак собрав остаток сил.

Последний бутерброд заметил,

И, в рот вводя, благословил.

Люблю грозу в конце июня,

Когда идет физкультпарад

И хмуро мокнет на трибуне

Правительственный аппарат.

Ты начал с «Вестника Европы»,

А я — с «Шута».

Писал ты, не жалея ж…,

А я — шутя.

Мы извели бумаги стопы

С тобой потом.

Я кончил вестником Европы,

А ты — шутом!

Еще и тем ты долго будешь мил.

Что тьму пушкиноведов прокормил!

Россия вспрянет ото сна,

И все увидят в мире.

Что встала на ноги она…

Причем — на все четыре.

Косясь на дуло пистолета,

Считает медленно шаги.

Ах, ямбы — вечные враги

Для долговязого поэта!

Смотреть на воду не годится:

В воде Ягода с Ягодицей.

Как приехали в Тбилиси —

Сразу все перепилися.

Шо-то пили, шо-то ели,

Шота Руставели…

С первого тура —

И диктатура.

Хоть меня опять и не спросили,

только я отвечу, не солгу:

я хотел бы умереть в России,

потому что жить в ней не могу.

Свято место пусто,

И кому-то снятся

Равенство Прокруста,

Каиново братство.

Пронзительный ветер Невы

Ласкает гранитную глыбу.

Россию поднять на дыбы

Труднее, чем вздернуть на дыбу.

И власть-то наша лигитимна.

Чем нам особенно противна.

Господин Президент,

Я не виноватый.

Что так сильно оскорбил

Вас своей зарплатой.

Когда я вижу длинный ряд

прелестных дамских детективов,

я мыслю так: «Булгаков — гад.

Он прав, мерзавец, не горят!

И особливо, если чтиво».

Вот и носи обноски куцые.

Грызи седьмого дня пирог:

Был «колыбелью революции»,

А укачать ее не смог.

Вырви, вырви сердце, Данко,

Прояви любови прыть:

Пацаненок и пацанка

Очень хочут прикурить.

Жил в Древней Греции мудрый Сократ,

Не был мудрейший Сократ демократ.

И, как история нам говорит,

Не демократ был мудрец Демокрит.

Видно, в отместку у нас демократы

Не Демокриты и не Сократы.

Поставьте памятник Донцовой!

Пусть, вдохновения полна.

Рукопростертая она

Стоит на площади Дворцовой.

Дабы потомок не забыл.

Почто он есть такой дебил.

О, какая горькая обида —

умереть за Родину от СПИДа!

Если ты не согласен с эпохой —

Охай.

Оставил Пушкин оду «Вольность»,

А Гоголь натянул нам «Нос».

Тургенев написал «Довольно!»,

А Маяковский — «Хорошо-с».

Пред камнем сим остановись, прохожий:

Здесь Федин спит, на всех похожий.

Не тратьте даром комплименты!

Ведь a propos

Я получаю алименты

С Эдгара По…[52]

В Институте ИИИ

Обвалилась стенка.

Стенка, стенка, задави

Яшку Назаренко.

О Назаренко, о Скрипиле,

Когда посмотришь им вослед.

Не говори с тоскою — были,

А с благодарностию — нет.

СССР от Кяхты до Касимова

Отпраздновал торжественно и массово

Полусотлетний юбилей Максимова —

Тьфу! Тьфу!.. Некрасова[54].

Процинандален, пронапареулен,

Прочачен, проконьячен Бородулин

На десять иль на двадцать лет вперед:

Вот почему сегодня он не пьет!

У метро «Приморская»,

Первый дом налево.

Там живет Давыдов, питерский поэт.

Там его случайно

Посетила дева…

Раньше была дева,

а теперь уж — нет!

Чуть пробуждается народ,

Сейчас дают ему уставы.

Кричат: «Закройте-ка уста вы!»

И вмиг кладут печать на рот!

Евреев не браню,

Но с ними трудно жить:

Еврей не ест свинью.

Но может подложить.

Ты правдою сердце мое не тревожь.

Мы правдою горести множим.

Терпеть еще можем мы чистую ложь.

Но чистую правду — не можем.

Друзей очерчивайте круг.

Не раскрывайте всем объятья:

Порой размах широкий рук

Весьма удобен для распятья.

Очистим Родину

от посторонних!

Прочь, и нехристь,

и иудей!

Эдик Лимонов — ярый сторонник

Нац — и — анальных идей.

Не знаю, как с этим я справлюсь —

Мне душу раздвоенность губит:

С одной стороны — бабам нравлюсь,

С другой — мужики меня любят.

