Часть первая Бронзовый век Восточной Европы
Глава первая Энеолит центра Русской равнины и Приуралья
Лесная территория Европейской части СССР в VI–IV тыс. до н. э. была занята родственными ранненеолитическими племенами верхневолжской, нарвской и волго-камской культур. В середине IV — первой четверти III тыс. до н. э. вся территория лесной полосы от Прибалтики до Камы и от лесостепи до Беломорья была заселена племенами родственных культур с ямочно-гребенчатой и гребенчато-ямочной керамикой. Эти неолитические культуры развивались в условиях атлантического периода, характеризующегося теплым влажным климатом и развитием широколиственных лесов. Начиная примерно с середины второй четверти III тыс. до н. э. на территории центра Русской равнины природные условия изменяются. Наступает суббореальный период. Происходит сокращение ареала широколиственных лесов, увеличение роли сосняков, березняков и тундровых элементов флоры. Наступление нового периода сопровождалось похолоданием в сочетании с регрессией в гидрологической сети. Климат стал более сухой, но холодней, чем в настоящее время. Происшедшие изменения в растительности привели к изменениям и в животном мире. В лесах центра Русской равнины появляются куница, северный олень и другие животные, существовавшие здесь в предыдущую эпоху. Эти изменения природной среды совпали с крупными этнокультурными и хозяйственными сдвигами в развитии местных культур конца эпохи позднего неолита. В III — начале II тыс. на указанной территории наступает новая эпоха в развитии культур, получившая в археологической науке название эпохи энеолита.
Характер энеолита лесной полосы Европейской части и Приуралья довольно резко отличается от энеолита юга СССР. Если на юге в эту эпоху широко внедряются в быт и хозяйство медные орудия, наблюдается деградация каменной индустрии, развиваются производящие виды хозяйства и появляются крупные поселки, то у населения лесной полосы в это время еще господствуют неолитические традиции в социально-экономическом укладе и быту. Однако и здесь чувствуются новые веяния, но отличные от южного энеолита. Появляются, хотя и редкие в начале эпохи, медные изделия. Каменная индустрия продолжает играть преобладающую роль в хозяйстве и быту. Она достигает такого совершенства в обработке и выделке орудий труда и в производстве, какое не наблюдалось в неолите. Некоторые орудия из камня (ножи, копья, кинжалы, долота, тесла, топоры и пр.) этого времени являются шедеврами каменной индустрии, они были во многом производительнее прежних. Кроме того, появляются комбинированные орудия, несущие несколько рабочих функций, это экономило труд и давало большой эффект.
Изменения коснулись и организации охотничье-рыболовческого хозяйства. Оно становится сложнее по своим методам и приемам и более производительным. Стоянки становятся более крупными и долговременными, расширяются контакты между племенами и обмен. На территории Верхней Волги, Волго-Окского междуречья и Прикамья в III — начале II тыс. до н. э. появляются новые культуры, объединенные в одну большую волосовскую историко-культурную область. Рядом с ней развиваются близкие культуры гаринско-борской общности. В Северо-Восточной Прибалтике появляются сходные культуры с пористой керамикой.
Исторические судьбы племен указанной территории так тесно переплетаются между собой и имеют так много общих черт в материальной и в духовной культуре, что мы вправе сделать вывод о культурной близости племен Северо-Восточной Прибалтики (носители культур с пористой керамикой), Верхнего Поволжья, Волго-Окского междуречья и Прикамья и общих закономерностях в их развитии, что подтверждается археологическими исследованиями последних лет.
Волосовская культура была впервые выделена В.А. Городцовым на основе раскопанных им Волосовской и Панфиловской стоянок (Городцов, 1915, 1926). Материалы, добытые в первой из них, он отнес к неолитическому времени (V тыс. до н. э.) и назвал эту культуру волосовской, а материалы второй датировал эпохой палеометалла (2500–2000 л. до н. э.) и назвал эту культуру панфиловской (Городцов, 1926). При сравнении этих комплексов В.А. Городцов пришел к заключению об их генетической связи (Городцов, 1926, с. 20). Впоследствии исследователи объединили эти памятники и близкие к ним в одну волосовскую культуру, тем более, что и сам В.А. Городцов считал, что «народ, создавший культуру волосовского типа, жил долго, перешел в этой стране в металлический период, выделяя и давая начало производным культурам, дожившим до ранней поры неометаллической эпохи» (Городцов, 1926, с. 20). К концу 20-х годов разными исследователями были открыты новые стоянки этой культуры не только на Оке, но и на Верхней Волге, но лучше других они были изучены на Нижней Оке.
Впервые карту распространения памятников волосовской культуры и их интерпретацию дал А.Я. Брюсов (Брюсов, 1952). Она была ограничена частью р. Оки и ее притоков в районах городов Мурома и Вязников, но А.Я. Брюсов при этом высказал предположение о возможности распространения волосовских памятников далеко к западу и северу от Оки (там же, с. 72).
По керамике он наметил три хронологических этапа в развитии волосовской культуры, причем происхождение ее связывал с местным докерамическим неолитом, а развитие основных памятников волосовской культуры относил ко всему II тыс. до н. э. Однако позднее он изменил свою точку зрения и на происхождение, и на датировку этой культуры (Брюсов, 1965, 1968).
Более развернутую характеристику волосовской культуры дала И.К. Цветкова (Цветкова, 1953). Она так же, как и А.Я. Брюсов, отнесла волосовские памятники, расположенные на Нижней и Средней Оке, к неолиту и датировала их II тыс. до н. э. Составленная ею карта волосовских памятников охватывает не только нижнее и среднее течения р. Оки, но и выходит за ее пределы на Верхнюю Волгу (Буньково, Языково, Станок, Никола-Перевоз). Однако, к основной территории автор отнесла только Оку, причем наметила распространение волосовской культуры в направлении Среднего Поволжья, считая более ранними памятники района г. Мурома. На основе анализа главным образом керамики она выделила три хронологических этапа в развитии волосовской культуры. В последующие годы И.К. Цветковой были исследованы новые памятники волосовской культуры на Оке и в Ярославской области (Цветкова, 1948, 1957). По вопросам волосовской культуры высказала свое мнение и М.Е. Фосс (Фосс, 1952). Особенно интересен ее вывод о преемственности кремневой техники населения волосовской культуры от льяловских традиций (Фосс, 1959).
Значительное внимание волосовским древностям уделил О.Н. Бадер (Бадер, 1953а, 1966а, 1970, 1972б и др.). Он первым обратил внимание на сходство волосовских и турбинских памятников и указал на их связь с местным уральско-камским неолитом. Кроме того, он высказал гипотезу о камском происхождении волосовцев и их прафинском этносе.
Вопросов волосовской культуры касался и П.Н. Третьяков (Третьяков П.Н., 1966). Он вслед за О.Н. Бадером связывал ее происхождение с уральско-камскими племенами. П.Н. Третьяков считал, что «расселение уральско-камских племен на Нижней Оке и Верхней Волге было, очевидно, не единичным явлением, не одной волной, а многократным процессом» (Третьяков П.Н., 1966, с. 55).
Представляют интерес карты волосовских поселений и распространения «фигурных кремней», приведенные П.Н. Третьяковым в его книге, рисующие несколько иную, более обширную территорию распространения волосовских древностей, чем на картах И.К. Цветковой и А.Я. Брюсова. Заслуживает внимания и отнесение П.Н. Третьяковым стоянок Бологое, Коломцы, Кончанское к памятникам, близким волосовским.
А.Х. Халиков более подробно рассмотрел проблему волосовской культуры во всех ее аспектах (Халиков, 1969). Он, так же как О.Н. Бадер и П.Н. Третьяков, придерживается мнения о волго-камском происхождении волосовской культуры и рисует картину еще более широкой экспансии волосовских племен на запад, северо-запад и север, однако никак не объясняет причин такого широкого расселения волосовцев. А.Х. Халиков первым дает характеристику Волго-Камского региона волосовской культуры и выделяет в Волго-Камье ранние и более поздние памятники. Однако, разработанная им периодизация волосовской культуры (Халиков, 1969) не имеет твердой хронологической и стратиграфической основы.
Ко взглядам указанных авторов на волосовскую проблему близок и В.П. Третьяков (Третьяков В.П., 1961, 1966, 1967а, 1970, 1972, 1975а и др.).
В.М. Раушенбах исследовала несколько волосовских памятников в Московской и Владимирской областях, посвятив ряд статей описанию этих памятников и решению некоторых общих вопросов волосовской культуры (Раушенбах, 1953, 1960, 1969, 1970). В Московской области ряд волосовских поселений исследовал В.В. Сидоров (Сидоров, 1971, 1973, 1975, 1976).
В Новгородской и Калининской областях волосовские памятники исследовала М.П. Зимина (Зимина, 1968, 1973, 1974, 1975). Памятники Репище и Кончанское дали прекрасный материал, характеризующий погребальный обряд волосовцев.
На волосовской стоянке в урочище Модлона Вологодской области С.В. Ошибкина обнаружила раннюю волосовскую керамику с раковинной примесью, предметы искусства (скульптура лося) и получила радиоуглеродные даты разных горизонтов волосовской культуры (Ошибкина, 1966, 1976, 1978).
Н.Н. Гурина также уделяла внимание отдельным вопросам волосовской культуры (Гурина, 1960, 1963, 1970).
Средневолжским памятникам волосовской культуры посвящены исследования В.В. Никитина (Никитин В.В., 1976, 1977). Характеризуя памятники Марийского Поволжья, он уделил особое внимание анализу жилищ, поселений и металлургии. Датировка этих памятников требует уточнения в связи с передатировкой волосовской культуры.
Верхневолжской экспедицией Института археологии АН СССР (рук. Д.А. Крайнов) исследовались волосовские поселения в Ивановской, Ярославской и Калининской областях (Сахтыш I, II, VII, VIII, Стрелка I, II, Толстуха, Клячино I, II, Уница, Ивановское III, VII, Торговище, Иванково IV, Ронское I, II, III и др.).
В работах Д.А. Крайнова (Крайнов, 1964, 1965, 1972б, 1976б, 1977б, 1978а, 1981 и др.) было высказано мнение о местном происхождении волосовской культуры на основе смешения верхневолжской культуры и культуры ямочно-гребенчатой керамики, разработаны вопросы хронологии, периодизации, взаимоотношений с фатьяновской культурой, проанализированы погребальный обряд, искусство волосовских племен и другие вопросы.
Проблеме металлургии волосовской культуры посвящены работы Е.Н. Черных и С.В. Кузьминых (Черных, 1966; Черных, Кузьминых, 1977; Кузьминых, 1977а).
За последнее время в Куйбышевской, Саратовской и Оренбургской областях были открыты и исследованы поселения, близкие волосовским. Судя по предварительным данным, эти поселения разновременны (Тезисы докладов конференции. Оренбург, 1981). Сейчас еще трудно судить об их характере и культурно-этнической принадлежности, но их открытие расширяет наши представления о волосовской общности и заставляет по-иному взглянуть на происхождение ее различных вариантов и их взаимосвязь.
Несмотря на обширную литературу и расширившиеся масштабы исследований, многие вопросы волосовской культуры остаются нерешенными. Это вопросы ее ареала, хронологии, периодизации, локальных вариантов, происхождения и др.
Ареал волосовской культуры, или, вернее, волосовской культурно-исторической общности, оказался значительно шире, чем это представлялось раньше (карта 1). Наряду с компактной группой памятников Нижней и Средней Оки, а также Нижней Камы и Среднего Поволжья, наблюдается скопление памятников в Ивановской, Владимирской, Московской и Ярославской областях, причем здесь так же, как на Оке и в Среднем Поволжье, есть поселения различных хронологических этапов.
Карта 1. Распространение основных памятников волосовской культуры.
а — памятники; б — территория распространения культуры.
1 — Репище; 2 — Бологое; 3 — Кончанское; 4 — Коломицы; 5 — Иванково I; 6 — Модлона; 7 — Ронское; 8 — Языково I; 9 — Польцо; 10 — Уница; 11 — Вашутино; 12 — Иловец; 13 — Петровские озера; 14 — Тростенское озеро; 15 — Никола-Перевоз; 16 — Буньково; 17 — Заречье; 18 — Маслово Болото VII; 19 — Коренец; 20 — Ушмар; 21 — Владычино; 22 — Ибердус; 23 — Черная Гора; 24 — Панфилово; 25 — Легалин Бор; 26 — Волосово; 27 — Володары; 28 — Гавриловка; 29 — Холомониха; 30 — Стрелка I; 31 — Толстуха; 32 — Сокольское; 33–36 — Сахтыш I, II, VII, VIII; 37, 38 — Ивановская III, VII; 39 — Борань; 40 — Станок; 41 — Безводная; 42 — Удельно-Шумецкая; 43 — Майданская; 44 — Руткинская; 45 — Сумская; 46 — Обсерватория III; 47 — Токаревская; 48 — Ахмыловское II; 49 — Подборице-Щербинская; 50 — Яндашево; 51 — Кубашево; 52, 53 — Выжумское I.
В Костромской области пока известны только несколько поздних стоянок, в Калининской и Новгородской областях открыты и ранние, и поздние памятники. В Вологодской области находится известная стоянка Модлона. Возможно, здесь будут открыты и другие волосовские памятники, так как на некоторых стоянках найдены валикообразные топоры, топоры карельского типа, «рубанки» (krummeisse) и другие вещи, встречающиеся на северных волосовских поселениях.
Сходные с волосовскими и одновременные им поселения и могильники обнаружены в Эстонии и Латвии; на некоторых из них встречена типичная волосовская керамика. Если их и нельзя считать волосовскими, то во всяком случае можно отнести к родственной группе.
Таким образом, выясняется широкое распространение памятников волосовской культуры — от Прибалтики до Камы и от Вологды до Пензы (карта 1). Это по существу почти вся лесная территория, занятая прежде культурами с ямочно-гребенчатой керамикой.
Трудно себе представить, что на таком огромном пространстве существовала одна культура. Очевидно, мы здесь имеем дело с несколькими одновременными родственными культурами и их локальными и хронологическими вариантами, представляющими в совокупности единую большую историко-культурную общность. П.Н. Третьяков собственно волосовскими называл только волго-окские памятники, а остальные — западные и восточные — «близкими волосовским» (Третьяков П.Н., 1966). Сейчас предварительно можно выделить пять основных вариантов волосовской культурно-исторической общности: верхневолжский, западный, средневолжский, окский, северо-западный.
Топографическое положение волосовских памятников также неодинаково. На Верхней Волге они в основном расположены на местах неолитических стоянок на берегах древних озер или около них недалеко от устьев или истоков небольших речек. Часть окских стоянок располагается в таких же условиях, но значительное количество памятников находится на первой надпойменной террасе низкого берега Оки или на невысоких песчаных дюнах.
Средневолжские памятники занимают в основном края надлуговых террас или дюнные всхолмления (Никитин В.В., 1976). Местоположение волосовских поселений зависело и от природных условий, и от хозяйственной деятельности. Так, поздние поселения с металлом встречаются на более высоких местах, а ранние — на низких, ближе к воде. Первые в основном расположены в Среднем Поволжье и низовьях Камы, т. е. ближе к месторождениям медистых песчаников.
Следует отметить большое количество волосовских поселений в Марийском Поволжье (около 60 памятников), где они расположены вдоль Волги, в приустьевой части Ветлуги и в бассейнах рек Большой Кокшаги и Илети. Топография поселений, характер жилищ, своеобразие орнаментики керамики, особые типы каменных орудий, отсутствие погребений и другие данные выделяют средневолжскую группу памятников в особый культурный вариант волосовской общности (Никитин В.В., 1976б).
Значительное скопление волосовских поселений наблюдается в среднем и нижнем течении Оки. Их исследование началось еще в XIX в. (Уваров, 1881; Кудрявцев, 1893) и начале XX в. (Иверсен, 1903; Городцов, 1914б). Окские памятники отличаются от средневолжских и расположением поселений, и формой сосудов и их орнаментикой, и формами кремневых орудий, обилием изделий из кости, предметами искусства, наличием погребений и пр. Особый характер окских волосовских памятников неоднократно подчеркивался исследователями (Цветкова, 1953, 1985).
На территории Верхней Волги (в Ивановской, Ярославской и Калининской областях) сейчас открыто значительное количество волосовских памятников. Наиболее известными волосовскими стоянками в Верхнем Поволжье, исследованными за последние два десятилетия, являются Сахтыш I, II, IV, VIII, Поляна, Клячино I, II, Толстуха, Ивановское III, VII, Стрелка I, II, Языково I, III, Польцо, Уница, Слободка, Берендеево и др. Почти все эти поселения располагаются на многослойных неолитических стоянках и только несколько являются чисто волосовскими однослойными (Клячино I, II, Иванково IV и др.) или двуслойными (Стрелка I).
Верхневолжские памятники имеют свою специфику, что отличает их от средневолжских и окских. Это особые мотивы в орнаментике керамики, наличие оригинальных форм кремневых, каменных и костяных орудий, линейное расположение поселков вдоль речек, специфика погребального обряда, культ медведя и куниц и пр. Очевидно, эти памятники составляют особый культурный вариант волосовской общности.
В западной и северной частях ареала волосовской общности исследовано меньше памятников. Здесь наряду с известными стоянками Коломцы, Бологое, Кончанское выявлены новые поселения и могильники, это: Репище, Иванково IV, Пловец, Ронское I, II, III в Новгородской и Калининской областях, в Вологодской известны стоянки Модлона, Кубенино. В Костромской области встречены только поздние поселения: Станок, Борань, Федоровская. Вероятно, в этих частях ареала будут выделены особые варианты.
Степень исследованности волосовских памятников Среднего Поволжья, Оки и Верхней Волги почти одинакова, хотя в последнем регионе они были выявлены сравнительно недавно и в литературе не получили еще должного освещения. Недостаточная исследованность памятников разных регионов затрудняет более подробную характеристику указанных вариантов и этапов их развития.
Одним из сложных и спорных вопросов является хронология волосовских памятников и их периодизация.
В датировке волосовской культуры у исследователей нет единогласия, поскольку данные по С14 появились недавно. Определение хронологии сравнительным и типологическим методом привело к различным датам — от V до последней четверти II тыс. до н. э.
А.Я. Брюсов первоначально датировал начало собственно волосовских памятников концом III — последней четвертью II тыс. до н. э. (Брюсов, 1952); позднее появление волосовской культуры он относил к IV тыс. до н. э., не имея на это фактических данных (Брюсов, 1965, 1968). И.К. Цветкова относила волосовскую культуру ко II тыс. до н. э. (Цветкова, 1953).
О.Н. Бадер датировал волосовскую культуру концом III — последней четвертью II тыс. до н. э. (Бадер, 1970). Тех же дат придерживались П.Н. Третьяков и А.Х. Халиков.
Особняком стоят даты В.А. Городцова. Он отнес раннюю стадию (Волосовскую стоянку) к V тыс. до н. э., а позднюю (Панфиловскую стоянку) — к середине и концу III тыс. до н. э. (2500–2000).
Как видно из приведенных данных, большинство исследователей датировали волосовскую культуру от конца III до последней четверти II тыс. до н. э.
В свете новейших исследований эти даты не могут быть приняты, так как они построены без учета стратиграфических данных, разницы в топографических особенностях расположения поселений, данных исследования по С14 и т. д.
Одним из важнейших факторов в установлении хронологии волосовской культуры является стратиграфия многослойных поселений Ивановское III, VII, Сахтыш I, II, VIII, Стрелка I, Языково I и др. Исследования этих поселений показали, что волосовские культурные слои всюду залегают непосредственно над слоями с так называемой «протоволосовской керамикой», представляющей собой результат смешения верхневолжской культуры и культуры с ямочно-гребенчатой керамикой (Крайнов, Хотинский, 1977б; Крайнов, 1978б, 1981). Особенно хорошо прослежена смена неолитических культур волосовской культурой в жилище 1 на стоянке Сахтыш I. Здесь установлены четыре строительных горизонта (Крайнов, 1972а, 1973а, 1984): нижние два относятся к культуре с ямочно-гребенчатой керамикой, третий горизонт характеризуется протоволосовской керамикой, над ним располагался четвертый строительный горизонт с ранней волосовской керамикой с раковинной примесью. Нижние два горизонта датируются по С14 временем 5150±40 лет (ЛЕ-1024), 5000±70 лет (ЛЕ-1020), т. е. концом IV — началом III тыс. до н. э. Следовательно, «протоволосовский» слой будет датироваться примерно началом второй четверти III тыс. до н. э., а лежащий выше ранневолосовский слой — серединой III тыс. до н. э.
Исследуя стоянки Сахтыш I, Стрелка I и др., Д.А. Крайнов установил, что для раннего этапа волосовской культуры характерна керамика с раковинной примесью, а для поздней — с растительной примесью, что подтверждается данными стратиграфии. К такому же выводу пришла И.К. Цветкова, изучая окские стоянки (Цветкова, 1959). Таким образом, вопреки мнению А.Х. Халикова (Халиков, 1969), раковинная примесь в керамике может служить хронологическим показателем. Стратиграфические наблюдения подтверждаются радиокарбоновыми датами, полученными к настоящему времени по восьми волосовским поселениям:
Сахтыш II
ЛЕ-1900 — 4570±150 (2620 г. до н. э.)
ЛЕ-1891 — 4470±80 (2520 г. до н. э.)
ЛЕ-1899 — 4320±80 (2370 г. до н. э.)
Сахтыш VIII
ЛЕ-1427 — 4400±60 (2420 г. до н. э.)
Модлона
ЛЕ-994 — 4850±120 (2870 г. до н. э.)
ЛЕ-993 — 4360±100 (2380 г. до н. э.)
ЛЕ-992 — 3960±120 (1880 г. до н. э.)
Владычино-Береговая — 4300±60 (2320 г. до н. э.)
Языково I
ЛЕ-1082 — 4100±40 (2220 г. до н. э.)
Ивановское III
ГИН-241 — 4800±250 (2820 г. до н. э.)
ЛЕ-1971 — 4790±50 (2780 г. до н. э.)
Берендеево I
4750±190 (2800 г. до н. э.)
4720±190 (2770 г. до н. э.)
Волосово
ИГАН-505 — 4500±60 (2520 г. до н. э.)
Таким образом, начало волосовской культуры, ее протоволосовский этап, датируются первой четвертью III тыс. до н. э., а конец — первой четвертью II тыс. до н. э. Однако протоволосовский этап мог начаться еще в IV тыс. до н. э. Эта датировка волосовской культуры подтверждается и радиокарбоновыми датами культур с пористой керамикой Прибалтики, близких волосовской культуре.
Стоянки Лубанской низменности
ТА-6 — 4780±225 (2830 г. до н. э.)
ЛЯ-750 — 4670±150 (2620 г. до н. э.)
ЛЯ-748 — 4520±120 (2570 г. до н. э.)
ТА-4 — 4350±200 (2400 г. до н. э.)
Начало волосовской культуры согласуется с радиокарбоновыми датами позднего неолита. Что же касается ее позднего этапа, то он может датироваться концом первой четверти II тыс. до н. э. На многих многослойных стоянках Верхнего Поволжья фатьяновская керамика и погребения встречаются в поздневолосовских слоях. Фатьяновская культура на Верхней Волге Датируется по С14 1800–1700 гг. до н. э. (Тургиновский и Волосово-Даниловский могильники). Этим же временем по C14 датируются и могильники с боевыми топорами в Прибалтике. Контакты волосовских и фатьяновских племен отмечались многими исследователями (О.Н. Бадер, А.Х. Халиков, Д.А. Крайнов, В.М. Раушенбах и др.). Не исключено, что самые поздние волосовские памятники просуществовали в некоторых регионах до середины II тыс. до н. э. (особенно в восточной части ареала).
Палинологические данные по стоянкам Ивановское III, Языково I и Сахтыш I (Крайнов, Хотинский, 1977) фиксируют то же время для волосовской культуры, т. е. начало и середину суббореального периода, середину III — начало II тыс. до н. э.
Таким образом, на основе стратиграфии, радиокарбоновых и палинологических анализов устанавливается более ранняя датировка волосовской культуры, чем она была до сих пор принята в специальной литературе.
Многие исследователи пытались создать периодизацию волосовской культуры, выделяя в ней два, три и четыре этапа (Городцов, 1928; Брюсов, 1952; Цветкова, 1953; Бадер, 1970; Халиков, 1969 и др.). Однако все эти периодизации плохо обоснованы хронологически и исходят из неверных посылок о происхождении волосовской культуры. В связи с новыми датировками памятников волосовской культуры и новыми данными, полученными при раскопках волосовских памятников в Верхнем Поволжье и на Оке, придется несколько иначе подойти и к выделению этапов развития волосовской культуры. Не исключено, что в Прикамье и Среднем Поволжье содержание этапов будет иное, чем на Оке и Верхнем Поволжье, так как, очевидно, в разных регионах по-разному проходило развитие культуры. В Среднем Поволжье нельзя не учитывать влияния балановцев и абашевцев на волосовское население, а на Верхней Волге — фатьяновцев и других племен. Например, металл у волосовцев в Среднем Поволжье появляется раньше, чем на Верхней Волге.
Исходя из новейших исследований, для Верхней Волги и Оки можно наметить предварительно четыре этапа в развитии волосовской культуры.
Первый — протоволосовский этап относится к позднему неолиту. Датируется по С14 началом второй четверти III тыс. до н. э. (не исключено и удревнение этого этапа — IV тыс.). Это гибридный комплекс позднего неолита, образовавшийся путем смешения двух культур — верхневолжской и культуры с ямочно-гребенчатой керамикой. Он характеризуется особой ямочно-гребенчатой керамикой с примесью в тесте дресвы или дробленой раковины речного моллюска. Кремневые и каменные орудия по технике производства двух видов: отщепы и пластины. Каменный и костяной инвентарь близок к местному неолитическому. Поселения расположены на берегах озер и речек, хозяйство охотничье-рыболовческое с преобладанием рыболовства. Наиболее характерными являются соответствующие слои следующих поселений: Сахтыш II, VIII, Ивановское III, VII и др. Так называемые протоволосовские слои прослеживаются и на Оке (стоянка Владычино и, возможно, Волосово)[1].
Второй — ранневолосовский этап возникает на базе протоволосовского и только там, где основным (ведущим) компонентом является комплекс верхневолжской культуры. Он датируется по С14 и другим данным (стратиграфии, палинологии и пр.) серединой III тыс. до н. э. Характеризуется этот этап керамикой с примесью раковины и сосудами с утолщенным или скошенным венчиком и округлым дном. Форма сосудов полуяйцевидная и горшковидная. В орнаментике доминируют зубчатые и ямчатые узоры, веревочный, нарезной и другие виды орнамента. Появляется и развивается характерный кремневый инвентарь с прекрасной двусторонней ретушью. Представлены всевозможные каменные орудия: тесла, желобчатые долота, топоры и пр., встречены разнообразные костяные орудия. К этому этапу относятся следующие основные поселения на Оке и Верхней Волге: Стрелка I (нижний слой), Сахтыш I, II, VIII (ранние волосовские горизонты), Языково I, Модлона, Владычино (верхний слой), Коренец, Бологое (ранний слой) и др.
Третий этап относится к развитому волосовскому времени. Датируется он, вероятно, последней четвертью III тыс. до н. э. Господствует керамика с органической примесью, но есть и смешанная примесь: раковина и органика. Форма сосудов горшковидная, с уплощенным и плоским дном, но встречаются еще и округлые днища. Сосуды более толстостенные. Орнамент сосудов разнообразен: господствуют зубчатые штампы, ромбы, елочки, зигзаги и пр. Кремневый инвентарь становится разнообразней, развиваются всевозможные комбинированные орудия. Техника вторичной обработки кремня достигает совершенства. Появляются усложненные жилища, погребения, всевозможные украшения. Охотничье-рыболовческое хозяйство достигает высокого развития. К этому времени относятся следующие основные памятники: Стрелка I (верхний слой), Сахтыш I, II, VII, VIII — средние волосовские горизонты, Уница, Польцо, Володары, Колпь I и др.
Четвертый этап — поздневолосовский, он датируется первой четвертью II тыс. до н. э. Характеризуется керамикой с органической примесью и другими смешанными примесями. Сосуды плоскодонные с Г-образным и Т-образным венчиками, шириной по срезу до 3 см, форма сосудов горшковидная. На самом позднем отрезке этого этапа появляются сосуды с выраженной шейкой, возникшей под влиянием фатьяновской культуры. Продолжает господствовать кремневая, каменная и костяная индустрия, но появляется металлообработка. Развиваются каменные орудия, сопутствующие металлообработке; возникают поселки с большим количеством жилищ с переходами, со сложными очагами. На поселениях появляются компактные могильники.
Господствующей формой хозяйства остаются охота и рыболовство, но уже появляются домашние животные и, возможно, земледелие (под влиянием фатьяновцев). Ведущими памятниками являются Клячино I, II, Толстуха, верхние горизонты волосовского слоя стоянок Сахтыш I, II, VIII, Иванково IV, Холомониха, Панфилово, Сокольская, Подборица-Щербининская, Вашутинская, Рождественский Остров и другие более поздние памятники, близкие к поздняковским. Возможно, поздняковские памятники, во всяком случае развитая культура с сетчатой керамикой, имеют одним из компонентов поздневолосовскую культуру.
В настоящий момент мы не можем дать полного освещения каждого этапа, а остановимся на общей характеристике культуры. Площадь волосовских поселений различна: от 1500 до 5000 кв. м, а иногда 6000 кв. м. Мощность культурных слоев также различна (от 0,10 до 1,5 м). Наряду с многочисленными вещественными остатками на поселениях встречены: жилища, мастерские, погребения, ритуальные сооружения и различные хозяйственные и бытовые детали.
Почти ни одно из волосовских поселений не раскопано полностью, и поэтому судить об устройстве поселков пока трудно, но, судя по значительному количеству жилищ, их характеру и компактности, можно утверждать о существовании у волосовцев довольно больших поселков, основанных на прочной оседлости. Жилища обнаружены на всех волосовских поселениях, они имеют близкий характер на всей территории волосовской общности.
Некоторые исследователи считают, что на волосовских поселениях существовали жилища двух форм: округлые или овальные землянки и большие прямоугольные столбовые полуподземные жилища, углубленные в землю на 0,40-1,00 м.
Округлые большие землянки были исследованы первооткрывателем волосовской культуры В.А. Городцовым на стоянках Волосовской и Панфиловской (Городцов, 1914, 1926). Впоследствии на тех же стоянках были открыты прямоугольные жилища с переходами (Жуков, 1927; Горюнова, 1961). Отрицать наличие округлых жилищ у волосовцев вряд ли возможно, так как и сейчас исследователи находят их. В.В. Никитин исследовал округло-овальное жилище на Ахмыловском поселении в Марийской АССР (Никитин В.В., 1977). Округлые жилища обнаружены и на стоянках Сахтыш I, II (Гадзяцкая, Крайнов, 1965).
На всех других поселениях прослежены только четырехугольные и прямоугольные жилища площадью от 40 до 150 кв. м, соединенные узкими переходами. Среди них есть как наземные, так и полуподземные жилища. На Средней Волге жилища прослеживаются в виде характерных западин, встречающихся компактными группами.
На Майданской стоянке, расположенной недалеко от устья Ветлуги, было обнаружено 12 жилищ, соединенных переходами (размеры 7,5×7; 7×8; 9×6 м). Стены их были углублены на 50–70 см в землю (Халиков, 1969). На Ахмыловском поселении зафиксированы 16 жилищ. Они также соединялись переходами и располагались вдоль дюны в направлении с запада на восток (Никитин В.В., 1977). На 30 волосовских поселениях в Марийском Поволжье зафиксированы 260 западин от жилищ-полуземлянок. Число жилищ в каждом из них исчислялось от 5 до 17 (Никитин В.В., 1976а). На многослойных поселениях Волго-Окского междуречья обнаружены такие же жилища, но западины их на поверхности стоянок не прослеживались, за исключением Вашутинской стоянки (Крайнов, 1984).
На окских волосовских поселениях прямоугольные жилища с переходами встречены на Волосовской, Панфиловской, Володарах, Ибердусе II, Подборице-Щербининской и других стоянках (Цветкова, 1953, 1958, 1961а) (рис. 7).
Большинство этих жилищ являются полуподземными, некоторые — наземными, как, например, жилище на стоянке Подборица-Щербининская со сложной деревянной конструкцией (Цветкова, 1961а.)
На волосовских поселениях Верхней Волги (Стрелка I, Сахтыш I, II, VII и VIII в Ивановской области) также исследованы прямоугольные жилища.
На стоянке Стрелка I были раскопаны три волосовских жилища. Особый интерес представляет большое жилище 1 прямоугольной формы, углубленное в землю на 1,5 м, площадью 130 кв. м. На дне его были прослежены очаги, хозяйственные ямы, тлен от столбов кольев, плах, бревен, веток и пр., развалы сосудов, береста, заготовки крупных кусков глины, груды толченых раковин. Около жилища встречены и погребения.
Очевидно, жилище 1 имело промысловый характер, на что указывают его размеры, расположение на мысу при впадении р. Люлех в р. Лух и находки большого количества костей и чешуи рыб (крупные осетровые, сомы, язи, щуки и пр.), костей промысловых животных (куница, северный олень, бобр, лось, медведь, кабан и др.) и костей водоплавающих птиц.
Такое же большое промысловое жилище обнаружено на стоянке Сахтыш I. Здесь полуподземное жилище волосовского времени (четвертый горизонт) площадью около 180 кв. м имело выход прямо к речке. Волосовские прямоугольные жилища более позднего времени располагались выше, на Малом Островке. Около этих жилищ встречены погребения и ритуальные памятники. Особый интерес представляют жилища, обнаруженные на стоянке Сахтыш VIII (Крайнов, 1976а, 1977а, 1978б). Здесь ближе к р. Койке исследовано большое прямоугольное жилище ранневолосовского времени. Площадь его около 60 кв. м. Оно вытянуто с ССЗ на ЮВВ. В центре сохранились остатки большого столба, уходящего в материк на 1 м. Столбы и тлен от бревен прослеживались по краям жилища. В центре его помещался очаг, углубленный в материк на 0,4 м. Около очага сохранились костные остатки млекопитающих, рыб и птиц. В западной части жилища много столбов — возможно, от нар. В северо-западном конце жилища остатки сосуда, около которого лежали крупная кремневая кувалда и мотыгообразный предмет из кости. Над южной стеной жилища обнаружены более поздние волосовские погребения с янтарными украшениями (Крайнов, 1978б). Жилище по данным палеогеографии можно датировать примерно серединой III тыс., или началом суббореального периода, когда вода в озере и речке стояла ниже. Это подтверждает недавно полученная дата этого жилища по С14 — ЛЕ-1427, 4400±60 (2420 г. до н. э.).
На самом высоком месте стоянки Сахтыш VIII обнаружен целый поздневолосовский поселок, состоящий из прямоугольных полуподземных жилищ, углубленных в землю на 0,3–0,4 м и соединенных друг с другом узкими переходами. Пока что исследовано 5 жилищ. Это столбовые жилища площадью 50–60 кв. м, ориентированные с юго-востока на северо-запад; они вытянуты в одном направлении и расположены параллельно друг другу. К этому же позднему волосовскому поселку относится и большой могильник, расположенный ниже. Находки янтарных украшений в жилищах и на могильнике указывают на их одновременность. Очевидно, этот поселок поставили дальше от речки в связи с повышением уровня воды в озере и речке или в связи с большими наводнениями. Подобный же поселок обнаружен на стоянке Сахтыш II (Крайнов, 1978б) (рис. 7).
Восстановить архитектуру волосовских жилищ трудно. Все они были столбовыми, деревянными. По остаткам тлена от столбов, бревенчатых стен и других деревянных вещей (плах, веток, бересты, мха и пр.), степени углубленности жилищ в землю можно судить, что стены делали из бревен и укрепляли столбами. Столбы разных диаметров поддерживали деревянные стены и, очевидно, двускатную крышу. На верхневолжских стоянках (Стрелка I, Сахтыш I, II, VII, VIII) хорошо прослежены остатки столбов, расположенных по центру и вдоль стен жилищ, остатки бревен, плах, ветвей и бересты от крыш. О прочности таких жилищ свидетельствуют толстые столбы, затесанные на конце и уходящие в грунт от 0,5 до 1 м. Во всех жилищах прослежены очаги, вырытые в земляном полу, округлой или овальной формы, нередко имеющие с боков вспомогательные ямы для сосудов, других хозяйственных надобностей. Иногда очаги обмазывались толстым слоем глины (Крайнов, 1975а) или обкладывались камнями. Обычно очаги помещались в центре жилища и у выхода. Размеры их различны: 1,5×1,7 м и глубина до 0,5 м. Часто у края очага зафиксированы остатки столбов, служивших, вероятно, для подвешивания над очагом сосудов с пищей, кусков мяса и рыбы для копчения. Около очагов сосредоточены и разнообразные кухонные остатки в виде костей животных, птиц и рыб. Дым из очагов уходил в отверстие на крыше.
Наряду с очагами прослежены разные хозяйственные ямы с кухонными остатками, развалами сосудов, с вещами домашнего обихода, кладами кремневых орудий, посыпанных красной краской, и пр.
Полы жилищ были земляными, хорошо утрамбованными. Нередко прослеживаются прослои песка, которым засыпали пол. Часто на полу жилищ встречались ямы в виде опрокинутого горшка, заполненные углем и золой и покрытые берестой (Сахтыш I, II, Стрелка I и др.). Очевидно, они служили для отопления жилища и высушивания пола. И в прямоугольных и в округлых жилищах встречаются нары и лежанки, возвышающиеся над полом (Городцов, 1926; Крайнов, 1964 г).
Таким образом, на всех волосовских поселениях Среднего Поволжья, Оки и Верхнего Поволжья господствующей формой были прямоугольные жилища полуземляночного и наземного типа с узкими переходами и выходами, площадью от 20 до 180 кв. м (рис. 7). На стоянках Сахтыш I, II, VIII, Володары, Ахмыловской, Уржумкинской и других эти жилища составляют целые поселки, вытянутые вдоль берегов рек и речек компактной группой. Следует заметить, что волосовские поселки с большим количеством жилищ появляются на позднем этапе развития культуры.
Наряду с жилищами на волосовских поселениях обнаружены мастерские по выработке кремневых и костяных орудий. Обычно мастерские располагались рядом с жилищем. В них найдены кремневые желваки, нуклеусы, отщепы и осколки разных размеров, заготовки орудий, обломки испорченных орудий, отбойники, наковальники, полировальные плиты и другие готовые орудия. В самих жилищах мастерские встречаются редко.
Культурные остатки на волосовских поселениях состоят из обломков глиняной посуды, кремневых, каменных, костяных, роговых, деревянных и других изделий, предметов искусства, украшений из кости, камня, янтаря и зубов животных, отходов производства, кухонных остатков в виде костей животных.
Основную массу культурных остатков волосовских поселений составляет керамика. По примесям в тесте, по форме сосудов и орнаментике эта керамика резко отличается от ямочно-гребенчатой керамики тех же стоянок. На первый взгляд создается впечатление резкой смены культуры. Волосовская керамика имеет разные примеси: раковинную или органическую, а также смешанную на основе этих исходных. Волосовская посуда производилась из местной темной глины. Лепили ее с помощью ленточной техники.
В женской половине жилищ стоянок Сахтыш I и Стрелка I обнаружены заготовки кусков глины, рядом с ними лежали кучки толченых раковин и целые раковины речной двустворки. Около них были найдены женские украшения и предметы домашнего обихода — очевидно, гончарным делом занимались женщины.
Полуяйцевидная и котловидная форма сосудов с округлым дном, с прямыми стенками, суживающимися ко дну, и несколько утолщенным венчиком характерна для ранней стадии волосовской культуры. Позднее появляются сосуды горшковидного типа с уплощенным, а затем с плоским дном. Наряду с большими сосудами существовали миски и чашки с прямым срезом венчиков.
В процессе развития волосовской керамики наблюдается тенденция к утолщению венчиков, и в позднее время появляются Г-образные и Т-образные венчики с шириной среза до 3 см. В самом конце эпохи встречаются сосуды с выраженной шейкой.
Толщина стенок сосудов различна: тонкостенная посуда (более ранняя) имеет толщину стенок от 0,5 до 0,6 см, а толстостенная — от 0,7 до 0,8 см и от 0,9 до 1,4 см. Часто внешняя поверхность сосудов заглажена, а внутренняя покрыта штриховкой в виде расчесов при помощи зубчатого штампа. Позднее появляется штриховка и на внешней поверхности сосудов.
Волосовские сосуды имеют своеобразную орнаментику, нанесенную костяными, каменными или кремневыми штампами (рис. 1). Преобладающими элементами орнамента являются: зубчатый, ямчатый, шнуровой, рамчатый, линейный, ямочный и др. Зубчатый орнамент разнообразен как по форме, так и размерам зубцов и композиции узора. Во-первых, сам зубчатый штамп различен — крупный, средний, мелкий, частый, редкий и пр. Оттиски этого штампа бывают короткие, длинные, узкие и широкие. Во-вторых, они расположены на сосудах по-разному: наклонно, вертикально, горизонтально, иногда беспорядочно. Отпечатки зубчатого штампа образуют разные узоры: ромбическую решетку (или сетку), горизонтальную елочку, «шагающую гребенку», ромбические или треугольные фигуры, зигзаги — широкие, длинные, узкие, короткие, наклонные отпечатки и пр. Нередко отпечатки зубчатого штампа образуют сложные композиции. Часто они встречаются на одном и том же сосуде с другими элементами орнамента (ямчатым, линейным, шнуровым, рамчатым и др.). Зубчатый орнамент существует на всех этапах развития волосовской культуры и доминирует над всеми другими элементами орнамента.
Вторым элементом орнаментики волосовской керамики являются всевозможные ямчатые вдавления (рис. 1, 4, 12). Это крупные бесформенные вмятины, мелкие ямки, вдавления овальные, треугольные, четырехугольные, линзовидные, каплевидные, фигурные, ногтевидные, парные и др., образующие разнообразные узоры. Ямчатые вдавления располагаются вертикально, горизонтально и наклонно, создавая иногда геометрические фигуры: треугольники, ромбы, зигзаги, «елочку» и т. д. Наряду с ямчатыми вдавлениями, нанесенными разными тычковыми инструментами, встречаются и конические ямки, близкие ямочно-гребенчатой керамике. Это главным образом тонкостенные сосуды с раковинной примесью или примесью дресвы. Такие сосуды круглодонные и относятся к раннему времени. Но встречаются и сосуды толстостенные с раковинной или органической примесью со сплошным ямочным орнаментом.
Рамчатый штамп характерен для развитого этапа волосовской культуры, он чаще встречается на Верхней Волге и Оке, на Средней Волге его мало. На стоянках Верхней Волги рамчатый штамп изощренно разнообразен (рис. 1, 7, 8, 11). Простые рамчатые узоры наносятся зубчатым штампом, а сложные — разными инструментами. Сложные узоры заполняются ромбической сеткой, зигзагом, елочкой, крестиками, косыми или прямоугольными линиями и т. д. Эти узоры бывают в виде удлиненных прямоугольников, удлиненных овалов в виде лодок с острыми концами, коротких овалов (мокрицеобразные) и пр. Располагаются они по вертикали и по горизонтали, иногда беспорядочно. В сочетании с другими элементами орнамента они составляют сложные композиции.
Шнуровой, или веревочный, орнамент употребляется реже, чем предыдущие элементы. Он состоит из коротких отпечатков шнура, намотанного на палочку. Эти отпечатки располагаются по-разному: россыпью по орнаментальному полю или в виде вертикальных, косых, горизонтальных полос, образующих разные узоры: сетку, ромбы, фестоны, елочку и пр. (рис. 1–3). Этот орнамент характерен для ранних этапов волосовской культуры. На стоянке Стрелка I он встречается в самом низу волосовского слоя в значительном количестве, а выше — в меньшем. Этот орнамент связывает волосовскую орнаментику с ямочно-гребенчатой и верхневолжской орнаментикой, где он также присутствует.
Довольно широко в орнаментике волосовской керамики развит так называемый линейный или нарезной узор. Он разнохарактерен: или в виде коротких косых насечек (мелких, глубоких, узких, широких), длинных или коротких линий, образующих ромбическую сетку, треугольников, зигзагов, вертикальных и горизонтальных, или в виде сложных узоров (рис. 2). В более позднее время встречаются широкие полосы (канавки) такого рисунка. Этот орнамент появляется в ранневолосовское время (Стрелка I) и существует вплоть до поздних памятников.
Наряду с этими основными узорами встречаются и другие элементы орнаментики. Среди них особый интерес представляет так называемый «перевитой узор» из S-образных знаков, или спиралеобразный. Он встречается в развитое волосовское время, но присутствует и позднее. Сюда же можно отнести «волнистый узор», образованный двумя волнистыми линиями.
Характерен кружковый орнамент, нанесенный полой трубчатой костью. Для ранней стадии типичен пунктирный узор, сближающий волосовский орнамент с верхневолжским. На стоянке Стрелка I встречен орнамент, напоминающий колосья пшеницы или ячменя. На некоторых сосудах (на наружной и внутренней стенке) встречаются отпечатки сети (рис. 1, 1, 3). Следует отметить тонкость нитей, из которых плелась сеть.
Орнамент на волосовских сосудах располагается по всему тулову, но он не сплошной. В более позднее время орнамент переходит и на внутреннюю часть венчика, а иногда даже ниже. Срезы венчиков орнаментируются и в раннее, и в позднее время.
Керамика волосовской культуры является ценным материалом для выделения хронологических этапов. Эволюция форм волосовской керамики, примесей и орнаментики хорошо разработана рядом исследователей (И.К. Цветкова, А.Х. Халиков, В.П. Третьяков, В.В. Никитин, Д.А. Крайнов и др.). С нашей точки зрения, ими правильно выделены ранние, развитые и поздние признаки. Эти общие признаки характерны для всех вариантов волосовской культуры. Однако в каждом регионе (средневолжском, окском, верхневолжском, западном и северном) имеются свои специфические черты, присущие только ему и не встречающиеся в других регионах. В каждом регионе имеются ранние признаки не только в керамике, но и в других категориях материальной культуры, что опровергает мнение о происхождении волосовцев из одного какого-либо региона.
На втором месте по количеству находок идет кремневый и каменный инвентарь. Он отливается большим разнообразием и высокой техникой обработки. Следует отметить, что в Волго-Окском междуречье ранний волосовский инвентарь трудно отличить от предыдущих неолитических форм, что доказала М.Е. Фосс (Фосс, 1952). В дальнейшем у волосовцев развиваются присущие только им формы орудий. Они достигают своего совершенства, о чем свидетельствует знаменитый «Волосовский клад» (Цветкова, 1957). В нем кремневые изделия (наконечники дротиков, стрел, кинжалы, ножи и пр.) изготовлены в единообразной манере с применением прекрасной отжимной и струйчатой техники в ретушировании орудий. Создается впечатление, что они вышли из-под руки одного мастера. В этом кладе встречаются все основные виды кремневых и каменных орудий, характерные для развитого этапа волосовской культуры. Следует отметить, что у волосовцев господствует отщепная техника в изготовлении кремневых орудий, но встречается и отжимная — пластинчатая.
Наиболее распространенными видами кремневых орудий волосовской культуры являются всевозможные скребки на отщепах и сколах: прямые, скошенные, дуговые, угловые и пр., низкие, средние и высокие. Размеры разные: от миниатюрных микроскребков до больших скребков-скребел (рис. 4, 15–19, 23, 24). Среди них есть своеобразные формы секирообразных или сегментовидных скребков, топоровидные скребки, квадратные с обработкой всех сторон прекрасной струйчатой ретушью, всевозможные скребковидные орудия и орудия типа ложкарных инструментов.
По количеству скребки и скребковидные орудия доминируют над всеми другими видами и, судя по разнообразию их форм, имели разное функциональное назначение: служили не только для обработки шкур, но и для обработки дерева и кости. К этой же категории орудий относятся широко распространенные скобели и резчики на отщепах.
В значительном количестве встречаются во всех волосовских горизонтах разнообразные ножи на пластинчатых отщепах и сколах. Форма их различна: есть ножи с длинным прямым лезвием (рис. 4, 26–28), коротким лезвием, концевые ножи со скошенным лезвием, изогнутые, коленчатые, серповидные с прекрасной двусторонней обработкой и др.
Также многочисленны и всевозможные наконечники дротиков, копий и стрел. Среди них есть характерные, типично волосовские формы, как, например: листовидные широкие и узкие, черешковые (рис. 4, 1–6, 12, 11–14, 20–22, 29, 30), треугольные с черешком, с выемками на черешке, иволистные, ромбические и другие формы.
Следует особо отметить небольшие, а иногда миниатюрные наконечники стрел с двусторонней обработкой и такие же миниатюрные наконечники на пластинчатых отщепах ромбической формы, листовидной и с черешком. Некоторые из этих наконечников близки формам постсвидерских наконечников верхневолжской культуры. Разнообразие форм наконечников дротиков и стрел и их тщательная обработка свидетельствуют о дифференциации этих орудий и применении их для разных объектов охоты, а также в вооружении.
Интересны кремневые сверла и проколки разных размеров и форм (рис. 4, 7-10). Сверла оформляются резцовыми сколами. Широкое распространение этих орудий указывает на развитие обработки дерева и кости.
Особенно надо отметить массовое появление на развитом этапе волосовской культуры всевозможных комбинированных кремневых орудий, среди которых скребки-резчики, скребки-сверла, скобели-сверла, скобели-проколки, ножи-скобели, ножи-резчики, ножи-сверла и др. Этими орудиями можно резать, сверлить, скрести, скоблить и пр. Сосредоточение в одном инструменте нескольких функций увеличивало производительность труда.
Наряду с указанными орудиями у волосовцев имелись кремневые тесла, долота, топоры и рубанки разных форм с частичной или полной заполировкой. Из других кремневых изделий встречаются «фигурные кремни», пластинки, штампы и др.
Кремневые орудия производились из местного валунного кремня. В мастерских обнаружены: крупные кремневые куски, желваки, нуклеусы (конические, призматические, плоские и др.), отщепы и осколки разных размеров, чешуйки, заготовки и обломки орудий, отбойники, ретушеры, плитки и т. д. На стоянке Сахтыш VIII около волосовского жилища обнаружена большая мастерская, в которой найдено несколько тысяч отщепов и осколков (Крайнов, 1978б).
В волосовских поселениях в значительном количестве встречаются шлифованные каменные орудия и поделки. Наиболее характерными являются топоры разных размеров и форм, среди которых есть миниатюрные сланцевые топорики, тесла, желобчатые долота, широкие и узкие, стамески, рубанки, клинья, колуны, колотушки, молоты, куранты-терочники, бруски, полировальные плиты, ретушеры, отбойники и др. Большое количество этих орудий и их обломков, особенно в волго-окских поселениях, свидетельствует о развитии домостроительства, а также об изготовлении различных деревянных изделий.
Из других каменных орудий в волосовских поселениях найдены: ромбические каменные сверленые «топоры», часть которых украшена по краям нарезками. Эти «топоры» могли служить мотыгами. В поздних верхневолжских поселениях встречаются черешковые топоры лепельского типа. Их присутствие указывает на связи с Прибалтикой и Западной Белоруссией, где находился первоначальный центр их производства. Среди каменных изделий есть штампы разных форм и размеров из сланцевых плиток, подвески, кольца и плитки с нарезками.
В волго-окских и северо-западных поселениях, особенно приозерных, обнаружено большое количество орудий и поделок из кости и рога. Основную массу костяных орудий составляют гарпуны разной формы (рис. 5, 22, 28–32), употреблявшиеся не только для рыбной ловли, но и для охоты на бобров, выдр и т. п. Встречены рыболовные крючки разных форм и размеров (рис. 5, 1, 9, 11–13). Некоторые крючки близки металлическим, так называемым щучьим крючкам, как, например, крючок из стоянки Стрелка I. Большую группу составляют костяные биконические наконечники стрел разных размеров (рис. 5, 19–21, 24–27), игловидные, уплощенные и др. Найдены костяные копья, кинжалы и ножи. В домашнем хозяйстве применялись костяные пешни, лощила, струги, мотыги из рогов лося, оленя и косули; долота разной длины, ширины и толщины; проколки, шилья, кочедыки, челноки для плетения сетей, иглы, игольники, накладки для луков, колотушки, крюки, рукоятки для орудий и пр. Из кости, рога и зубов также делали штампы, скульптуры людей, зверей, птиц, украшения и другие предметы искусства (рис. 6).
На костяные изделия шли главным образом кости лося, рога оленя, лося, косули, медвежьи кости, кабаньи и птичьи. Волосовские костяные орудия и поделки связаны с местным мезолитом и неолитом.
Набор кремневых, каменных и костяных орудий и предметов домашнего обихода характеризует разнообразие хозяйственной и домашней деятельности волосовцев.
Также широко были распространены и всевозможные деревянные изделия: крюки, остроги, дубинки, ковши, верши и пр. Надо полагать, что у волосовцев были и всякие плетеные кошели, корзины и прочие вещи из прутьев и корней.
Несмотря на появление у волосовцев металлических изделий, их уклад по-прежнему оставался неолитическим. Основой хозяйства были охота, рыболовство и собирательство, а относительно появления у них скотоводства и земледелия вопрос остается нерешенным.
Об охотничье-рыболовческом оседлом хозяйстве волосовцев можно судить по топографии поселений, кухонным остаткам и характеру вещественных материалов. Тяготение всех волосовских поселений к водным пространствам свидетельствует о доминанте рыболовства в их хозяйстве. В кухонных остатках встречается много рыбьих костей и чешуи (Крайнов, 1967; Цветкова, 1948, 1953, 1980; Городцов, 1926 и др.).
На стоянках Сахтыш I и Стрелка I определены кости осетровых рыб размерами свыше 1 м, сомов до 2 м, язей, щук, окуней, карасей, плотвы и др. Разные размеры и формы гарпунов свидетельствуют о дифференцированной рыбной ловле в разное время года. Большое количество костяных «пешней» указывает на развитие зимнего подледного лова. Рыболовные крючки разных форм и размеров свидетельствуют о развитии и индивидуального способа рыбной ловли. Однако основой было коллективное рыболовство. У волосовцев были сети, сплетенные из тонкого и толстого волокна. Отпечатки их обнаружены на керамике. Найдены каменные грузила и поплавки из коры и бересты. Обнаружены верши, сделанные из прутьев и тонких подпрямоугольных палочек.
У волосовского жилища на поселении Сахтыш I на р. Койке прослежены «заколы» и завалы, перегораживающие речку для постановки верш, морд и др. Эти коллективные способы рыболовства прослеживались около многих поселений. Рыболовство, очевидно, было основой хозяйства волосовцев, об этом свидетельствуют и скульптуры рыб из кремня и кости (сомы и осетры), найденные на поселениях. Очевидно, рыбу ловили круглый год. Наличие у волосовцев лодок подкрепляется находками весел. Вероятно, прочная оседлость связана именно с развитием рыболовства.
Охота на диких животных давала мясо и шкуры. Промысловыми животными были куница, бобр, северный олень, лось, кабан, медведь, косуля, заяц, барсук, волк, лисица, выдра, хорь и др. Следует отметить, что процентное соотношение костей разных животных неодинаково по отдельным регионам, что свидетельствует о существовании разных объектов охоты. Однако повсюду больше всего костей лося, северного оленя и кабана, мясо которых шло в пищу, а среди пушных зверей — куницы и бобра.
Находки огромного количества костей куницы на стоянках Сахтыш I и Стрелка I (80 % от общего состава), наличие зубов и челюстей куницы среди украшений, скульптура куницы на стоянке Сахтыш I и «святилище» из скопления черепов и челюстей куницы свидетельствуют о важном значении этого зверя в хозяйстве волосовского человека. Не исключено, что шкурки куницы служили основной меновой единицей в обмене с прибалтийскими племенами.
О большом значении охоты на лося указывают не только костные остатки, но и находки скульптур лося (Сахтыш I, II, Модлона, Володары и др.). О существовании культа лосихи у охотничьих племен написано много работ (Рыбаков, 1976; Студзицкая, 1969 и др.). Из костей лося делали все крупные костяные орудия. О значении охоты на лося, северного оленя, куницу и бобра свидетельствует открытие на стоянке Сахтыш II «святилища», отражающего сложный жертвенный обряд, связанный с культом промысловых животных (лося, северного оленя, куницы и бобра) (Крайнов, 1980). Охота на медведя, вероятно, имела особый характер, так как он почитался священным животным. Кости его, особенно черепа, сопровождают погребения людей, а клыки служили амулетами.
Большим подспорьем была охота на водоплавающих птиц (утки, гуси, лебеди, гагары и др.) и на боровую дичь (тетерева, глухари, рябчики, куропатки и др.). Кости их часты среди кухонных остатков. О значении этого вида охоты свидетельствуют многочисленные находки костяных и кремневых скульптур птиц на волосовских поселениях (особенно волго-окского региона).
Лучная охота на зверя и дичь доминировала над другими способами. Вероятно, в этом виде охоты большое значение имела собака, существование которой у волосовцев доказывается ее костными остатками и копролитами в жилищах. Собака — главный помощник человека в охоте. Находки захоронений целых собак на поселениях (Волосовском, Володары) подтверждают значение ее в хозяйстве волосовцев.
Относительно существования у волосовцев других домашних животных среди исследователей нет единого мнения. В.А. Городцов обнаружил на Панфиловской стоянке кости молодых поросят, что дало повод для предположения о существовании у панфиловцев домашней свиньи (Городцов, 1926). Много костей домашней свиньи было найдено в верхнем горизонте стоянки Стрелка I (Крайнов, 1969). Не исключено, что на позднем этапе волосовской культуры под влиянием фатьяновцев у волосовцев появляется домашняя свинья, но на основании только этих находок окончательное решение вопроса вряд ли возможно.
А.Я. Брюсов, исходя из большой плотности волосовского населения и некоторых косвенных данных (отпечатки сетей из льняных волокон), высказал предположение о существовании у волосовцев примитивного земледелия и скотоводства (Брюсов, 1952).
О.Н. Бадер также считает возможным существование скотоводства у волосовцев (собаки и свиньи) (Бадер, 1972б). О скотоводстве и примитивном земледелии у волосовцев пишет и А.Х. Халиков (Халиков, 1969). Он считает, что на втором этапе развития волосовской культуры появляется земледелие и скотоводство. Однако исследования костных остатков Ахмыловского поселения и других, даже более поздних, не обнаруживают домашних животных (Петренко, 1977). Последние могли появиться у волосовцев только под влиянием фатьяновцев и балановцев и то на самом последнем этапе.
Следует признать, что охотничье-рыболовческое хозяйство волосовцев достигло высокого развития и обеспечивало пищей довольно большое население поселков. Собирательство плодов, ягод, желудей, орехов, грибов, съедобных кореньев и трав служило важным подспорьем в хозяйстве волосовского человека. Всем этим можно объяснить позднее появление в лесной зоне производящих видов хозяйства.
Высокого развития у волосовцев достигло ремесло. Постройка больших деревянных домов, лодок, изготовление лыж, заколов и прочих предметов быта при помощи только каменных орудий требовали большого мастерства. Значительное количество кремневых резчиков, ложкарей, скребков, ножей и других орудий для производства деревянных ковшей, ложек, лопаток, весел, луков, мутовок свидетельствует о процветании деревообработки.
Большого искусства волосовцы достигли в костерезном деле. Однотипность костяных биконических наконечников стрел, игловидных наконечников, гарпунов, рыболовных крючков, шильев, долот и других костяных изделий заставляет предполагать существование особых мастеров, специализировавшихся на обработке кости. Об этом же говорят прекрасные костяные скульптуры животных, птиц и рыб.
В выделке каменных орудий волосовцы достигли вершин расцвета. Многие каменные полированные желобчатые долота, рубанки, стамески и тесла являются верхом мастерства. Известный волосовский клад содержит однотипные кремневые наконечники стрел и дротиков; техника их вторичной обработки доведена до совершенства. Даже появление медных орудий не могло вытеснить каменную индустрию.
Определенного прогресса волосовцы достигли и в гончарном деле. Для изготовления сосудов волосовские гончары пользовались местными болотными темными глинами (заготовки больших кусков такой глины обнаружены в жилищах стоянок Сахтыш I, II и Стрелка I). Сосуды лепились от руки. В.А. Городцов упоминает о двух способах выделки сосудов у панфиловцев (Городцов, 1926).
Существование металлических изделий у поздних волосовцев не подлежит сомнению. Они найдены на десятках волосовских поселений Среднего Поволжья, где наряду с металлическими вещами были обнаружены и многочисленные тигли с остатками застывших капель меди. Небольшое количество металлических вещей (медный клинок, шилья, обломки спиралек, кусочки медных предметов, слитки и пр.) было обнаружено и на окских стоянках (Панфиловская, Холомониха и пр.). На верхневолжских стоянках их еще меньше (в поздних волосовских слоях стоянок Сахтыш I и Сахтыш II). В западных и северных даже поздних стоянках металл не встречается.
Основная масса металлических изделий была найдена в восточном регионе волосовской культурной общности, расположенной ближе к месторождениям медистых песчаников. Можно согласиться с Е.Н. Черных и С.В. Кузьминых, что у волосовцев еще не было собственной металлургии, а существовала только первоначальная металлообработка, возникшая под влиянием фатьяновско-балановских и частично полтавкинских племен (Черных, Кузьминых, 1977; Кузьминых, 1977а). Но не исключено, что восточные волосовцы знали металл раньше фатьяновцев.
Е.Н. Черных ставит вопрос о выделении волосовского металлообрабатывающего очага в досейминское время (Черных, 1966). Однако эта металлообработка носит еще примитивный характер, отсутствует техника литья (Кузьминых, 1977а). Кроме того, у волосовцев еще нет разнообразия в изделиях и своих оригинальных орудий. Анализами установлено, что все волосовские изделия были сделаны из чистой меди. Рудной базой являлись медистые песчаники Среднего Поволжья и Прикамья, так же, как и у фатьяновско-балановских племен.
Вряд ли можно согласиться с утверждением С.В. Кузьминых, что «волосовская культура — культура эпохи раннего металла» (Кузьминых, 1977а). Он сам пишет, что металл у волосовцев появляется на позднем этапе. По этому вопросу среди специалистов до сих пор нет единого мнения. Одни относят волосовскую культуру к неолиту, другие — к энеолиту. Очевидно, начальные стадии ее развития следует считать неолитической культурой. Об этом свидетельствуют охотничье-рыболовческий характер хозяйства, господство каменных орудий, обряд погребения и другие данные.
Одной из характерных черт волосовской культуры являются разнообразные кремневые и костяные фигурки людей, животных, птиц и рыб. Оригинален и выразителен орнамент на костяных и каменных изделиях и на керамике.
Эти предметы искусства представляют интерес не только для выяснения социально-экономических условий жизни волосовцев, их духовной культуры, но и для воссоздания этногенетических процессов, передвижений племен и их взаимосвязей.
Находки кремневых фигурок концентрируются в основном на волосовских поселениях Волго-Окского междуречья и в Среднем Поволжье, т. е. в границах волосовской ойкумены, и изредка встречаются на ее периферии. Классическое описание кремневых фигурок и карту их распространения впервые дал С.Н. Замятнин (Замятнин, 1948). Эти фигурки немногочисленны, но разнообразны. Среди них имеются антропоморфные, зооморфные, солярные и др. Антропоморфные скульптуры названы нами условно, вслед за С.Н. Замятниным (Замятнин, 1948). Они обнаружены на стоянках Среднего Поволжья (Майданской и Мало-Кокузинской), на окских (Волосовской, Владыкинской, Ибердус, Холомонихе, Подборице-Щербининской, Володарской) и верневолжских поселениях (Сахтыш I, II, VIII, Уницкой, Николо-Перевозской, Никольской II, на берегу Тростнинского озера, Пиросе, Алексеевской, Иловец I). На северо-западе антропоморфные фигуры найдены на стоянке Репище. Все они сделаны из кремневых отщепов разного цвета и размера (рис. 6, 9-11, 15–17) и выполнены в основном схематично. На некоторых фигурках голова округлая, на других — треугольная, на третьих вместо головы «лунарное изображение». На некоторых фигурках выделяется шея. Руки большей частью вытянуты вдоль туловища или отсутствуют. Ноги даны в виде коротких отростков (иногда одна нога короче другой) или показаны одним выступом.
Некоторые «антропоморфные» фигуры скорее можно считать изображением медведя или медвежьей шкуры. Здесь «руки» и «ноги» даны хорошо обозначенными выступами. Шея всегда выражена слабо и сливается с головой, имеющей прямой срез. Следует отметить, что у всех таких фигур наблюдается искривление ног, характерное для медведя, когда он стоит на задних лапах. Эти изображения, вероятно, связаны с медвежьим культом, который прослеживается у волосовцев и по другим данным и отмечен в разных регионах волосовского ареала.
Скульптуры животных встречаются чаще, среди них есть фигурки лося, медведя, барсука (или собаки), кабана, «зубра», черепахи (рис. 6, 1–4, 12, 27–32) и др.
Если антропоморфные фигуры выполнены во фронтальном положении, то животные сделаны в профиль. Несмотря на некоторую схематичность, в каждой из них можно узнать изображенное животное. Основная часть их найдена на стоянках Сахтыш I, Стрелка I, Ронское I, Модлона, Волосовская, Синяя гора и др.
Кремневые фигурки птиц встречаются редко. Среди них есть изображения уток, глухарок, тетерок и хищных птиц (рис. 6, 5–8, 18–26). Выполнены они в реалистическом стиле, часть в профиль, часть фронтально. Особый интерес представляет скульптура хищной птицы (ястреба, орла?), изображенная фронтально в полете. Размах крыльев 5 см, длина от края хвоста до края головы 8,9 см (!). Найдена на стоянке Сахтыш I. Близкой к ней является фигура из стоянки Волосово I, трактуемая С.Н. Замятниным как символическое изображение лунарно-солярного знака (Замятнин, 1948, с. 109, рис. 6, 17).
Наряду с ними есть фигуры, похожие на птиц, но допускающие иную трактовку. Это скульптуры в виде распростертых крыльев, якорьков, двойных крючков и пр. С.Н. Замятнин относит их также к солярно-лунарным знакам. Они найдены на стоянках Сахтыш I, II, VIII, Модлона, Никольская II и др.
Кроме перечисленных скульптур, найдены фигурки, расшифровка которых затруднительна. Некоторые из них напоминают рыб, змей и пр. Непонятной является фигурка в виде многозубчатого наконечника стрелы на стоянке Сахтыш II (рис. 6, 13). Часты находки лунниц с прекрасной двусторонней обработкой (рис. 6, 14). Их можно трактовать как лунарные символы. По форме к ним близки небольшие серповидные ножи.
Широко представлены на волосовских стоянках всех регионов кремневые фигурки в виде клыков хищных животных с выемкой на конце для привязывания. Встречаются кремневые кружки со сверлиной в центре, а также каменные и глиняные кружки.
Большинство кремневых фигурок имеет выемки для привязывания и ношения их в качестве украшений или амулетов. Все они отличаются единообразием техники обработки и стандартностью форм. Среди них доминируют изображения основных промысловых животных (медведь, лось, кабан, дикий бык, выдра, бобр, барсук и пр.) и птиц (утки, боровая дичь). Очевидно, они имели культовое магическое значение.
Не меньший интерес представляют и костяные скульптуры, найденные в волосовских поселениях Верхнего Поволжья и Оки. Антропоморфные фигуры редки, в основном это изображения женщин. Их всего 4 экз., они найдены в жилищах стоянок Сахтыш I, Стрелка I. Они схематичны и незакончены. Но у всех четырех художник подчеркнул женские признаки — грудь и живот. Возможно, что эти фигурки имели магическое значение, как палеолитические трипольские и подобные им скульптуры.
Костяные скульптуры животных также редки. Это изображения лосихи, медведя, выдры, куницы и др. Костяные скульптуры окских стоянок подробно изданы (Цветкова, 1969б, 1970, 1975). На верхневолжских стоянках представляет интерес большая скульптура головы лосихи, выполненная в профиль из рога. Художник не закончил свое произведение, но успел подчеркнуть все характерные особенности головы, дав ее в идеально правильных пропорциях. Близкой к этой скульптуре является голова лосихи со стоянки Модлона, но на ней имеется солярное изображение (Ошибкина, 1976 и др.). Скульптуры лося встречены и в других волосовских поселениях: Сахтыш II (Гадзяцкая, 1966, с. 21, рис. 8, 21).
Близкие изображения (роговые и костяные) найдены на многих стоянках Прибалтики, относящихся к тому же времени (Лозе, 1970). Известно, что лось — излюбленная фигура в искусстве неолитических и более поздних охотничьих племен (Студзицкая, 1969, с. 39–68), особенно часто он встречается в наскальных изображениях Урала (Чернецов, 1971) и Карелии (Савватеев, 1977).
Не исключено, что у волосовцев существовал культ лося (лосихи). Культу лосихи и верованиям первобытных охотников посвящены статьи Б.А. Рыбакова (Рыбаков, 1975, 1976).
Из других животных особый интерес представляет фигурка выдры, найденная в жилище стоянки Сахтыш I (Крайнов, 1978в). Она выполнена в реалистическом стиле (рис. 6, 29). Особенно хорошо проработаны голова и глаза (в виде ямок). Вместо лап сделаны выступы с отверстиями (для нашивки или привязывания). На спине прочерчены в одну линию три ромба, семантика которых пока не выяснена. Аналогию этой фигурке можно усмотреть в предмете со стоянки Валма в Эстонии (Янитс, 1959а), но она без рисунка.
Загадочна скульптура пушного зверя (очевидно, куницы), найденная в волосовском жилище стоянки Сахтыш I. Она объемна и сделана очень тщательно. Отмечены все основные детали тела, но несколько схематично, особенно изображенный зубчатым хвост (рис. 6, 28). Возможно, художник хотел этим подчеркнуть его пушистость.
Наряду с реалистическими изображениями животных найдены схематические скульптуры, как, например, фигурка животного с птичьей головой и длинным хвостом, загнутым на конце. Сделана она на пластинке (рис. 6, 27). Ноги изображены в виде небольших отростков. На спине одно отверстие, а на животе — пять, очевидно, для нашивки или подвешивания. Возможно, схематичность этой фигурки (Сахтыш I; Крайнов, 1972а) можно объяснить тем, что она употреблялась в качестве штампа для нанесения орнамента.
Костяные скульптуры рыб встречаются реже. Две найдены на стоянке Сахтыш I (Крайнов, 1975а, 1978в) и на стоянке Владычино. Одна фигурка изображает сома (рис. 6, 31), она выполнена в реалистическом стиле. Глаза нанесены высверлинами, рот оформлен двумя глубокими надрезами, а хвост едва намечен. Вторая фигурка изображает осетра (рис. 6, 32)[2]. Глаза выполнены так же, как у сома, жабры и плавники показаны выступами, на хвосте два отверстия для подвешивания.
Скульптуры рыб часты в прибалтийских стоянках того же времени и связываются исследователями с магическими обрядами промыслового значения (Лозе, 1970, с. 22, рис. 7, 7, 8 и с. 28).
Наиболее многочисленную группу изображений представляют скульптуры птиц. В них легко можно узнать гусей, уток, гагар, чаек, куликов, лебедей, тетерок, орлов, глухарей и др. Почти все они представлены объемными формами, выполненными из кости. Особенно хорошо в реалистическом стиле сделаны фигурки гусей, уток и других птиц (рис. 6, 5–8, 18–26). Выполнение их в одном стиле указывает на установившиеся канонические традиции. Первобытный художник в своих удивительно реалистических скульптурах тонкими штрихами подчеркивает самые характерные особенности каждого вида этих птиц. Найдены скульптуры в основном только на верхневолжских и окских стоянках (Волосово, Сахтыш I, VIII, Стрелка I, Ивановское VII и др.). Их отсутствие на средневолжских стоянках свидетельствует о специфике хозяйства каждого региона волосовского ареала или о хронологическом разрыве.
Кроме готовых изделий, найдены и заготовки их из костей и клыков кабана. Выделяется фигура водоплавающей птицы (утки) со стоянки Сахтыш I (рис. 6, 25). Она изображена на костяной пластинке в профиль с наклоненной головой. Хвост и лапы обозначены обрубленными уступами. На спине от головы до хвоста идут зубчики. Вверху — два отверстия рядом, а внизу — два отверстия по краям живота. Клюв, хвост, лапы и спина скульптуры служили сложным штампом для нанесения орнамента на посуду.
Рассмотренные нами кремневые, костяные и роговые скульптуры отражают не только наблюдательность и высокое мастерство первобытных художников, но и их мировоззрение и представления об окружающем мире.
О назначении кремневых и костяных скульптур существуют разные мнения, но большинство исследователей считают их ритуальными предметами и видят в них отражение культа предков, тотемизма, солярного культа и т. д. Очевидно, они служили амулетами или иными сакральными атрибутами при выполнении тех или иных культовых обрядов.
И.А. Лозе видит в костяных скульптурах птиц предметы культа, связанные с представлениями об уходе души в загробный мир (Лозе, 1970, с. 28). Конечно, семантика их трудна, но безусловно одно: все эти предметы отражают внутренний мир первобытного человека. По мнению С.Н. Замятнина, кремневые скульптуры имели такое же значение, как и петроглифы, и занимали одно из центральных мест при исполнении обрядов в дни календарных праздников (Замятнин, 1948).
Сейчас, пожалуй, ни у одного исследователя не возникает сомнений в отнесении кремневых и костяных скульптур, находимых в стоянках Поволжья, Волго-Окского междуречья и Марийского Поволжья, к волосовской культуре. В.А. Городцов первым усмотрел связь кремневых скульптур с выделенной им волосовской культурой. Он отнес их ко времени первых металлических изделий и, не имея еще достоверных данных, правильно очертил границы их распространения (Городцов, 1926, с. 362–364). Нельзя согласиться с С.Н. Замятниным (Замятнин, 1948, с. 99) и А.А. Формозовым (Формозов, 1959, с. 102–103), связывавшими кремневые и костяные скульптуры с культурой племен с ямочно-гребенчатой керамикой. Если сопоставить карту распространения этих скульптур, составленную С.Н. Замятниным (Замятнин, 1948, с. 98, рис. 1), с картой ареала волосовской культуры, то они совпадут.
Что же касается редких находок скульптур, сходных с волосовокими, в Прибалтике, Карелии, Беломорье и Приуралье, то их присутствие там можно объяснить или заимствованием, или частичными передвижениями волосовских племен, или существованием обмена у родственных племен в этих регионах. О тесных связях волосовских племен с родственными балтийскими племенами свидетельствуют многие факты: сходство в орнаменте и примесях в керамике, сходный обряд погребения, а главное — общая закономерность в развитии культур с мезолита.
К предметам искусства относятся и волосовские музыкальные инструменты. На стоянке Сахтыш I найдена флейта из большой округлой кости с семью игровыми отверстиями. Подобные музыкальные инструменты были найдены и на окских стоянках (Цветкова, 1970, с. 11, рис. 22, 23).
С изобразительным искусством волосовцев связана и великолепная резьба по кости. Древние художники украшали сложными геометрическими узорами костяные предметы. Особо следует отметить находку костяной пластинки на стоянке Сахтыш II с изображением жилища. Насечки и нарезки часто встречаются и на каменных орудиях, особенно на штампах.
Самыми распространенными украшениями волосовцев являются подвески из клыков и зубов животных (лося, кабана, медведя, куницы, лисицы, собаки и др.). Эти подвески украшали ожерелья, одежду, сумки, пояса, обувь и пр. Они обнаружены в жилищах и погребениях (Гадзяцкая, 1966; Гадзяцкая, Крайнов, 1965; Крайнов, 1972а, 1982).
Медвежьи клыки с нарезками для подвешивания, вероятно, служили амулетами. Они всегда встречаются единичными экземплярами. Для этой же цели служили, очевидно, и фаланги медведя со сверлинами. Находки этих амулетов подтверждают существование у волосовцев медвежьего культа.
Очень часты находки подвесок из челюстей куницы, встречается много привесок из костей животных. Есть и фигурные костяные подвески.
Цилиндрические пронизки из птичьих круглых костей встречены в небольшом количестве главным образом в погребениях (Гадзяцкая, Крайнов, 1965). Подобные пронизки являются основным украшением и в ожерельях фатьяновцев.
Широкое распространение у волосовцев имели костяные хорошо отполированные подвески прямоугольной, овальной, подквадратной, треугольной, редко округлой и асимметричной форм. Размеры их различны. Некоторые подвески сделаны из клыков кабана. Эти подвески служили и для ожерелий, и для нашивки на одежду. Иногда по краям подвесок наблюдаются нарезки (Цветкова, 1969б).
Одним из наиболее характерных украшений волосовцев являются каменные пластинчатые подвески разных размеров и форм: овальные, круглые, трапециевидные, подпрямоугольные. Как и костяные, они имеют сверлины в середине верхнего края. Сделаны они из разных пород камня (сланца, диорита и др.). В одном из погребений могильника Сахтыш VIII (Крайнов, 1973б, с. 51, рис. 3) найдено 12 экз. подвесок. Шесть из них и три пронизки из круглых птичьих костей лежали возле тазовых костей, очевидно, украшая набедренную повязку или пояс. Встречаются каменные подвески и в жилищах стоянок Сахтыш I, II, VII, VIII, в Стрелке I и др. Они известны и с окских стоянок (Цветкова, 1969б), имеются и в известном волосовском кладе (Цветкова, 1957, с. 17, IV, табл. XIII, 5). Обнаружены каменные подвески и в волосовских стоянках Среднего Поволжья.
В стоянках с ямочно-гребенчатой керамикой они не встречаются. Из других каменных украшений для волосовцев характерны каменные кольца и полулунницы из сланца. Они идентичны прибалтийским кольцам (Янитс, 1959б).
Особый интерес представляют янтарные украшения, встреченные на многих волосовских поселениях и в погребениях. Они найдены в значительном количестве на стоянках Сахтыш I, II, VIII (Крайнов, 1973б), Иловец (Урбан, 1969), Модлона (Брюсов, 1951, 1952), Кончанском, Репище (Рерих, 1903, с. 23; Зимина, 1974), Белом озере (Фосс, 1952), на Майданской стоянке (Халиков, 1969, с. 140, рис. 37, 4), Языково I (Портнягин, Урбан, 1972), в Володарах и др. (Цветкова, 1975, с. 103). Большая часть янтарных украшений найдена в погребениях (Сахтыш VIII и Кончанском). В жилищах они встречаются реже, за исключением стоянки Модлона, где они обнаружены в значительном количестве.
Формы янтарных украшений довольно разнообразны. Это округлые пуговицы с У-образным отверстием разной величины и формы, кольца, цилиндрические пронизки, удлиненные и короткие, цилиндрические пронизки с утолщением в середине, пластинчатые привески — подпрямоугольные, трапециевидные, овальные, квадратные, прямоугольные, каплевидные, асимметричные и др. Янтарные украшения на стоянках Сахтыш I, II и VIII связаны с поздними волосовскими погребениями и поздними жилищами.
О назначении янтарных украшений можно судить по местам их находок в погребениях. Часть их использовалась в качестве пронизок в ожерельях (находки на шее и груди), а большая часть нашивалась на одежду, головные уборы, пояса, обувь, о чем свидетельствуют их находки в области черепа, рук, таза, ног и пр. Повторяемость расположения украшений свидетельствует об определенной традиции в украшении одежды и головного убора. Следует указать, что они встречены в женских погребениях.
Все перечисленные формы янтарных украшений встречаются в Прибалтике, например, на стоянках Лубанской низменности в Латвии найдены абсолютно идентичные формы янтарных украшений. И.А. Лозе предполагает, что на Верхнюю Волгу они попали именно из Лубанской низменности (Лозе, 1969). Она датирует их серединой III — серединой II тыс. до н. э.
На стоянке Сарнате также встречаются все сахтышские формы янтарных украшений (Ванкина, 1970). В связи с этим важно отметить, что на стоянках Лубанской низменности и Сарнате встречаются обломки сосудов, близкие волосовским по примесям в тесте и по орнаментике. Очевидно, это объясняется родством волосовских и прибалтийских племен с культурой пористой керамики.
Подобные украшения найдены и на стоянках Эстонии, где, кроме того, имеются сходные с волосовскими погребения, каменные кольца, фигурки животных и пр. (Янитс, 1959б). Очевидно, янтарные украшения попадали на волосовскую территорию по Двине и Волге и доходили до Средней Волги (Майданская стоянка). Вероятно, в III–II тыс. до н. э. между верхневолжскими и балтийскими племенами были более тесные связи, которые вряд ли можно объяснить только обменом. Возможно, между ними существовали родственные связи.
Своих покойников волосовцы хоронили на поселениях около жилищ, а иногда и в самих жилищах. Отдельных кладбищ, как у фатьяновцев, у них не было, они появляются только на более позднем этапе, но опять-таки не вдали от поселений, а на них (Крайнов, 1973б). Обычно погребения располагались в культурном слое на глубине от 10 до 40 см, проследить в таких случаях могильные ямы и другие ритуальные сооружения невозможно. Очень редки могилы, уходящие в материк. Иногда погребения встречаются над очажными ямами, как, например, на Панфиловской стоянке (Городцов, 1926) и на стоянке Сахтыш VIII (Крайнов, 1978б).
На всех волосовских поселениях большинство погребенных положены вытянуто на спине, реже на животе и только в позднее время встречаются скорченные погребения. Скорченный обряд погребения не свойствен волосовцам, но встречается, особенно в коллективных захоронениях, в волосовских и близких им памятниках Верхнего Поволжья (Гадзяцкая, Крайнов, 1965, с. 37; Цветкова 1969а) и Прибалтики (Лозе, 1979, с. 49–54; Янитс, 1959а). Очевидно, появление скорченных погребений относится ко времени контактов волосовцев с фатьяновцами (Крайнов, 1972б, с. 267–272).
Ориентировка погребенных различна: север, северо-восток, восток, юго-восток, запад, юго-запад. Такое разнообразие ориентировки иногда на одном и том же поселении пока трудно объяснить. Возможно, они разновременны.
Встречаются как одиночные, так и коллективные погребения, как, например, на стоянке Сахтыш II (Гадзяцкая, Крайнов, 1965; Крайнов, 1982, с. 80, рис. 1), Языково I (Урбан, 1971) и на стоянке Володары (Цветкова, 1948). Вероятно, в коллективных могилах похоронены или убитые, или умершие одновременно от эпидемии. Самое большое коллективное погребение (16 человек) встречено в 1984 г. на стоянке Сахтыш II (Крайнов, 1985). Иногда погребенных завертывали в бересту (Сахтыш I и Берендеево I).
Во многих погребениях обнаружена красная краска, густо посыпанная по всей могиле или около головы и ног (Сахтыш I, II, VIII, Репище, Иловец, Языково I, Владычино-Береговая и др.).
Очевидно, красная краска как символ крови и огня играла большую роль в обряде погребения волосовцев. «Клады» кремневых орудий, иногда сопутствующие погребениям, также посыпались красной краской (Сахтыш II, VIII, Володары и др.), в жилищах волосовцев нередки находки ее скоплений.
Большую роль в обряде погребения играл огонь как «очистительная сила». Кострища около погребений прослежены на стоянках Сахтыш II, VIII, Языково I и др. Вероятно, эти костры горели длительное время, так как почва под ними сильно прокалена. Следует отметить частые находки около погребений костей (особенно разбитых черепов) медведей, оставленных здесь преднамеренно при совершении каких-то ритуальных действий, связанных с культом медведя (стоянки Сахтыш I, II, VIII).
Находка в «ритуальном кладе» стоянки Володары костяной булавки с навершием в виде головы лосихи (Цветкова, 1975, с. 109) и другие данные о культе лосихи подтверждают существование культа лося у волосовцев.
Для всех погребений волосовской культуры характерно отсутствие посуды и сравнительно редкие находки вещей. Волосовские погребения найдены на многих стоянках в различных регионах волосовской культуры: Стрелка I, Сахтыш I, II, VIII (Гадзяцкая, Крайнов, 1965; Крайнов, 1969, 1973а, 1982, 1985); Ивановское VII (Крайнов, 1974, 1975а); Вашутинская (Гадзяцкая, Крайнов, 1985); Иловец (Урбан, 1969); Языково I (Бадер, 1936, 1937; Урбан, 1971; Портнягин, Урбан, 1972); Репище и Кончанское (Зимина, 1974, 1975, 1976, 1984), Коломцы (Бадер, 1970); Волосово (Бадер, 1970; Жилин, Кольцов, 1980; Цветкова, 1980, 1985); Панфиловская (Городцов, 1926); Холомониха (Бадер, 1970); Володары (Цветкова, 1980); Владыченская-Береговая (Цветкова, 1980); Модлона (Брюсов, 1951) и др. В последнее время волосовские погребения обнаружены и на Средней Волге (Габяшев, 1984). Отнесение перечисленных могильников и погребений к волосовской культуре или общности не вызывает сомнений.
Таким образом, на более чем 20 волосовских поселениях Верхней Волги, Оки, севера и востока ареала волосовской культуры были прослежены погребения. Почти все они найдены около жилищ или в жилищах, и только на стоянке Сахтыш VIII обнаружено компактное кладбище. Количество погребенных различно. Самыми большими могильниками являются: Сахтыш II, VIII, Языково I, Репище, Кончанское и Володары.
К погребальному инвентарю достоверно можно отнести только предметы украшений из кости, камня, янтаря и отдельные орудия из камня и кости.
В последнее время на волосовских погребениях стоянок Сахтыш II, Вашутинская, Волосово и др. встречены наряду с украшениями орудия из камня и кости (особенно в мужских погребениях). Среди орудий особое место занимают наконечники стрел, они кучно лежали в области таза скелета (Сахтыш II, Вашутинская). Возможно, они были положены в колчанах. Встречаются и костяные наконечники стрел, а также отдельные кремневые орудия (скребки, ножи). Керамику в погребениях ни разу не встретили.
Сходство погребального ритуала указанных стоянок является бесспорным доказательством родства племен западного и восточного регионов волосовской этнокультурной общности. Погребения, близкие к волосовским, обнаружены в Эстонии на стоянках Акали, Нарва, Тамула, Валма и др. (Янитс, 1959б, с. 63, 101, 102, 105; 1956, 1957; Гурина, 1955).
Анализ краниологических остатков из погребений позволяет определить антропологический тип носителей волосовской культуры. Определимые остатки со стоянок Сахтыш I и II отнесены Г.В. Лебединской и Р.Я. Денисовой к европеоидному антропологическому типу. Черепа из погребений 1, 2 стоянки Володары по определению М.М. Герасимова также принадлежали к европеоидному типу (Цветкова, 1959), а череп из Панфиловской стоянки отнесен к ярко выраженному европеоидному типу (Городцов, 1926). Следует отметить близость антропологического черепа панфиловского волосовца и волосовца со стоянки Сахтыш II с фатьяновским антропологическим типом. Этот факт свидетельствует или о родстве фатьяновцев и волосовцев, или об их тесных контактах. Наряду с этим в волосовских погребениях встречается европеоидный антропологический тип с монголоидными или, скорее, лапоноидными признаками (Герасимов, 1955). По мнению некоторых антропологов (Гохман), лапоноидность является местной антропологической чертой, наблюдающейся на территории Восточной Европы с эпохи палеолита.
Этот антропологический тип волосовцев, включающий европеоидов и европеоидов с признаками монголоидности или лапоноидности, является результатом смешения населения двух культурно-этнических общностей: верхневолжской и населения с ямочно-гребенчатой керамикой. Следует указать, что количество европеоидных черепов в волосовских погребениях доминирует над черепами с монголоидными (лапоноидными) признаками. Очевидно, волосовцы принадлежали к этнической группе северных европеоидов, потомков населения верхневолжской культуры, являющейся основой волосовской культуры (Крайнов, 1981), а монголоидность (лапоноидность) они могли получить от второго составного компонента — носителей культуры с ямочно-гребенчатой керамикой, относящихся, вероятно, к другой этнической общности, или от смешанного населения, существовавшего здесь раньше.
Такая же картина наблюдается при антропологическом изучении населения Прибалтики, относящегося к культурам с пористой керамикой и родственного волосовской культуре (Денисова, 1975). Здесь также наблюдается смешанный антропологический тип, получившийся от смешения населения нарвской и гребенчато-ямочной культур. Однако тип населения волосовской культуры и культуры типа «пиестиня» различен на разных территориях. Там, где преобладали носители верхневолжской и нарвской культур, зафиксирован европеоидный тип.
Недостаточная изученность волосовских памятников на всей территории их распространения, особенно хронологии и периодизации волосовской культуры, а также спорность смены неолитических культур, предшествовавших волосовской культуре, привели к возникновению различных гипотез о ее происхождении. Одни исследователи связывали волосовскую культуру с местным волго-окским неолитом (Городцов, 1926; Брюсов, 1952; Цветкова, 1953; Крайнов, 1973б и др.), другие — с волго-камским или камско-уральским неолитом (Бадер, 1953а, 1966а, 1970, 1972б; Третьяков П.Н., 1966; Халиков, 1969; Раушенбах, 1969 и др.), третьи указывали на связь с прибалтийскими неолитическими культурами и, наконец, высказывались взгляды о связи с ямной и белевской культурой. К настоящему времени выявились две точки зрения: о волго-окском и камско-уральском происхождении волосовской культуры.
И.К. Цветкова, поддерживая первую точку зрения, пришла к выводу, что волосовская культура на Оке связана с волго-окскими культурами с ямочно-зубчатой керамикой (Цветкова, 1968).
Поиски решения проблемы происхождения финно-угров на территории Восточной Европы привели к возникновению гипотезы о происхождении волосовской культуры из уральско-камского региона. Впервые эту гипотезу обосновал О.Н. Бадер (Бадер, 1953б). Он высказал мнение, что волосовцы являются одной из групп камских племен, близких племенам гаринского этапа турбинской культуры (Бадер, 1953б, 1966а). Позднее вместе с А.Х. Халиковым О.Н. Бадер стал искать «корни» волосовской культуры в волго-камской неолитической культуре (Бадер, 1970, 1972б; Халиков, 1969). По их мнению, волосовские племена на грани III–II тыс. до н. э. распространились из Волго-Камья на Оку и Верхнее Поволжье, где заняли территорию населения с ямочно-гребенчатой керамикой и постепенно ассимилировали его. В дальнейшем они распространились на запад вплоть до Прибалтики и на северо-запад до Карелии и Беломорья. В своей позднейшей работе О.Н. Бадер несколько изменил свой взгляд, назвав прибалтийские и северо-западные племена уже не волосовскими, а близкими им. Турбинскую же культуру (которую он ранее считал протоволосовской) О.Н. Бадер отнес к родственной волосовцам культуре, возникшей, как и последняя, на основе западной группы неолитических племен камской этнокультурной области (Бадер, 1972).
О.Н. Бадер видел в волосовских поселениях центра Русской равнины следы мощной уральской, древнефинской миграционной волны, а в их обитателях — древнейших предков волжских и окских финнов.
П.Н. Третьяков также связывал происхождение волосовской культуры с уральско-камскими неолитическими племенами, одна из групп которых продвинулась из области бассейна Камы на Оку и далее на запад (Третьяков П.Н., 1966). Волосовцы, по его мнению, являются протофиннами. Однако, отрицая связь волосовцев с местным ямочно-гребенчатым неолитом, он все же считал, что местные неолитические племена не исчезли, а сыграли, хотя и подчиненную, но значительную роль в дальнейшей этнической истории Волго-Окской области.
A.Х. Халиков, развивая дальше эту гипотезу (Халиков, 1969), пытается обосновать переход западнокамских неолитических племен к ранней волосовской стадии (майданской), их дальнейшее развитие в Прикамье и экспансию волосовцев в Волго-Окское междуречье и дальше к западу, северо-западу и на север. Однако, как и предыдущие авторы, он никак не объясняет причин такой колоссальной экспансии волосовцев. В.П. Третьяков также развивает гипотезу восточного происхождения волосовцев (Третьяков В.П., 1969, 1972 и др.).
B.М. Раушенбах связывает происхождение волосовцев с уральскими племенами горбуновской культуры (Раушенбах, 1969). А.Я. Брюсов впоследствии также стал поддерживать гипотезу восточного происхождения волосовцев (Брюсов, 1965, 1968).
В.В. Никитин высказал мнение, что формирование волосовской культуры в Волго-Окском междуречье происходило на местной неолитической основе, но при сильном влиянии пришлых с востока элементов прафинно-угров (Никитин В.В., 1977). Наконец, к защитникам восточного происхождения волосовских племен надо отнести и С.В. Студзицкую (Студзицкая, 1969).
Доводы восточных связей волосовцев, приведенные О.Н. Бадером, А.Х. Халиковым и другими исследователями, в свете новых данных вряд ли могут быть приняты. Таблица сходства ряда элементов волосовской, турбинской и неолитической волго-камской культур, предложенная О.Н. Бадером как, «бесспорное» доказательство (Бадер, 1970, с. 35), не может служить основой для решения вопроса о происхождении волосовской культуры из Волго-Камья (Крайнов, 1981).
Благодаря исследованиям последних лет верхневолжских многослойных поселений, открытию новой ранненеолитической верхневолжской культуры и установлению новой хронологии волосовской культуры методом С14 можно с новых позиций рассмотреть проблему происхождения волосовской культуры и вопрос о смене культур неолита и энеолита центра Русской равнины.
Раскопки многослойных поселений, особенно торфяниковых (Ивановское III, VII, Языково I, Сахтыш I, Ронское I и др.), показали следующую закономерность в смене культурных комплексов данного региона: внизу над мезолитическими слоями (Ивановское III, VII, Золоторучье III, Пеньково, Федюково I и др.) залегали культурные остатки верхневолжской ранненеолитической культуры, открытой в 1972 г. (Крайнов, Хотинский, 1977б), над ними располагались культурные комплексы с ямочно-гребенчатой керамикой. В верхних горизонтах этого слоя всюду появляется так называемая редкоямочная тонкостенная керамика с фигурным ямочным орнаментом и гребенчатым узором, отнесенная к протоволосовскому этапу позднего неолита. Над этими культурными остатками располагается ранневолосовский комплекс с круглодонной керамикой с раковинной примесью. Выше идут горизонты с развитой поздней волосовской керамикой.
Такая последовательность в смене культурных комплексов устанавливается стратиграфически на всей территории центра Русской равнины. Эта же закономерность прослеживается и в Прибалтике, где слои с нарвской керамикой сменяются слоями с гребенчато-ямочной керамикой, выше которой залегают близкие волосовским культурные комплексы типа культуры «пиестиня». Эта последовательность в смене культур подтверждается и их новой хронологией (Крайнов, Хотинский, 1977б). Раньше волосовская культура датировалась рубежом III–II тыс. (начало) и до последней четверти II тыс. до н. э. (конец). Теперь же, как мы видели, волосовская культура датируется радиокарбоновым, палинологическим, стратиграфическим, сравнительно-типологическим и другими современными методами началом III, а возможно, и концом IV тыс. до н. э. по конец первой четверти II тыс. до н. э., что противоречит теории происхождения волосовской культуры из Волго-Камья.
Верхневолжскую и волосовскую культуры сближают общие элементы в орнаментике, такие общие признаки, как сквозные отверстия под венчиком сосудов в определенном, одном и том же месте, штриховка на внутренней стороне сосудов в виде расчесов, нанесенных зубчатым штампом, и наличие «пустых» мест на орнаментальном поле.
Следует также указать на преемственность и сходство форм костяных орудий, на присутствие призматических пластинок в «волосовской кладе» (Цветкова, 1957) и в волосовских слоях стоянки Стрелка I (Крайнов, Гадзяцкая, 1967, 1969), на наконечники стрел на пластинках и пластинчатых отщепах, найденных на волосовских поселениях Верхней Волги. Наблюдается совпадение ареалов верхневолжской и волосовской культур и их локальных вариантов. Необходимо также отметить близость керамики верхневолжской культуры с ранненеолитической керамикой Нижнего Прикамья, т. е. близость основы, на которой возникли волосовские древности в обоих регионах.
Однако непосредственный переход от верхневолжской культуры к волосовской сомнителен, так как между ними значительный хронологический разрыв; кроме того, в волосовской культуре встречаются элементы, связанные с культурой ямочно-гребенчатой керамики. Очевидно, кроме верхневолжского основного компонента в происхождении волосовской культуры участвовала и культура с ямочно-гребенчатой керамикой, поздний этап которой имеет сходные с ранневолосовской керамикой элементы. Это прежде всего полуяйцевидная форма сосудов с округлым дном и венчики с тенденцией утолщения наружу. Есть близость и в орнаментике: это наличие ромбов, «елочек», рамчатых, гребенчатых, ямчатых и других узоров. Кстати, ранняя волосовская керамика Верхнего Поволжья имеет значительный процент ямочного и ямчатого орнамента.
Кремневая индустрия ранней стадии волосовской культуры идентична индустрии культуры с ямочно-гребенчатой керамикой. Волосовские поселения Верхней Волги и Оки располагаются непосредственно на местах предшествующих неолитических поселений. Наблюдается одинаковое соотношение количества костей и особей промысловых животных у поздненеолитических и волосовских племен, а также приемов охоты и рыбной ловли. Есть преемственность и в искусстве, например, в изображениях водоплавающих птиц на ямочно-гребенчатой и волосовской керамике (Сахтыш I, VIII), в скульптурных головках водоплавающих птиц в неолитических и волосовских слоях на стоянках Сахтыш I и др. Наблюдается близость и в формах прямоугольных жилищ в поселениях с балахнинской и льяловской ямочно-гребенчатой керамикой. Существование в волосовских поселениях жилищ овальной и прямоугольной формы указывает на двойственную основу волосовской культуры.
Приведенные факты свидетельствуют, что культуры с ямочно-гребенчатой керамикой стали одним из компонентов волосовской культуры. Очевидно, последняя могла возникнуть только на основе местного гибридного «протоволосовского» этапа позднего неолита, возникшего в результате смешения верхневолжской культуры с культурами ямочно-гребенчатой керамики (льяловская, рязанская, балахнинская и др.). Процесс слияния культур наблюдается в это время и в Прибалтике (нарвская и гребенчато-ямочная) и в Среднем Поволжье (волго-камская и балахнинская); здесь также возникают гибридные культуры, близкие волосовской.
«Протоволосовские» горизонты позднего неолита прослежены на многих многослойных поселениях Верхней Волги (Ивановское VII, Сахтыш I, VIII и др.). Наиболее характерным протоволосовским памятником является торфяниковая стоянка Ивановское VII (Крайнов, 1974, 1975а, 1976а). Здесь в одном слое обнаружена тонкостенная керамика трех типов: 1) с ямочным и ямчатым орнаментом с примесью дресвы или раковины; орнамент двоякий: типичный позднеямочный (фигурный) и ямочный, нанесенный тычковым инструментом; 2) с гребенчатым орнаментом с примесью раковины; 3) со смешанной примесью — дресвы и раковины. Микроскопический анализ этой керамики, произведенный лабораторией ИА АН СССР (Бобринский, Цетлин), позволил установить в ней две культурные традиции: 1) использование в качестве примесей пресноводных моллюсков с дробленой раковиной и 2) крупной дресвы. Присутствие смешанного рецепта указывает на смешение носителей двух традиций. По заключению лаборатории, процесс смешения находился на начальной стадии, так как чистые рецепты значительно преобладают над смешанными.
Над этим «протоволосовским» слоем располагался слой с типичной волосовской керамикой, костяными скульптурами водоплавающих птиц и погребениями. Этот слой является дальнейшим звеном в развитии волосовской культуры.
Таким образом, фактический материал опровергает гипотезу о возникновении волосовских племен только в Прикамье и их миграциях на Оку, Верхнюю Волгу и северо-запад. Очевидно, волосовская культура или общность является результатом дальнейшего развития местных неолитических племен. На Верхней Волге она развивается на основе смешения двух культур — верхневолжской и ямочно-гребенчатой (льяловской) с доминантой первой; на Оке — при смешении верхневолжской и рязанской культур или балахнинской. Вероятно, такая же картина наблюдается и при возникновении западных и северо-западных волосовских памятников (Репище, Иловец, Бологое, Коломцы, Модлона и др.).
В Волго-Камье и на Средней Волге волосовская культура возникает также на основе смешения двух культур, с доминантой волго-камской. В этом регионе она появляется только там, где наблюдаются контакты ранней волго-камской культуры (близкой верхневолжской) и культуры с ямочно-гребенчатой керамикой. Выше по Каме, где нет этих контактов, возникают другие культуры, отличные от волосовской, типа левшинской, турбинской и др.
Что касается большого количества поздних волосовских памятников, выявленных в некоторых регионах (Марийская АССР, Костромское Поволжье и более северные области), то они могли появиться там в результате расселения волосовских племен.
Мы уже отмечали, что некоторые элементы материальной и духовной культуры волосовцы получили из Прибалтики (раковинная примесь в керамике, штриховка внешней поверхности сосудов, каменные кольца, некоторые формы костяных орудий, черешковые топоры и пр.). О тесных связях с прибалтийскими племенами свидетельствует наличие в волосовских памятниках балтийских янтарных украшений и др. Однако нельзя согласиться с авторами, связывающими происхождение волосовской культуры от прибалтийской. Гипотезы ее восточного и западного происхождения опровергаются огромной территорией распространения волосовских поселений и наличием локальных вариантов этой культуры. Уже одно существование огромного ареала волосовской общности опровергает теорию миграции волосовских племен из Прибалтики или Волго-Камья.
Локальные варианты волосовской культуры еще недостаточно изучены. Сейчас пока можно говорить о пяти вариантах: это средневолжский, окский, верхневолжский, западный и северо-западный. Не исключено, что их будет больше. Все названные варианты имеют много общих черт, указывающих на генетическое родство населения.
Таким образом, на огромной территории центра Европейской части СССР исследованиями последних лет выявлены волосовские и близкие к ним памятники, относящиеся к разным вариантам большой волосовской общности. Близкое сходство ее отдельных элементов с одновременными культурами Прибалтики, а также тесные их связи заставляют предполагать родственную близость населения, жившего в III — начале II тыс. до н. э. в центре Русской равнины — от Прибалтики до Волго-Камья.
Установление существования огромного ареала волосовской культурно-исторической общности (близость форм хозяйства, погребального обряда, предметов искусства и пр.) позволяет утверждать, что племена волосовской культуры были тесно связаны между собой не только экономически, но и генетически. От восточных волосовских племен племена Оки и Верхней Волги получали металл, вероятно, в слитках. На стоянках Сахтыш I и II найдены медные вещи, тигли и медные «выплески». Тесные связи и широкий обмен были налажены с западными прибалтийскими племенами, жившими на территориях современной Латвии и Эстонии. Подобные контакты существовали и с соседями на северо-западе и севере, о чем свидетельствуют находки волосовских фигурных кремней в Беломорье и заимствование с территории Карелии керамической примеси асбеста. О связях с племенами ямной культурно-исторической общности свидетельствует сходство в формах сосудов и орнаментике в контактных зонах.
