Эпоха бронзы Кавказа и Средней Азии.

Глава 1 Куро-аракская культура (Р.М. Мунчаев)

Куро-аракская культура — это культура населения Закавказья и смежных с ней с юга и севера областей, относящаяся к эпохе ранней бронзы. Еще около 25 лет назад ее памятники относили к так называемой культуре куро-аракского энеолита. Однако открытие в Закавказье начиная с 60-х годов памятников, предшествующих куро-аракской культуре и характеризующих подлинную культуру местного энеолита, заставило пересмотреть периодизацию культурно-исторического развития Закавказья, как, впрочем, и Северного Кавказа. Убедительные данные позволили считать культуры Кавказа III тысячелетия до н. э. (куро-аракскую и майкопскую) относящимися к эпохе ранней бронзы.

Впервые памятники куро-аракской культуры были открыты в 1869 г. в Гянджинской обл. Азербайджана. Там были обнаружены характерные для этой культуры глиняные сосуды (Куфтин Б.А., 1944, с. 91, рис. 49). Через десять лет такая же керамика была найдена и в Армении — на Армавирблуре, а в 1887 г. — близ с. Мечетли в Карской обл. (Куфтин Б.А., 1944, с. 93, табл. XVII, 2, 3). Успешной была деятельность Е.А. Лалаяна в начале XX в. В 1904 г. он впервые обследовал Нахичеванский Кюльтепе I — выдающийся памятник древнейших культур Закавказья, а в 1913 г. — поселение Шрешблур в Армении (Куфтин Б.А., 1944, с. 90). Кроме того, на западном берегу Севана и в Шекинском р-не (Азербайджан) им была собрана коллекция керамики раннебронзового века (Лалаян Е.А., 1919, с. 38, 43, 44). В 1913 г. материалы куро-аракской культуры обнаружены и у южной подошвы Арарата (Куфтин Б.А., 1944, с. 1, 73–85). Укажем также, что в 1909 г. предметы ранней бронзы были найдены в Сачхере, где в 1910 г. Е.С. Такайшвили произвел раскопки кургана (Джапаридзе О.М., 1961, с. 262). Так постепенно шло накопление данных по раннебронзовому веку Закавказья, которое более активно продолжалось в послереволюционные годы.

В 1923 г. в Кикети (Грузия) было раскопано погребение куро-аракской культуры (Пчелина Е.Г., 1929, с. 156–159); в 1927–1928 гг. открыты поселения этой культуры Кюльтепе и Элар в Армении (Байбуртян Е.А., 1933), а в 1930 г. — поселение Дидубе на территории Тбилиси (Куфтин Б.А., 1944, с. 106, 107). Важные результаты были получены в 30-х годах. Отметим, в частности, исследования в 1930–1937 гг. ряда бытовых памятников эпохи ранней бронзы в Колхиде (Куфтин Б.А., 1950, с. 113–116), а также Очамчирского поселения в Абхазии (Соловьев Л.Н., 1939; Лукин А.П., 1941; Куфтин Б.А., 1949). В 1935–1936 гг. раскапывается многослойное поселение Муханаттапа в Ереване, в результате чего устанавливается стратиграфическое положение материалов куро-аракской культуры (Пиотровский Б.Б., 1949, с. 44; Мартиросян А.А., 1964, с. 20). В последующие годы (1936–1938 гг.) в другой части Еревана исследовался один из наиболее известных памятников рассматриваемой культуры — Шенгавитское поселение (Байбуртян Е.А., 1938; Куфтин Б.А., 1944; Пиотровский Б.Б., 1949). Укажем и на Диракларское поселение на склоне Арагаца, изученное в 1938 г. (Хачатрян Т.С., 1963, с. 8).

В предвоенные годы ряд памятников эпохи ранней бронзы был открыт и на территории Грузии. Это, в частности, погребения у с. Тквиави (Макалатия С.И., 1943), некоторые курганы в Сачхере (Куфтин Б.А., 1940, с. 8–22; 1941, с. 14) и ряд комплексов в Триалети (Куфтин Б.А., 1941, с. 106–118).

Группа памятников III тысячелетия до н. э. исследована в эти годы и в Азербайджане (Гуммель Я.И., 1939, с. 96; 1948, с. 5–19), а в Дагестане были впервые произведены раскопки поселения куро-аракской культуры у с. Каякент (Круглов А.П., 1940, с. 66; 1958, с. 20–30).

Отмеченные памятники дали ценные материалы для характеристики культурно-исторического развития Кавказа на заре бронзового века, что нашло отражение в макете Его тома «Истории СССР», изданном в 1939 г. Исследования Шенгавитского поселения, с одной стороны, и изучение материалов, добытых в Грузии, — с другой, позволили к началу 40-х годов выделить в Закавказье культурно-исторический пласт, относящийся к эпохе раннего металла. Важная заслуга в его систематизации и научной интерпретации принадлежит, прежде всего, Б.А. Куфтину. Уже в 1940 г. он выделил в Закавказье ряд памятников, содержащих необычную чернолощеную керамику с «розовой подкладкой», и отнес их к началу эпохи металла. Однородный для всего Центрального Закавказья слой с подобной керамикой Б.А. Куфтин определил как «культуру нижнего слоя зольных холмов и циклопических крепостей Закавказья» и показал, что элементы этой культуры проникают не только в Западную Грузию, но и в Дагестан (Куфтин Б.А., 1940, с. 20, 24). Этот вывод он повторил через год в своем известном труде «Археологические раскопки в Триалети» (Куфтин Б.А., 1941, с. 114). Принципиально важное значение имело заключение Б.А. Куфтина о том, что на территории куро-аракского двуречья выделяется отдельная культура зольных холмов с прекрасной художественной керамикой особого стиля, относящаяся к эпохе раннего металла (Куфтин Б.А., 1941, с. 123). Ряд исследованных им памятников в Грузии (курганы у Параванского озера и погребения в Сачхере) Б.А. Куфтин выделил в период древней бронзы.

В 1944 г. Б.А. Куфтиным был опубликован первый сводный труд о культуре Южного Кавказа эпохи ранней бронзы (Куфтин Б.А., 1944). Он охарактеризовал памятники Закавказья III тысячелетия до н. э. как представляющие древнейшую земледельческо-скотоводческую культуру края, резко отличную от синхронных культур Ближнего Востока. Им же были определены основные типы и, орнаментальные мотивы керамики этой культуры. Учитывая, что в рассмотренных им комплексах металл представлен в ограниченном количестве и архаическими формами, Б.А. Куфтин осмыслил данную культуру как энеолитическую. Он назвал ее культурой «куро-аракского энеолита», поскольку почти все известные ему тогда памятники этой культуры концентрировались в междуречье Куры и Аракса (Куфтин Б.А., 1944, с. 125, рис. 79). Еще до этого он отмечал, что элементы данной культуры проникают в Западную Грузию и на Северо-Восточный Кавказ (Куфтин Б.А., 1944, с. 126). Указывая на неопределенность южных границ выделяемой им новой культуры, Б.А. Куфтин подчеркивал, что как бы эти границы в дальнейшем ни определились, нельзя ожидать, что данная культура окажется простым отпрыском северомесопотомской цивилизации, поскольку ее художественный облик отличается крайне своеобразными чертами, которые полностью отсутствуют во всех известных памятниках Месопотамии, Сирии и Малой Азии (Куфтин Б.А., 1944, с. 126). Б.А. Куфтин пришел к выводу об определенной связи «куро-аракского энеолита» с малоазийским и всем восточносредиземноморским культурным миром (Куфтин Б.А., 1944, с. 118, 127; 1948, с. 28, 29, 36, 44). Он наметил также хронологию куро-аракской культуры (не позднее III тысячелетия до н. э.) и сделал выводы об уровне развития хозяйства и социальном строе населения Южного Кавказа исследуемой эпохи (Куфтин Б.А., 1944, с. 125).

В последующие годы Б.А. Куфтин также занимался изучением проблемы раннебронзового века Закавказья, провел экспедицию в различные районы Грузии и опубликовал ряд работ, в которых были затронуты некоторые аспекты данной проблемы (Куфтин Б.А., 1947; 1948; 1949). В частности, рассмотрев материалы из памятников внутренней Картли, добытые еще в 1923–1924 гг., и Юго-Осетии, обнаруженные в 1944 г., он показал, что куро-аракская культура распространялась до южных склонов Большого Кавказа (Куфтин Б.А., 1947, с. 47–88). Более же существенным было сделанное им заключение о тесной связи и относительной одновременности поздних стадий «куро-аракского энеолита» с майкопской культурой (Куфтин Б.А., 1947, с. 77).

Таким образом, вклад выдающегося ученого Б.А. Куфтина в изучение куро-аракской культуры, как, впрочем, и всей археологии Закавказья, поистине огромен. Хотя некоторые из его выводов сегодня устарели, но для своего времени они имели исключительное значение. Деятельностью Б.А. Куфтина как бы завершается большой и важный этап в истории изучения раннебронзового века Кавказа. Труды его стали фундаментом, на котором развивались все дальнейшие исследования в данной области.

Послевоенные годы характеризуются значительным расширением исследований памятников куро-аракской культуры. В 1945–1950 гг. была раскопана группа поселений III тысячелетия до н. э. в Юго-Осетии — Кулбакеби и Згудрис-Гверда (Куфтин Б.А., 1949, с. 64–72; Любин В.П., 1955, с. 14–22), а также Нацаргора (Гобеджишвили Г.Ф., 1951). В те же годы исследованы несколько погребений и поселение в с. Гуниа Цалкинского р-на Грузии (Куфтин Б.А., 1948, с. 26–44), выявлены слои эпохи ранней бронзы в ряде древних и средневековых городов Закавказья — Гарни, Двине, Дманиси и др. (Аракелян Б.Н., 1951, с. 25; Кафадарян К.Г., 1952, с. 265, 266; и др.).

Отметим памятники рассматриваемой культуры на смежных с Закавказьем южных территориях, в частности поселение Караз близ Эрзерума в Турции, раскопки которого были начаты еще в годы первой мировой войны (Kosay H., 1948; Kosay H., Turfan K., 1959), и Геойтепе у оз. Урмия в Северо-Западном Иране (Burton-Brown T., 1951). Исследование этих памятников показало, что куро-аракская культура была распространена южнее бассейна Аракса.

Из работ обобщающего характера, выполненных в конце 40-х годов, следует отметить, кроме указанных уже трудов Б.А. Куфтина, курс лекций по археологии Закавказья Б.Б. Пиотровского. В нем сделаны, в частности, выводы, касающиеся характера культуры Закавказья III тысячелетия до н. э., ее соотношения с цивилизациями Передней Азии, развития экономики, в особенности скотоводства на заре эпохи металла и т. д. Б.Б. Пиотровский осмысливал памятники куро-аракской культуры как относящиеся к медному веку (Пиотровский Б.Б., 1949а). В 1949 г. Б.Б. Пиотровским была также опубликована работа, посвященная изучению поселений куро-аракской культуры на территории Армении (Пиотровский Б.Б., 1949б). Он и в дальнейшем продолжал изучать культуру и хозяйство древнейшего Закавказья (Пиотровский Б.Б., 1955; Piotrovski B., 1962).

Последующее десятилетие стало периодом бурного накопления новых материалов по куро-аракской культуре. В 50-е годы внимание исследователей концентрируется на изучении отдельных памятников, выяснении их стратиграфии и т. д.

В 1953 г. Азербайджанской экспедицией Института археологии АН СССР и Института истории Академии наук Азербайджана начаты раскопки поселения Кюльтепе I у г. Нахичевань, давшие весьма ценные материалы и позволившие сделать важные стратиграфические наблюдения. Мощность его культурных слоев составляла 22 м, в том числе слоя куро-аракской культуры — 8,5–9 м. Здесь впервые в Закавказье под куро-аракским слоем были открыты более древние культурные напластования, достигавшие более 8 м. Значение этого памятника, исследовавшегося около десяти лет О.А. Абибуллаевым, трудно переоценить. Нахичеванскому Кюльтепе I посвящены монографические труды (Абибуллаев О.А., 1959б; 1982) и серия публикаций (Абибуллаев О.А., 1953; 1959а; 1961а; 1963; 1965а, б, в; и др.).

Из других результатов Азербайджанской экспедиции, руководимой А.А. Иессеном, отметим раскопки кургана III тысячелетия до н. э. в урочище Учтепе и открытие группы древнейших поселений, в том числе эпохи ранней бронзы, в Мильско-Карабахской и Муганской степях (Иессен А.А., 1963; 1965а, в).

В 1950-е и особенно в последующие годы памятники куро-аракской культуры исследовались и в других частях Азербайджана — в Кахском р-не и Кабале (Казиев С.М., 1960; 1965; Казиев С.М. и др., 1970), в Хачбулаке (Кесаманлы Г.П. и др., 1978; Кесаманлы Г.П., 1980) и Гобустане (Мурадова Ф.М., Рустамов Д.Н., 1971; Мурадова Ф.М., 1979), в районе Астары (Махмудов Ф.Р. и др., 1968) и Кюльтепе II, Махта I и др. памятники Нахичеванской области (Алиев В.Г., 1962; 1972; Саидов А.Г., 1991), поселение Бабадервиш, содержавшее и энеолитический слой, близ Акстафы (Нариманов И.Г., Исмаилов Г.С., 1962; Исмаилов Г.С., 1963; 1978б), в Казахском р-не (Мурадова Ф.М., 1986) и т. д. Следует выделить многолетние исследования с 1970-х годов в междуречье Гуручай и Кенделенчай. Здесь выявлен ряд раннеземледельческих памятников, из которых широким раскопкам подвергнуто поселение Гаракепектепе с мощным слоем куро-аракской культуры (Исмаилов Г.С., 1971а; 1978а; 1980; 1981; 1987в; Исмаилов Г.С., Даниелян О.А., 1986; Исмаилов Г.С. и др., 1988). Изучением этих памятников целеустремленно занимался Г.С. Исмаилов, подготовивший несколько публикаций (Исмаилов Г.С., 1987а, б; и др.) и обобщающее исследование по культуре населения юго-восточных склонов Малого Кавказа в эпоху ранней бронзы (Исмаилов Г.С., 1983).

Отметим отдельно и исследования в Куба-Хачмасском регионе, где изучены такие памятники, как Гяфлетепелери, Бориспольтепе и другие, указывающие, в частности, на некоторые локальные особенности в культуре племен раннебронзового века северо-восточной части Азербайджана (Нариманов И.Г., 1971; Халилов Д.А., Кесаманлы Г.П., 1973; Халилов Д.А.,1987; Халилов и др., 1971; 1973; 1977; 1978; 1979; 1988; Мусаев Д.Д., 1988; 1991).

Материалы, полученные в результате отмеченных работ на территории Азербайджана, обширны и лишь в небольшой степени введены в научный оборот. Труды, посвященные изучению Кюльтепе I у Нахичевани и поселения Бабадервиш, указаны выше. Специальному исследованию подверглись и отдельные категории материалов (Бунятов Т.А., 1957; Мурадова Ф.М., Исмаилов Г.С., 1971; Нариманов И.Г., 1973; Дадашев А.И., 1981; Алекперов А.И., 1986; Бахшалиев В.Б., 1986; Ахундов Т.И., 1987; и др.).

Особо же следует подчеркнуть результаты работ созданной в 50-е годы в системе Академии наук Азербайджана лаборатории по изучению древнего металла. Проведенные в ней под руководством И.Р. Селимханова спектральные и аналитические исследования металлических изделий из памятников куро-аракской культуры (а также майкопской)[1] показали, что эти предметы изготовлены не из меди, как до этого априорно считалось, а из медно-мышьяковой бронзы. Это послужило одним из веских оснований для новой культурно-исторической интерпретации памятников Закавказья (и Северного Кавказа) III тысячелетия до н. э., отнеся их к эпохе ранней бронзы (Селимханов И.Р., 1960а, б; 1962; 1964; 1986). В начале 60-х годов в результате всех полученных данных был пересмотрен вопрос об уровне развития Южного Кавказа в III тысячелетии до н. э. (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1963). Стало очевидно, что памятники куро-аракского двуречья III тысячелетия до н. э., подобно соответствующим комплексам Восточной Анатолии и Северо-Западного Ирана, относятся не к энеолиту, а к эпохе ранней бронзы, поскольку они характеризуются уже вполне развитой металлургией и производством специфических изделий из медно-мышьяковых сплавов (Иессен А.А., 1965, с. 17). С этого времени, когда изучаемая культура была определена как относящаяся к эпохе ранней бронзы, ее стали называть просто куро-аракской. И это название, несмотря на ее условность, сейчас общепринято[2] в нашей науке.

Следовательно, если работами Б.А. Куфтина, в которых была выделена изучаемая культура, завершился первый этап ее исследования, то последующий период — примерно до середины 1960-х годов, когда было определено точное культурно-историческое место данной культуры, представляет как бы второй этап ее исследования.

Однако рассмотрим конкретно, что было сделано в области изучения куро-аракской культуры в 1950-е и последующие годы в других регионах Кавказа и на смежных территориях. Широкие работы были проведены в Армении. Возобновившиеся в 1958 г. раскопки Шенгавитского поселения продолжались десять лет. К сожалению, происходящий из этих раскопок разнообразный материал не введен до сих пор в научный оборот (Сардарян С.А., 1967; Мартиросян А.А., Мунчаев Р.М., 1968). Одним из результатов новых раскопок Шенгавита явилось открытие здесь слоя, предшествовавшего куро-аракской культуре.

Значительные работы по изучению куро-аракской культуры выполнены Э.В. Ханзадян. Ею исследован с 1949 г. слой III тысячелетия до н. э. в Гарни (Ханзадян Э.В., 1969), в 60-е и 70-е годы проведены раскопки памятников ранней бронзы в Эларе (Ханзадян Э.В., 1979а), в районе Кировакана (Ханзадян Э.В., 1962б; 1963; 1964), около Арташата (Джраовит), Мецаморе в Эчмиадзинском р-не (Ханзадян Э.В., 1975; 1979б; 1987; Ханзадян Э.В. и др., 1973) и т. д. Многие из исследованных ею памятников и добытых материалов уже изданы в виде отдельных статей и монографий (Ханзадян Э.В., 1985). Э.В. Ханзадян является также автором крупного обобщающего труда по культуре Армении III тысячелетия до н. э., в котором сделаны важные выводы, в частности о локальных особенностях развития куро-аракской культуры в различных районах Армянского нагорья (Ханзадян Э.В., 1967).

Из других памятников, исследованных в Армении, отметим могильники и поселения в Лчашене (бассейн Севана) и у с. Арич Артикского р-на (Хачатрян Т.С., 1975), ряд комплексов в Ноемберянском р-не (Есаян С.А., 1976) и Ташир-Дзорагете (Деведжян С.Г., 1981), куро-аракский слой в Двине (Кушнарева К.Х., 1977), поселения Мохраблур и Норабац на Араратской равнине (Арешян Г.Е., 1972; 1978; 1980а; Арешян Г.Е., Кафадарян К.К., 1975), Карнаутское поселение близ Ленинакана (Бадалян Р.С., 1984; 1985а, б; 1986а), погребения в Мастаре (Аветисян П.С., 1986), а также ряд бытовых и погребальных комплексов в других районах края (Есаян С.А., Шагинян А., 1962; Есаян С.А., 1971; Арешян Г.Е., 1985а, б; 1986; Арешян Г.Е., Симонян А.Е., 1988). Значительное внимание привлек к себе первый на Кавказе клад бронзовых орудий III тысячелетия до н. э., обнаруженный в 1967 г. в районе Еревана (Мартиросян А.А., Мнацаканян А.О., 1973).

За последние 25 лет вышли в свет, помимо вышеуказанных, работы, в которых опубликованы серии новых материалов по куро-аракской культуре и рассмотрены важные вопросы развития культуры Армении и Закавказья в эпоху ранней бронзы. Среди них капитальное исследование «Армения в эпоху бронзы и раннего железа» (Мартиросян А.А., 1967), монографии, в которых обобщены материалы по древнейшей культуре отдельных областей Армении (Хачатрян Т.С., 1975; Есаян С.А., 1976), труды по изучению меднорудных месторождений и древней металлургии Армении (Геворкян А.Ц., 1972а, б; 1973; 1980), палеоантропологии (Азизян Г.А., 1963; Алексеев В.П., Мкртычян Р.А., 1989) и палеофауны (Межлумян С.К., 1972) и др. (Карапетян Л.Л., Есаян С.А., 1966; 1980; Петросян Л.А., 1984). Отметим, наконец, что подготовлено исследование по раннебронзовому веку Ширака, в котором обобщены материалы более чем 25 памятников куро-аракской культуры (Бадалян Р.С., 1986).

Исключительно важные результаты по изучению куро-аракской культуры получены в 50-80-е годы в Грузии. Так, в Шида Картли, на небольшой территории вдоль среднего течения Куры было выявлено не менее 15 поселений. В их числе Цихиагора-Гудабертка, раскапывавшаяся с 1956 г. (Надимашвили С.И., 1961а, б), и полностью исследованные в 1954–1964 гг. селища Хизанаантгора (Киквидзе Я.А., 1972) и Квацхелеби (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962; Глонти Л.И. и др., 1968; Глонти Л.И., 1970). Исследования последних позволили установить стратиграфию поселений, соотношение их между собой и тем самым проследить генезис представленной ими культуры. Важно и то, что здесь, в районе Урбниси и на Цихиагора-Гудабертка, были открыты и погребения III тысячелетия до н. э. (Чилашвили Л.А., 1964).

Результативные работы проводились и в Южной Грузии. Начиная с 1958 г. Т.Н. Чубинишвили на Амиранисгора исследованы поселение и могильник (Чубинишвили Т.Н. и др., 1954; Чубинишвили Т.Н., 1963; 1965). В 1961 г. Г.Г. Пхакадзе возобновила начатые Е.Г. Пчелиной (1920 г.) и продолженные Б.А. Куфтиным (1947 г.) раскопки Кикетского могильника. Там же, в Кикети, были зафиксированы тогда и остатки культурного слоя (Пхакадзе Г.Г., 1963).

Новые памятники ранней бронзы выявлены и во многих других районах Грузии. В частности, целая группа их исследована в Тбилиси и близ него (Коридзе Д.Л., 1955; Авалишвили Г.Б., 1964; Абрамишвили Р.М., 1976; Тбилиси, 1978; Абрамишвили Р.М. и др., 1980; Археологические памятники Грмахевистави, 1980), а также в районе Мцхета (Апакидзе А.М., Николайшвили В.Н., 1984; Бохочадзе А.В., 1986), Марнеульском (Отчет Квемо-Картлийской экспедиции, 1975), Тетрицкаройском (Мирцхулава Г.И., 1975; Гобеджишвили Г.Ф., 1978), Тианетском (Мирцхулава Н.Н., 1981) и других районах (Глонти М.Г., 1984; Рамишвили Р.М., Циклаури И.Д., 1986; Гогочури Г.К., 1987; Рамишвили Р.М. и др., 1987; Рамишвили Р.М., Гогочури Г.К. и др., 1988; и др.). С 60-х годов Кахетской экспедицией АН Грузии активно исследуются поселения и погребения раннебронзового века в бассейне Иори и Алазани (Дедабришвили Ш.Ш., 1969; 1970; 1971; 1978; 1979; Пицхелаури К.Н., 1965; 1982; 1987; Пицхелаури К.Н., Дедабришвили Ш.Ш., 1976; Вазарашвили В.В., 1992). Интересные комплексы энеолита и ранней бронзы, включающие пещерные стоянки, изучены в Западной Грузии (Абрамишвили Р.М., Микеладзе Т.К., 1965; Глонти Л.И. и др., 1968; Тушабрамишвили Д.М., Небиеридзе Л.Д., 1974; Небиеридзе Л.Д., 1986; 1987; Пхакадзе Г.Г., 1993; и др.).

Широкие полевые исследования и введение в научный оборот новых материалов сопровождались публикацией обобщающих трудов. Среди последних отметим, прежде всего, работы О.М. Джапаридзе, внесшего большой вклад в изучение древнейшей истории и культуры Грузии и Кавказа в целом. Начав с изучения древнего этапа развития металлургии в Грузии (Джапаридзе О.М., 1955а), он создает затем капитальный труд, посвященный истории грузинских племен в эпоху ранней бронзы (Джапаридзе О.М., 1961). Ему принадлежит также заслуга в систематизации всего материала по эпохе ранней бронзы, происходящего из Сачхере — одного из ранних центров металлопроизводства на Кавказе. При этом ученым были рассмотрены вопросы периодизации, датировки, а также этнической принадлежности куро-аракской культуры. В последующем О.М. Джапаридзе продолжал активные исследования по изучению культур энеолита и бронзового века Закавказья и опубликовал, в частности, весьма ценные работы по проблеме куро-аракской культуры (Джапаридзе О.М., 1964; 1976; 1980; 1989). Издана его монография по древнейшей этнокультурной истории Кавказа (1989).

Следует отметить специальные работы по изучению куро-аракской культуры, выполненные Т.Н. Чубинишвили (Чубинишвили Т.Н., 1963; 1964; 1965; 1966; 1973; 1980). Особо выделим его труд, посвященный происхождению куро-аракской культуры (Чубинишвили Т.Н., 1971), и совместное с К.Х. Кушнаревой, обобщающее исследование по энеолиту и ранней бронзе Южного Кавказа, в котором синтезированы многочисленные данные по куро-аракской культуре, накопленные к началу 70-х годов, а также предложены периодизация и характеристика культуры по локальным вариантам (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1971).

Кроме того, грузинскими учеными осуществлены публикации таких памятников куро-аракской культуры, как Квацхелеби (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962), Кикетский могильник (Пхакадзе Г.Г., 1963), Хизанаантгора (Киквидзе Я.А., 1972), Самшвилде (Мирцхулава Г.И., 1975), Тетри-Цкаро (Гобеджишвили Г.Ф., 1978), выполнены работы, обобщающие материалы данной культуры по отдельным регионам Грузии (Дедабришвили Ш.Ш., 1970; Жоржикашвили Л.Г., Гогадзе Э.М., 1974; Орджоникидзе А.З., 1981; Майсурадзе В.Г., 1986; Чартолани Ш.Г., 1989).

Нельзя не сказать и о ряде исследований, посвященных разработке таких проблем, как развитие металлопроизводства в Закавказье в III тысячелетии до н. э. (Абесадзе Ц.Н., 1969; Абесадзе Ц.Н., Бахтадзе Р.А., 1987; Тавадзе Ф.Н. и др., 1987; Тенейшвили Т.О., 1989; и др.), строительное дело и архитектура древнейших поселений Южного Кавказа (Джавахишвили А.И., 1973), генезис земледелия и земледельческого культа в древней Грузии (Киквидзе Я.А., 1963; 1976), хронологизация бронзового века Грузии и Закавказья с использованием серии радиокарбонных дат (Бурчуладзе А.А. и др., 1970; Кавтарадзе Г.Л., 1981; 1983; 1992; Апакидзе А.М., Бурчуладзе А.А., 1987), изучение знаков и символов куро-аракской культуры (Шаншашвили Н.Э., 1990) и т. д.

Укажем, наконец, на исследование в Восточной Грузии курганных погребений и поселения так называемой бедени-алазанской культуры, характеризующей завершающий этап раннебронзового века Закавказья (Гобеджишвили Г.Ф., 1981; Дедабришвили Ш.Ш., 1969; 1979; Пицхелаури К.Н., 1982; 1987; Глонти Л.И. и др., 1986; Джапаридзе О.М. и др., 1986).

Весьма результативны были также работы, проведенные в Иранском Азербайджане (Burton-Brown Т., 1950; Burney С.А., 1961а, b; 1963; 1965; Edwards М., 1983; Biscione R., Pecorella Р.Е., 1984; Young Т.С., 1969) и особенно в Восточной Анатолии (Burney С.А., 1958; 1980; Burney С.A., Lang D.M., 1971; Duru R., 1979; Esin U., 1970; 1972; 1974; 1979; Hauptmann H., 1972; 1982; Kosay H.Z., 1948; 1969; 1971; 1972; 1976; Kosay H.Z., Turfan K., 1959; Kosay H.Z., Vary H., 1964; 1967; Ozqüc T., Akok M., 1958; Whallon R., 1979; Frangipane M., Palmieri A., 1983). В частности, в конце 1960-х — 1970-е годы широким исследованиям подверглись многослойные поселения в зоне Кебанского водохранилища на юго-западе Армянского нагорья. Некоторые из них, например, поселение Пулур (Сакийол) в районе Элязига (Kosay Н., 1976), дали большой и выразительный материал по куро-аракской культуре. Все они в целом убедительно показали, что Восточная Анатолия и Северо-Западный Иран органически входят в ареал данной культуры. Кроме того, открытием образцов характерной керамики в серии памятников III тысячелетия до н. э. Сирии и Палестины было установлено проникновение куро-аракской культуры в районы Восточного Средиземноморья. Результатом этого явилось сложение там комплекса, известного как кирбет-керакская культура (Amiran R., 1952; 1965; Braidwood R., Braidwood L., 1960; Mellaart J., 1966; Hennessi J.B., 1969; Huot J.-L., 1982).

Значительные работы проводились и на Северо-Восточном Кавказе. Большая группа памятников раннебронзового века была выявлена в Дагестане, причем, как в прикаспийской части, так и в предгорных и горных районах (Абакаров А.И., Давудов О.М., 1993). Исследование Каякентских (Гемитюбе I и II), Великентского, Мамайкутанского, Мекегинского, Чиркейского, Галгалатлинского, Гинчинского и других поселений и ряда погребальных комплексов позволило выделить в данной области Кавказа один из выразительных и оригинальных вариантов куро-аракской культуры (Мунчаев Р.М., 1955; 1961; 1975; Котович В.Г., 1959; 1961б; Котович В.М., 1964; 1965; 1986; Атаев Д.М., Кушнарева К.Х., 1966; Кореневский С.Н., 1978; Кудрявцев А.А., Гаджиев М.С., 1988).

Огромная заслуга в изучении памятников раннебронзового века в Дагестане принадлежит М.Г. Гаджиеву. Систематически публикуя результаты своих полевых работ (Гаджиев М.Г., 1969; 1971; 1980а; Гаджиев М.Г., Маммаев М.М., 1978; и др.), он исследовал многие вопросы археологии и древнейшей истории Северо-Восточного Кавказа (Гаджиев М.Г., 1966; 1979; 1980б; 1981; 1983; 1985; 1986а, б, в; 1987б; 1988; 1989; 1990; 1991; Гаджиев М.Г., Кореневский С.Н., 1984). Итогом многолетних работ стал его большой монографический труд о культуре раннеземледельческих племен Северо-Восточного Кавказа, в котором учтено более 50 памятников эпохи ранней бронзы Дагестана и Чечено-Ингушетии (Гаджиев М.Г., 1987а; 1991). М.Г. Гаджиевым сделан вывод о значительной специфике культуры Северо-Восточного Кавказа эпохи ранней бронзы, позволяющий рассматривать ее как относительно самостоятельное явление или как одну из культур, входящих в обширное куро-аракское культурное единство (Гаджиев М.Г., 1987, с. 38, 39; 1991, с. 233, 234).

В 1950-1960-е годы ряд памятников эпохи ранней бронзы (Луговое, Серженьюртовские I и II и другие поселения) изучен и на территории Чечено-Ингушетии (Крупнов Е.И., 1954; 1957; Мунчаев Р.М., 1961; 1975; 1986; Мерперт Н.Я., 1962; Иерусалимская А.А. и др., 1963; Козенкова В.И., Крупнов Е.И., 1966). Особо подчеркнем тот факт, что один из отмеченных памятников — Луговое поселение оказался синкретическим комплексом, сочетающим в себе признаки как куро-аракской, так и майкопской культур. Исследование его позволило поставить в широком аспекте вопрос о связях и взаимодействии двух основных культур раннебронзового века Кавказа. Материалы этого уникального памятника, как и ряда поселений III тысячелетия до н. э. Дагестана, были изданы отдельной монографией (Мунчаев Р.М., 1961).

Интересные комплексы раннебронзового века, включая погребальные, обследованы в Северной Осетии (Любин В.П., 1966; Николаева Н.А., Сафронов В.А., 1980; Ростунов В.Л., 1988). Они также указывают на проникновение туда из Закавказья лишь отдельных этнокультурных элементов и сложность исторического процесса в восточной части Центрального Кавказа в III тысячелетии до н. э. (Ростунов В.Л., 1985а, б; 1986; 1988; Ростунов В.Л., Козаев П.К., 1990).

Наряду с изучением памятников III тысячелетия до н. э. в 1960-1980-е годы в Закавказье и смежных областях исследовались также комплексы как предшествующего, так и последующего периодов. Активное накопление и публикация материалов по эпохе ранней бронзы Закавказья, Предкавказья и Кавказского Причерноморья позволили впервые воссоздать целостную картину культурно-исторического развития всего Кавказа на заре бронзового века (Мунчаев Р.М., 1975), а также установить место Кавказа на общем фоне раннеземледельческого мира Передней Азии (Массон В.М., 1964; 1967). Более того, за минувшее 30-летие проблема раннего бронзового века Кавказа вообще и Закавказья в особенности привлекла к себе внимание не только широкого круга археологов и историков, в том числе за рубежом (Sagona A.G., 1984), но и антропологов и лингвистов (Азизян Г., 1963; Дешериев Ю.Д., 1963; Гамкрелидзе Т.М., 1964; Мачавариани Г.И., 1964; Гаджиев А.Г., 1965; Климов Г.А., 1965; Абдушелишвили М.Г., 1966; Джаукян Г.Б., 1967; Дьяконов И.М., 1967; 1968; Алексеев В.П., 1974; 1989; Гамкрелидзе Т.М., Иванов В.В., 1984).

Ареал куро-аракской культуры включает почти все Закавказье, Северо-Западный Иран, Восточную Анатолию и Северо-Восточный Кавказ (рис. 1). На юге и юго-западе границы ее достигают Урмии и простираются южнее до районов Хамадана и Керманшаха (Готинтепе и др.), Эрзерума, бассейна Вана и далее вплоть до Малатьи (Караз, Пулур, Арслантепе и др.)[3]. На севере и северо-востоке они переходят Кавказский хребет и охватывают Дагестан, Чечню и отдельные районы Ингушетии и Северной Осетии. Территория последних является «стыковой» между куро-аракской и майкопской культурами, здесь между ними проходит граница. Северо-западные же границы куро-аракской культуры доходят до р. Ингури, районов Кутаиси и Самтреди (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 60; Пхакадзе Г.Г., 1993). В собственно причерноморской зоне памятники этой культуры неизвестны. Здесь развивалась своеобразная культура, испытавшая на себе влияния куро-аракской, а также майкопской культур (Пхакадзе Г.Г., 1987). Памятники ранней бронзы Абхазии, пока слабо изученные, характеризуют самостоятельную очамчирскую культуру (Соловьев Л.Н., 1939; Бжания В.В., 1966а, б; 1970).

Таким образом, ареал куро-аракской культуры весьма обширен, он выходит далеко за пределы междуречья Куры и Аракса. Но наибольшая концентрация памятников этой культуры наблюдается все-таки именно на территории куро-аракского Двуречья, в Центральном Закавказье (см. карта 1). На левобережье Куры, в Восточном Закавказье, их значительно меньше. В то же время большая группа куро-аракских памятников сосредоточена в Восточной Анатолии, а также в Дагестане.

В настоящее время только в Закавказье зафиксировано свыше 200 памятников раннебронзового века (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 60), т. е. значительно больше, чем известных здесь комплексов энеолита и эпохи средней бронзы, вместе взятых. Всего же выявлено не менее 300 бытовых и погребальных памятников куро-аракской культуры. При этом следует подчеркнуть тот факт, что указанные памятники представлены во всех географических зонах — на равнине, в горных и даже высокогорных районах, расположенных на отметке более 2000 м над уровнем моря. Следовательно, в эпоху ранней бронзы почти все районы Закавказья, а также других областей, входящих в ареал куро-аракской культуры, были освоены. Наиболее заселенными оказываются, например, Араратская долина в Армении (Ханзадян Э.В., 1967), Картлийская низменность, а также высокогорные долины Триалети, Месхет-Джавахетское плато и другие районы в Грузии (Джапаридзе О.М., 1961; 1980; Глонти Л.И., 1970), Шарурская равнина (Нахичевань) и бассейны ряда притоков Куры в Азербайджане (Ашуров С.Г., 1992), Прикаспийская равнина в Дагестане, районы Малатьи и Элязига (Burney C.A., 1958) и другие в Восточной Анатолии (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970; Чубинишвили Т.Н., 1971).

Ясно, что очерченный ареал куро-аракской культуры сложился не сразу. Где, в какой конкретно области этого обширного ареала начала формироваться данная культура и откуда она распространилась на смежные области, охватив в конечном итоге столь значительную территорию, — это вопросы, составляющие проблему ее происхождения. Последней касались многие авторы, начиная с Б.А. Куфтина; она являлась даже предметом специального исследования (Чубинишвили Т.Н., 1971). Однако эта проблема до сих пор далека от своего решения (Мунчаев Р.М., 1975, с. 196; Джапаридзе О.М., 1980, с. 43; и др.). Большинство исследователей полагает, что куро-аракская культура возникла в Закавказье. При этом, например, А.А. Иессен считал вслед за Ч. Барнеем, что из области ее формирования следует исключить территорию Азербайджана (Иессен А.А., 1963, с. 14). Но этот тезис не бесспорен.

Устанавливается, что распространенная в Закавказье культура эпохи энеолита не обнаруживает генетической преемственности с куро-аракской культурой. В ряде памятников (Нахичеванский Кюльтепе I, Бабадервиш, Шенгавит, Амиранисгора, Шулаверисгора, Геойтепе, Годинтепе и др.) куро-аракские слои подстилаются энеолитическими. Но ни на одном из этих многослойных поселений не прослеживается связь между керамикой, представленной в тех других слоях. Перед нами оказываются два совершенно различных (технологически, типологически и по орнаментации) керамических комплекса. Правда, определенная связь по ряду признаков между памятниками раннебронзового века и эпохи энеолита Центрального Закавказья, несомненно, имеется. В частности, на куро-аракских и энеолитических поселениях наблюдается одинаковая форма жилой архитектуры в виде круглоплановых построек. Можно говорить и о близости между отдельными категориями каменных и костяных орудий и даже некоторыми формами посуды. Укажем и на присутствие в тех и других комплексах металлических изделий из одинакового сплава — мышьяковой бронзы. Наконец, следует сказать о единстве типа поселений на Южном Кавказе в эпоху ранней бронзы и энеолите. Несмотря на все это, однако, говорить о прямой преемственности рассматриваемой культуры и известных энеолитических памятников Закавказья не приходится. Поэтому не может быть принят и тезис о том, что «куро-аракская культура первоначально появилась на территории Нахичевани на основе предыдущей местной культуры эпохи энеолита» (Ашуров С.Г., 1992, с. 24).

Нет также убедительных данных, позволяющих искать истоки куро-аракской культуры вне пределов Закавказья, прежде всего, на территориях Восточной Анатолии и Северо-Западного Ирана. Достаточно отметить, что памятники этих областей, относящиеся к энеолиту, содержат расписную керамику, резко отличную от черно- и краснолощеной посуды куро-аракской культуры. Поэтому представляется неубедительным вывод о том, что рассматриваемая культура возникла в Восточной Анатолии, а памятники Армении и Грузии являются периферийными (Burney C.A., 1968). Лишено аргументации и предположение о том, что носители этой культуры продвинулись в Закавказье с юга Каспийского моря (Мирцхулава Г.И., 1975, с. 79).

Представляется более близким к истине предположение о том, что родиной куро-аракской культуры является все-таки Закавказье. В куро-аракском двуречье она, по-видимому, стала складываться и развиваться, а уже оттуда распространилась на смежные территории. Здесь, в Центральном Закавказье, выявлены отдельные комплексы, которые ряд авторов рассматривает как раннюю группу памятников изучаемой культуры. В данной связи важное значение приобретают сделанные недавно в Сиони находки керамики, имеющие определенное сходство с керамикой куро-аракской культуры (Менабде М.В., Кигурадзе Т.В., 1981, с. 116). Памятник, расположенный в Южной Грузии, содержит оригинальный керамический материал, который отличен от глиняной посуды поселений Шулаверисгора, Храмис Дидигора и других, находящихся в этом же регионе. Полагают, что истоки куро-аракской керамики следовало бы искать в памятниках типа Сиони (Менабде М.В., Кигурадзе Т.В., 1981, с. 116), которые начали обнаруживаться в Закавказье. Они, возможно, и представляют те комплексы, которые непосредственно предшествуют куро-аракской культуре и смыкаются с ней. Но пока эти памятники не будут широко исследованы или пока не выявлены другие комплексы, занимающие действительно промежуточное место между куро-аракской культурой и культурой закавказского энеолита, вопрос о происхождении первой останется открытым.

Вполне очевидно, что процесс формирования куро-аракской культуры был сложным и длительным (Джапаридзе О.М., 1980, с. 43). Племена — носители этой культуры — активно развивали земледельческо-скотоводческое хозяйство и начинали осваивать все пригодные для этого районы Закавказья и смежных территорий. Древнейшие слои подавляющего большинства теллей Южного Кавказа относятся к куро-аракской культуре. Мы знаем, что заселение и хозяйственное освоение большинства регионов Закавказья началось именно в эпоху ранней бронзы. Но нам пока неизвестно, откуда, с какой конкретно области (или с каких) шла эта миграция. Ясно, что на Северный Кавказ данная культура распространилась из сопредельных районов Закавказья через перевалы Большого Кавказа (Мунчаев Р.М., 1975, с. 191). В Иран она также проникла из Закавказья. А как, в каких направлениях распространялась куро-аракская культура на самой территории Закавказья, остается неясным.

Рассмотрим теперь вопрос хронологии куро-аракской культуры. Как известно, в ряде памятников слои этой культуры подстилаются непосредственно отложениями энеолитических поселений. Известны и отдельные памятники, в которых куро-аракский слой лежит под слоями бедени-алазанской (Бериклдеби) и триалетской культур. Таким образом, относительное хронологическое положение куро-аракской культуры определяется достаточно четко. Энеолит Южного Кавказа датируется по С₁₄ в пределах V–IV тысячелетий до н. э., а триалетская культура — не позднее первой половины II тысячелетия до н. э. Следовательно, на куро-аракскую культуру падает III тысячелетие до н. э., а начало ее уходит, вероятно, и в IV тысячелетие до н. э. Такой общей датировки рассматриваемой культуры придерживаются в настоящее время большинство исследователей (Мунчаев Р.М., 1975, с. 192; Джапаридзе О.М., 1980, с. 43; Гаджиев М.Г., 1987а, с. 27). Она подтверждается и сравнительными данными, а также радиокарбонными (без калибровки) датами, известными для памятников куро-аракской культуры. Последних немного. Радиоуглеродные даты получены для Амиранисгора — 3720±165, 4835±180 и 4625±170 лет (Бурчуладзе А.А. и др., 1975, с. 90)[4], для Квацхелеби — 4760±90 и 4190±60 лет (Артемьев В.И. и др., 1961, с. 14; Linick A., 1977, с. 30), для Шенгавита — 4020±80 и 3770±60 лет (Долуханов П.М., Тимофеев В.И., 1972, с. 43), для Бабадервиша — 3900±60 лет (Долуханов П.М., Тимофеев В.И., 1972, с. 43), для Нахичеванского Кюльтепе I — 4880±90 лет (Артемьев В.А. и др., 1961, с. 11). Отметим еще три даты; две для Мохраблура — 4140±30 лет (после калибровки — 2352±316 г. до н. э.) и 3825±30 лет (после калибровки — 2352±316 г. до н. э.) и одну для Жинвали — 2084±306 г. до н. э. (Кавтарадзе Г.Л., 1983, с. 84). Опубликовано и большинство радиоуглеродных дат, полученных для памятников куро-аракской культуры в Западном Иране и Восточной Анатолии (Кавтарадзе Г.Л., 1983). До сих пор, к сожалению, нет дат по С₁₄ для соответствующих памятников Дагестана, Чечено-Ингушетии и Северной Осетии. Правда, ряд таких дат получен для западногрузинских комплексов эпохи энеолита и ранней бронзы.

Полученные для памятников куро-аракской культуры радиоуглеродные (не калиброванные) даты указывают на то, что они датируются временем от начала III до рубежа III–II тысячелетий до н. э. в пределах XXIX–XXIII вв. до н. э. Если же рассчитать их по новому (5730±40 лет) значению полураспада, то датировка их удревнится примерно на 200 лет. Однако попытки решать сегодня вопросы абсолютной хронологии и периодизации куро-аракской культуры на основе имеющихся радиоуглеродных дат представляются нам преждевременными, ибо для такого обширного ареала, который включает эта культура и в пределах которого представлено столь значительно количество памятников, имеющаяся серия дат в настоящее время крайне незначительна.

В данной связи нельзя не коснуться работы Г.Л. Кавтарадзе, посвященной изучению проблем хронологии эпохи энеолита и бронзы Грузии, а фактически всего Закавказья. Она вышла двумя изданиями — на грузинском (Кавтарадзе Г.Л., 1981) и русском (Кавтарадзе Г.Л., 1983) языках и привлекла к себе внимание специалистов широтой рассмотрения вопросов, учетом новых данных по Передней Азии и сравнительным анализом разнообразного археологического материала. Остановимся только на его выводе по хронологии куро-аракской культуры[5].

Использовав калибрационную кривую Р.М. Кларка, Г.Л. Кавтарадзе получил исправленные радиоуглеродные даты, на основании которых значительно удревнил куро-аракскую культуру, отнеся ее почти целиком к IV тысячелетию до н. э. (Кавтарадзе Г.Л., 1981, с. 139–142; 1983, с. 82; 1987, с. 12). А III тысячелетием до н. э. он датировал триалетскую культуру, охарактеризовав ее как поздний этап раннебронзового века Закавказья. Естественно, это вызвало возражения. Было справедливо отмечено, что реальность исправленных Г.Л. Кавтарадзе дат может быть подтверждена только после получения большой серии новых дат по С₁₄ из памятников Грузии и смежных областей (Андреева М.В., 1987, с. 276). Действительно, база данных по С₁₄ для куро-аракской культуры крайне ограничена. Если к тому же учесть, что некоторые даты из приведенной выше серии радиоуглеродных определений для памятников Закавказья признаются ошибочными (Кавтарадзе Г.Л., 1983, с. 84), то эта база еще более сужается. Выясняется, например, что пока нет ни одной даты по С₁₄ для памятников, которые характеризуют ранний этап куро-аракской культуры (Кавтарадзе Г.Л., 1983, с. 60). Таким образом, принимать предложенную Г.Л. Кавтарадзе датировку куро-аракской культуры было бы преждевременно[6].

Вместе с тем представляется правильной наметившаяся тенденция удревления раннего этапа куро-аракской культуры — не позднее второй половины IV тысячелетия до н. э. Таим образом, он может быть синхронизирован с определенными комплексами Ближнего Востока урукского периода. Очевидно, верхние пределы куро-аракской культуры должны ограничиваться временем около середины III тысячелетия до н. э. (XXV–XXIV вв. до н. э.). В пользу этого могут свидетельствовать, в частности, материалы поселения Арслантепе в Малатье (Восточная Анатолия). Характерные для куро-аракской культуры образцы красноглиняной лощеной посуды представлены там в слое VI В1 иногда вместе с керамикой раннединастических периодов. Последняя преобладает в Арслантепе VI В2 (Frangipane М., Palmieri А., 1983, p. 536–555). В данной связи укажем, что в поселении Телль Хазна I, расположенном южнее Арслантепе, в северо-восточной Сирии и исследуемом с 1988 г. экспедицией института археологии РАН, характерные для куро-аракской культуры глиняные очажные подставки, а также отдельные фрагменты краснолощеной посуды оказались также в комплексе с керамикой раннединастических периодов.

Если же взять поселение Годинтепе IV в Иране, находящееся в самой южной части ареала куро-аракской культуры и представляющее по ряду признаков сравнительно поздний ее комплекс, то оно датируется в пределах первой половины III тысячелетия до н. э. И такая датировка его не вызывает каких-либо серьезных сомнений. Более ранний слой, непосредственно подстилающий здесь куро-аракский, находит определенные связи с хорошо датированными памятниками более южных регионов (Сузы).

Обратимся к комплексам кирбет-керакской культуры. Характерно, что во всех известных случаях последние стратиграфически предшествуют памятникам культуры кубков. А эта культура Северной Сирии датируется второй половиной III тысячелетия до н. э. (Сулейман Антуан Т., 1981, с. 21).

Если же, наконец, провести сравнительное изучение материалов соответствующего времени Месопотамии, мы должны будем обратить внимание на то, например, что металлообработка Двуречья урукского и раннединастических периодов и куро-аракской культуры может быть сопоставлена по общему уровню развития и даже по отдельным образцам бронзовых изделий.

Таким образом, период бытования куро-аракской культуры следует датировать временем от второй половины IV тысячелетия до н. э. примерно до третьей четверти III тысячелетия до н. э. В этих хронологических рамках в целом датируется данная культура в последнее время. К последним же векам III тысячелетия до н. э. должны быть отнесены некоторые комплексы Сачхере и Триалети и бедени-алазанская культура, характеризующие заключительный этап раннебронзового века Закавказья.

В своем развитии куро-аракская культура пережила, несомненно, ряд этапов. Еще в 40-50-х годах на основании сравнительного анализа керамики были сделаны попытки расчленить памятники культуры на три хронологически последовательные группы (Куфтин Б.А., 1941, с. 115; Пиотровский Б.Б., 1949, с. 34–36). В последующем эти периодизации дополнялись и уточнялись (Джапаридзе О.М., 1961; Мунчаев Р.М., 1961; Ханзадян Э.В., 1967; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1967; Кавтарадзе Г.Л., 1983; и др.), а также создавались новые применительно к отдельным регионам ареала куро-аракской культуры. Так, для Араратской долины выделены периоды ранней бронзы — I, II и III. Они датированы соответственно 3000–2600 гг. до н. э., 2600–2300 гг. до н. э. и 2300–2000 гг. до н. э. (Ханзадян Э.В., 1985, с. 13–15). В развитии раннебронзовой культуры Самцхе-Джавахети намечаются четыре ступени, охватывающие время от второй половины IV тысячелетия до н. э. до XXV–XXIII вв. до н. э. (Орджоникидзе А.З., 1981, с. 17), а Северо-Восточного Кавказа — два больших периода, датируемых в пределах последней четверти IV — третьей четверти III тысячелетия до н. э. (Гаджиев М.Г., 1987а, с. 28, 29; 1987в, с. 13–17). Укажем и на трехэтапную периодизацию памятников Нахичевани, в которой первый этап датирован 3600–3400 гг. до н. э., а третий — 2800–2400 гг. до н. э. (Ашуров С.Г., 1992). Наконец, отметим еще и периодизацию, предложенную Г.Л. Кавтарадзе для памятников куро-аракской культуры в Грузии. Последние объединены в две большие группы. Первая, включающая памятники позднего энеолита и датируемая первой половиной IV тысячелетия до н. э. характеризует ранний этап куро-аракской культуры. Вторая же группа, относящаяся к первой фазе эпохи ранней бронзы (вторая половина IV тысячелетия до н. э.), представляет второй развитой этап культуры (Кавтарадзе Г.Л., 1983, с. 59–104; 1987, с. 10–17)[7].

Тем не менее, ни одна из периодизаций куро-аракской культуры не может быть признана исчерпывающей и всесторонне аргументированной. Мы используем здесь периодизацию, предложенную К.Х. Кушнаревой и Т.Н. Чубинишвили. Несмотря на спорность отдельных положений, она в целом представляется в настоящее время наиболее приемлемой (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 61, 62).

Куро-аракская культура делится ими на три периода. К раннему периоду (3000–2700/2600 лет до н. э.) отнесены такие памятники, как Шенгавит II, Шрешблур, Мохраблур (Кюльтапа) в Армении; Караз (XV–XI) близ Эрзерума; Амиранисгора (горизонт I и могильник центрального участка), Хизанаантгора и Квацхелеби (горизонты Д₁, С₃, С₂ и частично С₁), Гудабертка, Озни, Кулбакеби, тквиавские курганы и другие в Грузии; Кюльтепе I (нижние горизонты куро-аракского слоя), Бабадервиш, Мингечаур и другие в Азербайджане; Геойтепе (К₁ и частично К₂) в Иране.

Следующий период (2700/2600 — 2400/2300 лет до н. э.) характеризуют поселения Шенгавит III, Элар, Гарни, Караз (XI–VII); Хизанаантгора, Квацхелеби (С₁), Кюльтепе I (верхние горизонты), Геойтепе (К₂ и К₃).

Наконец, к третьему периоду (2400/2300 — 2000 лет до н. э.) относятся: Шенгавит IV, Такаваронист, Коси-Чотер и Арагац (могильник); Караз (верхние горизонты); Амиранисгора (верхние горизонты), Хизанаантгора и Квацхелеби (горизонты В₃, В₂ и В₁), курганы в Сачхере, Триалети, Самгори и Бедени; Бабадервиш II (поздние материалы), курганы в Учтепе и у с. Тельман; Яниктепе (Иран).

Вопрос о локальных вариантах куро-аракской культуры также остается до сих пор не решенным, хотя для его изучения сделано немало (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 62–94; Мунчаев Р.М., 1975, с. 171, 172; и др.).

В настоящее время на основании изучения техники и форм домостроительства, особенностей керамики и ее орнаментации и некоторых других данных представляется возможным расчленить памятники куро-аракской культуры на несколько локальных — территориальных групп. Этот вопрос специально рассмотрен К.Х. Кушнаревой и Т.Н. Чубинишвили. Они выделяют в ареале куро-аракской культуры следующие территориальные группы памятников: юго-западная, центральная, северо-западная, северо-восточная и юго-восточная (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 62–94). В целом разделение куро-аракских памятников на отмеченные группы может быть принято сейчас с определенными дополнениями и уточнениями.

Наиболее известными памятниками в юго-западной группе являются поселения Амиранисгора (Ахалцихский р-н Грузии), Арич и другие в северо-западной Армении, Караз, Пулур и другие в Анатолии. Эти и другие поселения сближаются между собой по топографии и планировке, форме построек и технике строительства (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 62–68). Керамика этих памятников содержит сосуды с несколько отличной рельефной спиральной орнаментацией, иногда в виде лицевых изображений (табл. 1, 20; 2, 1, 2, 4–6).

Центральная группа включает памятники Араратской равнины. Самым известным среди них является Шенгавит — одно из наиболее крупных поселений куро-аракской культуры. В слоях II–IV[8] Шенгавита открыты остатки круглых жилых домов с примыкающими к ним прямоугольными постройками.

Остальные поселения в Араратской долине сравнительно небольших размеров. Они представляли собой телли-тепе (Шрешблур, Мохраблур, Норабац и др.). Некоторые же располагались на естественных холмах (Мецамор и др.) или на склонах гор (Арагац).

Архитектура на всех этих поселениях едина по форме и представлена круглыми в плане домами. Керамика характеризуется преимущественно чернолощеными сосудами, богато украшенными различными выпукло-вогнутыми изображениями, с одной стороны (Шрешблур, Мохраблур), и резным орнаментом (Шенгавит) — с другой (табл. 3).

Следует отметить, что с памятниками Араратской долины сближаются по архитектуре и керамике и некоторые другие поселения соседних районов (Гарни, Элар), а также бассейна оз. Ван.

Северо-западная группа объединяет памятники, находящиеся в Шида-Картлийской низменности, по левому берегу р. Куры. Они тянутся как бы цепочкой, на расстоянии 2–4 км друг от друга (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 72–77). Это поселения Хизанаантгора, Квацхелеби, Гудабертка и могильники Тквиавский и Урбнисский в районе г. Гори, а также Згурдис-Гверда, Кулбакеби и Кулохвом близ г. Цхинвали. Наиболее полно исследованы первые два памятника, причем на Хизанаантгора и Квацхелеби установлены четкая стратиграфия, а также соотношение соответствующих слоев того и другого поселения между собой (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962; Киквидзе Я.А., 1972). В этих двух поселениях представлена несколько иная форма архитектуры в виде главным образом прямоугольных, с округленными краями, и овальных домов (табл. 4). Круглые же постройки открыты только в одном горизонте Хизанаантгора. Своеобразны и формы керамики шида-картлийских поселений, почти лишенной орнаментации (табл. 5).

Северо-восточная группа выделяется не столь четко, как, например, шида-картлийская. В нее включены два заметно отличных друг от друга памятника — поселения Мингечаур (табл. 6) и Бабадервиш II (табл. 7)[9] (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 77–85). Точнее было бы назвать эту группу западноазербайджанской и объединить в нее все известные памятники в пределах куро-аракского двуречья на территории Азербайджана, от Казахского района на севере до Физулинского на юге (Малый Кавказ). С определенной частью этой группы памятников оказываются связанными и поселения, исследованные в районе г. Тбилиси. В будущем, по всей вероятности, памятники этой территории удастся расчленить на несколько отдельных локально-хронологических групп, в одну из которых войдут Бабадервиш и поселения в смежных районах Грузии, в другую — Мингечаур, в третью — комплексы в Нагорном Карабахе и т. д. Из всех этих памятников особенно выделяется Мингечаурское поселение, расположенное в ущелье Боздаг, на правом берегу Куры, где представлены жилища полуземляночного типа (табл. 6, 7). Что же касается керамики, то она содержит типичные формы посуды, прямые аналогии которой имеются, например, в материалах таких памятников Грузии, как Дидубе, Кикети и др.

Юго-восточная группа включает памятники в Нахичевани на Араксе[10] и на смежной территории Северо-Западного Ирана (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 85–95). Наиболее известным памятником в этой группе является Нахичеванский Кюльтепе I. Толщина слоя куро-аракской культуры достигала здесь более 8 м. В нем открыты круглые сырцовые постройки с примыкающими к ним иногда прямоугольными сооружениями (табл. 8).

Значительный интерес представляют и многослойные поселения в приурмийском районе — Геойтепе (слой К), Тепе Гиджлар и Яниктепе (Burton-Brown Т., 1948; Burney С.А., 1961; 1962; 1964; Biscione R., Pecorella P.E., 1984). Вопрос о формах хозяйственно-бытовых сооружений на Геойтепе и Гиджлартепе неясен. А на Яниктепе в нижней части слоя эпохи ранней бронзы (I) открыты остатки круглых построек (табл. 9), в верхней (II) — прямоугольных.

С этой группой, возможно, надо связывать и памятники, находящиеся значительно южнее Урмии, в частности Годинтепе (слой IV). В этом поселении представлены исключительно прямоугольные сырцовые постройки, как в верхнем горизонте Яниктепе, а также близкие формы керамики.

Помимо отмеченных, в ареале куро-аракской культуры выявляются и другие группы памятников. В пределах Закавказья следовало бы отметить группы памятников, сконцентрированных, с одной стороны, в районе Тбилиси, где их известно уже не менее десяти (Абрамишвили Р.М., 1976, с. 24, 25), с другой — в Кахетии, в Иори-Алазанском бассейне, где обследовано свыше 40 поселений и могильников эпохи ранней бронзы (Пицхелаури К.Н., Дедабришвили Ш.Ш., 1976, с. 11, 22).

Пока нельзя четко очертить круг памятников Западной Грузии[11], связанных с исследуемой культурой. То же самое следует сказать в отношении памятников юго-восточного Азербайджана и некоторых других районов Закавказья.

Вне Закавказья значительная группа памятников куро-аракской культуры представлена на Северо-Восточном Кавказе, прежде всего, в Дагестане. Они открыты здесь на Прикаспийской равнине, в предгорьях и горных районах (Мунчаев Р.М., 1975, с. 172–190; Гаджиев М.Г., 1987, с. 24–38; 1991, рис. 20). Широко известными ныне памятниками Дагестана рассматриваемой культуры являются Каякентские (Гемитюбе I и II), Великентское, Дербентское, Мамайкутанское, Мекегинское, Чиркейское, Галгалатлинское поселения и др. Дальнейшие исследования покажут, смыкаются ли с ними памятники, расположенные на смежной территории Азербайджана, в частности в Хачмасско-Кубинской зоне, или они представляют отдельный (Северо-Восточного Азербайджана) локальный вариант куро-аракской культуры. Пока же несомненно, что поселения и могильники Дагестана составляют ярко выраженную локальную группу памятников данной культурно-исторической общности. Для них типичны круглоплановая архитектура, многие характерные формы куро-аракской керамики и своеобразная посуда с грубообмазанной поверхностью, отсутствующая в комплексах Закавказья, Ирана и Анатолии (табл. 10).

Большого интереса заслуживают памятники эпохи ранней бронзы, известные на территории соседней Чечено-Ингушетии (Мунчаев Р.М., 1975, с. 336–366). В ее восточной части (Чечне), судя по поселениям у с. Серженьюрт, была представлена особая группа памятников куро-аракской культуры. В западных же районах края (Ингушетии) мы имеем, с одной стороны, типичные памятники майкопской культуры (в предгорных равнинах), подобно Бамутскому могильнику (Мунчаев Р.М., 1975, с. 286–307), а с другой — синкретические (майкопско-куро-аракские) комплексы, как, например, Луговое поселение в горном ущелье (Мунчаев Р.М., 1961; 1975). В горах Северной Осетии также открыты комплексы, связанные с куро-аракской культурой, в то время как в предгорных долинах известны майкопские памятники. Территорию Ингушетии и Северной Осетии, следовательно, надо рассматривать как область стыка двух основных культур раннебронзового века Кавказа, чем и объясняется специфика представленных на данной территории памятников III тысячелетия до н. э. Но таковой эта территория стала не сразу, а на определенных этапах развития той и другой культуры, в процессе распространения майкопской культуры на юго-восток, а куро-аракской на север и северо-восток.

Таким образом, в обширном ареале куро-аракской культуры мы наблюдаем локальные (территориальные) группы памятников, каждая из которых отличается определенным своеобразием, проявляющимся или в архитектуре, или в керамике, или в том и другом вместе. Несомненно, многие из них, в частности юго-западная, араратская, шида-картлийская, приурмийская и дагестанская, характеризуют локальные (территориально и хронологически) варианты рассматриваемой культуры.

В эпоху ранней бронзы оказались освоенными почти все районы, входящие в ареал куро-аракской культуры. Поселения этой культуры известны ныне во всех геоклиматических зонах Закавказья и смежных областей.

В низменных районах поселения представляли собой иногда искусственные холмы (тепе или телли). Они открыты на территории Азербайджана, Армении, Грузии, Дагестана, Восточной Анатолии и Ирана. Поселениями этого типа являются, например, Нахичеванский Кюльтепе I, Мохраблур и др. Наиболее часты, пожалуй, поселения на естественных холмах, причем иногда одно поселение располагалось на нескольких холмах. Они представлены в низменных и предгорных районах. Изучена, например, топография поселений в северо-восточной части Азербайджана. Они располагались в низменной прибрежной полосе длиной 70 км с интервалами в 3,5-16,5 км и занимали высоты от 20 до 370 м над уровнем моря. От современного берега Каспия поселения удалены на 6,5-27 км (Ахундов Т.И., 1987, с. 11).

В горных же областях поселения устраивались на высоких террасах или склонах гор. Одним из выразительных памятников этого типа является поселение площадью около 3 га на южном склоне Амиранисгора, в 2,5 км от Ахалцихе. Оно располагалось примерно на десяти искусственно вырубленных террасах длиной до 25 м и шириной 7-10 м, спускавшихся к подножию горы (Чубинишвили Т.Н., 1963, с. 94; Джавахишвили А.И., 1973, с. 151). На поселении был устроен и могильник.

На южном террасированном склоне горы Каркнали находилось также поселение Самшвилде (Мирцхулава Г.И., 1975, с. 70). Искусственные террасы с остатками построек на них зафиксированы и в Дарани (Ханзадян Э.В., 1979, с. 153). Близки к ним по топографии, а также по архитектуре поселения Озни (Куфтин Б.А., 1948, с. 26), Тетрицкаро (Гобеджишвили Г.Ф., 1978) и другие в Грузии; Арич, Кети, Карнут и другие в Армении (Хачатрян Т.С., 1975, с. 34–42); Тигнис, Пулур, Караз и Геленджиктепе в Восточной Анатолии; Чиркейское, Галгалатлинское и другие в Дагестане.

Характерным для поселений является то, что они расположены у рек или поблизости от них, на участках, благоприятных для развития земледелия и скотоводства. Рельеф местности учитывался и с точки зрения защиты поселения. В тех же случаях, когда поселение оказывалось естественно недостаточно защищенным, сооружали специальные укрепления. На ряде поселений выявлены оборонительные стены (каменные — в Шенгавите, Муханнаттапе, Эларе, Шрешблуре, Гарни и др., сырцовая — в Гудабертке и Гейотепе). Впечатляют крепостные сооружения Шенгавита, ограждавшие поселение на берегу Раздана с трех сторон (табл. 3, 2). Стены шириной 4 м, сложенные из каменных блоков, имели башни и подземный выход к реке (Сардарян С.А., 1967, с. 293). Массивными стенами отличаются оборонительные сооружения поселений в Шираке (Хачатрян Т.С., 1975, с. 34–39) и других областях Закавказья.

В данной связи следует сказать о том, что ряд циклопических крепостей, известных в Закавказье, был сооружен в эпоху ранней бронзы. Отметим для примера два таких памятника, обследованных на правобережье р. Дебед в Ноемберянском районе Армении. Это крепость Шаглама II, построенная на скальном выступе площадью около 1,5 га. Западные склоны его были укреплены каменной стеной шириной 3,5 м. Другая крепость — Шаглама III площадью 6,6 га расположена на возвышенности с тремя крутыми склонами. Керамика того и другого памятника близка сосудам из поселений Араратской равнины (Есаян С.А., 1976, с. 21–31).

В отдельных случаях поселения располагались компактными группами на сравнительно небольшой территории — ряд небольших поселений вокруг одного крупного. Такие группы зафиксированы на Араратской равнине; например, пять поселений-спутников на расстоянии 1–2 км друг от друга близ крепости Дарани, семь поселений близ Аревика, шесть между Джраовитом и Эчмиадзином (Ханзадян Э.В., 1985, с. 10). Другой пример — в пределах территории Элара выявлены крупные и малые поселения, имевшие, как полагают, одно погребальное поле (Ханзадян Э.В., 1979, с. 153). Аналогичная картина наблюдается и в районе Тбилиси (Тбилиси, 1978, с. 14). Вполне вероятно, что имела место определенная иерархия поселений.

Большинство поселений отличалось небольшими размерами, в среднем около 1,5–2 га. Но отдельные поселения были значительны по площади. Шенгавитское поселение, например, занимало 6 га, Аричское — свыше 10 га. Довольно крупными были и такие поселения, как Амиранисгора, Гудабертка, Нахичеванский Кюльтепе I, Караз и др. (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 97).

Мощность культурного слоя поселений достигала от 2 до 8 м и более. В них зафиксировано по несколько строительных ярусов: в Квацхелеби открыто шесть таких ярусов, в Хизанаантгора — девять, в Нахичеванском Кюльтепе I — 14, Джраовите — 12 и т. д. В единичных случаях известны и сезонные временные стоянки, например, в пещерах Сагварджиле, Цона (Грузия), Шау-Легет (Северная Осетия) и Чирката (Дагестан).

Не вполне ясным остается вопрос планировки куро-аракских поселений. Дело в том, что планов поселений известно очень мало, менее десяти. За редким исключением они опубликованы весьма схематично (Джавахишвили А.И., 1973, с. 112, 113). По сути дела, мы знаем сейчас полностью лишь план одного поселения — Квацхелеби (слой С₁). Рассмотрим его.

Здесь было выявлено 25 домов, расположенных более или менее правильными рядами как с северо-востока на юго-запад, так и с юго-востока на северо-запад (табл. 4, 1–3); прослежены шесть рядов как в одном, так и в другом направлении (Джавахишвили А.И., 1973, с. 114, 115). Дома расположены близко друг к другу и образуют как бы несколько групп вокруг проходов и небольших площадок. Наиболее просторная площадь находилась в северо-западной части поселения и была замкнута семью домами. Особенность планировки поселения заключается также в ориентации домов в основном на северо-восток или юго-запад (Джавахишвили А.И., 1973, с. 116). В северо-западной, наиболее возвышенной части поселения на свободной площади находилась постройка, имевшая культовое значение (Джавахишвили А.И., 1973, с. 118).

Несколько иным был принцип планировки Амиранисгора и других аналогичных поселений, обусловленный рельефом местности — склонами гор, на которых они располагались. На Амиранисгора, в частности, были вырублены террасы, на которых рядами, плотно друг к другу были поставлены отдельные дома, ориентированные в определенном направлении (табл. 1, 8). В центре поселения оказалась свободная площадь, служившая «либо для содержания скота, либо для каких-то общих сборищ» (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 97, 98). На вершине горы находилось святилище. Другое поселение (как, например, в Ариче) занимало три террасы, разделенные массивными каменными стенами (Хачатрян Т.С., 1975, с. 34). Близки к ним по топографии и поселения горного Дагестана: например, Чиркейское, находившееся на левом берегу Сулака, на останце древней террасы с высокими и крутыми склонами. Здесь вскрыты остатки 20 каменных домов, расположенные тремя ступенчато возвышающимися друг над другом рядами на врезанных в склон искусственных террасах (Гаджиев М.Г., 1987, с. 29; 1989, с. 26, 29). Так же стояли дома в поселении Галгалатли.

К сожалению, остается неясной планировка такого крупного и интересного поселения, как Шенгавит. Для него, как и остальных куро-аракских поселений, характерна плотная застройка (табл. 3, 2). Предполагается, что здесь постройки располагались гнездами: вокруг круглого дома лепились хозяйственные пристройки — до 10–12 (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 97). Высказана и совершенно иная точка зрения: Шенгавитское поселение характеризуется агломеративной застройкой прямоугольными многокомнатными домами, в которые включены круглоплановые помещения культового назначения (Джавахишвили А.И., 1973, с. 183).

Поселения куро-аракской культуры отличались в целом плотной, компактной застройкой, с определенными архитектурно-планировочными принципами. На отдельных участках поселений имелись небольшие площади, свободные от построек, использовавшиеся как дворы, места для загона скота и т. п. Есть основания полагать, что на некоторых поселениях были сооружены общественные зернохранилища. В частности, таковым может рассматриваться скопление крупных, расширяющихся к основанию ям с тщательно обмазанными стенками и с общим перекрытием, открытое в Гудабертке. Скопления таких же крупных ям диаметром в основании до 2,5 м выявлены и в других поселениях (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 99). Представляется несомненным наличие на многих поселениях культовых сооружений. В одних случаях они были устроены за пределами жилой застройки, а в других, — вероятно, в центральной части поселка, как, например, в Мохраблуре (Арешян Г.Е., Кафадарян К.К., 1973, с. 443).

По всей вероятности, на тех поселениях, где было налажено керамическое производство, гончарные мастерские были вынесены на окраину или даже за пределы поселка. На это, в частности, убедительно указывают остатки такой мастерской, раскопанные в Великенте. Она находилась не в самом поселении, а рядом с ним, на отдельном холмике (Котович В.Г., 1959, с. 123, 124; Мунчаев Р.М., 1975, с. 369–371; Белоглазова Т.А., 1981, с. 36–48).

Жилая архитектура на поселениях куро-аракской культуры представлена домами нескольких типов. Наиболее распространенными из них являются, несомненно, однокомнатные, круглые в плане дома с конической крышей или куполовидным, а иногда и плоским перекрытием. Такие дома открыты в поселениях на территории Азербайджана, Армении, Грузии, Северо-Восточного Кавказа и Северо-Западного Ирана. В Армении, например, они представлены почти на всех поселениях (Шенгавит, Элар, Коси-Чотер, Гарни, Джраовит и др.), так же как в Дагестане (Гемитюбе II, Черкейское, Галгалатлинское и др.). На разных строительных уровнях Нахичеванского Кюльтепе I вскрыты остатки 28 круглых построек, в центре почти каждого из которых имелись мангал, врытый в пол, или прямоугольная глиняная печь у стены. Самая маленькая из этих построек — диаметром 3,5 м, наибольшая — 13 м. Преобладают постройки диаметром от 5,2 до 6,4 м (Абибуллаев О.А., 1965, с. 41–62; Джавахишвили А.И., 1973, с. 186). В Шенгавите диаметр круглых сооружений достигает 6-7-7,5 м. Таковы же примерно размеры толосовидных построек и в остальных куро-аракских поселениях. Следовательно, площадь их составляла от 22–25 до 40–44 кв. м.