Куда девался бывший всенародный кумир.

Отмеченный божественным знаком?

Да просто он прогнулся под изменчивый мир.

И видно, что прогнулся со «Смаком».

А Ваш анфас гораздо лучше в профиль…

Не уверен в примате —

Что первично на шарике?

То ли Гарик при мате.

То ли мат, но при Гарике?

При производстве есть отход.

Так повелось: где сталь — там шлак.

И вот уже который год

При юморе идет «Аншлаг».

Так трудно культуру сберечь!

И мы собираем крупицы…

Красивая русская речь

Вернулась к нам из заграницы.

Пускай талант Пескова не предаст!

Ну кто еще сумеет под «фанеру»

Нам передать движенья и манеру?!

А зритель знает: Саша — передаст!

Труд депутатов достоин почтения.

Вдумайтесь в эту простейшую фразу:

«Принят закон после третьего чтения».

Даже до Думы доходит не сразу!

Есть у народности любой

Уловки или трюки.

Шотландец, если «голубой».

То надевает БРЮКИ!

Послу Российской Федерации на Украине

Послом? Ну, это полбеды… Но отвечайте за слова!

Роль ахиллесовой пяты

Порой играет голова.

Под знаком указующим перста

Все повторится — годы, дни, минуты.

Кто верует в пришествие Христа —

Пусть верит и в пришествие Иуды.

Жаль, слуха у меня в помине нет,

А в остальном — совсем небездуховен.

Но я скажу вам: если он — поэт.

То я тогда как минимум Бетховен.

Хорошо, пускай матрос.

Я согласен — пусть солдат.

Но возник один вопрос:

В чем ребенок виноват?!

Не дай бог с голосом Алсу

На помощь звать в глухом лесу.

Смешались в странном вираже

Все ценности планеты.

Бывают Дмитрии не «лже».

Бывают лже-поэты.

Как заманчивы сила, и деньги, и власть.

В Думе столько народу — не стать и не сесть.

И казалось, что яблоку негде упасть…

Оказалось, что есть…

Такую вторую увижу едва ли я.

У Гурченко нашей — осиная талия.

Но вот что все время меня поражало:

Зачем ей в придачу осиное жало?

В нем говорит сама природа.

В года лихие жил и выжил.

Он вышел прямо из народа.

И шел бы он!.. Откуда вышел.

Не знаю, зависть — грех или не грех.

Но все-таки рискну предположить.

Что свой позор нетрудно пережить.

Сложнее пережить чужой успех.

Не могут в человеке разом

Существовать любовь и разум.

Был глуп, беззуб и лыс, когда родился.

Прошли года. Я мало изменился.

— Из чего твой панцирь, черепаха? —

Я спросил — и получил ответ: —

Из пережитого мною страха.

И брони надежней в мире нет.

Жили в Киеве два друга

Удивительный народ

Первый родиной был с юга

А второй — наоборот

Первый страшный был обжора

А второй был идиот.

Первый умер от запора

А второй — наоборот.

Открыв наук зеленый том

я долго плакал, а потом

его закрыл и бросил в реку.

Науки вредны человеку,

науки втянут нас в беду

возьмемтесь лучше за еду.

Почему нелюбопытны

Эти бабы супротив?

Потому что первобытны

Как плохой локомотив.

Дорогой начальник денег

Надо в баню мне сходить.

Но, без денег, даже веник

Не могу себе купить.

На коньках с тобой Галина

на котке поедем мы

О холодная Галина

в центре маленькой зимы!

Ты Галина едешь ловко

Хоть и грузна на подъем.

Пусть покоится головка

Твоя головка на плече моем

Я-же еду безобразно

Рылом стукаюсь об лед

ты-же милая прекрасно

едишь соколом вперед.

Куда Марина взор лукавый

Ты направляешь в этот миг?

Зачем девической забавой

Меня зовешь уйти от книг.

Оставить стол, перо, бумагу

И в ноги пасть перед тобой,

И пить твою младую влагу

И грудь поддерживать рукой

Жил Иван Барков на свете,

Он писал неплохо, блин,

И давно тебя приметил —

Лев Мудилович Куклин.

Драматургов — целый лес.

Но… в лесу не видно пьес!

Глядит он в творческую даль.

Суров в быту, как воин римский.

Хотел писать бы как Стендаль,

К несчастью, пишет как Слонимский.

Близка и вправду к гибели планета:

Не может же она существовать,

Когда такие женщины, как эта.