О тесных контактах племен волосовской территории можно судить по быстрому распространению по всему ареалу новшеств в материальной культуре, хозяйственной деятельности и проявлениях духовной жизни (топоры карельского типа, топоры лепельского типа — круммайзе, каменные кольца, металлические предметы, украшения и т. д.). Не исключено, что имели место и отдельные передвижения волосовских групп внутри волосовской ойкумены.
Расположение волосовских поселений компактными группами внутри локальных вариантов общности указывает, вероятно, на принадлежность их отдельным племенам, а отдельные крупные поселения следует рассматривать как поселки родовых общин.
Первобытно-общинный характер социально-экономической организации волосовцев подтверждается устройством общинных поселков, состоящих из ряда домов, соединенных переходами друг с другом; господством коллективных форм охоты и рыболовства; наличием общих промысловых помещений, больших мастерских по выработке орудий труда; существованием общего культа предков (культ медведя, лося) с совершением обрядов и празднеств.
Очевидно, все взрослые мужчины и женщины участвовали в коллективном охотничье-рыболовческом хозяйстве. Женщины играли главную роль в домашнем хозяйстве, производстве глиняной посуды и пр. Одинаковое положение погребенных в волосовских могильниках свидетельствует об отсутствии какого-либо имущественного неравенства в волосовском коллективе.
Значительная площадь жилищ с несколькими или одним большим очагом указывает, что в нем могла проживать большая семья. Эти семьи, очевидно, составляли родовую волосовскую общину, объединенную кровным родством и общим ведением хозяйства. По мнению А.Я. Брюсова, в больших волосовских жилищах проживало несколько десятков человек, а на поселении обитало несколько сот людей (Брюсов, 1952). Возможно, эти цифры завышены. Скорее ближе к истине И.К. Цветкова, считающая, что волосовское поселение состояло из 50–60 взрослых людей, составлявших род, а несколько поселений, расположенных компактной группой недалеко друг от друга, составляли племя (Цветкова, 1953).
Наличие данных о сложном коллективном хозяйстве у волосовских племен, организованности, широком межплеменном обмене, о столкновениях с враждебными племенами позволяют предполагать у них существование вождей — родовых и племенных.
Установившийся ритуал в погребальном обряде волосовцев (определенное положение, ориентировка погребенных, красная краска, ритуальные кострища, «клады» и т. д.), а также наличие культа медведя и, возможно, других животных (лосихи, куницы), присутствие на поселениях «святилищ» (Крайнов, 1981; Цветкова, 1980) могут служить косвенными доказательствами существования особых хранителей традиций — «шаманов».
Волосовская культурно-историческая общность завершает эпоху энеолита центра Русской равнины. Начавшись в неолите, она продолжает свое развитие в эпоху энеолита и бронзового века. Что же касается хозяйства, то на всем протяжении развития волосовской культуры оно остается охотничье-рыболовческим. Позднее под влиянием фатьяновских и других пришлых скотоводческо-земледельческих племен у волосовцев появляется скотоводство и земледелие.
Дальнейшие судьбы волосовских племен в разных регионах их ареала различны. В центре Русской равнины огромное влияние на их дальнейшее развитие оказали пришлые скотоводческие племена (фатьяновцы, балановцы, абашевцы и др.), а на востоке — турбинско-сейминские племена. На западе, северо-западе, Оке, Верхней Волге и Среднем Поволжье волосовцы не только входили в контакт с фатьяновцами, но и смешивались с ними (Крайнов, 1972б и др.). В некоторых фатьяновских могильниках прослеживались метисные черты, указывающие на это смешение. О тесных контактах волосовцев с фатьяновцами и балановцами свидетельствуют и факты нахождения фатьяновских вещей на волосовских стоянках (Сахтыш I, II, VIII, Рождественский Остров, Торговище и др.) и появление так называемой гибридной керамики (Гурина, 1963; Халиков, 1966б; Бадер, 1970; Крайнов, 1964, 1972б, 1980 и др.).
Появление скотоводческих племен в центре Русской равнины привело в дальнейшем к крупным хозяйственным, культурным и этническим изменениям в истории местных племен. Вероятно, поздние волосовцы растворились или были ассимилированы племенами культуры с сетчатой керамикой, быстро распространившейся почти по всей территории лесной полосы Восточно-Европейской части СССР.
Территория Прикамья и Вятского края расположена в восточной части Восточно-Европейской равнины, непосредственно примыкая с запада к Уральским горам. Северные и центральные районы этого обширного региона находятся в подзонах средней и южной тайги, а южные — в подзоне хвойно-широколиственных лесов. В приустьевой части р. Камы и далее к югу полоса лесов сменяется лесостепным ландшафтом. Рассматриваемый регион имеет густую речную систему, наиболее крупными реками в которой являются Кама и Вятка.
Первые энеолитические памятники в Прикамье были открыты в 30-е годы Н.А. Прокошевым (Бадер, 1961б, с. 8–9). В послевоенные годы основной вклад в изучение энеолитических древностей Прикамья внесли О.Н. Бадер (1961а, б), В.П. Денисов, Р.С. Габяшев (1981, 1982), И.Б. Васильев (1982), А.А. Выборнов (1984). Энеолитические памятники в Вятском крае впервые были открыты в середине 50-х годов В.П. Денисовым. В последующие годы энеолит бассейна р. Вятки изучался С.В. Ошибкиной (1980б), Т.М. Гусенцовой (1980) и Л.А. Наговициным (1980а; 1983).
В настоящее время в Камско-Вятском регионе выделены три археологические культуры эпохи энеолита (карта № 2): 1) новоильинская, охватывающая оба района; 2) гаринско-борская в Прикамье; 3) юртиковская в Вятском крае. Кроме этого, в Нижнем Прикамье известна небольшая группа энеолитических памятников с накольчатой керамикой.
Карта 2. Энеолитические культуры Прикамья и Вятского края.
а — памятники новоильинской культуры; б — памятники гаринско-борской культуры; в — памятники юртиковской культуры; г — территория распространения новоильинской культуры; д — территория распространения гаринско-борской культуры; е — территория распространения юртиковской культуры.
1 — Бор I; 2 — Бор II; 3 — Астраханцевское; 4 — III Ново-Ильинское; 5 — Первомайское; 6 — Басенький Борок; 7 — Тюремка I; 8 — Непряха IV; 9 — Сауэ II; 10 — II Татарско-Азибейское; 11 — Среднее Шадбегово I; 12 — Чернушка I; 13 — Худяковское; 14 — Усть-Лудяна II; 15 — Юртик; 16 — Аркуль IV; 17 — Аркуль III; 18 — Лобань 1; 19 — IV Кочуровское.
Периодизация энеолитических культур Прикамья впервые была разработана О.Н. Бадером по материалам среднекамских поселений (Бадер, 1961а, с. 264–271; 1961б, с. 179–196). Исследователь считал, что в Прикамье гаринско-борская культура непосредственно сменяет поздний камский неолит, а новоильинские памятники одновременны поселениями раннего этапа (т. е. гаринским) гаринско-борской культуры. Посленеолитический возраст гаринско-борских памятников убедительно доказывался стратиграфическими и типологическими наблюдениями. Гораздо меньше данных для определения относительной хронологии новоильинской культуры, которая базировалась фактически на материалах поселения Тюремка I (Бадер, 1961а, с. 218–226).
Новые исследования в Нижнем Прикамье и Вятском крае в 60-80-х годах во многом подтвердили выводы О.Н. Бадера, но в то же время позволили внести и некоторые уточнения. Был подтвержден посленеолитический возраст гаринско-борской культуры и впервые выделенной юртиковской. Кроме этого, было установлено, что гаринско-борская и юртиковская культуры одновременны, но занимают разные территории (Ошибкина, 1980, с. 61; Наговицин, 1984, рис. 1). Несколько по-другому стал рассматриваться вопрос о хронологии новоильинской культуры. Благодаря стратиграфическим наблюдениям на поселениях II Татарско-Азибейском, III Русско-Азибейском, IV Кочуровском, Аркуль IV и др. был установлен ее посленеолитический, но догаринско-борский и доюртиковский возраст (Габяшев, 1981, с. 24; Васильев, Габяшев, 1982, с. 7; Гусенцова, 1980, с. 70–72; Наговицин 1984, с. 114–115).
Таким образом, в настоящее время можно выделить два этапа в развитии энеолита Нижнего Прикамья и Вятского края: ранний и поздний. Ранний этап характеризуют памятники новоильинской культуры, которые известны во всех районах рассматриваемой территории. Поздний этап в Нижнем Прикамье представлен гаринско-борскими поселениями, а в Вятском крае — юртиковскими. Менее ясно положение с периодизацией энеолитических памятников в Среднем Прикамье, где пока нет стратифицированных поселений. Поселение Тюремка I трудно считать таковым, так как оно, видимо, демонстрирует так называемую обратную стратиграфию. Представляется наиболее вероятным, что в Среднем Прикамье, так же как в Нижнем Прикамье, новоильинские памятники отражают ранний этап энеолита, а гаринско-борские — поздний.
Абсолютная хронология энеолита Прикамья и Вятского края разработана пока слабо. В последние годы получена небольшая серия дат по С14 (Наговицин, 1984, с. 116–117):
Поселение новоильинской культуры
Среднее Шадбегово I — 3710±40 (1760±40 до н. э.) ЛЕ-1925 + 1926.
Поселение гаринско-борской культуры
Непряха IV (гаринского типа по типологии О.Н. Бадера) — 4420±50 (2740±50 до н. э.) ЛЕ-1877.
Поселения юртиковской культуры
Юртик
ТА-938 — 3975±80 (2025±80 до н. э.)
ТА-937 — 3530±60 (1580±60 до н. э.)
Аркуль III
Ле-1447 — 3750±50 (1800±50 до н. э.)
Чернушка I
Ле-1928 — 3480±50 (1530±50 до н. э.)
Ле-1931 — 3460±40 (1510±40 до н. э.)
Ле-1927 — 2960±40 (1010±40 до н. э.)
Ле-1929 — 2930±40 (980±40 до н. э.)
Ле-1874 — 5350± 60 (3400±60 до н. э.)
Ле-1875 — 4990±50 (3040±50 до н. э.)
Ле-1876 — 6870±70 (4920±70 до н. э.)
Обращает внимание большой разброс дат: от конца V до начала I тыс. до н. э., несоответствие некоторых из них сравнительной стратиграфии поселений и типологии материала. Особенно это касается пятой, шестой и седьмой даты (жилище 6) поселения Чернушка I, в котором найдены обломки тиглей и медных изделий, что никак не позволяет рассматривать этот памятник в качестве ранне- или средненеолитического. Невозможно принять и дату для новоильинского поселения Среднее Шадбегово I, так как она получена по углю из плохо сохранившихся очагов и соответствует позднеюртиковским.
По-видимому, из вышеперечисленных данных можно использовать даты для поселений Непряха IV и Аркуль III, первую дату для Юртика, первую и вторую для Чернушки I, так как они соответствуют представлениям об абсолютной хронологии энеолитических памятников Волго-Камья, выведенных другим путем (Халиков, 1969, с. 155; Черных, 1970, с. 108), и в то же время не противоречат большой серии дат по С14, полученных для волосовских поселений Верхнего Поволжья (Крайнов, 1981). В целом, опираясь на абсолютные даты, юртиковскую и гаринско-борскую культуры можно датировать последней четвертью III — серединой II тыс. до н. э. Возможно, в дальнейшем ранние даты могут быть углублены до середины III (дата для Непряхи IV), а поздние — ближе к началу второй четверти II тыс. до н. э.
Определение абсолютной хронологии новоильинской культуры сейчас затруднено в силу отсутствия дат по С14, в том числе и для памятников волго-камского неолита, за исключением поздненеолитического поселения Чумайтло I из бассейна р. Вятки: 4170±90 (2290±90) ЛЕ 1289 (Гусенцова, 1981, с. 115). Представляется, что указанная дата слишком завышена. Возможно, новоильинские памятники существовали в первой половине — середине III тыс. до н. э., если учесть хронологию ранних юртиковских и гаринско-борских древностей, а также примерную датировку позднего неолита Прикамья концом IV тыс. до н. э. (Васильев, 1978, с. 173; Бадер, Выборнов, 1980, с. 129).
О.Н. Бадер и некоторые другие археологи относят гаринско-борскую культуру (турбинскую, по О.Н. Бадеру) к эпохе бронзы. Однако исследованиями Е.Н. Черных доказано, что все гаринско-борские металлические изделия приготовлены из «чистой» меди, а деятельность гаринско-борского металлургического очага протекала в досейменском хронологическом горизонте (Черных, 1970, с. 108), т. е. до сложения металлургии бронзы и культур бронзового века в лесном Волго-Камье. Поэтому представляется более правильным предложение Е.Н. Черных сохранить название турбинская культура за памятниками типа Турбинского могильника бронзового века, а для камских энеолитических поселений употреблять понятие гаринско-борская культура (Черных, 1970, с. 9).
Энеолитические памятники Прикамья и Вятского края представлены в основном поселениями, для которых характерно расположение преимущественно на первой надпойменной террасе или ее останце. Новоильинские поселки чаще размещались на относительно низких местах высотой 1–5 м над поймой, тогда как гаринско-борские и юртиковские занимали и низкие, и высокие, иногда до 8-10 и даже 22–24 м над уровнем поймы. Некоторая разница в высотном расположении памятников указывает, очевидно, на неоднородность климатической обстановки и определенные изменения в гидрорежиме рек Камы и Вятки в эпоху энеолита.
Характерной особенностью гаринско-борских и юртиковских поселений в настоящее время является наличие воронковидных или тарелкообразных впадин, оставшихся на месте древних жилищ.
Новоильинская культура. Памятники новоильинской культуры распространены на всей территории Камско-Вятского региона (карта № 2); сейчас их свыше 60. Около 30 поселений раскопаны. Крупные материалы для характеристики культуры получены на поселениях Ново-Ильинское III, Тюремка I, Заюрчим I, II Татарско-Азибейское, Сауз II в бассейне р. Камы; Кочуровское IV, Среднее Шадбегово I в бассейне р. Вятки.
На поселениях новоильинской культуры изучен ряд жилищ. Они располагались вдоль кромки террас и соединялись друг с другом переходами (Гусенцова, 1980). Все жилища имеют прямоугольную удлиненную форму, длина превышает ширину на несколько метров. Так, жилище на поселении Усть-Паль на р. Каме имело размеры 11×5 м; жилища IV Кочуровского поселения — 13×7,5 м; 18×8 м; Среднего Шадбегова 1–9,7×7,4–7,7 м; 7,4×5,2–6,5 м; 6,9×5,1 м. Каждое сооружение было углублено в землю на 0,25-0,65 м. Выходы из жилищ устраивали в виде длинных коридоров, начинающихся от уровня пола и выходящих к поверхности. Длина их в среднем 2–3 м при ширине до 1 м.
Вдоль стен жилищ и по центральной оси зафиксированы ямки от столбов, служивших для укрепления стен и поддержания крыши. Вероятно, стены жилищ складывались из нетолстых бревен, уложенных горизонтально друг на друга и укрепленных вертикально вбитыми столбами с внутренней и наружной стороны. Вверху вертикальные столбы, видимо, чем-то связывались для устойчивости стен. Сверху сооружения перекрывались, возможно, двускатной крышей. Переходы между жилищами также, очевидно, имели перекрытия, чтобы ими можно было пользоваться и в зимнее время.
Новоильинская керамика (рис. 8, 17, 18, 20–23) с примесью шамота, песка и реже — органических остатков изготовлялась ручным способом. Цвет фрагментов сосудов чаще коричневый, красно-коричневый или желтый. По сравнению с неолитом наибольшее распространение получают сосуды со слабозакрытым или прямым горлом. Днища конические, округлые, редко уплощенные или плоские. Края венчиков — скошенные внутрь, округлые, приостренные, реже плоские, утолщенные, с наплывом изнутри и т. п. Внутренняя поверхность сосудов преимущественно гладкая, но в поздних памятниках возрастает процент керамики, обработанной изнутри гребенчатыми штампами, — 51,5 % в Среднем Шадбегово I.
В орнаментации посуды преобладает гребенчатый орнамент, реже использовали ямочный, или гладкие штампы, ногтевидные насечки. В отличие от неолитической посуды орнамент на новоильинской керамике разреженный, а между поясками часто имеются свободные зоны шириной до 2–5 см. Более разнообразной становится и форма гребенчатых штампов. Орнамент расположен горизонтально в виде чередующихся поясков. Различные элементы орнамента образуют одни и те же узоры, а иногда дополняют друг друга. Узоры простые и во многом аналогичны неолитическим: пояса из наклоненных вправо или влево отпечатков, горизонтальных, вертикальных, зигзагообразных и диагональных линий, состоящие из ромбов, треугольников или сетки. Украшались и торцы венчиков, чаще всего гребенчатыми штампами.
Для изготовления каменных орудий использовался кремень преимущественно серого цвета или пестроцветный с общим серым фоном. В технике раскалывания кремня преобладает отщеповая индустрия, но для изготовления ножей, скребков и острий иногда использовались крупные пластины (13,1 % орудий в Среднем Шадбегово I). Среди наконечников стрел и копий (рис. 8, 3, 5, 6) доминируют листовидные формы с округлым или приостренным насадом; найдены также ромбические и треугольно-черешковые. У скребков (рис. 8, 9, 13–15) выразительную серию составляют трапециевидные, подквадратные и прямоугольные формы. Отдельные экземпляры имеют выделенные путем подработки справа или слева приостренные уголки. Вероятно, это скребки-резчики. Большинство ножей изготовляли из отщепов и кремневых плиток разнообразных форм. Четкие морфологические признаки имеют ножи (рис. 8, 1, 10, 12) так называемых фигурных форм: саблевидные, трапециевидные, листовидные и т. п., а также ножи на пластинах. Рубящие орудия делались из сланца и кремня, это тесла, долота, топоры (рис. 8, 8, 16). Кроме этого, представлены отбойники из удлиненных галек, сверла и проколки, скобели; найдено несколько молотов.
По некоторым особенностям керамики в пределах новоильинской культуры можно условно выделить три района: среднекамский, нижнекамский и вятский. Для среднекамского района характерны сосуды с широко открытым горлом, округлыми и плоскосрезанными внутрь венчиками (Бор IV, Тюремка I и др.), хотя есть поселения, где значителен процент посуды прямостенной или закрытой формы (Заюрчим I). Днища округло-конические. Среди узоров присутствует «флажок» и изредка «шагающая гребенка» (Гагары II). На нижнекамских поселениях крупными сериями представлены сосуды с закрытым горлом, с венчиками, скошенными внутрь или округлыми с наплывом изнутри (II Татарско-Азибейское, III Русско-Азибейское); часть посуды имеет плоские днища (Габяшев, 1982, с. 32). В орнаменте встречаются «флажки» и «шагающая гребенка». В памятниках вятского района наиболее многочисленны прямостенные сосуды — 75–78 % в коллекциях; специфичны венчики с пальцевыми защипами (18,4 % в IV Кочуровском, 22,1 % в Среднем Шадбегово I), что придает им волнистую форму. Полностью отсутствует узор «шагающая гребенка».
В орнаментации среднекамской и вятской керамики чаще, чем в нижнекамской, использовались ямки овальной и округлой формы. Некоторые различия между тремя районами прослеживаются и в типах гребенчатых штампов, использовавшихся для орнаментации посуды.
Внутренняя периодизация новоильинской культуры пока не разработана ввиду отсутствия дат по С14 и стратифицированных поселений. Однако по типологии керамики можно предварительно выделить более ранние и поздние памятники. К числу ранних можно отнести Кочуровское IV и Аркуль IV в бассейне р. Вятки; II Татарско-Азибейское и III Русско-Азибейское на Нижней Каме; к поздним — Среднее Шадбегово I в бассейне р. Вятки; Бор IV, Тюремка I и другие на Средней Каме; Сауз I–II на Нижней Каме.
По вопросу формирования новоильинской культуры О.Н. Бадером была высказана точка зрения о ее местных истоках (Нижнее Прикамье или Вятский край), но с участием носителей культуры ямочно-гребенчатой керамики, откуда новоильинцы переселились в Среднее Прикамье (Бадер, 1961а, с. 268–271; 1961б, с. 191, 194–196). Раскопки неолитических и новоильинских памятников в 60-70-е годы во многом подтвердили правильность этой гипотезы (Васильев, Габяшев, 1982, с. 7; Габяшев, 1982, с. 32). Вероятно, процесс формирования новоильинской культуры на основе поздних памятников волго-камского неолита проходил в целом одновременно на территории Прикамья и Вятского края. Пришлое население, изготовлявшее ямочно-гребенчатую керамику, очевидно, не участвовало непосредственно в сложении новоильинской культуры, так как было ассимилировано в местной среде еще в позднем неолите. Сложение энеолитической культуры имело свои особенности в каждом районе, зависящие от окружения и влияния соседей (Васильев, Габяшев, 1982, с. 6–9). Не ясным остается и вопрос о роли неолитических и энеолитических культур, изготовлявших накольчатую керамику, в сложении новоильинской культуры.
Образование новоильинских и красномостовских памятников отражает, видимо, распад волго-камской неолитической культуры и сложение на ее основе локальных вариантов более мелких культур. Дальнейший процесс культурной дифференциации населения отдельных районов приводит к возникновению на территории лесного Волго-Камья новых этнокультурных образований. В Прикамье и Вятском крае на основе вариантов новоильинской культуры складываются гаринско-борская и юртиковская культуры. Ввиду общей подосновы у гаринско-борской и юртиковской культуры возникают сходные черты в жилищах, керамике и каменном инвентаре.
Гаринско-борская культура. Ее ареал включает Среднее и Нижнее Прикамье (см. карту № 2). В настоящее время открыто свыше 120 памятников, около 90 из них исследованы раскопками. Основная заслуга в изучении культуры принадлежит О.Н. Бадеру (1961а, б). Гаринско-борские памятники в Нижнем Прикамье раскапывались преимущественно Р.С. Габяшевым (1981; 1982).
В развитии гаринско-борской культуры О.Н. Бадер выделял два этапа, характеризуемых памятниками гаринского (ранний) и борского (поздний) типа. По мнению исследователя, эти этапы являлись генетически и хронологически преемственными. Однако указанная периодизация имеет условный характер, поскольку целиком разработана на основе типолого-сравнительного метода. Прежде всего обращает внимание отсутствие памятников переходного типа, по которым можно было бы проследить смену одного этапа другим. В плане дальнейшей разработки внутренней периодизации гаринско-борской культуры можно проверить возможность сосуществования гаринских и борских памятников, для чего необходимы новые полевые исследования и даты по С14.
В пределах гаринско-борской культуры выделяются три основных локальных варианта: два в Среднем Прикамье — Чусовской и Осинский (Бадер, 1961б, рис. 128) и один в Нижнем Прикамье (Халиков, 1969, с. 148, 159). Памятники среднекамских вариантов близки между собой, различия между ними касаются лишь количественных характеристик материала. Более разнообразен материал нижнекамских поселений, в котором в керамике прослеживается влияние волосовской и других культур (Габяшев, 1982, с. 33–35).
Основными памятниками гаринского типа являются поселения Бор I, Астраханцевское, Выстелишна, Забойное I и др. Гаринские поселки состояли из нескольких жилищ полуземляночного типа, часто соединенных углубленными в землю переходами (Бадер, 1961а, б). Дома чаще всего подквадратной формы, размерами около 8×6 м, пол ниже уровня поверхности на 0,5–1,01 м. Каждое жилище имело один-два коридорообразных входа-выхода. Основу таких полуземлянок составлял сруб, перекрывавшийся двускатной крышей (Бадер, 1964а, с. 153). Очаги в виде простых кострищ размещались на земляном полу вдоль центральной оси жилищ. Иногда на дне полуземлянок устраивали хозяйственные ямы.
Гаринская керамика (рис. 9, 23–27) изготовлена ручным способом путем кругового налепа глиняных лент. В качестве примеси использовались органические остатки. Сосуды имели преимущественно прямые стенки с утолщенными венчиками и округло-коническими или реже плоскими днищами. Современный цвет керамики в основном желто-серый. Наряду с прямостенными распространены сосуды со слабо прикрытым или открытым горлом (Бадер, 1961б, рис. 9-11). Вся посуда в основном крупных размеров, диаметр по венчику 25–40 см и более. Характерным признаком гаринской керамики является также обработка внутренней, а иногда и наружной поверхности гребенчатым штампом. Основными элементами орнамента были гребенчатый и ямочный, реже применялся линейный. Так, на крупнейшем гаринском поселении Бор I в жилище 1 из 134 сосудов гребенчатый орнамент присутствовал на 125 экз. (93 %), ямочный — на 46 (34 %), линейный — на 7 (5 %). Часта на одном сосуде сочетались отпечатки гребенчатых штампов и ямок (Бадер, 1961б, табл. 5, с. 34). Орнамент, как правило, располагался горизонтальными зонами, каждую из которых составлял какой-нибудь один узор. Чаще всего это были пояски из наклонных и горизонтальных линий, «шагающей гребенки», зигзага, которые образовывали на сосудах определенные композиции. Часто орнамент наносили по венчику или изнутри его (80 % сосудов в жилище 1 поселения Бор I).
На многих гаринских поселениях найдена керамика с примесью талька. О.Н. Бадер считал, что она попадала в Прикамье из-за Урала (1964а, с. 156). Исследователь установил значительное совпадение прикамских и зауральских узоров (Бадер, 1961б, с. 37).
Каменный инвентарь гаринских поселений довольно разнообразен. Преобладают орудия, изготовленные на отщепах. Среди наконечников стрел (рис. 9, 8, 11–13, 18) наиболее характерны наконечники с усеченным основанием в различных вариантах: подтреугольные, пятиугольные; основания их часто вогнутые, имеют один или два шипа. Распространены также листовидные, миндалевидные, ромбические и другие наконечники. Скребки (рис. 9, 3, 4, 10) в большинстве своем изготовлены на отщепах разнообразных форм, часто сохраняют желвачную корку на спинке. Лезвия округлые, слабовыпуклые, реже прямые. Большинство ножей (рис. 9, 5–7, 17) из кремневых плиток, у которых ретушировалась одна или две стороны. Характерными гаринскими ножами являются ножи с расширением на конце в виде «пуговки». Из прочих орудий широко представлены скобели, проколки, сверла, резаки, отбойники, рыболовные грузила из галек, молоты.
Весьма разнообразны рубящие орудия (рис. 9, 1, 2), в том числе шлифованные, сделанные из сланца, кремня и других пород камня. Типичными гаринскими являются короткие шлифованные тесла, желобчатые долота, топоры симметричной формы. Найдены шлифовальные плитки, острые шлифованные ножи из сланца и т. п.
Среди гаринских памятников выделяются ранние и поздние. В поздних поселениях типа Выстелишны, Бойцовское III, Тюремка III увеличивается число плоскодонной посуды, орнамент становится разреженным и занимает в основном верхнюю половину сосудов; появляются гофрированные венчики и налепные пояски на стенках. В кремневом инвентаре преобладает отщеповая техника раскалывания кремня, ножевидные пластины единичны. Возрастает количество медных изделий.
Поселения борского типа занимают ту же территорию, что и гаринские. Основными памятниками являются Бор II, V, Боровое озеро VI, Бойцовское VI и др. В отличие от гаринских на борских поселках чаще строились длинные жилища с разницей сторон в 3–5 м и более. По своему устройству борские постройки не отличаются от гаринских, за исключением, может быть, наличия ниш в стенках жилищ, как это наблюдалось в некоторых неолитических жилищах этого района. Длинные борские дома, возможно, делились на две половины: мужскую и женскую (Бадер, 1961б, с. 105). Наряду с удлиненными возводились и жилища подквадратной формы, а в среднем течении Камы, в районе городов Оханск — Оса, они преобладают.
Керамика борских памятников (рис. 9, 23–27) аналогична гаринской по составу глиняного теста, способу формовки и обработки поверхности сосудов, но имеет некоторые отличия. Прежде всего сосуды борских поселений имеют преимущественно широко открытое горло, округло-конические днища и слегка округлый отогнутый наружу венчик. Много крупных сосудов с диаметром по венчику 25–40 см и более. Венчики, как и в гаринской керамике, чаще толще стенок на 1–5 мм. Орнамент борской керамики во многом близок гаринскому. Преобладает гребенчатый (91,6 % в Бор V; 77,5 % в Боровом озере VI), реже встречается ямочный (соответственно 13,8 и 20 %) и линейный орнамент (8,3 и 9 %). Большинство сосудов имеют сплошную, но разреженную орнаментацию от венчика до дна. В узорах преобладают пояски из наклонных, горизонтальных и вертикальных линий, один узор заполняет все поле или комбинируется с другими. Взаимосочетание разных элементов встречается редко. В отличие от гаринской на борской керамике отсутствует узор «шагающая гребенка», но присутствует «флажок», который, по мнению О.Н. Бадера, является типичным борским узором (Бадер, 1961б, с. 184–185). Часто украшались и венчики сосудов, но на памятниках ниже устья р. Чусовой этот прием использовался очень редко.
Каменный инвентарь, как и керамика, во многом сходен с гаринским. Наконечники стрел (рис. 9, 8, 11–13, 18) весьма разнообразны: листовидные, миндалевидные, подтреугольные с усеченным основанием, ромбические, черешковые. Скребки в основном изготовлялись на отщепах случайных форм, хотя имеются округлые и трапециевидные. Для памятников устья р. Чусовой характерны скребки с плоской подтеской со стороны брюшка. В технике изготовления ножей заметную роль играют крупные пластины, хотя основная масса делалась из отщепов и кремневых плиток. Орудия для обработки дерева представлены разнообразными теслами, топорами и долотами; встречаются плоские плитки из песчаника для шлифовки орудий. Весьма обычны скобели, проколки и сверла, очень многочисленны рыболовные грузила из галек с поперечными желобками.
О.Н. Бадер отмечал, что борские памятники различаются между собой по материалу, что, видимо, указывает на их разновременное существование. В более поздних поселениях увеличивается число сосудов с плоскими днищами, упрощается орнамент, уменьшается процент орудий на пластинах.
Вопрос о сложении гаринско-борской культуры разработан пока недостаточно полно. Представляется несомненным, что она имеет местную основу, но вряд ли формировалась непосредственно на базе камского неолита (Бадер, 1961б, с. 181–191). Более вероятно, что ее истоки следует связывать с новоильинской культурой. Некоторые различия между гаринскими и борскими памятниками объясняются, возможно, неоднородностью новоильинских древностей, особенно в Среднем Прикамье. Вероятно, памятники гаринского типа складывались на базе тех новоильинских памятников, которые сохранили большинство характерных черт камского неолита. Памятники же борского типа, кроме местных особенностей, отразили в своем материале значительное наследие традиций ямочно-гребенчатого неолита, перешедших к ним от новоильинской культуры (Бадер, 1961б, с. 196).
Юртиковская культура. Территория распространения памятников юртиковской культуры включает бассейн средней и частично нижней Вятки (карта № 2). Сейчас известно уже свыше 40 поселений, на 15 из них проводились раскопки. Основными памятниками являются Юртик (Ошибкина, 1980), Аркуль III, Среднее Шадбегово III, Усть-Лудяна II, Чернушка I (Наговицин, 1983, 1984).
Юртиковские жилища на протяжении всего развития культуры сохраняют прямоугольную близкую к квадрату форму, размеры в среднем 7×7,5–8,5×10 м (Наговицин, 1984, табл. 5). Каждое сооружение имело один-два коридорообразных входа-выхода. Пол жилищ углублялся в землю до 0,4–0,8 м. На многих постройках изучены остатки сгоревших стен, а также дверных проемов и столбовых ям. Спальные места, вероятно, в виде нар-лежанок, находились вдоль стен, не примыкавших к выходам. В некоторых такие места были приподняты над полом (Ошибкина, 1980, с. 40; Наговицин, 1984, с. 113). Очаги-ямы и простые кострища размещались вблизи выходов и по центральной оси жилищ; хозяйственные ямы — у стен, противоположных входам, и около очагов. Представляется, что юртиковские дома по своей конструкции были аналогичны новоильинским. Для предположения о срубной конструкции стен данных пока мало. На поселениях Юртик, Аркуль III и Чернушка I обнаружены хозяйственные пристройки прямоугольной формы, соединенные с жилищами переходами.
Юртиковская керамика изготовлялась от руки из глины с примесью органических остатков. Современный цвет сосудов желто-коричневый, красно-коричневый, оранжевый. Внутренняя, а иногда и наружная поверхность часто заглаживалась гребенчатым штампом. Основной тип керамики (рис. 10, 25–28) составляют прямостенные сосуды с округлыми или округло-коническими днищами. Венчики преимущественно утолщенные (с плоским или округлым срезом) по сравнению со стенками. Диаметр сосудов чаще 20–36 см.
Орнамент располагается горизонтальными полосами, часто со свободными зонами. Судя по венчикам и стенкам, часть посуды была полностью без узоров. Основным элементом орнамента является гребенчатый (от 75 до 100 % сосудов на отдельных поселениях), встречался также ямочный, ногтевидные насечки и гладкие штампы. Разные элементы образуют одни и те же узоры, а иногда и дополняют друг друга. В юртиковской культуре наиболее многочисленны сосуды с композициями из чередующихся поясов наклонных, вертикальных и горизонтальных линий и их взаимосочетаний с зигзагом. Украшались и венчики сосудов, чаще всего гребенчатыми отпечатками.
Каменные орудия юртиковской культуры изготовлялись на отщепах; пластины и орудия из них единичны и найдены только в ранних поселениях. Цвет кремня преимущественно серый и пестроцветный. Для наконечников стрел и копий (рис. 10, 12–16) характерны листовидные формы с округлым или приостренным насадом, ромбические и черешковые встречаются реже. Среди скребков (рис. 10, 2, 5, 8) преобладают подквадратные, трапециевидные и прямоугольные. Ножи (рис. 10, 1, 9, 19) на отщепах, кремневых плитках и гальках имеют самую разнообразную форму: это фигурные ножи, ножи-ложкари и ножи-вспарыватели. Рубящие орудия (рис. 10, 18, 24) включают мелкие и крупные тесла, желобчатые долота, топоры. Найдены также скобели, проколки, сверла, отбойники и рыболовные грузила из галек, ретушеры и т. п.
Юртиковские памятники при общем сходстве имеют некоторое различие в материале, что указывает на их существование в течение длительного времени. Об этом же свидетельствуют даты С14 и аналогии с соседними культурами. В развитии юртиковской культуры можно условно выделить два этапа: ранний и поздний (Наговицин, 1983, с. 11; 1984, с. 117–118). К раннему этапу относятся поселения Юртик, Среднее Шадбегово III, Аркуль IV, Тархан I, Курекгурт III; к позднему — Усть-Лудяна II, Аркуль III, Чернушка I, Лобань I и др. Керамика ранних памятников более плотная, с округло-коническими днищами, орнамент заполняет всю поверхность сосудов. В каменном инвентаре еще встречаются орудия на пластинах, преобладают архаичные листовидные наконечники стрел. На позднем этапе посуда становится более хрупкой, значительно увеличивается число плоскодонных сосудов и сосудов без орнамента. В кремневом инвентаре исчезают пластины, среди наконечников стрел возрастает процент черешковых форм. На позднем этапе в два-три раза увеличивается и число жилищ на поселениях: Аркуль III — 10, Усть-Лудяна II — 22, Чернушка I — 8.
Основываясь на раннеюртиковских материалах, и в первую очередь на керамике, можно предполагать, что юртиковская культура формируется на основе вятского варианта новоильинской культуры, без активных внешних воздействий со стороны соседних культур (Наговицин, 1983, с. 18; 1984, с. 120).
Памятники с накольчатой керамикой. В последние годы в Нижнем Прикамье выявлена еще одна группа энеолитических памятников с так называемой накольчатой керамикой. Число открытых и раскопанных поселений пока незначительно. В настоящее время они известны преимущественно в низовьях рек Белой и Ика (Габяшев, 1982, с. 30–31). На некоторых поселениях проведены раскопки: II Татарско-Азибейском, II Дубово-Гривском, II Саузовском и др. Для этих памятников характерны плотные тонкостенные сосуды баночной и горшковидной формы с плоскими днищами. Расположение орнамента горизонтальное, но встречается и вертикальное. Яркой особенностью керамики является способ нанесения узоров — концом заостренной либо округлой палочки или пластиной. Среди узоров преобладают горизонтальные, наклонные и волнообразные линии, а также треугольники. Часто украшались кромки венчиков и днищ. Каменные орудия изготовлялись как на отщепах, так и на пластинах. На поселениях II Татарско-Азибейском, III Русско-Азибейском зафиксированы остатки металлопроизводства, в том числе обломки тиглей, что доказывает знакомство обитателей с металлом.
Памятники с накольчатой керамикой известны также в Среднем Прикамье (Мельничук, Пономарева, 1984, с. 46, 49) и Вятском крае (Гусенцова, 1981), где они датируются эпохой неолита. Не исключено, что в этих районах будут открыты и энеолитические поселения. Памятники с накольчатой керамикой не связаны с общей линией развития местных культур. Возможно, что население, оставившее эти памятники, продвинулось в Нижнее Прикамье с юга, может быть из лесостепных районов Среднего Поволжья (Габяшев, 1982, с. 31; Васильев, Габяшев, 1982, с. 12) или Зауралья (Выборнов, 1984, с. 12). Дальнейшая судьба коллективов с накольчатой керамикой пока остается не ясной. Возможно, они ассимилировались в среде местного населения.
Таким образом, как показывают археологические материалы, в эпоху энеолита население Прикамья и Вятского края продолжало развивать традиционные отрасли хозяйства: охоту и рыболовство. Однако соотношение между ними изменяется, ведущая роль переходит к рыболовству. Изменяется и сам характер рыболовства, которое становится преимущественно сетевым, хотя возникновение последнего относится, видимо, еще к неолитической эпохе. Наличие сетевого рыболовства доказывается многочисленными рыболовными грузилами из галек с поперечными желобками или без них. В рассматриваемом регионе особенно много грузил на поселениях гаринско-борской культуры.
Успешное развитие сетевого рыболовства в этот период могло быть возможным только при трудовых усилиях значительного коллектива, что также подтверждается археологическими материалами. Многие энеолитические поселения Прикамья и Вятского края состоят из 5-10 и более жилищ, тогда как неолитические стоянки имели всего 2–3 жилища. Таким образом, сетевое рыболовство обеспечивало регулярное поступление пищевых продуктов и создание их запасов на зиму. В связи с этим правомерно мнение М.Ф. Косарева о том, что оседлое рыболовство более сопоставимо с ранним земледельческим типом хозяйства, чем с охотничьим и охотничье-рыболовческим (1981б, с. 140). Наряду с сетевым рыболовством использовались, вероятно, разнообразные ловушки, а также индивидуальные способы ловли рыбы с помощью гарпунов и крючков.
Важное значение сохраняла и охота на диких животных, особенно в осенне-зимнее время. Судя по костным остаткам, основными объектами охоты были лось, северный олень, благородный олень, бобр, кабан, а также мелкие пушные звери (Бадер, 1964б, с. 155; Наговицин, 1983, с. 21). На развитую охоту указывают многочисленные мелкие и крупные наконечники стрел и копий.
Очень сложным является вопрос о времени и масштабах распространения в Прикамье и Вятском крае скотоводства и земледелия. Единичные находки костей домашних животных дают основание предполагать, что гаринско-борское и юртиковское население было уже знакомо с домашними животными (Бадер, 1964б, с. 155; Наговицин, 1980б, с. 117). Достоверных данных о наличии земледелия пока нет.
Первые следы плавки меди и медные изделия появляются в регионе в период существования новоильинской культуры (Бадер, 1961б, с. 190) и культуры с накольчатой керамикой (Габяшев, 1982, с. 33). На втором этапе энеолита металлургическое производство получает дальнейшее развитие. В Прикамье и Вятском крае складываются очаги металлургии (Черных, 1970, с. 108; Кузьминых, 1980, с. 150). В каждом районе выделывались ножи (рис. 10, 21, 23) листовидной формы с узкими черенками, кольца (рис. 10, 22), тонкие проколки, четырехгранные шилья, пластинки и т. п.; широко применялись чашевидные тигли (рис. 10, 20). На камских поселениях найдены также крупное тесло, подвески-лунницы, четырехгранные стержни, копье (Бадер, 1946б, рис. 120). На юртиковском поселении Худяки обнаружен гарпун, а на Буй II — толстый стержень с заостренным концом. В качестве руды местные металлурги использовали залежи медистых песчаников. Куски такой руды найдены на юртиковском поселении Усть-Лудяна II (Наговицин, 1980, с. 117; Кузьминых, 1980, с. 148).
Большой интерес представляет могильник, открытый недавно В.С. Стоколосом в Нижнем Прикамье (1984). В нем изучено 25 погребений, ориентированных преимущественно по линии СВ-ЮЗ. Могильные ямы небольших размеров и неглубокие. Скелеты умерших почти не сохранились. Основными находками в погребениях были фрагменты или развалы сосудов, орнаментированных гребенчатым штампом. Найдены также кремневые скребки и отщепы. Судя по керамике (форма сосудов и орнамент), могильник существовал в самом конце неолита или в начале новоильинской культуры.
К числу гаринско-борских памятников, вероятно, относится «писаный камень» с наскальными рисунками, выполненными красной краской (охрой), найденный на р. Вишере — левом притоке Камы в ее верхнем течении (Генинг, 1954, с. 272–273). То, что гаринско-борское население посещало это место, подтверждают подтреугольные наконечники стрел с усеченным основанием, найденные в культурном слое под скалой (Бадер, 1954, с. 247–250). «Писаный камень», видимо, служил прикамскому населению для отправления каких-то культовых и магических обрядов.
Материалы энеолитических памятников дают свидетельства о связях коллективов Прикамья и Вятского края с населением соседних районов. Наиболее важными были контакты поздненеолитического и энеолитического населения со своими южными соседями, населявшими лесостепные районы Южного Предуралья и Среднего Поволжья. Вероятно, под их влиянием нижнекамские коллективы (а затем среднекамские и вятские) впервые знакомятся с металлом и производящими формами хозяйства (Васильев, 1980, с. 7; Васильев, Габяшев, 1982, с. 5–10; Габяшев, 1982, с. 33). Возможно, эти контакты продолжались и на втором этапе энеолита (Васильев, Габяшев, 1982, с. 9).
Весьма интенсивными были, видимо, связи населения Среднего Прикамья и Зауралья, что прослеживается по находкам на поселениях гаринского типа многочисленных — зауральских сосудов с примесью талька. Причины и характер этих контактов интерпретируются археологами по-разному (Бадер, 1964, с. 139, 156–158; Матюшин, 1982, с. 269, 292, 297, 300).
Определенные связи поддерживались и с населением других областей. Так, отдельные вещи из янтаря на гаринско-борских и юртиковских поселениях указывают на какие-то контакты с Прибалтикой, а керамика с Т- и Г-образными венчиками, отпечатками рамчатых штампов и шнура, намотанного на палочку, — на связи с носителями волосовской культуры Среднего Поволжья.
Эпоха энеолита в Прикамье и Вятском крае охватывала значительный промежуток времени, начиная от первой половины III до середины II тыс. до н. э. И если истоки раннего этапа энеолита можно достаточно уверенно связывать с местным волго-камским неолитом, то финал гаринско-борской и юртиковской культур остается пока не ясным. Трудность изучения этого вопроса связана с тем, что в настоящее время практически неизвестны памятники раннего бронзового века. Отсутствие связующего звена между культурами энеолита и поздней бронзы затрудняет использование ретроспективного метода в разработке такой важной проблемы, как этническая принадлежность носителей местных неолитических и энеолитических культур. Согласно существующим гипотезам, они являлись далекими предками современных финно-угорских народов Прикамья — коми и удмуртов (Бадер, 1972б; Халиков, 1969, с. 370–387).
Глава вторая Ранний бронзовый век лесной полосы Европейской части СССР
1. Культуры раннего бронзового века южной полосы лесов Европейской части СССР
Во второй половине III — начале II тыс. до н. э. в составе населения Восточной и Средней Европы произошли значительные изменения. Они были вызваны расселением среди местного поздненеолитического населения скотоводческо-земледельческих племен, культуры которых получили название культур шнуровой керамики, кубков, ладьевидных топоров, одиночных погребений, боевых топоров и др. Ранние памятники этих культур обнаруживают значительное сходство в формах и орнаментации глиняной посуды, типах каменных орудий, в погребальном обряде, что позволяет объединять их в культурно-историческую область племен шнуровой керамики, которая занимала в Европе огромную территорию — от Волги на востоке до берегов Рейна на западе и от Южной Скандинавии на севере до Швейцарии, Чехословакии, Поднестровья и Среднего Поднепровья на юге. На территории распространения племен шнуровой керамики в результате включения в их состав местного субстрата возникло более 20 родственных культур и культурных групп с локальными особенностями.
До последнего времени носители культур шнуровой керамики характеризовались как скотоводческие племена с подвижным пастушеским и даже кочевым образом жизни. Новые исследования позволяют говорить о них как об оседлых скотоводах и земледельцах. На поселениях этих племен найдены кости домашних животных и остатки злаков или отпечатки их на глиняной посуде, а также орудия для обработки земли и уборки урожая, свидетельствующие о наличии у них развитого скотоводства и земледелия. В состав домашнего стада входили крупный и мелкий рогатый скот, свинья, лошадь. Племена шнуровых культур выращивали пшеницу, ячмень, овес, чечевицу и другие злаки. Они жили на сравнительно небольших поселениях в наземных или немного углубленных прямоугольных жилищах столбовой конструкции. Предполагается существование у них и наземных срубных жилищ.
Для племен шнуровой керамики характерны курганные и грунтовые захоронения в скорченном положении, глиняные сосуды эсовидной формы и шаровидные амфоры с короткой шейкой и двумя ручками-ушками в наиболее широкой части тулова, орнаментированные отпечатками шнура и нарезными линиями, а также боевые каменные сверленые топоры.
Антропологический состав населения культур шнуровой керамики неоднородный. Выделены средиземноморский антропологический тип, который преобладает, палеоевропеоидный (кроманьоидный), лапоноидный, арменоидный и нордический. Это свидетельствует о сложном процессе формирования племен шнуровых культур.
Происхождение культур шнуровой керамики окончательно не выяснено. Большинство исследователей считают, что культуры племен шнуровой керамики не имели ничего общего с поздненеолитическими культурами Волго-Окского бассейна, Верхнего Поднепровья, Восточной Прибалтики, Южной Скандинавии и Средней Европы. На этих территориях племена шнуровых культур пришлые, они расселились среди местного населения.
Сходство предметов, происходящих из разных мест расселения племен шнуровой керамики, не оставляет сомнений в том, что эти племена имели общего предка (Третьяков П.Н., 1966, с. 70).
Истоки племен культур шнуровой керамики ищут в юго-восточных областях Европы, примыкающих к северному побережью Черного моря (Г. Розенберг, П. Глоб, К. Струве, М. Гимбутас, А.Я. Брюсов, В.Н. Даниленко и др.), в лесостепной зоне Правобережной Украины (И.И. Артеменко, И.К. Свешников, П.Н. Третьяков, С.С. Березанская, Н.Н. Бондарь и др.), в области между Днепром и Вислой (Д.А. Крайнов, Р.Я. Денисова и др.), между Вислой и Рейном (У. Фишер, А. Хойслер, К. Яжджевский и др.).
Существующие абсолютные датировки культур шнуровой керамики (по радиокарбонному методу) свидетельствуют о том, что распространение этих культур в Европе не было кратковременным. Это не была экспансия или грандиозные походы завоевателей с каменными боевыми топорами. Процесс этот был сложным и долговременным, длившимся несколько столетий. Это было расселение шнуровых племен, охватившее огромную территорию Европы. Эти племена оказали значительное влияние на судьбы местного населения, внесли большой вклад в формирование культур целого ряда народов Европы. Расселение скотоводческо-земледельческих племен указанной историко-культурной общности привело к широкому распространению производящих видов хозяйства в среде местного населения, жившего по традициям присваивающего охотничье-рыболовческого хозяйства. С появлением на территории Восточной Европы племен шнуровой керамики и боевых топоров начался бронзовый век, приведший к дальнейшим крупным социально-экономическим изменениям в недрах первобытно-общинного строя и появлению новых культур позднего бронзового века.
Среди советских и зарубежных исследователей (археологов и лингвистов) распространено мнение о том, что племена культур шнуровой керамики сыграли решающую роль в этногенезе славян, балтов и германцев в качестве их общей подосновы. Территория расселения племен культур шнуровой керамики в более позднее время почти полностью совпадает с областью расселения славян, балтов и германцев.
Среди культур шнуровой керамики Восточной Европы (карта № 3) исследователи выделяют в Среднем и Верхнем Поднепровье среднеднепровскую культуру, в Прикарпатье и Западной Подолии — подкарпатскую, на Волыни — городокско-здолбицкую и стжижовскую, в Поволжье — фатьяновскую, в Восточной Прибалтике — висло-неманскую (жуцевскую) и эстонскую (ладьевидных топоров).
Карта 3. Распространение памятников культур шнуровой керамики на территории юго-западной полосы лесов и лесостепей Русской равнины и Карпат.
а — среднеднепровской культуры (1-146); б — подкарпатской культуры (147–200); в — городокско-здолбицкой культуры (201–220); г — стжижовской культуры (221–254); д — почапского типа (255–258); е — граница распространения памятников верхнеднестровской группы подкарпатской культуры.
I. Среднеднепровская культура. Ранний этап. Курганы: 1 — Долинка; 2 — Новоселки; 3 — Мокиевка; 4, 5 — Гамарня; Яблоновка, Деревенковец; 6 — Ивановка; 7 — Беркозовка; 8 — Зеленки; 9 — Липовец; 10 — Бурты; 11 — Каргарлык; 12 — Забара; 13 — Грищенцы; 14 — Шандра.
Средний этап. Поселения: 15 — Трахтемиров; 16 — Кийлов; 17 — Новоукраинка; 18 — Вишенки; 19 — Софиевка; 20 — Канев I–V; 21 — Асаревичи; 22 — Золотинки; 23 — Борзна; 24 — Волынцево; 25 — Загоринцы; 26 — Туров; 27 — Юрковичи, уроч. Наддача; 28 — Чечуровка; 29 — пос. Пролетариат; 30 — Малые Роги; 31 — Лучин, уроч. Иванское; 32 — Вороновка, уроч. Гренск; 33 — Гайшин; 34–36 — Дубны; 37 — Мстиславль; 38 — Партизанское; 39 — Брянск, уроч. Куракин Бор; 40 — Белынец; 41 — Снопоть. Курганы: 42 — Гамарня; 43 — Подвыское; 44 — Красное; 45 — Черняхов; 46 — Стретовка; 47 — Стасева; 48 — Речки; 49 — Горохватка; 50 — Ходосовичи, уроч. Мошка; 51 — Юдичи; 52 — Белые Берега; 53 — Бесед I; 54 — Речица; 55 — Голосок; 56 — Лунево; 57 — Белынец. Грунтовые погребения: 58 — Софиевка; 59 — Красный хутор; 60 — Евминка; 61 — мыс Очкинский; 62 — Телец; 63 — Радутино; 64 — Брасово; 65 — Брянск, уроч. Куракин Бор; 66 — Столпники; 67 — Печкуры; 68 — Шаврики; 69 — Любеч; 70 — Беседки; 71 — Стрелица; 72 — Кокавня; 73 — Вороновка, уроч. Гренск; 74 — Старая Каменка, уроч. Сосновая Грива; 75 — Большая Зимница; 76 — с/х Вейна; 77 — Велятичи.
Поздний этап. Поселения: 78 — Домантово; 79, 80 — Пекари; 81 — Канев; 82 — Трахтемиров; 83, 84 — Зарубницы; 85 — Козинцы; 86, 87 — Бортничи; 88 — Селище V; 89, 90 — Староселье; 91 — Завадовка; 92 — Евминка; 93 — Сусловка; 94 — Погост; 95 — Опечкн, уроч. Лысая гора; 96 — Погореловка; 97 — Марьяновка; 98 — Суворове; 99 — Лужки; 100 — Голосок; 101 — Любпы; 102 — Юрковичи, уроч. Наддачи; 103 — пос. Пролетариат; 104 — Сябровичи, уроч. Бурьяка; 105 — Солоное; 106 — Лучин, уроч. Борок Семеновский; 107 — Лучин, уроч. Завалье; 108 — Вороновка, уроч. Гренск; 109 — Зарубницы; 110 — Веть; 111 — Славгород, уроч. Ивенская Струга; 112 — Обидовичи; 114 — Кривна; 115 — Катынь, Курганы; 116 — Новоселки; 117 — Корытное; 118 — Шуляки; 119 — Дубровка; 120 — Мокиевка; 121 — Будкивка; 122 — Медвин; 123 — Хировка; 124 — Деренковец; 125 — Нетеребки; 126 — Гноево; 127 — Ивановка; 128 — Емчиха; 129 — Зеленки; 130 — Гамарня; 131 — Гамарня-Яблоновка; 132 — Поток; 133 — Гречаники; 134 — Ходосовичи (уроч. Палик, Сергеева Грива); 135 — Белые Берега; 136 — Белынец. Грунтовые погребения: 137 — Моства; 138 — Рудня-Споницкая; 139, 140 — пос. Пролетариат; 141 — Сябровичи (уроч. Липовый Брод); 142 — Городовка; 143 — Клины; 144 — Ходосовичи (уроч. Хоршово); 145 — Лучин (уроч. Сосонка); 146 — Стрелица.
II. Подкарпатская культура (верхнеднестровская и подольская группа). Курганы: 147 — Баличи; 148 — Столицы; 149 — Межинец; 150 — Коропуж; 151 — Камарное; 152 — Кульчицы; 153 — Великая Озимина; 154 — Колонец; 155 — Ракитное; 156 — Красов; 157 — Сирпаки; 158 — Колоколин; 159 — Стратин; 160 — Подгорцы; 161 — Лотатники; 162 — Нечивцы; 163 — Крылос; 164 — Комаров; 165 — Викторов; 166 — Убыни; 167 — Вырив; 168 — Новоселки — Лиски; 169 — Русилов; 170 — Ясиновка; 171 — Дусанов; 172 — Высоцкое; 173 — Хотынь; 174 — Осиповны (Юсковцы); 175 — Перерослив; 176 — Радзимин; 177 — Шикиринцы; 178 — Корытное; 179 — Плужное; 180 — Сивки; 181 — Изяславль; 182 — Буглив; 183 — Великая Плавуча; 184 — Лисичинцы; 185 — Клинковцы; 186 — Качановка; 187 — Остапово; 188 — Хоростков; 189 — Завадинцы; 190 — Белогорка (Викняны); 191 — Гвоздець; 192 — Пядыки; 193 — Мишин. Грунтовые погребения: 194 — Демьянов; 195 — Тетильково; 196 — Кутянка (Исерна). Поселения: 197 — Борки; 198 — Корчевка; 199 — Бовшев; 200 — Канское.
III. Городокско-здолбицкая культура. Курганы: 201 — Михайлов; 202 — Одерады; 203 — Мирогоща; 204 — Молодово III; 205 — Вильгир; 206 — Залужье, Грунтовые погребения 207 — Берестечко; 208 — Липа; 209 — Новоселки; 210 — Мокрое; 211 — Княгинино; 212 — Забороль; 213 — Здолбица; 214 — Стадники; 215 — Верхив; 216 — Городок. Поселения. 217 — Городок; 218 — Майдап-Моквинский; 219 — Зозов I; 220 — Зозов II.
IV. Стжижовская культура. Курганы: 221 — Великий Боратин; 222 — Городок. Грунтовые могильники. 223 — Рациборовицы; 224 — Пиколосы; 225 — Скоморохи Малые; 226 — Грудок Надбужный; 227 — Дениска Нове; 228 — Шевица; 229 — Черники; 230 — Валентинов; 231 — Торчин; 232 — Семаки; 233 — Гнедава; 234 — Ставок; 235 — Радив; 236 — Дубна; 237 — Липа; 238 — Перссонница; 239 — Зобороль; 240 — Белокриница. Поселения: 241 — Валентинов; 242 — Торчии; 243 — Ставок; 244 — Лопавши; 245 — Муравица; 246 — Зозов II; 247 — Вильхово; 248 — Коршев; 249 — Ромош; 250 — Караевичи; 251 — Озлив; 252 — Великий Олексин; Клады: 253 — Липа; 254 — Стеблевка.
V. Памятники почапского типа: 255 — Почапы; 256 — Звенигород; 257 — Чижиков; 258 — Рипнев.
Среднеднепровская культура. Начиная с середины XIX в. на правобережье северных районов Среднего Поднепровья и в Подесенье различными исследователями проводились раскопки курганов эпохи бронзы (Самоквасов, Хвойко, Бранденбург, Чуев, Спицын и др.), но они носили случайный характер. В 1914 г. на основе изучения результатов этих исследований В.А. Городцов выделил на правобережье Среднего Поднепровья приднепровскую культуру эпохи бронзы (1915, с. 165), которую позднее переименовал в среднеднепровскую (1927, с. 610–626).
В 20-30-х годах XX в. было обследовано большое количество памятников этой культуры в бассейнах Днепра, Припяти, Сожа и Десны (Палiкарповiч, 1928, 1930, 1957а; Лявданский, 1924, 1927, 1928, 1932; Пассек, Латынин, 1928, с. 374–390). В послевоенный период были произведены раскопки и обследование многочисленных памятников (Пассек, 1949, с. 42–48; Воеводский, 1949, с. 22–26; Розенфельдт, 1950, с. 130–140; Кропоткин, 1952, с. 52–66; 1959, с. 103–113). Т.С. Пассек опубликовала обобщающую статью о среднеднепровской культуре (1947, с. 34–51). В последующие годы обследования памятников этой культуры были осуществлены многими исследователями (Березанская, 1961, с. 102–118; Тереножкин, 1965, с. 4–7; Телегин, 1965, Довженок, 1962, с. 9).
Систематические исследования памятников среднеднепровской культуры на территории Верхнего Поднепровья осуществлены И.И. Артеменко (1963а, б; 1964а, с. 9–18; 1967, с. 3–135; 1975; 1976а; 1976в), а в Среднем Поднепровье — Н.Н. Бондарем (1974).
Памятники среднеднепровской культуры в настоящее время известны на обширной территории Среднего и Верхнего Поднепровья, включающей современную Черкасскую, Киевскую, Житомирскую, Черниговскую и часть Сумской области Украинской ССР; Гомельскую, Могилевскую и часть Минской и Витебской областей Белорусской ССР; Смоленскую, Брянскую и часть Калужской и Орловской областей РСФСР (карта № 3).
Среднеднепровская культура представлена поселениями, курганными и грунтовыми могильниками, а также отдельными находками каменных, кремневых и металлических (бронзовых) изделий.
Поселения известны в 209 пунктах Среднего и Верхнего Поднепровья. На 27 из них производились раскопки, а многие прошурфованы. Расположены они в пойме реки на песчаных возвышенностях, на мысах боровой или надпойменной террасы, а также на высоких мысах. Площадь поселения от 2 до 3,5 тыс. кв. м. На поселениях (Ксендзова гора, Завалье, Псковщина, Козинцы и др.) обнаружены остатки наземных жилищ столбовой конструкции с очажными ямами или каменными очагами внутри. Форма и размеры жилищ прослежены на поселении Псковщина. Здесь исследованы четыре наземных жилища прямоугольной формы длиной 5–6 ы, шириной 4–5 м, ориентированных по длинной оси с севера на юг. В жилищах и за их пределами обнаружены хозяйственные ямы.
Могильники среднеднепровской культуры, курганные и грунтовые, с трупоположением и трупосожжением, исследованы в 93 пунктах. Среди курганных могильников наиболее крупными являются Белынецкий (24 кургана) и Луневский (20 курганов), а среди грунтовых — Стрелица (94 погребения) и Сябровичи (132 погребения), исследованные И.И. Артеменко.
На поселениях и в погребениях среднеднепровской культуры найден разнообразный вещественный материал: глиняная посуда, бронзовые предметы, кремневые и каменные орудия труда и оружие, различные украшения и др.
На обширной территории распространения среднеднепровской культуры памятники ее не одновременны. А. Эуропеус высказал предположение, что на правобережье Среднего Поднепровья глиняные сосуды из Стретовского кургана являются более ранними, чем из курганов гатнинского типа (Äyräpää, 1933, s. 124 и сл.).
Т.С. Пассек разделила памятники среднеднепровской культуры на территории Среднего Поднепровья на два хронологических этапа: стретовский (ранний) и гатнинский (поздний). На территории Верхнего Поднепровья она выделила днепро-деснинскую группу памятников и высказала предположение, что в ней имеются и более ранние, и более поздние памятники, соответствующие курганам типа Стретовки и типа Гатного (1947, с. 35–48).
И.И. Артеменко выделяет в среднеднепровской культуре три хронологических этапа: ранний, средний и поздний. Кроме того, среди памятников среднего этапа представляется возможным выделить более ранние и более поздние комплексы, соответствующие началу и концу этого этапа.
Памятники раннего этапа (рис. 11). Эти памятники (Артеменко, 1963а, с. 38–48) известны на сравнительно небольшой территории правобережья Среднего Поднепровья (карта № 3). Они представлены только немногочисленными подкурганными захоронениями, исследованными Д.Я. Самоквасовым, Н.Е. Бранденбургом и А. Быдловским в 14 пунктах. Курганы расположены обычно на плато или на берегу реки в одиночку или небольшими группами. Высота их от 0,5 до 2,5 м, диаметр 12–30 м. Как правило, для захоронения умерших среднеднепровцы использовали курганы, насыпанные над погребениями среднеднепровского варианта ямной культуры. Могильные ямы прямоугольной формы длиной 1,8–2,2 м, шириной 1–2 м, глубиной до 1,5 м, перекрывались деревом. На дне могил прослежены следы дерева и остатки подстилки из камыша или бересты. Иногда встречается красная краска (Долинка, курган 28; Забара, погребение 2, курган 322).
Погребальный инвентарь раннего этапа сравнительно беден. Он состоит из ромбовидных и обушковых каменных сверленых топоров и глиняных сосудов (рис. 11). Обычно в погребении находится один сосуд или топор, но в некоторых (Забара, курган 2; Рыжановка) обнаружены глиняный сосуд и топор или три сосуда (Зеленки, курган 310, погребение 12).
Сосуды изготовлены из недостаточно перемешанной и отмученной глины с примесью в тесте песка и шамота. На внутренней, а иногда и на наружной поверхности имеются следы тонкой штриховки. Обжиг неравномерный. Для раннего этапа характерны сосуды со сравнительно высокой прямой или слегка отогнутой наружу шейкой, шаровидным или округлым туловом и круглым или уплощенным дном (Зеленки, курган 220, погребение 6; Забара, курган 322, погребение 2, курган 413, погребение 3; Беркозовка, курган 380, погребения 1 и 2; Бурты, курган 288, погребение 7 и др.). Встречаются также плоскодонные сосуды с выпуклым туловом и прямой или слегка отогнутой наружу шейкой (Зеленки, курган 220, погребение 3; курган 310, погребение 12), сосуды эсовидной формы (Зеленки, курган 343, погребение 4). Сосуды раннего этапа орнаментированы лишь в верхней части простым однозонным или двухзонным орнаментом из отпечатков шнура и линейного штампа, короткими насечками, прочерченными линиями, образующими горизонтальные ряды, «елочку», зигзаг и треугольники с опущенной вниз вершиной.
Памятники среднего этапа (рис. 12). На среднем этапе территория среднеднепровской культуры значительно увеличилась (карта № 3). Среднеднепровские племена расселились с правобережья на левобережье Среднего Поднепровья и в Верхнее Поднепровье на территории позднетрипольских племен софиевской группы, неолитических племен верхнеднепровской культуры и культуры ямочно-гребенчатой керамики, а также, вероятно, на часть территории племен культуры шаровидных амфор Восточной Волыни.
Памятники среднего этапа представлены поселениями, курганными и грунтовыми могильниками. Поселения известны в 47 пунктах, на шести из них производились раскопки. Они расположены в пойме реки на песчаных возвышенностях и по краю надпойменной или боровой террасы, а иногда и на высоких участках коренного берега (Иванское, Селище III). Площадь поселений от 1 до 3,5 тыс. кв. м. Исследованы остатки наземных жилищ столбовой конструкции с выложенными из камней очагами или с очажными ямами (Ксендзова гора).
Кремневые и каменные орудия (рис. 12, 1–3; 13, 14, 16, 19) представлены скребками, ножами, скреблами, клиновидными топорами, наконечниками стрел и копий, обломками каменных сверленых топоров, зернотерок, отбойниками и др.
Керамика (рис. 12, 22–35) двух видов — кухонная и столовая. К первой группе относятся большие плоскодонные сосуды с выпуклым туловом и прямой отогнутой наружу шейкой. Тесто сильно запесоченное с примесью кварца. Сосуды орнаментированы только в верхней части отпечатками шнура, линейного и зубчатого штампа, штампа (палочки), обмотанного ниткой или тонким шнуром, нарезными линиями, образующими елочные композиции, пояса из соприкасающихся сторонами заштрихованных треугольников, горизонтальные и диагональные ряды. Кухонная посуда среднего этапа встречается только на поселениях. Вторая группа представлена тонкостенными сосудами с высокой прямой отогнутой наружу шейкой, уплощенным или плоским дном, сосудами баночной и эсовидной формы. По-видимому, во второй половине среднего этапа появляются сосуды колоколовидной формы. Тесто плотное, с небольшой примесью песка. Орнамент расположен по шейке или до половины высоты сосуда. Он состоит из нарезных и прочерченных линий, коротких насечек, отпечатков шнура и линейного штампа, образующих горизонтальные ряды, елочные композиции и пояса из соприкасающихся сторонами заштрихованных треугольников. Сосуды первой половины среднего этапа украшены одно- или двухзонным орнаментом, а второй половины — многозонным. Сосуды второй группы встречаются на поселениях и в погребениях. В количественном отношении на поселениях преобладает кухонная посуда.
В отличие от раннего этапа средний этап среднеднепровской культуры характеризуется разнообразием погребального обряда — это курганные и грунтовые могильники с трупоположением и трупосожжением. Курганные погребения исследованы в 20 пунктах, где раскопано 70 курганов, содержащих 112 погребений (Долинка, Зеленки, Стретовка, Белынец, Лунево, Ходосовичи и др.). Высота курганов от 0,45 до 3 м, диаметр от 8 до 30 м. Первоначальная насыпь курганов окружалась ровиком или деревянной оградой. Под насыпью на древней поверхности обнаружены кострища. Могильные ямы овальной или прямоугольной формы перекрывались деревянным накатом. Над некоторыми погребениями (Ходосовичи, Белынец, Речки и др.) прослежены остатки деревянных сооружений — навесов или оград. На дне могил обычна подсыпка из золы, встречается охра, остатки дерева, подстилка из камыша или бересты. В погребениях с трупоположением умерших хоронили на боку в скорченном положении, но встречаются и погребения на спине в вытянутом положении (Гатное, курган 6; Долинка, курган 60). В начале среднего этапа преобладает ориентировка могильных ям по линии восток-запад, а в конце его — по линии север-юг. Для подкурганных погребений с трупосожжением (Речица, Стретовка, Белынец и др.) характерны такие же размеры курганов, форма и размеры могильных ям, как и при трупоположении. Сожжение производилось на стороне, а в могилу ссыпались пережженные кости, часто смешанные с золой.
На среднем этапе появляется и получает распространение новый погребальный обряд — захоронение умерших в грунтовых могильниках с трупоположением и трупосожжением. Они известны в 27 пунктах Среднего и Верхнего Поднепровья. Грунтовые погребения с трупоположением (Брасово, Телец, Партизанское, Столпники, Печкуры, Велятичи, Куракин Бор, Большая Зимница и др.) находятся в могильных ямах, перекрытых деревянным накатом. Известны захоронения на боку (Большая Зимница) и на спине (Брасово), в скорченном положении. Грунтовые погребения с трупосожжением (Стрелица, Сябровичи, Мыс Очкинский, Радутино, Евминки и др.) также находились в могильных ямах такой же формы и размеров, как и при трупоположении. Сожжение производилось на стороне, а в могилу ссыпали остатки от кремации, часто вместе с золой. Ориентировка могильных ям такая же, как и для погребений под курганными насыпями. В могильниках Стрелица и Сябровичи вокруг некоторых могил прослежены ровики с ямами от столбов — остатки ограды.
В погребениях найден разнообразный инвентарь: кремневые, каменные и бронзовые орудия труда и оружие, украшения, глиняная посуда. Посуда разделяется на три основных типа: горшки, амфоры и кубки (или бокалы). Горшки с высокой или короткой отогнутой наружу шейкой, округлым или яйцевидным туловом и округлым или уплощенным дном; горшки эсовидной формы с уплощенным или плоским дном. Они орнаментированы только в верхней части отпечатками шнура, линейного штампа, прочерченными линиями, образующими горизонтальные ряды, елочные композиции, пояса из соприкасающихся сторонами заштрихованных треугольников и из треугольников с опущенной вниз вершиной. Амфоры и близкие к ним по форме сосуды (Гришенцы, Речица, Лунево) с биконическим или вытянуто-округлым туловом, короткой отогнутой шейкой и с двумя плоскими ручками, расположенными на наиболее выпуклой части тулова, орнаментированы мелкими углублениями и прочерченными линиями, образующими вертикальные группы, окаймленные насечками или углублениями. Кубки (или бокалы) представляют собой небольшие сосуды с высокой шейкой и округлым туловом, нередко цилиндрической и колоколовидной формы, круглодонные и плоскодонные, украшены только в верхней части таким же орнаментом, как и горшки.
Металлические изделия представлены медными вислообушным и втульчатым топорами, наконечником копья, шильями, ножами, очковидными привесками и височными кольцами (Ходосовичи). За исключением одного шила из прикарпатского металла (Ходосовичи, курган 10, погребение 2), все они изготовлены из металла кавказского происхождения.
Среди кремневых орудий имеются ножи, наконечники стрел, копий, дротиков, клиновидные топоры, иногда скребки. В памятниках Поднепровья преобладают наконечники стрел треугольной формы с выемкой в основании, в памятниках Подесенья — треугольной формы с черешком, а в памятниках Посожья оба типа встречаются примерно в одинаковом количестве. Клиновидные полированные топоры представлены восемью типами (по классификации Д.А. Крайнова): прямоугольные в сечении толстообушковые трапециевидной и прямоугольной формы, среднеобушковые также подпрямоугольной и трапециевидной формы; среднеобушковые, тонкообушковые и узкообушковые прямоугольной, трапециевидной и треугольной формы, линзовидные, овальные и трапециевидные в поперечном сечении.
Изделия из камня: сверленые и клиновидные топоры, булава, полировальные плиты, наковальни, мотыги, зернотерки, грузила. Среди многочисленных каменных сверленых топоров представлены только девять типов (по классификации Д.А. Крайнова): клиновидные, молотковидные, среднеобушковые, длиннообушковые, узкообушковые, обушковые усеченно-конические, коротколопастные, длиннолопастные и втульчатые. Коротко- и длиннолопастные топоры встречаются только в памятниках среднего этапа среднеднепровской культуры.
Изделия из кости и янтаря немногочисленны: найдены молоточковидные булавки, ожерелья из волчьих и оленьих зубов, костяные цилиндрические бусы и пронизи, янтарные подвески.
Памятники позднего этапа (рис. 13). На позднем этапе территория среднеднепровских племен еще более увеличилась (карта № 3). Поселения и могильники этого времени появились на берегах Сейма, в верховьях Оки, на левобережье Западной Двины в Витебской области, в верховьях Немана и на р. Скема в Минской области. Поселения известны в 160 пунктах, на 21 из них произведены раскопки. Они расположены на высоких мысах, а также на песчаных возвышенностях, в пойме реки и на надпойменной или боровой террасе. Преобладают поселения площадью 2500–3000 кв. м. На них обнаружены остатки наземных жилищ столбовой конструкции площадью от 9,0 до 44 кв. м и хозяйственные ямы (Исковщина, Завалье). На поселении Селище II стены жилищ были сплетены из прутьев и обмазаны толстым слоем глины. Найдено большое количество фрагментов керамики, костей животных, кремневых, каменных и костяных орудий, глиняные пряслица.
Племена позднего этапа среднеднепровской культуры погребали умерших, как и на среднем этапе, в курганных и грунтовых могильниках по обряду трупоположения и трупосожжения. Погребения под курганами с трупоположением аналогичны погребениям среднего этапа. Они исследованы в 27 пунктах Среднего и Верхнего Поднепровья. Раскопано около 40 курганов, в которых обнаружено более 50 погребений. Умерших погребали на боку в скорченном положении с разнообразной ориентировкой. Погребения под курганами с трупосожжением известны только в двух пунктах — в пос. Белые Берега и в Белынецком могильнике (курган 10, погребения 3 и 4). Размеры могильных ям такие же, как и при трупоположении. Могилы ориентированы с востока на запад и с северо-востока на юго-запад. Грунтовые погребения с трупоположением (Стрелица, Рудня, Споницкая, Городовка, Моства, Партизанское) исследованы только в Верхнем Поднепровье. Грунтовые погребения с трупосожжением также известны пока только в Верхнем Поднепровье (Сосонка, Пролетариат, Хоршово, Стрелица, Сябровичи, Яново II). Захоронения совершались в могильных ямах, ориентированных с востока на запад и с юго-запада на северо-восток, как и на среднем этапе. В курганных и грунтовых погребениях с трупоположением и трупосожжением позднего этапа погребальный инвентарь однообразный, что свидетельствует об их одновременности.
Среди посуды (рис. 13, 20–34) кухонная посуда встречается только на поселениях. К ней относятся плоскодонные горшки различной формы и величины, изготовленные из глины с большой примесью песка и мелкого кварца. Среди них имеются сосуды с высокой и короткой отогнутой шейкой и выпуклым туловом, эсовидной и биконической формы. Под краем венчика многих сосудов имеется утолщение-воротничок. Они орнаментированы в верхней части или по всей поверхности отпечатками шнура, линейного, иногда зубчатого штампа, насечками, ногтевыми и пальцевыми вдавлениями, а также отпечатками штампа, обмотанного тонким шнуром или ниткой, образующими горизонтальные ряды или пояса, треугольные, диагональные и елочные композиции, а также другие узоры.
Столовая посуда встречается на поселениях и в погребениях. Она разделяется на две группы. К первой относятся плоскодонные, иногда круглодонные сосуды (горшки, амфоры, кубки или бокалы), которые по технологии изготовления и форме близки к сосудам из погребений среднего этапа и продолжают их развитие. Вторая группа по форме и технологии изготовления отличается от сосудов первой группы. Вся она плоскодонная, хорошо обожжена, в тесте незначительная примесь песка. Среди них выделяются горшки, банки и чаши. Горшки эсовидной формы и с загнутыми внутрь в верхней части стенками, а также с высоко расположенными плечиками, отогнутым венчиком и небольшим плоским дном. Некоторые из них близки по форме к поздненеолитическим сосудам и сосудам сосницкой культуры. Сосуды баночной формы плоскодонные, со слегка выпуклыми расширяющимися кверху стенками. Чаши плоскодонные и круглодонные, с расширяющимися кверху прямыми или слегка выпуклыми стенками. Большая часть сосудов этой группы орнаментирована по всей поверхности и по дну отпечатками шнура, линейного штампа, короткими насечками, образующими горизонтальные ряды, зигзаг, елочные композиции.
Металлические изделия (рис. 13, 10–13, 17, 18) из погребений позднего этапа найдены в курганах близ с. Ходосовичи, в погребении у пос. Пролетариат и в погребениях могильника Стрелица. Они представлены медными шильями, ножами, наконечником копья, диадемами, гривнами, браслетами, трубчатыми пронизками и височными кольцами. Основная часть их изготовлена из металла балкано-карпатского происхождения, а шило из погребения 53 могильника Стрелица — кавказского происхождения. Нож из погребения 1 кургана 12 в уроч. Мошка и браслет из погребения 88 могильника Сябровичи изготовлены из сплава меди с оловом. К позднему этапу относится также клад медных украшений, найденный в Киеве.
Кремневые изделия (рис. 13, 1–6, 14, 15) в погребениях позднего этапа представлены таким же набором орудий, как и в погребениях среднего этапа. Клиновидные топоры пяти типов. Преобладают тонкообушковые топоры трапециевидной, подтреугольной, подпрямоугольной формы, прямоугольные, овальные и линзовидные в сечении.
Изделия из камня (рис. 13, 9, 16, 19) немногочисленны. Это отбойники, терочники, песчаниковые формочки и сверленые топоры. Последние представлены только двумя типами — длиннообушковым и усеченно-коническим.
Украшения из янтаря (рис. 13, 8) представлены подвесками, найденными в погребении 43 могильника Стрелица и в погребении 1 близ пос. Пролетариат.
Этапы развития среднеднепровской культуры позволяют определить район ее формирования (правобережье Среднего Поднепровья) и проследить процесс расселения среднеднепровских племен. Вначале среднеднепровские племена продвинулись с правобережья Среднего Поднепровья на север и на левобережье, на территорию позднетрипольских племен софиевской группы, затем по берегам Десны и Нижней Припяти, Сожа, и лишь во второй половине среднего этапа они освоили берега Верхнего Днепра. Памятники второй половины среднего этапа известны уже на всей территории Среднего и Верхнего Поднепровья, что свидетельствует о завершении этого процесса[3].
С расселением среднеднепровских племен в Верхнем Поднепровье начался процесс культурной и этнической ассимиляции поздненеолитического населения, который завершился, по-видимому, к концу среднего этапа. В материальной культуре позднего этапа отразился результат ассимиляции среднеднепровскими племенами местного населения. Особенно отчетливо это прослеживается в формах и орнаментации керамики (вторая группа столовой посуды).
Хронологические границы среднеднепровской культуры определяются XXVI–XV вв. до н. э. Ранний этап датируется XXVI–XXIV вв. до н. э. Он был, вероятно, одновременен второй группе древнеямных погребений среднеднепровского варианта (на боку в скорченном положении), позднетрипольским памятникам софиевской группы, раннему этапу верхнеднестровской группы подкарпатской культуры, неолитическим памятникам Верхнего Поднепровья.
Средний этап датируется XXIV–XVIII вв. до н. э. Он также был частично одновременен позднетрипольским памятникам софиевской группы и волынской группе культуры шаровидных амфор, второму этапу верхнеднестровской и раннему этапу подольской групп и любачевской группе подкарпатской культуры, городокскому и частично здолбицкому этапам городокско-здолбицкой культуры. На поселениях и в жилищах городокского этапа найдены фрагменты керамики среднего этапа среднеднепровской культуры. В курганах могильника Лунево встречены обломки керамики культуры шаровидных амфор. В ранних памятниках московско-клязьминской группы фатьяновской культуры найдены глиняные сосуды, близкие по форме и орнаменту к сосудам первой половины среднего этапа среднеднепровской культуры. В памятниках обеих культур найдены также аналогичные кремневые наконечники стрел и копий, кремневые клиновидные и каменные сверленые топоры, свидетельствующие о синхронности этих культур и, вероятно, об участии среднеднепровской культуры в сложении фатьяновской культуры. Во второй половине III тыс. до н. э. среднеднепровские племена были соседями на юге древнеямных племен, а в первой половине II тыс. до н. э. — племен катакомбной культуры, через которых они получали с Кавказа бронзовые изделия, и, вероятно, слитки металла. Кроме того, на среднем этапе среднеднепровские племена сосуществовали с поздненеолитическими племенами верхнеднепровской (рогачевской) культуры и культуры ямочно-гребенчатой керамики.
Поздний этап среднеднепровской культуры датируется XVIII–XV вв. до н. э. Он был одновременен третьему этапу верхнеднепровской группы и позднему этапу подольской группы подкарпатской культуры, частично одновременен здолбицкому этапу городокско-здолбицкой культуры. В жилище II на поселении Зозов I здолбицкого этапа найден фрагмент сосуда позднего этапа среднеднепровской культуры. О синхронности позднего этапа со стжижовской и межановицкой культурами, а также с нитрянской группой Словакии второй четверти II тыс. до н. э. свидетельствуют находки в этих культурах египетских фаянсовых многосегментных бус и бронзовых иволистных подвесок. Поздний этап среднеднепровской культуры был одновременен также фатьяновской культуре и культуре многоваликовой керамики.
Развитие среднеднепровской культуры прекратилось, вероятно, в середине II тыс. до н. э., когда на ее территории сложилась сосницкая культура, а в район Каневщины на какое-то время продвинулось население культуры многоваликовой керамики.
По вопросу происхождения среднеднепровской культуры существуют различные противоречивые гипотезы. Одни исследователи связывают ее с пришлыми племенами одной из среднеевропейских культур (Городцов, 1927), другие — с пришлыми с запада племенами культуры шнуровой керамики (Мерперт, 1968, с. 63, 70–75), третьи — с трипольской (Пассек, 1947, с. 50), четвертые — с древнеямной степной (Даниленко, 1955, с. 128; Киселев, 1965, с. 41) или лесостепной культурой (Артеменко, 1963а, б); пятые исследователи связывают ее сложение с неолитическими племенами (Брюсов, 1952, с. 240), днепро-донецкой культурой (Третьяков П.Н., 1966, с. 77), со среднестоговской культурой (Телегiн, 1973, с. 157).
Некоторые исследователи считают, что в сложении среднеднепровской культуры участвовало несколько местных культур: древнеямная и позднетрипольская (Березанская, 1975, с. 81–82), среднестоговская, позднетрипольская и поздненеолитическая (днепро-донецкая) культуры (Бондарь, 1975, с. 82–84). И.И. Артеменко предполагает, что среднеднепровская культура сложилась на правобережье Среднего Поднепровья на местной основе в результате сложного процесса, в котором могли участвовать не только древнеямная (как он считал ранее), но также среднестоговская и позднетрипольская (этапа С 1) культуры. Степень участия каждой из них пока трудно определить, так как ранний этап среднеднепровской культуры в настоящее время представлен только погребальными памятниками.
Об участии среднеднепровского (лесостепного) варианта древнеямной культуры в сложении среднеднепровской культуры свидетельствует сходство их погребального обряда. Для древнеямной и среднеднепровской культур характерны захоронения под курганными насыпями, в могильных ямах, перекрытых деревом, наличие красной краски (охры), золы и углей в могилах, обычай окружать первоначальную насыпь кургана ровиком. В конце первой и начале второй половины III тыс. до н. э. вышеперечисленные черты погребального обряда в Поднепровье были характерны только для древнеямной культуры. В позднетрипольской, среднестоговской (кроме красной краски) и других соседних культурах они отсутствовали.
Близость древнеямной и среднеднепровской культур прослеживается и в орнаментации керамики. Орнаментальный мотив на керамике среднеднепровской культуры состоит из отпечатков шнура, образующих горизонтальные ряды и треугольники с опущенной вниз вершиной, что находит аналогии прежде всего в керамике древнеямной культуры. Что же касается формы сосудов раннего этапа среднеднепровской культуры — широкогорлых круглодонных сосудов типа Бурты-Зеленки, возможно, прав Д.Я. Телегин, который считает, что прототипом их послужили высокогорные остродонные сосуды дериевского типа среднестоговской культуры. Переживание среднестоговских традиций прослеживается и в керамике среднего этапа среднеднепровской культуры. Это прежде всего относится к высокошейным круглодонным сосудам и круглодонным кубкам с почти прямыми стенками и перехватом (углубленным пояском) в верхней трети или посередине высоты сосуда, аналогии которым имеются в остродонных сосудах среднестоговской культуры.
Об участии позднетрипольской культуры (этапа С1) правобережья Среднего Поднепровья в сложении — среднеднепровской культуры свидетельствует положение погребенных раннего этапа среднеднепровской культуры на спине в вытянутом положении, характерное для позднетрипольской культуры этапа С1 (Чапаевский могильник). В некоторых формах и орнаментации керамики раннего и среднего этапов среднеднепровской культуры также прослеживается сходство с позднетрипольской керамикой этапа С1. В частности, система орнаментации среднеднепровской керамики из групп вертикальных и горизонтальных нарезных линий, окаймленных мелкими углублениями или насечками, близка к орнаментации сосудов этапа С1 трипольской культуры (Коломийщина I, Чапаевка и др.) Однако для окончательного решения вопроса о происхождении среднеднепровской культуры данных еще недостаточно.
Многие исследователи отмечают значительную роль племен среднеднепровской культуры в древней истории лесной полосы Восточной Европы. Существует мнение, что среднеднепровская культура принимала участие в формировании прибалтийских (висло-неманской, эстонской) и фатьяновской культур. В частности, Х.А. Моора предполагает, что с верховьев Днепра среднеднепровская культура распространилась на запад и северо-запад в Прибалтику, на север, вплоть до Приильменья, и, вероятно, также на восток, в Волго-Клязьминское междуречье (Моора, 1963, с. 15). Л. Килиан, отмечая наличие в висло-неманской (жуцевской) культуре приднепровских элементов, объясняет появление их результатом меновых сношений. И.И. Артеменко отмечает, что в висло-неманской культуре имеются сосуды, близкие по форме и особенно характеру орнамента к сосудам конца среднего и позднего этапов среднеднепровской культуры. Однако, степень участия среднеднепровской культуры в сложении висло-неманской культуры и культуры ладьевидных топоров Восточной Прибалтики еще предстоит выяснить, так как памятники этого времени в междуречье Верхнего Днепра и Немана, а также в Прибалтике еще недостаточно исследованы и связующие звенья между этими культурами пока отсутствуют.
Новые исследования могильников в Подесенье, а также выделение Д.А. Крайновым ранних памятников в московско-клязьминской группе фатьяновской культуры, сравнение основных форм сосудов и типов каменных и кремневых изделий этих культур подтверждают существующие гипотезы о сложении фатьяновской культуры, прежде всего ее московско-клязьминской группы, на основе среднеднепровской культуры. И.И. Артеменко считает, что московско-клязьминская группа складывалась в процессе продвижения на эту территорию части населения среднеднепровской культуры с Подесенья в начале ее среднего этапа — в конце III — начале II тыс. до н. э.
П.Н. Третьяков отмечает, что «значение среднеднепровских племен в этногении племен лесной полосы Восточной Европы заключается не только в том, что в течение ряда столетий они овладели обширными пространствами Верхнего и отчасти Среднего Поднепровья, но и в том, что последующая история этой области — это история прежде всего их прямых потомков» (1966, с. 83).
Археологические источники свидетельствуют о том, что среднеднепровская культура явилась основой сложения сосницкой культуры бронзового века, занимавшей во второй половине II — начале I тыс. до н. э. в Среднем и Верхнем Поднепровье почти ту же территорию, что и предшествовавшая ей среднеднепровская культура.
Подкарпатская культура[4]. Выделена И.К. Свешниковым в 1971 г. (1971, с. 13–20). Территория подкарпатской культуры охватывает современные польское и украинское Предкарпатье и соседние районы Подолии. В состав этой культуры И.К. Свешников включает четыре локальные группы: краковско-сандомирскую и любачевскую, верхнеднестровскую и подольскую. Первые две группы расположены на современной территории ПНР. Они были выделены в 1966 г. На территории СССР в украинском Предкарпатье и Подолии расположены верхнеднестровская и подольская группы (карта № 3) (Свешников, 1971, с. 14–20).
Верхнеднестровская группа (рис. 14). Памятники верхнеднестровской группы подкарпатской культуры распространены в украинском Прикарпатье от истоков Днестра до р. Быстрицы на его правом берегу и до междуречья Гнилой и Золотой Липы на левом берегу (карта № 3). Они представлены в основном курганными могильниками и отдельными погребениями, известными в 27 пунктах Львовской и Ивано-Франковской обл., а также поселениями у с. Корчевка, у Кавска и у с. Бовшев тех же областей.
Могильники верхнеднестровской группы — курганные с трупоположением и трупосожжением, расположены на водоразделах и возвышенностях, состоят из 10–20 насыпей высотой до 1,5 м и диаметром 12–30 м. Однако встречаются курганы до 4–5 м высотой. Раскопки их производились в разное время и разными исследователями (Chizzola, 1909; Бернякович, 1959, с. 34–42; Свешников, 1974, с. 29–30). Под курганными насыпями исследованы захоронения с трупоположением в могильных ямах прямоугольной формы размерами от 0,65 до 1,7 м шириной и от 0,9 до 4 м длиной, в скорченном положении на боку, а иногда в вытянутом, головами в разные стороны. Найдены погребения с трупосожжением, совершенным на стороне. Пережженные кости ссыпались кучкой на древний горизонт или в могильные ямы, ориентированные по длинной оси с востока на запад.
Погребальный инвентарь состоит из керамики, каменных, кремневых и костяных изделий. В некоторых погребениях найдены также медные украшения и оружие.
И.К. Свешников пришел к выводу, что исследованные памятники верхнеднестровской группы разновременны. На основании стратиграфических наблюдений, типологического анализа материала, датировки медных предметов, а также находок вещей других, соседних культур, он выделяет в верхнеднестровской группе три хронологических этапа.
Ранний (первый) этап еще недостаточно исследован. К нему относятся две насыпи (1 и 2) у Кавска, два кургана у с. Колпец, (курганы 8 и 7) и один курган у с. Кульчицы (курган III).
Наиболее характерной формой посуды (рис. 14, 11–17) этого этапа являются глубокие круглодонные или с уплощенным дном миски с прямой или отогнутой наружу шейкой. Они изготовлены из глины с примесью песка. Поверхность их заглажена, иногда подлощена. Миски орнаментированы только в верхней части отпечатками шнура. Близкие по форме и характеру орнамента сосуды известны в памятниках раннего этапа среднеднепровской культуры. К другим формам посуды раннего этапа относится круглодонный горшок с яйцевидным туловом, высокой прямой шейкой с вертикальным выступом у ее оснований, орнаментированный по шейке отпечатками шнура (Колпец, курган 3); неорнаментированный плоскодонный горшок с выпуклым асимметричным туловом и высокой прямой шейкой (Кавск, насыпь 2), а также небольшой амфоровидный плоскодонный сосуд с выпуклым туловом и высокой шейкой, орнаментированной отпечатками шнура.
Каменные изделия (рис. 14, 1, 4, 5, 7, 9) представлены зернотерками, терочниками, отбойниками, клиновидными четырехугольными в сечении несверленными топорами и молотками овальной формы.
Среди изделий из кремня (рис. 14, 2, 3, 6, 8, 10) наиболее многочисленны ножевидные пластины, в некоторых из них лезвия заполированы, что, возможно, свидетельствует об использовании их в качестве вкладышей к серпам. Найдены также ножи, скребки, резцы, клиновидные четырехугольные в сечении топоры трапециевидной формы, два небольших трапециевидных вкладыша из обломков ножевидных пластин, проколка и наконечник дротика листовидной формы.
Ко второму этапу верхнеднестровской группы относятся 40 подкурганных погребений. Они исследованы у с. Баличи (курганы 1 и 15), Кульчицы (курганы 1, 2, 4–9, 12, 13), Коропуж, Рокитное (курганы 1–3, 6), Красов (курганы 1 и 2), Лотатники (курган 2), Стоянцы Львовской обл., Колоколин (курган 1, погребение 2; курган 2; курган 3, погребение 2; курган 4, погребения 1 и 2; курган 5), Комаров (курганы 5, 25, 31, 37, 39, 40, 42, 44), Крилос Ивано-Франковской обл. Поселения еще не обнаружены.
Погребения расположены на древнем горизонте или в могильных ямах, часто перекрытых деревянным накатником. Большинство захоронений осуществлено по обряду трупоположения. Умершие были положены на бок в скорченном положении, головами ориентированы на запад и юго-запад. Два погребения ориентированы на восток (Рокитное). Многие из них были посыпаны красной краской (охрой). Погребения с трупосожжением исследованы у с. Комаров (курган 37).
Керамика (рис. 15, 20–27) из погребений представлена разнообразными формами. Среди них выделены амфоры, кубки, миски, сосуды эсовидной формы и черпаки. Наиболее характерными для второго этапа являются плоскодонные амфоры с двумя ручками в наиболее выпуклой части тулова, которые разделяются на два основных типа. К первому типу относятся амфоры с высокой цилиндрической шейкой, украшенной горизонтальными желобками или отпечатками шнура. В некоторых экземплярах амфор первого типа ручки расположены выше уровня максимального диаметра тулова. Ко второму типу относятся амфоры с короткой шейкой и отогнутым венчиком. Они орнаментированы отпечатками шнура, нарезными линиями, короткими насечками и прочерченными линиями, образующими горизонтальные линии, зигзаг и группы вертикальных прочерченных линий, окаймленных короткими насечками. Встречаются и неорнаментированные амфоры. Близкие по типу и характеру орнамента амфоры известны также в подольской группе подкарпатской культуры, в среднеднепровской культуре. В Польше, Чехословакии, ГДР и ФРГ исследователи (М. Бухвальдек, И. Глоб, К. Струве и др.) выделяют их в группу наиболее ранней посуды культур шнуровой керамики.
Кубки плоскодонные с выпуклым туловом и высокой отогнутой шейкой орнаментированы отпечатками шнура, нарезными линиями и мелкими треугольными или полукруглыми углублениями (Кульчицы, Колоколин). Аналогии им известны в Средней Европе. Близкие по форме, но круглодонные кубки найдены в памятниках среднего этапа среднеднепровской культуры.
Сосуды эсовидной формы по форме близки к кубкам, но отличаются от них более низкой шейкой, украшенной нарезным елочным орнаментом (Комаров, курганы 31, 39; Лотатники, Колоколин, курган 2).
Миски представлены тремя экземплярами: небольшой биконической мисочкой (Кульчицы, курган 7), миской с прямыми стенками, суживающимися к плоскому дну, украшенной горизонтальными нарезными линиями (Красов, курган 1), и миской конусовидной формы со слегка выпуклыми стенками (Лотатники).
Черпаки найдены в двух экземплярах (Лотатники, курган 2 и Кульчицы, курган 6). Они имеют круглое дно и петельчатую ручку, орнаментированы в верхней части отпечатками шнура.
Из каменных изделий (рис. 15, 9-12) найдены: обломок зернотерки, клиновидный топор, четырехугольный в сечении, сверленые клиновидные и обушковые топоры.
Среди изделий из кремня (рис. 15, 1–5) имеются клиновидные четырехугольные и линзовидные в сечении топоры трапециевидной формы, ножи, скребки, наконечники стрел треугольной формы с выемкой в основании.
Металлические изделия (рис. 15, 6, 7, 8) представлены тремя медными предметами: шейной гривной из тонкой круглой в сечении проволоки (Крилос) и двумя спиральными проволочными подвесками или сережками.
Второй этап верхнеднестровской группы подкарпатской культуры является продолжением развития раннего (первого) этапа этой группы. Генетическая связь между ними прослеживается в обряде погребений, типах керамики, каменных и кремневых изделий.
К памятникам третьего этапа верхнеднестровской группы относятся два поселения у с. Корчевка и Бовшев, две насыпи у Кавска (3 и 6) и 25 погребений, исследованных в семи пунктах Львовской и Ивано-Франковской обл. К ним относятся погребения у с. Баличи (курганы 4, 6, 7, 14, 16–19), Комарное, Колпец (курганы 2–4, 6, 9 и впускное погребение в кургане 5), Серники (курган 1), Лотатники (курган 1) и Переможное Львовской обл.; у с. Колоколин (курган 3, погребения 1 и 3; курган 7, погребение 2) и грунтовые погребения у с. Бовшев и Демянов Ивано-Франковской обл.
Подкурганные погребения с трупоположением находились на древнем горизонте или в могильных ямах, ориентированных по длине с северо-востока на юго-запад. Сохранность скелетов плохая. И.К. Свешников отмечал, что умершие, очевидно, были положены на бок в скорченном положении. Только в курганах у с. Баличи погребенные находились на спине в вытянутом положении, ориентированы головами в разные стороны: на северо-северо-запад, северо-восток и запад.
Погребения с трупосожжением исследованы в курганах у с. Комарное и Колоколин (курган 3, погребения 1 и 3), у с. Бовшев и Демянов. В грунтовых погребениях, исследованных В.Д. Бараном, умершие были положены на правый бок в скорченном положении, головами ориентированы на юго-восток и юго-запад. И.К. Свешников предполагает, что эти погребения могли иметь курганные насыпи, которые впоследствии были распаханы (Свешников, 1974, с. 32).
В памятниках третьего этапа верхнеднестровской группы найдены: глиняная посуда, каменные, кремневые и металлические изделия.
Среди глиняной посуды (рис. 15, 28–42) выделяются амфоры, кубки, черпаки и миски. Амфоры с небольшим плоским дном, выпуклым туловом, короткой, слегка расширяющейся кверху шейкой и четырьмя небольшими ручками-ушками на плечиках. Они или не орнаментированы (Баличи), или украшены в верхней части прочерченными линиями, окаймленными мелкими углублениями (Комарное) или короткими насечками в елочку (Бовшев). Кубки цилиндрические с небольшой ручкой, украшены горизонтальными отпечатками шнура (Кавск, Баличи, Колоколин). Миски немногочисленны. Среди них имеются плоскодонные с выпуклыми стенками (Кавск), с прямыми стенками и шнуровым орнаментом (Колпец, курган 9), с расширяющимися кверху стенками (Баличи, курган 16). Черпаки с ручкой орнаментированы горизонтальными и вертикальными отпечатками шнура. Они найдены в подкурганных погребениях у с. Баличи, Колоколин, Крилос.
Каменные изделия (рис. 15, 13–16) представлены сверлеными клиновидными (Баличи, Колоколин) и обушковыми (Колпец, Баличи и др.) топорами, сверленым молотком, обломком пестикового топора (Колоколин, курган 3, погребение 1), а также плоским клиновидным топором трапециевидной формы (Баличи, курган 16).
В состав кремневых орудий (рис. 15, 17–19) входят: клиновидные, линзовидные в сечении топоры трапециевидной формы, разнообразные ножи и ножевидные пластины, резцы, скребки, ножевидные серпы и вкладыши к серпам. Найден также один кремневый кинжал (Кавск).
Металлические изделия третьего этапа верхнеднестровской группы немногочисленны. К ним относятся кинжалы (Баличи, курган 7 и Серники, курган 1), имеющие аналогии в унетицкой культуре; браслеты с несомкнутыми концами из круглой в сечении проволоки (Баличи, Залуквы), аналогичные браслетам стжижовской и унетицкой культур; височные кольца иволистной формы с одним и двумя продольными ребрами (Переможное); обломок булавки из круглого в сечении стержня и перстень из свинцовой ленты (Баличи, курган 7). Во впускном погребении кургана 5 у Колпца находились 43 односегментные и 14 многосегментных фаянсовых египетских бусин.
Памятники третьего этапа И.К. Свешников рассматривает как результат дальнейшего развития племен верхнеднестровской группы, что хорошо прослеживается в погребальном обряде, в формах и орнаментации керамики, а также в типах каменных и кремневых изделий.
Типологический анализ археологических материалов верхнеднестровской группы подкарпатской культуры и аналогии им в других культурах позволяют синхронизировать первый (ранний) этап этой группы с ранним этапом среднеднепровской культуры и отдельными погребениями любачевской группы; второй этап — со средним (а не с ранним, как считает И.К. Свешников, см. 1974, с. 162) этапом среднеднепровской культуры, ранним этапом подольской группы и с любачевской группой подкарпатской культуры, а третий этап — с поздним этапом среднеднепровской культуры, с стжижовской и межановицкой культурами, частично со здолбицким этапом городокско-здолбицкой культуры, с памятниками типа Хлопице-Веселе-Почапы и с нитрянской группой Словакии.
Абсолютная хронология памятников верхнеднестровской группы может быть определена лишь приблизительно. И.К. Свешников датирует ее первый этап около начала третьей четверти III тыс. до н. э., второй этап — второй половиной III тыс. до н. э. и третий этап — первой половиной II тыс. до н. э. (Свешнiков, 1974, с. 168). Однако, учитывая датировку синхронных культур, следует, по нашему мнению, внести коррективы в эту хронологию и датировать первый этап верхнеднестровской группы началом второй половины III тыс. до н. э., второй этап — концом III — первой четвертью II тыс. до н. э. и третий этап — второй четвертью II тыс. до н. э.
Вопрос о происхождении верхнеднестровской группы подкарпатской культуры еще не решен. И.К. Свешников отмечает, что в районе распространения этой группы генетические корни ее отсутствуют, что заставляет считать племена этой группы пришлыми. Он считает, что ряд элементов в культуре верхнеднестровской группы — обычай насыпать курганы, скорченное положение погребенных, наличие охры в погребениях, близость керамики первого этапа этой группы и керамики раннего этапа среднеднепровской культуры — связывают ее с Восточной Европой, где в зоне контакта степных и лесостепных племен эти элементы могли проникнуть в культуры шнуровой керамики (Свешнiков, 1974, с. 155–156). По его мнению, племена культуры шнуровой керамики, проникнув в район Верхнего Поднестровья и частично в бассейн Сана, создали верхнеднестровскую и любачевскую группы подкарпатской культуры и, постепенно расселившись на соседние территории, ассимилировали местное население, в результате чего возникла подольская группа подкарпатской культуры (Там же, с. 157–158).
Подольская группа. Памятники подольской группы подкарпатской культуры представлены поселениями, курганными и грунтовыми могильниками. Они известны в 48 пунктах и распространены в Подолии, в верховьях Западного Буга, Стыри, Иквы и Горыни (карта № 3).
Поселения подольской группы были открыты разведками О. Цинкаловского и Н.И. Островского в 1930-х годах у с. Стожок, Антоновцы, Малая Иловица и Великие Бережцы в Тернопольской обл. В 1969 г. Л.И. Крушельницкая обследовала еще одно поселение у с. Гончаровка Львовской обл. Поселения расположены на песчаных возвышенностях вдоль берегов рек.
Среди погребальных памятников этой группы преобладают курганные могильники, состоящие из нескольких насыпей высотой до 2 м и диаметром 15–30 м, под которыми находятся от одного до четырех погребений. Обряд погребения — трупоположение. Захоронение совершалось на древнем горизонте и в могильных ямах на левом или правом боку в скорченном положении. Ориентировка погребенных разная. У с. Кочановка (курганы VI и VII) погребения были перекрыты каменной вымосткой округлой формы и окружены каменными кромлехами. В ряде курганов прослежены следы перекрытия могильных ям деревянным накатником (Белогорка Ивано-Франковской и Высоцкое Львовской обл.), а также остатки кострищ на древнем горизонте (Лисичанцы, Климковцы, Буглов Тернопольской и Ясеневка Львовской обл.), возле некоторых из них найдены кости животных.
Подкурганные погребения с трупосожжением были исследованы у с. Плужного Хмельницкой обл. и у с. Мишин Ивано-Франковской обл. У. с. Плужного (курган 3) пережженные кости были ссыпаны в глиняный сосуд, а у с. Мишин — в юго-западном углу могильной ямы, ориентированной по длине с востока на запад. Инвентарь этих погребений не отличается от инвентаря погребений с трупоположениями.