Отмечены случаи, когда круглая постройка была разделена на две неравные половины, меньшая из которых служила, видимо, кладовой (Абибуллаев О.А., 1965, рис. 7, 9, 13, 14). В других случаях внутри жилища по всей окружности к стене примыкала глиняная площадка высотой и шириной 0,5 м (Ханзадян Э.В., 1969, с. 168). На ряде поселений (Нахичеванский Кюльтепе I, Шенгавит, Гарни, Джраовит, Самшвилде, Чиркей и др.) к круглым домам были пристроены прямоугольные хозяйственные помещения обычно небольших размеров — от 9 до 20 кв. м (табл. 3, 1; 8, 28).

Круглые дома строились из глинобита и чаще из сырцовых кирпичей прямоугольной формы на фундаменте, сложенном из камней в несколько рядов (Шенгавит, Нахичеванский Кюльтепе I и др.). На поселениях же, расположенных на предгорной и особенно на горной полосе (Элар в Армении, Галгалатли в Дагестане), круглоплановые постройки сооружались, как правило, из камня (Ханзадян Э.В., 1979, с. 151; Мунчаев Р.М., 1975, с. 175; Гаджиев М.Г., 1989, рис. 2–6). Стены их из двух-трех рядов камней, связанных глиняной обмазкой, были довольно массивны (табл. 10, 2–4). В Шенгавите, по всей видимости, строили иногда дома, сочетающие каменную и сырцовую кладку, а в Нахичеванском Кюльтепе I кладка стен некоторых жилищ была фигурной, как и у зернохранилища, раскопанного в Яниктепе. Размеры сырцовых кирпичей 20×29×10 см и 29×40×40 см (Шенгавит), 40–42×18-22×10–12 см (Нахичеванский Кюльтепе I), 30×35×12 см (Караз) и т. д. (Джавахишвили А.И., 1973, с. 170; Абибуллаев О.А., 1965, с. 40, 41; и др.). Полы в домах были обычно глинобитные, иногда обожженные или, как в Гаракепектепе, окрашенные в красный цвет (Исмаилов Г.С., 1972, с. 480). Отмечены случаи, когда пол был вымощен щебнем и обмазан глиной (Ханзадян Э.В., 1969, с. 167, 168).

Круглоплановая архитектура нетипична для поселений юго-западной части ареала куро-аракской культуры и Шида Картли. Как отмечалось, в поселениях Амиранисгора и Караз наблюдается совершенно иная форма архитектуры — в виде каменных прямоугольных построек с плоской глиняной крышей. В Амиранисгора, например, жилища представляли однокомнатные (высотой около 2,5 м) удлиненные помещения площадью до 20 кв. м. Отдельные же постройки были значительны по размерам — до 54 кв. м. В центре жилища находились очаг, врытый в пол, или печь. Очаги были разного типа. В некоторых домах около задних стен зафиксированы глинобитные возвышенные площадки длиной около 2 м, шириной 0,5–0,6 м, высотой 0,4–0,5 м. К домам примыкали длинные и узкие помещения, предназначавшиеся, как полагают, для скота (Чубинишвили Т.Н., 1965, табл. XII–XIV; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 64–66; Джавахишвили А.И., 1973, с. 152–160).

Целиком прямоугольную архитектуру содержат и поселения северо-западной Армении (Хачатрян Т.С., 1975, с. 34–39), а также поселение Годинтепе IV в Иране. Что же касается других регионов куро-аракской культуры, то прямоугольные постройки раскопаны в немалом количестве в Шенгавите, причем отдельные из них размером до 100 кв. м. Здесь наряду с ними представлены, как и в некоторых других поселениях, круглые здания. Неясны, однако, их соотношения между собой и были ли те и другие жилыми постройками или же одни из них использовались для хозяйственных или культовых целей. Учитывая тот факт, что на поселениях Араратской долины круглые дома являлись господствующей и во многих случаях единственной формой архитектуры, представляется возможным утверждать, что и в Шенгавите таковые были основным типом жилища.

Отличны по форме, конструкции и строительным приемам дома в шида-картлийских поселениях. Четкое представление о них дает поселение Квацхелеби. Дома здесь были четырехугольные в плане, немного вытянутые по продольной оси, с округленными углами, площадью от 30 до 60 кв. м (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, с. 61; табл. VI–XI, XIV–XXIII; Глонти Л.И., 1970; с. 8, 9; Джавахишвили А.И., 1973, с. 113–130). Они состояли из двух помещений — жилой комнаты почти квадратной формы и отделенной от нее стеной передней, вытянутой вдоль фасада (табл. 4, 4, 5). Входная дверь помещалась посередине фасадной стены, а напротив нее находилась дверь, соединявшая переднюю с комнатой. Перед дверью иногда были глинобитные ступеньки. Вдоль задней стены комнаты, а иногда и вдоль задней и боковых стен передней находились низкие площадки (высотой 10–15 см, шириной 50–80 см). В центре комнаты в полу был устроен круглый глиняный очаг, за ним, в глубокой яме, обложенной камнями, стоял четырехгранный столб, поддерживающий балочную конструкцию перекрытия. Дома имели плоскую глиняную крышу со свето-дымовым отверстием. Предполагается, что они, как и дома в других поселениях, могли иметь двухчастные узкие окна (Джавахишвили А.И., 1973, с. 122).

Дома сооружали на выровненной площадке, без фундамента. Стены построек возводились из сложенного в один ряд сырцового кирпича стандартного размера (43×17×11 см) или из глинобита, армированного плетеным каркасом; их толщина достигала 30–40 см. Они были положены на тонком глиняном растворе и покрыты глиняной обмазкой толщиной 2,5 см. (Отметим, кстати, что на поселении Гудабертка в Шида Картли имеется и архаическая настенная роспись в виде фриза.) Тщательно были обмазаны полы, иногда тончайшим слоем золы. При подготовке делались галечные настилы под площадки, лепились ступеньки и центральный очаг, закладывались у дверей притолочные камни (Джавахишвили А.И., 1973, с. 120–121).

Подобная архитектура была характерна для поселений Шида Картли на длительном этапе развития здесь культуры раннебронзового века. Остатки аналогичных домов с таким же взаиморасположением и ориентацией открыты и в слоях В и С поселения Хизанаантгора. Но более ранний слой (Д) на этом поселении, синхронный которому отсутствует в Квацхелеби, свидетельствует, что здесь им предшествовали круглые в плане дома с центральным очагом и столбом. Стены и пол их были залощены и окрашены в красный цвет (Киквидзе Я.А., 1972, с. 94).

Таким образом, в шида-картлийской низменности наблюдается трансформация одних форм домостроительства в другие, близких друг к другу по ряду признаков и, по всей вероятности, генетически связанных между собой.

Охарактеризуем, наконец, жилища Мингечаурского поселения. Они представляли собой большие вытянутые дома полуземляночного типа длиной от 8 до 14 м и шириной от 4 до 8 м, т. е. площадью от 30 до 110 кв. м (Асланов Г.М., Ваидов Р.М., Ионе Г.И., 1959, с. 23–25). Отдельные из них были разделены перегородками на три части. В домах открыты ряды очажных ям (до 5–6). Нижняя часть жилищ углублена в землю. Стены поддерживались с помощью столбов, укрепленных вдоль продольных стен жилища (табл. 6,1). Они были возведены, по-видимому, из камышового или жердяного плетения и покрыты толстым слоем глиняной обмазки, так же, как и плоская крыша (Асланов Г.М., Ваидов Р.М., Ионе Г.И., 1959, с. 25). Пол был вымощен мелкой галькой (иногда вместе с ракушками и обломками керамики) и подмазан глиной.

Жилища, подобные мингечаурским, в других поселениях куро-аракской культуры неизвестны. По планировке (прямоугольные, с округленными углами) и некоторым другим особенностям их можно было бы сближать с домами Квацхелеби, но последние, конечно же, представляли более высокую ступень домостроительства. На то, что в эпоху ранней бронзы в отдельных районах Кавказа продолжали сооружать жилища столь архаического типа, указывает открытие округлых в плане жилищ полуземляночного типа в поселениях Гемитюбе I и II и на дербентском холме в Дагестане. Они достигали в диаметре от 2,4–2,6 до 4 м и были заглублены в материк на 0,4–0,6 м (Гаджиев М.Г., 1980а, с. 101; 1989, с. 33; Кудрявцев А.А., Гаджиев М.С., 1988, с. 8).

Проведенный обзор показывает наличие определенной системы в топографии поселений куро-аракской культуры и архитектурно-планировочных принципов. Для большинства поселений характерна круглоплановая архитектура. Толосовидные постройки являлись основным типом домостроительства на Араратской равнине, в приумрийском районе, в Дагестане, некоторых регионах Азербайджана и Грузии. Но были области, для поселений которых характерны прямоугольная архитектура или дома, подобные квацхелебским. Вместе с тем на ряде поселений наблюдается сочетание круглых и прямоугольных построек, причем нередко последние выступают как подсобные сооружения, пристроенные к основным (жилым) — круглым постройкам.

Изучение древнейшей архитектуры в Закавказье и смежных областях показывает, что круглоплановое домостроительство прекращается здесь после эпохи ранней бронзы. На ряде поселений куро-аракской культуры можно наблюдать, как круглые дома (в нижних горизонтах) заменяются четырехугольными (в верхних слоях). Особенно четко это прослеживается в Хизанаантгора (Шида Картли) и в бассейне Урмии. Возможно, такая же картина развития архитектуры имела место в Мохраблуре, на Араратской равнине, где в самых верхних уровнях более чем восьмиметрового слоя куро-аракской культуры выявлены прямоугольные постройки (Арешян Г.Е., Кафадарян К.К., 1975, с. 398). Но это был не повсеместный в пределах ареала данной культуры процесс. Круглоплановая архитектура, видимо, сохранялась в Закавказье и на Северо-Восточном Кавказе до полного исчезновения куро-аракской культуры.

В настоящее время во многих регионах ареала куро-аракской культуры исследованы и погребальные комплексы. Более того, уже опубликовано немалое количество этих комплексов и сделаны попытки их характеристики и обобщения (Макалатия С.И., 1943; Кушнарева К.Х., 1954; Джапаридзе О.М., 1961; Чубинишвили Т.Н., 1963; 1971; Пхакадзе Г.Г., 1963; Чилашвили Л.А., 1964; Ханзадян Э.В., 1967; 1979; Дедабришвили Ш.Ш., 1970; Хачатрян Т.С., 1975; Мунчаев Р.М., 1975; Орджоникидзе А.З., 1981; и др.). Изучению подверглись, в частности, Эларский, Маисянский и другие могильники в Армении; Кикетский, Сачхерский, Амиранисгора и другие в Грузии; курганы в Кабале, Нагорном Карабахе, Гобустане, Шамхорском и других районах в Азербайджане; ряд комплексов в Анатолии и Дагестане.

Могильники куро-аракской культуры территориально исследованы неравномерно. Значительное их количество выявлено в Закавказье. В Дагестане же обследован разрушенный могильник (Щебоха) с каменными склепами у с. Гагатль, где расчищен один овальный склеп, служивший для коллективных захоронений (Мунчаев Р.М., 1975, с. 173; Гаджиев М.Г., 1986, с. 25, 26), а в Восточной Анатолии открыто несколько погребений, в том числе два в Пулуре и один склеп с коллективными захоронениями в Эрниси (Burney С.А., 1958, с. 182–189). Неизвестны до сих пор могильники рассматриваемой культуры в Иране.

Обряд погребения у куро-аракских племен был сложен и разнообразен. Они практиковали (спорадически и не повсеместно) обычай захоронения на площади поселения, широко распространенный у раннеземледельческих племен. Правда, здесь за редким исключением не зафиксированы случаи погребения детей под полами и у стен домов, что столь характерно для многих неолитических и энеолитических поселений.

На Амиранисгора, где раскопано более 50 могил, захоронения были совершены либо в необжитых еще местах, либо на заброшенных участках (Чубинишвили Т.Н., 1963, с. 36–41; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 66). Погребения вскрыты также на площади поселений Илто в Кахетии (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, с. 46–48; 1970, с. 6), Гудабертка и Квацхелеби в Шида Картли, Двине в Армении (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 75; Кушнарева К.Х., 1977, с. 9) и т. д.

Обычно же кладбища устраивались вне поселения, но, как правило, в непосредственной близости от него. Прямо за крепостными стенами расположены могильники в Шенгавите и Ариче (Азизян Г.А., 1963; Хачатрян Т.С., 1975, с. 35). Собственно, большинство известных могильников (в Эларе, Кировакане, Хизанаантгора и т. д.) находится вблизи от поселений. О размерах могильников и общем количестве погребений на каждом из них сведений нет, так как ни один из них полностью не раскопан.

Могильники в основном грунтовые. Практиковался и обряд захоронения под курганной насыпью. В Армении, например, изучен большой курганный могильник (Маисянский) у г. Октемберян. Насыпи отличаются сложной структурой. Есть курганы с каменно-зольной насыпью. Многие содержат кромлехи. Погребения совершены в каменных склепах. В одном из них вытянутые мужской и два женских скелета были обернуты в ткани, окрашенные охрой (Арешян Г.Е., 1987, с. 558, 559). Кроме того, один курган с каменным панцирем раскопан на участке Гиласкут в Иджеванском районе (Арешян Г.Е., Симонян А.Е., 1988, с. 469).

Широко представлены курганы раннебронзового века в Грузии (в Шида Картли, Сачхере, Триалети, Кахетии и т. д.) и особенно на территории Азербайджана. Здесь они известны в Гобустане, Хачбулаке, Шамхоре, Астаре, Мильской степи и т. д. (Кушнарева К.Х., 1954; Кесаманлы Г.П., 1964; Махмудов Ф.Р. и др., 1964; Иессен А.А., 1965в; Мурадова Ф.М., Рустамов Д.Н., 1970; Рустамов Д.Н., Мурадова Ф.М., 1971; Кесаманлы Г.П. и др., 1978; 1979; и др.). В большинстве своем эти курганы небольших размеров, диаметром в среднем 15 м при высоте 1,5–2 м, сложены из камня. В основании некоторых курганов прослежены каменные кромлехи (Рустамов Д.Н., Мурадова Ф.М., 1971, с. 391; Кесаманлы Г.П. и др., 1979, с. 514).

Из общей группы курганов Закавказья эпохи ранней бронзы заметно выпадает большой курган в Мильской степи. Он отличается не только крупными размерами каменно-земляной насыпи и могильного сооружения, но и характером содержавшейся в погребении керамики (Иессен А.А., 1965в, с. 153–194), что не позволяет рассматривать его как памятник куро-аракской культуры (Мунчаев Р.М., 1975, с. 171).

Чем вызвано столь широкое распространение в восточной части ареала куро-аракской культуры курганного обряда захоронения, сказать с определенностью трудно. Известно, что этот обряд в Восточном Закавказье появился рано, не позднее энеолита (Гуммель Я.И., 1948, с. 15–22; Кушнарева К.Х., 1954, с. 169; Нариманов И.Г., 1958, с. 23, 24; Мунчаев Р.М., 1975, с. 64, 65).

Рассмотрим могильные сооружения и обряд захоронения. Начнем с курганных погребений. Последние совершены в грунтовых ямах и каменных ящиках обычно четырехугольной формы, а также в крупных прямоугольных могилах, устроенных под центральной, юго-восточной или юго-западной частями насыпи. Так, в курганах в местности Османбозу, на правом берегу Куры открыты могилы размерами 3×5×1,7 и 4×3,5×1,4 м. В первом случае дно могилы было обмазано глиной, а яма перекрыта четырьмя продольными и 12 поперечными бревнами. В могиле были погребены 34 человека в скорченном положении, на боку (Кесаманлы Г.П. и др., 1978, с. 498). Инвентарь состоял из 17 глиняных сосудов. В могиле второго кургана открыты останки одного погребенного со следами огня (Кесаманлы Г.П. и др., 1981, с. 421). В двух других курганах там же обнаружены захоронения с трупосожжениями, а еще два кургана представляли, очевидно, кенотафы (Кесаманлы Г.П. и др., 1979, с. 514)[12]. Отметим, что случаи трупосожжения отмечены и в отдельных курганах других районов Азербайджана. В западной же части ареала куро-аракской культуры погребения с трупосожжениями до сих пор не зафиксированы.

Следует обратить внимание также на ряд курганов в Кахетии (Машнаари I и II, Мелегле), в которых захоронения находились не в специальных могилах, а были устроены непосредственно под насыпью, на уровне дневной поверхности (Дедабришвили Ш.Ш., 1979, с. 56, 57). Здесь же отмечены выкладки дна могил галькой. Эти черты характерны и для курганов позднего этапа майкопской культуры.

На сложность обряда погребения указывают и грунтовые могильники. Достаточно полное представление о них дают могильники в Кикети, Амиранисгора, Самшвилде, Ариче, Эларе и т. д. В них открыты захоронения в четырехугольных и реже овальных грунтовых ямах, иногда засыпанных булыжниками, каменных ящиках и склепах (табл. 11). Преобладающий тип могил — это каменные ящики и склепы. В основном они были прямоугольной формы. В Самшвилде, например, где вскрыто 37 могил эпохи ранней бронзы, размеры их достигали в среднем 2,5×1,5 м. Они были ориентированы по оси восток-запад или юг-север с небольшими отклонениями. Там встречены и две могилы округлой формы диаметром 1 м, в которых были погребены по одном ребенку (Мирцхулава Г.И., 1975, с. 74, 75).

Особую форму составляют подковообразные склепы, открытые в Эларе, Амиранисгора, Тамариск и Кикетском могильнике. Стены их, сложенные насухо из камней, судя по склепам Кикети, суживались кверху, образуя, видимо, сводчатое перекрытие. Склепы были ориентированы с севера на юг или с северо-запада на юго-восток. Вход во всех случаях был обращен к югу (Пхакадзе Г.Г., 1963, с. 36).

Большинство могил, во всяком случае в Самшвилде и Кикети, содержало коллективные захоронения. Они являлись, вероятно, семейными усыпальницами (Мирцхулава Г.И., 1975, с. 74; Пхакадзе Г.Г., 1963, с. 138). В погребениях же Амиранисгора представлены как одиночные захоронения, так и парные, и коллективные (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 66).

Отметим, что для могильников Шида Картли (Квацхелеби, Хизаантгора) характерно отсутствие каменных склепов и ящиков. Погребения здесь совершены в грунтовых могилах, стены отдельных из них были выложены камнями. В них находились одиночные и парные захоронения (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 75). В Цихиагора-Гудабертке открыты также небольшие сырцовые склепы. Все это отражает локальные особенности шида-картлийских памятников куро-аракской культуры.

Погребения в грунтовых могилах, каменных ящиках и склепах совершены, как правило, в скорченном положении на боку, с произвольной ориентировкой (табл. 11). В склепах Самшвилде, например, покойники укладывались головой к входу (Мирцхулава Г.И., 1975, с. 74). В некоторых грунтовых могилах Кикети скелеты оказались без черепов. В них отсутствовал и какой-либо инвентарь. Подавляющее же большинство погребений содержит инвентарь, главным образом глиняные сосуды. В отдельных могилах встречены и металлические предметы, в том числе редко золотые украшения, как в Шенгавите (Азизян Г., 1963). Вещи положены преимущественно у изголовья, в ногах или вдоль погребенного. В некоторых погребениях отмечены угольки и остатки жертвоприношений в виде костей животных.

Такова общая характеристика погребальных сооружений и обряда захоронения куро-аракских племен. Обращает на себя внимание разнообразие могильных конструкций и способов погребения. До сих пор остается неясным, как хронологически соотносятся между собой три основных типа погребальных сооружений — грунтовые могилы, каменные ящики, склепы, каков их генезис. Попытки установить это привели исследователей к прямо противоположным выводам. Так, для Амиранисгора развитие их намечается в следующей последовательности: наиболее древними здесь являются подковообразные склепы и группа каменных ящиков; затем на протяжении значительного периода жизни поселения погребения совершались только в каменных ящиках, а в позднейший период — в грунтовых могилах, засыпанных камнями (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 66). Совершенно иная картина представляется в Эларе, где раскопано 21 погребение. Здесь ранними являются грунтовые могилы, а позднейшими — подковообразные склепы. Верхняя дата первых определена 2700 г. до н. э., а последние датированы второй половиной и концом III тысячелетия до н. э. (Ханзадян Э.В., 1979, с. 152, 153). Наконец, в Квацхелеби и Хизанаантгора на всем протяжении жизни данных поселений погребения совершались только в грунтовых могилах.

Степень изученности погребальных памятников куро-аракской культуры такова, что в настоящее время трудно решить этот и другие связанные с этим вопросы.

Памятники куро-аракской культуры дали огромный по количеству и разнообразию вещевой материал. Он включает в себя главным образом орудия труда и глиняную посуду, а также другие бытовые предметы, различные поделки, предметы вооружения и украшения. Орудия труда изготовлены в основном из различных пород камня, обсидиана, кости и редко бронзы, сосуды — из местных пород глины, оружие и украшения — из камня и металла.

Каменный инвентарь. Орудия труда. Подавляющее большинство орудий труда связано с земледельческим процессом и переработкой продуктов земледелия. Это каменные зернотерки, терочники, ступки, песты, кремневые и обсидиановые вкладыши в наборные серпы. Они встречены на каждом поселении, как на равнине, так и в горных районах. Количество обнаруженных на отдельных поселениях зернотерок достигает многих десятков, а серповых вкладышей — несколько сот (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 106).

Зернотерки сделаны из туфа, базальта, песчаника и других пород камня и имеют ладьевидную прямоугольную и овальную форму (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 9; Kosay H.Z., 1964, pl. LVIII–LX; Ханзадян Э.В., 1967, табл. IV; Исмаилов Г.С., 1978б, табл. XXI; и др.). Они достигают в длину 30–50 см, в ширину в среднем 18 см, в толщину 4–6 см, прогиб рабочей поверхности 3–5 см. Несколько меньше по размерам терочники. Много ступок. Песты к ним изготовлены из плотных камней продолговатой формы и, подобно другим орудиям, имеют следы сработанности (Ханзадян Э.В., 1967, табл. III–IV; 1969, табл. III–IV; 1979, табл. X; Сардарян С.А., 1967, табл. XLVII, 5-11; Хачатрян Т.С., 1975, рис. 11, 12; и др.).

Орудиями жатвы являлись серпы с изогнутой костяной или деревянной основой, в которую были укреплены кремневые и обсидиановые вкладыши нередко с зубчатым рабочим краем. Вкладыши в основном прямоугольной и вытянутой треугольной формы (срединного и концевого типа). Наряду с такими наборными серпами в эту эпоху в Закавказье использовались уже и бронзовые серпы (табл. 12, 63–67).

Из землеобрабатывающих орудий укажем на находки каменных мотыг. Они встречены в единичных экземплярах и лишь на нескольких поселениях: например, орудие из Бабадервиша шириной около 15 см и длиной 10 см, в верхней части его по бокам имеются выемки для укрепления рукоятки (Исмаилов Г.С., 1963, с. 142). Вспашка земли производилась, вероятно, с помощью тягловой силы деревянной и костяной сохой.

Следующая группа каменных орудий — топоры. Представлены в основном три типа. Первый тип составляют плоские клиновидные подшлифованные топоры. Найдены в Нахичеванском Кюльтепе I, Бабадервише, Гарни и некоторых других поселениях Закавказья, а также в Пулуре, Великенте и Серженьюрте (Ханзадян Э.В., 1969, рис. 20; Мунчаев Р.М., 1961, с. 55–57; 1975, с. 338, 339; Исмаилов Г.С., 1973, с. 143; и др.). Такие орудия были широко распространены, особенно на Северном Кавказе, в неолите и энеолите. В эпоху ранней бронзы они заменяются соответствующими металлическими орудиями.

Ко второму типу относятся преимущественно массивные топоры с желобчатым перехватом в средней или верхней части. Они обнаружены в памятниках Закавказья (Шенгавит, Шрешблур, Элар, Нахичеванский Кюльтепе I и др.) и Северо-Восточного Кавказа, в том числе Великентском и Серженьюртовском поселениях (Котович В.Г., 1959, табл. I, 5; Мунчаев Р.М., 1961, с. 58, табл. III; Сардарян С.А., 1967, табл. XLVIII, 3, 4; Ханзадян Э.В., 1967, рис. 5; табл. V, 2).

Третий тип — сверленые топоры. Общее количество их также невелико, и происходят они в основном из памятников западной части ареала куро-аракской культуры, в частности Пулура, Шенгавита и других поселений (Мунчаев Р.М., 1961, с. 57; Ханзадян Э.В., 1967, табл. VIII; Kosay H.Z., 1976. pl. 99). Некоторые из них представляют проушные клиновидные топоры, аналогичные соответствующим бронзовым орудиям. У других топоров отверстие для рукоятки находится не у обушной части орудия, а в центре. Обнаружены топоры с незаконченным сверлением. Неясно, являются ли каменные сверленые топоры прототипами металлических проушных топоров, или же их следует рассматривать как имитацию последних в камне.

Рассмотрим здесь же и некоторые другие изделия из камня. Это, во-первых, предметы вооружения: навершия булав и наконечники стрел. Булавы найдены в памятниках Армении (Шенгавит, Двин, Гарни и др.), Грузии (Ткиави, Триалети и др.), Азербайджане (Хаченагетские курганы, Нахичеванский Кюльтепе I и др.) и Великентском и Каякентском поселениях в Дагестане (Куфтин Б.А., 1941, табл. CXV; Макалатия С.А., 1943, рис. 28; Пиотровский Б.Б., 1949б, с. 174; Кушнарева К.Х., 1954, с. 170; Абибуллаев О.А., 1957, рис. 74; Мунчаев Р.М., 1961, с. 66, 67; Есаян С.А., 1966, с. 51–53; Ханзадян Э.В., 1967, табл. VI; и др.). Они изготовлены из диабаза, базальта, мрамора и других пород камня и имеют шаровидную и реже грушевидную форму.

В комплексах куро-аракской культуры представлено немалое количество кремневых и обсидиановых наконечников стрел. Они треугольной формы и в основных трех типов: с прямым или слегка округленным основанием, выемчатые и черешковые. На ряде памятников (Гарни, Бабадервиш, Квацхелеби, Серженьюрт и др.) встречены стрелы двух и даже всех трех типов (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXXIII–XXXIV; Ханзадян Э.В., 1969, рис. 17; Мунчаев Р.М., 1975, рис. 75, 1-16; Исмаилов Г.С., 1978б, табл. XXV), а в могильнике Самшвилде, например, представлены только наконечники стрел с черешком (Мирцхулава Г.И., 1975, табл. XI, 1–8). Преобладают стрелы с выемчатым основанием и черешковые. В составе первых представлены стрелы как с небольшой, так и глубокой выемкой треугольной и главным образом полукруглой формы. Среди стрел этого типа, а также с прямым основанием имеются асимметричные наконечники стрел обычно небольших размеров. Они найдены в Мохраблуре, Бабадервише, некоторых поселениях Шида Картли и Юго-Осетии, а также в Великентском, Серженьюртовском и Луговом поселениях на Северо-Восточном Кавказе (Мунчаев Р.М., 1961, с. 64–66; 1975, с. 350; Есаян С.А., 1966, с. 43–45; Исмаилов Г.С., 1978б, с. 82). Любопытно, что находки асимметричных стрел в большинстве случаев сделаны в районах, пограничных или близких ареалу майкопской культуры, для которой, как известно, подобные стрелы довольно типичны.

Что же касается черешковых стрел, то все они происходят из памятников Закавказья и Восточной Анатолии (Ханзадян Э.В., 1969, рис. 17; Мирцхулава Г.И., 1975, табл. XI, 1–8; Kosay H.Z.,1976. pl. 94; Исмаилов Г.С., 1978б, табл. XXV, 1-10). Они треугольной формы и по оформлению и размерам черенка делятся на две разновидности: с коротким широким и удлиненным узким черенком. Еще один тип стрел, сделанных из кости, рассмотрен ниже.

Из других каменных изделий укажем на пряслица округлой и полусферической формы (Ханзадян Э.В., 1967, табл. XXVI). Такие орудия из глины и особенно из кости многочисленны в куро-аракских комплексах, а каменные встречаются редко. Отметим также находки каменных грузил, сделанные в Коси-Чотере, Гарни, Пулуре и других поселениях (Ханзадян Э.В., 1963, рис. 4, 3, 4; 1969, рис. 22; Kosay H.Z., 1976. pl. 100–101). Необычны грузила из Великента. Они изготовлены из плоской овальной гальки длиной 4–5 см и имеют выбоины на противоположных сторонах (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 12, 1–3). Подобные предметы известны также из Очамчирского поселения в Абхазии. Считается, что они могли служить как грузила для сетей и ткацкого станка (Соловьев Л.Н., 1939, с. 30).

Отдельную группу составляют каменные украшения в виде разнообразных бус — плоских кольцевидных, бочонкообразных, цилиндрической формы и др. Они представлены главным образом в погребальных комплексах. Так, значительная серия бус из различных пород камня обнаружена в погребениях Квацхелеби (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXXIV, XXXVI). Единичные находки каменных «пуговиц» и подвесок (Ханзадян Э.В., 1963, рис. 3, 2–4; Исмаилов Г.С., 1978б, рис. 6, 1–2; и др.). Здесь же укажем на обнаруженные в Бабадервише подвески из перламутра в виде небольших плоских кружочков диаметром до 2 см и цилиндрическую бусину из фаянса длиной 0,9 см, являющиеся, по всей вероятности, предметом ближневосточного импорта (Исмаилов Г.С., 1978б, с. 84, рис. 6, 3, 4).

Костяной инвентарь. Наиболее распространенными изделиями являются шилья и проколки. Они представлены в каждом поселении куро-аракской культуры. Значительные серии этих орудий происходят, например, из Нахичеванского Кюльтепе I, Бабадервиша, Шенгавита, Гарни, шида-картлийских поселений, памятников Восточной Анатолии и Северо-Восточного Кавказа и др. (Абибуллаев О.А., 1957, с. 440, 441; Мунчаев Р.М., 1961, с. 62, 63; Ханзадян Э.В., 1969, с. 32–35; Kosay H.Z., 1976. pl. 104–107; Исмаилов Г.С., 1978б, табл. XXIII; и др.). Подавляющее большинство их имеет обычную для костяных орудий данного типа форму и ничем не отличается от подобных предметов предшествующей и последующей эпох Кавказа и многих других областей. Шилья и проколки изготовлены из эпифизов и других ножных костей мелкого рогатого скота. Рабочий край их заострен и заполирован в результате употребления. Они достигают в длину от 5–6 до 10–12 см. Некоторые из них выработанной формы и более тщательно изготовлены, прямые или слегка изогнутые. Одни проколки и шилья имеют на расширенном и обычно уплощенном конце округлое отверстие, а другие — по две глубокие нарезки для подвешивания или привязывания (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 14, 15; Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXXIII, 8; Kosay H.Z., Vary H., 1964, lev. XLVI; Ханзадян Э.В., 1969, рис. 23). Они использовались, видимо, и как иглы.

Еще одну группу костяных орудий составляют полусферические пряслица, обнаруженные во многих поселениях (Ханзадян Э.В., 1969, рис. 24; 1979, табл. X, 18; и др.). Отмечены случаи находок их и в погребениях, например, в Грмахевистави (Абрамишвили Р.М. и др., 1980, с. 201).

Из других костяных изделий отметим наконечники стрел. Они известны в нескольких экземплярах и в основном из Шенгавита (Сардарян С.А., 1967, табл. XLVI, 3–5). Среди них удлиненные с коротким черенком, округлые в сечении и короткие трехреберные с длинным черенком. Близкие к первым по форме и размерам костяные стрелы происходят из погребения ранней бронзы в Чечено-Ингушетии (Мунчаев Р.М., 1975, с. 306, рис. 73, 2).

Таков в целом каменный и костяной инвентарь куро-аракской культуры. Он весьма выразителен и убедительно подчеркивает земледельческий характер данной культуры. Если сопоставить его, например, с каменным инвентарем майкопской культуры, то мы увидим, что последний содержит немало типов орудий, предшествующих эпох и обладает сравнительно архаичным обликом.

Металлический инвентарь. История металлургии и металлообработки раннебронзового века Кавказа, и в частности Закавказья, — это большая и специальная тема, в разработке которой достигнуты немалые успехи и изучению которой посвящена серия важных исследований (Иессен А.А., 1935; Джапаридзе О.М., 1955; Селимханов И.Р., 1960а, б; 1964; 1986; Мартиросян А.А., 1967; Кашкай М.А., Селимханов И.Р., 1973; Геворкян А.Ц., 1980; Гаджиев М.Г., 1986в; Исмаилов Г.С., 1987б; и др., в том числе обобщающая сводки по металлу куро-аракской культуры: Абесадзе Ц.Н., 1969). Это избавляет нас от необходимости рассматривать вопросы, связанные с данной проблемой.

Металлообработка у куро-аракских племен представляет по сравнению с энеолитической эпохой качественно новую ступень развития. Если в памятниках предшествующего периода металл представлен крайне ограниченным набором изделий, отличающихся архаичностью форм, то в эпоху ранней бронзы мы наблюдаем здесь значительный ассортимент бронзовых предметов, несравненно широкое распространение и совершенно очевидные свидетельства производства их на месте, в самих поселениях, в частности в Гарни, Ариче, Шаглама II, Нахичеванском Кюльтепе I, Мишарчае, Бабадервише, Гаракепектепе, Амиранисгора, Квацхелеби, Хизанаантгора, Галгалотли, Геойтепе, Яниктепе и др., найдены не только сами бронзовые изделия, но и орудия (табл. 12, 69–88), связанные с их производством (сопла, тигли, литейные формы), открыты остатки медеплавильных горнов (табл. 12, 68) и шлаки (Чубинишвили Т.Н., 1963, с. 98; Абибуллаев О.А., 1965б, с. 65–73; Махмудов Ф.Р. и др., 1968, с. 17–19; Ханзадян Э.В., 1969, с. 37, 38, 167; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 113–116, рис. 40; Мунчаев Р.М., 1975, с. 393, 394; Хачатрян Т.С., 1975, с. 52–58; Есаян С.А., 1976, с. 25; Biscione R., Pecorella P.E., 1984. pl. XLII, а; Исмаилов Г.С., 1987в, с. 15, 16; Халилов Д.А., 1987, с. 555, 556; и др.).

Бесспорно, что металлургия куро-аракской культуры развивалась на местной меднорудной базе. В ареале этой культуры имеются целые меднорудные районы и значительное количество месторождений меди (Иессен А.А., 1935, с. 32, 62; Геворкян А.Ц., 1980, с. 21–31). Металлурги одного и того же поселения, как устанавливается, использовали иногда сырье из нескольких месторождений, отличающихся различной геохимической характеристикой (Геворкян А.Ц., 1980, с. 53).

Металл куро-аракской культуры включает значительное число бронзовых орудий, предметов вооружения и украшений, обнаруженных в поселениях и погребениях и представленных случайными находками. Встречены также единичные украшения из свинца, серебра и золота. Подавляющее большинство этих изделий подвергнуто спектральному анализу (Абесадзе Ц.Н., 1969, табл. I–VII; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 130–135). Результаты последнего свидетельствуют, что значительная часть их изготовлена из медно-мышьяковистой бронзы, остальная — из медно-никелевой бронзы (эта часть делится на две группы: изделия на медной основе с низким содержанием никеля и высоконикелевые). В коллекции металла представлены и отдельные предметы из «чистой» меди, без каких-либо повышенных концентраций легирующих компонентов, оловянистой и мышьяковисто-оловянистой бронз и сплава меди с серебром (Геворкян А.Ц., 1980, с. 48). Аналогичные по составу бронзы содержатся и в анатолийских памятниках III тысячелетия до н. э. Правда, здесь довольно высок процент (23 %) изделий из оловянистой бронзы (Геворкян А.Ц., 1980, с. 64).

Рассмотрим сами металлические предметы. Орудия труда составляют серпы, топоры, шилья и ножи. Бронзовые серпы найдены в Нахичеванском Кюльтепе I, Гаракепектепе, Гарни, Хизанаантгора, Амиранисгора, Пулуре и Каразе. Они небольшие, изогнутые, с широким и узким лезвием, имеют черенки для укрепления ручек (табл. 12, 63–67). Укажем здесь же и находку в Ариче глиняной формы для отливки серповидного орудия, применявшегося, как полагают, при обработке кожи (Хачатрян Т.С., 1957, с. 56–58, рис. 14).

Топоры в основном трех типов: тесловидные, проушные, клевцы. Первые известны в небольшом количестве, но во всех областях Закавказья и Восточной Анатолии (Караз). Они плоские, рабочий край орудия слегка округлен и заострен. У отдельных топоров верхняя часть отогнута и свернута (Абесадзе Ц.Н., 1969, табл. 1, 16) подобно некоторым тесловидным орудиям со свернутой втулкой из Южной Месопотамии. Они все найдены на территории Грузии (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 127). Размеры их: длина в среднем 7–8 см, ширина 4 см. Выделяются размерами и пропорциями тесловидные орудия из Приереванского клада (Мартиросян А.А., Мнацаканян А.О., 1977, рис. 47, 1–4). Они узкие и вытянутые (длиной до 18 см), имеют четко выделенное лезвие (табл. 12, 23). На местное производство топоров данного типа указывают находки глиняной модели тесла (Арич) и особенно глиняной одностворчатой формы для отливки таких орудий, обнаруженной, например, в Квацхелеби (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 123; Хачатрян Т.С., 1975, с. 56).

Топоры второго типа четко подразделяются на две группы: топоры проушные и трубчато-обушные. Для куро-аракской культуры характерны первые, в то время как трубчато-обушные связываются главным образом с памятниками позднейшей фазы раннебронзового века Закавказья, причем концентрирующимися преимущественно в Западной Грузии (Джапаридзе О.М., 1955; 1961; Абесадзе Ц.Н., 1969; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 122, 123; Хачатрян Т.С., 1975, с. 54, 55; Чартолани Ш.Г., 1989, с. 44–48; и др.). Проушные топоры использовались во всем ареале рассматриваемой культуры. Отсюда, в основном с территории Армении и Грузии, происходит около 20 находок таких топоров (Абесадзе Ц.Н., 1969, табл. VI), в своем большинстве, правда, являющихся внекомплексными (табл. 12, 27, 28, 34–38). Но более важно то, что в ряде куро-аракских памятников обнаружены (табл. 12, 83, 84, 87, 88) глиняные двустворчатые (Нахичеванский Кюльтепе I, Гаракепектепе, Гарни, Галгалатли) и каменная форма для их отливки (Абибуллаев О.А., 1965, рис. 2, 3; Исмаилов Г.С., 1972, с. 480; Ханзадян Э.В., 1969, рис. 27; Мунчаев Р.М., 1975, рис. 30, 4–6; Гаджиев М.Г., 1987д, рис. 1, 21). У топоров, отлитых в этих формах, были прямая клиновидная рабочая часть и ровный обух. Эта наиболее архаичная форма обушных топоров. Сравнительно развитую форму составляют топоры со слегка изогнутой рабочей частью и несколько опущенным обухом, подобные найденному в поселении Караз (Kosay H.Z., Turfan K., 1959, p. 172–178) и представленные серией случайных находок. Аналогичен им, вероятно, и топор, который был отлит в форме, обнаруженной, в частности, в Галгалатли (табл. 12, 84). Предполагается, что эти топоры занимают как бы промежуточное положение между отмеченной архаичной формой проушных топоров и трубчато-обушными (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 122) и что последние приходят на смену проушным топорам (Хачатрян Т.С., 1975, с. 55). Но так ли оно было на самом деле?

Трубчато-вислообушные топоры (табл. 12, 30, 31, 39, 40) появились позже проушных, и типичны только для одной области Закавказья — Западной Грузии, особенно Сачхерского района (Абесадзе Ц.Н., 1969, табл. III), в то время как проушные были распространены значительно шире, во всем ареале куро-аракской культуры. В других областях Южного Кавказа несколько трубчато-обушных топоров и одна глиняная модель найдены в Армении и два топора в Юго-Осетии (Куфтин Б.А., 1940, с. 15; 1949а, с. 71; Джапаридзе О.М., 1961, с. 144; Мартиросян А.А., 1967, с. 38; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 123; Хачатрян Т.С., 1975, рис. 14). Но эти топоры типологически несколько отличны от западногрузинских орудий, а те и другие, в свою очередь, не обнаруживают абсолютных аналогий среди соответствующей группы бронзовых изделий в Месопотамии и Иране. Предполагается, однако, что сачхерские топоры тяготеют по форме к луристанским, а некоторые орудия из Армении и Юго-Осетии сближаются с шумерскими и эламскими образцами (Куфтин Б.А., 1949а, с. 71; Мартиросян А.А., 1967, с. 41; Хачатрян Т.С., 1975, с. 56). Все это затрудняет в настоящее время решение вопроса, какие именно топоры или варианты топоров послужили прототипами трубчато-обушных топоров Закавказья. Что же касается более ранних типов бронзовых проушных топоров, то они, как и многочисленные аналогичные орудия III тысячелетия до н. э. Северного Кавказа, повторяют формы переднеазиатских, в частности месопотамских, топоров.

По всей вероятности, под влиянием Передней Азии на Кавказе появились и топоры-клевцы. В общей сложности здесь найдено около 20 таких комбинированных орудий (табл. 12, 24–26), в том числе три в Прикубанье, один в Дагестане, пять в Грузии и десять в Армении, причем восемь из последних находились в составе Приереванского клада (Абесадзе Ц.Н., 1969, табл. V, 118–121; Котович В.Г., Котович В.М., 1973, рис. 1, 4; Мартиросян А.А., Мнацаканян А.О., 1973, с. 124, рис. 47, 5-11; Мунчаев Р.М., 1975, с. 396; и др.). К сожалению, клевцы, найденные в ареале куро-аракской культуры, представляют случайные находки. Они имеют в центре или чаще в верхней части округлое обушное отверстие для рукоятки. Топоры-клевцы из Приереванского клада все различного размера (длиной от 19 до 28,5 см), следовательно, они отлиты в разных формах. Их близость с некоторыми из других аналогичных бронзовых изделий, обнаруженных в Армении и Грузии, позволяет предполагать, что они происходят из единого центра производства (Мартиросян А.А., Мнацаканян А.О., 1973, с. 123, 124). Эти орудия считаются типичными для Передней Азии, откуда они проникли на Кавказ и далее в Европу (Абесадзе Ц.Н., 1969, с. 129; и др.). В Закавказье их затем стали производить на месте. В частности, одним из очагов древней металлургии, где было налажено их производство, являлся, возможно, Алавердский в Армении (Мартиросян А.А., Мнацаканян А.О., 1973, с. 124).

Следующая группа бронзовых орудий — шилья. В Закавказье они представлены единичными находками с энеолитического периода. Но в эпоху ранней бронзы они получают широкое распространение — эти орудия обнаружены почти во всем ареале куро-аракской культуры (Абесадзе Ц.Н., 1969, с. 129; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 116; Хачатрян Т.С., 1975, рис. 15). Повсеместно шилья отличаются в общем одинаковой формой (все они четырехгранные) и близкими размерами (длина их до 5–6 см).

К числу единичных находок относится бронзовое долотовидное оружие, обнаруженное, в частности, в поселении Квемо Араниси (Глонти М.Г., 1982, с. 410). Оно отлично по форме и размерам от подобных орудий, представленных в комплексах майкопской культуры.

Отдельную группу изделий составляют кинжалы и ножи-кинжалы (табл. 12, 43, 54–62). Большая часть их относится, конечно, к предметам вооружения, но отдельные использовались и как орудия труда. В частности, таковым может считаться обнаруженный в погребении 10 Эларского могильника бесчеренковый нож-кинжал (Ханзадян Э.В., 1979, рис. 71). Аналогичные ножи-кинжалы в Закавказье больше неизвестны, но они встречены в отдельных раннемайкопских комплексах Северного Кавказа (Мунчаев Р.М., 1975, рис. 41).

Плоские кинжальные клинки с коротким черенком довольно многочисленны и происходят как из Закавказья (Элар, Степанакертские курганы, Хизанаантгора, Квацхелеби, Амиранисгора и др.), так и Северо-Восточного Кавказа (Луговое), Восточной Анатолии (Караз) и Северо-Западного Ирана (Яниктепе, Геойтепе К). Короткие кинжалы являются ранними, они подтреугольной и листовидной формы (табл. 12, 43, 60–62). Сравнительно поздние удлиненных пропорций, снабжены иногда продольным ребром (табл. 12, 56–59). Серия таких кинжальных клинков происходит из Элара (Ханзадян Э.В., 1970, рис. 68, 69, табл. VII, 8-12). Там найден и обломок кинжала с металлической рукояткой (Ханзадян Э.В., 1979, рис. 47). Различные типы кинжалов оказались представлены и в курганах Сачхере. Наряду с кинжальными клинками простых форм здесь (на Царцисгора и в Корети) обнаружены и два кинжала с литыми бронзовыми рукоятками (табл. 12, 54, 55), покрытыми рельефным орнаментом (Джапаридзе О.М., 1961, с. 263, рис. 32). Отметим, кстати, что кинжал с бронзовой рукояткой происходит также из могильника майкопской культуры у ст-цы Новосвободной, а в Квацхелеби найден глиняный сосуд с рельефным изображением подобного кинжала.

В Закавказье сделаны находки и другого вида вооружения. Это массивные бронзовые наконечники копья (Джапаридзе О.М., 1961, рис. 33; Махмудов Ф.А. и др., 1968, рис. 5, 8). Они двух вариантов — со сплошным круглым черенком, загнутым крючком (табл. 12, 41–42, 44), и с резко отделенным от круглого черенка четырехгранным насадом (табл. 12, 45–50). Известно уже более десяти таких экземпляров. Большинство находок в Закавказье не связано с комплексами. Укажем на два памятника эпохи ранней бронзы в Азербайджане, где они найдены. Это курган 9 в Гобустане, откуда происходит ромбовидный наконечник копья с черенком (Мурадова Ф.М., Рустамов Д.Н., 1971, с. 390). Еще два бронзовых копья обнаружены в курганах у с. Тельман Астаринского р-на Азербайджана (Махмудов Ф.А. и др., 1968, рис. 5, 7, 8). Один из них достигает в длину 27 см, в том числе длина лезвия 15,5 см. По середине лезвия проходит ребро, а черенок разделен на две части — четырехгранный шип и утончающийся к основанию лезвия округлый стержень (табл. 12, 49). Второе копье (длиной 14 см) имеет короткое перьевидное лезвие и длинный стержень (табл. 12, 48).

На Кавказе аналогичные наконечники копья найдены еще в Дагестане (Чиркейское поселение) и в Прикубанье (курганы у станиц Новосвободной и Псебайской). Они представлены в значительном количестве в переднеазиатских комплексах и являются, в частности, одной из древнейших форм металлического оружия в Шумере. Прототипами кавказских наконечников копья послужили, вероятно, именно шумерские образцы. В подражание им копья стали изготовлять и на месте, в Закавказье, о чем свидетельствует литейная форма для заготовки копья (табл. 12, 72), обнаруженная в Амиранисгора (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 125, рис. 40, 13).

С этим видом оружия связаны и копья-штыки, обычно четырехгранные в сечении и с выделенным черенком (табл. 12, 51, 52). Они найдены в нескольких памятниках Закавказья — Нахичеванском Кюльтепе I, Квацхелеби и Царцисгора в Сачхере и подробно рассмотрены в литературе, как и описанные выше топоры, наконечники копья и другие бронзовые изделия переднеазиатских типов (Куфтин Б.А., 1949а, с. 74; Джапаридзе О.М., 1961, с. 159; Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXXVI; Абесадзе Ц.Н., 1969, с. 128; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 125; Мунчаев Р.М., 1975, с. 396). Узкие штыковидные копья встречены в тех же областях Передней Азии, где найдены и обычные копья, но их значительно меньше. Они датируются в пределах III тысячелетия до н. э., но попадаются редко и в комплексах средней бронзы, как, например, в Хачбулакском кургане в Азербайджане и Верхнегубинском поселении в Дагестане (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 125).

Значительна и разнообразна коллекция бронзовых украшений. Она включает бусы биконической, бочонкообразной и иных форм, в том числе в виде спиралек (табл. 12, 6, 7); височные и другие подвески — полутораспиральные, каплевидные, грушевидные, в виде лунницы, с незамкнутыми концами и т. д. (табл. 12, 5); браслеты (табл. 12, 1–3); различные булавки (табл. 12, 9-22). Весь набор отмеченных украшений обнаружен, например, в погребениях Квацхелеби (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXXIV, XXXVI). Там же найдена уникальная для этого периода Кавказа бронзовая диадема с зооморфными изображениями (табл. 12, 8). Из ряда памятников происходят золотые бусы (Шенгавит) и височные кольца (Степанакерт, Триалети, Царцисгора), а также серебряные кольца-спирали (Квацхелеби, Корети, Амиранисгора) и массивная свинцовая подвеска из Амиранисгора (Абесадзе Ц.Н., 1969, с. 130).

Браслеты обычно спиральные, свернуты в два или три витка (табл. 12, 1–3), как из Квацхелеби, Элара и других памятников (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXXVI; Чилашвили Л.А., 1964, рис. 4, 2; Ханзадян Э.В., 1979, табл. VIII, 3, 4; и др.). А в погребениях Дзагина и Сачхере обнаружены многовитковые браслеты (Абесадзе Ц.Н., 1969, табл. II, 56, 57; табл. V, 110–114).

Интересной категорией бронзовых украшений являются булавки. В пределах ареала куро-аракской культуры они встречены примерно в десяти памятниках (Нахичеванский Кюльтепе I, Османбозу, Арич, Хизанаантгора, Квацхелеби, Бешташени, Самшвилде, Сачхере, Караз, Геойтепе), главным образом на территории Грузии (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 116, 127–128; Хачатрян Т.С., 1975, с. 57, 58; Мирцхулава Г.И., 1975, с. 77; Кесманлы Г.П., 1981, с. 421). Булавки в основном трех типов — с навершием в виде двух валют (табл. 12, 4, 9, 12, 16), с петлевидной головкой и проволочной обмоткой в верхней части (табл. 12, 13, 15) и Т-образные (табл. 12, 19–22). Первые подразделяются на несколько разновидностей, основную из которых составляют булавки с двумя волютами; другую — булавки просто с полукруглым навершием, как из Амиранисгора (табл. 12, 14; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, рис. 43, 3). Третью — отличающаяся коротким стержнем булавка из Арича (Хачатрян Т.С., 1975, рис. 15). Кстати, в Ариче найдена еще одна оригинальная булавка с навершием в виде двух роговидных отростков с утолщениями в концевой части (Хачатрян Т.С., 1975, рис. 15).

Булавки с навершием, оканчивающимся двумя волютами, считаются сравнительно ранними украшениями подобного рода. В ряде памятников они встречаются вместе с булавками второго типа (Амиранисгора), а в Квацхелеби даже с Т-образной булавкой. Наличие в Нахичеванском Кюльтепе I и Амиранисгора булавок с петлевидной головкой и спиральной обмоткой позволяет считать, что и данный тип булавок появился в Закавказье, как и в Передней Азии, рано, не позднее первой половины III тысячелетия до н. э. (Джапаридзе О.М., 1961, с. 265). Оба эти типа булавок бытовали, судя по их находкам (особенно булавок с петлевидной головкой), в Сачхере в середине и второй половине III тысячелетия до н. э. (Джапаридзе О.М., 1961, табл. XIII, 8, 9; XVIII, 11; XXIV, 3, 12).

Булавки с петлевидной головкой появились, видимо, сравнительно позже булавок с навершием, оканчивающимся двумя волютами, но раньше Т-образных булавок. По соответствующим комплексам сачхерских курганов четко устанавливается, что булавки с петлевидной головкой относительно старше Т-образных булавок (Джапаридзе О.М., 1961, с. 264, 265). Последние нехарактерны для куро-аракской культуры и появились на самом позднем этапе раннебронзового века, причем только в одном из районов Закавказья. Действительно, вся известная из Закавказья коллекция Т-образных булавок обнаружена в курганах Сачхере (Джапаридзе О.М., 1961, табл. XII, 1–3; XIII, 1; XIX, 4, 5). За пределами этого района находка подобной булавки на Южном Кавказе сделана пока лишь только в Квацхелеби (Абесадзе Ц.Н., 1969, с. 130). В Сачхере они представлены в основном в комплексах, относящихся к посткуро-аракской культуре. К этому периоду как раз, судя по обилию бронзы в местных памятниках, сачхерский очаг металлургии становится одним из крупнейших центров металлопроизводства на Кавказе. По всей вероятности, из этого центра Т-образные булавки распространились, в частности, на Северный Кавказ, где они зафиксированы в ряде памятников II тысячелетия до н. э.

Проведенный анализ показывает, что значительная часть рассмотренного металлического инвентаря происходит из памятников западной части ареала куро-аракской культуры. Здесь, по-видимому, в III тысячелетии до н. э. сложились на местной меднорудной базе отдельные крупные очаги металлургии и металлообработки. Соответствующие данные указывают на развитие металлопроизводства и в других областях распространения куро-аракской культуры, в частности в Азербайджане и Дагестане (Исмаилов Г.С., 1987б, с. 17; Гаджиев М.Г., 1987д, с. 6–8).

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что ряд ведущих категорий бронзовых изделий, как орудий труда, так и предметов вооружения, отличается формами, близкими к переднеазиатским, а иногда и прямо аналогичными им. Несомненно, что такой высокий подъем в развитии металлопроизводства в Закавказье в III тысячелетии до н. э. был связан, прежде всего, с общим культурно-историческим прогрессом местного населения в эпоху ранней бронзы. Но при этом, видимо, определенную роль сыграли и южные влияния, связи с Передней Азией.

Рассмотрим, наконец, керамику — наиболее обширную и самую оригинальную часть инвентаря памятников куро-аракской культуры. Она добыта во всех поселениях и могильниках и составляет огромную коллекцию, включающую в себя, прежде всего, значительную серию разнообразных по формам, размерам и назначению глиняных сосудов, а также пряслица, модели колес и зоо- и антропоморфную пластику. Особо следует выделить глиняные переносные очаги и различные очажные подставки. Они, как и сосуды, лепились отдельно, а затем подвергались обжигу. С их характеристики мы и начнем анализ керамики.

Передвижные очаги — это круглые мангалы (диаметром от 25–30 до 50–60 см и высотой до 20 см) с несколькими (от трех до пяти, чаще с тремя) внутренними выступами. Крупные очаги данного типа (в Шенгавите, например, они достигают в диаметре 1 м) были прочно установлены в определенном месте, как правило в центре помещения (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. VI–XVIII). Многие же из подобных очагов представляли собой переносные мангалы, которые передвигались с места на место и устанавливались, как в доме, так и вне его. Очаги этого типа встречены в ряде поселений Закавказья (особенно в Араратской долине, Шида Картли и Юго-Осетии) и Восточной Анатолии (Мунчаев Р.М., 1961, с. 40–42; 1975, с. 346, 347). Интересные образцы подобных очагов открыты в Каразе (табл. 2, 8, 9), Ариче (Kosay H., Turfan K., 1959, p. 386, 397, табл. XIII; Хачатрян Т.С., 1975, с. 72). Некоторые из очагов украшены типичным для куро-аракской керамики орнаментом и снабжены характерными для этой керамики полушарными ручками. Любопытны также глиняные модели очагов данного типа, обнаруженные в Квацхелеби (табл. 5, 18) и Тбилиси (Коридзе Д.Л., 1955, табл. X, 1; Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXII, 4).

Обращает внимание отсутствие таких очагов в Нахичеванском Кюльтепе I и к югу от него — в поселениях Северо-Западного Ирана. Правда, в Кюльтепе I у Нахичевани неоднократно встречены такого же примерно типа мангалы без выступов (табл. 8, 12–14). Что же касается Северо-Восточного Кавказа, то, судя по отдельным их находкам в поселениях Дагестана и Чечено-Ингушетии, и здесь бытовали передвижные очаги с внутренними выступами, но несколько иного вида (Мунчаев Р.М., 1975, с. 346, 347). Первоначально считалось, что эти очаги культового назначения (Байбуртян Е.А., 1938, с. 257–259). Однако теперь, учитывая их широкое распространение, следует видеть в них, прежде всего, хозяйственные очаги, которые могли служить одновременно и культовым целям.

В поселениях куро-аракской культуры, особенно в западной части ее ареала, представлены переносные очаги другого типа — в виде массивных подставок полукруглой и чаще подковообразной формы (табл. 13, 4, 7-12, 16). Некоторые из них имеют антропоморфные детали или оканчиваются изображениями голов животного (табл. 1, 29; 13, 4, 12, 16) и представляют собой как бы алтари-идолы, модели их, в том числе из туфа, обнаружены, например, в Мохраблуре и Ариче (Есаян С.А., 1980, с. 13). Среди очагов этого типа были довольно крупные экземпляры, которые устанавливались прочно в одном месте помещения, имевшего, скорее всего, культовый характер (Kosay H.Z., 1976. tab. 21; 37; 38). Подковообразные очаги обнаружены в Шенгавите, Мохраблуре, Гарни, Ариче, Амиранисгора, Пулуре, Каразе, Тепечик, пещере Шау-Легет в Северной Осетии и других поселениях (Куфтин Б.А., 1944, рис. 74, табл. XVII, 1–7; Kosay H.Z., 1948, tab. IV; 1976, tab. 32, 33, 35, 38; Kosay H.Z., Vary H., 1964, tab. XXIV; Чубинишвили Т.Н., 1965, табл. III, 4; Любин В.П., 1966, рис. 17, 5; Ханзадян Э.В., 1967, табл. XVI–XVII; 1969, табл. XIV–XVII; Esin U., 1972. pl. 109, 1–2; Хачатрян Т.С., 1975, с. 71, 72; и др.).

Разновидностью подобных передвижных очагов являются очаги, составленные из нескольких глиняных обожженных блоков-подставок. Они также полукруглые или подковообразные. На блоках, из которых составлялись такие отдельные очаги, имелись с внутренней стороны горизонтальные выступы или орнаменты в виде лицевых изображений. Составные очаги, как и очаги в виде массивных подковообразных подставок, использовались в основном, вероятно, при совершении культовых церемоний. С последними должно быть, связаны и другие разнообразные глиняные подставки, в том числе подковообразной формы, квалифицируемые обычно как культовые очажные подставки. Они также представлены во всех почти регионах распространения куро-аракской культуры, в том числе выразительными сериями в Нахичеванском Кюльтепе I, поселениях Араратской равнины, Юго-Осетии и Чечено-Ингушетии (Куфтин Б.А., 1944, рис. 59, 60; 1947, рис. 10, табл. 1; Мунчаев Р.М., 1961, с. 121–125, рис. 42–44, табл. XIX; 1975, с. 361–364, рис. 78; Ханзадян Э.В., 1969, табл. XVIII–XIX; Мурадова Ф.М., Исмаилов Г.С., 1971, с. 55, 56; Есаян С.А., 1980, с. 13–15).

Выделяется несколько типов подставок. Наиболее распространенными являются подставки прямоугольной формы с роговидными выступами, цилиндрические и подковообразные. Первые отличаются массивностью и двумя роговидными выступами (табл. 13, 5, 6, 13–15). Лишь подставки подобного типа из Серженьюрта и пещеры Шау-Легет (Любин В.П., 1966, рис. 17, 9; Мунчаев Р.М., 1975, рис. 78, 7-10) имеют по четыре таких выступа. Большинство таких подставок снабжено массивной ручкой. На Луговом поселении найдены две роговидные подставки, отличающиеся тем, что внутри они полые и имеют в центре (табл. 13, 14), а также в середине боковой и тыльной стороны отверстия (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 42, 2). Из этого же памятника, кстати, происходят массивные подставки призматической формы в виде высоких продолговатых кирпичей с приподнятыми верхними краями. На верхней вогнутой поверхности имеются в одном случае два желобчатых углубления, в другом — три (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 43, табл. XIX, 1). Почти в центре боковых сторон каждой подставки находится сквозное отверстие. Эти подставки являются разновидностью роговидных подставок. В Закавказье и Дагестане подобные подставки не обнаружены. Они аналогичны полностью «рогатым» кирпичам из Долинского поселения в Кабардино-Балкарии (Круглов А.П., Подгаецкий Г.В., 1941, табл. III, 1–5).

Подставки цилиндрической формы обнаружены в Нахичеванском Кюльтепе I, Шенгавите, Гарни, Тквиави, Згудрис-Гверда, Пулуре, поселениях Северо-Восточного Кавказа (Мекеги, Галгалатли, Серженьюрт, Луговое) и других памятниках (Макалатия С.И., 1943, рис. 27; Куфтин Б.А., 1947, табл. II, 4; рис. 10, 2; Мунчаев Р.М., 1961, с. 124, рис. 44, 1–2; 1975, рис. 29, 14; 78, 1–3; Kosay H.Z., Vary H., 1964, pI. XXVI; Ханзадян Э.В., 1967, табл. I; 1969, табл. XXI; и др.). Для них свойственны определенная вогнутость в средней части и наличие на большинстве ручек, а на некоторых имеются поперечные сквозные кругло-овальные отверстия, сделанные почти в центре подставки (табл. 10, 6).

В коллекции куро-аракской керамики представлены также подставки иных типов, но они встречаются редко. Так, обращают внимание подставки на трех, как правило, ножках, иногда орнаментированные. Они известны пока только из памятников Армении — Шенгавита, Шрешблура, Мохраблура, Двина и Арича (Ханзадян Э.В., 1967, табл. XVIII; Хачатрян Т.С., 1975, с. 72, 73, рис. 33). Совершенно иной тип составляют подставки как бы неправильной полусферической формы на четырех ножках, найденные, например, в Серженьюртовском поселении I (Мунчаев Р.М., 1975, рис. 78, 5–6). Крайне интересны подобного типа подставки с ручкой из Шрешблура и Мохраблура (табл. 13, 1–3) в виде стилизованной фигуры быка (Куфтин Б.А., 1964, рис. 59; Арешян Г.Е., 1972, рис. 1, 4). Обнаружены в единичных экземплярах и подставки других форм (Куфтин Б.А., 1948, табл. XXXI; Мунчаев Р.М., 1961, рис. 44, 3–4; Kosay Н., 1976, fig. 32, 5; и др.).

Рассмотренные глиняные очаги и очажные подставки употреблялись в быту при совершении различных культов, по всей вероятности, почти на всем протяжении развития куро-аракской культуры и в значительной части ареала последней. Некоторые их формы, в частности совершенно аналогичные алтари, встречены в комплексах кирбет-керакской керамики в Восточном Средиземноморье.

Использовать рассмотренный комплекс глиняных очагов и очажных представок для конкретизации датировки памятников, в которых они представлены, и определения локальных особенностей развития культуры в той или иной области ее распространения можно будет в дальнейшем, когда мы будем располагать более значительным стратифицированным материалом[13]. Это в еще большей степени касается, пожалуй, и таких керамических находок, как пряслица и колеса от моделей повозок. Среди последних есть «колесики», сделанные из обломков стенок сосудов и использовавшиеся, возможно, и в качестве пряслиц. Обращают на себя внимание колеса (диаметром от 3,5 до 10 см) с четко выделенной ступицей. Они обнаружены во многих поселениях (Куфтин Б.А., 1941, рис. 104; Пиотровский Б.Б., 1949б, с. 176; Абибуллаев О.А., 1957, рис. 11, 3, 4; Мунчаев Р.М., 1961, с. 98, 99; Ханзадян Э.В., 1967, табл. V; и др.). В данной связи огромный интерес представляют найденные в поселении Арич наряду с колесами со ступицей другие части от модели повозки, в частности кузова нескольких типов (Хачатрян Т.С., 1975, с. 73, 74, рис. 35). Все эти находки указывают на широкое применение племенами куро-аракской культуры повозок, имевших, вероятно, массивные деревянные колеса.

Перейдем теперь к рассмотрению наиболее значительной части керамического комплекса — посуды. Последняя настолько интересна и своеобразна, что позволяет квалифицировать ее как наиболее характерный атрибут всей куро-аракской культуры. Несмотря на это, мы не имеем до сих пор специальной работы, в которой была бы проанализирована должным образом вся керамика куро-аракской культуры. Но изученность ее в целом такова, что мы можем не только дать в настоящее время ее обобщенную характеристику, но и выявить особенности форм глиняной посуды и ее орнаментации применительно к отдельным регионам куро-аракской культуры. Более того, представляется возможным установить даже в определенной степени и генезис этой керамики.

Выше мы уже отметили, что ни по технологическим признакам, ни по формам, ни по орнаментации глиняные сосуды куро-аракской культуры не связаны генетически с керамикой местных энеолитических памятников (VI–IV тысячелетий до н. э.). Предлагаемые же сейчас попытки увязать эти комплексы керамики между собой по отдельным чертам, прослеживаемым на керамике ряда памятников Закавказья и Дагестана, выглядят пока недостаточно убедительными. Куро-аракская посуда в отличие от энеолитической керамики более совершенна по качеству и технике производства и несравненно разнообразнее по формам. Для нее нехарактерна роспись. Сосуды изготовлены вручную, но весьма тщательно, из хорошо промешанной глины с разными примесями (шамот и пр.). Исключительная симметричность отдельных из них позволяет высказать предположение о возможности их изготовления с помощью гончарного круга. Более того, обнаружено несколько горшков и обломков сосудов, содержащих более четкие признаки, указывающие на применение гончарного круга при их производстве (Чубинишвили Т.Н., 1971, с. 43–45). Самой отличительной особенностью значительной части этой посуды являются красная и преимущественно черная, прекрасно лощеная, иногда до металлического блеска, наружная поверхность и «розовая подкладка» изнутри. В некоторых периферийных районах распространения культуры цвет лощения сосудов иной — серо-светло-коричневый, буроватый, и розовый, а в других встречается красно-охристая керамика с пачкающей поверхностью (Мунчаев Р.М., 1975, с. 161).

Наиболее типичные формы посуды: крупные плоскодонные широкогорлые сосуды с округлым туловом и большие яйцевидные сосуды с непропорционально узким днищем; округлые сосуды с цилиндрической шейкой и кувшины; горшки и кружки с вертикальными стенками; чаши и миски; кубки и др. Среди последних обратим внимание на разнообразные сосуды (табл. 5, 19) с продырявленными сквозными отверстиями (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXVI; Kosay H.Z., Vary Н., 1964, tab. XXVII, XXIX), использовавшиеся, вероятно, как цедилки при изготовлении молочных продуктов и маслобойки (Нариманов И.Г., 1973, с. 59–64). Отдельную группу составляют круглые плоские жаровни диаметром до 40 см, толщиной не менее 3 см (табл. 3, 36).

Большинство сосудов снабжено специфическими ручками в виде полушарий от одной (на кружках и горшках) до трех (на больших сосудах). Следует признать типичными для рассматриваемой керамики и дисковидные крышки с ручкой в центре от горшков и мисок (табл. 5, 15; 7, 10, 11; 8, 21–24).

Крайне интересна орнаментация керамики. Орнамент встречается почти на всех формах посуды, а в редких случаях и на крышках сосудов. Наиболее характерными орнаментальными мотивами являются рельефные и выпукло-вогнутые изображения в виде двойных спиралей[14], соединенных горизонтальной перемычкой, и концентрических кругов, ромбов, прямоугольников, лицевых изображений, различных налепов и др. Среди последних — схематически выполненные изображения птиц (преимущественно, видимо, аистов) и животных — лисы или собаки, горного козла, а также змеи (Шаншашвили Н.Э., 1990, с. 8). На некоторых крышках сосудов имеется резной или рельефный орнамент, в частности (из Квацхелеби, Гудабертка и Геойтепе) в виде изображения оленя с ветвистыми рогами (табл. 5, 16), а крышка из Нахичеванского Кюльтепе I была расписана черной и красной краской (Абибуллаев О.А., 1963, рис. 6, 1). Для определенной группы керамики характерна резная геометрическая орнаментация. Отметим крайне любопытные изображения в виде пиктографических знаков, процарапанных на сосудах из Амиранисгора и Озни (Куфтин Б.А., 1948, рис. 15; Чубинишвили Т.Н., 1963, табл. V)[15].

Такова самая общая характеристика глиняной посуды куро-аракской культуры в целом. Многие из отмеченных особенностей керамики мы наблюдаем во всем обширном ареале куро-аракской культуры, прежде всего, на территории западных районов Азербайджана, Грузии и всей Армении. Однако уже при беглом обзоре этой керамики бросается в глаза определенное своеобразие глиняной посуды из памятников различных регионов, причем не только периферийных. Полного единства не дают керамические комплексы Араратской долины и других областей Армении. Заметным своеобразием отличается керамика на территории Грузии, где четко в отдельные группы выделяются комплексы из памятников Дидубе-Кикети, Квемо Картли, Шида Картли и Кахетии. Далеко не идентична посуда, например, из Нахичеванского Кюльтепе I и поселения Бабадервиш. При всей очевидной близости к закавказской керамике достаточно специфична глиняная посуда из памятников Дагестана и смежных с ним районов Азербайджана. Своими особенностями отличается керамика куро-аракского типа и на территории Ирана, в особенности поселения Годинтепе IV (Young Т.С., 1969, p. 73). Наконец, особый характер носят комплексы глиняной посуды из памятников Чечено-Ингушетии и Северной Осетии, особенно Лугового поселения с его синкретической культурой.

Это своеобразие керамических комплексов отдельных регионов куро-аракской культуры объясняется как локальными факторами, так и хронологическими. Рассмотрим эти комплексы по отдельным территориально-локальным группам памятников куро-аракской культуры.

В основу характеристики керамики юго-западной группы памятников положены, прежде всего, систематизированные материалы Амиранисгора. Устанавливается, что для первого горизонта данного памятника (табл. I, 23–28) «характерно преобладание светлой и бурой посуды над единичными темнолощеными экземплярами и разнообразие форм, среди которых повторяются кувшины с узким цилиндрическим горлом, сферическим и биконическим туловом и широкогорлые одноручные или двуручные сосуды. Полусферические и ленточные ручки сосуществуют. Орнамент налепной (спираль, концентрический круг) либо процарапанный после лощения в виде отдельных знаков» (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 140). Представлены и овальные в плане миски.

Сосуды второго этапа здесь сближаются по форме с вышеотмеченными (табл. 1, 10–12, 14–20). Наиболее архаичными среди них представляются крупные темнолощеные, «на розовой подкладке» толстостенные сосуды, украшенные рельефными изображениями в виде птиц и двуспиральных фигур с лунницей — подвеской посередине. Новые типы посуды — это главным образом сероглиняные трехчастные сосуды с резкими переходами от высокого, расширяющегося к основанию горла к выпуклому тулову, которое сужается затем к небольшому днищу. Еще одну группу представляют крупные (высотой до 80 см) горшки с низкой широкой горловиной, сильно вздутым туловом и узким днищем. Встречены также маслобойка, плоские миски, овальная жаровня с проемом в низком бортике и т. д. Сосуды украшены преимущественно рельефным орнаментом в сочетании с выемчатым. Мотивы те же (лунницы, спирали, парные журавли, «шпалы»), хотя появляются и новые сюжеты — летящие птицы (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 151–152).

Керамика третьего этапа на Амиранисгора представлена тонкостенными чернолощеными сосудами изящных форм, отличающихся расширенной верхней или средней частью тулова, резко суживающейся к маленькому днищу (табл. 1, 1–3, 5–7). Ручки полушарные и ленточные. Орнамент процарапан или нанесен вдавленными линиями, в виде отдельных треугольников (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 156).

Наибольшую близость типологически сосуды первых двух этапов из Амиранисгора обнаруживают с керамикой Пулура близ Эрзерума и Караза (горизонты XV–VII), где удается проследить ее эволюцию на протяжении значительного отрезка времени (Kosay H.Z., 1959; Kosay H.Z., Vary H., 1964). С последней по ряду признаков сближается и глиняная посуда из Пулура в районе Элязига. Отсюда происходит интересный керамический комплекс (табл. 2), включающий культовые очаги и алтари — подставки с антропоморфными деталями (табл. 2, 23) и чернолощеные сосуды с рельефным орнаментом (табл. 2, 1, 2, 4–7) в виде лицевых изображений (Kosay H.Z., 1976, fig. 19, 1, 2, 36, 48, 49). В нашей литературе дана уже сравнительная характеристика керамики восточноанатолийских памятников, в частности Караза (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 140, 141).