Нас учат не любить, а убивать!

Никто успешнее вояжа

В научный мир не совершал:

Бруевич на ошибках даже

Нажил научный капитал.

В морях он плавал, был в Рязани,

В скитаниях обрел он имя.

Мы видим мир его глазами!

А как хотелось бы своими…

Его читая, каждый поумнеет:

Ведь это он нам озарил умы.

Сказав: «Никто на свете не умеет

Так не уметь, как не умеем мы»!

Однажды в прошлом, на заре пути.

Он целый мир заставил содрогнуться.

Сказав: «Живым из жизни не уйти!»

А сам небось надеется вернуться!

Лаконизируя свой дар.

Он ужимает даже строчки!

Каким же будет гонорар.

Когда поэт дойдет до точки?

Звучит, быть может, это грубо.

Но как сказать нежнее вам,

Что грех в стране, дающей дуба.

Кричать «Ой, мама, шика дам»!

Артисту Гафту равных в мире нет!

Яд эпиграмм для Гафта — вроде спорта.

Артист — от бога он, конечно! Но поэт

(И в этом нет сомнения!) — от черта!

Три «Три сестры», «Двенадцать стульев» — пять.

Мы мчимся, не сбавляя оборотов!

Вот «Идиот» пришел. Второй. Опять!

Нам вечно не хватает «Идиотов»!

Он в нашу жизнь внес новую поправку:

Экспромты всей душой своей любя.

Он так привык всех отправлять в отставку,

Что вдруг в нее отправил и себя!

За те минуты, что мы вместе пробыли,

Я истину великую постиг:

Нелепо отрицать перпетуум-мобиле.

Покуда существует твой язык!

На новом радостном пути,

Поляк, не унижай еврея:

Ты был как он, ты стал сильнее —

Свое минувшее в нем чти.

Она сказала: «Можно быть великой.

Не будучи Антоном-Горемыкой.

Лишь сядь под куст, попукай и посикай».

Попукала, посикала — и вот

Свой сик и пук ко мне на выбор шлет.

Венчал Валерий Владислава —

И «Грифу» слава дорога!

Но Владиславу — только слава,

А «Грифу» — слава да рога.

Стану ли я «нобелем»

С эдаким-то шнобелем?!

Во дни томительной разлуки

Я часто думал о Москве.

Москва… Как много в этом звуке!

Есть даже буквы СКВ.

Не вызовет больших вопросов

Пример преемственности той —

Ведь если автор пьесы Розов,

То розов и его герой.

Недаром говорят о нем:

Заставил МХАТ играть с огнем.

Фоторобот его

сделать очень просто:

«престарелый сорванец»

маленького роста.

У поэта умерла жена,

Он любил ее сильнее гонорара.

Скорбь его была безумна и страшна.

Но поэт не умер от удара.

После похорон пришел домой — до дна

Весь охвачен новым впечатленьем —

И спеша, родил стихотворенье

«У поэта умерла жена».

Когда раскроется игра —

Как негодуют шулера!

И как кричат о чести

И благородной мести!

Ослу образованье дали.

Он стал умней? Едва ли.

Но раньше как осел

Он просто чушь порол.

А нынче — ах! злодей —

Он с важностью педанта

При каждой глупости своей

Ссылается на Канта.

В среду он назвал их палачами,

А в четверг, прельстившись их харчами.

Сапоги им чистил в «Накануне».

Служба эта не осталась втуне:

Граф, помещик и буржуй в квадрате

Нынче издается в «Госиздате».

Смесь раешника с частушкой.

Барабана с пьяной пушкой —

Красный бард из полпивной,

Гениальный как оглобля.

От Нью-Йорка до Гренобля

Мажет дегтем шар земной.

Ради шаткой клички «гений»

Оскопив слепой талант.

Хлещет бредом откровений

Пифианский симулянт.

Каждый месяц две-три книжки,

А король все гол да гол.

Ах, заумный сей футбол

Надоел нам до отрыжки.

Я советский наглый «рыжий»

С красной пробкой в голове.

Пил в Берлине, пил в Париже,

А теперь блюю в Москве.

Военный фельдшер, демагог.

Делец упитанный и юркий.

Матросской бранью смазав слог.

Собрал крыловские окурки.

Семь лет «Демьяновой» ухой

Из красной рыбы, сплошь протухшей.

Он кормит чернь в стране глухой.

Макая в кровь язык опухший.

Достиг! Советские чины

Ему за это дали право

Носить расстрелянных штаны

И получать пайки удава.