Грунтовые погребения с трупоположением известны в могильных ямах и в гробницах из каменных плит. Несколько грунтовых захоронений в могильных ямах известно в верховьях Горыни и Иквы. Они были обнаружены у с. Тетильковцы, Кутянка, Борки Тернопольской обл. Погребения в каменных гробницах были исследованы в Тернопольской, Ивано-Франковской, Хмельницкой и Черниговской обл. (Kirkor, 1878, с. 7; Захарук, 1959, с. 129–132 и др.). Они находились на глубине 0,2–0,45 м от современной поверхности и были сооружены из тонких (2–8 см толщиной) каменных плит. Ширина их 0,55-0,77 м, длина 1,2–1,55 м. По длине гробницы ориентированы с востока на запад и с севера на юг. Умершие были захоронены в них в скорченном положении на правом или левом боку, головами ориентированы в разные стороны. У с. Стрильче в гробнице III умерший был положен на спине с согнутыми в коленях ногами, головой на юг.
Инвентарь курганных и грунтовых погребений состоит из керамики, каменных, кремневых, костяных, янтарных и металлических изделий.
Памятники подольской группы подкарпатской культуры разделяются на два хронологических этапа-ранний и поздний (Свешнiков, 1974, с. 56–59).
К раннему этапу подольской группы относятся семь курганов у с. Сивки, Корытное (курган 1), Плужное (курган 3) Хмельницкой обл. и у с. Лисичинцы, Качановка (курганы 6 и 7), Остапье (курган 5) Тернопольской обл. Для них характерна западная ориентировка. Лишь в курганах у с. Качановка погребения были ориентированы головами на север (курган 6) и на восток (курган 7).
Керамика (рис. 16, 1–8) представлена двуручными амфорами, кубком, сосудом с эсовидным профилем. Сосуды изготовлены из глины с примесью песка. Как и в верхнеднестровской группе, амфоры подольской группы разделяются по форме на два типа, аналогичные верхнеднестровским. Они также не орнаментированы или украшены в верхней части отпечатками шнура и мелкими углублениями. Кубок (Остапье) плоскодонный, с выпуклым коротким туловом и высокой, расширяющейся кверху шейкой, орнаментирован отпечатками шнура, рядом мелких углублений и насечками по венчику. Сосуд с эсовидным профилем, украшенный елочным орнаментом (Кошиловцы), аналогичен сосудам второго этапа верхнеднестровской группы.
Каменные и кремневые изделия (рис. 16, 9-15) представлены сверлеными клиновидными топорами (Качановка, Ворволинцы Тернопольской обл.). Кремневые клиновидные топоры, прямоугольные в сечении, трапециевидной формы (Сивки, Плужное, Остапье), аналогичны топорам второго этапа верхнеднестровской группы. В погребениях этого этапа найдены также кремневые ножи, два роговых долотовидных орудия (Остапье, курган 5), фрагменты янтарной подвески в виде диска с отверстием в центре (с. Дусанов Львовской обл.).
К позднему этапу подольской группы относятся 15 курганов, а также грунтовые погребения в ямах и каменных гробницах. Курганы этого этапа исследованы у с. Русилов, Высоцкое, Ясеневка Львовской обл., у с. Буглов, Великая Плавуча, Климковцы, Качановка, Остапье, Хоростков Тернопольской обл.; Белогорка и Гвоздец Ивано-Франковской обл. (Свешнiков, 1974).
К наиболее характерным формам сосудов позднего этапа (рис. 16, 16–28) относятся кубки, двуручные сосуды, амфоры и черпаки. Они изготовлены из глины с примесью песка или дресвы, иногда шамота. Кубки цилиндрические, представлены двумя типами: сосудами с небольшой петельчатой ручкой ниже края венчика, найденными в подкурганных (Хоростков, Качановка, Стриганов) и грунтовых (Студеницы, Кошиловец) погребениях, и кубками с небольшим вертикальным или горизонтальным выступом вместо ручки (Качановка, Буглов, Гвоздец, Климковец, Стерня). Большинство кубков орнаментированы отпечатками шнура, а отдельные экземпляры — нарезными линиями.
Двуручные сосуды с выпуклым туловом, близкие к двуручным вазам Комаровской культуры (Остапье, Поповцы), украшены шнуровым орнаментом.
Амфорки плоскодонные, с выпуклым туловом, цилиндрической шейкой и двумя ушками на плечиках, орнаментированы отпечатками шнура (Белокриница, Стрельче). Черпаки с петельчатой ручкой, украшенные шнуровым орнаментом, найдены в подкурганных погребениях (Ясеневка, Гвоздец, Великая Плавуча) и в каменных гробницах (Киселев, Беремяны).
Каменные изделия позднего этапа (рис. 16, 37–41) представлены сверлеными клиновидными и ромбовидными топорами, а кремневые (рис. 16, 29–36) — клиновидными линзовидными топорами, ножами, скребками, наконечниками стрел и копий. Из костяных изделий найдены только украшения — бусы округлые, уплощенные, округлая пластинка с отверстием (Кутянки, Студеницы), овальная пластинка с тремя отверстиями (Кутянка). Янтарные украшения представлены дисковидной пластинкой, подвеской с большим отверстием в центре и маленьким боковым (Хоростков), плоскими округлыми бусами, подвесками в форме зуба оленя и ромбовидной формы с отверстием в центре (Стрельча).
Металлические изделия представлены бронзовыми плоскими топорами, кинжалом унетицкого типа, перстнями из серебряной проволоки, медными браслетами и перстнями из проволоки, височными иволистными подвесками с продольным ребром и золотой подвеской (Русилов).
И.К. Свешников на основании типологического анализа материалов синхронизирует ранний этап подольской группы подкарпатской культуры со вторым этапом верхнеднестровской группы. Этот этап может быть сопоставлен и со средним этапом среднеднепровской культуры. Поздний этап он синхронизирует частично со здолбицким этапом городокско-здолбицкой культуры, памятниками почапского типа, со стжижовской и межановицкой культурами (Свешнiков, 1974, с. 165).
Ранний этап подольской группы И.К. Свешников, датирует третьей четвертью III тыс. до н. э., а поздний — первой половиной II тыс. до н. э. (1974, с. 168). Эта датировка может быть уточнена. Синхронизация раннего и позднего этапов подольской группы подкарпатской культуры с другими культурами позволяет относить ранний этап этой группы ко второй половине III — первой четверти II тыс. до н. э., а поздний этап — ко второй четверти II тыс. до н. э.
Памятники почапского типа[5]. В междуречье верхнего течения Западного Буга и Днестра выделена группа грунтовых могильников, которая получила название памятников почапского типа по могильнику, исследованному в 1931 г. у с. Почапы Львовской обл. (Свешников, 1973, с. 15–24).
Памятники почапского типа представлены в настоящее время только могильниками, поселения этой группы еще не обнаружены. Могильники исследованы у г. Злочев и у с. Почапы, Звенигород, отдельные погребения — у с. Чижиков, Дедылов и Рипнев (карта № 3).
Захоронение по обряду трупоположения совершалось в неглубоких (0,2–0,6 м от современной поверхности) могильных ямах овальной и подпрямоугольной формы, в скорченном положении, на правом или на левом боку, головой в разные стороны — на юг, восток или запад.
В погребениях найдена глиняная посуда, кремневые и костяные изделия, медные украшения и подвеска из ископаемой раковины.
Глиняная посуда (рис. 17, 10–17) представлена черпаками и кувшинами. Наиболее распространены черпаки с петельчатой ручкой, украшенные горизонтальными или вертикальными отпечатками шнура, короткими нарезками и мелкими углублениями. Кувшины плоскодонные, с шаровидными туловом, цилиндрической шейкой и с петельчатыми ручками, не орнаментированы или украшены в верхней части шнуровым или нарезным орнаментом. Из разрушенного погребения у с. Почапы происходит небольшая ваза (мисочка?) на высокой пустотелой ножке с широким основанием.
Кремневые изделия немногочисленны (рис. 17, 9). Среди них имеются ножи и кинжалы. Костяные изделия представлены проколками из овечьих костей (Почапы) и иголкой (Звенигород).
В состав медных изделий (рис. 17, 1–6) входят овальный удлиненный плоский наконечник стрелы (Почапы, погребение III) и разнообразные украшения. К последним относятся спиральные пронизки (Почапы), округлые бляхи с отверстием в центре (Почапы), очковидные подвески из круглой в сечении проволоки (Почапы), пластинчатые браслеты, перстни из проволоки с продольным спиральным щитком, а также височные кольца иволистной формы (Почапы, Рипнев, Чижиков). Спектральным анализом, произведенным Н.В. Рындиной, установлено, что металлические изделия из Почап, Злочева, Чижикова и Рипнева изготовлены из меди с небольшой примесью олова (до 1 %), свинца (до 2 %) мышьяка (1–3 %). И.К. Свешников предполагает, что, судя по анализу, медь и медные изделия поступали в Северо-Восточное Предкарпатье из металлургических центров Словакии и Чехии.
По мнению И.К. Свешникова, памятники почапского типа, близкие памятникам типа Веселе в юго-западной Словакии и соседних районов Моравии (Budinsky-Kricka V., 1967) и Хлопице в Южной Польше, составляют восточный локальный вариант группы памятников типа Хлопице-Веселе. Он считает, что после дополнительных исследований эту группу можно будет выделить в отдельную культуру шнуровой керамики.
Памятники типа Хлопице-Веселе датируют 1900–1800 гг. до н. э. (Свешников, 1974а). Однако, учитывая синхронизацию памятников почапского типа с другими культурами, И.К. Свешников предполагает, что время существования их не ограничивалось первой четвертью и продолжалось во второй четверти II тыс. до н. э.
Вопрос о происхождении памятников почапского типа, так же, как и памятников типа Хлопице-Веселе, еще окончательно не решен. По мнению польских исследователей, памятники типа Хлопице-Веселе сложились в Южной Польше на основе культуры шнуровой керамики под влиянием культуры колоколовидных кубков. И.К. Свешников считает, что отсутствие памятников почапского типа в западной части Львовской обл. может быть объяснено или недостаточным археологическим изучением этого района, или продвижением из Южной Польши на восток небольшой группы племен, которая осела в верховьях Западного Буга.
Городокско-здолбицкая культура[6]. Выделена И.К. Свешниковым в результате его исследований и работ Ровенской археологической экспедиции Института общественных наук АН УССР (Свешнiков, 1971, 1974а, б). Название получила по двум поселениям у с. Городок (Свешников, 1964, с. 127–134) и у с. Здолбица (Свешников, 1961, с. 55–65) в Ровенской обл.
Территория памятников городокско-здолбицкой культуры охватывает Западную Волынь и южные районы Западного Полесья. Восточная граница ее проходит по левобережью р. Случь, западная — по левобережью Западного Буга, южная — по верхнему течению Стыри, Иквы и Горыни, северная граница в Полесье еще не определена (карта № 3).
Памятники городокско-здолбицкой культуры представлены поселениями и могильниками, известными почти из 100 пунктов. Большинство из них — поселения (80 пунктов). В Западной Волыни поселения расположены по берегам рек и озер, чаще всего на мысах первой надпойменной террасы, а в Полесье — на песчаных возвышенностях.
Могильники и отдельные погребения городокско-здолбицкой культуры известны в 17 пунктах Ровенской и Волынской обл.
На основании стратиграфических данных (на поселении в уроч. Кут и у с. Зозов жилище с керамикой городокского типа было частично перерезано ямой с материалами здолбицкого типа), погребальных сооружений и некоторых особенностей керамики и кремневых изделий. И.К. Свешников разделил памятники городокско-здолбицкой культуры на два хронологических этапа — городокский и здолбицкий (Свешнiков, 1962, с. 44–53). Археологические материалы городокского и здолбицкого этапов свидетельствуют о постепенном и непрерывном развитии городокско-здолбицкой культуры.
Памятники городокского этапа. Памятники городокского этапа представлены поселениями и подкурганными погребениями. К городокскому этапу относятся 12 поселений: у с. Городок (уроч. Курганы, Кут, Карьер), Зозов I, II, III, Караевичи (уроч. Гаи), Бронники (уроч. Панский Сад), Мирогоща, Моквинский Майдан, Грабовец Ровенской обл., Горки Волынской обл., Волосвин и Волица Радванецкая Львовской обл. Археологические раскопки производились на поселениях Городок, Зозов I и II, Майдан Моквинский (карта № 3). На поселениях городокского этапа исследовано 15 жилищ и шесть хозяйственных ям. Жилища были наземными, подпрямоугольной или овальной формы, столбовой конструкции, с открытыми очагами в центре. У очагов прослежены округлые или подпрямоугольные ямы размером 1,5×2 м и глубиной до 1,35 м от древней поверхности, представлявшие собой углубленные части жилищ. По определению И.К. Свешникова длина жилищ составляла от 3,6 до 8,0 м, а ширина — 3,5 м. Хозяйственные ямы находились недалеко от жилищ. Они неправильно-округлой формы, диаметром до 2 м и глубиной до 1 м от современной поверхности. В заполнении их найдены фрагменты керамики и кремневые изделия.
Могильники городокского этапа почти не исследовались. К этому этапу относятся лишь два кургана, раскопанные в 1869 г. у с. Залужье Хмельницкой обл. (Ossowski G., 1876, с. 101–108) и в 1956 г. у с. Молодово Ровенской обл. Курган у с. Залужье был высотой 1,7 м, диаметром 12,5 м. Под насыпью кургана на древнем горизонте находился скелет в скорченном положении на правом боку, головой ориентирован на запад. У головы стояла двуручная амфорка со шнуровым и углубленным орнаментом, а рядом с ней лежал кремневый нож. Насыпь кургана у с. Молодово была овальной формы размером 16×20 м, высотой 0,8 м. Под насыпью обнаружены два скелета в скорченном положении. Около них найден глиняный сосуд, кремневый клиновидный топор и нож. К городокскому этапу относят также и погребение собаки, обнаруженное в 1952 г. у с. Стжижув в ПНР, на левом берегу Западного Буга. В этом погребении, кроме скелета собаки, найдена миска и двуручная амфорка, аналогичная находкам на поселении у с. Городок.
Для керамики городокского этапа (рис. 18, 30–36) характерны горшки с шаровидным туловом и слегка вогнутым дном, амфорки с цилиндрической шейкой и двумя ручками, прикрепленными верхним концом к венчикам, а также миски с загнутым внутрь или отогнутым венчиком. Горшки и амфорки орнаментированы двойными и тройными горизонтальными, а на ручках — вертикальными отпечатками тонкого шнура и короткими насечками или мелкими углублениями. Миски не орнаментированы. Сосуды изготовлены из глины с примесью в тесте крупнозернистого песка и иногда пережженного мелко толченого кремня. Поверхности сосудов подлощены. Среди керамических изделий городокского этапа найдены пряслица биконической формы. На поселениях городокского этапа, в том числе в отдельных жилищах III и V на поселении Городок, найдены фрагменты керамики среднего этапа среднеднепровской культуры, орнаментированные нарезными линиями и отпечатками линейного штампа.
К каменным орудиям этого этапа относятся овальные и четырехугольные зернотерки из песчаника, треугольники, полировальная плитка из мелкозернистого песчаника, сверленые клиновидные топоры и отбойники.
Кремневые орудия (рис. 18, 13–18) изготовлены из черного или черного с серыми пятнами волынского кремня. Наиболее многочисленны ножи на пластинах, скребки боковые и концевые на отщепах и пластинах, шаровидные отбойники и заготовки орудий — топоров, серпов, ножей. Клиновидные топоры и долота немногочисленны. Топоры трапециевидной формы, четырехугольные в сечении, с широким полированным лезвием. Отдельные экземпляры заполированы по всей поверхности. На поселении Городок найдено целиком полированное долото, прямоугольное в сечении. К характерным кремневым орудиям городокского этапа относятся массивные долотовидные орудия с оббивной ретушью по поверхности. В памятниках городокского этапа найдены вкладыши к серпам из обломков пластин с мелкой ретушью и обломки ножевидных серпов с прямым или вогнутым лезвием; кинжалы, наконечники дротиков, треугольные с черешком и листовидные, треугольные наконечники стрел с прямым или вогнутым основанием.
Среди костяных орудий (рис. 18, 19–20) наиболее многочисленны проколки. Найдены также долотовидные орудия, подвески (Городок), свисток роговой с продольным и боковым отверстиями (Моквинский Майдан), кирки и мотыги из рога оленя (Городок).
В культурном слое поселения Городок найден небольшой кусок необработанного янтаря, а также медный рыболовный крючок — единственный металлический предмет городокского этапа.
На поселениях Городок и Зозов в жилищах и хозяйственных ямах встречены обломки костей домашних (крупного и мелкого рогатого скота, свиньи и коня) и диких (оленя, кабана, косули) животных (Свешнiков, 1974, с. 94, табл. 1).
Памятники здолбицкого этапа. Представлены поселениями и грунтовыми могильниками. К этому этапу относится три исследованных И.К. Свешниковым поселения — Здолбица, Зозов I и II (карта № 3), на которых обнаружены остатки восьми жилищ и хозяйственные ямы. Материалы здолбицкого этапа найдены также на многослойных поселениях у с. Чудвы Ровенской обл. и Коршев Волынской обл., с культурными слоями городокского и здолбицкого этапов, а также стжижовской культуры.
Жилища столбовой конструкции состоят из наземной и углубленной части, имеют открытый очаг в центре древней поверхности. Рядом с очагом — углубленная часть жилища овальной формы размером от 2,08×2,8 до 3,25×5,2 м. Вдоль стен прослежены земляные выступы-лежанки, вырезанные в материке, шириной 1 м, высотой 0,7 м. У входа в одно из жилищ (Зозов I, жилище II) на древней поверхности обнаружены остатки небольшой мастерской по изготовлению кремневых орудий в виде скопления отбойников, отщепов, сколов, пластин и нескольких мелких орудий (всего 37 предметов). Хозяйственные ямы расположены вблизи жилищ. Они имели удлиненно-овальную форму размером 2,3×3,9 м, глубиной до 1,2 м от современной поверхности. В их заполнении найдены фрагменты керамики, кремневые и костяные орудия, кости животных. В заполнении ямы 13 на поселении Зозов II кроме вышеперечисленных находок здолбицкого этапа, найден также фрагмент горшка и черпак стжижовской культуры.
К памятникам здолбицкого этапа И.К. Свешников относит также место добычи кремня у с. Половли Ровенской обл., открытое в 1937 г. Я. Фицке и обследованное И.К. Свешниковым в 1963 г. У с. Малый Олексин Остров, Крилов Ровенской обл. обнаружены кремневые мастерские.
Могильники здолбицкого этапа — грунтовые с трупоположениями. Они обычно расположены около поселений. Умерших погребали в грунтовых могильных ямах (Здолбица, Зозов I, Забороль, Княгинино, Городок, Мокрое Ровенской обл. и Берестечко Волынской обл.) и в каменных гробницах, сложенных из кусков камня (Городок, Здолбица, Липа, Стадники, Зозов, Мокрое, Великий Олексин, Верхов, Глинск Ровенской обл.) (Свешников, 1974, с. 99–103). В могильных ямах и в каменных гробницах погребали в скорченном положении на левом или правом боку, головами в разные стороны. У с. Забороль исследовано погребение на спине в вытянутом положении. В погребениях у с. Княгинино есть красная краска (охра).
Среди керамики здолбицкого этапа (рис. 18, 21–29) выделяются горшки, амфорки, кубки и черпаки. Они изготовлены из глины с примесью песка, реже пережженного толченого кремня или шамота. Поверхность большинства сосудов подлощена. Горшки с шаровидным туловом, короткой шейкой и отогнутым венчиком. Горшок из погребения в Здолбице имеет два небольших ушка на плечиках. Амфорки с выпуклым туловом и двумя ушками у основания шейки. Аналогичные сосуды известны в подкарпатской культуре. Амфорка из Забороля имеет четыре ушка. Кубки цилиндрической формы с петельчатыми ручками относятся к типу, широко распространенному в поздних памятниках подольской группы подкарпатской культуры. Черпаки плоскодонные с петельчатой ручкой. Они найдены в погребениях у с. Городок, Липа и Верховая. Черпак из погребения у с. Городок украшен по шейке отпечатками шнура. Среди единичных находок имеются кувшин с выпуклым туловом, высокой шейкой и петельчатой ручкой, миска с загнутым внутрь венчиком, сосуд биконической формы и др. Значительный интерес представляет находка в жилище II на поселении Зозов фрагмента дна с частью стенки от сосуда позднего этапа среднеднепровской культуры.
Орнамент на сосудах здолбицкого этапа состоит из двойных, тройных и подковообразных отпечатков шнура, оттянутых валиков с насечками или ногтевыми вдавлениями, коротких насечек и рядов треугольных углублений. Сосуды обычно орнаментированы только в верхней части или до половины высоты.
Каменные изделия здолбицкого этапа (рис. 18, 8) представлены зернотерками, терочниками, клиновидными сверлеными топорами, полировальными плитками, отбойниками.
Наиболее многочисленны в памятниках здолбицкого этапа кремневые изделия (рис. 18, 1, 10–12). Среди них разнообразные ножи, скребки, отбойники шаровидной и грушевидной формы, трапециевидные и узкообушковые клиновидные топоры, линзовидные в сечении с заполированным лезвием, долота, линзовидные в сечении, резцы, проколки, ножевидные серпы и вкладыши для серпов, кинжалы, наконечники копий и стрел листовидной формы, треугольные с черешками и вогнутым основанием.
Орудия из кости и рога представлены проколками, долотами, стержнями, иголкой, рукоятками вкладышевых серпов из челюсти животного, ромбовидными наконечниками стрел с черенком (Зозов I, Здолбица). Среди украшений из кости имеются подвески и бусы (Забороль, Зозов I).
Металлические изделия здолбицкого этапа немногочисленны (рис. 18, 2–7, 9). Они представлены только украшениями, среди которых имеются височные кольца иволистной формы (Здолбица) и с прямоугольной или листовидной пластинкой и удлиненным проволочным стержнем (Стадники), спиральные пронизки и перстни из проволоки (Зозов, Липа), фрагменты очковидной подвески (Стадники), кольца с несомкнутыми заостренными концами (Мокрое, Стадники).
На поселениях здолбицкого этапа найдены кости домашних и диких животных. Анализ костей из жилищ и ям поселений Зозов I и II, произведенный В.И. Бибиковой, свидетельствует о том, что по количеству особей первое место принадлежало крупному, второе — мелкому рогатому скоту, третье — коню и последнее — свинье. Из диких животных определены кости бобра и кабана.
Для определения хронологической границы городокско-здолбицкой культуры важно то, что в предшествующее время здесь бытовали памятники волынской группы культуры шаровидных амфор, датирующейся второй половиной III тыс. до н. э. И.К. Свешников отмечает, что на поселении Зозов II жилище здолбицкого этапа было частично перекрыто полуземлянкой стжижовской культуры. В то же время на поселениях Здолбица и Зозов II в некоторых жилищах и хозяйственных ямах здолбицкого этапа вместе с керамикой этого этапа найдена керамика и даже целые сосуды стжижовской культуры (Свешнiков, 1974, с. 97). Таким образом, городокско-здолбицкая культура может быть помещена между волынской группой культуры шаровидных амфор и началом стжижовской культуры, с которой она частично сосуществовала. Это время И.К. Свешников датирует концом III — второй четвертью II тыс. до н. э.
Для синхронизации городокско-здолбицкой культуры значительный интерес представляют находки в культурном слое и в жилищах на поселении Городок фрагментов керамики среднего (а не раннего, как считает И.К. Свешников) этапа среднеднепровской культуры. В жилище здолбицкого этапа на поселении Зозов I и в культурном слое ряда других поселений найдены фрагменты керамики позднего этапа среднеднепровской культуры. Среди керамики здолбицкого этапа найдены типы сосудов, характерные или встречающиеся в поздних памятниках подольской группы подкарпатской культуры и в памятниках типа Хлопице-Веселе-Почап. На основании этих данных городокский этап городокско-здолбицкой культуры можно частично синхронизировать со средним этапом среднеднепровской культуры, вторым этапом верхнеднестровской группы и ранним этапом подольской группы подкарпатской культуры и датировать его концом III — началом II тыс. до н. э. Анализ угля, взятый И.К. Свешниковым, вероятно, из жилища VIII поселения Зозов II городокского этапа, произведенный в 1966 г. в лаборатории Института геологии АН СССР, дал дату 2124±80 лет до н. э. (Свешнiков, 1974, с. 167). Дата, к сожалению, единичная, образец спорный, поэтому она не может быть надежным основанием для датировки.
Здолбицкий этап был частично синхронным позднему этапу среднеднепровской культуры и позднему этапу подольской группы подкарпатской культуры, а также стжижовской культуре и памятникам почапского типа. И.К. Свешников датирует его первой и началом второй четверти II тыс. до н. э. (Свешнiков, 1974, с. 167). Эту дату следовало бы сузить и здолбицкий этап датировать второй половиной первой — началом второй четверти II тыс. до н. э.
Для абсолютной датировки городокско-здолбицкой культуры данные отсутствуют. Условно ее можно было бы определить XXI–XVII вв. до н. э. Для городокского этапа — XXI–XVIII вв. до н. э., а для здолбицкого этапа — XVIII–XVII вв. до н. э.
Вопрос о происхождении городокско-здолбицкой культуры остается открытым. На ее территории в последующее время известны памятники стжижовской культуры.
Стжижовская культура[7]. Выделена А. Гардавским в 1959 г. (Gardawski A., 1959, s. 118–119). Названа она по поселению у с. Стжижув Люблинского воеводства ПНР, исследованному в 1935–1937, 1939 и 1961 гг. (Podkowinska, 1936, s. 160; 1960, s. 39–80). В последующие годы эту культуру изучал И.К. Свешников (Свешнiков, 1974, с. 119–141), а также многие польские исследователи.
Памятники стжижовской культуры распространены в восточной части Люблинщины (ПНР) и в Северо-Западной Волыни. Они известны из 62 пунктов и представлены поселениями и могильниками. Восточная граница их проходит по левому берегу Горыни и лишь севернее Ровно переходит на ее левый берег; западная проходит примерно по линии Красныстав-Замостье-Томашув Любельский на левобережье Западного Буга на территории ПНР; северная проходит по южной части Волынского Полесья, но окончательно еще не определена; южная пересекает верховье Западного Буга и среднее течение Иквы и Горыни (карта № 3).
Поселения стжижовской культуры зафиксированы в 42 пунктах. Они расположены на мысах, выступающих в пойму, и на песчаных возвышенностях среди болот в пойме реки. Раскопки производились на четырех поселениях в ПНР и пяти — в УССР (Eitzke, 1928, s. 128; Пелещишин, 1971, с 89–98; 98-103; Захарук, 1957, с. 38–39, 1961; Свешнiков, 1962, 1966).
Площадь исследованных поселений от 14 до 30 тыс. кв. м. На поселениях исследованы остатки полуземлянок с очагами и хозяйственными ямами. Жилища-полуземлянки имели неправильно-овальную форму, размер 2,1×2,4; 2,4×3,1; 2,25×4,15 м и глубину от уровня обнаружения от 0,78 до 1,75 м. Ориентированы они по длине с юга на север, юго-востока на северо-запад и с юго-запада на северо-восток. На поселении Зозов II в полуземлянке 2 прослежены две ступеньки и ямы от столбов, окружавших в два ряда жилище, его вход и поддерживавших крышу. Вдоль стен некоторых полуземлянок находились земляные выступы-лежанки шириной до 0,65 м. На поселении у с. Муравица Ровенской обл. обнаружены остатки двух кремневых мастерских. На поселении Стжижов исследовано 40 хозяйственных ям, в заполнении которых найдены фрагменты керамики, каменные и кремневые орудия, кости животных.
Могильники и отдельные погребения стжижовской культуры известны в 22 пунктах на территории УССР и ПНР. Могильники в основном грунтовые, но известны и курганные. Грунтовые могильники расположены вблизи поселений, а в ряде случаев обнаружены на площади поселений (Ставок, Валентинов, Гнидава Волынской обл.; Дыниска Нова, Грудек, Надбужный и Рациборовице в ПНР). Одиночные погребения исследованы у с. Семаки, Черников и Ставок Волынской обл., Озлиев, Липа, Волица Стракливская и Белокриница Ровенской обл.
В грунтовых могильниках захоронения совершались в могильных ямах подпрямоугольной или овальной формы размером 1,3×0,6; 1×2,25 м, глубиной от 0,4 до 1,3 м, в скорченном положении на боку или в вытянутом положении на спине, головами в разные стороны. Известны парные захоронения, ориентированные головами в противоположные стороны, ногами друг к другу (Пересопница, Рациборовицы).
Погребения под курганными насыпями исследованы у с. Великий Баратин Волынской обл. (Eitzke, 1938) и у с. Городок и Жорнов Ровенской обл. (Свешнiков, 1974, с. 127–128). В кургане у с. Жорнов, раскопанном И.К. Свешниковым в 1970 г., обнаружены мужское и женское захоронения в могильных ямах. Могильная яма женского погребения была перекрыта деревом. Умершая была положена на левый бок в скорченном положении, головой на восток. Рядом с женским погребением находилась яма со следами костра на дне и погребением собаки в ее заполнении. Мужское захоронение было неполным трупосожжением на месте. Скелет лежал в скорченном положении на правом боку головой на юго-запад.
На поселениях и в погребениях стжижовской культуры найдены керамика, каменные и кремневые орудия труда и оружие, костяные изделия, медные и бронзовые украшения, подвески из ракушек и египетские фаянсовые бусы. К стжижовской культуре относят также два клада бронзовых предметов, найденные в с. Стеблевка (бывш. Стубло) и Липа Ровенской обл.
Характерными особенностями керамики стжижовской культуры (рис. 19, 12–22) являются: примесь шамота в тесте, крупная штриховка внешней поверхности сосудов — следы сглаживания пучком травы или соломы — и богатый орнамент из отпечатков шнура, наколов, насечек, горизонтальных валиков и овальных выступов. Распространенными формами сосудов являются амфоры, горшки, кубки, и миски. Амфоры разделяются на два типа. К первому относятся сосуды с широким плоским дном, яйцевидным туловом, цилиндрической шейкой и двумя ручками на переходе шейки в тулово. Они обычно орнаментированы только в верхней части отпечатками шнура и короткими насечками. Некоторые экземпляры на уровне ручек украшены двумя овальными выступами. Второй тип представлен сосудами с раздутым, почти шаровидным туловом, короткой шейкой и с двумя или четырьмя ручками на плечиках. Они орнаментированы в верхней части или до половины высоты сосудов. Горшки в основном с выпуклым туловом, короткой шейкой и прямым или отогнутым венчиком, кубки — с широким, плоским дном, выпуклым туловом и профилированным венчиком, орнаментированы до половины высоты или по всей поверхности. Миски разнообразные по формам: с выпуклыми стенками и четко выделенным краем венчика, с прямым краем венчика и двумя массивными ручками, а также с загнутым внутрь краем венчика, орнаментированы обычно до половины высоты. Черпаки немногочисленны. Среди керамических изделий найдены также биконические и плоские пряслица.
Изделия из камня представлены каменными сверленными клиновидными топорами, зернотерками из песчаника или гранита, терочниками, шаровидными отбойниками.
Кремневые изделия (рис. 19, 5–6, 8-10) на поселениях и в погребениях стжижовской культуры найдены в большом количестве. Они изготовлены из черного или серого с черными полосами волынского камня. К разнообразным кремневым орудиям труда относятся отбойники, ножи, сверла, резцы, ножевидные серпы с выпуклой спинкой и прямым или вогнутым лезвием, а также клиновидные топоры, линзовидные в сечении с широким лезвием и узкой обушной частью и массивные овальные, почти округлые в сечении топоры трапециевидной формы. Оружие из кремня представлено кинжалами, наконечниками стрел треугольной формы с черешком, прямым и вогнутым основанием, наконечниками копий ромбовидной или овальной формы, листовидной или треугольной формы с черешком.
Среди костяных изделий многочисленны проколки, найдены также иголки с одним отверстием и с двумя отверстиями — горизонтальным и вертикальным; наконечники стрел, подвески из птичьих костей и зубов животных и костяные трубочки разной длины (3–4,8 см и диаметром около 1 см), встреченные в погребениях у с. Жорнов, Новоселки, Торчин по 4 экз. Они рассматриваются как составные части музыкального инструмента типа так называемой «свирели Пана». В погребении 2 кургана у с. Жорнов найдена костяная дисковидная пряжка с большим отверстием в центре и малым сбоку, аналогичная пряжкам культуры многоваликовой керамики.
На поселении у с. Ставок найдены прямоугольные бусы, вырезанные из раковин, а в погребении 15 могильника у с. Торчин — три подвески из створок ископаемых раковин. В погребениях у с. Рациборовицы и Скоморохи Малые (ПНР) найдены одно- и многосегментные фаянсовые египетские бусы. Металлические изделия стжижовской культуры (рис. 19, 1, 3, 4, 7, 11) представлены набором предметов из клада в Стеблевке, одного сохранившегося предмета из клада в Липе и украшений из погребений у с. Торчин, Дубно, Семаки, Великий Баратын, Озлиев, Жорнов. В состав клада из Стеблевки входили два вислообушных топора, браслеты, подвеска, височные кольца или подвески иволистной формы и серьги.
Подвеска из Стеблевки имеет форму полумесяца со спирально загнутыми концами, изготовлена из широкой бронзовой пластины. Два браслета с суживающимися, заходящими друг за друга концами изготовлены из узкой плоской медной или бронзовой ленты.
Ко второму типу браслетов относятся 7 экз. из Стеблевки, один из клада в Липе, один из погребения у с. Липа, остальные в погребениях у Рациборовиц и Жорнова. Они изготовлены из медного или бронзового круглого в сечении стержня с несомкнутыми или заходящими друг за друга концами.
Височные кольца или подвески иволистной формы, украшенные одним или двумя и тремя продольными ребрышками, найдены в кладе у Стеблевки (10 экз.), а также известны из погребений у Озлиева, Дубно, случайная находка у Городка.
Серьги из погребения в Липе (4 экз.) с несомкнутыми и заходящими друг за друга суживающимися концами изготовлены из округлой или прямоугольной в сечении бронзовой проволоки.
В погребениях кургана у с. Великий Баратын найдены диадема, изготовленная из широкой бронзовой ленты длиной более 10 см, и три трубчатые бронзовые пронизки.
Спектральным анализом, выполненным Н.В. Рындиной и Е.Н. Черных, установлено, что височные кольца из Торчина и Озлиева, а также находки из Семаков и Городка, изготовлены из меди, а височные кольца из Дубно, серьги и браслеты из погребения и клада в Липе — из низкооловянистой бронзы.
Судя по аналогиям металлических изделий и находкам керамики, стжижовская культура была частично одновременна здолбицкому этапу городокско-здолбицкой культуры и памятникам почапского типа. Она одновременна также поздним этапам среднеднепровской и подкарпатской (верхнеднестровской и подольской группам) культур, а также памятникам нитрянской группы Словакии. Польские исследователи датируют стжижовскую культуру приблизительно 1800–1600 гг. до н. э., а И.К. Свешников — концом первой четверти — серединой II тыс. до н. э. (Свешнiков, 1974, с. 167–168).
Вопрос о происхождении стжижовской культуры еще не решен. Я. Ковальчик и другие польские ученые рассматривают ее как результат дальнейшего развития предшествовавших местных культур шнуровой керамики (Kowalszyk, 1959, s. 5). И.К. Свешников, частично соглашаясь с этим, в то же время отмечает, что специфические черты стжижовской культуры — вытянутое положение погребенных, особенности в формах и технологии керамики, своеобразный орнамент, отсутствующие в предшествующих культурах шнуровой керамики — не позволяют рассматривать ее как прямое продолжение развития предшествовавшей ей городокско-здолбицкой культуры (Свешнiков, 1974, с. 158–159).
2. Культуры раннего бронзового века Прибалтики, лесной полосы Европейской части СССР и Приуралья
На рубеже III и II тысячелетий и в первой четверти II тыс. до н. э. на территории Восточной Прибалтики появляется культура шнуровой керамики и ладьевидных топоров. Довольно быстрое, почти одновременное распространение этой культуры прослежено в Литве, Латвии, Эстонии и юго-западной Финляндии.
Памятники культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров в Восточной Прибалтике изучены неодинаково. Основными источниками информации о ней являются поселения, могильники и случайные находки. К настоящему времени на территории Прибалтики известно около 39 могильников, в которых обнаружено 70 погребений (карта № 4). В Литве и Латвии могильники известны главным образом вдоль морского побережья, а в Эстонии они распространены по всей территории и даже на островах (Саарема и Муху). Лучше всего изучены эстонские грунтовые могильники, среди которых наиболее интересными являются Арду, Сопе, Кунила и поздний могильник Кивисааре. Обычно могильники располагаются на песчаных холмах вблизи водоемов и естественных пастбищ, но чаще встречаются на морском побережье, на островах и в районах речных пойм. Число погребений в могильниках небольшое — от одного до пяти и редко до 10 погребений.
Карта 4. Распространение поселений и могильников культуры шнуровой керамики Восточной Прибалтики.
а — поселения; б — могильники.
1 — Сопе; 2 — Коогу; 3 — Рисувере; 4 — Метейку; 5 — Паювески; 6 — Арду; 7 — Туула; 8 — Лихула; 9 — Ямари; 10 — Ялуксе; 11 — Кюласема; 12 — Кюласема; 13 — Тутку; 14 — Тика; 15 — Кыльяла; 16 — Сайа; 17 — Коки; 18 — Кяо; 19 — Кивисааре; 20 — Кунила; 21 — Карлова; 22 — Хаапси; 23 — Тамула; 24 — Рутеники; 25 — Тамас; 26 — Кандава; 27 — Тояты; 28 — Звейниеки; 29 — Абора; 30 — Крейчи; 31 — Саркани; 32 — Курмайчяй; 33 — Мешкосгалва; 34 — Ялкснуне; 35 — Юодкранте; 36 — Оанкупяй; 37 — Шакуня; 38 — Гринкишкис; 39 — Паштува; 40 — Нарва-Рийгиюола; 41 — Нарва; 42 — Ябара; 43 — Сопе; 44 — Ягала; 45 — Лихула; 46 — Наакамяэ; 47 — Валма; 48 — Симусааре; 49 — Кулламяги; 50 — Акали; 51 — Тамула; 52 — Вилла; 53 — Уяэпа; 54 — Абора I; 55 — Асне; 56 — Ича; 57 — Лагажа; 58 — Эйни; 59 — Леясбитены; 60 — Варнаскрогс; 61 — Пурциемс; 62 — Леяцискас; 63 — Рутениеки; 64 — Тояты; 65 — Швянтойи 1; 66 — Швянтойи 2; 67 — Мешкосгалва; 68 — Алкснуме; 69 — Юодкранте; 70 — Первалка; 71 — Нида; 72 — Шакуня; 73 — Маргяй; 74 — Тилтагаляй; 75 — Ринкшеляй; 76 — Эйгуляй; 77 — Радикяй; 78 — Капитонишкис; 79 — Лауменай; 80 — Митишкес; 81 — Русяй; 82 — Нендриняй; 83 — Нетсяй; 84 — Маскаула; 85 — Швендубре; 86 — Марцииконис; 87 — Линежерис; 88 — Крокшлис; 89 — Грибаша; 90 — Крятуонас 1А; 91 — Пакрятуоне 1А; 92 — Яра.
Наибольшую известность получили поселения Швянтойи (1-4А и 9) на северо-западе Литвы (Rimantiené, 1980) и Нида на Куршской косе (Римантене, 1975–1980). На остальной территории большая часть находок этой культуры сосредоточена на неолитических памятниках в смешении с поздненеолитическими культурными остатками. Сейчас в Восточной Прибалтике известно около 70 поселений с находками культуры шнуровой керамики.
Наряду с этим на всей территории Восточной Прибалтики часто встречаются случайные находки каменных сверленых топоров-молотков, клиновидных топоров и других вещей данной культуры. В музеях Прибалтики хранятся сотни топоров-молотков разных форм, свидетельствующих о довольно широком распространении племен культуры шнуровой керамики.
Для территории Литвы характерны групповые могилы и одиночные погребения с трупоположением в скорченном положении; это Мешкосгалва, Алкснуне и Юодкранте на Куршской косе, Шакуня в северной части Литвы, в прибрежной части — Курмайчяй и Ланкупяй, в центральной части — Гринкишкис и Паштува. Для этих могил характерен инвентарь, состоящий из ладьевидных топоров и черепков шнуровой керамики (Rimantiené, 1974).
Погребальные памятники шнуровой керамики и ладьевидных топоров на территории Латвии представлены захоронениями на поселениях, групповыми могильниками, а также одиночными могилами. Шесть захоронений обнаружены на поселении Абора 1 (Лозе, 1979). Покойники лежали на боку в скорченном положении, ориентированы головами к юго-западу. Судя по наличию остатков дерева, умерших погребали на настилах. Погребальный инвентарь состоял из янтарных украшений в виде ключеобразных и зубовидных подвесок (рис. 23, 15, 16), ожерелий из пронизок, а также зооморфных фигур и фигурных подвесок (рис. 20, 1–3).
Единичная могила на поселении Рутениеки (Šturms, 1946) содержала ладьевидный топор.
Грунтовые могильники Латвии и Эстонии находятся вблизи водоемов на холмах. На могильнике Звейниеки обнаружено шесть захоронений в скорченном положении головами на юг и север (Zagorskis, 1974). Умершие были погребены в овальных ямах длиной 1,20 м и глубиной не более 0,45-0,50 м. Одно из погребений имело две роговые пластинки с орнаментом (рис. 23, 19), которые были обнаружены возле кистей рук. Подобная орнаментированная пластинка найдена на поселении Абора 1 и происходит из разрушенной могилы. Условия находки пластинок позволяют считать их предохранителями или браслетками, надевавшимися на обе руки.
Могильник в Крейчи, расположенный на востоке Латвии, содержит шесть могил с захоронениями в скорченном положении (Zagorskis, 1961). Могильные ямы различные, глубиной 0,25-0,65 м иногда имели камни по краям. Одно из захоронений было с перекрытием из плотно приложенных друг к другу камней. Погребальный инвентарь отсутствовал.
Могильник в Соне, расположенный на северо-востоке Эстонии, содержал остатки 10 погребений (Янитс, 1952). Территория могильника была, очевидно, значительной, так как одна группа могил обнаружена на расстоянии от другой на целых 150 м. Трое из умерших были погребены в скорченном положении. Погребальный инвентарь состоял из костяных изделий, речных раковин, янтарного кольца и ладьевидных топоров.
На северо-востоке Эстонии находятся еще три могильника, а остальные расположены в средней (Арду) и северо-западной части Эстонии (Тулла, Лихула, Ямари и Ялуксе).
Могильник в Арду имел два мужских захоронения, погребенных в непосредственной близости друг от друга. Умершие были положены на правом боку в скорченном положении, головами на север. Погребальный инвентарь составляли: каменное долото, нож из беловатого камня, костяное долото, шило из кости козы или овцы, проколка из рога, отжимник для ретуширования кремня, костяная палочка с отверстиями и слегка утолщенной средней частью и ладьевидный топор (рис. 20, 11).
Значительная часть захоронений культуры шнуровой керамики обнаружена на островах Эстонии Саарема и Муху. Всего здесь известно семь могильников. Два из них расположены около деревни Кюласема.
На территории восточной части Эстонии известны два могильника Кунила и Кивисааре и единичная могила в г. Тарту. Захоронение в Тарту принадлежало мужчине, погребенный лежал в вытянутом положении. В могиле обнаружены ладьевидный топор и длинный трехгранный наконечник стрелы из офиллита.
Вероятно, погребения в вытянутом положении являются более поздними. Умерших погребали в могильных ямах различной глубины: от 20–30 до 100–150 см. Клали умерших преимущественно в скорченном положении на правом или левом боку. Ориентировка прослежена только в могильнике Арду, где мужчины лежали скорченно на правом боку головой на север.
Поскольку грунтовые могильники не раскапывались, трудно судить о форме и размерах погребальных сооружений, но, судя по описанию погребений, погребальные сооружения в могильниках Эстонии были такими же, как в одиночных погребениях Дании, в погребениях Финляндии и фатьяновской культуры (Крайнов, 1972б).
Самое большое число погребений обнаружено в могильнике Кивисааре, расположенном на северном побережье озера Выртсярв. Могильник размещен на друмлинах среди болотистой местности. Умершие погребены на спине в вытянутом положении среди булыжников друмлин или под ними. Инвентарь могил состоял из просверленных зубов животных, кремневых скребков, костяных изделий и бронзового серпа.
Глиняные сосуды встречаются в могилах редко. Они по форме напоминают кубки, имеют эсовидный профиль, отогнутый наружу венчик и уплощенное дно. Орнамент зональный, покрывает верхнюю часть сосуда. Он или нарезной, или шнуровой. Встречаются ямочные неглубокие вдавления в виде поясков, окаймляющих узор. Для керамики прибалтийской культуры ладьевидных топоров наиболее характерным является елочный узор. Обломки тождественных сосудов встречены и на поселениях (Янитс, 1959а, б). Изредка встречаются обломки сосудов амфорной формы.
Поселения с чистым комплексом культуры шнуровой керамики расположены на юго-западе Восточной Прибалтики. Это поселения Швянтойи 1-4А, 9, исследования на которых уже завершены (Rimantiené, 1980). Эти памятники располагаются на берегу Балтийского моря на месте бывшей лагуны-озерка севернее г. Паланги. Поселение 1А, культурные остатки которого сохранились в торфе, было огорожено оградкой. Здесь обнаружен также закол для ловли рыбы.
Эти памятники имеют богатый инвентарь, состоящий из кремневых, сланцевых и деревянных изделий. Это кремневые треугольные наконечники стрел, скребки, ножи и проколки. Из камня изготовлены топорики с пришлифованным лезвием, ладьевидный топор и желобчатые тесла. Домашняя утварь состоит из деревянных блюд и корыт, а также подноса и ложек. Обнаружены плетенки и циновки.
Украшения изготовлены из янтаря (трапециевидные пластинчатые подвески, цилиндрические пронизи, шаровидные и пуговицеобразные бусины, кольца, плоские кружки).
Керамика поселений Швянтойи (297 экз. горшков) представлена кубками с S-видной профилировкой, кубкообразными горшками, горшками с валиками, воронковидными сосудами, мисками округлой и продолговатой формы и амфорами с ушками на плечиках (рис. 22).
Кубки различной формы: со стройным и вытянутым туловом и S-образной профилировкой края, более приземистые с округлым туловом и длинной шейкой; с расширенным туловом и суженным горлом; с прямыми стенками и боченковидные. Кубки украшены шнуровыми оттисками, нарезным елочным орнаментом, а также нарезками, опоясывающими горло, некоторые кубки целиком покрыты орнаментом. Горшки крупных размеров, часть из них имеет приземистую форму с открытым горлом. Миски крупных размеров, нередко снабжены ушками. Орнамент состоит из шнуровых оттисков, нарезных линий, треугольников. Встречаются также миски да ножках (рис. 22).
Для керамики поселений характерны ванночки и овальные мисочки. Длина ванночек 10–45 см. Амфоры имеют шаровидное тулово с коротким цилиндрическим горлом или со слабо намеченным горлом, имеются амфоры с выпуклым туловом, постепенно переходящим в цилиндрическую шейку или отогнутую шейку. Амфоры первых двух типов снабжены двумя — четырьмя ушками и украшены группами вертикальных нарезок на плечиках. Для последних характерны узоры из горизонтально расположенных оттисков шнура или нарезного елочного орнамента.
Крупные хозяйственные горшки украшены налепными валиками и ушками.
Поселение Нида находится к югу от курортного городка одноименного названия (Римантене, 1975–1980). Культурный слой этого поселения залегал в песке. Здесь установлено наличие наземных сооружений. Кремневый инвентарь поселения состоял из треугольных, ромбовидных и трапециевидных кремневых наконечников стрел, скребков с профилированными лезвиями, вкладышей для стамесок, ножей и резчиков, каменных клиновидных топоров и тесел, мотыг, метательных каменных шаров. Сосуды — крупные горшки с узким днищем, налепными валиками и ушками, тонкостенные кубки, шаровидные амфоры, а также ваннообразные мисочки.
Остальные поселения Куршской косы: Алкснуне, Юодкранте и Первалка — менее изучены.
На территории Восточной Литвы изучены поселения: Крятуонас 1А и Пакрятуоне 1А, расположенные на берегу оз. Крятуонас (Гирининкас, 1982). На этих поселениях встречены плоскодонные сосуды с широким горлышком, в том числе с налепными валиками, амфоры, кубки и миски (всего 122 экз.). В более южных территориях республики изучены поселения Пасиеняй, Миткишкес, Русяй, Тилтагаляй, Маргяй и Дуобис.
Поселения и могильники Литвы принадлежат к локальному варианту восточноприбалтийской культуры ладьевидных топоров и шнуровой керамики, получившей название жуцевской культуры (висло-неманской или приморской). Ладьевидные топоры этой культуры, преимущественно из случайных находок, представлены европейским типом А. Топоры-молотки классифицируются в четыре основные группы. Топоры первой из них имеют округленное четырехугольное и трапециевидное сечение, несколько опущенное вниз лезвие с хордой на спине, они получили распространение главным образом в Западной Литве до р. Дубиса и среднего течения р. Неман. Топоры с конусовидным обухом, являющиеся более поздним вариантом первого типа топоров, встречаются исключительно на территории северной части Литвы. Вторую группу составляют топоры, близкие топорам фатьяновской культуры (Крайнов, 1972б). Они распространены преимущественно в западной части Литвы (рис. 21, 6). В третью группу входят балтийские ладьевидные топоры с четырехугольным сечением, с притупленным обухом и несколько расширенным лезвием (рис. 21, 3). Выделяются два варианта этих топоров, которые отличаются формой обуха (имеются топоры с коротким, сильно суженным обухом и топоры с удлиненным обухом, округленными боковыми гранями и нередко с изогнутым профилем). Эти топоры локализуются в основном в бассейне р. Шешупе, что говорит о местном характере этой формы топоров европейского типа (Rimantiné, 1974). Последнюю группу составляют втульчатые топоры. Кремневые клиновидные топоры жуцевской культуры имеют четырехугольную или слегка трапециевидную форму. Поперечное сечение их овальное или четырехугольное. Вариантами являются короткие топоры, типичные для Куршской косы, и узкие, стройные — для юго-востока Литвы (Rimantiné, 1974).
На поселениях Литвы прослежены зачатки производящего хозяйства. Наблюдается минимальное присутствие костей крупного рогатого скота (Швянтойи 1А), свиньи и мелкого рогатого скота (поселения побережья оз. Крятуонас). Предполагается, что оградка на поселении Швянтойи 1А ограждала загон для скота. Из культурных растений обнаружены конопля, просо и мальва.
За последнее время в ареал жуцевской культуры включена и западная часть Латвии (Ванкина, 1980). Чистый комплекс этой культуры на территории Латвии обнаружен лишь на трех поселениях: Маткулес Тояты, Гарозас Рутениеки (Šturms, 1946) и Варнаскрогс (Šturms, 1936а, б). Следы пребывания носителей культуры шнуровой керамики в этой части Латвии отмечены также на средненеолитических поселениях Сарнате (Ванкина, 1970), Леясцискас (Šturms, 1931а, б), Пурциемс (Šturms, 1937) и Силиньупе.
На территории Восточной Латвии и Эстонии находки шнуровой керамики были обнаружены на многих неолитических поселениях. Очевидно, поселения восточноприбалтийской культуры в отличие от поселений жуцевской культуры устраивались на месте поздненеолитических поселений. Поэтому в средней и северной частях Восточной Прибалтики шнуровая керамика почти не встречается в виде чистых комплексов, а перемешана с керамикой позднего неолита. Нам представляется, что находки шнуровой керамики и других вещей культуры ладьевидных топоров на десятках поселений неолита Латвии и Эстонии указывают на наличие поселений носителей указанной культуры на поздненеолитических стоянках.
Это подтверждается идентичностью керамики со стоянок и из могильников. Вряд ли можно согласиться со взглядами Х.А. Моора (Моора, 1958) и Л.Ю. Янитса (Янитс, 1959б) на эти находки как на результат мирных контактов племен культуры ладьевидных топоров и местной культуры с ямочно-гребенчатой керамикой. Скорее это проникновение на территорию других племен, которое впоследствии привело к сближению и ассимиляции, а в других местах — к приспособлению к местным условиям и утере своего облика. Находки боевых топоров на всей территории Прибалтики свидетельствуют о широком расселении новых пришельцев. Х.А. Моора и Л.Ю. Янитс считают, что пришельцы длительное время сосуществовали рядом с местными племенами, не смешиваясь с ними, так как они были этнически различны и имели разное хозяйство.
К северу от Западной Двины распространены поздненеолитические поселения со шнуровой керамикой. Часть их расположена в бассейне озера Лубанас: Абора 1, Асне 1, Ича, Лагажа и Эйни (Лозе, 1979). На территории Эстонии следы пребывания носителей этой культуры обнаружены на поселениях Акали, Валма, Вилла, Куллямяги, Наакамяэ, Нарва — Риигикюла, Симусааре и Тамула (Jaanits, 1966). Находки шнуровой керамики вместе с поздненеолитическими вещами указывают, что носители культуры шнуровой керамики расселились среди поздненеолитического населения и как бы сменили его.
Представление о характере застройки поселений и о жилых сооружениях культуры шнуровой керамики можно составить на основании поселений Лубанской равнины (Loze, 1978). Жилища были наземными, имели столбовую конструкцию, длину не более 10 м и ширину 4–5 м. Они состояли из одного — двух помещений с каменными очагами посредине. Крыша была двускатной. Поселения обычно располагались на возвышенностях среди болотистой равнины. По всей вероятности, врытые в материк сваи являются остатками мостков, облегчавших подход к реке.
Для керамики характерны следующие формы сосудов: кубки, крупные хозяйственные горшки, миски и ванночки. Амфоры встречаются редко. Кубки восточной части Латвии и Эстонии имеют профилированные края со сравнительно короткой шейкой и слегка округленным туловом (рис. 22). Они украшены шнуровыми оттисками, а также нарезным елочным орнаментом. Один из тонкостенных кубков, найденных на могильнике Сопе, имел еле заметное валикообразное утолщение вокруг шейки, которое украшено двумя рядами наколов. Крупные хозяйственные горшки с валикообразным утолщением вокруг шейки имеют слегка либо сильно округленное тулово. Округлые миски украшены шнуровыми оттисками или нарезным елочным орнаментом, днища также орнаментированы. Ванночки меньше ванночек жуцевской культуры. Амфоры встречены редко. Судя по фрагментам, они принадлежали к типу сакско-тюрингских крупных и злотских малых амфор.
Кремневые орудия представлены треугольными ромбовидно-черешковыми наконечниками стрел (рис. 23, 5–8). Среди первых встречаются экземпляры с прямым либо вогнутым основанием. Скребки изготовлены на узких либо крупных кремневых отщепах (рис. 23, 3, 4, 14), кремневые ножи отличаются стройностью форм и хорошей обработкой (рис. 23, 9). Для костяных гарпунов характерны длинный насад и мелкие одно- или двусторонние зубцы, расположенные в верхней части орудия (рис. 23, 11). Из рога изготовлены ударные орудия с просверленными отверстиями в верхней части для прикрепления их к рукоятке.
Кремневые клиновидные топоры, имеющие прямоугольную форму и прямоугольное сечение, принадлежат в основном к двум типам: толстообушным и тонкообушным (рис. 23, 21–23). Реже встречаются широкие топоры трапециевидной формы со средней толщиной обуха и прямоугольным сечением. В единичных случаях найдены узкие тонкообушные трапециевидные топоры с линзовидным сечением. Находки разнотипных кремневых клиновидных топоров указывают на разновременность памятников. Наиболее поздними являются трапециевидные тонкообушковые топоры с линзовидным сечением (Крайнов, 1972).
Каменные ладьевидные топоры (рис. 21) представлены несколькими формами (Tallgren, 1922; Äyräpää, 1952; Šturms, 1936b, 1970; Jaanits, 1971). Наибольшее распространение получили топоры европейского типа А, которые, по мнению Э. Штурмса, являются древнейшей формой боевых топоров (Šturms, 1970). Однако вряд ли можно согласиться, что топор типа А является древнейшей формой, ему предшествовали более простые топоры.
Второй формой, представленной на территории Восточной Прибалтики, являются фатьяновские топоры (Крайнов, 1972б). Для них характерно выдающееся вниз или отведенное назад лезвие, трапециевидное или сегментовидное сечение, крышеобразный верх. Однако на территории Латвии и Эстонии встречены лишь наиболее простые формы этих топоров, тогда как на территории Литвы и Калининградской области распространены и типичные формы фатьяновских топоров.
Третья форма топоров представлена типом Карпова (от названия местечка Карлова в Эстонии; Jaanits, 1971). Для этого топора характерна втулка, косо выступающее вниз лезвие, довольно прямой и ровный верх. Поперечное сечение прямоугольное или трапециевидное. Эта форма топора возникла, по мнению Л.Ю. Янитса, под влиянием финских ладьевидных топоров, снабженных ярко выраженной втулкой (Jaanits, 1971). Нам представляется, что финские топоры возникают на основе эстонских.
Четвертая форма ладьевидных топоров, получивших распространение преимущественно в северной части Восточной Прибалтики — это острообушные топоры. Для них характерен ромбический фронтальный профиль, причем кончик обуха короче и сужен сильнее по сравнению с концом лезвия. Лезвие оттянуто назад и имеет дугообразный абзац. Поперечное сечение у подобных топоров ромбовидное или трапециевидное. Эта форма топора является более поздней по сравнению с топорами типа карлова и типологически выводится из последних.
Пятой формой являются простые ладьевидные топоры. Они со слегка изогнутым профилем. Топоры этой формы имеют хорошо выраженные широкие боковые стороны, обух у них уже, чем лезвие. Лезвие почти прямое и слегка загнутое.
Свыше 20 фрагментированных ладьевидных топоров происходят из поселений Абора 1 и Эйни (21 экз.) и Валма (1 экз.). На поселении Абора 1 обнаружены ладьевидные топоры всех вышеупомянутых форм. Их стратиграфическое расположение подтверждает схему типологического развития ладьевидных топоров, намеченную упомянутыми выше исследователями.
Ряд исследователей (Х.А. Моора, Л.Ю. Янитс, Эд. Штурме, А. Европеус и др.) отмечают, что на ранней стадии развития культуры топоры имеют общие черты, а на поздней стадии в Литве, Латвии и Эстонии вырабатываются свои собственные формы топоров. К наиболее древнему типу относят топоры типа Кюласема (обушковые или ладьевидные). Местными формами считают топоры типа Карлова (втульчатый — коротколопастный) и острообушные, а массовое изготовление топоров относят ко второй четверти II тыс. до н. э. Сходство отдельных форм топоров со среднеднепровскими и фатьяновскими Х.А. Моора объясняет связями и влиянием указанных культур. Нам представляется, что наиболее ранними формами топоров будут клиновидные и конусообразные, в большом количестве обнаруженные в Прибалтике. Что же касается сходства форм топоров, то это объясняется, очевидно, общими истоками культур с боевыми топорами. Следует отметить, что каменные сверленые топоры-молотки встречаются только в мужских погребениях, в виде случайных находок они найдены в большом количестве на всей территории Прибалтики.
Украшения культуры шнуровой керамики Восточной Прибалтики изготовлены из кости и янтаря. Костяные лунницы (рис. 23, 1) и плоские кружки с отверстием в центре (рис. 23, 2) получили широкое распространение. Костяные лунницы известны и в фатьяновской культуре, что свидетельствует о тесных связях или об общности происхождения (Крайнов, 1972б).
Для составления ожерелий использовали янтарные пронизки, округлые, квадратные или прямоугольные пуговицы с S-образным отверстием (рис. 23, 12–13). Для скрепления ожерелий использовали «срединные части» в виде блоков с двумя парами сквозных отверстий. Для украшения головного убора употреблялись клинообразные и зубовидные подвески.
В позднем неолите наблюдается расцвет обработки янтаря, оживленный обмен им между родственными племенами культуры шнуровой керамики Восточной Прибалтики (Лозе, 1980). Янтарные украшения известны также в памятниках среднеднепровской (Артеменко, 1978) и фатьяновской культур (Крайнов, 1972б).
На поздненеолитических поселениях рассматриваемой территории обнаружены кости крупного и мелкого рогатого скота (памятники Лубанской низины, число особей 28) (Лозе, 1979). Кости домашних животных присутствуют также на поздненеолитическом поселении Тамула в Эстонии (Янитс, 1952).
О наличии земледелия у племен ладьевидных топоров и шнуровой керамики свидетельствует находка пшеницы на поселении Крейчи (побережье оз. Лиелайс Лудзас на востоке Латвии), а также многочисленные каменные терочники на поселении Абора 1 (Лозе, 1979).
Носители жуцевской культуры в Литве, а также восточно-прибалтийской культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров на территории восточной части Латвии и Эстонии осели приблизительно в одно время. На территории Литвы нижняя дата бытования этой культуры относится к концу III тыс., а на территории Латвии и Эстонии — к началу II тыс. до н. э.
Цикл развития этой культуры исследователи относят к различному хронологическому диапазону. Согласно Р.К. Римантене, жуцевская культура существовала в Литве вплоть до конца первой четверти II тыс. до н. э.
Верхняя дата бытования культуры ладьевидных топоров и шнуровой керамики на территории Эстонии относится к 1500–1300 г. до н. э. (Янитс, 1959б). Конечный этап развития этой культуры на территории Лубанской низины (восточная часть Латвии) датируется концом первой четверти II тыс. до н. э. (Лозе, 1979).
Жуцевская культура на территории Литвы имеет следующие радиоуглеродные датировки (Rimantiné, 1980):
1) Швянтойи 1А — ТА-246 — 4120±80 — 2170 г. до н. э.
2) Швянтойи 1А — Vs-22 — 4100±100 — 2150 г. до н. э.
3) Швянтойи 1А — ЛЕ-835 — 3860±50 — 1910 г. до н. э.
4) Швянтойи 9 — Vib-8 — 3860±90 — 1910 г. до н. э.
На востоке Латвии культура шнуровой керамики датируется следующими радиоуглеродными датами (Лозе, 1979, 1982).
1) Абора 1 — ЛЕ-671 — 3870±70-1920 г. до н. э.
2) Абора 1 — ЛЕ-749 — 3860±100 — 1910 г. до н. э.
3) Абора 1 — ТА-394 — 3770±60-1820 г. до н. э.
Вопрос о происхождении культур шнуровой керамики и боевых топоров и об их исходной территории ставился и решался многими исследователями по-разному (Tallgren, 1911, 1925, 1931; Äyräpää, 1933; Glob, 1945; Чайлд, 1952; Gimbutas, 1956; Šturms, 1937; Свешников, 1958; Брюсов, 1961; Артеменко, 1963а, б, 1978; Бадер, 1963; Брюсов, Зимина, 1966, Халиков, 1966, 1969; Крайнов, 1972б; Денисова, 1975 и др.). Однако большинство указанных исследователей сходится во мнении о генетической связи носителей культур шнуровой керамики и боевых топоров на огромной территории от Рейна до Камы и от Карпат до Швеции. Разногласия выявляются только в установлении исходной территории предков этих культур.
Очевидно, решение вопроса о происхождении культур шнуровой керамики и ладьевидных топоров Восточной Прибалтики зависит от решения всей проблемы в целом. Все исследователи до сих пор считают, что носители этой культуры в Восточной Прибалтике являются пришлыми. В свете новейших исследований выдвинуто предположение, что жуцевская культура, ареал которой занимает территорию Литвы и западную часть Латвии, возникла при слиянии пришлой культуры шнуровой керамики с бытующими здесь нарвской и верхненеманской культурами (Римантене, 1980; Rimantiné, 1980). Это местная основа, по мнению Р.К. Римантене, выражается в наличии кремневых треугольных наконечников стрел, топориков с четырехугольным и овальным разрезами, а также в присутствии сосудов воронковидной формы и мисок.
В связи с этим вопросом представляет интерес выяснение взаимоотношений между восточноприбалтийской культурой шнуровой керамики и ладьевидных топоров, памятники которой расположены на востоке Латвии и Эстонии, с жуцевской культурой, ареал которой занимает западную часть Латвии и Литву.
Сопоставление шнуровой керамики Лубанской низины с подобной керамикой из поселений жуцевской культуры позволяет утверждать наличие родственных форм сосудов (кубков, горшков с налепными валиками, амфор) (Лозе, 1979; Ванкина, 1980). Вполне возможно, что это дает право предполагать родство между этими двумя культурами.
При сопоставлении восточноприбалтийской культуры шнуровой керамики со среднеднепровской культурой некоторые исследователи (Моора, 1958) предполагали, что данная культура генетически теснее связана с Приднепровьем, чем с жуцевской культурой. Однако новейшие материалы, в частности из Латвии (Лубанской низины), показывают, что эти связи были более тесными с жуцевской культурой (Лозе, 1979; Ванкина, 1980).
Таким образом, выясняется близость культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров восточной части Латвии и Эстонии с жуцевской культурой, а с другой стороны — со среднеднепровской. Нижняя дата бытования последних культур — несколько более ранняя по сравнению с восточноприбалтийской культурой шнуровой керамики.
На вероятные близкородственные отношения между племенами культур ладьевидных топоров восточной части Латвии и Эстонии с племенами жуцевской культуры указывает и краниологический материал (Денисова, 1975).
По вопросу происхождения жуцевской культуры исследователи придерживаются различного мнения. Некоторые из них (Kilian, 1955) предполагали, что она генетически восходит к саксо-тюрингской культуре, а другие, в частности Х.А. Моора, усматривали в этой культуре не только среднеевропейские, но и среднеднепровские элементы. По мнению Р.К. Римантене, жуцевская культура может быть связана с общеевропейским горизонтом, а среднеднепровская культура сложилась на основе ямной культуры и в дальнейшем подверглась воздействию других культур, в том числе волынской мегалитической. Р.К. Римантене, таким образом, отрицает и связь между жуцевской и среднеднепровской культурами, указывая на разные формы боевых топоров (Римантене, 1980).
Другого мнения придерживается Д.А. Крайнов. Он указывает, что культуры восточноприбалтийской шнуровой керамики, в том числе и жуцевскую, следует считать родственными со среднеднепровской культурой. Он предполагает, что культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров Восточной Прибалтики близки фатьяновской культуре, что они генетически связаны и представляют единый культурный и этнический массив населения (Крайнов, 1980).
Х.А. Моора в ряде своих статей (Моора, 1956, 1958) считал пришлые племена культуры ладьевидных топоров носителями новых этнических элементов и относил их к ранним балтам или протобалтам. Он считал, что племена культуры ладьевидных топоров Восточной Прибалтики генетически близки племенам фатьяновской и среднеднепровской культур; и те, и другие он относил к прибалтам. Свою точку зрения он подкреплял присутствием древних балтских языковых элементов в языках западных и восточных финнов. Его точка зрения подтвердилась исследованиями Б.А. Серебренникова в области установления древних, балтских элементов в языках восточных финнов, это явление он относит ко II тыс. до н. э. (Серебренников, 1957). Исходя из того, что балтские языки близки и родственны славянским, Х.А. Моора вопрос о происхождении балтов связывал с вопросом о древнейшем этногенезе славян, что, по его мнению, предполагает существование древней славяно-балтской общности. Территория этой общности могла находиться в бассейне Вислы и Одера.
Р.Я. Денисова на основе детального анализа краниологического материала племен культур боевых топоров и шнуровой керамики Европы доказала сходство антропологических типов племен культуры боевых топоров Восточной и Юго-Восточной Прибалтики и фатьяновцев, что позволило ей выделить их в отдельную группу племен, имеющих общее происхождение (Денисова, 1975, с. 110). Она связала их с протобалтами, формирование которых происходило в III тыс. до н. э. «в центре этой территории, которую в мезолите и раннем неолите населяли гипердолихокранные европеоидные племена, — от низовья Вислы на западе до среднего течения Днепра на востоке». Этим самым Р.Я. Денисова подтвердила точку зрения Д.А. Крайнова, что племена шнуровой керамики и боевых топоров имели общую исходную территорию между Днепром и Вислой (Крайнов, 1972б). Существование на указанной территории протобалтийского населения подтверждается и данными топонимии и гидронимии. В.В. Седов на основании изучения гидронимов и других данных пришел к выводу, что территория Понеманья, Верхнего Поднепровья, части бассейна Зап. Двины, верховьев Оки и, возможно, Верхней Волги была занята племенами балтской языковой группы. Позднейшие археологические данные и письменные источники подтверждают существование на этой территории балтских племен.
Древние балтские племена расселились на территории, занятой племенами поздненеолитической культуры, относящимися, возможно, к протофинским племенам. По мнению Л.Ю. Янитса, их отношения постепенно стабилизировались и стали мирными на основе общественного разделения труда и обмена. Пришлые скотоводы оказали сильное влияние на местные племена, принеся с собой более высокую культуру. Наличие в эстонском и финском языках балтских древних слоев, связанных со скотоводством и земледелием, объясняется, по мнению Х.А. Моора, их совместным существованием.
Восточноприбалтийская культура шнуровой керамики не исчезла бесследно и не была полностью поглощена местным населением. Она является одним из компонентов сложения культуры бронзы, выявленной на территории Лубанской низины (Лозе, 1979). Эта культура, возникшая на основе сложного процесса взаимодействия культуры шнуровой керамики и поздненеолитической культуры местного происхождения, впитала в себя черты, характерные и для соседних культур, в частности фатьяновской. Это подтверждается наличием некоторой общности в орнаментальных мотивах керамики этих двух синхронных, культур.
В Северо-Западной Белоруссии в течение ряда лет (1962, 1963–1967, 1969, 1970, 1972 гг.) исследовались древние шахты по добычи кремня, расположенные на левом берегу р. Рось вблизи пос. Красносельское (Гурина, 1976). Разведочные работы обнаружили большую группу шахт на правом берегу р. Рось вблизи д. Карповцы и Новоселки.
Все шахты выработаны в меловых линзах (отторженцах, передвинутых ледником), имеющих направление запад-восток. Предметом добычи древних горняков являлись конкреции кремня, залегающие в мелу в виде цепочек горизонтального или косого простирания, реже — образующих беспорядочные россыпи.
К моменту раскопок почвенный слой полностью оказался снятым, в результате чего верхняя часть шахт была уничтожена. У Красного Села исследовались пять площадок (раскопы I, II, III, IIIa, IV), расположенных одна за другой на протяжении 1,5 км. Помимо того, два раскопа были заложены у д. Карповцы и один у д. Новоселки.
В общей сложности выявлено 678 стволов шахт, раскопано 225 шахт. Глубина их, видимо, не превышала 6 м, фактически же древние горняки работали на большей глубине, учитывая высоту выброшенной пустой породы (мела) на борта ствола шахты. Диаметр шахт в верхней части в большинстве случаев равнялся 1,5–1,6 м, в нижней (если отсутствовали подбои и штреки) — не более 0,8 м.
Среди исследованных шахт обнаружены единичные в виде простых колодцев и имеющие подбои и ниши, а также комплексы шахт, числом до пяти, соединенные штреками. Встречены разведочные шахты. Форма шахт в разных раскопах зависела от положения кремневых конкреций (в виде горизонтальных, параллельных цепочек или россыпей).
Исследование многочисленных шахт Красного Села и сопоставление их с древними горными выработками других стран заставляют считать, что форма шахт не являлась преднамеренной, их конфигурация возникала в результате добычи кремня. В целом форма шахт подчинялась закону целесообразности. В местах, где кремень был заключен в твердую коренную породу — известняк, было эффективнее вести разработку кремня под землей с помощью длинных штреков и камер, относительно редко опуская стволы шахт. Залегание кремня в мягкой меловой породе не позволяло древнему шахтеру пробивать длинные штреки и камеры, заставляя в целях безопасности часто опускать стволы шахт; пространство, разделяющее наши шахты, нередко менее 1 м. Диаметр штреков чаще всего 0,6–0,8 м, длина их до 4 м. Вход в штрек всегда находился вблизи дна шахты, штреки никогда не располагались один над другим, в то время как подбои иногда бывали в несколько ярусов. Штреки и подбои в целях безопасности разделялись «целиками» (опорными столбами), являющимися частью невыбранной коренной породы. Встречались небольшие «окна» в камерах для освещения и вентиляции. Выработанные древними шахтерами основные приемы горного дела сохранились до современности.
На стенах стволов шахт, камер и подбоев отчетливо видны следы от древних горняцких инструментов и копоть от лучины, а также отверстия от деревянных кольев, которые, возможно, указывают на наличие деревянных помостов. В центре ряда шахт прослежены отверстия более крупного диаметра, имеющие вертикальное направление, и более мелкие, расположенные под углом к нему, свидетельствующие о наличии «лестниц» в виде ствола дерева с обрубленными сучьями.
Внутри шахт, преимущественно в подбоях, обнаружены горняцкие инструменты из рога благородного оленя. Найдены концы сломанных орудий, оставшиеся в стенах. Наличие крупной костяной иглы на дне одной из шахт, где горняк обрабатывал конкреции (о чем свидетельствует скопление сколов и отщепов, а также сильно затертая часть ствола на уровне спины сидящего человека), возможно, указывает на то, что кремневые конкреции подавались наверх в кожаных мешках.
В заполнении шахт найдено свыше 56 000 обломков расщепленного кремня, преимущественно сколов с конкреций, попавших туда в процессе последующего, после эксплуатации, оползания выброшенной породы или умышленной засыпки их шахтерами при рытье новой шахты. Древние горняки оставляли в шахтах целыми лишь мелкие конкреции и конкреции неправильной формы, непригодные для орудий.
Первичное расщепление кремня производилось наверху в непосредственной близости от стволов, нередко в верхней части полузасыпанных шахт. Изготовлялись только топоры, лишь в единичных случаях — долота. Для топоров отбирались ровные конкреции, близкие по величине к форме задуманных орудий, или куски от крупных конкреций. Первичное расщепление заключалось в удалении выступов (так же как обрубают сучья у дерева). Часто отбивались два противоположных конца, в результате чего образовывались две площадки, а затем приступали к формовке орудия при помощи сколов. Нуклеусы для топоров не изготовлялись.
Помимо мастерских, расположенных в непосредственной близости от входа в шахты, обнаружены места массового изготовления орудий, главным образом в верхней части полузасыпанных шахт, расположенных по краю меловой линзы. Найдено и место сезонного шахтерского поселка, а также ряд стоянок по берегу р. Рось, синхронных горным выработкам.
Как показали наблюдения за шахтами, произведенные нами в различное время года, работа древних горняков могла производиться лишь в сухое время летом, когда мел был достаточно сухим и невязким. Об этом свидетельствует и отсутствие деформации шахт, которая была бы неизбежна в дождливое время года.
Фиксация изделий, изготовленных в мастерских, позволяет выявить пути движения этой продукции, а огромное количество горных выработок (несколько тысяч) приводит к заключению о наличии в то время начальной формы общественного разделения труда и относительно развитого обмена.
Многочисленные абсолютные даты, полученные методом С14, определяют время существования большинства шахт серединой II тыс. до н. э. Сосуд, найденный в погребении в одной из шахт Красного Села, и керамика из шахты близ д. Новоселки указывают на то, что во всяком случае часть шахт была связана с племенами шнуровой керамики.
Близкое сходство в приемах работы древних шахтеров (наличие в шахтах подбоев, штреков, ниш, опорных столбов, вентиляционных окон и др.), а также аналогичные роговые орудия свидетельствуют в пользу существования связи древних племен, обменивавшихся, по-видимому, не только продуктами труда, но и идеями.
Свое название фатьяновская культура получила по названию первого могильника, открытого в 1873 г. у д. Фатьяново Даниловского района Ярославской области[8]. Один из его первых исследователей А.С. Уваров отнес фатьяновский могильник к каменному веку (Уваров, 1881). В дальнейшем по мере открытия новых однотипных памятников и находок в некоторых из них медных топоров они были отнесены к медному веку (Спицын, 1903а, 1905). Первое научное обоснование фатьяновской культуры было дано В.А. Городцовым (Городцов, 1914а). Он определил территорию ее распространения, чуждость местной неолитической культуре и отнес к бронзовому веку — ко II тыс. до н. э.
Свыше 100 лет прошло со дня открытия первого могильника. Известны сотни новых могильников, редкие места поселений и найдено множество отдельных предметов. Накоплен огромный археологический материал. Написаны десятки исследований по фатьяновской культуре как в СССР, так и за рубежом[9].
За послевоенные годы некоторые вопросы фатьяновской культуры получили новое освещение (Кривцова-Гракова, 1947а; Бадер, 1963; Крайнов, 1941; Брюсов, Зимина, 1966; Третьяков П.Н., 1966; Степанов, 1967; Халиков, 1969).
Благодаря широким исследованиям памятников фатьяновской культуры, предпринятым Верхневолжской экспедицией ИА АН СССР, были созданы Своды памятников фатьяновской культуры (Крайнов, 1963, 1964а; Гадзяцкая, 1976) и написана фундаментальная работа по основным вопросам фатьяновской проблемы (Крайнов, 1972б). По памятникам Среднего Поволжья (балановским) также составлен подробный свод (Бадер, Халиков, 1976). Однако, несмотря на это, дискуссии вокруг вопросов происхождения фатьяновской культуры, ее периодизации, хронологии, этноса и пр. не утихают до сих пор.
Сейчас фатьяновская культура заняла значительное место в древнейшей истории центра Русской равнины. Огромная территория распространения фатьяновских памятников в Европейской части СССР, влияние фатьяновской культуры на дальнейшие исторические судьбы древних племен Волго-Окского междуречья, ее большой вклад в историю развития культуры народов СССР ставят эту тему в один ряд с важнейшими вопросами нашей исторической науки. Кроме того, связь фатьяновской культуры с большой культурно-исторической (этнической) общностью — культурами шнуровой керамики и боевых топоров, распространенной на огромной территории от Рейна до Волго-Камья и от Южной Швеции до Прикарпатья, а также связь последней с вопросами этногенеза славян, балтов и германцев поставили фатьяновскую проблему в ряды исторических проблем общеевропейского значения.
Основными источниками по фатьяновской культуре до сих пор остаются одни могильники. Имеют значение также фатьяновские культурные остатки, обнаруженные на многих поздних неолитических стоянках Волго-Окского междуречья и в случайных местах, главным образом сверленые каменные топоры.
Фатьяновские грунтовые могильники представляют собой родовые кладбища. Располагаются они обычно на высоких холмах моренного происхождения или на береговых скатах рек, речек, озер и пр. Выбор высоких мест для погребения умерших имел не только религиозное значение, связанное с культом солнца, но и практическое значение: с высоких холмов открывался обзор окружающей местности, н сами холмы были видны издалека. Наружных признаков, свидетельствующих о погребениях, могильники не имеют, они открыты случайно при земляных работах. Поэтому о большей части могильников мы знаем лишь по случайным находкам каменных сверленых топоров и костей людей, и только незначительная часть их исследована археологами.
Грунтовые могильники встречаются на всей территории распространения фатьяновской культуры, но неодинаково. В Новгородской обл. пока известны только пять могильников, в Калининской — около 30, в Смоленской — около 15, в Московской и Калужской — свыше 30, в Ярославской — около 70, в Ивановской — свыше 40, в Костромской — около 20, во Владимирской — не более 10, в Среднем Поволжье (Чувашская АССР) учтено около 50 могильников балановского типа.
Расположение могильников и число погребений в них различно в разных регионах фатьяновской культуры. Характерно, что все могильники тяготеют к водоемам (озерам, рекам, речкам и т. д.) и располагаются, как правило, около естественных пастбищ (заливных пойменных лугов, около озерных низин, болот и пр.).
Могильники в Московской и Калужской обл. находятся на высоких береговых склонах рек и речек и в их долинах, в Калининской обл. — и на береговых склонах, и на высоких холмах моренного происхождения, особенно в северной части области. Могильники Ярославской, Ивановской и Костромской обл. в основном расположены на высоких моренных холмах. Создается впечатление, что пространства севера и востока Калининской и Ярославской обл., запада Ивановской и севера Московской обл. особенно привлекали фатьяновцев. Очевидно, первоначальные могильники располагались по речным путям и только в позднее время развития фатьяновской культуры они появляются на водоразделах (Вауловский, Фатьяновский, Волосово-Даниловский, Великосельский, Тимофеевский, Горкинский и др.).
На ранней стадии развития фатьяновской культуры могильники с числом погребений 2-10 чаще располагаются на берегах рек, они встречены в Московской и на юге Калининской обл. На развитой стадии с ни располагаются в основном на высоких моренных холмах недалеко от водоемов, число погребений — от 10 до 25 (Ярославская, Ивановская и север Калининской обл.). На поздней стадии могильники появляются на водоразделах, но обязательно около берегов речек, число погребений от 25 до 125 и выше. Самыми большими могильниками на Верхней Волге являются Волосово-Даниловский (125 погребений), а на Средней Волге — Балановский (117 погребений). Увеличение числа погребений в могильниках идет в направлении к северу, северо-востоку и востоку. Данный факт подтверждает наш вывод о постепенном освоении территории и дает ключ к выяснению направлений в расселении фатьяновских племен и определению хронологии тех или других памятников.
В Московской обл. могильники редки и расположены сравнительно далеко друг от друга, а на севере Калининской, в Ярославской и Ивановской обл. они сосредоточены группами — «гнездами» на расстоянии 1–2 км. «Гнездовое» расположение могильников указывает на концентрацию отдельных фатьяновских племен в определенных местах.
Наряду с грунтовыми могильниками у фатьяновцев существовали и курганные могильники, но появляются они на поздней стадии развития культуры и главным образом на Средней Волге на балановской территории. Их очень немного, и они не характерны для фатьяновской культуры. Отдельные погребения встречаются на многослойных поселениях по берегам рек (Ока), указывая путь движения фатьяновских племен на восток.
Вопрос о поселениях фатьяновской культуры до сих пор окончательно не решен для ее значительной территории. Только в восточной, балановской части ее ареала теперь известны десятки поселений (Степанов, 1950, 1967; Бадер, 1963; Халиков, 1969; Бадер, Халиков, 1976). «Отсутствие» поселений на большей части территории фатьяновской культуры объясняется исследователями по-разному. Одно время приверженцы автохтонного происхождения фатьяновской культуры считали определенные неолитические стоянки фатьяновскими поселениями, а керамику из могильников рассматривали как ритуальную. Другие исследователи отсутствие поселений объясняли кочевым бытом фатьяновских племен (Третьяков П.Н., 1966), оставлявших недолговременные поселения типа селищ, или расположением фатьяновских поселков в неисследованных археологами местах (на торфяниках, распаханных полях и пр.), на водоразделах (Бадер, 1939). П.Н. Третьяков, базируясь на мнении А.Я. Брюсова о враждебных отношениях местных охотничье-рыболовческих племен к пришлым фатьяновцам (Брюсов, 1952), высказал предположение о кратковременности фатьяновских поселений, культурный слой в которых не успевал накапливаться (Третьяков П.Н., 1966). Некоторые ученые запада считали фатьяновцев военными отрядами, которые при частых передвижениях не оставляли стоянок с большим культурным слоем. Вряд ли это утверждение соответствует действительности. Сейчас известны фатьяновские могильники с большим количеством погребений (20–40 и свыше 100), что свидетельствует об их длительном обитании на одном месте.
При решении этого вопроса надо исходить из хозяйственной деятельности фатьяновских племен, специфики их лесного скотоводства и, возможно, «огневого» земледелия. Кроме того, необходимо по-новому взглянуть на все увеличивающиеся факты нахождения фатьяновских культурных остатков на поздненеолитических стоянках. Эти находки раньше расценивались как факты связи местных племен с фатьяновцами. Мы же сейчас склонны видеть в них остатки фатьяновских поселений. Эти места встречаются на всей территории, занятой фатьяновскими племенами, но не в одинаковой мере. Чем дальше на восток от Московской, Калужской и Калининской областей, тем больше фатьяновских вещей на поздненеолитических стоянках. Следует отметить, что всюду фатьяновские вещи на стоянках встречаются только в поздневолосовских слоях и слоях с текстильной керамикой, что дает право датировать начало фатьяновской культуры временем поздних волосовцев, а конец ее — временем распространения ранней текстильной керамики.
Небольшое количество фатьяновских вещей на стоянках в Калининской, Московской и части Ивановской обл., а также малое число погребений в могильниках этих областей позволяет предполагать большую подвижность московско-клязьминских племен фатьяновской культуры и наличие здесь небольших кратковременных поселений. На территории распространения верхневолжских фатьяновских племен количество фатьяновских культурных остатков на поздненеолитических стоянках возрастает в направлении с запада на восток и северо-восток, о чем свидетельствуют находки на таких стоянках, как Золоторучье I, Рождественский остров, Польцо, Дикариха, Торговище I, Николо-Перевоз, Ворокса, Туровская, Борань, Станок, Федоровская, Сахтыш I, II, IV, VIII, Толстуха и др. (Крайнов, 1972б). Если на западных стоянках находки исчисляются единицами, то на восточных, таких как Николо-Перевоз, Борань, Сахтыш I, Дикариха и др., находки исчисляются десятками и сотнями.
Рядом с этими поселениями обнаружены и фатьяновские могильники, а на стоянке Николо-Перевоз — фатьяновские погребения. На этих стоянках найдены обломки типичных фатьяновских глиняных сосудов, каменные сверленые топоры-молотки, высверлины от топоров, указывающие на производство их здесь же на поселениях; кремневые клинья, ножи, скребки, костяные украшения, костяные орудия фатьяновского типа и др. Кроме того, на указанных стоянках встречаются тонкостенная керамика с примесью песка с нарезным и штампованным мелкозубчатым орнаментом, культурная принадлежность которой не определена. Она близка фатьяновской и также встречена в поздневолосовском слое. На стоянках Сахтыш I, II особенно много этой «фатьяновской» керамики. Возможно, это кухонная посуда. Примеров резкой разницы кухонной и ритуальной посуды в одной культуре много даже на территории Европейской части СССР. На Средней Волге фатьяновские (балановские) вещи также находят на поздних стоянках, там же обнаружены десятки фатьяновских поселений (Бадер, 1963; Халиков, 1969; Бадер, Халиков, 1976). За последние годы увеличились находки на поселениях фатьяновских вещей, встречены скорченные погребения и другие культурные остатки на многочисленных стоянках Волго-Окского междуречья.
Рассмотренные примеры приводят к необходимости переоценки вопроса о поселениях фатьяновской культуры. Возможно, выясненная нами закономерность в увеличении количества фатьяновских находок на поселениях и количества погребений в могильниках рисует картину расселения и постепенного оседания фатьяновских племен в направлении с запада на восток.
Случайные находки вещей фатьяновской культуры, главным образом каменных сверленых топоров-молотков, также служат важным источником для установления локализации определенных форм топоров, топографии их находок, передвижения отдельных племен и освоения ими территории. Случайные находки топоров встречаются преимущественно по берегам крупных рек (Западная Двина, Волга, Ока, Клязьма и др.), указывая тем самым на значение речных путей при передвижениях фатьяновских племен. Наблюдается увеличение количества случайных находок в направлении с запада на восток и северо-восток, что совпадает с расширением ареала культуры в указанном направлении.
На основании учета всех памятников фатьяновской культуры (могильников, поселений и мест случайных находок) устанавливается огромная территория их распространения (карта 5). Из приведенной карты видно, что фатьяновские племена во II тыс. до н. э. занимали почти всю центральную (лесную) часть европейской территории СССР — от Псковского озера до р. Вятки, от верховьев Десны до устьев Суры, Свияги и Цивиля и от границ Вологодской области до Пензы[10].
Карта 5. Распространение основных памятников фатьяновской культуры.
а — могильники московско-клязьминской группы; б — могильники верхневолжской группы; в — могильники «смешанные», московско-клязьминской и средневолжской групп; г — могильники «смешанные», верхневолжской и средневолжской групп; д — могильники средневолжской (балановской) группы; е — стоянки верхневолжской группы; ж — могильники окско-деснинской группы; з — могильники двинско-ильменской группы; и — курганные могильники средневолжской группы.
Памятники Новгородской обл.: 1 — Бронницкий могильник; 2 — Подгощинский могильник; 3 — Старорусский могильник; 4 — д. Елга; 5 — Шелонский могильник.
Памятники Калининской обл.: 6 — г. Торопец; 7 — Выгодово; 3 — Мартисовский могильник; 9 — с. Городолюбля; 10 — Вышний Волочек (стоянка); 11 — Овинищинский могильник; 12 — Краснохолмский могильник; 13 — Желобнянский могильник; 14 — Лозьевский могильник; 15 — Болшневский могильник; 16 — Олочинский могильник; 17 — Таскаихский могильник; 18 — с. Хотошино; 19 — Лихачевский могильник; 20 — Ошурковский могильник; 21 — Тургиновский могильник.
Памятники Московской обл.: 22 — Абушковский могильник; 23 — Новлянский могильник; 24 — Ханевский могильник; 25 — Ивановогорский могильник; 26 — Баланинский могильник; 27 — Солнечногорский могильник; 28 — Пятницкий могильник; 29 — Бужаровский могильник; 30 — Трусовский (Истринский) могильник; 31 — Икшанский могильник; 32 — Протасовский могильник; 33 — с. Николо-Перевоз (могильник); 34 — Николо-Перевоз (стоянка); 35 — Кузьминский могильник; 36 — Ахтырский могильник; 37 — Давыдковский могильник; 38 — Верейский могильник; 39 — Буньковский могильник.
Памятники Калужской обл.: 40 — Михеевский могильник; 41 — Детчинский могильник; 42 — Людиновский могильник; 43 — Козельский могильник.
Памятники Рязанской обл.: 44 — Поркинский могильник; 45 — с. Горицы; 46 — с. Куземкино; 47 — г. Касимов.
Памятники Ярославской обл.: 48 — Золоторучьинская стоянка; 49 — Копринская стоянка; 50 — Пречистьинский могильник; 51 — Волосово-Даниловский могильник; 52 — Холмовогорский могильник; 53 — Вауловский могильник; 54 — Наумовский могильник; 55 — Никульцинский могильник, Воронковский могильник; 56 — Фатьяновский могильник; 57 — Ворокский могильник; 58 — д. Ворокса (стоянка); 59 — Великосельский могильник; 60 — Халдеевский могильник; 61 — Голузиновский могильник; 62 — Рождественский остров (стоянка); 63 — Фатьяновский могильник II; 64 — Карашский могильник; 65 — Дикариха (стоянка).
Памятники Ивановской обл.: 66 — Милославский могильник; 67 — Ильинско-Хованокий могильник; 68 — Тимофеевский могильник; 69 — Кривцовский могильник; 70 — Мытищинский могильник; 71 — Сахтыш I, II, IV (стоянки); 72 — Скомороховский могильник; 73 — Дьяковский могильник; 74 — Юрьевецкий могильник; 75 — Змеевский могильник; 76 — Заборьевский могильник.
Памятники Костромской обл.: 77 — Борань (стоянка); 78 — Станок (стоянка); 79 — Говядиновский могильник; 80 — Горицкий могильник; 81 — г. Буй (могильник); 82 — Галическая стоянка (Туровская); 83 — Юрьевский могильник; 84 — Игодовский могильник.
Памятники Владимирской обл.: 85 — Сущевский могильник; 86 — Ковровский могильник; 87 — Шашевский могильник; 88 — Плеханов Бор (стоянка); 89 — Панфилово (стоянка).
Памятники Горьковской обл. и Среднего Поволжья: 90 — д. Кошкино; 91 — Губцевский могильник; 92 — Чуркинский могильник; 93 — Сейма (стоянка); 94 — Уреньский могильник; 95 — Васильсурское поселение; 96 — Курмышский могильник; 97 — Сергачский могильник; 98 — Балановский могильник; 99 — Козловский могильник; 100 — Буй II (поселение); 101 — Синцовский курган; 102 — Кубашевское поселение; 103 — Таутовский грунтовый могильник; 104 — Таутовский курганный могильник; 105 — Атли-Касинский могильник; 106 — Таланкина Гора (поселение); 107 — Ош-Пандо (поселение); 108 — Чурачикский I курган; 109 — Чурачикский II курган; 110 — Красновидовский могильник; 111 — Озименки (стоянка); 112 — Хула-Сюч.
Следует указать, что западные границы культуры еще недостаточно выяснены, так как здесь не производились такие широкие плановые исследования фатьяновских памятников, как в Волго-Окском междуречье. Обнаруженные в этой зоне каменные сверленые топоры-молотки разнородны, что указывает на контактную зону с родственными прибалтийскими культурами боевых топоров. Северная граница очерчена по массовым находкам топоров и могильникам. Здесь фатьяновские памятники встречаются далеко за Волгой — у южных границ Вологодской и Кировской обл. Отдельные находки фатьяновских топоров обнаружены на берегах Белого озера и в других местах Вологодской и Архангельской обл. Они, очевидно, указывают или на связи с местными племенами, или на проникновение по рекам и речкам небольших групп фатьяновцев далеко на север.
На юго-западе фатьяновские памятники известны в верховьях Десны и Оки. Здесь они граничат со среднеднепровской культурой. На юге граница проходит ниже среднего течения р. Оки. На юге-востоке и востоке фатьяновские памятники балановского типа распространялись по Суре, Свияге, Цивилю и Мокше. В Среднем Поволжье они спускаются по Волге ниже устья Камы. Отдельные могильники встречаются на р. Белой (у г. Бирска) и даже в Башкирии найдено несколько каменных сверленых топоров фатьяновского типа. Очевидно, отдельные группы фатьяновцев проникали далеко на восток, на территорию распространения медистых песчаников, в поисках металлургического сырья.
Обширная территория, занятая фатьяновскими племенами, а также плотность расположения памятников приводят к выводу об относительной длительности существования культуры. Обзор карты ареала фатьяновской культуры показывает, что концентрация памятников различна. Их немного в западной части ареала (Новгородская, Псковская, Великолукская обл.), что, вероятно, объясняется недостаточной исследованностью. В Калининской обл. их значительно больше и число их увеличивается вниз по течению р. Волги. Наибольшая концентрация памятников наблюдается в Бежецком, Краснохолмском, Кашинском, Калязинском, Кимрском, Ржевском и Зубцовском районах.
Карта 6. Фатьяновская культура и ее окружение.
а — северные культуры с ямочно-гребенчатой керамикой; б — прибалтийская культура ладьевидных топоров; в — финская культура ладьевидных топоров; г-д — культура шаровидных амфор и шнуровой керамики; е — позднетрипольская культура; ж — катакомбная культура; з — фатьяновская культура; и — среднеднепровская культура; к — полтавкинская культура; л — неисследованные места.
Расположение памятников на карте дает наглядное представление о движении фатьяновских племен, с одной стороны, по Западной Двине на Волгу, а с другой — с территории Смоленской области по Днепру и Вазузе на Волгу. Очевидно, территория первых фатьяновцев была сравнительно небольшой и только позднее произошло постепенное расселение фатьяновских племен.
Сходство погребального обряда, погребального инвентаря, других элементов материальной культуры свидетельствует, что фатьяновские племена, расселившиеся на огромной территории, имели генетическое родство и составляли единую культурно-историческую общность.
Исследования фатьяновских памятников позволяют выделить среди них локальные и хронологические группы. О.А. Кривцова-Гракова первая поставила вопрос о неоднородности фатьяновских памятников и наметила три разновременные группы могильников: московскую, ярославскую и чувашскую (восточную) (Кривцова-Гракова, 1938, 1947а). В основном она правильно подметила своеобразие каждой из трех основных групп, но вряд ли можно согласиться с ней о прямолинейной трансформации одной группы в другую с последовательным исчезновением предыдущей. Одновременно Д.А. Крайнов выделил четыре группы фатьяновских памятников с подразделением каждой из них на ранние и поздние (Крайнов, 1941). Позднее О.Н. Бадером восточные памятники фатьяновской культуры были выделены в самостоятельную балановскую культуру. В дальнейшем им и А.Х. Халиковым были разработаны и освещены вопросы происхождения, хронологии, периодизации обряда погребения, материальной культуры и хозяйства балановской культуры (Бадер, 1950а, 1961б, 1963 и др.; Халиков, 1964, 1969 и др.).
На основании современных данных фатьяновские памятники можно разбить на следующие основные локально-хронологические группы (карта 7):
1. Двинско-ильменская группа. Памятники сосредоточены по верховьям Западной Двины, по Ловати, берегам Ильменского озера, по Волхову и Мете. Они граничат на юго-западе с латвийскими, в районе Псковского озера — с эстонскими и на севере — с финскими памятниками культуры ладьевидных топоров (карта № 5). Памятники этой группы имеют смешанный характер — фатьяновско-прибалтийский.
2. Московско-клязьминская группа. Ее памятники концентрируются в верховьях Днепра и Волги, по Москве-реке и Клязьме с их притоками. Они занимают Смоленскую и Московскую обл., юг и юго-запад Калининской обл., юг Ярославской, юго-запад Ивановской, большую часть Владимирской и север Калужской обл. Отмечается близость этих памятников с верхнеднепровскими памятниками среднеднепровской культуры[11]. Возможно, в будущем здесь можно будет выделить особую группу (карта № 5).
3. Верхневолжская группа. Памятники ее располагаются по Верхней Волге и ее притокам и отчасти по северным притокам Клязьмы. Они занимают северную половину Калининской и Ярославской обл., Костромскую обл. и часть Ивановской. На левом берегу Волги они доходят до границ Вологодской и Кировской обл., на востоке частично заходят в Горьковскую обл. Продвижение этих племен хорошо прослеживается вниз по Волге. По количеству объектов это самая многочисленная и выразительная группа (карта № 5).
4. Окско-деснинская группа. Ее памятники расположены в Верхней Окско-Деснинской речной системе. Они занимают территории Орловской, Брянской и Рязанской обл., а также части Калужской (на Угре), Московской (юг) и, возможно, Курской обл. (карта № 5). Эти памятники, с одной стороны, близки среднеднепровским памятникам, а с другой — московско-клязьминским и ранним сурско-свияжским. Они также являются смешанными в пограничных территориях.
5. Сурско-свияжская группа (балановская). Памятники этой группы сосредоточены по Суре, Свияге, Цивилю, Мокше, Нижней Каме и Средней Волге, т. е. занимают огромную территорию в Пензенской и Горьковской обл., а также в Мордовской, Чувашской и Татарской АССР (карта № 5). Эта многочисленная группа в основном является более поздней, чем московско-клязьминская и верхневолжская[12].
Карта 7. Предполагаемые зоны распространения групп фатьяновской культуры.
а — культуры шаровидных амфор и шнуровой керамики; б — культуры ладьевидных топоров Прибалтики; в — неисследованная зона; г — двинско-ильменская группа; д — среднеднепровская культура; е — московско-клязьминская группа; ж — верхневолжская группа; з — окско-деснинская группа; и — нижнеокская группа; к — вятско-ветлужская группа; л — балановская группа (средневолжская).
Кроме этих основных групп выделяются хронологические группы памятников нижнеокских и вятско-ветлужских. Наиболее ранние памятники встречаются на Западной Двине, Ловати, по верховьям Днепра и Волги, на Москве-реке, Десне, в верховьях Оки и на Свияге, а наиболее поздние — в Ярославско-Костромском Поволжье, на Средней Волге и в Вятско-Ветлужском междуречье.
Сейчас все исследователи признают, что фатьяновские племена являются пришлыми. Они расселились в основном на территории, занятой поздневолосовскими племенами. Приходится признать или одновременное сосуществование на одной территории фатьяновцев и поздних волосовцев, или допустить, что фатьяновские племена вытеснили волосовские и частично смешались с ними. Возможно, в Волго-Окском междуречье фатьяновцы попали не в чуждую среду, а в этнически близкую волосовскую среду. На западе фатьяновские племена соприкасались с балтийскими родственными культурами ладьевидных топоров, на юго-западе — со среднеднепровскими родственными племенами. На юге они граничили с чуждыми им поздними катакомбными племенами, на юге-востоке — с полтавкинской и позднее — с абашевской культурами, на востоке — с приуральскими и камскими племенами эпохи бронзы и на позднем этапе — с племенами срубной культуры.
Не исключено, что у фатьяновцев были контакты и с племенами андроновской культуры, о чем свидетельствуют могильники у г. Бирска на р. Белой и находки фатьяновских топоров в Башкирии. На севере и северо-западе с фатьяновцами соприкасались потомки племен поздних культур с ямочно-гребенчатой керамикой.
Погребальный обряд и погребальный инвентарь фатьяновцев являются основным историческим источником для суждения о фатьяновском обществе в целом, его хозяйстве, социальном устройстве и духовной культуре. Если у местных неолитических обитателей (охотников и рыболовов) погребения совершались прямо на поселениях около жилищ, то у фатьяновских скотоводческих племен «жилища мертвых» отделяются от «жилищ живых». У них появляются кладбища на высоких холмах, что свидетельствует об особых верованиях фатьяновцев, возможно, об отделении в их сознании земной жизни от загробной.
Своих умерших фатьяновцы погребали в грунтовых могильных ямах, однообразное устройство которых было общим для всех фатьяновских племен. Глубина могил различна — от 10 до 270 см, в большинстве — от 100 до 150 см. Размеры также неодинаковы: самые большие достигали величины 560×300 см, а самые малые — от 150 до 90 см. Размеры, глубина и место могил на могильниках зависели от общественного положения погребенных и возраста: чем почетнее и старше был член рода, тем больше размеры и глубина могилы. У различных фатьяновских племен при наличии общих черт в ориентировке могил отмечаются и различия. 1) В московско-клязьминских памятниках преобладает направление могил с востока на запад, а позднее — с юго-востока на северо-восток, но вместе с этим существуют направления юго-восток — северо-запад и юг-север. 2) В верхневолжских памятниках основной ориентировкой могил является юго-запад — северо-восток, но встречаются юго-восток — северо-запад, юг — север и восток — запад. Надо отметить, что ориентировки юго-восток — северо-запад и юг — север наблюдаются в основном в памятниках Ивановской обл., связанных с Клязьминской речной системой. 3) В Балановском могильнике господствуют две ориентировки: юго-запад — северо-восток и юг — север, но есть восток — запад и реже — юго-восток — северо-запад.
В могилах устраивали особые погребальные сооружения прямоугольной формы с выступающими углами сложной конструкции (рис. 24). Они впервые были открыты Д.А. Крайновым при раскопках в 1933 г. Вауловского могильника в Ярославской обл. (Крайнов, 1941). Делались они из легкого разнообразного материала (деревянных плах, досок, луба, бересты, плетенки и др.). Иногда стенки сооружения обмазывали глиной. Различная высота и размеры сооружений указывают, вероятно, на неодинаковое общественное положение погребенных. Такие погребальные сооружения («жилища мертвых») встречаются в московско-клязьминских, верхневолжских и средневолжских фатьяновских памятниках, у прибалтийских племен культуры ладьевидных топоров, в Финляндии и Дании в одиночных погребениях культуры с боевыми топорами, указывая на общность их происхождения.
Погребальные сооружения устанавливались после копки могил, а покойника, завернутого в шкуру или бересту, клали в готовое сооружение, верх которого покрывался легким настилом. Почти все погребенные лежали в скорченном положении на правом или левом боку, мужчины в основном на правом боку головой на запад, юго-запад и северо-запад, а женщины на левом боку головой на восток, юго-восток и северо-восток. Соответственно полу погребались и дети.