При всей близости к вышеописанной достаточно своеобразна керамика Араратской долины (табл. 3, 3-37). Э.В. Ханзадян детально исследовала ее, как и соответствующие комплексы из памятников ранней бронзы других областей Армении. Она расчленила ее на три периода и ряд локальных групп. К первому периоду отнесена керамика трех групп: шрешблурская, карнутско-кироваканская и каразская (Ханзадян Э.В., 1967, с. 109–111). Посуда этого периода отличается трехчастным делением (табл. 3, 3-15, 19, 22, 28–35). Характерными мотивами орнамента являются выполненные выемчатым и рельефным способом спирали, концентрические круги, растительные узоры и т. д., часто в сочетании со спиральным узором в центре всей композиции. Высоким художественным мастерством исполнения особенно отличаются сосуды из эчмиадзинских поселений (Шрешблур, Кюльтепе, частично Шенгавит и др.). В этот период появляются также прямолинейный геометрический орнамент и отдельные сосуды начинают украшаться округлыми ямками.

Керамика второго периода, расчленяющаяся на две локальные группы, сохраняет многие особенности в формах и орнаментации сосудов, характерные для первого периода. Широко распространяется резной тонколинейный геометрический орнамент (табл. 3, 22–26, 30, 33, 37), которым обычно украшена шейка сосудов, в то время как тулово орнаментировано рельефно-вогнутым, узким, желобчатым узором (Ханзадян Э.В., 1967, с. 110). Такая керамика, преимущественно чернолощеная, представлена также в памятниках Грузии (поселения в районе Тбилиси, Бешташени и др.) и Азербайджана (Бабадервиш и др.).

Для третьего периода выделяются три локальные группы керамики (эларская, шенгавитская и арагацкая), в которые включены соответствующие комплексы из памятников других областей Кавказа, а также Восточной Анатолии и Ирана.

Для керамики этого периода характерна заметная упрощенность форм и орнаментации. Типичными становятся сосуды с вытянутым корпусом и плавным переходом от тулова к горловине. Отмеченные выше мотивы орнаментации, выполненные в различной технике, в основном исчезают. Значительная часть сосудов украшена небольшими вдавленными ямками и выступами и лишена ручек (Ханзадян Э.В., 1967, с. 110).

Достаточно своеобразна керамика шида-картлийских памятников, объединяемых в северо-западную группу (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 142). На основании стратиграфических данных она также расчленяется на три последовательных этапа. Первый представлен материалами древнейшего слоя (Е) Хизанаантгора. Они весьма ограничены и характеризуются сосудами яйцевидной формы бурого, красного и коричневато-желтого цвета, залощенными, с небольшими ручками, иногда в виде горизонтально просверленных выступов, без орнамента (лишь на одном тонкостенном сосуде резной геометрический узор). Связь их с керамикой верхних слоев поселения очевидна (Киквидзе Я.А., 1972, с. 95).

Второй этап представлен значительным материалом из слоя С_1–3 Квацхелеби (табл. 5, 1–4, 6, 7, 9, 10, 12–15, 19–22), соответствующего слоя Хизанаантгора и других памятников. Керамика отличается толстым и преимущественно многослойным черепком и слабым обжигом; мало дифференцированными частями сосудов; резким ребром вокруг средней части корпуса; крайне небольшим числом орнаментированных сосудов (резной орнамент); специфическими формами посуды (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, с. 63). Представлены крупные сосуды с одной, двумя и тремя ручками, сосуды на поддонах, в том числе покрытых сплошными отверстиями (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXVI, 1, 3), миски с одной или двумя ручками, в том числе парными округлыми налепами, горшочки с плавно отогнутым венчиком, иногда с ручкой, и др. Немало крышек для сосудов, они плоские, круглые, имеют в центре обычную ручку; одна крышка украшена рельефным изображением оленя (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXVII, 3), подобно крышкам из Гудабертки (хранится в Горийском историко-этнографическом музее) и Геойтепе (Burton-Brown Т., 1950).

Наконец, третий этап представляет керамика из слоя B_1–3 Квацхелеби. Она сохраняет традиции предшествующего периода (табл. 5, 8, 11, 16, 18). Этот этап характеризуется появлением хорошо обожженной керамики с плотным и тонким черепком, блестящей чернолощеной поверхностью и розоватой и серой подкладкой, большей дифференциацией общей формы и отдельных частей сосудов, оформившимся графическим орнаментом, охватывающим сосуды единым декоративным поясом, сравнительным обилием сосудов с росписью, преимущественно черного цвета и довольно простых мотивов (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, с. 63).

При всем очевидном своеобразии керамики Шида Картли, в частности поселений Хизанаантгора и Квацхелеби, она вместе с тем обнаруживает четкие соответствия в керамике многих других памятников куро-аракской культуры. И правы исследователи, когда пишут, что «трудно найти в Грузии и на Южном Кавказе такой памятник данного периода, с керамикой которого Квацхелеби не имел бы точек соприкосновения» (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, с. 63). Но особенно важен не столько этот факт, а сколько то, что представляется возможным сопоставлять керамику из определенных, стратиграфически четких слоев Квацхелеби-Хизанаантгора (начиная с Хизанаантгора Е) с комплексами глиняной посуды ряда нестратифицированных памятников Закавказья, таких, как Дидубе, Кикети, Озни и другие (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, с. 64; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 142, 143).

Что же касается керамики из памятников северо-восточной группы, то она, судя по материалам из погребения Кабалы, Мингечаурского поселения и могильника, и некоторых других памятников, лишена специфических форм и особенностей (табл. 6, 2–7). Сосуды ангобированы, серых тонов, однообразны по форме, представляют кувшины с яйцевидным туловом, высокой и широкой цилиндрической шейкой и непропорционально узким днищем, с двумя ручками (Асланов Г.М., Ваидов Р.М., Ионе Г.И., 1959, с. 34, 35, табл. XI, 1–4; Казиев С.М., 1965, табл. 1–3). Единичными образцами представлены в Мингечауре и некоторые другие формы сосудов (миска и т. д.), в том числе с чернолощеной поверхностью и украшенные выемчатым орнаментом в виде двух волют. Эта посуда в целом довольно близка к дидубе-кикетской керамике (табл. 6, 6, 7) и находит аналогии среди отдельных типов сосудов из ранних слоев Хизанаантгора и Квацхелеби, а также среда крупных толстостенных кувшинов Бабадервиша, Нахичеванского Кюльтепе I, Геойтепе К и других памятников. Поэтому ее относят к первому этапу развития куро-аракской керамики (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 144, 154).

На территории Азербайджана богатый керамический комплекс куро-аракской культуры происходит из Бабадервиша (табл. 7). Керамика этого поселения по сравнению, например, с мингечаурской, выше по качеству, разнообразнее по формам (распадается на ряд групп и типов) и богато украшена, как выемчато-рельефным, так и резным геометрическим орнаментом (Исмаилов Г.С., 1978б, с. 22–56, табл. I–XVII). Здесь мы видим почти все характерные для куро-аракской культуры формы сосудов (табл. 7, 1-43). Высказано предположение, что бабадервишская керамика отражает несколько этапов периода ранней бронзы, включая наиболее ранний, представленный кувшинами с цилиндрической горловиной и другими формами посуды (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 144, 145). Но оно не кажется достаточно убедительным. Ведь эти архаичные формы сосудов могли сохраняться как пережиточные на данном поселении. К тому же сам исследователь памятника рассматривает керамику Бабадервиша как единый комплекс, сопоставляя его главным образом с керамикой поселений, расположенных к западу, на территории Армении. По нашему мнению, она в целом соответствует отмеченным выше первым двум периодам развития куро-аракской керамики Армении (по Э.В. Ханзадян) и второму и третьему этапу развития керамики Шида Картли.

Приступая к рассмотрению керамики юго-восточной группы памятников куро-аракской культуры, следует отметить, прежде всего, что до сих пор не проведена увязка комплексов керамики Нахичеванского Кюльтепе I с определенными строительными уровнями его восьмиметрового слоя эпохи ранней бронзы и тем самым не установлены последовательные этапы в ее развитии (Абибуллаев О.А., 1982, с. 126–134). Однако, изучив материалы этого памятника, а также керамику Геойтепе К и Яниктепе, К.Х. Кушнарева и Т.Н. Чубинишвили расчленили весь этот комплекс на три хронологических этапа[16]. Ранний из них представлен, прежде всего, керамикой нижней части куро-аракского слоя Кюльтепе I. Она отличается грубоватой выделкой и неравномерным обжигом, буровато-коричневым и преимущественно серым цветом. Основная форма посуды — кувшин с округлым корпусом, цилиндрическим горлом и двумя или тремя ручками, полусферическими или петлевидными (табл. 8, 19, 20). Имеются также горшки баночной формы, с одной ручкой (табл. 8, 1, 2, 4, 6, 8, 15), небольшие округлые чаши и глубокие миски (табл. 8, 11), а также крышки (Абибуллаев О.А., 1959, табл. 21–24). Орнаментированы лишь отдельные сосуды, преобладают налепные украшения (двойная спираль в сочетании с треугольными фигурами, М-образные знаки, концентрические круги, «шпалы»), изредка встречаются простые и резные узоры (Абибуллаев О.А., 1963, с. 164–166, рис. 8).

Керамика же раннего горизонта (К₁) Геойтепе отлична по ряду признаков от кюльтепинской, но имеется сходство в отдельных формах. Она также редко украшена, причем в орнаментации наблюдаются близкие мотивы. Их объединяет и наличие одинаковых форм крышек сосудов. Все это позволяет считать керамику нижней части слоев ранней бронзы на Кюльтепе I и Геойтепе К синхронной и рассматривать ее как наиболее ранний комплекс глиняной посуды куро-аракской культуры в данном регионе ареала этой культуры (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 147, 148).

Керамика второго этапа данной группы памятников куро-аракской культуры характеризуется материалами Геойтепе К₂ и К₃. Хотя сохраняются отдельные формы сосудов, типичные для предшествующего этапа, в целом керамика имеет более развитый облик. Она почти вся чернолощеная, сравнительно разнообразна и иначе орнаментирована — сосуды украшены не отдельными налепными фигурами, а различными сочетаниями округлых и продолговатых вдавлений. Встречаются горшки на круглом поддоне и с вдавлениями на днищах (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 154).

Наконец, керамика третьего этапа представлена здесь посудой Яниктепе, большинство которой черного или серого цвета (табл. 9, 1-18). Среди последней большие узкогорлые кувшины с тремя полушаровидными или ленточными ручками, близкие по форме найденным в Амиранисгора, Квацхелеби, Бабадервише и Арагаце, сосуды с округлым туловом и высоким цилиндрическим горлом, глубокие чаши, бочонкообразные сосуды, миниатюрные горшочки, а также подставки для сосудов. Сосуды часто украшены резным орнаментом в виде поясов, покрытых штриховкой. Встречены схематизированные изображения птиц, спиралей и т. д. На сосудах из верхних горизонтов периода ранней бронзы Яниктепе орнамент уже отсутствует (Burney С.А., 1961а; 1962; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 160, 161).

Керамика же из памятников более южных регионов, в частности Годинтепе IV, к сожалению, опубликована пока крайне недостаточно, что затрудняет ее сколько-нибудь подробную характеристику (Young Т.С., 1969, p. 9, 10, fig. 11, 12). Она, как правило, темно-серого цвета (сосудов с чернолощеной поверхностью как будто бы нет) и не отличается разнообразием форм. Выделяются три основных типа. Это миски, кувшины с округленно-вытянутым корпусом и прямой высокой шейкой и небольшие одноручные горшки. Они имеют аналогии в керамике ряда памятников куро-аракской культуры. Ручки имеются и на кувшинах (одна), но во всех случаях они лентовидные. Орнамент представлен на всех типах посуды и состоит в основном из узких, часто опоясывающих весь сосуд полос, составленных из резных и вдавленных зигзагообразных линий или мелких штампованных треугольников. Днище одной из мисок украшено пятью (?) штампованными изображениями четырехконечных звезд. Единичные мотивы или элементы декора имеют аналогии в орнаментации куро-аракской керамики, но в целом орнаментация посуды Годинтепе IV, как и способы ее выполнения, достаточно специфичны. Как сложился данный керамический комплекс и прошел ли он какие-либо этапы в своем развитии, неизвестно. Он производит впечатление единого в хронологическом плане комплекса и должен быть отнесен, по всей вероятности, к заключительному периоду куро-аракской культуры, когда последняя получила распространение на данной территории.

Рассмотрим теперь керамику памятников, расположенных в наиболее северных и северо-восточных регионах ареала куро-аракской культуры — в Иори-Алазанском бассейне близ южных склонов Кавказского хребта (Кахетии) и на Северо-Восточном Кавказе.

В бассейне Иори и Алазани выделяется четкая локальная группа памятников рассматриваемой культуры. Соответственно намечаемой периодизации этих памятников представленная в них керамика расчленяется на две хронологические группы. Раннюю группу составляют сосуды из поселения Сиони, Греми и Земо-Бодбе и кургана Машнаади II (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, с. 67–73; 1970, с. 10–14).

Керамика сионского типа отличается от всей вышеописанной керамики, прежде всего, своими технологическими особенностями. Она изготовлена из тонкоотмученной глины с редкими примесями песка, кварца и др., красного или красно-охристого цвета, имеет пачкающий черепок. Большая часть сосудов покрыта тонким слоем ангоба коричневато-буроватого цвета и заполирована, другая же, с более плотным черепком и лучшим обжигом, совершенно не ангобирована. Имеются также сосуды довольно грубой выделки, светло-коричневого и более темных тонов. Что же касается серо- и чернолощеной посуды, то последняя представлена всего несколькими фрагментами.

Наибольшую близость по формам сионская керамика обнаруживает с посудой типа Дидубе-Кикети и особенно нижних горизонтов Хизанаантгора-Квацхелеби. Здесь представлены высокогорные сосуды с прямым или слегка отогнутым венчиком, миски и горшки баночной формы (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, рис. 18, 19). Отдельные сосуды были снабжены ручками (от одной до трех, но еще не полушарной формы) и украшены иногда рельефными и желобчатыми орнаментами.

Красно-охристая керамика, аналогичная по технологическим особенностям сионской, обнаружена еще в ряде памятников ранней бронзы на территории Грузии (Тетрицкаро, Самшвилде и др.). Но более всего она характерна для комплексов раннебронзового века Северного Кавказа, в частности сосуды красно-охристого цвета, покрытые нередко коричневатым ангобом, типичны для майкопской культуры позднего этапа ее развития. Если сопоставлять сионскую керамику с посудой определенной группы памятников Северного Кавказа, то выясняется, что наибольшую близость она проявляет с керамикой Шау-Легет в Северной Осетии, Серженьюртовских (I и II) поселений в Чечне и особенно Лугового поселения в Ингушетии, т. е. с памятниками северных склонов Кавказского хребта (Мунчаев Р.М., 1961, с. 101–131; 1975, с. 340–361). В Луговом поселении обнаружены не только аналогичная в технологическом отношении керамика, но и довольно близкие сионским, а также шида-картлийским формы посуды и глиняных очажных подставок. Здесь на единичных сосудах представлен и рельефный спиральный, и резной орнамент (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 30, 1–5). Но в отличие от керамики южных склонов Кавказского хребта, в частности Иори-Алазанского бассейна, керамика Лугового поселения включает в себя типы посуды и орнамент, характерные для майкопской культуры.

Возникает вопрос, откуда начала распространяться, прежде всего, технология изготовления красно-охристой керамики — из Закавказья на Северный Кавказ или наоборот? Исходя из того, что в Кахетии данная керамика представлена ранними формами сосудов, близкими дидубе-кикетским и некоторым шида-картлийским (Хизанаантгора Е) образцам, некоторые исследователи (Дедабришвили Ш.Ш. и др.) считают, что она появилась раньше в Закавказье, на территории Грузии, и отсюда распространилась на Северный Кавказ. Соответственно, по их мнению, должно быть пересмотрено хронологическое положение, в частности Лугового поселения. Едва ли будет нужно подробно рассматривать здесь данный вопрос, являющийся довольно сложным и требующим специального изучения.

Вернемся к керамике Иори-Алазанского бассейна. Развитую (или позднюю) ее группу составляют посуда из поселений Илто (IV и частично III слои) и Алаверди и погребений в Илто и других могильниках. Лучше изучен комплекс керамики из Илто, разделяющийся на две большие группы: кухонную и столовую посуду. Преобладают сосуды первой группы. Они сравнительно грубой выделки (в глине примеси песка) и неравномерного обжига коричневато-буроватого тонов. Многие ангобированы и залощены. Ряд сосудов сформирован с помощью ткани полотняного плетения. Основная форма — горшки баночной формы высотой от 12–13 до 30–50 см. Отдельные сосуды украшены орнаментом в виде налепных полос с вдавлинами, рельефными волнообразными линиями и различными насечками. Некоторые горшки имеют ручки в виде главным образом вертикальных и горизонтальных выступов. На корытообразных сосудах, мисках-чашах и жаровнях ближе к верхнему краю имеются округлые сквозные отверстия.

Столовые сосуды (вторая и третья группы по Ш.Ш. Дедабришвили) изготовлены из хорошо отмученной глины с небольшой примесью мелкозернистого песка, имеют плотный черепок и светло- или чернолощеную поверхность при «розовой» подкладке. Среди них крупные корчаги; разнообразные, нередко узкогорлые сосуды с тремя ручками; горшки и кувшины с одной ручкой; миски, чашечки, а также чаша на подставке из погребения (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, рис. 7, 1) и др. Продолжают сохраняться ручки-выступы, но уже появляются полусферические ушки и коленчатые и лентовидные ручки. Разнообразен орнамент на сосудах — резные шевроны, заштрихованные ленты, одиночные или парные округлые вдавлины, рельефные концентрические круги, изображения в виде перевернутого полумесяца и т. д. (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, с. 64–60; 1970, с. 8, 9). Эта керамика находит более всего аналогий в соответствующих комплексах Шида Картли и Северо-Восточного Кавказа. Отдельные мотивы орнамента, встречающиеся на ней, оказываются типичными и для керамики последующих за куро-аракской культурой памятников (Дедабришвили Ш.Ш., 1970, с. 9). Данное обстоятельство, как и наличие здесь отдельных форм сосудов алазани-беденского типа, указывает на то, что этот керамический комплекс в целом относится к позднему этапу рассматриваемой культуры. Этим, по нашему мнению, объясняется тот факт, что керамика Илто и других близких ему памятников Кахетии находит соответствия в керамике Шида Картли и, пожалуй, в еще большей степени Северо-Восточного Кавказа (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, с. 51–60; 1970, с. 7–9). Связь между керамикой Иоро-Алазанского бассейна и Северо-Восточного Кавказа, прежде всего, Чечено-Ингушетии, проявляется не только в почти одинаковых формах посуды и мотивах орнамента, но и в наличии в тех и других комплексах близких по форме глиняных крышек сосудов, моделей колес и очагов, а также в использовании иногда при формовке сосудов тканевой основы.

Несомненный интерес представляет и керамика периода ранней бронзы Дагестана. В этой части Северо-Восточного Кавказа в отличие от Чечено-Ингушетии влияние майкопской культуры, в частности в керамике, практически не прослеживается. Данный регион входил в ареал куро-аракской культуры. Об этом свидетельствует и наиболее массовый материал (керамика), представленный в памятниках как равнинного, так и горного Дагестана. Определенную близость к глиняной посуде из дагестанских памятников, особенно приморской части края, обнаруживает керамика из поселений, расположенных в смежных районах Северного Азербайджана. К сожалению, последняя до сих пор мало опубликована.

Керамика памятников Дагестана описана подробно (Мунчаев Р.М., 1961, с. 73–101; 1975, с. 181–190; Гаджиев М.Г., 1981, с. 13–17; 1991, с. 201–213), ограничимся поэтому ее общей характеристикой. Сосуды изготовлены из глины с различными примесями (шамота и др.). Они отличаются в основном тщательностью лепки, неплохим обжигом, хорошо заглаженной или лощеной, иногда до блеска, поверхностью преимущественно серо-светло-коричневого, буроватого и розового цвета. Чернолощеная керамика крайне редка. В отдельную группу выделяются сосуды, поверхность которых обмазана глиной.

Среди первой группы — гладкостенной посуды — представлены крупные сосуды, разнообразные горшки и миски. Большие сосуды (высотой до 84 см) отличаются цилиндрической шейкой, яйцевидным корпусом и узким днищем (табл. 10, 11, 12), на тулове отдельных из них имеются две или три ручки, обычные круглопроемные (так называемые полушарные ручки, представленные широко на куро-аракской керамике Закавказья и Восточной Анатолии, здесь по существу отсутствуют). На плечиках некоторых из больших сосудов, найденных в поселениях равнинного Дагестана, размещался рельефный орнамент в виде спиралей (часто двойных) и различных геометрических фигур (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 16–21, табл. VI–VII; 1975, рис. 31). Для керамики горного Дагестана такой орнамент нехарактерен (Мунчаев Р.М., 1975, рис. 29).

Следующий тип сосудов — разнообразные горшки, в том числе с цилиндрической шейкой и слегка вздутым туловом (табл. 10, 10, 13), иногда с одной или двумя ручками, в том числе в виде выступов, редкие из них украшены налепами в виде спиралей, кругов и округлых выпуклостей или вдавленными линиями и углублениями. Другая распространенная форма — горшки цилиндрической и конусовидной формы, снабженные редко одной-двумя ручками (табл. 10, 7, 14–16). Эти горшки, как и большие яйцевидные сосуды, аналогичны соответствующим формам посуды из ряда куро-аракских памятников Закавказья.

Среди керамики из памятников Дагестана и близлежащих районов Азербайджана имеются горшки и других форм, а также кувшины, но все они в небольшом количестве (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 23, 1, 2).

Обращают на себя внимание серолощеные глубокие чаши с заходящим внутрь бортиком, некоторые из которых украшены ниже края венчика сквозными отверстиями и имеют ручки в виде петли (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 24). Такие чаши представлены в комплексах Кахетии типа Илто. Любопытно, что в Каякентском поселении и Гевдешантепе (Азербайджан) найдены миски или чаши на высоком расширяющемся книзу поддоне (Мунчаев Р.М., 1961, табл. VI, 5), как в отмеченном выше погребении в Илто.

Значительную часть керамики восточнокавказских памятников составляют миски плоскодонные (табл. 10, 8). Они встречены во всех памятниках Дагестана и Северного Азербайджана. Верхний край их часто завернут внутрь, что сближает их с мисками из Кахетии. Для них характерно двустороннее лощение по ангобу, преимущественно коричневого и бурого цвета. На отдельных поселениях (Гильярском, Великентском и др.) встречены также миски с великолепной чернополированной внутренней поверхностью. Некоторые из мисок снабжены одной или двумя ручками, чаще всего в виде продолговатых выступов с углублениями по бокам или сквозным узким проемом.

Вторую сравнительно небольшую группу керамики составляют сосуды со специфически обработанной наружной поверхностью, беспорядочно обмазанной жидкой глиной. Обжиг их слабый, а цвет серый и темно-серый. Довольно своеобразны формы и орнаментация сосудов. Ввиду ограниченности материала затруднительно пока подразделять эту группу керамики по каким-либо устойчивым признакам на определенные типы. Можно говорить лишь о двух типах: больших сосудах и различных горшках (Мунчаев Р.М., 1961, с. 93–97; 1975, с. 188, 189). К тому же среди них нет сосудов, повторяющих формы посуды первой группы керамики.

Орнамент в виде валика или налепной полосы, часто украшенной защипами или пальцевыми углублениями, располагается в верхней части сосудов. Причем на орнаментированных сосудах от края венчика до орнаментального пояса (иногда и несколько ниже его) поверхность обычно гладкая, лощеная.

Сосуды с обмазанной жидкой глиной поверхностью и отмеченным орнаментом совершенно не характерны для куро-аракской керамики, как и сами формы посуды. Их можно лишь сопоставлять с отдельными образцами кухонной посуды из Илто, украшенными налепными полосами с вдавлениями (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, рис. 11). Отметим также, что в ряде памятников Северного Кавказа (Долинском и Луговом поселениях и др.) обнаружены единичные фрагменты сосудов, украшенных валиком с защипами или округлыми вдавлениями (Мунчаев Р.М., 1961, рис. 37; 1975, с. 188).

Исследования многослойных поселений в приморском Дагестане позволили установить, что керамика с грубообмазанной поверхностью характерна лишь для поздней группы памятников данного региона куро-аракской культуры, так же как гладкостенная и лощеная посуда, украшенная рельефной спирально-концентрической орнаментацией (Гаджиев М.Г., 1987а, с. 35). В ранней же группе памятников здесь представлена гладкостенная, преимущественно неорнаментированная посуда (Гаджиев М.Г., 1987в, с. 14).

Таким образом, керамика раннебронзового века Дагестана, включающая в себя небольшую коллекцию глиняных очажных подставок куро-аракского типа, содержит типичные закавказские формы, нередко с характерными мотивами орнаментации. Вместе с тем в ней немало весьма специфического, особенно это касается грубообмазанной керамики, ее форм и орнамента. Именно данное обстоятельство особо или в первую очередь подчеркивает большое своеобразие дагестанского локального варианта куро-аракской культуры.

Завершая характеристику керамики куро-аракской культуры, отметим, что в ее составе имеется небольшая коллекция антропоморфных и особенно зооморфных статуэток (табл. 14, 1-24). Большинство их происходит из памятников Армении. Там они найдены, в частности, в Ариче (Ширак) и Шенгавите, Мохраблуре, Джраовите и других поселениях Араратской долины (Сардарян С.А., 1967, рис. 42, 46; Ханзадян Э.В., 1967, табл. XXVII, 1–8; Хачатрян Т.С., 1975, с. 37–43) и стали уже предметом специального изучения (Есаян С.А., 1980, с. 9–17). Из поселений куро-аракской культуры Грузии мы имеем пока единичные находки (в Амиранисгора, Квацхелеби, Хизанаантгора и др.) глиняных фигурок человека и животных (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. XXIV, XXV, XXVII, 1; Чубинишвили Т.Н., 1963, табл. XI; Киквидзе Я.А., 1972, рис. 3, 4). В памятниках Азербайджана эпохи ранней бронзы антропоморфных фигурок пока, насколько нам известно по литературе, не найдено, но имеется серия зооморфных статуэток из Бабадервиша и особенно Нахичеванского Кюльтепе I (Абибуллаев О.А., 1959, табл. 32; 1982, с. 140–144; Исмаилов Г.С., 1962, рис. 3–5; Алекперов А.И., 1986, с. 4–7). Серия статуэток, включая отдельные антропоморфные, обнаружена в восточноанатолийских поселениях, прежде всего, в Пулуре (Kosay H.Z., 1976. pl. 70, 71), а также в Геойтепе и Яниктепе в Иране. Две антропоморфные статуэтки найдены в Дербентском поселении в Дагестане (Кудрявцев А.А., Гаджиев М.С., 1988, с. 9).

В общей коллекции скульптуры сейчас представлено около 20 антропоморфных фигурок. Преобладают женские статуэтки. Все они схематичные, стоячие и округлые. Головка в виде выступа, руки часто разведены по сторонам, короткие ноги иногда расставлены, груди отмечены округлыми выступами. Ввиду ограниченности находок антропоморфной скульптуры предложенная ее классификация условна (Есаян С.А., 1980, с. 9–11).

Фигурки животных, как и антропоморфные статуэтки, в основном из необожженной глины. Они выполнены довольно реалистично. Большинство их изображает быков. Например, из 24 находок зооморфной пластики в Нахичеванском Кюльтепе I 21 представляет статуэтку быка (Абибуллаев О.А., 1982, с. 141, табл. XXV). Заметно преобладают они и в поселениях Армении. Рассматривая фигурки из этих поселений, С.А. Есаян подчеркивает, что они отличаются массивностью, крутыми рогами, могучей шеей, короткими ногами, крупным туловищем и, как правило, длинным хвостом (Есаян С.А., 1980, с. 11). Некоторые из фигурок (Мохраблур) со следами раскраски их красной краской, на одной из них виден глаз, отмеченный такой же краской (Пиотровский Б.Б., 1949б, с. 176).

Найдено и немало статуэток мелкого рогатого скота, особенно баранов. В Нахичеванском Кюльтепе I, Бабадервише, Гюнештепе, Шенгавите, Мохраблуре и Ариче обнаружены также глиняные фигурки собак (Пиотровский Б.Б., 1949б, табл. 4, 3; 1955, с. 6; Исмаилов Г.С., 1962, с. 97; Хачатрян Т.С., 1975, с. 79; Есаян С.А., 1980, рис. 7, 3, 6; Абибуллаев О.А., 1982, с. 141). Обращают на себя внимание и единичные находки головок коня, сделанных, в частности, в Шенгавите и Каразе (Kosay H.Z., Turfan K., 1959, p. 394; Есаян С.А., 1980, с. 12, 13). Особо отметим целую фигурку лошади, найденную в поселении Махта I в Нахичевани (Ашуров С.Г., 1992, с. 20).

Комплекс антропо- и зооморфной пластики вместе с некоторыми из отмеченных выше моделей очагов и очажных подставок, в особенности украшенных изображениями голов человека и животных, составляет культовый комплекс, связанный с определенными идеологическими представлениями носителей куро-аракской культуры.

Такова в целом керамика куро-аракской культуры. Как видим, в отличие от других категорий инвентаря она расчленяется на хронологические периоды и характеризуется определенными локальными особенностями, проявляющимися в формах посуды, ее орнаментации и других чертах (табл. 15). Во многих группах куро-аракских памятников удается наметить периодизацию керамики рассматриваемой культуры (Куфтин Б.А., 1941; Пиотровский Б.Б., 1949а, б; Burney C.A., 1958; Джапаридзе О.М., 1961; Мунчаев Р.М., 1961; Ханзадян Э.В., 1967; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970; и др.). Общая тенденция ее развития выглядит примерно так: от относительного однообразия форм посуды на раннем этапе к последующему заметному увеличению их количества и специфики. Если на раннем этапе наблюдается однородность в формах посуды, представленных в удаленных друг от друга районах, то на развитом этапе сосуды более разнообразны и их сопоставления становятся затруднительными. Что же касается орнаментации, то ее развитие (на территории Армении и Южной и Западной Грузии) шло по пути замены рельефных и вогнуто-выпуклых украшений резным или слегка вогнутым, сильно геометризированным орнаментом (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 155, 159, 161; табл. 15).

Совершенно очевидно, что керамика куро-аракской культуры требует дальнейшего целенаправленного и углубленного изучения на основе тщательного анализа всего материла, в первую очередь четко стратифицированного, его статистической и компьютерной обработки и типологического исследования.

Мы дали характеристики отдельных атрибутов куро-аракской культуры. Однако мы не смогли в полной мере развернуть аргументацию, отразить все вопросы, связанные с проблемой хронологизации и периодизации куро-аракской культуры. Недостаточно рассмотрены памятники культуры, представленные в Северо-Западном Иране и Восточной Анатолии, опущена характеристика связанного с куро-аракской культурой комплекса Кирбет Керака. К сожалению, мы не имели возможности дать в этой работе хотя бы небольшой раздел, посвященный развитию хозяйства, межплеменных связей, общественного строя и религиозных представлений населения Закавказья и смежных областей в эпоху ранней бронзы[17].

Основу хозяйства племен куро-аракской культуры составляли, несомненно, земледелие и скотоводство. Во всех поселениях как на равнине, так и в горах представлены многочисленные свидетельства развития земледелия. Они позволяют документировать весь земледельческий процесс, начиная с обработки земли и посева и кончая сбором урожая и хранением зерна. Несомненно, что в эпоху ранней бронзы, как и в энеолите, в отдельных районах Закавказья практиковалось искусственное орошение (Ханзадян Э.В., 1985, с. 16). Предполагается, что в III тысячелетии до н. э. на территории распространения куро-аракской культуры происходил (или даже произошел) переход к плужному земледелию (Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, с. 61; Мунчаев Р.М., 1975, с. 379; Кушнарева К.Х., Лисицына Г.Н., 1979, с. 14–17). На это, в частности, указывает пахотное орудие из оленьего рога, найденное в Квацхелеби и использовавшееся с помощью тягловой силы. Широкое применение в это время тягловой силы подчеркивается находками многочисленных моделей колес, а также моделей самих повозок (Хачатрян Т.С., 1975, рис. 37). По-видимому, для вспашки земли использовалось рало древнейшего месопотамского типа.

Именно в эпоху ранней бронзы на Северо-Восточном Кавказе начинает складываться террасная система земледелия, активно развивавшаяся здесь в дальнейшем. Отсюда понятно, почему Дагестан считается одним из древнейших очагов мирового террасного земледелия.

В Закавказье и на Северо-Восточном Кавказе в III тысячелетии до н. э. культивировались различные виды пшеницы (круглозерная и мягкая голозерная и пленчатая) и ячменя (пленчатый, двурядный и шестирядный), а также просо и лен (Лисицына Г.Н., Прищепенко Л.В., 1977, с. 64–67). Причем наиболее распространенным видом пшеницы являлась мягкая пшеница (Бунятов Т.А., 1968, с. 23). Большие площади занимали посевы ячменя. Заслуживает внимания факт выращивания льна, использовавшегося для производства ткани. Любопытно, что отпечатки ткани на некоторых образцах керамики эпохи ранней бронзы обнаруживают льняное переплетение.

Находки в ряде поселений куро-аракской культуры косточек абрикоса, персика и черешни указывают на развитие уже в эпоху ранней бронзы в Закавказье отдельных садовых культур (Ханзадян Э.В., 1985, с. 18).

Безусловно, развитие земледелия в Закавказье и на Северо-Восточном Кавказе в эпоху ранней бронзы по сравнению с предшествующим периодом достигло довольно высокого уровня и приобрело интенсивный характер (Пиотровский Б.Б., 1949а, б; Бунятов Т.А., 1957; 1968; Джапаридзе О.М., 1961; 1980; Котович В.Г., 1961а; Киквидзе Я.А., 1963; 1976; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1971; Мунчаев Р.М., 1975; Кушнарева К.Х., Лисицына Г.Н., 1979; Абибуллаев О.А., 1982; Ханзадян Э.В., 1985; Гаджиев М.Г., 1987; 1991; и др.).

Другой важнейшей отраслью хозяйства племен куро-аракской культуры являлось скотоводство. В их стадах были все виды домашних животных (бык, корова, баран, овца, коза, свинья), включая собаку. В раннебронзовом веке начала активно практиковаться отгонная (или так называемая яйлажная) форма скотоводства (Мунчаев Р.М., 1975, с. 383–385; Гаджиев М.Г., 1987, с. 32). На раннем этапе развития куро-аракской культуры на многих поселениях разводили главным образом крупный рогатый скот, а в последующем заметно усилилась в животноводстве роль овцеводства. Хотя в ряде поселений, судя по остеологическим данным, предпочитали разводить крупный рогатый скот, а также свиней, можно считать, что именно с III тысячелетия до н. э. на Кавказе в целом намечается тенденция к увеличению поголовья мелкого рогатого скота. Она и привела к сложению здесь яйлажной формы скотоводства, при котором мелкий рогатый скот с весны до осени содержался на горных пастбищах — яйлагах.

Развитие скотоводства обеспечивало население необходимым количеством мяса и стимулировало производство различных молочных продуктов. Кстати, среди куро-аракской керамики выделены сосуды для приготовления сыра, масла и других молочных продуктов, и их хранения (Бунятов Т.А., 1968, с. 31, 32). Из шерсти овец и коз изготовляли ткани, которые подвергались окраске.

Как известно, в последнее время многих специалистов занимает проблема доместикации лошади и возникновения коневодства. В данной связи нельзя не обратить внимание на находки костей лошади в поселениях куро-аракской культуры: Шенгавите, Каразе, Эларе, Дидубе, Квацхелеби, Илто. При этом, например, в Шенгавитском поселении кости лошадей по количеству занимают третье место. Их специальное изучение показало, что они принадлежат доместицированным лошадям (Межлумян С.К., 1972, с. 6).

Благоприятные экологические условия, резкие сдвиги в развитии земледелия и скотоводства, гончарного дела, металлопроизводства и других видов ремесла, заметно усилившиеся межплеменные связи и взаимодействия способствовали значительному прогрессу в культурно-историческом развитии Закавказья и смежных с ним областей в раннебронзовом веке, охватывающем вторую половину IV–III тысячелетия до н. э. В указанный период оказались освоенными почти все районы этого обширного ареала, включая равнины, предгорья, горные и даже высокогорные зоны. Такой плотности заселения Южный Кавказ не имел, пожалуй, ни в одну из последующих эпох вплоть до средневековья. И таким единством материальной культуры не отличалась никогда эта огромная, составляющая ареал куро-аракской культуры территория, ни во II–I тысячелетиях до н. э., ни тем более в дальнейшем. Поэтому куро-аракская культура (или культурно-историческая общность) — это поистине огромное явление в древней истории Кавказа, большой исторический феномен, как, впрочем, и майкопская культура для Северного Кавказа, загадку которой во многом еще предстоит выяснить.

В настоящее время накоплен уже определенный антропологический материал по куро-аракской культуре, но изучен он недостаточно, крайне ограниченно до сих пор количество измеренных черепов (Азизян Г., 1963; Гаджиев А.Г., 1965; Абдушелишвили М.Г., 1966; Алексеев В.П., 1974; 1989; Алексеев В.П., Мкртчян Р.А., 1989). Носители этой культуры, судя по черепам из погребений в Шенгавите и Беркабере (Армения), характеризуют один из местных вариантов южной ветви европеоидов с ярко выраженной долихокранией. Считается, что куро-аракские популяции сближаются с некоторыми южными и вместе с тем имеют большое сходство с популяциями ямной культуры. Отсюда предположение о том, что «самое разумное — рассматривать зону куро-аракской культуры как промежуточную между севером и югом, населенную группами смешанного происхождения» (Алексеев В.П., Мкртчян Р.А., 1989, с. 132).

Чрезвычайно сложной является проблема этнической интерпретации куро-аракской культуры. До сих пор остается нерешенным вопрос о том, на каком или каких языках говорили племена — носители этой культуры. Этот вопрос, можно сказать, был поставлен со времени выделения куро-аракской культуры, но особенно активно он рассматривается в последнее 25-летие.

Суммируя все вышесказанное по данной проблеме, можно отметить три основные точки зрения (Джапаридзе О.М., 1961; 1976; Мунчаев Р.М., 1961; 1975; Крупнов Е.И., 1964; Меликишвили Г.А., 1965; 1967; Дьяконов И.М., 1967; 1968; Гамкрелидзе Т.М., Иванов В.В., 1984; Старостин С.А., 1985; Николаев С.Л., 1985; Гаджиев М.Г., 1987а; и др.). Согласно одной из них, носители куро-аракской культуры — предки картвелов или иберо-кавказцев в целом, согласно другой, они были индоевропейцами. Третья точка зрения сводится к тому, что часть населения Кавказа в эпоху ранней бронзы говорила на кавказских языках, остальная — на хуррито-урартских. Отмечу еще и недавно высказанное предположение о том, что наряду с древнейшим местным населением и хуррито-урартами в формировании куро-аракской культуры приняли участие индоевропейцы, обитавшие в прикавказских степях (Алексеев В.П., Мкртчян Р.А., 1989, с. 133).

Рассматривая куро-аракскую культуру как крупное исторические явление, мы приходим к выводу, что носители ее достигли в своем развитии порога цивилизации и государственности, но не перешагнули его. Аналогичным образом сложился культурно-исторический процесс в III тысячелетии до н. э. в отличие от Месопотамии и долины Нила и в некоторых других регионах Старого Света: в Анатолии, на Балканах, в Эгее, на юге Средней Азии и в Иране. В этом как раз и проявилась одна из закономерностей общеисторического процесса, заключающаяся в неравномерности социально-исторического развития отдельных областей в древности.

Причины распада куро-аракской культурно-исторической общности остаются неясными до сих пор. Действительно, почему и как исчезла куро-аракская культура? Это вопрос, который волнует каждого исследователя древнейшей истории Кавказа. Отмечу лишь высказанную в литературе последнюю точку зрения по данному вопросу. Согласно ей, две основные причины привели к упадку рассматриваемую культуру. Это изменение климата и последовавшая за ним смена ландшафта, а также засоление почв на равнинах и участках интенсивного ирригационного земледелия (Арешян Г.Е., 1991, с. 81). Не будем обсуждать здесь эту и другие точки зрения, касающиеся судьбы куро-аракской культуры. Несомненно, это большой и сложный вопрос, требующий самостоятельного изучения с определением причин упадка многих других высокоразвитых культур Старого Света III тысячелетия до н. э.

Как видно из последующих разделов, в конце III — начале II тысячелетия до н. э. в Закавказье и на Северо-Восточном Кавказе складываются новые оригинальные культуры и дальнейшее развитие принимает здесь полилинейный характер.

Глава 2 История изучения памятников средней бронзы Южного Кавказа (О.М. Джапаридзе, К.Х. Кушнарева, Т.К. Микеладзе)

В последней трети III тысячелетия до н. э. в жизни южнокавказских племен происходят значительные экономические и социальные изменения, вызванные прогрессом земледельческо-скотоводческого хозяйства, развитием различных отраслей ремесла, а также усилением этнокультурных контактов с передневосточным миром. Эти изменения привели к формированию новых культур, зародившихся на последнем этапе развития культур эпохи ранней бронзы; новые культуры, просуществовавшие примерно до середины II тысячелетия до н. э., характеризуют эпоху средней бронзы Южного Кавказа. Смена культур прослеживается на территории всего региона, однако в разных его частях они носят различный характер. На большей его части в эпоху средней бронзы господствуют близкие по облику, родственные культуры, тогда как культура западных районов носит совершенно иной характер. Таким образом, на Южном Кавказе в этот период четко намечаются две культурно-исторические провинции или области. Это объясняется, прежде всего, генезисом культур, сформировавшихся в определенных экологических и социально-экономических условиях; большую роль в их сложении играли также конкретные этнокультурные контакты их носителей.

Памятники эпохи средней бронзы исследованы крайне неравномерно (карта 2); до сих пор большие территории остаются археологически не изученными. Десятки памятников, случайно обнаруженных при строительных или полевых работах, все еще не опубликованы, а, следовательно, недоступны для исследования; они в своем большинстве могут лишь фигурировать на археологической карте как пункты обнаружения. Спецификой изучения культур этого периода является и то обстоятельство, что до недавнего времени, за исключением, пожалуй, западного и в слабой мере восточного Закавказья, исследовались главным образом погребения. Лишь в последнее десятилетие усилия археологов устремились на выявление поселений, систематическое изучение которых является первейшей задачей будущего. Все это крайне ограничивает рамки исследований, тормозит решение таких крупных проблем, как установление генезиса и ведущих признаков различных культур и границ их распространения, выявление характера взаимоотношений этих культур между собой, их относительной и абсолютной хронологии; не полностью пока могут быть изучены формы хозяйства носителей этих культур, а также их этническая принадлежность.

Исторически сложилось так, что культуры Западного Закавказья периодов неолита-поздней бронзы значительно отличались от синхронных культур остальной части закавказского региона. Это в полной мере относится и к культуре периода средней бронзы (протоколхская культура). Ее границы охватывают, прежде всего, Колхидскую равнину, где протоколхская культура представлена в своем классическом варианте. Правда, не во всех частях Колхиды, в особенности на ранних этапах, наблюдается однородная картина. Памятники окраин Колхиды, горной и в отдельных случаях предгорной ее зон, явно тяготеют к культурам, непосредственно примыкающих к ним соседних областей. К этой группе памятников эпохи средней бронзы относятся дольмены, а также кромлехи Северо-Западной Колхиды и поздних Сачхерских курганных погребений Восточно-Колхидского нагорья.

Первые археологические памятники рассматриваемого периода были обнаружены на северо-западных окраинах Колхиды. Речь идет о дольменах, открытых в начале XX в. (Миллер А.А., 1909, с. 83). С этого времени интерес к этим памятникам не утихает (Стражев В.И., 1926; Иващенко М.М., 1935; Куфтин Б.А., 1941; 1944; 1949а; 1959б; Джапаридзе О.М., 1955, с. 64; 1959; 1961, с. 212; 1970, с. 240; Соловьев Л.Н., 1960).

Относительно происхождения дольменов на Кавказе в научной литературе имеются различные точки зрения (Куфтин Б.А., 1949, с. 262; Марковин В.И., 1978, с. 283; там же и соответствующая литература). Вместе с тем важен факт, что инвентарь дольменов соответствует могильным инвентарям тех областей Кавказа, где дольмены не обнаружены и что он, бесспорно, относится к бронзовой культуре Кавказа (Куфтин Б.А., 1949, с. 271; Пиотровский Б.Б., 1949, с. 182). Несмотря на то, что в дольменах Северо-Западной Колхиды присутствуют элементы колхидской материальной культуры и что дольмены использовались в качестве погребальных сооружений носителями колхидских культур, их малое количество здесь (всего несколько десятков, тогда как на Северо-Западном Кавказе зафиксировано 2308 дольменов; см.: Марковин В.И., 1978, с. 54), узкая локализация в северной части этого района Колхиды и полное их отсутствие в остальных районах Западного Закавказья (включая горно-лесные зоны, хотя дольменную культуру считают культурой горцев, обитающих в лесах — Марковин В.И., 1978, с. 54), позволяют ставить вопрос об инфильтрации в Северо-Западную Колхиду обряда сооружений дольменов.

То же самое следует сказать и о другом виде мегалитических сооружений Северо-Западной Колхиды — кромлехах (Шамба Г.К., 1974), которые, несмотря на тяготение обнаруженных в них находок к южнокавказскому (в частности, к колхидскому) археологическому материалу, по локализации и количеству являются еще менее специфическими памятниками не только для Колхиды вообще, но даже для ее северо-западной части.

Почти аналогичная картина наблюдается и на восточной окраине Колхиды. Здесь в г. Сачхере и его окрестностях еще в начале XX в. были обнаружены курганные погребения (Такайшвили Е.С., 1913), неоднократно изучавшиеся и позднее (Куфтин Б.А., 1940а; 1949; Джапаридзе О.М., 1961, с. 122). Сачхерские курганы с их трубчато-обушными топорами, специфическими кинжалами, Т-образными булавками, булавками с загнутыми в виде бараньих рогов навершиями и височными полутораспиральными кольцами, по погребальному обряду и инвентарю (за исключением, пожалуй, трубчато-обушных топоров, которые в основном распространены в Колхиде, и отдельных предметов, характерных и для других районов) настолько тяготеют к культурам Восточной Грузии, что некоторые исследователи предполагали даже этническую однородность населения этих областей (см: Джапаридзе О.М., 1961, с. 185). Из периферийных памятников эпохи средней бронзы следует упомянуть также Брильский могильник, расположенный в высокогорной части Колхиды, у истоков р. Риони. Могильник функционировал вплоть до III–IV вв. н. э. Комплексы этого могильника опубликованы лишь частично (Гобеджишвили Г.Ф., 1952, с. 56; Археология Грузии, 1959, с. 113). В инвентаре брильских погребений имеется ряд общих элементов с культурами соседних областей, в частности с материалами Нульского и Квасатальского могильников Восточной Грузии, с находками Дигории, за Кавказским хребтом (Гобеджишвили Г.Ф., 1952, с. 60).

В 30-е годы в Западной Грузии начали осуществляться широкие археологические исследования. Именно к этому времени относятся раскопки первого поселения эпохи средней бронзы в с. Анаклиа (Диха Гудзуба), на левом берегу р. Ингури. С этого времени фактически начинается археологическое изучение древней Колхиды. Раскопки на поселении Анаклиа I[18], проведенные директором Зугдидского краеведческого музея, геологом А.И. Чантуриа, дали совершенно новый, неизвестный дотоле материал; значение этого памятника трудно переоценить. К сожалению, А.И. Чантурия не успел подготовить к публикации открытые материалы. Восстановил стратиграфию холма, классифицировал материал и определил хронологические границы памятника позднее Б.А. Куфтин (Куфтин Б.А., 1950, с. 238). Первый нижний слой Анаклиа I он отнес к стадии ранней бронзы, в отношении которой он условно употреблял термин «энеолитический», второй и третий — к эпохе средней бронзы, четвертый — к ранним стадиям поздней бронзы. Эта периодизация, за исключением отдельных деталей, и в настоящее время не потеряла своего значения.

До середины 60-х годов Анаклиа I было единственным более или менее исследованным поселением, основные слои которого накапливались в эпоху средней бронзы. В 1968 г. экспедицией Исторического музея Грузии в Центральной Колхиде (с. Носири), на левом берегу р. Техури (приток р. Риони) был обнаружен многослойный жилой холм, нижние слои которого, как показали дальнейшие исследования, совпадают со вторым и третьим слоями Анаклиа I (Археологические экспедиции Государственного музея Грузии, 1971, с. 31; 1974, с. 60; 1975, с. 47; 1978, с. 53; Гогадзе Э.М., 1982, с. 6–25; 1984, с. 41–45).

В 1972 г. с целью получения дополнительной информации на поселении Анаклиа I провела разведки Колхидская археологическая экспедиция ИИАЭ АН Грузии; тогда же в 1,5 км к востоку от этого холма был обнаружен жилой холм (Анаклиа II). Дальнейшие раскопки этого поселения показали, что оно предшествовало средним слоям поселения Анаклиа I. В том же году Колхидская экспедиция совместно с Батумским научно-исследовательским институтом приступила к раскопам на территории курорта Кобулети (Юго-Западная Колхида) многослойного поселения на холме Намчедури и поселения конца III тысячелетия до н. э., расположенного здесь же, в торфяниках Испани (ПАИ, 1973–1979 гг.). Экспедиция исследовала также жилые холмы в с. Саелиаво (левобережье р. Абаши) и с. Цемки (Рионская низменность), относящиеся к концу средней бронзы и отражающие, скорее всего, переходный этап от средней к поздней бронзе. Параллельно исследуется Мачарское поселение в Северо-Западной Колхиде (Гульрипшский район); керамика его второго слоя увязывается раскопщиком с керамикой Анаклиа I (Бжания В.В., 1966б, с. 123).

Начиная с 40-х годов в Грузии появляются обобщающие работы, в которых рассматриваются не только археологические проблемы, но и вопросы исторической интерпретации добытого материала. Среди этих работ этапное значение имеет исследование Б.А. Куфтина (Куфтин Б.А., 1944, с. 291), в котором дается анализ металлических изделий, в частности трубчато-обушных топоров; это первая серьезная попытка выявления генезиса названного типа орудий, характерного именно для Колхиды, доказательства его автохтонного происхождения, освещение его роли в становлении одного из ведущих орудий последующей эпохи, а также путей его дальнейшего распространения за пределами Западного Закавказья. Вопросы генезиса и типологии трубчато-обушных топоров были рассмотрены и в работах Д.Л. Коридзе (Коридзе Д.Л., 1965). Наконец, обобщение всего колхидского археологического материала с целью установления преемственных связей между колхидскими культурами отдельных эпох, а также увязки археологического материала с данными топонимии и письменных источников предпринято в работах Т.К. Микеладзе (Микеладзе Т.К., 1969; 1974). В связи с изучением культур периода средней бронзы особое значение приобретает его последняя книга, в которой рассмотрены все аспекты, так называемой протоколхской культуры первой половины II тысячелетия до н. э. (Микеладзе Т.К., 1990).

Как уже было сказано, на остальной, большей части Закавказья в исследуемую эпоху бытовали близкие по облику, родственные культуры, отличные от протоколхской культуры Западного Закавказья; наиболее яркими их признаками являются подкурганные захоронения, расписная (на красном фоне черная роспись, реже на светлом красная, черная и коричневая) и чернолощеная посуда, орнаментированная резьбой, пунктирным либо точечным орнаментом. Систематическое изучение памятников этой культурно-исторической провинции началось с середины 30-х годов, когда Б.А. Куфтиным в высокогорной части Грузии, в Триалети, была открыта серия неизвестных до тех пор богатых «царских» или «княжеских» курганов с пышными захоронениями родо-племенной знати. Погребения характеризовались кремацией, наличием погребальных колесниц или деревянных лож, набором парадной посуды, уникальными изделиями из драгоценных металлов (Куфтин Б.А., 1940; 1941; 1943б; 1948). Эти открытия явились подлинной сенсацией. Весьма значительным по тому времени оказался и размах раскопок — за несколько сезонов здесь было открыто свыше 50 курганов, разновременные могильники и несколько древних поселений.

Помимо открытия памятников новой культуры, огромной заслугой Б.А. Куфтина явилась их историческая интерпретация; эти уникальные комплексы он рассмотрел на широком фоне кавказского и переднеазиатского материала, выявил сущность связей нового культурного очага с соседними и более отдаленными культурами, поднял проблему этнической принадлежности племен — создателей этих памятников, наметил их абсолютную и относительную хронологию. Сопоставляя вновь открытые комплексы с известными, но не осмысленными к тому времени, разрозненными материалами, Б.А. Куфтин впервые выделил эпоху средней бронзы Закавказья, суммарно датировал ее первой половиной II тысячелетия до н. э. Своеобразие же триалетских комплексов дало ему основание объединить их в понятие «триалетская культура». В конце 40-х годов аналогичные комплексы были также выявлены Б.А. Куфтиным в Шида Картли, на территории современной Юго-Осетии; так, в с. Нули, в частности, он исследовал коллективные погребения с широким набором разнообразных металлических изделий (Куфтин Б.А., 1949а, с. 31), а также несколько курганов с рядовыми захоронениями (Куфтин Б.А., 1974, с. 171). Значительно позднее аналогичный коллективный могильник был открыт в с. Квасатали (Джапаридзе О.М., 1955, с. 23).

Научное предвидение Б.А. Куфтина — ученого большого таланта и огромного диапазона знаний — в дальнейшем полностью оправдалось (Джапаридзе О.М., 1982). Открытая им триалетская культура сразу же заняла свое прочное историко-хронологическое место в ряду других культур Кавказа, послужила стимулом к дальнейшим поискам. В 1948 г., в частности, на территории Армении Б.Б. Пиотровским был открыт новый блестящий памятник триалетского типа — Кироваканский курган, давший уникальный набор бронзовых предметов, а также великолепные золотые и серебряные изделия (Пиотровский Б.Б., 1949а, с. 46; 1955б; Мартиросян А.А., 1964, с. 64). В конце 40-х годов весь накопившийся к тому времени материал был обобщен и интерпретирован в его курсе лекций по археологии Закавказья, явившемся ценнейшим вкладом в кавказоведение и определившим последующее направление его развития (Пиотровский Б.Б., 1949).

С конца 50-х годов начинается новый этап в изучении триалетской культуры, которому сопутствует открытие серии уникальных памятников. Работы возглавил О.М. Джапаридзе. В этот период были возобновлены раскопки погребальных памятников Триалети, давшие незамедлительные результаты: в одном из курганов, в частности, впервые была обнаружена деревянная четырехколесная повозка поразительной сохранности (Джапаридзе О.М., 1960). Начались исследования на Зуртакетском плато, являвшемся естественным продолжением Цалкинского. Здесь исследовались крупные курганы с каменными насыпями и огромными погребальными залами. Добытые материалы были суммированы сначала в серии статей, а затем в обобщающей монографии О.М. Джапаридзе; в ней подняты проблемы этнической принадлежности носителей триалетской культуры, вопросы периодизации памятников (Джапаридзе О.М., 1969), которых несколько раньше касался также А.А. Иессен (Иессен А.А., 1965а, с. 18). О.М. Джапаридзе было высказано предположение относительно формирования триалетской культуры на основании предшествующей, куро-аракской; этим отвергался тезис о появлении ее на Кавказе вследствие каких-то этнических передвижений.

Накопленный к концу 60-х годов материал требовал дальнейшего исследования различных аспектов триалетской культуры. К этому времени все еще отсутствовала детально обоснованная периодизация ее памятников, не решена была также проблема ее генезиса. В эти аспекты существенный вклад внесли исследования Э.М. Гогадзе, в которых автор, опираясь на сопоставления памятников типа Триалети с хорошо датированными переднеазиатскими комплексами, обосновал их трехчленную периодизацию, а также проследил компоненты, участвовавшие в сложении триалетской культуры (Гогадзе Э.М., 1970а, б; 1972). Важным этапом в этом направлении явилось полное воссоздание всех погребальных комплексов Триалети, открытых, но так и не опубликованных в свое время Б.А. Куфтиным (Жоржикашвили Л.Г., Гогадзе Э.М., 1974). Изучение комплексов триалетской культуры на территории Грузии продолжалось и в дальнейшем. Так, в южной ее части (Квемо Картли) впервые были исследованы курганы, давшие материалы несколько иного облика — своеобразную тонкостенную чернолощеную посуду с тонкорезным орнаментом, своеобразные ювелирные изделия, оружие и орудия труда (Гобеджишвили Г.Ф., 1967, с. 13; 1980; Джапаридзе О.М., 1975, с. 137). Было установлено, что в отличие от ранее известных памятников «цветущей поры» триалетской культуры погребения нового типа характеризуют ее самый ранний этап. По месту первоначального обнаружения последних на плато Бедени они получили название «беденских». Еще один крупный очаг триалетской культуры был открыт в пределах юго-западных границ Грузии, в горной части Месхет-Джавахети, на Артаанской Куре. Имея много общего с триалетским центром, памятники этого очага, однако, характеризовались специфическими, локальными чертами (Джапаридзе О.М., Киквидзе Я.А., Авалишвили Г.Б., 1971; 1974; 1977; 1981). Примерно в этот же период исследовалась группа погребений с уникальным металлическим инвентарем в с. Лило (Гогадзе Э.М., 1976). Вместе с курганами, открытыми в г. Тбилиси (Тбилиси, 1978, I, с. 48), они характеризуют еще одну территориальную группу памятников триалетской культуры.

70-е годы ознаменовались открытием ранних «беденских» погребений в ряде новых пунктов республики, что говорило об их широком территориальном распространении. Это курганы около с. Марткопи с их сложными деревянными камерами и богатым инвентарем (Джапаридзе О.М., Киквидзе Я.А. и др., 1980), а также курганы в с. Шулавери (ОККАЭ, 1975, с. 137). Помимо типичной беденской посуды в захоронениях встречены разнообразные изделия из металла. Дальнейшая разработка вопросов этнической ситуации, сложившейся на Кавказе ко II тысячелетию н. э., нашла свое отражение в очередной монографии О.М. Джапаридзе (Джапаридзе О.М., 1976).

Наконец, особо следует отметить успехи Кахетской археологической экспедиции, развернувшей в последние десятилетия работы в Иори-Алазанском бассейне. Здесь, в окрестностях с. Цнори было открыто пять курганов ранней поры триалетской культуры (Пицхелаури К.Н., Дедабришвили Ш.Ш., 1972; 1976, с. 15; 1979). Для характеристики масштаба работ напомним, что площадь основания насыпи самого крупного из них равнялась почти трем гектарам. Затраченные на его раскопки усилия полностью оправдались открытием оригинальных и масштабных конструкций внутри этой своеобразной «пирамиды», а также уникального погребального комплекса. Тогда же ранний этап триалетской культуры был назван «бедено-алазанским». Усилия Кахетской экспедиции были направлены и на изучение менее богатых, а также рядовых погребений, относящихся к различным этапам бытования триалетской культуры. Это курганные погребения в Земо Алвани, Акакиантхеви, Садуга, Пурцецкали, Мцарецкали (Русишвили Р.Н., 1977; Капанадзе М.Т., 1980а, б; 1984; 1985; Дедабришвили Ш.Ш., Русишвили Р.Н., 1980; 1984). Одновременно выявлялись почти неизвестные в Центральном Закавказье поселения периода средней бронзы (Пицхелаури К.Н., Дедабришвили Ш.Ш., 1976; Пицхелаури К.Н., 1984). В результате слои с керамикой триалетского типа были прослежены на серии поселений, таких, как Илто, Ткисбологора, Наумарисгора, Швиндиани и многих других; сейчас их насчитывается уже более 30. Таким образом, экспедицией установлено, что поселения этого времени, не встречавшиеся в горной зоне, тяготеют к обширным межгорным долинам и равнинам. Факт обнаружения характерных памятников в Алазанской долине, почти у подножья Большого Кавказа, позволяет уже сейчас значительно расширить границы распространения триалетской культуры как на север, так и на восток. Однако поселения эти систематически не раскапывались.

80-е годы ознаменовались в Грузии исследованием различных аспектов триалетской культуры. Накопленный к этому времени материал позволил перейти к обобщениям по таким проблемам, как характер территориальных особенностей отдельных памятников в границах культуры, установление социально-экономического статуса и сущности межрегиональных отношений ее носителей (Путуридзе М.Ш., 1983а-в; 1984а, б). Особо следует отметить изучение проблемы генезиса триалетской культуры, осуществляемое на базе материалов многослойного поселения Бериклдееби; систематические раскопки этого памятника проходят на высоком методическом уровне. Здесь над куро-аракским слоем залегал слой с керамикой типа Бедени, в который, в свою очередь, были впущены классические среднебронзовые погребения (Глонти Л.И., Джавахишвили А.И., 1987). Таким образом, на Бериклдееби впервые для Закавказья была установлена хронологическая последовательность бытования беденской и триалетской культур.

Сенсационные открытия в конце 30-х годов в Триалети определили одно из направлений археологических работ и в других кавказских республиках, где начались поиски памятников эпохи средней бронзы. В Армении к этому времени были известны лишь материалы с «крашеной» керамикой из открытого еще в конце XIX в. Тазакендского (Кармирбердского) могильника (Кушнарева К.Х., 1960) и поселения Муханнаттапа в Ереване (Байбуртян Е.А., 1937). Одним из самых ярких археологических открытий конца 40-х годов явился «княжеский» курган в Кировакане, содержавший парадную посуду, набор разнообразного бронзового оружия, уникальные изделия из золота и серебра. Этот комплекс показал, что памятники триалетского облика имеют более широкое распространение, нежели предполагалось раньше. Позднее однотипные полуразрушенные захоронения были обнаружены фактически по всей Армении: в Севанском бассейне это находки в Камо, Золакаре, Лчашене, Акунке, Геташене (Ханзадян Э.В., 1962; Калантарян А.А., Хачатрян Ж.Д., 1969), в Араратской долине — в Воскевазе, Агавнатуне, Эчмиадзине, Гарни, Эларе и др. (Ханзадян Э.В., 1969, табл. VI–VII, XXV, рис. 94; 1979а, табл. I, рис. 99-103, 106–107; Арешян Г.Е., 1973), а также в северных и северо-восточных районах республики (Есаян С.А., 1976, рис. 83; Деведжян С.Г., 1981, табл. I–IV).

В 60-е годы в различных уголках Армении (Лчашен, Эчмиадзин, Ереван и др.) была открыта серия рядовых погребений (Есаян С.А., Карапетян Л.Л., 1963; 1965; Мартиросян А.А., 1964, с. 67; Мнацаканян А.А., 1965), по обряду и инвентарю проявляющих идентичность могилам Тазакенда. Тогда же были обобщены разбросанные по разным музеям материалы этого могильника (Кушнарева К.Х., 1960). В отличие от триалетских его комплексы представляли собой скромные подкурганные захоронения, сопровождаемые небольшим количеством специфической, расписной и чернолощеной посуды (а в редких случаях металлическим оружием), и характеризовали иную, хотя и родственную триалетской культуру. По месту своего первоначального обнаружения она была названа тазакендской; в дальнейшем в связи с переименованием с. Тазакенд могильник, расположенный на территории крепости Кармир Берд, получил в литературе название «кармирбердский» (Арешян Г.Е., 1970а). В последующих публикациях армянских археологов памятники описанного типа сохраняют то же наименование.

Накопившиеся к середине 60-х годов материалы требовали подведения итогов. Их научная систематизация была осуществлена А.А. Мартиросяном. Появился первый обобщающий труд по археологии бронзового века Армении. Рассмотренные на широком фоне кавказско-переднеазиатского региона прочное историко-хронологическое место получили не только вновь открытые комплексы, но также материалы дореволюционных раскопок и многочисленная серия случайных находок из разных районов Армении (Мартиросян А.А., 1964; Рец. К.Х. Кушнарева, 1966). В рамках среднебронзового периода автором впервые были намечены группы памятников, имеющих территориальные и хронологические особенности.

Конец 60-х — начало 70-х годов характеризуется открытием новых памятников и выходом новых работ. Развернутую интерпретацию комплексы эпохи средней бронзы получили в связи с изучением разнообразных находок в районе Гарни (Ханзадян Э.В., 1969, с. 83) и раскопок поселения Мецамор (Ханзадян Э.В., Мкртчян К.А., Парсамян Э.С., 1973, с. 20). В историческом осмыслении памятников средней бронзы Южного Кавказа важное значение имело выявление сходства некоторых их элементов с материалами южных культур, в частности с культурами Малой Азии (Арешян Г.Е., 1973). Много нового внесли систематические раскопки в Северо-Западной Армении (Арич). Здесь началось изучение единого комплекса эпохи средней бронзы — прошурфовано огромное укрепленное поселение скального типа и раскопано около 80 погребений. Комплексный подход дал возможность выявить характер различных сторон жизни аборигенов, установить специфику их материальной и духовной культуры (Хачатрян Т.С., 1975, с. 89). Весьма выразительные материалы получены также при раскопках могильника в с. Кети (Петросян Л.А., 1973; 1976; 1984; 1989).

Раскопки велись и в других районах Армении. Весьма перспективным может оказаться дальнейшее исследование поселения и могильника в Лори Берде, недалеко от Степанавана, первые раскопки которых уже принесли чрезвычайно яркие результаты (Деведжян С.Г., 1972; 1974; 1976; 1981, с. 12). Погребения триалетского облика открыты в северо-восточной части Армении (Есаян С.А., 1976), а также южнее оз. Севан.

С середины 70-х годов начинается планомерное обследование древних памятников республики с конечной целью составления археологической карты Армении. К настоящему времени зафиксировано большое число поселений и могильников эпохи средней бронзы; часть из них уже изучается. Среди открытых памятников ключевое положение занял могильник Верин Навер, на котором осуществляются систематические раскопки (Симонян А.Е., 1977; 1979; 1983; 1984а; 1987б). Его научное значение основывается на серийности комплексов, добытых на основе современной методики полевых исследований. Именно этот памятник позволил А.Е. Симоняну выделить ведущие признаки кармирбердской культуры (Симонян А.Е., 1982; 1984а; 1987а; 1990). Параллельно осуществлялись раскопки на могильнике Аруч, где в противовес преимущественно скромным могилам Верин Навера были открыты богатые погребения триалетской культуры периода ее наивысшего расцвета (Арешян Г.Е., 1979); эти не рядовые материалы ждут своего скорейшего опубликования. В эти же годы изданы и интерпретированы открытые в разное время разнотипные памятники средней бронзы в окрестностях Элара (Ханзадян Э.В., 1979, с. 60).

Наконец, сенсационным событием явились раскопки могильника в с. Карашамб, где среди прочих погребений открыт «царский» курган с уникальным инвентарем (Оганесян В., Мурадян Ф., 1986; Оганесян В.Э., 1988а, б; 1990). Среди последнего находился серебряный кубок со сложно-композиционными многоярусными чеканными фризами, восходящими к сюжетам индоевропейской мифологии. Открытие карашамбских погребений послужило импульсом к дальнейшим разработкам важнейших проблем среднебронзового периода Кавказа (Арешян Г.Е. и др., 1990).

К сожалению, недостаточно интенсивно изучались памятники эпохи средней бронзы на территории Азербайджана. Первые находки с расписной посудой здесь были сделаны еще в конце XIX в. в окрестностях Нахичевани. Это раскопанный Н.В. Федоровым могильник около армянского монастыря Кармир Ванк (азерб. Кызыл Банк), к которому позже возвращались многие исследователи (Спицын А.А., 1909; Мещанинов И.И., 1926а; Миллер А.А., 1926; Пиотровский Б.Б., 1949а; Мартиросян А.А., 1964; Абибуллаев О.А., Алиев В.Г., 1970), а также ставшее известным впоследствии многослойное поселение Кюльтепе I (Лалаян Е.А., 1906, с. 207). В послевоенное десятилетие в республике обследовались лишь единичные памятники этого времени — в районе Алинджачай (Алекперов А.К., 1927), в Зурнабаде (Гуммель Я.И., 1939), в Шахтахты (Алекперов А.К., 1937). Шахтахтинский могильник, в частности, помимо серии рядовых захоронений дал богатое погребение с конем, золотой пряжкой и уникальным полихромным расписным сосудом. Тогда же на юге республики было предпринято первое изучение крепостей, которые первоначально ошибочно рассматривались как результат урартской и ассирийской экспансий в Восточное Закавказье (Алекперов А.К., 1937). Позднее эти памятники получили правильную историко-хронологическую интерпретацию (Джафарзаде И.М., 1946а).

50-е годы ознаменовались широкими полевыми исследованиями в Мильско-Карабахской степи и Нахичевани, осуществлявшимися комплексной Азербайджанской (Оренкалинской) экспедицией АН СССР и АН Азербайджана под руководством А.А. Иессена (МИА СССР, 1959; 1965; Кушнарева К.Х., Якобсон А.Л., 1966; Кушнарева К.Х., 1987). В Мильской степи экспедицией было обнаружено несколько многослойных поселений, включающих культурные эпохи средней бронзы; это Геойтепе, Наргизтепе, Бабалартепе (Иессен А.А., 1965а). На холме Узерликтепе были осуществлены первые в Закавказье систематические раскопки поселения с мощными культурными слоями периода средней бронзы; раскопки велись на широкой площади и способствовали изучению оборонительных сооружений: жилых комплексов, остатков производства и различного бытового инвентаря, специальное внимание было обращено на вопросы стратиграфии (Кушнарева К.Х., 1957; 1959б; 1965).

Примерно в эти годы проводились раскопки на многослойном поселении Кюльтепе I, ставшем ключевым для изучения периода ранней и средней бронзы Нахичеванского края (Абибуллаев О.А., 1959а, б; 1982, с. 145). Выявление в слое поселения, перекрывающем куро-аракские находки, признаков культуры средней бронзы с характерной расписной посудой позволило, в свою очередь, определить историко-хронологическое место серии находок, сделанных в разных пунктах этого района. Эти открытия стимулировали новые исследования. В конце 60-х годов началось систематическое изучение археологических памятников края; центральным объектом стало многослойное поселение Кюльтепе II, на котором изучались в первую очередь слои эпохи средней бронзы (Алиев В.Г., 1962; 1963; 1967; Ахундов Д.А., Алиев В.Г., 1977; Бахшалиев В.Б., 1986). Здесь выявлены система оборонительных сооружений, жилые постройки, гончарная и металлообрабатывающая мастерские, разнообразный производственный и бытовой инвентарь. Параллельно проведено обследование могильника между селами Азнабюрд и Карабагляр, недалеко от монастыря Кармир Ванк, а также поселения Кызылбурун, Нахаджир, Гулалытепе, Карабагляр (Абибуллаев О.А., Алиев В.Г., 1970). Научную интерпретацию получает и интереснейшая коллекция расписных сосудов, обнаруженная случайно в Джульфе, на самой границе с Ираном (Алиев В.Г., 1968; Кушнарева К.Х., 1992, табл. 6). Наконец, с Нахичеванским краем связано еще одно важное открытие. Здесь, в соляных копях Дуз Дага была исследована шахта III–II тысячелетий до н. э. и прослежена древняя технология соледобычи (Алиев В.Г., 1983б). Набор горнодобывающих орудий определил функциональное назначение различных каменных молотов, находимых на территории края (Алиев В.Г., 1968). Этот древний производственный комплекс, имеющий огромное значение для истории горного дела Кавказа, остается пока уникальным.

Большая насыщенность различными памятниками, среди которых имеются укрепленные поселения, разнохарактерные могильники, остатки общественных производств подтвердили предположение о том, что эта область Южного Кавказа в эпоху средней бронзы являлась одним из передовых культурных очагов.

Отдельные группы памятников выявляются и в других районах республики. Одна из них обнаружена на склонах Малого Кавказа, в междуречье рек Гуручай и Кендаленчай. Здесь обследовано несколько поселений и открыты могилы на знаменитом Карабулагском некрополе; изучение последних дало основание углубить нижнюю дату могильника, известного как позднебронзовый, вплоть до начала II тысячелетия до н. э. (Алиев В.Г., Исмаилов Г.С., 1969; Исмаилов Г.С., 1970; 1971б). В эти же годы осуществлены раскопки небольших курганов на яйлаге Хачбулаг; здесь открыты могилы рядовых общинников с типичным набором предметов средней бронзы (Нариманов И.Г., Исмаилов Г.С., 1961; Джафарзаде И.М., 1973). Работы велись и в Западном Азербайджане; где обследовано городище Баркиннакызы (Нариманов И.Г., 1965), а также раскопаны погребения эпохи средней бронзы на территории древнеземледельческого поселения Бабадервиш (Исмаилов Г.С., Алиев В.Г., 1972). Еще одна группа памятников исследовалась в Гобустане (Мурадова Ф.М., 1979) — заповеднике древних наскальных изображений (Джафарзаде И.М., 1973). Наконец, на юге-востоке республики осуществлены раскопки поселений Мишарчай и Джафарханлы, а на древнем земледельческом поселении Аликемектепе обнаружен могильник с богатыми погребениями эпохи средней бронзы (Махмудов Ф.Р., 1979).

Таким образом, в республике накоплены определенные, к сожалению, немногочисленные материалы, характеризующие культуру эпохи средней бронзы на различных ее этапах. В определенной мере они нашли свое отражение в книге В.Г. Алиева, в которой автор уделяет главное внимание памятникам с расписной посудой (Алиев В.Г., 1977). Однако известные материалы не обобщены, рассматриваемый период во всех его аспектах не изучен. Для этого необходимо сконцентрировать усилия как на полевом, так и на интерпретационном уровнях.

Итак, на протяжении многих десятилетий в каждой из закавказских республик накапливались материалы, характеризующие период средней бронзы; достаточно сказать, что на археологической карте зафиксировано уже 180 памятников этого времени (см. рис. 2), а их подлинное количество должно значительно превышать эту цифру. Разработки, как правило, велись локально, что характерно для кавказской археологии в целом; именно поэтому мы сочли целесообразным рассмотреть динамику изучения памятников этого периода раздельно, в пределах каждой из трех республик. Вместе с тем, суммируя эти достижения, можно заметить стремление исследователей к периодическому осмыслению всех накопленных материалов и их обобщению в рамках региона в целом. Так, после блестящих открытий в Триалети появились первые обобщающие исследования, подводящие итоги археологическим достижениям 30-40-х годов (Куфтин Б.А., 1941; 1948; Пиотровский Б.Б., 1949а). Они имеют непреходящее значение и сегодня как в плане информации о памятниках, так и в плане интерпретации последних, осуществленной на фоне широкого пласта переднеазиатских материалов. Достаточно обоснованными оказались и предложенные авторами датировки. Таким образом, известные тогда памятники были введены в исторический контекст, в котором эпоха средней бронзы заняла свое культурно-хронологическое место.

В течение последующих десятилетий шло интенсивное накопление материала; особенно яркими оказались вновь открытые грандиозные «царские» или «княжеские» курганы в Южной Грузии, в том числе и месхетский очаг триалетской культуры (Джапаридзе О.М. и др., 1981). В 70-е годы обосновывается периодизационная схема памятников в Триалети, базирующаяся на анализе развития ведущих элементов курганных погребений и на синхронизации последних с хорошо датированными комплексами Передней Азии (Гогадзе Э.М., 1970а, б; 1972). В результате триалетская культура предстала не как единовременное явление, а как культурно-исторический процесс, протекавший на протяжении нескольких столетий.

В 70-е годы были предприняты первые серьезные попытки осмысления богатых захоронений носителей триалетской культуры как явлений социальных (Массон В.М., 1973; Кушнарева К.Х., 1973; Киквидзе Я.А., 1976; 1983).

В 80-е годы наряду с накоплением новых и старых материалов выявилась тенденция к вычленению археологических культур периода средней бронзы. Это была назревшая необходимость, проистекающая из неоднородности известных памятников. Так появилась беденская, а позднее бедено-алазанская культура (Дедабришвили Ш.Ш., 1979; Гобеджишвили Г.Ф., 1980; Глонти Л.И., Джавахишвили А.И., 1987), как бы открывавшая путь дальнейшему развитию триалетской культуры. Обрисовались границы и ведущие признаки западногрузинской или протоколхской культуры, резко отличающейся от остальных закавказских культур периода средней бронзы (Микеладзе Т.К., 1990). В связи с подготовкой настоящего издания были собраны воедино и проработаны все разрозненные материалы, хранящиеся в фондах республиканских музеев Закавказья. Это позволило высказать предположение о существовании в конце III — первых веках II тысячелетия до н. э. еще трех родственных между собой культур, трактовавшихся в свое время А.А. Мартиросяном как хронологические группы памятников — кармирбердской, севано-узерликской, кизылванкской (Мартиросян А.А., 1964, с. 47–73), очертить примерно их границы и наметить в первом приближении время их бытования (Кушнарева К.Х., 1982; 1983; 1985; 1986). При этом автором была сделана оговорка, что на современном уровне знаний бытование упомянутых культур может быть обосновано пока только керамикой. Параллельно велись интенсивные раскопки и исследования, направленные на «наполнение» конкретными признаками кармирбердской культуры (Симонян А.Е., 1982; 1983; 1984а, б; 1987б), в результате сегодня она вырисовывается как одна из наиболее устойчивых закавказских культур рассматриваемого периода. Вместе с тем в последнее время обнаружение кармирбердских материалов в нетрадиционном контексте вызвало к жизни новую концепцию о социальном и хронологическом аспектах культур периода средней бронзы Южного Кавказа (Симонян А.Е., 1987а; 1990).

В заключение необходимо упомянуть о неоднократных на протяжении длительного времени обращениях исследователей к проблеме реконструкции художественного мышления и духовной жизни местного населения в рассматриваемый период и попытке определения этнической принадлежности последнего. В основе этих разработок лежат шедевры торевтики и богато орнаментированная керамика триалетской культуры. Центральным объектом исследования стал сюжет на знаменитом серебряном кубке из V триалетского кургана (Куфтин Б.А., 1941, с. 87; Ушаков П.Н., 1941; Амиранашвили Ш.Я., 1947; Бардавелидзе В.В., 1957, с. 94; Джапаридзе Н.О., 1975; 1988; Бериашвили М.Т., Схиртладзе З.Н., 1984). Его близость к памятникам хеттского искусства позволила высказать предположение о принадлежности его создателей к хеттскому или хурритскому этническим массивам (Burney С., 1958, p. 178; Меликишвили Г.А., 1965, с. 22). В самые последние годы в процессе исследований Карашамбского могильника был открыт еще один «царский» курган. Центральной находкой здесь оказался серебряный кубок с чеканными многоярусными сложнокомпозиционными фризами — «двойник» триалетского кубка из кургана Корух-таш. Обращение к сюжетам этого шедевра древней торевтики и сопоставление их с композициями на триалетском кубке и древней керамике привели исследователей к обоснованию тезиса о создании этих двух изделий в индоевропейской этнической среде, использовавшей при их создании свои поверия и мифы (Арешян Г.Е., 1985в; 1987; 1988б, в; Оганесян В.Э., 1988а, б). Эти положения, несомненно, будут стимулировать дальнейшие разработки проблемы духовной сферы жизни древнего населения Кавказа[19].

Глава 3 Протоколхская культура (Т.К. Микеладзе)

Ареал западнозакавказской культуры периода средней бронзы охватывает Колхидскую равнину и примыкающие к ней с севера и юга предгорья и горы. Специфические природные условия Колхиды, ее определенная географическая изолированность, которая создавалась высокогорным окружением, способствовали созданию в этой области своеобразных археологических культур и хозяйственно-экономических комплексов, отличающихся от таковых в других районах Кавказа. Вместе с тем, памятники Колхиды (горной ее части и отчасти предгорий), несущие элементы западнозакавказских культур, тяготеют больше к культурам соседних областей; в итоге на границах западнозакавказской культуры ощущается соприкосновение ее с другими, соседствующими культурами Кавказа. В эпоху средней бронзы здесь процветала своеобразная археологическая культура, на основе которой развивалась колхидская культура эпохи поздней бронзы раннего железа. Носителями последней, судя по письменным источникам и древним топонимам, являлись западногрузинские племена — колхи. Поэтому предшествующую культуру мы с полным основанием можем назвать протоколхской.

Археологические памятники Колхиды эпохи бронзы в целом представлены весьма разнообразно (Микеладзе Т.К., 1990, с. 16–31). Здесь есть поселения, могильники, клады, меднорудные разработки, мастерские. Однако не все этапы этого длительного двухтысячелетнего периода могут сегодня быть охарактеризованы столь разносторонне. Эпоха средней бронзы пока представлена главным образом поселениями, которые дают наиболее полную картину хозяйства и материальной культуры оставившего их общества, а также позволяют установить преемственность в развитии местных культур.

Колхидские поселения засвидетельствованы на искусственных холмах или под холмами, которые обычно хорошо различаются на рельефе Колхидской низменности. Они возвышаются над окружающей местностью (в зависимости от их последующего погружения) на 0,8-5-6 м. Холмы эти имеют двоякое происхождение: одни образовались в результате напластования слоев, отражающих последовательные этапы долгой и интенсивной жизни человека, другие (также искусственного происхождения) не имеют никакого отношения к поселениям, обнаруженным под этими холмами, и воздвигнуты после прекращения жизни на них. Примером первой группы служат поселения Анаклиа I (Диха Гудзуба I) на левом берегу р. Ингури, Наохваму вблизи станции Квалони, Зурга в районе устья р. Риони, Цкеми, Носири, Намчедури на территории курорта Кобулети, Патрикети вблизи Кутаиси, Курзия в с. Саелиаво.

Классическим примером поселений второй группы является холм Симагре и обнаруженное под ним поселение VI–V вв. до н. э. Как выяснилось, холм был сооружен после затухания жизни на поселении, при этом земля была добыта из другого поселения. В результате среди перемешанных в насыпи находок оказался материал более ранний, чем в верхнем слое основного памятника, расположенного под холмом (Микеладзе Т.К., 1978, с. 46, 98). Таким образом, хотя холмы второй группы не связаны непосредственно с перекрытыми ими поселениями, они, тем не менее, дают представление о характере заселения Колхиды, топографии колхидских поселений, а также о преемственной связи освоения земельных участков под поселения в течение многих столетий.

К холмам второй группы относится также холм над древним поселением Анаклиа II: его насыпь практически оказалась стерильной и была сооружена после прекращения жизни на древнем поселении. Вокруг холма на небольших глубинах были обнаружены следы поселения VI–V вв. до н. э. с деревянными постройками, местной и аттической чернофигурной керамикой, остатками сельскохозяйственных продуктов. Найденный в самых верхних, по-видимому, смытых слоях холма фрагмент чернофигурного сосуда, вероятно, указывает на сооружение холма именно в тот период, когда возникло поселение у его подножья.

Земляная насыпь этого холма сейчас имеет высоту 5 м, диаметр больше 40 м. Само поселение находилось на глубине 5 м, почти на уровне современной поверхности, которая в период жизни поселения должна была несколько возвышаться над окружающей заболоченной местностью. От основного поселения Анаклиа II (да и от других колхидских поселений с деревянными постройками) остались лишь нижняя часть деревянных помещений (Микеладзе Т.К., 1990, табл. I–II) и главным образом, керамика (табл. 16, 14–36). Следует полагать, что верхняя часть деревянных построек либо сгорела, либо была разобрана для переноса в другое место, как это делалось в Западной Грузии еще в недалеком прошлом.

Нижняя часть построек сооружалась следующим образом: первоначально тщательно утрамбовывалась суглинистая почва, на которой в отдельных случаях (например, Анаклиа II) укладывалась срубами кладка; затем кладка покрывалась слоем глины, иной раз довольно толстым, также тщательно утрамбовывалась, после чего на ней сооружались ячейки из срубной кладки, которые в свою очередь заполнялись глиной с примесями щепок, веток, органических остатков и др. Такая же картина наблюдается и на сравнительно позднем поселении Наохваму (Куфтин Б.А. 1950, с. 172). Часто эти ячейки оказывались между рядами вертикально вкопанных коротких (60–70 см) кругляков (Анаклиа II, Наохваму, Симагре); назначение последних пока трудно объяснимо, но сваями, по-видимому, их считать нельзя (Куфтин Б.А., 1950. С 172). Сконструированное таким образом прочное основание — платформа — покрывалась деревянным настилом, а местами плетенкой из веток; эти настилы служили полами срубных построек. На поселениях пока удалось проследить лишь самую нижнюю часть построек, состоявшую из срубных кладок в два-три ряда (табл. 16, 25).

Деревянные или плетеные настилы полов часто покрывались водонепроницаемой черной навозной землей, которая либо специально, либо в результате длительной деятельности человека сильно спрессована (Анаклиа II, Симагре); она напоминает итальянские террамары, т. е. стоянки на земле, обладающей свойствами удобрений (Säflünd G., 1939, s. 15). Сходство колхских поселений с террамарами Италии, быть может обусловленное близкими экологическими условиями Колхидской низменности и равнины р. По, проявляется и в ряде других явлений. Бесспорно, есть нечто общее между типами жилищ и деревянных сооружений. Особенно привлекает внимание террамарное поселение Кастионе, где под холмом, возвышающимся над окружающей местностью примерно на 3 м, были обнаружены деревянные сооружения (Säflünd G., 1939, s. 90, taul. 85, 95), по принципам, форме (такие же ячейки) и технике сооружения (угловые связки венцов) напоминающие колхидские срубные постройки.

Колхидские поселения бронзового века занимают сравнительно небольшую площадь — 1200–2000 кв. м (Анаклиа I, II, Носири, Намчедури, Наохваму, Зурга, Цкеми). В непосредственной близости от них обычно синхронных памятников нет. Судя по двум исследованным холмам Анаклиа, поселения располагались на расстоянии 1–2 км, а то и более. Топография других колхидских холмов аналогична. Скопления холмов на Колхидской низменности сравнительно редки, при этом они могут быть и разновременными. Все это говорит о хуторском характере древнеколхидских поселений. Они, по-видимому, были усадьбами отдельных больших семей, а группы соседствующих поселений составляли сельские общины.

Как уже было сказано, поселения располагались на участках, возвышающихся относительно окружавших их заболоченных полей. В сечении (в средней части) слои, содержащие остатки этих поселений, имеют полусферическую форму. Это указывает на то, что поселения сооружались на искусственных холмах.

Деревянные сооружения колхидских поселений имеют обычно четырехугольную форму. На Анаклиа II открыто два таких смежных (сооруженных из срубов) помещения, каждое из которых не превышает 20 кв. м. Это, по-видимому, было жилище одной семьи. Древние колхи называли его «джаргвали» (т. е. помещение, построенное из деревянных кругляков). Джаргвали был одним из основных типов жилищ колхов на протяжении многих столетий и сохранился вплоть до недавнего времени. Очаги в жилищах не зафиксированы. Возможно, функцию очагов так же, как на древнейших террамарах (Säflünd G., 1939. s. 96), выполняли простые выемки в земле. Интересно, что именно такие очаги (шуацецкли) в джаргвали (т. е. в срубных домах) — доживают до этнографической действительности Колхиды.

Древнеколхидские поселения являются поселениями открытого типа. Рвам, зафиксированным вокруг отдельных поселений (Анаклиа I, Наохваму; см.: Ниорадзе Г.К., 1941, с. 223, 233, 239, 241; Куфтин Б.А., 1950, с. 167), по-видимому, не следует приписывать защитную функцию; они, скорее всего, устраивались с целью дренажа. Примерно такое же назначение имеют рвы, окружающие усадьбы и в современной Колхиде.

Основным археологическим материалом, добытым на поселениях, является керамика. Она представлена на поселениях Анаклиа II, на центральном холме Пичори, во втором и третьем слоях Анаклиа I, а также в первом и втором слоях Носири (табл. 16, 14–36, 46–55). Наиболее ранняя группа найдена на Анаклиа и Пичори; она обнаруживает непосредственную связь с керамикой конца III тысячелетия до н. э. поселения Испани (табл. 16, 1-13). Среди ранних образцов на поселениях Анаклиа I (Куфтин Б.А., 1950, с. 250, табл. 65) и II в незначительном количестве встречена и текстильная керамика, указывающая на то, что в начале II тысячелетия до н. э. еще жили традиции, характерные для более ранних памятников колхидской низменности (нижние слои Дабла Гоми, Очамчиры).

Керамику по материалам поселения Анаклиа II можно разделить на несколько групп. Наиболее характерна лощеная черная керамика, по фактуре, а иногда и по форме перекликающаяся с ранней триалетской чернолощеной посудой, с одной стороны, и с керамикой типа Бедени — с другой. Это большие и средние бадьевидные и баночные сосуды и маленькие прекрасно лощеные двуушные «солонки» и одноушные кружки (табл. 16, 19, 20). Среди сосудов среднего размера следует отметить яйцевидные экземпляры с ленточными ушками, прикрепленными к венчику (табл. 16, 33). Встречаются также сосуды с горизонтально поставленными ручками (табл. 16, 24). Чернолощеные сосуды имеют округлую или сферическую форму, как правило, они не орнаментированы; лишь в отдельных случаях на корпусе имеются линии или простые геометрические фигуры. Эта керамика находит непосредственные параллели в материалах раннего поселения Испани, где чернолощеная керамика представлена в незначительном количестве и, по-видимому, отражает последние этапы его жизни.

Вторую группу составляет нелощеная керамика черного, серого и коричневого обжига. Сосуды имеют цилиндрическую банкообразную форму, слегка отогнутый венчик и иногда сосцевидные выступы (табл. 16, 29, 30). Поверхность некоторых сосудов гофрирована, а в верхней части имеет зигзагообразный орнамент. К этой же группе относится посуда с коротким трубчатым сливом.

Наконец, третью группу составляют чернолощеные бадьевидные сосуды среднего размера. Они украшены желобчатым орнаментом и концентрическими кругами или полукругами, расходящимися от шишкообразных выступов и низких полусферических ручек (табл. 16, 22, 23). Это так называемый каберный орнамент, который так же, как и некоторые формы сосудов, имеет много общего с керамикой террамар долины р. По, Сардинии, Дунайского бассейна (Куфтин Б.А., 1950, с. 240, 257, рис. 63). Особенно это бросается в глаза при сопоставлении колхидской керамики с итальянской посудой, датирующейся 2000–1250 гг. до н. э. (Säflünd G., 1939, taul. 7, 1–2, 4; 10, 8; 11, 3; 17 и др.); их роднят орнамент и одинаковая форма ручек. Заметим, что в более поздней фазе в Италии (Тм IIВ — 1250-700 гг. до н. э.) появляется посуда адриатического класса с трубчатым сливом (Säflünd G., 1939, taul. 29, 11–12), характерным и для поздней колхидской керамики эпохи средней бронзы. Эта группа посуды на поселении Анаклиа II представлена в небольшом количестве и относится, по-видимому, к последним этапам существования поселения. Она является господствующей на поселениях Анаклиа I (слои I–III) (ср.: Куфтин Б.А., 1950, табл. 67), Носири (слои I, II; табл. 16, 46–48, 51, 52), Кекелури Зуга (слои I–II), Начвис Зуга (Гогадзе Э.М., 1982, табл. 42, 48, 51–52) и даже встречается на памятниках ранних этапов поздней бронзы. Все это говорит о том, что эти слои на поселениях Анаклиа I и Носири несколько более поздние, чем Анаклиа II, тяготеющего, в свою очередь, к раннему поселению Испани (табл. 16, 1-13; Микеладзе Т.К., Барамидзе М.В., 1979, с. 97). На это указывает и то обстоятельство, что на поселениях Анаклиа I и Носири уже не встречается чернолощеная керамика, первые образцы которой мы встречали на поселении Испани и в большом количестве в нижних слоях жилого холма в с. Пичори. Сходство нелощеной посуды поселений Анаклиа II и Испани, территориально значительно оторванных друг от друга, исключает возможность рассматривать это явление как проявление локальных, а не хронологических особенностей.

Таким образом, определенное сходство ведущей керамики поселения Анаклиа II с таковой из поселения с Испани, с одной стороны, и керамики третьей группы (с желобчатым орнаментом) с посудой последующих по времени поселений Анаклиа I, Носири, Кекелури Зуга и Начвис Зуга, где она преобладает — с другой, указывает на хронологическую последовательность этих памятников и их культурно-историческую преемственность. Исходным в этой цепи является пока поселение Испани (вторая половина III тысячелетия до н. э.), за ним следуют Анаклиа II и, возможно, нижний слой центрального холма в с. Пичори (конец III — начало II тысячелетия до н. э.), а затем Анаклиа I и Носири (начало второй четверти II тысячелетия до н. э.). К этим памятникам непосредственно примыкает поселение Намчедури (VI слой). Кстати, слой VI Намчедури датирован радиоуглеродным методом дважды — 1430 г. до н. э. и 3370 лет (Микеладзе Т.К., 1990, с. 22).

Такой установленной по керамике последовательности не противоречит и сопровождающий ее материал. Из предметов, поддающихся более или менее точной датировке, назовем кремневые наконечники стрел с выемчатым основанием из Анаклиа II (табл. 16, 28), характерные для памятников Грузии эпохи средней бронзы (Куфтин Б.А., 1950, с. 243; Джапаридзе О.М., 1961, с. 184). То же следует сказать и о костяном наконечнике шилообразной формы с длинным черешком из того же поселения, хотя подобные наконечники бытовали на Кавказе долгое время (Абрамишвили Р.М., 1957, табл. 1, 167, 169). Любопытно, что такие же наконечники первой фазы террамар (2000–1600 гг. до н. э.) свидетельствуют об их раннем появлении и на территории Северной Италии. Характерно, что и здесь они продолжали бытовать вплоть до замены их бронзовыми (Säflünd G., 1939, s. 186, taul. 63, 1–3).

На поселении Анаклиа II было обнаружено серебряное височное кольцо в полтора оборота (табл. 16, 31). Такое же кольцо найдено на поселении Пичори. Подобные кольца бытовали на Кавказе долго. Они встречаются в переходных от средней к поздней бронзе погребениях Восточной Грузии, в ранних (XIV–XIII вв. до н. э.) и поздних (XII–X вв. до н. э.) могилах Тлийского могильника (Техов Б.В., 1977, с. 16, рис. 13, 4; 26, 11–12; с. 169), в погребениях Стырфазского могильника (XIV–XIII вв. до н. э.; Техов Б.В., 1974, рис. 17, 13). Их разновидности есть в кобанских комплексах первого (X–VII вв. до н. э.) этапа (Козенкова В.И., 1977, табл. XXI, 4, 5, 9). Однако тот факт, что височные кольца находят в абхазских дольменах вместе с такими архаичными предметами, как мало дифференцированный топор с круглым отверстием или листовидные медные кинжальные клинки (Куфтин Б.А., 1949, с. 268, табл. XXX) в Сачхерских курганах (Джапаридзе О.М., 1961, с. 39) и в не менее архаичных комплексах поселения Анаклиа II, говорит о том, что присутствие этого украшения в последнем так же, как и в Пичори, вполне закономерно и что такие кольца были в употреблении в Западном Закавказье и в начале II тысячелетия до н. э. Примечательно, что медные и серебряные височные полутораспиральные кольца вместе с кремневыми наконечниками стрел и выемчатым основанием так же, как и в Анаклиа II, обнаружены в позднетрипольских и усатовских комплексах (Збенович В.Г., 1974, с. 61, 74, рис. 24, 26).

В протоколхских поселениях прослеживаются также отдельные элементы культуры, явно тяготеющие к более ранним памятникам. Это текстильная керамика из поселений Анаклиа I (II слой), Анаклиа II (табл. 16, 26) и Пичори. Отпечатки рогожи на днищах засвидетельствованы в нижних слоях поселений Очамчиры и Даблагоми, в последнем — вместе с керамикой куро-аракского типа (Соловьев Л.Н., 1939, с. 53, табл. 14; Куфтин Б.А., 1950, с. 140, 240). Текстильная керамика, очень сходная с колхидской, была в употреблении в раннебронзовую эпоху и в Восточном Средиземноморье (Кинк Х.А., 1970, табл. 62, 63, рис. 2). Она была широко распространена и в позднетрипольских поселениях Северного Причерноморья второй половины III тысячелетия до н. э., причем в некоторых из них (Усатовское поселение) она достигает 63 % общего количества кухонной посуды (Збенович В.Г., 1974, с. 81, рис. 30). Таким образом, находки текстильной керамики в анаклийских поселениях указывают на их непосредственную связь с памятниками предшествующей эпохи.

На поселениях Анаклиа I, II и Носири встречаются выемчатые и черенковые кремневые наконечники стрел; они характерны для таких ранних памятников, как нижние слои циклопических поселений Триалети, курганы Сачхере, Очамчирское поселение (Соловьев Л.Н., 1939, с. 38, табл. XIX, 2; Куфтин Б.А., 1941, с. 110, табл. I, XIX; Джапаридзе О.М., 1961, с. 125, рис. 22, 11, табл. XIII, 6, 7). Встречены они и на раннем поселении Испани. Примечательно, что на отдельных террамарных памятниках (Костионе) обнаружены аналогичные наконечники, рассматривающиеся и здесь как отражение более раннего, предшествовавшего I фазе террамар (2000–1600 гг. до н. э.) этапа Ремедло (Säflünd G., 1939, s. 190. taul. 68, 8-10).

К более ранним этапам тяготеют также каменные топор и мотыга из I и II слоев Носирского поселения (Гогадзе Э.М., 1984, рис. 11, 28, 48). Носирский топор (табл. 16, 55) находит близкую аналогию в топоре второго этапа северокавказской культуры из Краснодара (1700–1500 гг. до н. э.; Марковин В.И., 1960, с. 36, рис. 7, 19). Мотыга (табл. 16, 54) примыкает к мотыгам так называемого сочи-адлеровского типа, широко распространенного на стоянках IV–III тысячелетий до н. э. Северо-Восточного Причерноморья (Формозов А.А., 1962, с. 126). Подобные мотыги характерны для переднеазиатских памятников V–IV тысячелетий до н. э. (Чайлд Г., 1956, с. 168). Однако в Северо-Восточном Причерноморье они встречаются также в памятниках раннего металла (стоянки Псоу и Очамчиры; см.: Формозов А.А., 1962, с. 122) и позднее — во II слое Мачарского поселения (Бжания В.В., 1966б, с. 115, рис. 1, 2; с. 124).

В этот период появляются и ранние формы бронзовых мотыг. В этом отношении трудно переоценить значение литейных форм из Анаклиа II (табл. 16, 32) и нижних слоев центрального холма Пичори (Микеладзе Т.К., 1990, табл. VII, 12–14). Эти находки четко документируют широкое использование металлических мотыг в земледелии Колхиды с конца III — начала II тысячелетия до н. э., т. е. в период существования этих поселений. Такая датировка Анаклиа II подтверждается тремя радиоуглеродными датами (1990 г. н. э. — ТБ 275; 1920 г. до н. э. — ТБ 274; 1805 г. до н. э. — ТБ 276). Согласно исправленным Г.Л. Кавтарадзе датам на основании калибрационной кривой Р.М. Кларка те же образцы дали следующие даты: 2258±308 до н. э. — ТБ 274; 2352±316 до н. э. — ТБ 275; 2108±360 до н. э. — ТБ 276 (Кавтарадзе Г.Л., 1983, с. 28, 30). В целом новые материалы позволяют судить не только о хронологической последовательности, но и о теснейшей преемственной связи между этапом, который представляет поселение Испани и последующим, характеризуемым поселениями Анаклиа II и затем Анаклиа I и Носири.

Следует обратить внимание на одну особенность — почти на всех колхидских поселениях, несмотря на их сугубо земледельческий характер, уже с конца III тысячелетия до н. э. встречаются литейные формы бронзовых изделий, тогда как сами изделия, за редким исключением, отсутствуют. На поселениях Испани и Анаклиа II обнаружены литейные формы трубчато-обушного топора и мотыги — двух определяющих орудий эпохи средней бронзы (Микеладзе Т.К., 1990, табл. VII, 13, 17). Это явление указывает на то, что создателями той бронзовой индустрии, продукцию которой мы знаем либо по кладам, либо по отдельным находкам, являлись именно обитатели протоколхских поселений.

Трубчато-обушные топоры в Западной Грузии появляются в конце III тысячелетия до н. э. в поздних курганных погребениях Сачхере и уже там, по-видимому, на базе более ранних вислообушных топоров оформляются в особый «сачхерский» тип с дугообразно изогнутым узким корпусом и сравнительно длинной обушной трубкой (Джапаридзе О.М., 1961, табл. XV, 1, 2; XVI, 3–5). Последние имели скорее всего парадное назначение. То же самое следует сказать и о топорах из Брильского могильника (табл. 17, 53, 54), которые, несмотря на некоторое отличие от сачхерских, по ряду элементов (узкий и изогнутый корпус, удлиненная обушная трубка, наличие орнамента) схожи с последними и имеют, по-видимому, такое же назначение.

Наряду с ними бытовали еще два типа трубчато-обушных топоров с вариантами; они имели практическое назначение. Первый тип, отличающийся простотой выполнения, представлен несколькими вариантами (табл. 17, 47, 52, 64). Они, по-видимому, были распространены по всей Колхиде, так как отдельные экземпляры были найдены в юго-западной ее части и в ущельях рек Риони и Ингури. Быть может, эти топоры являются наиболее древними, так как непосредственная связь между ними и колхидскими топорами начальных этапов эпохи поздней бронзы не улавливается; вместе с тем по габитусу некоторые их варианты (табл. 17, 47, 52) увязываются с другим типом трубчато-обушных топоров (табл. 17, 42–46, 48), претерпевших ряд изменений, в силу чего их можно расценивать как промежуточный вариант в формировании колхидских топоров эпохи поздней бронзы. Топоры этого типа выделяются гранением корпуса и трубчатого обуха. Эти элементы особенно акцентированы в сравнительно поздних экземплярах их Юго-Западной Колхиды (Урекский клад; табл. 17, 50). Более того, гранением, а в отдельных случаях и определенной выпрямленностью корпуса топоры этого типа, как отмечал еще Б.А. Куфтин (Куфтин Б.А., 1941, с. 17), приближаются не только к самым ранним формам колхидских топоров из Пиленково и Гагры (табл. 17, 55, 56), но и к последующим и даже более поздним (табл. 17, 22, 25, 33–36, 38, 40, 41, 58, 60); разница лишь в трубчатости обуха. Все это указывает на независимость определенных колхидских топоров эпохи поздней бронзы от более ранних, трубчато-обушных.

С другой стороны, не только в ранних топорах этого типа, но и в самых поздних их вариантах, в частности из Урекского клада (табл. 17, 50), в верхней лобовой части обуха сохраняется характерная для вислообушных топоров вогнутость, указывающая на возможные истоки происхождения колхидских трубчато-обушных топоров. В этом отношении, быть может, немаловажное значение имеет тот факт, что оба типа, и вислообушные, и трубчато-обушные, изготовлены из мышьяковой бронзы (Абесадзе Ц., Бахтадзе Р., Двали Т., Джапаридзе О., 1958, с. 29). Это свидетельствует о единых металлургических традициях. Напомним, что трубчато-обушные топоры с гранением корпуса и обуха в Колхиде появляются в конце III тысячелетия до н. э., о чем свидетельствуют и литейная форма, и деревянная модель топора этого типа (табл. 16, 8), найденного на поселении Испани.

Что касается происхождения трубчато-обушных топоров, то оно неоднократно связывалось с Передней Азией (Куфтин Б.А., 1941, с. 16; 1944, с. 296, 304; Джапаридзе О.М., 1961, с. 149; Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 123; Техов Б.В., 1974, с. 19; и др.). Действительно, существует бесспорное сходство между южнокавказскими трубчато-обушными топорами и топорами такого же типа из Киша, Ура, Элама, Нуристана (Куфтин Б.А., 1944, с. 304, рис. 7; Чайлд Г., 1956, с. 241, рис. 89). Однако непосредственная зависимость колхидских трубчато-обушных топоров от местных вислообушных, которые не встречаются южнее Эрзерума и генетически увязываются с более ранними топорами Восточной Грузии (Кулбакеби, Меджврисхеви; Джапаридзе О.М., 1961, с. 145), наличие большого числа местных разновидностей, возможность проследить морфологическую эволюцию вплоть до колхидских топоров эпохи поздней бронзы и, наконец, их местное производство (литейные формы, модели) с самого раннего времени позволяют высказать другое предположение — процесс формирования трубчато-обушных топоров протекал на территории Колхиды. На это указывает и тот факт, что абсолютное большинство известных южнокавказских трубчато-обушных топоров (более 40 единиц, не считая топоры сачхерских курганов) найдено именно в Колхиде. За ее пределами зафиксированы лишь единичные находки — четыре топора в Восточной Грузи, причем три из них в Юго-Осетии (Джапаридзе О.М., 1961, с. 148), где импульсы колхидской культуры ощущаются в течение всего II тысячелетия до н. э., и четыре топора — в Армении (Мартиросян А.А., 1964, с. 40).

Топоры описанного типа широко распространены и за Кавказским хребтом — на Северном Кавказе, в Центральной России в пределах срубной, фатьяновской культур и в Придунайских странах. Их полное в свое время отсутствие на территории Малой Азии и Греции свидетельствовало о том, что трубчато-обушные топоры проникали на север с Кавказа (Куфтин Б.А., 1944, с. 306; 1949, с. 71; Чайлд Г., 1952, с. 170). Распространение шло путем обмена, посредниками в котором выступали, скорее всего, племена, кочевавшие в степных просторах (Koligz N., 1968, p. 46). Несмотря на то что по последним публикациям трубчато-обушный топор засвидетельствован в Центральной Анатолии севернее Калинкая на памятнике ранней бронзы (Jesus P.S., 1980, p. 147), а в Эгейском бассейне, на о-ве Лемнос найдена литейная форма предположительно трубчато-обушного топора эпохи ранней бронзы (Branigan К., 1974, p. 82, fig. 4 М 89; Koligz N., 1968, p. 41), положение это все еще следует считать наиболее соответствующим действительности.

Среди характерных орудий труда протоколхской культуры можно назвать также мотыгу. До открытия поселения Анаклиа II мотыга из Урекского клада (табл. 17, 4), несмотря на факт существования медных мотыгообразных подвесок из могильников Сачхере и Твлепиа-цкаро (Джапаридзе О.М., 1961, с. 179, рис. 36, 3; Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, с. 42, табл. XXXIV, 2), считалась единственным и древнейшим экземпляром этого орудия (Джапаридзе О.М., 1961, с. 116). Однако, с нашей точки зрения, ее следует рассматривать как один из вариантов мотыги, имеющей определенное функциональное назначение (ср.: Куфтин Б.А., 1944, с. 317). Это подтверждается находками на поселении Анаклиа II литейных форм мотыги удлиненно-округлой формы и в нижнем слое центрального холма в с. Пичори — литейных форм и бронзовых мотыг (тоже округлых, но с заметно суживающимся в нижней части концом), свидетельствующих о наличии в эпоху средней бронзы по крайней мере трех типов мотыги — удлиненно-округлой (Анаклиа II), удлиненно-округлой с узкой лезвийной частью (Пичори) и заостренно-треугольной (Урекский клад), которые указывают на их разное функциональное назначение.

Таким образом, уже в недрах протоколхской культуры формируются два ведущих орудия — трубчато-обушный топор и мотыга, определяющие не только культурно-хозяйственный облик колхидского общества эпохи средней бронзы, но и направление дальнейшего развития хозяйственной деятельности колхов; в дальнейшем они нашли свое генетическое развитие в металлических орудиях эпохи поздней бронзы и раннего железа. Вместе с тем, эти два орудия характеризуют разные стороны жизни местных племен. Первый, послуживший прототипом классического колхидского топора, будучи доведенным до совершенства и имевший полуфункциональное назначение, получил широкое распространение и за пределами колхидского этнокультурного мира. Иначе обстоит дело с мотыгой, древнейшие экземпляры которой севернее р. Ингури пока почти не встречаются; они редки здесь даже в период их интенсивного распространения. Это орудие, тесно связанное с хозяйственным бытом населения Колхиды, обусловленным особенностями экологической среды, отражает не только характер хозяйственной деятельности, но и очерчивает пределы конкретной этнокультурной общности. В этой связи чрезвычайно важно, что на всех этапах развития местной культуры граница распространения мотыги, типичной керамики и поселений, как правило, совпадают. Такая картина наблюдается и в эпоху средней бронзы.

Итак, носители культуры колхидских поселений с их срубными постройками, мотыжным земледелием, трубчато-обушными топорами, характерной гончарной посудой и другими бытовыми особенностями занимали уже с конца III тысячелетия до н. э. большую часть Колхиды. Этнически их следует считать предками западногрузинских племен — колхов, на что указывает тесная преемственная связь их материальной культуры с культурой собственно колхов, проживавших, согласно письменным источникам и исторической топонимике, на территории Колхиды в эпоху поздней бронзы и раннего железа.

Глава 4 Триалетская культура (О.М. Джапаридзе)

Триалетская культура (ТК) известна преимущественно по погребальным памятникам нерядового характера с такими яркими отличительными признаками, как крупные насыпи, просторные грунтовые могилы или огромные наземные камеры с индивидуальными захоронениями, кремацией покойников, наличием колесниц или погребальных лож. Самый массовый материал — керамика — представлен в основном чернолощенными сосудами специфических форм, украшенными часто налепами, точечным, «шагающим» штампом, значительно реже — расписной посудой. В погребениях обнаружен набор бронзового оружия и орудий труда, а также уникальные ювелирные изделия. Это золотые и серебряные сосуды, покрытые зернью, филигранью, чеканкой, вставными камнями; узорчатые обкладки деревянных предметов; медальоны, булавки, золотые и каменные бусы. В итоге перед нами предстает яркая культура, наделенная рядом локальных черт, сформировавшихся в результате развития местных традиций и конкретных этнокультурных контактов ее носителей.

Границы ТК постепенно уточняются. Очагом ее распространения являлось Цалкинское плоскогорье на Гомаретском плато. Однако сейчас известны и другие локальные очаги ТК. Один из них открыт в бассейне Артаанской Куры, в Джавахети; по-видимому, он охватывал и северо-западные районы Армении. Курганы и поселения в Алазанской долине указывают на распространение ТК вплоть до Большого Кавказского хребта. Известны памятники ТК на территории Армении и восточнее, в Азербайджане. Однако восточные и южные границы ТК пока улавливаются нечетко.

В развитии ТК выделяются два хронологических этапа; первый представлен группой ранних курганов, второй — так называемыми курганами цветущей поры.

Ранние курганы по деталям погребального обряда и инвентаря разделяются на две подгруппы, во времени следующие одна за другой. Старшая открыта на Цалкинском плато, в Триалети; к ней во времени примыкают курганы Марткопи, Самгорский курган, некоторые погребения Иорского ущелья и Шида Картли. Триалетские захоронения совершены в просторных округлых грунтовых могилах (диаметр 3–4 м); глубина одной из них доходила до 7 м (табл. 18, 4). Они перекрыты бревенчатым накатом, сверху — крупная каменно-земляная насыпь (высотой до 5 м, диаметром около 50 м). Лишь в одной могиле оказался скелет ребенка (Куфтин Б.А., 1941, с. 101; Жоржикашвили Л.Г., Гогадзе Э.М., 1974, с. 10). Все ранние курганы Триалети отличаются бедностью погребального инвентаря. Керамика в основном чернолощеная на светло-бурой и розовой «подкладке». Преобладают крупные одноручные сосуды грушевидной формы с сильно расширенной средней частью и сравнительно узким дном (табл. 18, 18, 22, 23, 30); их часто сопровождают маленькие кружки с резким уступом в нижней части и вогнутым донышком (табл. 18, 19). Эта керамика все еще сохраняет признаки предшествующей куро-аракской посуды (лощение, двуслойность черепка, грушевидная форма и т. д.). Традиции проглядывают и в особенностях орнаментации: резной «ломаный» рисунок характерен для керамики финала куро-аракской культуры.

Марткопские (Джапаридзе О.М., Киквидзе Я.И., Авалишвили Г.Б., Церетели А.Т., 1980) и Самгорский курганы имели двуслойную насыпь (сверху земля, внутри камень). Они выделяются устройством камер. В Марткопи в одном случае небольшая камера была сложена из каменных плит, в другом — на дневной поверхности сооружен сруб из крупных бревен. Один из небольших курганов (высота 13 м, диаметр более 100 м) перекрывал прямоугольную камеру с двумя вставленными друг в друга срубами (11×10 и 8×6 м), промежуток между которыми был заполнен камнями. Высота сруба, перекрытого бревенчатым накатом, — 2 м. Пол состоял из нескольких деревянных плах. В камере захоронено три или четыре покойника — основной и сопровождающие. Вдоль стен расположены чернолощеные орнаментированные сосуды. В центральной части обнаружены четыре трубчато-обушных и три плоских топора, четыре кинжальных клинка, долото, шильце, проколка. В восточной части — огромное количество перламутровых бляшек, подвесок из зубов животных, сердоликовых и кастовых бус. Около основного покойника лежали золотые и серебряные бусы и золотые колечки.

Остальные курганы также дали весьма интересные материалы. Это — листовидный серебряный кинжальный клинок, бронзовые и каменные топоры, долото, бронзовые круглые «штандарты», чернолощеная керамика, близкая ранним триалетским курганам; последняя более совершенна и имеет черты, характерные для беденской посуды.

К большим марткопским курганам примыкает самгорский курган «Кохра гора» с огромной двуслойной каменно-земляной насыпью. Под насыпью находилась прямоугольная камера с двойными бревенчатыми стенами. Скудный погребальный инвентарь состоял из нескольких чернолощеных сосудов, медного листовидного кинжальчика и овечьих астрагалов. Под глинобитным полом, в специально вырытой яме стоял сосуд, заполненный до половины человеческим пеплом.

Вещественный материал курганов свидетельствует о дальнейшем развитии ремесленного мастерства. Посуда почти целиком чернолощеная; преобладают крупные сосуды грушевидной формы, встречаются биконические сосуды. Керамика все еще сохраняет признаки, унаследованные от куро-аракской посуды; общее наблюдается и в орнаментах сосудов.

Определенного подъема достигает металлургическое производство. Металлическое оружие и орудия отличаются своеобразием форм. Марткопские вислообушные топоры по форме напоминают сачхерские, хотя они несколько массивнее. Плоские кинжалы, часто встречающиеся в ранних курганах, значительно отличаются по своей форме от кинжалов предшествующего времени; они больше напоминают северокавказские клинки. В ранних курганах впервые появляются предметы из драгоценных металлов — бусы, кольца, а также височные подвески из зубов и клыков животных. Последние на Северном Кавказе в отличие от ранних культур Закавказья встречаются часто. В целом в погребальном инвентаре чувствуется северное влияние.

Значительно лучше представлены курганы следующей группы, характеризующие так называемую беденскую культуру. Кроме Триалети, они открыты на Веденском плато (Шида Картли), по Марнеульской равнине, в Марткопи и Алазанской долине. Триалетские курганы содержат ямные и безъямные погребения, перекрытые земляной или каменной насыпью, высотой до 3 м (табл. 18, 2). Могильные камеры обычно прямоугольные (3×2 м), глубина их доходит до 2 и даже 5 м. В некоторых могилах обнаружены плохо сохранившиеся кости покойника.

В могилах преобладает керамика. В одном случае найдены серебряные височные подвески, пластинчатые обручи и золотая булавка с двуволютной головкой (табл. 18, 6–8); в кургане же у Параванского озера — кинжальный клинок, плоский наконечник копья, обломки медных лат с шишечным узором, тонкие золотые обивки цилиндрической формы, пять наконечников стрел и гематитовая булава (табл. 18, 5, 12, 13, 16, 17; Куфтин Б.А., 1941, с. 101). Керамика отличается более смягченным профилем, крупные сосуды имеют округлое или яйцевидное тулово, низкую шейку и маленькие ручки; характерна мелкая посуда — одноручные округлые кувшинчики с низким цилиндрическим горлышком, глубокие, двуушные миски (табл. 18, 20, 21–24) кружочки и т. д. У посуды тонкий черепок и черная, прекрасно лощеная поверхность, украшенная выпукло-вогнутым, «гофрированным» и тонкорезным орнаментом (табл. 18, 27, 28).

Более выразительную картину дают погребальные памятники, расположенные в низинной и горной зонах Квемо Картли. Среди них выделяются курганы высокогорного плато Бедени. Здесь вскрыто более 10 однотипных курганов с каменно-земляными насыпями. Они, как правило, сравнительно небольшие (высота 1–1,5 м, диаметр 30 м), но есть и крупные (высота одного 6 м, диаметр 80 м). Курганы (кроме одного) имеют грунтовые прямоугольные камеры, стены которых сооружены из вертикальных бревен. Глинобитный пол покрывался войлоком, циновкой или звериными шкурами. В некоторых могилах обнаружены скелеты, окрашенные охрой. В двух находились скелеты людей, сопровождавших основного покойника. В нескольких могилах обнаружены деревянные четырехколесные повозки (Гобеджишвили Г.Ф., 1967; 1970; 1981).

В огромную яму (объем 343 куб. м) беденского кургана Гадачрили-гора был впущен деревянный сруб с деревянным полом и потолком (Гобеджишвили Г.Ф., 1981, рис. 9, табл. XIII–XXI). Труп знатного человека, внесенный, очевидно, на разукрашенных золотом носилках, был затем переложен на колесницу. Покойника сопровождали насильственно убитые мужчины и юноши, занимавшие скромное место в могиле. Помимо запасов разнообразной пищи (мясо, пшеница, орехи, каштаны, фрукты), здесь находились части деревянной мебели, деревянная посуда и подносы, льняные и шерстяные ткани, войлочные ковры, шкуры животных, золотые и серебряные части погребального штандарта, желобчатое долото, плоский топор и десятки сосудов — разного рода кружки и кувшинчики, глубокие миски, трипод и чайничек; ювелирные изделия представлены широко (золотая двуволютная булавка, серебряная пластина и трубочка, медные булавки с дисковидной головкой). Здесь же «парадные» обсидиановые наконечники стрел тончайшей работы (Гобеджишвили Г.Ф., 1981, табл. VI, VII, X, XXXI–XXXV, XXXVIII).

Еще одна группа курганов открыта в Марнеульской равнине, недалеко от с. Шулавери (Джапаридзе О.М., 1975). Это небольшие курганы с каменно-земляной насыпью и грунтовыми могилами (табл. 19, 1, 12, 18, 24, 34). В двух случаях покойники лежали на левом боку, с сильно подогнутыми ногами. Инвентарь состоял преимущественно из мелкой чернолощеной посуды на светлой «подкладке» (кубки, миски, горшки и т. д.), напоминающей беденскую (табл. 19, 6-11, 13, 16, 17, 30–33, 35–40). Здесь оказались два медных кинжала, четырехгранные шилья, обсидиановые и кремневые наконечники стрел, мраморная булава (табл. 19, 2–4, 14, 15, 19, 20, 22). Среди курганов выделяется один, в котором вместе с керамикой обнаружены плоский и трубчато-обушные топоры, желобчатое долото и кинжальный клинок (табл. 19, 25–28). Наконец, в кургане в с. Ховле найдено несколько маленьких сосудов беденского типа.

Близ Марткопи исследовано несколько курганов беденского времени. От ранних марткопских они отличаются главным образом тем, что все они ямные. Стены ям обложены вертикальными брусьями; ямы перекрыты бревенчатым накатом. Вместе с типично беденской керамикой богато представлен металлический инвентарь: топоры, долота, «штандарты» височные подвески, золотые бляшки, сердоликовые бусы.

Особый интерес представляет многослойное поселение этого времени — Бериклдееби около с. Карели (Глонти Л.И., Джавахишвили А.И., 1987). Это фактически первое поселение, давшее материалы беденского облика. Веденский слой мощностью 1 м здесь находится в строгом стратиграфическом залегании — над куро-аракским и докуро-аракским слоями и ниже остатков позднебронзового периода. Для него характерны прямоугольные подиумы, сложенные из камней на глиняном растворе, многочисленные ямы, очаги, керамика, предметы быта и культа. Керамика имеет специфический для памятников беденского круга облик.

Погребения ранней стадии ТК открыты в Кахетии, в Алазанской долине. Среди них особое место занимают два огромных кургана около с. Цнори (Дедабришвили Ш.Ш., 1979). Диаметр самого крутого из них больше 140 м, высота 11 м. Объем насыпи 51500 куб. м. Она укреплена каменным «панцирем», опоясывающим весь курган. В центральной части кургана оказалось круглое наземное сооружение из булыжника, служившее, по-видимому, святилищем для прощания с усопшим (табл. 20, 1). Восточнее располагалась глубокая погребальная камера площадью 166 кв. м, в центре которой находилось деревянное ложе, занимавшее около 60 кв. м; оно состояло из вертикальных стволов, перекрытых бревенчатым накатом. Высота второго кургана 2,5, диаметр 80–90 м. Его насыпь также была укреплена каменным «панцирем» объемом 1000 куб. м. Квадратная (10×10 м) могила находилась на глубине 2,5 м; дно и потолок обмазаны глиной и покрыты циновкой.

В первом кургане захоронено четыре человека. Наличие золотых украшений около одного из них позволяет говорит о том, что здесь было основное и сопровождающие захоронения. Несмотря на ограбленность могилы, на деревянном ложе оставалось большое количество посуды, золотые бусы, костяные, кремневые и обсидиановые стрелы и бронзовый кинжал; здесь же были части деревянной повозки. Во втором кургане похоронены два человека — мужчина примерно 40 лет и молодая женщина; они лежали на правом боку в нескольких метрах друг от друга. Скопление дорогих украшений около мужчины при отсутствии инвентаря у женщины указывает на то, что курган был сооружен над прахом первого. В этой могиле также находилась разобранная по частям деревянная повозка. Инвентарь состоял из 40 сосудов, фигурки льва, отлитой из золота, золотой двучастной и серебряной двуволютной булавок, золотых бусин и пластин (табл. 20), агатовых бус и 465 бараньих астрагалов.

В Алазанской долине исследованы рядовые погребения раннего этапа. Эта могила в с. Квемо Кеди, в глубокой прямоугольной яме которой найдены булава из змеевика, чернолощеная керамика с типичным тонкорезным и «жемчужным» орнаментом. Несколько более ранними являются грунтовые погребения на поселении Илто с инвентарем, состоявшим исключительно из чернолощеной керамики с резным орнаментом, тяготеющей к сосудам раннетриалетских курганов. С ними синхронизируются нижние слои самого поселения Илто (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, с. 60). По-видимому, могильник принадлежал жителям этого поселения.

В целом погребения бедено-алазанской культуры дали яркие материалы, по-новому освещающие сложные процессы, происходившие внутри общества на заре становления «цветущей поры» ТК. Богатый инвентарь беденских и алазанских курганов свидетельствует о подъеме ремесленного производства, что в первую очередь нашло отражение в массовой продукции — керамике. В изысканной тонкостенной посуде, чернолощеная поверхность которой доведена до «металлического» блеска, уже выявляются элементы, характеризующие керамику поры расцвета этой культуры. Крупные сосуды с яйцевидным или округлым корпусом, низкой прямой шейкой (табл. 19, 10, 11, 21, 23; 20, 13, 14) встречаются сравнительно редко; преобладают малые формы — одноручные шаровидные кувшинчики, глубокие двуушные миски, сосуды биконической формы и т. д. (табл. 19, 5, 6, 9, 13, 16, 17, 35–37). Тончайшие резные геометрические узоры являются главным украшением этой керамики; встречаются также выпукло-вогнутый и «жемчужный» орнаменты.

В могилы помещали также деревянную утварь: мискообразные треножные сосуды, чаши, блюда, шкатулки; некоторые экземпляры украшены резьбой. На высокий уровень деревообделочного мастерства указывают сложные деревянные конструкции курганов, четырехколесные повозки с резными украшениями, долота и плоские топоры, которые служили инструментами плотника.

Металлические изделия имеют все еще архаичные формы. Трубчато-обушные и плоские топоры, желобчатые долота из тетрицкаройского, марткопского и шулаверского курганов также восходят к образцам куро-аракской культуры. Наряду с мышьяковистой бронзой появляются первые предметы из оловянистой; в больших алазанских курганах, в частности, найдены два кинжальных клинка, содержавших высокий процент олова. Значительно развивается ювелирное искусство. В триалетских, беденских и алазанских курганах найдены три спаянные цилиндрические обкладки из тонких золотых пластинок, массивные золотой и серебряный полутораспиральные завитки, золотые и серебряные булавки с двуволютной головкой, украшенные шишечками. Поистине уникальной является золотая литая фигурка льва из второго алазанского кургана (табл. 20, 16). Это самое раннее в Закавказье скульптурное изображение животного. Трактовка фигурки, резко отличающейся по стилю от передневосточных изображений и демонстрирующая высокий уровень технического оснащения ювелиров, дает основание считать, что она была изготовлена местным мастером.

Погребения второй группы ранних курганов ярко отражают сложную картину социальной и имущественной стратификации в местной этнической среде у самого порога «цветущей поры» ТК.

Радиация памятников беденского облика очерчивает более широкий ареал их распространения, нежели территория Шида Картли и Кахетии. Находки «беденских» сосудов в погребениях Дагестана (Гаджиев М.Г., 1984, рис. 1, 11), Карабаха (Кушнарева К.Х., 1954, рис. 1, 1), Ханлара должны стимулировать их дальнейшие поиски вне названных исторических областей Грузии.

Время «цветущей поры» ТК падает на первую половину II тысячелетия до н. э. Дальнейшее развитие местных традиций нашло воплощение в богатых курганах Цалкинского и Зуртакетского плато. Триалетские курганы имели каменную или каменно-земляную насыпь; они ямные и безъямные с наземными сооружениями (табл. 21–23). Подкурганная яма, перекрытая бревенчатым настилом, имеет прямоугольную форму и достигает иногда крупных размеров (Куфтин Б.А., 1941, с. 279). Несколько безымянных курганов имели высоту насыпи 8 м. В центре насыпи сооружались просторные, сложенные насухо из плитняка прямоугольные залы площадью до 175 кв. м (табл. 21, 1; 22, 1); высота их стен около 7 м. С восточной стороны к погребальному залу иногда примыкал вход-дромос длиной до 40 м. Залы перекрывались бревенчатым накатом, опиравшимся на деревянные столбы (Джапаридзе О.М., 1969, с. 21). Таким образом, эти курганы являлись сложными монументальными сооружениями, свидетельствующими о высоком уровне инженерно-строительной техники и больших трудозатратах при их возведении.

Человеческие скелеты в триалетских курганах, как правило, отсутствуют, в то время как кости животных встречаются постоянно. Скорее всего, здесь совершался обряд кремации. Сожженный прах помещался на деревянное ложе с золотыми обкладками. На дне могил обычно находились кости крупного рогатого скота. Многочисленные сосуды были расставлены вдоль стен камеры, остальные предметы находились в центральной части, где, видимо, стояли погребальные ложе или колесница. Помимо чернолощеных и расписных сосудов, в могилах были предметы из дерева, тончайшие изделия из драгоценных металлов. Вместе с тем триалетские курганы бедны бронзовыми орудиями труда и оружием: кроме кинжальных клинков и втульчатого наконечника копья, здесь ничего не обнаружено.

Другой мощный очаг «цветущей поры» ТК находился в Южной Грузии, в Месхети (Джапаридзе О.М. и др., 1971; 1974; 1977; 1981). Здесь курганы сосредоточены преимущественно в бассейне Артаанской Куры — на террасах и в высокогорных долинах. Внешне они делятся на три типа: с каменной, каменно-земляной насыпью и с кромлехами (табл. 24). Курганы с каменной насыпью (высота 3–4 м, диаметр до 40 м) визуально почти не отличаются от триалетских и располагаются обычно по одному в каждой группе курганов. Курганы с каменно-земляной насыпью имеют более скромные размеры (высота 1,5–2 м, диаметр до 20 м). Наконец, диаметр курганов с кромлехами 10–12 м. Курганы под насыпью имели наземные погребальные камеры. Камера с дромосом представляла собой как бы единый коридор, направленный, как правило, с востока на запад и разделенный поперечной стеной из крупных валунов. Камеры, перекрытые огромными плитами, возведены из больших глыб, положенных насухо непосредственно на грунт или же в специально вырытые канавки. Размеры крупных камер 6×3,9 м; высота стен иногда более 3 м.

В отличие от триалетских в месхетских курганах не засвидетельствован обряд кремации. Здесь встречаются как одиночные, так и коллективные захоронения; скелеты на боку, с подогнутыми ногами. В одном случае у задней стены стояло деревянное колесо, очевидно, символически заменявшее повозку. Как и в Триалети, здесь преобладали кости крупного рогатого скота.

Большая часть месхетских курганов была ограблена. Основная категория находок — керамика; это преимущественно сосуды с черным лощением на светлой или розовой «подкладке». В больших курганах встречены великолепные крупные сосуды с резным узором или налепными деталями, напоминающие посуду триалетских курганов, в малых — более скромная посуда, сохраняющая черты куро-аракских сосудов. В отличие от триалетских в месхетских доминирует мелкая посуда: кувшины, миски, кружки и т. д.; есть несколько сосудов с красной поверхностью и черной росписью. Металлического инвентаря мало: среди множества могил обнаружено лишь несколько кинжальных клинков, втульчатое копье, булавки, иглы и золотая бусина (табл. 25, 16, 21, 22).

В месхетском очаге определенное своеобразие имеют могильники высокогорной долины Ниала, а также левобережья р. Куры вблизи Аспиндзы. В районе Ниалы на площади 3 га насчитывается примерно 200 курганов. Здесь, под каменными насыпями чаще всего сооружены кромлехи, в центре которых стояли погребальные камеры с плоскими или сводчатыми перекрытиями. В могилах — одиночные захоронения. Эти обширные родовые могильники свидетельствуют об интенсивности заселения края.

Еще одна группа погребальных памятников зафиксирована в Карталинской долине; в окрестностях г. Цхинвали были исследованы могилы, содержавшие типично триалетскую керамику (Куфтин Б.А., 1974, с. 147); подобная же посуда встречена в нескольких курганах близ сел Авневи и Приневи.

Среди памятников этого времени особое место занимают Нульский и Квасатальский могильники с их коллективными захоронениями (Куфтин Б.А., 1949, с. 31; Джапаридзе О.М., 1955, с. 231). Могильная яма обычно перекрывалась бревенчатым накатом, который затем засыпался валунами. В могилах находилось до десяти скелетов, лежавших друг на друге. Инвентарь состоял из большого количества бронзового оружия и украшений (наконечники копий, дротиков, стрел, кинжальные клинки, каменные булавы, височные кольца, подвески, браслеты, сурьмяные и сердоликовые бусы — табл. 26, 1-14). Чернолощеные сосуды напоминают триалетские и месхетские.

В той же Карталинской долине, в окрестностях Метехи и Гракали исследованы курганные погребения. Метехский курган имел каменную насыпь, перекрывающую грунтовую могилу. Скелет не обнаружен (возможна кремация). На дне могилы разбросаны кости крупного и мелкого рогатого скота. Вдоль стен стояли 23 глиняных сосуда, сочетающих признаки нульской, квасатальской и триалетской керамики. Остальной инвентарь — бронзовый кинжальный клинок, наконечник копья, две булавки и большое количество каменных и золотых бус. Гракальский же курган имел каменно-земляную насыпь и грунтовую могилу (скелет не обнаружен), в центральной части которой лежал скелет тура, обставленный сосудами.

Серия курганов локализуется и в окрестностях Тбилиси — в с. Лило, на Самтаврском могильнике, в Мцхете. Отсутствие скелетов во втором случае указывает на обряд кремации. Инвентарь состоял из лепных сосудов триалетского типа, золотого ободка, кинжальных клинков и длинного меча-«рапиры» (Чубинишвили Т.Н., 1957, табл. VIII). «Рапира» найдена также в одном из курганов в местечке Лило вместе с аналогичной чернолощеной керамикой, плоско-лезвийными кинжалами, бронзовыми булавками, золотыми бусами. Все девять курганов этого могильника имели небольшие каменно-земляные насыпи и грунтовые могилы различной формы с одиночными захоронениями (Гогадзе Э.М., 1976, с. 223).

Погребения рассматриваемого периода обнаружены в результате широких работ в Кахетии; установлено, что ТК бытовала и на территории Иори-Алазанского бассейна, распространяясь вплоть до южного подножия Большого Кавказа. Это, прежде всего, могильник Швиндиани (Русишвили Р.Н., 1977), на котором вокруг двух центральных курганов с кромлехами группировались более скромные могилы. В одном центральном погребении покойник был завернут в кусок ткани, скрепленной бронзовыми колечками и булавками; здесь было много сосудов триалетского типа. В рядовых могилах скелеты лежали в скорченном положении на правом или левом боку; рядом — грубые сосуды, изредка бронзовые булавки.

В бассейне р. Иори, в урочище Садуга раскопано три кургана с каменными насыпями и грунтовыми могилами. В них обнаружены кости мелкого и крупного рогатого скота, сосуды, небольшой бронзовый котел и кинжал, изделия из драгоценных металлов (штандарты, бусы, подвески и т. д.), а также уникальный для триалетской культуры бронзовый меч (Пицхелаури К.Н., Дедабришвили Ш.Ш., 1976, с. 17; Капанадзе М.Т., 1984). В самом богатом из курганов, видимо, был совершен обряд кремации. Здесь же, в Морском ущелье исследованы могильники Акакиант Хеви, Пурцелцкали и Мцарэцкали (Капанадзе М.Т., 1980а, б; 1981; 1984).

В Алазанской долине начато изучение бытовых памятников. Здесь открыта серия многослойных поселений с культурными отложениями средней бронзы; они ждут своего исследования. Наиболее интересными среди них является поселение Илто, которое ярко характеризует преемственное развитие культур ранней и средней бронзы (Дедабришвили Ш.Ш., 1969; 1970). Оно располагается на скальных террасах горного отрога. На нижней террасе открыты остатки семи прямоугольных помещений в виде легких деревянных конструкций, обмазанных глиной; перекрытия плоские. В помещениях и 20 хозяйственных ямах встречены обломки керамики ранней и средней бронзы; они использовались длительное время. Основные находки — керамика, среди которой была «кухонная» и столовая посуда, тара для хранения пищевых запасов. Второй слой характеризуется сосудами триалетского типа; все они черные и украшены точечным, резным и лощеным орнаментами.

Погребения «цветущей поры» ТК характеризуют такие аспекты, как уровень материального производства, социальный строй и погребальные обычаи оставившего их общества. В период бытования триалетской и родственных ей культур прочно укореняется обычай сооружения курганных насыпей. По обряду захоронения, масштабам сооружений, характеру и богатству инвентаря погребения ТК распадаются на три группы, фиксирующие существование в обществе по крайней мере трех социальных рангов. Особенно поражают грандиозные наземные погребальные залы и огромные деревянные срубы, впущенные в грунтовые ямы. Их сооружение требовало больших трудозатрат, а перекрытия таких пролетов могли быть осуществлены лишь с помощью высокоразвитой инженерной техники и мысли. Представителей высшего сословия, которых хоронили в этих залах, подвергали кремации; для захоронения их праха сооружались громадные склепы, прах укладывался на деревянную колесницу или специальное ложе, совершались жертвоприношения, могила обставлялась парадными предметами. Погребения второго ранга, а также рядовые захоронения характеризуются ингумацией и соответственно более скромным убранством могил.

Во многих богатых могилах оказались деревянные четырехколесные повозки, запряженные быками. Присутствие в могилах черепов и конечностей быков свидетельствует о возможном использовании их туш в качестве ритуальной пищи. Иногда повозку заменяли какая-то ее часть или колесо. Обычай помещения усопшего на колесницу, восходящий к бедено-алазанской культуре, был заимствован у юга, где погребения с повозками, запряженными быками, известны еще с начала III тысячелетия до н. э. Триалетские повозки напоминают колесницы царских гробниц Ура. Из Передней Азии, возможно, была заимствована и форма колесниц, несколько видоизмененная в дальнейшем местными мастерами (Джапаридзе О.М., 1969, с. 18). Вместе с тем в последнее время высказана точка зрения о возможном заимствовании деревянной повозки с севера.

В инвентаре преобладает керамика — преимущественно чернолощеная посуда на розовой «подкладке», указывающая на сохранение древних куро-аракских традиций. Вместе с тем форма, качество и украшения сосудов значительно совершенствуются. В триалетских курганах встречаются два типа сосудов, отличающиеся формой и характером декора: 1) низкогорлые округлые сосуды, украшенные резными шевронами, выпукло-вогнутым орнаментом, налепными шишечками, характерными для ранней группы курганов «цветущей поры» ТК (табл. 21, 30, 35; 22, 37, 44, 46, 51, 56; 23, 25, 27, 32–36); некоторыми чертами они тяготеют к керамике древних курганов; 2) большие сосуды — «гидрии» с удлиненным яйцевидным туловом, высокой шейкой и мягким отогнутым венчиком (табл. 22, 38, 42, 45, 47, 49, 57–59; 23, 31, 37, 38), они значительно отличаются от первой группы и несут в себе специфические черты посуды развитой стадии ТК; наряду со старыми орнаментальными мотивами на них неожиданно появляются штампованные нарядные точечные украшения геометрического характера (свастика, крест, трапеция), нанесенные так называемой шагающей гребенкой.

В богатых месхетских могилах так же, как в Триалети, встречаются крупные округлые сосуды с низкой шейкой, а также высокогорные «гидрии»; им сопутствует мелкая посуда, напоминающая керамику Нульского и Квасатальского могильников. В малых месхетских курганах — более грубая посуда с бурой или светлой поверхностью (маленькие широкогорлые кувшины, миски и кружки, украшенные налепными шишечками и резьбой). Эта посуда имеет более архаичный облик, отражающий традиции куро-аракской керамики, но с чертами, характерными для триалетского гончарного очага.

Крупные расписные сосуды встречены в богатых курганах. Наиболее традиционными являются красноангобированные с черной росписью, украшенные шевронами («схема воды»), между которыми символические фигуры («светила», змеи, стилизованные птицы; табл. 22, 28, 31, 35, 37, 38). Встречено также незначительное число сосудов со светлой, кремовой, поверхностью и нарядной коричневатой росписью в виде шевронов, волнистых линий, ромбов, треугольников, спиралей и «шахматного» узора (табл. 22, 50, 57–59).

Сам факт появления в богатых курганах расписной посуды следует связывать с южным влиянием. Она появляется в конце III тысячелетия до н. э. в культурах Южного Закавказья под влиянием малоазийско-средиземноморской керамической продукции. Однако формы и технические особенности местной керамики, точь-в-точь такие же, как у массовой чернолощеной посуды, указывают на ее закавказское происхождение. То же можно сказать о светлоангобированной расписной керамике, встреченной пока только в триалетских курганах.

Богатые погребения характеризуются относительной бедностью медно-бронзовых изделий (орудия, оружие). Их сравнительно больше в рядовых погребениях Нули и Квасатали (табл. 25). Кинжальные клинки ТК представлены разнообразными типами. Большинство имеет архаичную форму, но отличающуюся от клинков предшествующего периода. Они известны в синхронных культурах Закавказья и Северного Кавказа. Встречены также кинжалы развитой формы; среди них замечательный серебряный клинок из триалетского кургана XXIX с резко профилированным лезвием (табл. 22, 23). Триалетские кинжалы являются дальнейшим развитием местного оружия предшествующей эпохи. Для нульских и квасатальских могил характерно сочетание примитивных и развитых форм.

Относительно часто встречаются бронзовые втульчатые наконечники копий. В триалетских и месхетских курганах найдено по одному экземпляру (табл. 23, 5; 26, 22); аналогичные копья происходят из Кировакана, с. Бощури около Гори. В нульском и квасатальском могильниках втульчатые копья встречены в большом количестве; наряду с изящным оружием триалетского типа здесь находились грубоватые экземпляры с разрезанной втулкой (табл. 25, 3–8). Втульчатые копья известны по погребениям в селах Азнабюрт и Арич (Алиев В.Г., 1967; Хачатрян Т.С., 1975, рис. 67). Находки их на Северном Кавказе — в Первомайском и Турчи (Крупнов Е.И., 1950, с. 90; Круглов А.П., 1958, с. 74, рис. 18, 1) указывают на их проникновение за пределы Кавказского хребта.

Парадные бронзовые копья с серебряными и золотыми обоймами на втулке из Триалети, Месхети и Кировакана находят ближайшие аналогии в памятниках Сирии, в частности в Рас-Шамре I, где они датируются XVII–XV вв. до н. э. (Куфтин Б.А., 1941, с. 87, 93, 96; Schaeffer С., 1948). Их появление в Закавказье исследователи трактуют двояко — как предметов сирийского импорта (Мартиросян А.А., 1964, с. 64) и как изделий местных мастеров, прототипами которых послужили сирийские образцы (Джапаридзе О.М., 1969, с. 162).

На связи с эгейским миром указывают также экземпляры узких длинных «рапир» с резко выраженным ребром твердости. Они обнаружены как в комплексах Самтавро, Лило (Чубинишвили Т.Н., 1948, с. 29; Гогадзе Э.М., 1976, с. 233), так и случайно в разных местах Закавказья. Закавказские «рапиры» находят аналогии в оружии крито-микенского мира. Возможно, именно отсюда первые их экземпляры проникли на Кавказ (Ломтатидзе Г.А., 1974, с. 132). Однако найденные на территории Грузии экземпляры вплоть до деталей схожи между собой, что может свидетельствовать в пользу их местного происхождения.

Особую категорию находок в богатых погребениях ТК составляют ювелирные изделия из золота, серебра и бронзы (Джапаридзе Н.О., 1981; 1988). Почти все они уникальны и не имеют аналогов в памятниках синхронных культур Закавказья, Передней и Малой Азии. Некоторые украшены чеканкой, зернью и вставками из драгоценных камней и пасты. Среди этих предметов выделяются золотые и серебряные сосуды — кубки, чаши, ведерки (табл. 26). С точки зрения сложности технологии и использовании художественных возможностей особо следует отметить кубок из червонного золота из триалетского кургана XVII (табл. 26, 15). Он снабжен двойными стенками, переходящими в низкую ажурную ножку. Внешняя сторона кубка украшена накладными волютами, обрамленными витой проволокой, и вставными камнями (бирюза, сердолик). Отсутствие аналогов вне Грузии и повторение мотива волют на большом глиняном сосуде из того же кургана (табл. 22, 50) указывают на возможность местного происхождения кубка (Куфтин Б.А., 1941, с. 93).

Не меньший интерес представляют серебряные ведерко и кубок из триалетских курганов V и XVII (табл. 26, 16). На ведерке, края которого отделаны золотом, представлена в низком рельефе ритуальная сцена охоты. Кубок цилиндрической формы на высокой ножке изготовлен из цельной серебряной пластинки; он украшен двумя фризами со сложной композицией, выполненной также низким рельефом. Нижний фриз состоит из идущих друг за другом девяти оленей — самцов и самок. На верхнем представлена ритуальная сцена, изображающая процессию из 23 ряженых мужских фигур с кубками в руках. В центре композиции перед треножным алтарем на троне сидит такая же, но более крупная мужская фигура, позади нее — священное «древо жизни». Сюжет получил большие разночтения (Куфтин Б.А., 1941, с. 87; Ушаков П.Н., 1941; Амиранашвили Ш.Я., 1947; Бардавелидзе В.В., 1957, с. 94; Джапаридзе Н.О., 1975; Бериашвили М.Т., Схиртладзе З.Н., 1984). Строгая ритмичность в подаче церемониала, отдельные черты костюмов персонажей, манера изображения фигур с зооморфными масками дали повод связывать серебряный кубок с древнейшим искусством хеттско-малоазийского круга (Меликишвили Г.А., 1965, с. 20). Вместе с тем в композиции имеется и ряд отличительных признаков, свидетельствующих в пользу местного, кавказского происхождения этого шедевра (Куфтин Б.А., 1941, с. 90); это своеобразный рисунок костюма, общий стиль изображений, близкий всем остальным находкам, сделанным в триалетских курганах (Джапаридзе Н.О., 1975). Наконец, в последних исследованиях сюжет на триалетском кубке связывается с индоевропейской мифологией (Арешян Г.Е., 1985).

Ювелирное мастерство прекрасно документируют мелкие изделия из драгоценных металлов. Это сферические бусы, украшенные зернью, елочным орнаментом и «ломаными» линиями, булавки с шаровидной золотой головкой, инкрустированной цветными камнями, золотые височные завитки, напоминающие переднеазиатские, но наиболее яркой находкой является ожерелье из триалетского кургана VIII с агатовым кулоном, оправленным в золото, и сферическими бусами, отделанными зернью и вставными камнями (табл. 22, 5, 9; 26, 8). Уже неоднократно отмечалось сходство техники исполнения триалетского кулона с золотым кулоном из Урука, хотя последний значительно крупнее и несколько иной по форме.

Особую группу составляют навершия — «штандарты» и трубочки из листового золота, украшенные выбитыми изнутри шишечками, елочным орнаментом, фигурами львов (табл. 21, 6, 11, 12; 22, 14, 15, 20; 23, 8, 9, 18; 26, 14). Тончайшей работой отличаются ларцы с золотыми перегородками, инкрустированные камнями и обсидиановыми пластинками (табл. 26, 1), они напоминают месопотамские изделия, в частности найденные в царских гробницах Ура. Следует упомянуть также бронзовые булавки с пирамидальными и дисковидными головками, височные подвески (табл. 21, 13, 21; 22, 8, 11). В нульских и квасатальских могилах обнаружены височные кольца из тонкого бронзового листа, напоминающие украшения каякентско-хорочоевской культуры. Эта форма украшений близка также золотым височным кольцам головного убора царицы Шубад в Уре (Куфтин Б.А., 1949, с. 34). Разнообразен набор бус из цветных камней (сердолик, агат), металлов (бронза, сурьма), голубой пасты.

Развитие ювелирного искусства ТК стимулировалось влиянием переднеазиатских культур. Особенно тесные контакты с южными соседями поддерживали представители местной богатой верхушки. Южные импульсы способствовали прогрессу ювелирного дела и формированию художественного стиля, что нашло свое дальнейшее развитие, в частности, в ювелирном искусстве античной Грузии. Своеобразие этого стиля, являвшегося синтезом местных и южных художественных традиций, не подтверждает мнение, что истоки триалетского искусства следует искать в майкопской культуре (Амиранашвили Ш.Я., 1950, с. 33; Джавахишвили А.И., 1955, с. 15).

Высокого мастерства в этот период достигло также искусство обработки дерева; это иллюстрируется инкрустированными деревянными шкатулками, различными сосудами и, наконец, четырехколесными погребальными повозками. На кузове одной из них изображены головы животных, видимо, быков, близкие по трактовке животным на металлических сосудах Триалети. Кузов завершают рельефные волютообразные спирали — мотив, часто повторяющийся на ювелирных и керамических изделиях ТК (Джапаридзе О.М., 1960, с. 25).

Высокий уровень материального производства носителей ТК должен был иметь прочную экономическую основу. Однако изучение преимущественно погребальных комплексов тормозит исследование этой сложной проблемы. Впрочем, такое положение характеризует степень изученности и других культур Кавказа периода средней бронзы.

По вопросу о генезисе ТК взгляды исследователей расходятся. Часть из них, опираясь на материалы ранних курганов, считает, что ТК сформировалась на местной почве (Гогадзе Э.М., 1972, с. 100). Другие не видят преемственной связи между памятниками триалетской и куро-аракской культур (Burney С., 1958, p. 178; Меликишвили Г.А., 1965, с. 20).

Для освещения этой проблемы обратимся к материалам курганов ранней поры ТК. Их инвентарь (в основном керамика), не утративший еще архаичных черт предшествующей эпохи, содержит ряд новых, прогрессивных элементов, получивших развитие в дальнейшем. Если первые проявляются как пережитки, то вторые следует рассматривать как зачатки особенностей последующего этапа. Это дает возможность считать раннюю группу курганов переходной ступенью от ранней к средней бронзе и составить представление о хронологическом взаимоотношении курганных групп Триалети (Гогадзе Э.М., 1972, с. 97). Таким образом, именно эти материалы позволяют наметить преемственность памятников ТК и проследить воздействие внешних импульсов, которые сыграли немалую роль в ее становлении.

Однако не вполне ясными остаются, в частности, причины, вызвавшие большие перемены в погребальном обряде. Известно, что на поздней стадии куро-аракской культуры существовали курганы с коллективными захоронениями (Сачхере, Тквиави, Степанакерт). На процессе замены на ранней стадии ТК родовых курганных захоронений индивидуальными, видимо, отразились изменения внутри общества — усиление родо-племенной знати, повышение социального и экономического статуса отдельных ее членов. Нельзя не учитывать и южных влияний, которые могли стимулировать, в частности, появление новых обрядов. Возможно, обряд кремации и обычай помещения в могилу колесниц являлись веяниями древневосточных традиций, а курган как тип погребального сооружения с индивидуальными захоронениями появился в результате определенных воздействий Севера (Гогадзе Э.В., 1972, с. 111; Массон В.М., 1973, с. 165). С влиянием малоазийско-эгейского культурного мира следует связывать появление некоторых форм посуды, мотивов росписи на светлоангобированной керамике, некоторых форм металлического оружия и украшений.

В целом ТК бесспорно тяготеет к предшествующей куро-аракской культуре, что особенно проявляется в керамике (технология чернолощеной посуды на розовой «подкладке», детали форм сосудов, декоративные элементы). Однако наличие традиционных черт основных элементов ТК не исключает инфильтрации в Закавказье отдельных этнических групп извне, повлиявших на ее формирование. Последнее, если это имело место, не нарушало поступательного хода развития местной культуры, а придало ей своеобразную окраску. Возможно также, что влияние извне ограничивалось культурными контактами и связями обменного характера.

Несмотря на ряд попыток обосновать хронологические рамки бытования ТК, ее периодизация нуждаются в доработке. Это объясняется однобокостью материала, проявляющейся, особенно на ее ранних этапах, в отсутствии стратифицированных поселений и сравнительной малочисленности радиоуглеродных дат. Дискуссионным остается верхний хронологический рубеж куро-аракской культуры, вслед за закатом которой начинается новая эпоха. Исследователи относят его к середине, ко второй половине и к концу III тысячелетия до н. э. (о хронологии см.: Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970, с. 178). В последнее время проявилась обоснованная тенденция к отнесению ее приблизительно к XXIV в. до н. э. Если исходить из преемственности куро-аракской и триалетской культур, то нижнюю дату ранних курганов можно приблизить к этому рубежу.

С определенными трудностями связано также установление хронологической последовательности внутри ТК, хотя здесь типологически выделяются две стадии в ее развитии — ранняя и поздняя. Помимо керамики, тяготеющей к посуде куро-аракской культуры, при датировке ранних курганов следует учитывать наличие таких изделий, как гематитовые булавы, медные кинжальные клинки, листовидные наконечники копий, некоторые ювелирные изделия (булавки, височные кольца и т. д.). Они имеют близкие параллели в широком круге памятников Закавказья, Малой Азии и сопредельных стран и датируются III тысячелетием до н. э.

На раннем этапе ТК, охватывающем последнюю треть III тысячелетия до н. э., типологически выделяются две хронологические группы курганов. Образцы угля из некоторых курганов дали следующие радиоуглеродные даты: Марткопи, курган 1 — 2083±155 лет до н. э. (лаборатория США), 2028±80 (лаборатория ТГУ), 1690±40 (лаборатория ЛОИА АН СССР), 1930±60 лет до н. э. (лаборатория АН ГДР); Цнори, курган 1 — 4105±50 лет, т. е. 2155150 лет до н. э. (ТБ-243); Марткопи, курган 3 — 1800±50 лет до н. э. (лаборатория ТГУ); курган в с. Храмеби — 2200+40 лет до н. э. (ТБ-242). Таким образом, получены даты для обеих групп раннего этапа ТК, предшествующего началу ее расцвета. Учитывая прослеживающуюся типологическую последовательность ранних курганов и имеющиеся радиоулеродные даты, первую группу, скорее всего, следует датировать серединой второй половины III тысячелетия до н. э., вторую — концом III тысячелетия до н. э. Последовательность курганов «цветущей поры» характеризуют три хронологические группы, бытовавшие на всем протяжении первой половины II тысячелетия до н. э. В первую группу входят в основном безъямные курганы (табл. 21, 1–4). Их посуда по формам и характеру орнаментом сохраняет определенные черты керамики ранней группы: преобладают округлые сосуды с низкой шейкой, украшенные резным и выпукло-вогнутым орнаментом. Малочисленные металлические предметы (кинжальные клинки, булавки) имеют еще архаичный облик. Высокохудожественные ювелирные изделия (бусы, кулон и др.) по форме, стилистическим особенностям и технике изготовления тяготеют к широкому кругу древневосточных образцов начала II тысячелетия до н. э. Таким образом, раннюю ступень «цветущей поры» ТК следует датировать XX–XVIII вв. до н. э. (Гогадзе Э.М., 1972, с. 104).

Для второй группы характерны как ямные, так и безъямные курганы с огромными погребальными залами и обильным инвентарем (табл. 22, 2, 3, 5). Особенно богато представлена керамика — чернолощеные сосуды с удлиненным грушевидным корпусом и высокой шейкой, украшенные сложно-фигурным точечным орнаментом. На чернолощеной посуде резной и выпукло-вогнутый орнамент сосуществует с гребенчатым штампом. Появляется красноангобированная посуда с черной росписью, формирующаяся под влиянием соседних культур южной зоны Закавказья и светлоангобированная с бурой росписью, возникшая, очевидно, в результате переднеазиатских импульсов. Расписная керамика отражает разносторонние связи ее создателей. Кинжальные клинки, обнаруженные в триалетских, зуртакетских и сабитахчинских курганах, хорошо сопоставляются с оружием из Тепе-Гияна (XV в. до н. э.), Мегиддо (XX–XVI вв. до н. э.), Библоса (XXI–XIX вв. до н. э.). Ювелирные изделия, отличающиеся высоким мастерством исполнения, находят широкие аналогии в материалах Передней Азии и эгейского мира первой половины II тысячелетия до н. э. На основании этих данных и сопоставления материалов курганов второй группы с курганами следующей, третьей группы, она датируется XVIII–XVII вв. до н. э. (Джапаридзе О.М., 1969, с. 244).

В третью группу входят в основном ямные курганы (табл. 23, 1–4). В ней, как и во второй группе, преобладает чернолощеная посуда — «пифосы» и «гидрии» с яйцеобразным туловом, узкой шейкой и отогнутым венчиком. Появляются полусферические миски и сосуды с декорированными миниатюрными ушками. Преобладает лощеный и шишечный орнамент, реже — рельефный и точечно-гребенчатый; они часто сочетаются. Гравированные шевроны почти исчезают и заменяются расписными. В целом орнаментальные схемы на чернолощеной посуде, несколько видоизменяясь, представляют собой дальнейшее развитие орнаментов второй группы. Расписная посуда третьей группы отличается монохромностью (на красном фоне черная роспись) и единством стиля росписи (преобладают шевроны из волнистых линий — «схема воды»). Создается впечатление, что эта керамика отражает внешние связи меньше, чем расписная керамика второй группы. Этот тип расписной посуды сопровождается набором металлических изделий (втульчатые копья, длинные кинжалы, «рапиры»), находящих аналогии в памятниках сирийско-эгейского круга XIX–XV вв. до н. э. Эти сопоставления подтверждаются и по металлическим изделиям из погребения в Кировакане, относящегося к той же группе курганов. Дата этой группы — XVII–XV вв. до н. э. (Гогадзе Э.М., 1972, с. 101).

Проблема этнической принадлежности носителей ТК находится в стадии дискуссий. Ряд исследователей, акцентируя различия куро-аракской и триалетской культур допускает смену этнического состава Закавказья на рубеже III–II тысячелетий до н. э. Одни носителями ТК считают хеттские племена (Burney С., 1958, p. 178), другие, рассматривая территорию распространения ТК как периферийную область Митаннийского царства, включают их в круг хурритского этнокультурного мира (Меликишвили Г.А., 1965а; 1965б, с. 22). Вместе с тем при рассмотрении этой сложной проблемы нельзя не учитывать факта преемственности куро-аракской и триалетской культур, а это свидетельствует о том, что в период сложения этнической общности носителей ТК коренных смен в составе населения не происходило. В какой-то мере данный вывод подтверждает и палеоантропологический материал, показывающий общность древнейшего населения Кавказа. Согласно лингвистическим данным, в V тысячелетии до н. э. в кавказском регионе уже сложились основные группы кавказско-иберийской языковой семьи (Джапаридзе О.М., 1976, с. 289). В последующий период начинается процесс образования крупных племенных объединений — союзов родственных племен. По-видимому, в Центральном Закавказье в рассматриваемый период уже существовали крупные объединения собственно грузинских племен (Джапаридзе О.М., 1969, с. 235), тогда как со второй половины III тысячелетия до н. э. южнее проживали индоевропейские (лувийцы), хурритские и другие близкие им племена; возможно, это была родственная хуррито-урартская этническая группа этивцев (Дьяконов И.М., 1968, с. 181).

Глава 5 Памятники триалетской культуры на территории Южного Закавказья (К.Х. Кушнарева)

Триалетская культура — один из феноменов бронзового века Кавказа — уже более четырех десятилетий привлекает внимание отечественных и зарубежных исследователей. Открытие Б.А. Куфтиным в конце 30-х годов в Триалети (Южная Грузия) серии «царских» или «княжеских» курганов, перекрывавших обставленные с варварским великолепием грандиозные грунтовые камеры и погребальные залы, явилось подлинной сенсацией (Куфтин Б.А., 1940; 1941). В дальнейшем богатые погребения исследуются как самим первооткрывателем (Куфтин Б.А., 1948), так и его последователями. В конце 50-х годов был, в частности, доследован курган того же ранга в г. Кировакане (Пиотровский Б.Б., 1949а, с. 46). Позднее курганы со сложными конструкциями и огромными наземными залами успешно раскапывались на соседнем с Цалкинским плато — Зуртакети (Джапаридзе О.М., 1969). Наконец, серия могильников того же уровня была изучена в Месхет-Джавахети (Джапаридзе О.М. и др., 1981; 1985). Эти схожие по облику опорные комплексы дали выразительные материалы для вычленения конкретных признаков культуры, условно названной триалетской (в дальнейшем — ТК), позволили поставить вопросы генезиса, хронологии, периодизации, а также многосторонних связей ее носителей; намечены были и основные границы распространения ТК в пределах Южной Грузии с проникновением в район верхнего течения р. Алазань и в предгорную зону Шида Картли. Однако открытые в южных и юго-восточных районах Закавказья многочисленные комплексы и случайные находки с признаками ТК при решении перечисленных проблем почти не привлекались; отсюда и границы распространения ТК ограничивались, по существу, территорией Грузии. Предпринятая же в свое время попытка выделения локальных вариантов ТК (Путуридзе М.Ш., 1983) не заполнила образовавшегося пробела, ибо для этого было необходимо учесть весь разрозненный по отдельным публикациям и музейным коллекциям материал. Именно такая работа была проделана нами в связи с подготовкой настоящего тома к изданию. Проработка всех доступных материалов по средней бронзе, хранившихся в республиканских и краеведческих музеях Закавказья, и сбор информации, опубликованной в республиканских изданиях, позволили наметить ареалы и время бытования нескольких родственных культур региона (Кушнарева К.Х., 1982; 1983; 1986). Среди проработанных нами материалов сразу же выделилась группа идентичных или близких по форме и стилю украшений крупных расписных и чернолощеных сосудов и глубоких округлых чаш или мисок, которые прекрасно сопоставлялись с «гидриями» и мисками таких хрестоматийных комплексов ТК, как курганы Триалети, Зуртакети, Кировакана, Месхети и др. Они обнаружены преимущественно на территории современной Армении и частично Азербайджана и происходят большей частью из доисследованных погребений либо, будучи найденными случайно, фиксируют лишь пункты обнаружения на археологической карте исследуемого периода (карта 2; табл. 27–29); одной из таких случайных находок может служить великолепно расписанная гидрия из с. Нижний Геташен (бассейн оз. Севан), свидетельствующая о существовании некогда на этом месте богатого погребения триалетского облика (табл. 30, 1). Среди доступных нам материалов оказалась также серия разнообразных металлических изделий; это бронзовое оружие, предметы заупокойного культа, ювелирные изделия (табл. 30, 1–4, 10, 15, 21–25).

Наконец, в последние годы в связи с раскопками некрополя в районе с. Карашамб в Армении было сделано еще одно сенсационное открытие. Здесь исследован «царский» курган с богатым погребальным инвентарем триалетского облика, существование которого (как и кургана в Кировакане) выводит ТК на новый уровень познания. Оба эти памятника вместе с некоторыми другими находками, сделанными главным образом на территории Армении, прекрасно вписываются в характеристику ведущих признаков ТК, прослеженных в свое время на грузинских погребениях высокого ранга (см. главу 4 «Триалетская культура»). Это крупные курганные насыпи, просторные грунтовые могилы или наземные залы, индивидуальные захоронения, обряд кремации, колесницы и погребальные ложа, чернолощеная и расписная посуда (в том числе крупные «гидрии» и полусферические миски), парадное оружие, золотые и серебряные сосуды, изысканные ювелирные изделия.

Таким образом, назрела необходимость привлечения всех упомянутых материалов из южных областей Закавказья к дальнейшим разработкам проблемы ТК в целом; при этом в первую очередь должен быть поставлен вопрос о границах ее распространения (Кушнарева К.Х., 1992).

Обращаясь к памятникам, расположенным вне территории Грузии — в южных и юго-восточных областях Закавказья, следует в первую очередь коснуться «царских» или «княжеских» погребений, давших наиболее полные, так сказать хрестоматийные, комплексы.

В доследованном Кироваканском кургане, под насыпью на глубине 3 м, оказалась просторная грунтовая могила (площадь 30 кв. м.), перекрытая бревенчатым настилом (Пиотровский Б.Б., 1949, с. 46; 1955б, с. 10; Мартиросян А.А., 1964, с. 64). Деревянный катафалк, стоявший в ее центре, служил, по-видимому, вместилищем праха кремированного покойника. По углам могилы располагались черепа и конечности быков. В камере находились расписные и чернолощеные «гидрии», украшенные накольно-ленточным и врезным орнаментом. Металлический инвентарь представлен частично уникальными предметами, не обнаруженными в других комплексах. Это втульчатый наконечник копья, топор-секира, плоский топор-тесло, долото, а также медный котел с крючком для доставания мяса и три бронзовых кинжала (табл. 31, 5, 6, 11, 12, 14, 15, 18–20). Покойного сопровождали изысканные предметы ювелирного искусства — золотая чаша с шестью парными фигурами львов, полусферическая серебряная чаша, серебряные кубки и ведерко (табл. 31, 7–9, 13), золотые бусы, ленты из золотой фольги, покрывавшие деревянную шкатулку, сердоликовые бусы.

Карашамбский курган имел каменную насыпь. Под ней оказалась площадка (7×4 м), огороженная каменной оградой и перекрытая бревенчатым накатом. Иными словами, здесь некогда находился погребальный зал. В могиле зафиксированы кремированные останки покойника, множество жертвенных животных и богатейший погребальный инвентарь, состоящий из предметов вооружения, символов власти, украшений и утвари, среди которой были уникальные изделия из драгоценных металлов (Оганесян В.Э., 1987; 1990а). Особое внимание привлекает серебряный кубок (табл. 31, 17; 32), который своей формой и стилем сюжетных композиций приближается к кубку из кургана XVII Триалети (табл. 26, 17).

На существование в рассматриваемый период резкой социальной дифференциации указывают и другие погребения на территории Армении, отмеченные кремацией покойников, жертвоприношениями быков, изделиями из золота и другими ритуальными атрибутами, характерными для могил элитарной части общества. Однако из-за отсутствия их подробных публикаций или плохого состояния самих памятников они не дали столь полной картины, как карашамбский и кироваканский курганы. Это, прежде всего, погребение 6 Лори Берда, богатые курганы Аруча, Айгешата, Воскеваза, Аванского шоссе.

Могила 6 Лори Берда представляла собой просторную камеру, сложенную из крупных камней с ложным сводом и каменным перекрытием (Деведжян С.Г., 1981, с. 20); эта конструкция напоминает погребальные сооружения больших месхетинских курганов. Погребение было нарушено в древности. Здесь зафиксированы обряд кремации, жертвоприношения животных, расписные и чернолощеные «гидрии» с накольно-ленточным орнаментом, многоручные «пифосы» с налепными «пуговками», бронзовые котлы и крюк для доставания ритуальной пищи (табл. 31, 15, 22).

Аручские курганы имеют крупные насыпи (диаметр 30 м) с кромлехами, под которыми находились обширные грунтовые камеры. Выдолбленная в туфе камера кургана 2 имела размеры 5,1×3,0 м; в восточной стене была вертикальная шахта — вход. На дне могилы — остатки кострища. В одном из исследованных курганов стояло свыше 40 расписных и чернолощеных сосудов (табл. 27, 9-11)[20]. В курганах найдены втульчатые наконечники копий, бронзовый двуручный котел, обсидиановые наконечники стрел, золотые украшения. Среди чернолощеной и расписной посуды обнаружены фрагменты тонкостенных светлоангобированных сосудов, возможно, импортного происхождения (Арешян Г.Е., 1979).

В просторных камерах курганного могильника около Эчмиадзина были похоронены кремированные останки покойного. Наряду с расписными «гидриями» и чернолощеными сосудами здесь обнаружены бронзовые кинжалы, бронзовые части деревянных ножен, кольца, сердоликовые бусы, обсидиановые и кремневые наконечники стрел. Возможно из этого могильника происходит крупный высокогорный расписной кувшин с округлым туловом (табл. 28, 11).

Большой интерес представляют Маисянские курганы, расположенные на нижней террасе, окаймляющей Араратскую долину. Здесь под курганными насыпями находились большие камеры с дромосоми. Погребения отмечены кремацией и жертвоприношениями быков. В кургане 7 стояла деревянная повозка. Среди находок преобладала чернолощеная посуда, украшенная гребенчатым штампом. В могилах обнаружены бронзовые кинжалы, в кургане 7 — бронзовая «рапира» (Арешян Г.Е., 1985б; 1986; 1988а).

В могильнике с. Воскеваз в одной из просторных грунтовых могил находился прах кремированного покойника. В камере обнаружено около 400 сосудов (расписные «гидрии», полусферические миски, «киафы» и бронзовый кинжал; табл. 28, 25–29; Арешян Г.Е., 1973).

Еще одно погребение высокого ранга доследовано в с. Кирги (Есаян С.А., 1976, рис. 83). Здесь наряду с обрядом кремации совершено традиционное жертвоприношение быков. В могиле находились крупные расписные и чернолощеные «гидрии» (табл. 27, 18, 19), бронзовые кинжалы и др.

Наконец, обряд кремации и жертвоприношения животных документируют доисследованные погребения на Аванском шоссе (Есаян С.А., 1978, табл. II), содержавшие те же формы расписных сосудов, а также кинжальные клинки (табл. 28, 15–21).

Наряду с отмеченными погребениями высокого ранга с признаками сожжения покойников и жертвоприношений животных на территории Армении и Азербайджана в рассматриваемый период совершались захоронения, обставленные более скромно; вместе с тем ряд элементов материальной культуры (особенно керамики) свидетельствуют о принадлежности и тех и других к единой культуре. Эти курганные погребения характеризуются одиночными захоронениями, обычно в скорченной позе, на правом или левом боку; конструктивно могилы представляли собой «каменные ящики» (Айгешат — табл. 27, 1–8, 13; Агджакала[21], Гарни — табл. 28, 14, 17; Ханзадян Э.В., 1969, табл. VI) либо грунтовые могилы (Зурнабад — табл. 28, 15; Гуммель Я.И., 1941; Элар — Ханзадян Э.В., 1979, рис. 101–108), которые в некоторых зафиксированных случаях были окружены кромлехами (Айгешат, Агджакала и др.). К сожалению, подробные сведения об этих памятниках отсутствуют.

В рамках ТК бытовали погребения коллективного характера. Так, в могильнике около с. Азнабюрт недалеко от Нахичевани вскрыты небольшие грунтовые могилы, перекрытые каменными плитами. В них были захоронения взрослых и детей. В одной из могил обнаружено семь скелетов. Среди находок — расписная и простая посуда, бронзовый кинжал переднеазиатского типа, втульчатый наконечник копья (Алиев В.Г., 1967, с. 40). Любопытно, что здесь отсутствуют крупные вытянутые «гидрии», хотя на расписных сосудах прорисована все та же «схема воды», вместе с тем рисунок представлен в наиболее упрощенном варианте, без сопровождающей символики («птицы», «светила» и др.), характерной для посуды самого высокого ранга. Серия таких же сосудов, происходящих из памятников в районе Нахичевани, хранится в краеведческом музее города (Кушнарева К.Х., 1992, табл. 5).

В южных областях Закавказья известны десятки пунктов обнаружения материалов триалетского облика; это случайные находки, сделанные во время строительных либо сельскохозяйственных работ. Судя по характеру находок, подавляющая часть этих материалов происходит из разрушенных погребений. Приведем далеко не полный перечень этих пунктов: Агавнатун, Амасиа, Мугни, Личк, Кармир Берд, Нижний Геташен, Камо, Ахлатян, Сюни Берд, Камакатар, Иджеван, Навур, Качаган, Воротна Берд, Ангехакот, Дзора-ГЭС, Шортапа, Нахаджир, Аликемектепеси, Астапат и др. (Кушнарева К.Х., 1960; рис. 3, 14; Калантарян А.А., Хачатрян Ж.Д., 1968; Куфтин Б.А., 1941, рис. 106; Мартиросян А.А., 1964, рис. 35, а, б; Есаян С.А., 1976, рис. 84; 1966. табл. V, 7, 8; Махмудов Ф., 1979, с. 7; и др.). В подавляющем большинстве этих пунктов найдены расписные и чернолощеные сосуды, традиционные для памятников ТК (табл. 27, 12, 14–16; табл. 28, 1, 2, 5-13). Особо следует отметить случайные находки парадного оружия, среди которого неоднократно встречены длинные мечи-«рапиры» (Дзора-ГЭС, Качаган, Воротна Берд, Ангехакот; табл. 31, 1–4) и архаичные проушные топоры (Навур, Ленинакан; табл. 31, 23–25). К этой же категории находок относятся миниатюрная бронзовая имитация секиры (Иджеван; табл. 31, 21), кинжальные клинки, отдельные ювелирные изделия, височные колечки и др. (табл. 31, 10).

Наконец, в плане распространения памятников триалетского облика крайне важно отметить их обнаружение южнее Закавказья, на правом берегу р. Араке. Это, прежде всего, курганные могильник в с. Малый Паргет (Карская область), в одном из погребений которого еще в начале XX в. были обнаружены крупная расписная «гидрия» и фрагменты чернолощеных сосудов с накольчато-ленточными украшениями (Мартиросян А.А., 1964, табл. III), а также три крупные красноангобированные «гидрии» с традиционной росписью в виде «схемы воды» и водоплавающих птиц, случайно обнаруженные на юго-западном побережье с. Ван (Cilingizoglu A., 1984).

Как видно из приведенных данных, подавляющее большинство находок представлено сосудами. Среди них преобладают расписные монохромные (по красному фону черная краска). Это либо крупные вытянутые или округлые «гидрии», расписанные «схемой воды» (варианты спускающихся треугольников, заполненных волнистыми линиями) в сочетании с фигурами птиц, астральных и свастических знаков (а в единичных случаях животных, рыб, змей), и глубокие полусферические миски или чаши, окаймленные гирляндами вписанных друг в друга полукружий. Среди сосудов встречаются также крупные чернолощеные «гидрии» и чаши с близким по стилю орнаментом, выполненным резным, накольчато-ленточным способом и гребенчатым штампом. Таким образом, как по форме, так и по способу нанесения и стилю украшений эти сосуды прекрасно сопоставляются с расписной и чернолощеной керамикой триалетских курганов (№ I, II, VII, XV, XVIII, XXX; Сабитахча № 5, Топ Кар № 1, 2), которые, согласно периодизационной схеме Э.М. Гогадзе, должны быть отнесены к последней (поздней) группе. Бурно развиваясь на базе внутренних экономических ресурсов и широких внешних связей, ТК в период бытования рассмотренных комплексов как бы достигает своего апогея. После открытия Кироваканского кургана этот период иногда именуют «кировакано-триалетским».

Среди изысканных ювелирных изделий рассматриваемых комплексов привлекают внимание два шедевра древней торевтики: серебряный кубок из кургана I Карашамба (табл. 31, 17; 32) и золотая чаша из Кироваканского кургана (табл. 31, 7). Карашамбский кубок является «близнецом» знаменитого серебряного кубка из триалетского кургана V; напомним, что неоднократно интерпретировавшаяся композиция последнего (Куфтин Б.А., 1941, с. 84; Ушаков П.Н., 1941; Амиранашвили Ш.Я., 1947; Чиковани М.Я., 1947; Бардавелидзе В.В., 1957, с. 94; Бериашвили М.Т., Схиртладзе З.Н., 1984; Джапаридзе Н.О., 1988, с. 8) получила недавно новое толкование (Арешян Г.Е., 1985в; 1987; 1988б; 1989в). Карашамбский кубок изготовлен идентичными технологическими приемами, что и триалетский, и имеет ту же форму и пропорции. Роднят их и рельефные изображения, расположенные фризами. Однако на карашамбском кубке вместо двух мы видим шесть фризов, предельно насыщенных сложными композициями с изображениями людей и животных, окруженных множеством различных реалий того времени. Высказано предположение, что они передают единый мифический сюжет, прочтение которого проясняет этническую атрибуцию общества, создавшего эти шедевры (Оганесян В.Э., 1988а).

В верхнем фризе изображена охота на вепря, в которой участвуют охотник с собакой, львы и леопарды. Второй фриз композиционно состоит из трех взаимосвязанных частей: война, конвоирование пленного, ритуальное торжество; они насыщены многочисленными деталями, позволяющими воссоздать вооружение противоборствующих сторон, а также особенности культовой атрибутики. На третьем фризе сцены передают сюжеты победы и избиения врагов; среди них есть и аллегорические сюжеты с фантастическими существами. Центральной сценой является убийство вражеского вождя; здесь можно почерпнуть также дополнительные сведения о вооружении воинов. Четвертый фриз состоит из вереницы движущихся хищников — львов и леопардов, пятый — орнаментальный. И наконец, шестой фриз, опоясывающий ножку кубка, показывает все тех же хищников, но уже в геральдических позах.

Если связать композиции в единый сюжет, то начало его сводится к охоте на вепря, после убийства которого вспыхивает война, следуют гибель множества ее участников и победа одной из враждующих сторон. Схватка, изображенная на кубке, предположительно восходит к какому-то легендарному сражению, перенесенному позднее в мифологическую сферу.

По ряду признаков карашамбский кубок трактуется как изделие малоазийско-закавказского культурного ареала, испытывавшего на себе месопотамское влияние (Оганесян В.Э., 1988а, с. 155). Высказано предположение, что реалистичность изображений и их динамика должны расцениваться как аргумент в пользу их связи с мифологическими представлениями и основанной на них художественной традиции большого культурного ареала, куда входит и Армянское нагорье, и сопредельные с ним области (Оганесян В.Э., 1988а).

Проведенные сопоставления отдельных сцен и всего сюжета на карашамбском и триалетском кубках с мифотворчеством ряда архаичных народов, запечатленном на предметах искусства, в устной и письменной традиции, указывают как будто на их индоевропейскую мифологическую основу (Арешян Г.Е., 1985, с. 86; 1988б; Оганесян В.Э., 1988а). Факт же нахождения в памятниках ТК двух близких шедевров древней торевтики при отсутствии аналогий за пределами ее распространения подчеркивает их местное (в широком смысле слова) происхождение.

Золотая чаша из кироваканского кургана также сделана из пластины (табл. 31, 7). Формой она повторяет золотую гладкостенную чашу из триалетского кургана VII (табл. 26, 13), но она декорирована; в широкой ее части между двумя орнаментальными поясами имеются чеканные изображения шести фигур львов, стоящих попарно друг против друга. Изображения поражают точностью передачи деталей, изяществом исполнения. Они решены в той же манере, что и львы на карашамбском кубке, и взятые вместе напоминают некоторые памятники хеттского искусства. Изображения львов в памятниках этого круга встречены еще дважды — на золотом «барабане» из триалетского кургана XV (табл. 26, 14), а еще раньше — в литой фигурке цнорского кургана II (табл. 20). Несмотря на «львиный» сюжет, тяготеющий к переднеазиатскому искусству, кироваканская чаша и упомянутая чаша из Триалети с их характерным поддоном очень близки по форме закавказским керамическим сосудам рассматриваемого периода. Это прослеживается при их сопоставлении с чашами поселения Узерликтепе в Мильской степи, где в глине повторяются все детали вплоть до поддона (Кушнарева К.Х., 1965, рис. 25).

Кироваканский комплекс отличается от других погребений высокого ранга присутствием относительно многочисленных предметов парадного вооружения и орудий труда; появившись впервые, они знаменуют собой наступление нового этапа металлообрабатывающего и ювелирного Производства. Здесь находился втульчатый наконечник копья (табл. 31, 5), идентичный триалетскому (табл. 26, 4). Напомним, что втульчатые наконечники копий сопровождали умерших в богатых могилах Месхети, Аруча и Азнабюрта (Джапаридзе О.М. и др., 1981, табл. X, 96; Хачатрян Т.С., 1975, рис. 67; Алиев В.Г., 1967); несколько таких наконечников найдено в коллективных могилах в селах Нули и Квасатали (табл. 25; Джапаридзе О.М., 1966, рис. 2, 6–9).

Пока уникальной остается кироваканская бронзовая секира (табл. 31, 11). Ее датировка, обоснованная всем комплексом находок в погребении, дает возможность придать культурно-хронологическую атрибуцию вариантам архаичных топоров, обнаруженных вне комплексов в Ленинакане, Навуре (табл. 31, 25–25; Мартиросян А.А., 1964, рис. 27; Есаян С.А., 1966, рис. 7, 8), Грма-Геле, Гумбати, Бодорна (Куфтин Б.А., 1941, рис. 20; Джапаридзе О.М., 1969, с. 60). Все упомянутые топоры характеризуются шестигранным туловом и кососпущенным обухом. На Северном Кавказе подобные экземпляры происходят из Чечено-Ингушетии (с. Первомайское) и Дагестана (с. Хоредж); последний почти полностью повторяет форму кироваканской секиры (Котович В.Г., Котович В.М., 1973, с. 77).

Описанный тип оружия хорошо известен по памятникам Передней Азии III тысячелетия до н. э. Прототипом южнокавказских топоров, по-видимому, следует считать оружие из VI слоя Тепе Гавра (Куфтин Б.А., 1941, с. 18), анатолийского Кюльтепе (Мартиросян А.А., 1964, с. 61) и особенно из VI слоя Телль-Билла (III тысячелетие до н. э.). Таким образом, намечаются достаточно широкие границы бытования архаичных секирообразных топоров; появившись в Передней Азии в III тысячелетии до н. э., отдельные их экземпляры, по-видимому, уже в начале II тысячелетия до н. э. проникают на Южный Кавказ. Среди кавказских находок периода средней бронзы следует считать самым ранним экземпляр из Ленинакана, а самой поздней — кироваканскую секиру; последняя является исходной формой секир закавказского типа, широко бытовавших на Кавказе в эпоху поздней бронзы.

Плоский топорик кироваканского погребения (табл. 31, 12) для этого периода пока уникален; он имеет сравнительно короткую рабочую часть. Плоские топоры на Южном Кавказе появились в III тысячелетии до н. э. (форма для отливки из Квацхелеби, топоры из Дигоми и Приереванского клада; Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962, табл. I; Мартиросян А.А., Мнацаканян А.О., 1973, рис. 47).

Кироваканское долото (табл. 31, 6) восходит к архаичным вариантам черенковых орудий. Последние встречены в памятниках беденской культуры (Марткопи, Шулавери — табл. 19, 28). На Северном Кавказе подобные долота известны из Больших кубанских курганов (Иессен А.А., 1950, табл. 3, 4, 7). В богатом кургане 31 в урочище Клады, в частности, найден набор столярных инструментов, среди которых имеются два долота (Бочкарев В.С., Резепкин А.Д., 1981). В конце II тысячелетия до н. э. получают широкое распространение желобчатые долота, часто включающиеся в погребальный инвентарь богатых захоронений (Лчашен, Толорос, Ходжалы, Арчадзор) и погребений ремесленников. Наконец, следует упомянуть медные котлы и бронзовые крюки (Триалети, Кировакан, Аруч, Лори Берд), использовавшиеся во время совершения обряда тризны (табл. 31, 14–16, 22) и продолжающие бытовать в эпоху поздней бронзы (Толорос, Арчадзор, Ходжалы).

К датировке больших курганов Триалети обращались многие исследователи. Время их бытования суммарно определялось в пределах 2000–1450 гг. до н. э. (Куфтин Б.А., 1941; Джапаридзе О.М., 1969; Гогадзе Э.М., 1972; Жоржикашвили Л.Г., Гогадзе Э.М., 1974; Schaeffer С., 1943; Gimbutas М., 1965; Piggott S., 1978; Rubinson K., 1977), хотя в свое время нижнюю границу С. Пигготт углубил до 2400–2300 гг. до н. э., а верхнюю К. Шеффер первоначально отнес к первому этапу позднебронзового века — 1300–1100 (Late bronze age I). Напомним, что Б.А. Куфтин наметил трехступенчатую периодизационную схему триалетских курганов, в которой комплексы с красноангобированными расписными «гидриями», прекрасно увязывающимися с подавляющим большинством рассматриваемых нами керамических изделий из Южного Закавказья, были отнесены к наиболее ранней группе. Позднее эта схема была пересмотрена О.М. Джапаридзе и Э.М. Гогадзе. Положив в основу новой периодизации полностью восстановленные комплексы триалетских курганов (Жоржикашвили Л.Г., Гогадзе Э.М., 1974) и сопоставив их между собой, Э.М. Гогадзе предложил выделенные Б.А. Куфтиным группы курганов рассматривать в обратном порядке (Гогадзе Э.М., 1972). Свою позднюю группу он датировал XVII–XVI вв. до н. э. Большой акцент в его работе был сделан на скрупулезном анализе керамики, что позволило наметить ее истоки и характер развития. Эта периодизация, использованная и в настоящем издании (см. главу «Триалетская культура»), нам представляется наиболее обоснованной.

В связи с публикуемыми разрозненными находками обширного региона, впервые собранными нами воедино, коснемся подробнее последнего («кировакано-триалетского») этапа (по Э.М. Гогадзе) бытования ТК, который они характеризуют. При этом следует оговориться, что стратифицированных поселений с опорными датами С₁₄ либо четко датированных по аналогиям изделий в кавказских комплексах периода средней бронзы пока явно недостаточно.

Обосновывая хронологию добытого материала, Б.А. Куфтин сопоставил его с памятниками Переднего Востока (Месопотамия, Иран, Анатолия). Наиболее существенным в этом плане оказался бронзовый наконечник копья с серебряной обоймой из Триалетского кургана XV (табл. 26, 4), найденный вместе с красноангобированными расписными и чернолощеными «гидриями» и полусферическими — мисками (табл. 23, 28, 31, 35–37). Аналогии триалетскому копью Б.А. Куфтин нашел в Рас Шамре (некрополь второго слоя), в Микенах (поселения среднеминойского периода, шахтовая гробница IV), Трое VI. На основании этих сопоставлений позднюю группу курганов он датировал серединой II тысячелетия до н. э. Эту дату полностью приняли такие исследователи, как Е. Минс и X. Филд (Minns E., 1943; Kuftin В., Fild Н., 1946). Сопоставляя то же копье с оружием Рас Шамры, Кафалари и некоторых других комплексов, К. Шеффер впоследствии датировал позднюю группу триалетских курганов в пределах 1550–1400 гг. до н. э. (Schaeffer С., 1948, p. 184).

К датировке курганов рассматриваемого круга обращался также А.А. Мартиросян. Подробно рассмотрев кироваканский комплекс и другие синхронные с ним находки, он обратил особое внимание на своеобразные мечи-«рапиры» эгейского происхождения, найденные в нескольких пунктах Закавказья (Качаган, Дзора-ГЭС — табл. 31, 2, 3; Самтавро — Чубинишвили Т.Н., 1957, табл. VIII). Позднее экземпляры «рапир» были обнаружены в комплексах курганов в Лило, Аруче (Гогадзе Э.М., 1976; Арешян Г.Е., 1979), а также случайно в селах Ангехакот и Воротна Берд (табл. 31, 1, 4). Они изготовлялись в Средиземноморье в среднеминойский период (1800–1500 гг. до н. э.) и экспортировались в соседние страны преимущественно в период их наибольшей фабрикации (XVI–XV вв. до н. э.).

Еще одна линия сопоставленной расписной посуды кировакано-триалетского этапа возникла в связи с открытием новых поселений в приурмийских районах Ирана, датировка которых базируется на радиоуглеродном методе. Это вызывает особый интерес, так как на промежуточной территории, в районе Нахичевани, известна серия случайно найденных расписных сосудов, близких триалетским; все они хранятся в краеведческом музее города (Кушнарева К.Х., 1992, рис. 5). К. Рубинсон находит сходство между расписной красноангобированной посудой поздних триалетских курганов и сосудов из слоя VI В поселения Хафтавантепе (Rubinson K., 1979, p. 246). В этом же слое, по ее сообщению, встречается расписная керамика, элементы орнамента которой точно повторяют украшения на светлоангобированных «гидриях» из курганов Триалети (табл. 22, 50, 57–59; Куфтин Б.А., 1941, табл. LXXVII–LXXX), предшествующих самым поздним погребениям (Early bronze age II).

В Хафтавантепе VI В встречена также полихромная посуда, аналогичная найденной в слое Динкатепе IV, занимающем промежуточное положение между Хасанлу VI и V (Hamlin С., 1971, p. 31, 67). Радиоуглеродные даты периода Хасанлу VI на Динкатепе распределяются в пределах 2106–1684 гг. до н. э. (Hamlin С., 1974, p. 129). Следовательно, однотипная полихромная керамика из Динкатепе IV и Хафтавантепе VI В должна быть отнесена к последующему за 1684 г. до н. э. времени. Это дает основание предположить, что начало позднего этапа на основании керамических параллелей с памятниками приурмийских районов может быть отнесено к периоду до 1600 г. до н. э. (но после времени бытования второй хронологической курганной группы, которое, скорее всего, завершилось около 1700 г. до н. э.).

Расписные сосуды Динкатепе предшествуют слою Хасанлу V. Слой IV Динкатепе имеет несколько откорректированных дат, относящихся приблизительно к 1500 г. до н. э. Таким образом, полихромная посуда Динкатепе IV не могла существовать позднее этого времени. При учете указанного сходства эта дата косвенно фиксирует время бытования поздних триалетских курганов с монохромной расписной посудой и полихромной керамики в Динкатепе IV (поскольку совмещение этих сосудов зафиксировано находками в Хафтавантепе VI В).

В связи с обоснованием хронологической позиции рассмотренных выше памятников, тяготеющих к бассейну р. Араке, следует вновь вернуться к ранним втульчатым копьям. Выше мы говорили, что копье из кургана XV Триалети (бывшее в конце 1930-х годов единственной находкой такого рода) документирует связи с эгейским миром; оно явилось опорным при датировке поздней группы триалетских курганов. Как было упомянуто, впоследствии ранние втульчатые копья были встречены и в других комплексах Закавказья (Кировакан, Ахчиа, Аруч, Квасатали, Азнабюрд). Это еще раз подтверждает, что указанные факты следует рассматривать как результат активных связей со странами Средиземноморья, что подтверждается и другими данными. Копье из кургана XV Триалети в свое время было сопоставлено с аналогичной находкой в микенской шахтовой гробнице IV. Ее дата в дальнейшем еще раз оказалась предметом обсуждения; одни исследователи помещают ее между 1550–1500 гг. до н. э. (Vermeule E., 1972, p. 107), другие — в рамках 1600–1450 гг. до н. э. (Stubbings F., 1973, p. 633). Вместе с тем все единодушно полагают, что время последней фазы ТК должно обосновываться датой именно этого комплекса. Втульчатый наконечник копья найден также в камере погребения 4 могильника Иалисоса (о-в Родос); он крупнее триалетского, но однотипен с ним и датируется XV в. до н. э. (Buhholz Н., Karageorgis V., 1973, p. 53, 268). Еще один экземпляр того же времени, напоминающий родосский, происходит из Просимны (Biegen С., 1937, p. 510).

Исходя из этих сопоставлений и дат С₁₄ стратифицированных поселений соседних приурмийских районов, поздний, «кировакано-триалетский» этап ТК должен датироваться в пределах 1650–1450 гг. до н. э. (при допущении, что он мог начаться и несколько раньше). Сказанное подтверждает обоснованность дат, принятых ранее. Таким образом, учитывая однородность рассмотренных нами материалов, их следует датировать XVII–XV вв. до н. э.

Столь многочисленные и выразительные образцы посуды, несмотря на то что часть из них найдена случайно, а иногда и вне комплексов, обязывают еще раз обратиться к вопросу о границах ТК в последний период ее развития. Как было сказано, попытка очертить границы ТК в связи с изучением локальных вариантов последней не дала окончательных результатов, во-первых, потому, что были учтены далеко не все доступные материалы; во-вторых, границы ТК рассматривались суммарно, а не во времени, тогда как на протяжении нескольких столетий ее существования они бесспорно менялись. Сейчас можно говорить о том, что в XVII–XV вв. до н. э. ТК охватывала большую часть Закавказья, не затрагивая лишь его западные районы, тяготеющие к Черному морю. Особо следует отметить не учитывавшуюся ранее концентрацию памятников «кировакано-триалетского» этапа на территории Армении, и в частности в Араратской долине. Этот факт должен стимулировать поиск более ранних памятников в этой части Закавказья. Следует обратить внимание и на то обстоятельство, что в Аруче, Лори Берде, Месхети крупные расписные и чернолощеные «гидрии» и сопутствующие им чаши характеризуют исключительно богатые захоронения вождей; это особенно четко прослеживается по месхетским курганам, где в погребениях среднего уровня крупные расписные сосуды, как правило, отсутствуют, чернолощеная же посуда имеет небольшие и малые размеры. Можно предполагать, что определенная часть рассматриваемых нами случайных находок из Южного Закавказья происходит из погребений нерядового характера. В Восточном и Юго-Восточном Закавказье эта посуда известна пока лишь по нескольким доследованным погребениям (Азнабюрд, Зурнабад) и по находкам на поселениях Кюльтепе I и II (Алиев В.Г., 1972; Абибуллаев О.А., 1982); в последних двух случаях встречена расписная моно- и полихромная керамика, имеющая аналоги в находках серии погребений триалетского круга. Особо следует обратить внимание на коллекцию сосудов, происходящих из окрестностей Нахичевани и хранящихся в краеведческом музее города (Кушнарева К.Х., 1992, табл. 6).

Несмотря на территориальную оторванность названных пунктов, они позволяют ориентировочно наметить восточную границу распространения ТК на ее позднем этапе.

Таким образом, факт распространения памятников позднего этапа ТК на большей части Закавказья вплоть до р. Араке на юге сегодня не вызывает сомнений. Вопрос о ее южных границах пока остается неуточненным, ибо на обширной и малоисследованной территории правобережья р. Араке известны лишь единичные находки триалетского облика. К ним в первую очередь относятся расписные и чернолощеные сосуды из Карской области (Малый Паргет). Судя по двум крупным расписным «гидриям» с характерной орнаментацией («схема воды», водоплавающие птицы) из музея г. Ван, ТК на юге охватила районы, прилегающие к Ванскому озеру. Намеченная в первом приближении по этим двум памятникам южная граница ТК вполне вероятна, ибо названные пункты, находящиеся ныне на территории правобережья р. Араке, расположены на сравнительно близком расстоянии как друг от друга, так и от Араратской равнины. Вызывает некоторое недоумение присутствие крупного расписного сосуда позднетриалетского облика в музее г. Адана, находящегося на северо-восточном побережье Средиземного моря и оторванного территориально от перечисленных выше пунктов. Присутствие его в этом музее может иметь двойное толкование — либо его следует воспринимать как результат распространения связей носителей ТК, сущность которых остается пока неясной, либо, что более допустимо, один из трех сосудов, хранившихся в Ванском музее, был передан в музей г. Адана; на эту мысль наводит большое сходство всех трех «гидрий», происходящих, возможно, из одного комплекса. Во всяком случае предполагать, что юго-западная граница ТК доходила до Средиземного моря, у нас нет пока никаких оснований. Было бы также весьма заманчивым на основании сходства посуды из поселений Хафтантепе VIВ с позднетриалетской в юго-восточную границу ТК включить приурмийские районы, тем более, что эти районы непосредственно примыкают к области Нахичевани, где отмечена концентрация памятников рассматриваемого круга. Однако отсутствие публикаций этих материалов и использование их лишь на основании сведений К. Рубинсон заставляют пока отказаться от подобного вывода.

Таким образом, рассмотренные нами южнокавказские материалы значительно «наполняют» само понятие «триалетская культура» и способствуют выявлению подлинной территории ее бытования в XVII–XV вв. до н. э. Охватив большую часть Закавказья, ТК в этот период почти подступила к Большому Кавказу на севере, на юге же, «перешагнув» через р. Араке, проникла в район Карса, Вана и, возможно, Урмии; ее проникновение из Закавказья не вызывает сомнений. Любопытно, что эта территория фактически совпадает с областью бытования куро-аракской культуры (или культурной общности) в период ее наибольшего распространения. Такое совпадение в дальнейшем должно найти свое объяснение.

Мы подвели итоги длительного периода накопления материалов; к сожалению, последние в своем большинстве представлены неполноценными, плохо документированными комплексами либо просто случайными находками. Наша задача диктовалась характером самого источника; необходимо было объединить эти материалы в одной работе и дать им по возможности культурно-хронологическую интерпретацию. Сегодня же перед археологами-кавказоведами стоит актуальная проблема исследования на новом методическом уровне (раскопки полноценных комплексов с ориентировкой на них уже известных материалов) территориального и хронологического взаимодействия закавказских культур периода средней бронзы[22]. Следует надеяться, что привлеченные нами материалы и высказанные соображения будут в какой-то мере способствовать ее решению.

Глава 6 Кармирбердская (тазакендская) культура (К.Х. Кушнарева)

Как было сказано выше, на протяжении периода средней бронзы в Закавказье бытовало несколько родственных культур, намеченных в первом приближении на базе относительно небольшого и очень разрозненного материала (Кушнарева К.Х., 1982; 1983; 1985; 1986). Отправной точкой для их выделения послужили разработки А.А. Мартиросяна в его фундаментальном труде «Армения в эпоху бронзы и раннего железа» (Ереван, 1964, с. 47–78). Владея тогда еще незначительным материалом, автор, тем не менее, сумел выделить однотипные группы памятников периода средней бронзы и наметить в первом приближении хронологическую позицию каждой из них. Накопленные за прошедшие с тех пор годы источники значительно пополнили наши представления об этих группах памятников и позволили высказать предположение, что единство и синхронность последних отражают факт бытования в период средней бронзы нескольких близких по облику археологических культур.

Характер источниковедческой базы сегодня (небольшой процент систематически раскопанных комплексов, случайный характер многих находок, отсутствие сопровождающей документации, разрушенность памятников и др.) предопределил возможность очертить рамки этих культур в основном по самому массовому Материалу — керамике; другие признаки в силу дефектности исходного материала и отсутствия системных разработок выявляются крайне слабо; исключение в этом плане составляет лишь кармирбердская культура (КБК), на изучение памятников которой в течение последнего десятилетия направлено специальное внимание (Симонян А.Е., 1981–1983; 1984а, б; 1987а-в; 1990).

Следует сразу оговориться, что выделенные культуры представлены в своем большинстве погребениями; поселения здесь изучались крайне слабо. Ведущими признаками, сближающими эти культуры, являются наличие курганной насыпи и расписной посуды; в памятниках предшествующей куро-аракской культуры эти признаки отсутствуют; именно поэтому их следует считать родственными. Вместе с тем упомянутая расписная посуда далеко неидентична и в каждом культурном ареале имеет свой декоративный стиль и свои формы.

Для посуды кармирбердской культуры характерна красноангобированная поверхность, на которую нанесена роспись черной краской. В росписи преобладают широкие фризы с метопами, заполненными сетчатыми прямоугольниками, «двойными секирами», «шахматными полями», параллельными углами и треугольниками; иногда нижняя часть фриза обрамлена гирляндами свисающих спиралей. Традиционные для ТК «схема воды» с птицами и «светилами», а также вписанные друг в друга полукружья здесь полностью отсутствуют. Более архаичными выглядят и формы сосудов, хотя часть из них изготовлена на гончарном круге: здесь нет вытянутых «гидрий», вместо которых встречаются широкогорлые кувшины разных размеров, горшки с низким горлом и сильно вздутым туловом, глубокие чаши или миски.

Впервые подобные расписные сосуды были обнаружены в конце XIX — начале XX в. раскопками М. Захарьянца, П. Чарковского и Э. Реслера на могильнике у с. Тазакенд, около крепости Кармир Берд вблизи Еревана (см.: Кушнарева К.Х., 1960). В последние десятилетия в связи с открытием новых памятников были выявлены некоторые признаки, сопутствующие посуде этого стиля, и примерно локализована территория их распространения. В вышедших в этой связи публикациях тазакендский могильник, исходя из наименования крепости Кармир Берд был переименован в «кармирбердский» (Арешян Г.Е., 1970а; Карапетян Л.Л., 1972); это наименование мы и сохраняем при дальнейшем изложении.

В настоящий момент в южной зоне Закавказья известно свыше 40 памятников с керамикой описанного типа. Большая их часть обнаружена случайно и в лучшем случае была лишь доследована; в результате образовалась значительная коллекция сосудов описанного типа. На фоне разрозненных материалов большое значение сохраняют комплексы Кармирбердского и Аричского могильников. Однако выделение памятников с расписной керамикой типа Кармир Берд в культуру получило веские обоснования лишь в результате систематических раскопок А.Е. Симоняном могильника Верин Навер в Араратской долине и последующих разработок добытых им материалов. Можно смело сказать, что могильник Верин Навер является сегодня единственным ключевым памятником КБК, на котором впервые выявлены ее ведущие признаки.

Все известные памятники КБК локализуются в северной части Армянского нагорья (междуречье рек Куры и Аракса), ограниченного с запада р. Ахурьян, с востока — р. Акстафа. Наибольшая их концентрация на этой компактной территории прослеживается в Араратской долине; они зафиксированы также на склонах горы Арагац, на Ширакском плато и побережье оз. Севан (Кушнарева К.Х., 1983, рис. 3). Очерченная территория включает речные долины, предгорья и горы отрогов Малого Кавказа и Арагаца, где существовали все условия для развития земледелия и скотоводства. Преобладание памятников КБК (65 %) в предгорьях и горах говорит о большой роли скотоводства в хозяйстве ее создателей.

Араратская долина с прилегающими к ней повышенными зонами была одной из тех историко-культурных областей, в которых появились самые ранние памятники КБК. Эта плодородная область, освоенная земледельцами еще в VI–V тысячелетиях до н. э., продолжала оставаться ведущим культурным очагом Армянского нагорья и в последующие периоды. В период средней бронзы жизнь местных племен протекала при постоянных контактах со странами Передней Азии и Средиземноморья; связи были ориентированы преимущественно на области Запада — Анатолию, Сирию, Палестину.

Большинство известных памятников КБК являются могильниками. Учет всех памятников показал, что преобладание могильников над поселениями выражается соотношением 1:4; причины этого следует искать в особенностях хозяйства носителей КБК (Симонян А.Е., 1984б). Спецификой открытых могил является отсутствие богатых захоронений родо-племенной верхушки. Это подкурганные грунтовые могилы общинников, снабженные чаще всего только посудой; в могилах иногда встречается оружие, изредка украшения. Эти и еще ряд признаков в совокупности со своеобразием расписной посуды значительно отличают кармирбердские погребения от пышных захоронений ТК.

Кармирбердский могильник все еще остается одним из ключевых памятников Араратской долины (Кушнарева К.Х., 1960). Это огромный некрополь с сотнями разновременных погребений. В западной части его перерезают развалины крепости Кармир Берд, нижние ряды кладки которой, состоящие из громадных каменных глыб, относятся скорее всего к периоду возникновения здесь древнего кладбища. К рассматриваемому периоду относятся около десяти исследованных погребений. Это были небольшие каменные насыпи с грунтовыми могилами, перекрытыми туфовыми плитами; лишь в одном случае (курган 28, раскопки Э. Реслера) насыпь была окружена вертикально стоящими камнями. Погребения одиночные; покойники лежали на боку, в скорченном положении, головой на север. Кроме сосудов в могилах ничего не оказалось. В итоге работ была собрана уникальная для того времени коллекция сосудов (около 30), расписанных по красному фону черной краской широкими фризами. По формам сосуды делятся на три группы: небольшие глубокие чаши (или миски), широкогорлые кувшины и горшки с сильно вздутым туловом (табл. 32).

Последующими раскопами могильников Араратской долины установлено, что для них характерна не только расписная, но и чернолощеная, а также грубая «кухонная» посуда. По-видимому, такое же сочетание имело место и в Кармир Берде, на что указывают чернолощеные сосуды с пунктирным орнаментом (табл. 33, 9; Есаян С.А., 1969, табл. 22, рис. 3). В коллекции находился также сосуд с резным орнаментом и грушевидное навершие булавы (Пиотровский Б.Б., 1949а, с. 43).

В свое время Б.А. Куфтин писал, что тазакендский керамический комплекс «остается пока несколько изолированным вариантом, не выявляющим широкого распространения» (Куфтин Б.А., 1940, с. 34). Тогда по существу был известен лишь один этот могильник и несколько случайно найденных на территории Армении расписных сосудов. Сегодня посуда описанного стиля стала известна из многих пунктов Южного Закавказья. Однако картографирование находок одновременно указывает на территорию происхождения КБК и определенную замкнутость ареала ее бытования. Находки расписных сосудов КБК в таких северных пунктах, как, скажем, Рустави (Ломтатидзе Г.А., 1955, табл. XV), следует рассматривать как привнесенные из основного ареала.

Ключевой памятник КБК — могильник Верин Навер, функционировавший в течение всего II тысячелетия до н. э., занимает территорию около 100 га, которая покрыта густой сетью курганов (Симонян А.Е., 1977; 1979; 1982; 1983; 1984а, б; 1987б, в). К КБК здесь относится несколько десятков исследованных курганов, компактно располагавшихся в центральной его части. Под небольшими каменно-земляными насыпями находились кромлехи с прямоугольными грунтовыми могилами в центре; нижняя их часть вырублена в туфовой скале; в стенках могил выдолблены небольшие ниши (табл. 33, 1, 2). После совершения захоронений могилы засыпались землей, а затем перекрывались крупными туфовыми плитами. В некоторых случаях в нижней части фиксировались каменные или глиняные забутовки. Погребения в основном одиночные; покойники уложены в скорченном положении — женщины на левом боку, мужчины — на правом.

Погребальный инвентарь в могилах обычно ограничен тремя-пятью сосудами. Это крупные округлые красноглиняные горшки и миски, изготовленные в основном на гончарном круге и расписанные широкими фризами, чернолощеная посуда, иногда украшенная точечным орнаментом, грубая «кухонная» керамика. В некоторых могилах найдены разнообразные бусы, кинжальные клинки, раковины. Отдельные погребения имеют специфические особенности. Так, захоронение в могиле 9 было обмазано глиняным раствором, а покойник завернут в циновку; здесь же обнаружены бронзовые булавки со спиралевидной головкой, спиральные подвески, шаровидные сердоликовые, пастовые и стеклянные бусы. Это погребение является поздним, ибо здесь наблюдается совмещение сосудов разной культурной атрибуции — характерных для комплексов КБК и для севано-узерликских памятников. Создается впечатление, что на завершающем этапе КБК оба комплекса сосуществовали, после чего последний сменил первый.

Особый интерес представляет погребение 23, где, помимо типичных расписных и чернолощеных сосудов, обнаружено ожерелье из фаянсовых, стеклянных и агатовых бус с включенными в него морскими моллюсками (Симонян А.Е., 1984а, с. 124). Как будет показано ниже, состав ожерелья проливает свет на вопросы хронологии КБК и контакты ее носителей.

Весьма любопытно также погребение молодой женщины в кургане 12. В отличие от большинства рядовых захоронений оно было богатым. Здесь в большой грунтовой могиле, перекрытой крупными плитами и окруженной кромлехом, помимо скелета лежавшей на боку покойницы, были обнаружены кости жертвенных животных, 17 сосудов, серебряные и бронзовые украшения, сердоликовые и фаянсовые бусы, наконечник стрелы из горного хрусталя (табл. 33). Погребение, по-видимому, относится к позднему времени, ибо здесь также зафиксирована взаимовстречаемость расписных сосудов разных стилей[23].

Раскопки могильника Верин Навер продолжаются. Их значение заключается, прежде всего, в перспективе систематического накапливания новых материалов путем исследований, проводимых на высоком методическом уровне. Уже сейчас представляется возможным выделить ряд устойчивых признаков КБК как в сфере погребального обряда, так и в сфере материального производства. Намечены динамика погребений КБК и ее взаимоотношение с севано-узерликскими памятниками, что немаловажно при установлении относительной хронологии кавказских культур эпохи средней бронзы.

В Араратской долине КБК документирует еще один памятник — могильник Элара, функционировавший на протяжении всего периода средней бронзы (Ханзадян Э.В., 1979а, с. 60). К КБК здесь относятся скромные грунтовые погребения с одиночными скорченными костями, лежащими на боку. Их инвентарь ограничивается сосудами; лишь в одном случае в могилу был положен кинжальный клинок. Сосуды делятся на те же три типа: расписные, чернолощеные и грубые, плохо обожженные, бурых оттенков. Первые имеют характерные формы (округлые приземистые горшки с короткой шейкой, глубокие миски) и традиционные мотивы росписи (табл. 34). Уникален широкогорлый горшок трехчастной формы с красноангобированной поверхностью; среднюю часть его занимает широкий расписной фриз, заполненный зигзагами и треугольниками, покрытыми сетчатым узором; выше — ряд двуногих хвостатых фантастических животных, над ними — водоплавающие птицы; тела животных и птиц покрыты волнистыми линиями. Чернолощеные сосуды украшены врезным орнаментом в виде зигзагообразных поясов и заштрихованных аркообразных фигур. Здесь же грубые «кухонные» горшки.

В кармирбердский стиль полностью вписывается серия случайных находок из могильников Араратской долины: это сосуды с «двойными секирами» из Армавира, Цицернака Берда, посуда из Талина, Эчмиадзина, Апарана (табл. 34, 8, 23; Хачатрян Т.С., Есаян С.А., 1958, рис. 1; 1969, табл. 22). В Апаране расписная миска обнаружена вместе с великолепным коричневым сосудом, сплошь покрытым «ковровым» точечным орнаментом (табл. 34, 8). В разных пунктах Араратской долины и прилегающих предгорьях известны многослойные поселения, в среднебронзовых слоях которых встречены черепки типичной кармирбердской посуды; это Муханнаттапа (Байбуртян Е.А., 1937), Гарни (Ханзадян Э.В., 1969, табл. XXVIII), Мецамор (Ханзадян Э.В. и др., 1973, табл. III, 1–9; IV, 5, 9, 11–13), Джраовит (Ханзадян Э.В., 1975; и др.) (табл. 35). В 1980-е годы велись раскопки поселений Джраовит и Айгеван, где напластования КБК оказались в четком стратиграфическом залегании. Очень важно и то обстоятельство, что расписная керамика КБК (табл. 35, 9, 10) здесь встречается вместе с куро-аракской посудой. В целом масштабы раскопок на поселениях пока весьма незначительны.

Особенно богатая, но, к сожалению, почти не опубликованная коллекция посуды КБК образовалась за долгие годы в краеведческом музее Эчмиадзина. Здесь проводились обследования и раскопки таких памятников, как могильники у сел Айгешат (табл. 34, 1–3), Агджакала, Грампа, Ошакан и поселений в Айгешате, Хатунархе и в самом Эчмиадзине. Существенно, что в могильнике Грампа и на поселении Гарни наблюдается совмещение расписных кармирбердских сосудов с чернолощеной посудой, покрытой резьбой; такое же сочетание дали наиболее архаичные могилы Арича, Золакара и других памятников у оз. Севан. Скорее всего, это указывает на большую древность посуды с резным орнаментом по сравнению с керамикой, украшенной гребенчатым штампом. Стратиграфически такое наблюдение подтвердилось материалами поселения Узерликтепе, на котором мы остановимся ниже.

Памятники с посудой кармирбердского типа, густой сетью покрывавшие Араратскую долину, на северо-западе охватывали Ширакское плато, на северо-востоке — западное побережье оз. Севан. Необычные комплексы КБК, в частности, открыты в г. Камо (б. Нор Баязет). Здесь раскопаны две грунтовые могилы с мисками и горшками, расписанными в кармирбердском стиле (Мартиросян А.А., 1964, рис. 19; Ханзадян Э.В., 1969, табл. 4). Их своеобразие заключается в бихромной росписи (черная и красная на светлом фоне), что отличает эту посуду от стандартной монохромной посуды КБК (табл. 34, 26). Вместе с тем полное совпадение орнаментальных мотивов на сравниваемых сосудах свидетельствует об их одновременности. Тем самым ставится под сомнение суждение о первичности монохромной и вторичности полихромной росписи на сосудах Закавказья, а, следовательно, разновременности последних. Кстати, в другом погребении этого же могильника найдены сосуды с монохромной росписью того же стиля (Мнацаканян А.О., 1965, табл. III, 10, 12). Таким образом, при датировке комплексов с расписной посудой ведущим критерием следует считать, видимо, не цветовую гамму, а стиль росписи, его орнаментальную схему.

Обильный материал добыт в разные годы в окрестностях с. Лчашен, на берегу оз. Севан, где находилось многослойное поселение и обширный курганный могильник, функционировавший и в рассматриваемый период (Мнацаканян А.О., 1965). Здесь были насыпи различной величины с грунтовыми и каменными могилами; стены последних сложены из двух или нескольких рядов камней, высота их доходила до 2,5 м. Камеры перекрывались деревянными настилами. Исследованы небольшие курганы с грунтовыми могилами и одиночными скорченными погребениями. У ног покойного стояло от 8 до 20 сосудов; в двух найдены листовидные кинжалы, в одной — 56 кремневых и обсидиановых наконечников стрел. Почти во всех могилах оказались по несколько туш крупного и мелкого рогатого скота, расписная посуда кармирбердского стиля. Позднее были произведены раскопки трех грунтовых погребений на могильнике около с. Золакар, южнее оз. Севан (раскопки А.Р. Исраелян). К периоду средней бронзы относится могила 4, где около женского скелета стояли приземистый горшок, глубокая расписная миска, а также чернолощеный горшочек с зигзагообразным пунктирным орнаментом. На миске широкий фриз, состоящий из вписанных друг в друга прямых углов, прерывается символическими фигурами, напоминающими стилизованную птицу с распростертыми крыльями.

Таким образом, Севанский бассейн, бесспорно, входил в территорию распространения КБК. Западные присеванские районы являлись ее восточной окраиной; керамика КБК восточнее этих районов, за исключением одной находки в Хачбулаге, пока не была встречена.

КБК была распространена и в Северо-Западной Армении — в исторической области Ширак. Полевые исследования здесь носили систематический характер и принесли значительные результаты как в плане объема материала, так и постановки общих проблем (Хачатрян Т.С., 1975, с. 89). Достаточно сказать, что только в районе Арича, помимо поселения, было открыто около 85 захоронений периода средней бронзы, характеризующих фактически все его этапы.

Аричское поселение, основанное в III тысячелетии до н. э., занимало огромный террасообразный скальный выступ, опоясанный ущельями. Террасы обнесены циклопическими стенами; на ряде участков стены были двойными. В начале II тысячелетия до н. э., судя по заложенным шурфам, границы поселения не претерпели особых изменений. Несмотря на то, что шурфовка не дала четкой стратиграфии, а результаты раскопок этого горного поселения до сих пор не опубликованы, здесь зафиксировано традиционное для КБК сосуществование расписной, чернолощеной и грубой «кухонной» посуды.

Могильник (площадь 3 га) располагался возле поселения. Для него характерны небольшие каменно-земляные либо каменные насыпи; под насыпями — кромлехи. Большая часть могил выдолблена в грунте, некоторые же высечены в туфовой скале. Преобладают прямоугольные могилы, встречаются также овальные и с закругленными углами. Просторные могилы (3×2 м) перекрыты крупными туфовыми плитами. Погребения, как правило, индивидуальные, скорченные, на боку, с произвольной ориентировкой; в трех случаях встретились парные захоронения. Среди серии однотипных могил КБК своей конструкцией выделяется могила 31, где под насыпью находились четыре горизонтальные туфовые плиты, опиравшиеся на вертикальные плиты; это был вход в могильную камеру (2,10×0,70×2,30 м). На полу камеры лежали крупные туфовые блоки — очевидно, части перекрытия. Инвентарь располагался также необычно: если во всех могилах сосуды стояли вдоль стенок, то здесь они были сконцентрированы у входа; в камере же находился только скелет.

Конструктивные особенности аричских могил существенно дополняют материалы из погребений могильника в с. Кети, в том же Шираке (Петросян Л.А., 1976; 1989). Могильник функционировал не одно тысячелетие, чем и следует объяснить его большие размеры. В рассматриваемую эпоху здесь, как и в Ариче, преобладали курганы с каменно-земляной насыпью, а под ними — кромлехи (табл. 36); в грунтовых могилах, перекрытых плитой, обнаружены все те же одиночные скорченные захоронения. Убранство могил скромное — несколько сосудов (в том числе и расписных) с остатками мясной пищи, изредка оружие, орудия труда, кости либо туши баранов, которые здесь почитались. В одном случае головы человека и барана были украшены одинаковыми нитками бус.

Внутренняя хронология Аричского могильника из-за отсутствия соседних поселений с четкой стратиграфией основывается на типологии керамики. Самыми древними здесь являются могилы 4–6, 8, 50, в которых преобладают «кухонные» горшки и миски (табл. 37, 31, 32, 35, 36). С ними сочетается чернолощеная посуда, орнаментированная небрежным резным рисунком; последняя несет на себе следы гончарного производства периода ранней бронзы, что вместе с отсутствием расписных образцов и металла, появляющихся несколько позднее, позволяет считать их наиболее древними в ряду памятников среднебронзового периода Северо-Западной Армении.

Следующая по времени группа, состоящая из 11 погребений в Ариче (№ 7, 12, 14, 15, 20, 29, 31, 102, 104, 108) и одного в Кети, включает в себя, помимо двух названных типов керамики, расписную посуду кармирбердского стиля, встречающуюся, правда, в незначительном количестве (табл. 36, 6, 12; 37). Так, в могиле 29 на два расписных сосуда приходилось шесть чернолощеных, в могиле 108 на один расписной — восемь чернолощеных и «кухонных». Лишь в могиле 104, помимо сосудов, оказался костяной гребнеобразный предмет — инструмент для прибивания утка на примитивном ткацком станке (табл. 37). Можно предполагать, что здесь была похоронена женщина.

Несмотря на конструктивную близость этих могил и их инвентаря, нюансы в керамике позволяют выделить в них две хронологические группы. Во всех могилах встречены упомянутые три типа посуды. Хронологическим индикатором здесь являются чернолощеные сосуды; в некоторых могилах были гладкими либо украшенными врезным орнаментом, при этом первые имели более архаичные формы, тяготеющие к керамике ранней бронзы; в других чернолощеная посуда украшена точечным орнаментом, нанесенным «шагающим» штампом. На некоторых сосудах появляется легкий поддон, что вообще характерно для более позднего этапа керамического производства. Таким образом, появление штампованного орнамента, сменяющего резной, характерный для последней фазы куро-аракской культуры, позволяет первую аричскую группу считать более ранней, а вторую — более поздней. Наличие же в обеих группах идентичной расписной посуды, бытовавшей относительно короткий промежуток времени, указывает на их небольшую временную разницу.

Такие же изменения в характере декора были подмечены на сосудах поселения Узерлик-тепе в Мильской степи (Кушнарева К.Х., 1965, рис. 31). В сумме эти данные как будто дают ключ к хронологическому уточнению взаимосвязи отдельных комплексов южной зоны. Так, скажем, совмещение на одних и тех же уровнях расписной кармирбердской посуды с чернолощеной, украшенной резьбой, на таких поселениях, как Гарни и Мецамор, позволяет отнести последние к ранней фазе КБК; тем же периодом, очевидно, следует датировать те погребения из могильников Золакар, Грампа и др., в которых наблюдается такое же сочетание.

Рассматривая в целом гончарное производство носителей КБК, следует отметить его значительный прогресс по сравнению с предшествующей эпохой. Оно характеризуется появлением и распространением расписной керамики, которая придает своеобразие всей материальной культуре; роспись имеет строгие каноны, что позволяет говорить о сложившемся художественном стиле. Внедряется гончарный круг. Сосуществующая с расписной традиционная с эпохи ранней бронзы чернолощеная посуда совершенствует свою технологию, формы и приемы орнаментации. На раннем этапе она украшается резным декором, нанесенным от руки, что придает небрежный, асимметричный характер орнаментальному узору; здесь еще отсутствует предварительная разметка поверхности циркулем. Позднее входит в употребление «шагающий» гребенчатый штамп, с помощью которого наносились более сложные точечные узоры.

Металлические изделия изготавливаются в ограниченном ассортименте (архаичные кинжальные клинки, булавки с пирамидальной и спиральной головками). Особенно примитивным выглядит клинок из эларского погребения 29, изготовленный еще из характерной для металлопроизводства III тысячелетия до н. э. мышьяковистой бронзы (табл. 37, 19). Вместе с тем к концу III тысячелетия до н. э. относится самый ранний на территории Кавказа клад металлических орудий (Мартиросян А.А., Мнацаканян А.О., 1973), расположенный в сердце Араратской долины, где в этот период бытовала КБК. Следовательно, уровень металлопроизводства в этот период был уже достаточно высоким.

Сегодня погребения КБК характеризуются следующими признаками: 1) каменно-земляная насыпь; 2) кромлех; 3) могила прямоугольной формы, вырытая в грунте или в скальной породе и перекрытая плитами; 4) засыпка могилы землей; 5) ориентировка могил север-юг; 6) одиночные захоронения в скорченном положении — женщины на левом боку, мужчины — на правом; 7) положение в могилу туш либо отдельных частей животных; 8) расписные сосуды (горшки, кувшины, миски), сделанные частично на гончарном круге и украшенные широкими орнаментальными фризами; элементы орнамента: «свисающая спираль», «треугольник», «двойная секира», «лабиринт», «равнокрылый крест», «песочные часы», «сетчатое поле», «шахматное поле» (Симонян А.Е., 1984б, с. 193); 9) чернолощеная посуда (горшки, кувшины, миски), украшенная врезным, либо штампованным гребенчатым орнаментом; 10) наличие (в редких случаях) украшений и изделий из металла; 11) совершение обряда тризны. Для поселений характерно наличие циклопических укреплений (Кармир Берд, Лчашен). Определяющим признаком КБК является посуда, расписанная широкими орнаментальными фризами.

Проблемы генезиса и хронологии КБК поднимались в литературе неоднократно (Куфтин Б.А., 1941, с. 6; Пиотровский Б.Б., 1949, с. 43; Кушнарева К.Х., 1960; Мартиросян А.А., 1964, с. 42; Ханзадян Э.В., 1969, с. 117; Хачатрян Т.С., 1975, с. 107), но для их решения не хватает еще многих звеньев. Если ранний этап ТК прослеживается по курганам, восходящим к III тысячелетию до н. э., то в границах КБК такие памятники известны еще очень слабо. Однако на то, что они существовали, указывают некоторые материалы и косвенные свидетельства. Среди последних следует отметить одно обстоятельство: в комплексах КБК, считающихся сегодня наиболее ранними среди памятников средней бронзы Армении, встречены уже достаточно совершенные формы керамической (особенно расписной) продукции, говорящие о существовании нового (но вместе с тем уже сформировавшегося) художественного стиля. Именно этот момент и создает впечатление внезапности появления культуры в целом.

Особого внимания заслуживает вопрос о причинах появления самой росписи на сосудах. Сам принцип красочного украшения сосудов известен на Кавказе по крайней мере с V–IV тысячелетий до н. э. (Кюльтепе, Аликемектепеси, Техут, Гинчи), когда местные гончары пытались подражать халфским и обеидским образцам (Мунчаев Р.М., 1975, рис. 11–13). В конце IV — начале III тысячелетия до н. э. на смену светлоглиняной посуде приходит чернолощеная, которая украшается росписью лишь в редчайших случаях (Озни, Квацхела, Шенгавит; Джапаридзе О.М., 1961). Логично думать, что едва теплившаяся в Закавказье традиция расписывать сосуды красками, носившая застойный характер в течение трех тысячелетий, не могла стимулировать столь внезапный и бурный расцвет подобного художественного производства. Расписные сосуды здесь появились, бесспорно, в результате усилившихся контактов с переднеазиатским миром, где роспись различных стилей и направлений господствовала не одно тысячелетие. Б.А. Куфтин вообще считал, что посуда кармирбердского типа представляет «совершенно своеобразную фацию расписной керамики Передней Азии, развившуюся в области контакта южномесопотамских и западных течений» (Куфтин Б.А., 1940, с. 7). Действительно, ряд орнаментальных мотивов на закавказских образцах перекликается с росписью сосудов Элама, Ирана и Месопотамии (Сузы, Тепе-Гавра и др.). Еще более близкие параллели дают сосуды Малой Азии (Алишар, Кюльтепе, Кесария), на которых постоянно встречаются волюты, сетки, прямоугольники, ромбы и др. Центром распространения расписной посуды в Малой Азии Ч. Барней считает область Малатьи, происхождение же ее объясняет проникновением в Восточную Анатолию западноанатолийского влияния (Burney С., 1958, p. 169). Носители КБК обитавшие в южной зоне Закавказья, находились в постоянных контактах с соседними странами. Высказано предположение и о вероятной инфильтрации сюда этнических групп из Малой Азии (Симонян А.Е., 1984б). Во всяком случае, картина передвижений в Передней и Малой Азии в конце III — первой половине II тысячелетия до н. э. допускает такую ситуацию (Дьяконов И.М., 1968, с. 7–45; История Древнего Востока, 1979, гл. X–XI, XV, XIX).

Вместе с тем имеются все основания полагать, что в становлении КБК бесспорную роль сыграли и местные куро-аракские традиции. В этом плане заслуживает особого внимания керамический комплекс переходного от ранней к средней бронзе характера, найденный в погребении у с. Арагац и датирующийся последней третью III тысячелетия до н. э.[24] Здесь, в «каменном ящике» находились четыре скелета и 12 сосудов: миниатюрные биконические горшочки, горшочки с тонким черепком и ангобированной поверхностью, одноручные кувшины с биконическим туловом и высокой шейкой, чаши и кружечка с маленькой полушарной ручкой (Мартиросян А.А., 1964, с. 42). Расписной посуды в могиле не было. Необычность сосудов сводится к сохранившимся от куро-аракской культуры традиционным элементом моделировки и орнаментации, которые позднее получили развитие в расписной керамике КБК. Их сочетание характеризует определенный тип местного гончарного производства, когда при сохранении признаков куро-аракской посуды (чернолощеная поверхность на розовой «подкладке», высокие шейки одноручных кувшинов, строение бортиков и узких донцев мелких сосудов, наличие ложных ручек) возникает ряд новых особенностей (почти полное исчезновение полушарных ручек и замена их дугообразными, изменение контура корпуса, упрощение резной орнаментации). Чернолощеную посуду КБК роднит с куро-аракской также принцип задымления поверхности с последующим ее лощением. Прием украшения куро-аракских сосудов лентой, состоящей из геометрических элементов, позднее мы находим на посуде КБК, хотя здесь он трансформируется в широкие фризы, охватывающие целиком весь корпус. Повторяются и другие мотивы — косые сетки, вписанные друг в друга углы, ряды треугольников. Таким образом, при детальном сопоставлении гончарной продукции последовательных культур впечатление о внезапности появления КБК несколько рассеивается.

Вопрос датировки КБК связан с большой и сложной проблемой хронологии кавказских культур периода бронзы в целом, все еще находящейся в стадии дискуссии. Радиоуглеродные даты комплексов средней бронзы Южного Закавказья пока отсутствуют. Учитывая приведенные некоторые точки сближения керамики двух последовательных культур, а также перекрывание на ряде поселений Араратской долины слоев с куро-аракской посудой слоями с расписной керамикой КБК, можно утверждать, что эти два керамических комплекса хронологически смыкаются. Как было сказано, на поселениях Айгеван и Джраовит зафиксировано их совмещение на одних и тех же уровнях (Ханзадян Э.В., 1975, с. 478; Есаян С.А., 1981). Представляется бесспорным, что куро-аракская культура явилась основой для блока родственных культур Закавказья среднебронзового периода, в том числе ТК и КБК. Однако сложность датировки их нижних границ упирается в отсутствие у исследователей единой точки зрения по поводу верхней границы куро-аракской культуры.

Для хронологии памятников КБК большое значение будет иметь открытие в южной зоне переходных комплексов типа Арагац. Так называемые ранние курганы на территории Грузии, датирующиеся тем же временем, документируют самый ранний этап ТК. Имеются сведения, что подобные погребения известны и на территории Армении (Ноемберян). На их существование вне территории Грузии указывает необычный сосуд и ювелирные изделия из курганных погребений на р. Хаченагет в Карабахе (Кушнарева К.Х., 1954, рис. 1), проявляющие удивительное сходство с инвентарем из богатых курганов Цнори. Еще недавно нижняя граница КБК большинством исследователей определялась XX–XIX вв. до н. э. Однако в последнее время на основании стратиграфического совмещения в одном слое в Айгеване и Джраовите расписной кармирбердской и чернолощеной куро-аракской посуды нижнюю границу КБК следует опустить до XXIII–XXI вв. до н. э. (Есаян С.А., 1981; Симонян А.Е., 1984б). Во всяком случае комплексы типа Арагац и Хаченагет, синхронизирующиеся с памятниками бедено-алазанской культуры, должны датироваться именно этим периодом.

Верхний же хронологический рубеж КБК определяется следующими наблюдениями. Среди множества «чистых» погребений КБК встречено несколько комплексов, где кармирбердские сосуды найдены вместе с более поздней посудой севано-узерликской группы памятников, отличающейся стилем росписи. Это курган I Кармир Берда, курганы 9, 12, 22, 23 Верин Навера и горизонты некоторых поселений (Айгеван, Мецамор, Гарни). По-видимому, это был короткий период, когда на фоне массового производства кармирбердской посуды начала выпускаться и севано-узерликская керамика. Таким образом, скорее всего это наиболее поздние кармирбердские погребения, фиксирующие верхний хронологический рубеж КБК. В погребении 23 Верин Навера обнаружен чернолощеный сосуд, совершенно идентичный сосуду из поселения Узерликтепе, являющегося эталонным памятником севано-узерликского круга. Здесь также находилось ожерелье из фаянсовых, стеклянных, агатовых бус и морских моллюсков. Аналогичные бусы обнаружены в кургане 27 Кармир Берда и в шести типично кармирбердских захоронениях Верин Навера. При сопоставлении состава ожерелья с продукцией одной из ювелирных мастерских Южной Месопотамии, работавшей в Парсе (Arnaud D., Gavlet J., Huot J., 1979, fig. 14–44), была установлена их полная идентичность и высказано предположение, что эти ювелирные изделия были импортированы оттуда в Закавказье (Симонян А.Е., 1984а). Наиболее благоприятным отрезком времени для этого следует считать период расцвета старовавилонского царства и ассирийского государства (XIX–XVIII вв. до н. э.), когда торговля стала предметом особой заботы государства и ею занимались специальные торговые агенты — тамкары (История Древнего Востока, 1979, с. 123–129, 131–134, 141–143). Позднее, в период упадка старовавилонского царства вероятность интенсивных торговых связей менее реальна. Исходя из этого, можно предположить, что вторая половина XVIII в. до н. э. — последний рубеж для возможного проникновения южномесопотамского импорта в Закавказье. Таким образом, время поздних «пограничных» погребений КБК, в которых уже встречаются сосуды севано-узерликского облика, вероятно, падает на XIX–XVIII вв. до н. э.[25]

Глава 7 Севано-узерликская группа памятников (К.Х. Кушнарева)

На фоне большого и разрозненного материала среднебронзового периода Закавказья выделяется группа памятников (поселения, могильники), ведущим элементом которых является посуда, расписанная в ином, нежели кармирбердская, декоративном стиле. Она имеет все ту же красно-черную цветовую гамму, однако вместо широких орнаментальных фризов с метопами из «двойных секир», «шахматных полей», «песочных часов», волют и спиралей, окаймляющих эти фризы, здесь появляются другие элементы — горизонтальные пояса и свисающие гирлянды косо расположенных, заштрихованных ромбов и параллельных волнистых линий. С ней сосуществуют «кухонная» посуда и чернолощеная керамика, украшенная штампованным орнаментом, нанесенным «шагающей гребенкой». Если разница в декорировке кармирбердской и описанной выше расписной керамики подмечается сразу, то в отношении чернолощеной посуды столь категоричных суждений не существует; ее сопоставительный анализ пока не проводился.

В свое время памятники с упомянутой расписной посудой А.А. Мартиросяном были объединены в так называемую севано-узерликскую группу (Мартиросян А.А., 1964, с. 56). Позднее, опираясь на больший объем источников, мы предложили их трактовать как показатель бытовавшей некогда культуры, родственной кармирбердской (Кушнарева К.Х., 1983; 1985). Основанием для такой рабочей гипотезы послужила редкая взаимовстречаемость расписных сосудов двух разных стилей в одних и тех же комплексах. Создавалось впечатление, что одна культура сменила другую.

Гипотеза о двух культурах с самого начала не вызывала полной уверенности: мы не исключали тогда, что разница двух материальных комплексов может отражать также этапы развития в рамках одной культуры. При этом была сделана оговорка о том, что для решения этой проблемы необходимо получение новых материалов (Кушнарева К.Х., 1983, Примеч.), которые, кстати, начали накапливаться уже в самое последнее время[26]. Оставляя дискуссионным вопрос о реальном существовании севано-узерликской культуры, перейдем к характеристике конкретных памятников, наделенных определенной спецификой. За ними мы сохраняем все то же наименование (севано-узерликская группа), указывающее на их топографическую привязанность.

Памятники с охарактеризованной керамикой встречаются по всей территории распространения КБК и простираются дальше на восток, охватывая Мильскую степь и прилегающие к ней с юга предгорья (Кушнарева К.Х., 1983, рис. 3). Среди известных комплексов преобладают погребения; большая их часть выявлена случайно и не имеет точной документации. Систематический характер носили работы на могильнике Арич (Ширак) и на поселении Узерликтепе (Мильская степь). На перечисленных материалах и строится в основном наше представление о характере этих памятников.

Исследованное в Мильской степи поселение Узерликтепе и сегодня остается единственным бытовым памятником, на котором осуществлялись систематические раскопки (Кушнарева К.Х., 1957; 1959а; 1965). Его стратиграфическая колонка дает опору для установления относительной хронологии нестратифицированных комплексов со сходными материалами. Раскопки предоставили также разносторонний материал по истории хозяйства и строительного дела. Таким образом, памятник этот для изучаемого периода является эталонным.

Холм, на котором расположено поселение, имеет диаметр около 200 м, высоту 10 м (табл. 38, 1). Раскоп на восточном склоне выявил культурный слой толщиной 3 м (в центре холма отложения были значительно мощнее). Деление слоя на три горизонта сделано на основе четко установленных строительных периодов. Археологический материал из этих горизонтов воспринимается как единое целое, хотя отдельные его элементы прослеживаются в динамике.

Первоначальное поселение (толщина слоя 0,8 м) обосновалось на невысоком холме и носило незащищенный характер (табл. 38, 2). Его отличает обилие ям различного назначения — околоочажные зольные ямы, ямы-погреба, зернохранилища, мусорные ямы. Самые крупные, с соломой на дне служили в качестве зимников для ягнят, что соответствует способу их содержания в Мильской степи в холодную пору и в настоящее время. В этом же слое выявлены остатки дома на столбах со стенами из тростника или прутьев, обмазанных глиной; перекрытие состояло из деревянных плах; глинобитный пол был покрыт камышовой циновкой, на полу стояли сосуды. В развале очага обнаружены куски глиняной переносной печи, на высоких вертикальных стенках которой, судя по этнографическим параллелям, выпекались лепешки. В очаге — глиняный тигилек с застывшими капельками металла, который вместе с куском шлака документирует бронзолитейное дело в самый ранний период жизни поселения (табл. 39, 16); около очага — галечные песты, терочники, каменные крышки для сосудов. Помещение нами названо «домом литейщика».

Среди находок древнего слоя преобладала керамика двух групп: «кухонная» посуда (I) — округлые и яйцеобразные грубые закопченные горшки, миски и чашечки (табл. 39, 1); столовая посуда (II) — небольшие глубокие горшки и широкогорлые миски с округлым туловом и отогнутым венчиком, сформированные из тонкой, хорошо отмученной глины и имеющие черно- или буролощеную поверхность; они украшены резным орнаментом — поясками или лентами, заполненными короткой штриховкой или «елочкой», меандром, пучками линий, аркообразными фигурами, нанесенными небрежно, на глаз, без предварительной разметки (табл. 39, 2).

Средний полутораметровый слой с большим количеством очагов из камней, очажных пятен и хозяйственных ям насыщен материалами значительно больше. Здесь открыта мощная оборонительная стена из сырцовых кирпичей, которая, судя по кривизне ее расчищенного участка (длина 35 м), огибала центральную часть холма и имела, по-видимому, несколько входов; один из них — восточный, фланкируемый контрфорсами открыт нами во время раскопок. Толщина стены 3 м, высота сохранившейся части 1 м. Основные находки и остатки домов зафиксированы с внутренней ее стороны. В этот период поселение дважды подвергалось пожарам (мощные угольные прослойки). Открыты остатки все тех же домов на столбах с глинобитными полами и деревянными перекрытиями. На полу одного из них находился крупный сосуд с зерном, глиняная крышка, чернолощеные сосуды, ступка, зернотерка, вкладыши серпов, навершие булавы, бронзовый кинжал (табл. 39, 7, 19, 29). Здесь же была куча горелого зерна, хранившегося, очевидно, в мешке.

По мере разрушения жилищ и нарастания культурного слоя оборонительная стена потеряла свое значение и была снивелирована; жизнь сосредоточилась на более высоком горизонте, в результате чего образовался верхний слой, характеризующий последний этап жизни поселения. Несмотря на его плохую сохранность, здесь выявлены остатки глинобитных полов, на которых находились предметы быта; в очаге одного жилища найдены горелое зерно, глиняная лепешка, имитирующая хлебец, женская статуэтка (табл. 39, 5).

Керамика среднего и верхнего слоев воспринимается как единый комплекс. «Кухонная» посуда (I) не видоизменяется. Совершенствуется чернолощеная керамика: появляются симметричные крупные сосуды; особенно изящными становятся миниатюрные горшочки, иногда снабженные каблучковым поддоном и давленным горизонтальным пояском под венчиком, что намечалось на сосудах древнего слоя; улучшается качество чернения и лощения; на смену резному орнаменту приходит штампованный, нанесенный «шагающей гребенкой»; орнамент приобретает симметричный рисунок и наносится после предварительной разметки, очевидно, с помощью циркуля; к старым орнаментальным схемам (аркообразные фигуры, горизонтальные пояса) прибавляются новые — вписанные друг в друга овалы, вертикально спускающиеся зигзагообразные линии (табл. 39, 3). Таким образом, посуда II группы на протяжении жизни поселения эволюционирует, что, очевидно, связано с растущей специализацией керамистов. С этим прогрессом следует связывать появление в верхних слоях «парадной» красноангобированной расписной посуды (III группа), представленной крупными «гидриями». Роспись их — комбинация прямых и волнообразных косозаштрихованных ромбов (табл. 39, 4); в некоторых случаях в качестве фона используется краска кремового цвета. Подсчеты керамики двух верхних слоев дали следующие результаты по группам: I — 61 %, II — 37 %, III — 2 %.

Здесь же обнаружено множество вкладышей серпов, терочников, ступок, пестов, зернотерок, наверший булав, оселков, точильных камней, костяных предметов (табл. 39, 12–32). Крупные размеры зернотерок указывают на их большую пропускную способность, что в совокупности с находками зерна и ямами-зернохранилищами говорит о значительном удельном весе земледелия в хозяйстве. Интересен костяной гребень для прибивания утка на примитивном ткацком станке, аналогичный найденному в Ариче (табл. 39, 26). Многочисленные осколки обсидиана свидетельствуют о производстве орудий на поселении.

Предметы хозяйственного обихода и «кухонная» посуда на протяжении жизни поселения остаются стабильными. Эволюционирует только керамика II группы. Чернолощеная посуда нижнего слоя имеет ряд архаичных черт (миниатюрность, темная лощеная поверхность, резной орнамент в виде заштрихованных поясов и «ломаных» лент), связывающих ее с традициями куро-аракской культуры. Одновременно она сближается с сосудами переходного типа (Арагац) и с посудой КБК (Арич, Агджакала-Грампа, Золакар, Гарни). Ее аналогиями служат сосуды из случайных находок в Армении (Эчмиадзин, Элар, Артик, Нор Баязет, Гарни, Джарджарис, Басаргичар); тем самым последние получают свою атрибуцию. С верхними слоями Узерликтепе, судя по керамике, синхронизируются культурные отложения на неисследованных многослойных поселениях той же Мильской степи — Геойтепе, Расултепе, Наргизтепе, Кюльтепе, Хантепе, Узунтепе (Иессен А.А., 1965а, с. 18) и бассейнов рек Гуручай и Кенделенчай (Алиев В.Г., Исмаилов Г.С., 1969, с. 48).

Иной облик носит другой памятник этого периода — комплекс Лори Берд, находящийся в высоких предгорьях Северной Армении, недалеко от Степанавана. Здесь, на возвышенных берегах р. Мисхан, располагался обширный могильник и огромное поселение с монументальными каменными постройками (Деведжян С.Г., 1981). Поселение было укреплено циклопическими стенами, толщина которых в некоторых местах достигала 7 м. Оборонительные стены построены в несколько рядов и спускались к реке, закрывая доступ в ущелье. Время сооружения этого монументального комплекса будет уточнено по мере его исследования; бесспорно, он создавался на протяжении многих столетий. Раскопки здесь произведены небольшие. На исследованном участке раннее жилое строение (1) сооружено в эпоху средней бронзы. Это громадное помещение в форме неправильного прямоугольника, разделенное перегородками на четыре комнаты, стены сложены циклопической кладкой и имели контрфорсы. К помещению примыкала забутованная камнем площадка (Деведжян С.Г., 1981, рис. 1, 2). Одна из комнат площадью около 40 м имела вид неправильного прямоугольника; пол вымощен галечником. Среди находок преобладала чернолощеная керамика с орнаментом, нанесенным «шагающей гребенкой», аналогичная посуде Узерликтепе, Лчашена, Арича и др. Здесь также найдены зернотерки, ступки, вкладыши серпов, скребки, лощила, обсидиановый наконечник стрелы, шило (Деведжян С.Г., 1981, табл. I). Этот традиционный набор бытового инвентаря характеризует жителей поселения как земледельцев, скотоводов и охотников.

Общий облик лорибердского комплекса, являющегося циклопической крепостью, резко контрастирует с поселением Узерликтепе, Лори Берд — это огромный монументальный ансамбль, построенный в камне на резко пересеченной местности. Узерликтепе — степное поселение с сырцовыми и деревянными постройками. Особенности каждого из них определены естественным рельефом и местными ресурсами строительного материала. Вместе с тем оба поселения имеют оборонительные стены, свидетельствующие о близкой социально-экономической ситуации.

Концентрация памятников с керамикой севано-узерликского облика наблюдается на юге Азербайджана, в присеванских районах, в Араратской долине, на северо-западе Армении. Промежуточное положение между памятниками Мильской степи и присеванских районов занимают грунтовые погребения Хачбулагского могильника с известной по поселению Узерликтепе чернолощеной посудой, украшенной штампованным сложнофигурным орнаментом (Нариманов И.Г., Исмаилов Г.С., 1969). Помимо посуды здесь обнаружены бронзовые височные кольца, штыкообразное оружие, серебряные украшения.

В районах, прилегающих к оз. Севан, погребения с расписной и чернолощеной посудой рассматриваемого типа встречены неоднократно (Лчашен, Золакар и др.).

Лчашенский курган 6 находился среди погребений курганного могильника; здесь, под небольшой каменной насыпью обнаружена просторная прямоугольная грунтовая яма (табл. 40, 1–7). В двух углах лежало по бычьему черепу и паре конечностей. В могиле оказалось 15 больших и малых сосудов трех групп (расписные, чернолощеные, «кухонные»), известных по находкам на Узерликтепе. Необычен черный двуручный биконический сосуд («килик») с орнаментом в виде горизонтальных и волнистых лощеных линий; это самый ранний в серии южнокавказских сосудов, указывающих на непосредственные контакты с малоазийской культурой (Арешян Г.Е., 1973).

В одном из золакарских погребений обнаружены две расписные «гидрии», кинжальный клинок, браслет, а также миниатюрная мисочка, расписанная полукружьями (табл. 40, 16, 17, 20, 21, 26); аналогичный орнамент, нанесенный гребенчатым штампом, широко бытовал на посуде верхних слоев Узерликтепе, Это позволяет синхронизировать с первым золакарским погребением другую, случайно открытую рядом могилу, где вместе с тремя такими же мисками была четвертая, расписная, а также располагались чаши с резным орнаментом и приземистый горшок, украшенный свисающими треугольниками, покрытыми пунктирным штампом (табл. 40, 22, 23).

Из Севанского района, кроме того, известны случайно найденные расписные сосуды (Камо, Карчахпюр) и грунтовые погребения с чернолощеной посудой, украшенной «шагающей гребенкой» (Севан-ГЭС, Камо; табл. 40, 8, 11, 13–15, 19, 25). На одном из сосудов рядом с вписанными друг в друга полукружьями расположены завитки, напоминающие спирали на расписной посуде КБК (табл. 40, 12; Мнацаканян А.О., 1965, табл. 3–7). Керамика из Севан-ГЭС и Камо украшена широкими, штампованными, зигзагообразными поясами из инкрустированных белой массой точечных углублений. Аналогичные миски и горшки с точечным орнаментом в виде волнистых линий, «проявленных» белой краской, найдены в Дилижане и Джуджеване (Есаян С.А., 1976, рис. 85, 1–4). Таким образом, следы белой инкрустации, которой подчеркивались сложнофигурные точечные узоры, впервые появляются на сосудах перечисленных памятников. Особенно характерен такой способ украшения сосудов в бассейне Севана. Замечен он и на узерликской посуде.

Выявленные в Севанском бассейне и Мильской степи бытовые и погребальные памятники, керамика которых несет на себе ряд инноваций (новые мотивы росписи, точечный орнамент с белой инкрустацией, мотив арочных лент и др.), говорит об их культурно-хронологическом единстве.

К изучению этой группы памятников должны быть также привлечены материалы предгорного поселения и могильника Гарни; поселение было обширным, так как находки сделаны в разных частях Гарнийской крепости; на двух участках они перекрывали слой куро-аракской культуры. К поселению примыкал могильник. В одной из грунтовых могил оказалось 13 сосудов, представленных традиционными типами (расписные, темнолощеные, «кухонные»); два горшка и миска были расписаны ромбами, третий имел уникальную раскраску в виде свисающих на три четверти сосуда окружностей, заштрихованных параллельными линиями (табл. 40, 31; Ханзадян Э.В., 1969, табл. III, I и III). В другой могиле оказались чернолощеные горшки с цилиндрической шейкой, миски и горшки с зигзагообразным точечным орнаментом и маленькая красноангобированная чашечка с вписанными друг в друга полукружьями (Ханзадян Э.В., 1969, табл. XXV), такая же, как в Золакаре. К сожалению, подавляющая часть этих разрозненных случайных находок, указывает лишь на пункты распространения памятников рассматриваемого типа в районах, прилегающих к Араратской долине. Здесь бесспорную перспективу дают раскопки могильника Верин Навер, где наряду с кармирбердской посудой встречается и севано-узерликская (табл. 33).

Картину эволюции последней дали памятники Северо-Западной Армении. В погребениях упоминавшегося Аричского могильника обнаружены традиционные «кухонные» и чернолощеные сосуды с точечными узорами, затертыми белой пастой. Расписная посуда отсутствует, зато в некоторых могилах найдены разнообразные металлические предметы, значительно расширяющие наши представления о характере металлопроизводства и культуры в целом. Одиночные захоронения совершались в подкурганных грунтовых либо туфовых могилах, перекрытых плитами. Установлена их внутренняя хронология (Хачатрян Т.С., 1975, с. 109). Самым ранним погребениям (50, 93, 111 и др.) свойственно сочетание чернолощеной и «кухонной» посуды (табл. 41, 11, 17, 19, 23). Первая представлена горшками и глубокими мисками; точечный орнамент образует волнообразные пояса, зигзаги и свисающие дуги, как бы повторяющие в новой технике элементы кармирбердской росписи и «усиленные» белой инкрустацией. Эта керамика синхронизируется с посудой из комплексов Севан-ГЭС, Дилижана, Камо и среднего слоя Узерликтепе. Правда, в Ариче не встречен мотив арочных лент, столь характерных для узерликской керамики. Следующая по времени группа погребений представлена скромными могилами 65, 67, 78 (табл. 41, 4–6, 8, 9, 13, 15). Исключение составляет богатое захоронение 44 (табл. 41, 3, 14, 16, 18, 22), имеющее некоторые конструктивные и обрядовые особенности (большая курганная насыпь, деревянное перекрытие могилы, отсутствие скелета, наличие угольков и золы, возможно связанных с обрядом «очищения» могилы). Для этой группы характерны уже предметы из металла. Сосуды более пропорциональны, нежели ранние, соблюдаются соотношения размеров дна, тулова, шейки и венчика; однако по-прежнему сохраняются низкая шейка и отогнутый венчик. Наряду с поясами волнистых линий и зигзагов возникают меандры, свастические фигуры и треугольные шевроны, выведенные все тем же «шагающим» штампом. На отдельных сосудах впервые появляются треугольники, нанесенные уже способом лощения, что характерно для более поздних периодов. Наконец, в могиле 65 обнаружен чернолощеный «килик» (табл. 41, 13), близкий найденному в лчашенском кургане 6. Оба сосуда следует считать наиболее ранними в серии закавказских «киликов» средней бронзы, тяготеющих к малоазийским формам (Арешян Г.Е., 1973).

В последние годы в северо-западной Армении осуществляются раскопки около с. Ширакаван (Анийский р-н). Здесь на вершине и склонах естественных возвышенностей исследуется многослойное поселение. В слое периода средней бронзы открыто помещение с хозяйственными ямами, очагом, большим количеством орудий труда (песты, зернотерки, ступки, вкладыши серпов, долото, отжимники и др.). Здесь же находились типичные расписные и чернолощеные сосуды.

Подводя итог сказанному, необходимо еще раз отметить, что состояние археологической базы позволяет сегодня выделить эту группу памятников только на основе самого массового материала — керамики. Вместе с тем именно этот ведущий признак придает особое своеобразие рассмотренному кругу находок. Сохраняя некоторые традиционные кармирбердские черты, керамика приобретает более совершенные формы и новые мотивы орнаментации. Наряду с широкогорлыми округлыми горшками впервые появляются «гидрии» — наиболее распространенный вид керамики кировакано-триалетского этапа; однако в севано-узерликских комплексах они имеют сравнительно низкое горло и отогнутый венчик. Сложный фриз кармирбердского стиля на расписных сосудах заменяется более простыми украшениями в виде зигзагов, волнистых линий, перемежающихся с поясами ромбов. На чернолощеных горшках и мисках появляются мотивы вписанных друг в друга полукружий «бегущей спирали», волнистых линий и арочных лент, которые наносятся гребенчатым штампом; последний преобладает над резьбой и иногда инкрустируется белой краской. Без изменений остается лишь «кухонная» посуда.

В отличие от бедных металлом погребений КБК севано-узерликские комплексы дали некоторые типы бронзовых изделий. Кинжалы, браслеты, иглы и колечки из Узерликтепе и Золакара имеют традиционные формы III тысячелетия до н. э. Однако узерликские изделия изготовлены уже из оловянистой бронзы, тогда как все предметы эпохи ранней бронзы отливались из медно-мышьяковистой. Заметное количество металлических предметов (втульчатое копье, кинжал с рамочной рукоятью, долото, булавки, бусы-разъединители, височные завитки) появляется в погребениях поздней группы Арича (табл. 41, 1–4, 8, 9). Известные в Закавказье ранние экземпляры втульчатых копий (Кировакана, Триалети, Месхети, Нули, Азнабюрд) находят параллели в памятниках средиземноморского круга, где они часто сочетаются с кинжалами с рамочной рукоятью. Аричское копье дополнительно украшено «елочкой» и имеет в нижней части втулки пазы для закрепления древка; оно, как и копья из Триалети и Кировакана, носит парадный характер. Кавказские кинжалы с рамочной рукоятью имеют переднеазиатское происхождение (Погребова М.Н., 1977, карта 3). Их импортирование в Закавказье началось с конца XVII в. до н. э. Бронзовое долото вместе с долотом из Кировакана восходят к орудиям беденской культуры (Марткопи, Шулавери). В металле выполнены и некоторые аричские украшения. Бронзовые завитки копируют образцы, известные по ранним триалетским курганам; последние имеют прототипы в шумерских образцах. Булавка принадлежит также к числу архаичных изделий, получивших в дальнейшем широкое распространение в Передней Азии и на Кавказе; она сходна с булавками Кизыл Ванка и Азнабюрта. В Кизыл Ванке найден также разъединитель бус, принадлежащий скорее всего к предметам хурритского происхождения. Вместе с хурритскими печатями, начиная с XVIII в. до н. э., подобные разъединители распространяются по всей Передней Азии. Таким образом, в период бытования севано-узерликской группы памятников на Южном Кавказе наблюдается прогресс металлопроизводства, которое через несколько столетий превращается в мощную отрасль ремесла. На новшества в его технологии, выразившиеся, в частности, в освоении оловянистых сплавов, указывают остатки литейного дела (тигель, шлаки) и бронзовые предметы из поселения Узерликтепе. Наряду с местными формами в Закавказье бытовали изделия, завезенные с юга (кинжалы с рамочной рукоятью, разъединители бус).

В итоге для рассмотренных памятников характерны следующие признаки[27]: 1) курганная насыпь; 2) грунтовая могила, либо могила, вырытая в туфе; 3) одиночные захоронения; 4) положение в могилу отдельных частей убитых животных; 5) красноангобированная посуда, расписанная поясами, свисающими гирляндами ромбов и параллельными волнистыми линиями; 6) чернолощеная посуда, украшенная различными орнаментальными схемами (зигзаги, вписанные друг в друга полукружья, арочные ленты и др.), нанесенными «шагающим» штампом; 7) металлические изделия (втульчатые копья, долота, кинжалы, браслеты, булавки, иглы, височные кольца); 8) поселения с оборонительными стенами (циклопическими в предгорных и горных районах, сырцовыми — в степных); 9) жилища с каменными стенами (в предгорных и горных районах); 10) жилища на деревянных столбах со стенами из плетенки, обмазанной глиной; 11) постройки из сырцового кирпича (в степных районах); 12) переносные глиняные печи эллипсовидной формы с высокими стенками (в степных районах). Однако определяющим признаком является расписная керамика определенного стиля (пояса волнистых линий и косозаштрихованных ромбов).

Не менее сложными являются проблемы генезиса и хронологии севано-узерликской группы памятников. Сегодня они могут быть лишь поставлены. Бесспорно, они близки памятникам КБК; и те, и другие сформировались на общем фундаменте куро-аракской культуры и вобрали в себя ряд инноваций с Юга и Севера. Как уже было сказано, их в первую очередь сближает наличие монохромной, хотя и разностильной расписной посуды. Для КБК, помимо сосудов с характерными элементами росписи, уже выявлен ряд сопутствующих ей признаков, повторяющихся в серии известных комплексов; это стало возможным в результате систематических раскопок, прежде всего, могильника Верин Навер. Для севано-узерликских памятников, исследованных хуже, таковые пока только слабо намечаются. Если по мере их выявления они совпадут с признаками КБК, то комплексы севано-узерликского облика надо будет рассматривать как характеризующие последний этап ее развития, на котором изменился лишь стиль росписи гончарных изделий. Если же эти признаки окажутся своеобразными и отличными от признаков КБК, то поставленный вопрос о существовании севано-узерликской культуры получит обоснование. Для этого нужно расширять источниковедческую базу. В любом случае этот этап (или культура) тесно связан с предшествующей КВ К.

Как уже отмечалось, в большинстве кармирбердских и севано-узерликских комплексов посуда двух разных стилей встречается раздельно. И все же в ряде случаев она оказалась совмещенной. Этот факт в какой-то мере проливает свет на взаимосвязь названных двух групп памятников. Напомним, что сосуществование в одних и тех же комплексах разностильной посуды документируют среднебронзовые слои поселений Айгеван, Мецамор, Муханнаттапа (Есаян С.А., 1981; Ханзадян Э.В., 1973, табл. III, V), а также единичные погребения Кармир Берда и Верин Навера (табл. 32, 33; Кушнарева К.Х., 1960, рис. 2–5, 8, 12; Арешян Г.Е., Симонян А.Е. и др., 1979, табл. II, III; Симонян А.Е., 1990). Таким образом, подавляющая часть комплексов, фиксирующих смену керамики двух стилей происходит из Араратской долины. Если эти наблюдения подтвердятся новыми фактами, можно будет ставить вопрос о первом появлении расписной посуды севано-узерликского стиля в Араратской долине и о дальнейшем ее распространении отсюда на восток и северо-запад. Представляется, что на завершающем этапе КБК начинает изготовляться расписная посуда нового стиля; какой-то отрезок времени керамика обоих стилей сосуществует, а затем последняя полностью вытесняет первую. Данное предположение, как нам кажется, подтверждается и типологическим и технологическим анализом этих групп; севано-узерликская посуда более совершенна, ее формы более закончены — приземистые горшки постепенно вытягиваются, размеры сосудов увеличиваются, а в некоторых случаях они оформляются в «гидрии», столь характерные для позднего этапа «цветущей поры» ТК. Таким образом, севано-узерликская группа как будто заполняет отсутствовавшее промежуточное звено между КБК и поздним этапом ТК. Однако это пока лишь рабочее предположение, требующее подкрепления новыми материалами.

Севано-узерликская расписная керамика в большинстве известных комплексов представлена в чистом виде. Следовательно, определенный отрезок времени кавказские гончары изготовляли только эту посуду. Лишь в единичных комплексах она зафиксирована вместе с красноглиняными мисками, расписанными и характеризующими вместе с крупными расписными «гидриями» последний этап ТК. Такое совмещение имело место в одной из доследованных могил Золакара (табл. 40, 26). Можно предполагать, что данный комплекс фиксирует верхний хронологический рубеж этих памятников, когда они кратковременно сосуществовали с комплексами ТК.

Не менее сложно обстоит дело с их датировкой. Самый древний горизонт Узерликтепе характеризуется отсутствием расписной посуды; его частично можно синхронизировать с финалом КБК (XIX–XVIII вв. до н. э.). Исходя из средней скорости нарастания культурного слоя в условиях сырцовой архитектуры, можно считать, что он образовался в течение столетия. Единственную дату (3300±260 лет, т. е. 1340±26 лет до н. э.; Кушнарева К.Х., 1965, с. 99), полученную методом С₁₄ на основании анализа угля из среднего слоя, нельзя назвать твердой, ибо, являясь одним из первых определений возраста лабораторией ЛОИА АН СССР, она отличается большой величиной статистической ошибки. Таким образом, установление продолжительности бытования севано-узерликской расписной посуды должно базироваться на аргументах археологического порядка. Напомним, что она появилась лишь в среднем слое поселения Узерликтепе и просуществовала до конца его жизни. Учитывая те же расчеты, следует предположить, что верхняя, большая толща поселения образовалась примерно в течение полутора-двух столетий. Напомним, что наиболее поздние комплексы КБК, в которых уже начинает встречаться севано-узерликская посуда, датируются на основании месопотамских ювелирных изделий временем не позднее XVIII в. до н. э. (Симонян А.Е., 1984а). Этот же рубеж фиксирует начало бытования севано-узерликских памятников. Если промежуточное положение этих комплексов в системе закавказских культур среднебронзового периода (КБК и ТК) мы подметили правильно, то время их существования приходится примерно на XVIII–XVII вв. до н. э. При этом мы допускаем возможность незначительных смещений в сторону их удревнения или омоложения.

Глава 8 Материалы к проблеме выделения кармирванкской (кизылванкской) культуры (К.Х. Кушнарева)

Территория Восточного Закавказья археологически изучена значительно хуже, нежели остальные части региона. Это в полной мере относится к памятникам периода средней бронзы. Известные сегодня комплексы этого периода концентрируются преимущественно в районах предгорий Малого Кавказа, в частности на территории Нахичеванского края. Восточное Закавказье частично входило в границы распространения севано-узерликских и позднетриалетских памятников. К первым принадлежит такой ключевой памятник, как Узерликтепе, ряд соседних поселений (Геойтепе, Расултепе, Бабаларытепе и др.), ко вторым — погребения в Азнабюрте, Зурнабаде, материалы в Кюльтепе I, II и случайные находки в окрестностях Нахичевани. В Зурнабаде, в частности, находились типичные для позднего этапа ТК «гидрии», расписанные традиционным сюжетом — «схема воды» и водоплавающие птицы.

На территории Нахичеванского края зафиксированы памятники с расписной керамикой еще одного (четвертого) стиля, которая в других районах Закавказья почти не встречается. Комплексы с подобной керамикой обнаружены также на смежной территории Северо-Западного Ирана, что позволяет предположительно говорить о бытовании в этих районах единой археологической культуры. По месту первого обнаружения керамики четвертого стиля в могильнике у армянского монастыря Кармир Ванк (местное наименование Кизыл Ванк) эту культуру условно можно называть кармированкской или кизылванкской (далее — КВК). Она представлена не только могильниками, но и поселениями; однако последние на территории Нахичевани исследовались недостаточно. Судя по подъемному материалу, жизнь на некоторых из них продолжалась с периода ранней бронзы. Известные поселения делятся на две группы: поселения открытого типа и с оборонительными сооружениями[28]. Среди первых изучены только Кюльтепе I и Кизыл Ванк.

Многослойное поселение Кюльтепе I существовало на протяжении нескольких тысячелетий, в результате чего образовался культурный слой толщиной в 22 м (Абибуллаев О.А., 1959а, б; 1963; 1982); поселение сильно разрушено. Толщина отложений среднебронзового периода (слой III) колеблется от 2 до 3 м. В небольшом раскопе открыты остатки прямоугольных домов с сырцовыми стенами и каменными полами. Среди находок «кухонные» и расписные сосуды, зернотерки, обсидиановые ножи и вкладыши серпов, бронзовые поделки. III слой делится на три горизонта; в нижнем расписная керамика отсутствует; во втором встречена посуда с монохромной росписью, в третьем — с полихромной.

Поселение Кизыл Ванк расположено на левом берегу р. Араке, недалеко от известного могильника и занимает площадь около 2 га (Алиев В.Г., 1983, с. 10). На небольшом участке выявлена двухметровая толща культурного слоя с остатками прямоугольных построек из неотесанного камня и сырцового кирпича, глиняные очаги, зернотерки, вкладыши серпов, поделки из обсидиана, кости мелкого рогатого скота. Самый массовый материал — керамика (крупные сосуды, чаши, «чайники», вазы, «кухонные» горшки) изготовлена вручную. Расписная посуда разрисована черной, красной и коричневой красками по светлому ангобу; орнамент — прямые и волнистые линии, треугольники, круги. Сосуды идентичны находкам в соседнем могильнике того же названия.

Поселение Шортапа занимает небольшой холм (Алекперов А.К., 1937). Толщина культурного слоя более 3 м. Шурфовка показала, что это многослойный памятник. Здесь обнаружены строительные остатки, каменные и костяные орудия. В нижнем горизонте найдена расписная посуда. Рядом с поселением располагается могильник.

Поселение Кюльтепе II — укрепленное (Алиев В.Г., 1972; 1977; Ахундов Д.А., Алиев В.Г., 1977, рис. 1, 2). Это многослойный оплывший холм площадью 10 га, высотой 11 м. Раскопки производились небольшими участками в разных частях поселения. Слой периода средней бронзы имеет толщину 4–4,5 м и делится на четыре строительных горизонта. Поселение обнесено каменной стеной, сооруженной на рубеже III–II тысячелетий до н. э.; верхняя ее часть сложена из сырцового кирпича; высота стен достигала 10 м. Внутри поселения выделена цитадель площадью 3 га со сложной системой укреплений. Это была мощная пятиугольная крепость с прямоугольными башнями и фланкирующими входы контрфорсами. С северной и восточной ее сторон находился глубокий ров. Открытые внутри стен жилища имели прямоугольную форму и располагались по двум сторонам улицы, вымощенной булыжником. Кроме этого, на поселении выявлены производственные и культовые постройки, квартал ремесленников, множество каменных и металлических орудий труда, разнообразная, в том числе и полихромная посуда, идентичная посуде кизылванкского могильника. Встречены кости домашних и диких животных, зерна злаков, зернотерки, ступки, песты, вкладыши от серпов, обсидиановые ножи и наконечники стрел, костяные поделки.

С поселением Кюльтепе II связан уникальный производственный комплекс — древние соляные копи на территории Дзудага, расположенного в 5–6 км к западу от него (Алиев В.Г., 1983б). По-видимому, обитатели поселения занимались добычей и реализацией этого ценного продукта. В копях обнаружена горизонтальная шахта (100×6,2×12 м), состоявшая из коридора и десяти камер. Подсчитано, что объем древних разработок приблизительно равен 5760 куб. м. Предполагается, что в древности здесь было добыто около 11 тыс. тонн соли. Датировка комплекса определяется находками внутри копей кирок, базальтовых и диорито-порфировых молотков, которые неоднократно встречались на поселениях Кюльтепе I и II и на других памятниках Азербайджана (Гуммель Я.И., 1941; Гусейнов М.М., 1956; Мунчаев Р.М., 1975, с. 63). Следы ударов этих орудий остались на стенках древней шахты. Синхронность копей с поселением подтверждают также находки в обоих памятниках однотипной расписной посуды.

На территории края в труднодоступных, естественно укрепленных местах, зафиксирован ряд древних укрепленных поселений огромных масштабов (Огланкала, Газанчи, Чалханкала и др.). Высказано предположение, что они существовали одновременно с поселением Кюльтепе II (Алиев В.Г., 1977, с. 31), однако для обоснования этого предположения необходимо проведение шурфовки названных памятников.

Архитектурные обмеры дали возможность осуществить реконструктивные эскизы, которые в дальнейшем, по мере накопления археологического материала, должны уточняться; они дают лишь общее представление о масштабах и характере крепостей (Ахундов Д.А., Алиев В.Г., 1977). В целом исследование нахичеванских крепостей является задачей будущего: предстоит уточнить правильность предложенных реконструкций, выяснить характер застройки, стратиграфию, культурную принадлежность и хронологию этих памятников. Только после этого можно будет переходить к обобщающим выводам исторического порядка.

Могильники рассматриваемой области изучены слабо. Открытый в конце XIX в. Н.В. Федоровым Кизылванкский могильник с его уникальными для кавказских древностей полихромными сосудами представлен лишь серией ярких находок (Спицын А.А., 1909). Конструкция могил осталась так и не установленной. Известно лишь, что покойники лежали в камерах, обложенных камнями. Местное население в этот период хоронило своих сородичей в «каменных ящиках» и грунтовых могилах. В отдельных случаях могилы окружались кромлехами. Такая конструкция обнаружена в могилах огромного некрополя около с. Шахтахты, к северо-востоку от крепости Гявуркала (Алекперов А.К., 1937, с. 254; Абибуллаев О.А., 1961; Бахшалиев В.Б., 1985). Длина некоторых «ящиков» доходила до 4,3 м. Почти все исследованные могилы оказались разграбленными. Лишь в одной непотревоженной камере, где человеческий скелет вообще отсутствовал, обнаружен инвентарь. В западной части стояло 28 сероглиняных сосудов и один — с роскошной полихромной росписью, изображающей сцену звериного гона. В восточной части лежали скелет коня и бронзовая пряжка с золотой обивкой.

Гончарные изделия составляют основную массу находок, причем наиболее специфичны полихромные расписные сосуды типа Кизыл Ванк. Помимо Кизылванкского могильника, они характеризуют соседнее поселение того же названия, среднебронзовые слои Кюльтепе I и Кюльтепе II, серию погребений из могильников Шахтахты и Шортапы, коллекцию посуды, найденной в окрестностях Нахичевани (Кушнарева К.Х., 1992, рис. 5). Посуда представлена приземистыми округлыми и биконическими горшками разных размеров с низким или слегка вытянутым горлом и отогнутым венчиком, а также глубокими мисками (табл. 42, 1-25). Большинство изготовлено вручную, покрыто красным ангобом, поверх которого на светлом фоне черной, красной и коричневой красками нанесены геометрические узоры (сетчатые и залитые краской треугольники, ромбы и прямоугольники) и отдельные сцены. Выделяются сосуды со сливом — так называемые чайники. Аналогичная керамика широко распространена в памятниках соседних районов Северо-Западного Ирана, таких, как Хафтавантепе, Геойтепе и др. Вместе с закавказскими материалами керамика из поселений характеризует единый культурный комплекс. Локализация полихромной посуды в пределах Нахичеванского края, с одной стороны, и широкое ее бытование в памятниках Северо-Западного Ирана — с другой, указывают на то, что территорией распространения КВК являлись именно эти районы. По-видимому, памятники в пределах Нахичеванского края очерчивали северные ее границы.

При изучении расписной керамики Азербайджана обычно отмечалось общее сходство полихромных сосудов из памятников Нахичеванского края и Ирана, причем приводимые пункты сопоставлений (Гиссар, Сиалк и др.) территориально оторваны друг от друга. Действительно, определяющим элементом ряда культур на территории Ирана начиная с IV тысячелетия до н. э. являлась полихромная посуда, представленная здесь образцами различных стилей (Jemdet Nasr, Khabur, Skarlet, Hittit; Burton-Brown T., 1951, p. 87). Однако сосуды кизылванкского облика встречаются лишь в районах, тяготеющих к Юго-Восточному Закавказью.

Коснемся наиболее выразительных комплексов с описанной керамикой. Многослойное поселение Хафтавантепе расположено северо-западнее оз. Урмия (Burney С., 1975). Для нашей темы важен слой VI В, датируемый археологами 1900–1700 гг. до н. э.; его С₁₄ дата — 1772 г. до н. э. Два строительных периода этого слоя демонстрируют террасообразную застройку прямоугольными зданиями из сырцовых кирпичей. Наиболее массовый материал — керамика (Edwards М., 1981); это большое количество кубков, не специфичных для Закавказья, округлые горшки и глубокие миски, близкие по формам кизылванкским (табл. 42, 26, 27, 30–33). Горшки, представленные девятью вариантами, особенно характерны для первого периода; они имеют различные размеры, округлое тулово, низкое горло, срезанный или отогнутый венчик; часть вылеплена от руки, другая — на круге. Миски встречаются реже. Такое же соотношение наблюдается и в посуде Кизыл Ванка. Как и кизылванкские, сосуды покрыты красным ангобом, слегка залощены. Верхняя их часть украшена сплошным «ковровым» узором, нанесенным по светлому фону красноватой, оранжевой, коричневой и черной красками; широкие фризы имеют обрамление в виде горизонтальных поясов. Встречается также бихромная (красная и черная) роспись. «Ковровый» рисунок на одних сосудах состоит из косозаштрихованных прямоугольных полей, перемежающихся с узкими длинными треугольниками, направленными вершинами вверх, на других — из ритмично повторяющихся, вписанных друг в друга треугольников, «шахматных полей» и косозаштрихованных зигзагообразных и треугольных фигур; изредка в рисунок вкраплены изящные фигурки птиц. Наконец, на одном обломке представлен фрагмент какой-то фантастической сцены (табл. 42, 30).

На западном берегу оз. Урмия, южнее Хафтавантепе находится многослойное поселение Геойтепе (Burton-Brown T., 1951). Его нижние слои датируются IV–III тысячелетиями до н. э. В последующем слое (Д) появляются полихромные сосуды, часть которых четко сопоставляется с керамикой типа Кизыл Ванк. Архитектурные остатки в этом слое представлены каменными фундаментами прямоугольных сырцовых построек с выстланными плитами полами. Открыта часть каменной оборонительной стены толщиной 1,6 м. На другом участке холма находился могильник, где исследованы четыре «каменных ящика». Керамика, аналогичная найденной в слое Д, дает основание для синхронизации могил с этим слоем. Могилы сложены из крупных плит известняка; пол выложен сырцовыми кирпичами или плоскими плитами; перекрытия состояли из крупных плит, уложенных уступами. Захоронения коллективные: в могиле А, например, похоронено шесть человек. Своим устройством эти гробницы близки погребениям Кизыл Ванка.

Среди керамических образцов поселения и могильника преобладает расписная посуда (миски и горшки). Роспись, как правило, покрывает верхнюю половину сосудов — на светлый ангоб наносилась роспись красной, белой и черной красками (табл. 42, 28, 29). В ранней фазе слоя Д сосуды расписывались волнистыми линиями, в поздней роспись геометризируется (ряды сомкнутых основаниями или соединенных вершинами треугольников, сетчатые и «шахматные поля», птицы). Остальные находки — браслеты, булавки, иглы, бусы, бронзовый кинжал. Датировка слоя Д, предложенная Т. Бартон-Брауном (начало 2400 г. до н. э.), в свете новейших данных представляется заниженной (Burton-Brown Т., 1951, p. 262). Слой Д Геойтепе по материалам синхронизируется слоем VI Хасанлу, который датируется 1750–1550 гг. до н. э. (Dyson R., 1973, p. 701).

Расписная посуда рассматриваемых образцов обнаружена также в могильнике Гиян; погребения здесь были грунтовые, перекрытые каменными плитами. Керамика в основном сделана на круге и состоит из кувшинов, горшков сферической формы и триподов; кстати, триподы найдены и на территории Нахичевани (Алиев В.Г., 1977, табл. VI, 5, 8). Полихромная роспись сосудов состоит из традиционных треугольников, «шахматных полей», горизонтальных цепочек из ромбов. Аналогии этой керамике известны из таких памятников, как Гиян III, Джамшиди, Бадхор I, датируемых 2100–1700 гг. до н. э. (Medvedskaya I., 1982, p. 107). Наконец, полихромные сосуды кизылванкского типа найдены случайно в районах восточнее оз. Ван (Cilingizoglu А., 1984, fig. 1–4, 9).

Итак, особенности закавказской полихромной посуды рассматриваемого круга памятников сводятся к следующему: здесь бытовали горшки сферической формы, кувшины и глубокие миски; среди последних — плоскодонные миски в форме «срезанного ореха» (табл. 42, 17, 18), «чайники», плоские и двуручные фляги; вытянутые «гидрии» полностью отсутствуют. Преобладает лепная посуда. Крупные сосуды, как, скажем, шахтахтинский, скорее всего, сделаны на гончарном круге. Сосуды имеют красноватую ангобированную поверхность. Верхняя их половина расписана по светлому фону красной, черной, коричневой, желтой и оранжевой красками; это комбинации геометрических узоров — сетчатые поля, перемежающиеся с закрашенными и сетчатыми треугольниками, гирлянды сплющенных прямоугольников, с такой же сеткой или «шахматным» узором. Сочетания геометрических узоров образуют широкие полихромные фризы.

Близость закавказской керамики с посудой североиранских памятников, особенно проявляется при сопоставлении с сосудами Хафтавантепе. Роспись некоторых экземпляров — прямоугольные сетчатые поля, перемежающиеся с узкими, сплошь залитыми краской треугольниками — повторяет роспись кизылванкских сосудов. Роднит эти две группы принцип расположения треугольников вершинами вверх либо друг над другом. Вместе с тем роспись сосудов Хафтавантепе более роскошна; здесь нет незаполненных пространств, рисунок имеет сплошной «ковровый» характер. Особенно широко используются «шахматные поля», которые в кизылванкской посуде встречаются редко.

Специфическую группу составляют «чайники». В Закавказье они обнаружены только на территории Нахичеванского края (Кармир Ванк, Нахичевань, Шортепе, Шахтахты). Начиная с IV тысячелетия до н. э. «чайники» были распространены на всем Переднем Востоке (Медведская И.Н., 1978); встречены они и в слое Д Геойтепе. Эти сопоставления также подчеркивают тяготение памятников Юго-Восточного Закавказья к культурам Северо-Западного Ирана. Однако закавказская расписная посуда выглядит менее нарядной и парадной, нежели североиранская. Возможно, здесь сказались периферийное положение закавказских памятников и как следствие — проявление некоторого провинциализма.

Отдельно следует остановиться на сосудах с зооморфными мотивами и изобразительными сценами. На одном из кизылванкских сосудов — фигура птицы, изображенная в той же манере, что и на сосудах из поселений Геойтепе и Хафтавантепе (табл. 42, 23, 29, 32). На другом — между сетчатыми треугольниками изображение змеи (табл. 42, 13). Интересна фаллическая сцена, замыкающая широкий полихромный фриз, на крупном кизылванкском сосуде (Спицын А.А., 1909, рис. 48). Здесь друг против друга изображены фигуры мужчины и женщины с подчеркнутыми половыми признаками; поднятые кверху руки и согнутые в коленях ноги создают впечатление движения; сцена, скорее всего, воспроизводит ритуальный танец (табл. 42, 25).

Уникальной находкой остается крупный шаровидный сосуд из богатой могилы Шахтахты (Алекперов А.К., 1937, Цветная таблица). Его поверхность покрыта красным ангобом; на верхнюю же, большую часть нанесен светлый ангоб, поверх которого имеются три пояса росписи. Верхний — фигуры летящих птиц; средний — зооморфные сюжеты из цикла «звериный гон», где хищники нападают на диких коз, осла, быка и зубра, здесь же летящие птицы и сидящие орлы; нижний слой заполнен геометрическим орнаментом. Сосуды с подобными изображениями имели, бесспорно, культовый характер.

Наконец, большой интерес представляют фрагменты аналогичной посуды из поселения Кюльтепе II (Алиева В.Г., 1977, табл. IV); на них изображены человеческие фигуры, животные и летящие птицы. Часть культовой сцены сохранилась на обломке сосуда из слоя VI в Хафтавантепе. Здесь на фоне стилизованных деревьев и летящих птиц изображена упряжка из двух лошадей; ей противостоит фантастический лесной зверь с открытой клыкастой пастью; из его тела и пасти как бы вырастают деревья (табл. 42, 30). К сожалению, фрагментарность композиции не позволяет раскрыть ее символику.

Еще один уникальный сосуд происходит из третьего слоя Кюльтепе I. Это двуручная светлоангобированная плоская фляга с росписью красной и черной красками в виде шестилучевой звезды; между лучами — двуцветные птицеобразные фигурки. Композиция, бесспорно, несет смысловую нагрузку. Подобные сосуды в других местах Кавказа пока не зафиксированы. Вместе с тем сосуды-фляги бытовали на территории Ирана. Хорошо известны, в частности, расписные фляги из Нуристана (Godard А., 1931, p. 16, XVI), восходящие, скорее всего, к флягам из обеидского слоя XVIII Тепе Гавра (Morgan J., 1927, p. 89, fig. 129). Таким образом, и эта нахичеванская находка тяготеет к сосудам иранского круга.

В могильнике Кизыл Ванк, помимо сосудов, найдены украшения и предметы вооружения. К сожалению, их точная привязка к комплексам неизвестна. Это обсидиановые наконечники стрел, каменные булавы, бляшки, кинжалы листовидной и подтреугольной формы, втульчатое копье, кинжал переднеазиатского типа, золотые серьги. Часть предметов (обсидиановые стрелки, булавы, кинжалы, наконечник копья) имеет сходство с изделиями южнокавказских памятников периода средней бронзы, что подтверждает их временную связь. Определяющим же признаком является полихромная посуда, находящая аналогии только в североиранских памятниках. Выявление других ведущих признаков КВК возможно лишь после осуществления систематических раскопок на территории Юго-Восточного Закавказья, а также Северо-Западного Ирана; лишь тогда можно будет поставить вопрос о генезисе КВК, ареале ее распространения. Теория смены населения, повлекшая за собой появление в Иране полихромной посуды (Burton-Brown Т., 1951) требует серьезных обоснований.

При датировке КВК впредь до получения четких «привязок» и серий радиоуглеродных дат следует опираться на приведенные выше сопоставления с североиранскими поселениями, датирующимися временем 1900–1600 лет до н. э. Есть еще одно косвенное соображение в пользу ранней датировки памятников типа Кизыл Ванк. На фоне рассмотренных закавказских керамических комплексов периода средней бронзы кизылванкские сосуды выглядят архаичными и своим обликом (форма, широкие фризы, заполненные метопами) скорее могут быть сопоставлены с расписными сосудами кармирбердской культуры, нежели с керамикой других культур. На это отдаленное сходство в свое время обратил внимание и А.А. Мартиросян (Мартиросян А.А., 1964, с. 51). В противовес тенденции, рассматривающей эволюции росписи от монохромной (XX–XVII вв. до н. э.) к полихромной (XVII–XIV вв. до н. э.; Алиев В.Г., 1973, с. 174; 1977, с. 123, 133), он на конкретных примерах (в рамках кармирбердской культуры) показал факт их сосуществования. Условием для их объединения в одну культурно-хронологическую группу, с точки зрения автора, должен являться единый стиль росписи независимо от того, в какой цветовой гамме она решена.

Таким образом, косвенные данные позволяют считать, что эти родственные культуры (КБК и КВК) на каком-то этапе были синхронны. Финал первой предположительно падает на XIX–XVIII вв. до н. э. Учитывая даты североиранских памятников, можно думать, что КВК бытовала в течение XIX–XVII вв. до н. э. Однако мы допускаем, что получение новых данных может привести к уточнению названных хронологических границ.

Глава 9 Хозяйство, связи, элементы общественного строя (К.Х. Кушнарева)

Предпринятый обзор южнокавказских археологических культур и групп однотипных памятников наглядно демонстрирует значительные успехи кавказоведения в создании того основного фонда, на базе которого возможны различные социально-экономические реконструкции. Как видно из характеристик культур, изученные памятники за редким исключением относятся к категории могильников, отражающих быт оставившего их населения в преломленном, опосредованном виде. Поселения же на Южном Кавказе, дающие важнейшую информацию для реконструкции экономики и общественного строя населения, изучены слабо. Вследствие этого любая попытка воссоздания названных сторон жизни может быть осуществлена лишь в первом приближении. Отсутствие массового материала с поселений заставляет с особым вниманием отнестись к таким косвенным данным, как природные условия районов расположения памятников, особенности топографии поселений, традициональность мест поселений и некоторых форм хозяйства, прослеживающихся вплоть до современной этнографической деятельности.

На фоне рассмотренных южнокавказских памятников выделяется локальная группа поселений протоколхской культуры, сформировавшихся в особой экологической среде; именно она с древнейших времен определяла характер экономики местного населения. Теплый и влажный субтропический климат с большим количеством среднегодовых осадков (1000–3000 мм) способствовал сохранению здесь консервативных методов ведения хозяйства. На ряде небольших многослойных поселений хуторского типа (Анаклия I и II, Носири, Наохваму, Намчедури и др.) открыты остатки срубных построек, напоминающих деревянные жилища террамар Северной Италии. Поселения имели незащищенный характер; окружающие их рвы имели дренажные функции и противостояли заболачиванию прилегающих земельных участков. Традиционные срубные постройки, называемые у колхов «джаргвали», сохраняются здесь и поныне.

На земледельческий характер хозяйства указывают каменные мотыги «сочи-адлерского типа» (Носири, Мачари), восходящие к IV–III тысячелетиям до н. э. Широкое использование с начала II тысячелетия до н. э. бронзовых мотыг двух типов, свидетельствующих о дифференциации земледельческих процессов, документируют находки форм для их отливки на поселениях Анаклиа II и Пичори, а также мотыги из клада в Уреки. Будучи основным орудием земледельца, мотыга уже тогда стала объектом почитания, что выразилось в изготовлении миниатюрных подвесок мотыгообразной формы (Сачхере, Твлепия-Цкаро).

На остальной, большей части Южного Кавказа раскопаны сотни погребений. Фактически единственным систематически изученным бытовым памятником остается поселение Узерликтепе в Мильской степи; относительно небольшие раскопки произведены также на поселениях Лори Берд, Мецамор, Айлеван, Илто, Кюльтепе I и II, Гаракепектепе. Для реконструкции хозяйства в центрально-юго-восточной культурно-исторической провинции Закавказья большое значение приобретает топография поселений, часть из которых продолжала жизнь на старых, обжитых в III тысячелетии до н. э. местах. Этот факт позволяет ставить вопрос о традиционности форм хозяйства, при которых новые человеческие коллективы в течение длительного времени использовали те же земельные, пастбищные и покосные угодья. Характер же хозяйства племен — носителей предшествующей куро-аракской культуры изучен достаточно полно (Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1963; 1970, с. 102; Джавахишвили А.И., 1973; Мунчаев Р.М., 1975, с. 149; и др.). В III тысячелетии до н. э. на каждом поселении осуществлялось комплексное земледельческо-скотоводческое хозяйство, причем в различных микрорайонах оно имело свою специфику. В долинах, где земледелие невозможно без искусственного орошения, ирригационные сооружения заметно прогрессируют по сравнению с примитивными каналами и рвами V–IV тысячелетий до н. э., о чем говорят заградительные дамбы около Мохраблура (Джалалбекян Р.Л., 1974). Зерновое хозяйство разрастается; культивируются различные сорта пшеницы, ячменя, просо и лен, выращиваются абрикосы, виноград (Лисицына Г.Н., Прищепенко Л.В., 1977, с. 61). Земля обрабатывается сохой, с помощью тягловой силы (Кушнарева К.Х., 1977; Кушнарева К.Х., Лисицына Г.Н., 1979). Жатва производится каменными и более эффективными металлическими серпами. Обмолот, как и пахота, осуществляется тягловой силой. Зерно растирается в крупных зернотерках. Для выпечки хлеба служат специальные печи двухчастной формы или глиняные переносные очаги. Появляются аграрные культы, которые воплощаются в идолах, культовых очагах, очажных подставках, женских статуэтках, изображениях растений, колосьев на сосудах и др. (Чубинишвили Т.Н., 1980).

Скотоводство, основанное на разведении крупного рогатого скота, в период энеолита носило придомный характер, что закономерно для ранних стадий производящего хозяйства. В III тысячелетии до н. э. эта традиция удерживается на поселениях долинно-степного и частично предгорного типа. Подъем производительности труда и вызванный этим рост населения, с одной стороны, и истощение близлежащих к поселениям участков — с другой, служили стимулами к расселению племен. Это приводило к более плотному заселению долин и освоению предгорий и гор под пастбища и покосы с основанием там поселений постоянного типа. На этих поселениях преобладают кости мелкого рогатого скота, что говорит о формировании со второй половины III тысячелетия до н. э. отгонной («яйлажной») формы скотоводства (Пиотровский Б.Б., 1954а, с. 75). Рост поголовья скота и превращение его в основное богатство выдвинули на первый план племена, расселившиеся в предгорьях и горах. Их поселения значительно разрастаются, появляются укрепления; следы пожаров на поселениях говорят о сложной внутренней обстановке и частых военных столкновениях. Такой была экономическая ситуация, когда на Южном Кавказе зарождались новые культуры периода средней бронзы.

Использование различных археологических методов исследований, а также привлечение этнографических параллелей выявляют множественность хозяйственных укладов в различных древних обществах. Для раннеземледельческих обществ особенно продуктивен трасологический метод, с помощью которого установлена, в частности, значительная вариабельность хозяйства у населения Южного Кавказа VI–III тысячелетий до н. э. (Коробкова Г.Ф., 1981, с. 18; 1987, с. 119). Почти полное отсутствие комплексного изучения поселений конца III — первой половины II тысячелетия до н. э. лишает возможности раскрыть характер конкретных хозяйственных комплексов, сложившихся в различных геоботанических зонах Кавказа (долинная, предгорная, горная и высокогорная); в каждой из них хозяйство имело свою специфику. На основании известных материалов сегодня можно говорить лишь о единичных (из многих) хозяйственных моделях, существовавших в этот период. Рассмотрим их подробнее.

Поселения этой поры в долинах и степях обосновывались либо на старых обжитых местах, либо возникали поблизости от них. Эти данные опровергают существующий взгляд о том, что к концу III тысячелетия до н. э. население из долин переселяется в предгорья и горы, а в долинах жизнь затухает. В безводной Мильской степи, например, где жизнь без искусственного орошения невозможна, зафиксирована серия поселений периода средней бронзы (Иессен А.А., 1965б; 1966а); некоторые из них обосновались на обжитых в III тысячелетии до н. э. местах. Такая же картина наблюдается в Араратской и Алазанской долинах, Нахичеванском крае.

Модель хозяйства степного типа позволяют реконструировать материалы одного из поселений Мильской степи — Узерликтепе (Кушнарева К.Х., 1957; 1959; 1965). Трехметровые культурные отложения на склоне холма (в центре их толщина была значительно больше), постройки из дерева и сырцового кирпича, обилие строительного мусора, мощная оборонительная стена и др. говорят о длительной и непрерывной жизни поселения. Поливное земледелие являлось ведущей отраслью хозяйства. Поля могли располагаться рядом и на более отдаленных участках; связь с последними осуществлялась с помощью верховых лошадей и повозок, запряженных быками. Поля обрабатывались сохой или плугом (Кушнарева К.Х., Лисицына Г.Н., 1979), дополнительное рыхление почвы проводилось мотыгами (табл. 39, 6). Зерно убирали металлическими или каменными серпами (табл. 39, 19), молотили на быках с помощью молотильных досок (Есаян С.А., Шагинян А.Н., 1962, рис. 1).

Следы земледелия на поселении видны повсюду. Это, прежде всего, обгорелое зерно разных видов пшеницы (Тг. durum, Tr. aestivum, Tr. compactum), голозерного ячменя (Hordeum sativum), проса (Panicum miliaccum) и просяная мука, найденные в крупных, обмазанных глиной зерновых ямах и больших сосудах, а в одном случае — в мешке на полу жилища. Среди ячменя встречается древняя форма так называемых бутылковидных зерен (Hordeum langunculiform Bacht). По определению ботаника М.М. Якубцинера, почти полное отсутствие сорняков в скоплениях зерна, а также относительная однородность материала говорят о высоком уровне земледелия, при котором сорняки уничтожались на полях. Помимо злаковых встречены семена бобов (нут?), а также масляничного растения. Наконец, жители поселения разводили виноград культурного сорта Vitis vinifera. Значительный объем зернового хозяйства документируют многочисленные ямы-хранилища и крупные (длиной до 60 см) зернотерки. Некоторые ямы служили погребами, в которые ставились крупные сосуды для хранения продуктов. На процесс земледелия указывают также различные ступки, серпы, глиняные очаги для выпечки хлеба.

Второй ведущей отраслью хозяйства было скотоводство. В различных слоях поселения обнаружены кости быка (52,3 %), мелкого рогатого скота (31,4 %), свиньи (11,5 %), лошади (4,2 %) и собаки (0,6 %). Крупный рогатый скот преобладал в стаде, что особенно наглядно подтверждается статистическими данными овцеводческих хозяйств Кавказа, где соотношение крупного и мелкого рогатого скота выражается цифрами 1:5-10 (Хашаев Х.М., 1959, с. 53; Котович В.Г., 1961а, с. 292; 1982, с. 159). На дне одной из крупных ям со ступенчатым спуском сохранился слой перегоревшей соломы, перемешанной с обгоревшим овечьим пометом. Скорее всего, такие ямы служили зимними землянками для ягнят, что соответствует способу их содержания в Мильской степи в холодную пору и в настоящее время. Наконец, население практиковало охоту, на что указывают кости джейрана и кулана, обсидиановые и костяные наконечники стрел.

На поселении занимались также различными производствами и домашними промыслами. Так, в «доме литейщика» обнаружен глиняный тигель (табл. 39, 10) и куски шлака. Об изготовлении поделок из камня свидетельствуют находки ретушера, куски стеатита, распиленного металлической пилой, незаконченные украшения, недосверленная булава, многочисленные осколки обсидиана; о плетении говорят остатки камышовой циновки. Ткачество документируют пряслица и костяная поделка в форме четырехпалой руки, которая являлась гребнем для прибивки утка на примитивном вертикальном ткацком станке (табл. 39, 26). Наконец, на переработку молочных продуктов указывает фрагмент маслобойки, а на обработку шкур животных — набор костяных и каменных орудий (иглы, проколки, скребки). В рамках домашнего производства изготовлялась, очевидно, «кухонная» посуда и тара — плохо обожженные горшки разных размеров, миски и «солонки», сделанные из глины низкого качества (табл. 39, 1), а также грубые переносные очаги. Эта посуда, составлявшая 61 % всех керамических изделий, резко контрастирует с чернолощеной и расписной, изготовленной гончарами-специалистами. Вместе с тем следы профессионального гончарного производства ни на Узерликтепе, ни на других синхронных поселениях пока не обнаружены.

Наличие земледелия и скотоводства, а также таких производств, как формовка сырцовых кирпичей, металлообработка, гончарное дело, ткачество, плетение, изготовление каменных и костяных изделий свидетельствует о модели замкнутого натурального хозяйства, обеспечивающего жителей самым необходимым. В порядке обмена на земледельческие продукты на поселение, очевидно, доставлялись отсутствовавшие поблизости металлическое сырье, дерево, камень. Расположение поселения на стыке степи и гор Карабаха, где имеются месторождения меди и обсидиана, неслучайно: пролегающие рядом пути скотоводов, ведущие на летние пастбища в горы, очевидно, давали возможность жителям поселения вступать в контакты с ними. Можно предполагать, что это поселение являлось одним из древних пунктов обмена между скотоводческой и земледельческой зонами. Наличие мощной оборонительной стены вокруг поселения свидетельствует о том, что жители поселения и сосредоточенные здесь ценности тщательно оберегались.

По-видимому, близкий тип хозяйства вели жители поселения Илто, обосновавшегося при выходе р. Илто из Иорского ущелья в Алазанскую долину (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, с. 39). Возникшее в период ранней бронзы, это поселение продолжало существовать и в первой половине II тысячелетия до н. э. Здесь находились прямоугольные хозяйственные помещения; рядом — многочисленные ямы-хранилища; в одних — обгоревшее зерно, в других — остатки запасов мяса. Земледелие документируют зернотерки, вкладыши серпов, терочники, песты; скотоводство — кости домашних животных (крупный рогатый скот — 55,4 %, мелкий — 13,3 %, свинья — 31,3 %). Найдены кости собаки, лошади, домашней птицы. Кости оленя указывают на охотничий промысел (Цицишвили А.Л., 1969, с. 76). Спецификой животноводства Илто являлось интенсивное разведение свиней. Зародившееся в эту эпоху свиноводство оказалось традиционным — по сей день в этих местах широко разводят свиней местной породы. На поселении занимались ткачеством: несколько предметов из кости являются деталями примитивного ткацкого станка. В целом, земледельческо-скотоводческий уклад Илто определялся такими благоприятными факторами, как близость реки и удобные пашенные и покосные участки.

Преобладание крупного рогатого скота в стаде прослеживается и по погребальным памятникам в горах Триалети, где есть в изобилии пастбища и покосы, необходимые для его круглогодичного содержания (Киквидзе Я.А., 1988, с. 71). Таким образом, одно из направлений скотоводческих хозяйств некоторых районов Закавказья — интенсивное разведение крупного рогатого скота.

В свое время Б.Б. Пиотровским был выдвинут тезис относительно формирования к концу III тысячелетия до н. э. в Закавказье скотоводства отгонного типа (Пиотровский Б.Б., 1949а, с. 75; 1955а). За прошедшие десятилетия этот важнейший вывод подтвердился новыми фактами. Увеличение численности населения и рост поголовья скота, а, следовательно, сокращение площади производства со второй половины III тысячелетия до н. э. неизбежно приводили к интенсивному освоению предгорий и гор с целью использования под пастбище богатейшей альпийской зоны Большого и Малого Кавказа. Наиболее древние скотопрогонные пути оставались традиционными в течение тысячелетий и используются поныне (Чартолани Ш.Г., 1984, с. 104; 1989, с. 14).

В разных зонах Южного Кавказа открыты десятки древних пунктов, характеризующих различные аспекты сложного скотоводческого хозяйства. Высокогорная зона Кавказа, которую начали осваивать с середины III — начала II тысячелетия до н. э., обследована слабо. Однако и здесь уже обнаружены памятники, связанные с практикой отгонного скотоводства. Это крепости Хртамбоц (2500 м над уровнем моря) и Барцраберд (2000 м над уровнем моря) в альпийской зоне Северо-Восточной Армении (выше лесных массивов), заселявшиеся скотоводами только в летнее время (Есаян С.А., 1976, с. 35, 38). Таковы поселения в высокогорном Кельбаджарском районе (3000 м над уровнем моря; Алиев В.Г., 1976), сезонные стоянки в пещерах и под навесами типа Шау-Легет и Чинна (Любин В.П., 1966; Атаев Д.М., Кушнарева К.Х., 1966; Гаджиев М.Г., 1983, с. 38), большой каменный загон для скота в субальпийской зоне Тетри-Цкаро (Гобеджишвили Г.Ф., 1978, табл. VIII).

Постоянными местами обитания скотоводов начиная со второй половины III тысячелетия до н. э. служили многочисленные поселения в предгорьях и горах Кавказа. Они располагались в труднодоступных местах — на мысах, окруженных ущельями, на склонах хребтов, на вершинах гор и были дополнительно укреплены циклопическими стенами. На горно-стационарное хозяйство скотоводов, при котором в стаде преобладает крупный рогатый скот, указывают также находки целых туш быков, либо их шкуры, снятые с головой и конечностями в курганных захоронениях рассматриваемого времени (Триалети, Кировакан, Кирги, Аруч и др.).

Если для ирригации степных и долинных областей строилась система заградительных дамб и водоразборных каналов, то для орошения пастбищных угодий и водопоя в горах сооружались сложные системы каналов и водоемов для сбора талого снега, питающиеся ручьями и родниковыми водами: в конечном итоге вода направлялась в долины. Самые ранние горные ирригационные системы, восходящие ко II тысячелетию до н. э., зафиксированы на склонах Гегамских гор и Арагаца. Их «сторожили» каменные статуи — вишапы, олицетворявшие грозные силы (Марр Н.Я., Смирнов Я.И., 1931; Пиотровский Б.Б., 1939).

На территории Иори-Алазанского междуречья известны и другие категории памятников, связанные со скотоводческим циклом. Это расположенные на расстоянии одного перехода друг от друга пункты для ночевки пастухов (Земо Бодбе и Цхарис Буде) по пути их следования с отарами в горы и обратно; примечательно, что они используются в тех же целях и сегодня. Остановочный пункт обнаружен около с. Греми, недалеко от дороги, ведущей к перевалу Кодори (Дедабришвили Ш.Ш., 1969, с. 69).

Таким образом, начиная со второй половины III тысячелетия до н. э. и на протяжении всей эпохи бронзы прокладывались магистральные пути скотоводов (у армян «дороги арбы») из Араратской долины на пастбища Арагаца, из Алазанской долины по ущельям рек Илто и Арагви в высокогорья Шида Картли, из Гардабанской степи, Марнеульской и Согланлугской долин — в Триалети, из Мильской степи — в Карабахские горы, из ущелья р. Инцоба, через перевал Кодори — в горный Дагестан и т. д. Как символ отгонного скотоводства следует рассматривать уникальную фигурку пастуха с посохом (Арич), фигурки баранов (Арич, Карнут) и собак из различных поселений Кавказа второй половины III тысячелетия до н. э. (Хачатрян Т.С., 1975; Бадалян Р.С., 1985а). Этнографическая практика показывает, что потребность в содержании пастухов и собак диктуется наличием крупного стада (на 500–600 голов рогатого скота приходится обычно один-два пастуха и пять-шесть собак) и необходимостью его выпаса вдали от селений. Пастух в скотоводческом хозяйстве — важная фигура, от него зависит благополучие стада. Отношение к пастуху нашло яркое преломление в сказках многих кавказских народов, наделяющих пастуха чертами доброго героя (Гаглоева Э.Д., 1963, с. 272).

Установление глубокой исторической древности истоков отгонного скотоводства Закавказья делает методически оправданным привлечение для реконструкции его форм этнографического материала. Установлено, что эта отрасль экономики в разных районах Кавказа была представлена разными подтипами, сформировавшимися в конкретных природно-хозяйственных и исторических условиях (см., например: Кулиева М.В., 1929; Рчеулишвили М.Д., 1957; Мкртумян Ю.И., 1974; Макалатия М.Н., 1975; Шамиладзе В.М., 1977; Брегадзе Н.А., 1979).

Развитие земледелия и скотоводства привело к кардинальным изменениям в других областях производства. В эпоху средней бронзы бурно развиваются строительное дело и другие ремесла. Сооружение грандиозных погребальных залов (площадь некоторых доходит почти до 200 кв. м) с уступчатыми каменными стенами (Триалети, Зуртакети), способы перекрытия этих больших пространств, а также постройка сложных оборонительных укреплений из сырца и камня (Узерликтепе, Лори Берд, Кармир Берд, Арич) демонстрируют значительный прогресс в строительной технике и высокоразвитую инженерную мысль.

Коренные изменения наблюдаются в области металлургии и металлообработки (Абесадзе Ц.Н., Бахтадзе Р.А., Двали Т.Г., Джапаридзе О.М., 1958; Тавадзе Ф.Н., Сакварелидзе Т.Н., 1959, с. 37; Абесадзе Ц.Н., 1974а; Дедабришвили Ш.Ш., 1979, с. 60; Геворкян А.Ц., 1980, с. 73; Тавадзе Ф.Н., Сакварелидзе Т.Н., Инанишвили Г.В., 1987; Абесадзе Ц.Н., Бахтадзе Р.А., 1987). Это, прежде всего, ощущается на основании просмотра выпускаемой продукции. Происходит смена морфологии основных категорий орудий и оружия: появляются новые формы — асимметричная секира, кинжал с рамочной рукоятью, клинок ромбического сечения, «рапира», втульчатый наконечник копья, долото, плоский топор и т. д. Начинает выпускаться металлическая посуда, высокохудожественные изделия из золота, серебра, меди, сурьмы, украшенные драгоценными камнями, чеканкой, гравировкой, инкрустацией. Расширяется масштаб производства, могильники наполняются металлическими изделиями. В могильниках Сачхере, например, найдено большое количество топоров, копий, кинжалов, украшений (табл. 25, 1-11, 13, 15, 16), что резко контрастирует с единичными находками в могилах предшествующего времени. Выразительны в этом плане и недавно открытая в Дагестане Великентская катакомба, в которой обнаружено около 1500 разнообразных металлических предметов (Гаджиев М.Г., Кореневский С.Н., 1984; Гаджиев М.Г., 1987), или «царские» погребения в Кировакане и Карашамбе, где представлены престижные предметы — оружие и посуда из драгоценных металлов (Пиотровский Б.Б., 1949а, с. 46; Мартиросян А.А., 1964, рис. 28–32; Оганесян В.Э., 1988а, б).

Выпуск такого богатого набора изделий вовлекал в сферу производства большое количество мастеров-профессионалов, начиная от горняков, работавших в забоях, кончая литейщиками и ювелирами. Следовательно, речь идет о бесспорном расширении в этот период сырьевой базы, что подтверждается новейшими открытиями. В плане сказанного особый интерес представляют результаты работ, проведенных на Западном Кавказе — прежде всего, открытия в рудниках Абхазии, в частности в урочище Башкапсара на перевале Кодорской и Бзыбской речных систем (2200–2400 м над уровнем моря). Здесь расположены медные рудники, в которых исследовано 12 древнейших выработок (Бжания В.В., 1988). Они включали открытые ямы, вертикальные шахты, горизонтальные, иногда многоярусные штольни с боковыми камерами. Здесь прослежена стратиграфия заполнения разработок, найдено около 50 каменных молотов для дробления руды, деревянные столбы штолен, разбитые сосуды. Из четырех радиоуглеродных дат, взятых с разных глубин выработок, две указали на конец III — середину II тысячелетия до н. э. (3275±20 — ЛЕ-196, 4080±300 — ЛЕ-198), а две — на конец II тысячелетия до н. э. Если эти даты подтвердятся дополнительными анализами, то Башкапсарские медные выработки окажутся самыми древними на Кавказе.

Не меньший интерес в этом плане представляет Рачинский очаг месторождений, где наряду с медной рудой имеются богатые запасы мышьяка, сурьмы и полиметаллических руд. Особенно богата сурьмой горная Рача; здесь известно 25 месторождений, самые крупные из которых — Зопхито, Квардзахети, Сагебу. В свое время Г.Ф. Гобеджишвили выявил в районе с. Геби 30 сурьмяных и около 100 медных рудников со следами отвалов, древними захоронениями и другими археологическими реалиями (Гобеджишвили Г.Ф., 1952б). По этим признакам он их датировал началом II — началом I тысячелетия до н. э. Продолженные там в последнее десятилетие «системно-инженерно-археологическим» методом исследования выявили древние выработки, технологию добычи и обработки сырья; здесь открыты поверхностные углубления и подземные камеры, где производились отбойка руды молотом и огневым способом, разрушение пород, дробление руды, частичная ее сортировка. Судя по находкам шлаков, металлургическая переработка руды осуществлялась на поверхности, недалеко от рудника. О размахе добычи меди, сурьмы и мышьяка можно судить по массе отходов обогащения и металлургии, которая составляла 100000 тонн. В результате комплексного изучения выработок, в котором участвовали химики, металлурги, геологи, инженеры, археологи, были установлены три этапа развития техники и технологии производства и его основных параметров. Предложенная в свое время Г.Ф. Гобеджишвили датировка подтвердилась радиуглеродными датами: две из них указывают на первую половину II тысячелетия до н. э. (Сагеби — 1675 и 1640 лет до н. э.), две — на вторую (Зопхито — 1165 и 1230 лет до н. э.; Муджири Т.П., Гобеджишвили Г.Г., Инанишвили Г.В., Майсурадзе В.Г., 1987; Гобеджишвили Г.Г., Инанишвили Г.В., Муджири Т.П., 1988). Разработкой сурьмяных месторождений и следует объяснить появление в этот период в Западном Закавказье изделий из мышьяко-сурьмянистой бронзы и сурьмы, в то время как в других частях региона литейщики использовали оловянистую бронзу. Очень возможно, что отсюда сурьма транспортировалась в далекие страны, в частности — Месопотамию (Forbes R., 1950, p. 263).

Параллельно обследовано еще одно полиметаллическое горнорудное месторождение в Сванетии. Оно расположено в ущелье р. Ингури, на высоте 2000 м, в местечке Зааргаш. Здесь расчищены две штольни; глубина первой 29 м, периметр 45 м, у второй — соответственно 60 и 145 м. В них обнаружены вышедшие из употребления орудия, каменные молоты, молотки, терки, балки для крепления кровли, деревянное корыто. Особо обращает на себя внимание не имеющий аналогов огромный каменный «молот» весом 40 кг; предполагается, что он служил ударным элементом какого-то механического сооружения. Техника и технология добычи руды, а также массовые находки идентичны комплексам, открытым в Абхазии и Раче. Это обстоятельство позволяет датировать Зааргашское месторождение примерно тем же временем, что и другие (Чартолани Ш.Г., 1988).

Наконец, недавно были открыты древние выработки в юго-восточной части Закавказья, на территории Нахичевани; самая древняя из них — Вайхнер (первая половина II тысячелетия до н. э.). Здесь обнаружены неглубокие овальные ямы; в отвалах же были куски пустой породы, каменные молоты, сероглиняные сосуды. Эти находки определили время эксплуатации рудника (Бахшалиев В.Б., 1985; 1986, с. 10).

Для получения высококачественных бронз начинает широко использоваться олово (в III тысячелетии до н. э. изделия изготовлялись почти исключительно из мышьяковистой бронзы); особенно это касается южных районов Закавказья; достаточно сказать, что 80 % всех проанализированных предметов первой половины II тысячелетия до н. э. из памятников Армении отлиты из оловянистой бронзы. Более сложная картина наблюдается в Грузии; если в Квемо Картли (Триалети, Сабит-Ахча, Зуртакети, Шулавери) и Месхети в основном применялась оловянистая бронза, то в Шида Картли (Нули, Квасатали, Метехи) нет единой тенденции: в Нули, например, по старой традиции преобладала мышьяковистая бронза, в Квасатали — и та и другая, а в Метехи и на ряде других памятников — оловянистая бронза. Более высокая стадия металлургии знаменуется также другими достижениями — вводятся в производство новые виды сплавов на основе комплексных лигатур (свинец, сурьма, цинк, комбинированные с мышьяком и оловом). Таким образом, спецификой металлопроизводства этого периода становится использование оловянистой бронзы и многокомпонентных сплавов. А это в свою очередь свидетельствует о том, что мастера-металлурги постепенно постигают изменения свойств металла в зависимости от того, какой минерал и в каких пропорциях добавляется к шихте.

Изменяется и химическая характеристика металла, указывающая на новые адреса рудной базы. Если в III тысячелетии до н. э. эксплуатировались месторождения с низким содержанием никеля в границах Армянского нагорья, то с начала II тысячелетия до н. э. параллельно начинают разрабатываться высоконикелистые месторождения; они локализуются в границах Передней Азии. Следовательно, происходит переориентировка кавказских металлургов на более далекие сырьевые базы. Такая ситуация могла возникнуть лишь на основе сложной и четкой организации добычи и переправки металла на большие расстояния.

Бурного расцвета достигает ювелирное дело, которое выделяется в самостоятельную отрасль металлообработки. Особенно ярко это прослеживается на памятниках триалетской культуры с их великолепной серией изделий из драгоценных металлов, таких, как чаши, кубки, шкатулки, навершия штандартов, фигурки животных, бусы, булавки и пр. Все они отличаются отточенностью, совершенством форм, свидетельствующими о высоком искусстве мастеров, чьи творческие искания, изысканный вкус и тончайшее чувство материала заложили основы чеканного искусства Кавказа (Джапаридзе Н.О., 1988). В процессе развития постепенно вырабатывается своеобразный стиль: наряду с грануляцией, пунсоном, филигранью используется инкрустация; это придает изделиям самобытность и изысканность. Мастер находится в постоянных поисках новых пластических форм и особое внимание уделяет внешнему виду предмета. Форма и орнамент предмета подчиняются принципу «золотого сечения» (Джапаридзе Н.О., 1981, с. 23). Создается своеобразный цветной декоративный стиль.

Ювелирные изделия отличаются также разнообразием, сложностью и высоким уровнем техники обработки. Установление технологии процесса их изготовления показало, что для технического оснащения использовались специальные инструменты: деревянные сердечники, токарно-давильные станки, измерительные и режущие инструменты и др. Уникальной находкой в этом плане является резец для обработки золота и серебра из погребения ювелира в Авневи (Тавадзе Ф.Н., Сакварелидзе Т.Н., 1959, с. 27).

Технология металлообрабатывающих процессов и степень ее продвинутости восстанавливаются преимущественно по конечной продукции; ввиду слабой изученности поселений находки остатков этого производства составляют исключение, в то время как более ранние и более поздние мастерские хорошо известны. Прямым свидетельством металлообработки является лишь упоминавшийся «дом литейщика» на поселении Узерликтепе, где найдены глиняный тигель и кусок шлака. Имеется также упоминание, что на поселении Кюльтепе II зафиксированы следы металлообрабатывающей мастерской, где найдены глиняные тигли, сопло, молотки (Алиев В.Г., 1983, с. 17).

Таким образом, занятая в металлургическом производстве большая армия специалистов-профессионалов обеспечивала такие процессы, как разработка и обогащение руд, выплавка металла, приготовление сплавов, изготовление литейных форм, ковка, чеканка, шлифовка и очистка изделий, поиски и отделка драгоценных камней для инкрустации и др. Естественно предполагать, что мастера-металлурги не были заняты в сфере базовых отраслей хозяйства, а работали на общину, также на заказ и на рынок.

Большие перемены наблюдаются и в области гончарного производства. С начала III тысячелетия до н. э. коренным образом меняется облик посуды — возникают новые формы и приемы орнаментации, среди которых особенно примечательны роспись, резной и точечный орнаменты. Последние заметно совершенствуются на протяжении периода средней бронзы: если на ранних этапах они наносились резцом небрежно, то позднее появились штамп в виде «шагающей гребенки» и циркуль для разметки поверхности сосуда и последующего нанесения орнамента. Часть сосудов теперь изготавливается на гончарном круге. По-видимому, опыт керамистов, работавших на вращающемся станке, был заимствован ювелирами, так как чаши и кубки из драгоценных металлов сделаны по тому же принципу. Гончарное дело требовало высокого мастерства. Керамисты использовали набор рецептов глиняного теста (только посуда Алазанских курганов, например, была сформована из четырех его видов), осуществляли разнообразный обжиг на окислительном и восстановительном огне, применяли обработку поверхности сосудов шлифовкой, ангобированием, резьбой, штамповкой и росписью.

Значительные достижения имели место и в других отраслях ремесла. Деревообрабатывающее дело обслуживало различные стороны быта, а также потребности заупокойного культа. Для погребения рода-племенной знати сооружались громадные срубы (Марткопи, Бедени, Цнори); огромные камеры или залы перекрывались сложными бревенчатыми конструкциями (Учтепе, Триалети, Зуртакети и др.). Бревна транспортировались на большие расстояния. Достаточно сказать, что для оформления могилы третьего Учтепинского кургана в безлесную Мильскую степь было издалека завезено около 100 восьмиметровых стволов можжевельника (Иессен А.А., 1965в, с. 168).

Для перевозки продуктов земледелия, транспортировки скарба и продуктов на кочевья и обратно, доставки леса и камня для сооружения оборонительных стен, домов и могил использовались четырехколесные арбы, для погребения знатных лиц изготовлялись специальные траурные ложа и колесницы; некоторые из них украшены искусной резьбой. Плохая сохранность дерева лишает возможности всесторонне охарактеризовать эту отрасль ремесла, хотя ряд столярных операций четко восстанавливается по находкам (Мелитаури К.Н., 1969). Изготовлялись также деревянные ткацкие станки, различная мебель (столики и пр.), посуда, шкатулки и др. Наконец, на почетное место деревообрабатывающего ремесла указывают находки в богатых могилах металлических топоров и долот (Бедени, Марткопи, Шулавери, Кировакан). Скорее всего, эти предметы символизировали покровительство ремеслам со стороны погребенных в этих могилах владык.

В беденских гробницах обнаружены ковры, льняные и шерстяные ткани, войлок. На развитие ткачества указывают текстильная керамика Колхиды, детали от ткацкого станка из Илто и костяные четырехпалые детали, служившие для прибивания утка (бердо) на вертикальном ткацком станке из поселения Узерликтепе (табл. 39, 26) и одного из погребений в Ариче (табл. 37); вероятно, в последнем случае оно сопровождало женщину, занимавшуюся при жизни ткачеством. Наконец, насильственно убитая молодая женщина, около которой лежало веретено, сопровождала своего патрона в богатом беденском кургане Гадрачилигора.

О высоком уровне камнерезного дела говорят обсидиановые наконечники стрел из алазанских, беденских и триалетских погребений, тончайшая обработка которых может быть приравнена к ювелирному искусству. Вероятно, это были «парадные» стрелы, предназначавшиеся для погребений представителей верхушки общества, так как на бытовых памятниках постоянно встречаются значительно более примитивно оббитые экземпляры этого типа оружия.

Сложение такого огромного исторического пласта, как южнокавказские культуры периода средней бронзы, происходило при интенсивном общении их создателей с окружающим миром. Это ярко демонстрируют археологические факты, начиная с последней трети III тысячелетия до н. э., которые упорно нарастают вплоть до середины II тысячелетия до н. э. Такая ситуация должна быть поставлена в прямую связь со значительным ростом производительных сил в связи с развитием отгонной формы скотоводства, интенсификацией земледелия, бурным прогрессом металлургии и других ремесел. В итоге в руках элитарной части общества скопились значительные богатства для вступления в разносторонние международные контакты. Взаимовлияние могло осуществляться и в результате передвижения каких-то этнических групп, что характерно для этого времени в ряде областей переднеазиатско-малоазийского региона.

К сожалению, проблема влияния южнокавказских культур на культуры Переднего Востока до сих пор остается неразработанной, хотя можно сказать, что столь важный этнический массив, владеющий богатейшими природными ресурсами и создававший целые блоки своеобразных культур, не мог не воздействовать на соседние страны. Приведем лишь один пример. В Месопотамии известны изделия из чистой сурьмы и сурьмяных бронз, в то время как месторождения сурьмяных руд там отсутствуют. Как полагают, источником снабжения сурьмой Месопотамии (а также Египта), скорее всего, являлся Кавказ (Forbes R., 1950, p. 263). Это тем более вероятно, так как: 1) состав месопотамских сурьмяных бронз и изделий из сурьмы приближается к составам изделий древней Грузии (Тавадзе Ф.Н., Сакварелидзе Т.Н., 1959, с. 40); 2) на территории горной Рачи в древности широко разрабатывались сурьмяные руды (Гобеджишвили Г.Ф., 1952б; Гобеджишвили Г.Г., Инанишвили Г.В., Муджири Т.П., 1988).

В свою очередь, находясь на высоком уровне культурно-исторического развития, южнокавказское общество проявило способность к восприятию новшеств во многих сферах жизни. Это иллюстрируют богатые погребения, принадлежавшие элитарной прослойке кавказского общества и осуществлявшей контакты с соседними странами и народами. В целом этот период протекал при постоянных связях с цивилизациями Передней и Малой Азии (Арешян Г.Е., 1973) и совпадал со временем образования старовавилонского, староассирийского и хеттского царств, мощного подъема малоазийской культуры и консолидации племен в восточном Средиземноморье (История Древнего Востока, 1979, с. 130, 198, 232, 245). Соседство столь крупных цивилизаций должно было оказывать постоянное воздействие в первую очередь на Закавказье. Наиболее четко южнокавказские связи были ориентированы на юго-запад (Анатолия, Сирия), что наложило отпечаток на характер рассматриваемых культур периода средней бронзы.

Одной из самых сложных проблем археологии (при отсутствии письменных свидетельств) является проблема сущности древних связей. Они могли быть обусловлены различными аспектами жизни обществ — торговым обменом сырьем, скотом, продуктами производства, обменом специалистами-ремесленниками, прямым подражанием тем или иным заморским феноменам, общим культурным взаимодействием и пр. (Обмен и торговля в древних обществах, 1974). Следует иметь в виду и возможность инфильтрации в Закавказье отдельных этнических групп из соседних регионов. Во всяком случае картина передвижений в Передней и Малой Азии в конце III — первой половине II тысячелетия до н. э. допускает такую ситуацию (Дьяконов И.М., 1968, с. 7–45; История Древнего Востока, 1979, гл. X, XI, XV, XIX).

Влияния южных соседей проникают в сферы материальной и духовной жизни закавказского общества. Процесс этот постепенный. Мы уже говорили, что из южных стран в Закавказье пришла «мода» расписывать сосуды, причем появилась она в наиболее ранней (кармирбердской) культуре эпохи средней бронзы и просуществовала вплоть до заката культур этого яркого периода; в Закавказье эта традиция отсутствовала. Влияние заметно и в мотивах орнаментации: на кармирбердской посуде мелькают элементы росписи сосудов древнего Мерсина, Тарусса, Богазкея, Кюльтепе, Алишара и др. Кармирбердская культура указывает и еще на одно направление связей; в погребениях могильника Верин Навер и Кармир Берд (Араратская долина) найдены ожерелья из стеклянных и фаянсовых бус, которые есть основания рассматривать как прямой импорт из Месопотамии, в частности из мастерской Ларсы.

В керамике севано-узерликской группы памятников связи заметны не менее отчетливо. Уже само наличие расписных сосудов является проявлением все той же южной традиции. В Лчашенском кургане бив аричском погребении 65 встречены двуручные сосуды (табл. 40, 4; 41, 13), являющиеся подражанием малоазийским образцам (Арешян Г.Е., 1973); эти сосуды встречаются и в погребениях триалетского круга (Воскеваз и др.). Кинжал же с рамочной рукоятью из аричского погребения 78 (так же, как и из Кизыл Ванка) следует рассматривать как изделие переднеазиатского импорта. Позднее эти кинжалы получили широкое распространение по всему Ближнему Востоку и Кавказу (Погребова М.Н., 1977, с. 34). С тем же культурным кругом связываются булавка и разъединитель бус из погребения 65 аричского могильника. Последние вместе с хурритскими печатями (Дьяконов И.М., 1963, с. 11) начиная с XVIII в. до. н. э. распространяются в тех же широких границах. Наконец, на юг уходят аналогии случайно найденным топорам из Ленинакана и Навура, которые прямо сопоставляются с топорами VI слоя Тепе Гавра, погребений Талыша и находок в таких анатолийских памятниках, как Кюльтепе, Ван, Сивас, Эрзерум (Мартиросян А.А., 1964, с. 61).

Особенно интенсивные связи прослеживаются по памятникам триалетской культуры. Достаточно обратиться к «царским» курганам, отмеченным обрядом кремации, который, как предполагают, повторяет ритуал погребений хеттских царей, ставший известным благодаря хеттским текстам (Куфтин Б.А., 1941, с. 100). Существует также точка зрения, что обряд кремации и в хеттском, и в южнокавказском обществах является результатом воздействия хурритской этнической среды (Меликишвили Г.А., 1965б, с. 21). Вместе с тем отдельные случаи кремации (Тквиави, Степанакерт, Хаченагет) имели место уже во второй половине III тысячелетия до н. э. (Макалатия С.И., 1943; Гуммель Я.И., 1948; Кушнарева К.Х., 1954, с. 168), хотя в ранних «царских» курганах Марткопи, Цнори и Бедени вождей не сжигали. По-видимому, начиная примерно с XVII в. до н. э. ритуал кремации становится достоянием высшей прослойки кавказского общества, стремящейся к подражанию царским обычаям южных соседей. Обряд помещения в гробницы колесниц — этот особый признак престижа, — возможно, также заимствован из ритуала погребений шумерских царей. С помощью погребального экипажа и других предметов особого назначения обеспечивались условия для перехода лиц высокого ранга в заупокойную жизнь.

Связи прослеживаются и в сфере металлопроизводства. Последними исследованиями этой отрасли ремесла в Малой Азии и на Южном Кавказе (Esin U., 1969; Абесадзе Ц.Н., 1974а, б; Геворкян А.Ц., 1980) устанавливаются следующие важнейшие факты.

1. Преобладание на Южном Кавказе в III тысячелетии до н. э. изделий из низконикелистой меди свидетельствует об эксплуатации местных сырьевых ресурсов в пределах Кавказа. В период же средней бронзы происходит переориентировка сырьевых источников, начинается активное использование высоконикелистых месторождений, расположенных вне региона; это значит, что налаживаются новые экономические связи. Вопрос, каким способом добывалось новое сырье — посылались ли на его добычу экспедиции, как это происходило с обсидианом (Renfrew С., Dixon I., Cann J., 1966; Кушнарева К.Х., 1974а), или транспортировались в Закавказье слитки металла, — остается открытым.

2. Как известно, в III тысячелетии до н. э. южнокавказские металлические изделия изготовлялись из мышьяковистой меди, в то время как в Анатолии уже преобладали изделия из классической оловянистой бронзы. Логично думать, что технологическая традиция изготовления последних в конце III тысячелетия до н. э. проникает в Закавказье из Анатолии. Таким образом, связи осуществлялись как по линии эксплуатации удаленных месторождений (А.Ц. Геворкян предполагает, что оловянистые рудные месторождения находились на территории Передней Азии), так и по линии обмена опытом и заимствований рецептуры более эффективных сплавов.

Парадные втульчатые наконечники копий, известные из серии погребений (Аруч, Азнабюрт, Триалети, Кировакан, Месхети — табл. 25, 22; 26, 4; 27, 5), находят прямые аналогии в Сирии (Рас-Шамра I), где они датируются XVII–XV вв. до н. э. (Schaeffer С., 1943). Их рассматривают и как предметы сирийского импорта (Мартиросян А.А., 1964, с. 64), и как продукцию местных мастеров, заимствовавших формы у сирийских металлургов (Джапаридзе О.М., 1969, с. 162). Узкие «рапиры», найденные в комплексах (Самтавро, Маисян, Лило — табл. 21, 8) и случайно (Воротна Берд, Дзора-ГЭС, Ноемберян, Качаган, Ангехакот — табл. 27, 1–4), связываются с крито-микенским оружием; очевидно, первые образцы попали на Кавказ из Эгейского мира. Возможно, что в дальнейшем наладилось их местное производство, о чем говорит большое сходство некоторых южнокавказских «рапир». Влияние юга испытали и архаичные проушные топоры, самый ранний экземпляр которых в Закавказье найден в Ленинакане, а самый поздний — в Кировакане (табл. 27, 11, 23). Между ними стоят случайные находки из Грма-Геле, Бодорна, Гумбати, Навура (табл. 27, 24, 25). Эти топоры имеют прямые параллели в топорах VI слоя Тепе Гавра, V слоя Телл-Билла, анатолийского Кюльтепе и др.). Перечисленные памятники очерчивают широкий круг их бытования.

Ювелирные изделия из «царских» курганов уникальны. Они не имеют прямых аналогов в памятниках Переднего Востока и, по мнению большинства специалистов, являются продукцией местных мастеров, имевших уже в своем распоряжении высокую технологическую базу. Весьма интересно, что, начиная со второй половины III тысячелетия до н. э. Кавказ входит в тот ареал, где существовал круг терминов, обозначающих как чистое золото, так и золото с различными примесями (Дедабришвили Ш.Ш., 1979, с. 66). Вместе с тем ряд предметов испытал на себе влияние различного рода стилей, бытовавших в южных цивилизациях. До сих пор вызывает споры знаменитый серебряный кубок из XVII триалетского кургана с изображением ритуальной сцены (табл. 26, 17). Наряду с утверждением, что это местное изделие, существует и другая точка зрения — строгая ритмичность фигур процессии, костюмы фантастических персонажей, их зооморфные маски позволяют связать этот кубок с искусством хеттско-малоазийского круга, проявляющимся, в частности, в рельефах Язили-Кая и Зенджирли (Меликишвили Г.А., 1965а; 1965б, с. 20). Влияние хеттского искусства ощущается также в манере передачи геральдических львов на золотых триалетских штандартах и чаще из Кировакана (табл. 26, 14; 27, 7), хотя форма последней точно копирует глиняные сосуды, особенно распространенные в памятниках севано-узерликской культуры. Как результат воздействия хеттского стиля следует воспринимать два гладких серебряных кубка из того же кироваканского кургана (табл. 27, 9, 13); их высоко поднятые ручки прекрасно связываются с деталями малоазийской керамики. Наконец, кубки цилиндрической формы имеют прямые аналогии в «хеттской» посуде такого памятника, как Аладжа Уюк. Есть точка зрения, что эти предметы могли быть и привозными (Арешян Г.Е., 1973, с. 45).

Вопрос о культурном круге, из которого происходят отдельные шедевры южнокавказских богатых погребений, вновь был поднят в связи с открытием великолепного серебряного кубка из погребения в Карашамбе (табл. 27, 17). Стилистически он очень близок только упомянутому кубку из Триалети. Как полагает первооткрыватель карашамбского кубка, по ряду мифологических, стилистических и орнаментальных признаков оба они принадлежат искусству малоазийско-закавказского круга, испытавшего на себе месопотамское влияние. Сам факт обнаружения этих родственных шедевров древней торевтики в памятниках триалетской культуры при отсутствии аналогов за пределами ее распространения как бы подтверждает их местное (в широком смысле) происхождение (Оганесян В.Э., 1988а; 1988б). Семантический анализ композиции на кубках и на других изделиях Кавказа выявил их индоевропейскую мифологическую основу, что дает основание говорить о наличии индоевропейского компонента среди носителей триалетской культуры в период ее «цветущей поры» или на кировакано-триалетском этапе (Арешян Г.Е., 1988). Высказано также предположение, что подобные изделия скорее всего изготовлялись в археологически слабо исследованных западных областях Армянского нагорья (Пиотровский Б.Б., 1955б, с. 10) — в зоне наиболее вероятных малоазийско-месопотамских контактов, откуда на рубеже III и II тысячелетий до н. э. поступали культурные импульсы и просачивались этнические группы на восток, в область Куро-Аракского междуречья (Оганесян В.Э., 1988а, с. 160).

Наконец, золотые и бронзовые височные завитки из триалетских курганов (табл. 26, 12) близки к месопотамским образцам, классический вариант которых восходит к массивным украшениям головного убора царицы Шубад в Уре. С изделиями из Ура сопоставляются и триалетские ларцы с золотыми перегородками, инкрустированные камнями и обсидианом (табл. 26, 1). С месопотамскими традициями также сопоставляют ожерелье с агатовым кулоном, оправленным в золото (табл. 26, 8), техника его исполнения близка способу изготовления кулона из Урука, хотя тот несколько иной по форме и размерам.

Наиболее массовый материал — керамика является чисто местным компонентом, уходящим корнями в гончарное производство III тысячелетия до н. э. С юга пришла сама «мода» расписывать сосуды, а также некоторые элементы орнаментации. Вместе с тем среди массовой посуды выделяются редкие экземпляры, не имеющие на Кавказе местных прототипов. Это чернолощеные и расписные сосуды различных форм с высокоподнятыми одной или двумя ручками (Лчашен, Воскеваз, Камакатар, Элар, Арич) — так называемые киафы и канфары. Подобные особенности имеют также упоминавшиеся серебряные кубки кироваканского кургана. Исходные их формы выявляются в халколитических памятниках Анатолии, а затем, не прерывая традиции, подобные сосуды бытуют среди малоазийской «хеттской» керамики (Арешян Г.Е., 1973, с. 45). Учитывая близость технических приемов изготовления киафов и канфаров с массовой местной посудой, а также то обстоятельство, что в древности посуда была объектом торговли лишь в редчайших случаях (Kantor H., 1947) следует считать, что южнокавказские гончары, скорее всего, заимствовали формы малоазийских сосудов.

Влияние южных цивилизаций прослеживается и по керамике типа Кизыл Ванк, концентрирующейся в памятниках в районе Нахичевани. Как было показано выше, сосуды этого круга имеют прямые аналоги в керамике приурмийских поселений Хавтантепе и Геойтепе (табл. 42, 26–33). С поселениями Ирана нахичеванские памятники составляют единую культурную область. Вместе с тем гончарное производство так называемой кизылванкской культуры испытало на себе и западные влияния. Бросается в глаза, в частности, абсолютное единство глубоких мисок из Кизыл Ванка и Геойтепе, украшенных сетчатыми ромбами и шахматным узором с сосудами из Богаз Кея (Mellaart J., 1966, fig. 55).

Таким образом, общий подъем культуры Кавказа был стимулирован усилением культурно-экономических связей с цивилизациями Юга. Импульсы поступали в первую очередь в Закавказье, а через него и на Северный Кавказ. Иными словами, уже к рубежу III–II тысячелетий до н. э. весь Кавказ оказывается под воздействием передовых культур Переднего Востока, причем на протяжении эпохи средней бронзы эти воздействия усиливаются.

Намечаются связи и с Севером. Так, было высказано предположение, что четырехколесные повозки южнокавказские племена заимствовали у степных кочевников (Массон В.М., 1973, с. 110), где они были распространены начиная с первой половины III тысячелетия (Избицер Е.В., 1990). Последние являлись посредниками в распространении специфических западнокавказских трубчато-обушных топоров, которые встречаются в Центральной России и придунайских странах и найдены в памятниках срубной и фатьяновской культур (Кореневский С.Н., 1981; Микеладзе Т.К., 1990, с. 29). Однако северные связи населения Закавказья — тема пока слабо разработанная.

Наконец, неожиданное направление связей дают западные (колхидские) поселения. По ряду признаков в них обнаруживается большое сходство с террамарами северной Италии. Сопоставления намечаются как по характеру жилых построек (деревянные или плетеные настилы полов, покрытые черной непроницаемой навозной землей, специфические помещения-ячейки), так и по другим элементам материальной культуры; к последним следует отнести простейший (ямный) тип очага, чернолощеные бадьевидные сосуды с «жаберным» орнаментом, костяные шилообразные, черенковые и выемчатые кремневые наконечники стрел. Сущность этих связей остается пока не выявленной; сходство могло быть порождено близкими геоморфологическими условиями колхидской низменности и долины р. По; однако синхронность близких по облику культур указывает на возможность прямых либо опосредованных контактов протоколхов с обитателями итальянских террамар.

Таким образом, географическое положение Кавказа, находящегося на стыке Передней Азии и Восточной Европы, способствовало тому, что со второй половины III до середины II тысячелетия до н. э. носители южнокавказских культур поддерживали постоянные контакты с окружающими их странами.

Сложение отгонного скотоводства, дальнейший прогресс земледелия и ремесел повлекли за собой кардинальные перемены в общественной и духовной сферах жизни местного населения. Они наступают во второй половине III и нарастают в первой половине II тысячелетия до н. э. Отразившиеся в целом комплексе явлений, эти перемены особенно ярко проявились в погребениях новой социальной прослойки — в так называемых царских курганах (Чайлд Г., 1949, с. 167; Массон В.М. 1973; Piggott S., 1978; Кавтарадзе Г.Л., 1979). Следует учитывать, что в древних обществах погребальные обряды отражали в первую очередь социальный ранг умершего, а не степень его благосостояния при жизни (Массон В.М., 1973, с. 102; Алекшин В.А., 1975; 1977). Процесс нарастания этих явлений на Кавказе прослеживается при сопоставлении двух хронологических групп курганов раннего этапа триалетской культуры (см. главу 4). При всей сложности погребальных сооружений в курганах старшей группы, требовавших значительных трудовых затрат, инвентарь захоронений беден. По-видимому, погребенные здесь люди занимали высокое положение в обществе, в котором имущественная дифференциация была развита еще относительно слабо. Со временем положение выделившейся знати упрочилось. Погребения последней трети III тысячелетия до н. э. (вторая группа) отличаются грандиозными насыпями, обширными могильными камерами, человеческими жертвоприношениями, богатым инвентарем, среди которого встречаются пока единичные предметы роскоши. Своим обликом они тяготеют к считавшемуся еще недавно уникальным Майкопскому кургану (Иессен А.А., 1935; Мунчаев Р.М., 1975, с. 197); открытие в последнее десятилетие аналогичных элитарных погребений на Северном Кавказе (Нальчик, Новосвободная, Клады; Чеченов И.М., 1973; Бочкарев В.С., Резепкин А.Д., 1981; 1989) свидетельствует о близком уровне общественных отношений у племен, обитавших по обе стороны Большого Кавказа. По словам А.А. Иессена, «появление подобных богатых погребений становится возможным лишь в условиях общего роста благосостояния всего общества, роста, основанного в данном случае, несомненно, на развитии скотоводства и параллельно — земледелия» (Иессен А.А., 1951, с. 195). Прибавочный продукт, получаемый в результате интенсификации хозяйства, особенно скотоводческими общинами, способствовал сосредоточению больших накоплений в руках отдельных родов, вождей племен и приближенных к ним лиц. Их погребения в Закавказье совершались либо вдали от постоянных мест обитания — в горных зонах, куда отгоняли скот на лето (Тегри-Цкаро, Триалети, Зуртакети, Гомарети и др.), либо в долинно-степных районах, где скотоводы проводили зимние месяцы (Алазанская долина, Мильская степь). Среди ранних «царских» курганов своими размерами, монументальностью сооружений и уникальными инвентарем выделяются три группы: учтепинская, беденская и цнорская. При восстановлении картины сооружения одного из курганов группы Учтепе (Иессен А.А., 1965в) были выявлены масштабы трудовых затрат, потребовавшихся на его постройку. Из трех огромных курганов, возвышающихся в Мильской степи подобно пирамидам, был раскопан самый маленький (3) — высотой 15 м. Могила площадью 36 кв. м была перекрыта сотней толстых восьмиметровых бревен, а сверху находилась каменная насыпь объемом 700 куб. м. Поверх камней была насыпана земляная махина высотой 13 м, диаметром 100 м. Древнее захоронение постигла необычная участь — в 30-е годы VII в. содержимое могилы было вынесено через сооруженную грабителями штольню, а на его месте был захоронен знатный хазарский воин. Хотя инвентарь древней могилы оказался навсегда утраченным, о высокой социальной значимости похороненного здесь человека говорит, прежде всего, масштаб наземной постройки объемом 35 тыс. куб. м. Нами были произведены дополнительные расчеты, показавшие приблизительный объем выполненных здесь работ (Кушнарева К.Х., 1973, с. 12). Разумеется, мы исходили из того, что при сооружении насыпи землю надо было накопать, перенести на определенное расстояние и ссыпать. Перечисленные виды работ получили отражение в списках постоянных величин старовавилонского времени и существовали в Шумере еще при III династии Ура. Так, норма землекопа в день была 3 куб. м, переноска земли в корзинах на расстояние 6 м составляла 30 куб. м, а норма насыпки земли — 6 куб. м (Вайман А.А., 1964, с. 38). По этим нормам объем работ для сооружения насыпи составляет 21 тыс. человеко-дней. Надо учесть сверх того организацию длительной и трудоемкой транспортировки 700 куб. м камня (при грузоподъемности повозки 200–300 кг за один раз перевозилось около 0,1 куб. м камня) и сотни огромных стволов деревьев. Соответственно на сооружение насыпи самого большого кургана (80 тыс. куб. м), если вся насыпь была земляной, затрачивалось приблизительно 48 тыс. человеко-дней. Если же под земляной насыпью находилась каменная — количество трудовых затрат должно быть увеличено.

При зачистке центрального разреза насыпи кургана Учтепе 3 была обнаружена ее трехслойность. Приблизительно такая же картина установлена во время раскопок грандиозного кургана в Цнори. Объясняя это явление для Учтепе, мы в свое время опирались на цикл отгонного скотоводства: сохранившегося в основных чертах и поныне; скотоводство с выгоном скота на весенне-летний сезон на высокогорные пастбища заставляет рассматривать просторы Мильской степи, где возвышаются курганы, и горы Карабаха как связанные одним хозяйством районы. Поэтому логично думать, что возведение насыпи происходило в зимние месяцы хозяйственного затишья, когда отары спускались в степь. Если предположить, что в зимний сезон работы на кургане велись приблизительно три месяца (около 90-100 дней), то при общей затрате труда на сооружение насыпи малого кургана (21 тыс. человеко-дней) здесь ежегодно в течение трех сезонов должны были трудиться 75–80 общинников. Естественно, что для сооружения большого кургана потребовалось значительно больше трудовых затрат.

Грандиозный размах этих работ, непосильный для небольших коллективов, заставляет думать, что их осуществляло, скорее всего, население племен или союза скотоводческих племен, обитавших в просторах Миля, а похороненные в курганах люди — вожди этих объединений.

Утрата внутренней обстановки учтепинской могилы частично восполняется другими памятниками аналогичного «ранга», хотя почти в каждом из них побывали грабители. В беденских курганах, расположенных на высокогорном плато Тетри-Цкаро, сооружались обширные подкурганные камеры с деревянными конструкциями внутри (Гобеджишвили Г.Ф., 1967; 1971; 1980). В трех из десяти, помимо утвари, обнаружены траурные деревянные экипажи. Подсчитано, что на сооружение насыпи самого крупного кургана Гадачрилигора затрачено примерно 6500 человеко-дней. В его огромную погребальную камеру (343 куб. м) был впущен деревянный сруб с полом и потолком. Труп вождя внесли на разукрашенных золотом носилках, после чего поместили на колеснице. Его сопровождали убитые мужчина и женщина, занимавшие скромное место в могиле; как было упомянуто, около женского скелета лежало веретено, указывающее на занятие покойной при жизни. Несмотря на ограбление могилы, поражает пышность погребальной обстановки. Здесь были запасы пищи, деревянные мебель, посуда и подносы, войлочные ковры, шкуры животных, изысканные ткани, золотые и серебряные часто погребального штандарта, бронзовый топор и долото, тончайшие наконечники стрел, десятки сосудов, предметы украшений из драгоценных металлов, туалетные принадлежности.

Наконец, из четырех (всего их пять) исследованных курганов в Цнори первый имел грандиозные размеры (Дедабришвили Ш.Ш., 1979). Площадь его основания 3 га, объем насыпи 51 тыс. куб. м. На сооружение погребального ложа потребовалось около 200 куб. м древесины; так как поблизости нет лесных массивов, стволы надо было транспортировать издалека. Сюда же было свезено 8000 куб. м камня, что составляло дополнительную трудность. Ориентировочный подсчет трудовых затрат только на земляные работы составил 22 700 человеко-дней. Объем насыпи второго кургана 10 400 куб. м, из них 2000 приходится на камень. Для цнорских курганов характерны мощные каменные панцири, огромные (166 и 250 кв. м) грунтовые камеры, перекрытые замурованными глиной деревянными настилами, погребальные ложа из дерева, повозки (или их части), деревянная утварь, множество посуды, тончайшие наконечники стрел, кинжальные клинки, ювелирные изделия из золота и серебра. В обоих могилах знатное лицо сопровождали принесенные в жертву люди: в первом трое, во втором двое — мужчина и женщина. Под насыпью первого кургана, рядом с могилой находилось круглое помещение, сложенное из камней (табл. 20, 1). Это предположительно святилище, где происходило прощание с покойным, высокий ранг которого подчеркивается поистине царским величием всего сооружения. По-видимому, здесь находился вождь крупного объединения, в похоронах которого участвовали входившие в это объединение племена.

При раскопках было обращено внимание на то, что камень для грандиозной постройки свозился из разных пунктов в радиусе 40 км. На этом основании высказано предположение, что население каждого входившего в союз племени несло свою дань усопшему с тех мест, где оно обитало. А если это так, то можно ставить вопрос о приблизительном ареале расселения этих племен. Если предположить, что в самом большом кургане Цнори был похоронен глава племенного объединения, то во втором, на сооружение которого трудовые затраты были в 5 раз меньше, вероятно, покоится вождь одного из племен, входивших в этот союз. Принадлежность же обоих покойников к высшему сословию подчеркнута наличием человеческих жертвоприношений и такими «царскими» атрибутами, как деревянные колесницы, уникальные ювелирные изделия.

В первой половине II тысячелетия до н. э. в связи с процессом дальнейшего распада первобытно-общинного строя эти явления нарастают и материализуются в погребальных сооружениях Триалети, Зуртакети, Месхети, Кировакана, Карашамба, Аруча. Уже сам перечень памятников говорит об их принадлежности «цветущей поре» триалетской культуры или так называемому кировакано-триалетскому этапу. Усыпальницы вождей приобретают еще большие масштабы. Традиция устройства родовых и племенных кладбищ вдали от мест поселения сохраняется: на высокогорных плато Триалети (Куфтин Б.А., 1941; 1948) и Зуртакети (Джапаридзе О.М., 1969) находятся десятки курганов с грандиозными каменными залами и примыкающими к ним длинными дромосами, по которым двигались траурные процессии. Насыпь самого крупного Зуртакетского кургана составляла 2100 куб. м. Если бы насыпь была земляной, то объем выполненных работ выразился бы цифрой 12 000 человеко-дней. Однако постройка такой «пирамиды» из камня, который специально транспортировался к месту погребения, — работа несравнимо более трудоемкая, что заставляет сделать поправку в сторону значительного увеличения этой цифры. Однако это только часть произведенных работ: под курганом оказался наземный зал площадью 152 кв. м при высоте каменных стен 6 м. К нему вел дромос, площадь которого почти вдвое превышала площадь зала — 276 кв. м. Площадь погребального зала знаменитого Топ-кара составляла 175 кв. м.

В этот период достоянием наивысшей знати общества становится обряд трупосожжения. Согласно старой традиции теперь уже сожженный прах покойного укладывали на специально украшенных золотом ложе или катафалке. В гробницу по-прежнему ставили деревянные повозки. Во время расчистки некоторых могил создавалось впечатление, будто их дно буквально устлано бычьими шкурами, снятыми вместе с головой и конечностями; скорее всего, это были жертвенные быки, мясо которых варили в огромных медных котлах и съедали во время ритуальной трапезы. Могилы обставлялись десятками сосудов, золотой и серебряной утварью, украшениями и другими предметами прикладного искусства, изготовленными, очевидно, по специальным заказам местными мастерами, либо полученными из далеких стран.

Выразительную картину дали курганы Месхети (высокогорное Джавахетское плато). Они показывают (различные размеры сооружений и характер погребального инвентаря трех выделенных групп курганов), что среди местной знати существовали иерархические отношения. Это демонстрирует, в частности, посуда из больших и малых курганов; в первых, не уступающих по размерам триалетским, преобладают крупные, нарядно орнаментированные сосуды триалетского типа, во-вторых — местная посуда более низкого качества. Облик больших курганов, а также пышный характер их убранства, несмотря на то, что кремация трупов здесь отсутствовала, говорят о тесных связях верхушки месхетского общества с триалетским очагом. Скорее всего это были гробницы вождей племен. Можно предположить, что отдельные представители месхетской знати, достигшие высокого положения, происходили из привилегированной части триалетского общества. Курганы средних размеров, очевидно, являлись усыпальницами родовой аристократии, а Ниальский и Аспиндзский могильники могли принадлежать отдельным родовым общинам (Джапаридзе О.М., 1969; Джапаридзе О.М. и др., 1981).

Несмотря на принадлежность к иному времени и иной этнической среде, грандиозные «царские» курганы Закавказья ассоциируются со знаменитым курганом в Аржане. Его исследователь М.П. Грязнов пишет: «Можно представить себе, как тысячи людей собирались, чтобы отдать последнюю честь своему царю, как они на конях волокли вековые лиственницы, чтобы построить огромное намогильное сооружение, как везли, тащили и несли большие и малые камни, как женщины и дети собирали в свои шапки, метки и подолы речную гальку и сыпали ее на могилу, чтобы сделать курган как можно больше и выше, и как затем на сотнях костров варили мясо 300 убитых лошадей и пировали у могилы царя» (Грязнов М.П., 1980, с. 50). В связи со сказанным вспоминаются и царские похороны Патрокла, до мельчайших подробностей описанные Гомером в его бессмертной «Илиаде» (Гомер, Ил. XXIII).

Представляется, что количество труда, затраченного соплеменниками на организацию места погребения своего патрона, наиболее объективно характеризует степень зависимости первых от последнего, и наилучшим образом подчеркивает уровень его социальной значимости. Это главный критерий, позволяющий выделить «царские» курганы. Другой критерий — редкие изысканные вещи, изделия прикладного искусства, придающие особый блеск погребальной обстановке. Он подчеркивает роскошь и богатство представителей высшего сословия как результат зарождения института частной собственности.

Описанные богатые погребения выглядят одиночными на фоне огромного числа скромных могил рядовых общинников. Обычно в этих могилах инвентарь ограничивается посудой и редкими предметами из металла; в некоторых же случаях это только горшок с пищей. Таким образом, погребения конца III — середины II тысячелетия до н. э. ярко демонстрируют эпохальные сдвиги в социальной структуре южнокавказского общества, в котором возрастающий авторитет племенных вождей и их приближенных противопоставлялся основной массе производителей. Устои первобытно-общинного строя были подорваны. Вместе с тем «накопление богатств скотоводческими племенами, приводившее к обогащению целых родовых групп, еще не нарушало в достаточной степени коллективный характер производства и родо-общинный характер собственности; патриархальные связи между верхушкой богатых родов и массой их родичей были слишком сильны, и имущественное расслоение внутри племени еще не выкристаллизовалось в классовое расслоение» (Дьяконов И.М., 1968, с. 34).

Проблема границ прижизненной власти вождей — одна из наиболее сложных. Была предпринята попытка очертить эти границы, используя наблюдения в среде восточногрузинских горцев, сохранивших реликтовые элементы первобытно-общинного строя на разных его этапах (Киквидзе Я.А., 1980, с. 57). Исходя из того, что их древние святилища (груз, хати, джвари) служили объединяющими центрами различных, в том числе и племенных, социальных группировок (Бардавелидзе В.В., 1949, с. 92) и управляли не только духовными, но и светскими делами, можно предположить, что вожди, могилы которых отмечены варварским великолепием, были наделены при жизни как светской, так и духовной властью. Последнее повсеместно подчеркивается обрядом положения в могилы различных культовых предметов (кубки для возлияний, украшенные драгоценными камнями и ритуальными сценами, золотые «штандарты» и чаши с геральдическими животными, золотая фигурка льва — олицетворение Солнца, небесных светил и др.).

Наряду с этим в «царских» погребениях бросается в глаза сравнительная редкость предметов вооружения (исключение пока составляет лишь гробница в Кировакане). Попытки объяснить это явление сводятся к тому, что в политической жизни страны существовала относительная стабильность (Джапаридзе О.М., 1969, с. 262; Киквидзе Я.А., 1980). Однако этой точке зрения противоречит наличие на поселениях мощных укреплений (Арич, Лори Берд, Узерликтепе, Гаракепектепе, Кюльтепе II, Огланкала и др.) следов пожара (Узерликтепе, Илто, Кюльтепе II и др.), а также вооружение, находимое в могилах представителей менее богатой прослойки общества (Нули, Квасатали, Самтавро, Лило). Значит, военные столкновения между группами населения уже являлись нормой жизни. В таком случае парадное оружие, сопровождавшее умерших вождей, можно трактовать как символ их военной власти, а оружие в названных могильниках — как признак начала формирования военной прослойки (дружины вождей), принадлежность к которой закреплялась определенным погребальным обрядом. В дальнейшем, в конце II — начале I тысячелетия до н. э. этот процесс развивается и материализуется в так называемых могилах воинов, встречающихся фактически по всему Кавказу. Наконец, на существование военных формирований прямо указывает уникальная композиция на бронзовом поясе из Степанавана, где изображена вооруженная дружина (боевые колесницы, лучники, копейщики) во главе со своим предводителем (Мартиросян А.А., 1964, рис. 65).

Скудные данные о планировке жилищ почти ничего не дают для реконструкции социальных основ общества того времени. Здесь в какой-то мере могут быть использованы данные об общественном строе хеттов и хурритов (Дьяконов И.М., 1968, с. 45); последние обитатели на значительной части Армянского нагорья, окраины которого входили в границы Хеттского и Митаннийского царств. Здесь сохранялись пережиточные явления, которые в глубине нагорий Закавказья должны были составлять основу социальной жизни. В этих областях еще не сложились государственные образования, а существовали племенные союзы, вождей которых, как мы показали выше, хоронили с поистине царскими почестями. «Общество Армянского нагорья этого периода стояло, по-видимому, на уровне, близком к состоянию общества Малой Азии того времени, когда началось проникновение туда ассирийских купцов-колонистов и подготовлялся процесс образования первых городов-государств» (Дьяконов И.М., 1968, с. 45). Имущественное и социальное расслоение первобытной общины продвинулось уже далеко. Развитие скотоводства, металлургии и рост богатств приводили к постоянным военным столкновениям.

При сохранении еще крепких родовых связей основная масса свободных производителей жила большесемейными общинами, объединяющими малые семьи. Большесемейными усадьбами, состоящими из небольших помещений- «джаргвали» (где обитали малые семьи), являлись, скорее всего, колхидские поселения хуторского типа. Большесемейная община могла занимать также крупную жилую постройку лорибердского комплекса (Деведжян С.Г., 1981, рис. 1), тогда отдельные ее помещения можно трактовать как жилища малых семей. Наконец, местом обитания большесемейных родовых общин были, скорее всего, жилые комплексы стандартной планировки доурартского поселения Тейшебаини (Мартиросян А.А., 1961; 1964, с. 160).

При интерпретации социальных систем древних обществ в какой-то мере следует опираться и на данные этнографии; последние показывают, что иерархическая структура первобытных обществ не означает существования в них классовых отношений (Массон В.М., 1970; Становление классов и государства, 1976). Родовые связи в первобытных обществах этой ступени развития были еще достаточно сильными, что закреплялось, в частности, в сфере погребальных обрядов. У папуасов, находящихся еще на раннеземледельческой стадии развития, уже имелись вожди, знахари, общинники и «слуги» (очевидно, из числа военнопленных). Любопытно их количественное соотношение у племени могеа — 100 вождей, около 3000 рядовых общинников и 250 «слуг» (Кабо В.Р., 1966, с. 60). В Меланезии существовала следующая иерархия вождей — мелкие главари родовых групп, военные вожди с личными слугами, крупные вожди-ростовщики (Народы Африки и Океании, 1956, с. 450). На различных островах Полинезии иерархические отношения были неодинаковыми, однако повсюду были вожди нескольких рангов, жрецы, главы больших семей, сельские общинники и рабы — «люди войны» (Кунов Г., 1929, с. 363). Во главе суданского племени нуэро стоял «владыка земли» или «лекарь земли», распределявший землю между отдельными родами. Второй фигурой являлся «владыка скота», в обязанности которого входили распределение скота между семьями, наблюдение за его передвижением на кочевья и водопой, организация инициаций и связанных со скотом обрядов; видное место занимал и военный предводитель. Все эти лица со своими семьями и родичами пользовались наибольшим влиянием в племени (Народы Африки, 1954, с. 245).

Деление на социальные ранги наблюдается и в других обществах, стоящих на разных стадиях разложения первобытно-общинных отношений — в древней Индии, у кельтов, майя (Крюков М.В., 1968, с. 198). Весьма выразительна в этом плане система членения общества в Чжоуском Китае (IX–III вв. до н. э.), где письменные источники дублировались археологическими данными. Китайское общество было разделено не только на «благородных», «напрягающих свой ум» и «низких», «напрягающих свою силу», но членилось на десять более мелких социальных рангов, состоящих в многоступенчатой зависимости друг от друга. Сословия различались правами и обязанностями по отношению к вышестоящим и нижестоящим; их также отличали определенные установления в материальной и духовной жизни. Так, согласно трактату «Гуаньдзы», «одежда распределяется в зависимости от ранга, богатства используются, соизмеряясь с жалованием, питье и еда имеют меру, одежда — установление, жилища — правила. При жизни люди соблюдают различия в шапках, одежде, жалованье, полях и усадьбах, а после смерти есть установления относительно их внутреннего и внешнего гроба, савана, головной накидки, могильной ямы и надмогильного холма» (Крюков М.В., 1968, с. 21).

Так письменные и этнографические данные из истории других народов в какой-то мере способствуют приближенному пониманию сложной и почти не восстановимой по археологическим данным структуры общества Кавказа II тысячелетия до н. э.

Литература к части I

Абесадзе Ц.Н., Бахтадзе Р.А., Двали Т.Н., Джапаридзе О.М., 1958. К истории медно-бронзовой металлургии Грузии. Тбилиси. На груз. яз.

Абесадзе Ц.Н., 1969. Производство металла в Закавказье в III тысячелетии до н. э. (Куро-аракская культура). Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Абесадзе Ц.Н., 1974а. К истории медно-бронзовой металлургии триалетской культуры // РКТМЭ. Тбилиси. I. На груз. яз. с рус. рез.

Абесадзе Ц.Н., 1974б. Химическое изучение металлических предметов из курганов Квемо-Картли // РКТМЭ. Тбилиси. II. На груз. яз. с рус. рез.

Абесадзе Ц.Н., Бахтадзе Р.А., 1987. Из истории древнейшей металлургии Грузии // Кавказ в системе палеометаллических культур Евразии. Тбилиси.

Абибуллаев О.А., 1953. Раскопки холма Кюльтепе // КСИИМК. Вып. 51.

Абибуллаев О.А., 1959а. Раскопки холма Кюльтепе близ Нахичевани в 1955 г. // МИА. № 67.

Абибуллаев О.А., 1959б. Археологические раскопки в Кюльтепе. Баку. На азерб. яз.

Абибуллаев О.А., 1961а. Энеолитическая культура Азербайджана: (По материалам Кюльтепе) // МАД, т. 2.

Абибуллаев О.А., 1961б. Материалы Шахтахтинского погребения // ИАН АзССР. 5.

Абибуллаев О.А., 1963. Некоторые итоги изучения холма Кюльтепе в Азербайджане // СА. № 3.

Абибуллаев О.А., 1965а. Остатки жилищ во втором слое поселения Кюльтепе около Нахичевани // МИА. № 125.

Абибуллаев О.А., 1965б. К вопросу о древней металлургии Азербайджана: (По материалам поселения Кюльтепе) // МИА. № 125.

Абибуллаев О.А., 1965в. Погребальные памятники из поселения Кюльтепе // АИА.

Абибуллаев О.А., Алиев В.Г., 1970. Памятники эпохи бронзы Нахичеванской АССР // МВСПИАЭИ, 1969 г.

Абибуллаев О.А., 1982. Энеолит и бронза на территории Нахичеванской АССР. Баку.

Абрамишвили Р.М., Микеладзе Т.К., 1965. Археологические раскопки на строительных площадках Ингур-ГЭС в 1964 г. // Объединенная науч. сес. Зугдидского ист.-этногр. музея и Ин-та истории, археологии и этнографии АН ГССР. Зугдиди.

Абрамишвили Р.М., 1976. Археологические исследования на новостройках Большого Тбилиси // АИН ГССР.

Абрамишвили Р.М., Гигуашвили Н.И., Кахиани К.К., 1980. Археологические памятники Грмахевистави. Тбилиси.

Абдушешвили М.Г., 1966. К краниологии древнего и современного населения Кавказа. Тбилиси.

Авалишвили Г.Б., 1964. Энеолитическое поселение в окрестностях Тбилиси // Археол. сб.: Тр. VII Всесоюз. студ. конф. Л.

Аветисян П.С., 1986. Раскопки в Мастаре // АО 1986 г.

Азизян Г.А., 1963. О черепах из энеолитических погребений в районе Шенгавита // ИФЖ. 3.

Алекперов А.И. 1986. Терракота древнего Азербайджана: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Киев.

Алекперов А.К., 1927. Поездка в Зангезур и Начихеванский край // ИООИА.

Алекперов А.К., 1937. Крашеная керамика Нахичеванского края и Ванское царство // СА. IV.

Алекперов А.К., 1960. Археологические обследования Нахичеванских районов Азербайджанской ССР в 1936 г. // ИАЭА.

Алексеев В.П., Мкртычян Р.А., 1989. Палеоантропологический материал из погребений в Армении и вопросы генезиса населения куро-аракской культуры // СЭ. № 1.

Алексеев В.П., 1974. Происхождение народов Кавказа. М.

Алексеев В.П., 1989. Историческая антропология и этногенез. М.

Алекшин В.А., 1977. Социальный строй раннеземледельческих обществ по погребальным памятникам культур Средней Азии и Ближнего Востока: Автореф. дис. … канд. ист. наук. М.

Алиев В.Г., 1962. Новый памятник бронзового века в Нахичевани // ИАН АзССР. 2. На азерб. яз. с рус. рез.

Алиев В.Г., 1963. Крашеная керамика Кюльтепе II // ДАН АзССР, т. 19, № 5. На азерб. яз. с рус. рез.

Алиев В.Г., 1966. Культура расписной керамики в Азербайджане: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Баку.

Алиев В.Г., 1967. Новые материалы о культуре расписной керамики в Азербайджане // СА. № 1.

Алиев В.Г., 1968. Джульфинские археологические находки // ИАН АзССР. 3.

Алиев В.Г., 1971. Археологические раскопки в урочище Баба-Дервиш // СА. № 2.

Алиев В.Г., 1972. Археологические раскопки на холме Кюльтепе II // СА. № 3.

Алиев В.Г., 1973. К вопросу хронологии культуры расписной керамики в Азербайджане // МКА. VII. На азерб. яз. с рус. рез.

Алиев В.Г., 1976. Исследование Оглангалы // АО 1975.

Алиев В.Г., 1977. Культура расписной керамики эпохи бронзы в Азербайджане. Баку. На азерб. яз.

Алиев В.Г., 1983а. Культура эпохи средней бронзы Азербайджана: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. Тбилиси.

Алиев В.Г., 1983б. Древние соляные копи в Нахичевани // ИАН АзССР. 4. На азерб. яз. с рус. рез.

Алиев В.Г., Исмаилов 1969. Новые находки культуры расписной керамики в бассейнах рек Гуру чай и Кенделенчай // ИАН АзССР. 2.

Амиранашвили Ш.Я., 1947. Серебряный кубок из Триалети // ВДИ. № 2.

Амиранашвили Ш.Я., Надимашвили С.И., 1961. Итоги работ 1956 и 1960 гг. историко-археологической экспедиции по изучению древнейшего Шида-Картлийского селища Гудабертка-Цихаагора // Итоги полевых археологических исследований на территории Грузинской ССР в 1960 г. Тбилиси. На груз. яз.

Амиранашвили Ш.Я., Надимашвили С.И., 1962. Итоги работ 1961 г. // Итоги полевых археологических исследований на территории Грузинской ССР в 1961 г. Тбилиси.

Андреева М.В., 1987. Рец. на кн.: Кавтарадзе Г.Л. К хронологии эпохи энеолита и бронзы Грузии // СА. № 4.

Апакидзе А.М., Николаишвили В.Н., 1984. Раскопки в Мцхета // АО 1982 г.

Апакидзе А.М., Бурчуладзе А.А., 1987. Радиоуглеродное датирование археологических и палеоботанических образцов Грузии. Тбилиси.

Аполлоний Родосский, 1964. Аргонавтика / Пер., введ. и примеч. Г.Ф. Церетели. Тбилиси.

Аракелян Б.Н., 1951. Гарни I: Результаты раскопок 1949–1950 гг. Ереван.

Аракелян Б.Н., Мартиросян А.А., 1967. Археологическое изучение Армении за годы советской власти // СА. № 1.

Арешян Г.Е., 1970. Материалы из раскопок Кармирбердского (Тазакендского) могильника в Музее Грузии // ВЕГУ. № 1.

Арешян Г.Е., 1972. Материалы из раскопок Мохраблура 1970 г. // ВЕГУ. № 1.

Арешян Г.Е., 1973. Малоазийские формы в керамике Армении среднего бронзового века // СА. № 4.

Арешян Г.Е., 1976. Поселения III–I тысячелетия до н. э. в северных предгорьях Араратской долины // II РНКПКИА: ТД.

Арешян Г.Е., 1978. Искусство куро-аракской культуры // II Междунар. симпоз. по арм. искусству. Ереван.

Арешян Г.Е., 1979. Курганы Арича // АО 1978 г.

Арешян Г.Е., 1980а. Норабац — новый памятник эпохи бронзы // АО 1979 г.

Арешян Г.Е., 1980б. Элементы религиозных представлений эпохи зарождения городской цивилизации: (По материалам куро-аракской культуры) // Конф. «Идеологические представления древних обществ»: ТД. М.

Арешян Г.Е., 1985а. Новонайденное курганное поле у южного подножия горы Арагац // Всесоюз. археол. конф. «Достижения советской археологии в XI пятилетке»: ТД. Баку.

Арешян Г.Е., 1985б. Охранные раскопки в с. Маисян // АО 1983 г.

Арешян Г.Е., 1985в. Отражение индоевропейской мифологии в памятниках искусства Восточной Армении среднего и позднего бронзового века // IV Междунар. симпоз. по арм. искусству. Ереван.

Арешян Г.Е., 1986. Курганы в Маисяне // АО 1984 г.

Арешян Г.Е., 1987. Опыт интерпретации изобразительной композиции кубка из кургана «Корух-таш» в Триалети // Респ. науч. сес., посвящ. итогам полевых этногр. и фольклорных исслед. в АрмССР 1984–1985 гг.: ТД. Ереван. На арм. яз.

Арешян Г.Е., 1988а. Маисянские курганы // АО 1985 г.

Арешян Г.Е., 1988б. Индоевропейский сюжет в мифологии населения междуречья Куры и Аракса II тысячелетия // ВДИ. № 4.

Арешян Г.Е., 1989. Триалетская культурная эпоха (секвенция) и ее хронологическое положение // НСПИПАИ АрмССР, 1987–1988 гг. На арм. яз.

Арешян Г.Е., 1991. Соотношение типов хозяйства и развитие культур в раннем и среднем бронзовом веке Армянского Нагорья и Южного Кавказа // Мировая культура: Традиции и современность. М.

Арешян Г.Е., Кафадарян К.К., 1975. Рождение монументальной архитектуры Армении // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник 1974 г. М.

Арешян Г.Е., Кафадарян К.К., Симонян А.Е., Тирацян Г.А., Калантарян А.А., 1977. Археологические разведки в Аштаракском и Наирийском районах // ВОН. На арм. яз.

Арешян Г.Е., Симонян А.Е., 1988. Работы в Иджеванском районе // АО 1986 г.

Арешян Г.Е., Оганесян В.Э., Мурадян Ф.М., Аветисян П.С., 1990. Конец среднего бронзового века в междуречье Аракса и Куры // ИФЖ. 1.

Артемьев В.А., Бутомо С.В., Дрожжин В.М., Романова Е.Н., 1961. Результаты определения абсолютного возраста ряда археологических и геологических образцов по радеоуглероду С₁₄ // СА. № 2.

Археологические экспедиции Государственного музея Грузии, 1971, 1974, 1975, 1978. Тбилиси.

Археология Грузии, 1959. Тбилиси. На груз. яз.

Асланов Г.М., Ваидов Р.М., Ионе Г.И., 1959. Древний Мингечаур. Баку.

Атаев Д.М., 1986. Бассейн р. Сулак в эпоху ранней и средней бронзы: Автореф. дис. … канд. ист. наук. М.

Атаев Д.М., Кушнарева К.Х., 1966. Два поселения в урочище Чинна (горный Дагестан) // КСИА. Вып. 108.

Ахундов Д.А., Алиев В.Г., 1977. Реконструкция городов-крепостей и цитаделей древней Нахичевани // УЗМВСО АзССР. X, 2.

Ахундов Т.И., 1987. Историческая топография поселений и система расселения в Северо-Восточном Азербайджане (середина III — середина II тысячелетия до н. э.): Автореф. дис. … канд. ист. наук. Л.

Ашуров С.Г., 1992. Керамика эпохи ранней бронзы Нахичевани: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Баку.

Бадалян Р.С., 1984. Раннебронзовое поселение близ с. Карнаут // ИФЖ. 1.

Бадалян Р.С., 1985а. Раскопки Карнаутского поселения // АО 1983 г.

Бадалян Р.С., 1985б. Зооморфные надочажные подставки эпохи ранней бронзы из Карнаута // ВОН АН Атм. ССР. 8.

Бадалян Р.С., 1986а. Раскопки Карнутского поселения // АО 1984 г.

Бадалян Р.С., 1986б. Раннебронзовая культура Ширака: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Ереван.

Байбуртян Е.А., 1933. Псевдонеолитические памятники Армении // Пробл. ГАИМК. № 1–2.

Байбуртян Е.А., 1937. Проблема крашеной керамики в Армении // ВИИЛ АрмССР. 2.

Байбуртян Е.А., 1938. Культовый очаг из Шенгавитского поселения // ВДИ. № 2.

Бардавелидзе В.В., 1949. Земельные владения древнегрузинских святилищ // СЭ. № 1.

Бардавелидзе В.В., 1952. Главное божество древнегрузинского пантеона Гмерти // ВЭК.

Бардавелидзе В.В., 1957. Древнейшие религиозные верования и обрядовое графическое искусство грузинских племен. Тбилиси.

Бахшалиев В.Б., 1985. Древние горные выработки в Вайхнерском месторождении // Всесоюз. археол. конф.: ТД. Баку.

Бахшалиев В.Б., 1986. Металлургия и металлообработка на территории древней Нахичевани (IV–II тысячелетия до н. э.): Автореф. дис. … канд. ист. наук. Л.

Бдоян В.А., 1968. Земледельческая культура Армении: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. Тбилиси.

Белоглазова Т.А., 1981. Гончарные печи в окрестностях с. Великент // Керамика древнего и средневекового Дагестана. Махачкала.

Бериашвили М.Т., Схиртладзе З.Н., 1984. К пониманию сюжетных изображений на серебряном кубке из Триалети // ТКАЭ. VI.

Берзин Э.О., 1988. О социальной структуре индоевропейской и кавказской общностей в раннем бронзовом веке // Кавказско-ближневосточный сборник. Тбилиси. 8.

Бжания В.В., 1966а. Древнейшая культура Абхазии: (Эпоха энеолита и ранней бронзы): Автореф. дис. … канд. ист. наук. М.

Бжания В.В., 1966б. Манарское поселение эпохи энеолита и ранней бронзы в Абхазии // СА. № 1.

Бжания В.В., 1973. Поселения очамчирской культуры в горах Абхазии // Кавказ и Восточная Европа в древности. М.

Бжания В.В., 1988. Древние рудники у перевала Аденгь // Медные рудники Западного Кавказа III–I тысячелетий до н. э. и их роль в горно-металлургическом производстве: ТД. БПАС.

Бибиков С.Н., 1953. Поселение Лука Врублевецкая // МИА. № 38.

Бокарев А.Е., 1961. Введение в сравнительно-историческое изучение дагестанских языков. Махачкала.

Бохочадзе А.В., 1986. Настакисская экспедиция // АО 1984 г.

Бочкарев В.С., Резепкин А.Д., 1980. Работы Кубанской экспедиции // АО 1979 г.

Брегадзе Н.А., 1969. Горное земледелие в Западной Грузии. Тбилиси. На груз. яз.

Брегадзе Н.А., 1982. Очерки по агроэтнографии Грузии. Тбилиси.

Бунятов Т.А., 1957. Земледелие и скотоводство в Азербайджане в эпоху бронзы. Баку.

Бунятов Т.А., 1968. История земледелия и скотоводства в Азербайджане: (С древнейших времен до XIII в.): Автореф. дис. … канд. ист. наук. Баку.

Бурчуладзе А.А., Гедеванишвили Л.Д., Пагава С.В., Тогонидзе Г.И., Эристави И.В., Чалаташвили Д.В., 1970. Радиоуглеродное датирование образцов органического происхождения // САН ГССР. 80.

Вавилов Н.И., 1935. Селекция как наука // Теоретические основы селекции растений. М.; Л. т. 1.

Вазарашвили В.В., 1992. Раннеземледельческая культура Иоро-Алазанского бассейна. Тбилиси.

Вайман А.А., 1964. Шумеро-вавилонская математика. М.

Гаджиев А.Г., 1965. Происхождение народов Дагестана: (По данным антропологии). Махачкала.

Гаджиев М.Г., 1968. Новые данные о южных связях Дагестана в IV–III тысячелетиях до н. э. // КСИА. Вып. 108.

Гаджиев М.Г., 1969. Раскопки памятников бронзового века в горном Дагестане // АО 1968 г.

Гаджиев М.Г., 1971. Раскопки поселения раннебронзовой эпохи в горном Дагестане // АО 1970 г.

Гаджиев М.Г., 1979. Северо-Восточный Кавказ и куро-аракская культура // IX КЧ по археологии: ТД. Элиста.

Гаджиев М.Г., 1980а. Изучение памятников бронзового века в прикаспийском Дагестане // АО 1979 г.

Гаджиев М.Г., 1980б. Древнейшие поселения горного Дагестана // Древние и средневековые археологические памятники Дагестана. Махачкала.

Гаджиев М.Г., 1981. Керамика горного Дагестана эпохи раннего металла // Керамика древнего и средневекового Дагестана. Махачкала.

Гаджиев М.Г., 1983. Поселения горного Дагестана эпохи ранней бронзы // Древние и средневековые поселения Дагестана. Махачкала.

Гаджиев М.Г., 1985. Изучение стратиграфии прикаспийских поселений эпохи бронзы // Всесоюз. археол. конф. «Достижения советской археологии в XI пятилетке»: ТД. Баку.

Гаджиев М.Г., 1986а. К этнографии Кавказа эпохи энеолита и ранней бронзы // XIV КЧ по археологии Северного Кавказа: ТД. Орджоникидзе.

Гаджиев М.Г., 1986б. Погребальные обряды раннеземледельческих племен Дагестана // Обряды и культы древнего и средневекового населения Дагестана. Махачкала.

Гаджиев М.Г., 1986в. О древней металлообработке в Дагестане // Studia praehistorica. С., 8.

Гаджиев М.Г., 1987а. Культура раннеземледельческих племен Северо-Восточного Кавказа: (Эпоха энеолита и ранней бронзы): Автореф. дис. … д-ра ист. наук. Ереван.

Гаджиев М.Г., 1987б. Древние очаги металлообработки в Дагестане // КСИА. Вып. 192.

Гаджиев М.Г., 1987в. Развитие культуры Дагестана в эпоху раннего металла: (Вопросы периодизации) // Этнокультурные процессы в древнем Дагестане. Махачкала.

Гаджиев М.Г., 1988. Камнеобработка в Дагестане в эпоху ранней бронзы // Промыслы и ремесла древнего и средневекового Дагестана. Махачкала.

Гаджиев М.Г., 1989. Поселения и жилища Дагестана эпохи ранней бронзы // Древняя и средневековая архитектура Дагестана. Махачкала.

Гаджиев М.Г., 1990. К изучению искусства ранних земледельцев Дагестана // / Памятники древнего искусства Дагестана. Махачкала.

Гаджиев М.Г., 1991. Раннеземледельческая культура Северо-Восточного Кавказа. М.

Гаджиев М.Г., Маммаев М.М., 1978. Исследования Прикаспийской экспедиции // АО 1977 г.

Гаджиев М.Г., Кореневский С.Н., 1984. Металл великентской катакомбы // Древние промыслы, ремесла и торговля в Дагестане. Махачкала.

Гамкрели Н.Н., 1971. Костные остатки лошадей бронзового века в Грузии // ИПАИ в 1970 г.: ТД.

Гамкрелидзе Т.М., 1964. «Анатолийские языки» и вопрос о переселении в Малую Азию индоевропейских племен // VII МКАЭН.

Гамкрелидзе Т.М., Иванов В.В., 1984. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси. т. I, II.

Геворкян А.Ц., 1972а. Древняя разработка меди // АО 1971 г.

Геворкян А.Ц., 1972б. Древнейшая металлургия и горное дело на территории Армении: Автореф. дис. … канд. ист. наук. М.

Геворкян А.Ц., 1972в. Химическая характеристика металла из Лчашенских курганов // СА. № 2.

Геворкян А.Ц., 1973. О древнейшей меднорудной базе Армении // СА. № 4.

Геворкян А.Ц., 1980. Из истории древнейшей металлургии Армянского нагорья. Ереван.

Геворкян А.Ц., Черных Е.Н., 1971. В поисках древних медных рудников Армении // АО 1970 г.

Глонти Л.И., 1970. Поселение куро-аракской культуры: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тбилиси.

Глонти Л.И., Джавахишвили А.И., Джавахишвили Г.А. и др., 1968. Некоторые итоги работ 1964 г. Урбнисской и Квирильской экспедиций // ВГМГ. XXV-В.

Глонти Л.И., Немсадзе Г.М., Джавахишвили А.И., 1986. Отчет о работах, проведенных в местности Бериклдееби района Карели в 1979–1981 гг. // АЭГМГ. 8.

Глонти Л.И., Джавахишвили А.И., 1987. Новые данные о многослойном памятнике эпох энеолита-поздней бронзы в Шида Картли-Бериклдееби // КСИА. Вып. 192.

Глонти М.Г., 1982. Раскопки поселения Квемо Араниси // АО 1981 г.

Глонти М.Г., 1984. Памятники Арагвского ущелья раннебронзовой эпохи // «Душетская» науч. конф., посвящ. пробл. взаимоотношений между горными и равнинными регионами. Тбилиси.

Гобеджишвили Г.Ф., 1951. Холм Нацар-гора близ Сталинири // Мимомхилвели. Тбилиси. т. 2. На груз. яз.

Гобеджишвили Г.Ф., 1952а. Археологические раскопки в советской Грузии. Тбилиси. На груз. яз.

Гобеджишвили Г.Ф., 1952б. Памятники древнегрузинского горного дела и металлургии в окрестностях с. Геби // САН ГССР. т. 13, № 3.

Гобеджишвили Г.Ф., 1967. Веденская гробница // ДПК. 12. На груз. яз.

Гобеджишвили Г.Ф., 1971. Веденские курганы // ВНСППАЭИ в 1970 г.: ТД.

Гобеджишвили Г.Ф., 1978. Селище Тетри-Цкаро. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Гобеджишвили Г.Ф., 1981. Бедени — культура курганных погребений. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Гобеджишвили Г.Ф., Инанишвили Г.В., Муджири Т.П., 1988. Опыт коллективного исследования памятников горного дела и металлургии Верхней Рачи // Медные рудники Западного Кавказа III–I тысячелетий до н. э. и их роль в горно-металлургическом производстве древнего населения. БПАС: ТД.

Гогадзе Э.М., 1970а. К вопросу о генезисе и периодизации курганной культуры Триалети // БДИ. Тбилиси. № 3.

Гогадзе Э.М., 1970б. Периодизация и генезис курганной культуры Триалети: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тбилиси.

Гогадзе Э.М., 1972. Периодизация и генезис курганной культуры Триалети. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Гогадзе Э.М., 1982. Культура поселений Колхиды эпохи бронзы и раннего железа. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Гогадзе Э.М., 1984. К вопросу о хронологии и периодизации памятников колхидской культуры: (По материалам Носири-Мухурча) // ВГМГ. XXXVII-В.

Гогочури Г.К., 1987. Исследования в с. Абаносхеви // АО 1986 г.

Гордезиани Р.В., 1975. Кавказ и проблемы древнейших средиземноморских языковых и культурных взаимоотношений. Тбилиси.

Грязнов М.П., 1980. Аржан. Л.

Гуммель Я.И., 1939а. Крашеная керамика долины Ганджачая // ИАз ФАН СССР. 5.

Гуммель Я.И., 1939б. Раскопки в ИКАО в 1938 г. // ИАз ФАН СССР. 4.

Гуммель Я.И., 1941. Памятники в окрестностях Килик-дага // ИАз ФАН СССР. 2.

Гуммель Я.И., 1948. Некоторые памятники раннебронзовой эпохи Азербайджана // КСИИМК. Вып. XX.

Гусейнов М.М., 1956. Древние каменные молотки Нахичевана // ИАН АзССР. XII, 2.

Дадашев А.И., 1986. Земледельческое производство эпохи палеометалла на территории Азербайджана (VI–I тысячелетий до н. э.): Автореф. дис. … канд. ист. наук. Л.

Деведжян С.Г., 1981. Лори-Берд I: Результаты раскопок 1969–1973 гг. Ереван.

Дедабришвили Ш.Ш., 1969. Памятники эпохи ранней и средней бронзы // ТКАЭ. 1.

Дедабришвили Ш.Ш., 1970. Культуры эпохи ранней бронзы Иоро-Алазанского бассейна: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тбилиси.

Дедабришвили Ш.Ш., 1971. Работы второго отряда Кахетинской археологической экспедиции // АО 1970 г.

Дедабришвили Ш.Ш., 1978. Раскопки поселения Цхракара // АО 1977 г.

Дедабришвили Ш.Ш., 1979. Курганы Алазанской долины. Тбилиси.

Дедабришвили Ш.Ш., Русишвили Р.Н., 1980. Погребение периода средней бронзы из Земо-Алазани // ТКАЭ. 4. На груз. яз. с рус. рез.

Дедабришвили Ш.Ш., Русишвили Р.Н., 1984. Среднебронзовый курган № 2 в Садугской долине // ТКАЭ. 4. На груз. яз. с рус. рез.

Дешериев Ю.Д., 1963. Сравнительно-историческая грамматика нахских языков и проблемы происхождения и развития горских кавказских народов. Грозный.

Джавахишвили А.И., Глонти Л.И., 1962. Урбниси, 1: Археологические раскопки, проведенные в 1954–1961 гг. на селище Квацхелеби (Твлепиа-кохи). Тбилиси. На груз. яз.

Джавахишвили А.И., 1973. Строительное дело и архитектура поселений Южного Кавказа V–III тысячелетий до н. э. Тбилиси.

Джапаридзе И.О., 1975. Серебряный кубок из Триалети // ТТГУ. 165. На груз. яз. с рус. рез.

Джапаридзе Н.О., 1981. Ювелирное искусство эпохи бронзы Грузии. Тбилиси. На груз. яз.

Джапаридзе Н.О., 1988. Ювелирное искусство эпохи бронзы в Грузии. Тбилиси.

Джапаридзе О.М., 1953а. Земледельческие орудия позднебронзовой эпохи Западной Грузии // ТТГУ. 49.

Джапаридзе О.М., 1953б. Бронзовые топоры Западной Грузии // СА. XVIII.

Джапаридзе О.М., 1955а. Квасатальский могильник эпохи бронзы в Юго-Осетии // КСИИМК. Вып. 60.

Джапаридзе О.М., 1955б. Ранний этап древней металлургии в Грузии. Тбилиси. На груз. яз.

Джапаридзе О.М., 1959. Дольменная культура Грузии // ТТГУ. 77. На груз. яз.

Джапаридзе О.М., 1960. Археологические раскопки в Триалети в 1957–1958 гг. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Джапаридзе О.М., 1961. К истории грузинских племен на ранней стадии медно-бронзовой культуры. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Джапаридзе О.М., 1962. Археологические раскопки в Триалети в 1959–1962 гг. // СА. № 2.

Джапаридзе О.М., 1964. Культура раннеземледельческих племен на территории Грузии // VII МКАЭН. Тбилиси.

Джапаридзе О.М., 1969. Археологические раскопки в Триалети: (К истории грузинских племен во II тысячелетии до н. э.). Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Джапаридзе О.М., 1970. Эпоха средней бронзы в Грузии // Очерки истории Грузии. Тбилиси. 1. На груз. яз.

Джапаридзе О.М., 1975. Курганы эпохи бронзы // ОККАЭ за 1965–1971 гг. На груз. яз. с рус. рез.

Джапаридзе О.М., 1976. К этнической истории грузинских племен по данным археологии. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Джапаридзе О.М., 1980. Эпоха ранней бронзы в Закавказье // Кавказ и Среднеземноморье. М.

Джапаридзе О.М., 1981. Художественное ремесло в древней Грузии // Древний Восток и мировая культура. М.

Джапаридзе О.М., 1982. Из истории археологического изучения Грузии // ВГМГ. XXXVI-В.

Джапаридзе О.М., 1989. На заре этнокультурной истории Кавказа. Тбилиси.

Джапаридзе О.М., Авалишвили Г.Б., Церетели А.Т., 1985. Памятники Месхети эпохи средней бронзы. Тбилиси.

Джапаридзе О.М., Авалишвили Г.Б., Церетели А.Т., 1986. Отчеты работ Кахетской (Марткопской) археологической экспедиции за 1980–1981 гг. // АЭГМГ. 8.

Джапаридзе О.М., Киквидзе Я.А., Авалишвили Г.Б., 1971. Новый очаг триалетской культуры // АО 1970 г.

Джапаридзе О.М., Киквидзе Я.А., Авалишвили Г.Б., 1974. Раскопки месхетских курганов // АО 1973 г.

Джапаридзе О.М., Киквидзе Я.А., Авалишвили Г.Б., Церетели А.Т., 1977. Результаты работ Месхет-Джавахетской экспедиции за 1974–1975 гг. // АЭГМГ. 5. На груз. яз.

Джапаридзе О.М., Киквидзе Я А., Авалишвили Г.Б., Церетели А.Т., 1980. Отчет Кахетской (Марткопской) археологической экспедиции за 1978–1979 гг. // АЭГМГ. 7.

Джапаридзе О.М., Киквидзе Я.А., Авалишвили Г.Б., Церетели А.Т., 1981. Результаты работ Месхет-Джавахетской археологической экспедиции. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Джаукян Г.Б., 1967. Очерки по истории дописьменного периода армянского народа. Ереван.

Джафарзаде И.М., 1946. Обследование циклопических сооружений // ИАН АзССР. 9. На азерб. яз. с рус. рез.

Джафарзаде И.М., 1973. Гобустан. Баку. С азерб. рез.

Долуханов П.М., Тимофеев В.И., 1972. Абсолютная хронология неолита Евразии // Проблемы абсолютного датирования в археологии. М.

Дьяконов И.М., 1963. Предисл. к кн.: Пиотровский Б.Б. Урартские письма и документы. М.; Л.

Дьяконов И.М., 1967. Языки Передней древней Азии. М.

Дьяконов И.М., 1968. Предыстория армянского народа. Ереван.

Есаян С.А., 1966. Оружие и военное дело древней Армении (III–I тысячелетия до н. э.). Ереван.

Есаян С.А., 1971. Памятники эпохи ранней бронзы Северо-Восточной Армении // ВОН АН АрмССР. Ереван. 7.

Есаян С.А., 1972. Каталог археологических предметов Музея истории города Еревана. Ереван. III. На арм. яз. с рус. рез.

Есаян С.А., 1976. Древняя культура Северо-Восточной Армении. Ереван.

Есаян С.А., 1980. Скульптура древней Армении. Ереван.

Есаян С.А., 1981. Стратиграфия расписной керамики Айгеванского поселения // ИФЖ. 2.

Есаян С.А., Шагинян А.Н., 1962. Археологические находки в Зангезуре // СА. № 3.

Есаян С.А., Карапетян Л.Л., 1963. Археологические находки в Ереване // ИФЖ. 3.

Есаян С.А., Карапетян Л.Л., 1965. Новонайденное могильное поле близ Еревана // ИФЖ. 4.

Жоржикашвили Л., Гогадзе Э., 1974. Памятники Триалети эпохи ранней и поздней бронзы. Тбилиси.

Захаров А.А., 1927. Хеттская керамика Богаз-Кея и некоторые закавказские параллели // ИООИА. 8.

Збенович В.Г., 1974. Позднетрипольские племена Северного Причерноморья. Киев.

Иващенко М.М., 1935. Исследование архаических памятников материальной культуры в Абхазии. Тифлис.

Иерусалимская А.А., Козенкова В.И., Крупнов Е.И., 1963. Древние поселения у с. Серженьюрт в Чечено-Ингушетии // КСИА. Вып. 94.

Иессен А.А., 1935. К вопросу о древнейшей металлургии меди на Кавказе // ИГАИМК. 120.

Иессен А.А., 1951. Прикубанский очаг металлургии и металлообработки // МИА. № 23.

Иессен А.А., 1963. Кавказ и Древний Восток в IV–III тысячелетиях до н. э. // КСИА. Вып. 93.

Иессен А.А., 1965а. Из исторического прошлого Мильско-Карабахской степи // МИА. № 125.

Иессен А.А., 1965б. Поселение Учтепе // МИА. № 125.

Иессен А.А., 1965в. Раскопки большого кургана в урочище Учтепе // МИА. № 125.

Исмаилов Г.С., 1962. Глиняные фигурки из поселения Бабадервиш близ г. Казаха // ДАН АзССР. 10.

Исмаилов Г.С., 1963. Из истории древней культуры Западного Азербайджана: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тбилиси.

Исмаилов Г.С., 1970. Памятник Кюльтепе в Физулинском районе // ДАН АзССР. XXVI, 4.

Исмаилов Г.С., 1971. Новые данные о Гарабулагском могильнике ДАН АзССР. 11–12.

Исмаилов Г.С., 1972. Поселение на холме Гаракепектепе // АО 1971 г.

Исмаилов Г.С., 1973. Каменные орудия древнего населения Азербайджана: (На основе материалов поселения Бабадервиш) // МКА. VIII.

Исмаилов Г.С., 1978а. Работы Физулинского отряда // АО 1977 г.

Исмаилов Г.С., 1978б. Археологические исследования древнего поселения Бабадервиш (III тысячелетие до н. э.). Баку.

Исмаилов Г.С., 1980. Исследование поселения периода ранней бронзы на холме Гаракепектепе // АО 1979 г.

Исмаилов Г.С., 1981. Раскопки Гаракепектепе // АО 1980 г.

Исмаилов Г.С., 1983. Раннебронзовая культура Азербайджана: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. Тбилиси.

Исмаилов Г.С., Даниелян О.А., 1986. Раскопки на поселении Гаракепектепе // АО 1984 г.

Исмаилов Г.С., 1987а. Раннебронзовая культура на территории Азербайджана // Кавказ в системе палеометаллических культур Евразии. Тбилиси.

Исмаилов Г.С., 1987б. Этапы развития древнейшей металлургии и металлообрабатывающего производства на территории Азербайджана // КСИА. Вып. 192.

Исмаилов Г.С., 1987в. Исследование раннеземледельческих поселений в междуречье Гуручай и Кенделенчай // АО 1985 г.

Исмаилов Г.С., 1987г. Исследование петроглифов на Кельбаджарском высокогорье // АО 1985 г.

Исмаилов Г.С., Алиев В.Г., 1972. Погребальные памятники в урочище Бабадервиш // ИАН АзССР. 2. На азерб. яз. с рус. рез.

Исмаилов Г.С., Даниелян О.А., Ибрагимов Н.С., 1988. Работы Физулинской экспедиции // АО 1986 г.

История Древнего Востока, 1979. М.

Кавтарадзе Г.Л., 1979. К социологической интерпретации «царских гробниц» // МАГК. 7. На груз. яз. с рус. рез.

Кавтарадзе Г.Л., 1981. Хронология археологических культур Грузии эпохи энеолита и бронзы в свете новых данных. Тбилиси. На груз. яз. с рус. и англ. рез.

Кавтарадзе Г.Л., 1983. К хронологии эпохи энеолита и бронзы Грузии. Тбилиси.

Кавтарадзе Г.Л., 1987. Некоторые вопросы хронологии Грузии эпохи энеолита — ранней бронзы // Кавказ в системе палеометаллических культур Евразии. Тбилиси.

Кавтарадзе Г.Л., 1992. Вопросы этнической истории Кавказа и проблема хронологизации и периодизации: Дис. … д-ра ист. наук: (Науч. докл.). Тбилиси.

Казиев С.М., 1960. Результаты археологических раскопок в Варданлах // ИАН АзССР. Сер. обществ, наук. На азерб. яз.

Казиев С.М., 1965. О древних погребальных обрядах на территории Кабалы // МКА. 6.

Казиев С.М., Бабаев И.А., Османов Ф.Л., 1970. Работы Кабалинской экспедиции // АО 1969 г.

Калантарян А.А., Хачатрян Ж.Д., 1969. Уникальная находка из бассейна Севана // ВОН АН АрмССР. 4.

Капанадзе М.Т., 1980а. Курган I эпохи средней бронзы из Акакиант-хеви // ТКАЭ. 4.

Капанадзе М.Т., 1980б. Могильники эпохи средней бронзы из Мцаре Цкали // Археологические изыскания. МНСМАА. II. На груз. яз. с рус. рез.

Капанадзе М.Т., 1984. Могильники эпохи бронзы и Иорского ущелья // ТКАЭ. 6.

Капанадзе М.Т., 1985. Могильник эпохи средней бронзы из Мцаре Цкали // Археологические изыскания. МНСМАА. IV–V. На груз. яз. с рус. рез.

Карапетян Л.Л., 1964а. Формы и орнаментация расписной керамики Армении // ИФЖ. 3.

Карапетян Л.Л., 1964б. Формы и орнаментация энеолитической керамики Армении // ИАН АрмССР. 6.

Карапетян Л.Л., 1972. Раскопки Кармирберской (Тазакендской) крепости // СА. № 2.

Кафадарян К.Г., 1952. Город Двин и его раскопки. Ереван.

Квавадзе Д., 1988. Курганы эпохи средней бронзы урочища Шави мицис вели // ТКАЭ. 8. На груз. яз. с рус. рез.

Кесаманлы Г.П., 1978. Хачбулагский курган с массовым захоронением // МКА. VIII. На азерб. яз. с рус. рез.

Кесаманлы Г.П., 1981. Исследования Шамхорской экспедиции // АО 1980 г.

Кесаманлы Г.П., Гусейнова М.А., 1975. Археологические исследования в зоне с. Хачбулаг Дашкесанского района // АЭИА. 1974.

Кесаманлы Г.П., Джафаров Г.Ф., Бабаев И.А., 1978. Работы Шамхорского отряда // АО 1977 г.

Кесаманлы Г.П., Джафаров Г.Ф., Нариманов И.Г., 1979. Работы Шамхорской экспедиции // АО 1978 г.

Киквидзе Я.А., 1963. Орошение в древней Грузии: (Историко-археологический очерк). Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Киквидзе Я.А., 1972. Раннебронзовое поселение Хизанаантгора. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Киквидзе Я.И., 1976. Земледелие и земледельческий культ в древней Грузии. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Киквидзе Я.А., 1980. Некоторые вопросы развития храмового хозяйства в древней Грузии // ИФР. 1.

Киквидзе Я.А., 1988. Земледелие и земледельческий культ в древней Грузии. Тбилиси.

Кинк Х.А., 1970. Восточное Средиземноморье в древнейшую эпоху. М.

Климов Г.А., 1965. Кавказские языки. М.

Козенкова В.И., 1977. Кобанская культура: Восточный вариант. М.

Козенкова В.И., Крупнов Е.И., 1966. Древний Серженьюртовский поселок в ЧИ АССР // КСИА. Вып. 106.

Кореневский С.Н., 1978. О металле эпохи ранней бронзы Дагестана // Памятники эпохи бронзы и раннего железа в Дагестане. Махачкала.

Кореневский С.Н., 1981. Втульчатые топоры — оружие ближнего боя эпохи средней бронзы Северного Кавказа // Кавказ и Средняя Азия в древности и средневековье. М.

Коридзе Д.Л., 1955. Археологические памятники Тбилиси. Тбилиси. 4.1. На груз. яз.

Коридзе Д.Л., 1965. К истории колхской культуры. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Коробкова Г.Ф., 1981. Хозяйственные комплексы ранних земледельческо-скотоводческих обществ юга СССР: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. М.

Коробкова Г.Ф., 1987. Хозяйственные комплексы ранних земледельческо-скотоводческих обществ юга СССР. Л.

Котович В.Г., 1959. Новые археологические памятники Южного Дагестана // МАД. Т. 1.

Котович В.Г., 1961а. К вопросу о древнем земледелии и скотоводстве в горном Дагестане // УЗИИЯЛ. 9.

Котович В.Г., 1961б. Археологические работы в горном Дагестане // МАД. т. 2.

Котович В.Г., 1965. О хозяйстве населения горного Дагестана // СА. № 3.

Котович В.Г., 1982. Проблемы культурно-исторического и хозяйственного развития населения древнего Дагестана. М.

Котович В.Г., Котович В.М., 1973. Находки древних бронзовых топоров в Дагестане // Кавказ и Восточная Европа в древности. М.

Котович В.М., 1964. К истории дагестанского поселения и жилища на ранних этапах медно-бронзового века // УЗИИЯЛ. 12.

Котович В.М., 1965. Верхнегунибское поселение. Махачкала.

Котович В.М., 1986. Зооморфные образы древнеземледельческого культа плодородия в горном Дагестане // Обряды и культы древнего и средневекового населения Дагестана. Махачкала.

Круглов А.П., 1940. Археологические работы на Северном Кавказе // КСИИМК. Вып. 5.

Круглов А.П., 1958. Северо-Восточный Кавказ во II–I тысячелетиях до н. э. // МИА. № 68.

Крупнов Е.И., 1951. Материалы по археологии Северной Осетии докобанского периода // МИА. № 23.

Крупнов Е.И., 1954. Прикаспийская археологическая экспедиция // КСИИМК. Вып. 55.

Крупнов Е.И., 1957. Первые итоги изучения Восточного Предкавказья // СА. № 2.

Крупнов Е.И., 1964. Древнейшая культура Кавказа и кавказская этническая общность // СА. № 1.

Крюков М.В., 1968. Социальная дифференциация в древнем Китае // Разложение родового строя и формирование классового общества. М.

Кудрявцев А.А., Гаджиев М.С., 1988. Дербент в эпоху ранней бронзы // XV КЧ по археологии Северного Кавказа: ТД. Махачкала.

Кунов Г., 1929. Всеобщая история хозяйства. М.; Л.

Куфтин Б.А., 1940. К вопросу о ранних стадиях бронзовой культуры на территории Грузии // КСИИМК. Вып. VIII.

Куфтин Б.А., 1941. Археологические раскопки в Триалети. Тбилиси.

Куфтин Б.А., 1943. Урартский «колумбарий» у подошвы Арарата и куро-аракский энеолит // ВГМГ. XIII-В.

Куфтин Б.А., 1944. К вопросу о древнейших корнях грузинской культуры на Кавказе по данным археологии // ВГМГ. XII-В.

Куфтин Б.А., 1948. Археологические раскопки 1947 г. в Цалкинском районе. Тбилиси.

Куфтин Б.А., 1949а. Археологическая маршрутная экспедиция 1945 г. в Юго-Осетию и Имеретию. Тбилиси.

Куфтин Б.А., 1949б. Материалы к археологии Колхиды. Тбилиси. I.

Куфтин Б.А., 1950. Материалы к археологии Колхиды. Тбилиси. II.

Куфтин Б.А., 1974. Археологическая маршрутная экспедиция в бассейны рек Лиахви, Проне, Квирилы и среднего Риони в 1951 г. // ВГМГ. XXX-В.

Кушнарева К.Х., 1954. Памятники медного века в Нагорном Карабахе // СА. XXI.

Кушнарева К.Х., 1957. Раскопки на холме Узерлик-тепе около Агдама // КСИИМК. Вып. 69.

Кушнарева К.Х., 1959. Поселение эпохи бронзы на холме Узерлик-тепе около Агдама // МИА. № 67.

Кушнарева К.Х., 1960. Тазакендский могильник в Армении // СА. № 1.

Кушнарева К.Х., 1965. Новые данные о поселении Узерлик-тепе около Агдама // МИА. № 125.

Кушнарева К.Х., 1973. К вопросу о социальной интерпретации некоторых погребений Южного Кавказа // КСИА. Вып. 134.

Кушнарева К.Х., 1974. Торговля и обмен в Закавказье в древности // КСИА. Вып. 138.

Кушнарева К.Х., 1977. Древнейшие памятники Двина. Ереван.

Кушнарева К.Х., 1982. К выделению культур эпохи средней бронзы на Южном Кавказе // ВСКПЭБРЖ: ТД.

Кушнарева К.Х., 1983. К проблеме выделения археологических культур периода средней бронзы // КСИА. Вып. 176.

Кушнарева К.Х., 1985. Севано-узерликская культура периода средней бронзы на территории Южного Кавказа // Культурное наследие Востока. Л.

Кушнарева К.Х., 1986. Южный Кавказ в IX–II тысячелетиях до н. э.: (Этапы культурного и социально-экономического развития): Автореф. дис. … д-ра ист. наук. Ереван.

Кушнарева К.Х., 1987. Итоги работ Азербайджанской экспедиции // КСИА. Вып. 192.

Кушнарева К.Х., 1992. Еще раз о некоторых аспектах триалетской культуры // КСИА. Вып. 209.

Кушнарева К.Х., Лисицына Г.Н., 1979. О возникновении пашенного земледелия в Закавказье: (К постановке проблемы) // СА. № 3.

Кушнарева К.Х., Чубинишвили Т.Н., 1970. Древние культуры Южного Кавказа. Л.

Кушнарева К.Х., Якобсон А.Л., 1966. Основные итоги и перспективы Азербайджанской (Оренкалинской) археологической экспедиции // КСИА. Вып. 108.

Лалаян Е.А., 1906. Нахичеванский район // ЭО. XIII, вып. 1. На арм. яз.

Лалаян Е.А., 1919. Раскопки в с. Нидж и Варташен Нухинского уезда // ИКОМАО. 5.

Лалаян Е.А., 1931. Раскопки курганов в советской Армении. Ереван.

Лисицына Г.Н., Прищепенко Л.В., 1977. Палеоботанические находки Кавказа и Ближнего Востока. М.

Ломтатидзе Г.А., 1955. Важнейшие результаты археологических раскопок в Рустави // МАГК. 1. На груз. яз. с рус. рез.

Ломтатидзе Г.А., 1974. Бронзовые кинжалы и мечи из древнейших погребений Самтаврского могильника. Тбилиси. На груз. яз.

Лордкипанидзе О.Д., 1989. Наследие древней Грузии. Тбилиси.

Лукин А.П., 1941. Материалы по археологии Бзыбской Абхазии // ТОИПКГЭ. 1.

Любин В.П., 1955. Археологическая разведка в окрестностях Сталинира // КСИИМК. Вып. 60.

Любин В.П., 1966. Энеолитический комплекс из грота Шау-Легет (Северная Осетия) // КСИА. Вып. 108.

Магомедов С.М., 1975. К вопросу о металлопроизводстве в Дагестане в III–II тысячелетиях до н. э. // V КЧ по археологии Северного Кавказа: ТД. Махачкала.

Магомедов С.М., 1976. К вопросу о местном металлургическом очаге в древнем Дагестане // VI КЧ по археологии Северного Кавказа: ТД. М.

Магомедов Р.Г., 1986. Об одной группе археологических комплексов эпохи ранней бронзы Дагестана // XIV КЧ по археологии Северного Кавказа: ТД. Орджоникидзе.

Майсурадзе В.Г., 1986. Материальная культура бассейна верховьев рек Иори-Алазани в эпоху бронзы-железа Автореф. дис. … канд. ист. наук. Ереван.

Макалатия М.Н., 1975. Скотоводство в горной части Восточной Грузии: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тбилиси.

Макалатия С.И., 1943. Археологические раскопки курганных погребений в сел. Тквиави // Тр. Горийского ист.-этногр. музея. Тбилиси.

Марковин В.И., 1960. Культура племен Северного Кавказа в эпоху бронзы (II тысячелетие до н. э.) // МИА. № 93.

Марковин В.И., 1978. Дольмены Северного Кавказа. М.

Маркс К., 1935. К критике политической экономии. М.

Марр Н.Я., Смирнов Я.И., 1931. Вишапы. Л.

Мартиросян А.А., 1961. Город Тейшебаини. Ереван.

Мартиросян А.А., 1964. Армения в эпоху бронзы и раннего железа. Ереван.

Мартиросян А.А., Мнацаканян А.О., 1973. Приереванский клад древней бронзы // КСИА. Вып. 134.

Мартиросян А.А., Мунчаев Р.М., 1968. Рец. на кн.: Сардарян О.А. Первобытное общество в Армении // СА. № 3.

Массон В.М., 1964. Средняя Азия и Древний Восток. Л.

Массон В.М., 1967. Древние земледельцы на территории СССР // Возникновение и развитие земледелия. М.

Массон В.М., 1970. Экономические предпосылки сложения раннеклассового общества // Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. М.

Массон В.М., 1973. Древние гробницы вождей на Кавказе: (Некоторые аспекты социологической интерпретации) // Кавказ и Восточная Европа в древности. М.

Массон В.М., 1976. Экономика и социальный строй древних обществ. Л.

Махарадзе З.Э., 1986. Курган 1 долины Дилича // Археологические изыскания МНСМАА. 6.

Махмудов Ф.Р., 1979. Культура Юго-Восточного Азербайджана в эпоху бронзы и раннего железа: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тбилиси.

Махмудов Ф.Р., Мунчаев Р.М., Нариманов И.Г., 1964. О древнейшей металлургии Кавказа // СА. № 4.

Мачавариани Г.И., 1964. К вопросу об индоевропейско-картвельских (южнокавказских) типологических параллелях // VII МКАЭН. М.

Межлумян С.К., 1972. Палеофауна эпох энеолита, бронзы и железа на территории Армении. Ереван.

Меликишвили Г.А., 1965а. К вопросу о древнейшем населении Грузии, Кавказа и Ближнего Востока. Тбилиси. На груз. яз.

Меликишвили Г.А., 1965б. Возникновение Хеттского царства и проблема древнейшего населения Закавказья и Малой Азии // ВДИ. № 1.

Менабде М.В., Кигурадзе Т.В., 1981. Археологические памятники с. Сиони. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Мещанинов И.И., 1926. Краткие сведения о работах археологической экспедиции в Нагорном Карабахе и Нахичеванском крае // СГАИМК. 1.

Микеладзе Т.К., 1969. Исследования по истории древнейшего населения Колхиды и Юго-Восточного Причерноморья: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. Тбилиси.

Микеладзе Т.К., 1974. Исследования по истории древнейшего населения Колхиды и Юго-Восточного Причерноморья. Тбилиси. На груз. яз. с рус. и англ. рез.

Микеладзе Т.К., 1978. Археологические исследования в низовьях р. Риони: (Материалы к истории древнего Фасиса). Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Микеладзе Т.К., 1990. К археологии Колхиды. Тбилиси.

Микеладзе Т.К., Барамидзе М.В., 1976. О некоторых итогах исследований в Колхидской низменности в зонах новостроек // АИН ГССР. Тбилиси.

Миллер А.А., 1909. Разведки на Черноморском побережье Кавказа в 1907 г. // ИАК. 35.

Миллер А.А., 1926. Археологические исследования в Нахичеванской республике летом 1926 г. // СГАИМК. 1.

Мирзоев Р.Н., 1977. К типологии предметов вооружения из раннебронзовых памятников в Дагестане // Древние памятники Северо-Восточного Кавказа. Махачкала.

Мирцхулава Г.И., 1975. Самшвилде: (Результаты раскопок 1968–1970 гг.). Тбилиси.

Мирцхулава Г.И., 1981. Отчет работы археологического отряда Эрцо-Тианетской комплексной экспедиции // ПАИ в 1978 г. Тбилиси.

Мкртумян Ю.И., 1974. Формы скотоводства в Восточной Армении // Армянская этнография и фольклор. Ереван. 6.

Мнацаканян А.О., 1965. Основные этапы развития материальной культуры Лчашена. Ереван. 2. На арм. яз.

Муджири Т.П., 1988. Полевые методы комплексного исследования древних рудников // Древние рудники Западного Кавказа III–I тысячелетий до н. э. и их роль в горно-металлургическом производстве древнего населения. ВПАС: ТД.

Муджири Т.П., Гобеджишвили Г.Г., Инанишвили Г.В., Майсурадзе В.Г., 1987. Древнейшие сурьмяные рудники Грузии и их радиоактивные датировки // Кавказ в системе палеометаллических культур Евразии. Тбилиси.

Мунчаев Р.М., 1955. Канкентское поселение и проблема кавказского энеолита // СА. XXII.

Мунчаев Р.М., 1961. Древнейшая культура Северо-Восточного Кавказа // МИА. № 100.

Мунчаев Р.М., 1975. Кавказ на заре бронзового века. М.

Мунчаев Р.М., 1982. Энеолит Кавказа // Археология СССР. Энеолит СССР. М.

Мунчаев Р.М., 1986. Погребальные комплексы с сосудами на ножках из Бамутских курганов эпохи бронзы // Новое в археологии Северного Кавказа. М.

Мурадова Ф.М., 1979. Гобустан в эпоху бронзы. Баку. На азерб. яз. с рус. рез.

Мурадова Ф.М., 1986. Раскопки на поселении Дурнатепе // АО 1984 г.

Мурадова Ф.М., Исмаилов Г.С., 1971. Очажные подставки куро-аракской культуры из памятников Азербайджана // ИАН АзССР. 2. На азерб. яз. с рус. рез.

Мурадова Ф.М., Рустамов Д.Н., 1970. Археологические работы в Гобыстане // АО 1969 г.

Мурадова Ф.М., Рустамов Д.Н., 1971. Раскопки в Гобыстане // АО 1970 г.

Мусаев Д.Д., 1988. Исследование слоя ранней бронзы на поселении Бориспольтепе в 1986 г. // Тез. докл. конф. «Великий Октябрь и развитие археологической науки в Азербайджане». Баку.

Мусаев Д.Д., 1991. Памятники эпохи ранней бронзы Северо-Восточного Азербайджана. Баку.

Надимашвили С.И., 1961а. Археологическое изучение Шида Картли за годы советской власти // II науч. сес. Горийского ист.-этногр. музея. Гори.

Надимашвили С.И., 1961б. Археологические раскопки древнейшего поселения Шида Картли — «Цихиагора-Гудабертка» // III науч. сес. Горийского ист.-этногр. музея. Гори.

Нариманов И.Г., 1971. Поселение Пирдерека и Девечи // АО 1970 г.

Нариманов И.Г., 1973. Архаические керамические маслобойки и этимология азербайджанского слова «нехре» (маслобойка) // Кавказ и Восточная Европа в древности. М.

Нариманов И.Г., Исмаилов Г.С., 1961. Археологические раскопки в Хачбулаге // ИАН АзССР. 3.

Нариманов И.Г., Исмаилов Г.С., 1962. Акстафачайское поселение близ г. Казаха // СА. № 4.

Небиеридзе Л.Д., 1986. Раскопки на Чихорском поселении // АО 1984 г.

Небиеридзе Л.Д., 1987. Исследование Чихорского поселения // АО 1985 г.

Николаев С.Л., 1985. Северокавказские заимствования в хеттском и древнегреческом // Древняя Анатолия. М.

Николаева Н.А., Сафронов В.А., 1980. Курганный могильник эпохи бронзы у с. Дзаурикау // Проблемы археологии Северной Осетии. Орджоникидзе.

Ниорадзе Г.К., 1940. Раскопки в Алазанской долине. Тбилиси. На груз. яз.

Ниорадзе Г.К., 1941. Археологические раскопки в Колхидской низменности // ИИЯИМК. 10. На груз. яз. с рус. рез.

ОАК за 1984 г. СПб., 1885. См. стр. 330.

Оганесян В.Э., 1988а. Серебряный кубок из Карашамба // ИФЖ. 4.

Оганесян В.Э., 1988б. Курган среднебронзового века близ села Карашамб // Древние рудники Западного Кавказа III–I тысячелетий до н. э. и их роль в горно-металлургическом производстве древнего населения. БПАС: ТД.

Оганесян В.Э., 1990. Культура первой половины II тысячелетия до н. э. в среднем течении р. Раздан: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Ереван.

Оганесян В.Э., Мурадян Ф., 1986. Погребение 117 карашамбского могильника // ВОН АН АрмССР. Ереван. 4. На арм. яз.

Орджоникидзе А.З., 1980. Периодизация и хронология памятников раннебронзовой эпохи; Внешние взаимосвязи // Мацне. Тбилиси. № 3. На груз. яз. и рус. рез.

Орджоникидзе А.З., 1981. Самцхе-Джавахети в эпоху ранней бронзы: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тбилиси.

Османов Д.Л., 1987. Раскопки Гырлартепе // АО 1985 г.

Отчет Квемо-Картлийской археол. экспедиции (1965–1971 гг.). 1975. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Петросян Л.А., 1973. Разведочные работы в Кети (1970) // ИФЖ. 4. На арм. яз.

Петросян Л.А., 1976. Новые памятники среднебронзовой эпохи // ИФЖ. 3.

Петросян Л.А., 1984. Материальная культура Северо-Западного Ширака в III–I тысячелетиях до н. э. по материалам Кети и Воскеаска: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Ереван.

Петросян Л.А., 1989. Раскопки памятников Кети и Воскеаска. Ереван.

Пиотровский Б.Б., 1939. Вишапы, каменные статуи в горах Армении. М.; Л.

Пиотровский Б.Б., 1947. Археологическое изучение древнейшего Закавказья // СА. № 9.

Пиотровский Б.Б., 1949а. Археология Закавказья. Л.

Пиотровский Б.Б., 1949б. Поселения медного века в Армении // СА. II.

Пицхелаури К.Н., 1965. Древняя культура племен Иоро-Алазанского бассейна. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Пицхелаури К.Н., 1982. Археологические исследования в зонах новостроек Иоро-Алазанского бассейна (1975–1979 гг.) // ПАИ ГССР. Тбилиси.

Пицхелаури К.Н., 1987. Центральное Закавказье в конце III и начале II тысячелетия до н. э. // Кавказ в системе палеометаллических культур Евразии. Тбилиси.

Пицхелаури К.Н., Дедабришвили Ш.Ш., 1972. Курганы Садугской равнины. Тбилиси.

Пицхелаури К.Н., Дедабришвили Ш.Ш., 1976. Археологические исследования на новостройках Кахетии // АИН ГССР. Тбилиси.

Полевые археологические исследования 1973–1979. Тбилиси.

Погребова М.Н., 1977. Иран и Закавказье в эпоху раннего железа. М.

Путуридзе М.Ш., 1983а. Культура эпохи средней бронзы Центрального и Восточного Закавказья и ее локальные варианты: (Триалетская культура: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тбилиси.

Путуридзе М.Ш., 1983б. К вопросу контактов среднебронзовой культуры Центрального и Восточного Закавказья с древневосточным миром // ИАН ГССР. № 2. На груз. яз. с рус. рез.

Путуридзе М.Ш., 1983в. Анализ социально-экономической ситуации триалетской культуры // Археологические изыскания МНСМАА. Тбилиси. На груз. яз.

Путуридзе М.Ш., 1984а. К проблеме монохромной расписной керамики раннего этапа среднебронзовой эпохи Центрального и Восточного Закавказья // ТКАЭ. 6. На груз. яз. с рус. рез.

Путуридзе М.Ш., 1984б. Локальные варианты триалетской культуры // САН ГССР. 113, № 3. На груз. яз. с рус. рез.

Пхакадзе Г.Г., 1963. Энеолит Квемо-Картли: (Энеолитические памятники Кикети). Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Пхакадзе Г.Г., 1976. Археологические исследования в с. Кода на территории строительства птицефермы // АИН ГССР.

Пхакадзе Г.Г., 1987. К вопросу о взаимосвязи западногрузинской раннебронзовой и майкопской культур // Кавказ в системе палеометаллических культур Евразии. Тбилиси.

Пхакадзе Г.Г., 1993. Западное Закавказье в III тысячелетие до н. э. Тбилиси.

Пчелина Е.Г., 1929. Археологическая разведка в районе Триалетского холма близ г. Тифлис // Бюл. Музея Грузии. Тифлис. 5.

Рамишвили Р.М., 1980. Исследования на новостройках Арагвского ущелья // АО 1979 г.

Рамишвили Р.М., Гогочури Г.К., Джорбенадзе В.А. и др., 1988. Исследования в горных районах Восточной Грузии // АО 1986 г.

Рамишвили Р.М., Джорбенадзе В.А., 1979. Работы Жинвальской комплексной экспедиции // ПАИ в 1976 г. Тбилиси.

Рамишвили Р.М., Джорбенадзе В.А., Маргвелашвили М.Г., 1987. Работы Жинвальской комплексной экспедиции // АО 1985 г.

Рамишвили Р.М., Циклаури И.Д., Гогочури Г.К. и др., 1986. Жинвальская экспедиция // АО 1984 г.

Ростунов В.Л., 1985а. Очерк истории изучения куро-аракских памятников Центрального Кавказа // Проблемы хронологии и археологии археологических памятников Северного Кавказа. Орджоникидзе.

Ростунов В.Л., 1985б. Куро-аракская культура на Центральном Кавказе: (Хронологический и историко-археологический аспекты миграций) // Античность и варварский мир. Орджоникидзе.

Ростунов В.Л., 1986. Вопросы бытования куро-аракских племен на Центральном Кавказе и их роли в этнокультурном процессе второй половины III — начала II тысячелетия до н. э. // Этнокультурные проблемы эпохи бронзы Северного Кавказа. Орджоникидзе.

Ростунов В.Л., 1988. Куро-аракские могильники Северной Осетии // Погребальный обряд древнего и средневекового населения Северного Кавказа. Орджоникидзе.

Ростунов В.Л., Козаев П.К., 1990. К вопросу о взаимосвязях майкопской и куро-аракской культур // Древнейшие общности земледельцев и скотоводов Северного Причерноморья. Кишинев.

Русишвили Р.Н., 1977. Керамика эпохи средней бронзы из могильника Швиндиани // АН. На груз. яз.

Рустамов Д.Н., Мурадова Ф.М., 1971. Раскопки в Кобыстане // АО 1970 г.

Рчеулишвили М.Д., 1957. Отгонное овцеводство Грузии и пути его улучшения. Тбилиси.

Садрадзе В.А., 1980. Раскопки в Церовани и Нареквани // АО 1979 г.

Саидов А.Г., 1991. Памятники куро-аракской культуры на территории Нахичевани: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Баку.

Сардарян С.А., 1967. Первобытное общество в Армении. Ереван.

Селимханов И.Р., 1960а. К исследованию металлических предметов из «энеолитических» памятников Азербайджана и Северного Кавказа // СА. № 2.

Селимханов И.Р., 1960б. Историко-химические и аналитические исследования древних предметов из медных сплавов: (На материале энеолита Азербайджана). Баку.

Селимханов И.Р., 1962. О никеле в древних медных сплавах // ДАН АзССР. XVIII, 6.

Селимханов И.Р., 1964. К использованию первых металлов в древности на территории Азербайджана и Дагестана // ДАН АзССР. т. 20. 1.

Селимханов И.Р., 1986. Разработка проблем истории металлов и металлургии древнего Азербайджана: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. М.

Симонян А.Е., 1977. Верин Навер — новооткрытый среднебронзовый могильник в Аштаракском районе // НИПАИ в АрмССР (1975–1976 гг.): ТД. На арм. яз.

Симонян А.Е., 1979. Раскопки могильника Верин Навер // АО 1978 г.

Симонян А.Е., 1981. Раскопки могильника Верин Навер // АО 1980 г.

Симонян А.Е., 1982. Кармирбердская культура по материалам периода средней бронзы // ВСКПЭБРЖ: ТД.

Симонян А.Е., 1983. Могильник эпохи бронзы Верин Навер // КСИА. Вып. 176.

Симонян А.Е., 1984а. Два погребения эпохи средней бронзы могильника Верин Навер // СА. № 3.

Симонян А.Е., 1984б. Культура эпохи средней бронзы северных районов Армянского нагорья: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Л.

Симонян А.Е., 1987а. Культурный прогресс в эпоху средней бронзы Армянского нагорья и Южного Кавказа // Технологический и культурный прогресс в раннеземледельческую эпоху: ТД. Ашхабад.

Симонян А.Е., 1987б. Результаты раскопок могильника Верин Навер // НСПИПАИ АрмССР в 1985–1986 гг.: ТД. На арм. яз. с рус. рез.

Симонян А.Е., 1987в. Раскопки могильника Верин Навер // АО 1985 г.

Симонян А.Е., 1990. Новая трактовка социо-культурной общности эпохи средней бронзы Армении // ИФЖ. 1.

Соловьев Л.Н., 1939. Энеолитическое селище у Очамчирского порта в Абхазии // Материалы по истории Абхазии. Сухуми. 1.

Соловьев Л.Н., 1960. Погребения дольменной культуры в Абхазии и прилегающей части Адлерского района // ТАбИЯЛИ. 31.

Спицын А.А., 1909. Некоторые закавказские могильники // ИАК. 29.

Становление классов и государства, 1976. М.

Старостин С.А., 1985. Культурная лексика в общесеверокавказском словарном фонде // Древняя Анатолия. М.

Стражев В.И., 1926. Бронзовая культура в Абхазии // ИАбНО. 4.

Сулейман Антуан Т., 1981. Культура кубков в Сирии во второй половине III тысячелетия до н. э.: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Л.

Тавадзе Ф.Н., Сакварелидзе Т.Н., 1959. Бронза древней Грузии. Тбилиси.

Тавадзе Ф.Н., Сакварелидзе Т.Н., Инанишвили Г.В., 1987. Этапы развития металлургии в Грузии // Кавказ в системе палеометаллических культур Евразии. Тбилиси.

Такайшвили Е.С., 1913. О сачхерском кургане Шоропанского уезда // ИКОМАО. Тифлис. 3.

Тбилиси: Археологические памятники, 1978. Тбилиси. 1.

Тенейшвили Т.О., 1989. Древнейшие металлические изделия из Закавказья // Естественнонаучные методы в археологии. М.

Техов Б.В., 1963а. К истории изучения памятников эпохи энеолита и бронзы в нижнем течении р. Большой Лиахвы. Тбилиси.

Техов Б.В., 1963б. Раскопки Тлийского могильника в 1960 г. // СА. № 1.

Техов Б.В., 1974. Стырфазские кромлехи. Цхинвали.

Техов Б.В., 1977. Центральный Кавказ в XVI–X вв. до н. э. М.

Тушабрамишвили Д.М., Небиеридзе Л.Д., 1974. Итоги Квирильской и Цухватской археологических экспедиций за 1970–1971 гг. // АЭГМГ. 3.

Тушишвили Н.Н., 1968. Некоторые ранние памятники из Ардисубани // ДПК. 15. На груз. яз. с рус. рез.

Тушишвили Н.Н., 1971. Новый памятник эпохи ранней бронзы в Южной Грузии (в Квемо Картли) // ПАИ в 1970 г. в СССР: ТД. Доп. вып. на груз. яз.

Формозов А.А., 1962. Неолит Крыма и Черноморского побережья Кавказа // МИА. № 102.

Халилов Д.А., 1987. Раскопки поселения Бориспольтепе // АО 1985 г.

Халилов Д.А., Кесаманлы Г.П., Оруджев А.Ш., 1971. Кявлетепелери // АО 1970 г.

Халилов Д.А., Аразова Р.Б., Ахундов Т.И., Кошкарлы К.О., 1979. Исследования северо-восточных склонов Большого Кавказского хребта // АО 1978 г.

Халилов Д.А., Аразова Р.Б., Гусейнова Г.Г., Ахундов Т.И., 1977. Исследования в Кусарском районе // АО 1976 г.

Халилов Д.А., Кесаманлы Г.П., 1973. Кявлетепелери — поселение эпохи ранней бронзы в Азербайджане // Кавказ и Восточная Европа в древности. М.

Халилов Д.А., Мусатов Д.Л., 1988. Куба-Хачмасская экспедиция // АО 1986 г.

Халилов Д.А., Расулова М.М., Аразова Р.Б., Алиева А.А., Ахундов Т.И., Кошкарлы К.О., 1978. Исследования в Хачмасском районе // АО 1977 г.

Ханзадян Э.В., 1960. Расписной сосуд с зооморфным изображением из Элара // СА. № 4.

Ханзадян Э.В., 1962а. Лчашенский курган 6 // КСИА. Вып. 91.

Ханзадян Э.В., 1962б. Разведочные работы в окрестностях Кировакана // ИАН АрмССР. 10.

Ханзадян Э.В., 1963. Энеолитическое поселение близ Кировакана // СА. № 1.

Ханзадян Э.В., 1964. О металлургии древнебронзовой эпохи в Армении // СА. № 2.

Ханзадян Э.В., 1967. Культура Армянского нагорья в III тысячелетии до н. э. Ереван. На арм. яз. с рус. рез.

Ханзадян Э.В., 1969. Гарни IV: Результаты раскопок 1949–1966 гг. Ереван. На арм. яз. с рус. рез.

Ханзадян Э.В., 1975. Поселение Джраовит // АО 1974 г.

Ханзадян Э.В., 1979а. Элар-Дарани. Ереван. На арм. яз. с рус. рез.

Ханзадян Э.В., 1979б. Раскопки Джраовита // ИПАИ АрмССР в 1977–1978 гг.: ТД. Ереван. На арм. яз.

Ханзадян Э.В., 1985. Араратская долина в конце IV — начале I тысячелетия до н. э.: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. Ереван.

Ханзадян Э.В., 1987. Мецамор в эпоху ранней бронзы // Задачи советской археологии в свете решений XXVII съезда КПСС: Тез. докл. на Всесоюз. конф. Суздаль.

Ханзадян Э.В., Мкртчян К.А., Парсамян Э.С., 1973. Мецамор: (Исследование по данным раскопок 1965–1966 гг.). Ереван. На арм. яз. с рус. рез.

Хачатрян М.М., 1976. О древней ирригационной сети Арагацотна // ВЕГУ. 1.

Хачатрян Т.С., 1963. Материальная культура древнего Артака. Ереван.

Хачатрян Т.С., 1975. Древняя культура Ширака. Ереван.

Хачатрян Т.С., Есаян С.А., 1958. Археологические находки в селении Апаран // СА. № 4.

Цвинария И.И., 1978. Поселение Гуандра: (Новый памятник энеолита и ранней бронзы в Абхазии). Тбилиси.

Цвинария И.И., 1979. Раскопки дольмена с кромлехом в с. Отхара Гудаутского района II ПАИ в 1976 г. Тбилиси.

Цвинария И.И., 1988. Раскопки на поселении Гуандра // АО 1986 г.

Цитланадзе Л., Кигурадзе Т., Менабде М., Мирцхулава Н., 1979. Раскопки населенного холма в с. Мчадиджвари // ПАИ в 1976 г.

Цитланадзе Л., Менабде М., 1976. Исследования в ущелье Нареквави // АО 1975 г.

Цицишвили А.Л., 1969. Костные остатки животных с поселения «Илто» // ТКАЭ. 1.

Чайлд Г., 1949. Прогресс и археология. М.

Чайлд Г., 1952. У истоков европейской цивилизации. М.

Чайлд Г., 1956. Древнейший Восток в свете новых раскопок. М.

Чартолани Ш.Г., 1984. К вопросу хозяйственно-торгового и стратегического значения первоначальных путей Северо-Западной Грузии // Душетская науч. конф., посвящ. пробл. взаимоотношений между горными и равнинными регионами. Тбилиси.

Чартолани Ш.Г., 1989. К истории нагорья Западной Грузии доклассовой эпохи. Тбилиси.

Чиковани Г.Ч., 1987. Исследования на городище Хидари // АО 1985 г.

Чилашвили Л.А., 1964. Городище Урбниси. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Чубинишвили Т.Н., 1948. Самтаврское курганное погребение 243 // МАГК. 1.

Чубинишвили Т.Н., 1957. Древнейшие археологические памятники Мцхета. Тбилиси. На груз. яз.

Чубинишвили Т.Н., 1963. Амиранис-гора: Материалы к древнейшей истории Месхет-Джавахетаи. Тбилиси. На груз. яз.

Чубинишвили Т.Н., 1964. О взаимоотношениях кавказской («куро-аракской») культуры с переднеазиатской культурой в III тысячелетии до н. э. // VII МКАЭН. Тбилиси.

Чубинишвили Т.Н., 1965. Древнейшая культура в двуречье Куры и Аракса. Тбилиси. На груз. яз. с рус. рез.

Чубинишвили Т.Н., 1966. Куро-аракская культура в Закавказье в III тысячелетии до н. э. // VII МКДП: Докл. и сообщ. археологов СССР. М.

Чубинишвили Т.Н., 1971. К древней истории Южного Кавказа. Тбилиси.

Чубинишвили Т.Н., 1973. Некоторые особенности древних культур Южного Кавказа и их взаимоотношения с переднеазиатскими культурами в IV–III тысячелетиях до н. э. // ВДИ (Кавказско-ближневосточный сборник. IV). Тбилиси.

Чубинишвили Т.Н., 1980. Отражение земледельческого календаря на памятниках Южного Кавказа III тысячелетия до н. э. // Конф. «Идеологические представления древнейших обществ»: ТД. М.

Чубинишвили Т.Н., Татишвили Т.Н., Гамбашидзе О.С., 1954. Археологические разведки в южных районах Грузии // СА. № 4.

Шамба Г.К., 1974. Эшерские кромлехи. Сухуми.

Шамиладзе В.М., 1977. Хозяйственно-культурные и социально-экономические проблемы скотоводства Грузии. Тбилиси.

Шаншашвили Н.Э., 1990. Знаки и символы куро-аракской культуры: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Тбилиси.

Энгельс Ф., 1949. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М.

Amiran R., 1952. Connection between Anatolia and Palestine in the Early bronze age // JEJ. V. 2, 2.

Amiran R., 1965. Ianik-Tepe, Shengavi tand Khirbet Kerak ware // AS. 15.

ArnaudD., Cavlet J., Huot l., 1979. Ilsu-ibnisu ofrevre de l’E.Babbur de Larsa // Syria. P. LVI.

Azzaroli A., 1985. An early history of horsemanship. Leiden.

Biscione R., Pecorella P.E., 1984. II III millenio. Tra Lo Zagros El’Urmia. Roma.

Blegen C.W., 1937. Procemna. 2. Cambridge.

Braidwood R., Bradiwood L., 1960. Excavations in the plain of Antioch. Chicago. 1.

Branigan K., 1974. Aegean metalwork of the Early and Middle bronze age. Oxford.

Buhholz H.G., Karageorgis V., 1973. Prehistoric Greece and Cyprus. L.; N.Y.; Phaedon.

Burney C.A., 1958. Eastern Anatolian in the chalcolithic and bronze age // AS. L. VIII.

Burney C.A., 1961a. Excavations at lanictepe, North-West Iran // Iraq. L. XXIII, 2.

Burney C.A., 1961b. Circular building, found at lanictepe in North-West Iran // Antiquity. L. XXV, 139.

Burney C.A., 1963. The excavations at lanictepe, Azerbaijan, 1961 // Iraq. L. XXIV, 2.

Burney C.A., 1964. The excavations at lanictepe, Azerbaijan, 1962 // Iraq. L. XXVI, 1.

Burney C.A., 1975. The excavations at Haftavan-Tepe // Iraq. XI.

Burney C.A., 1980. Aspects of the excavations in the Altinova, Elazig // AS.L. XXX.

Burney C.A., Lang D.M., 1971. The people of hills: Ancient Ararat and Caucasus. L.

Burton-Brown T., 1951. Excavations in Azerbaijan, 1948. L.

Cilingizoglu А., 1984. The second Millenium painted pottery tradition of the Van Lake Bassin // AS. XXXIV.

Duru R., 1979. Keban project: Degirmentepe excavations, 1973 // Keban project publications. Ankara. Ser. III. N 2.

Dyson R.H., 1965. Problems of relative chronology of Iran 6000–2000 B.C. // Chronology in the Old world archaeology. Chicago.

Edwards M., 1983. Excavations in Azerbaijan (North-West Iran), 1. Haftavan, period IV // BAR. Intern, ser. 182.

Esin U., 1969. Kauntatif spektral analis yardimiyla anadoluda Baslanigisendar Asur Kolonieri cagina Kadar barik Vetune Madenciligi. Istambul.

Esin U., 1970. Tepecik excavations 1968 campaign // Keban project publications. Ankara. Ser. 1. N 1.

Esin U., 1972. Tepecik excavations, 1970 // Keban project 1970 activities. Ankara. Ser. 1. N 3.

Esin U., 1974. Tepecik excavations, 1971 // Keban project 1971 activities. Ankara. Ser. 1. N 4.

Esin U., 1979. Tepecik excavations, 1973 // Keban project 1973 activities. Ankara. Ser. 1. N 6.

Forbes R., 1950. Mettallurgy in antiquity. Leiden.

Frangipane M., Palmieri A., 1983. The settlements of period VI В // Perspective on protourbanization in Eastern Anatolia: Arclantepe (Malatya): An interim report on 1975–1983 campaigns. Rome.

Gimbutas M., 1965. Bronze age culture in Central and Eastern Europe. P.

Godard A., 1931. Les bronzes du Luristan // Archaeology. 20.

Hamlin C., 1971. The Habur Ware ceramic Assemblage of Northern Mesopotamia. Ann Arbor.

Hamlin C., 1974. The Early second millenium ceramic assemblage of Dinka Tepe // Iran. 12.

Hauptmann H., 1972. Die Grabungen auf dem Norsuntepe, 1970 // Keban project 1970 activities. Ankara. Ser. 1. N 4.

Hauptmann H., 1982. Die Grabungen auf dem Norsuntepe, 1974 // Keban project 1974–1975 activities. Ankara. Ser, 1. N 7.

Hennessi J.B., 1969. The foreign relations of Palestine during the bronze age. L.

Huot J.-L., 1982. Les céramiques monochromes lissees en Anatolia a l’epoque du bronze ancien. P. 1–2.

Jesus P.S., 1980. The development of prehistoric mining and metallurgy in Anatolia. Oxfrod.

Koligz N., 1968. Die Frühbronszeit in Nord-Ost-Ungarn (Abris der Geschichte des 19. — 6. Jahrhunderts v.u. Z.). Bp.

Kosay H.Z., 1948. Karaz sondaji // Turk Tarih Kongresi. Ankara. III.

Kosay H.Z., 1969. Pulur in the Keban region // Archaeology. 22, 4.

Kosay H.Z., 1971. Pulur (Sakyol) kazisi, 1969 // Keban project 1969. Galismalari. Ankara.

Kosay H.Z., 1972. Pulur (Sakoyl) excavations, 1971 // Keban project 1970 activities. Ankara.

Kosay H.Z., 1976. Keban project. Pulur kazisi, 1968–1970. Ankara.

Kosay H.Z., Turfan K., 1959. Erzerum-Karaz kazisi raporu // Belleten Turk Tarih kurumu. Ankara. XXIII.

Kosay H.Z., Vary H., 1964. Pulur kazisi, 1960 // Mevsimi galismalari raporu. Ankara.

Kosay H.Z., Vary H., 1967. Guzelova kazisi. Ankara.

Kuftin B.A., Field H., 1946. Prehistoric culture sequence in Transcaucasia // Southwestern Journal of Anthropology. 2.

Linick A., 1966. La Jolla radiocarbon meassurements VII. Radiocarbon. Philadelphia.

Medvedskaya I., 1982. Iran: Iron age // BAR. Intern, ser. Oxford, 126.

Mellaart J., 1966. The chalcolithic and Early bronze ages in the Near East and Anatolia. Beirut.

Minns E.H., 1943. Review of archaeological excavations in Trialety / By B.A. Kuftin // Antiquity. 17.

Morgan J., 1927. La préhistoire Orientale. P.

Ozqüc T., Akok M., 1958. Horoztepe: An Early bronze age settlement and cemetery. Ankara.

Piggott S., 1978. The earliest wheeled vehicles and Caucasian evidence // PPS. 34.

Piotrovski B., 1962. The aeneolithic culture of Transcaucasia in the third millen. B.C. // VI International congress of prehistoric and protohistoric sciences reports and communications by archaeologists of the USSR. Moscow.

Ralf E.K. et al., 1973. Radiocarbon dates and reality // MASCA. Newsteller 9, N 1.

Renfrew C., Dixon J., Cann J., 1966. Obsidian and early cultural contact in Near East // PPS. N. S. V. 32.

Rubincon K., 1977. The chronology of Middle bronze age kurgans at Trialeti // Biblioteca Mesopotamia. Malibu. 7.

Säflünd G., 1939. Le terramare delle pravincie di Modena, Reggio Emilia, Parma, Piacenza. Leipzig.

Sagona A.G., 1984. The Caucasian region in the Early bronze age Part I–III // BAR. Intern, ser. 214 (1,2, 3).

Schaeffer C.F., 1943. La date des Kurgan de Trialeti // Antiquity.17.

Schaeffer C.F., 1948. Stratigraphie Comparée et chronology de l’Asia Occidentale. L.

Stubbings F., 1973. The rise of Mycenaean civilization // The Cambridge Ancient History. II, pt 1.

Vermeule E., 1972. Greece in Bronze Age. Chicago; L.

Whallon R., 1979. An archaeological survey of the Keban reservoir area of East-Central Turkey. Ann Arbor.

Yakar J., 1985. The later prehistory of Anatolia: The late chalcolithic and Early Bronze Age. Pt I, II // BAR. Intern, ser. 268 (1, 2).

Young T.C., 1969. Excavationsat Godin Tepe. Ontario.