Я здесь, в Милане — страус в клетке

(В Милане страусы так редки);

Милан собрался посмотреть.

Как русский страус будет петь.

И я пою. И звуки тают.

Но в воздух чепчики отнюдь

Здесь, как в России, не бросают.

Ему уже немало лет,

В чем долголетия секрет?

Всю жизнь его сопровождали

«Шаланды, полные кефали».

Кино. Театр. Антреприза.

Успех. Аншлаг! Все это — он!

И пусть продлится без сюрпризов

Его «Осенний марафон».

Создал «Дневник» и серию книг.

Русских традиций сторож.

Как говорится, мал золотник.

Да Дорош…

Хоть к несерьезным склонен словесам

И в «Крокодиле» напечатал ряд творений.

Не знаем, как жена, но Цезарь сам —

По части смеха выше подозрений!

В поэзии второго нет такого:

Ему поддержкой, строго говоря,

И смелость адмирала Ушакова,

И точность Ушакова словаря!

Покорны ей и паинька, и ослух.

Волшбует в книгах и в концертных залах.

Для деток пишет лучше, чем для взрослых.

Но для больших — не хуже, чем для малых.

Богаты речи Вашей обертоны:

Изяществом читателя взяла.

В контексте Дины даже мудозвоны —

Как «корневильские колокола».

Вся семья Серапионова

Нынче служит у Ионова.

И от малого до старого

Лижут заднину Сафонову.

У одного педераста

Было рублей полтораста.

Я не пишу больших полотен —

Для этого я слишком плотен,

Я не пишу больших поэм.

Когда я выпью и поем.

Приятно быть поэтом

И служить в Госиздате при этом.

Служебное положение

Развивает воображение.

Я прожил жизнь свою неправо.

Уклончиво, едва дыша,

И вот — позорно моложава

Моя лукавая душа.

Ровесники окаменели.

Окаменеешь тут, когда

Живого места нет на теле.

От бед, грехов, страстей, труда.

А я все боли убегаю,

Да лгу себе, что я в раю.

Я все на дудочке играю

Да близким песенки пою.

Упрекам внемлю и не внемлю.

Все так. Но твердо знаю я:

Недаром послана на землю

Ты, легкая душа моя.

Добраться до вершин Парнаса

Ему мешает тяжкий груз:

Ведь этого любимца муз

С трудом вывозят три Пегаса!

Назвав дневник классическим романом,

«Факира» он возвел на пьедестал…

Ах, Всеволод! Ты фокусником стал,

А был когда-то красным партизаном…

Мы скажем автору спасибо

За то, что им воспета рыба.

Теперь надеяться мы будем.

Что он воздаст хвалу и людям.

Маяковский — мощь, а не мощá!

В чем не раз уверитесь еще вы —

Отправляя Надсона на «Ща»,

Предсказал явленье Щипачева.

Я нуждался срочно в лечении.

На лечение в клинику лег —

И почувствовал облегчение:

Облегчили мой кошелек.

И куда же мне податься

В извращенческой Москве,

Если я хочу остаться

В сексуальном большинстве?

Жизнь годами смята —

Что сказать об этом?

Начал с диамата —

Кончил диабетом.

От юбилея В. Гюго

И Николая Гоголя[58]

Не получил я ничего —

Ни хлеба, ни алкоголя.

А что касается Да Винчи,

То, как известно стало нынче.

Он был по матери еврей.

Не состоится юбилей.

В оны дни я был без плеши,

А статьи писал как леший.

Ныне заработал плешь,

А статьи и книги те ж.

Всюду пахнет свежим деревом[59].

Люди строят коммунизьм.

Это мне удар по нерьвам.

Погибает формализьм.

Решил принять я гордый вид —

Хоть не богат, но родовит!

Что мне евреи-формалисты.

Когда я Рюрикович чистый?

По мании восточного сатрапа[60]

Не стало РАППа.

Не радуйся, презренный раб, —

Ведь жив сатрап.

Однажды ГПУ пришло к Эзопу —

И хвать его за жопу.

Смысл этой басни ясен:

Не надо басен.

Все знают басни Михалкова,

Он пишет очень бестолково.

Ему досталась от Эзопа

Не голова, а только жопа.

Литературе нужен Ардов,

Как жопе — пара бакенбардов.

Литературе нужен Ардов,

Как писсуар для леопардов.

Искусству нужен А. Арканов,

Как жопе — лаз для тараканов.

Искусству нужен Н. Вирта,

Как жопе — запах изо рта.