Однако есть исключения в положении покойников, особенно в парных погребениях. Положение погребенных на спине с раскинутыми ногами обнаружено только в семи случаях в могильниках всех групп (рис. 24, 6). Трупосожжение встречается редко и только в памятниках, граничащих со среднеднепровскими (Истринском, Тургиновском и Ошурковском могильниках).
Ориентировка лица погребенных фатьяновцев направлена в основном на юг, юго-восток и восток, т. е. связана с положением солнца. Возраст погребенных различен. Наибольшая смертность взрослых падает на возраст от 30 до 50 лет, а детей — от 2 до 5 лет. Женщины редко доживали до 40 лет, а мужчины жили дольше, но крайне редко — до 60 или 70 лет. Этот возраст характерен для наиболее богатых погребений, главным образом «вождей».
В погребальном обряде большую роль играл уголь. В некоторых могилах встречаются скопления углей в виде кострищ и отдельных угольков. Часто находят угли около черепа и ног. Очевидно, огонь считали очистительной силой. Иногда в погребениях под сосудами лежали кремневые отщепы, положенные сюда, очевидно, как символ огня. Очень редко встречается в погребениях красная краска.
Все фатьяновские погребения сопровождаются погребальным инвентарем, состоящим из каменных, кремневых, костяных и металлических орудий и поделок, глиняных сосудов, костей животных[13], раковин и пр. Количество и качество погребального инвентаря зависит от пола и возраста погребенных, кроме того, есть более богатые и бедные погребения, что указывает на зачатки имущественного или социального неравенства. К наиболее богатым относятся погребения военачальников или вождей.
В расположении инвентаря наблюдается довольно строгая закономерность. Определенного назначения вещи всегда занимали одно и то же место в могиле. Боевые каменные сверленые топоры-молотки клали на ранней стадии развития культуры с каждым мужчиной, а иногда с женщинами и детьми. У мужчин они обнаружены около головы, а у юношей — в ногах. Медные вислообушные топоры клались в берестяных футлярах только в могилы вождей, чаще перед лицом.
Кремневые клиновидные топоры встречаются во всех погребениях, кроме могил «вождей». Располагаются они у ног, но иногда у пояса, перед лицом и за черепом. Почти обязательное присутствие их во всех погребениях, даже в детских, свидетельствует о важном значении этого орудия в хозяйстве фатьяновского общества. Полировальные каменные плиты встречаются редко и только в мужских могилах.
Кремневые ножи — также необходимая принадлежность каждого погребения. В их расположении наблюдается строгая закономерность. У мужчин они находятся у пояса, рядом с кистью руки, а у женщин — в ногах около сосудов или в сосудах. Другое расположение крайне редко. Этим, очевидно, подчеркивается роль мужчины — воина, пастуха и охотника, и женщины — домашней хозяйки. В ранних могильниках присутствуют настоящие ножи, а в поздних они заменяются их «символами» (обломками, недоработанными орудиями, осколками и пр.). Костяные орудия встречаются одинаково во всех погребениях и находятся в основном у ног погребенных и реже — в других местах. В женских погребениях они часто обнаружены в сосудах. Шилья, проколки, лощила сопровождают в основном женские погребения, а долота, наконечники стрел, кинжалы, роговые острия и пр. — мужские погребения.
Из металлических вещей с мужчинами кладут топоры, копья и редко украшения, а с женщинами — медные шилья и разнообразные украшения: браслеты, перстни, привески, пронизки, спиральки, колечки и пр.
В женских погребениях очень часты всевозможные украшения из зубов и костей животных и птиц, а также пронизки (бусы) из раковин речной двустворки и редко — из янтаря. По их расположению можно судить, что они употреблялись не только в качестве ожерелий, но и как украшения головного убора, одежды и обуви.
Во всех могилах обычны различные амулеты, сделанные из клыков и зубов медведя (иногда с медными колечками), собаки и кабана. Зубы собаки кладутся как обереги в разных местах погребений. Амулеты из клыков медведя кладутся около кистей рук, около пояса или черепа.
Характерной чертой всех фатьяновских погребений является своеобразная круглодонная бомбовидная и шаровидная посуда. Сосуды ставятся в разном количестве (от 1 до 8), но также в определенных местах. Основная масса (80 %) находится в ногах погребенных у стенки сооружения. За черепом, перед лицом и у пояса сосуды встречены редко и только в погребениях женщин и юношей. Иногда (в богатых погребениях) их находят на крыше погребального сооружения. В женских погребениях всегда больше сосудов, что доказывает особую роль женщины в домашнем хозяйстве.
В московско-клязьминских могильниках в одной могиле было в среднем один — два сосуда, в верхневолжских — два-четыре сосуда, а в Балановском могильнике — еще больше. Увеличение количества сосудов и большее разнообразие их форм на поздней стадии развития говорят об усложнении хозяйства и улучшении жизненных условий фатьяновцев.
Известны находки и других вещей: раковин речного моллюска, кусков смолы и вара, трута, огнива, кремневых пластинок, скребков, нуклеусов, осколков, наконечников стрел, резчиков и т. д. Они дополняют наши сведения о различных сторонах жизни фатьяновцев. Кроме того, в могилах встречаются кости животных (главным образом свиньи и овцы) — это остатки мясной пищи, сопровождавшей погребение. В некоторых могилах встречаются кости свиньи и овцы в анатомическом порядке (клались части туш этих животных). Костные остатки мясной пищи всегда наблюдались в ногах погребенного рядом с сосудами и редко в сосудах. Следует отметить, что кости крупного рогатого скота никогда не были встречены. Только в поздних могильниках встречаются поделки из костей коровы и остатки черепов над могилами. Этот факт, возможно, указывает на молочное направление скотоводства. Наконец, следует упомянуть о ритуальных погребениях животных в некоторых могильниках фатьяновской культуры: овцы — козленка в Сущевском, Говядинском, Фатьяновском и Вауловском могильниках (в последнем овца была захоронена в отдельной могиле в погребальном сооружении — как человек) (Крайнов, 1941); медведей в Холмогорском и Вауловском могильниках, захороненных отдельно от человека; собак в Тимофеевском, Волосов-Даниловском и Болшневском могильниках (Крайнов, 1972б).
Совокупность всех современных данных, полученных исследованиями фатьяновских памятников, приводит к выводу о существовании у фатьяновских племен комплексного хозяйства (скотоводства, земледелия, охоты, рыболовства и собирательства) с главенствующей ролью скотоводства; о существовании земледелия имеются только косвенные данные.
Остеологические остатки домашних животных из могильников разных групп, детали обряда погребения, топография расположения могильников, изменения количества и форм сосудов в погребениях и т. д. дают возможность восстановить картину развития скотоводства у фатьяновцев. В ранних могильниках московско-клязьминской группы встречаются костные остатки свиньи и очень редко овцы. В более поздних памятниках на Верхней Волге кости свиньи и овцы найдены в одинаковом количестве, а в самых поздних могильниках Верхней и Средней Волги, относящихся ближе к середине II тыс. до н. э., наряду с костями свиньи и овцы появляются кости коровы и лошади. Таким образом, на ранней стадии развития главную роль в стаде играет свинья, затем увеличивается роль овцы. (Кстати, такая же картина наблюдается и в памятниках среднеднепровской культуры и прибалтийской культуры ладьевидных топоров). Появляются специальные ритуальные погребения овцы на могильниках. На самой поздней стадии возрастает роль крупного рогатого скота, разводимого главным образом для получения молочной продукции. Скотоводство становится основой хозяйства фатьяновских племен.
Фатьяновцы пасли свой скот в лесах, и это резко отличает фатьяновское скотоводство от степного, где свинья играет в стаде ничтожную роль. Скотоводство фатьяновцев сходно со скотоводством племен родственных культур Среднего Днепра, Белоруссии и Прибалтики. Вероятно, скотоводство у фатьяновцев было стойловым, придомным, с заготовкой корма на зиму (веники, ветки, кора, сено, желуди и пр.) и летними выпасами, совершаемыми пастухами-мужчинами со сторожевыми собаками. Погребения таких пастухов с собаками найдены в Волосово-Даниловском, Тимофеевском и Болшневском могильниках (Крайнов, 1972б). Скотоводство давало основную пищу фатьяновцам (мясо и молочные продукты), а также кожу, шкуры и шерсть для производства обуви и одежды. Кости животных шли на выработку орудий и поделок.
О формах земледелия фатьяновцев пока трудно судить. Еще В.А. Городцов допускал наличие у фатьяновцев земледелия на основании находок бронзовых серпов на территории распространения фатьяновской культуры (Городцов, 1914а). С.П. Толстов и П.Н. Третьяков также считали возможным существование у фатьяновцев земледелия, но существенных доказательств не приводили (Толстов, 1930; Третьяков П.Н., 1935). Более подробную характеристику земледелия фатьяновцев дает О.Н. Бадер. Он называет его подсечным, исходя только из расположения фатьяновских памятников (Бадер, 1939). Скорее оно было подсечно-огневым (Крайнов, 1972б). Поэтому большой интерес представляют безлесные пространства Ярославской, Ивановской и Калининской обл. (Бежецкий, Даниловский районы). Здесь фатьяновские могильники располагаются группами. Вероятно, эти безлесные пространства — результат подсечно-огневого земледелия фатьяновцев. Но, очевидно, оно не имело основного значения в хозяйстве, и поэтому земледельческие орудия в обряде погребения не зафиксированы. Однако увеличение количества клиновидных кремневых топоров в погребениях поздних могильников косвенно свидетельствует о возможности подсечно-огневого земледелия у фатьяновцев.
Вероятно, значительное место в хозяйстве фатьяновцев занимала и охота. Костные остатки в могильниках свидетельствуют об охоте на медведя, северного оленя, лося, кабана, косулю, куницу, лисицу, рысь, волка, бобра и пр. Она производилась с целью добычи мяса и пушнины. Домашняя собака типа лайки была, очевидно, не только сторожем стада, но и участвовала в охоте.
Находки костей рыб, бус из рыбьих позвонков и раковин речных моллюсков свидетельствуют о рыболовстве и собирательстве.
Наряду с основными видами хозяйственной деятельности фатьяновцы занимались производством орудий труда и быта, оружия, украшений, гончарным делом, металлообработкой, строительством жилищ, лодок и т. д.
Несмотря на находки металлических изделий в фатьяновских могильниках, основную роль в их хозяйственной деятельности продолжают играть орудия, сделанные из камня, кремня и кости. Наивысшего мастерства фатьяновцы добились в выработке каменных сверленых боевых топоров-молотков. Сейчас насчитывается около 20 различных типов этих орудий (рис. 25). Многие из них по изяществу и совершенству форм, технике сверления и полирования, украшениям (нервюрам и лучеобразным нарезкам около сверлин) являются высокохудожественными произведениями (Крайнов, 1963, 1964а, 1972б).
У отдельных фатьяновских племен были свои излюбленные формы боевых топоров, по которым можно безошибочно определить тот или иной локальный вариант фатьяновской культуры. Например, усеченно-ромбические и длиннообушковые топоры (рис. 25, 2, 12) характерны для московско-клязьминской группы племен (карты № 8 и 9), длиннолопастные (рис. 25, 21–23; карта № 10) — для верхневолжских племен, коротколопастные (рис. 25, 24–26; карта № 10) — для деснинско-окских и средневолжских племен и т. д. Массовое производство каменных боевых топоров диктовалось необходимостью иметь эффективное оружие при продвижении фатьяновцев по чужой территории. Делались топоры из валунного камня (диабаза, гранита, диорита, порфирита и пр.). Своего расцвета техника боевых топоров достигает в первой половине II тыс. до н. э. Их боевое значение теряется с появлением более грозного оружия — медных вислообушных топоров.
Карта 8. Распространение длиннообушковых каменных сверленых топоров-молотков на территории фатьяновской культуры.
Длиннообушковые топоры: 1 — г. Москва (Сивцев Вражек); 2 — Волоколамский р-н; 3 — Звенигородский р-н; 4 — д. Трусово; 5 — с. Зубово; 6 — г. Москва; 7 — г. Химки; 8 — с. Зимница Калужской обл.; 9 — г. Калуга; 10–12 — Калужская обл.; 13 — д. Коломенка Калужской обл.; 14 — с. Николаевка (Калужская обл.); 15 — с. Новое (Калужская обл.); 16 — с. Торицы (Рязанская обл.); 17 — Поркино (Рязанская обл.); 18 — с. Устрянь (Рязанская обл.); 19 — с. Икша (Московская обл.); 20 — оз. Овселуг (Калужская обл.); 21 — Тургиновский могильник; 22 — с. Поречье (Московская обл.); 23 — Холмовогорский могильник; 24 — Никульцинский могильник; 25 — Наумовский могильник; 26 — Данильцевский могильник; 27 — д. Шумятино (Ивановская обл.).
Карта 9. Распространение ромбических усеченных топоров-молотков на территории фатьяновской культуры.
а — ромбические узкообушные топоры:
Московская обл.: 1 — с. Вороново; 2 — г. Дмитров; 3 — с. Синьково; 4 — д. Илешки; 5 — г. Москва; 6 — Ново-Петровский р-н; 7, 8 — Ногинский р-н; 9 — Верейский могильник; 10 — д. Кузнецово; 11 — ст. Малаховка; 12 — с. Колтово; 13 — с. Николо-Перевоз; 37 — д. Татищево; 38 — Минское шоссе; 39 — д. Головино; 40, 41 — Истринский могильник. Рязанская обл.: 14 — г. Касимов; 15, 25, 26 — Рязанская обл.; 24 — р. Ока; 34 — р. Проня (Спасский р-н); 35 — г. Шацк; 36 — Рязанская обл. Ярославская обл.: 17 — с. Деболовское; 18 — с. Сулость; 30 — Сарское городище; 31 — д. Рахманово; 32 — д. Борисовское; 33 — с. Угодичи. Ивановская обл.: 19 — Аньковский могильник; 20 — д. Мидовское; 21 — д. Спирки; 23 — д. Никитинское; 27 — д. Чурилово. Калининская обл.: 16 — г. Ржев; 29 — г. Торжок. Костромская обл.: 22 — г. Кострома; 28 — д. Вежи.
б — ромбические усеченные топоры:
Московская обл.: 1 — Ногинский р-н (Буреломка); 2 — с. Моносеино; 3 — с. Никольское; 4 — с. Спиридоново; 5 — г. Москва; 6 — около г. Москвы; 7 — с. Абушково. Калужская обл.; 8 — г. Козельск. Рязанская обл.: 9 — с. Горицы; 10 — с. Парахино; 11 — Спасский р-н; 12 — с. Старое Амесьево; 13 — с. Ухарь; 14 — с. Новообрезово; 15 — села Никольское и Дедюхино. Калининская обл.: 16 — г. Зубцов; 17 — с. Терешково; 18 — г. Калинин; 19 — г. Кашин; 30 — д. Пролежнево; 31 — г. Ржев; 34 — с. Холохольня; 35 — с. Новое. Ярославская обл.: 20 — с. Днево-Городище; 21 — д. Борисовское; 22 — д. Огарево; 23 — с. Угодичи; 24 — д. Старо-Высоково; 25 — д. Плоски; 27 — г. Рыбинск. Ивановская обл.: 26 — с. Пенья. Костромская обл.: 28 — д. Болотново; 29 — д. Вежи. Брянская обл.: 32 — г. Брянск; 33 — д. Макаровка.
Карта 10. Распространение фатьяновских длиннолопастных и коротколопастных каменных сверленых топоров-молотков на территории Европейской части СССР.
а — длиннолопастные топоры:
1 — г. Чигирин Киевской обл.; 2 — с. Хотин Каменец-Подольской обл.; 8 — Борисовский р-н Минской обл.; 4 — Гродненская обл.; 5 — г. Житомир; 6, 7 — Болсуны Волынской обл.; 8 — с. Гноево БССР; 9 — г. Бобруйск Минской обл.; 10 — г. Мозырь Гомельской обл.; 11 — с. Велятичи Минской обл.; 12 — с. Немупайтис Лит. ССР; 13 — с. Лекеме Лит. ССР; 14 — с. Норвачай Лит. ССР; 15 — с. Градучай Лит. ССР; 16 — с. Хагди Эст. ССР; 17 — с. Велятичи; 18 — Латвия; 19 — г. Каунас Лит. ССР; 20 — Зап. Белоруссия; 21 — г. Бобруйск Минской обл.; 22 — с. Чернышево Новгородской обл.; 23 — с. Бронницы Новгородской обл.; 24 — с. Дубовичи Новгородской обл.; 25 — Минская обл.; 26 — с. Подобино Калининской обл.; 27 — с. Желобня Калининской обл.; 28 — с. Уткино Ярославской обл.; 29 — с. Полехово Ярославской обл.; 30 — с. Семеновское Середского р-на; 31 — Волосово-Даниловский могильник; 32 — с. Пречистое Пречистенского р-на; 33 — Говядиновский могильник; 34 — г. Тутаев; 35 — с. Великое; 36 — с. Ушаково Ярославской обл.; 37 — с. Редкино Калининской обл.; 38 — Пятница Московской обл.; 39 — г. Истра Московской обл.; 40 — с. Пестово Московской обл.; 41 — с. Фаустово Московской обл.; 42 — с. Луконино Московской обл.; 43, 44 — с. Новое Калужской обл.; 45 — г. Ковров Владимирской обл.; 46 — г. Нерль; 47 — Инсарский р-н Пензенской обл.; 48 — г. Лукьянов Горьковской обл.; 49 — Горбатовский р-н; 50 — с. Толманы Кировской обл.; 51 — Уржумский р-н Кировской обл.; 52 — Иранский р-н Кировской обл.; 53 — с. Кропник Львовской обл.; 54 — с. Дашаво; 55 — с. Станин Львовской обл.; 56 — Обручевский р-н; 57 — г. Самбор Львовской обл.; 58 — Зминач Львовской обл.; 59 — г. Ярослав Львовской обл.; 60 — Волынь-Овруч; 61 — Бучкани Львовской обл.; 62 — Вауловский могильник Ярославской обл.; 63 — Рыболовский могильник; 64 — Голузиновский могильник; 65 — Ильинский могильник; 66 — Коркинский могильник; 67 — Толбухинский могильник; 68 — г. Норское; 69 — д. Дарцево Ростовского р-на Ярославской обл.: 70 — г. Андропов; 71 — Воронковский могильник; 72 — Никульцинский могильник; 73 — Наумовский могильник; 74 — д. Чотома бывш. Пошехонского у.; 75 — г. Ростов Ярославской обл.; 76 — Пужбольский могильник; 77 — д. Вакулино Ярославской обл.; 78 — д. Романцево Гаврило-Ямского р-на; 79 — г. Углич; 80 — Григорковский могильник; 81 — д. Павлишипо; 82 — д. Родионово Угличского р-на; 83 — с. Бочкино Костромской обл.; 84 — Болтоновский могильник; 85 — с. Лыково; 86 — Сельцо Никольское; 87 — Денисовский могильник; 88 — д. Гомониха; 89 — с. Завратье; 90 — с. Варнавино Варнавинского р-па; 91 — д. Фатьянка (ус. Костромы); 92 — Пестовский могильник; 93 — т. Пучеж: 94 — г. Шуя; 95 — Жарковский могильник; 96 — Кривцовский могильник; 97 — Тимофеевский могильник; 98 — с. Антушково; 99 — д. Боровитиха; 100 — д. Пустоши Шуйского р-на; 101 — Жилкинский могильник; 102 — с. Яксаево Комсомольского р-на; 103 — д. Дубасово Тейковского р-на; 104 — д. Хромцево Фурмановского р-на; 105 — д. Майдаково Палехского р-на; 106 — Комсомольский р-н; 107 — д. Литвинове Московской обл.; 108 — г. Дмитров; 109 — Истринский р-н; НО — г. Москва; 111 — с. Луцино Звенигородского р-на; 112 — с. Михайловское Шаховского р-на; 113 — с. Поречье; 114 — с. Пестово; 115 — Новлянский могильник: 116 — г. Кашин Калининской обл.; 117 — Лозьевский могильник; 118 — г. Ржев; 119 — г. Калязин; 120 — д. Борок Бежецкого р-на; 121 — д. Борки Бежецкого р-на; 122 — д. Корницы Бежецкого р-на.
б — коротколопастные топоры:
1 — г. Галич Станиславской обл.; 2 — с. Чернилява Львовской обл.; 3 — с. Черниховцы Тернопольской обл.; 4 — с. Берлин Львовской обл.; 5 — с. Почепник Львовской обл.; 6 — Гусякин Львовской обл.; 7 — с. Ярослав Львовской обл.; 8 — Стали Львовской обл.; 9 — г. Липецк; 10 — с. Бабиковичи Могилевской обл.; 11, 12 — г. Овруч Житомирской обл.: 13 — г. Гродно; 14 — с. Антополь Брестской обл.; 15 — Латв. ССР; 16 — г. Брянск; 17 — с. Соне Эст. ССР; 18 — с. Кунила Эст. ССР; 19 — с. Бежица Брянской обл.; 20 — Куркино Брянской обл.; 21 — с. Жуково Брянской обл.; 22 — с. Белынец Брянской обл.; 23 — с. Белые Берега Брянской обл.; 24 — с. Красное Брянской обл.; 25 — с. Бор Псковской обл.; 26 — Крестьянский р-н Брянской обл.; 27 — Муромский р-н Владимирской обл.; 28 — д. Мохонино Горьковской обл.; 29 — д. Малое Окулово Горьковской обл.; 30 — д. Монихино Горьковской обл.; 31 — Покровский р-н Владимирской обл.; 32 — с. Лукино Московской обл.; 33 — с. Заборье Московской обл.; 34 — г. Серпухов (р. Ока); 35 — с. Подгещи Новгородской обл.; 36 — д. Костюневка Смоленской обл.; 37 — г. Калининград; 38 — с. Великое Рязанской обл.; 39 — г. Касимов Рязанской обл.; 40 — Волховский р-н Орловской обл.; 41 — Балановский могильник; 42 — с. Ош-Пандо; 43 — с. Шам-Булахчи; 44 — с. Новое Калужской обл.; 45, 46 — Михеевский могильник; 47 — Детчинский могильник; 48 — с. Можилово Калужской обл.; 49 — с. Погорелое Тульской обл.; 50 — с. Костенсвка Белгородской обл.; 51 — с. Загорье Брянской обл.; 52 — с. Людиново Калужской обл.; 53, 54 — с. Жуково Орловской обл.; 55 — с. Курман Рязанской обл.; 56 — г. Белев Тульской обл.; 57 — с. Озименки Пензенской обл.; 58 — с. Пушкино Мордовской АССР; 59 — г. Муром Владимирской обл.; 60–62 — г. Горький (Сормово); 63 — с. Кремешки; 64 — с. Деяново Ульяновской обл.; 65 — с. Атли-Касы Чувашской АССР; 66 — с. Мочалин Ульяновской обл.; 67 — г. Цивильск Чувашской АССР; 68, 69 — с. Верхний Байдуш Казанской обл.; 70 — с. Большая Тояба Казанской обл.; 71 — г. Пенза; 72 — с. Поповка Пензенской обл.; 73 — Иранский р-н Кировской обл.; 74 — с. Барышево Казанской обл.; 75 — Тетюши Казанской обл.; 76 — с. Большая Тойнба Казанской обл.; 77 — с. Красновидово Казанской обл.; 78 — Эбалково Мордовской АССР; 79 — р. Сура Мордовской АССР.
Из других каменных изделий следует отметить редкие находки округлых булав, метательных шаров, долот, клиновидных топоров, так называемых «выпрямителей древков стрел», пестов, терочников, молотов, полировальных плит и точильных каменных плиток. Полировальные плиты делались из красного песчаника. Некоторые из них имеют следы полировки и заточки на четырех гранях. Подобное совершенство орудий производства могло быть достигнуто с появлением особых мастеров-специалистов (Крайнов, 1972б). Находки в ряде погребений вместе с полировальными плитами целых и недоработанных топоров доказывают правильность данного вывода о специализации этого ремесла.
Высокого совершенства фатьяновцы достигли и в производстве кремневых орудий (рис. 26, рис. 27). Особенно хорошо была развита у них пластинчатая техника (наряду с отщепной), о чем свидетельствуют находки в ряде могильников прекрасно ограненных пластинок, микропластинок и карандашевидного нуклеуса (Голузиновский, Воронковский могильники). Присутствие полированных кремневых клиновидных топоров почти в каждом погребении указывает на важность этого орудия для фатьяновского хозяйства. Нами выделено около 14 типов этих топоров (Крайнов, 1972б). О массовом их производстве свидетельствуют клады таких топоров и шахты, обнаруженные на территории современной Белоруссии, где добывали кремень и производились массовые заготовки топоров, расходившиеся на обширной территории[14]. Фатьяновцы в совершенстве владели техникой расщепления кремня на пластинки и отщепы. При выработке наконечников стрел и некоторых типов ножей московско-клязьминские племена применяли так называемую «струйчатую ретушь», распространившуюся в эпоху бронзы и у степных и у лесных скотоводов (рис. 27). Надо отметить, что и по кремневым орудиям (клиновидные топоры, ножи, наконечники стрел, наконечники дротиков, скребки, скобели, проколки, острия и пр.) можно судить об общности культуры в целом и ее локальных вариантах. Наблюдается разница в форме и размерах клиновидных топоров, в форме ножей и пр. (Крайнов, 1972б). Например, наконечники стрел характерны только для московско-клязьминских племен (рис. 27, 1-21). Кстати, идентичные по форме и технике обработки наконечники стрел имеются и у обитателей северных районов среднеднепровской культуры, что подчеркивает, наряду с другими данными, близкое родство московско-клязьминских племен и племен среднеднепровской культуры.
Наряду с производством каменных и кремневых орудий у фатьяновцев было развито и костерезное дело. Из костей домашних и диких животных они делали различные орудия и украшения: проколки, кинжалы, шилья, иглы, долота, лощила, гладилки, наконечники стрел, молоточкообразные булавки, мотыги из рога, кочедыки, острия, украшения из зубов животных и трубчатых птичьих костей и т. д. (рис. 28а). Эти поделки очень часты у верхневолжских фатьяновских племен и реже встречаются у московско-клязьминских и средневолжских. Указанные костяные орудия связаны в основном с различными домашними работами: шитьем одежды, плетением, гончарным делом, добычей бересты, обработкой дерева и пр.
Лесные скотоводы-фатьяновцы принесли с собой и новую тонкостенную глиняную посуду, резко отличающуюся от толстостенной остродонной посуды неолитических охотников-рыболовов лесной полосы. Фатьяновская посуда имеет свой, присущий только этой культуре стиль (рис. 28б). Круглодонные сосуды разных форм: бомбовидные, шаровидные, реповидные, тарелковидные, чашевидные и пр., с высокими и низкими шейками и без шеек — только в какой-то степени напоминают посуду культур с боевыми топорами (Крайнов, 1963, 1964а, 1972б; Гадзяцкая, 1976). Ручная техника лепки сосудов, хорошо отмученное тесто с небольшими примесями песка, дресвы, шамота и пр., средний костровый обжиг, тонкостенность (0,4–0,8 см), лощеность внешней поверхности, изящество и пропорциональность форм и т. д. указывают на высокое мастерство гончарного дела. Данные свидетельствуют, что гончарное производство находилось в руках женщин. По-видимому, сосуды лепились от руки при помощи кольцевой ленточной, ленточно-спиральной и комбинированной техники. На дне сосудов имеются ямки или кольцевые налепы, имевшие, вероятно, техническое значение. Различия в форме сосудов, орнаментике, примесях, технике выделки и т. д. отражают локальные особенности отдельных групп и хронологические этапы.
Орнаментальные узоры фатьяновской посуды оригинальны и характерны только для фатьяновской культуры (рис. 32 и 33). Орнамент нарезной, шнуровой и штампованный. Основными элементами орнаментики являются пояски, линии и треугольники из отпечатков шнура, нарезные и штампованные: елочные узоры, решетка, зигзаги, ромбы, треугольники, вертикальные и косые насечки, широкие заштрихованные зигзаги (балановского типа), солярные изображения, группы нарезок под углом друг к другу и т. д. (рис. 33). Кроме узоров, встречаются небольшие налепные ручки, желобки, налепы, перемычки, сквозные отверстия и т. д. В основном узоры располагаются по венчику, шейке и плечикам сосудов и вокруг ямок на дне. На ранней стадии культуры узоры однозональны, а на поздней — двузональны и трехзональны. В узорах наблюдается определенный лейтмотив и строгое его чередование и разработка. Рисунки свидетельствуют о высоких художественных вкусах, чувстве ритма и гармонии у фатьяновцев. Особенно сложны и красивы фестонные (метопные) орнаменты на шаровидных низкошейных сосудах «амфорного» типа. Некоторые из них — настоящие художественные произведения. Солярные изображения на днищах сосудов связаны, очевидно, с верованиями фатьяновцев (рис. 33).
Форма сосудов и орнаментика являются главными признаками для выделения локальных вариантов и хронологических этапов фатьяновской культуры. Московско-клязьминские, верхневолжские, окско-деснинские и средневолжские памятники довольно резко различаются по этим признакам.
Из глины, кроме посуды, изготавливали глиняные ложки, что свидетельствует о существовании вареной пищи и культуре ее приема, глиняные и каменные детские топорики, встречающиеся только в поздних фатьяновских памятниках (Волосово-Даниловский, Фатьяновский, Горкинский и Балановский могильники); глиняные шарики, колесики (Балановский могильник) и т. д.
Фатьяновцы умели добывать древесную смолу и делать вар, о чем свидетельствуют находки в Вауловском, Волосово-Даниловском и Фатьяновском могильниках (Крайнов, 1941, 1972б). Находки кремневых огнив рядом с трутом из древесного гриба указывают на высекание огня из огнива при помощи металлического кресала (Крайнов, 1941).
Металл довольно широко входит в жизнь фатьяновцев только на поздней стадии их развития — ближе к середине II тыс. до н. э., хотя изделия из меди появляются уже в памятниках московско-клязьминской группы. У верхневолжских и средневолжских племен они встречены уже в довольно значительном количестве. Медные изделия фатьяновцев двух типов: это оружие и украшения. Боевые медные вислообушные топоры специфической фатьяновской формы встречаются редко и только в могилах «вождей» и знатных воинов. Втульчатые копья, украшенные иногда орнаментом (рис. 35, 23), также редки и найдены только в верхневолжских и средневолжских памятниках. Из орудий труда встречаются четырехгранные шилья, иногда с деревянными и костяными рукоятками (рис. 35, 24–25). Основную массу металлических изделий составляют украшения: браслеты, перстни, колечки, привески в полтора оборота, широкие ребристые привески, очкообразные привески, спиральки, пронизки в виде трубочек и т. д. (рис. 35, 1-22). Особо следует отметить находки браслетов из широких медных пластин (манжетовидные) с орнаментом в виде нарезных линий и ямочных узоров (Мытищинский, Северобирский, Владычинский могильники) (рис. 35, 18).
Долгое время многие ученые отрицали наличие собственной металлургии или металлообработки у фатьяновцев, считая их металлические изделия импортом с Кавказа и Прикарпатья (Кривцова-Гракова, 1947а; Бадер, 1959б). Однако после открытия захоронений с литейными формами для отливки вислообушных топоров в Волосово-Даниловском могильнике верхневолжской группы (Крайнов, 1964б, 1972б) (рис. 34) и Чурачикском могильнике средневолжской группы (Каховский, 1963), а также благодаря работам Е.Н. Черных (Черных, 1963, 1966) по химическому и структурному исследованию фатьяновского металла, мнение о существовании собственной металлургии у фатьяновцев, высказанное более 40 лет назад (Крайнов, 1941), получило неоспоримое доказательство.
Оно подтверждается также идентичностью орнаментики на металлических изделиях и фатьяновских сосудах. Химический анализ фатьяновского металла показывает его единообразие и резкое отличие от кавказского металла. Е.Н. Черных установлено, что фатьяновские металлические вещи изготовлены из чистой меди с рядом примесей, перешедших в металл из исходных руд. Руду фатьяновцы добывали, очевидно, из медистых песчаников Среднего Поволжья, Вятско-Ветлужского междуречья и, возможно, Башкирии. Фатьяновские погребения около г. Бирска на р. Белой (Сальников, 1967) указывают на далекие экспедиции фатьяновцев в поисках металла. Фатьяновцы очень хорошо освоили не только ковку, но и литье и плавку металла. Собственная металлургия или металлообработка существовала у фатьяновцев, по-видимому, довольно длительное время, так как у них выработались свои оригинальные формы изделий и методы металлообработки.
Археологические и антропологические данные позволяют судить об общественном строе и физическом облике фатьяновцев (рис. 36). Очевидно, могильники были родовыми кладбищами, а группы могильников, близких по расположению и обряду погребения («гнезда могильников»), следует считать могильниками отдельных племен. Двинско-ильменские, московско-клязьминские, окско-деснинские, верхневолжские, средневолжские и другие группы памятников оставлены родственными племенами. Родовые общины фатьяновцев состояли, очевидно, из больших семей, о чем свидетельствуют группы семейных погребений в могильниках, где вокруг могилы пожилого мужчины концентрируются могилы женщин и детей (Крайнов, 1972б). Очевидно, фатьяновский род был патриархальным, что подтверждается наличием могил вождей-мужчин, наличием одновременных парных погребений мужчин и женщин (последняя умерщвлялась насильственно); захоронениями «мужчин-пастухов» с собаками; культом предков фатьяновцев и т. д.
Захоронения «вождей» четко выделяются своим центральным положением в могильниках, размерами могильных ям, величиной погребальных сооружений, количеством и качеством погребального инвентаря, отсутствием в их могилах рабочих клиновидных топоров, а также изяществом оружия, наличием большого количества углей и т. д.
Все мужчины с 16 лет были воинами. Различное положение топоров в могилах мужчин говорит о существовании каких-то «воинских градаций» или заслуг. Очевидно, юношу, достигшего совершеннолетия, посвящали в воины с исполнением определенных обрядов — как это делается у некоторых современных народов Африки, Азии и др. Находки игрушечных каменных и глиняных топориков в погребениях мальчиков, особенно на поздних стадиях развития культуры (Волосовско-Даниловский, Балановский, Фатьяновский и Горкинский могильники), свидетельствуют об усилении военных столкновений и подготовке мальчиков к судьбе воина (Крайнов, 1972б).
Женщин не хоронили в центральной части могильников. Их погребения имеют особую ориентировку, большую скорченность, в погребальном инвентаре большое количество сосудов и вещей, характеризующих домашние работы, боевых топоров нет. В женских погребениях множество всевозможных украшений из зубов и костей животных и птиц, пронизок и бус из речных раковин, рыбьих позвонков, реже янтаря, а позднее из меди. Женщины носили высокие головные уборы из кожи или шерстяной материи, украшенные нашитыми пронизками и подвесками из зубов и костей животных и раковин. Все это свидетельствует хотя и об особом, но высоком положении женщины в фатьяновском обществе. Очевидно, между мужчинами и женщинами существовало разделение труда. Мужчины занимались, кроме военного дела, пастушеством и уходом за скотом, производством орудий труда, металлургией, строительством жилищ, охотой и пр. Женщины занимались ведением домашнего хозяйства, гончарным производством и воспитанием детей. Погребения детей резко отличаются от погребений взрослых. Вещи в них в основном носят вотивный характер. Погребальный инвентарь мальчиков и девочек разнится так же, как инвентарь мужчин и женщин.
О верованиях фатьяновцев можно судить по их погребальному обряду и инвентарю. Отделение кладбищ от поселений, выбор высоких мест для могильников, устройство «жилища мертвых» наподобие жилища живых, снабжение покойников самыми необходимыми вещами домашнего и хозяйственного быта, пищей, сильная скорченность и т. д. — все это свидетельствует о развитии веры в загробную жизнь. Сложность погребального ритуала, сопровождавшегося, вероятно, соответствующими магическими обрядами, связанными с применением огня как очистительной силы, с культом солнца (захоронение лицом к солнцу, наличие солярных изображений на сосудах), с культом медведя, с жертвоприношениями ритуальных животных (овца — коза) и т. д., говорит о достаточно сложной системе представлений о мире у фатьяновцев. О существовании у фатьяновцев культа медведя можно судить по ритуальным погребениям медведя (Вауловский и Холмовогорский могильники) (Крайнов, 1941), по находкам амулетов из медвежьих клыков, ритуальных кинжалов из костей медведя (рис. 28а, 21–23, 35–37), ритуального каменного сверленого топора-молотка с медвежьей головой на месте обуха (Крайнов, 1964а, 1972б), найденного в г. Ростове-Ярославском — центре распространения верхневолжских фатьяновских племен (рис. 28а, 20). Пережитки медвежьего культа прослеживаются на территории Верхнего Поволжья вплоть до XX в. (Крайнов, 1941, 1972б).
Костные остатки людей из могильников московско-клязьминской группы не дают полного представления об антропологическом типе фатьяновцев, но позволяют судить, что он близок, с одной стороны, верхневолжскому, а с другой — испытывает влияние юго-западных элементов (Денисова, 1966). По многочисленным краниологическим остаткам, собранным Верхневолжской экспедицией Института археологии АН СССР за годы исследований фатьяновских могильников (Крайнов, 1972б) и обработанным Р.Я. Денисовой и Г.В. Лебединской, удалось определить антропологический тип верхневолжских фатьяновцев (рис. 36). Он характеризуется ярко выраженной долихокранией, большим высотным диаметром, среднешироким, средневысоким и резко профилированным лицом (Денисова, 1975). Верхневолжские фатьяновцы относятся к северному европеоидному типу. Они длинноголовы, высоки ростом и красивы. Антропологи отмечают близость их к прибалтийскому типу представителей культур с боевыми топорами и некоторое сходство с краниологической серией Средней Европы (Силезия, Чехия). Следует отметить у верхневолжских фатьяновцев трепанацию черепа (Сущевский могильник), а также искусственную деформацию черепа (Волосово-Даниловский могильник), что наблюдается и в могильниках Каупе (Калининградской обл.). В поздних могильниках верхневолжской группы замечены некоторые изменения в краниологических показателях (Р.Я. Денисова).
Средневолжский сурско-свияжский (балановский) антропологический тип имеет смешанный характер с преобладанием средиземноморского европеоидного краниологического варианта (Акимова, 1947; Герасимов, 1952).
Наиболее спорными вопросами фатьяновской культуры являются хронология, периодизация, происхождение и дальнейшие судьбы фатьяновских племен. Большинство исследователей относили и относят фатьяновскую культуру к первой половине II тыс. до н. э. (Городцов, 1915, 1927; Спицын, 1903а, 1905; Кривцова-Гракова, 1947а; Бадер, 1963; Крайнов, 1972б и др.). Эта дата была установлена на основе типологического анализа вещей и синхронизации культур бронзового века. В настоящее время хронология фатьяновской культуры устанавливается более точно при помощи стратиграфического, радиокарбонового и палинологического методов.
Изучение стратиграфии многослойных поселений Волго-Окского междуречья и других памятников показывает, что фатьяновские вещи начинают встречаться в них только в поздневолосовских слоях, датируемых исследователями гранью III–II и началом II тыс. до н. э. В этих стоянках над фатьяновскими вещами залегают слои поздней бронзы так называемых культур с текстильной и поздняковской керамикой, относимых исследователями ко второй половине II тыс. до н. э.
Таким образом, массовое появление фатьяновских вещей в поздневолосовских слоях неолитических поселений неоспоримо свидетельствует о времени проникновения фатьяновских племен в Волго-Окское междуречье. Очевидно, «исчезновение» их будет датироваться временем массового появления комплексов с текстильной керамикой. Следует отметить, что в западной части ареала фатьяновской культуры фатьяновские вещи встречены в более ранних слоях неолитических стоянок, чем в восточной.
Радиокарбонные даты подтверждают данную хронологию. Тургиновский могильник, относящийся к московско-клязьминской группе фатьяновской культуры, датируется 3780±130 (ЛЕ-1046) лет до нашего времени, т. е. 1830–1800 лет до н. э. Волосово-Даниловский могильник, относящийся к верхневолжской группе памятников фатьяновской культуры, датируется 3650±80 (ЛЕ-1044) лет до нашего времени, т. е. около 1700–1650 лет до н. э. Синхронные фатьяновским и близкие им прибалтийские памятники культур шнуровой керамики и боевых топоров датируются тем же временем: например, слой со шнуровой керамикой стоянки Тамула в Эстонии датируется 3000±180 лет до нашего времени, т. е. 1700–1600 лет до н. э. (Янитс, 1952); стоянки Лейманишки, Эйни и Абора в Лубанской низменности в Латвии датируются: 3970±250; 3870±70 (ЛЕ-071); 3860+100 (ЛЕ-749) лет до нашего времени (Лозе, 1972), т. е. от 2000 до 1500 лет до н. э. Радиоуглеродные даты жуцевской культуры указывают на более раннее время ее. Для стоянки Швентойи (Литва) имеются следующие даты: 4120±80; 4100±100 лет до нашего времени, т. е. рубеж III и II тыс. до н. э. (Rimantiné, 1974). В Прибалтике, так же, как и на Верхней Волге, шнуровая керамика и другие вещи культуры ладьевидных топоров появляются на неолитических стоянках в слоях, близких поздневолосовским слоям стоянок Волго-Окского междуречья (Лозе, 1979).
Пыльцевые анализы из поздневолосовских слоев неолитических стоянок Волго-Окского междуречья подтверждают наши даты (Лисицына, 1959; Цветкова, 1953; Тюремнов, 1960, 1962; Нейштадт, 1957).
Сравнение фатьяновских комплексов из памятников Московской, Калужской, Калининской и других областей с комплексами памятников днепро-деснинского варианта среднеднепровской культуры показывает их сходство, а иногда и тождество, что свидетельствует об их родстве в синхронности. Днепро-деснинские памятники среднеднепровской культуры датируются первой четвертью II тыс. до н. э. (Артеменко, 1978). Типологическое изучение вещей фатьяновской культуры и сравнение их с материалами других культур шнуровой керамики также подтверждают наши даты.
Таким образом, на основании изучения стратиграфии стоянок, где встречаются фатьяновские вещи, данных пыльцевого анализа, археологических материалов из могильников и сопоставления их с другими памятниками соседних культур, а также данных радиокарбоновых анализов из фатьяновских могильников и одновременных родственных культур (прибалтийских) начало фатьяновской культуры датируется рубежом III–II тыс. до н. э. или началом первой четверти II тыс. до н. э., а конец ее на Верхней Волге — серединой II тыс. до н. э. (1600–1500), а на Средней Волге, очевидно, начало будет датироваться более поздним временем, чем ранние окско-деснинские и московско-клязьминские памятники, а конец — также более поздним временем (Крайнов, 1972б; Бадер, 1963; Бадер, Халиков, 1976).
Вопрос внутренней хронологии и периодизация памятников фатьяновской культуры является наиболее трудным. Всеми исследователями признано, что фатьяновские племена являются пришлыми для центра Русской равнины. Первоначально они в условиях лесной полосы могли расселяться только по рекам (Западной Двине, Днепру, Волге, Оке, Клязьме и пр.). Основными водными магистралями расселения фатьяновцев были Волга и Ока с их притоками (карта № 11). Средоточие в определенных регионах памятников фатьяновской культуры и послужило основой для наименования групп памятников, а различия в обряде погребения, погребальном инвентаре, топографии памятников и пр. легло в основу деления на группы. Изучив весь комплекс фатьяновских вещей и обряд погребения, мы установили, что расселение фатьяновцев шло в направлении с юго-запада и запада на восток и северо-восток (Крайнов, 1972б). Нами выделяются следующие локальные группы фатьяновской культуры: двинско-ильменская, московско-клязьминская, окско-деснинская, верхневолжская и средневолжская[15]. Наряду с этими крупными локальными группами выделяются и более мелкие группы памятников (нижнеокская, нижнекамская, вятско-ветлужская и др.), являющиеся, вероятно, хронологическими этапами части крупных локальных групп (карта № 7). Не исключено, что при дальнейшем изучении фатьяновской культуры будут выделены новые группы, особенно в необследованных местах.
Карта 11. Восточные пути передвижения культур боевых топоров.
а — балтийская группа; б — ильменская группа; в — верхневолжская группа; г — московско-клязьминская группа; д-е — средневолжская группа; ж — протофатьяновская территория; з — культуры шнуровой керамики и шаровидных амфор Прикарпатья и Прибалтики.
Рассмотрим основные локальные группы. Наиболее ярким показателем специфики каждой группы является керамика. На первый взгляд она производит впечатление однородной, что и определяет единство культуры. Однако при более пристальном изучении выявляется неоднородность форм сосудов, их профилей, днищ, техники выделки, примесей в тесте, орнаментики и пр. Например, удлиненные бомбовидные сосуды с эсовидным профилем концентрируются на территории московско-клязьминских памятников, шаровидные сосуды с высоким слегка раструбным горлом — на территории верхневолжских памятников, а сосуды с прямыми высокими шейками характерны для Средней Волги (рис. 28а, б; 29). Низкошейные шаровидные сосуды (так называемые «амфоры») распространяются вдоль Волги в ее верхнем и среднем течении (рис. 30). Форма сосудов может служить хронологическим показателем. Например, бомбовидная посуда с эсовидным профилем считается в культурах шнуровой керамики и боевых топоров (среднеднепровской, прибалтийской, прикарпатской и др.) наиболее ранней, а посуда с хорошо выраженной шейкой и плечиками — более поздней. Показательна также разница и в орнаментике посуды (рис. 32).
Шнуровой орнамент присущ в основном только памятникам московско-клязьминской группы и встречается в контактной зоне Ярославской и Ивановской обл. Ромбический штампованный узор доминирует в верхневолжской группе памятников, а широкий зигзаг с внутренней штриховкой характерен в основном для средневолжской группы. В московско-клязьминских памятниках господствует однозональный орнаментальный узор, в верхневолжских — двухзональный, а в средневолжских — трехзональный, но в каждой группе встречаются все три вида, что иллюстрирует внутреннюю хронологию памятников: так, однозональные узоры характерны для посуды ранних этапов развития культур шнуровой керамики и боевых топоров, а трехзональные — для поздних. Эта закономерность является важным признаком для периодизации фатьяновской культуры. Разница наблюдается и в технике выделки сосудов, и в примесях в тесте, но этот вопрос еще недостаточно разработан. Предварительное изучение примесей показывает, что в сосудах московско-клязьминской группы господствует примесь дресвы, а на Верхней и Средней Волге глина очень хорошо отмучена и имеет основной примесью песок; на поздних этапах чаще встречается шамот.
Вторым показателем специфики каждой группы, не менее ярким, чем посуда, являются каменные сверленые топоры-молотки. В созданной классификации фатьяновских каменных сверленых топоров-молотков (Крайнов, 1963, 1964а, 1972б) выделены наиболее характерные типы топоров для той или иной группы памятников и даны карты их распространения (Крайнов, 1972б). Выяснилось, что в каждой группе памятников есть свои специфические формы топоров и они довольно точно очерчивают тот или иной локальный вариант или хронологически разные группы (карты 8-10). Например, для двинско-волховской группы характерны топоры с небольшими втулками и обушковые с короткой приподнятой лопастью; длиннообушковые и ромбически-усеченные, с узким обушком топоры характерны для московско-клязьминских памятников; коротколопастные топоры характеризуют окско-деснинские памятники и ранние памятники средневолжской группы. Длиннолопастные топоры являются специфической формой в основном для верхневолжской группы фатьяновских памятников. Отдельные экземпляры топоров указанных форм встречаются и на территории соседних групп. Они туда попали или при передвижениях фатьяновских племен, или путем обмена. Остальные выделенные нами типы и подтипы фатьяновских каменных сверленых топоров-молотков встречаются на всей территории распространения фатьяновской культуры и только в ряде мест выходят за пределы ее ареала, свидетельствуя или о контактах с соседями, или о проникновении отдельных мелких групп за пределы территории. Характерно, что в степных культурах (ямной, катакомбной и срубной) фатьяновские формы топоров не встречаются и только отдельные общие типы бытуют в родственных культурах шнуровой керамики и боевых топоров.
Кремневые клиновидные топоры, так же, как и каменные сверленые топоры, считаются одним из наиболее характерных орудий фатьяновцев (рис. 25). В окско-деснинской группе встречаются толстообушковые и широколезвийные топоры, в московско-клязьминской группе в ранних памятниках господствуют толстообушковые с прямоугольным сечением, а в поздних — тонкообушковые с линзовидным сечением. Для ранних памятников верхневолжской группы характерны среднеобушковые топоры с прямоугольным сечением, а для поздних — тонкообушковые с линзовидным сечением. В средневолжской группе на ранней стадии бытуют среднеобушковые с прямоугольным сечением, а на поздней стадии существуют короткие формы топоров.
Кремневые ножи также различаются по группам. В окско-деснинской и московско-клязьминской группах господствуют широкие и длинные ножи на пластинах, часто обработанные отжимной (струйчатой) ретушью (рис. 27, 24–26, 29, 38–52). В верхневолжской группе в ранних памятниках — ретушированные ножи на пластинах, а на поздней стадии вместо ножей в погребения кладутся обломки пластинок без ретуши. Такая же картина наблюдается и в средневолжских памятниках.
Кремневые наконечники стрел и дротиков характерны в основном для московско-клязьминской группы (рис. 27, 1-23).
Неодинаково для локальных групп и количественное соотношение металлических вещей. В памятниках окско-деснинской группы они пока не обнаружены, а в московско-клязьминской единичные медные подвески встречены только в двух могильниках (Кузьминском и Истринском). Основная масса металлических изделий (орудий и украшений) найдена в верхневолжских и средневолжских фатьяновских памятниках, в основном в могильниках, относящихся к развитому и позднему этапу фатьяновской культуры.
Фатьяновские группы памятников имеют различия и в ориентировке могил и погребений. У всех фатьяновских групп доминирующим направлением могил является запад — восток и юго-запад — северо-восток. В московско-клязьминских и окско-деснинских могильниках преобладает западно-восточная ориентировка, а для верхневолжских основной ориентировкой является юго-запад — северо-восток. Некоторые отличия прослеживаются в расположении могил, в форме и глубине могил и в устройстве погребальных сооружений. В окско-деснинских и московско-клязьминских памятниках редко встречаются погребальные сооружения, а в верхневолжских и средневолжских памятниках они присутствуют во всех могилах и абсолютно идентичны по форме и деталям устройства.
Некоторые различия наблюдаются в расположении и количестве погребального инвентаря. В памятниках московско-клязьминской и окско-деснинской групп почти не встречаются шаровидные («амфорного» типа) сосуды, число сосудов в погребениях небольшое, а в верхневолжских и средневолжских могильниках сосуды «амфорного» типа встречаются почти во всех могильниках и замечается резкое увеличение количества сосудов в могилах.
Судя по костным остаткам ритуальной пищи, состав стада у локальных групп фатьяновских племен был различным. В составе стада у окско-деснинских и московско-клязьминских племен господствуют свинья и овца, а у верхневолжских и средневолжских племен встречаются все виды домашних животных, а в поздних памятниках — лошадь.
В каждом из упомянутых локальных вариантов фатьяновской культуры есть ранние и более поздние памятники. Поэтому как локальные варианты, так и фатьяновскую культуру в целом нельзя рассматривать в статике, а следует выделить этапы их развития (Крайнов, 1972б).
На основе анализа всех источников по фатьяновской культуре в Верхнем Поволжье можно наметить следующие этапы ее развития: первый — Ивановогорский — XX–XVIII вв. до н. э.; второй — Никульцинский — XVIII–XVII вв. до н. э.; третий — Волосово-Даниловский — XVII–XVI вв. до н. э.; четвертый — Скомороховско-Буньковский — XVI–XV вв. до н. э. Создание более подробной и твердой периодизации — дело будущего.
Вопрос о происхождении фатьяновской культуры является одним из самых сложных. Все исследователи сходятся во мнении о чужеродности фатьяновских племен в Волго-Окском междуречье. Однако вопрос о месте их происхождения породил множество противоречивых теорий. В 30-х годах господствовала автохтонная теория (Бадер, 1939; Третьяков П.Н., 1935; Равдоникас, 1947; Крайнов, 1941 и в какой-то степени Чайлд, 1952), но эта точка зрения была потом оставлена ее защитниками. Одни ученые в споре об исходной территории видели ее на Кавказе (Городцов, 1914а, 1927; Спицын, 1903а; Трофимова, 1949; Кривцова-Гракова, 1947; Дамбский, 1955 и др.), другие — в Средней Европе (Kossina, 1928; Forssander, 1933; Tallgren, 1925, 1926; Äyräpää, 1933; Meinander, 1954 и др.); третьи склонны считать исходной территорией для всех культур боевых топоров и шнуровой керамики степное Причерноморье Восточной Европы (Glob, 1945; Sulimirski, 1933, 1956). Часть исследователей считает первоисточником этих культур ямно-катакомбные племена (Girnbutas, 1956; Šturms, 1937; Брюсов, 1961; Бадер, 1963; Артеменко, 1963а, б; Ozols, 1962 и др.); некоторые полагали, что исходной территорией для фатьяновских племен могла служить территория Среднего Днепра (Фосс, 1952; Герасимов, 1955; Моора, 1958 и др.).
Однако анализ археологического, антропологического материала и других данных фатьяновской культуры заставляет нас не согласиться с участием степных культур Причерноморья (ямной, катакомбной и др.) в образовании культур с боевыми топорами и фатьяновской (Крайнов, 1972б). Это два разных этнических мира. Первый относится к культурам индоиранского этноса, а второй связан с северными индоевропейцами.
Происхождение фатьяновской культуры тесно связано с общим вопросом происхождения культур с боевыми топорами и шнуровой керамики. Фатьяновская культура является частью большой культурно-исторической общности так называемых «культур с боевыми топорами», относящихся к древним индоевропейцам, возможно, предкам славян, балтов и германцев. Эта общность распространялась на огромной территории от берегов Рейна до Прикамья и от Южной Швеции до Прикарпатья.
Общие черты в материальной и духовной культуре, связывающие культуры боевых топоров, заставляют предполагать их происхождение из одной исходной территории (Крайнов, 1972б). Такой исходной территорией не могли быть ни крайний запад (Северная и Средняя Европа), ни крайний восток (Средняя Волга), ни причерноморские степи[16]. Исходной могла быть только территория, лежащая в середине области распространения культур с боевыми топорами, т. е. область между Днепром и Вислой-Одером (Белоруссия, Украина за Средним Днепром, Прикарпатье, Польша, Литва, Калининградская область и часть Латвии), где и сосредоточены все древние компоненты этих культур. Отсюда и произошло расселение их на запад и восток — к Дании и Приуралью. Они заняли Среднюю Германию, Южную Швецию, Польшу, часть Чехословакии, Прибалтику, юго-западную Финляндию, Подолию и Волынь, Белоруссию, Средний и Верхний Днепр, Верхнюю и Среднюю Волгу, и другие прилегающие места. Не исключено, что в некоторых регионах указанной территории эти культуры возникали на местной основе, но под влиянием культур шнуровой керамики. Все эти племена были скотоводами и земледельцами. Судя по резким различиям в культурах боевых топоров, разместившихся на огромном пространстве, можно предполагать сложный и длительный процесс их развития, в котором могли принимать участие как местные, так и пришлые элементы.
Очевидно, в основе движения племен культур с боевыми топорами лежат глубокие причины, которые следует искать: 1) в изменении физико-географических условий суббореального периода, происходившем в Южной Прибалтике в конце III — начале II тыс. до н. э.; 2) в специфике развития лесного скотоводства и земледелия; 3) в нехватке удобных мест для поселений и 4) давлении соседних племен на исходную территорию (ямно-катакомбных, трипольских, волыно-мегалитических и пр.).
Трансгрессия Литоринового моря, происходившая на грани III–II тыс. до н. э., привела к резкому повышению воды в Немане, Висле и других реках Южной Прибалтики, что вызвало сокращение пригодной площади для поселений и пастбищ и поиски новых мест. В поймах рек и приозерных низинах сохранились участки широколиственных лесов. Очевидно, первоначальное переселение и проходило в эти места. Следует отметить что даже сейчас около фатьяновских могильников в Ярославской и Ивановской обл. сохранились реликтовые останцы широколиственных пород леса (дуб, вяз, липа, лешина и др.).
Заготовка кормов для скота в виде веников, молодых побегов, коры и пр., и, возможно, развитие подсечно-огневого земледелия неизбежно приводили к уничтожению леса и сокращению пригодных площадей для пастбищ и как следствие — к новым переселениям. На основании археологических и антропологических данных устанавливаются генетические связи фатьяновской культуры с такими культурами боевых топоров, как среднеднепровская, волыно-подольская, прибалтийская и польская культуры шнуровой керамики и боевых топоров.
Области Литвы, Белоруссии и Восточной Латвии, вероятно, дали основное ядро для верхневолжской группы, получившей свое классическое развитие в Ярославской обл.
Территория Верхнего Поднепровья, Белоруссии и, возможно, части Среднего Поднепровья были областью становления московско-клязьминских фатьяновских племен, представленных в развитом виде в Московской обл.
Область по Десне и Верхней Оке была территорией дальнейшего формирования сурско-свияжских и потом средневолжских племен, прародиной которых могло быть более Южное Поднепровье и Прикарпатье. Двинско-ильменские племена связаны с Восточной Латвией и Белоруссией.
Передвижения фатьяновских племен проходили по рекам Западной Двине, Днепру, Припяти, Десне, Оке, Мокше, Волге, Ловати, Мете, Москва-реке, Клязьме, Суре, Свияге и их бесчисленным притокам. Только в поймах рек в первое время и можно было вести скотоводческое хозяйство. Эти пути продвижения подтверждаются находками боевых топоров и других вещей фатьяновской культуры в долинах этих рек (карта № 11).
В процессе расселения фатьяновские племена смешивались с местными племенами и между собой, что доказывается смешанными комплексами в отдельных могильниках и метисным антропологическим типом погребенных, а также гибридной керамикой в поздневолосовских слоях стоянок и пр.
Определение места племен фатьяновской культуры в этногенезе народов Европейской части СССР может быть решено только комплексными исследованиями археологов, антропологов, лингвистов и историков.
Изучение стратиграфии и культурных остатков многослойных поселений Волго-Окского междуречья, Восточной Прибалтики и Верхнего Поднепровья указывает на общую закономерность в развитии и смене культур, начиная с мезолита и кончая историческими сведениями о расселении славянских, балтских и финских племен. Эта общая закономерность в истории указанных регионов не может быть случайным явлением, а, вероятно, свидетельствует об одинаковой и одновременной смене близких этнических групп населения (древних северных индоевропеоидов, протобалтов, протославян, протофиннов) и появлении здесь исторически установленных балтов, финнов и славян.
Сейчас большинством ученых признается, что фатьяновская культура входила в большую историко-культурную общность культур с боевыми топорами и культур шнуровой керамики. Очевидно, эта общность относится к индоевропейской семье народов, а некоторые исследователи видят в ней неразделенную протобалто-славяно-германскую общность (Георгиев, 1958; Брюсов, 1961). Археологические данные свидетельствуют об особой близости фатьяновской, среднеднепровской, висло-неманской культур и прибалтийской культуры ладьевидных топоров (карта № 6) (Крайнов, 1972б; Артеменко, 1978; Моора, 1956, 1958 и др.). Очевидно, это объясняется не только их связями, но и генетическим родством этих племен. Археологические материалы подкрепляются и антропологическими данными. Р.Я. Денисова на основе детального изучения черепов из погребений фатьяновской, висло-неманской и прибалтийской культур боевых топоров доказала несомненное сходство и родство их антропологического типа. Европеоидный долихокранный тип людей этих культур очень близок и свидетельствует об их генетическом родстве (Денисова, 1975, 1980). Есть предположения и о близости к ним черепов из погребений среднеднепровской культуры (Марк, 1956, с. 170–238). Очевидно, указанные культуры представляют собой родственный круг племен, формирование которых происходило на общей основе. На основе археологических и антропологических данных исходной территорией для них устанавливается территория между Днепром и Вислой-Одером (Крайнов, 1972б). На территории междуречья Днепра и Вислы встречаются и долихокранный тип северных европеоидов (фатьяновский), и долихокранный средиземноморский антропологический тип. Таким образом, на исходной территории встречаются оба антропологических типа, известных в культурах боевых топоров.
Р.Я. Денисова на основе изучения антропологических материалов из погребений культур указанной территории от мезолита и до современности пришла к выводу, что носители висло-неманской культуры и прибалтийской культуры боевых топоров являются древними балтами, а фатьяновцы — восточной ветвью протобалтов (Денисова, 1975, 1980).
Отождествление фатьяновцев с протобалтами является наиболее вероятным решением вопроса. Оно поддерживается не только археологическими, антропологическими, но и лингвистическими данными. Б.А. Серебренников, пересматривая вопрос о заимствованиях в финно-угорских языках балтских элементов, обнаружил в языках восточных финнов десятки слов балтского происхождения. Появление их в Волго-Окском междуречье он отнес ко II тыс. до н. э. и связал их с расселением фатьяновских племен, с которыми финно-угры могли соприкасаться в это время (Серебренников, 1957). Данное положение было поддержано Х.А. Моора, который относил племена культуры ладьевидных топоров Прибалтики к прибалтам, а близкие им племена среднеднепровской и фатьяновской культур также считал прабалтскими. Свои положения Х.А. Моора обосновывал археологическими, антропологическими и лингвистическими данными (Моора, 1956, 1958).
О.Н. Бадер также относил племена «балановской» культуры к прибалтам (Бадер, 1963). И.И. Артеменко на основе детального изучения развития среднеднепровских племен пришел к выводу об их прабалтском этносе (Артеменко, 1978). Не только археологи, но и некоторые лингвисты видят прародину славян и балтов в междуречье Днепра и Вислы (Георгиев, 1958).
Гидронимия также свидетельствует о том, что территория Принеманья, Верхнего Поднепровья, части западнодвинского бассейна, верховьев Оки, а, возможно, и Верхней Волги была занята племенами балтской языковой группы (Седов, 1970). Позднеисторические материалы косвенно также подтверждают наши положения об исходной территории прибалтов.
Фатьяновские пришлые племена расселились в основном на территории, занятой поздневолосовскими племенами. Об этом свидетельствуют, как мы писали выше, находки фатьяновской посуды, топоров и других вещей на неолитических стоянках в слоях с поздневолосовскими культурными остатками (Крайнов, 1972б; Раушенбах, 1960). В связи с новыми открытиями в области неолита центра Русской равнины (Крайнов, Хотинский, 1977б) и новой трактовкой вопроса происхождения волосовской культуры (Крайнов, 1981) сейчас вряд ли можно утверждать бесспорно финно-угорский этнос волосовцев, как это мыслилось ранее (Бадер, 1972б). Возможно, фатьяновцы попали частично в родственную среду потомков северных индоевропейцев (Крайнов, 1977в, 1981) и только в более позднее время были окружены враждебными племенами, о чем свидетельствуют могилы фатьяновских воинов, погребенных с боевыми топорами. Враждебные отношения с какими-то племенами, возможно, не волосовцами, а новыми пришельцами, подтверждаются фактами разграбления и разрушения могил фатьяновцев на поздней стадии существования фатьяновской культуры (Волосово-Даниловский, Горицкий, Фатьяновский, Мытищинский и др.). Кроме того, о столкновениях свидетельствуют и коллективные погребения убитых фатьяновцев (Болшневский, Николо-Перевозский и другие могильники) и коллективные погребения убитых волосовцев (Гадзяцкая, Крайнов, 1965).
С другой стороны, местное население заимствовало у фатьяновцев прогрессивные культурные навыки: разведение скотоводства, приемы металлообработки, отдельные элементы в орнаментике посуды, в обряде погребения и пр. На многих поздневолосовских стоянках имеются следы смешения волосовской и фатьяновской культур, как в Волго-Окском междуречье, так и в Среднем Поволжье (Гурина, 1963; Халиков, Халикова, 1963; Халиков, 1966б, 1969; Крайнов, 1972б). Если допустить, что волосовские племена не являются угро-финнами, что более вероятно, то возникает вопрос о месте и времени контакта фатьяновских племен с финно-угорскими племенами. Очевидно, не волосовцы ассимилировали фатьяновцев, а население каких-то иноязычных более сильных культур, появление которых отмечается археологически (культура с текстильной керамикой — финноязычная и абашевская культура — ираноязычная). На месте распространения фатьяновской культуры в поселениях и могильниках появляются комплексы вещей новых, постфатьяновских культур: с текстильной керамикой, абашевская, поздняковская, чирковско-сейминская, приказанская. Вероятно, не правы П.Н. Третьяков и А.Я. Брюсов, писавшие о бесследном исчезновении фатьяновской культуры (Третьяков П.Н., 1961; Брюсов, 1961). Пожалуй, скорее права М.Е. Фосс, которая понимала под ассимиляцией фатьяновцев более сложный процесс растворения фатьяновской культуры в появившихся новых культурах (Фосс, 1952).
Следы фатьяновцев прослеживаются и в более поздних культурах эпохи развитой бронзы и раннего железа. Несомненно, фатьяновская культура вошла одним из важных компонентов в состав последующих культур лесной полосы Восточной Европы.
Очевидно, фатьяновские племена прекратили свое существование не одновременно. Дольше они удержались в восточных районах: на Средней Волге, Вятке и Ветлуге, т. е. в районах нахождения медистых песчаников. Здесь они перемешались с местными племенами, образовав так называемую чирковско-сейминскую культуру (Халиков, 1969). На территории Волго-Окского междуречья фатьяновцы прекращают свое существование в связи с появлением здесь абашевских племен, племен с текстильной керамикой и племен поздняковской культуры. В результате сложного смешения и взаимодействия потомков культуры с ямочно-гребенчатой керамикой, поздневолосовской, фатьяновской, абашевской, поздняковской и культуры с текстильной керамикой на территории центра Русской равнины образовались ранние городищенские культуры (дьяковская, городецкая, ананьинская, юхновская культуры со штрихованной керамикой и др.).
В Среднем Поволжье и Волго-Окском междуречье и севернее возникли этнические группы, в которых господствующим языком стал финский, о чем наглядно свидетельствуют топонимы и гидронимы данного региона. Ближе к западу (юхновская культура и культура со штрихованной керамикой), в Прибалтике и на Верхнем Днепре продолжали существовать прабалтские племена. В контактных зонах было смешанное население. Пережитки фатьяновской, прабалтской культуры прослеживаются в Волго-Окском междуречье вплоть до исторических времен, особенно в культуре ярославской мери.
В 1930-е годы на территории Чувашии были открыты вначале курганы у д. Атли-Касы (Третьяков П.Н., 1948), а затем обширный грунтовый могильник у с. Баланово (Бадер, 1940). Основной исследователь этого могильника О.Н. Бадер высказал мысль о принадлежности памятника особому (волго-камскому) варианту фатьяновской культуры (Бадер, 1940). Одновременно эту же мысль высказала О.А. Кривцова-Гракова (Кривцова-Гракова, 1938), которая впервые подразделила фатьяновские могильники на три географические группы: московскую, ярославскую и восточную (типа курганов Атли-Касы), а затем назвала последнюю группу чувашской и сочла ее наиболее поздней (Кривцова-Гракова, 1947а). Антропологи заметили значительное отличие балановского антропологического типа от фатьяновского (Акимова, 1947), что побудило О.Н. Бадера (Бадер, 1950а) высказать мнение о существовании самостоятельной балановской культуры, входящей вместе с фатьяновской, среднеднепровской, прибалтийской и другими культурами в обширную историко-культурную общность культур боевых топоров и шаровидных амфор.
Несколько позднее О.Н. Бадер (Бадер, 1961 г., 1963) и А.Х. Халиков (Халиков, 1960), основываясь на большом числе открытых и широко исследованных памятников (честь их первого открытия принадлежит П.Д. Степанову (1950, 1967), выявили характерные особенности и разработали периодизацию культуры (см. Халиков, Халикова, 1963), увязав ее с историей балановских племен (Бадер, Халиков, 1976). Е.Н. Черных (Черных, 1966, 1970) разработаны вопросы металлургии балановского населения, А.Г. Петренко рассмотрела материалы по скотоводству (Андреева, Петренко, 1976). О.Н. Бадер и А.Х. Халиков (Бадер, Халиков, 1976) исследовали вопрос о культурно-экономических связях балановцев с племенами других культур Поволжья и Прикамья.
В истории развития балановской культуры можно выделить четыре периода: балановский (первая половина II тыс. до н. э.), атликасинский (XV–XIV вв. до н. э.), ошпандинский (XIII–XII вв. до н. э.) и хуласючский (XI–IX вв. до н. э.).
В настоящее время известно около 700 памятников балановской культуры, среди которых более 70 поселений, до 50 могильников или мест погребения и более 520 отдельных или групповых находок без точного указания места (Бадер, Халиков, 1976) (карта № 12).
Карта 12. Распространение памятников балановской культуры.
а — памятники балановского этапа; б — памятники атликасинского этапа в пределах основной территории; в — памятники ошпандинского этапа в пределах основной территории; г — памятники хуласючского этапа; д — памятники атликасинского этапа за пределами основной территории; е — памятники ошпандинского этапа за пределами основной территории; ж — пределы территории балановского этапа; з — пределы территории атликасинского этапа; и — пределы территории ошпандинского этапа; к — пределы территории хуласючского этапа.
Врезка: схема расположения балановской культуры среди культур с боевыми топорами: а — культуры ладьевидных топоров Дании, Южной Швеции, Прибалтики и Южной Финляндии; б — культуры шнуровой керамики; в — среднеднепровская культура; г — балановская культура; д — фатьяновская культура.
На ряде поселений балановской культуры: Ош-Пандо (Степанов, 1967), Кубашево (Халиков, 1960), Васильсурское (Халиков, Халикова, 1963), Чебаково (Бадер, 1963) — проведены широкие раскопки, вскрывшие остатки жилых, хозяйственных и оборонительных сооружений (рис. 38).
К раннему этапу можно отнести остатки четырех поселений (Таланкина Гора, Буй I и II на Вятке) и до 10 местонахождений. Таланкина Гора представляет собой смешанное балановско-волосовское поселение, относящееся к концу балановского этапа балановской культуры (Халиков, 1960, 1969).
Смешанный характер имели и жилища этого этапа. Такие жилища изучены на поселениях Буй I (Денисов, 1958), Буй II (Бадер, 1963) и Таланкина Гора (Халиков, 1969). Прямоугольная форма, полуземляночная конструкция, соединение жилищ между собой — это особенности жилищ местного волосовского населения. Но здесь отмечены и новые детали: следы срубных конструкций, более строгая внутренняя планировка, тенденция к превращению жилищ в наземные дома и т. п., что, очевидно, следует считать собственно балановской традицией.
В атликасинское время, т. е. около середины II тыс. до н. э., число поселений увеличивается, изменяется и характер их расположения. В настоящее время известно около 15 поселений (Бадер, Халиков, 1976, с. 41–42), из которых почти все располагаются на высоких, нередко естественно укрепленных холмах или мысах. Расположение поселений на недоступных местах и обнесение их искусственными укреплениями, очевидно, было вызвано тем, что около середины II тыс. до н. э. в Среднее Поволжье продвигаются абашевские племена, вступившие с самого начала в активную конфронтацию с балановскими племенами (Халиков, Лебединская, Герасимова, 1966). Классическим типом таких поселков являются Васильсурское поселение (Халиков, Халикова, 1963) в устье р. Суры и Кубашевское поселение (Халиков, 1960) на р. Кокшаге. На поверхности Васильсурского мыса были зафиксированы заплывшие следы канавки, идущей поперек мыса от одного края к другому. Раскопки показали, что эта канавка является остатками древнейшего рва, вырытого при основании поселка балановцами. Первые насельники Васильсурского поселения выжгли здесь лес и вырыли ров шириной 1,8–2 м и глубиной 1–1,3 м. Ров был окаймлен невысоким валом из желтого суглинка, вынутого при копке рва. Сохранившаяся часть вала имела высоту 0,6–0,8 м. На его гребне отмечены отдельные столбовые ямки и следы обгорелой глины — вероятно, остатки деревянных конструкций типа плетня или частокола. Этими укреплениями была ограждена площадка поселения длиной около 100 м и шириной 30–35 м. Примерно такие же размеры имели Кубашевское, Галанкиногорское, Оленегорское и другие поселения, также расположенные на мысах и, очевидно, имевшие укрепления.
Стремление селиться на высоких естественно укрепленных местах характерно и для балановских поселений позднего времени. Так, из 16 ошпандинских поселений на таких местах расположены 9, из 28 хуласючских — все 28. Для более поздних поселений также известны следы укреплений: остатки частокола, ограждавшего напольную сторону и края площадки мыса, выявлены Н.В. Трубниковой при изучении двух поселений у д. М. Яуши в Вурнарском районе Чув. АССР. Эти поселения функционировали в ошпандинское и хуласючское время.
Балановские поселки начиная с атликасинского времени застраиваются только изолированными наземными домами. Остатки таких домов изучены на поселениях Васильсурское, Кубашевское, Тохмеевское, Ош-Пандо, Тиханкинское, Янымовское и др. Дома имели бревенчатые срубные стены, односкатное или двускатное покрытие. Размеры их 4×4, 4×6, 5×5,5 м и т. п. В хуласючское время размеры домов несколько увеличиваются — 8×6 м. Остатки такого наземного дома, слегка углубленного в землю и имевшего в центре земляного пола большой очаг, изучены Н.В. Трубниковой (1960) на Янымовском поселении.
Достаточно мощные культурные наслоения свидетельствуют об устойчивом характере поселений и длительном их существовании. Некоторые из них, например, Васильсурское на Волге, Ош-Пандо на р. Суре, существовали не менее 500 лет.
Могильники или места погребений балановцев обычно располагались на относительно высоких местах — на вершинах холмов, в начале их склонов, обычно в стороне от рек, нередко у водоразделов.
Погребальный ритуал, включая устройство погребальных сооружений, состав инвентаря, был достаточно сложным. Две трети могильников балановского типа принадлежат к грунтовым, одна треть — к курганам. Для балановского этапа характерны грунтовые могильники (из 13–12), на атлакасинском этапе из 22 могильников 7 уже имели курганные насыпи, на хуласючском — господствует курганный обряд (4 из 5 могильников).
Наиболее ранним могильником балановской культуры является Козловский могильник (Халиков, 1964), но классическим погребальным памятником всей культуры служит Балановский могильник, материалы которого исчерпывающе опубликованы в монографии О.Н. Бадера (1963) с приложением антропологических и металлографических анализов М.С. Акимовой (1963) и Е.Н. Черных (1963). Могильник относится к концу балановского и к атликасинскому этапам. Раскопками 1933–1957 гг. здесь вскрыто 75 могил с 117 погребениями. Для балановского этапа характерны одиночные или парные захоронения, для атликасинского — коллективные. Ямы имели прямоугольную форму, были углублены на 1,5–2 м и содержали следы внутримогильных сооружений, скорее всего в виде корзины или дощатого ящика высотой до 0,5 м с выступающими по углам краями. Погребенных всегда клали скорчено на боку — женщин на левом, головой на восток, мужчин — на правом, головой в меридиональном направлении.
Дно ям подстилали досками, берестой, иногда посыпали белой известью или мелом. В каждую могилу независимо от пола и возраста умершего помещали у ног, за спиной, реже в изголовье глиняные сосуды и иногда клали другие вещи — орудия труда, оружие, украшения, амулеты. По окончании погребальных церемоний, во время которых в яму иногда попадали угли от ритуальных костров, внутримогильное сооружение-гробовище перекрывали деревянным накатником, а могилу засыпали. Сверху могилу, очевидно, помечали, так как ни одна из могил Балановского некрополя не была нарушена другой.
В конце балановского этапа начинает распространяться подкурганный обряд захоронения, впервые четко зафиксированный в Чурачикском могильнике (Каховский, 1963). Ранние курганы отличаются довольно значительными размерами. Так, высота Чурачикского кургана 2 м, диаметр около 20 м; высота Раскильдинского — 1,5, Атликасинских — до 1 м, Синцовского — 1,2 м и т. д. Если на наиболее ранних курганах погребения совершались в могильных ямах, то в более поздних, ямы становятся неглубокими и затем исчезают, а погребенные выносятся на верхний уровень почвы. Очевидно, это было возможно лишь при наличии внутримогильных сооружений. К сожалению, костяки в таких захоронениях не сохранились, поэтому трудно судить о положении погребенных. Не исключено, что, начиная с атлакасинского этапа под курганами уже хоронили по обряду трупосожжения (Бадер, Халиков, 1976, с. 35). Причем до насыпания кургана устраивали подквадратную площадку, огражденную земляными валами (см. Синцовский, Мамалаевский, Янымовский курганы), внутри которой и проводился обряд захоронения.
Особую группу памятников балановской, впрочем, как и фатьяновской, культуры составляют отдельные находки, учтенные в своде О.Н. Бадера и А.Х. Халикова (1976, с. 47 и сл.) в 524 пунктах, среди которых 333 пункта с единичными находками, 74 — с парными и 117 — с групповыми, от трех и более предметов. Среди всех этих находок абсолютно преобладают каменные сверленые топоры — более 500, но есть и находки металлических предметов, других изделий из камня и отдельных балановских сосудов. Выделяются такие групповые находки, как Мосинские, Дубовлянские из Волго-Вятского междуречья, Маматкозинские, Майданские, Патрикеевские из бассейна р. Свинги, которые, очевидно, связаны с какими-то крупными памятниками, скорее всего могильниками (Бадер, Халиков, 1976, с. 52–53).
Оригинальная культура балановских памятников представлена разнообразным материалом, среди которого наиболее многочисленной является глиняная посуда, несколько меньше изделий из камня и относительно немного металлических и прочих предметов.
Балановская посуда на всем протяжении развития культуры довольно стандартна по форме: как в погребениях, так и в поселенческих комплексах бытуют три в большинстве круглодонные формы: 1) шаровидные или реповидные амфоры с узким и низким горлом; 2) бомбовидные сосуды с относительно высокой шейкой, шаровидным туловом и почти всегда с небольшим круглым углублением на дне; 3) чашевидные небольшие сосудики. Тесто всех типов сосудов хорошо промешанное и отмученное (на ранних этапах — с примесью песка, на поздних — шамота), лепка ленточная, стенки уплотненные, даже отбитые, наружная поверхность, как правило, имеет следы сплошного лощения. Обработка поверхности ошпандинских и хуласючских сосудов более грубая и несколько неряшливая; часто лощение заменялось ангобированием. Посуда хорошо обожженная, возможно, даже в закрытых печах, но есть обожженная и на костре. Первый тип сосудов, нередко имеющий по наиболее расширенной части желобчатые «ручки», бытовал в основном на балановском этапе, встречался в комплексах атликасинского времени и вышел из употребления в последующем.
Бомбовидные сосуды наиболее характерны для комплексов всех этапов. Сосуды ранних памятников (см. Козловский, Чурачикский памятники, ранние погребения Балановского могильника) имеют слегка расширенное раструбом горло, край которого несколько утоньшается. Для сосудов атликасинского этапа характерно цилиндрическое горло с отчетливым бортиком по краю. В ошпандинских и хуласючских комплексах наблюдается тенденция к расширению горла, а бортик по краю венчика или подчеркивается отгибом (ошпандинский комплекс), или резной линией (хуласючский комплекс). В поселенческой керамике начиная с атликасинского времени встречаются сосуды с более плавным переходом от горла к относительна высокому тулову.
Чашевидные сосуды также изменяются со временем. В балановских и атликасинских комплексах это очень стандартные чашки в виде четверти сферы, в ошпандинское время — сильно открытые чашки, иногда с плоским поддоном, встречаются и баночные или стаканообразные формы.
Из единичных форм следует отметить наличие кружек, нередко плоскодонных, тиглей с ручками, глиняных ложек, сковородок и т. п. В ошпандинских и хуласючских комплексах нередки крупные бомбовидные и шаровидные сосуды с отверстиями на дне, служившие для процеживания сыворотки, бражной массы и т. п. Сохранились и глиняные затычки-пробки.
Поверхность большинства сосудов преимущественно в верхней части орнаментирована строго геометрическими зональными узорами, выполненными тонкой нарезкой (ранняя керамика), оттисками мелкозубчатого (атликасинская керамика) и среднезубчатого (ошпандинская керамика) штампа, прочерченными линиями (ошпандинская и хуласючская керамика), каннелюрами и выпуклинами-«жемчужинами» (хуласючская керамика). Начиная с атликасинского времени в орнаменте становятся обычными широкие геометрические узоры — заштрихованный ромбы, треугольники, зигзаги, метопы и т. п.
Из других керамических поделок следует отметить, глиняные модели колес, каменных топоров, погремушки, ложки-льячки, формы для отливки топоров, дисковидной и линзовидной формы пряслица и т. п. (рис. 40, 9-15).
Известно огромное число (более 1000) изделий из камня, среди которых наиболее многочисленны сверленые (около 800 экз.) и клиновидные (около 200 экз.) топоры — один из характерных атрибутов культур с боевыми топорами (рис. 39). Классификация балановских сверленых топоров (Бадер, Халиков, 1976, с. 59–65) включает 15 типов[17]: 1 — клиновидный (около 100 экз.); 2 — молотковидный (около 80 экз.); 3 — короткообушковый (до 150 экз.); 4 — обушковый (до 20 экз.); 5 — обушковый усеченно-конический (более 50 экз.); 6 — длиннообушковый (14 экз.);7 — обушково-пестиковый (17 экз.); 8 — обушково-втульчатый (45 экз.); 9 — ромбический молотковидный (8 экз.); 10 — ромбический усеченный (36 экз.); 11 — ромбический узкообушковый (32 экз.); 12 — ромбический лопастной (8 экз.); 13 — коротколопастной (60 экз.); 14 — длиннолопастной (13 экз.); 15 — ладьевидный (12 экз.). Топоры типов 1, 2, 4, 7, 8, 12 бытовали в основном в раннебалановское время; типы 5, 13, 14 — в балановский и атликасинский этапы; тип 3 — в атликасинское время; типы 9-11, 15 — в ошпандинский период. Для хуласючского времени каменные сверленые топоры не характерны.
Клиновидные топоры или мотыги-тесла без сверления подразделяются на: орудия с желобчатым перехватом (21 экз.), служившие скорее всего мотыгами; черешковые топоры (28 экз.), близкие к топорам борисовско-лепельского типа; клиновидные топорики-тесла. Среди последних выделяется 13 типов: 1 — прямоугольный толстообушковый (24 экз.); 2 — трапециевидный толстообушковый (30 экз.); 3 — короткий толстообушковый; 4 — трапециевидный узкообушковый (8 экз.); 5 — трапециевидный широкообушковый (29 экз.); 6 — трапециевидный широколезвийный; 7 — стамесковидный узкий (2 экз.); 8 — прямоугольный короткий (10 экз.); 9, 10 — треугольный и трапециевидный тонкообушковые (29 экз.); 11 — тонкообушковый с линзовидным сечением (31 экз.); 12 — толстообушковый с линзовидным сечением; 13 — тонкообушковый короткий с линзовидным сечением[18]. Среди клиновидных топориков типы 1–4, 7, 12 были характерны для раннего этапа; 5, 9-11 — для атликасинского; 13 — атликасинского и ошпандинского; 8 — ошпандинского.
Из других каменных орудий и предметов балановцы широко употребляли и, очевидно, изготовляли долота и тесла, мотыги и терочные камни, полировально-зернотерочные плиты и ступы, ножи, скребки, проколки, наконечники стрел и дротиков (рис. 37, 40). Среди последних выделяются наконечники листовидные (около 100 экз., подразделенные на 3 типа), ромбические (более 30 экз., также 3 типов), черешковые, подразделенные на 7 типов.
Балановские металлические изделия указывают на создание балановскими племенами собственного очага металлургии, базировавшегося «на вятско-казанской группе месторождений медистых песчаников Приуральского горно-металлургического центра» (Черных, 1966, с. 77). Балановцы, очевидно, производили как разработку рудных месторождений, так и плавку металла (следы ее на поселениях) и литье медных предметов в формах. В поисках руды балановцы уходили иногда на восток к Уралу. Возможно, свидетельством этого является Верхне-Савинское погребение в Пермской обл. (Бадер, Кадиков, 1957) и погребения у Бирска на Белой (Сальников, 1967, с. 25). По мнению Е.Н. Черных (Черных, 1972), деятельность балановского очага протекала в пределах досейминского горизонта и закончилась в самом начале сейминского.
Наличие собственного очага металлургии позволило балановцам производить почти из чистой меди оружие: наконечники копий, вислообушные боевые топоры, шиловидные наконечники стрел; орудия труда: тесла, четырех- и шестигранные шилья, круглые в сечении иглы; украшения: височные кольца в 1,5–2 оборота, кольца-подвески и сережки, трубочки-пронизки и т. п. (рис. 41).
Из сделанного обзора ясно, что древняя металлургия балановских племен имела развитой характер. Она, очевидно, оказала воздействие на развитие металлургии не только местных поздневолосовских племен (Черных, Кузьминых, 1977, с. 95), но и на соседних фатьяновцев. Об этом свидетельствует как идентичность многих форм балановских и фатьяновских металлургических изделий, так и то, что фатьяновские металлические предметы по химическому составу изготовлены из металла медистых песчаников Среднего Поволжья и Нижнего Прикамья (Черных, 1963), широко освоенного прежде всего балановскими племенами (Черных, 1966).
Обычные на поселениях находки обломков тиглей, медные шлаки, различные абразивные инструменты, так же, как и изученное под Чурачикским курганом (Каховский, 1963) захоронение бронзолитейщика, не оставляют сомнения в том, что в балановских родовых группах уже выделились специалисты-металлурги — первые ремесленники доклассового общества.
Изделия из других материалов — кости, рога, дерева сохранились плохо. Известны костяные проколки-шилья, пронизки-амулеты, небольшие орнаментированные дощечки, костяной гребень и т. п.
Балановские племена, появившиеся на берегах Волги и Камы не позднее рубежа III–II тыс. до н. э., были первыми в крае земледельческо-скотоводческими племенами. Им были известны почти все виды домашних животных. Так, в Балановском могильнике найдены кости быка, барана, лошади и свиньи (Бадер, 1963, с. 277).
На Кубашевском и Васильсурском поселениях (Халиков, 1969, с. 350) также известны находки костей крупного рогатого скота (18–49 %), свиньи (46–53 %), лошади (5-24 %) и очень немного мелкого рогатого скота (1,5 %). Кости всех этих животных, но с преобладанием крупного рогатого скота и свиньи, найдены также и на поселении Ош-Пандо (Степанов, 1967, с. 57–58).
Скотоводами были и родственные фатьяновцы, в могильниках которых найдены кости, а иногда и целые скелеты таких животных, как овца (Крайнов, 1972б, с. 198–199). Не исключено, что быки у балановцев применялись в качестве тягловой силы, о чем свидетельствуют находки глиняных моделей колес от повозок типа двуколок (рис. 40, 10, 11). Отсутствие как в ранних, так и в поздних балановских комплексах деталей конской узды, прежде всего псалий, убеждает в правильности этого предположения. Скотоводство у балановцев, очевидно, носило оседло-пастушеский характер. Об оседлости свидетельствуют как поселения и могильники, так и абсолютное преобладание в балановском стаде крупного рогатого скота и свиньи при минимальном количестве мелкого рогатого скота. Продукты скотоводства, в том числе и молочные, широко употреблялись в пищу. О заготовке молочных продуктов впрок свидетельствуют находки сосудов-цедилок с отверстиями на дне и пробками-затычками для них.
Балановцы знали и земледелие. Хотя прямых фактов, подтверждающих его развитие, пока мы и не нашли, но все-таки ряд исследователей склоняются к мнению, что балановцы широко практиковали подсечно-огневое земледелие со вторичной и, очевидно, длительной обработкой расчищенных от леса участков (Краснов, 1967, с. 17–18), о чем свидетельствуют многочисленные находки каменных молотов-глыбобоек и каменных мотыг с перехватом и черешком. Наличие у балановцев колесного транспорта, упряжных животных — волов делает более убедительным и предположение о переходе позднебалановских племен к обработке земли при помощи упряжных пахотных орудий (Краснов, 1968, с. 13).
Волосовская культура:
Антропоморфная кремневая фигурка. Сахтыш II;
Голова лося, кость. Сахтыш I;
Роговые скульптуры уток на волосовских слоев стоянок Маслово болото IV и V;
Головка лебедя, кость. Ивановское VII;
Кремневая скульптура кабана. Юртик. III тыс. до н. э.
Волосово и Фатьяново:
Наконечники стрел, «лунница». Тихманга. Первая половина II тыс. до н. э.
Наконечники дротиков. Сахтыш II, VIII. Волосовская культура. III тыс. до н. э.
Топоры, долота и тесла. Сахтыш I, II, VIII. Волосовская культура. III тыс. до н. э.;
Каменный топор. Фатьяновская культура;
Глиняный сосуд. Тургиновский могильник. Фатьяновская культура. Первая половина II тыс. до н. э.
Восточная Прибалтика:
Костяные наконечники копий и стрел. Поздняя бронза;
Украшения из кости и янтаря. Поздняя бронза.
Наконечники копья, топоры, кельт. Бронза. Восточная Прибалтика:
Бородинский клад. Молдавия. XVI–XV вв. до н. э.
Янтарные подвески и пуговицы;
Янтарные украшения. Сахтыш VIII. Волосовская культура.
Бюст женщины из погребения 14 Тимофеевского могильника. Фатьяновская культура. Реконструкция Г.В. Лебединской;
Украшения из зубов животных, кости и камня. Сахтыш I, II, VIII. Волосовская культура.
Турбинский могильник:
Бронзовые и серебряные наконечники копий;
Кельт, топор, кинжал из меди и бронзы и нефритовые кольца (связь кинжала с Турбино условна).
Галичский клад:
Кинжал, идол, голова идола, браслет и фигурка животного из «чистой» и мышьяковистой меди;
Изделия поздняковской культуры: серп, нож, кинжал, браслет из меди и бронзы, бронзовое кольцо (обтянутое золотой фольгой), кремневые наконечники стрел и скребки.
Подсобное значение в хозяйстве балановцев занимали охота, рыболовство и собирательство. Об этом свидетельствуют находки костей диких животных на поселениях, а также разнообразие наконечников стрел, дротиков и копий, могущих служить охотничьим оружием. Любопытно, что на Васильсурском поселении, несмотря на его расположение в лесостепном Поволжье, найдено значительное количество костей различных диких животных: лося, северного оленя, бобра, медведя, лисицы, куницы, выдры (Андреева, Петренко, 1976, с. 162).
Земледельческо-скотоводческое хозяйство, создание собственного металлургического очага — все это свидетельствует о том, что балановцы занимались производящим хозяйством. Это относительно развитое производство требовало и развитых социальных отношений. Все без исключения исследователи сходятся на мысли, что род у балановцев, так же, как и у других племен культур боевых топоров, был патриархальным, с возможным делением на большие патрилокальные семьи. Отмечаемая воинственность балановского населения, проникнувшего до берегов Камы, а затем широко распространившегося по всему лесному Среднему и Верхнему Поволжью (Брюсов, 1961), заставляет полагать, что у них, очевидно, уже выделились группы воинов, вооруженных каменными топорами-томагавками. Это в свою очередь позволяет говорить о сложении у балановцев отношений военной демократии, может быть наподобие социальной организации индейских племен Северной Америки в период ее захвата европейцами. Родовые группы балановцев, очевидно, объединялись в племена, а последние — в более крупные сообщества. Факт беспрепятственного проникновения балановцев на территорию соседних фатьяновских племен свидетельствует об их родстве и, вероятно, союзных отношениях.
Обращаясь к вопросам происхождения, хронологии и периодизации балановской культуры, мы исходим из того, что для районов Среднего Поволжья и Волго-Вятского края балановская культура представляется пришлым явлением. Появление ее носителей относится ко времени не позже рубежа III–II тыс. до н. э., когда на обширных пространствах степи и лесостепи Евразии приходят в движение скотоводческо-земледельческие племена, способ производства которых, по образному выражению К. Маркса, «требовал обширного пространства для каждого отдельного члена племени… а рост численности у этих племен приводил к тому, что они сокращали друг другу территорию, необходимую для производства. Поэтому избыточное население было вынуждено совершать те полные опасностей великие переселения, которые положили начало образованию народов древней и современной Европы» (Маркс К., Энгельс Ф., Сочинения, т. 8, с. 568).
Вторжение балановских племен в центральные районы Среднего Поволжья произошло, по-видимому, не раньше рубежа III–II тыс. до н. э. и не позже первой четверти II тыс. до н. э. (Бадер, Халиков, 1976, с. 74).
Это было время начала распространения в Европе культур с боевыми топорами, памятники которых на рубеже III–II тыс. до н. э. появляются в Южной Финляндии (Meinander, 1954), Дании (Glob, 1945), Швеции (Forsander, 1933), Прибалтике (Янитс, 1957).
В Среднем Поволжье одним из районов наиболее раннего проникновения балановских племен, очевидно, является бассейн р. Свияги (карта № 12). Здесь открыты наиболее архаичные памятники, как Козловский могильник, и здесь же сосредоточены наиболее ранние типы каменных и металлических предметов: круглые ступы и песты, шаровидные и шаровидно-втульчатые булавы, массивные черешковые клиновидные топоры, сверленые клиновидные, обушково-пестиковые и обушково-втульчатые топоры, клиновидные прямоугольные и толстообушковые топорики (Халиков, 1964). Чрезвычайно большая насыщенность этого района находками ранних типов орудий позволяет предполагать единовременное внедрение сюда мощной племенной группы одного из вариантов культур с боевыми топорами. Большинство аналогий указанным предметам уводят нас на запад и юго-запад. Таковы черешковые клиновидные топоры так называемого борисово-лепельского типа, в значительном количестве известные в Белоруссии, Южной Скандинавии и очень редкие на юге и в центральных областях Восточной Европы (Брюсов, 1961, с. 25).
При картографировании раннебалановских находок в Среднем Поволжье выделяется, помимо бассейна р. Свияги, еще один район, расположенный на юго-западе края. В среднем течении р. Цны и в верховьях р. Мокши найдены ранние формы клиновидных топоров, а в районе Пензы и Саранска известна большая группа находок (клиновидные пестиковые, молотковидные, черешковые и лопастные сверленые топоры, клиновидные толстообушковые топорики с прямоугольным сечением) также раннего облика. Вероятно, как это предполагали О.Н. Бадер (1963, с. 313) и П.Н. Третьяков (1966, с. 91), движение раннебалановских племен в центр Среднего Поволжья проходило несколько южнее правого берега р. Оки, по его юго-восточным притокам через Суру на Свиягу и, скорее всего, оно было сухопутным. Между прочим, по этому пути в ряде пунктов (на Борковской стоянке на Оке, у Кадома на Мокше, на Барковской стоянке у г. Пензы) найдена чрезвычайно архаичная керамика балановского типа с резным и мелкозубчатым орнаментом. По форме и орнаментации она близка сосудам Козловского могильника и, очевидно, синхронна или, может быть, даже предшествует им. Время проникновения ранней группы балановского населения на Среднюю Волгу не может быть позже первой четверти II тыс. до н. э., но и не раньше рубежа III–II тыс. до н. э., ибо еще в конце III тыс. до н. э. в бассейне р. Свияги мы застаем поздненеолитические и ранневолосовские племена, изгнанные оттуда где-то на рубеже III–II тыс. до н. э. (Халиков, 1969, с. 145).
Для суждения о своеобразии балановской культуры и об особых путях ее сложения очень большое значение имеет антропологический тип ее носителей на раннем этапе истории этой культуры. Палеоантропологические исследования черепов из Балановского могильника показали, что население, хоронившее своих умерших в этом могильнике, почти полностью принадлежало к европеоидному узколицему восточно-средиземноморскому типу (Акимова, 1963). Этот факт наиболее убедительно подтверждает чужеродность балановской культуры в Волго-Камье, где в предшествующее время средиземноморский тип отсутствовал, и подчеркивает и с этой стороны отличие ее от фатьяновской культуры, которой был свойствен широколицый европейский антропологический тип, характерный также для людей, погребенных в могильниках культуры ладьевидных топоров Прибалтики (Денисова, 1966).
В Среднем Поволжье балановские племена обитали в течение всего II тыс. до н. э. За это время их культура претерпела значительные изменения. Она оказала огромное воздействие на весь ход развития истории местных племен Поволжья и Прикамья.
Как отмечалось выше, в развитии балановской культуры мы наблюдаем 4 этапа: балановский (первая половина II тыс. до н. э.), атликасинский (XV–XIV вв. до н. э.), ошпандинский (XIII–XII вв. до н. э.), хуласючский (XI–IX вв. до н. э.) (Бадер, Халиков, 1976, с. 77) (рис. 37).
Культура балановских племен начала балановского этапа характеризуется рядом архаических черт, впервые отмеченных на материалах Козловского могильника и близких ему памятников. Здесь и глиняные сосуды вытянутых пропорций с преимущественно нарезной орнаментацией (рис. 37) и клиновидные толстообушковые топорики, прямоугольные в сечении, и пр. Наиболее ранние памятники балановской серии, как отмечалось выше, известны, кроме бассейна р. Свияги, в бассейне Мокши и Цны и среднего течения р. Суры.
Ближе к концу первой четверти II тыс. до н. э. балановское население предпринимает попытки выйти за пределы первоначальной территории. К этому времени можно отнести основные доатликасинские погребения Балановского могильника, погребения Чурачикского могильника на р. Цивиле, Красновидовское погребение на р. Волге, Пайгусовский могильник на р. Юнге, Сергачский могильник на р. Пьяне, Чуркинский могильник в устье р. Оки, Соза-Курбатовский и Павлушатский могильники в Заволжье (Бадер, Халиков, 1976, № 67, 109, 269, 286, 297, 339, 420). Для этих памятников характерны погребения, совершенные в грунтовых ямах с соблюдением всех классических приемов погребального обряда: устройство внутримогильных сооружений, преимущественное положение на боку и т. п. Среди них в погребениях Чурачикского и первого периода Балановского могильника еще содержатся архаичные формы посуды: шаровидные амфоры со сложной конструкцией, сосуды вытянутых пропорций с орнаментом Козловского типа и ранние типы каменных орудий, в частности клиновидные топорики с прямоугольным сечением.
Более поздние Чуркинский, Сергачский, Павлушатский могильники, содержащие керамику и орудия с некоторыми намечающимися атликасинскими чертами (обушковые топоры, выдержанная зональность и намеченная геометричность узора на керамике и т. п.), располагаются в значительном удалении от исходного центра и, по-видимому, отражают дальнейшее расселение балановских племен в лесные районы, на территории местного волосовского населения. Процесс расселения, очевидно, сопровождался оседанием балановцев, с чем следует связывать возникновение крупных могильников типа Балановского, а также появление первых поселений, таких, как Буйские на р. Вятке, Чертово городище на р. Ветлуге, Таланкина Гора на р. Волге. Расселение балановских племен иллюстрируется также и распространением сверленых топоров ранних типов, обнаруженных не только в бассейне р. Свияги, но и далеко за ее пределами — в Заволжье, выше по р. Волге и т. п., однако лишь там, где имеются памятники балановского этапа.
В конце балановского этапа, падающего на конец первой половины II тыс. до н. э., в связи с интенсивным внедрением балановских племен в среду местных, и прежде всего волосовских племен, начинают все более ощущаться следы воздействия балановцев на местное население. Нередко это воздействие принимало форму взаимных контактов балановских и местных родовых групп. Так возникали поселки со смешанными чертами, классическим примером чего является поселение Таланкина Гора, где наблюдается процесс активного смешения поздневолосовской и балановской культур и возникновение на этой основе новой, которой было дано имя чирковской (Халиков, 1969, с. 182 и сл.). Об этих же взаимных связях свидетельствует присутствие в составе населения, погребенного на Балановском могильнике, метисных типов, несущих «черты монголоидной примеси, хотя и довольно слабой» (Акимова, 1963, с. 398).
К концу балановского — началу атликасинского этапов относится начало проникновения балановских племен на фатьяновскую территорию. По пути им пришлось прорваться через р. Оку, заселенную поздними волосовскими племенами. Вероятно, прорыв произошел в нижнем течении р. Оки, где еще в первой половине II тыс. до н. э., судя по Чуркинскому могильнику и Сейминскому памятнику, осела небольшая группа балановского населения. Западнее нижнего течения Оки, на левых притоках р. Клязьмы известно несколько могильников: Скомороховский, Тимофеевский, Буньковский и Кривцовский (Крайнов, 1963), содержавших погребальные комплексы с керамикой раннего атликасинского облика, близкого сосудам поселения Таланкина Гора. Наиболее западным памятником в этой серии является Истринский могильник, в четырех первых погребениях которого выявлены остатки кремации вместе с ранними атликасинскими вещевыми комплексами. Следует заметить, что проникновение балановцев в фатьяновскую среду проходило довольно мирно и завершилось, вероятно, процессами взаимосмешения. Об этом свидетельствует тот факт, что почти все отмеченные выше могильники, кроме, может быть, Буньковского, содержат погребения как фатьяновские, так и балановские[19].
Основными памятниками атликасинского этапа в Среднем Поволжье следует считать: в правобережье — поздние погребения Балановского могильника, Таутовский и Ледырьский грунтовые могильники, Атли-Касинский, Раскильдинский, Кумак-Касинский и другие курганные могильники Нижнего Посурья, поселения на Васильсурском и Оленегорском городищах и ряд других; в левобережье — грунтовые могильники у д. Марийская Лиса и пос. Урень, курган у с. Синцово в Кировской обл., Кубашевское и Новоселовское поселение (Бадер, Халиков, 1976). Культура балановского населения атликасинского периода продолжает развитие культуры предшествующего времени.
В середине II тыс. до н. э. балановцы были вынуждены покинуть бассейн Свияги и значительную часть Сурско-Свияжского междуречья. Отсюда их изгнали абашевцы, в третьей четверти II тыс. до н. э. довольно прочно заселившие эту область. Балановцам удалось закрепиться в бассейне р. Суры, где возникает серия укрепленных поселений, классическим образцом которых является Васильсурское городище (Халиков, Халикова, 1963) (рис. 38, 4). Яркой иллюстрацией враждебных балановско-абашевских взаимоотношений является Пепкинский курган, раскопанный в 1960 г. в Горно-Марийском районе Марийской АССР, примерно в 30 км к востоку от Васильсурского поселения-городища. Под курганом была обнаружена братская могила 27 абашевских воинов, погибших в результате жестокого военного столкновения. Торчащие в костях убитых кремневые стрелы сейминского типа, характерные и для атликасинских памятников, указывают на их врагов, которыми могли быть или балановцы, или родственные им чирковско-сейминские племена (Халиков, Лебединская, Герасимова, 1966а).
В Сурско-Окском междуречье балановские (атликасинские) племена рассеялись на широком пространстве, ограниченном на севере р. Волгой (поселение на Оленьей горе у Лысково), а на юге — верховьями р. Суры (находки у г. Пензы) и Мокши (Озименки, Ковендрово). Отдельные представители балановских племен, по-видимому, проникали еще южнее. Об этом, в частности, свидетельствуют находки балановской керамики атликасинского типа на поселении эпохи бронзы у г. Елец в верховьях р. Дона.
На севере атликасинские племена компактной группой занимали верховья р. Б. и М. Кокшаги, а также правые притоки р. Пижмы, не проникая далеко в глубь заволжской тайги. Характерно почти полное отсутствие не только памятников, но даже отдельных находок по правому, не говоря уже о левом, берегу р. Вятки.
Ближе к середине третьей четверти II тыс. до н. э. абашевские племена, теснимые с юга срубными, а с востока и северо-востока — приказанскими племенами, покидают правобережье р. Волги и перемещаются в Заволжье — в Волго-Вятское междуречье (Халиков, 1959). Очевидно, воспользовавшись этим, а может быть и участвуя в изгнании абашевцев, в бассейн нижнего течения р. Цивиля снова проникает балановское население, правда, не столь многочисленное, как предшествовавшее. Здесь выявлено несколько памятников — Шоркинское и Тохмеевское поселения и Досаевский курган, в материале которых, особенно в керамике, уже отчетливо выступают ошпандинские черты.
Ошпандинский этап, охватывающий XIII–XII вв. до н. э., представлен такими поселениями, как Ош-Пандинское и Ашна-Пандинское, Васильсурское на р. Суре: Мало-Яушское в верховьях р. Цивиля и т. д. Могильники изучены слабо. Вероятно, они продолжали оставаться курганными, как об этом свидетельствуют Досаевские курганы и III Андреевский курган, и грунтовыми.
Основным районом обитания балановцев в ошпандинский период становится бассейн р. Суры и Сурско-Окское побережье р. Волги. Причем балановцы в это время проникают в районы, удаленные от крупных рек, как, например, в верховья р. Кудьмы (Мокрушинское поселение) и р. Теши (Кожинское и Кобыльское местонахождения). Значительная группа балановского населения осела в бассейне среднего течения р. Оки, где она пополнилась за счет тех групп, которые были вынуждены покинуть бассейн р. Мокши под давлением срубных племен. Начиная от г. Мурома по р. Оке и далее по р. Москве и Верхней Волге вплоть до г. Калинина протянулась цепь местонахождений, поселений и могильников с керамикой и другими предметами ошпандинского облика. Керамика этого типа обнаружена: на поздняковских стоянках Садовый Бор у г. Мурома в устье р. Теши, у деревень Куземкино и Сумбулово на р. Оке выше г. Касимова, на Коренецкой и Нарминской, Юраковской, Мурминской и Алекановской стоянках поздняковской культуры (Бадер, Халиков, 1976). Большинство из них найдено в поздняковских комплексах, что заставляет предполагать оседание балановцев в ошпандинское время на землях, занятых поздняковскими племенами. Последние, очевидно, и поглотили здесь балановцев, так как в этом районе мы уже не наблюдаем памятников завершающего (хуласючского) этапа.
В результате воздействия поздняковских племен в балановской керамике начиная с конца ошпандинского периода распространяется специфическая поздняковская деталь орнамента — выпуклины, нанесенные ямочными углублениями изнутри горла (рис. 37). Спорадические находки ошпандинской керамики отмечены и в более южных районах — выше среднего течения р. Дона. Так, типичные ошпандинские сосуды найдены в курганах у с. Тростянка близ г. Острогожска и у с. Вознесенска близ г. Воронежа.
Часть балановских племен ошпандинского времени проникла еще дальше на северо-запад. Все эти разрозненные балановские группы, оторвавшиеся от основной массы своих соплеменников, очевидно, растворились в местной среде.
Хуласючское время (XI–IX вв. до н. э.) — это период резкого сокращения территории балановского расселения и окончательной деградации культуры (Халиков, 1960, с. 138–142). В последние годы на территории Среднего Поволжья выявлено около 50 поселений и местонахождений хуласючского типа и 4 курганных могильника, из которых большинство поселений (34 из 38) и почти все могильники (3 из 4) занимают нижнее течение р. Суры (карта 12). Очевидно, к концу II тыс. до н. э. под натиском более мощных поздняковских племен с запада, приказанских — с востока и чирковских племен — с севера балановские племена оказываются загнанными в небольшой район нижнего течения р. Суры. Далеко за пределами этого района на окраинах Средней Волги наблюдаются небольшие местонахождения позднебалановской керамики типа находок на срубных поселениях Самарской Луки у Моечного озера и с. Ермакове в Куйбышевской обл., на позднеприказанском поселении у Нижнего Услона на р. Волге и на поздняковской стоянке в устье р. Оки на западной окраине г. Горького (где, кстати, недалеко расположен и Чуркинский могильник, одно из погребений которого, совершенное по обряду трупосожжения, содержало типичный сосуд хуласючского облика).
Характерно, что находок хуласючского типа уже нет в Верхнем Поволжье и Волго-Окском междуречье, где в это время полностью господствуют поздняковские племена и племена с «текстильной» керамикой.
Судьба хуласючских племен на Нижней Суре пока не ясна. Известные здесь памятники эпохи раннего железа, например, Васильсурское городище, не дают каких-либо следов непосредственного участия балановцев в формировании культуры населения эпохи раннего железа — ни раннегородокской, ни тем более раннеананьинской. Однако воздействие, оказанное балановскими племенами на ход развития населения края в эпоху бронзы, несомненно (Халиков, 1969, с. 152 и сл.). Оно фиксируется и языковедами, отмечающими древние индоевропейские (балто-германо-славянские) включения в финно-угорскую среду Восточной Европы, падающие на эпоху раннего металла (Joki, 1973).
Едва ли в истории народов бронзового века северной половины Евразии удастся отыскать культурный феномен, способный сравниться по яркости, самобытности и характеру своего проявления с сейминско-турбинским. Степень его воздействия на историю этих народов была чрезвычайной. С ним связываются кардинальные инновации в металлургическом и металлообрабатывающем производствах в культурах, располагавшихся на обширнейших территориях. Это были племена не только металлургов, но и воинов-коневодов. Характер их оружия и военной организации оказались в середине II тыс. до н. э. столь совершенными, что эти люди смогли в очень короткий отрезок времени преодолеть в своих походах-миграциях многие тысячи километров западносибирских лесостепей и тяжелой заболоченной тайги, перевалить Уральские горы и выйти на лесные равнины Восточной Европы.
Сейминско-турбинские группы вряд ли были многочисленными. Иначе очень трудно объяснить тот факт, что к настоящему времени сохранилось только немногим более 400 металлических находок, связанных с этим феноменом. Львиная доля указанных предметов обнаружена всего лишь в четырех крупных некрополях, три из которых — Сейма, Турбино и Решное — находятся к западу от Урала, а один — Ростовка — к востоку. Отдельные металлические орудия сейминско-турбинских типов находят по бескрайним пространствам Евразии — от Монголии до Финляндии и Молдавии. Все эти на удивление малочисленные вещи разбросаны по гигантской площади примерно в 3 млн. кв. км.
Уникальны не только типы сейминско-турбинских металлических изделий — наконечников копий, кельтов и ножей-кинжалов, но и характер их некрополей. В громадном большинстве случаев в могилах отсутствуют человеческие останки. Как правило, не ставили в могилы и керамической посуды. Их кладбища лишены курганных насыпей и других надмогильных сооружений. Погребальный инвентарь раскрывает характер основной деятельности погребенных: металлическое, каменное и костяное оружие, костяные защитные доспехи говорят о том, что это были воины. Бронзовое оружие нередко втыкалось в дно, стенки или край могилы. Эти памятники резко отличаются от некрополей всех евразийских культур.
До сих пор для археологов остаются неизвестными поселения сейминско-турбинского типа, хотя разнообразных гипотез и предположений высказывалось очень много. Этот феномен проявился на территориях, занятых памятниками разнообразных культур и общностей, но и поныне характер контактов сейминско-турбинских популяций с окружавшими их племенами остается во многом загадочным и дискуссионным. Их «этническим знаком» служило бронзовое совершенных форм оружие, которым не пользовались другие народы.
Первые металлические находки сейминско-турбинского типа стали известны еще в конце прошлого века (Радлов, 1894, табл. XIX, 10; 1902, табл. II, 12; Спицын, 1893, с. 33, 34; 1903б, с. 104–110; Штукенберг, 1901, табл. I, 12, 27). Тогда же П.А. Пономаревым (Пономарев, 1886, с. 14–16) был открыт небольшой могильник этого вида — Березовка-Омары, однако значение данных находок для исследователей осталось тогда непонятым. Сама проблема сейминско-турбинских древностей для археологической науки возникла в 1912 г., и толчком к этому послужило открытие двух замечательных и опосредованно связанных между собой памятников — Сейминского могильника в низовьях Оки и Бородинского клада в Молдавии (Городцов, 1914а, с. 360, 361; Штерн, 1914, с. 1). Тогда же археологи В.А. Городцов (Городцов, 1916, с. 59–104) и А.М. Тальгрен (Tallgren, 1915, с. 73–86) сформулировали основные положения сейминско-турбинской (тогда еще только сейминской!) проблемы: характер памятников, их культурная принадлежность, датировка и генезис. С того времени дискуссия по этим вопросам не утихала на страницах русской, советской и западной литературы.
Находки у с. Турбино под Пермью стали известны еще в 1891 г., однако определение этого памятника в качестве древнего могильника задержалось более чем на 30 лет, пока в 1924–1927 гг. А.В. Шмидт (Schmidt, 1927) не произвел на этом месте первых раскопок. Тогда же стало очевидным, что Сейма и Турбино являются тесно взаимосвязанными памятниками и сама проблема с тех пор в археологической литературе получила наименование сейминско-турбинской.
Могильник у с. Ростовка под Омском стал третьим крупным памятником данного типа, но первым в Сибири. В 1966–1969 гг. его раскапывал В.И. Матющенко (Матющенко, 1975), и эти исследования стали новым этапом в широком обсуждении различных вопросов сейминско-турбинской проблемы. Не менее важными для ее решения оказались раскопки того же В.И. Матющенко поселения Самусь IV близ Томска (Матющенко, 1959, 1961, 1973), проведенные в 1954–1958 гг. В слоях этого поселка, как считали, удалось найти одно из важнейших звеньев сейминско-турбинской культуры: многочисленные литейные формы для отливки кельтов и наконечников копий. Однако проделанный в самое последнее время параметрический анализ подобных орудий в сейминско-турбинских коллекциях, с одной стороны, и самусьских матриц — с другой, недвусмысленно показал, что в этих формах сейминско-турбинские орудия отливаться не могли. Самусьские типы — более поздние, они вписываются в последующий хронологический горизонт самого конца бронзового века. Эти формы лишь продолжают линию развития сейминско-турбинских форм кельтов и наконечников копий.
И, наконец, последний значительный могильник — Решное на Оке — был обнаружен в 1974–1975 гг., а в 1975–1976 гг. его исследования предпринял О.Н. Бадер (Бадер, 1976а, 1977). Так вкратце выглядит история открытий важнейших памятников сейминско-турбинского типа.
Крупнейшим могильникам этого типа фатально «не везло» ни в отношении качества полевых исследований, ни в плане их опубликования. Сейминский могильник был практически уничтожен в результате сугубо антинаучных «раскопок» 1912 и 1914 гг., проведенных воинскими частями под руководством членов Нижегородской архивной комиссии без участия археологов-профессионалов. Турбинский некрополь раскапывался А.В. Шмидтом (1924–1927 гг.), Н.А. Прокошевым (1934–1935 гг.) и О.Н. Бадером (1958–1960 гг.). Сведения о раскопках 1934–1935 гг. появились в печати лишь в 1961 г. (Крижевская, Прокошев, 1961). Монографическое исследование О.Н. Бадера было опубликовано в 1964 г. (Бадер, 1964а), однако в этой книге не описано большинство комплексов кладбища, в частности тех, которые содержали металл. Сведения о раскопках Ростовки до сих пор разбросаны по статьям и мелким заметкам (Матющенко, 1968, 1970а, 1970б, 1972, 1974б, 1975, 1978; Матющенко, Ложникова, 1969а). Поныне отсутствует палеоантропологический анализ костных останков из этого могильника. Еще более скупы сведения о материалах из Решного.
После того как В.А. Городцов опубликовал находки на Сейминской дюне, дискуссия по сейминско-турбинской проблеме велась в основном по трем вопросам: 1) генезис явления; 2) абсолютная и относительная хронология памятников, 3) соотношение между культурами или культурная принадлежность сейминско-турбинских памятников.
Наименее спорным представлялся вопрос о генетических корнях сейминско-турбинских древностей. Лишь только в самом начале дискуссии А.М. Тальгрен (Tallgren, 1919, p. 516) предложил их связь с фатьяновской культурой. Однако от этой гипотезы он отказался уже после первых раскопок Турбина (Tallgren, 1925, s. 16). В.А. Городцов уже в 1916 г. выразил совершенно четкое мнение о восточных — сибирских корнях этой культуры, и с тех пор эта гипотеза в принципе не подвергалась серьезным сомнениям. Дискутировалась лишь привязка к конкретным районам Сибири: Алтай (Тихонов, 1960, с. 25, 26, 41; Членова, 1972, с. 139), Западная Сибирь (Косарев, 1981а, с. 89–96) или Восточная Сибирь (Сафронов, 1970, с. 14).
Гораздо более спорными выглядели и выглядят по настоящее время вопросы относительной и абсолютной хронологии сейминско-турбинских древностей. Абсолютные даты в работах различных исследователей колебались в широких границах — от XVII до VIII в. до н. э. Причинами разногласий являлись, во-первых, привязки к областям, где имелись абсолютно датированные системы культур; во-вторых, определение исследователем запаздывания в проникновении и распространении влияний из исходной области.
Западная, или балкано-микенская, линия связей диктовала археологам датировки сейминско-турбинских комплексов в пределах конца второй и всей третьей четверти II тыс. до н. э. При этом конкретные датировки, конечно же, отличались друг от друга. Так, В.А. Городцов без особой аргументации определял время реконструируемой им сейминской культуры XIV–XIII вв. до н. э. А.М. Тальгрен после первых исследований Турбинского могильника писал, что его дата укладывается в 1600–1400 гг. (Tallgren, 1925), но уже в работе 1931 г. он датировал всю сейминскую культуру 1300–1100 гг. (Tallgren, 1931, s. 8). В более поздних работах в целом, пожалуй, преобладали хронологические определения, близкие середине и второй половине II тыс. до н. э., о чем писали О.Н. Бадер (1964а, с. 148; 1970, с. 57), В.И. Матющенко (1978, с. 34), М.Ф. Косарев (1974, с. 92–94; 1981а, с. 96–106) и др. Однако при использовании восточных параллелей хронология могильников резко омолаживалась. Это хорошо заметно на примере работ В.А. Сафронова (1970, с. 9–18) и особенно Н.Л. Членовой (1972, с. 138), которая поднимала даты сейминско-турбинских памятников вплоть до XI–VIII вв.
М. Гимбутас впервые попыталась совместить западную, балкано-микенскую линию привязки и восточные параллели (Gimbutas, 1956). Бородинский клад она считала здесь наиболее ранним и датировала его 1450–1350 гг. Сейминский же период в целом она определяла XIV–XIII вв. до н. э., а абашевская культура относилась ею к еще более позднему времени. На Бородинский клад обращали серьезное внимание и другие исследователи, нередко посвящавшие ему специальные работы (Кривцова-Гракова, 1949; Сафронов, 1968; Бочкарев, 1969). Здесь также возникали серьезные разногласия при определении дат комплекса.
И, наконец, последним и наиболее дискуссионным в общей сейминско-турбинской проблеме явился вопрос о культурной принадлежности могильников и их соотношении с евразийскими общностями бронзового века. Одним из частных аспектов данного вопроса стали попытки увязать некрополи с разнообразными поселениями различных культур.
В.А. Городцов (1916, с. 59, 102) впервые ввел понятие «сейминская культура», которое вслед за ним вошло в работы А.М. Тальгрена (1931) и А.А. Спицына (1926). Н.А. Прокошев после раскопок в 1934–1935 гг. Турбинского кладбища пришел к мысли о принадлежности его местным прикамским племенам, чья материальная культура была известна тогда по поселениям типа Астраханцевского хутора (Бадер, 1964, с. 130, 131). Позднее эта гипотеза станет основной в работах О.Н. Бадера (Бадер, 1961б, 1964а), который эту археологическую общность даже будет именовать турбинской. Однако резкое несоответствие практически во всех проявлениях культуры Турбинского некрополя и местных поселений Прикамья вызовет решительную критику этой гипотезы со стороны ряда исследователей (Шилов, 1961; Сафронов, 1965; Черных, 1970, с. 83–85), отказавшихся от культурной идентификации указанных памятников. Поэтому культуру племен бассейна Камы, представленную лишь материалами поселений, будет предложено именовать гаринско-борской (Черных, 1970, с. 9) и в последнее время это название укрепилось в археологической литературе.
Сейма локализовалась вне зоны гаринско-борских прикамских поселений, и потому О.Н. Бадер (1970, с. 54–58) предложил увязывать этот некрополь с селищами Нижней Оки и Средней Волги типа Больше-Козино. Однако и эти сопоставления практически не выдерживали критики. В противовес этому А.Х. Халиков (1960, 1969, с. 193–201) пытался доказать связь Сеймы с поселениями так называемого чирковского типа в данном районе и на этом основании сконструировать особую сейминско-чирковскую культуру. Гипотеза А.Х. Халикова также не получила поддержки со стороны большинства специалистов.
После раскопок Ростовки и поселения Самусь IV в литературе вспыхнула дискуссия о культурной верификации этих памятников, которые было уже невозможно отождествлять с восточноевропейскими культурами. Именно поэтому В.И. Матющенко (1959, 1973) относил эти памятники к кругу родственных западносибирских культур огромной Урало-Сибирской культурно-исторической провинции. Вместе с тем он сопоставлял оба эти памятника с разными археологическими культурами (Матющенко, 1975). По его мысли, Турбино и Усть-Гайва были тесно связаны с центром в Самусе (так называемый среднеобский металлургический центр), откуда на запад и поступали металлические вещи (Матющенко, 1973. с. 34). Сейма поддерживала тесные связи с Ростовкой или с так называемым среднеиртышским металлургическим центром. М.Ф. Косарев (1981, с. 89–106) пишет уже об особой самусьской культурной общности и так называемой самусьско-сейминской эпохе в развитии западносибирских культур. Ростовку он помещает в среднеиртышский вариант этой общности, а поселение Самусь IV — в ее юго-восточный вариант.
Даже это весьма лаконичное перечисление основных исследований по сейминско-турбинской проблеме дает представление об исключительной дискуссионности вопросов, связанных с этими загадочными памятниками. Было предложено множество гипотез с зачастую прямо противоположными решениями различных вопросов.
Памятники.
В категорию памятников сейминско-турбинского типа включаются: 1) крупные могильники Сейма, Турбино, Решное и Ростовка, а также святилище в Канинской пещере; 2) малые и условные могильники, а также одиночные погребения; 3) единичные случайные находки металлических кельтов, наконечников копий и ножей-кинжалов характерных форм (карта 13).
Карта 13. Распространение основных, малых и условных могильников сейминско-турбинского типа и районы древнего горного дела, связанные с сейминско-турбинской металлургией.
Условные обозначения: а — 1–2 находки; б — 2–5 находок; в — 5-10 находок; г — 10–20 находок; д — 20–50 находок; е — 50-100 находок; ж — более 100 находок. Условные знаки карт 14–20 сделаны в том же масштабе.
Могильники: Се — Сейма; Ту — Турбино; Ро — Ростовка; Кн — Канинская пещера (жертвенное место); Ре — Решное; Ка — Каргулино; Ни — Никольское; КЯ — Красный Яр; Со — Соколовка; БО — Березовка-Омары; Му — Мурзиха; Ко — Коршуново; БЛ — Бор-Ленва; За — Заосиново IV; УГ — Усть-Гайва; Ом — р. Омь (Омский клад); Сп — Сопка 2; Ел — Елунино I; Кл — Клепиково; Ус — Устьянка.
Районы горного дела: I — медистые песчаники Приуралья; II — древние рудники Тащ-Казган и Никольское; III — кассетеритовые месторождения (Калбинский и Нарымский хребты); IV — медные и полиметаллические месторождения Рудного Алтая.
Общее количество металлических предметов, происходящих из всех этих памятников, насчитывает 419 экз.[20] Кроме того, мы располагаем сведениями о 24 негативах отдельных предметов с двух- либо многостворчатых литейных форм. Эти находки распределяются по всем указанным категориям памятников неравномерно. На долю крупных могильников и Канинского святилища приходится 3/4 общего количества металлических изделий (311), а также 8 негативов. В малых, условных могильниках и одиночных погребениях обнаружены 54 металлических изделия (12,9 %) и 5 негативов литейных форм. Среди единичных случайных находок известно также 54 предмета и 11 негативов.
Среди прочих находок преобладают каменные изделия, но их количество не поддается точному учету. Важное место в коллекциях занимают украшения из нефрита, немалое число и костяных изделий. Встречаются украшения из лазурита и горного хрусталя. В сейминско-турбинских памятниках известно очень небольшое число керамических сосудов: 9 — в могильнике Решное, 1 — в Турбино и некоторое количество фрагментов, собранных на поверхности Ростовкинского и Соколовского некрополей.
Сейма. Могильник находится в Горьковской обл. на левом берегу Оки при слиянии ее с Волгой, в 4–5 км от современного русла Оки, на высоком дюнном всхолмлении близ станции Сейма. Памятник был открыт 23 июня 1912 г. штабс-капитаном А.М. Коневым во время воинских учений и раскапывался в течение 18 лет 10 раз. Методика полевых исследований, особенно в 1912 и 1914 гг., была чрезвычайно низкой и антинаучной. Отчеты о большинстве проведенных раскопок отсутствуют. Наиболее губительные для Сеймы полевые «исследования» проводились под руководством Нижегородской ученой архивной комиссии. Самые полные сведения об истории обследования этого памятника изложены в работе О.Н. Бадера (1970). Последний считает, что имеются достаточно веские основания полагать, что на этой дюне были вскрыты останки около 50 погребений. Для ряда из них можно установить даже ориентацию: головой на северо-восток, параллельно реке. При очень немногих из сохранившихся костяков стояли иногда маленькие керамические сосуды. Кроме того, на дюне установлены следы культурных слоев разновременных поселений. Связь последних с могильником активно обсуждалась рядом авторов (Бадер, 1970, с. 80–124; Халиков, 1969, с. 193–201). По различным литературным и архивным источникам О.Н. Бадер насчитал для Сеймы 112 металлических предметов. До нашего времени в коллекциях различных музеев сохранилось не более 70 вещей (рис. 42).
Турбино. Основной исследователь этого памятника О.Н. Бадер (1964а) считает, что данный могильник состоит как бы из двух частей: основной и крупнейший некрополь — Турбино I и малый — Турбино II. Эти кладбища расположены в пределах современных границ г. Перми, на правом берегу Камы, напротив места слияния ее с Чусовой. Турбинский I могильник (Шустовский) находится напротив быв. д. Турбино на пологом склоне Шустовой горы, на высоте 30–50 м над прежним уровнем воды р. Камы (до сооружения здесь водохранилища). Турбинский II некрополь локализовался непосредственно в быв. д. Турбино.
Турбино I является крупнейшим могильником сейминско-турбинского типа. Первые находки здесь стали известны еще в 1891 г., однако предположения о наличии здесь древних захоронений возникли лишь после раскопок Сеймы. Начало полевым исследованиям Турбина положил А.В. Шмидт в 1924–1927 гг. Эти работы в 1934–1935 гг. продолжил Н.А. Прокошев и, наконец, в 1958–1960 гг. крупнейшие раскопки провел О.Н. Бадер. Всего на могильнике вскрыта площадь 5118 кв. м. Однако, по мнению О.Н. Бадера, этот памятник полностью не обследован. За все годы раскопок вскрыто 10 четко зафиксированных могил, а также намечено 101 условное погребение. Кроме того, обнаружено 80–90 единичных находок, которые О.Н. Бадер причисляет к числу бедных по инвентарю могил (т. е. всего до 200 погребений). Данная цифра, конечно же, весьма условна, поскольку одиночные находки могут представлять следы тризн, но не захоронений. Очень важно, что ни в одном случае не зафиксированы останки скелетов. По-видимому, здесь господствовал обряд сооружения кенотафов.
Всего учтено 3128 предметов. Металлические изделия: 44 кельта, 40 ножей и кинжалов, 13 наконечников копий, 5 чеканов, 3 втульчатых топора, 23 височных кольца, 9 браслетов. Кремневые изделия: 189 наконечников стрел, 51 вкладышевый нож, 585 скребков и скобелей, 260 ножевидных пластин. Кроме того, найдены 36 нефритовых колец и прочий инвентарь (рис. 43).
В Турбинском II некрополе также не обнаружены останки скелетов. При земляных работах в 1890 и 1895 гг. здесь случайно нашли ставший позднее знаменитым кинжал со скульптурами баранов на рукояти и кельт. Обе металлические вещи в настоящее время утрачены. В 1925 г. небольшие пробные раскопки провел А.В. Шмидт и добыл изделия из кремня и нефрита. В 1958–1960 гг. более обширные раскопки проведены О.Н. Бадером, который зафиксировал здесь около 20 кремневых изделий — ножевидных пластинок, скребков, отщепов и т. п.
Решное. Могильник находится в Выксунском районе Горьковской обл., на правом берегу Оки, напротив с. Решное. Могилы располагались на песчаной гриве высотой 11–12 м над уровнем реки. Первые случайные находки здесь сделаны в 1973–1974 гг., а в 1974–1975 гг. В.Ф. Черников провел здесь рекогносцировочные исследования и предположил наличие могильника. В 1975–1976 гг. раскопки некрополя проведены О.Н. Бадером, вскрывшим, как он считал, 18 могил и обнаружившим ряд единичных находок. Сами могилы располагались тремя рядами вдоль берега. Часть прибрежных могил, видимо, разрушена. Главный ряд погребений состоял не менее чем из 12 могил, ориентированных параллельно руслу. К западу и востоку от него намечены параллельные ряды погребений из трех могил каждый. Костных человеческих останков в некрополе не сохранилось. Видимо, здесь также мы сталкиваемся с обрядом сооружения кенотафов. О.Н. Бадер считает, что данный некрополь в сравнении с другими был небольшим и проведенными раскопками практически исчерпан.
Коллекция бронз из Решного представлена кельтами, наконечниками копий, ножами, чеканами, теслами, шильями. Количественно преобладает кремневый материал. Известны два нефритовых кольца. В отличие от других могильников здесь обнаружены девять керамических сосудов: шесть целых и три фрагментированных (рис. 44). Публикации могильника носят лишь предварительный характер (Бадер, 1976а, с. 55; 1976б, с. 44, 45; 1977, с. 130, 131; Бадер, Черников, 1978а, 1978б).
Ростовка. Могильник находится в Омском районе Омской обл. (ныне практически на южной окраине г. Омска) в пределах пос. Ростовка. Древнее кладбище расположено на второй надпойменной террасе левого берега р. Оми, правого притока Иртыша. Первые случайные находки здесь были сделаны в 1965 г. В 1966–1969 гг. раскопки на этом памятнике провела экспедиция Томского университета под руководством В.И. Матющенко (Матющенко и др., 1967, с. 153; Матющенко, 1968, с. 143, 144; Матющенко, Чиндина, 1969б, с. 196, 197; Матющенко, 1970а, с. 191, 192; 1975, 1978). Всего на могильнике вскрыто 1376 кв. м площади и обнаружено 38 грунтовых могил, а также ряд скоплений вещей вне могил. По всей вероятности, на этом памятнике остались еще не выявленные погребения.
Могилы сооружались в виде подпрямоугольных ям глубиной от 10 до 70 см от древней поверхности, но преобладающей являлась глубина 30–50 см. Ориентация — восток-запад с некоторыми отклонениями к югу и северу. Способы захоронения покойного: трупоположение, иногда в сочетании с обрядом частичного трупосожжения; трупосожжение на стороне с помещением обгорелых костей в могильную яму; захоронение без черепов; захоронение только черепа. Многие могилы на Ростовке подвергались в древности преднамеренному разрушению. Разоряли захоронения не с целью грабежа ценных бронзовых, золотых и нефритовых вещей: последние оставались нетронутыми. Раскапывали могилы, разбивали черепа и разрушали останки верхних частей туловища с намерением нанести непоправимый вред врагу. Во всех потревоженных могилах в анатомическом порядке сохранились только кости ног — либо берцовые и голеностопные, либо только стопы.
Одной из специфичных особенностей Ростовки являются захоронения мастеров-литейщиков (по крайней мере, два захоронения, где сохранились целые комплексы литейных форм). Кроме того, встречаются обломки литейных форм и на поверхности некрополя. Они могут происходить из разрушенных могил или являться следами тризн. Следов поминальных обрядов здесь очень много. В частности, с тризнами могут быть связаны сравнительно многочисленные обломки керамики, чьи фрагменты иногда попадали и в засыпку могил. Встречены также погребения воинов в костяных пластинчатых латах (могилы 3, 6, 33).
Могильник дал большое количество находок: бронзовые кельты, наконечники копий, ножи, кинжалы, долота, шилья; каменные наконечники стрел, вкладышевые ножи, пластины, скребки и т. п.; нефритовые и хрустальные бусы; золотые кольца и т. д. (рис. 46).
На поверхности Ростовкинского некрополя сохранились и комплексы вещей более позднего времени: так называемый «клад» в квадрате 16Ц, где встречены два однолезвийных ножа, два долота, 10 шильев и игл, бусины из камня и бронзы и т. д. Этот комплекс датируется не ранее X–VII вв. до н. э. и с основным комплексом Ростовки прямо не связан. Видимо, с ним следует сопоставлять и находки керамической посуды баночных форм, украшенной под венчиком «жемчужным» орнаментом.
Канинская пещера. Памятник находится в Троицко-Печорском районе Коми АССР на правом берегу р. Малая Печора. Раскопки пещеры были предприняты в 1959–1960 гг. В.И. Канивцом (1964). Выяснено, что это место заселялось людьми по крайней мере дважды: начиная с середины II тыс. до н. э. вплоть до XIII в. н. э. В.И. Канивец стратиграфически и планиграфически выделил два слоя, относящихся к средневековью и эпохе бронзы. Промежуточное положение занимают материалы раннего железного века, не образующие, однако, четкого стратиграфического горизонта. К сейминско-турбинскому типу культуры относятся 43 поврежденных бронзовых предмета; с ними же связаны каменные тесло, вкладыши, скребки, а также примерно 300 наконечников стрел различных типов. Сюда же относятся 110 костяных изделий: 101 наконечник стрелы, орудия рыбной ловли, проколки, подвески. В.И. Канивец сопоставлял сейминско-турбинские находки с так называемой лебяжской керамикой предананьинского и раннеананьинского возраста. Однако против такого отождествления справедливо возразил Г.М. Буров (1983), считая, что нет надежных доказательств совместного залегания керамики и бронзовых предметов. По всей вероятности, сейминско-турбинские группы использовали Канинскую пещеру как святилище.
Малые и условные могильники, одиночные погребения. К этой категории относятся 15 памятников или местонахождений, где известны следы разрушенных могильников (Клепиково, р. Омь, или так называемый Омский клад, Бор-Ленва, Заосиново IV, Усть-Гайва, Коршуново, Березовка-Омары, Мурзиха I, Бозяково III, Соколовка, Красный Яр, Никольское, Каргулино), или же такие памятники, как Елунино (Кирюшин, 1980) и наиболее интересный из них — погребение литейщика (рис. 47) в могильнике Сопка 2 (Молодин, 1983), а также Устьянка (Уманский, Демин, 1983, рис. 2, с. 145, 146). Во всех этих памятниках обнаружены типичные предметы сейминско-турбинского типа. Условные могильники или погребения выделяются хотя бы по паре сейминско-турбинских вещей, подобранных случайно на одном месте.
Картографическое изучение (карты 13, 14) показывает, что сами памятники концентрируются некоторыми группами. Последнее, видимо, отражает реальное сосредоточение населения сейминско-турбинского типа в том или ином регионе Евразии. Подобных локальных групп насчитывается не менее семи. К наиболее восточным относятся, во-первых, бассейн Верхней Оби и лесостепной район Алтая. Здесь наряду с единичными находками отмечен небольшой Елунинский могильник и погребения в Клепиково. Во-вторых, это район Верхнего Иртыша, Рудный Алтай, где пока что известны единичные случайные находки. Третьей и наиболее значительной группой в Западной Сибири является бассейн Среднего Иртыша и р. Оми. Центром ее является Ростовка, с которой также связаны комплексы, найденные в Омске и в некрополе Сопка 2. Сюда же включаются единичные случайные находки, встреченные в окрестностях Омска и по среднему течению Иртыша.
Карта 14. Распространение единичных изделий сейминско-турбинского типа (а) и самусьско-кижировских бронз (б) в Северной Евразии.
1 — о. Муху; 2 — Noorsmarkku; 3 — Kaasanmäki II; 4 — Laukaa; 5 — Pielavesi; 6 — Галичский клад; 7 — Ибердус III; 8 — с. Решное; 8а — Большая Ельня; 9 — Юльялы; 10 — Пенза; 11 — Шигоны II; 12 — б. Симбирская губ.; 13, 18 — б. Казанская губ.; 14 — Ново-Мордово, 15 — Базяково III; 16 — Мурзиха I; 17 — Иняево; 19 — б. Вятская губ.; 20 — Донаурово; 21 — Елабуга; 22 — Зарни-Яг; 23 — Нытва; 24 — Подгремячинская гора; 25 — Пермь; 26 — б. Чердынский у.; 27 — Кокшарово I; 28 — Береговая I; 29 — оз. Аять; 30 — Исеть I; 31 — р. Крутобереговая; 32 — оз. Березовое; 33 — Воскресенское; 34 — Сигаево; 35 — Шадринск; 36 — Войновка-Гилевая; 37 — Пашкин Бор I; 38 — Волвонча I; 39 — Самарово; 40 — Тюково; 41 — Сузгун II; 42, 43 — б. Каргалинская волость; 44 — б. Терский округ; 45 — Черноозерье VI; 46 — Евгащино; 47 — устье р. Тары; 48 — р. Иртыш; 49 — «Западная Сибирь»; 50 — Омск; 51 — Ачаир (?); 52 — «южнее Омска»; 53 — Семипалатинск; 54 — Калбинский хребет; 55 — р. Джунба; 56 — р. Майкопчегай; 57 — Гоби-Алтайский аймак, МНР; 58 — Алтай; 59 — р. Чарыш; 60 — Парфеново; 61 — Смоленское; 62 — Соколово; 63 — оз. Иткуль; 64 — Верхний Сузун; 65 — Косиха; 66 — Крахалевка I; 67 — Тарься; 68 — гора Арчекас; 69 — Кижирово; 70 — Самусь IV; 71 — Тенга; 72 — Тух-Сигат VII; 73 — Тух-Эмтор IV; 74 — Шаманский мыс; 75 — Средний Васюган; 76 — Бейское; 77 — Евмаковское; 78 — Минусинская котловина, Алтай (?); 79 — Минусинская котловина; 80 — Куртай; 81 — Усть-Собакино; 82 — Заледеево; 83 — р. Собакина; 84 — Кубеково (Усубеково); 85 — Горемык.
На картах № 15–20 использована та же нумерация памятников.
В целом более выразительны восточноевропейские группы. Самая представительная из них локализуется в бассейне Средней Камы, близ устья Чусовой, с центром в Турбине. К этому же району относятся малые и условные могильники Усть-Гайва, Заосиново IV, Бор-Ленва, а также случайные находки. Пятая группа концентрируется в низовьях Камы между ее устьем и р. Белой. Центром ее мог являться некогда крупный, но ныне совершенно разрушенный Соколовский могильник В месте слияния Волги и Камы. Сюда же включаются, кроме многочисленных единичных находок, условные могильники Красный Яр, Бозяково III, Мурзиха I и Березовка-Омары. Шестую группу составляют могильники Сейма и Решное в низовьях Оки, а единичные случайные находки здесь крайне редки. И, наконец, последняя группа локализована в районе Восточной Прибалтики и Южной Финляндии; могильников в ней не обнаружено. Кроме того, сравнительно изолированно выглядит самый северный памятник сейминско-турбинского типа — Канинская пещера на Печоре. В близлежащих к нему районах практически не встречено находок сейминско-турбинского оружия. Отметим также, что границы между всеми группами достаточно условны, а сами группы количественно весьма неравноценны.
Основные типы металлического инвентаря.
Металл является наиболее важной частью коллекций из сейминско-турбинских памятников. Представление о характере металлообработки у этих групп населения существенно дополняется благодаря находкам литейных форм.
Таблица 1. Распределение металлического инвентаря и литейных форм по основным категориям изделий.
Три основные категории сейминско-турбинского металлического инвентаря — кельты, наконечники копий и ножи-кинжалы — резко доминируют в коллекциях, представляя три четверти всей бронзы. Столь же типичны для этих памятников чеканы — категория, однако, относительно немногочисленная. Прочие категории предметов во всех своих типологических вариациях могут встречаться либо в ряде синхронных евразийских культур, либо их морфология недостаточно выразительна.
Кельты сейминско-турбинского типа отличаются рядом характерных особенностей. Все они имеют резко выраженные ребра жесткости, ограничивающие фаску. Лезвие расширено по сравнению со втулкой. Венчик втулки не укреплен массивным валиком, что присуще, например, для серий балкано-карпатских и центральноевропейских орудий, а также для кельтов карасукского типа. Огромное большинство сейминско-турбинских кельтов — безушковые; на других отмечается одно или два сквозных ушка. Этот признак, а также орнаментальный декор верхней части орудий положены в основу их типологии (карта 15). На этом основании выделяются типы кельтов неорнаментированных или же украшенных лишь пояском из горизонтальных линий, объединяемые нами в так называемую турбинскую серию. Эти типы не характерны для сибирских коллекций и встречаются лишь в Восточной Европе. Повсеместно распространены кельты с орнаментом в виде заштрихованного пояска вкупе с треугольниками и ромбами — так называемая сейминско-ростовкинская серия. Выделяется также небольшая серия кельтов-лопаток, на которых боковые части орудий выделены как бы в виде крыльев. За исключением двух экземпляров из Сеймы и Решного (рис. 42, 21; 44, 38), изготовленных путем отковки, все прочие орудия отливались в двусторонних литейных формах.
Карта 15. Распространение кельтов сейминско-ростовкинских (а), турбинских (б), самусьско-кижировских (в) типов.
а — К-14-32, 44, 46; б — К-4, 8, 10; в — К-6, 12, 34–42, 48.
Поскольку в литературе преобладает мнение о практической идентичности сейминско-турбинских и так называемых самусьско-кижировских типов кельтов, мы считаем необходимым поместить изображения последних (карта 15; рис. 48, 18–24; 49). Вместе с тем параметрический анализ показал, что самусьские поисковые кельты в целом гораздо более плоские, нежели турбинские; их лезвие существенно короче по отношению к втулке; на литейных формах нет следов формовки мощных ребер на фаске — непременной детали на сейминско-турбинских сериях. Парадоксальным является факт отсутствия точных параллелей самусьским матрицам среди металлических кельтов Сибири. Самусьско-кижировские орудия чаще всего отличаются наличием близ венчиков ушек без сквозного отверстия. Факт этот чрезвычайно важен для определения относительной хронологической позиции данной серии. Здесь мы столкнулись с ушками-подражаниями, которые никакой технической или механической функции нести не могут, что определяет более поздний возраст этих кельтов. Наряду с существенной морфологической разницей между сериями сейминско-турбинских и самусьско-кижировских орудий довольно заметно различаются и зоны их распространения. Во-первых, они практически не выходят за пределы Сибири и Зауралья, а во-вторых, их ареал смещен к северу относительно области распространения сейминско-турбинских орудий.
Самый типичный вид сейминско-турбинских наконечников копий — так называемые вильчатые. Они встречены на всей огромной области распространения памятников. Типологически они дифференцируются по наличию или отсутствию ушек на втулке, по общей длине, а также по наличию или отсутствию орнамента (карта 16). Другая большая серия наконечников — орудия с ромбическим и округлым стержнем пера, без «вилки». Как и кельты, в большинстве случаев наконечники копий отливались, хотя имеются несколько кованых экземпляров с так называемой разомкнутой втулкой. Именно последняя серия имеет параллели в синхронных евразийских культурах, тогда как вильчатые наконечники, например, встречаются только в сейминско-турбинских памятниках. Литейных форм для вильчатых наконечников копий, вопреки распространенному мнению, в пос. Самусь IV нет. Там, а также в пос. Крахалевка I встречаются лишь фрагменты форм для отливки наконечников с трехреберчатым стержнем пера и ложными ушками (Глушков, 1983, с. 141, рис. 2, 4).
Карта 16. Распространение наконечников копий с вильчатым (а), ромбическим и округлым (б) стержнем, с разомкнутой втулкой (в) и с псевдовильчатым стержнем и «ложными» ушками (г).
а — КД-6-30; б — КД-34-50; в — КД-2, 4; г — КД-32.
Для этих памятников также весьма типичными являются так называемые пластинчатые ножи (карта 17). Их морфологические вариации заключаются в длине клинка и его форме. Самыми знаменитыми среди этой категории бронз по праву считаются большие ножи-кинжалы с металлическими рукоятками, украшенными фигурками лошадей, людей и баранов. Ножи и кинжалы отливались, после чего была возможна лишь кузнечная обработка лезвийной части.
Карта 17. Распространение сейминско-турбинских ножей и кинжалов с пластинчатым клинком (а), с ребром (б) и вогутообушковых (в).
а — НК-4-8, 22, 24; б — НК-10-16, 26, 28; в — НК-30-34.
Всех прочих категорий металлических орудий и их основных типов мы коснемся ниже, когда рассмотрим проблемы взаимосвязей сейминско-турбинских групп и основных компонентов этого феномена. Тогда же мы познакомимся с каменным и костяным инвентарем и нефритовыми украшениями.
Химико-металлургические группы.
Поскольку металл является основой сейминско-турбинских древностей, то чрезвычайно важным разделом исследований начиная с 1960–1961 гг. (Черных, 1970; Кузьминых, 1977б) стало изучение его химического состава. Спектральный анализ в подавляющем большинстве случаев проводился в лаборатории Института археологии АН СССР и охватил 300 предметов (или 71,6 %). Методы математической статистики позволяют выделить в сейминско-турбинских коллекциях семь основных видов сплавов, или химико-металлургических групп.
Оловянные бронзы. Концентрация олова в меди в огромном большинстве случаев превышает 1 %, хотя встречаются немногочисленные образцы с содержанием этой лигатуры от 0,5 до 0,9 %. Иногда в меди наряду с оловом отмечаются повышенные концентрации сурьмы и свинца, однако число подобных предметов невелико.
Оловянно-мышьяковистые бронзы. Это одна из разновидностей предшествующей группы, в которой, кроме олова, отмечается повышенное содержание мышьяка. Концентрация этой примеси практически всегда уступает олову. Определить характер — естественный или искусственный происхождения мышьяка в меди затруднительно.
Мышьяковые бронзы, или мышьяковая медь. Концентрация мышьяка в меди — от десятых долей процента до целых долей. Принадлежность этой химико-металлургической группы к категории искусственных бронз условная, поскольку имеется веское основание считать этот металл производным от плавки комплексных медно-мышьяковых минералов.
Мышьяково-сурьмянистые бронзы. В образцах этой химико-металлургической группы в большинстве случаев концентрация мышьяка превосходит долю сурьмы.
Металлургически «чистая» медь. Химический состав этой меди не несет явных признаков искусственного легирования какими-либо примесями.
Медно-серебряные сплавы, или биллоны. Медь здесь является основой сплава.
Серебряно-медные сплавы. В этих сплавах основой является серебро.
Кроме того, отмечен единственный химически своеобразный образец, представляющий собой сплав меди с сурьмой. Сравнительно редким металлом является также золото (кольца Ростовки).
Таблица 2. Распределение проанализированных образцов по химико-металлургическим группам.
В исследованной коллекции ведущим типом сплава является совокупность группы оловянных и оловянно-мышьяковистых бронз (41,4 %). Второй крупной также объединенной группой являются мышьяковые и мышьяково-сурьмянистые бронзы или медь (35,7 %). Все прочие химико-металлургические группы занимают подчиненное положение. Следовательно, более 3/4 изделий сейминско-турбинского типа принадлежат к категории искусственных бронз, при условии отнесения к последним и группы мышьяковой меди.
Следующим важнейшим аспектом исследования на базе химического состава меди, бронз и биллонов стало установление рудных источников выплавленной меди или же ее основных лигатур (карта 13). Источники олова, которое, по всей вероятности, использовалось сейминско-турбинскими группами для производства оловянных или оловянно-мышьяковистых бронз, локализовались в Рудном Алтае (Черников, 1949, 1960). Оловорудные месторождения вообще редки. Они, к примеру, известны в таких крупных горно-металлургических областях, как Урал и Кавказ, Балканы и Карпаты. Касситеритовые рудники Рудного Алтая являются ближайшими к исходным районам формирования сейминско-турбинского культурного феномена. Они эксплуатировались по крайней мере со II тыс. до н. э. С востока с ними соседствовали месторождения меди Алтайской горно-металлургической области, широко разрабатывавшиеся в древности (Розен, 1983).
Мышьяковая медь и мышьяково-сурьмянистые бронзы появляются в сейминско-турбинских могильниках, в основном расположенных к западу от Урала. Благодаря изученности распространения сплавов в Волго-Уральском регионе, мы довольно уверенно идентифицируем эти химико-металлургические группы с намеченными ранее. Мышьяково-сурьмяные бронзы сопоставляются с группой ВК, распространенной по преимуществу в Волго-Камье и далее к западу (Черных, 1970, с. 15; 1976, с. 26). Мышьяковая медь ассоциируется с хорошо известной группой ТК, связываемой с уникальным медно-мышьяковым месторождением Таш-Казган в Зауралье, на котором известны древние разработки: этот рудник, безусловно, эксплуатировался горняками абашевской культурно-исторической общности (Черных, 1970, с. 42, 109). Следовательно, если обе разновидности оловянных бронз группы 1 и 2 по преимуществу связываются с алтайскими — медными и касситеритовыми — рудниками, то медь с большими концентрациями мышьяка в основном сопоставляется с уральскими рудными источниками.
С Уральской горно-металлургической областью связаны также медно-серебряные и серебряно-медные сплавы. Известен древний медно-серебряный рудник Никольское, откуда, как мы полагаем, и брали исходную руду (Черных, 1970, с. 42).
Металлургически «чистую» медь из сейминско-турбинских памятников Восточной Европы можно связать с медистыми песчаниками Приуралья, как об этом свидетельствует химический состав этих образцов (Черных, 1970, с. 15).
Итак, многочисленные спектральные анализы сейминско-турбинского металла указывают, что для групп этого населения основными являлись медные, медно-мышьяковые и оловянные месторождения двух больших горно-металлургических областей — Алтая и Урала. Данное заключение особенно важно при установлении районов исходного импульса формирования сейминско-турбинского феномена. Наиболее показательными в этом отношении станут карты распространения образцов той или иной химико-металлургической группы (карты 18–20).
Карта 18. Распространение бронз типа Cu+Sn (а) и Cu+Sn+As (б) в пределах сейминско-турбинской области.
Карта 19. Распространение бронз типа Cu+As (а) и Cu+As+Sb (б).
Карта 20. Распространение изделий, изготовленных из металлургически чистой меди (а), серебра и биллонов (б) и золота (в).
Оловянные и оловянно-мышьяковистые бронзы распространены по всей сейминско-турбинской области от Саяно-Алтая до Финляндии (карта 18). Иная картина предстает при картографировании всех прочих групп — «чистой» меди, мышьяковых и мышьяково-сурьмяных бронз или меди, медно-серебряных или серебряно-медных сплавов. Все их образцы распространены от Урала на запад (карты 19, 20). Наиболее далекая западная находка уральского серебра встречена в составе Бородинского клада (Черных, 1965). Уральский металл проникал на восток крайне редко. Известны лишь два предмета из мышьяковой меди в комплексах Ростовки (рис. 48, 12, 22; карта 19). Ниже мы постараемся показать, что эти вещи могут быть связаны с проникновением в Зауралье групп населения, оставивших памятники типа Синташты.
Следовательно, явно фиксируется направление движения металла почти исключительно с востока на запад: от Алтая до Урала и от Урала на восточноевропейские пространства. Это прекрасно иллюстрируют и передвижения сейминско-турбинских групп с востока на запад. Об этом же говорили и более ранние гипотезы, где обсуждались исходные районы формирования сейминско-турбинского феномена; спектро-аналитическое исследование сделало эти предположения намного более определенными и доказательными.
Эти же наблюдения существенны для выводов о двух основных зонах распространения памятников сейминско-турбинского типа: восточной, или сибирской, и западной, или европейской, уходящей от Урала на запад. Стало ясным, что для сибирской зоны характерна металлургия или же металлообработка, основанная почти исключительно на использовании оловянных бронз. Для западной зоны на первый план уже выходят мышьяковые бронзы двух основных видов, при наличии всех прочих основных химико-металлургических групп.
Различия, зафиксированные в таблице 3, весьма показательны. Их значимость очевидна даже при наличии факта неравномерной исследованности территорий. Последнее выражается прежде всего в числе открытых и исследованных могильников. На три крупных некрополя европейской зоны — Сейму, Турбино и Решное, а также коллекцию из Канинской пещеры — в сибирской зоне нам известен лишь один — Ростовка. Именно поэтому изделий на востоке известно почти в 3,5 раза меньше. Суммарная доля единичных случайных находок в восточной зоне по этой причине достигает 1/3, а на западе их почти в 5 раз меньше. Будущие открытия и исследования некрополей в сибирской зоне, конечно же, изменят упомянутые количественные соотношения.
Таблица 3. Зоны сейминско-турбинского металла и основные химико-металлургические группы.
Другие зональные отличия, пожалуй, не менее стабильны и показательны. Это касается прежде всего резкого преобладания на востоке находок литейных форм или, точнее, негативов (22 против 2). В Сибири они доминируют не только среди единичных случайных находок, но также и в инвентаре сравнительно многочисленных погребений литейщиков в Ростовке и Сопке. К западу от Урала мы не знаем подобных захоронений, а обломки литейных форм здесь не связаны с погребальным инвентарем.
Среди материалов восточной зоны существенно меньше ножей в сравнении с западным металлом (1/5 против 1/3). В погребальном инвентаре восточных памятников наконечники копий преобладают над кельтами, в то время как в европейской зоне последних почти в два раза больше, нежели копий. Следовательно, сравнение западного и восточного металла сейминско-турбинских типов, проведенное даже на таком грубом уровне, позволяет наметить существенные различия в этих коллекциях.
Сопоставление типов металлических орудий обеих зон конкретизируют и углубляют намеченную выше картину. Зональная группировка типов позволяет наметить среди них три основных подразделения: 1) типы, распространенные в обеих зонах (так называемые общесейминские); 2) типы, характерные для западной зоны, и 3) типы, характерные для восточной зоны (карты 15–17). Удалось выяснить, что для европейской зоны характерны прежде всего неорнаментированные либо украшенные только поясками кельты (рис. 42, 16; 43, 10, 14; 44, 44; 45, 2). Здесь же сосредоточено основное количество кованых копий с так называемой разомкнутой втулкой (рис. 42, 25; 43, 38; 45, 26, 36; 46, 22), а также литых наконечников с ромбическим стержнем пера (рис. 42, 26, 27; 44, 50–52; 45, 24). Последние здесь количественно преобладают над наконечниками с вильчатым стержнем. В западной зоне гораздо больше пластинчатых и типологически разнообразных ножей (рис. 42, 9-11; 43, 13, 33, 42–44; 44, 3–5, 7, 32–36; 45, 14, 16, 18–22, 33, 34, 37–39). Многие из них сопровождаются металлическими рукоятями (рис. 42, 1, 2; 43, 45; 44, 6; 45, 15, 35, 40, 41). Широко представлены здесь скобели и ножи-пилки (рис. 42, 12, 13; 45, 8, 9, 17).
Для восточной зоны характерны относительно богато орнаментированные заштрихованными треугольниками и ромбами кельты (рис. 46, 16, 19; 47, 2, 3, 10, 26; 48, 7, 13). Здесь чаще встречаются орудия с ушками (рис. 46, 19; 48, 15, 17), а также кельты-лопатки (рис. 46, 25; 48, 5, 6). Среди восточных наконечников копий преобладают крупные вильчатые экземпляры (рис. 46, 20, 21; 48, 8, 9, 12). Только здесь мы встречаем форму однолезвийных ножей-кинжалов с кольцевидным навершием рукояти (рис. 46, 47), а также наконечники копий с очень широким пером (рис. 46, 23).
Общими морфологическими видами для всей сейминско-турбинской области являются прежде всего орнаментированные кельты, на фасках которых изображены треугольники и ромбы (карта 15, тип К-22), наконечники копий с вильчатым стержнем пера, короткие и длинные пластинчатые ножи без металлических рукоятей, большие однолезвийные кинжалы, украшенные фигурными рукоятями. Все перечисленные разряды полнее всего иллюстрируют тесную связь обеих зон и принципиальное единство сейминско-турбинской металлургии на всех громадных пространствах Евразии.
Первичной в системе сейминско-турбинского феномена является, безусловно, восточная зона. Памятники европейские, генетически восходящие к ней, были обязаны последней поставками оловянных бронз. Местная европейская металлообработка, проводившаяся сейминско-турбинскими мастерами, не вызывает сомнений благодаря наличию типологически своеобразных серий орудий и украшений. Отсюда, однако, вытекает вопрос о характере доставки на европейские территории оловянных бронз: в виде готовых изделий или же сырья — слитков металла? Сопоставление химико-металлургических и типологических групп показывает, что имели место обе формы проникновения. Оловянные бронзы шли на отливку как общесейминских типов, так и собственно «европейских» форм орудий. Правда, при этом нельзя исключить переплавку на месте лома изделий из медно-оловянных сплавов. Еще одно следует отметить особо: доля оловянных бронз среди общесейминских типов орудий заметно выше, нежели в чисто «европейских» сериях. Поэтому логичным будет заключение о наличии среди общесейминских форм какой-то доли попавших в Европу готовых изделий. Ярче всего об этом свидетельствует группа однолезвийных кинжалов с фигурной рукоятью (рис. 42, 1; 43, 45; 45, 15).
Доставка орудий с запада на восток является исключением. Известны лишь два предмета, которые своей формой и составом металла (мышьяковые бронзы) указывают на уральские типы и рудные источники: наконечник копья с разомкнутой втулкой и нож из Ростовки (рис. 46, 12, 22). Они явно демонстрируют какие-то контакты с носителями культуры типа Синташты в Зауралье; их чуждый, привносной характер в комплекс Ростовки очевиден (данные вещи относятся нами к так называемому евразийскому компоненту металла в составе сейминско-турбинских коллекций, и речь о нем пойдет ниже).
Взаимосвязи в пределах сейминско-турбинской области.
Сейминско-турбинский феномен представлял собой очень сложное культурное явление. Рассмотрение структуры этого феномена мы начали с выделения наиболее крупных ее блоков — двух зон, восточной и западной.
Обратимся теперь к более мелким структурным подразделениям, к разряду которых можно отнести важнейшие могильники этой области.
Сопоставим основные некрополи между собой по типологическим и химико-металлургическим признакам их инвентаря для выявления степени близости. Сравнение некрополей по этим группам признаков характеризует различные стороны явления. Типологическая близость металла из двух или более коллекций свидетельствует либо о принципиальном единстве стереотипов производимого на месте набора орудий, либо о едином источнике импорта изделий. На материалах европейской зоны возможно предполагать оба пути сложения коллекций для основных некрополей, однако местное производство орудий доминировало во всех случаях. При сопоставлении набора типов из могильников и установлении степени их сходства необходимо не упускать из виду и ритуальные особенности. Сравниваемые коллекции могут быть близкими не только в случае единых стереотипов производства, но также и принципиального сходства ритуала, что находит отражение в наборе погребального инвентаря. Морфология производства может быть сходной, и тем не менее, погребальные коллекции будут различаться из-за требований ритуала.
Близость по химико-металлургическим признакам свидетельствует уже о несколько иных гранях взаимосвязей между различными группами населения и производственными центрами. Прежде всего это реальная связь различных групп населения с одними и теми же рудными центрами и металлургическими очагами. Скажем, оловянные бронзы говорят о получении этого металла с Алтая; весь прочий металл свидетельствует о контактах с уральскими металлургическими центрами. Другая грань, которая угадывается в показателях степени близости по химико-металлургическим признакам, — приверженность мастеров тех или иных групп населения определенным традициям в использовании и приготовлении сплавов металлов. Традиция эта зачастую носит сакральный характер и устойчива в течение длительного времени. Нарушаться она может лишь в случае отсутствия у литейщиков необходимой лигатуры. Пример олова говорит об этом особенно ярко.
Своеобразие морфологического состава предметов каждого из основных могильников представлено в рисунках (рис. 42–48) и в таблице 4. Распределение проанализированных образцов металла из каждого некрополя дано в таблице 5. При сравнении различных коллекций металла мы пользовались относительно несложными статистико-комбинаторными методами, позволяющими судить о степени близости достаточно объективно[21]. При сопоставлении по морфологическим показателям мы использовали данные всех четырех крупнейших могильников; при расчетах по химико-металлургическим показателям к ним добавилась также довольно представительная коллекция морфологически невыразительных бронз из Канинской пещеры.
Таблица 4. Типологический состав металлического инвентаря из основных могильников.
Примечание: Знаком * помечены разряды и серии, относимые к формам Евразийской металлургической провинции; знаком ** — неопределенные. Для коллекции из Ростовки учтены все негативы литейных форм. Обозначения индексов (К, КД и НК) см. на картах 15–17.
Таблица 5. Распределение образцов химико-металлургических групп по памятникам.
По типам бронзового инвентаря для Сеймы ближе всего оказалась коллекция из Решного; существенно уступают ей в этом отношении Турбино и Ростовка. Для металла из Турбинского некрополя практически равнозначна бронза из Сейма и Решного; несколько уступает им коллекция из Ростовки. Для Решного ближе всего Сейма, а с Турбиным и Ростовкой степень близости уже существенно ниже. Для Ростовки степень сходства с европейскими могильниками сравнительно низка и примерно однозначна.
Иная картина в ряде случаев обнаруживается при анализе степени близости по химико-металлургическим признакам. Для Сеймы вновь существенно ближе других металл Решного; затем в значительном отрыве следует коллекция из Канинской пещеры и далее Турбина и Ростовки. Для Турбина также ближе всего металл из Решного за счет доминирования группы мышьяковой меди; намного уступает последнему коллекция из Сеймы. Для Сеймы в свою очередь ближе бронзы из Канинской пещеры и Ростовки. Для Решного наибольшее сходство обнаруживают коллекции из Турбина, а затем из Сеймы; гораздо ниже степень сходства с Ростовкой и затем с Канинской пещерой. Ростовка и Канинская пещера имеют высокую степень близости по химико-металлургическим группам за счет доминирования оловянных бронз; гораздо ниже степень сходства с металлом из Сеймы, а затем с Турбиным и Решным.
Наибольшее внимание привлекает в этой связи иерархия показателей близости по обоим основным признакам. Достаточно четкой зависимости между типологическим и химико-металлургическим сходством в коллекциях металла не наблюдается. Могли отливать относительно сходные формы орудий, но использовать для этого металл различных групп, и наоборот: из однородных сплавов выделывали несходные типы орудий. Весьма аномальным в связи с этим рисуется положение среди европейских коллекций металла из жертвенного места в Канинской пещере. Здесь практически нет «европейского», уральского металла, он в основном восходит к алтайским источникам. Именно потому столь высока его степень близости к ростовкинским бронзам и низка к географически близким из европейских некрополей.
Продолжая рассмотрение структуры сейминско-турбинского феномена, следует обратить внимание еще на одно важное обстоятельство. В коллекциях металла из важнейших некрополей четко вычленяются два основных компонента, названных собственно сейминско-турбинским, а также евразийским.
К собственно сейминско-турбинскому компоненту металла относятся изделия, найденные почти исключительно в некрополях или закрытых комплексах. Его основу составляют фактически все кельты, наконечники копий с вильчатым или же ромбическим стержнем пера, пластинчатые ножи и кинжалы, однолезвийные кинжалы с фигурными рукоятями, а также чеканы. В памятниках прочих культур эти формы не встречаются вовсе или же их наличие там может быть объяснено случайностью.
Так называемый евразийский компонент металла состоит из орудий и украшений, типы которых присущи различным очагам Евразийской металлургической провинции (Черных, 1978б) и встречаются в инвентаре целого ряда культур данной провинции (прежде всего абашевской). К нему относятся наконечники копий с разомкнутой втулкой (рис. 42, 25; 43, 38; 45, 26, 36; 46, 22), ножи с перекрестьем и перехватом (рис. 42, 10; 43, 43; 44, 34, 48; 45, 38; 46, 10, 12), втульчатые топоры (рис. 42, 20; 43, 15; 45, 12), плоские тесла-долота (рис. 43, 34; 44, 42; 45, 27), а также различные кольца и браслеты (рис. 42, 3, 4; 43, 1–4; 44, 49). Громадное большинство их параллелей отмечено в памятниках прочих евразийских культур, а в сейминско-турбинских некрополях они составляют явное меньшинство. Кроме того, в этих могильниках находят вещи очень простых форм — стержни, шилья, крючки и т. п. (рис. 42, 14, 15; 43, 8, 9; 44, 39, 40; 45, 4, 5, 29–32), которые не включаются нами ни в один из намеченных основных компонентов и относятся здесь к неопределенным типам предметов.
Сейминско-турбинский компонент является основным во всех коллекциях крупнейших могильников и представляет там от 60 до 80 % всех изделий (Сейма — 60 %, Турбино — 60,9 %, Решное — 70,4 %, Ростовка — 80 %); коллекция из Канинской пещеры типологически мало выразительна, а материал морфологически фрагментарен.
Выявление евразийского компонента в составе сейминско-турбинского металла чрезвычайно существенно. Оно помогает нам четко указать на те евразийские культурно-исторические общности, с которыми вступали в различные контакты сейминско-турбинские группы населения. Евразийский компонент в громадном большинстве случаев ведет нас к абашевской общности, с которой, вне всякого сомнения, сейминско-турбинские группы имели тесные взаимоотношения. Некоторые типы, в частности втульчатые топоры из Сеймы, Мурзихи I и Соколовки (рис. 42, 20; 45, 12), отличающиеся массивным обухом, имеют свои параллели в древностях срубной общности. Ряд форм орудий и украшений встречается в ряде культур Евразии, и потому их относительно трудно сопоставлять с конкретными памятниками, хотя они также встречаются и в абашевских комплексах.
Эта информация существенно пополняется за счет изучения химико-металлургических групп меди, которые шли на отливку орудий и украшений, причисляемых нами к евразийскому компоненту. Из 48 изделий 33 (или более 2/3) изготовлялись из мышьяковой меди, 7 изделий (почти 15 %) — украшения из серебра. Остальные группы весьма малочисленны: 3 изделия — мышьяковисто-сурьмянистые бронзы, 4 — оловянно-мышьяковистые бронзы, 1 — оловянная бронза. Серебро и мышьяковистая медь (группа ТК) — самые типичные химико-металлургические группы для уральского варианта абашевской культурно-исторической общности. Следовательно, евразийский компонент металла свидетельствует о теснейших взаимосвязях сейминско-турбинских и абашевских групп населения. Пример более восточных связей — находки орудий в Ростовке, относимых нами к евразийскому компоненту (см. выше) и сопоставляемых с комплексами из Синташты. Гораздо менее существенными являлись связи сейминско-турбинских групп со срубным и раннеандроновским (петровским) миром степей и лесостепей Евразии.
Весьма важен и другой аспект выявления евразийского компонента. При изучении степени близости коллекций всех крупнейших могильников лишь по сейминско-турбинскому ядру металла, исключая евразийский компонент, их показатели в целом заметно уменьшаются. Парадоксальность этого наблюдения подчеркивается и при сравнении типов, с одной стороны, и химико-металлургических групп — с другой. Следовательно, сейминско-турбинский компонент, являвшийся ядром коллекций, имел гораздо больше различий, нежели более монотонный в химическом и морфологическом отношениях вторичный здесь евразийский компонент. Резко падает также и положительная взаимозависимость между степенью близости по обоим основным признакам. При сравнении коллекций лишь по сейминско-турбинскому компоненту она становится совершенно незначимой. Стало быть, сходство в форме вовсе не означало пользование едиными источниками металла, и наоборот, пользование едиными химико-металлургическими группами не влекло за собой единство в морфологии.
Данный вывод подкрепляется сравнением степени сходства в связи с географической удаленностью друг от друга различных памятников. Здесь избран путь замера удаленности в зависимости от протяженности речных систем, по которым, как справедливо полагают, и двигались сейминско-турбинские группы. Для европейской зоны показатели этой удаленности будут следующими (расстояния даны приблизительные). Турбино-Сейма: 1300–1500 км. Турбино-Решное: 1500–1700 км. Турбино-Канинская пещера: 500–600 км. Сейма-Решное: 200–250 км. Сейма-Канинская пещера: 1800–2000 км. Решное-Канинская пещера: 2000–2200 км. Наиболее удаленный от всех — Ростовкинский некрополь на Иртыше. Его примерное расстояние от европейских памятников следующее: Турбино — 2000–2600 км, Канинская пещера — 2500–3000 км, Сейма — 3500–4000 км, Решное — 3700–4200 км. Неопределенность расстояния Ростовки от восточноевропейских могильников, естественно, возрастает, поскольку реальный путь передвижения возможен здесь по нескольким рекам — более коротким или же длинным.
Сравнение коллекций по типологическим признакам приводит нас к ожидаемым результатам, а именно: чем больше удаленность памятников друг от друга, тем ниже степень близости по формам орудий. Причем этот показатель особенно существен для сейминско-турбинского компонента коллекций. Сравнение же по химико-металлургическим группам приводит нас к неожиданному выводу: никакого значения фактор расстояния не играл. Обоснованное здесь заключение представляется очень важным. Мы столкнулись с поразительной картиной внешней «беспорядочности» связей по источникам металла. Ближайшие памятники могли содержать металл, резко различный по химическим характеристикам, а отдаленные — сходный (вроде Ростовки и Канинской пещеры).
Этот показатель весьма контрастен с тем, что фиксируется у культур с относительно спокойным и плавным развитием. Вспомним абашевскую общность: чем дальше от Зауралья отстоит памятник или вариант культуры, тем реже в нем встречается мышьяковая медь ТК и, наоборот, нарастает чистая медь, выплавленная из песчаников (Черных, 1970, рис. 26, 28). Не вызывает поэтому сомнений, что характер и структура взаимосвязей внутри сейминско-турбинской области резко отличались от иных синхронных культур Евразии. Видимо, в этой области или по крайней мере в ее европейской зоне доминировали сложные перекрестные взаимосвязи, зачастую независимые от географического положения той или иной группы. Характер подобных связей был присущ, по всей вероятности, культурам подвижным, с беспокойным, неровным и скоротечным развитием.
Сейминско-турбинский феномен и евразийские культуры.
Следы обитания и передвижения сейминско-турбинского населения обнаружены на тысячекилометровых пространствах Евразии. Следует уже априорно предполагать, что его группы могли вступать в разнообразные контакты с различными культурами на этих обширных территориях. Целесообразно рассмотреть эти взаимосвязи по соответствующим зонам сейминско-турбинской области.
Евразийский компонент в общем комплексе металла западных могильников показал нам, что на первом плане для сейминско-турбинских групп стояли взаимосвязи с племенами абашевской общности преимущественно ее зауральского варианта. Это засвидетельствовано и типологическими, и химико-металлургическими признаками бронзового инвентаря. Из крупных некрополей этой зоны наибольшая доля евразийского компонента приходится на долю Сеймы (25,8 %) и Турбина (24,4 %) — Гораздо меньше этого металла в Решном (16,7 %) и совсем мало в Ростовке (6,5 %) и Канинской пещере (5,3 %). В Сейме при доминировании абашевских связей сильнее всего чувствуется линия срубных контактов, а точнее — вероятно, взаимодействий с так называемым «синкретичным» срубно-абашевским типом культуры. Для Турбина взаимосвязи с абашевской общностью являются практически единственными.
Предполагается, что носители этого металла — выходцы из абашевской, а также срубно-андроновской среды — были инкорпорированы в состав сейминско-турбинских групп в ходе продвижений последних по пространствам Урала и Восточной Европы. Определенные аргументы для такого заключения мы черпаем в изучении «закрытых» комплексов Турбина, Решного и Ростовки. Из 79 таких комплексов металлические предметы евразийского компонента содержатся лишь в 15. Доля их, таким образом, близка 1/5 общего количества, что приблизительно соответствует соотношению изделий обоих компонентов. 64 могильных комплекса содержат металлические предметы, относящиеся исключительно к сейминско-турбинскому компоненту; в 11 могилах встречены только предметы евразийского облика; лишь 4 могилы дают сочетание вещей обоих компонентов. Налицо, таким образом, достаточно строгая дифференциация могильных комплексов по их отношению к сейминско-турбинскому или евразийскому компонентам. При этом богатейшие захоронения — с кельтами, вильчатыми наконечниками копий и литейными формами — никогда предметов евразийского облика не содержали. Погребения с евразийскими формами чаще всего не относятся к числу наиболее насыщенных инвентарем: лишь могила в Турбино содержала 4 подобных металлических предмета. Если богатство металлом хотя бы косвенно отражает социальный статус погребенных, то можно заключить, что выходцы из абашевской среды занимали в сейминско-турбинских группах особое место, но вряд ли достаточно высокое положение.
Абашевские инкорпоранты хоронили своих соплеменников на центральных кладбищах: им это дозволялось. В Турбине могилы с этим металлическим инвентарем рассеяны по всей площади некрополя. Интересно, что в Ростовке чужеродные предметы залегали в центре могильных остатков, однако самих вещей этого рода в этом некрополе очень мало.
О тесных связях с абашевским миром свидетельствует и немногочисленная коллекция керамики, происходящая в основном из Решного. Любопытно, что 4 горшка сочетались в могильных комплексах с вещами, относящимися к сейминско-турбинскому компоненту (могилы 2, 4, 5, 12); другие 5 горшков металлом не сопровождались. Вся эта керамика по форме разнообразная. Сосуды отличаются ребром по тулову или же колоколовидностью, дно уплощенное или округлое. Большая часть горшков украшена зигзаговидными линиями или насечками по венчику и горлу. Два сосуда неорнаментированы. В глиняном тесте — примесь раковины. Все сосуды из Решного полнее всего соответствуют керамической коллекции средневолжского абашева. Судя по сохранившимся эскизным зарисовкам сосудов из Сейминских погребений (Жуков, 1925, рис. III, 9; Бадер, 1970, рис. 64, 74), им также следует искать аналогии среди мира абашевской керамики, равно как и некоторым сосудам из Соколовки (Косменко, Казаков, 1976, рис. 2, 1, 2, 4, 5).
Следовательно, и металл и керамика указывают на тесные взаимосвязи с абашевской общностью и совершенно расходятся с высказанными ранее мнениями о принадлежности сейминско-турбинских могильников местным прикамским и приокским племенам.
Противоречит этим гипотезам и исследование каменного инвентаря, также использовавшегося для доказательства местного характера сейминско-турбинских могильников. Кремневые изделия представлены здесь по преимуществу наконечниками стрел и дротиков различных типов. Чрезвычайно важной представляется серия вкладышевых орудий. Кроме того, известны скребки, отщепы и другие изделия. Техника выделки всех этих изделий отличается весьма высоким уровнем, превосходящим тот, что мы видим в синхронных восточноевропейских культурах. Кроме того, основу каменных коллекций составляют типы орудий, по своей морфологии не отвечающих восточноевропейским образцам: наконечники стрел с прямым основанием (рис. 42, 7; 43, 17, 19, 23; 44, 8-29; 47, 9) и ножевые вкладыши (рис. 42, 5, 6; 43, 20–22, 24, 25, 28–31). Только наконечники стрел с треугольным черешком (рис. 42, 8; 43, 26) находят многочисленные параллели в целом ряде восточноевропейских культур: срубной, поздняковской, приказанской. Однако гораздо чаще они попадаются среди материалов фатьяновско-балановской и абашевской общностей (Крайнов, 1972б, рис. 26; Халиков, 1966а, табл. V).
Следовательно, многие ведущие типы кремневого инвентаря сейминско-турбинских памятников слабо совместимы с восточноевропейскими каменными орудиями (Сафронов, 1964, 1965). Их параллели находятся в южных и восточносибирских культурах эпохи неолита и бронзы (Исаково, Серово, Китой, Глазково). Все эти культуры, как полагал их основной исследователь А.П. Окладников (Окладников, 1955), связаны длительной генетической линией развития, что отразилось на многих формах кремневого инвентаря. Именно в этом районе господствует вкладышевая техника изготовления орудий и получили значительное распространение наконечники стрел с прямым основанием. В Европу скорее всего была принесена технология обработки кремня, но не сами импортные каменные изделия.
Более отчетливо связи с тем же районом, локализованным в северных отрогах Саяно-Алтая, выявляются при анализе нефрита. О прибайкальских источниках этого камня писал уже В.А. Городцов (1927). Позднее к этому мнению присоединились С.В. Киселев (1949, с. 38, 62), А.П. Окладников (1955, с. 188, 189), В.А. Сафронов (1965, с. 59) и др. Высказывались, правда, мнения и о более восточных месторождениях нефрита (Членова, 1972, с. 139; Винник, Кузьмина, 1981, с. 60), но никаких весомых аргументов для доказательств обеих точек зрения в виде, например, петрографических анализов приведено не было. Типологическое же сходство восточноевропейских колец из нефрита с восточносибирскими делает гипотезу о саянских источниках намного более предпочтительной.
Следовательно, достаточно отчетливые параллели кремневому и нефритовому инвентарю уводят нас на восток, но уже существенно более далекий, нежели сибирская зона сейминско-турбинских памятников. Говоря о культурной идентификации последних с сибирскими культурами, мы должны будем коснуться и проблем генезиса самого сейминско-турбинского феномена.
В вопросе о связи Ростовки с окружающими этот могильник культурами царит столь же примечательная разноголосица. Некрополь то объединяют в единую общность с Самусь IV, то сопоставляют Ростовку и погребение в Сопке с кротовской культурой и т. д.
При всех попытках таких сопоставлений основой является керамическая посуда, поскольку металл, кремень и нефрит местных корней не обнаруживают. Однако даже сама принадлежность собранных на поверхности могильника фрагментов посуды к погребальным комплексам является весьма спорной. Отдельные черепки могли попасть в засыпь могильных ям во время разрушения последних. Поэтому аргументов для достаточно строгих заключений очень мало.
Сосуды Ростовки отличаются упрощенной формой — типа банки (рис. 46, 13–15). Орнаментация, выполненная гребенчатым штампом, заполняет, как правило, всю или же большую часть сосуда. Данная посуда существенно отличается от той, какую мы знаем в западных памятниках европейской зоны. В целом же она вряд ли может быть сопоставлена только с одной из культур западносибирского региона и несет на себе черты целого круга местных общностей типа Кротово, Окунево, Самусь и др.
В Ростовке известен также обильный костяной инвентарь. Наиболее интересны находки пластинчатых лат (могилы 3, 6, 33). Эти панцири весьма сходны с оборонительными доспехами из могил глазковской культуры на Усть-Илге на Лене и у д. Перевозной на Енисее, которые А.П. Окладников (1955, с. 233, 234, 248, 250, 252, рис. 118) в свое время считал образцами древнейших костяных лат в Северной Евразии. Здесь уместно вспомнить о костяном инвентаре из Канинской пещеры на Печоре, где обнаружены костяные наконечники стрел и составные рыболовные крючки, также имеющие явные аналогии в Восточной Сибири (Буров, 1983, с. 43, рис. 7).
Итак, костяные, каменные и нефритовые изделия, вероятно, указывают на один из районов распространения культур, явившихся одним из слагаемых сейминско-турбинского феномена: таежные пространства между Енисеем и Байкалом к северу от Саян. Вторую и основную слагающую этого феномена — металлургию и коневодство — отсюда вывести не удается: ее следует искать в ином регионе. Условиям зарождения металлургии сейминско-турбинского типа наиболее соответствует Алтай, преимущественно его западные районы. Об этом говорят, во-первых, мощные древние горнорудные разработки меди и олова. Во-вторых, здесь мы находим образцы всех трех основных категорий сейминско-турбинского оружия: кельты, вильчатые копья и ножи-кинжалы. В этом районе очень рано возникает технология оловянных бронз, восходящая еще к окуневской культуре (Пяткин, 1983). И, наконец, об этом говорят скульптурные фигурки животных на рукоятях кинжалов из Сеймы, Турбина, Ростовки, Елунина и Джумбы (рис. 42, 1; 43, 45; 46, 18; 48, 1). Изображенные на них лошади, по мнению палеозоологов (Бадер, 1970, с. 115; 1971, с. 101, 102), могли водиться лишь, в области Западного и Южного (Монгольского) Алтая и Восточного Тянь-Шаня. Еще более важен анализ фигурок горных баранов — архаров на ноже из Турбина. На основании заключения В.И. Цалкина археологи делают вывод об алтайском происхождении этого кинжала (Бадер, 1964а, с. 123). Художник-литейщик, создававший эту отливку, должен был видеть этих животных на месте их обитания. Видимо, о сходной горной фауне, возможно, обитавшей на Алтае, свидетельствуют скульптурка хищника кошачьей породы на втулке наконечника копья из-под Омска (рис. 48, 12), изображение горного козла на кельте-лопатке из Ростовки (рис. 46, 25).
Итак, исходный и пока что гипотетический район первоначального формирования сейминско-турбинской металлургии локализуется, видимо, на крайней юго-восточной периферии всей обширной сейминско-турбинской области. Гипотетический район локализации второго слагаемого данного феномена уходил к более восточным и северо-восточным территориям. Различия в локализации двух основных слагающих — металлургии и коневодства, каменного и костяного инвентаря — подводят нас к заключению о синкретическом характере самого явления уже на стадии его формирования. По мере продвижения этих культурных групп на северо-запад и запад они впитывали в себя, видимо, элементы западносибирских культур. Начиная с Урала, особенно заметными стали включения абашевского населения и ряда черт их материальной культуры.
Абсолютная и относительная хронология.
Проблема хронологии памятников сейминско-турбинского типа исключительно важна. По меткому выражению М. Гимбутас, эти могильники являются ключом к хронологии многих евразийских культур (Gimbutas, 1956). На основании анализа бронз для обширных пространств Евразии был выделен хронологический горизонт, названный сейминским (Черных, 1970, с. 94, 95).
С нашей точки зрения, решающей для хронологии сейминско-турбинских древностей является так называемая западная, или балкано-микенская линия «привязок». Она основана, во-первых, на дате Бородинского клада с его сочетанием импортного серебряного вильчатого наконечника копья с другими предметами, покрытыми так называемым микенским орнаментом. Мы полагаем справедливыми мнения о датировке этого комплекса в пределах XVI–XV вв. до н. э., во всяком случае не позднее XV в. (Мерперт, 1962, с. 19–21; Тереножкин, 1965, с. 64, 65; Бочкарев, 1969, с. 153, 154; Hachmann, 1957, s. 170–173; Mozsolics, 1967, s. 121–123; Vladar, 1973, s. 341–344 и др.). Во-вторых, и это более важно, основанием для такого заключения является ныне уже многочисленная серия костяных округлых пластинчатых псалиев с шипами, обнаруженных в памятниках абашевской и андроновской общностей (Пряхин, 1976а, с. 122–125; Кузьмина, 1980, табл. I). Особенно большая серия псалиев найдена в могилах Синташты (Генинг, 1977, с. 53–73).
Прямые параллели этим псалиям в IV шахтовой гробнице Микен уже много раз обсуждались в литературе (Лесков, 1964, с. 303; Oancea, 1976, s.71–73; Hüttel, 1981, s. 40–48 и др.). Исследователи указывают на XVI и, может быть, XV в. до н. э. в качестве наиболее вероятной датировки этого вида конской упряжи. Позднее уже господствуют иные типы псалиев. Деталей подобной сбруи в сейминско-турбинских комплексах нет. Однако теснейшие связи сейминско-турбинских групп европейской зоны с абашевской общностью позволяют уверенно датировать эти памятники также в пределах XVI–XV вв. до н. э. Свидетельств более поздней хронологии, основанной на балкано-микенской линии привязок, нам не известно.
Восточная, или ананьинская, линия привязок, ярким сторонником которой выступила Н.Л. Членова (Членова, 1972, с. 135–139), приходит в резкое противоречие с западной и теми заключениями, которые следуют на основании балкано-микенских параллелей. Помещать в XI–VIII вв. до н. э. всю свиту сейминско-турбинских комплексов, как делает Н.Л. Членова — значит, опровергать чрезвычайно убедительные параллели в конской сбруе и орнаментах, обнаруженных в восточноевропейских и балкано-карпатских культурах. Столь же недостоверной является так называемая кавказская линия привязок (Сафронов, 1968, с. 90–114), поскольку хронология Северного Кавказа для культур этого времени является крайне слабо разработанной.
Предположения о более ранней дате сейминско-турбинских памятников и всего сейминского хронологического горизонта Евразийской металлургической провинции делаются вполне реальными и в свете попытки передатировки всей свиты позднебронзовых культур Северных Балкан и Карпат на основе средиземноморских южных параллелей и анализа соответствующих комплексов (Черных, 1978а, с. 254–261). Горизонт древностей поры так называемых «микенских влияний», датируемый также XVI–XV вв. до н. э. и в целом синхронный сейминско-турбинским комплексам, тесно смыкается по времени с последующим, представленным целой серией бронзовых кладов. Последний синхронен с так называемым ингуло-красномаяцким очагом Северного Причерноморья, и начало его может восходить к XV–XIV вв. до н. э.
Поскольку дата XVI в. до н. э. в основном определяется для западных памятников сейминско-турбинского типа, то правомерно возникает вопрос о вероятности более ранней датировки (например, XVII в. до н. э.) для наиболее восточных комплексов. Прямых данных для этого нет. Лишь только анализ угля на С14 из одной могилы могильника в Елунино на Алтае дал дату 1610±30 лет до н. э. (сообщение Ю.Ф. Кирюшина). Если это подтвердится серией будущих радиоуглеродных определений, то мы сможем более уверенно говорить о формировании самого феномена в пределах XVII в. до н. э.
Судя по всему, бытование сейминско-турбинского феномена было непродолжительным: вряд ли более двух столетий. Это по существу заставляет нас отказаться от попыток установить относительную хронологию некрополей, исключая то, что мы уже говорили о более раннем возрасте исходных центров формирования на востоке. Кроме того, раскопанных могильников и отчетливых «закрытых» комплексов, насыщенных разнотипными предметами, слишком мало для установления их относительных хронологических позиций.
Сейминско-турбинский транскультурный феномен.
Во второй четверти II тыс. до н. э. процессы деформации и разрушения обширной Циркумпонтийской металлургической провинции (ЦМП) практически завершились. Система металлургических и металлообрабатывающих очагов, объединенных в ЦМП, являлась, по всей вероятности, центральной для культур Старого Света в раннем и среднем бронзовых веках. В те периоды металл и металлургия, а также знания о металлических орудиях и умение производить их не выходили далеко к востоку от Урала.
С разрушением Циркумпонтийской провинции перестраивается вся энтокультурная карта северной половины Евразии. Исчезают старые и появляются новые культуры. Быстро формируются системы иных металлургических провинций, среди которых самое пристальное внимание привлекает Евразийская (ЕАМП).
Основными чертами позднего бронзового века для Северной Евразии можно считать следующие: 1) гигантский скачок в распространении металлургии и металлообработки в восточном и северо-восточном направлениях среди неолитических культур степной и таежной зон Азиатского континента; 2) почти повсеместное распространение оловянных бронз в качестве господствующего или же ведущего типа сплавов на медной основе; при этом, однако, сохраняются наиболее ранние отдельные культуры (например, абашевская), где употребление таких бронз неизвестно; 3) начало новой, сложной технологии металлообработки — тонкостенного литья наконечников копий и кельтов, у которых таким приемом формовались так называемые «слепые» втулки для насада их на рукоять (Черных, 1978б, с. 71, 75).
Все перечисленные инновации проявлялись на фоне формирования новых металлургических провинций, в частности ЕАМП, которая в период своего апогея охватывала огромные пространства от Саяно-Алтая на востоке до Поднепровья на западе, от Черного моря, Предкавказских степей и полупустынь Средней Азии на юге до таежной зоны Евразии на севере. Судя по характерному набору типов металлических орудий и украшений, генезис производства ее основных форм в ведущих металлургических и металлообрабатывающих центрах восходит, безусловно, к очагам ЦМП среднего бронзового века. Импульс для возникновения металлургии, по крайней мере в степях Азии, последовал с запада, из пределов Волго-Уралья. Весь облик степных азиатских культур андроновского круга приобретает весьма сходный характер с восточноевропейскими. Металл в этой системе является лишь одним из элементов отмечаемой близости.
Однако с западным импульсом, приведшим к формированию Евразийской провинции, мы связываем лишь первую характерную черту позднебронзовой эпохи, а именно широкое территориальное распространение металла в восточном направлении. Ни оловянных бронз, ни технологии тонкостенного литья из волго-уральских очагов не могло происходить. Оловорудных источников в Восточной Европе и на Урале нет. Количество оловянных бронз в культурах даже позднебронзового времени здесь относительно невелико, а некоторые культуры — типа абашевской общности — их не знают вовсе. Отливка деталей орудий с тонкими стенками втулок в этом районе также не характерна: подобные орудия в Восточной Европе по преимуществу выковывали. Литые орудия — наконечники копий и кельты — появляются здесь позднее под влиянием исходного сейминско-турбинского импульса. Следовательно, и распространение оловянных бронз, и технология тонкостенного литья орудий и оружия должны быть увязаны с иными источниками и влияниями. Их исходные центры локализовались, по всей видимости, на востоке, в области Алтая, рассматриваемой здесь в самом широком географическом смысле этого региона.
Зарождение технологии тонкостенного литья восходит к гениальной догадке использования сердечника, вставлявшегося в полость двух- или многостворчатой литейной формы на определенном расстоянии от стенок литейной матрицы. Для мастера-литейщика техническая проблема заключалась в строгой фиксации сердечника внутри формы. Выигрыш от внедрения новой технологии трудно переоценить. Ведь наиболее трудоемкая кузнечная операция при отковке наконечников копий, например, была связана с формовкой втулки.
В этом, равно как и в других сходных с этим случаях, мы постоянно задаем себе вопрос: могли ли подобные открытия свершаться в областях, где само производство металла и выделка из него орудий не имели длительных и мощных корней? Не разумнее ли искать исходные области в тех регионах, где металлургия имела тысячелетние корни?
Принципиальный ответ на этот вопрос дает чрезвычайно яркий пример с балкано-карпатской металлургией и горным делом V — начала IV тыс. до н. э. Вспышка их была внезапна, ведь в предшествующий период здесь господствовали культуры неолитические. Уровень горно-металлургического производства в Балкано-Карпатье несопоставим с любой другой областью Старого Света, включая Малую Азию и Передний Восток. Парадокс заключался в том, что в последних регионах металлургия развивалась уже с VII тыс. до н. э., но крайне вяло и невыразительно. Предполагается, что именно из этих районов мог последовать на Балканы исходный импульс для начала горно-металлургического дела. Однако он и остался только исходным импульсом. Последующие феноменальные открытия и усовершенствования в технологии должны быть связаны исключительно с деятельностью балкано-карпатских мастеров горного дела, металлургии и металлообработки (Черных, 1978а, с. 276).
Традиции могут служить тем фундаментом, с которого начинается новый тип производства. При этом каждый такой скачок связан с непременным отрицанием старых стереотипов и их ломкой. Если отказа не происходит, то традиции сковывают, мешают новому, заставляют мастеров строить свое производство в рамках прежних догм и стереотипов. Поэтому культуры, лишенные подобных традиций, предоставляют мастерам гораздо большую свободу действий и творческой фантазии. Наверное, подобные явления особенно характерны, когда такие культуры включают в свои структуры чуждых мастеров и не ограничивают их деятельности системой строжайших табу и нормативных предписаний. Тогда мы вправе ожидать, что именно в их среде может произойти «взрыв» открытий.
Предложенная здесь модель объяснения вполне приложима к исходным культурным объединениям сейминско-турбинского типа, локализуемым нами в Алтайской горной и предгорной системе. Мы ни в коем случае не можем отвергнуть возможности зарождения в данном регионе и в данной культурной среде новой и совершенной технологии, несмотря на отсутствие там длительных металлургических традиций. Может быть, именно данное обстоятельство и способствовало самим открытиям, а также быстрому распространению принципиально новой технологии, орудий и оружия первоначально в сейминско-турбинской культурной среде, а затем и в иных общностях.
Культурологическая модель и основные вехи истории.
Сейминско-турбинский феномен мы именуем транскультурным: памятники рассматриваемого типа разбросаны по громадной территории, занятой множеством культур; сейминско-турбинские группы явно входили в контакты с населением этих общностей. Однако мы не смогли очертить территорию исключительного распространения памятников данного типа. Следовательно, один из непременных признаков археологической культуры — территория у нас отсутствует. Подвижность и динамичность носителей данного феномена очевидна. Об этом говорят практически все результаты исследований. Поэтому модель данного явления следует рассматривать в динамике: от неожиданного синтеза исходной культуры и стремительного продвижения на запад вплоть до исчезновения.
Очень часто зарождение новых этнокультурных общностей приходится на периоды глобальных сломов культур, к которым, например, относится период, приходящийся на вторую четверть II тыс. до н. э. Распад протяженных цепей культур приводит, как правило, к синтезу новых на базе «осколков» старых социальных объединений. Подобный синтез порождает принципиально новые системы, которые могут впитывать в себя в большей или меньшей степени черты прежних. Для исходных сейминско-турбинских групп мы предполагаем слияние двух компонентов культуры. Первый из компонентов локализовался в Алтайской горной и предгорной области в экологическом окружении степных и лесостепных пространств. Он был представлен металлургами и коневодами (вероятно, всадниками). Данные занятия являлись ведущими в их жизнедеятельности. Именно с этим компонентом ассоциируются наиболее яркие и характерные черты, выделяющие сейминско-турбинский компонент среди прочих евразийских общностей.
Другой компонент связывается нами с восточносибирской таежной зоной к северу от Саяно-Алтайской горной системы, на территории между Байкалом и Енисеем. Здесь обитали подвижные — в сравнении, например, с западносибирскими — группы охотников и рыболовов (Окладников, 1970, с. 176–179), умевшие изготовлять прекрасный каменный и костяной инвентарь. Трудно определить район, где произошло органическое слияние обоих компонентов, приведших к появлению нового типа культуры. Скорее всего это случилось в лесостепных холмистых предгорьях к северу от Алтая, судя по концентрации соответствующих находок (карта 14).
Также очень сложно определить численно преобладающую группировку в этих новых объединениях. Социально доминирующие кланы мы склонны видеть среди металлургов-коневодов. К этой мысли подводят наиболее богатые и выразительные погребения с оружием и литейными формами в Ростовке и Сопке. Беднейшие погребения в сейминско-турбинских могильниках, как правило, представлены лишь кремневыми изделиями, без металла. Не исключено, что в рамках тех объединений могла возникнуть и сохраняться достаточно четкая социально-клановая иерархия, обусловленная происхождением того или иного члена коллектива, а также характером его основных занятий. Металлургия здесь являлась, к примеру, почетной, вероятно, даже сакральной профессией, чему мы знаем немало этнографических параллелей.
Уже с самого начала столь же очевидно проявился агрессивный характер исследуемых нами социальных организмов. Об этом ярко свидетельствуют культ бронзового оружия, находимого в погребальных сооружениях, и стремительное распространение сейминско-турбинских объединений в западном направлении. Скорее всего, это передвижение свершалось не одной, а несколькими группами одновременно. Походы-миграции устремлялись первоначально по преимуществу в северо-западном направлении и шли по междуречью Иртыша и Оби. На левобережье Иртыша эти группы практически не выходили: степные пространства даже в начале движения по какой-то причине их не привлекали. Первый этап походов проходил в основном по лесостепным равнинам.
По всей видимости, стремительность их продвижения обусловливалась не только напористостью сейминско-турбинских групп. Этому способствовало явное превосходство их оружия и средств передвижения. Они двигались в среде культур, где на аборигенов наводили ужас бронзовое оружие и всадники. Еще одной причиной явного предпочтения сейминско-турбинскими группами лесостепных и позднее — лесных равнин Западной Сибири, вероятно, явились столкновения с конными отрядами всадников, которых археологи связывают с абашево-андроновским или петровским типом культуры. Эти отряды также использовали легкие боевые колесницы. Синташтинские погребальные комплексы дают неоспоримые доказательства существования этого нового вида вооружения. И не являются ли бронзовые наконечники копий типа багра (Ростовка, р. Чарыш) оружием, направленным против таких грозных колесниц? Крюком могли зацеплять лошадь, короб колесницы или самого возничего, лишая колесницу управления.
Продвижение сейминско-турбинских отрядов по территории, занятой чужеродными группами, по всей видимости, привело к включению некоторых представителей последних в структуру сейминско-турбинских племен. Кажется, уже первые столкновения с абашево-андроновскими отрядами привели к инкорпорации по крайней мере отдельных представителей этих этносов в сейминско-турбинскую среду. Об этом говорят немногочисленные могилы из Ростовки с «синташтинским» оружием.
Может быть, именно эти столкновения заставили сейминско-турбинских мигрантов придерживаться более северного, таежного пути, куда вели их речные системы Западной Сибири. Условия для передвижения там были более трудными, зато аборигенное население вряд ли могло оказывать им сколько-нибудь успешное сопротивление. Вероятно, с этого времени в качестве основного средства передвижения летом становится для них лодка. Нож из Ростовки с лыжником, зацепившимся вожжами за коня, приоткрывает еще один из способов зимнего передвижения. Летом же эти пространства преодолевать на лошадях неизмеримо труднее. На запад от Иртыша и Оби сейминско-турбинским группам приходилось подниматься вверх по течению левых притоков этих рек по направлению к Уралу.
Вероятно, вблизи Урала начинала особенно сказываться нехватка металла — меди и олова. Его изначальные запасы не могли, естественно, быть бесконечными. Новые источники меди стали доступны для сейминско-турбинских популяций с приходом их на восточные склоны Урала. С этих пор для сейминско-турбинских мастеров металлообработки уральская мышьяковая медь стала основным сырьем для выделки оружия. Из серебра отливали парадные, ритуальные наконечники копий и кельты, отковывали украшения.
Однако для этого пришельцам снова пришлось вступить в контакты с сильными группами абашевских племен, населявших Южный Урал и Приуралье. Трудно определить однозначно характер этих взаимоотношений: были ли они только враждебными или же в определенные периоды между сейминско-турбинскими группами и абашевскими племенами устанавливались терпимые и даже дружеские отношения? Во всяком случае, кажется, что на европейских пространствах в составе сейминско-турбинских групп примерно пятую или четвертую часть уже составляли выходцы из абашевской среды. Последним предоставлялось право погребать своих сородичей на сейминско-турбинских племенных кладбищах. В могилах стала появляться и абашевская посуда: может быть, она принадлежала абашевским женщинам?
После своего формирования и первых успехов в передвижении на северо-запад и запад сейминско-турбинские группы скорее всего выглядели этническим изолятом на фоне аборигенных культур Северной Евразии. Инкорпорация абашевского элемента в их племенные структуры, происшедшая в так называемый «европейский» период их походов, выглядит вынужденной в результате неизбежных человеческих потерь. Никогда в богатых могилах собственно сейминско-турбинского типа мы не застаем морфологически чужеродных видов оружия. Исконное «этническое» оружие — наконечники копий с вильчатым стержнем, кельты и кинжалы с металлическими рукоятями — никогда не передавалось аборигенам. Табу на использование и изготовление данного оружия для иных этнических групп возможно было поддерживать лишь с помощью каких-либо санкций, политического или военного доминирования. Поэтому вряд ли можно исключить, что в какой-то отрезок времени сейминско-турбинским группам удалось захватить политическое господство над многими народами этой зоны Евразии.
На всю историю сейминско-турбинских групп приходится никак не более двух или даже одного столетия. Не слишком ли короткий период отводим мы для тяжелых тысячекилометровых походов? Безусловно, нет. Все сравнительно немногочисленные воинские отряды последующих эпох, продвигавшиеся по этим огромным пространствам Северной Евразии, — будь то викинги или монголы, новгородцы XII в. или русские казаки XVII в., — ухитрялись преодолевать эти территории практически за несколько лет. Оружие этих отрядов было нередко технически более совершенным, нежели у аборигенов. Средства же передвижения принципиально не отличались от тех, что мы предполагаем у сейминско-турбинских групп.
Ворвавшись вихрем в море евразийских народов, сейминско-турбинские племена вскоре исчезли. Они были немногочисленны: часть их, видимо, погибла в воинских схватках, часть растворилась в местной этнической среде. Яркая страница истории завершилась, но память об этих народах воинов-металлургов сохранилась. Наверное, все последующее развитие металлургического производства в Северной Евразии в той или иной мере несло на себе печать открытий, сделанных сейминско-турбинскими мастерами.
Пройдет сравнительно небольшой отрезок времени, и по всей северной половине Евразии начнется отливка наконечников копий и дротиков, кельтов и чеканов. В основу новой металлообработки будет положена технология тонкостенного литья, выработанная в сейминско-турбинской среде. Подобные виды орудий и оружия станут основными для громадного количества культур и общностей на финальных стадиях Евразийской металлургической провинции во время ее очередной трансформации. Для восточного соседа этой системы — металлургических очагов Центральноазиатской провинции будут характерными однолезвийные изогнутые ножи-кинжалы с металлическими рукоятями и фигурными навершиями на них. Начнется здесь и отливка кельтов. Сходные формы оружия быстро распространяются вплоть до Древнего Китая в период Инь. Равно и металлургия раннего железного века на тех же евразийских пространствах в огромной степени будет наследовать сходные стереотипы, сказавшиеся в изготовлении многочисленных серий наконечников копий, кельтов и чеканов (Кузьминых, 1983). Все эти орудия в той или иной степени также несут отпечаток изначального импульса сейминско-турбинской металлургии.
Глава третья Поздний бронзовый век лесной полосы Европейской части СССР
1. Культуры позднего бронзового века южной полосы лесов Европейской части СССР
На территории юго-западной полосы лесов и лесостепей Русской равнины и Карпат, занятой в предшествовавшее время культурами шнуровой керамики, в средний и поздний периоды бронзового века были распространены культуры сосницкая, комаровская, а затем ноа, тшинецкая и белогрудовская. В лесостепном левобережье Днепра выделена бондарихинская культура.
Памятники второй половины II — начала I тыс. до н. э. на территории Среднего и Верхнего Поднепровья начали активно изучаться лишь в послевоенный период (Лагодовська, 1948, 1956; Даниленко, 1956; Березанская, 1972; Ильинская, 1960; Заверняев, 1964; Артеменко, 1961а, 1964а, 1972а, 1975; Кухаренко, 1962; Исаенко, Чернявский, 1967; Третьяков П.Н., 1975 и др.), хотя отдельные памятники были обнаружены и исследованы еще в предшествующее время (С.С. Гамченко, И.Ф. Левицкий, М.Я. Рудинский, К.М. Поликарпович и др.). Культурная принадлежность их остается дискуссионной. И.К. Свешников включает памятники среднего периода бронзового века Северной Украины в комаровскую культуру (Swiesznikow, 1967), а Гардавский — в тшинецкую и восточную границу их проводит по левобережью Среднего Днепра. С.С. Березанская выделяет эти памятники в восточнотшинецкую культуру и очерчивает ее территорию от Сейма до Западного Буга. На этой территории С.С. Березанская выделила четыре локальных варианта: ровенский, припятский, киевский и сосницкий. По ее мнению, ровенский вариант, занимавший междуречье Случи и Западного Буга, сложился в результате смешения комаровской, восточно- и западнотшинецкой культур и представляет собой вполне обособленное явление (Березанская, 1972, с. 126–129). В таком случае ровенский вариант представляет собой пограничную зону соседних культур и не может относиться ни к одной из них. Эта зона прослеживается и севернее — в междуречье Горыни и Стыри, а также на участке Припяти от г. Турова до устья Стыри, где встречаются памятники с чертами тшинецкой культуры и сосницкого типа. К западу от этой зоны известны памятники тшинецкой культуры, а к востоку — сосницкого типа.
Поэтому нельзя согласиться и с выделением С.С. Березанской припятского варианта восточнотшинецкой культуры. Киевский и сосницкий варианты существенно отличаются от тшинецкой и комаровской культур, но, отмечая их специфику, особенно сосницкого варианта, С.С. Березанская отрицает возможность выделения этих вариантов в самостоятельную культуру. И.И. Артеменко выделяет памятники среднего периода бронзового века Северной Украины (киевского и сосницкого вариантов) и аналогичные им памятники Верхнего Поднепровья в сосницкую культуру. Памятники позднего периода бронзового века Северной Украины С.С. Березанская выделяет в лебедовскую культуру, которая, по ее мнению, сложилась в результате дальнейшего развития сосницкого варианта, однако центр этой культуры помещает на территории киевского варианта (Березанская, 1976). И.И. Артеменко рассматривает памятники позднего периода бронзового века Северной Украины (лебедовской культуры) и Верхнего Поднепровья как поздний этап развития сосницкой культуры.
Памятники племен сосницкой культуры представлены остатками поселений, могильниками и случайными находками. Поселения известны в 223 пунктах Среднего и Верхнего Поднепровья (карта 21). На 21 из них производились археологические раскопки. Расположены они в поймах на песчаных возвышенностях, останцах, по краю боровой террасы и на выступающих в пойму мысах, окруженных с двух сторон оврагами. Площадь поселений от 10 до 30 тыс. кв. м. Жилища сосницких племен были наземными или углубленными на 0,5–1,4 м, площадью от 24–40 до 72-120 кв. м. Преобладают большие жилища (12×6, 14×7, 15×8 м) столбовой конструкции, состоявшие из одного или чаще двух помещений — жилого и кухни, с печами или открытыми очагами, хозяйственными ямами. На поселениях (Пустынка, Почеп) исследованы также остатки наземных хозяйственных построек столбовой конструкции.
Карта 21. Распространение памятников культур поздней бронзы на территории юго-западной полосы лесов и лесостепи Русской равнины и Карпат.
а — сосницкая культура; б — комаровская; в — ноа; г — белогрудовская; д — бондарихинская; е — контактная зона; ж — тшинецкая; з — становская.
Сосницкая культура. Ранний этап. Поселения; 1 — Лука-Райковецкая; 2, 3 — Бортничи I–II (ур. Старое кладбище и Отдельная Дюна); 4–6 — Староселье I–III (ур. Волчья Нива и Млын, оз. Мормонское); 7 — Лапутьки; 8 — Тетеревка; 9 — Залесье; 10 — Лелев; 11 — Тешков; 12 — Наровля; 13 — Гноево; 14 — Юревичи; 15 — Мозырь; 16 — Ясенец; 17 — Туров; 18 — Хильчицы; 19 — Велемичи; 20 — Упирово; 21 — Тышковичи; 22 — Митявичи; 23 — Еремичи; 24 — Любеч; 25–28 — Радуль I–IV (ур. Заречье, Заозерье, Городок, оз. Нижнее); 29 — Деражичи; 30 — Клубовка; 31–33 — Сусловка I–III (ур. Колесище, Горбаха, Роговое); 34 — Мохов; 35 — Проскурни; 36 — Новобелица; 37 — Романовичи; 38 — пос. Пролетариат; 39 — Юрковичи; 40 — Веть; 41 — Гадиловичи; 42 — Вороновка; 43 — Ухов; 44 — Дубно (ур. Баширино поле); 45 — Лобковичи; 46 — Борзна; 47 — Гришевка; 48 — Вершина; 49 — Сосница; 50 — Волынцево; 51 — Кузина Гора; 52 — Суворово; 53 — Гришина Слобода. Курганы: 54 — Троянов; 55 — Харьевка; 56 — Кветунь; 57 — Радутино; 58 — Бесец I. Грунтовые погребения: 59 — Новая Украинка; 60 — Новая Украинка-Таценки; 61, 62 — Вишенки I, II (ур. Процев лес и Будницкое поле); 63 — Здвижевка; 64 — Белогородка; 65 — Староселье; 66 — Моства; 67 — Опечки; 68 — Угловая Рудня; 69 — Горошков; 70 — Ходосовичи; 71 — Сябровичи; 72 — Клины.
Средний этап. Поселения: 73 — Козинцы; 74, 75 — Кийлов I–II (ур. Коронова Гора, Кута); 76 — Подгорцы I; 77 — Хатьяновка I; 78 — Ясногородка; 79 — Пустынна; 80 — Савинки; 82 — Чубаров. Курганы: 83 — Колосовка (бывш. Войцеховка); 84 — Народичи; 85 — Бесец I; 86 — Бесец II. Грунтовые погребения: 87 — Пустынна; 88 — Плитовище; 89 — Юдиново.
Поздний этап. Поселения: 81 — Марьяновна; 90 — Вишеньки, ур. Обирки; 91 — Лебедевка; 92 — Тетеревка; 93, 94 — Ошитки I–II (ур. Струмель, Копаны); 95 — Загорины; 96 — Знаменка; 97 — Бердыж; 98 — Мезин; 99 — Дехтяревка; 100 — устье р. Смяч, ур. Колодезный бугор; 101 — Почеп I (ур. Грудок); 102 — Белынец; 103 — Нещеров; 104 — Мошны; 105 — Залесье; 106 — Гапановичи. Курганы: 107 — Куриловка; 108 — Белые Берега; 109 — Бесец I; 110 — Бесец II; 111 — Голосок; 112 — Лунево. Грунтовые погребения: 113 — Погребы; 114 — Гостомель; 115 — Партизанское; 116 — Плитовище; 117 — Бобрица.
Комаровская культура: 118 — Гребинне; 119 — Каменка Бугская; 120 — Репнев; 121 — Романовна; 122 — Неслухов; 123 — Самбор; 124 — Городище; 125 — Красов: 126 — Серники; 127–130 — Чижов, Гончары, Звенигород, Лагодов; 131 — Зиньки; 132 — Ставки; 133 — Чегеринец; 134 — Лотатники; 135 — Дашава; 136 — Залесцы; 137 — Тенетники; 138 — Ивановка; 139 — Путятинцы; 140 — Бовшев; 141–144 — Подгородье, Комаров, Крылос, Викторов; 145 — Братковцы; 146 — Тлумач; 147 — Букивна; 148 — Окняны; 149 — Островец; 150 — Стрельче; 151 — Незвиско; 152 — Стопчатов; 153 — Ставки; 154 — Зеленый Гай; 155 — Новоселки (Костюковка); 156 — Бабино; 157 — Бурдюч; 158 — Комаров; 159 — Седлище; 160 — Оселивка; 161 — Котельня; 162 — Браилов; 163 — Гайсин; 164 — Лепесовка; 165 — Кадеевцы; 166 — Чернелица; 167 — Городница; 168 — Нагорянка; 169 — Белый Поток; 170 — Бар. Культура ноа: 171 — Исаков; 172 — Держив; 173 — Демьянов; 174 — Бовшев; 175 — Сидоров; 176 — Пиргора; 177 — Улашковцы; 178 — Королевка; 179 — Островец; 180 — Вихров; 181 — Коцюбинчики; 182 — Магала; 183 — Кельменец; 184 — Бурдюги; 185 — Берновое; 186 — Оселивка; 187 — Новые Бельцы; 188 — Ларга; 189 — Трушешты; 190 — Старые Каракушаны; 191 — Старые. Бедражи; 192 — Катюжаны; 193 — Мустянцы; 194 — Григорьевка; 195 — Гнидешты; 196 — Старая Сарата; 197 — Грижуцы.
Тшинецкая культура: 198 — Яворов; 199 — Затока; 200 — Неслухов; 201 — Каменка-Бугская; 202 — Федоровка; 203 — Приборового; 204 — Черск; 205 — Белая Гора; 206 — Страдечь; 207 — Заказанка; 208 — Речица; 209 — Яжаны; 210 — Пески Речицкие; 211 — Нуйно; 212 — Камень-Каширский; 213 — Двин; 214 — Горлов; 215 — Лопавша; 216 — Семаки; 217 — Одераны; 218 — Горка Полонка; 219 — Ставок; 220 — Луцк; 221 — Иванчинцы; 222 — Нобель; 223 — Горновое; 224 — Остров; 225 — Ляховичи; 226 — Невир; 227 — Ветлы; 228 — Горки. Курганы: 229 — Романовна; 230 — Шепель; 231 — Черск.
Контактная зона комаровской, тшинецкой и сосницкой культур: Поселения: 232 — Липа; 233 — Мирогоща; 234 — Костянец; 235 — Загороща; 236 — Кутянка (бывш. Ляхов); 237 — Остров; 238 — Зозов; 239 — Городок; 240 — Хотин; 241 — Пухово; 242 — Могиляны; 243 — Вильбовно; 244 — Соловье; 245 — Потешки; 246 — Кураж; 247 — Городное; 248 — Плошница; 249 — Лунинец; 250 — Рубель; 251 — Осова; 252 — Литиничи.
Белогрудовская культура: 253 — Сандраки; 254 — Лыдьки; 255 — Тростянец; 256 — Суботов; 257 — Андрусовка; 258 — Дереивка; 259 — Севериновка; 260 — Печора; 261 — Ярина; 262 — Букатипка; 263 — Яруга; 264 — Чернявка; 265 — Суботовка; 266 — Крижановка; 267 — Оленовка; 268 — Гайсин; 269 — Белый Камень; 270 — Зеячковка; 271 — Якубец; 272 — Верхнянка; 273 — Собковка; 274 — Пекивцы; 275 — Попудня; 276 — Кочержинцы; 277 — Белогрудовский лес; 278 — Краснополка; 279 — Смела; 280 — Роножуха.
Бондарихинская культура. Поселения: 281 — Малые Будки; 282 — Ницаха; 283 — Хухра; 284 — Кириковка; 284 — Борисова; 286 — Порубежное; 287 — Уды; 288 — Важненка; 289 — Марки; 290 — Малое Перещепино; 291 — Воинская Гребля; 292 — Великая Даниловка; 293 — Ново-Доновка; 294–297 — Дергачи, Коваленки, Терливка, Темневка; 298–300 — Мнужевка, Артюховка, Змиев; 301 — Андреевна; 302 — Пришиб; 303 — Оскол; 304 — Великие Базы; 305 — Студенов; 306 — Синичное; 307 — Бондариха; 308 — Диброва; 309 — Брусовка; 310 — Кибикинское; 311 — Дробышево; 312 — Великая Тополяха; 313 — Бишкин; 314 — Печенеги; 315 — Кицевка; 316 — Великая Бабка; 317 — Тимченки. Грунтовые могильники: 318 — Тимченки.
Могильники сосницкой культуры представлены курганами и грунтовыми захоронениями с трупоположением и трупосожжением. Подкурганные погребения с трупоположением известны в 10 пунктах. В 32 курганах исследовано около 50 погребений. В некоторых курганах первоначальная насыпь окружалась ровиком или изгородью, прослежены остатки кострищ. Погребения находились в могильных ямах, перекрытых деревянным накатом, или на древнем горизонте. Умершие были положены на бок в скорченном положении. Преобладает ориентировка головой на восток или на запад.
Курганные могильники с трупосожжением исследованы в шести пунктах. Сожжение производилось на стороне, а пережженные кости с золой и углями ссыпались на дно могилы или в глиняные сосуды-урны. Устройство могил и ориентировка одинаковы с трупоположениями.
Грунтовые могильники с трупоположением еще не исследованы. Грунтовые погребения с трупосожжением обнаружены в 26 пунктах Среднего и Верхнего Поднепровья. Сожжение также производилось на стороне, а кальцинированные кости, часто вместе с золой, ссыпались в могильную яму или в небольшие ямки и глиняные сосуды-урны.
Картографирование памятников сосницкой культуры позволяет говорить о том, что сосницкие племена занимали почти ту же территорию, на которой в предшествующее время жили племена среднеднепровской культуры.
В памятниках сосницкой культуры обнаружен разнообразный вещественный материал: глиняная посуда, бронзовые предметы, кремневые и каменные орудия, — позволяющий (с учетом стратиграфических данных) датировать ее XV–IX вв. до н. э.
Первую попытку периодизации памятников эпохи бронзы второй половины II тыс. до н. э. Северной Украины (Среднего Поднепровья, Нижнего Подесенья и Посеймья) предприняла С.С. Березанская, разделившая памятники сосницкого типа на два этапа — ранний и поздний и выделившая в самостоятельную (лебедовскую) культуру памятники позднего периода эпохи бронзы. Эта периодизация основана на анализе технологии изготовления, форм и орнаментации глиняной посуды.
И.И. Артеменко в развитии сосницкой культуры выделяет три этапа: ранний, средний и поздний. К раннему этапу относятся поселения и могильники, в керамике и погребальном обряде которых прослеживаются черты предшествовавшей среднеднепровской культуры. К среднему этапу относятся памятники, в керамике которых еще сохраняются черты раннего этапа, но появляются новые формы сосудов, которые позже становятся характерными для позднего этапа. К позднему этапу сосницкой культуры относятся памятники так называемого лебедовского типа (или лебедовской культуры, по С.С. Березанской). В этих памятниках керамика раннего этапа отсутствует, характерными являются формы сосудов, возникшие в среднем этапе, появляется также керамика, в форме и орнаментации которой имеются черты сходства с керамикой культур (юхновской, днепро-двинской и памятников подгорцевского типа) раннего железного века этой территории.
Для периодизации сосницкой культуры служат и стратиграфические данные. В курганах 14–16 могильника Бесец I основными были погребения раннего, а вводными — позднего этапа, в курганах могильника Бесец II основными были погребения среднего, а вводными — позднего этапа сосницкой культуры.
Памятники раннего этапа. Памятники раннего этапа сосницкой культуры известны на территории Среднего и Верхнего Поднепровья во многих пунктах. Они представлены поселениями, курганными и грунтовыми могильниками.
К раннему этапу может быть отнесено более 90 поселений (карта 21). Они расположены в пойме на песчаных возвышенностях или останцах коренного берега, по краю боровой террасы и на выступающих в пойму мысах. На поселениях исследованы остатки прямоугольных наземных жилищ (Здвижевка, Мохов) и полуземлянок (Сосница, Ивановка, Волынцево, Гришевка и др.) столбовой конструкции с глиняными купольными печами (сохранились глиняные вальки и развал печи с отпечатками прутьев) и каменными очагами или очажными ямами внутри. В некоторых жилищах было по два очага — в центре и у одной из стен. Вдоль стен прослежены ямы от столбов и следы истлевших бревен. Длина жилищ от 6 до 15 м, ширина 4–8 м. Они состояли из одного или чаще из двух помещений — жилого и хозяйственного (кухонного). В жилищах найдены фрагменты керамики, пряслица, каменные орудия и кости животных.
Могильники раннего этапа — курганные и грунтовые с трупоположением и трупосожжением. Подкурганные погребения с трупоположением исследованы у с. Кветунь и Радутино Трубчевского района Брянской обл. и у с. Харьевка Путивльского района Сумской обл. Умершие были захоронены в могильных ямах, перекрытых деревянным накатом, на левом боку в скорченном положении, головами ориентированы на север, юго-запад и северо-восток (Харьевка). Первоначальная насыпь курганов была окружена ровиками или деревянной оградой.
Курганные погребения с трупосожжением исследованы у с. Народичи Житомирской обл. и в могильнике Бесец I (курганы 14–16) близ пос. Ржаница Жуковского района Брянской обл. Захоронение совершалось в могильных ямах прямоугольной или овальной формы, ориентированных по длине с востока на запад, а иногда (Народичи) и с севера на юг. Сожжение производилось на стороне, а в могилы ссыпались пережженные кости вместе с золой и углями. У края могил прослежены остатки кострищ, возле которых, а иногда и в могилах найдены фрагменты керамики или целые сосуды, кости животных и кремневые наконечники стрел. Первоначальная насыпь некоторых курганов была окружена рвом (Бесец I, курган 15).
Грунтовые погребения с трупоположением пока не обнаружены, но они, вероятно, были. Грунтовые погребения с трупосожжением известны в 10 пунктах Среднего Поднепровья (Новая Украина, Вишенки, Здвижка, Рудня, Ходосовичи, Горошков, Сябровичи, Опечки). Захоронения совершались в грунтовых могильных ямах, перекрытых деревянным накатом, ориентированных по длине с востока на запад. Сожжение производилось на стороне, а в могилы ссыпались пережженные кости вместе с золой и углями.
На поселениях и в погребениях раннего этапа найдена глиняная посуда, металлические (бронзовые) предметы, изделия из кремня и камня. Среди глиняной посуды (рис. 50, 5-19) выделяются горшки, миски, банки, курильницы (дуршлаги?). Горшки плоскодонные, тюльпановидной и эсовидной формы с прямым или отогнутым утолщенным венчиком, край которого ровный, закругленный или наискось срезан наружу. В тесте примесь толченого гранита, крупного кварца или крупнозернистого песка. Они богато орнаментированы по всей поверхности или только в верхней части отпечатками шнура, штампа, обмотанного ниткой или тонким шнуром, прочерченными линиями, мелкими насечками и углублениями, образующими горизонтальные линии, заштрихованными треугольниками, елочными композициями и др. Встречаются неорнаментированные сосуды. В формах и орнаментации горшков имеются черты сходства с сосудами позднего этапа среднеднепровской культуры. Миски плоскодонные, глубокие, орнаментированные по всей поверхности прочерченными линиями. Встречаются и неорнаментированные миски конической, а также эсовидной формы. Последние украшены в верхней части прочерченными линиями. Сосуды баночной формы орнаментированы по всей поверхности или только в верхней части прочерченными линиями и короткими насечками. Среди изделий из глины имеются также курильницы (дуршлаги?), миниатюрные сосуды, прясла и грузила.
Бронзовые предметы раннего этапа (рис. 50, 1–4) представлены несколькими экземплярами. Они найдены на поселениях и в погребениях. На поселениях Бортничи и Староселье найдены шилья, а в погребении кургана у с. Кветунь — наконечник копья с ушком на втулке и кинжал с прорезной рукоятью, относящиеся к началу второй половины II тыс. до н. э. Ранний этап датируется XV–XIII вв. до н. э.
Памятники среднего этапа. Памятники среднего этапа сосницкой культуры представлены поселениями и могильниками, известными во многих пунктах Среднего и Верхнего Поднепровья.
К среднему этапу относится около 70 обследованных поселений, на пяти из них (Пустынка, Зазимье, Подгорцы, Долинское, Хотьяновка) производились раскопки. Они расположены в тех же топографических условиях, как и поселения раннего этапа.
Для характеристики поселений среднего этапа особый интерес представляет исследованное С.С. Березанской поселение Пустынка у с. Мнево Черниговской обл. (Березанская, 1974). Оно расположено на песчаной возвышенности в пойме левого берега Днепра и занимало площадь в 120 тыс. кв. м (длина 600 м, ширина 200 м). На поселении обнаружены остатки 20 жилищ и 15 хозяйственных построек. Жилища располагались вдоль края возвышенности двумя рядами. Формы, размеры и конструкция их аналогичны жилищам раннего этапа. Они представляли собой большие полуземлянки (глубиной от современной поверхности 1–1,5 м) прямоугольной формы, столбовой конструкции, площадью 50–72 кв. м, состоящие из двух помещений. Стены домов сооружались из горизонтально уложенных бревен между двумя рядами вкопанных столбов. Прослежены также остатки плетневых стен, обмазанных глиной. Земляной пол в отдельных местах был выложен глиняными вальками, обмазанными сверху глиной. Очагами служили открытые кострища или печи, сложенные из глины. Остатки жилищ обнаружены также на поселениях Подгорцы, Долинское, Хотьяновка. Хозяйственные постройки, наземные или свайные, также столбовой конструкции.
Могильники среднего этапа сосницкой культуры — курганные и грунтовые с трупоположением и трупосожжением. Подкурганные погребения с трупоположением исследованы в 17 курганах у с. Колосовка Житомирской обл. (Войцеховский могильник) и в пос. Белые Берега Брянской обл. (курганы 3–5). Захоронения были совершены в грунтовых ямах, перекрытых деревянным накатом. Умершие положены на бок в скорченном положении, головой ориентированы на восток и на запад с небольшим отклонением.
Подкурганные погребения с трупосожжением исследованы в могильниках Белые Берега (курган 2), Бесец I (курган 22) и Бесец II (курганы 1-12) в Брянской обл. Курганы небольшие (диаметр 6-10 м, высота 0,2–0,8 м), округлой в плане формы, расположены по краю боровой или надпойменной террасы. Первоначальная насыпь некоторых курганов была окружена рвом. Под курганными насыпями захоронение совершалось в неглубоких могильных ямах подпрямоугольной или овальной формы (длиной 1,5–3 м, шириной 0,8–1,1 м), ориентированных по длине с востока на запад, иногда с небольшим отклонением. Сожжение производилось на стороне, а в могилы ссыпались обломки пережженных костей вместе с золой и мелкими углями. Могильные ямы перекрывались деревянным накатом, поверх которого обычно насыпали слой золы с мелкими углями. В кургане 9 могильника Бесец II вокруг могильной ямы обнаружены пять ям от столбов, представляющих собой, вероятно, остатки деревянного сооружения (навеса или ограды). Погребальный инвентарь представлен главным образом глиняными сосудами. В погребении кургана 2 в пос. Белые Берега найдены также куски красной краски (охры).
Грунтовые погребения с трупоположением исследованы пока только в могильнике с. Юдиново Погарского района Брянской обл. Захоронения совершены в неглубоких могильных ямах на спине в вытянутом положении головой на северо-восток. В погребениях найдены глиняные сосуды, кремневые наконечники стрел и бронзовый наконечник копья. Грунтовые погребения с трупосожжением обнаружены в могильниках Пустынка, Плитовище, Хотьяновка, Партизанское и др. Захоронения совершены в небольших неглубоких могильных ямах. Сожжение производилось на стороне, а в могилы ссыпались пережженные кости, смешанные с золой и мелкими углями. Рядом с ними найдены глиняные сосуды.
На поселениях и в погребениях среднего этапа основную часть находок составляет керамика (рис. 51, 2–4, 8, 11, 18–29), среди которой выделяются горшки, банки, миски, чаши, курильницы (дуршлаги?). В тесте примесь песка, дресвы, шамота и навоза жвачных животных (предположительно крупного рогатого скота). Среди горшков еще встречаются тюльпановидные сосуды раннего этапа, орнаментированные только в верхней части или не орнаментированные, но появляются и получают распространение горшки с короткой слегка суженной шейкой, отогнутым венчиком, выпуклым туловом и плоским дном с закраинами. Первые орнаментированы разнообразным узором из прочерченных линий, отпечатков шнура, штампа, обмотанного ниткой, коротких насечек, мелких углублений и налепных валиков. Вторые лишь изредка украшены прочерченными линиями, мелкими насечками и отпечатками штампа, обмотанного ниткой или тонким шнуром. Обычно они не орнаментированы и имеют под венчиком ряд ямок или жемчужин. Сосуды баночной формы не орнаментированы или украшены под венчиком прочерченными линиями, насечками, наколами. Миски плоскодонные и с уплощенным дном, орнаментированы прочерченными линиями, отпечатками зубчатого штампа, мелкими насечками. Встречаются и глубокие миски, орнаментированные по всей поверхности, аналогичные мискам раннего этапа. Чаши круглодонные и плоскодонные. Первые орнаментированы отпечатками линейного и зубчатого штампа, прочерченными линиями. Вторые обычно не орнаментированы, лишь иногда имеют под венчиком ряд ямок или жемчужин.
Изделия из металла немногочисленны (рис. 51, 1, 5, 7, 9, 10, 12–15). Найдены булавки со свернутым в петлю верхним концом (Народичи, Пустынка), шилья (Пустынка, Обухов), браслеты со спиралевидными щитками (Колосовка, Троянов), спиральные браслеты (Колосовка), наконечник копья с пером ромбовидной формы (Юдиново), круглые бляхи с ушком (Пустынка, Колосовка). На поселении Зазимье найдена литейная форма для отливки кельта, втульчатого и двух плоских долот, датирующихся XIII–XII вв. до н. э. (Березанская, 1972, с. 154–155). Этим же временем может быть датирован и наконечник копья из Юдиновского могильника. Средний этап может быть датирован XIII–XI вв. до н. э. Для поселения Пустынка имеется одна дата по С14 — 1190±100 до н. э. (Березанская, 1974, с. 143).
Памятники позднего этапа. К позднему этапу сосницкой культуры относится около 60 обследованных поселений (карта 21). На семи из них (Мошны, Козинцы, Гостомель, Колодезный Бугор, Почеп, Белынец, Марьяновка) производились раскопки. Они расположены в таких же топографических условиях, как и поселения раннего и среднего этапов. На поселениях Гостомель, Козинцы, Почеп, Колодезный Бугор, Марьяновка исследованы остатки больших (10×4, 12×7, 14×6 м) наземных или немного углубленных жилищ прямоугольной формы столбовой конструкции с каменными очагами, очажными ямами и кострищами. Следы аналогичных жилищ были прослежены и на поселениях у с. Лебедовка, Сваремье, Ошитки и Саввинки. Конструкцией и планировкой жилища позднего этапа не отличаются от жилищ раннего и среднего этапов сосницкой культуры. На поселении Почеп обнаружены также остатки наземных хозяйственных построек столбовой конструкции.
В отличие от раннего и среднего этапов в настоящее время для позднего этапа известны курганные и грунтовые могильники, в которых захоронения совершены по обряду трупосожжения. Не исключено, однако, существование на этом этапе обряда трупоположения. Курганные могильники известны пока только в Подесенье. В 1971–1973 гг. И.И. Артеменко исследовал в могильниках Бесец I и II, Голосок и Лунево в Жуковском районе Брянской обл. 48 курганов с погребениями позднего этапа. Курганные могильники расположены по краю мыса боровой или надпойменной террасы. Они насчитывают от 10 до 20 насыпей. Курганы обычно небольшие (высота 0,6–1,2 м, диаметр 6-12 м). Многие погребения позднего этапа были вводными в курганах, насыпанных над погребениями среднеднепровской культуры (Лунево), раннего (Бесец I) и среднего (Бесец II) этапов сосницкой культуры. Из 13 курганов могильника Голосок 12 насыпаны над погребениями позднего этапа. Под курганными насыпями захоронения совершались на древнем горизонте в неглубокой могильной яме или на расчищенной от дерна небольшой площадке. Сожжение производилось на стороне, а пережженные кости вместе с золой и мелкими углями ссыпались кучкой или в большие глиняные сосуды-урны. Погребальный инвентарь состоит обычно из глиняных сосудов. Лишь изредка встречаются бронзовые предметы. Каменные и кремневые изделия ни в одном из погребений не найдены.
Грунтовые могильники позднего этапа известны в восьми пунктах (Залесье, Гапоновичи, Плитовище, Подгорцы, Гостомель, Погребы, Таценки, Бобрица). Четыре из них (Бобрица, Погребы, Гостомель, Плитовище) исследованы раскопками. Захоронения совершались по обряду трупосожжения. Умерших сжигали на стороне, а пережженные кости вместе с золой и мелкими углями ссыпали в небольшие и неглубокие (0,2–0,4 м) ямки или в глиняные сосуды-урны. В погребениях встречаются глиняные сосуды или их фрагменты, а также бронзовые изделия.
Основную часть находок позднего этапа составляет керамика (рис. 52, 1, 2, 6, 12, 17–30). Сосуды толстостенные, грубой выделки, но встречаются и тонкостенные. Среди них выделяются горшки, банки, миски, чаши и курильницы (дуршлаги). Горшки разнообразны по формам и размерам, близки к горшкам, появившимся на среднем этапе, и являются продолжением их развития. Большая часть горшков орнаментирована только под венчиком рядом ямок или жемчужин. На некоторых жемчужины расположены в несколько рядов по всему тулову. Встречаются также сосуды, украшенные мелкими насечками и наколами, налепным валиком, прочерченными линиями, отпечатками зубчатого штампа и штампа, обмотанного ниткой или тонким шнуром. По-видимому, в конце позднего этапа появляются тонкостенные, слабо профилированные сосуды, орнаментированные в верхней части рядом ямок или жемчужин, а также мелкими ямочными наколами, образующими треугольники с опущенной вниз вершиной. Орнамент нанесен круглой прямо или косо поставленной палочкой или щепкой. Край венчика украшен насечками или ногтевыми вдавлениями. Встречаются и неорнаментированные сосуды. По форме и орнаменту эти горшки обнаруживают сходство с сосудами раннего железного века юхновской и днепро-двинской культур, а также с сосудами подгорцевского типа. Сосуды баночной формы толстостенные и тонкостенные, плоскодонные, орнаментированы в верхней части рядом ямок или жемчужин, прочерченными линиями, а также мелкими углублениями, образующими треугольники с опущенной вниз вершиной. Миски круглодонные, с прямыми стенками и плоскодонные эсовидной формы, неорнаментированные. Чаши немногочисленны, не орнаментированы или имеют лишь под венчиком ряд ямок или жемчужин. Среди глиняных изделий найдены также курильницы, пряслица, ложки, льячки (Пирогово), остро донные тигли (Таценки), блоки цилиндрической прямоугольной и шаровидной формы (Почеп). Последние аналогичны блокам юхновской культуры раннего железного века.
Бронзовые изделия на поселениях и в погребениях позднего этапа немногочисленны (рис. 52, 3–5, 7-11, 13–16). Среди них есть плоский наконечник стрелы треугольной формы с черенком, однолезвийный нож, ножи с параллельными лезвиями, шилья, булавки с кольцевидной головкой, датирующиеся X–IX вв. до н. э., обломок шпильки с головкой, свернутой в петельку, две очковидные привески с зажимами, обломки круглых бляшек с пуансонным орнаментом и отверстием в центре, кольца из круглой в сечении проволоки и из тонкой узкой ленты с сомкнутыми, несомкнутыми и заходящими друг за друга концами. На поселениях и в могильниках найдены обломки спиралевидных украшений, форму которых трудно определить.
Каменные изделия встречаются только на поселениях. Они представлены зернотерками, терочниками, отбойниками, непросверленными топорами и молотами с желобками для привязывания к рукояти, ножами, скребками из кварцита. Встречаются также отдельные экземпляры кремневых наконечников стрел, скребков, ножевидных пластин.
Для абсолютной датировки позднего этапа сосницкой культуры важное значение имеет синхронизация его с другими культурами. Вышеописанные бронзовые предметы, особенно булавки с кольцевидной головкой, встречаются также в памятниках белозерского этапа срубной и высоцкой культур. Поздний этап сосницкой культуры может быть синхронизирован и с белогрудовской культурой, датирующейся XI–IX вв. до н. э. На поселении позднего этапа сосницкой культуры у с. Мошны найдены фрагменты керамики белогрудовского типа с треугольным в сечении валиком и опущенными вниз под прямым углом концами. Керамика с аналогичными валиками характерна и для белозерского этапа срубной культуры, но в данном случае она свидетельствует о контактах между сосницкими и белогрудовскими племенами. Аналогичная керамика встречается в Киевском Поднепровье и на других сосницких поселениях. На этих же поселениях найдена керамика, в орнаментации которой сочетаются белогрудовские валики с характерными для орнаментации сосудов позднего этапа сосницкой культуры наколами и жемчужинами под венчиком. Поздний этап сосницкой культуры синхронизируется также с бондарихинской культурой, датирующейся XI — началом VII в. до н. э. В сосницкой и бондарихинской культурах имеются близкие по форме и орнаменту (но отличающиеся по технологии) сосуды. Это сходство пока трудно объяснить, так как связи сосницкой и бондарихинской культур еще не изучались. На основании металлических изделий и синхронизации с другими культурами поздний этап сосницкой культуры может быть датирован XI–IX вв. до н. э.
По вопросу происхождения сосницкой культуры существует несколько точек зрения, но специально он никем не рассматривался. С.С. Березанская, сравнивая жилища, погребальный обряд и керамику из памятников сосницкого типа и среднеднепровской культуры, высказала предположение о местном происхождении памятников сосницкого типа (Березанская, 1974). Поселения среднего и позднего периодов бронзового века Среднего и Верхнего Подесенья С.С. Березанская также относит к памятникам сосницкого типа. Своеобразие этих памятников она объясняет влиянием бондарихинской, срубной, абашевской и поздняковской культур. Племена сосницкой культуры, вероятно, имели контакты со срубными племенами, получали от них металл и металлические изделия, а также с племенами бондарихинской культуры. Однако данные об участии срубной, абашевской, бондарихинской и поздняковской культур в сложении сосницкой культуры отсутствуют. И.Ф. Заверняев также высказал предположение о связи памятников бронзового века второй половины II — начала I тыс. до н. э. Среднего и Верхнего Подесенья со срубной и бондарихинской культурами (Заверняев, 1964). И.И. Артеменко на основании сравнения керамики среднеднепровской и сосницкой культур высказал предположение о сложении сосницкой культуры на основе предшествовавшей ей среднеднепровской культуры (Артеменко, 1961а). Эту точку зрения подтвердил позднее П.Н. Третьяков (Третьяков П.Н., 1975). Имеющиеся в настоящее время археологические источники подтверждают генетическую связь сосницкой культуры со среднеднепровской. Территории их распространения совпадают. После расселения среднеднепровских племен существенных передвижений населения на территории Среднего и Верхнего Поднепровья до середины I тыс. до н. э. не происходило.
Генетическая преемственность сосницкой и среднеднепровской культур хорошо прослеживается также и при сравнении топографии поселений и могильников, конструкции жилищ, погребального обряда и керамики. Поселения и могильники сосницкой и среднеднепровской культур располагались в одних и тех же топографических условиях, часто в одних и тех же местах. Жилища сосницкой культуры, как и позднего этапа среднеднепровской культуры, наземные или немного углубленные, столбовой конструкции.
О генетической и, вероятно, этнической преемственности сосницкой и позднего этапа среднеднепровской культур свидетельствуют распространение у них одинакового погребального обряда — трупоположения и трупосожжения в курганных и грунтовых могильниках, а также наличие в обоих культурах специфических деталей его, в частности обычай окружать первоначальную насыпь кургана ровиком или деревянной оградой, перекрывать могильную яму накатом из бревен, жечь костры возле могильной ямы с целью «очищения» места захоронения, насыпать золу, часто с горящими углями, на перекрытие могилы. Об этом же свидетельствует близость форм и орнаментации сосудов. Близ с. Ходосовичи (уроч. Сергеева Грива, курган 3, погребение 4 и у оз. Хорошово), в уроч. Сосонка близ с. Лучин, в могильнике Стрелица Гомельской обл., в уроч. Моства Житомирской обл., а также на поселениях позднего этапа среднеднепровской культуры найдены высокие плоскодонные сосуды со слегка выпуклым туловом и отогнутым наружу венчиком, край которого закруглен и валикообразно утолщен. Вся поверхность и дно многих из них орнаментированы. Форма сосудов и расположение орнамента по всей поверхности сближают их с тюльпановидными сосудами раннего этапа сосницкой культуры. Такие специфические элементы орнамента на сосудах раннего этапа сосницкой культуры, как отпечатки штампа, обмотанного ниткой или тонким шнуром, пояса из соприкасающихся сторонами заштрихованных треугольников, характерны прежде всего для керамики позднего этапа среднеднепровской культуры.
Таким образом, новые археологические источники подтверждают предположение о сложении сосницкой культуры на основе предшествовавшего ей позднего этапа среднеднепровской культуры. Они свидетельствуют о том, что после расселения среднеднепровских племен в Верхнем Поднепровье и ассимиляции ими местного поздненеолитического населения (верхнеднепровской культуры и культуры ямочно-гребенчатой керамики Подесенья) на территории Верхнего и северных районов Среднего Поднепровья со второй четверти II тыс. до н. э. происходило непрерывное развитие культуры местных племен. В связи с этим племена сосницкой культуры могут рассматриваться как потомки среднеднепровских племен позднего этапа их развития.
Вопрос о дальнейшей судьбе племен сосницкой культуры еще окончательно не решен, но можно предполагать, что она явилась основой сложения юхновской и днепро-двинской культур, а также, вероятно, памятников подгорцевского типа раннего железного века. В начале I тыс. до н. э. они занимали ту же территорию, что и предшествовавшая им сосницкая культура.
Большинство археологов (Х.А. Моора, П.Н. Третьяков, В.В. Седов, Е.А. Шмидт и др.) и языковедов (В.Н. Топоров, О.Н. Трубачов и др.) на основании археологических данных и данных языкознания относят памятники юхновской и днепро-двинской культур к древностям восточных балтов. Не исключено, что к этим древностям могут быть отнесены и памятники подгорцевского типа. Учитывая это, исторический процесс, проходивший в северных районах Среднего и в Верхнем Поднепровье после расселения племен среднеднепровской культуры может рассматриваться как сложный процесс формирования культуры древних восточных балтов, в котором приняли также участие и местные поздненеолитические племена.
Раскопки памятников комаровской культуры начались в XIX в. (Kopernicki, 1878) и продолжались в XX в. (Kostrzewski, 1928). В 30-х годах Т. Сулимирский на основании раскопок могильника у с. Комаров Ивано-Франковской обл. выделил комаровскую культуру (Sulimirski, 1936, 1939). Позднее памятники этой культуры изучались различными исследователями (Kostrzewski, 1939–1948, в. 214; Пассек, 1959, с. 159; Березанская, 1971б, с. 354; Смирнова, 1976, с. 118). Систематическое изучение памятников комаровской культуры продолжает И.К. Свешников (Swiesznikow, 1967).
Памятники комаровской культуры известны в Среднем и Верхнем Поднестровье. Южной границей их является верхнее течение Прута. Западная граница проходит в верховьях Днестра. Северная и восточная границы еще окончательно не определены (карта 21). К северу, в верховьях Западного Буга, известны уже памятники тшинецкой культуры, а к северо-востоку, в междуречье Случи и Стыри, выделяются смешанные памятники комаровской, тшинецкой и сосницкой культур.
Поселения комаровской культуры известны в 11 пунктах в Львовской, Ивано-Франковской и Черновицкой обл. Они расположены на высоких надпойменных террасах или на склонах берегов рек и озер. Раскопки производились лишь на поселениях у с. Комаров, Незвиско и Магала. На поселениях Незвиско и Комаров исследованы остатки наземных жилищ площадью 4×5 м. Однако разновременная керамика — трипольской и комаровской культур, найденная в жилищах, не позволяет с уверенностью относить их к комаровской культуре.
Могильники комаровской культуры — курганные с трупоположением и трупосожжением и грунтовые с трупоположением. Курганные могильники расположены на возвышенных участках и состоят из нескольких десятков насыпей. Самым большим является Комаровский могильник, в котором исследовано 65 курганов. В каждом из них было одно погребение с трупоположением или трупосожжением. Высота курганов 0,5–3,0 м, диаметр от 10 до 20 м.
Подкурганные погребения с трупоположением исследованы в могильнике и у с. Ивановка Львовской обл. Захоронение совершалось на древнем горизонте или в неглубоких (0,1–0,4 м) прямоугольных могильных ямах длиной 1,5–2,7 м, шириной 0,43-2,6 м. Умершие были положены на спину в вытянутом положении, головой на запад или юго-запад. Некоторые погребения Комаровского могильника были обложены деревянными бревнами или кусками камня. В ряде курганов этого могильника в насыпи обнаружены остатки кострищ, иногда они находились у ног умершего или окружали его с трех сторон.
Подкурганные погребения с трупосожжением исследованы у с. Комаров, Букивна, Тенетники Ивано-Франковской обл. и Городище Львовской обл. Форма и размеры курганов такие же, как и при трупоположении. Некоторые из них были окружены каменными кромлехами шириной 1,3 м, высотой 0,3 м. Трупосожжение совершалось на месте погребения. Иногда вместе с умершим сжигали и погребальный инвентарь, но в большинстве случаев он помещался после кремации. Кремация производилась на древнем горизонте или в прямоугольной яме длиной 3 м, шириной 1,5 м и глубиной 0,3 м. В ряде курганов обнаружены погребения с трупосожжением на древнем горизонте в глиняных урнах и погребения с неполным трупосожжением, производившимся на месте.
Некоторые курганы с трупосожжением служили местом погребения одного умершего, в других курганах было от 3 до 10 погребений.
Следует отметить, что в подкурганных погребениях с трупоположением встречается одинаковый погребальный инвентарь, что свидетельствует об одновременном существовании у племен комаровской культуры двух погребальных обрядов. В состав погребального инвентаря входят от 1 до 12 глиняных сосудов, кремневые клиновидные топоры, серпы, скребки, наконечники стрел, каменные топоры, костяные шилья, пряслица, грузила, иногда бронзовые изделия. В кургане 8 Комаровского могильника найдены остатки деревянной шкатулки, внутри которой находились бронзовая шпилька, браслет и бусы с золотыми подвесками, а в погребении кургана 6 — пять глиняных сосудов, золотая подвеска, бронзовая шпилька и нож. Наряду с ними встречались погребения, в которых найден лишь один сосуд или только каменная зернотерка.
Отдельную группу комаровской культуры по погребальному обряду составляют памятники белопотоцкого типа. Они известны у с. Белый Поток, Нагоряны, Беремяны и Ставки Тернопольской обл., Городница и Чернелица Ивано-Франковской обл. и у с. Звенигород Львовской обл. Погребения белопотоцкого типа грунтовые, в каменных ящиках, сложенных из каменных плит. Каменные ящики прямоугольной формы размером 0,4×1,0×0,3 м и 0,75×1,55 м обычно находятся на небольшой глубине, и верхняя часть их иногда бывает заметна на поверхности.
В погребениях белопотоцкого типа умершие были захоронены на спине в вытянутом и на спине или правом боку в скорченном положении. Ориентировка погребенных разная — головой на юг, восток, юго-восток и северо-запад. В ряде погребений зафиксированы парные захоронения, в которых умершие были положены головами в одну сторону — на восток или в противоположные стороны — на юго-восток и северо-запад. Инвентарь состоит из одного — двух глиняных сосудов, кремневых ножей, каменного топора (Белый Поток), кремневых наконечников стрел (Городница) и бронзовых шпилек (Беремяны).
У с. Звенигород Львовской обл. И.К. Свешников, исследовал два грунтовых погребения комаровской культуры в могильных ямах без каменных конструкций. Умершие были захоронены в сильно скорченном положении на правом или левом боку, головами на север или запад. Погребальный инвентарь состоял из глиняных сосудов, кремневых ножей и скребков. Среди глиняных сосудов были сосуды Комаровской культуры и культуры ноа.
Основную часть находок на поселениях и в погребениях комаровской культуры составляет керамика (рис. 53, 1–8, 11–20, 26–28, 35–37, 41–43). Она изготовлена из глины с примесью пережженного толченого кремня, реже встречается примесь песка или шамота. Наружная поверхность большинства сосудов хорошо заглажена, коричневого, серого, реже черного цвета. На поселениях и в погребениях встречается однотипная керамика, которая разделяется на две группы — кухонную и столовую.
К кухонной керамике комаровской культуры относятся плоскодонные горшки тюльпановидной формы с утолщенным и ровно или наискось срезанным венчиком. Среди них выделяются высокие горшки с небольшим плоским дном, выпуклым туловом и воронковидной шейкой, орнаментированные по шейке налепным валиком (Комаров, курган 10), горшки эсовидной формы с широким плоским дном, а также приземистые горшки с выпуклым туловом, широким дном, выделенной шейкой и отогнутым венчиком. Они не орнаментированы или украшены в верхней части налепными валиками с прочерченными линиями. Встречаются также плоскодонные горшки со слегка выпуклым туловом и отогнутым венчиком, приближающиеся по форме к сосудам баночной формы.
Столовая посуда в отличие от кухонной изготовлена более тщательно, часто подлощена и богато орнаментирована. К ней относятся миски, вазы, черпаки и кубки. Миски глубокие, сравнительно большие, с цилиндрической или воронковидной шейкой, коротким выпуклым туловом и небольшим плоским дном; найдены также небольшие миски биконической формы, с загнутым внутрь краем и плоскодонные миски с расширяющимся кверху слегка выпуклым туловом и, прямым или отогнутым венчиком. Они орнаментированы нарезными или прочерченными линиями, образующими горизонтальные, вертикальные и косо расположенные ряды, а также заштрихованные треугольники с опущенной вниз вершиной.
Вазы плоскодонные, с выпуклым туловом, высокой, почти цилиндрической шейкой и двумя ручками, выступающими над краем утолщенного ровно срезанного венчика. Вазы орнаментированы нарезными линиями, образующими горизонтальные ряды, ряд ромбов или заштрихованных треугольников с опущенной вниз вершиной. Отдельный тип представлен вазами с двумя ручками, высоко выступающими над краем венчика и заканчивающимися вверху острыми выступами (Звенигород), которые находят аналогии в культуре ноа.
Черпаки с одной ручкой, высокой цилиндрической или воронковидной шейкой, выпуклым туловом и небольшим плоским дном. Они орнаментированы горизонтальными нарезными линиями, рядами заштрихованных треугольников с опущенной вниз вершиной, каннелюрами, округлыми выступами, окруженными концентрическими или полукруглыми желобками, а также удлиненными, косо расположенными выпуклостями.
Кубки плоскодонные, цилиндрической или конической формы, иногда со слегка выпуклым туловом, не орнаментированы или орнаментированы по всей поверхности и часто по дну прочерченными горизонтальными линиями и группами вертикальных или косо расположенных линий.
Кроме глиняной посуды, в памятниках комаровской культуры встречаются глиняные грузила блоковидной формы (Комаров, курган 50), иногда орнаментированные наколами, а также пряслица и ложки.
Металлические изделия сравнительно немногочисленны (рис. 53, 9, 10, 21–25, 29, 34, 38–40, 44–45). Они представлены двулезвийным ножом с выступающим продольным ребром посередине (Комаров, курган 6), бронзовыми и золотыми украшениями — подвесками, кольцами, гривной, браслетами, булавками и др. В кургане 8 Комаровского могильника найдено шейное украшение, состоящее из бронзовых подвесок и золотых колец. Аналогичные золотые кольца найдены также в курганах 6 и 28 Комаровского могильника. В кургане 8 найдена массивная золотая гривна из круглой в сечении бронзовой проволоки с концами, свернутыми в спиральные щитки.
Браслеты разделяются на четыре типа: из круглой в сечении проволоки с концами в виде спиральных щитков (Ставище), спиральный браслет с концами в виде спиральных щитков (Букивна, курган 3) массивный браслет из круглого стержня с суживающимися несомкнутыми концами, орнаментирован группами насечек, расположенными в ряду в разные стороны (Комаров, курган 8); два браслета из круглой в сечении проволоки с заходящими концами (Городище).
Булавки представлены тремя типами: с навершием в виде ромбовидного щитка (Комаров, курган 6), близкой по форме к булавке из Бородинского клада и датирующейся И.К. Свешниковым второй половиной XV — первой половиной XIV вв. до н. э. (Swiesznikow, 1967, с. 68); с грибовидным навершием и витой нижней или верхней частью стержня (Комаров, курган 8; Букивна, курган 3); с грибовидным навершием, украшенным пуансонным орнаментом и выступающим над ним концом стержня (Беремяны, Путятинец).
Большинство бронзовых изделий находят аналогии среди металлических украшений XV–XII вв. до н. э. на территории Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии и происходят, вероятно, из Карпато-Дунайского металлургического центра.
В кургане у с. Городище найден обломок железного стержня булавки или шила.
В памятниках комаровской культуры найдены зернотерки из песчаника, каменные терочники, обушковые и узкообушковые сверленые топоры с расширенной средней частью. Из кремневых изделий найдены скребки, ножи и ножевидные пластины, широкие серпы с вогнутым лезвием, наконечники стрел треугольной формы, а также клиновидные топоры трапециевидной формы, овальные или линзовидные в сечении. Костяные изделия встречаются редко.
Основой хозяйства племен комаровской культуры были земледелие и скотоводство. Однако уровень их развития пока трудно определить, так как поселения комаровской культуры еще систематически не изучались.
Проблема хронологии и внутренней периодизации памятников комаровской культуры еще не решена. По мнению И.К. Свешникова, анализ бронзовых и золотых предметов из погребений комаровской культуры и аналогий им в Средней Европе позволяет датировать большинство этих находок приблизительно 1500–1200 гг. до н. э. Учитывая, что на территории Прикарпатья до середины II тыс. до н. э. жили племена культур шнуровой керамики, начало комаровской культуры он относит ко времени около 1500 г. до н. э. И.К. Свешников считает, что развитие этой культуры прекратилось в Западной Подолии в середине XIII в. до н. э. в связи с проникновением на эту территорию племен культуры ноа, в крайнем западном районе украинского Прикарпатья Комаровская культура продолжала развиваться и в эпоху поздней бронзы — до VIII в. до н. э. Основанием для такого предположения служит находка в кургане у с. Городище Львовской обл. керамики комаровской культуры вместе с обломками железной булавки (Свешников, 1976, с. 97).
Ряд польских исследователей датируют комаровскую культуру 1500–1200 гг. до н. э., другие — XVI–VIII вв. до н. э. С.С. Березанская высказала сомнение по поводу слишком поздней датировки комаровской культуры и считает, что она прекратила свое существование в конце XII в. до н. э. (Березанская, 1972, с. 156–159). По мнению Г.И. Смирновой, находка железной булавки не может служить основанием поздней датировки комаровской культуры (Смирнова, 1976, с. 118, 135).
Для комаровской культуры имеются две даты по С14: для кургана у с. Иванья 1285±35 лет до н. э. (Свешников, 1968, с. 167) и для нижнего слоя поселения Магала 1310±100 лет до н. э. (Смирнова, 1972, с. 12–31).
В развитии комаровской культуры И.К. Свешников выделяет на территории Подолии два основных этапа, датирующихся им XV–XIII вв. до н. э. К первому этапу относятся комплексы (Комарово, курганы 6, 8, 28; Букивна, курган 3), содержащие керамику только комаровской культуры, а ко второму этапу — комплексы (Звенигород, Букивна), где к данной керамике добавляются отдельные сосуды культуры ноа или гальштатского типа (типа Гава-Голиграды). И.К. Свешников высказал предположение о возможности в будущем расчленения первого этапа на две фазы (Swiesznikow, 1967, s. 73; Свешников, 1976, с. 97).
Для западной периферии комаровской культуры И.К. Свешников предполагает существование третьего этапа, относящегося к XIII–VIII вв. до н. э. (Свешников, 1976, с. 97). В настоящее время этот этап представлен лишь одним курганом (курган 1), исследованным у с. Городище Львовской обл.
А. Вульпе также расчленил памятники комаровской культуры на три этапа. К первому этапу он отнес памятники белопотоцкого типа, ко второму — Комаровские памятники (I и II этапы по И.К. Свешникову), а к третьему — культуру ноа, которую он рассматривал как продолжение комаровской культуры.
Я. Домбровский выделил в комаровской культуре четыре фазы развития. При классификации памятников комаровской культуры он опирался на находки бронзовых предметов, разделяющихся на несколько типолого-хронологических горизонтов, а также на данные сравнительно-типологического анализа керамики. К первому этапу относится курган 6, ко второму — курган 8 Комаровского могильника и погребение 37 кургана 3 могильника у с. Букивна; к третьему — курганы 13 и 45 Комаровского могильника, находки в V насыпи у Кавска, а к четвертому — курган 1 у с. Городище.
Анализируя находки, относимые И.К. Свешниковым ко второму этапу, а польскими учеными — к III фазе развития комаровской культуры, Г.И. Смирнова приходит к выводу, что этот этап может быть датирован концом XIV–XI вв. до н. э. и верхняя дата — XI в. до н. э., которую в будущем предстоит еще су́зить, реально может соответствовать финальному рубежу комаровской культуры (Смирнова, 1976, с. 127–129).
По вопросу о происхождении комаровской культуры существует несколько точек зрения. С.С. Березанская рассматривает комаровскую культуру как возникшую на местной основе, одновременно с тшинецкой культурой, при значительном влиянии южных балканских культур типа Монтеору, Костиша, Ноа (Березанская, 1972, с. 138, 145). П.Н. Третьяков связывает происхождение комаровской культуры с племенами, оставившими памятники почапского типа (Третьяков П.Н., 1953, с. 38–40).
М. Флореску отрицает связь комаровской культуры с предшествовавшей ей культурой шнуровой керамики, а также с синхронной тшинецкой культурой. Процесс сложения этой культуры она связывает с Карпато-Дунайским районом и высказывает мнение об общем происхождении комаровской культуры и культуры Костиша (Florescu, 1970, s. 51–81).
По мнению В.Д. Рыбаловой и И.К. Свешникова, комаровская культура возникла на основе предшествовавших ей культур шнуровой керамики под одновременным воздействием идущих с юга влияний (Рыбалова, 1953, с. 20–223; Свешнiков, 1958, с. 26; 1974а, с. 192; 1976, с. 98–114).
Вопрос о дальнейшей судьбе племен комаровской культуры еще окончательно не решен. В Западной Подолии население комаровской культуры было, вероятно, частично вытеснено в более северные и восточные районы, а какая-то часть его ассимилирована пришельцами культуры ноа, а позже — фракийского гальштата. На территории лесостепного правобережного Поднепровья на основе комаровской культуры сложилась белогрудовская культура, связанная в свою очередь с последующими культурами этой территории — чернолесской, культурами скифского времени лесостепного правобережья Украины, зарубинецкой, черняховской и раннеславянской культурой VI–VII вв. (Тереножкин, 1961, с. 237 и сл.). Таким образом, по мнению ряда советских археологов, племена комаровской культуры могли принимать участие в сложении культуры восточных славян.
Существует также предположение об участии комаровской культуры в сложении высоцкой культуры (Канивец, 1956, с. 13; Крушельницька, 1972, с. 34–37). И.К. Свешников считает, что с ним нельзя согласиться, так как обе эти культуры развивались на разных территориях и какое-то время были синхронными (Swiesznikow, 1967, s. 81).
Названа по могильнику около Тшинца Пулавского повята в ПНР. Памятники тшинецкой культуры распространены в основном в восточной половине современной территории ПНР. На территории СССР они известны более чем в 20 пунктах в западных областях Украинской ССР (Волынская и Ровенская) и Белорусской ССР (Брестская обл.) и представляют собой восточную группу культуры на этой территории. Исследование ее проводили Н.Ф. Беляшевский, Ю.В. Кухаренко, В.Ф. Исаенко и др. (Кухаренко, 1962).
На территории СССР памятники тшинецкой культуры (карта 21) представлены в основном поселениями, которые до сих пор систематически еще не изучались. Они расположены обычно на песчаных всхолмлениях вблизи рек (Прилуки, Заказанка, Белая Гора, Горбов и др.) и иногда на высоких местах. Могильники этой культуры на территории СССР также еще не изучались. Известно лишь, что у с. Черск на р. Стоход был раскопан курган, содержавший погребение с трупосожжением. В погребении найден глиняный сосуд и бронзовый браслет. У с. Прилуки к югу от г. Бреста Н.Ф. Беляшевский нашел два целых глиняных сосуда, происходящих, вероятно, из разрушенного погребения.
Глиняная посуда, найденная на поселениях и в погребениях, представлена плоскодонными эсовидными горшками так называемой тюльпановидной формы, мисками и кубками. Она изготовлена из глины со значительной примесью крупных зерен кварца и песка, реже — пережженного толченого кремня. Поверхность сосудов тщательно выглажена. Венчики горшков почти всегда имеют характерные утолщения и косо срезаны наружу. На плечиках часто встречаются налепные валики. Орнамент на сосудах расположен только в верхней части. Он состоит из параллельных горизонтально прочерченных глубоких линий или бороздок, которые иногда сочетаются с волнистыми бороздками или с удлиненными ямками, нанесенными концом щепки.
На основной территории (в ПНР) тшинецкая культура датируется XV–XII вв. до н. э. Считается, что она сложилась на основе культур шнуровой керамики с участием поздненеолитической культуры гребенчатой керамики. В процессе своего развития тшинецкая культура испытывала влияние дунайских культур и находилась под сильным воздействием предлужицкой культуры (распространенной в западных областях ПНР), что привело к слиянию обеих культур в одну культуру — лужицкую.
Выделена В.А. Ильинской в результате раскопок в 1953 г. на поселении в уроч. Бондариха близ г. Изюма Харьковской обл. (Ильинская, 1957, с. 50–64; 1961, с. 26–45); поселение открыто Д.Я. Телегиным в 1951 г. Начало исследования памятников этой культуры осуществили в 1950–1951 гг. Б.А. Шрамко и Д.Я. Телегин. Б.А. Шрамко выделил новую группу памятников предскифского периода на территории левобережной лесостепи (Шрамко, 1954, с. 105–115), а Д.Я. Телегин — отдельную группу памятников бондарихинского типа (Телегин, 1956, с. 75–84). Исследования памятников бондарихинской культуры продолжали Д.Я. Телегин (Телегин, 1959), С.М. Одинцова и А.Ф. Евминова, Б.А. Шрамко, Г.Т. Ковпаненко (Ковпаненко, 1957, 1967), В.А. Ильинская и А.И. Тереножкин, и др. С 1975 г. систематическим изучением памятников бондарихинской культуры занимается Ю.В. Буйнов.
В настоящее время известно более 150 памятников бондарихинской культуры, которые сосредоточены в основном в лесостепном днепровском левобережье и в среднем течении Северского Донца. Известны они также на Дону и в Цнинско-Мокшанском междуречье. На севере и западе бондарихинская культура граничит с сосницкой. Северная граница проходит по верховьям Сулы, Пела и Ворсклы, южная граница почти совпадает с границей лесостепи (карта 21).
Бондарихинская культура представлена главным образом поселениями и несколькими городищами. Поселения расположены в поймах рек на дюнных возвышенностях и останцах (Шмаровка, Большая Даниловка, Тымченки, Родной Край и др.), на пониженных участках первой надпойменной террасы (Бондариха, Хухра, Ницаха, Основа, Ильичевка и др.), а также на высоких мысах коренного берега (Городное, Новотроицкое, Большое Вельское городище и др.).
На поселениях (Ницаха, Тымченки, Родной Край, Рыкань и др.) прослежена уличная и круговая планировка. Исследованы два типа жилищ — наземные и углубленные (на 0,4–0,7 м) столбовой конструкции. Наземные жилища (Хухра, Оскол, Великая Тополяха, Тымченки, Ницаха, Беседовка и др.) прямоугольной формы размерами 7×5, 10×6 м. Углубленные жилища (Бондариха, Студенок 5, Тымченки, Основа, Великая Тополяха, Ницаха и др.) также прямоугольной формы размерами 12×9,5; 10×6; 12×8 м. Почти все жилища однокамерные, лишь на поселениях Основа и Рыкань исследованы двухкамерные жилища.
При исследовании жилищ прослеживались остатки деревянного каркаса стен или из жердей и камыша с глиняной обмазкой, а также обмазанные глиной участки пола. В жилищах находились кострища, открытые очаги на глиняных площадках или купольные печи, а также хозяйственные ямы, заполненные костями животных и фрагментами керамики.
На поселениях исследованы также хозяйственные постройки, культовые наземные сооружения с захоронениями кальцинированных костей животных в полу (Родной Край) и зольники (Ницаха, Веселое, Родной Край).
Городища обнаружены в последние годы и еще недостаточно исследованы. Они расположены на мысах первой надпойменной террасы (Веселое, Каргашино, Ракитное, Пролетарское, Задонецкое). Городище у с. Веселое с напольной стороны ограждено валом и рвом глубиной 1,6 м, шириной вверху 2,8 м, а у с. Каргашино — тремя валами и рвом шириной 3 м, глубиной 0,75 м. Судя по археологическим данным, городища сооружались на позднем этапе развития бондарихинской культуры.
Погребальные памятники еще недостаточно исследованы. В 1975 г. Ю.В. Буйнов исследовал грунтовый могильник у с. Тымченки Змиевского района Харьковской обл., расположенный рядом с поселением этой культуры. Исследовано 12 погребений с трупосожжением. Остатки кремации ссыпались в глиняные урны или в небольшие ямки круглой или овальной формы диаметром 0,6–0,7 м, глубиной 0,4–0,5 м, вместе с фрагментами керамики. Некоторые погребения на поверхности были отмечены небольшими холмиками и вкопанными в центре деревянными столбами. Следы нескольких грунтовых могильников и отдельных погребений обнаружены у станции Основа, у с. Черкасский Бишкин и Веселое Харьковской обл. Известно также несколько погребений с трупоположением под курганной насыпью (у с. Николаевка Донецкой обл. и у с. Чернетчина Магдалиновского района Днепропетровской обл.) или в грунтовой могиле (на поселении Оскол). Умершие захоронены на боку в скорченном положении с различной ориентировкой.
Основной категорией находок на поселениях и в погребениях (см. рис. 54, 12–16, 19–37) является глиняная посуда с примесью в тесте песка, иногда шамота, слюды. Сосуды хорошо обожжены, серого и темно-коричневого цвета. Поверхность сосудов, особенно из памятников раннего периода (малобудковского типа), часто покрыта крупными вертикальными расчесами зубчатым штампом. Поверхность остальных сосудов в той или иной мере заглажена.
Наиболее распространенной формой посуды бондарихинской культуры являются горшки нескольких типов. Среди них наиболее распространены горшки с маленьким плоским дном, резко расширяющимся кверху до середины высоты туловом и с прямым или слегка отогнутым венчиком; горшки с широким плоским дном, плавно расширяющимся кверху туловом, слегка суживающимися вверху плечиками и отогнутым венчиком. В меньшем количестве встречаются горшки с плоским дном и высоко расположенными плечиками или с намечающейся ребристостью тулова, а также сосуды тюльпановидной формы. В небольшом количестве известны сосуды баночной формы и типа жаровен.
Горшки раннего этапа (Малые Будки, Студенок 5 и др.) обычно орнаментированы наколами, ямками, «жемчужинами» и оттисками гребенчатого или зубчатого штампа, нанесенными по всей поверхности, часто без определенной системы. Остальные горшки орнаментированы лишь в верхней части ямками различной формы (овальной, круглой, треугольной), образующими от одного до четырех горизонтальных рядов. Обычна и композиция в виде горизонтального ряда треугольников с опущенной вниз вершиной. Встречаются также сосуды, украшенные пальцевыми вдавлениями, защипами, налепными валиками. По краю венчиков горшков часто нанесены косые насечки или пальцевые вдавления.
На поселениях найдены также глиняные курильницы, миниатюрные сосудики, ложки. Встречаются и глиняные фигурки животных, хлебцы, лепешки, тигли, льячки, пряслица и грузики.
Изделий из металла немного (рис. 54, 4, 10, 11, 17, 18). На поселении Студенок 5 найдены обломок круглой в сечении проволоки и бронзовая литая конусовидная подвеска, а также две половинки литейной формы из мелкозернистого песчаника для отливки одноухого кельта с двумя поперечными валиками в верхней части (длина кельта 8 см, ширина лезвия 4,5 см). На Бондарихинском поселении обнаружены два обломка и целая половина литейной формы из талькового сланца для отливки шестигранного кельта с двумя ушками. На ее боковой грани намечен контур формочки для отливки бронзового ножа. На поселении Оскол найден клинок бронзового кинжала с параллельными лезвиями, ромбовидный в сечении, а также часть глиняной литейной формы для отливки двух долотообразных орудий. На этом же поселении найден железный нож с треугольным лезвием и длинным прямоугольным черенком. Железные ножи и их обломки обнаружены и на поселениях Кицевка, Великая Тополяха, Основа, Родной Край. На Бондарихинском поселении и на поселении у с. Тымченки найдены железные четырехгранные шилья и долотце.
Изделия из камня представлены кварцитовыми зернотерками, терочниками, точильными брусками, которые встречаются почти на каждом поселении. Среди кремневых орудий имеются скребки, ножевидные пластины, наконечники стрел и дротиков, вкладыши для серпов с дуговидной спинкой и прямым лезвием.
Изделия из кости разнообразны — шилья, проколки, скобели, долотовидные орудия и т. д. (рис. 54, 1, 2, 6, 8). На поселении у с. Воинская Гребля найден обломок псалия в виде удлиненного слегка изогнутого стержня с заостренным концом, на котором имеется выступ. В центре стержня большое овальное отверстие. На поселении Родной Край обнаружен стержневидный псалий с тремя овальными отверстиями, расположенными в одной плоскости, а псалий из Шиловского поселения изготовлен из клыка дикого кабана и имел круглое отверстие.
Для периодизации и датировки бондарихинской культуры большое значение имеют данные стратиграфии, находки металлических изделий и литейных форм, а также керамики других культур.
На поселениях бондарихинской культуры у с. Барановка, Груновка, Битице и др. на Суле, Ницаха на Ворскле, Малая Рублевка на Мерле, Родной Край на Удах, Тымченки на Мже, Рыкань 2 в Подонье и др. в нижней части культурных слоев находилась керамика малобудковского типа, а в верхней части — бондарихинского типа. На поселении у с. Тымченки на мысовой части возвышенности керамика малобудковского типа встречалась в нижней части культурного слоя, а выше и в центральной части поселения найдена керамика, характерная для поселения в уроч. Бондариха. На поселениях бондарихинской культуры в Посулье В.А. Ильинской прослежено залегание в нижней части культурных слоев керамики малобудковского типа вместе с керамикой бондарихинского типа, а в верхней части культурных слоев — только керамики бондарихинского типа.
На поселениях Родной Край, Шиловском, Мерефа, Безлюдовка слои бондарихинской культуры (в том числе и с керамикой малобудковского типа) находятся над культурными слоями срубной культуры. На поселении Великая Тополяха два жилища и погребение в урне бондарихинской культуры прорезали культурный слой срубной культуры сабатиновского времени.
На городище у с. Городное Харьковской обл. культурный слой бондарихинской культуры перекрыт слоем раннескифского времени, а на поселении у с. Хухра Г.Т. Ковпаненко исследовала жилища раннего железного века VII–VI вв. до н. э., которые прорезали слой бондарихинской культуры. На поселении у с. Лихачевка А.А. Моруженко проследила залегание керамики бондарихинской культуры вместе со скифскими материалами VII в. до н. э.
Таким образом, стратиграфические данные свидетельствуют о том, что памятники бондарихинской культуры хронологически расположены между памятниками срубной культуры сабатиновского времени и раннескифскими памятниками VII в. до н. э.
В определении абсолютной датировки бондарихинской культуры имеются значительные расхождения. С.С. Березанская датирует памятники малобудковского типа XIV–XII вв. до н. э., а бондарихинского — концом XII–XI — концом VIII в. до н. э.
B. А. Ильинская датировала бондарихинскую культуру XI — началом VII в. до н. э., А.И. Тереножкин — XI–IX вв. до н. э., Б.А. Шрамко — IX — началом VII в. до н. э. Ю.В. Буйнов — концом XII–XI — серединой VII в. до н. э. Последняя датировка больше соответствует стратиграфическим данным.
В развитии бондарихинской культуры Ю.В. Буйнов выделяет три этапа — ранний, средний и поздний.
К раннему этапу отнесены памятники малобудковского типа — Малые Будки, Студенок 2, 5, Рыкань 2, Беседовка, Барановка, хут. Фомин, мысовая часть поселения Тымченки и др. Для датировки раннего этапа значительный интерес представляют находки на поселении Студенок 5. Бронзовая конусовидная подвеска с этого поселения близка по форме подвеске из Лукьяновского погребения, датирующегося субмикенской фибулой XII–XI вв. до н. э. Литейную форму одноушкового кельта А.И. Тереножкин сравнивал с кельтами сабатиновского этапа, а А.М. Лесков — с матрицей из Малых Копаней. C.С. Березанская находит ей аналогии среди орудий из кладов у с. Деревянное и Зазимье и датирует ее XIV–XIII вв. до н. э. Е.Н. Черных объединил литейную форму кельта из Студенок 5 с кельтами из с. Вишенки Киевской обл. и Соколенского клада в Молдавии в один тип и отнес их к кардашинскому очагу металлообработки, начало которого датирует XII–XI вв. до н. э., скорее XI в. до н. э. На этом основании Ю.В. Буйнов датирует ранний этап бондарихинской культуры концом XII–XI вв. до н. э.
Поздний этап выделен по материалам поселений Ницаха, Хухра, Родной Край, Хмаровка, Шилово, Травянское, Малая Рублевка, Михайловка, городище Веселое и др. В керамических комплексах этих поселений прослеживаются связи бондарихинских племен с племенами позднечернолесской культуры и с населением, оставившим памятники жаботинского типа (Малая Рублевка, Михайловка). Датируется этап VIII — серединой VII в. до н. э.
Основой хозяйства племен бондарихинской культуры были пашенное земледелие и скотоводство. Они выращивали просо, голозерную и пленчатую пшеницу, ячмень и бобовые. Все зерновые были яровыми культурами. Разводили крупный рогатый скот, свиней, овец и коз, лошадей. Судя по составу стада, скотоводство было оседлым, приселищным.
О занятиях бондарихинских племен обработкой металла свидетельствуют находки на поселениях литейных форм, тиглей и льячек. Металлические изделия изготовлялись из меди и оловянистой бронзы. На поселениях Тымченки, Мерефа, Луговое найдены железные шлаки, куски криц и болотная руда, позволяющие говорить о том, что эти племена освоили добычу руды, ее плавку и обработку железа.
Племена бондарихинской культуры занимались изготовлением глиняной посуды, обработкой камня и кремня, кости и рога, плетением, прядением и ткачеством. Они имели тесные связи с племенами сосницкой, белогрудовской, чернолесской и позднесрубной культур, а также с населением, оставившим памятники жаботинского типа.
Вопрос о происхождении бондарихинской культуры еще не решен. По мнению В.А. Ильинской, памятники малобудковского и бондарихинского типов составляли последовательные звенья культурного развития периода поздней бронзы в левобережной лесостепи и своим происхождением связаны с памятниками марьяновского типа или марьяновской культуры. С.С. Березанской и В.А. Ильинской введен в археологическую литературу термин «марьяновско-бондарихинская культура». Однако памятники марьяновского типа известны в бассейне Десны н Сейма, где отсутствуют памятники малобудковского и бондарихинского типов. Датируются памятники марьяновского типа второй четвертью II тыс. до н. э., т. е. между ними и памятниками малобудковского типа существует хронологический разрыв в 300–350 лет. Существуют и значительные различия в формах и орнаменте малобудковской и марьяновской керамики, хотя С.С. Березанская и В.А. Ильинская считают, что близость ее не вызывает сомнения. Таким образом, несовпадение территории, хронологический разрыв, существенные различия в керамике не позволяют согласиться с мнением С.С. Березанской и В.А. Ильинской о генетической связи памятников малобудковского и марьяновского типов.
Б.Н. Граков высказал мнение о сложении бондарихинской культуры в результате слияния пришлых племен срубной культуры с местным населением, близким по культуре к «окским неолитическим племенам». Он считал, что культурные варианты, получившие названия малобудковской и бондарихинской стадий, являются позднейшим развитием поздняковской культуры. Эта гипотеза, по мнению Ю.В. Буйнова, получает новое подтверждение, так как, согласно новым археологическим данным, в конце II тыс. до н. э. в Волго-Окском междуречье происходит вытеснение племен поздняковской культуры племенами культуры ранней сетчатой керамики.
Исторические судьбы племен бондарихинской культуры еще окончательно не выяснены. В.А. Ильинская и А.И. Тереножкин высказали мнение об отсутствии генетической связи бондарихинских племен с населением скифской культуры левобережной лесостепи. В.А. Ильинская считает, что под давлением скифских племен бондарихинские племена вынуждены были переселиться на Десну и Сейм, где приняли участие в сложении юхновской культуры. И.И. Третьяков и В.В. Седов отрицательно отнеслись к этому мнению, так как считают, что юхновская культура сложилась на основе местной культуры эпохи бронзы. Памятники позднего периода эпохи бронзы, исследованные И.И. Артеменко в последние годы в Подесенье и в Посеймье, позволяют говорить о том, что юхновская культура раннего железного века сложилась на основе сосницкой культуры эпохи бронзы.
На основании анализа керамики Б.А. Шрамко пришел к выводу, что все основные типы посуды бондарихинской культуры представлены в керамических комплексах раннескифских памятников левобережной лесостепи. Б.А. Шрамко, Б.Н. Граков, П.Д. Либеров считают, что бондарихинская культура принимала участие в сложении культур скифского времени левобережной лесостепи.
2. Культура позднего бронзового века Прибалтики и лесной полосы Европейской части СССР
На территории Восточной Прибалтики (Литовская, Латвийская и Эстонская ССР) нет оловянной и медной руды для выплавки бронзы, нет и других природных богатств для получения металла путем обмена. Поэтому первые бронзовые предметы появились здесь поздно — около середины II тыс. до н. э.
Из-за недостатка металла население Восточной Прибалтики употребляло предметы, изготовленные из камня, кремня, кости и других местных материалов. Поэтому здесь дольше, чем в других областях, сохранился неолитический облик жизни.
Археологическое исследование памятников бронзового века началось во второй половине XIX — начале XX вв., появились описания раскопок отдельных объектов и труды обобщающего характера (Buhholtz und Spreckelsen, 1914; LAB, s. 22–28).
В предвоенный период проводились исследования поселений и могильников. В статьях, посвященных результатам раскопок отдельных памятников (Šturms, 1936; Snore, 1936; Indreko, 1939; Vassar, 1939 и др.), а также в обобщающих работах (Puzinas, 1933; Šturms, 1931а, b, 1935, 1936b; Moora, 1932; Balodis, 1938 и др.) более глубоко рассматривались проблемы бронзового века. Однако основное внимание авторы этих работ посвятили типологии и хронологии бронзовых изделий. Выработанная латышским археологом Э. Штурмсом типология и хронология бронзовых предметов эпохи бронзы остается без значительных изменений и в настоящее время.
Особенно широко развернулись полевые работы в послевоенное время (Graudonis, Loze, Mugurevics, Shore). Археологические раскопки поселений (Невершикес, Б. Наркунье, Брикули, Кивуткалнс, Асва, Ридала и др.) и могильников (Эглишкяй, Пукули, Кивуткалнс, Резнес, Лооне, Сырве и др.) много дали новых важных материалов для характеристики истории эпохи бронзы. Археологическая карта Прибалтики (карта 22) постоянно уточняется в результате новых исследований.
Карта 22. Памятники эпохи бронзового века на территории Восточной Прибалтики.
а, б — открытые поселения; в, г — укрепленные поселения; д, е — грунтовые могильники; ж, з — курганные могильники; и, к — клады; л, м — случайные находки; к — ладьевидные могилы.
а-в, д, ж, и, л — эпоха ранней бронзы; б, г, е, з, н, к, м — эпоха поздней бронзы.
Археологические материалы показывают, что многие поселения ранней бронзы — второй половины II тыс. до н. э. — во многом еще похожи на поселения позднего неолита и энеолита (Янитс, 1959б, с. 5; Rimantiené, 1974, в. 231). В начале бронзового века исчезла шнуровая орнаментация сосудов и в южной части региона получила распространение слабо штрихованная и толстостенная гладкая керамика, в северной части — текстильная и штрихованная керамика. Распространение новых отраслей хозяйства — скотоводства и земледелия привело к тому, что люди начали селиться на высоких, сухих местах, удобных для нового уклада хозяйства. Но какие это были поселения, пока сказать трудно. Лишь тогда, когда скотоводство и земледелие стали играть основную роль в хозяйстве, возник по существу новый тип поселений — укрепленные городища. Это произошло на рубеже II–I тыс. до н. э.
Появление укрепленных поселений в Восточной Прибалтике совпадает по времени с зарождением поселений этого типа в верховьях Даугавы, Днепра и Волги (Третьяков, Шмидт, 1963).
Для устройства поселений нового типа выбирали отдельно стоящие моренные холмы с отвесными склонами (Б. Нарукунай, Свентес замок, Иру и др.), окончания узких моренных гряд (Асоте, Ридала и др.) и возвышенности у слияния рек (Кокнесе, Даугмале и др.). Вблизи выбранных мест обычно имеются обширные поймы с богатым травостоем, удобные для обработки легкие, рыхлые почвы, а также богатые рыбой водоемы.
Укрепленные поселения имеют небольшие размеры (600-3000 кв. м) и плотную застройку. По всему региону наблюдается однообразная планировка поселений (рис. 55). Центр поселения занимал незастроенный двор (рис. 55а) — место собраний, праздничных церемоний членов общины, место общественных работ и пр. Двор опоясывала полоса построек — жилых и хозяйственных (рис. 55б) и все это охватывала оборонительная система (рис. 55в).
Постройки были овальными или четырехугольными, наземными или несколько углубленными, столбовой конструкции, размерами 2,5–4×4-5 м. Для обогрева жилища и приготовления пищи служили открытые очаги (1,0–1,5 м), зачастую выложенные камнями и углубленные. В южной части региона встречаются очаги с глиняным полом и бортиком из глины или небольших камней (Б. Наркунай, Брикули). Стены древнейших построек представляют собой плетеные конструкции, заполнявшие пространство между столбами (Римантене, 1960; Винкина, 1970, с. 125–131, рис. 145а; Graudonis, 1978, с. 28–32, рис. 6-10). Появляются новые постройки столбовой конструкции, стены которых возведены из бревен, поставленных между столбами вертикально (Graudonis, 1978, рис. 14).
Оборонительные сооружения древнейшего периода представляют собой деревянную изгородь в один или несколько рядов. Более мощными были оборонительные сооружения со рвами и укрепленными палисадами (Graudonis, 1978, табл. I, 5; II, 2). В конце эпохи бронзы в строительстве оборонительных сооружений применялась уже и техника сруба. В это же время началось строительство защитных земляных валов и рвов. В основании валов обнаружены каменные кладки, параллельные ряды камней и камерообразные конструкции. В ряде мест вала Кивуткалнского поселения обнаружены деревянные камеры (рис. 55д), построенные в технике сруба и наполненные рыхлым желтым песком. Поверхность расплывающейся земляной насыпи валов часто покрыта слоем глины, а иногда обложена камнями (Кивуткалнс, Диевукалнс и др., рис. 56). Наружная сторона вала и склон Винакалнского укрепленного поселения были обложены камнями высотой до 4 м. На отдельно стоящих холмах поселения были защищены кругообразными валами.
В начале эпохи бронзы на территории Восточной Прибалтики умершие погребались в грунтовых могильниках, но около середины периода наиболее распространенной формой погребения стали могильные курганы.
Грунтовый могильник второй половины II тыс. до н. э. в 1967 г. исследован на территории Латвийской ССР. Могильник находился в средней части о. Доле (около 20 км к востоку от г. Риги) на высоком обрывистом берегу рукава Даугавы — Пижаки. В могильных ямах глубиной от 0,2 до 1,2 м умершие были похоронены в дубовых гробах-колодах в вытянутом, реже — в скорченном положении в направлении восток — юго-восток — запад — северо-запад. Дно могильных ям посыпано белым песком, края ям, а иногда и сами погребения покрыты слоем красной глины или обложены камнями. В могильном инвентаре обнаружены костяные булавки, янтарные подвески и бусы, кости свиньи и крупного рогатого скота. Встречены зубы лошадей — жертвоприношения. Около 8 % всех погребений — трупосожжения. Кальцинированные кости были захоронены в дубовых колодах или в круглых, или овальных ямах диаметром 0,3–0,6 (в лукошках?).
На территории Латвийской ССР грунтовые могильники известны также на берегу Даугавы около г. Екабпилс и на берегу р. Лиелупе вблизи г. Бауски. Сходные грунтовые могильники имеются в бассейне Немана у Ланкишки (Szukiwicz, 1921; Гуревич, 1962, с. 19–22), где также обнаружены погребения с подземными каменными конструкциями. Определенное сходство с ними имеет и могильник в Повейсиникай с трупосожжениями в неглубоких ямах и урнах либо без урн. Ряд могил был выложен камнями (Куликаускас, 1966, с. 72, 73). Концом эпохи бронзы или позднее датирован грунтовый могильник с подземными каменными конструкциями в местности Раудоненай (Jovaisa, 1978 и др.).
Очевидно, упомянутые могильники представляют собой отдельные локальные и, может быть, хронологические варианты грунтовых могильников южной части региона. Их можно отнести к погребениям в каменных ящиках, которые в середине и второй половине бронзового века известны и в Северной Польше и др.
К раннему периоду эпохи бронзы относится исследованный в конце XIX в. курганный могильник в Шляжяй (Клайпедский р-н). В кургане IV высотой 0,96 м и в кургане V прослежены перекрещивающиеся каменные ряды, а в кургане III — неопределенные каменные конструкции. Обнаружены трупоположения с погребальным инвентарем и трупосожжения (Šturms, 1936б, с. 100–102, табл. 15; LAB, с. 92–93). По всей вероятности, курган бронзового века с трупосожжением разрушен в Петаряй (Капсукский р-н Литовской ССР), где наряду с пеплом был найден фрагмент бронзового боевого топора нортикентского типа.
Курганный могильник конца II-первой половины I тыс. до н. э. исследован в Резнес Рижского р-на Латвийской ССР (Граудонис, 1967, с. 34–39, рис. 65–67). Могильник находился на правом берегу Даугавы в 20 км от Риги. Образцом погребальных традиций является курган 2 (диаметр 20 м, высота 3 м). В центре его из крупных валунов был тщательно сложен каменный ящик длиной 3,8 м, шириной 2 м, глубиной 0,6 м. На каменном полу в направлении север-юг лежал костяк на спине в вытянутом положении. Центральное погребение было засыпано сравнительно большим слоем земли, и только затем произведены другие захоронения. В кургане были обнаружены три яруса погребений: трупоположения, трупосожжения и погребения в каменных ящиках. Ярус трупоположений хронологически связан с центральным погребением и образует ядро всего кургана. В этих погребениях, датированных последней четвертью II тыс. до н. э. (III–IV периоды эпохи бронзы), каменные конструкции отсутствовали. Второй слой над трупоположениями образовывали скопления пережженных костей. В отдельных скоплениях были ссыпаны из кострища тщательно выбранные кальцинированные кости, в других они перемешаны с золой и углями. По находкам слой трупосожжений следует датировать IV–V периодами эпохи бронзы. Такая хронология трупосожжений Резнесского могильника согласуется со временем перехода к обряду трупосожжения на обширной территории Северной Европы во второй половине бронзового века (Engel, La Baume, 1937а, s. 81; Stenberger, 1977, s. 141). Верхний слой кургана в 0,5–0,8 м образовывали лежащие в один — три яруса каменные ящики с трупосожжениями и трупоположениями. Могильный инвентарь позволяет датировать слой каменных ящиков V–VI периодом, т. е. концом эпохи бронзы. Для всех слоев погребений характерны кострища, во всех слоях в могилах и рядом с ними были найдены зубы лошадей (жертвоприношения). Кроме того, в Резнесском могильнике обнаружены каменные топоры, высверлины, кремневые наконечники стрел и скребла, бронзовые бритвы, спирали, пинцеты, янтарные украшения и другие вещи (Graudonis, 1961, табл. 1). Второй могильник этого типа — Калниешский 1 (Стучкинский р-н) находится на правом берегу Даугавы, в 100 км от Риги (Vankina, 1962).
Оба могильника представляют собой своеобразные многоярусные некрополи патриархальных родов, аналогии которым обнаруживаются на территории древнепрусских — западнобалтских племен (Gaerte, 1929, с. 81–83; Urbaneck, 1941, с. 67 и сл.).
Ко второй половине эпохи бронзы относится Пикульский курганный могильник Лиепайского р-на Латвийской ССР (Васкс, 1983). Могильник состоял из 14 курганов (диаметр 10–15 м, высота 0,7–1,4 м). Периферийная часть некоторых курганов шириной до 3 м была покрыта валунами, которые местами лежали в два-три яруса; отдельные курганы имели каменный венец. В курганах обнаружены каменные ящики и конструкции неопределенного характера, а также слой гари. Погребения — трупосожжения и трупоположения — безынвентарные, но в ящике кургана 14 найдены фрагменты бронзового браслета.
К самому концу бронзового — началу железного века относится курганный могильник в Эглишкяй Кретингского р-на Литовской ССР (Grigalavicine, 1979). Для этих курганов характерны каменные венцы и другие каменные конструкции. В центре курганов 2 и 3 в овальных или четырехугольных каменных конструкциях вскрыты погребения конца эпохи бронзы.
Упомянутые выше грунтовые и курганные могильники характеризуют локальные варианты обширного ареала балтской культуры в южной части Восточной Прибалтики. Для северной части региона — Эстонии и Северной Латвии характерны могильники иного типа (карта 22).
На территории Эстонии в начале эпохи бронзы были характерны грунтовые захоронения, но с начала I тыс. до н. э. здесь распространились каменные курганы с захоронениями в каменных ящиках (Лыугас, 1970, с. 13–14). Древнейшие могильники этого типа конца II тыс. до н. э. известны в юго-западной Финляндии; по всей вероятности, оттуда они распространились в Эстонию и на территорию, заселенную финно-угорскими элементами, — в Северную Латвию. Каменные курганы относятся здесь ко второй половине эпохи бронзы — началу железа. На территории Эстонской ССР каменные курганы исследованы в Ябара, Лооне, Мяи и др., в Латвии — около Буллюмуйжа, Алоя и др. (Граудонис, 1967, с. 41–47, рис. 68, 69). Скудость находок, небольшое число полностью исследованных памятников не дают возможности разработать детальную хронологию. Строение каменных курганов единообразно (рис. 56б). Их размеры различны: диаметр 6-16 м, высота 0,2–2,0 м. Подножие курганов окаймляет каменный венец, сложенный из плитняка (Северная и Западная Эстония) или из валунов (Южная Эстония, Латвия). В центре обыкновенно имеется тщательно сложенный каменный ящик, ориентированный север-юг. Вокруг центрального ящика, иногда на определенном расстоянии от него, — остальные погребения (до 15–20) различной ориентировки, либо в более небрежно построенных ящиках, либо на простых вымостках. Вся внутренняя структура засыпалась песком или щебнем, затем этот первичный курган покрывался покровным материалом — валунами (Латвия) или известняковым щебнем (Северная Эстония).
Каменные курганы с ящиками как особый тип могильников характеризуют культуру северной части Восточно-Прибалтийского региона, территории финского этнического массива.
От могильников обоих культурных групп резко отличаются так называемые ладьевидные могилы, на территории Латвии получившие название «чертовы ладьи». Они известны в северной Курземе (Талсинский р-н Латвийской ССР) и в Эстонской ССР на о. Сааремаа (Граудонис, 1967, с. 68–73; Löugas, 1970). Характерный признак этих могильников — ладьевидная надземная каменная кладка длиной 8-16 м, шириной 2–4 м. В центре огражденной камнями площадки выстроена погребальная камера и в ней — урны с трупосожжениями. Ладьевидные могилы известны и в Финляндии, Дании, но особенно много их на о. Готланд (более 300). В Восточной Прибалтике ладьевидные могилы датируются второй половиной эпохи бронзы и рассматриваются как памятники пришельцев из Готланда.
Многообразие могильников эпохи бронзы указывает на неоднородный этнический состав населения Восточной Прибалтики этого времени. То же самое можно сказать и о вещественном материале эпохи.
Выше уже отмечено, что из-за недостатка металла жители Восточной Прибалтики и в эпоху бронзы пользовались каменными, кремневыми, костяными и другими изделиями. Из камня продолжали изготавливать топоры, долота, мотыги, зернотерки и другие изделия, широко распространенные в предыдущую эпоху (Bagusiene, Rimantiené, 1974).
Предметы из кремня, характерные для неолита и энеолита, в эпоху бронзы встречаются редко. Это наконечники стрел, скребки, ножевидные пластинки и различного рода отщепы (Граудонис, 1967, табл. V, VI; Rimantiené, 1974, рис. 7). Эти находки доказывают, что кремень в эпоху бронзы в Восточной Прибалтике не вышел из употребления, однако в качестве материала для изготовления орудий труда он утратил свое значение.
В эпоху бронзы широко применялись также изделия из кости и рога. Разнообразие форм и размеров этих изделий поразительны (Граудонис, 1967, табл. VII–XVIII; Grigalaviciene, 1975, 1976б).
Среди костяных предметов имеются шилья, долота, иглы, рукоятки для ножей, обнаружены роговые топоры (IA, табл. 14, 12), рыболовные крючки (Граудонис, 1967; Grigalaviciene, 1976).
Из кости делалось и оружие — наконечники копий и стрел, кинжалы, гарпуны. Наконечники копий изготовлялись из расколотых на пластины массивных трубчатых костей, втульчатые наконечники — из целых трубчатых костей. Наконечники стрел имеют разнообразные формы и размеры (Граудонис, 1967; Grigalaviciene, 1976). В основном они черешковые, но встречаются и втульчатые. Стрелы с круглым утончающимся к концу черенком, треугольным сечением пера имеют аналогии на дьяковских городищах и в области ананьинской культуры (Дубынин, 1970; Ахмеров, 1952). Однозубые гарпуны однообразны. Параллели им известны во многих городищах Верхнего Днепра, (Дубынин, 1970; Шмидт, 1961 и др.). Некоторые костяные изделия напоминают кинжалы.
Костяные украшения представлены булавками, подвесками и пуговицами. Костяные булавки использовались для застегивания одежды. Форма некоторых булавок Восточной Прибалтики имеет аналоги в Центральной Европе (унетицкая культура).
Костяные булавки Восточной Прибалтики бывают простые, с заостренным концом на частично обработанной кости, с тщательно оформленными головками. Самые ранние и в то же время самые красивые костяные булавки имеют аналогии среди металлических булавок (Граудонис, 1967; Grigalaviciene, 1976). Они датируются серединой — второй половиной эпохи бронзы. По прообразам бронзовых изделий изготовлены роговые «двойные» пуговицы (Граудонис, 1967, табл. VII, 12; VIII, 9), датируемые VIII–VII вв. до н. э. Редко встречаются подвески-амулеты, но достоверной хронологии этих находок нет.
Кроме упомянутых типов костяных изделий, найдены псалии, ложковидные предметы и др.
Огромное число и многообразие костяных предметов эпохи бронзы в Восточной Прибалтике указывают на большую значимость кости как сырья для изготовления жизненно необходимых изделий. Аналогии этим изделиям имеются на территории Польши и в Калининградской обл., а также в верховьях Днепра, Волги и Даугавы. Они свидетельствуют об одинаковом уровне хозяйства на обширных областях лесной полосы Восточной Европы и указывают на определенную культурную общность.
Предметов из бронзы этого периода в Восточной Прибалтике обнаружено около 400, большинство из них — случайные находки (Šturms, 1931, 1935, 1936б; Граудонис, 1967, с. 93–103, табл. XXII–XXVI). Малочисленность бронзовых изделий можно объяснить тем, что находки первой половины XIX в. и даже более поздние не попали в музеи, а были в древности переплавлены. Тем не менее, количество известных бронзовых изделий несомненно свидетельствует о весьма ограниченной доле бронзовых орудий в производстве. Следует указать и на то, что среди находок много оружия (наконечники копий, боевые топоры, мечи), украшений (булавки и др.) и мало орудий труда (рис. 58).
При датировке находок бронзового века в Восточной Прибалтике применялась хронологическая система О. Монтелиуса с некоторыми уточнениями (Šturms, 1931, 1935, 1936б; Граудонис, 1967).
Древнейшим бронзовым предметом в Восточной Прибалтике является чекан из Вялюоне (Литовская ССР), по аналогиям из Польши он датируется концом первого периода эпохи бронзы. К концу первого или к рубежу первого — второго периодов следует причислить топоры с закраинами восточного типа из Кашетос, Алксны и Тракай. К самому концу первого или, вернее, уже ко второму периоду принадлежат топоры с закраинами из Гайдсааре и Экси (Aksi) Эстонской CCР, происхождение которых связывают со Скандинавией. Более богат находками второй период. В это время увеличиваются предметы местного производства (топоры с закраинами). Этому периоду принадлежат топоры с закраинами из Стачюнай в Литве, а также из Блуенай, Стремянай и др., в Латвии — близ оз. Лобана, в Эстонии — из Тахула, происхождение которого связывают с Западной Прибалтикой. К этому же периоду относится боевой топор восточнобалтийского (нортикенского) типа и булавка со спиральной головкой из Патильжиса (Литовская ССР), втульчатый наконечник копья из Барты и булавка со спиральной головкой из Сипеле (Латвийская ССР).
Наиболее богаты находки бронзовых изделий третьего периода. Эти топоры с закраинами из Кальвишкяй, Рингувенай, Лауменай, Саснава и др. в Литве, из Алтене, Дравниеки и др. в Латвии, уступчатые топоры из Гаилюнай, Жемялиса (Литва), Сайкава, Церауксте (Латвия), Асумаа Тинды (Эстония), боевые топоры восточнобалтийского (нортикенского) типа из Номенай, Гедминай, Пагегай, Арегала и др. (Литва), Парумбы, из клада в Калей (Латвия). Обнаружены также наконечники копий (Грибжыняй, Гедминай — Литва; Лигуты, Лапмежциемо — Латвия; Муху — Эстония и др.), серпы (Кивисааре — Эстония). К третьему периоду относятся также мечи из Литвы (Бандужай) и Эстонии. Литовские мечи близки ранним мечам западного побережья Балтийского моря, эстонские — очевидно, скандинавского происхождения. К этому же периоду можно отнести и некоторые мелкие предметы (браслеты из могильника Шлажяй, пуговицы из Резнесского могильника). Особого упоминания заслуживают бронзовые фигурки из Литвы (Григалавичене, 1980, с. 35, табл. IX, 3). Фигурка из Шернай похожа на человеческие фигурки из Средиземноморья и, по всей вероятности, оттуда и привезена.
Эпоха поздней бронзы представлена менее богатым материалом. В четвертом — шестом периодах эпохи дальше развивалось местное производство бронзовых изделий, однако количество найденных предметов уменьшается. К четвертому периоду бронзового века относятся только некоторые втульчатые топоры меларского типа (из клада Вашкай в Литве, из Крустпилса и оз. Лудзас в Латвии, из Вирумаа в Эстонии). Происхождение топоров этого типа связывают то со Скандинавией, то с Центральной Россией, но обнаруженные литейные формы (г. Наркунай в Литве, Кивуткалнс в Латвии) свидетельствуют о местном производстве топоров меларского типа (Граудонис, 1967, с. 112, 113; Luchtanas, 1981, рис. 6). К этому периоду относятся проушной топор из клада в Вашкай, а также тутулус из Туула (Šturms, 1935, с. 248, рис. 1, 5), возможно, и очкообразные спирали из Антальге и Пренлаукиса в Литве, фрагмент бритвы из Резнесского могильника (Латвия).
Небогат находками и пятый период бронзового века. Этим периодом датируются некоторые втульчатые топоры (Павадакщай из Литвы, Раудас, Лаверы в Латвии), наконечники копий (Кукорай, Милащайчяй и др. из Литвы, Кугрены, Бирзниеки, Друвини из Латвии, Пехкила в Эстонии), серп из Паланги. К этому же периоду относятся массивные браслеты из Кальнишкяй и Кивуткалнса (рис. 58, 12), а также мелкие изделия из Резнесского могильника (фрагмент бритвы, пуговица, шилья). Пятым периодом датируется клад из Техумарды (Šturms, 1935, с. 258–261, рис. 6, 7). Более богаты материалы конца эпохи. Это втульчатые топоры (Вейтяляй, Жадекяй, Наусодис, Лепине и др. из Литвы, Дижпрамьи, Смилкши, Сабиле и др. из Латвии), наконечники копий (Шилуте, Билиони, Воке и др. из Литвы, Злекас, Юргайши и др. из Латвии). Этого же периода клад украшений из Кивуткалнса, втульчатый топор и наконечник копья из Салнейского клада в Латвии, возможно, также клады из Пабаляй и Баудеес из Литвы (Григалавичене, 1974). На некоторых городищах найдены наконечники стрел этого периода, в могильниках — бронзовые спирали и кольца. К этому же периоду может быть отнесена и булавка с большой спиральной головкой из Анкштакяй (Литва).
В комплексе бронзовых изделий преобладает оружие (наконечники копий, боевые топоры, мечи, наконечники стрел) и украшения (булавки, браслеты, шейные гривны и др.). Это указывает на то, что поступающую во все больших количествах, но тем не менее, драгоценную бронзу жители Восточной Прибалтики использовали для изготовления красивого добротного оружия и украшений.
Первые бронзовые изделия были импортом из среднеевропейского или скандинавского центров металлокультуры, но уже во втором периоде эпохи появляются предметы (топоры с закраинами), которые следует признать изделиями местного производства.
Древнейшими свидетельствами местной обработки бронзы в регионе являются фрагменты глиняных тиглей со стоянки позднего неолита — ранней бронзы Лагажа (Лозе, 1970, с. 79–80, рис. 53). Работой местного бронзолитейщика признаются боевые топоры восточнобалтийского (нортикенского) типа из клада третьего периода в Калей (Граудонис, 1967, с. 126–127). Находки фрагментов литейных форм и тиглей свидетельствуют о широком распространении металлообработки (рис. 57) в укрепленных поселениях Наркунай, Кивуткалнс, Асва (Граудонис, 1967, табл. X, I; Luchtanas, 1981). Таким образом, в середине эпохи бронзы в Восточной Прибалтике рождаются уже крупные центры местной обработки металла. В одноразовых и многократно употребляемых литейных формах отливались как украшения, так и крупные изделия: топоры, наконечники копий и др.
Самую многочисленную группу находок в укрепленных поселениях Восточной Прибалтики в эпоху бронзы составляют черепки глиняных сосудов.
Древнейшая керамика эпохи найдена на отдельных стоянках (Лозе, 1970; Rimantiené, 1974, с. 19–20, карта 10 и др.). Там встречаются еще поздняя шнуровая (часто со штриховкой обеих сторон), однако шнуровая орнаментация исчезает и господствующую роль начинает играть гладкостенная, а в южной части региона вместе с ней и слабоштрихованная, в северной части — штрихованная и в небольшом количестве (1–3 %) — текстильная керамика. Вся керамика вылеплена от руки. Сосуды средних размеров: высота 15–25 см, изредка до 35 см, но есть горшки высотой 10–12 см. Орнаментация сосудов не характерна (встречаются ямочки, пальцевые вдавления и др.). Формы упрощаются: сосуды ведрообразные, но встречается и небольшая профилировка, выпуклость тулова.
В эпоху бронзы в Восточной Прибалтике окончательно совершился переход от присваивающего уклада экономики к производящему. Материалы укрепленных поселений показывают доминирующую роль скотоводства, возрастающее значение земледелия, но хозяйственное значение имели еще и охота, и рыболовство, и собирательство.
В эпоху бронзы жителям Восточной Прибалтики были известны уже все основные виды домашних животных. Преобладал крупный рогатый скот, который давал мясо, молоко, а кости использовались для различных поделок. Широкое использование в пищу мяса подтверждают обнаруженные кости крупного рогатого скота, а молока и молочных продуктов — найденные на укрепленных поселениях глиняные цедилки. Судя по костному материалу, второе место занимала свинья, заметную роль играла лошадь. Длительное время лошадь разводили на мясо, но в Восточной Прибалтике в середине эпохи бронзы лошадь использовали и как тягловую силу и для верховой езды, на что указывают находки костяных псалий. Находки зубов лошадей в могильниках являются показателем того, что лошади, помимо хозяйственного значения, играли важную роль в религиозном культе. В ранний период скотоводства мелкий рогатый скот шел в основном на мясо, но в эпоху бронзы овечью шерсть стали употреблять для изготовления одежды.
Наряду с развитием скотоводства росло и значение земледелия. В условиях Восточной Прибалтики дальнейшее развитие земледелия было возможно только на отвоеванных у леса участках. Поскольку здесь ощущалась нехватка металла, для подсечного земледелия использовали каменные топоры. Этим и объясняется большое количество найденных в регионе каменных топоров. Находки каменных лемехов и особенно следы пахоты указывают на появление пашенного земледелия в Восточной Прибалтике уже в середине эпохи бронзы. Для уборки урожая использовались бронзовые серпы (Гамбуте, Даугмале, Кивисааре), но в основном костяные и деревянные орудия, не сохранившиеся до настоящего времени.
Кости диких животных (бобр, благородный олень, лось, кабан, косуля, волк, рысь и др.) и рыб (осетра, щуки, сома и др.), а также орудия охоты (наконечники копий и стрел, гарпуны, рыболовные крючки и др.) свидетельствуют об охоте и рыболовстве. Костный материал показывает, что со временем происходили изменения в составе объектов охоты: уменьшалось количество оленей наряду с возрастанием роли лосей и особенно кабана. Одновременно уменьшалась в целом роль животных на мясо и возрастало значение пушных зверей (лиса, белка и др.). Обнаруженные скорлупа орехов и раковины моллюсков указывают на собирательство. Особое значение имело собирание ягод, грибов, птичьих яиц и разных растений, которые служили добавлением к продуктам скотоводства, охоты и земледелия.
К середине II тыс. до н. э. в лесостепной зоне Восточной Европы сложилась абашевская культурно-историческая общность преимущественно скотоводческого населения, памятники которой сейчас известны на территории от левобережья Днепра на западе (бассейны Десны и Сейма) до р. Тобол — на востоке, а хронологические пределы определяются второй — третьей четвертью II тыс. до н. э.
Исследование абашевских древностей насчитывает более 100 лет (Пряхин, 1981). Сама же абашевская культура впервые была выделена только после раскопок проф. В.Ф. Смолиным в 1925 г. Абашевского могильника на территории Чувашии (Смолин, 1928; Smoline, 1927). Интенсивные исследования абашевских могильников на территории Чувашии и Марийской АССР в послевоенные десятилетия (Мерперт, 1961; Халиков, Лебединская, Герасимова, 1966а) постепенно очертили представление об абашевской культуре в Среднем Поволжье и определили осмысление всех абашевских древностей (Евтюхова, 1964а, б; Третьяков П.Н., 1961; Халиков, 1966).
В то же время шло накопление данных по абашевским древностям района Южного Урала. Особую важность представили раскопки абашевских памятников на территории Башкирии (Горбунов, 1976, с. 18–34; Сальников, 1954, 1967, с. 18–146; Пряхин, Горбунов, 1977), что привело к попыткам выделения отдельной баланбашской культуры на Южном Урале (Збруева, Тихонов, 1970, с. 81; Черных, 1970, с. 109 и др.).
Постепенно все более широкий размах приобретают работы по исследованию абашевских памятников в лесостепном Подонье (Либеров, 1964, 1971, с. 14–15, 21; Пряхин, 1971, 1976а, с. 10–51; 1977, с. 843; Синюк, Килейников, 1976). Привлекают внимание пока единичные абашевские памятники и на более западных по отношению к лесостепному Подонью территориях (Артеменко, Пронин, 1976).
Абашевские древности становятся известными и на так называемых промежуточных территориях между районами Подонья, Чувашско-Марийского Поволжья и Башкирского Приуралья, что в конечном итоге позволило сомкнуть ранее известные территории абашевского мира. Это во многом предопределило и саму возможность более целостного рассмотрения абашевских древностей через призму не локальной археологической культуры, а широкой культурно-исторической общности (Пряхин, 1976а, 1976б, 1977, 1980, с. 7–32; 1982, с. 58–61).
В итоге на конец 70-х годов XX в. известно более 200 бытовых и более 150 курганных и бескурганных погребальных памятников (карта 23), серия так называемых кладов абашевского металла и множество единичных и случайных находок, из которых наиболее примечательны неоднократные случаи обнаружения «абашевского» металла в лесных районах не только Поволжья и Приуралья, но и далекой Карелии и Финляндии.
Карта 23. Территория абашевской культурно-исторической общности.
а — 6-10 бытовых памятников, включая местонахождения абашевской керамики на поселениях; б — 2–5 бытовых памятников; в — 1 бытовой памятник; г — 6-10 курганных могильников; д — 2–5 курганных могильника; е — 1 курганный могильник; ж — одиночные курганы и могильники с единичными абашевскими курганами или захоронениями; з — бескурганный могильник; и — единичное бескурганное захоронение; к — современная граница лесостепи по Ф.Н. Милкову; л — территория доно-волжской абашевской культуры; м — территория средневолжской абашевской культуры; н — территория уральской абашевской культуры.
1 — Немеричи; 2 — Дятьковичи; 3 — Салтановка; 4 — Успенское; 5 — Реутец; 7 — Огубь; 8 — Кухмарь; 9 — Петряиха; 10 — Земское; 11 — Подборновское; 12 — Бокино, рыбхоз «Прогресс» у Шлихтинского озера, Перикса у Красного озера, Голдым I, Черняное; 13 — Знаменка; 14 — Елизавет-Михайловка; 15 — Матчерка; 16 — «Трашкин Бугор»; 17 — Большие Верхи; 18 — Красный Восток; 19 — Тюзиково-Михайловское; 20 — Подборица-Щербининская; 21 — Марьевка; 22 — Усть-Уза, 23 — Алферьевка I; 24 — Барковское; 25 — Бессоновка; 26, 27 — Старое Ардатово; 28 — Яиымово; 29 — Тиханкино, Миняшкино, Паратмары, Виловатово I, Пенкино, Виловатово II, Алгаши; 30 — Дасаево, Тхомеево, Пишкшик, Абашево, Янгильдино; Шоркино, Икково, Теби-Касы, Туаш-Касы; 31 — Криушинские дюны; 32 — Катергино, Тюрлема, Васюково, Козыльяры, Карашам; 33 — Победа I, II; 34 — Юлдуз; 35 — Великолепье, Мари-Кугунур, Студеный ключ; 36 — Туруново, Абаснур, Сретенка; Акашево, Троицкий, Колянур, Семейкино, Алеево, Прокопьевка, Тапшер; 37 — Русский Кугланур; 38 — Шинур, Сосновка, Шукшиерский, Вильял, Нартасы; 39 — Ульяновское; 40 — Проходнянские 4–6; 41 — Сердюково; 42 — Провороть; 43 — Средняя Апочка; 44 — Валуйки; 45 — Новосимоновка; 46 — Александрия; 47 — Ильичевское; 48 — Гора Пристин; 49 — Шульгинка; 50 — Капитаново; 51 — Николаевка; 52 — Ефремов; 53 — Замарайка; 54 — Хитров Луг; 55 — Маховщина, по р. Воргол, по р. Ельчику, поселение у спиртзавода; 56 — Больше-Попово, Донское; 57 — Линовка, Никольское; 58 — Никольское, Тюнино, могильники в Дубовой роще и «Селище», Введенка; 59 — Конь-Колодезь; 60 — Заворонежское; 61 — Старо-Юрьево; 62 — Изосимово, Торбеевские дюны; 63 — Сокольское, Ярлуковская протока I, Каменное, Грязи, плотина Липецкого водохранилища, Вербилово, Карамышево; 64 — Грушино, Хлебное; 65 — Усманка II; 66 — Боровое, Отрожка 1, Отрожка 2, Отрожка 3, Северо-Восточное, Придача, у Вогрэвской дамбы, Масловское 2, Первое Масловское, Волковское; 67 — Попова Дача, Частые курганы, Подклетное, ул. Громова, г. Воронеж; 68 — Чижовское 2, 4, Шиловское 1, 2, Тавровское 2, 3, Тавровское Правобережное, Левобережное, устье р. Воронежа; 69 — «Сады», Рогачевка, Степной, Левая Россошь; 70 — у Дома инвалидов, Подгорное 1, 4, Дача, Губарево; 71 — Кондрашевка, Нижняя Водуга, Дальние Солонцы, Латное; 72 — Вознесенка, Березовка, Чаусовка по р. Еманче; 73 — Чаусовка, Хохольский; 74 — Алатава, Масюгино, Репьевка; 75 — Костенки IV, Левобережное Костеновское, Борщево, Нововоронежск; 76 — Богуславка, два поселения у Сасовки II, Бузенки; 77 — два поселения у Русской Тростянки, Дармодехинское, Копанище; 78 — Марки I, II; 79 — Щучье, Борщево — «Лисья поляна»; 80 — Большие Яксарки, Мосоловка, два поселения у Садового, уроч. Гнилое, уроч. Сухое Веретье, два поселения у Бродового, Анна — «Лисий Бугор», Левашовка; 81 — Старая Тойда, Анна, Козловка; 82 — Новый Курлак; 83 — Хлебородное; Старый Курлак; Черное озеро, Кушелев, Старая Тойда; Старая Тишанка, Старая Чигла, Новая Чигла; 84 — Владимировка; 85 — Копыль; 86 — Ростоши; 87 — Дерябкино; 88 — Артюшкино; 89 — Уваровское; 90 — Алешки; 91 — Курлакино; 92 — Красный Полуостров; 93 — Ильмень; 94 — Короли; 95 — Угольный; 96 — Андрианов, Слащевка; 97 — Петровск; 98 — Аткарск; 99 — Верхняя Красавка, Нижняя Красавка; 100 — Сидоры; 101 — Базяково; 102 — II и III Новомордовские могильники; 103 — Юрманки; 104 — Торфболото II; 105 — Ишеево; 106 — Белый Ключ; 107 — Русская Бектяшка; 108 — Тарновка; 109 — Каменно-Вражский; 110 — между Алмазовской и Константиновной, Шабаповка, Вулькунавка; 111 — Сурушское; 112 — Старое Семейкино; 113 — Шигонские дюны; Муранское, Комаровское, Воскресенское; 114 — Григорьевка; 115 — Точка, Красные Пески, у Глубокого озера, Осиновые ямы; 116 — Кинель-Черкассы; 117 — Никифоровский кордон; 118 — Виловатовские дюны, Максимовка; 119 — Утевка VI; 120 — «Грачев сад», «Кирпичные сараи»; 121 — Владимировка; 122 — Преполовекки I; 123 — Горюши, Буровка; 124 — Старая Яблонка; 125 — Дубовое; 126 — Алексеевский Правобережный; 127 — Максимовка, Студеновка; 128 — Максютово; 129 — Пристанное; 130 — Новолицовка; 131 — г. Энгельс; Покровские курганы; 132 — Карамыш; 133 — Скатовка; 134 — Краснополье Ровное; 135 — могильники к северо-востоку от Иловатки и к югу от Иловатки; 136 — Усатово; 137 — могильники к юго-западу от Бережновки, I и II Бережновский; 138 — Политотдельское; 139 — Быково I; 140 — Верхне-Зареченский; 141 — Ляпичев; 142 — Каратово, Октябрьский, Исмайлово, Старо-Какрыбашевское; 143 — Чекан; 144 — Курштирякское; 145 — Иманле; 146 — Старо-Александровка; 147 — Старо-Куручево; 148 — Новый Надир; 149 — Юмакаево; 150 — Метев-Тамак; 151 — Тюруш-тамак; 152 — Синтиш-Тамак; 153 — Князево; 154 — Ново-Биктимирово; 155 — Набережные курганы; 156 — Аитово; 157 — Ильчигулово, Тюбетеево; 158 — Нижне-Чуракаево; 159 — Давлекановское; 160 — Чукраклы; 161 — Старые Ябалаклы; 162 — Ябалаклы, Нижнее Хозятово; 163 — Кучумово; 164 — Романовна II, III, VIII, Ильмурзино; 165 — Ахлыстино; 166 — Новые Турбаслы; 167, 168 — Юкалекулево; 169 — III Казбуруновский; 170 — Петряево; 171 — Уршак; 172 — Сынташево (Ишмухаметово), Елимбетово (Ембетбаево); 173 — Акбута; 174 — Береговское I, II, Озерки II; 175 — III Красногорский, Береговский; 176 — Салихово I, II, Ахмерово I, Ишеево II, Урняк; 177 — Амерово; 178 — Баланбаш; 179 — Нижний Тюкун; 180 — Сахаево; 181 — Тугаево; 182 — Устиновское; 183 — Мало-Кызыльское; 184 — селище 15в Домбаровском районе; 185 — Новый Кумак; 186 — I Альмухаметовский; 187 — IV Тавлыкаевский; 188 — Русское Тангирово; 189 — Якупово; 190 — Максимовка; 191 — Кордайловка; 192 — Степное I; 193 — Синташтинское; 194 — Первый Сииташтинский, Второй Синташтинский; 195 — Алексеевское; 196 — Царев Курган на р. Тоболе; 197 — Петровка.
Бытовые абашевские памятники лучше всего изучены в лесостепных районах Подонья и Южного Урала. И в то же время они почти не известны на территории распространения абашевских могильников в Среднем Поволжье.
Примером поселка, существовавшего продолжительный отрезок времени (середина — третья четверть II тыс. до н. э.), является раскопанное почти полностью многослойное Шиловское поселение под г. Воронежем (Пряхин, 1976а, с. 11–46). Оно занимало оконечность удлиненного мыса боровой террасы левого берега р. Воронеж (рис. 59). В период расцвета площадь поселения достигала около 7,5 тыс. кв. м (72×104 м). Оно было укреплено деревянной двустенной конструкцией, а с напольной стороны и со стороны одного из склонов мыса — еще и рвом шириной до 2,5 м. На поселении открыто 8 больших, как правило, слабо углубленных в материк построек, длина котлованов которых колеблется от 13,8 м до 19,5 м, а ширина — от 9,5 до 14 м. В подавляющем большинстве это жилые однокамерные помещения, имеющие тамбурную часть. Два наиболее ранних и относительно больших по площади жилища (№ 7 и 8) были соединены между собой переходом. Одна относительно небольшая (3,5×4,2 м) постройка, судя по находкам в ней обломков тиглей, литейных форм, кусков шлака и т. п., являлась не только жилым, но и производственным помещением. Все постройки имели одинаковую конструкцию: стены их были устроены из вертикально поставленных столбов, а крыши были двускатными. На утрамбованном полу в неглубоких ямках устраивались очаги. К абашевскому поселку относятся два отдельных жертвенных места — святилища, на площади одного из которых найден развал баночного сосуда с изображением лыжника, ямы — жертвенники, хозяйственные ямы и другие помещения.
На Южном Урале лучше других изучены два расположенных рядом Береговских поселения на р. Белой на территории Башкирии. Исследованием поселения Береговское I установлено, что абашевский поселок, предшествовавший здесь поселку срубной общности, располагался по пологому склону большого мыса, обращенного к озерам, в то время как более поздний срубный поселок, по масштабу многократно превосходивший абашевский поселок, находился на основной территории площадки мыса. Абашевский поселок состоял из двух вытянутых в ряд домов. Больший из них, длиной 38 м и шириной до 14 м, состоял из трех соединявшихся между собой слабо углубленных в материковое основание котлованов, с очагами на двух из них, а меньшее было двухкамерным сооружением размером 8,5×11 м, без очагов (Пряхин, 1976а, с. 88–94, рис. 18).
Более позднее абашевское поселение Береговское II занимало наиболее высокий участок террасы. Оно было еще меньшим по площади — примерно 30×60 м и имело кучную застройку из трех жилищ (Пряхин, 1976а, с. 95–99).
Оба поселения дали значительные материальные остатки, включая свидетельства металлургии — кусочки руды, обломки плавильных чаш на ножках и сделанных из глины литейных форм, капли металла, шлаки и т. д.
Абашевские могильники лучше изучены на территории Чувашской и Марийской АССР в Среднем Поволжье (карта 23), на результатах исследования которых до недавнего времени в основном базировалось и само представление об абашевских древностях. Именно здесь находятся такие ставшие классическими могильники, как Абашевский (Кривцова-Гракова, 1947б; Мерперт, 1960, с. 16–19; 1961, с. 112–117; Смолин, 1928); Виловатово II (Халиков, 1961, с. 159–183), Алгаши (Ефименко, Третьяков П.Н., 1961, с. 46 и др.); Пикшик (Мерперт, 1960, с. 21–27; 1961, с. 119–143), целая группа могильников в Волго-Вятском междуречье на территории Марийской АССР (Евтюхова, 1959; Халиков, 1959, 1961, с. 188–207), одиночный Пепкинский курган, изученный А.Х. Халиковым в 1961 г. (Халиков, Лебединская, Герасимова 1966) и многие другие. Для этой территории более свойственны могильники с невысокими курганными насыпями. Наибольший из них — Тохмеевский — насчитывает не менее 48 насыпей. Описание погребального обряда населения, оставившего эти могильники, дано Н.Я. Мерпертом, А.Х. Халиковым и О.Н. Евтюховой (Евтюхова, 1961).
В 60-70-е годы началось интенсивное изучение абашевских могильников и в других районах. В Башкирии исследовано более 16 абашевских могильников (Горбунов, 1976; Пряхин, Горбунов, 1979), в Подонье проведены раскопки Подклетнинского могильника у г. Воронежа, где в 1976–1981 гг. изучено 28 насыпей (Пряхин, 1977, с. 11–20), в Ярославском Поволжье исследуется обширный Кухмарский могильник, насчитывающий более 100 курганов (Крайнов, 1962).
Хронологические пределы существования абашевского населения определяются, вслед за Е.Н. Черных, временем как досейминского, так и начального периода сейминского хронологических горизонтов (Черных, 1970, с. 124; 1972, с. 18–19). Это время второй — третьей четвертей II тыс. до н. э. В явном противоречии с имеющимися к настоящему времени данными находятся выводы П.Д. Либерова, который абашевские древности основных территорий лесостепи (включая Подонье и Южный Урал) отнес к более позднему времени, чем так называемое чувашское абашево, определив их начальную дату только XIII в. до н. э. (Либеров, 1977, с. 53).
При определении хронологических пределов абашевских древностей крайне важно учитывать тот факт, что на всей территории распространения абашевских древностей известно 40 бытовых и погребальных памятников, на которых отмечено, что абашевские древности предшествовали срубным и алакульским. Это находит подтверждение и в металле: абашевская металлургия в целом предшествует металлургии развитых срубников и алакульцев. Причем на каком-то этапе это даже взаимовлияние и передача отдельных традиций от в целом более ранних абашевцев к в целом более поздним срубникам и алакульцам.
В истории абашевского населения есть основание выделять три периода: протоабашевский — время, предшествующее распространению этого населения в северные пределы лесостепного Среднего Поволжья и на Южный Урал (вторая четверть II тыс. до н. э.); раннеабашевский — начинается со времени расселения абашевцев в северные пределы лесостепи Среднего Поволжья и на Южный Урал и не выходит за хронологические рамки досейминского хронологического горизонта (середина II тыс. до н. э.); позднеабашевский — время начального этапа сейминского хронологического горизонта, когда абашевцы вступают в интенсивные контакты с постепенно распространяющимися в лесостепь срубниками и алакульцами (третья четверть II тыс. до н. э.) (рис. 60, а-г).
Абашевское население характеризуется преимущественно скотоводческим хозяйством с подчиненным значением земледелия. В составе стада преобладал крупный рогатый скот при значительной роли мелкого рогатого скота. Последнее особенно свойственно для раннего этапа развития этого населения и для тех групп абашевцев, которые продолжали сохранять известную подвижность и в более позднее время. Отдельные группы в позднеабашевское время обнаруживают тенденцию к развитию оседлого скотоводческо-земледельческого хозяйства (появление значительных долговременных поселков, наличие костей свиньи на этих поселениях, увеличение числа свидетельств занятия земледелием и т. д.) — особенно показательна целая группа позднеабашевских поселков в нижнем течении р. Воронеж. В составе стада этого населения есть и лошади. В более северных же районах, на территории современного Марийско-Чувашского Поволжья, абашевское население было более подвижным и, очевидно, в большей степени занималось пастушеским скотоводством.
Уровень развития скотоводства обусловил широкие возможности для использования абашевцами скота в транспортных и военных целях. Последнее в свою очередь не только способствовало распространению их на значительные территории, но и явилось одним из условий складывания огромной культурно-исторической общности. Именно у абашевцев, особенно на позднем этапе их развития, получили распространение дисковидные псалии с шипами, наиболее впечатляющими являются два сделанных из слоновой кости орнаментированных псалия из основного погребения кургана 2 Старо-Юрьевского могильника в Верхнем Подонье. Находки такого рода псалиев фиксируют первое появление в евразийской степи и лесостепи колесничного транспорта (Пряхин, 1972, с. 238; 1976а, с. 124; Чередниченко, 1976, с.147–148; Смирнов, Кузьмина, 1977, с. 42–45, рис. 11). Сам же факт использования дисковидных псалий в упряжи колесниц нашел неоспоримое подтверждение при раскопках Синташтинского могильника в Зауралье, в погребениях которого удалось проследить и сами остатки такого рода колесниц (Генинг, 1977, с. 59, 66, рис. 3).
Это население первым в достаточно масштабном объеме начало освоение уральских месторождений меди, особенно зауральских месторождений меди Таш-Казган и Никольское с использованием медистых песчаников Приуралья, как, впрочем, и Поволжья (Сальников, 1962; Черных, 1964; 1970, с. 27–28, 108–111 и др.). Абашевские мастера выработали свою форму орудий труда, предметов вооружения и украшений. У абашевцев известны имевшие разное функциональное назначение пластинчатые орудия труда (ножи, серпы, скобели), свои типы вислообушных топоров: камский, по Б.Г. Тихонову (Тихонов, 1960, с. 59–62), узковислообушный, по Е.Н. Черных (Черных, 1970, с. 58, рис. 50), абашевский, по С.А. Кореневскому (Кореневский, 1973, с. 44–47, рис. 4), плоских топоров-тесел, по Б.Г. Тихонову (Тихонов, 1960, с. 66), тип удлиненных топоров-тесел с расширенной пяткой, по Е.Н. Черных (Черных, 1970, с. 62), кованых наконечников копий с разомкнутой втулкой, несколько разновидностей ножей и кинжалов и т. д. Абашевские мастера изготовляли лепестковидные бляшки-розетки, браслеты, имеющие несомкнутые, часто приостренные концы, маленькие желобчатые подвески и т. д. Для абашевцев характерно богатое украшение одежды, особенно головного убора, мелкими нашивными полукруглыми бляшками, проволочными пронизками и другими украшениями.
Сами масштабы развития абашевской металлургии определяются и находками серий абашевского металла, рассматриваемых в литературе под понятием «клады», которые территориально тяготеют к месторождениям на Урале и в Зауралье (Красноярский, Верхне-Кизыльский, у Долгой Горы и др.). Находки их не переходят на правый берег Волги. Причем некоторые из «кладов» вряд ли оставлены непосредственно абашевским населением. Отдельные из них (Галичский, Коршуновский, Морозовский) могут свидетельствовать не столько о прямом расселении абашевцев в лесных районах Поволжья, сколько о распространении абашевского металла на более северные территории.
Это население сооружало вначале большие по площади двухкамерные или многокамерные, имеющие двухскатную кровлю, слабо углубленные в материк жилища, а затем большие по площади, также слабо углубленные в материк, но уже однокамерные постройки с примыкающей тамбурной частью.
Для абашевского населения характерен подкурганный обряд захоронения с возведением уплощенных насыпей. Отмечается наличие интервала между временем совершения захоронения и возведением насыпи. Особенностью погребального обряда этого населения было возведение кольцевых (реже прямоугольных) внемогильных сооружений, ограничивающих значительную площадь вокруг одной или нескольких могил. Иногда отмечается наличие самостоятельных прямоугольных столбовых конструкций вокруг отдельных захоронений. Для погребального обряда абашевского населения характерен в разной степени проявляющийся культ огня (сожжение наземных конструкций, ссыпание горящего угля в могилу и т. п.) и жертвоприношения животных (положение частей или шкуры с головой и ногами). Могильные ямы чаще всего вытянуто-прямоугольные, иногда имеют деревянное или каменное оформление. Умершие клались на спину с вытянутыми или приподнятыми ногами. Чаще встречается восточная и юго-восточная ориентировка умерших. Отмечено наличие расчлененных, частичных, т. е. повторных захоронений. Наконец, полное отсутствие костяков в ряде могильных ям свидетельствует о кенотафах, что подтверждает наличие у абашевцев каких-то сложных, пока непонятных погребальных традиций. Обычны ночные захоронения. Но в окраинных районах, особенно в зонах контактов с инокультурными племенами, нередки коллективные погребения типа братских могил: Пепкинский и Старо-Ардатовский курганы в Среднем Поволжье, I Юкалекулевский курган в Башкирии.
Весьма специфична глиняная посуда: характерно наличие колоколовидных форм и маленьких острореберных сосудиков, примесь ракушки в тесте, присутствие таких элементов орнаментации, как горизонтальные прочерченные линии и выполненный зубчатым штампом зигзаг.
В пределах абашевской культурно-исторической общности есть основание выделить отдельные абашевские культуры (карта 23). Одна из них, доно-волжская, в основном занимала лесостепные районы Подонья и смежные районы Поволжья. Эта культура развивалась на фоне взаимоотношения вначале с катакомбно-полтавкинским, а затем со срубным мирами. Другая культура — средневолжская, памятники которой занимают северные пределы лесостепной зоны Среднего Поволжья и примыкающие территории лесной зоны Поволжья и Поднепровья. Это культура, оставленная обособившейся группой населения, находилась в конфронтации с фатьяновско-балановским миром и в каких-то еще не в полной мере выявленных связях с местными поздняковско-приказанскимй и чирковскими племенами. Это обстоятельство привело, с одной стороны, к консервации в ней специфических признаков, а с другой — к известному воздействию на нее массивов населения лесной зоны. Еще одна культура, уральская (баланбашская), занимала лесостепную зону уральского географического региона, ограниченную на западе крайними левобережными районами Заволжья, а на востоке распространявшуюся до р. Тобол. Развитие абашевской культуры на Южном Урале проходило на фоне интенсивного влияния на них так называемых протоалакульцев, как, впрочем, и обратного воздействия абашевцев на становление алакульского мира.
Для доно-волжской абашевской культуры характерно наличие дюнных (для раннего времени) и мысовых (для более позднего времени) поселений. Отмечается эволюция поселков от небольших с единичными мало углубленными в материк соединяющимися жилищами (или наземными постройками) до значительных по площади поселков с большими однокамерными постройками, имеющими тамбурную часть. Под курганами относительно редко фиксируются внемогильные конструкции. Чаще, чем на других территориях, отмечается наличие огромных могильных ям, имеющих мощные деревянные конструкции (особенно перекрытие). Для погребального обряда оказывается более характерным положение умерших на спине с вытянутыми, а не приподнятыми ногами, при вытянутых или согнутых руках. Покойники чаще ориентированы головой в северо-восточную, нежели в юго-восточную часть насыпи. Чаще, чем на других территориях, покойники в могильных ямах смещены от центра. Одной из характерных особенностей местоположения инвентаря является то, что сосуды помещаются не только в могильные ямы, но весьма часто около могилы, на их перекрытии и даже за пределами площади могил. Украшения редки, значительно чаще встречаются орудия труда и предметы вооружения.
Для керамики характерен значительный процент колоколовидных горшков и баночных форм. Здесь почти не получили распространения нарядно украшенные колоколовидные чаши. Отмечается преобладание орнамента из горизонтальных прочерченных линий, ограниченных сверху и снизу боковыми вдавлениями. Совершенно не встречены известные по другим абашевским культурам такие элементы орнамента, как длинная лесенка, шахматный узор, удлиненные заполненные треугольники и т. д. В отличие от других абашевских культур здесь чаще встречаются округло-желобчатые браслеты с несомкнутыми приостренными концами. Среди украшений отсутствуют характерные для других абашевских культур лепестковидные бляшки-розетки (рис. 61).
Средневолжская абашевская культура характеризуется наличием лишь единичных кратковременных дюнных стоянок, известных только на юге этой культуры. Для нее характерно наличие подкурганных внемогильных деревянных конструкций. Здесь наиболее значительны, проявления культа огня, включая огромные кострища в площади курганов. По сравнению с другими абашевскими культурами могильные ямы здесь, как правило, имеют меньшие размеры. Почти повсеместно встречается положение умерших на спине с приподнятыми ногами, при экстраординарности одиночных захоронений с вытянутым положением костяков. Преобладает ориентировка умерших в юго-восточную часть насыпи. В погребениях особенно часто встречаются украшения, включая богато украшенный головной убор (рис. 62), и в то же время крайне редко — орудия труда и предметы вооружения. Только на этой территории отмечено наличие маленьких острореберных сосудиков с ребром у самого их основания — своего рода тюльпановидных сосудиков. Из всех абашевских культур здесь наименьшее число горшков с ребристостью в верхней части тулова и банок с массивным верхом. И в то же время здесь более всего острореберных сосудиков, колоколовидных банок и чаш без колоколовидности. Примечательно, что большие нарядно украшенные колоколовидные чаши, почти полностью отсутствующие на доно-волжской территории, в могильниках средневолжского правобережья встречаются, преимущественно в обломках, в тризнах, а в могильниках Волго-Вятского междуречья, в Кухмарском могильнике на территории Верхнего Поволжья найдены, как и в могильниках уральской абашевской культуры, и в самих могильных ямах. В украшении сосудов особенно часто встречаются округлые вдавления. Только здесь на сосудах отмечено наличие нанесенных в шахматном порядке удлиненных треугольников, горизонтально расположенных ромбов с перекрещивающейся штриховкой. В отличие от других абашевских культур здесь преобладают округлые, треугольники и полуокруглые в сечении браслеты с несомкнутыми приостренными концами. У средневолжских абашевцев получили преимущественное распространение полукруглые полые бляшки и очковидные подвески (рис. 63).
Для уральской абашевской культуры характерно наличие, как правило, небольших поселков, имевших террасное местоположение или расположенных по склонам больших мысовых участков.
Для курганов наиболее характерны не свойственные другим абашевским культурам каменные внемогильные конструкции. Только здесь камень довольно широко применялся и в оформлении могильных ям. В ряде случаев отмечаются мощные костры, горевшие над могильными ямами уже после совершения захоронения. Чаще, чем на других территориях, фиксируется наличие частичных и повторных захоронений. Умершие клались на спину вытянуто или с приподнятыми ногами. Устойчивости в ориентировке умерших нет.
Среди форм керамики более всего колоколовидных чаш и меньше колоколовидных горшков. Колоколовидные сосуды здесь чаще имеют значительно меньшую высоту венчика. Отличия проявляются даже в маленьких острореберных сосудиках — особенно показательно наличие прямого падения в районе шейки с внутренней стороны. В украшении сосудов намного чаще отмечается меандровый и лопастной узоры, традиция украшения их нижней части прочерченной вертикальной елочкой и т. д. На уральской территории распространены округлые в сечении браслеты с несомкнутыми притупленными концами, металлические накладки, пластинчатые бляшки. Только здесь известны многовитковые маленькие желобчатые подвески и металлические бусы. Значителен набор металлических орудий труда и предметов вооружения (рис. 64).
В немалой степени задачей на будущее является выделение локальных групп памятников (вариантов) отдельных абашевских культур. Такого рода попытки уже предпринимались К.В. Сальниковым, А.Х. Халиковым и другими авторами (Сальников, 1967, с. 124–127; Халиков, Лебединская, Герасимова, 1966, с. 28–29).
Выделение локальных групп прежде всего возможно внутри средневолжской абашевской культуры, поскольку это культура населения, продвинувшегося не только в самые северные пределы лесостепной зоны Поволжья, но и на часто значительно удаленные друг от друга территории лесного Поволжья, где есть лесостепные участки. Так, очевидна специфика исследованного Д.А. Крайновым Кухмарского могильника в Ярославском Поволжье (Крайнов, 1962). Но это пока единственный в достаточной степени исследованный абашевский могильник в этом районе Поволжья.
Или возьмем группу абашевских памятников в бассейне Десны, которую И.И. Артеменко выделил в локальный вариант абашевских древностей (Артеменко, Пронiн, 1976б, с. 75–76). Правда, имеющихся в распоряжении исследователей данных для выделения здесь локального варианта также недостаточно: немногим более 10 сосудов из могильника у с. Салтановки, где не только нет данных о положении костяков, но фактически очень мало достоверных сведений даже о самих могильных ямах; один абашевский сосуд из насыпи кургана среднеднепровской культуры вблизи с. Дятьковичи, весьма отрывочные сведения о дореволюционных раскопках одного кургана у с. Немеричи и единичные обломки керамики с нескольких бытовых памятников.
Специфичны памятники и в восточных районах распространения уральской абашевской культуры. Однако степень исследованности их пока невелика.
Сама правомерность выделения отдельных абашевских культур подтверждается наблюдениями Е.Н. Черных, обосновавшего наличие отдельных абашевских очагов металлургии в Среднем Поволжье и на Южном Урале и так называемый промежуточный характер металла у абашевского населения Подонья (Черных, 1970, с. 108–111; 1971, с. 210).
Весьма сложными продолжают оставаться вопросы происхождения, дальнейшей судьбы и этноса абашевского населения.
Отметим имеющуюся в литературе тенденцию поиска истоков абашевских древностей к юго-западу и югу от территории Чувашии (Артеменко, 1977б, с. 42–43; Евтюхова, 1966, с. 29–30; Ефименко, Третьяков П.Н., 1961, с. 87; Халиков, 1961, с. 223–224; Халиков Лебединская, Герасимова, 1966, с. 28; Сальников, 1967, с. 137). Но предлагаемые даже в пределах такого подхода пути решения происхождения абашевцев являются далеко не однозначными — чаще этногенез абашевцев связывается с ямниками (А.Х. Халиков) или в той или иной степени со среднеднепровцами (П.Н. Третьяков, И.И. Артеменко). Имеется и точка зрения, согласно которой абашевцы и среднеднепровцы имеют в своем формировании общую подоснову (Н.Я. Мерперт, О.Н. Евтюхова).
Постепенно растет число свидетельств в пользу формирования абашевских древностей на северной периферии ямной культурно-исторической общности, на своего рода промежуточной территории между массивами населения катакомбной общности на юге и частично востоке (с которым связаны и полтавкинские древности), фатьяновской общности (куда включаются и балановские памятники) — на севере, среднеднепровской культуры — на западе (Крайнов, 1972а, с. 36, рис. 13). Речь идет прежде всего о территории лесостепного Подонья и смежных южных районах Среднего Поволжья. Именно здесь намечается выделение своего рода протоабашевских памятников: ранний слой Сокольского поселения под г. Липецком (Пряхин, 1976а, с. 59–60, рис. 13), наиболее раннее погребение под Введенским курганом (Синюк, Килейников, 1976, с. 161, рис. 2, 1; с. 162, рис. 3, 12, с. 165 и др.). Отсюда известны случаи находок характерных для абашевцев древнейших вислообушных топоров, типологически близких топорам катакомбного населения (Кореневский, 1976, с. 30), древнейших кованых наконечников копий с разомкнутой втулкой и др.
Наконец, в районах Подонья известны энеолитические памятники типа Репина хутора, керамика которых обладает рядом протоабашевских черт: тенденция к колоколовидности, примесь ракушки в тесте, орнаментация прочерченными и волнистыми линиями и т. п. (Пряхин, 1977, с. 124–127). С другой стороны, памятники с протоабашевской керамикой проявляют черты культурного сходства с древнеямным миром. Поэтому можно полагать, что формирование абашевцев происходило на северной периферии ямной культурно-исторической общности на базе обособившейся в лесостепи группы населения. И в этом плане можно усматривать древнейшее родство абашевских, срубных и алакульских групп населения, далекие предки которых в той или иной степени были связаны с древнеямными племенами.
Растет и число данных, подтверждающих факт распространения абашевцев с их первоначальной территории в северные пределы лесостепного и лесного Поволжья, как, впрочем, и на территорию Южного Урала. На территории между лесостепным Подоньем и районом Чувашии выявлена целая серия бытовых абашевских памятников, обнаруживающих в материальной культуре бо́льшую близость к донским памятникам, чем могильникам средневолжской абашевской культуры. Здесь же находился Барковский абашевский поселок под г. Пензой со следами пожара на нем (Пряхин, 1975, с. 158) и коллективное погребение мужчин и подростков во втором Старо-Ардатовском кургане на территории Мордовии (Степанов, 1969, с. 153–154), которое может быть охарактеризовано как погребение абашевских воинов.
В чувашско-марийском правобережье Средней Волги отмечается наличие целого ряда коллективных захоронений перебитых абашевских воинов, соответствующих времени распространения абашевского населения в Среднее Поволжье. Наиболее показателен в этом плане одиночный Пепкинский курган, в котором одно из трех захоронений оказалось коллективным — погребение 1. В могильной яме размером 10,2×1,6 м, имевшей деревянную облицовку стен и деревянное перекрытие, находилось 27 костяков мужчин и 2 отдельно положенных черепа. Захороненные были перебиты противником: следы смертельных травм отмечены практически на каждом костяке. Разнообразен инвентарь. Особенно интересной оказалась находка здесь целой серии орудий труда металлурга-литейщика, включавшей литейную форму (формы?) для отливки топоров, плавильные чаши на ножках, каменные наковальни, молоты, шлифовальники и т. д.
Собственно, в противоборстве с распространяющимися в Среднее Поволжье абашевцами уже обитавшие там балановцы вынуждены были сооружать укрепленные поселки — пример Васильсурского городища в низовьях р. Суры (Бадер, Халиков, 1976, с. 80).
Несколько позже группы абашевского населения занимают и участки лесостепи, вклинивавшиеся в лесные районы Поволжья. Наиболее показательна в этом отношении группа абашевских могильников Волго-Вятского района, исследованная под руководством А.Х. Халикова, и огромный Кухмарский могильник в Ярославском Поволжье, раскопанный в основном под руководством Д.А. Крайнова (Крайнов, 1962, 1972б, с. 48). Отдельные абашевские включения отмечены даже в бассейне р. Вычегды (Ульяновское погребение — Буров, 1965, с. 91–93) и в Финляндии (находки абашевского типа керамики в Утсиоки, Хайкисалми, Пиелисярви, так же, как и отдельные типы металлических орудий, в частности наконечник копья с разомкнутой втулкой, из Пернио).
Что же касается распространения абашевского населения на Южный Урал, то отметим, что это население относительно рано проникает не только в Приуралье, но и на территорию Зауралья, освоив там Таш-Казганское месторождение меди, ибо из этого металла уже были изготовлены отдельные изделия, входившие в состав инвентаря Пепкинского кургана (Черных, 1970, с. 154).
С предлагаемым решением вопроса о происхождении и путях расселения абашевцев не согласуется мнение тех авторов (Кривцова-Гракова, Сальников и др.), которые говорили об автохтонности абашевского населения в Среднем Поволжье, связывая этногенез абашевцев с фатьяновско-балановским миром (Бадер, 1950а, с. 81; Кривцова-Дракова, 1947б, с. 98; Сальников, 1954, с. 81 и сл.), волосовскими древностями (Бадер, 1964а, с. 174) иди с более широкой основой. Нельзя согласиться и с высказанным О.Н. Бадером положением о том, что формирование абашевцев происходило в результате взаимодействия южных земледельческо-скотоводческих и северных охотничье-рыболовческих племен на местной древнефинской волосовско-турбинской или сейминско-турбинской основе (Бадер, 1970, с. 70–71). Не подтверждается предположение и тех авторов, которые в той или иной степени становление абашевских древностей видят на территории Южного Урала (Горюнова, 1961, с. 13, 14; Матюшин, 1970, 1971) и даже еще далее к востоку (Брюсов, 1968, с. 14).
Дальнейшая судьба массивов абашевского населения на основных территориях лесостепной зоны Дона, Волги и Южного Урала выясняется на основе учета и анализа выявляемой картины распространения на эти территории срубников и алакульцев. Этот процесс нашел отражение в самых разнообразных формах. Одним из его результатов было появление своего рода синкретических абашевско-срубных и абашевско-алакульских памятников, среди которых наиболее известна группа ранних погребений эпохи поздней бронзы в Покровских курганах под г. Саратовом, тезис о наличии в которых абашевского компонента становится все более очевидным (Халиков, 1976, с. 48, 49; Качалова, 1976, с. 14, 15, табл. 1). Причем при всей сложности этого процесса основная линия развития в лесостепи в это время — это линия постепенного возобладания срубных и алакульских традиций над абашевскими, завершившаяся фактическим поглощением массивов абашевского населения и включением их в срубную и алакульскую культурно-исторические общности. Особенно показательны в этом плане данные, полученные при раскопках Шиловского и первого Масловского поселений в низовьях р. Воронеж и Синташтинского поселения на юге Челябинской обл.
Иначе решается вопрос о дальнейшей судьбе групп абашевского населения, продвинувшихся в самые северные пределы лесостепи и смежные лесные районы, куда впоследствии не распространялись сколько-нибудь большие массивы срубников и алакульцев. Вопрос об их судьбе должен решаться путем выяснения их соотношений с лесными культурами эпохи поздней бронзы Поволжья и Урала. В осмыслении же этого вопроса сделаны лишь первые шаги, вряд ли позволяющие воссоздать всю сумму проявлений этого процесса. Ясно лишь, что в лесной полосе Поволжья в инородном окружении растворились те группы абашевцев, которые оставили свои памятники на территории населения приказанской, поздняковской, чирковской культур и других групп населения того района.
Намечающимся решением вопроса о происхождении и дальнейшей судьбе абашевского населения обусловлен и подход к выяснению этноса этого населения. Отрицание генетической связи с абашевцами предшествующих по времени культур лесного Поволжья, как и отсутствие прямого наследования абашевских черт финно-угорскими культурами раннего железного века Поволжья, является серьезным аргументом в пользу отрицания и финно-угорского этноса абашевцев. В то же время определение их этноса как индоиранского становится все более очевидным (впервые такая точка зрения была высказана А.Х. Халиковым). Данная трактовка этноса абашевцев получает дополнительную аргументацию в связи с новыми доводами в пользу того, что абашевцы своими историческими корнями, развитием, да и дальнейшей судьбой связаны с миром массивов населения древнеямной, срубной и алакульской культурно-исторических общностей, которые сейчас все более определенно рассматривают в прямой связи с проблемой ранней истории индоевропейцев, а затем и их группой индоиранских ответвлений.
Эта культура была выделена в 1927 г. Б.С. Жуковым и Б.А. Куфтиным (Жуков, 1927; Куфтин, 1925). Своеобразные поселения, объединенные впоследствии под этим названием, были известны раньше в результате исследований А.С. Уварова (Уваров, 1881, табл. XVI), А.А. Спицына (Спицын, 1905), В.А. Городцова (Городцов, 1915 и др.). Более широкие исследования были проведены во второй половине 20-х — 30-е годы в бассейне Нижней и Средней Оки (Бадер, 1929, 1939, 1940б; Збруева, 1947; Мансуров, 1937). Всего в эти годы были выявлены до 30 памятников поздняковского типа. После Великой Отечественной войны полевые исследования этих памятников были продолжены главным образом сотрудниками ГИМ (Попова, 1965а, б, 1967, 1969а, 1970, 1971, 1974, 1975, 1984; Цветкова, 1969в; Фоломеев, 1974, 1975) и другими исследователями (Бадер, 1976а; Халиков, 1960; Гурина, 1963 и т. д.). Сейчас известно более сотни памятников поздняковской культуры (карта 24).
Карта 24. Основные памятники поздняковской культуры Волго-Окского бассейна.
а — поселение; б — курганный могильник; в — грунтовый могильник; г — клад.
1 — Поздняково; 2 — Покровское; 3 — Сокорка; 4 — Гавриловка; 5 — Садовый Бор; 6 — Волосово; 7 — Вельтьминская; 8 — Старший Волосовский; 9 — Младший Волосовский; 10, 11 — Мало-Окулово; 12, 13 — Битюково; 14, 15 — Борисоглебское; 16 — Волютино; 17 — Подборновское; 18 — Ибердус II; 19 — Ибердус III; 20 — Курманская; 21 — Добрынин остров; 22 — Медвежий остров; 23 — Копаново; 24 — Тырнова слобода; 25 — Климентовская; 26–28 — Засеченское I, II; 29 — Харинское; 30 — Алексаново; 31 — Дубровичи; 32 — Барковская; 33 — Фефеловская придорожная; 34 — Фефелов Бор; 35, 36 — Логинов хутор; 37 — Тырнова Слольда II; 38 — Черная Гора; 39 — Владычино; 40 — Погостище; 41, 42 — Коренец; 43 — Липки; 44, 45 — Николо-Перевоз; 46 — Сохтыш I; 47, 48 — Дикариха; 49 — Ватутинское озеро; 50 — Говядиново; 51 — Федоровское; 52 — Борань; 53 — Станок II; 54 — Сокольское II; 55 — Подборица-Щербинская; 56 — Садовый Бор; 57, 58 — Наумово; 59 — Акозино; 60 — Шавское; 61 — Безводнинское; 62 — Саушкино.
Памятники поздняковской культуры оказались сосредоточенными главным образом в бассейне Верхней и Средней Оки, где встречаются как ранние, так и поздние поселения и могильники. В целом остатки этой культуры известны к северу от данной территории (в Верхнем Поволжье), к западу (бассейн р. Десны) и к востоку (район правобережья Средней Волги), куда они распространились в более позднее время. Некоторые особенности орнаментики глиняной посуды позволяют предполагать наличие в пределах этой обширной территории ряда локальных вариантов поздняковской культуры.
В настоящее время поздняковская культура представлена различными памятниками: поселениями с остатками жилищ и могильниками курганными и грунтовыми с разным обрядом погребения умерших.
Общей особенностью поздняковских поселений является расположение их в речных долинах, на краю первых надпойменных террас, не заливаемых весенними паводками. В более позднее время поселения культуры отодвигаются дальше от воды, располагаясь на более высоких местах — Ефановское, Соловьевское и др. (Бадер, 1929, 1939, 1970; Халиков, 1960, с. 178).
Жилища и различные строения бытового назначения, обнаруженные на поселениях, представляют собой полуземлянки, от которых часто еще и сейчас сохраняются пологие западины. Так, на Подборновском поселении известны 5–6 жилищных впадин, из которых две были раскопаны. На поселении Логинов Хутор раскопаны также две сохранившиеся полуземлянки, хотя первоначально их было, вероятно, значительно больше; на поселениях Шава II и Саушкино также было исследовано по две полуземлянки, а на поселении Наумовское — одна. Все жилища имели четырехугольную форму и были углублены в землю на 20–30 см, чаще до 60–80 см. Они характеризуются столбовой конструкцией, двускатными крышами, тамбуром у входа и несколькими очагами. Размеры жилищ от 9×6 м (Подборновское) до 18×11–12 м (дюна Саушкино) (Мансуров, Бадер, 1974, рис. 7; Попова, 1974 и др.). Некоторые особенности имеют строения на поселении Логинов Хутор. Здесь не было обнаружено столбовых конструкций, очаг и зольники занимали почти половину площади жилища, где были обнаружены глиняные сосуды, в том числе — сосуды-курильницы, бронзовый нож и обгоревшие челюсти крупного быка. Рядом с жилищами раскопаны две большие могильные ямы с трупосожжениями, керамикой и остатками красной краски.
Поздняковские могильники весьма разнообразны. Известны как курганные, так и грунтовые с захоронениями, как правило, совершенными по обрядам трупоположения и реже кремации (рис. 68).
Обычно могильники располагаются вблизи соответствующих поселений на первой надпойменной террасе или на останце террасы, в поймах рек. Среди курганных могильников следует назвать Мало-Окуловский (15 раскопанных курганов), Битюковский (15 курганов), Борисоглебовский (23 кургана), Коренецкий (6 курганов) (Збруева, 1947; Попова, 1967, 1970). Курганные насыпи имеют размеры до 1 м в высоту и до 10–12 м в диаметре. Лишь один курган в Борисоглебовском могильнике имел насыпь высотой около 4 м и диаметр около 35 м. Курганы окружены ровиками. Обычно под насыпью находилась могильная яма с одним погребением, но известны и погребения под курганом без могильной ямы. Могильные ямы имели четырехугольную форму со скругленными углами, глубину 20–25 см, ширину 85-100 см и длину до 150 см. Исключение представляют ямы Борисоглебовского могильника, имеющие значительно большие размеры: глубина до 2–2,5 м, ширина 2,8 м, длина 3–3,8 м (в ряде могил прослежены ступеньки).
Погребальный обряд реконструируется в следующем виде. На месте сооружения кургана разводили костер, который «очищал» место погребения (иногда серия костров устраивалась вокруг могильной ямы). Сооружали могильную яму, в которую укладывали растительную подстилку, а на нее — умершего в скорченном положении, головой преимущественно на север, северо-восток или северо-запад. В яму ставили целые сосуды, иногда покрытые красной краской, и специально разбитые сосуды. Кроме того, остатки красной краски иногда фиксируются в области черепа и ног погребенного. Земля для курганной насыпи бралась из ровика, окружавшего курган. В насыпи кургана обнаружены остатки тризны в виде целых и битых сосудов и костей животных.
Для курганных могильников характерен обряд трупоположения и только в Борисоглебовском могильнике зафиксирован один случай кремации умершего. Кроме керамики, погребальный инвентарь включает кремневые наконечники стрел, ножи-скребки, бронзовые украшения, наконечники копий, кинжалы.
Грунтовые могильники также расположены в непосредственной близости от поселений, а иногда занимают частично их территорию. Это такие могильники, как Старший и Младший Волосовские, Черная Гора, Дикариха, Фефелов Бор и др. (Городцов, 1914б; Попова, 1970, 1973; Цветкова, 1969в; Никитин А.Л., 1963, 1976). Наиболее крупный из них — могильник Фефелов Бор, где были раскопаны 74 погребения, которые располагались тремя группами, отражавшими историю сложения могильника. Погребальный обряд грунтовых могильников в основных чертах повторяет описанный выше. Однако ориентировка погребенных здесь не столь строгая (головой не только на север, но и на северо-восток и северо-запад). Кроме того, чаще встречаются случаи кремации, в том числе без могильной ямы. Становится более неустойчивым и положение погребенных — от скорченных до вытянутых на спине (могильники Черная Гора, Фефелов Бор) (рис. 68).
Обобщение результатов раскопок могильников поздняковской культуры позволяет высказать предположение о том, что основные различия имеют временный характер. На ранней стадии развития культуры характерным было сооружение курганных и грунтовых могильников. На заключительной же стадии культуры умерших хоронили преимущественно в грунтовых могильниках.
Материальная культура поздняковских памятников представлена изделиями из камня, кремня, металла, но главным образом керамикой. Она разнообразна по формам и орнаментальным узорам. Весь ее облик отражает сложный процесс формирования самой культуры, ее генетические и культурные связи (рис. 69, 70). Керамика поздняковской культуры представлена лепными сосудами, изготовленными из глины с примесью дресвы и шамота, а в восточных районах — раковины. Можно выделить пять основных типов форм глиняных сосудов: 1) различные «баночные» сосуды; 2) острореберные сосуды с плоским или уплощенным дном; 3) сосуды с округло-выпуклыми боками, широким устьем, намеченной шейкой и небольшим дном; 4) крупные сосуды с прямыми, почти вертикальными стенками, выделенной шейкой и небольшим дном; 5) условная группа, включающая «уникальные» сосуды, встреченные в единичных экземплярах.
Разнообразие и богатство орнаментации увеличивается от первой группы к третьей. Так, на сосудах первой группы орнамент занимает небольшую зону вдоль бортика сосуда (только в этой группе иногда встречаются сосуды без орнамента). Острореберные сосуды украшены значительно богаче — орнамент покрывает шейку, плечики, тулово, а иногда переходит на придонную часть сосудов. Наиболее пышный и разнообразный орнамент характерен для сосудов третьей группы, он покрывает все тулово и часто днище сосудов.
Для всех категорий поздняковской глиняной посуды характерно наличие орнаментированного бортика, на котором почти всегда присутствуют косые насечки, нанесенные нарезкой или зубчатым штампом. Иногда встречается орнамент на внутренней стороне горла сосуда.
Среди элементов орнамента наиболее распространены различные зубчатые штампы, сочетания которых составляют весьма сложные композиции. Кроме того, типичным для поздняковской посуды является орнамент из «жемчужин», выдавленных изнутри. В целом для поздняковской посуды характерно зональное расположение композиций орнамента из прямых или ломаных линий, зигзагов, бахромы, меандра, свастики, флажков, «сетки», а также ромбов и треугольников из ямок и т. п.
Наличие в керамических комплексах сложных узоров в виде простых и усложненных полос из меандра, свастики, полос городков и схематических человеческих фигур почти всегда дает основание датировать такие комплексы временем раннего и развитого этапов поздняковской культуры, т. е. XV–XIII вв. до н. э.
Точно так наличие в комплексах большого количества острореберных сосудов в сочетании с сосудами профилированных округлых форм (тип 3) свидетельствует о принадлежности керамического комплекса к ранней и развитой стадии поздняковской культуры. Наиболее ранней формой возможно считать сосуды 3 типа, хорошо профилированные.
Среди поздняковской керамики особо следует отметить сосуды с пиктограммой, изображениями зайца, луны, звезд, а также сосуды с носиком, ручками, квадратным устьем, в виде чаши и т. д. и обломок глиняной статуэтки, сохранившаяся часть которой изображает ногу в кожаном сапожке, стянутом шнуровкой (рис. 70).
Наблюдения за особенностями глиняной посуды и ее орнаментики позволили прийти к некоторым выводам. В частности, установлено, что керамика поселений и могильников различается очень незначительно (более мелкие по размеру формы и несколько богаче украшенные чаще встречаются в могильниках, чем на поселениях); по мере развития культуры происходит постепенное общее упрощение и обеднение орнамента, уменьшается роль веревочных и зубчатых штампов, которые заменяются разнообразными ямочными узорами; возрастает небрежность исполнения орнамента; для раннего и развитого этапов культуры наиболее характерны сосуды второй и третьей группы с орнаментом из меандра, свастики, городков и т. п.
Изделия из камня (рис. 67) представлены зернотерками, пестами разных размеров и форм, а также булавой со слегка каннелированной поверхностью (Коренецкий могильник).
Среди кремневых орудий (рис. 67) наибольшее распространение имели скребки для обработки шкур, дерева и кости. Особенно характерны массивные скребки со сплошь ретушированной высокой спинкой так называемого «поздняковского» типа. Обнаружены также ножи (серпы), обработанные заостряющей ретушью. Все кремневые орудия труда изготовлены на отщепах. Кроме того, выделяется группа изделий из кремня, которые могут быть отнесены к разряду охотничьего или военного оружия. Это прежде всего наконечники стрел трех типов: 1) треугольные черешковые сейминского типа; 2) треугольные вытянутые с неглубокой выемкой у основания; 3) треугольные с ровным или слабо вогнутым основанием — и наконечники копий и дротиков двух типов: 1) треугольно-черешковые; 2) треугольные вытянутые с выемкой у основания. Они изготовлены на отщепах или тонких ножевидных пластинах. Известны и крупные рубящие орудия из кремня — хорошо ретушированные плечиковые топоры, приспособленные для укрепления во втулке. В целом каменные и кремневые орудия, вероятно, еще сохраняют значительную роль в хозяйстве поздняковцев.
Своеобразной особенностью материальной культуры являются крупные орнаментированные грузила цилиндрической формы, усеченно-конические и биконические грузила с узким сквозным отверстием, глиняные прясла, в частности из обломков орнаментированных сосудов (рис. 70).
Носителям поздняковской культуры были уже достаточно хорошо известны изделия из металла и металлообработка как технологическая операция. Поскольку на территории поздняковской культуры отсутствуют месторождения меди, металлообработка практиковалась на привозном сырье и путем переливки пришедших в негодность медно-бронзовых изделий. Это подтверждается находками половинки сломанной формы для отливки наконечников копий (Подборновское поселение, рис. 65, 22), льячек (поселения Малый Бор и Логинов Хутор), а также медных шлаков (Поздняковское поселение).
Спектральный анализ изделий из металла показал, что по особенностям состава основное число их относится к волго-уральской химической группе, меньшее число — к волго-камской группе и, наконец, единичные изделия — к еленовско-ушкатинской и алтын-тюбинской группам. Таким образом, практически весь поздняковский металл имеет восточное происхождение (Черных, 1970).
Изделия из металла представлены тремя категориями предметов: орудиями труда, оружием и украшениями.
К орудиям труда (рис. 65) могут быть отнесены обломки кельтов (Ибердусское III и Алекановское поселения), обоюдоострые четырехгранные острия-шилья (Акозинское поселение), бронзовые обоюдоострые ножи (поселение Саушкино) и литые с последующей проковкой бронзовые крюкастые серпы. Эти серпы происходят из «клада» у д. Ваютино Меленковского района Владимирской обл. и датируются XV–XIV вв. до н. э. (рис. 65, 24).
К оружию (рис. 65) относятся бронзовые наконечники копий, которые в памятниках поздняковской культуры известны трех типов: 1) плоские пламеобразной формы, с большим черешком, 2) плоские листообразной формы без черешка, 3) крупные втульчатые наконечники сейминского типа. Кроме наконечников копий, известны бронзовые кинжалы с намечающимся перекрестьем, лезвие которых отковано, а конец заострен; этот тип ножей характерен для срубной культуры. Особый интерес представляет единичная находка кинжала, (рис. 65, 12), рукоять которого оканчивается навершием, украшенным своеобразными «шишечками» (Борисоглебовский могильник, курган 8; рис. 2; 8). В настоящее время таких кинжалов обнаружено несколько экземпляров (Попова, 1985). Они известны в памятниках эпохи поздней бронзы Приуралья и Казахстана и в срубно-абашевских памятниках лесостепного Поволжья. Аналогии этому кинжалу имеются также в памятниках сейминского типа у с. Решное Горьковской обл. (Бадер, 1976б).
Украшения из бронзы (рис. 66) представлены височными кольцами, разнообразными бляхами, браслетами, бусами и бронзовой булавкой. Наиболее часто встречаются бронзовые височные кольца в полтора оборота двух типов: 1) кольца, свернутые из ровной неширокой пластины; 2) кольца, свернутые из вогнутой пластины с несколько расширенными концами. Уникальное височное кольцо происходит из Борисоглебовского могильника. Оно выполнено из золотой пластины, наложенной на бронзовую основу; по дужке кольцо украшено рядом насечек и восемью «шишечками» по обоим заходящим концам. Весь орнамент выдавлен на золотой пластине с внутренней стороны, до ее накладки на бронзовую основу. Аналогия этому кольцу имеется в могильнике срубной культуры у с. Ново-Байбатырево в степной части Чувашии (Ефименко, Третьяков, 1961) и могильнике Хабарное (Федорова-Давыдова, 1964). Аналогичный технологический прием — оковка золотом бронзовой основы — известен у ряда племен андроновской этнокультурной общности.
В памятниках поздняковской культуры встречены крупные и мелкие бронзовые бляхи, имеющие круглую или овальную форму. Они имеют два парных отверстия, расположенных по краям, и украшены точечным узором, выполненным пуансоном, и выпуклинами, идущими по поверхности блях.
Бронзовые браслеты представлены четырьмя типами: 1) широкие браслеты с заходящими концами, украшенные точечным пуансонным орнаментом, 2) широкие браслеты без орнамента с несомкнутыми концами, сделанные из слегка вогнутой полоски металла, 3) тонкие браслеты с заходящими концами, 4) браслеты, украшенные на концах спиралями. Первые два относятся к типично поздняковским, третий тип имеет аналогии в срубно-андроновских памятниках, а четвертый — только в андроновских.
Встречены остатки бронзовых бус бочонкообразной формы, а также мелкий бисер из сурьмы. В единственном пока экземпляре обнаружена бронзовая булавка с шайбообразной головкой (Алекановская стоянка), имеющая западные аналогии, датируемые XV–XIV вв. до н. э. (Брюсов, 1952).
Таким образом, можно заключить, что, хотя поздняковцы и не имели собственной цветной металлургии, но металлообработка цветных металлов получила у них определенное развитие, что нашло отражение в приемах обработки меди, бронзы, золота, а также в значительном разнообразии ассортимента изделий.
Обобщение всех имеющихся материалов по поздняковской культуре позволяет наметить ее периодизацию и выделить отдельные этапы развития. Эту задачу затрудняет отсутствие радиоуглеродных датировок культурных остатков. Поэтому в основу периодизации может быть положен только метод сравнительно-исторического анализа (рис. 71), сопоставление с другими памятниками и культурами.
Так, комплекс изделий из металла: оружие (кинжал и втульчатые копья по аналогии с турбинско-сейминскими памятниками XVI–XV вв. до н. э.) и украшения позволяют по аналогии с андроновскими памятниками датировать время возникновения поздняковской культуры алакульской стадией, т. е. серединой II тыс. до н. э. (Попова, 1977). Это мнение является наиболее распространенным (Брюсов, 1952; Бадер, 1957, 1970; Попова, 1970, 1973), но не единственным — ряд исследователей склоняются к более поздней датировке начала культуры: XIII в. до н. э. (Халиков, 1960) и конец II тыс. до н. э. (Третьяков, 1966).
Наиболее поздние памятники культуры датируются на основании находки бронзового кельта с боковым ушком (Младший Волосовский могильник) концом II — началом I тыс. до н. э. (Брюсов, 1952; Бадер, 1957, 1970; Попова, 1970, 1973). А.Х. Халиков, ориентируясь на более позднее сложение культуры, относит конец ее к первой четверти I тыс. до н. э. (Халиков, 1960). Вероятно, финальная дата поздняковской культуры связана с широким распространением племен с сетчатой керамикой.
Таким образом, в целом поздняковская культура относится к эпохе развитой и поздней бронзы.
Значительно более сложен вопрос об этапах внутреннего развития культуры. Наиболее распространенным является мнение о трехчленной ее периодизации: подборновский, малоборский и ефановский этапы (соответственно ранний, развитой и поздний этапы). А.Х. Халиков предложил выделять в качестве древнейшего четвертый — алекановский — этап развития (Халиков, 1960). Однако, этот вопрос дискуссионен.
К первому этапу (XV–XIV вв. до н. э.) относятся могильники Мало-Окуловский, Битюковский и поселения Алекановское, Поздняковское, Велетьминское, Логиновское, Ибердусское III и Акозинское. В их материалах наблюдается еще высокая степень близости к срубной культуре и незначительная примесь «сетчатой» керамики (от 1 до 3 %) (Попова, 1985). Датирующие типы изделий: бронзовая булавка и кельт с Алекановского и Ибердусского поселений, втульчатые копья сейминского типа.
Ко второму этапу (XIV–XIII вв. до н. э.) относятся могильники Борисоглебовский, Засеченский и центральная часть могильника Фефелов Бор, Коренец II, Дикариха, поселения Подборновское и Борисоглебовский могильник. Наблюдаются отклонения от строгой ориентации погребений, некоторое увеличение «сетчатой» керамики, главным образом в северных районах. К этому этапу относится наиболее далекое распространение поздняковской культуры на север, в глубь лесной зоны, а также складываются устойчивые связи с племенами андроновской культуры и срубно-абашевской общности лесостепного Поволжья. Датирующими предметами являются: литейная форма втульчатого копья с уступом (Подборновское поселение), кинжал с навершием, браслеты и бляхи (Борисоглебовский могильник) и т. п.
К третьему этапу (конец II — рубеж II–I тыс. до н. э.) могут быть отнесены грунтовые могильники типа Черногорского, Младшего Волосовского и периферийной части могильника Фефелов Бор. Для этого этапа типичны разнообразие ориентировки положения погребенных и отсутствие красной краски в могилах. Из поселений к этому времени относятся Ефановская, Харинская стоянки, Тырнова слобода и ряд других. Преобладают сосуды баночных форм и крупные сосуды удлиненных пропорций; орнамент на посуде становится небрежным, а неорнаментированные участки поверхности сосудов обработаны весьма грубо.
Для определения связей поздняковской культуры с культурами более ранними и синхронными ей наиболее показательны изделия из металла. На древнюю связь (на раннем этапе) с племенами срубной культуры указывают ножи и кинжалы с намечающимся перекрестьем, крюкастые серпы и неширокие желобчатые браслеты, а также втульчатые копья. Это же подтверждается сходством в двух керамических формах: баночной и острореберной и ряде орнаментальных мотивов, а также появлением курганных могильников в Окском бассейне.
Синхронные связи нашли отражение в поздняковском металле. Выше отмечалась его связь с территориями Южного Приуралья и лесостепного Поволжья. Бронзовые украшения (бляхи и браслеты) находят аналогии по форме и технике изготовления в материалах памятников андроновской этнокультурной общности. Это дает возможность датировать поздняковские памятники с этими украшениями XV–XIII вв. до н. э. (Федорова-Давыдова, 1962). Золотые височные кольца на бронзовой основе и кинжал из Борисоглебовского могильника находят аналогии в срубных, сейминско-турбинских и срубно-абашевских древностях лесостепного Поволжья (Ефименко, Третьяков П.Н., 1961; Тихонов, 1960; Стоколос, 1972; Бадер, 1970, 1977; Кузьмина, 1984; Халиков, 1961).
Кроме того, надо указать на некоторые связи поздняковских и абашевских могильников по особенностям погребального обряда: наличие остатков ритуальных кострищ, а иногда и оградок у погребальных ям (Мерперт, 1966). О значительной устойчивости поздняковско-абашевских связей свидетельствуют также находки абашевских захоронений в бассейне Оки, указывающие на прямое проникновение абашевцев на территорию Окского бассейна (Ефименко, Третьяков П.Н., 1961; Алихова, 1956). Важно отметить, что в восточных районах распространения поздняковской культуры встречена керамика, сделанная из глины с примесью толченой раковины (Акозинское поселение), что более характерно именно для абашевских памятников.
Таким образом, основным направлением культурных связей племен поздняковской культуры были восточное и юго-восточное.
Подводя итоги рассмотрению поздняковских древностей и связанных с ними проблем, остановимся очень кратко на вопросах происхождения, исторической роли и судеб племен поздняковской культуры. Для их понимания необходимо учитывать, что эта культура сформировалась и существовала в южной зоне лесов, протянувшихся тысячекилометровой полосой вдоль границы с лесостепью, где издревле бытовали племена скотоводов.
Выше нами уже подчеркивалась связь поздняковской и срубной культур. Продвижение населения срубной культуры на север (вниз по течению Цны и, вероятно, Прони, а также вверх по Дону) началось в ранний период ее истории, о чем свидетельствуют памятники бассейна Цны и Оки (Збруева, 1947; Попова, 1960, 1970). В результате продвижения носителей срубной культуры из бассейна Дона на Оку здесь уже в XV, а возможно и в XVI в. до н. э. начала складываться поздняковская культура как результат культурного синтеза пришлого и местного населения эпохи ранней бронзы.
Поздняковская культура сыграла большую положительную роль в истории первобытного населения обширной территории Волго-Окского края. На протяжении второй половины II тыс. и рубежа II–I тыс. до н. э. в ее среде завершился переход к производящим формам хозяйства и, вероятно, даже к формам подсечного земледелия, получившим полное развитие здесь уже в железном веке.
Дальнейшая судьба поздняковской культуры связана с культурой «сетчатой» керамики. В большинстве поздняковских памятников доля этой керамики составляет не более 4–5 % и только в Коренецком II могильнике доходит до 11,1 %. Последнее, вероятно, связано уже с проникновением в северные районы бассейна Средней Оки носителей сетчатой керамики с территории Верхнего Поволжья. Резкое увеличение сетчатой керамики в памятниках Средней Оки начинается, по-видимому, в конце II и на рубеже II–I тыс. до н. э. (городище Тюков Городок, поселение Фефелов Бор I и др.). Вместе с этим процессом практически здесь прекращают существование племена поздняковской культуры.
Вполне вероятно, что какая-то часть поздняковского населения могла быть ассимилирована пришлыми племенами носителей сетчатой керамики. По-видимому, этот процесс был сложен и не везде проходил одинаково. Смена населения и частичная ассимиляция поздняковских племен носителями сетчатой керамики начались раньше всего в северных районах распространения поздняковской культуры (в Верхне-Волжском и Волго-Клязьминском междуречье), а в восточных районах этот процесс проходил несколько позднее.
Внедрение в лесостепную и лесную полосу Восточной Европы в эпоху бронзы земледельческо-скотоводческих племен вызвало значительные изменения в экономике, культуре и общественных отношениях местных племен. Большей частью археологически эти изменения ощущаются уже в сложившемся виде, как это, например, произошло с приказанскими племенами. Сам же процесс изменений в большинстве случаев как бы скрыт. Поэтому особый интерес представляют те археологические новообразования, в которых проявляется процесс синтеза культурных традиций пришлых и местных племен. Для районов Поволжья и Прикамья таким новообразованием является чирковская культура, выявленная нами в 1960 г. (Халиков, 1960, с. 74 и сл.; 1969, с. 182 и сл.) и получившая признание среди археологов (Бадер, 1964а, 1970).
Изучение этой культуры представляет особый интерес и в связи с тем, что она проявляет ярко выраженную близость к культуре зауральских и западносибирских племен.
В настоящее время к чирковской культуре можно отнести более 40 памятников, распространенных от Верхней Волги до устья р. Белой (карты 25–28). Благодаря таким широко раскопанным поселениям, как Таланкина Гора, Кубашевское, Чирковское (Халиков, 1960, 1969), Васильсурское (Халиков, Халикова, 1963), Юринское (Патрушев, 1978), а также материалам Сейминского могильника (Бадер, 1970; Халиков, 1969) и Зуево-Ключевского комплекса (Генинг, 1975) достаточно полно можно представить особенности культуры. В своем развитии чирковская культура, датированная второй половиной II — началом I тыс. до н. э., прошла примерно четыре этапа: галанкиногорский (XVI–XV вв. до н. э.), сеймино-кубашевский (XV–XIV вв. до н. э.), юринский (XIII–XII вв. до н. э.) и чирковский (XI–VIII вв. до н. э.) (Халиков, 1969, с. 191 и сл.).
Карта 25. Ранний (галанкиногорский) этап чирковской культуры.
а — поселения чирковской культуры; б — находки валиковой керамики кротовского типа в Прикамье; в — могильники; г — поселения кротовской культуры; д — район распространения кротовской культуры; е — район формирования чирковской культуры.
1 — Таланкина Гора; 2 — Ахмыловское; 3 — Уржумкинское; 4 — Решетиха; 5 — Сокорка; 6 — Соколовский; 7 — Лобань I; 8 — Турбинский.
Карта 26. Кубашевско-сейминский этап чирковской культуры.
а — поселение; б — могильник.
1 — Кубашевское; 2 — Новоселовское; 3 — III Полянское; 4 — Васильсурское; 5 — I Сомовское; 6 — Оленья Гора; 7 — IV Володары; 8 — Сейминский; 9 — Истоки Мельничный.
Карта 27. Юринский этап чирковской культуры.
а — поселение; б — могильник.
1 — Юринское; 2 — II Сомовское; 3 — Решня; 4 — М. Окулово; 5 — Сахтыш II; 6 — Борань; 7 — Станок; 8 — Федоровское; 9 — Туровское поселение и Галичские клады; 10 — Васильсурское; 11 — Хмелевское; 12 — Носелы; 13 — Юльялы; 14 — Н.Р. Луговское; 15, 16 — Зуевские ключи.
Карта 28. Чирковский этап чирковской культуры.
а — поселение.
1 — Чирковское; 2 — Пановское; 3 — I Сумское; 4 — Макарьевское; 5 — Нижнеуслонское; 6 — Сорочьи Горы; 7 — Ройский Шихан; 8 — I Чутеево; 9 — II Чутеево; 10 — Васильсурское.
Почти на всем протяжении для чирковской культуры были характерны поселения, расположенные на естественно укрепленных местах: Таланкина Гора — для первого этапа, Кубашевское и Оленья Гора — для второго, Васильсурское, Сомовское — для третьего, Ройский Шихан, Макарьевское и Чутайские городища — для четвертого. Вместе с тем на последних этапах бытуют и поселения на низких местах, как это видно на примере Юринской стоянки (Патрушев, 1978).
Жилища, исследованные на поселениях, в основном были наземными с бревенчатыми стенами — см. поселения Таланкина Гора, Кубашевское, Юринское, Чирковское. Преимущественно это прямоугольной формы дома с относительно упорядоченной системой очагов. Долгое время они сохраняют сообщение друг с другом, но для заключительного этапа, как это показывают исследования Чирковского поселения (Халиков, 1960, с. 114) и нижнего слоя I Сомовского городища (Патрушев, 1979, 1980), характерны уже изолированные наземные дома срубно-столбовой конструкции. На Чирковском поселении исследовано жертвенное место в виде скопления сосудов, клыков и челюстей медведя, перемешанных с золой и углями (Халиков, 1960, с. 146 и сл.). Возможно, это остатки жертвоприношений возле несохранившегося священного дерева. Такой же характер, очевидно, имели знаменитые Галичские клады, найденные в трех комплексах вместе с фрагментами керамики, близкой к чирковским сосудам юринского этапа (Спицын, 1903б; Халиков, 1969, с. 202–205).
Сложнее с вопросом о могильниках и погребальном обряде чирковского населения. С самого начала выделения культуры отстаивалось мнение, что чирковскими племенами был оставлен Сейминский могильник. Поэтому и название культуры было первоначально предложено как чирковско-сейминская (Халиков, 1960, с. 74). О.Н. Бадер, полагающий, что Сейминский могильник принадлежит так называемым сеймино-турбинским племенам, резко выступал против этого мнения и считал, что комплекс чирковско-сейминской керамики, преобладающий в материалах Сейминского могильника (Халиков, 1960, с. 122 и сл.), оставлен более поздним населением, обитавшим на Сейминской дюне после прекращения функционирования могильника (Бадер, 1964а, с. 115). Этот спор в известной мере разрешается открытием В.Ф. Генингом (Генинг, 1975, с. 217) Зуево-Ключевского могильника, по погребальному обряду близкого Сейминскому и Турбинскому могильникам, но в то же время содержавшего типично чирковскую керамику, характерную для финальных этапов культуры.
Зуево-Ключевский могильник располагается на мысу правого берега р. Камы, занятом позже ананьинским городищем, почти напротив устья р. Белой. Такое местоположение, очевидно, не случайно.
По мнению С.В. Кузьминых, почти все известные ныне могильники сеймино-турбинского типа расположены возле устья крупных рек — Чусовой (Турбинский), Камы (Соколовский), Белой (Зуево-Ключевский), Оки (Сейминский), Клязьмы (Решна). В Зуево-Ключевском могильнике вскрыто 25 могильных ям, преимущественно вытянутых с юго-запада на северо-восток. Такая ориентировка характерна и для всех достоверных могил Сейминского и Турбинского могильников (Бадер, 1970, с. 98). В двух случаях (погр. 22 и 51) костяки лежали на спине с подогнутыми ногами головой на юго-запад или северо-восток. Могильные ямы в среднем имели глубину около 50 см, они были прямоугольной, реже овальной формы.
Близкого типа захоронение (с подогнутыми ногами, головой на юго-восток), сопровождаемое сосудом с налепным валиком, обнаружено на поселении Лобань I (Гусенцова, Сенникова, 1980, с. 121). Такие же погребения, сопровождаемые валиковой кротовской керамикой и классическим сеймино-турбинским металлом вместе с литейными формами, исследуются В.И. Молодиным (Молодин, 1980, с. 221–222) в Барабинской лесостепи.
Материальная культура чирковских племен, до решения спора о культурной принадлежности могильников сейминско-турбинского типа, может быть охарактеризована в основном оригинальной керамикой. На поселениях ранних этапов в керамике еще отчетливо выступают составные части культуры (рис. 72). Это комплекс поздневолосовской керамики, оригинальные сосуды с налепными валиками, группа ярко выраженных балановских сосудов и зарождающиеся гибридные формы — преимущественно круглодонные сосуды, по форме напоминающие балановские, а по фактуре и орнаменту — сосуды первых двух групп (см. материалы поселения Таланкина Гора — Халиков, 1969).
На сеймино-кубашевском этапе таких сосудов уже значительно больше — до половины всего керамического комплекса, хотя сохраняются и все остальные группы (рис. 73). Наиболее выразительно керамика этого периода представлена материалами Кубашевского поселения и Сейминской дюны (Халиков, 1960). Сосуды первых двух групп здесь более тонкостенны, характерно исчезновение сосудов второй группы, т. е. орнаментированных валиками. Балановская керамика представлена шаровидными сосудами с орнаментом атликасинского типа. В собственно чирковской посуде, сохраняющей еще вытянутые пропорции, наблюдается появление своеобразного орнамента — «змейки».
На памятниках юринского этапа (см. материалы Юринской стоянки, Галичских памятников) чирковско-сейминская керамика уже полностью господствует (рис. 74). Узоры ее орнаментации становятся более пышными, хотя и сохраняют свою строгую геометричность. На памятниках, расположенных на контактных с балановской территорией зонах (см. Юринская стоянка, второй слой Васильсурского поселения), бытует и балановская керамика ошпандинского и хуласючского типов.
Встречаются сосуды, по форме и орнаменту напоминающие абашевские. Весьма показательно, что вся эта керамика (и балановская, и абашевидная) воспринимает в орнаменте, да и в форме чирковские традиции (вытянутые пропорции, орнаментация крупнозубчатым штампом и крупными насечками и т. п.). На памятниках заключительного (чирковского) этапа единственным видом посуды является собственно чирковская — круглодонная с цилиндрическим или отходящим раструбом горлом, изготовленная из глины с примесью органических остатков и толченой раковины и покрытая в верхней половине тулова довольно пышным орнаментом геометрически-зонального характера. Наиболее ярко эта керамика представлена в материалах Чирковского поселения, я также ряда городищ — Ройский Шихан, Макарьевское и др. На последних эта керамика уже встречается вместе с раннеананьинской (Архипов, 1962, с.203).
Из других глиняных поделок на чирковско-сейминских поселениях известны пряслица, зооморфные — фигурки, чашевидные тигли и т. п.
Хотя почти на каждом поселении (см. Таланкина Гора, Кубашево, Юрино, Чирки, Васильсурское) встречены металлические изделия и следы их изготовления в виде обломков глиняных тиглей, выплесков меди и шлаков, сейчас еще трудно установить характер металлопроизводства чирковского населения. Во всяком случае, этому населению, очевидно, были широко известны все основные формы тех великолепных медных, бронзовых и серебряных орудий труда, оружия и украшений, которые сохранились в материалах Сейминского, Турбинского и близких им могильников, а также в Галичских кладах.
Продолжали употреблять и каменные орудия — наконечники стрел черешковидные, с усеченным основанием, ножи, скребки, тесла и т. п. Известны были и изделия из кости — долотца, наконечники стрел, амулеты из клыков медведя и т. п.
В хозяйственной жизни чирковско-сейминских племен ведущее положение, очевидно, занимали производящие отрасли хозяйства — земледелие и скотоводство, хотя немаловажное значение имели охота, рыболовство и собирательство. В этом отношении показательны материалы Васильсурского поселения, нижний слой которого относится ко времени формирования чирковской культуры, а последующий — к периоду ее расцвета. В нижнем слое процент костей домашних животных меньше диких (47 % против 53 %), а в составе стада преобладают свиньи (46 %) и крупный рогатый скот (49 %) при малочисленности лошадей (5 %). Очевидно, в начальной поре скотоводство у чирковско-сейминских племен еще занимало подчиненное положение. Но уже в вышележащем слое процент костей домашних животных увеличивается до 66 %. Наряду с этим отмечается при преобладании в стаде свиней (53 %) увеличение лошадей (до 24 %)и появление мелкого рогатого скота (1,5 %). Но в более северных, т. е. лесных, районах скотоводство даже на поздних этапах занимало подчиненное положение. В материалах Чирковского поселения при преобладании костей медведя, лося и других диких животных единичны кости свиньи и лошади.
Следы земледелия у чирковско-сейминских племен пока незначительны. Оставленные ими памятники почти не дают находок зернотерочных плит и пестов. Неизвестны также и орудия обработки почвы, если не считать бронзовых кельтов сейминского типа, которые могли употребляться в качестве мотыг. Однако находки на поселении Таланкина Гора, в Сейминском могильнике сосудов с отпечатками тканей на днищах, наличие в сейминских материалах серповидных ножей позволяют предполагать у чирковских племен земледельческие навыки.
Общественные отношения у чирковских племен, очевидно, находились на стадии перехода к патриархальным. Так, на поселении Таланкина Гора мы еще видим сохранение традиционных для предшествующего волосовского времени соединенных общинных домов, характерных в лесной полосе Поволжья для переходного от матриархата к патриархату периода (Халиков, 1969, с. 345–346). Но в то же время здесь наблюдается интересное явление — в составе керамического комплекса поселений содержатся балановские сосуды, проникновению которых способствовали перекрестные браки поздневолосовского населения с балаковскими племенами. Приход женщин в другой род возможен лишь при патриархальной форме брака, поэтому есть основание полагать, что уже с самого начала эта форма брачных отношений была характерна для чирковских племен. На следующем (сейминско-кубашевском) этапе патриархальные отношения, очевидно, еще более усиливаются. В этот период на смену соединенным домам приходят изолированные жилища больших семей и еще более расширяются браки с балановцами.
Сложным представляется процесс формирования культуры и особенно этноса чирковских племен. Как уже неоднократно отмечалось (Халиков, 1960), их формирование происходило на основе взаимосмешения поздних волосовских (на панфиловском этапе) и ранних балановских (в конце балановского этапа) племен. Волосовско-балановские контакты в это время (Бадер, Халиков, 1976, с. 78) проходили достаточно широким фронтом — почти по всему Марийско-Горьковскому Заволжью. Об этом кроме широко известного поселения Таланкина Гора свидетельствуют и другие поздневолосовские памятники — II Ахмыловское (Никитин, 1977), Уржумкинское (Архипов, Никитин, 1977) и др.
Но был еще третий компонент. Он выявлен в материалах поселения Таланкина Гора в виде сосудов второй группы, по форме и органическим примесям в тесте близких поздневолосовским, но отличающихся от них более пышным орнаментом, выполненным налепными горизонтальными или волнистыми валиками, защипами по краю венчика и отпечатками зубчатого штампа, преимущественно в виде «шагающей гребенки». То, что эта группа активно участвовала в формировании чирковской керамики, свидетельствуют находки в том же поселении небольших сосудиков баночной формы, тонкостенных, но с валиковым орнаментом, а также хорошо выраженный комплекс чирковской керамики из Зуево-Ключевского поселения, сохранившего в своей орнаментации валиковые реликты (Генинг, 1975).
Мне уже приходилось отмечать, что украшение налепными валиками неизвестно в керамике местных энеолитических культур лесного Поволжья, поэтому такую деталь орнаментации следует считать явлением, привнесенным со стороны (Халиков, 1969, с. 190). Но откуда могла появиться такая своеобразная деталь орнаментации? Имеющиеся материалы указывают на восток. В первую очередь это целая серия турбинских или близких к ним памятников конца гаринского этапа, в керамическом материале которых отмечается валиковая керамика. В значительном числе она найдена в нижнем слое поселения Лобань на Кильмези (Гусенцова, Сенникова, 1980), имеется она в материалах Игимского поселения Икско-Бельского междуречья, наконец, единичными фрагментами с волнистым валиковым орнаментом она отмечена в позднегаринских (ольховского этапа — по О.Н. Бадеру) памятниках Среднего Прикамья — Тюремка II, III, Бойцовское II, Камский Бор II (рис. 2, 5), Ново-Ильинское II, Бор I (Бадер, 1961а, 1962; Коногорова, 1961). Но и на Каме эта традиция не местная, так как ни неолитическая (волго-камская), ни энеолитическая (левшинская и ранняя турбинская) керамика валиковой орнаментации не знают. Нет такой керамики ни в более южных (Матюшин, 1982), ни в более северных (Канивец, 1974) районах. Поиски аналогий и особенно истоков этой традиции уводят нас еще дальше на восток.
Наиболее выраженная группа керамики, украшенной волнистыми и прямыми валиками, а также орнаментом из оттисков «шагающей гребенки», на востоке для синхронного времени, т. е. середины и конца второй половины II тыс. до н. э., выявляется в комплексах так называемой кротовской культуры Новосибирского Приобья и Обь-Иртышского междуречья (Молодин, 1977; Косарев, 1981а, с. 106 и сл.). Причем в памятниках этой культуры валиковая керамика абсолютно преобладает, составляет от 54,2 % (Преображенка) до 100 % (Кротово) (Молодин, 1977, с. 55). Валиковая керамика найдена также в материалах Ростовскинского могильника (Матющенко, Ложникова, 1969) и широко исследуемого В.И. Молодиным (1980) могильника Сопка, по погребальному обряду и особенно инвентарю близких сеймино-турбинским могильникам Волго-Камья.
Сближается и форма жилищ. Как и в поселениях раннего этапа чирковской культуры (см. Таланкина Гора, Кубашево), на поселениях кротовской культуры бытовали однокамерные и двухкамерные прямоугольные сооружения с очагом в центре каждой из камер (Косарев, 1981а, с. 109). Сама кротовская культура датируется второй — третьей четвертью II тыс. до н. э. (Молодин, 1977, с. 67–68) и входит в обширный круг лесных и лесостепных культур самусько-окуневского типа (Членова, 1977), послуживших, по мнению многих исследователей, истоком для сейминско-турбинских бронз Восточной Европы (Gimbutas, 1955; Черных, 1970; Косарев, 1981а).
Таким образом, намечается еще одна связь для объединения поселений чирковской культуры с могильниками сеймино-турбинского типа, с одной стороны, а с другой — усиливается доказательство западносибирского (кротовского) происхождения части племен, оставивших в Восточной Европе могильники сеймино-турбинского типа и поселения чирковской культуры.
Время функционирования могильников сеймино-турбинского типа совпадает с основными этапами развития чирковской культуры. Так, с начальным (галанкиногорским) этапом, очевидно, следует синхронизировать основные погребения Турбинского могильника, датированные О.Н. Бадером (Бадер, 1964а) XVI–XV вв. до н. э., и выше отмеченные погребения на стоянке Лобань I.
Время функционирования Сейминского и близких ему могильников (Решна) синхронно второму (кубашевско-сейминскому) этапу чирковской культуры, совпадающему с атликасинским этапом балановской культуры (XV–XIV вв. до н. э.). Кроме Кубашевского поселения и Сейминского могильника, к этому этапу можно причислить такие памятники, как Исток Мельничный, Володары у устья р. Оки, Оленью Гору и нижний слой Сомовского и Васильсурского городищ, Новоселовское поселение Марийской АССР. В это время оформляются основные особенности культуры, что наглядно видно на материалах керамики. Однако сохраняются и составные комплексы, в том числе и реликты валиковой керамики. Последняя, например, с валикообразным краем известна в материалах Сейминского могильника (Бадер, 1970, с. 141).
На юринском этапе, совпадающим с ошпандинским этапом балановской культуры (XIII–XII вв. до н. э.), зона дисперсного распространения чирковско-сейминских памятников становится довольно обширной — от района р. Костромы на Верхней Волге (см. поселения Станок, Борань, Федоровское, Сахтыш II) до устья р. Белой на Каме (см. Зуево-Ключевский комплекс). В этот период завершается формирование чирковской культуры, исчезают все составные культурные компоненты и только в контактных зонах встречается балановская керамика.
На заключительном чирковском этапе, хронологически занимающем грань II и I и первую четверть I тыс. до н. э., исчезает и балановская керамика. Памятники, содержащие чистую чирковскую керамику, в основном тяготеют к Прикамью: кроме Чирковского поселения, это отдельные керамические группы, встреченные преимущественно на раннеананьинских поселениях — см. поселения и городища Макарьевское, Н. Услонское, Сорочьегорское, I и II Чутайские, Ройский Шахин. Поздняя чирковско-сейминская керамика, особенно с таким характерным орнаментом, как «змейка», являющимся реликтом волнистого валика, сближается с первой группой керамики гамаюнской или каменногорской культуры Западной Сибири (Стоянов, 1970 и др.). Возможно, что в развитии последней определенную роль сыграли и отдельные группы волго-вятского (чирковского) населения, возвратившиеся на свою первоначальную территорию и принесшие с собой те индогерманские лексические заимствования, которые отмечают лингвисты в угорских языках Западной Сибири (Joki, 1973).
Около 100 лет тому назад в окрестностях Казани профессора Казанского университета А.А. Штукенберг и Н.Ф. Высоцкий (Штукенберг, Высоцкий, 1885) открыли и исследовали несколько интересных стоянок (в 1879 г. — у Карташихи и Атабаево; в 1880 г. — у Поповки, в 1881 г. — у д. М. Отары, в 1882–1883 гг. — у д. Победилово и Б. Отары), которые ими были отнесены к неолитической эпохе. Лишь в 30-е годы XX в. было высказано предположение, что стоянки «карташихинской стадии» относятся к эпохе бронзы и могут быть датированы в пределах 2000–1200 гг. до н. э. (Шмидт, 1935; Худяков, 1935). Еще более ограниченная датировка этих стоянок — вторая половина II — начало I тыс. до н. э. — была предложена Н.Ф. Калининым (Калинин, 1948, с. 51). В 1950–1953 гг. Н.Ф. Калинин и А.Х. Халиков провели широкое исследование стоянок и, учитывая сосредоточение в окрестностях Казани наиболее изученных памятников, назвали культуру «приказанской» (Халиков, 1953; Калинин, Халиков, 1954а, с. 1, 2).
В 40-50-е годы серия стоянок этой культуры была выявлена и исследована А.В. Збруевой (Збруева, 1961) в окрестностях пос. Луговое у г. Елабуги и по левому берегу Волги ниже устья р. Камы. В конце 50-х годов Марийской археологической экспедицией было изучено несколько приказанских поселений по волжскому левобережью между г. Волжским и г. Звениговым и в правобережье бассейна р. Вятки (Халиков, 1960, с. 142–152). В эти же годы группа стоянок, близких по культуре к позднеприказанским памятникам, была выявлена в Башкирии в бассейне р. Белой. Исследователи дали их культуре название курмантаусской, хотя и отметили ее значительную близость приказанской (Сальников, 1967; АКБ, с. 21). В 50-60-е годы интенсивные работы в Прикамье пермских археологов привели к открытию там памятников, близких по культуре к позднеприказанским. Их культура О.Н. Бадером и В.П. Денисовым была названа ерзовской (Денисов, 1967, с. 29 и сл.).
В зоне Куйбышевского водохранилища работами казанских археологов только в пределах Татарской АССР в 1961–1975 гг. открыто и в разной степени исследовано более 200 приказанских стоянок и могильников (Габяшев, Казаков и др., 1976, с. 12–14; АКТ, 1, с. 11). Значительная серия таких же памятников обнаружена археологическими разведками в зоне водохранилища Нижнекамской ГЭС (Бадер, 1972а) и Чебоксарской ГЭС (Никитин, Старостин, 1978).
Общее число всех выявленных приказанских памятников Среднего Поволжья и Прикамья к концу 70-х годов дошло до 500 (Халиков, 1980) (карты 29–32). На многих из них проведены исчерпывающие раскопки. Все это создало реальную основу для написания ряда обобщающих работ по приказанской культуре (Халиков, 1967; 1968, 1969, 1980).
Карта 29. Распространение основных памятников приказанской культуры на займищенском этапе (середина II тыс. до н. э.).
а — поселение; б — могильник.
Карта 30. Карта распространения основных памятников приказанской культуры на балымско-карташихинском этапе (третья четверть II тыс. до н. э.).
а — поселение; б — могильник; в — основной район распространения памятников на займищенском этапе.
Карта 31. Распространение основных памятников приказанской культуры на атабаевском этапе (четвертая четверть II тыс. до н. э.).
а — поселение; б — могильник; в — основная территория распространения памятников на балымско-карташихинском этапе.
Карта 32. Распространение основных памятников приказанской культуры на маклашеевском этапе (первая четверть II тыс. до н. э.).
а — поселение; б — могильник; в — основная территория распространения памятников на атабаевском этапе.
Ее периодизация включает четыре последовательных этапа: займищенский (XVI–XV вв. до н. э.), балымско-карташихинский (XIV–XIII вв. до н. э.), атабаевский (XII–X вв. до н. э.) маклашеевский (X–IX вв. до н. э.). Общее время развития культуры, таким образом, падает на вторую половину II тыс. до н. э. и начало I тыс. до н. э. (Халиков, 1980).
Излюбленным местом расположения приказанских поселений (известно их более 450) были надлуговые террасы рек, преимущественно Волги и Камы, и их крупных притоков. На малых притоках и речках приказанцы не селились. Характерно расположение поселков группами. На маклашеевском этапе поселения располагаются на естественно укрепленных местах — на мысах крутых берегов. Тогда же появляются и первые укрепленные поселки-городища (Халиков, 1980, с. 15).
Показательно, что на месте большинства приказанских поселений обнаружены поселения последующей ананьинской культуры (Халиков, 1977а, с. 17 и сл.).
Размеры поселков небольшие — от 1000 до 3000 кв. м., но на займищенском и маклашеевском этапах преобладают малые поселки (до 2000 кв. м), а на балымско-карташихинском и атабаевском этапах — относительно крупные, с площадью до 3600 кв. м. Встречаются очень крупные поселки — до 15000 кв. м. Соответственно изменяются число и размеры жилищ на поселениях: от 3–4 относительно небольших соединенных между собой полуземлянок площадью 25–40 кв. м на поселениях займищенского этапа до крупных, преимущественно изолированных наземных домов прямоугольной формы площадью не менее 100 кв. м на поселениях последующих этапов. Исчерпывающие раскопки со вскрытием площади всего поселения показали, что каждый приказанский поселок состоял из жилых домов, на ранних этапах соединенных друг с другом переходами, хозяйственных сооружений (загонов для скота, общественных хранилищ) и общего для поселка ритуального места, состоящего из большого кострища, окруженного малыми кострами, а иногда и наиболее почетными захоронениями. Наиболее полно изученными поселками являются стоянки Займище III (Калинин, Халиков, 1954а, с. 224–230), Балымская (Халиков, 1953) и Карташихинская I (Калинин, Халиков, 1954а, с. 169–176).
Жилища обычно располагаются в один или два ряда, хотя известно и групповое их размещение. Для конструкций домов, имевших двускатные или шатровые перекрытия, характерны столбовое крепление стен и простые, расположенные обычно по осевой линии очаги.
Интересный, но пока еще слабо изученный вид памятника представляют Антоновское и Красновидовское места добычи кремня. Они располагаются по правому берегу Волги у обнажений пермских пород, в меловых отложениях которых встречаются кремневые конкреции, желваки или пласты окремнелого доломита, широко использовавшегося приказанским населением для изготовления каменных орудий (Крижевская, Халиков, 1959). Они, очевидно, функционировали на ранних этапах развития культуры.
Погребальный обряд приказанских племен хорошо устанавливается по материалам 28 могильников: 6 — для займищенского этапа; 3 — для балымско-карташихинского, 6 — для атабаевского и 13 — для маклашеевского этапа. Большинство могильников широко исследовано (Халиков, 1969, с. 244–249, 259–260, 271–275, 293–302; 1977а, с. 50–74, 88 и сл.; 1977б, 1980, с. 22–27; Халикова, 1967).
Наблюдаются определенные особенности, присущие погребальному обряду приказанцев: расположение могильников по берегам только крупных рек (Волга, Кама и Белая); преимущественно вытянутое положение умерших перпендикулярно головой к реке (на займищенском этапе — параллельно реке); обычай класть с умершими глиняную посуду, редко оружие и украшения, а также ритуальную мясную пищу. Как результат постороннего (срубно-алакульско-черкаскульского) влияния следует признать появление на балымско-карташихинском и атабаевском этапах курганных насыпей и скорченного положения некоторых погребенных (см. погребения на Балымской стоянке, в могильнике у Маклашевского взвоза).
К этому же времени относятся остатки очень сложного погребального обряда, прослеженного на I Луговской стоянке. В нише жилища I в обугленном состоянии найдены «кости и черепа 10 человек разного возраста (13 взрослых и 6 детских), принадлежащих к европеоидному и монголоидному типам» (Збруева, 1961, с. 13).
На маклашеевском этапе вновь господствующими становятся грунтовые могильники с рядовым размещением могил. Ориентация погребенных весьма устойчива — вытянуто на спине, головой к реке. Довольно часто умершим кладут погребальную пищу — мясо от определенной части туши животных (обычно встречаются лопатки и бедренные кости). Появляются коллективные захоронения, увеличивается число парных погребений, отмечены случаи частичных вторичных захоронений и перекрытие погребенных кострищами от сгоревших наземных конструкций. Многие из этих особенностей затем ярко проявляются в раннеананьинском погребальном ритуале (Халиков, 1977а, с. 88 и сл.).
Существенное дополнение к характеристике культовых обрядов приказанских племен дают вскрытые на полностью исследованных поселениях (Займище III, Балымское) остатки своеобразных жертвенных мест, состоявших из большого кострища, окруженного малыми кострами, столбовой оградой и т. п. (Халиков, 1980, с. 27–30). Какие-то жертвенные места существовали и внутри жилищ. Так, в жилищах Балымского и I Атабаевского поселений (Калинин, Халиков, 1954а, с. 180, 197) обнаружены кострища, расположенные на возвышенных площадках-вымостках, возле которых были сосредоточены и лучшие находки: наконечники стрел, бронзовые и медные предметы, богато орнаментированные сосуды и т. п.
Керамика приказанских памятников представлена огромным числом фрагментов разнообразной глиняной посуды, хотя встречаются и другие глиняные поделки — пряслица, модели колес, антропо- и зооморфные фигурки, тигли, льячки и т. п. Общими чертами глиняной посуды следует считать: преобладание горшковидных форм с цилиндрическим или слегка открытым горлом; эволюцию сосудов от плоскодонных к круглодонным; примешивание в тесто толченой раковины или органических остатков (рубленой травы, толченой коры); штриховую зачистку поверхности сосудов как снаружи, так и изнутри; орнаментацию лишь верхней половины сосудов резными линиями, оттисками среднезубчатого штампа и обязательным рядом ямочных или клиновидных углублений; геометрические зональные узоры и т. п.
Наряду с этими общими особенностями глиняная посуда каждого этапа имеет черты своеобразия. Так, для займищенской керамики характерны относительно толстостенные и крупные горшковидные сосуды с цилиндрическим или расширенным раструбом горлом, орнаментированные преимущественно прочерченными линиями в сочетании с одним рядом ямок или выпуклин-«жемчужин», расположенных по середине горла. В этой керамике усматриваются еще поздневолосовские традиции. Ряд ее особенностей (толстостенность, примесь в тесте толченых раковин, расширение венчика) находит параллели в протоабашевской и раннеабашевской керамике, а также в керамике памятников срубной культуры покровского этапа. Очень близка ранней приказанской керамике керамика алекановского (также наиболее раннего) этапа развития поздняковской культуры (Халиков, 1960, с. 177; Бадер, 1970, с. 61).
Почти вся приказанская посуда второго этапа была плоскодонной и изготовлялась из глины с преимущественной примесью песка, дресвы и шамота. Традиция примешивания в глиняное тесто толченой раковины и органических остатков более четко проявляется в материале памятников, удаленных от зоны контакта приказанцев со срубными племенами (Халиков, 1969, с. 261). Абсолютно преобладают (75–89 %) горшковидные формы сосудов с плавно изогнутым горлом, умеренно расширенным горлом и небольшим плоским днищем, продолжающие традиции сосудов с расширенным раструбом горлом. Характерно наличие у большинства сосудов (75–89 %) скошенного орнаментированного по краю бортика. Специфичной чертой орнамента следует считать отделение горла от тулова рядом глубоких ямок или клиновидных углублений.
Орнамент в целом геометрическо-зональный, выполняется при помощи прочерченных и резных линий (44–76 %), оттисков гребенчато-зубчатого штампа (19–40 %), редко шнура (2 %). В орнаментации поздней керамики второго этапа появляются новые мотивы — заштрихованные ромбы, «флажки», окантовка бахромой геометрических узоров и т. п. Ряд из них в эпоху развитой бронзы имел широкое распространение в культурах срубно-андроновского круга. Это побудило некоторых исследователей рассматривать приказанские памятники балымско-карташихинского этапа в качестве варианта или срубной (Бадер, 1953а, с. 60) или черкаскульской (Членова, 1976, с. 78–79) культур. Не отрицая определенной близости приказанской керамики к развитой срубной и ранней черкаскульской, следует отметить, что перечисленные выше характерные особенности приказанской посуды (цилиндрическая шея, ряды ямок и клиновидных углублений по горлу, штриховая зачистка и т. п.) не свойственны ни срубной, ни черкаскульской керамике и свидетельствуют о ее оригинальности. Имеющиеся же элементы сходства можно рассматривать, с одной стороны, как результат широкого воздействия на лесостепное население Евразии (от Днепра на западе, до Оби на востоке) огромного срубно-андроновского мира (Стоколос, 1972, с. 93), а с другой — не исключено обратное влияние приказанцев на своих более южных и юго-восточных соседей, на что уже обращали внимание исследователи (Кривцова-Гракова, 1945, с. 33).
Приказанская керамика на атабаевском этапе в основном сохраняет те же плоскодонные формы, но абсолютно господствующими (до 93–95 %) становятся горшковидные типы. Намечается тенденция к изменению плоского дна на округлое, а иногда даже на приостренное. Господствуют сосуды с плавным изгибом горла, но почти пятая часть сосудов уже имеет горловину подцилиндрической формы. Почти 75 % сосудов по краю горла имеют приостренно-скошенный валик, иногда переходящий в более широкий «воротничок». Последний характерен для сосудов более восточных районов, а также для сосудов последующей (маклашеевской) стадии или сосудов типа курмантау, по К. В Сальникову и Н.Л. Членовой (Сальников, 1967, в. 359–361, Членова, 1981). Но это опровергает мнение последнего автора, что для районов Волго-Камья, судя по керамике, «культура курмантау представляется явлением чужеродным» (Членова, 1981, с. 27). Изучение значительных керамических комплексов, выявленных на таких широко исследованных поселениях, как Курган (Ишмуратова, 1967), Богородское на Ветлуге, Ахмыловское на Волге, Бойцовское и Ерзовское на Каме (Денисов, 1967) и др., показало, что своеобразная керамика конечного, маклашеевского периода приказанской культуры многими своими особенностями связана как с керамикой предшествующего атабаевского этапа, так и с посудой последующей ананьинской культуры (Халиков, 1977а).
В целом маклашеевская (курмантауская, позднеерзовская) керамика характеризуется округлодонными сосудами с профилированным, преимущественно цилиндрошейным, горлом, украшенным лишь по верхней части горизонтально расположенным орнаментом из простых геометрических линий и обычного ряда ямок, клиновидных углублений или «жемчужин».
В западных районах распространения приказанских племен на позднейшем этапе наблюдается обработка поверхности сосудов «текстильными» отпечатками, что следует объяснять воздействием родственных приказанцам, но более западных поздняковских племен (Халиков, 1980, с. 39).
Кроме посуды, на приказанских поселениях обнаружены и другие керамические поделки: разнообразной формы пряслица, обломки льячек и тиглей, шарики, небольшие чашечки и т. п.
Материальная культура приказанских племен богато представлена изделиями из камня, металла и реже кости. В приказанских памятниках, целиком относящихся к эпохе бронзы лесостепной полосы Волго-Камья, еще сохраняются изделия из камня. Однако если на поселениях ранних этапов их еще довольно много (на поселении Займище III — 35 %, на Карташихе I — 40 %, на Карташихе II — 10 %, на Атабаево I — 10 %), то на поселениях маклашеевского этапа каменные орудия единичны (Халиков, 1980, с. 40). Из камня, преимущественно местного волго-камского окремнелого доломита, изготовлялись наконечники стрел — черешковые и с усеченным основанием, концевые скребки, клиновидные ножи с усеченным основанием, замененные на атабаевском этапе металлическими, хорошо отшлифованные тесла и желобчатые долота. Из более твердых пород камня диорита, гнейса, мелкозернистого гранита, красного и серого кварцита и сливного песчаника, имеющих, по определению А.А. Штукенберга, северное (валунное) происхождение, изготовлялись песты, терочники, молотки и великолепные зернотерочные плиты.
В приказанских поселках начиная с самых ранних (Займище III) встречаются следы металлопроизводства в виде обломков тиглей, медных шлаков и выплесков (Калинин, Халиков, 1954а). На ранних этапах, совпадающих с досейминским и сейминским хронологическими горизонтами, приказанские племена еще не выработали своих специфических типов орудий, а употребляли те же формы, что и соседние абашевские, раннесрубные и сейминско-турбинские племена.
Но уже в это время, как справедливо считает Е.Н. Черных, приказанские племена создали свой очаг металлургии, который на первых порах напоминал своей продукцией черты некоторых смежных образований типа срубного, баланбашского и сейминско-турбинского очагов металлообработки (Черных, 1970, с. 115). В это время они использовали, кроме местных медистых песчаников, металл из руд других районов Волго-Камья и даже Зауралья. На поздних (атабаевском и маклашеевском) этапах приказанский металлургический очаг вырабатывает свои формы изделий — плоские двулезвийные ножи, втульчатые топоры-кельты с лобным и боковыми ушками, наконечники копий и дротиков с прорезным пером, украшения в виде полусферических бляшек, височных подвесок, среди которых характерными являются очковидные, и т. п.
Многие из этих предметов изготовлялись из волго-камского (ВК, по Е.Н. Черных) металла, добываемого самими приказанцами. Наличие своего металла, активные контакты приказанцев с племенами с развитой металлургией, особенно срубными (Кузьминых, 1981, с. 70), развитие собственных производительных сил привели к тому, что по объему продукции и ее относительному разнообразию приказанский металлургический очаг в предананьинское время становится не только одним из самых мощных, самых оригинальных по своей продукции, но и одним из самых обширных (Черных, 1970, с. 116).
Приказанцы несомненно широко употребляли деревянные и костяные изделия; среди последних известны костяные и роговые мотыги, долота, наконечники стрел, псалии от конской узды и даже рыболовные крючки, а также подвески, пронизки и пр.
Основой хозяйства приказанских племен было скотоводство и земледелие, сочетавшиеся в разной степени с охотой, рыболовством и собирательством. Благодаря совместной работе археологов и палеозоологов (Андреева, Петренко, 1976) получен интересный материал для характеристики скотоводства и охоты.
В волжской и нижнекамской прибрежной зоне скотоводство с самого начала доминирует над охотой и, очевидно, над другими отраслями хозяйства. Так, среди материалов Балымской, Атабаевской, Карташихинской, Мало-Кокузинской (на Свияге), Надлуговой и Кумысской стоянок кости диких животных или не обнаружены вовсе, или они составляют не более 10 %. На поселениях, расположенных в лесной зоне, например, на стоянке Лобань I на Кильмези, поселении Заюрчим на верхней Каме, доля диких животных достигает 30–70 % (Андреева, Петренко, 1976, с. 140, 164). В приказанском стаде преобладающее положение занимали крупный рогатый скот и лошади, затем свиньи и мелкий рогатый скот. Основная масса зубов крупного рогатого скота, встреченных в памятниках приказанской культуры, принадлежала животным в возрасте от 2,5 до 11 лет. Это говорит о содержании коров в первую очередь для получения молочных продуктов. Об этом же свидетельствуют находки на многих приказанских поселениях глиняных сосудов с отверстиями в придонной части. Такие сосуды обычно применялись для отцеживания сыворотки при изготовлении творога и сыра (Халиков, 1969, с. 352).
В материалах некоторых приказанских поселений, например, Надлуговой на Волге и Кумысской на Каме, встречены зубы быков в возрасте 12 лет и старше. Как считают палеозоологи, очевидно, это были быки, которых использовали в качестве тягловой силы (Андреева, Петренко, 1976, с. 164). Крупный рогатый скот был в основном комолым, что, по мнению В.И. Цалкина, специфично для скота эпохи бронзы степной и лесостепной полосы Восточной Европы. Лошади в приказанском стаде также жили долго — от 3 до 9 лет. Их использовали как для верховой езды, так и для других хозяйственных целей. Об этом говорят находки, например, в Маклашеевском и Полянском могильниках костяных и роговых псалий. Мелкий рогатый скот и свиньи шли в пищу в основном в возрасте до 1,5 лет.
Скотоводство носило придомно-пастушеский характер со стойловым содержанием скота в зимнее время. На поселении Карташиха I выявлено большое безочажное помещение, которое могло быть зимним хлевом (Халиков, 1969, с. 352). Обнаруженные на приказанской территории бронзовые серпы-косари свидетельствуют о том, что приказанцы имели орудия, вполне пригодные для заготовки сена и ветвей в качестве зимнего корма.
Находки в очаге землянки 2 Луговского I поселения обугленных зерен проса (Збруева, 1960), а также каменных, бронзовых, костяных мотыг, терочников, больших каменных зернотерок свидетельствуют о развитии у приказанцев земледелия. Как показывают исследования почвоведов, пойменные черноземы долин Волги, Камы и их притоков содержат до 13 % гумуса и вполне пригодны для развития культурных растений, особенно проса и гречихи. Причем просо не требует глубокой обработки почвы. Приказанцы, очевидно, обрабатывали землю не только мотыгами и заступами, но и какими-то пахотными — орудиями, о чем свидетельствует наличие тягловых животных.
Большую роль в хозяйстве приказанцев играли такие отрасли, как охота, рыболовство и собирательство. Известны орудия лова — наконечники стрел, гарпуны, костяные и бронзовые рыболовные крючки, грузила от рыболовных сетей и пр. На приказанских поселениях, особенно расположенных в лесных районах, найдены кости таких диких животных, как лось, олень, медведь, бобр, заяц, куница, выдра, косуля, сайгак, кабан (Андреева, Петренко, 1976, с. 140, 165). В охоте человеку помогала собака, кости которой также обнаружены на стоянках.
Общественные отношения приказанских племен соответствовали патриархально-родовой стадии развития с зачатками ранней формы военной демократии в конце развития культуры (Халиков, 1969, с. 359 и сл.). В позднеприказанских могильниках становятся обычными коллективные захоронения, которые, возможно, следует рассматривать в качестве погребений членов одной патриархальной семьи. Последняя постепенно превращается в решающую экономическую силу общества, ибо в руках членов сосредоточиваются основные орудия производства.
Как уже отмечалось (Халиков, 1960, с. 154; 1968, с. 26; 1969, с. 254–255; 1980, с. 52), приказанская культура сформировалась на базе наиболее восточных групп волосовской культурной общности при определенном воздействии более южных прасрубно-абашевских, вернее покровско-абашевских племен. Действительно, все основные черты культуры ранних приказанских памятников восходят к волосовской культуре. Керамика по форме, фактуре, орнаментации подчас трудно отличима от поздневолосовской. Соединенные полуземлянки также преемственны. Вытянутое трупоположение, присущее волосовским захоронениям, так же, как и их преимущественная речная ориентация на реку, сохраняется и в раннеприказанских могильниках. Много общего и в каменном инвентаре — желобчатые долота и тесла, наконечники стрел и ножи, концевые скребки и т. п. Примечательно и то, что раннеприказанские памятники занимают ту же территорию, на которой в предшествующее время были расселены волосовские группы населения (Никитин, 1978, с. 21). Часто ранние приказанские поселения располагаются непосредственно на месте поздневолосовских. Особенно важным памятником в этом отношении является стоянка Займище III, жизнь на которой не прерывалась и в поздневолосовское (см. жилище 3), и в раннеприказанское (см. жилища 2–4) время (Калинин, Халиков, 1954а, с. 227).
Некоторая колоколовидность раннеприказанской керамики, прочерченные горизонтальные линии орнамента свидетельствуют о возможном воздействии на приказанцев протоабашевского населения, а баночные формы сосудов и появление скорченного положения погребенных — о протосрубном влиянии (Халиков, 1965). Находки в раннеприказанских памятниках и на территории их распространения бронзовых (кельты, наконечники копий, кинжалы) и кремневых (наконечники стрел, ножи, кинжалы) орудий труда и оружия, характерных для сейминско-турбинского культурного круга, свидетельствуют о контактах приказанских и сейминско-турбинских (чирковских) племен.
Территория распространения раннеприказанских племен на займищенском этапе была ограничена в основном Казанским Поволжьем и прилегающим участком Нижнего Прикамья (карта 29). На западе приказанские племена соседствовали с чирковско-сейминскими, многие черты культуры которых, особенно в начальный период, были близки раннеприказанской, на юго-западе — с абашевскими, а на юге — с раннесрубными племенами. Восточные и северные соседи пока не определены. Это, очевидно, были родственные позднетурбинские племена.
Западнее по Волге и Оке около середины II тыс. до н. э. шло формирование поздняковских племен, культура которых, судя по поселениям типа Алеканова, Ибердус III и т. п., была также близка раннеприказанской.
Второй (балымско-карташихинский) этап развития приказанской культуры, относящейся в основном к XIV–XIII вв. до н. э., протекал в условиях сильного воздействия северных племен срубной культурной общности, занявших в это время все левобережье р. Камы, а по правобережью Волги проникших к среднему течению р. Свияги (Халиков, 1969, с. 221 и сл.). На юго-востоке к концу этого периода усиливаются черкаскульские племена, оставившие памятники типа Такталачукского могильника (Казаков, 1979). К балымско-карташихинскому этапу относится около 100 поселений и могильников (карта 30). Из них крайние западные выявлены на Волге недалеко от устья р. Ветлуги (Шарнейская, Коротнинская и Марьинская стоянки), восточные — близ устья р. Ика (Дубовогривские стоянки), а наиболее южные — у б. деревни Мантово по правому берегу Волги.
В то же время приказанские племена начинают осваивать бассейн р. Вятки (см. Нижне-Шуньское, Бурецкое поселения) и даже выходят на ее левобережные притоки (см. поселение Лобань I — Гусенцова, Сенникова, 1980, с. 134). Доходят они, очевидно, и до берегов Камы в ее среднем течении, где на поселении Забойная I обнаружена типичная керамика балымско-карташихинского облика (Денисов, 1967).
Несмотря на сильнейшее воздействие срубных, а затем и андроновско-черкаскульских племен, приказанцы сумели сохранить самобытность своей культуры и целостность этноса, что хорошо проявляется на археологических материалах: территория, местоположение поселков, форма и характер жилищ, форма и орнаментация керамики, специфичные типы каменных и металлических изделий имеют свою особенность, отличную от срубной. Родственные приказанцам поздняковские племена, судя по материалам такого широко исследованного поселения, как Акозинское (Халиков, 1960, с. 167 и сл.), еще сохраняли близость и в культурном отношении.
Вместе с тем следует заметить, что приказанская культура на балымско-карташихинском этапе как будто сближается с рядом культур эпохи бронзы лесостепи Евразии: сосницким и киевским вариантами восточнотшинецкой культуры Среднего Поднепровья (Березанская, 1972, с. 129–130), малобудковской культурой (марьяновский этап) Днепровского левобережья (Ильинская, 1961), поздняковской культурой на подборновско-поздняковском этапе (Бадер, 1970, с. 59 и сл.), ранними памятниками черкаскульской (Сальников, 1967) и еловской (Матющенко, 1974а) культур Западной Сибири. Эта близость проявляется как в формах и орнаментации керамики, преимущественно ставшей горшковидной, так и в других особенностях культуры: изолированные полуназемные жилища, скорченные костяки, набор металлических изделий и пр. Однако едва ли эту близость следует объяснять внедрением в приказанскую среду пришельцев с запада или востока (см. Генинг, Совцова, 1967) или глобальным распространением какой-то одной культуры, черкаскульской например, (Членова, 1981). Указанное сходство, будучи явлением эпохальным, представляет собой результат конвергенции, результат однотипного воздействия на стадиально сходное лесостепное население Евразии культуры степного населения срубного (в Поднепровье), срубно-андроновского (в Поволжье и Приуралье) и андроновского культурного мира.
В последней четверти II тыс. до н. э., особенно ближе к рубежу II–I тыс. до н. э., приказанские племена становятся основными насельниками Волго-Камья, что было вызвано, с одной стороны, усилением этих племен в экономическом и культурном отношении, а с другой — ослаблением в силу разных причин абашевских, срубных и балановских племен (Халиков, 1969, с. 270), господствующих в середине и третьей четверти II тыс. до н. э. над всеми остальными племенами края. Все это приводит к усилению специфичных черт приказанской культуры, к увеличению численности ее населения и значительному расширению территории. Число выявленных приказанских памятников этого этапа достигает 200, среди них наиболее изученной является I Атабаевская стоянка в устье Камы (Калинин, Халиков, 1954а, с. 179), поэтому третий этап развития приказанской культуры назван атабаевским.
Центральным районом расселения приказанских племен в это время остается устье Камы. На юге приказанские племена доходят, очевидно, до бассейна р. Самары, ибо ряд поселений и местонахождений приказанской керамики атабаевского типа (Гривка, Красные Пески) обнаружены на р. Большой Кинель, левом притоке р. Самары. Несколько местонахождений приказанской керамики известно и по Волге у г. Куйбышева (Васильев, Иванов, 1979) (карта 31).
В низовьях левобережной части Ветлуги в дополнение к известным памятникам в 1979 г. обнаружена значительная группа приказанских поселений атабаевско-маклашевского времени в окрестностях Ахмыловского озера (8 поселений) и с. Коротни. Приказанские поселения известны и в правобережной части низовий Ветлуги у пос. Юркино. Крайне западным приказанским памятником атабаевского времени следует считать остатки поселения на I Сомовском городище в Воротынском р-не Горьковской обл. (Архипов, Никитин, 1981, с. 26–33). Таким образом, следует полагать, что приказанские племена к концу II тыс. до н. э. заняли практически все Среднее Поволжье и Прикамье, включая и значительную часть бассейна р. Белой.
На востоке в это время начинают выделяться две группы памятников, в культурном отношении чрезвычайно близких к приказанским. На северо-востоке (в бассейне средней и верхней Камы) это так называемая ерзовская (Денисов, 1967), на юго-востоке (в бассейне Белой) — курмантауская культура (Сальников, 1967). В ерзовской группе хронологически и культурно наиболее близки к приказанским памятникам атабаевского этапа поселения Ерзовка (жилище 2), Старушка I и III, Еловское (жилище 8-10), Забойное (жилище 5) и Заюрчим (жилище 2). Вся материальная культура этих поселений (жилище, керамика, металлические изделия) практически неотличимы от приказанских и не имеют непосредственных местных корней. Попытка В.П. Денисова рассматривать эту культуру как результат воздействия андроновско-срубных (черкаскульских) племен на позднетурбинское население (Денисов, 1961, с. 68, 74) не доказательна, ибо так далеко на север южные племена не поднимались, да и их культура в целом была отлична. Поэтому следует полагать, что ерзовская группа памятников появилась в результате прихода на Среднюю и Верхнюю Каму приказанских племен, которые, войдя здесь в контакт с остатками позднетурбинских племен, создали в Прикамье своеобразный вариант приказанской культуры. Промежуточными пунктами в этом движении являются памятники на Вятке, в том числе и на ее левобережных притоках, в частности стоянка Лобань I (Гусенцова, Сенникова, 1980, с. 130), содержащая типичную приказанскую керамику.
Несколько более сложная ситуация, очевидно, сложилась при формировании так называемой курмантауской группы в бассейне р. Белой. Этот район в последней четверти II тыс. до н. э. еще остается заселенным черкаскульскими племенами (АКБ, с. 20–21). Однако в их среде также появляются приказанские пришельцы, которым, очевидно, были оставлены такие памятники, как Кумлекульская, Касьяновская и другие стоянки (см. АКБ, № 352, 355, 369, 377), в материале которых наряду с черкаскульской и позднеприказанской керамикой встречены фрагменты приказанской керамики атабаевского этапа. В результате смешения позднеприказанских и черкаскульских племен в бассейне р. Белой в первой четверти I тыс. до н. э. формируется курмантауский вариант приказанской культуры, легший в основу раннеананьинской культуры этого района (Иванов, 1977). Есть основание полагать, что приказанцы на атабаевском этапе иногда уходили и далеко на восток — за Урал, в Западную Сибирь. Типичная приказанская керамика атабаевского облика найдена, например, в Алексеевском поселении на р. Тоболе (Кривцова-Гракова, 1948, рис. 6, 7, 8). В Среднем Прииртышье выделяется группа памятников розановского типа, в керамическом материале которых ощущается сильное приказанское воздействие: около 55 % сосудов поселения Черноозерье III (IX–VII вв. до н. э.) имеют характерный для приказанских сосудов атабаевского этапа (XII–XI вв. до н. э.) скошенный воротничок, окаймленный снизу рядом круглых или клиновидных ямок (Генинг, Гусенцова и др., 1970, с. 39).
На заключительном (маклашеевском) этапе в культуре приказанских племен вырабатываются предананьинские особенности (Халиков, 1969, с. 289 и сл.; 1977б, с. 16 и сл.). Территория распространения приказанцев в это время достигает максимума и приближается к территории распространения раннеананьинских племен (карта 32). В западных районах приказанской территории от Ветлуги почти до устья р. Камы наблюдается появление так называемой «текстильной» или «сетчатой» керамики, имеющей западное — волго-окское (Бадер, 1966б) или верхневолжское (Третьяков, 1975) происхождение.
Наличие текстильной керамики в западных памятниках приказанской культуры следует рассматривать как результат активного взаимодействия приказанских и поздняковских родственных племен. Возможно, что они имели перекрестные браки. Все сосуды с текстильной керамикой на приказанских памятниках мало чем отличаются от остальных сосудов — те же формы, тот же орнамент. Вероятно, поздняковские женщины, попадавшие в приказанскую среду, по традиции продолжали обрабатывать поверхность сосудов «текстильными» отпечатками, тогда как форма и орнаментация оставались местными. И наоборот, на ряде поздняковских памятников, например, на дюне Мл. Волосовского могильника на Нижней Оке, имеется интересный керамический материал — фрагменты круглодонных сосудов (для поздняковской культуры характерны плоскодонные сосуды), покрытых «текстильными» отпечатками и по горлу несущих специфический приказанский орнамент из одного ряда ямочных вдавлений в сочетании с горизонтальными зигзагами, линиями и т. п.
Значительное воздействие приказанские племена в это время оказывают на население более северных районов, где в бассейне Вычегды и Печоры формируется близкая приказанской лебяжская культура (Лузгин, 1972).
Всеми своими особенностями — форма и характер поселений и жилищ, могильников и погребального обряда, формы и орнаментация керамики, металлических и прочих изделий — приказанские племена выступают как местные племена Волго-Камья (Халиков, 1980). Непосредственная связь приказанской культуры с ананьинской (Халиков, 1967а и др.) определяет и этнос ее носителей. Это были восточные группы финноязычного населения, сыгравшие ведущую роль в формировании предков как волжских (мари, мордва), так и пермских (удмурты, коми) финноязычных народов.
Глава четвертая Энеолит и бронзовый век Севера Европейской части СССР (С.В. Ошибкина)
Памятники эпохи бронзы на рассматриваемой территории изучены в меньшей степени, чем в соседних регионах, хотя сборы и исследование древностей проводились на Севере достаточно активно, начиная с середины XIX в. Основные археологические работы проходили в Приладожье, на Карельском перешейке, отчасти в Прионежье. В начале XX в. началось изучение памятников археологии в окрестностях Архангельска, на Летнем и Зимнем берегах Белого озера, на побережьях Кольского полуострова. Особенно широко развернулись работы в 20-30-е годы, увеличилось количество публикаций, по материалам археологических памятников Севера прошли дискуссии. Среди ученых, работавших на Севере, следует упомянуть И.С. Полякова, А.А. Иностранцева, В.И. Равдоникаса, А.Я. Брюсова, Б.Ф. Землякова, А.В. Шмидта, М.Е. Фосс, Н.Н. Гурину, а также финских исследователей С. Пялси, Ю. Айлио и др.
С накоплением фактического материала выяснилось, что среди памятников археологии на Севере резко преобладают неолитические, а памятники эпохи бронзы неизвестны. Зарубежные исследователи пытались объяснить это явление ухудшением природных условий в эпоху бронзы и переселением в южные районы значительных групп населения. Согласно другой гипотезе, в конце неолита — начале эпохи бронзы население переходило от охоты и рыболовства к земледелию и скотоводству, поэтому оно покидало побережья водоемов, занимало новые места, и памятники этого времени мало известны. Имеется также точка зрения А.В. Шмидта, что на Севере население длительное время оставалось на стадии неолита, что было связано с суровыми природными условиями (Шмидт, 1933, с. 16). Однако многие исследователи полагали, что расширение археологических работ приведет к открытию памятников эпохи бронзы. Действительно, исследования в Карелии в конце 40-х годов, а особенно работы 60-70-х годов в значительной мере позволили заполнить этот пробел (Брюсов, 1952; Гурина, 1951а, б, 1961).
В начале 60-х годов широкие археологические работы в Карелии были развернуты Карельским филиалом АН СССР (Панкрушев, 1964). Важное значение имело открытие в Карелии поселений III тыс. до н. э., на которых найдены изделия из меди (Журавлев, 1975, 1979). Прионежье и бассейн р. Сухоны исследовались в 50-е годы А.Я. Брюсовым, а в 60-70-е годы — С.В. Ошибкиной, выделившей в Восточном Прионежье позднекаргопольскую культуру, сложившуюся в конце II тыс. до н. э. и существовавшую в течение эпохи раннего железа (Ошибкина, 1975 и др.).
Северо-восточные районы Севера изучены неравномерно, что объясняется их труднодоступностью, особенно в Приполярье. В начале 60-х годов в бассейне р. Печоры, на ее левом притоке Ижме и в бассейне р. Вычегды исследования производились Коми филиалом АН СССР. На Средней Печоре обнаружено несколько памятников эпохи бронзы, датированных II тыс. до н. э. Здесь выделены два основных периода медно-бронзового века — ранний и поздний (Канивец, 1974). Для раннего бронзового века бассейна р. Ижмы установлены три культурных типа, два из которых связаны с притоком населения из Прикамья и Зауралья, а третий местный (Лузгин, 1972).
Для бронзового века бассейна р. Вычегды выделены три этапа развития — ранний (синдорский), средний (устьвымский) и поздний (озъячский) (Буров, 1965). В основе всех периодизаций лежит типология вещевого материала, датированного по аналогиям с соседних территорий. В 70-е годы в бассейне р. Мезени была выделена чойновтинская культура, близкая гаринско-борской культуре Прикамья (Стоколос, 1986).
Краткий обзор археологических исследований, проводимых на Севере Европейской части СССР в последние десятилетия, показывает, что число памятников эпохи бронзы значительно увеличилось и продолжает расти, а вместе с тем изменяются и наши представления об исторических процессах, происходящих в этот период.
Хотя многие вопросы, касающиеся бронзового века на Севере Европейской части СССР, в настоящее время остаются недостаточно изученными, новые материалы из раскопок и многочисленные случайные находки позволяют думать, что в этот период Север был достаточно освоен и заселен. В немалой степени эго было связано с передвижениями населения, происходившими в лесной и лесостепной полосе Восточной Европы в конце III–II тыс. до н. э. Хронологические пределы эпохи бронзы на Севере определяются рубежом III–II тыс. до н. э. и знаменуются появлением культур боевых топоров. Верхняя граница эпохи бронзы в значительной мере условна, поскольку отдельные культуры эпохи бронзы продолжали существовать вплоть до раннего железного века, до середины I тыс. до н. э. В это время бронзовый век повсюду на Севере сменяется культурами железного века.
Восточное Прионежье и бассейн Сухоны. Этот регион на юге граничит с бассейном Верхней Волги, что играло важную роль в его историческом развитии. По левым притокам Волги — Шексне, Мологе, Суде начиная с глубокой древности на север продвигались новые группы населения, часть которого оседала в Восточном Прионежье.
В начале эпохи бронзы в центре Русской равнины вдоль р. Волги продвинулись племена фатьяновской и балановской культур, принадлежавших группе культур боевых топоров (Крайнов, 1972а; Бадер, Халиков, 1976). В восточном направлении они прошли до Средней Волги, но севернее Волги их могильники не известны. Очевидно, они прошли по окраинам территории, занятой большим массивом населения, сложившимся на севере лесной полосы еще в неолите. В ряде мест Европейского Севера известны отдельные находки сверленых боевых топоров, топоров с черешком (орудия борисово-лепельского типа) и кирок со сверленым отверстием и выступами-цапфами по бокам. Изредка на стоянках позднего неолита и энеолита встречается керамика, сопоставимая с фатьяновской и среднеднепровской посудой (Андозеро 2, Селище, Илекса и др.). Находки керамики и каменных топоров позволяют говорить о контактах населения культуры с ямочно-гребенчатой керамикой с племенами фатьяновской культуры.
Еще до появления культур боевых топоров, знакомых с металлом, местное население научилось добывать и обрабатывать медь, для которой в финно-угорских языках было свое название — vaski (Моора, 1956, с. 70). Об этом же говорит открытие очага древней металлообработки на территории современной Карелии (Журавлев, 1974, 1975). Можно предполагать, что конец III — начало II тыс. до н. э. явилось временем значительных сдвигов в хозяйственно-экономическом и культурном отношении. Этому способствовало появление в позднем неолите памятников типа Модлона, оставленных населением, которое продолжало существовать здесь и в эпоху энеолита. Для стоянок типа Модлона позднего периода, датированных рубежом III–II тыс. до н. э., характерна светлая пористая керамика, растительная примесь или асбест в керамическом тесте, мелкие сланцевые орудия, изредка встречаются янтарные украшения. Особенно характерны длинные узкие наконечники стрел из кремня высокого качества. Кроме стоянки Модлона II, известны могильник в Каргулино на южном берегу Белого озера, находки в устье р. Кинемы, на стоянках Тихманга, Верхнее Веретье, Погостище II (Ошибкина, 1978, с. 132). Памятники этого времени с долговременным культурным слоем пока не известны, что позволяет говорить о недолгом пребывании населения этой группы на побережьях озер Восточного Прионежья.
На севере лесной полосы в эпоху бронзы на ряде поздненеолитических стоянок найдена сетчатая керамика. Самые ранние образцы подобной посуды орнаментированы оттисками мелкой гребенки и круглыми ямками, которые иногда расположены рядами по всей поверхности, как бы повторяя орнаментацию неолитического времени. В этой группе керамики часто встречаются профилированные сосуды с высоким горлом и закрытым внутрь венчиком, круглодонные, напоминающие керамику фатьяновского типа.
О времени появления керамики с сетчатой поверхностью точных сведений нет, в Ленинградской обл. и Карелии ее датируют концом II тыс. до н. э. (Гурина, 1961, с. 167; Панкрушев, 1964, с. 92). В Восточном Прионежье и Беломорье она датирована 1300–1200 гг. до н. э. (Фосс, 1952, с. 235). Как показали исследования последних лет в Восточном Прионежье, памятники с сетчатой посудой имеют большую древность, так как здесь постоянно встречаются орудия и керамика эпохи бронзы раннего периода, где еще очень заметны традиции неолитического времени.
На ряде стоянок (Тихманга, Верхнее Веретье, Двиница IV, V и др.) обломки сосудов с сетчатой поверхностью сопровождались наконечниками стрел сейминского типа и наконечниками с прямым и вогнутым основанием, сверлеными боевыми топорами и топорами с выделенным черешком (рис. 75). Постоянное сочетание нескольких видов орудий с керамикой с сетчатой поверхностью позволяет считать, что памятники рассматриваемого типа существовали в Восточном Прионежье и верхнем течении р. Сухоны не позднее середины II тыс. до н. э. и оставлены единой группой населения.
Видимо, в середине II тыс. до н. э. в южные районы Восточного Прионежья усилился приток нового населения. Следы этого проникновения отмечены стоянкой Вёкса I и другими местонахождениями в нижнем течении р. Вологды, у ее впадения в Сухону, где в культурных слоях эпохи бронзы обнаружена керамика светлого цвета, пористая, с сильной примесью органики и включениями раковины. Она имеет характерную круглодонную форму, у большинства сосудов невысокое прямое горло, расширенное у перехода к тонким выпуклым стенкам. Орнамент выполнен тонкой гребенкой и состоит из горизонтальных линий в несколько рядов, разделенных вертикальными отпечатками короткой гребенки (рис. 76, 15–19). Подобная керамика в свое время была найдена на Сейминской дюне на Оке. О.Н. Бадер относил ее к сейминской культуре. Эту керамику он объединял с кремневыми стрелами с коротким черешком, несколькими типами кремневых орудий и изделиями из бронзы из самого Сейминского могильника в одну культуру (Бадер, 1970, с. 142–144; Bader, 1957). На стоянке Вёкса, кроме керамики, найдены наконечники стрел сейминского типа и с прямым основанием (рис. 76, 1–9), наконечник копья с прямым основанием, характерные ножи с тупым и скошенным острием. Представленный набор орудий в сочетании с керамикой дает основание для сравнения с находками на Сейминской дюне, возраст которых определяется в пределах XV–XIV вв. до н. э. (Бадер, 1970, с. 144; Халиков, 1969, с. 199). Очевидно, стоянка Вёкса I и подобные ей памятники на р. Вологде могут быть датированы этим временем, хотя их сходство с материалами Сейминской дюны имеет отдаленный характер и требует изучения. Следует отметить, что на размытом берегу у стоянки Вёкса I собрана серия каменных сверленых топоров, среди них есть с коротким обухом, с рукоятью и короткой рабочей частью.
Из случайных находок заслуживают особого внимания изделия из бронзы из района Белого озера. На южном берегу озера в местности Каргулино найдены два бронзовых копья (рис. 77, 1, 2). Аналогии первому могут быть указаны среди копий Сейминского могильника (Бадер, 1970, тип III, рис. 21Б, с. 100). Второе копье отличается оформлением манжеты, в остальном полностью повторяет форму первого. Подобное орудие с зубчатой манжетой-утолщением известно в срубной культуре в кургане Карамаш (Черных, 1970, рис. 45, 21, с. 130). Основываясь на приведенных аналогиях, можно датировать копья Каргулино серединой II тыс. до н. э., хотя существует более древняя датировка, согласно которой сейминские древности, главным образом могильники сейминско-турбинского типа, датируются XVI в. до н. э. (Черных, 1970, с. 102).
Появление изделий из бронзы, а также отдельных памятников сейминского типа в южных районах Восточного Прионежья свидетельствует о сложном историческом процессе, протекавшем здесь в середине II тыс. до н. э. (Ошибкина, 1975).
Несмотря на внешние влияния и возможность притока с юга небольших групп нового населения, основу этнического образования здесь составляло население, занимавшее этот регион с эпохи неолита. На его основе, очевидно, в XIV–XII вв. до н. э. возникла позднекаргопольская культура (Ошибкина, 1975). Ранние стоянки культуры пока плохо изучены. В этом отношении представляет интерес группа стоянок в среднем течении р. Сухоны, из которых Осиновская 1 раннего периода (рис. 78, 1–3), а Осиновская 2 относится к позднему времени. Здесь найдена керамика с сетчатой и гладкой поверхностью, орнаментация состоит из ромбов с тройным отпечатком короткой гребенки в центре, редких круглых ямок под венчиком, а также шнурового орнамента (рис. 78, 4–6). Среди орудий — наконечники стрел листовидной формы, довольно небрежно обработанные (рис. 78, 7–9), наконечники дротиков широкой миндалевидной формы, массивный наконечник копья из сланца, обработанный крупными сколами, разнообразные скребки, нож треугольной формы (рис. 78, 11–17).
В бассейне Сухоны известно еще несколько памятников эпохи бронзы. На них найдена керамика более позднего характера, типа высоких плоскодонных сосудов с отогнутым венчиком. Поверхность их обычно сетчатая, орнамент нанесен тонкой гребенкой по горлу и плечикам.
Стоянки позднекаргопольской культуры в Восточном Прионежье почти все расположены на местах, занятых ранее неолитическими стоянками, но располагаются они дальше от воды, а иногда на возвышениях островного типа. В настоящее время эти места не пригодны для постоянного и длительного обитания. Очевидно, население позднекаргопольской культуры могло существовать здесь только в условиях более сухого климата и более низкого стояния воды. Таким периодом считают II тыс. до н. э. (Бадер, 1960, с. 100; Косарев, 1974, с. 27). По-видимому, наибольшее распространение позднекаргопольских памятников относится к последним векам II — началу I тыс. до н. э. и связано с улучшением природных условий и понижением увлажненности.
Многие из ранних памятников позднекаргопольской культуры были расположены на низких берегах и впоследствии оказались затопленными или размытыми. Примером служит стоянка на окраине г. Белозерска, где на размытом берегу собрана большая коллекция керамики и каменных орудий. Среди наконечников стрел имеются один широкий листовидной формы и другие характерные формы (рис. 79, 6–8). Наконечник копья тоже расширен у основания, оформленного широкими вертикальными сколами (рис. 79, 5), что вообще характерно для многих памятников эпохи бронзы на Севере. На Белозерской стоянке найдено шесть топоров и тесел из сланца, которые в отличие от неолитических орудий имеют удлиненную плоскую форму, обработаны сколами и шлифовкой, не имеют граней или следов распила заготовок (рис. 79, 10–14). Представляют интерес льячка и продолговатый грузик со сверлиной (рис. 79, 4, 9). Аналогичные вещи известны и на других позднекаргопольских стоянках, таких, как Яковлево, Селище. Посуда Белозерской стоянки профилированная, найдены плоские днища. Значительная часть сосудов имеет сетчатую поверхность, орнамент состоит из сложного узора, выполненного тонкой гребенкой, дополненного ямками, изредка встречаются оттиски шнура. На двух сосудах изображения плывущих птиц, выполненные в стилизованной манере. Представляет интерес скульптурное изображение головы птицы (рис. 80, 4).
На стоянках позднекаргопольской культуры находят обычно керамику с сетчатой и гладкой поверхностью, а позже — также штрихованную, орудия из камня и кости, иногда остатки сооружений бытового назначения.
Керамика с сетчатой поверхностью долго сохраняет округлую форму днища. Сосуды имеют выпуклые бока и отогнутый венчик. Орнамент состоит из неглубоких ямок или оттисков тонкой гребенки в сочетании с мелкими овальными углублениями. Он украшает горло и реже спускается на плечики. В материалах позднекаргопольских стоянок количество сетчатой керамики обычно не превышает 15 %.
Основная часть посуды представлена крупными и среднего размера сосудами с заглаженной поверхностью, плоским дном, прямыми стенками и слегка отогнутым венчиком. В позднее время такую же форму имеет керамика с сетчатой поверхностью, о чем можно судить по материалам стоянок Яковлево, Перховта, Селище. Часть сосудов с заглаженной поверхностью украшена по горловине невысоким воротничком. Орнамент расположен по верхней части сосудов и состоит из сочетания гребенчатых отпечатков разной формы и размера с оттисками шнура. Узоры, как правило, несложные.
Орнамент, выполненный веревочкой или шнуром, представляет особый интерес, так как в свое время М.Е. Фосс считала этот орнаментальный мотив показателем влияния или миграции населения с востока, с камско-ветлужских городищ ананьинской культуры VII–V вв. до н. э. На этом основании первоначально строилась хронология позднекаргопольских памятников (Фосс, 1952, с. 118).
Однако известно, что шнуровой орнамент появился уже на самых ранних памятниках позднекаргопольской культуры, он применялся для украшения посуды с сетчатой и гладкой поверхностью. Простейший орнамент этого типа состоит из нескольких горизонтальных полос отпечатков шнура вокруг горла сосуда, дополненных снизу отпечатками гребенки или рядом мелких ямок. Встречаются и более сложные композиции (рис. 78, 2, 4).
Аналогии этим видам орнамента могут быть указаны в культуре шнуровой керамики, особенно на территориально близких памятниках, таких, как в юго-западной Финляндии с керамикой типа А (Edgern, 1970, с. 98). Такие детали оформления, как плоское дно с закраинами, выделение воротничка при помощи мелкого штампа, позволяют предположить, что шнуровая керамика могла служить прототипом позднекаргопольской посуды, орнаментированной веревочкой.
В то же время посуда ананьинской культуры заметно отличается от позднекаргопольской. Она содержит обычно примесь мелкой раковины в тесте, сосуды низкие, круглодонные, по краю венчика расположен воротничок, часто налепной, а орнамент состоит из отпечатков тонкой веревочки, расположенных строго горизонтально, и отличается регулярностью.
Особенно разнообразны орнаментальные узоры на позднекаргопольской посуде, если они выполнены оттисками гребенки. Среди них часто встречаются ромбы, дополненные двойными или тройными круглыми ямками, короткой гребенкой или скользящим тычком в виде «слезки». Довольно своеобразным является узор в виде сот или прямоугольников, заполненных вертикальными оттисками гребенки, от углов которых расходятся «усики» из гребенки. На одном из сосудов стоянки Селище оттиском шнура выполнен рисунок, напоминающий плывущую птицу (рис. 80, 5).
Посуда позднекаргопольской культуры разнообразна по размерам, форме и назначению. Внутри многих крупных сосудов сохранились следы нагара, что позволяет считать их кухонными. Некоторые крупные и большая часть небольших сосудов более нарядно и разнообразно орнаментированы, дно у них с сильно выступающими закраинами, а нагар почти никогда не встречается. По-видимому, они имели другое назначение. Встречены также миниатюрные сосуды, повторяющие в общих чертах обычную посуду. Среди них есть плоские миски, сосуды с воротничком и прямым краем, орнамент выполнен тонким шнуром, гребенкой и мелкими ямками. На нескольких стоянках найдены полукруглой формы ручки, но сосуды или стенки с ручками пока неизвестны.
Позднекаргопольская культура прекратила существование около середины I тыс. до н. э., что могло быть связано с резким ухудшением природных условий в это время. Пока нет убедительных оснований для деления культуры на хронологические этапы. От самых ранних памятников до поселений середины I тыс. до н. э., относящихся уже к железному веку, прослеживается непрерывное развитие культуры. В то же время можно выделить черты, характерные для ранних стоянок, жители которых еще не были знакомы с орудиями из железа и хозяйство которых оставалось более примитивным. Для раннего периода позднекаргопольской культуры, до рубежа II–I тыс. до н. э., характерны каменные орудия, в том числе листовидные наконечники стрел и копий с расширенным основанием, широкие миндалевидные наконечники дротиков, наконечники стрел сейминского типа с прямым основанием и выемкой в основании. Керамика этого времени с сетчатой и гладкой поверхностью, орнамент из отпечатков гребенки, шнура, овальных и круглых ямок.
К позднему периоду (первая половина I тыс. до н. э.) относятся разнообразные костяные орудия. В их числе наконечники стрел различной формы — игловидные, однокрылые, двухкрылые, трехгранные, а также простые и поворотные гарпуны. Известны костяные остроги, в том числе составная острога большого размера со стоянки Селище (Ошибкина, 1975, рис. 4). Орудия из камня не выходят из употребления, но встречаются реже, а также изменяют форму. Так, наконечники стрел из кремня имеют довольно грубую и небрежную обработку, у них выделен черешок, они сильно отличаются от подобных орудий раннего периода.
Среди костяных изделий на позднекаргопольских стоянках неоднократно найдены рукояти ножей и шильев. Составные рукояти представляют собой костяные пластины, между которыми зажимался черенок металлического орудия, некоторые из них орнаментированы резным узором (рис. 80, 10, 11). На нескольких памятниках найдены костяные рукояти так называемой грибовидной формы, они известны в Кубенино, Верхнем Веретье, Селище (рис. 80, 12). Среди костяных орудий встречаются наконечники стрел, острия с отверстием у основания, которые могли служить иглами для плетения сетей, орудие, похожее на гребень с тремя широкими зубьями.
На позднекаргопольских стоянках найден ряд предметов искусства. Два скульптурных изображения птиц из рога и кости происходят из Селища (рис. 80, 6, 7). Здесь же найден фрагмент сосуда, на котором сохранилось изображение одной птицы и часть другой, выполненные оттиском, похожим на веревочный (рис. 80, 5). Объемную скульптуру делали также из сланца. Примером является головка птицы из сланца с Белозерской стоянки (рис. 80, 4). Особого внимания заслуживает костяное изделие, которое, судя по форме и двум характерным отверстиям, могло служить псалием. Концы изделия оформлены в виде головок хищных птиц (рис. 80, 1). Таким образом, наиболее распространенным сюжетом во всех случаях является изображение птицы, в том числе водоплавающей. Традиционные изображения птиц на керамике, известные со времен неолита, встречены на посуде позднекаргопольской культуры на стоянке Белозерская (рис. 80, 2–3). По манере выполнения они близки неолитическим. Очень редко скульптурные изображения делали из металла. На стоянке Водоба II найдена бронзовая фигурка рыбы, выполненная в технике одностороннего литья с последующей гравировкой (Цветкова, 1961б, с. 68).
Хозяйство основывалось на охоте и рыболовстве, о чем говорят находки наконечников стрел из кости и камня, острог и гарпунов, грузиков для рыболовных сетей, которых особенно много на стоянке Яковлево. В то же время население позднекаргопольских поселений было уже знакомо с домашним животноводством. Остеологические данные по одному из наиболее долговременных поселений — Селище показали, что здесь были известны лошадь, корова и мелкий рогатый скот, но их доля в общем костном материале невелика. Важной отраслью хозяйства и основным источником мясной пищи оставалась охота. Особенно много найдено костей лося и северного оленя, в меньшем количестве встречены кости барсука, бобра, куницы, белки.
Населению была знакома примитивная выплавка металла. На наиболее поздних памятниках найдены изделия из бронзы и железа, плоские льячки (рис. 79, 9).
По-видимому, население позднекаргопольской культуры освоило ткачество, о чем можно судить по находкам керамических пряслиц. Сначала они имели форму плоских кружков с отверстием в центре, выточенных из стенок сосудов, позже появились простые биконические пряслица.
Таким образом, начиная с середины II тыс. до н. э. на обширной территории к востоку от Онежского озера и примерно до среднего течения Сухоны происходила консолидация до того разрозненных групп населения, которая завершилась образованием позднекаргопольской культуры в последних веках II тыс. до н. э. Она продолжала существовать до раннего полезного века, до середины I тыс. до н. э., а, возможно, позднее.
Ленинградская область и Карелия. В эпоху энеолита в Южной Карелии существовала группа стоянок, сохранявших неолитические традиции в изготовлении керамики и орудий из сланца, кварца и реже кремня. В то же время здесь была освоена обработка самородной меди, что позволяет говорить об энеолитическом возрасте памятников. Впервые они были открыты и исследованы Н.Н. Гуриной, которая определила возраст и характерные особенности энеолитических стоянок на примере Оров-Наволока на восточном побережье Онежского озера и Деревянного 1 на западном берегу (Гурина, 1951б, с. 118–131; 1961, с. 278–290). Для энеолитических стоянок этой группы характерна посуда большого размера, хотя встречены и маленькие сосуды. Она содержит примесь крупнозернистого кварцевого песка, изредка асбеста. Форма сосудов остродонная, срез венчика чаще острый, верхняя часть расширенная. Вся поверхность покрыта орнаментом, состоящим преимущественно из глубоких ромбических ямок. Каменные орудия мало отличаются от неолитических, но более небрежно обработаны, не имеют четких форм. Из медных изделий в Оров-Наволоке найдены два рыболовных крючка и обломок ножа, а в Деревянном 1 — обломок ножа и куски меди (Гурина, 1961, с. 290).
В последние годы число памятников энеолита с так называемой ромбически-ямочной керамикой и остатками медеплавильного производства значительно увеличилось, теперь их насчитывается около 60, включая стоянки со смешанным культурным слоем, содержащим находки разного времени (Савватеев, 1977, с. 304). А.П. Журавлевым выделен центр металлообработки, возникший на основе местной неолитической культуры с ямочно-гребенчатой керамикой (Журавлев, 1975, с. 31). Памятники эпохи энеолита с ромбически-ямочной керамикой и следами обработки меди сосредоточены на северных побережьях Онежского озера, территориально они образуют компактную группу.
Наиболее полно производство и обработка меди изучены на стоянке Пегрема 1, где открыта печь для выплавки меди, найдены обломок тигелька с каплями металла, часть медной проколки и несколько пластин (Журавлев, 1975, рис. 1–2). Как выяснилось, здесь плавили чистую медь и изготавливали из нее орудия методом холодной ковки.
Для памятников энеолита с ромбо-ямочной керамикой получена серия радиокарбонных дат, согласно которой их возраст определяется первой половиной III тыс. до н. э. или даже концом IV тыс. до н. э. Такая древняя датировка вызывает возражения ряда исследователей. Ю.А. Савватеев, которым открыт ряд стоянок этого типа в низовьях р. Выг, считает, что по стратиграфическим данным они не могут быть датированы столь ранним возрастом, так же как памятники на Онежском озере (Савватеев, 1977, с. 304–305; Журавлев, 1977, с. 85).
В эпоху энеолита в Северной Карелии существовали стоянки, на которых встречается керамика с ромбически-ямочным орнаментом, а также следы металлургии — тигли, льячки, медные и бронзовые пластины. Здесь повсеместно обнаружены смешанные культурные слои, в которых эта керамика присутствует вместе с посудой, содержащей примесь асбеста и растительную. К таким стоянкам относятся Золотец I, VI, XX, остров Шойрукшин, Залавруга II, III, IV. Они датируются последней четвертью III тыс. до н. э. — серединой II тыс. до н. э. (Савватеев, 1977, с. 306).
Особую группу составляют стоянки с пористой керамикой, содержащей растительные примеси. В низовьях р. Выга их известно около 20, и всюду подобная керамика встречается вместе с другими типами керамики. Примером служат стоянки Залавруга I, IV, VI, Золотец I, XI и др. Кроме керамики, со стоянками этого типа связывают узкие длинные наконечники стрел из кремня высокого качества, янтарные украшения, редкие орудия из сланца (Савватеев, 1977, с. 177–196).
В эпоху бронзы в Ленинградской области и Южной Карелии существовала группа поселений с сетчатой керамикой. К ним относятся такие стоянки, как Усть-Рыбежна I, II, Новая Деревня, Под Сопкой, Новая Ладога, Валгома, Изсады и другие памятники Приладожья, а также ряд стоянок на западных и северных берегах Онежского озера, на озерах к западу от него и на р. Свири. Памятники эти в отличие от предшествующих им неолитических стоянок расположены на берегах крупных рек, занимают иногда высокие террасы или дюнные всхолмления в большом отдалении от воды.
На стоянках эпохи бронзы находят обычно посуду с сетчатой поверхностью, которая содержит примесь дресвы в тесте. Нередко поверхность заглаживалась под орнамент, встречается штриховка внешней поверхности.
По форме посуда довольно разнообразна, часть ее имеет округлое дно, но встречены и плоские днища. Большинство сосудов профилировано, выделены горло и плечики, венчик отогнут наружу, но бывает также закрытым внутрь. Орнамент наносился на горло и плечики сосуда, он выполнен обычно оттисками тонкой длинной гребенки или мелкими овальными углублениями и дополнен редкими ямками неправильной формы (Гурина, 1961, с. 468–469, рис. 189–195).
Орудия сделаны из сланца, кремня и кварцита. Сланцевые топоры и долота часто имеют случайную форму, обработаны небрежно, на многих памятниках отсутствуют совсем (Гурина, 1961, с. 104).
Среди наконечников стрел из кремня представлены несколько типов. Наиболее распространенными являются листовидные наконечники укороченных пропорций с расширением в средней части и листовидной формы с намеченным черешком, редки наконечники так называемого беломорского типа, удлиненные, с плоским основанием, и треугольно-черешковые (Гурина, 1961, рис. 178, 1; рис. 182, 1, 2, 6, 7; рис. 204, 1).
Многочисленны и разнообразны бытовые орудия, среди них преобладают сегментовидные скребки с округлым рабочим краем. Частыми находками являются шлифовальные плиты, округлые камни с пришлифовкой, точила.
Остатки металлических изделий встречаются редко, но жители этих поселений были знакомы с его выплавкой. Об этом говорят находки глиняных льячек с остатками бронзового литья.
Представляет интерес найденная на стоянке Усть-Рыбежна II посуда с изображениями уточек (Гурина, 1961, с. 195; 1972). По характеру изображений, стилю орнаментации, форме и обработке поверхности эти сосуды можно сопоставить с керамикой таких памятников, как Илекса и Белозерская в Восточном Прионежье.
Памятники эпохи раннего металла в Ленинградской области и на юге Карелии, в Приладожье, образуют единую культурную группу, которая сложилась здесь во второй половине II тыс. до н. э., возможно, ближе к его концу (Гурина, 1961, с. 11–12; Панкрушев, 1964, с. 60). В развитии этой группы памятников выделено два периода. К первому относятся стоянки эпохи бронзы, подобные Усть-Рыбежна II и III, Под Сопкой и др. Для этого периода характерно единство материальной культуры, близкое сходство керамики и каменных орудий. Второй период представлен стоянками типа Изсады, Новая Ладога и др. На них находят крупные плоскодонные сосуды с сетчатой поверхностью и небрежно выполненным орнаментом у венчика. Орудий встречается немного, они отличаются плохой обработкой и случайной формой, найдены неоднократно железные шлаки. Эти памятники относятся к эпохе железа (Гурина, 1961, с. 109).
Ранние памятники с сетчатой керамикой в Ленинградской области и Южной Карелии имеют определенное сходство с памятниками раннего периода позднекаргопольской культуры. В дальнейшем развитие этих двух групп населения шло, очевидно, различными путями, как можно судить по остаткам материальной культуры. В I тыс. до н. э. в Приладожье и Прионежье складываются две самостоятельные культуры.
В Северной и Восточной Карелии, а также Финляндии в эпоху бронзы существовала группа населения, оставившая стоянки с так называемой асбестовой керамикой. Центром ее сложения была территория Восточной Финляндии. В Карелии памятники этого типа появились в начале II тыс. до н. э. и существовали до I тыс. до н. э. (Панкрушев, 1964, с. 60, 91).
Культура получила название по характерной для ее стоянок керамике, содержащей примесь асбеста в тесте. Сосуды имеют обычно тонкие стенки, нависающий внутрь венчик. Керамика карельских стоянок несколько отличается от финских по форме и орнаментации. Она с плоским дном, орнамент состоит из легких оттисков длинной гребенки, образующей сложные геометрические узоры или вертикальные зигзаги. На самых поздних стоянках керамика не орнаментирована совсем (Панкрушев, 1964, прил. IV, табл. 14–16).
Основным сырьем для изготовления орудий жителям стоянок с асбестовой керамикой служил кварц; кремень, как правило, не встречается. Среди кварцевых орудий преобладают скребки, реже встречаются резцы, много осколков кварца. Найдены мелкие плоские топоры, долота и наконечники из роговика, такие типы орудий характерны для всех памятников с асбестовой керамикой (Гурина, 1951а, с. 131). В целом стоянки имеют небольшую площадь и бедный культурный слой.
Остатки бронзолитейной мастерской были открыты и исследованы А.Я. Брюсовым на стоянке Томица недалеко от Петрозаводска. Здесь найдены подковообразные очаги, плиты для размельчения руды, тигли, льячки, железные шлаки. Орудий почти не найдено, среди керамики 50 % составляла посуда с сетчатой поверхностью, остальная содержала примесь асбеста (Брюсов, 1940, с. 132–138).
При исследовании стоянки Оров-Губа Н.Н. Гуриной обнаружены остатки горна, сооруженного из гранитных плит. Он представлял собой ящик, углубленный в грунт, внутри был выложен тонкими плитами и обмазан глиной. На дне его находилось углубление для металла, мелкие угли, зола и остатки руды (Гурина, 1951а, с. 132–133). Приведенные данные позволяют сделать вывод, что жители поселений с асбестовой керамикой умели выплавлять металл, хотя орудия из него не найдены.
Мало известно об устройстве жилищ. Одно из них обнаружено на стоянке Тумча, расположенной на границе Северной Карелии. Оно помещалось в углублении скалы. На дне углубления находился очаг, сложенный из крупных камней, сохранивших следы прокаливания. Очаг имел вид печи-каменки, поставленной на слое глины, которая покрывает дно углубления в скале (Гурина, 1961, с. 29).
Памятники с асбестовой керамикой известны на севере Кольского полуострова. Здесь они расположены вдоль водного пути по рекам и озерам, идущего с юга к побережью Баренцева моря, и по самому побережью. Жители этих стоянок занимались рыболовством и охотой на морского зверя. На стоянках сохранился незначительный культурный слой, многие из них находятся на разрушаемых дюнах. Найденная в культурном слое ряда стоянок керамика содержит примесь асбеста. Посуда имеет тонкие стенки и плоское дно, орнамент выполнен легкими оттисками гребенки, часто посуда не орнаментирована совсем. Орудия сделаны из кварца, формы их маловыразительны (Гурина, 1951а, с. 156, рис. 4).
В последние годы на северном побережье Кольского полуострова открыт ряд новых памятников эпохи раннего металла, таких, как Нерпичья губа, Варзино 8, Маяк, которые несколько отличаются от известных ранее памятников этого времени (Гурина, Тимофеев, Шумкин, 1977, 1978).
Ареал культуры с асбестовой керамикой достаточно велик, но на восток за пределы современной Карелии эти памятники далеко не распространяются. Стоянки с чистым комплексом асбестовой керамики встречаются редко, даже на основной территории в Северной Карелии насчитываются единицами (Савватеев, 1977, с. 318).
Исследователи считают, что традиция изготовления посуды с примесью асбеста и употребления кварцевых орудий возникла в неолите в среде древнего населения, на основе которого впоследствии сложилась саамская народность. Что касается памятников с сетчатой керамикой, то они оставлены древним финно-угорским населением (Гурина, 1961, с. 167; Панкрушев, 1964, с. 92). Распространение последних в Европейской части СССР было значительным, в конце II тыс. до н. э. они известны не только в Приладожье и Прионежье, но также на побережье Белого моря примерно до устья Северной Двины (Фосс, 1952, с. 232 и сл.) и в северо-восточной Карелии (Савватеев, 1977, с. 316).
Беломорье. На побережье Белого моря от устья р. Онеги до Канина Носа еще с прошлого века известна группа памятников, которые были объединены в беломорскую археологическую культуру эпохи неолита (Фосс, 1952). Современные исследования в Беломорье и на соседних территориях показали, что только часть стоянок беломорской культуры можно считать неолитическими, остальные существовали позднее, от ранней бронзы до раннего железного века.
Стоянки эпохи раннего металла известны на Летнем, Зимнем и Онежском берегах Белого моря (Галдарея I, II, III, Кузнечиха и др.). Они занимают береговые дюны высотой от 4 до 12–13 м. В некоторых случаях прослеживается зависимость между расположением и возрастом стоянок. Беломорские дюны сильно развеяны, что способствует разрушению культурного слоя древних памятников и смешиванию материала. Состояние памятников позволяет лишь в общих чертах составить характеристику стоянок рассматриваемого региона, их хронологическое деление носит предварительный характер. К позднему неолиту или энеолиту относится стоянка Кузнечиха на окраине г. Архангельска. В культурном слое выделяются нижний и верхний горизонты. В нижнем найдена керамика с примесью раковины, орнаментированная зонами гребенчатого штампа. В верхнем слое керамика светлого цвета, часто окрашена охрой, в тесте примесь органических веществ, орнамент из горизонтальных полос мелкого гребенчатого штампа, поставленного вертикально или наклонно. В верхнем слое содержится больше изделий из кремня, среди них типичные беломорские формы наконечников стрел — с выемкой в основании и треугольно-черешковые, а кроме того, обычные листовидные и с выемкой в основании (Смирнов, 1940, 1941а; Куратов, 1978, с. 9). Стоянка датируется II тыс. до н. э., возможно, его началом.
На нескольких беломорских стоянках найдена подобная керамика с пористым тестом, но этот материал, как правило, плохо документирован.
В лесной зоне и на севере стоянки, на которых находят пористую посуду, содержащую различные органические примеси в тесте, относят к концу неолита или началу энеолита. Кроме керамики, на них встречают иногда следы обработки металла, чаще меди. Памятники этой группы датированы 1800–1500 гг. до н. э. (Фосс, 1952, с. 136), не исключена и более древняя дата.
Основная часть беломорских стоянок относится к эпохе бронзы. На них находят обычно тонкостенную профилированную посуду, нередко она пористая, светлого цвета, украшена у горла сложными узорами из оттисков тонкой гребенки, овальных мелких углублений и ямок неправильной формы. Встречается посуда с сетчатой поверхностью и выступающим краем венчика. Среди орудий преобладают наконечники стрел ланцетовидной, треугольно-черешковой формы, реже встречаются листовидные и треугольные с выемкой в основании. Последняя форма получила широкое распространение в лесной полосе и лесостепи в эпоху бронзы. Оригинальными местными формами являются треугольно-черешковые наконечники с удлиненным черешком и ланцетовидные беломорского типа, только последняя форма обрабатывалась так называемой пильчатой ретушью (рис. 81). Оба типа наконечников появились на энеолитических стоянках и не выходили из употребления в Беломорье до железного века.
В отличие от соседних территорий рубящие орудия на беломорских стоянках встречаются в эпоху бронзы очень редко. Массовый материал состоит из скребков разнообразной формы, скобелей, найдены оригинальные резцы на сломанных наконечниках стрел.
К эпохе бронзы относятся такие памятники, как Галдарея II, III (Фосс, 1952, с. 233), Усть-Яренга (Крайнов, 1928; Фосс, 1952), Зимняя Золотица, часть материала стоянок Ненокса, Орлецкая (Куратов, 1978, с. 66) и некоторые другие (Фосс, 1952).
Из них наибольший интерес представляет стоянка Зимняя Золотица. Широкую известность приобрела кремневая скульптура этой стоянки. Всего на ней в разное время было найдено семь фигурных кремней. Среди них — два неопределенной формы, изображение нерпы или тюленя (ГИМ № 78533), фигурка хищника (волка или собаки), лося, лежащего моржа и хищника, возможно, песца (рис. 83). Таким образом, в кремневой скульптуре представлены важнейшие промысловые животные, на которых охотились жители побережий Белого моря в древности.
В конце эпохи бронзы и начале железного века на побережьях Белого моря существовали большие долговременные поселения, такие, как Красная Гора (рис. 82), Тамица, Сараиха, Вейга, Люлинка и др.
Завершая обзор памятников эпохи бронзы в Беломорье, нельзя не упомянуть о каменных лабиринтах (рис. 83). Эти сооружения представляют собой выкладки из валунов, выполненные, как полагают, по предварительному рисунку. Они расположены на каменистых берегах и островах Белого и Баренцева морей, известны в Скандинавии и Англии. По последним сведениям, в Европейской части СССР их насчитывается около 45, всего сейчас известно около 120 лабиринтов. По форме выделяется пять типов построек: подковообразные, круглоспиральные, биспиральные, круговые, прямоугольные (Куратов, 1973, с. 63–64).
Определение хронологии и культурной принадлежности лабиринтов неясно. Исследование стоянок с культурным слоем, которые, по мнению исследователей, можно связывать с лабиринтами, позволяет относить время их сооружения к длительному историческому периоду — II–I тыс. до н. э.
О назначении мегалитических сооружений Севера, в том числе лабиринтов, существуют разные суждения. Одни считают, что лабиринты связаны с главным занятием древних жителей побережий — рыболовством. В устройстве лабиринтов, их расположении видят сходство с рыболовными сооружениями. К тому же чаще всего они приурочены к местам современного лова (Гурина, 1948; Мулло, 1966, с. 185 и далее). Другие исследователи предполагают, что лабиринты могли быть культовыми сооружениями, связанными с различными древними обрядами, возможно и с обрядом, который способствует удачному промыслу рыбы.
В некоторых случаях лабиринты расположены рядом с другими постройками в виде сейдов, каменных куч, гряд или фигурных выкладок из валунов. A.А. Куратовым исследованы каменные груды на Большом Заяцком и Анзерском островах Соловецкого архипелага; под ними оказались трупосожжения и сопровождавшие их кости морских животных и рыб, а также орудия из кварца. Рядом с грудами есть лабиринты. Предполагается, что здесь находилось древнее святилище с погребальными и культовыми памятниками (Куратов, 1973, с. 73–74).
Таким образом, на севере Европейской части СССР, ограниченной на востоке течением Северной Двины, к середине II тыс. до н. э. сложились четыре группы памятников, соответствующих археологическим культурам. Каждая из них занимает собственную территорию, в расположении стоянок каждой наблюдаются характерные особенности, присущие данной культуре и связанные с образом жизни населения и способами ведения хозяйства.
В материальной культуре трех групп населения, занимавших Приладожье, Прионежье и Беломорье, можно проследить некоторые общие черты: сходные формы орудий, одинаковые приемы в изготовлении и орнаментации посуды. Распространение отдельных видов орудий, таких, как наконечники стрел беломорского типа, в соседних территориях позволяет предполагать существование обменных связей между населением отдаленных районов.
Четвертая группа — памятники с асбестовой керамикой — в значительной мере отличается от перечисленных культурных общностей. Это подтверждает предположение, что стоянки с асбестовой керамикой оставлены предками современных саамов, в то время как стоянки Приладожья, Прионежья и Беломорья скорее всего принадлежат предкам финно-угров. Можно также предположить, что на основе этих трех групп населения в более позднее время — в железном веко происходило формирование исторических народов — карелов и вепсов.
Северо-восток Европейской части СССР. Этот регион охватывает большую территорию, особенно мало исследованную в археологическом отношении в связи с труднодоступностью, малой заселенностью и суровым климатом, в частности в Приполярье.
В бассейне р. Печоры исследованиями охвачено среднее течение реки, не выходящее за пределы зоны Приполярья. В Заполярье известны отдельные памятники. К энеолиту — ранней бронзе относятся три стоянки: Конецбор V, II и Коршак I. Каждая из них относится к самостоятельному культурному типу (Канивец, 1974, с. 121 и далее). В.И. Канивец сопоставлял материалы Конецбора V со стоянками с гребенчатой керамикой, известными в лесной полосе Европейской части СССР, и по аналогии датировал ее первой половиной II тыс. до н. э. Сейчас эта датировка представляется недостаточно аргументированной. Стоянка Конецбор II отнесена к гаринско-борской культуре, а стоянка Коршак I — к отдельному культурному типу, испытавшему влияние из Зауралья (Канивец, 1974, с. 8, 32).
На левом притоке Печоры р. Ижме известно восемь стоянок бронзового века, исследованных B.Е. Лузгиным. Среди них только Галово II является долговременной, с большим культурным слоем. К раннему бронзовому веку относятся три памятника — Галово II, Кельчиюр II и Каратель II, каждая из них представляет самостоятельный культурный комплекс, как и на Средней Печоре (Лузгин, 1972).
Анализ полученного археологического материала показал, что на Печоре и Ижме в первой половине II тыс. до н. э. существовали памятники, принадлежащие местному населению. Для них характерна посуда с примесью дресвы, небольшого размера, круглодонная, с прямыми стенками и орнаментом из оттисков гребенчатого штампа. Памятники другой группы, на которых часть керамики сделана с применением растительных или органических добавок в тесте, принято относить к гаринско-борской культуре Прикамья или объяснять ее влиянием. Следует отметить своеобразие этой группы памятников и ее отличие от прикамских, что выражается в преобладании посуды малых размеров, в том числе плоских конических чаш, известных на других стоянках бассейна Печоры. Значительная часть посуды здесь имеет неорганическую примесь (40 %), отличается деталями и орнаментом от керамики Прикамья, известной на стоянках гаринско-борского типа.
В позднем бронзовом веке Печоры складывается лебяжская культура, представленная тремя памятниками на Ижме — Галово I, Туруннюр I, Кельчиюр II, а на Печоре — стоянками Щельяюр I, Конецбор I, Ичет-Нюр и др. Для этой культуры характерна широкогорлая посуда типа чаши с отогнутым наружу венчиком, выпуклыми боками и округлым дном. В керамическом тесте примесь дресвы. Орнамент выполнен зубчатым штампом и рядом ямок по шейке на раннем этапе, на позднем в пего включаются крестовидный штамп и некоторые другие элементы зауральского происхождения. Сосуды орнаментированы по горлу и плечикам. За все время существования культуры не выходят из употребления каменные орудия. Однако население уже умело делать орудия из металла, о чем можно судить по обломкам тиглей, шлакам и металлическим орудиям, найденным в бассейне Печоры на Знаменской, Лебяжской стоянках, в Галово I и Канинской пещере (Канивец, 1964; Лузгин, 1972, с. 84).
Лебяжская культура возникла, как полагают исследователи, у местного населения, существовавшего в бассейне Печоры в раннем бронзовом веке, но под влиянием культур Прикамья. На позднем этапе культуры сюда проникало население из Зауралья, которое оказало на нее известное влияние. В конце II тыс. до н. э. население лебяжской культуры имело большие поселения, которые существовали длительное время и оставили мощный культурный слой.
В бассейне р. Вычегды и районе Синдорского озера к бронзовому веку относятся более 15 памятников (Буров, 1965, с. 67, рис. I). Они расположены на боровых террасах реки высотой 8-13 м, а на озере на берегах высотой 1,5–4 м от уровня воды. Большинство стоянок существовало недолго, только некоторые имеют значительный культурный слой. В бронзовом веке этого района выделяются три хронологических периода. Первый, синдорский, этап представлен стоянками Вис I, II, III, Симва II, Лебяжск. Здесь найдена посуда, орнаментированная оттисками гребенки. Среди кремневых орудий — наконечники стрел листовидные и ромбовидные, черешковые, с прямым основанием и выемчатым, а также ножи сегментовидиой и копьевидной формы. По аналогии с соседними территориями памятники датированы первой половиной II тыс. до н. э.
Схема синхронизации культур.
Второй, устьвымский, этап прослежен по одной Ванвиздинской стоянке, где найдена керамика с примесью органики, кварца и слюды. Эта посуда серого цвета, у нее высокая шейка и выпуклые плечики, дно плоское. Г.М. Буров, изучавший материалы стоянки, видит аналогии ей на юго-западе, в поздняковской культуре, что позволяет датировать устьвымский этап второй половиной II тыс. до н. э. (Буров, 1965, с. 89). Появление памятников с подобной керамикой на европейском северо-востоке имело эпизодический характер. Кроме бассейна Вычегды, они были обнаружены только на Косминских озерах Центрального Тимана (Стоколос, 1973).
Третий, озъягский или раннелебяжский, этап представлен стоянками Озъяг I, II и некоторыми другими, расположенными на Верхней Вычегде. Для них характерна низкая круглодонная посуда с отогнутыми венчиками и выпуклыми плечиками. Орнамент состоит из оттисков гребенчатого штампа и редких ямок по горлу сосудов. Население еще широко использовало каменные орудия, в том числе наконечники стрел с прямым и округлым основанием, с выемкой в основании и с черешком. Стоянки датируются концом II — началом I тыс. до н. э., их относят к концу эпохи бронзы и переходу к раннему железному веку (Буров, 1967, с. 118). Отличаясь известным своеобразием, вычегодские стоянки принадлежат лебяжской культуре, охватившей на европейском северо-востоке значительные территории и распространившейся в бассейнах Вычегды, Мезени и Печоры.
В бассейне р. Мезени выделена чойновтинская культура (Стоколос, 1986). На стоянках этой культуры найдена посуда полуяйцевидной формы, круглодонная, с открытым или прикрытым горлом. Примеси в тесте растительные. Сосуды делали способом ленточного налепа. Орнаментом украшена только верхняя половина сосудов. Он состоит из гребенчатых, резных оттисков и перевитого шнура, что имеет аналогии в способах орнаментации в неолите Волго-Окского бассейна. Кремневый инвентарь довольно разнообразен, встречаются стрелы девяти типов, а также отдельные сланцевые орудия. Представляет интерес янтарная подвеска, найденная в одном из жилищ, судя по которой, стоянка и культура относятся к началу II тыс. до н. э. Исследовано 14 жилищ чойновтинской культуры. Они представляли собой полуземлянки с одним или двумя выходами, одним или двумя очагами в центре, перед выходом или реже у стен. Вероятно, эти жилища имели столбовую конструкцию, в землю они были углублены всего на 40 см. Размеры жилищ от 15 до 70 кв. м.
Чойновтинская культура распространена в долине рек Мезени и ее притока Пезы на протяжении 600 км. Она возникла в начале II тыс. до н. э. и, по мнению В.С. Стоколоса, входит в круг культур с пористой керамикой, таких, как волосовская и гаринско-борская, но в ее сложении какую-то роль могло играть местное неолитическое население, в том числе чужьяельская культура, а также волго-окский неолитический компонент. Чойновтинские памятники встречены в разных точках лесотаежной зоны, но не выходят за ее пределы и в тундре не известны (Стоколос, 1986).
В целом в энеолите или раннем периоде эпохи бронзы, в первой половине II тыс. до н. э., на северо-востоке Европейской части СССР получили распространение памятники двух основных типов — с гребенчатой керамикой и с пористой керамикой (гаринско-борского типа). И те, и другие достаточно редки и мало изучены. Стоянки с гребенчатой керамикой в бассейне Вычегды послужили основой для выделения синдорской культуры, которая, по мнению Г.М. Бурова, распространялась на огромной территории от Белого моря на севере и Галичского озера на юге до восточных склонов Урала (Буров, 1967, с. 168). Другие исследователи оценивали эти памятники иначе. В.И. Канивец рассматривал памятники с гребенчатой керамикой как несколько родственных культур эпохи бронзы, сложившихся на общей основе, близкой камско-уральскому неолиту (Канивец, 1974, с. 122–123). Л.П. Хлобыстин обратил внимание на значительные различия в материалах стоянок с гребенчатой керамикой в бассейнах Вычегды, Печоры и в Зауралье. Ортинскую стоянку с гребенчатой керамикой в Печорском Заполярье он предлагает датировать вообще поздней бронзой — серединой II тыс. до н. э. (Хлобыстин, 1973, с. 61).
Памятники с пористой керамикой (гаринско-борского типа) встречены на Вычегде, Печоре, Ижме, Мезени (чойновтинская культура). Предполагают, что памятники этого типа существовали даже в Заполярье, о чем и свидетельствуют Колва-вис XII и Мой-Ярей, хотя найденная здесь керамика имеет примесь дресвы, а не органики. По форме сосудов и орнаментации стоянки отнесены к памятникам гаринско-борского типа (Хлобыстин, 1973, с. 62).
В восточных районах, ближе к Уралу, известны стоянки типа Коршак I, население которых испытывало влияние из Зауралья. Поздний период эпохи бронзы, вторая половина II тыс. до н. э. ознаменовался широким распространением лебяжской культуры, охватившей почти весь регион и существовавшей здесь до начала железного века.
Иллюстрации
Рис. 1. Керамика из поселений волосовской культуры.
1–3 — Сахтыш I; 4, 5 — Сахтыш VIII; 6, 8-10 — Сахтыш II; 7, 11–13 — Стрелка I.
Рис. 2. Элементы орнамента и орнаментальные мотивы волосовской культуры.
Рис. 3. Элементы орнамента и орнаментальные мотивы волосовской культуры.
Рис. 4. Кремневые и сланцевые орудия волосовской культуры.
1–6, 12 — наконечники стрел (Сахтыш II, VIII); 11, 13, 14, 20–22, 29, 30 — наконечники дротиков (Сахтыш I, II, VIII, Стрелка I); 7-10 — проколки (Сахтыш II); 15–19, 23, 24 — скребки (Сахтыш I, II, Стрелка I); 26–28 — ножи (Сахтыш I, VIII); 25, 31, 32 — штампы (Сахтыш I, II).
Рис. 5. Костяные орудия волосовской культуры.
1–9, 11–13 — рыболовные крючки (Сахтыш I, II); 10, 14–18, 22, 29–32 — гарпуны (Стрелка I, Сахтыш II); 19–21, 24–27 — наконечники стрел (Сахтыш I, II); 23 — игла (Стрелка I).
Рис. 6. Кремневые и костяные скульптуры с поселений волосовской культуры.
1–4, 12, 27 — скульптуры животных; 5–8, 18–26 — фигурки птиц; 9-11, 15–17 — антропоморфные фигурки; 13 — фигурный наконечник стрелы; 14 — лунница; 28, 29 — фигурки куницы и выдры; 30 — головка змеи; 31, 32 — фигурки рыб.
1–4 — Стрелка I; 5–8, 12, 13, 15–17, 27–29, 31, 32 — Сахтыш I; 9-11 — Сахтыш II, VIII; 14 — Сахтыш VIII; 30 — Сахтыш II; 18–26 — Стрелка I, Сахтыш I.
Рис. 7. Планы жилищ с поселений волосовской культуры.
1 — Сахтыш II; 2 — Ибердус II; 3 — Ахмыловское II; 4 — Уржумкинское.
Рис. 8. Новоильинская культура. Кремневые и каменные орудия и изделия.
2–6 — наконечники стрел; 9, 13–15 — скребки; 1, 7, 10, 12 — ножи; 8, 16 — рубящие орудия; 19 — сланцевая подвеска; 17, 18, 20–23 — керамика; 11 — план жилища с поселения Среднее Шадбегово I.
1, 3, 5, 9, 11, 12, 14, 15, 17, 19, 20 — Среднее Шадбегово I; 2, 4, 6–8, 10, 16, 22, 23 — Кочуровское IV; 18 — Ново-Ильинское III; 21 — Татарско-Азербейское II.
Рис. 9. Гаринско-борская культура. Кремневые и каменные орудия.
1, 2 — топоры; 3, 4, 10 — скребки; 5–7, 17 — ножи; 8, 11, 13, 18 — наконечники стрел; 9 — зооморфная фигурка. Медные изделия: 14 — крючок; 15, 16 — шилья; 19, 20 — ножи; 22 — лунница; 23–27 — керамика; 28 — план расположения жилищ на Астраханцевском поселении: I — очаги; II — столбовые ямы.
1, 4, 6, 8, 10, 11, 13, 20, 25 — Бор I; 9, 16, 18 — Выстелишка; 2, 3, 8 — Забойное; 7, 12, 23, 24 — Бор V; 5, 17 — Астраханцевское; 26 — Первомайское; 14, 27 — Камский Бор II; 16 — Басенький Борок; 19 — Левшинка; 22 — Усть-Лудяна.
Рис. 10. Юртиковская культура.
Кремневые и каменные орудия и изделия: 1, 9, 19 — ножи; 2, 5, 8 — скребки; 3, 4, 6, 7, 10, 11 — кремневые фигурки; 12, 13, 15, 16 — наконечники стрел; 14 — наконечник дротика; 17 — подвеска; 18, 24 — топоры-долота.
Медные изделия: 21, 23 — ножи; 22 — колечко; 20 — тигль; 25–28 — керамика; 29 — жилища.
Рис. 11. Инвентарь раннего этапа среднеднепровской культуры.
1-16 — сосуды; 17–20 — топоры.
5, 13 — Беркозовка; 2, 3, 7, 15, 20 — Забара; 8 — Шандра; 1, 4, 6, 10, 11, 17, 18 — Зеленки; 12 — Киевская область; 9 — Кагарлык; 19 — между Зеленками и Буртами; 14, 17 — Бурты; 16 — Ивановка.
Рис. 12. Инвентарь среднего этапа среднеднепровской культуры.
1–3, 10, 13, 29 — Стрелица; 4, 5, 7, 11, 15, 17, 18, 30, 31, 33, 35 — Ходосовичи; 6, 8 — Долинка; 9 — Ивахны; 12 — Белые Берега; 14, 19, 21–24, 27 — Белынец; 16 — Велятичи; 20 — Новоселки; 25 — Речица; 26, 34 — Стретовка; 28 — Грищенцы; 32 — Сябровичи.
1–3, 13 — кремень; 4–8, 11, 12, 17, 18 — бронза; 14, 16, 19 — камень; 9, 10 — янтарь; 20 — рог; 22–35 — керамика.
Рис. 13. Инвентарь позднего этапа среднеднепровской культуры.
1–5 — Белынец; 6, 7, 11–13, 17, 18, 21, 25, 26, 32, 34 — Стрелица; 8 — Пролетариат; 9, 28 — Долинка; 10, 15, 16, 19, 23, 27 — Ходосовичи; 14, 30, 33 — Сябровичи; 20 — Медвин; 22, 29 — Лучин; 24 — Исковщина; 31 — Дубровка.
1–6, 14, 15 — кремень; 7 — фаянс; 8 — янтарь; 9, 16, 19 — камень; 10–13, 17, 18 — медь, бронза (10); 20–34 — керамика.
Рис. 14. Инвентарь первого этапа верхнеднестровской группы подкарпатской культуры.
1–7, 9, 10–12, 14 — Кавско; 8, 15 — Кульчицы; 13, 16, 17 — Колпец.
1, 4, 5, 7, 9 — камень; 2, 3, 6, 8, 10 — кремень; 11–17 — керамика.
Рис. 15. Инвентарь второго (1-12, 20–27) и третьего (13–19, 28–42) этапов верхнеднестровской группы подкарпатской культуры.
1–6, 11, 12, 16, 21, 24, 25, 27, 29 — Баличи; 7, 8 — Переможное; 9, 10, 14, 15, 23, 30, 31 — Колоколин; 13, 19, 37 — Лотатники; 17, 35, 38 — Комаров; 18, 22, 23 — Крилос; 20 — Колпец; 26 — Комарно; 28, 32, 31, 36, 39, 40, 41 — Кульчицы; 42 — Коропуж.
1–5, 17–19 — кремень; 6–8 — бронза; 9-16 — камень; 20–42 — керамика.
Рис. 16. Инвентарь раннего (1-15) и позднего (16–41) этапов подольской группы подкарпатской культуры.
1 — Убыни; 2, 8 — Сивки; 3, 6 — Качановка; 4 — Новоселки-Лисские; 5, 9, 10, 20, 27 — Остапье; 7 — Кошиловцы; 11 — Томавшицы; 12 — Верхняя Белка; 13 — Вороливцы; 14 — Бережаны; 15 — Малые Иловичи; 16 — Белокриница; 17, 24 — Гвоздец; 18, 37, 38, 40 — Белогорка; 19 — Стерня; 20, 39 — Стрыганы; 21 — Хоростков; 22, 25, 34, 41 — Кочановка; 23 — Буглив; 28 — Янковичи; 29, 30 — Климовцы; 31, 32, 33, 35, 36 — Русилов.
1–8, 16–28 — керамика; 9, 10, 29–36 — кремень; 11–15, 37–41 — камень.
Рис. 17. Инвентарь из памятников почапского типа.
1, 9 — Злочев; 2, 4, 8, 10, 11, 13, 15 — Почапы; 3, 14 — Рипнев; 5 — Чижиков; 6 — Гончаровка; 7, 16, 17 — Звенигород; 12 — Львов.
1–6 — бронза; 7, 8 — кость; 9 — кремень; 10–17 — керамика.
Рис. 18. Инвентарь городокско-здолбицкой культуры.
Городокский этап: 13–20, 26, 31, 32, 34–36 — Городок; 30 — Рипнев; 33 — Сутец.
Здолбицкий этап: 1, 10, 23 — Зозов; 2 — Зозов, Баглаева долина; 3–5, 7 — Стадники; 6, 9 — Липа; 8, 12, 24, 29 — Здолбица; 11, 22, 25 — Зозов II; 26 — Городок, уроч. Курганы; 27 — Горка Полонка; 28 — Забороль.
1, 10–18 — кремень; 2–7, 9 — бронза; 8 — камень; 19–20 — кость; 21–36 — керамика.
Рис. 19. Инвентарь стжижовской культуры.
1, 3, 4, 11 — Стеблевка; 2 — Коршев; 5, 6 — Озлиев; 7, 8, 13, 22 — Торчин; 9 — Подгайцы; 10 — Диков; 12, 16, 21 — Валентинов; 14, 17 — Зозов II; 15, 18, 21 — Вышков; 19 — Черникив; 20 — Зимно.
1, 3, 4, 7, 11 — бронза; 2, 5, 6, 8-10 — кремень; 12–22 — керамика.
Рис. 20. Погребальный и поселенческий инвентарь культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров Восточной Прибалтики.
1–3 — янтарные подвески и бусы (Абора I); 5–9 — костяные орудия; 4, 10 — кремневый нож и топор; 11 — каменный сверленый топор-молоток (могильник Арду).
Рис. 21. Каменные сверленые топоры-молотки культуры шнуровой керамики Восточной Прибалтики.
1 — Виляны-Гайгалова (Латвия); 2 — Алитус-Норунай (Литва); 3 — Резекне-Саркини (Латвия); 4 — Клайпеда-Пиктейкяй (Литва); 5 — Саарема (Эстония); 6 — Даугавпилс-Варкава (Латвия).
Рис. 22. Керамика раннего бронзового века Восточной Прибалтики.
1–3, 7 — миски, кубок и ванночка (поселение Абора I — Латвия); 4 — кубок (могильник Тика — Эстония); 5 — кубок (поселение Рутениеки — Латвия); 6 — кубок (могильник Сопе — Эстония); 8-18 — кубки, горшки, террины, амфоры, миски и ванночки (поселения Швянтойи и Нида — Литва).
Рис. 23. Инвентарь поселений, могильника и случайные находки культуры шнуровой керамики и ладьевидных топоров Восточной Прибалтики: костяные изделия и украшения.
1 — лунница; 2 — кружок; 10 — булавка; 17, 18 — украшения из клыков кабана; 20 — пластинка (поселение Абора I); 11 — гарпун (поселение Лагажа); 19 — роговая пластинка (могильник Звейниеки — Латвия); 12, 13 — янтарные пуговицы; 15, 16 — подвески (поселение Абора I); кремневые изделия: 3, 4, 14 — скребки; 5–8 — наконечники стрел; 9 — нож (поселение Абора I); 21–23 — кремневые клиновидные топоры (Яунсвирлаук, Повары, Гулбеня — Латвия).
Рис. 24. Виды погребений и погребальных сооружений фатьяновской культуры.
1 — Волосово-Даниловский могильник, погребение 40: А, Б — профили погребального сооружения; 2 — Халдеевский могильник, погребение мужчины 1; 3 — Тимофеевский могильник, погребение женщины 14; 4 — Волосово-Даниловский могильник, погребение с собакой 85; 5 — Тимофеевский могильник, погребение мужчины 3; 6 — Ханевский могильник, погребение мужчины на спине 6; 7 — Тимофеевский могильник, поперечный разрез могильной ямы и погребального сооружения.
Рис. 25. Основные типы фатьяновских каменных сверленых топоров-молотков.
1 — клиновидный; 2 — усеченно-ромбический; 3–5 — молотковидные; 6 — среднеобушковый; 7, 8 — короткообушковые; 9-11 — обушковые втульчатые; 12 — длиннообушковый; 13–17 — обушковые грибовидные; 18–20 — ромбические узкообушковые; 21–23 — длиннолопастные; 24–26 — коротколопастные.
Рис. 26. Основные типы кремневых клиновидных топоров и каменные орудия фатьяновской культуры.
1 — трапециевидный, широкий, толстообушковый; 2 — трапециевидный, узкий, толстообушковый; 3, 4 — подпрямоугольный, широкий, толстообушковый; 5 — прямоугольный, узкий (стамесковидный), толстообушковый; 6, 7 — трапециевидный, широкий, среднеобушковый; 8 — трапециевидный, узкий, среднеобушковый; 9, 10 — подпрямоугольный, среднеобушковый и тонкообушковый; 11, 12 — трапециевидный, широкий и узкий среднеобушковый; 13 — подпрямоугольный, тонкообушковый (подпрямоугольный в сечении); 14–18 — прямоугольные, треугольные и трапециевидные, тонкообушковые (линзовидные и подлинзовидные в сечении); 10 — подквадратный, короткий, толстообушковый; 20, 24 — навершия булавы; 21–23 — терочники-куранты; 23 — метательный шар; 26, 27 — полировальные плиты (20 — Ханевский могильник; 24 — Костромская обл.; 21, 26 — Тимофеевский могильник; 22, 23 — Олочинский могильник; 25 — п. Талицы Ярославской обл.; 27 — Ильинско-Хованский могильник; 1-19 — из разных фатьяновских могильников).
Рис. 27. Кремневые орудия фатьяновской культуры.
1-21 — наконечники стрел (Истринский, Буньковский, Ошурковский, Тургиновский, Детчинский, Ивановогорский, Николо-Перевозский могильники); 22, 23 — наконечник дротиков (Буньковский, Ошурковский могильники); 27, 28, 30–32 — скребки (Тургиновский, Протасовский, Истринский, Никульцынский могильники), 24–26, 29, 38–52 — ножи (Истринский, Кузьминский, Тургиновский могильники); 33–37 — микропластинки (Никульцынский, Тургиновский, Воронковский могильники).
Рис. 28а. Украшения, предметы медвежьего культа и костяные орудия фатьяновской культуры.
1, 2 — бусы из раковин; 3-12 — подвески из зубов животных; 13, 31 — пронизки из птичьих костей; 15 — костяная лунница-подвеска; 14, 16–19, 24 — янтарные подвески; 21–23, 35–37 — амулеты из медвежьих клыков (23 — имитация медвежьего клыка из кости); 25, 26 — пронизки из рыбьих позвонков; 20 — каменный сверленый топор с навершием в виде медвежьей головы; 27–30 — проколки; 32, 33 — булавки; 34 — мотыжка; 38 — лощило; 39–40 — кинжалы (кость).
1, 3–8, 12 — Тимофеевский могильник; 2, 32 — Никульцынский могильник; 9-11, 14, 16 — Кузьминский могильник; 15, 33 — Воронковский могильник; 13, 17–19, 25–30, 34–37, 39 — Волосово-Даниловский могильник; 24 — Истринский могильник; 20 — г. Ростов-Ярославский; 38 — Ханевский могильник; 23, 40 — Вауловский могильник, 21, 22 — Фатьяновский могильник.
Рис. 28б. Основные типы фатьяновских сосудов.
1-15, 26–27 — высокошейные; 16–18 — длинношейные; 19–21, 25, 28–30 — низкошейные; 22–24 — чашевидные.
Рис. 29. Высокошейные фатьяновские сосуды.
1, 12 — Воронковский могильник; 2 — Кривцовский могильник; 4, 13 — Ханевский могильник; 3 — Халдеевский могильник; 5, 8 — Олочинский могильник; 6, 9, 11 — Ошурковский могильник; 7, 10 — Волосово-Даниловский могильник.
Рис. 30. Низкошейные фатьяновские сосуды.
1–6 — Волосово-Даниловский могильник; 7 — Олочинский могильник.
Рис. 31. Чашевидные фатьяновские сосуды.
1–3, 6–8 — Волосово-Даниловский могильник; 4 — Кривцовский могильник; 5 — Никульцынский могильник.
Рас. 32. Орнаментальные узоры фатьяновских сосудов.
Рис. 33. Орнаментальные узоры на днищах фатьяновских сосудов.
Рис. 34. Вещи из погребений металлурга.
1, 2 — литейные глиняные формы; 3 — тигль глиняный; 5, 6 — развертка литейных глиняных форм; 4, 7 — вид погребения металлурга (Волосово-Даниловский могильник, погребение 21).
Рис. 35. Медные орудия и украшения фатьяновской культуры.
1, 2, 5-17 — височные подвески; 3 — колечко; 4 — пронизка; 18 — браслет; 19–21 — обломки браслетов; 22 — очковидная привеска; 23 — копье; 24 — шило; 25 — шило в деревянном футляре.
1–4, 16, 17, 22 — Никульцынский могильник; 5–8, 10, 11, 13–15, 20, 21, 23 — Волосово-Даниловский могильник; 9, 12 — Кузьминский могильник; 19, 24, 25 — Вауловский могильник; 18 — Мытищинский могильник.
Рис. 36а. Скульптурные портреты фатьяновцев.
1 — Халдеевский могильник; 2, 3 — Тимофеевский могильник; 4 — Болшневский могильник.
Рис. 36б. Портреты фатьяновцев. Реконструкция Г.В. Лебединской.
1 — Волосово-Даниловский могильник, погребение 56; 2 — Воронцовский могильник, погребение 5; 3 — Волосово-Даниловский могильник, погребение 101; 4 — Волосово-Даниловский могильник, погребение 12; 5 — Никульцынский могильник, погребение 7; 6 — Никульцынский могильник, погребение 9; 7 — Тимофеевский могильник, погребение 7.
Рис. 37. Схема периодизации развития балановской культуры.
Рис. 38. Поселения и жилища балановской культуры.
1 — Писаральское поселение; 2 — жилище 2 поселения Галанкина Гора; 3 — жилище Кубашевского поселения; 4 — реконструкция балановского жилища по материалам Васильсурского поселения.
Рис. 39. Основные типы каменных сверленых топоров балановской культуры.
1, 2, 4 — клиновидный; 3 — молотковидный; 5 — обушковый; 6, 14 — короткообушковый; 7 — обушковый усеченно-конический; 8 — длиннообушковый; 9, 18 — ромбический лопастный; 10 — обушково-пестиковый; 11, 20 — длиннолопастный; 12 — обушково-втульчатый; 13 — ромбический молотковидный; 15 — ромбический усеченный; 16, 21 — ладьевидный; 17 — ромбический узкообушковый; 19 — коротколопастный.
Рис. 40. Каменные и глиняные изделия балановской культуры.
1–4 — клиновидные топорики; 5, 6 — черешковые топоры; 7 — ступа; 8 — пест; 9-11 — погремушка глиняная, глиняные колесики; 12, 13 — глиняные ложки; 14, 15 — глиняные топорики.
Рис. 41. Медные изделия из Балановского могильника.
1–6 — украшения; 7, 8 — шилья; 9 — копье; 10 — топор вислообушный.
Рис. 42. Сейминский могильник.
1, 2, 5, 6, 9-11 — ножи и кинжалы; 3 — кольцо; 4 — браслет; 7, 8 — наконечники стрел; 12 — скобель; 13 — нож-пилка; 14, 15 — шилья; 16–18, 22–24 — кельты; 19 — чекан; 20 — втульчатый топор; 21 — кельт-тесло; 25–28 — наконечники копий.
3 — нефрит; 5–8 — кремень; 12 — бронза и дерево; остальное — бронза и медь.
Рис. 43. Турбинский могильник.
1–4 — браслеты; 5–7 — кольца; 8 — рыболовный крючок; 9 — стержень; 10–12, 14 — кельты; 13, 20–22, 24, 25, 28–31, 33, 42–45 — ножи и кинжалы; 15 — втульчатый топор; 16 — каменный топор; 17–19, 23, 26 — наконечники стрел; 32 — подвеска; 34 — тесло; 35 — нож-пилка; 36–39, 41 — наконечники копий; 40 — чекан.
2, 37, 39 — биллон; 5–7 — нефрит; 17–31 — кремень; остальное — медь и бронза.
45 — Турбинский II могильник.
Рис. 44. Решенский могильник.
1, 2, 49 — кольца; 3–7, 32–36, 48 — ножи и кинжалы; 8-29 — наконечники стрел; 30, 31 — ножевидные пластины; 37, 43–46 — кельты; 38 — кельт-тесло; 39, 47 — шилья; 40 — чекан; 41, 50–53 — наконечники копий; 42 — тесло; 54–59 — керамика из могил.
1, 2 — нефрит; 8-31 — кремень; 54–59 — глина; остальное — бронза и медь.
Рис. 45. Могильники и находки сейминско-турбинского типа в Восточной Европе.
1, 12, 28, 39 — Соколовка; 2 — Берёзовка-Омары; 3 — б. Вятская губ.; 4, 5, 13, 16, 18, 37 — Заосиново IV; 6, 26, 27 — Усть-Гайва; 7 — Юльялы; 8, 9, 15, 17, 19–22, 35 — Канинская пещера; 10 — р. Мойка, г. Пенза; 11 — Ново-Мордово; 14, 28–34, 38 — Бор-Лёнва; 23 — Донаурово; 24 — Каргулино; 25 — Елабуга (?); 36 — Коршуново; 40 — Галичский клад; 41 — из-под Перми.
1–3, 10, 11 — кельты; 4, 5 — рыболовные крючки; 6 — чаша; 7 — обломок литейной формы с негативом кельта; 8, 37 — ножи-пилки; 9, 17 — скобели; 12 — втульчатый топор; 13, 28 — чеканы; 14–16, 18–22, 33–35, 38–41 — ножи, кинжалы и обломки; 23–26, 36 — наконечники копий; 27 — тесло.
7 — глина; остальное — бронза и медь.
Рис. 46. Могильник Ростовка.
1, 8 — тесла-долотца; 2, 7, 10–12, 17, 18 — ножи и кинжалы; 3 — литейная форма с негативом наконечника дротика; 4 — кольцо; 5, 6 — литейная форма с негативами втульчатого тесла, ножей и чекана; 9, 24 — шилья; 13–15 — керамика; 16, 19 — кельты; 20–23 — наконечники копий; 25 — кельт-лопатка.
2, 24 — бронза и кость; 3, 13–15 — глина; 5, 6 — тальк; остальное — бронза.
Рис. 47. Могильник Сопка 2 — погребение литейщика.
1 — план погребения 64 кургана 25; 2 — литейная форма с негативами кельта, шильев, ножа; 3, 7, 26 — обломки и целая литейная форма для отливки кельтов; 4–6, 8, 12, 13, 15, 16, 18, 19 — орудия литейщика; 9, 11, 14, 17 — наконечники стрел; 10 — кельт; 20–22 — тигли; 23–25 — концевые накладки на лук; 27, 28 — литейные формы.
2, 3 — тальк; 4, 5, 11, 17–19, 23–25 — кость; 6, 8, 9, 13–16, 26 — камень; 7, 12, 20–22, 27, 28 — глина; 10 — бронза.
Рис. 48. Сейминско-турбинские (1-17) и самусьско-кижировские (18–24) бронзы Саяно-Алтая, Западной Сибири и Урала.
Саяно-Алтай: 1 — Елунино I, могила 1; 5 — Гоби-Алтайский аймак, МНР; 6 — исток р. Иткуль; 9 — р. Чарыш; 10 — Верхний Сузун; 13 — «Алтай»; 14 — Алтай, Минусинская котловина (?); 15 — р. Майкопчегай; 17 — Смоленское; 19 — с. Кубеково (Усубеково); 20 — Ермаковское; 21 — р. Собакина; 23 — Минусинская котловина.
Западная Сибирь: 3 — поселение Черноозерье VI; 4 — р. Омь (Омский клад); 7 — Самарово; 8 — устье р. Тары; 11 — «Западная Сибирь»; 12 — «южнее Омска»; 16 — р. Иртыш; 18 — пос. Средний Васюган; 22 — б. Каргалинская вол. Тобольской губ.; 24 — поселение Кижирово.
Урал: 2 — Воскресенское, близ оз. Карагуз.
1, 2, 4 — ножи и кинжалы; 3 — обломок литейной формы с негативом наконечника копья; 5, 6 — кельты-лопатки; 7, 13–15, 17–24 — кельты; 8-12 — наконечники копий; 16 — створка литейной формы с негативами кельта, ножа, шила, стержня и наконечника копья с обратной стороны.
3 — глина; 16 — камень; остальное — бронза и медь.
Рис. 49. Литейные формы (5, 7, 9, 11–14) и самусьско-кижировские кельты Урала, Западной Сибири и Саяно-Алтая.
Урал: 1 — р. Крутобереговая; 8 — оз. Берёзовое; 10 — поселение Исеть I.
Западная Сибирь: 2 — Войновка-Гилевая; 3 — поселение Кижирово; 5, 9, 11–14 — поселение Самусь IV; 6 — поселение Тёнга; 7 — Тюково.
Саяно-Алтай: 4 — Косиха.
5, 11, 14 — глина; 9, 12, 13 — песчаник; остальное — бронза.
Рис. 50. Инвентарь раннего этапа сосницкой культуры.
1, 2 — Кветунь; 3 — Обухов; 4 — Бортничи; 5, 6, 8, 9, 12, 14, 15, 18, 19 — Здвижовка; 7 — Гришевка; 10 — Ходосовичи; 11, 13 — Ивановка; 16 — Вишенки; 17 — Горошков.
1–4 — бронза; 5-19 — керамика.
Рис. 51. Инвентарь среднего этапа сосницкой культуры.
1, 6, 7, 9, 10, 12–15 — Колосовка (бывш. Войцеховка); 2 — Горошков; 3, 4, 8, 11, 18–29 — Пустынка; 5 — Юдиново; 16, 17 — Задимье.
1, 5, 7, 9, 10, 12–15 — бронза; 2–4, 8, 11, 18–29 — керамика; 16 — глина; 17 — камень.
Рис. 52. Инвентарь позднего этапа сосницкой культуры.
1, 2, 6, 12, 17, 21 — Почап; 3, 5, 7, 10 — Погреби; 4, 18, 22–25 — Мошны; 8 — Марьяновна; 9, 13 — Бобрица; 11, 16, 20 — Голосок; 15, 19, 26–30 — Бесец.
1, 2, 6, 12, 17–30 — керамика; 3–5, 7-11, 13–16 — бронза.
Рис. 53. Инвентарь комаровской культуры.
1, 19, 47 — Сарник; 2–9, 11–14, 16, 17, 20, 23, 25, 27, 29, 32, 34, 35, 37, 38, 40, 41, 43, 44, 46 — Комаров; 10, 21, 22, 28, 42 — Иванье; 15, 24, 31, 33, 39 — Городище; 18, 48 — Кавско; 26, 45 — Букивна; 36 — Звенигород.
1–8, 11–20, 26–28, 31, 35–37, 41–43 — керамика; 9, 10, 21–25, 29–34, 38–40, 44–46 — металлические изделия.
Рис. 54. Инвентарь бондарихинской культуры.
1, 5, 6, 19, 25, 29, 30 — Ницаха; 2, 20, 21, 23, 33 — Хухра; 3, 4, 22, 24, 26, 28 — Оскол; 7–9, 17, 31, 32, 34–36 — Бондариха; 10, 12–17 — Тимченки (могильник); 11, 18 — Тимченки (поселение); 27, 37 — Малые Будки.
1, 2, 6, 8 — кость; 3, 4, 10, 11, 17, 18 — бронза; 5, 7 — кремень; 9 — камень; 12–16, 19–37 — керамика.
Рис. 55. План застройки укрепленного поселения (Кивуткалнс).
А — двор; Б — зона построек; В — зона оборонительной системы; Г — вход; Д — остатки камер.
Рис. 56а. Детали раскопок укрепленного поселения Кивуткалнс.
1 — каменная кладка на наружной стороне вала; 2 — остатки деревянных камер; 3 — насыпь вала.
Рис. 56б. Погребальная каменная конструкция.
1 — центральный ящик; 2 — ящики; 3 — каменная вымостка; 4 — камни венца.
Рис. 57. Принадлежности бронзолитейщика.
1 — литейная форма трехчастная, многократная; 2, 3 — мискообразные тигли; 4 — литейная форма, одноразовая; 5 — тигель на трех ножках.
Рис. 58. Бронзовые изделия.
1 — пуговица; 2 — обломок пинцета; 3 — плоская спираль; 4–7 — булавки: 8, 9 — кельты меларского типа; 10 — втульчатый топор; 11 — наконечник копья; 12 — браслет; 13 — фигурка; 14 — фрагмент бритвы.
Рис. 59. Шиловский абашевский поселок.
а — заболоченные участки; б — обнажения; в — границы поселка; г — контуры жилищ; д — столбовые ямы.
Рис. 60а. Этапы развития абашевской культуры. Керамика.
Рис. 60б. Этапы развития абашевской культуры. Изделия из металла.
Рис. 60 в. Этапы развития абашевской культуры. Украшения.
Рис. 60 г. Этапы развития абашевской культуры. Изделия из камня и кости.
Рис. 61. Доно-волжская абашевская культура.
1 — Подклетное, курган 6, погребение 1; 2 — Тюнино, могильник в Дубовой роще, курган 3, погребение; 3, 14, 15 — Подклетное, курган 10, погребение 4; 4, 5 — Хохольский, курган 1, погребение 1; 6, 18 — курган у Введенки, погребение 1; 7 — Тюнино; 8, 11 — курган у Введенки, погребение 2; 9 — Новый Курлак, курган 1; 10 — Латное; 12, 17 — нижняя часть заполнения жертвенного места святилища 2 Шиловского поселения; 13 — курган у Введенки, погребение 5; 16 — Левобережное поселение у плотины.
Рис. 62. Реконструкция женского головного убора средневолжских абашевцев.
1, 2 — II Виловатовский могильник, курган 11, погребение 1; 3 — II Виловатовский могильник, курган 7, погребение 11; 4, 6 — Тапшерский могильник, курган 1, погребение 1; 5 — Вильяльский могильник, курган 1, погребение 1.
Рис. 63. Средневолжская абашевская культура.
1, 3 — Тауш-Касы, курган 4; 2 — Абашевский могильник; 4, 9 — Тауш-Касы, курган 1, погребение 2; 5 — Абашево, курган 9, погребение 15; 6, 11 — Абашево, курган 9, погребение 8; 7 — II Виловатовский могильник, курган 11, погребение 1 (реконструкция А.Х. Халикова); 8 — Абашево, курган 6, погребение 2; 10 — Пепкинский курган, погребение 2; 12, 14, 21 — Пепкинский курган, погребение 1; 13 — Туруново, курган 2, погребение 2; 15 — Кугунур, курган 26, погребение 1; 16 — Абашево, курган 9, погребение 1; 17 — Катергино, курган 2, погребение 1; 18 — Тауш-Касы, курган 4, погребение 3; 19 — Троицкий курган 2, погребение 1; 20 — Алгаши, курган 5, погребение 1.
Рис. 64. Уральская абашевская культура.
1 — III Красногорский курган 9, насыпь; 2 — Береговка, курган 5, юго-западный сектор; 3, 9, 10 — могильник Метев-Тамас; 4 — Юкалекулево, курган 1, погребение 2; 5–8, 11, 23 — Никифоровский могильник, погребение 2; 12 — IV Тавлыкаевский, курган 3, погребение 2; 13, 19 — Мало-Кизыльское селище; 14, 15 — Верхне-Кизыльский клад; 16 — Береговка, курган 3, насыпь; 17 — поселение Береговское 1; 18 — III Красногорский курган 9, погребение 3; 20 — Береговка, курган 6; 21 — III Красногорский курган 9, погребение 1; 22, 26 — Береговка, курган 2, погребение 3; 24 — III Красногорский курган 2, погребение 2; 25 — III Красногорский курган 2, погребение 1; 27 — III Красногорский курган 8, погребение 1.
Рис. 65. Бронзовые орудия и оружие из памятников поздняковской культуры.
1-10, 20 — ножи; 11–13 — кинжалы; 14–16 — кельты; 17 — «бритва»; 18, 19 — шилья; 21, 23 — копья; 22 — литейная форма; 24 — серп.
1 — Дикариха; 2 — Саушкино; 3–7 — Малое Окулово; 8 — Логинов Хутор; 9, 10, 12, 13 — Борисоглебовский; 11 — Садовый Бор; 14, 15, 21 — Волосово; 16 — Ибердус III; 17, 18 — Фефелов Бор; 19, 20 — Акозино; 23 — Засечье; 24 — Ваютино.
Рис. 66. Украшения из бронзы и золота.
1–4, 7-10 — височные кольца; 5, 6, 11, 12, 15, 19 — бляхи; 13 — бусы; 14, 16–18, 20–22, 24, 26–28 — браслеты; 23 — булавка.
1, 11–16, 20, 21 — Борисоглебовское; 2 — Хабарное; 3, 5 — Дикариха; 4 — Новое Байбатырево; 8, 9 — Волосово; 6, 19 — Саушкино; 7, 24, 25 — Фефелов Бор; 17, 18, 22 — Битюково; 23 — Алеканово; 26–28 — Засечье.
Рис. 67. Кремневые и каменные орудия из памятников поздняковской культуры.
1-16, 18, 19 — наконечники стрел и дротиков; 20, 23 — скребки; 21–24 — ножи и серпы; 26, 27 — долота; 28 — навершие булавы.
1–3, 12, 13, 19, 26, 28 — Коренец; 4, 6–8, 11, 16, 18, 20, 25 — Борисоглебовский; 5 — Черная Гора; 9 — Логинов Хутор; 10, 17, 23 — Ибердус III; 14, 15, 19 — Малое Окулово; 22, 27 — Акозино; 21, 24 — Фефелов Бор.
Рис. 68. Типы погребений поздняковской культуры.
1–5 — могильник Фефелов Бор: 2 — трупосожжение, погребение 41; 3, 4 — скорченные погребения 28, 11, 12; 5 — вытянутое погребение 47; 6, 7 — могильник Черная Гора, погребения 45, 46, 48.
Рис. 69. Керамика из поздняковских могильников и поселений.
1, 3–7, 10, 11, 13 — Фефелов Бор; 2, 12 — Коренец; 8, 9 — Логинов Хутор.
Рис. 70. Орнаментированные сосуды, фрагменты керамики, пряслица и изделия из глины.
1, 2 — Добрынин остров; 3 — Логинов Хутор; 4, 7, 9, 11–14 — Подборновское; 5, 6, 8 — Саушкино; 10 — Малый Бор.
Рис. 71. Хронологическая таблица поздняковской культуры.
Рис. 72. Керамика раннего этапа чирковской культуры.
1–6, 8, 10, 13, 14 — поселение Таланкина Гора; 7 — керамика кротовской культуры; 9, 11 — Лобань 1; 12 — Камский Бор II.
Рис. 73. Керамика кубашевско-сейминского этапа.
1, 3, 4, 9, 10, 14, 16 — Сейминский могильник; 2, 5–8, 11–13, 15 — Кубашевское поселение.
Рис. 74. Керамика чирковского этапа.
1 — Васильсурское поселение; 2, 4-11 — Чирковское поселение; 3 — Сумская стоянка.
Рис. 75. Керамика и каменные орудия ранней бронзы Восточного Прионежья. Стоянка Тихманга.
1 — лунница; 2–5, 9 — наконечники стрел; 6–8, 10 — наконечники дротиков; 11–15 — керамика; 16 — костяной кинжал; 17, 18 — топоры.
Рис. 76. Керамика и кремневые орудия эпохи ранней бронзы бассейна р. Сухоны. Стоянка Вёкса I.
1–8 — наконечники стрел; 9 — наконечник дротика; 10 — наконечник копья; 11–13 — ножи; 14 — штамп для орнаментации керамики; 15–19 — керамика.
Рис. 77. Бронзовые орудия из Восточного Прионежья, случайные находки.
1, 2 — наконечники копий (Белое озеро, местность Каргулино); 3, 6 — нож простой и нож-пилка (с. Никольское); 4, 5, 7 — долота и нож (д. Морозово, Архангельская обл.).
Рис. 78. Керамика и кремневые орудия эпохи поздней бронзы бассейна р. Сухоны. Стоянка Осиновская 1, 2.
1–6 — керамика; 7–9 — наконечники стрел; 10 — наконечник дротика; 11, 15 — ножи; 12, 13 — скребки; 14 — скобель; 16, 17 — наконечники копий.
Рис. 79. Позднекаргопольская культура Восточного Прионежья. Стоянка Белозерская.
1–3 — керамика; 4 — сланцевое грузило; 5 — кремневый наконечник копья; 6–8 — кремневые наконечники стрел; 9 — сланцевая льячка; 10–14 — топоры и тесла из сланца.
Рис. 80. Позднекаргопольская культура Восточного Прионежья.
1 — костяной псалий, завершенный головкой птицы; 2, 3, 5 — изображения птиц на керамике; 4, 6, 7 — скульптурные изображения птиц из сланца и кости; 8, 9 — костяные гарпуны; 20–12 — костяные рукояти ножей и шильев; 13–16 — костяные наконечники стрел; 17–22 — керамика.
1, 17–22 — Попово; 2–4 — Белозерская; 5–7, 10–16 — Селище; 8, 9 — Верхнее Веретье.
Рис. 81. Беломорье, эпоха ранней бронзы.
1–9, 20–22, 24–25 — кремневые наконечники стрел; 10, 11 — кремневые резцы; 12–17, 23, 27 — керамика; 18 — кремневый наконечники дротиков.
1-14 — Зимняя Золотица; 15–22 — Галдарея III; 23–27 — Яренга наконечник копья; 19, 26 — кремневые.
Рис. 82. Беломорье, эпоха поздней бронзы. Стоянка Красная Гора.
1-16 — кремневые наконечники стрел, дротиков и копий; 17–20 — керамика.
Рис. 83. Кремневая скульптура и лабиринты Беломорья.
1–4 — Зимняя Золотица; 5 — Усть-Яренга; 6 — лабиринт у тони Вящино; 7 — лабиринт у с. Харловка; 8 — лабиринт у с. Умба; 9 — лабиринт у с. Поной.
1 — изображение тюленя; 2–4 — зооморфные фигурки; 5 — изображение медведя.
Рис. 84. Бассейн р. Ижмы, ранняя бронза, стоянка Галово II.
1–6 — кремневые наконечники стрел; 7, 8 — скребки; 9 — нож; 10 — жилище; 11–20 — керамика.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги