Эпоха и кино

Два мира — два искусства

«Весну» монтировали ударными темпами: фильм решено было представить на конкурсный просмотр Венецианского фестиваля 1947 года. В Италию путь лежал через Белград, куда меня и Л. П. Орлову доставил рейсовый самолет. От Белграда предстояло добираться до Венеции по железной дороге. Прибыли в «свободный город» Триест. Таможенные власти запретили нам выходить из вагона. В течение пяти часов в раскаленном от июльской жары, отцепленном вагоне ожидаем решения своей судьбы. За 15 минут до отхода поезда нас перевели в купе вагона, на котором висела табличка: «Триест — Венеция». Мы умирали от жажды, но нам не разрешили и шага ступить в сторону, чтобы напиться. В купе, куда нас привели словно арестантов, уже сидел безмолвный, пожирающий нас глазами «тайный» агент.

Европу разделял «железный занавес». На границах была создана особо напряженная обстановка, сказывались последствия «холодной войны».

Поезд Триест — Венеция пересек границу Италии. На первой же итальянской станции его атаковала многолюдная толпа пассажиров с котомками, мешками, узлами. Посадка эта живо напомнила времена нашей гражданской войны. Прошло несколько минут, и были заняты не только все проходы и тамбуры, но и крыши вагонов. Однако в купе, где находились мы, советские артисты, сопровождавший нас безмолвный господин не впустил никого.

В один из дней фестиваля нас пригласили в гости рабочие стекольных заводов островов Мурано и Бурано. Мастера выдували красивые сувенирные фигурки и отлили большую вазу в подарок Советскому Союзу. В заводском клубе был устроен просмотр советских кинокартин. Итальянские рабочие принимали их с горячим энтузиазмом.

Поддержка рабочих Венеции имела большое значение. У советского кино недоброжелателей на фестивале оказалось в избытке, и дружеское участие, классовая солидарность не раз выручали нас из трудных положений.

В первой же прогулке по городу обратили на себя внимание завсегдатаи уличных кафе со свистками разной формы на брелоках. «Это клакеры, — пояснили нам. — Их можно нанять для того, чтобы освистать кого нужно». (Уже после фестиваля, в Риме, нам довелось увидеть, на что способны клакеры. В одном из римских мюзик-холлов должна была выступать французская певица. Кому-то было неугодно появление новой эстрадной звезды. Как только очаровательная француженка появилась на сцене, со всех сторон раздались свист и крики. Но по условиям контракта певица не могла прервать выступление, и она исполнила программу, обусловленную договором, под непрерывные свистки и оскорбительные крики.)

За день до просмотра нового фильма Всеволода Пудовкина «Адмирал Нахимов» сочувствующие итальянцы сообщили, что все венецианские клакеры наняты освистать советский фильм. Но друзья приняли меры, и в день просмотра «Адмирала Нахимова» ко Дворцу дожей, где проходил фестиваль, пришли сотни молодых рабочих с заводов Венеции. Они знали каждого клакера в лицо. Ни один из «свистунов» в зал не попал.

Но этим дело не кончилось. Велась пропагандистская и подкупная работа среди членов жюри. Перед демонстрацией нашей «Весны» зрителям был показан антисоветский «документальный» фильм.

Попытались приглушить хорошее впечатление от картины и мелкими пакостями. Один журналист писал в итальянской газете, что картина весьма правдива, потому что в ней показывается… как долго не заводится автомобиль «Победа». Но все старания подкупленных журналистов оказались тщетными. Фильм был отмечен премией фестиваля, а исполнительница ролей профессора Никитиной и актрисы Шатровой Любовь Петровна Орлова разделила премию лучшей актрисы года с Ингрид Бергман.

Американское кино в тот год на фестивале выступило безуспешно. Американцы привезли фильмов больше всех, и все они варьировали темы убийства и секса. Картины, выпущенные Голливудом, старались убедить зрителя, что и человек, и мир, его окружающий, руководствуются лишь жаждой к личному благополучию и что грубая сила, преступление, уничтожение соперников — естественный путь к личному счастью. Эти картины говорили, что бесполезно бороться со злом, что борьба эта безнадежна, что стремление ко всему светлому и прогрессивному бесцельно. Есть один путь — изолировать себя от окружающей жизни.

Но многочисленная продукция американской «культуры» была страшна не только тем, что она сама по себе разрушала в человеке веру в его духовные силы и доказывала, что тщетны все усилия изменить «созданные богом человеческие пороки», что будущее мрачно и беспросветно. Она была страшна еще и тем, что у нее нашлись последователи в других странах — в Англии и Франции, в Швеции и Швейцарии, в Дании и Мексике. Не уступала им в этом отношении и реакционная часть итальянской кинематографии.

Бесконечный парад деградирующей психики, болезненных извращений мрачных и преступных личностей воздействовал на публику фестиваля. Зрительный зал стал катастрофически пустеть, и устроители фестиваля оказались перед угрозой провала всего предприятия. Чтобы спасти положение и удержать публику, которая перед лицом американских киноужасов начала обращаться в бегство, организаторы фестиваля ухватились за кинематографическую классику.

На специальных утренних просмотрах были показаны «Броненосец «Потемкин»», «Мать», «Октябрь» и другие советские фильмы, не включенные в официальную программу фестиваля. Успех, которым сопровождалось появление этих картин на экране, был еще одной крупной, хотя и не зафиксированной в протоколах жюри, победой нашего киноискусства.

Ко мне в гостиничный номер пришел аккредитованный на фестивале корреспондент ватиканской газеты «Обсерваторе романо» и показал номер, в котором он написал о высокой морали и художественных достоинствах, присущих советским кинофильмам.

— Вот видите, — подчеркнул он, — Ватикан приветствует ваше высоконравственное искусство. Мы не одобряем картин, в которых присутствуют секс и убийства. Я говорю об американском кино. Редакция просит вас сказать несколько слов в поддержку высоконравственного искусства.

Трудно было не согласиться со словами моего собеседника. Все, что он говорил, — правда. Но я, к счастью, успел просмотреть этот номер газеты и показал корреспонденту на крупное фото, помещенное на ее первой полосе, где папа римский благословлял макет атомной бомбы.

— Я ценю ваши представления об истинных ценностях в искусстве, — стараясь сдержать гнев, ответил я газетчику, — но не могу поддержать вашу газету, поскольку в ней ваш шеф с циничной прямотой благословляет оружие массового уничтожения — атомную бомбу.

Шел 1947 год. На дверях итальянских католических церквей и соборов висели киноплакаты в две полосы. На белой полосе фильмы, которые Ватикан рекомендовал верующим, на красной — запретные. Ватикан психологически не мог принять быстро переварить образ жизни и характер поведения, программируемые в фильмах типа С.С.С. (страх, сила, секс), и на запретной полосе оказывалось большинство американских картин. Но политически Ватикан был вместе с теми, кто размахивал атомной бомбой, грозил миру социализма тотальным уничтожением.

Особенно остро кощунственная безнравственность тех, кто поощрял атомный шантаж, ощущалась в Италии — на родине высокого классического искусства, колыбели искусства Возрождения. Для нас величайшим счастьем представлялось то, что мы можем видеть в оригиналах итальянскую живопись и скульптуру. Ведь для каждого человека, а особенно художника любой специальности, истинное откровение и наслаждение — увидеть произведения великих мастеров.

Из Италии путь лежал через Париж и Берлин. Париж 1947 года. Коммунисты в правительстве. Лозунги Народного фронта на улицах и площадях. Бытовая неустроенность, к которой французы, живо помня ужасы фашистской оккупации, относились снисходительно.

В зале Плейель объявлен наш концерт. Но вот беда — у нас нет с собой нот. Тогда друзья за день, до концерта привели к нам композитора Филиппа Жерара. Состоялась репетиция. Лучшего аккомпаниатора трудно было себе представить. Марш «Веселых ребят» вместе с Орловой пел весь зал: наши песни знали в Париже.

Нам задавали много вопросов, в том числе и нелепые:

— Дарят ли вам поклонники вашего искусства подарки? — спросила одна из дам.

— Да, — ответила Любовь Петровна, — дарят, и очень ценные. Я выступала однажды на Челябинском тракторном заводе. После концерта рабочие окружили меня, и мы долго разговаривали о разных вещах, в том числе, конечно, об искусстве, о песнях и своей работе. Мои собеседники сетовали на то, что у них не ладится дело с выпуском поршневых колец. И вот теперь после концерта, сказали они мне, мы уверены, что справимся с трудностями. «К следующему вашему выступлению, — горячо заверили меня рабочие, — обещаем поднять сменную выработку с десяти до двенадцати тысяч штук. Только вы обязательно приезжайте». Как обрадовали меня их доверие, их любовь! Участвовавший в концертной поездке поэт Виктор Гусев описал этот случай в поэме, которая так и называлась «Кольцо». Поэт справедливо говорит в нем, что обещание рабочих было мне дороже, чем цветы, которые принято дарить артисткам.

Да, так это и было.

Когда через некоторое время я снова приехала в Челябинск, на концерт пришел весь поршневой цех. По окончании концерта рабочие подарили мне кольцо… нет, не золотое, а еще более дорогое. Это было поршневое кольцо с выгравированной на нем надписью: «Нам песня строить и жить помогает… Она, как друг, и зовет и ведет». Артистке Л. П. Орловой от стахановцев отделения поршневых колец литейного цеха Челябинского тракторного завода. 12 314 штука — рекорд после Вашего концерта».

Это кольцо, так же как шахтерскую лампочку, преподнесенную горняками Донбасса, Любовь Петровна хранила как самую дорогую реликвию…

В канун победного 1945 года корреспондент Совинформбюро обратился ко мне с целым рядом вопросов, касающихся будущего. Среди них был и такой:

— Что, по-вашему, нужно делать сразу же по окончании войны?

Я ответил ему:

— Когда кончат стрелять пушки, надо с такой же решительностью, с таким же напором, как это делают сейчас наши войска, наброситься на идеологию фашизма и до тех пор вырывать ее из сознания людей, пока от нее не останется и следа. И в первых рядах борцов по-прежнему должно находиться искусство.

Эта задача остается злободневной и ныне, о чем говорят фашистский путч в Чили и другие зловещие проявления идеологии фашизма.

Тогда, в 1947 году в Париже, мне пришлось быть свидетелем того, как пытались обелить приверженцев фашизма. Во время оккупации Парижа известный танцовщик Серж Лифар тесно сотрудничал с фашистами. Естественно, после разгрома фашистской Германии и освобождения Франции его имя было занесено в список презренных коллаборационистов. Он был лишен права выступать на сцене французского театра.

Но Лифар каким-то образом оказался в Соединенных Штатах. Нашлись люди, средства, газеты, театры, которые помогли ему «воскреснуть». Он появился на американской сцене, вновь обрел известность и в 1947 году вернулся в Париж. Его пособники организовали концерт. Разумеется, в зале собрались лишь реакционные элементы парижского общества. Они же помогли Лифарю вернуться в «Гранд-опера». И вот вопреки решению суда, запретившему этому субъекту какую бы то ни было деятельность во Франции, объявлен спектакль с его участием.

Зал заполнен соответствующей случаю публикой. Все готово к спектаклю. Дирижер занял свое место и постучал палочкой по пюпитру. И вдруг наступила полнейшая темнота. После длительной и томительной паузы перед занавесом появился человек с фонарем и объявил, что рабочие сцены — электрики и механики — забастовали в знак протеста против выступления Лифаря. Электрики выключили свет. Разодетая публика пошумела и разошлась несолоно хлебавши.

Через неделю была еще одна попытка возобновить спектакль, но рабочие театра сорвали и ее…

Да, пушки смолкли, а борьба продолжалась. Французскому народу на протяжении послевоенных лет не раз приходилось давать бой наглевшему фашизму.

Слишком остро ощущались его роковые последствия в 1947 году. По дороге домой, проезжая территорию Германии, мы видели на станциях и полустанках изможденных, плохо одетых немцев, просивших милостыню. Добропорядочные фрау поднимались на тендер паровоза и торопливо запихивали в дамские сумочки куски антрацита. Да, «фюрер», оставленные им голод и холод преобразили характер его обожателей.

В вагоне-ресторане не оказалось свободных столиков. Но за одним, где сидели господин и, видимо, его жена, два места были свободными. Рядом стояли два охранника, и никто на эти места не садился. Мы растерянно улыбались, и тогда господин решительным жестом пригласил нас сесть за их столик. Мы по-английски поблагодарили его. Во время обеда он спросил нас:

— Возвращаетесь на родину?

— Да, — ответили мы.

Он принял нас за немцев. Мы решили не выводить его из этого заблуждения, пока не выяснится, зачем он сам едет в Германию. Он угостил нас американскими сигаретами, его жена стала выспрашивать, где сейчас в Берлине можно купить серебряную посуду, хорошие картины и не знаем ли мы, что можно выменять на американские сигареты, на которые в Германии, как она слышала, огромный спрос. Постепенно выяснилось, что наши попутчики — американский генерал и его супруга. Удостоверившись в этом, мы решили оставаться «немцами». Из дальнейшей беседы выяснилось, что Америка намерена в самое ближайшее время сделать побежденную Германию державой могучей в военном и промышленном отношении. «Пора прекратить демонтаж предприятий и поставку станков и оборудования русским», — резко заявил генерал. Эта встреча помогла мне впоследствии в работе над фильмом «Встреча на Эльбе».

После обеда мы распрощались, так и оставив их в неведении, кто мы на самом деле. А когда поезд остановился у разрушенного берлинского вокзала, к нам в купе явились двое американских солдат и сказали, что по приказу генерала они помогут нам вынести вещи.

Берлин не был Берлином. Это были руины, похожие на руины любого города. В западных секторах среди развалин пестрело множество фанерных балаганчиков, в которых шла бойкая торговля и спекуляция заокеанскими товарами. Спекулянты из-за океана навезли множество дешевого барахла, которое успешно выменивали на ценные вещи.

Оказавшись в послевоенном, разделенном на зоны оккупированном Берлине, я с жадным интересом изучал эту жизнь, не имея в виду ничего конкретного. А между тем моя будущая картина «Встреча на Эльбе» в эти дни наполнялась живыми деталями.

…В первые послевоенные годы советские кинематографисты создали несколько актуальных произведений, посвященных теме борьбы за мир, разоблачению поджигателей войны. Это «Русский вопрос» и «Секретная миссия» М. Ромма, это и «Встреча на Эльбе». Обстановка в мире требовала, чтобы искусство возвысило голос против клеветы на нашу страну, против происков империалистов, не удовлетворенных итогами второй мировой войны.

Фильм «Русский вопрос» был поставлен Михаилом Ильичом Роммом по одноименной пьесе К. Симонова. Кинорежиссер при экранизации сохранил основную идею, сюжет и драматический конфликт пьесы. Это конфликт между прогрессивным журналистом Гарри Смитом и его хозяином — издателем крупной реакционной газеты Макферсоном. Раскрывая драму, пережитую честным журналистом, которого вынуждают писать клеветническую книгу о Советском Союзе, авторы фильма разоблачали миф о свободе печати в буржуазном мире.

Другой фильм М. Ромма «Секретная миссия» был основан на документальном материале из истории англо-американских отношений в годы второй мировой войны. В нем раскрывалась механика закулисного сговора империалистов с главарями гитлеровской шайки и германскими монополистами.

В Театре имени Ленинского комсомола шла пьеса братьев Тур и Л. Шейнина «Губернатор провинции». Пьесу, в основе которой лежал частный случай, мне захотелось наполнить политическими обобщениями, отвечающими на вопросы миллионов людей, превратить ее в злободневный сценарий. Работе над сценарием предшествовал сбор документального материала. В сценарий вошло многое из того, что мне довелось увидеть в Берлине и по пути из Парижа, в том числе услышать доподлинные реплики попутчика-генерала.

Нам хотелось показать этим фильмом, что не американский народ, а только отдельные группы монополистов и сторонников американского империализма вынашивают планы новой, получившей название «холодной», войны.

Картина начинается сценой дружеской встречи союзников на берегах Эльбы. Американские солдаты, переплыв реку, восторженно приветствуют русских. Идет обмен сувенирами, братание.

— Посмотрите на эту идиллию, — обращаясь к своим спутникам, саркастически роняет генерал Мак-Дермот. — Это самое тяжелое последствие войны.

Империалистические круги с большой энергией ведут политику отчуждения. Фильм заканчивается тем, что на Эльбе разводятся мосты, закрываются границы между Западом и Востоком. Герои картины — друзья майор Кузьмин и майор Джеймс Хилл остаются на разных берегах. Американского офицера в наказание за дружбу с советским офицером отправляют в Америку. Кузьмин на прощание кричит майору Хиллу:

— Сейчас самое важное в мире — это дружба народов России и Америки!

Что ж, это и сегодня определяющее условие мирной действительности.

Мне дорого сознавать, что за многие годы со времени выхода фильма «Встреча на Эльбе», как бы ни менялись злободневные нюансы политики, в этом политическом фильме все звучит правильно.

…На правом берегу Эльбы — советская зона старинного немецкого города Альтенштадта. Два военных коменданта, два майора — Кузьмин и Хилл — дружат между собой, не видя с том ничего зазорного.

Советская комендатура обеспечивает проведение свободных демократических выборов городского самоуправления и поддерживает кандидатуру честного ученого профессора Отто Дитриха на пост бургомистра. Но деятельность Кузьмина протекает в обстановке ожесточенного сопротивления гитлеровцев, скрывающихся в подполье. Зять Отто Дитриха оголтелый фашист Эрнст Шметау связан с видным членом нацистской партии Шранком, который под именем Крауса незадолго до капитуляции был подсажен в тюрьму как «активный антифашист». От Шранка-Крауса нити тянутся к американской администрации, кольцо замыкается вокруг Отто Дитриха и его патентов, которые таинственно исчезают из сейфа. Теряющемуся в догадках Дитриху внушается версия о том, что это дело русских. Старику подсказывается «единственный выход» — бегство в американскую зону.

Из мирной атмосферы порядка, взаимного уважения по одну сторону Эльбы зритель переносится на другой ее берег. Под свистящую, оглушающую трескотню воинственных маршей американские офицеры-инструкторы занимаются обучением немецких солдат, полным ходом работают военные заводы.

Американский генерал Мак-Дермот развивает «разностороннюю деятельность» — тут и ограбление музеев, и провокации, и подкупы, направленные на то, чтобы сорвать объединение немецких демократических партий, и игра на бирже, и черный рынок — «обменные пункты», где произведения немецкого искусства, немецкой культуры изголодавшиеся жители вынуждены менять на американские сигареты и тушенку. Супруга генерала Мак-Дермота, пользуясь «воздушным мостом» между оккупированной Германией и США, усиленно переправляет приобретенные за бесценок драгоценный фарфор, хрусталь, меха, золото. Генеральша ввозит сигареты, генерал вырубает и продает англичанам германский лес.

На глазах Джеймса Хилла творятся все эти явные и тайные безобразия. Но Джеймс Хилл из числа тех американцев, которые сохранили дружеские чувства и уважение к Советской Армии. Подлинно демократические порядки, установленные в советской зоне, помогают Хиллу воочию увидеть, на чьей стороне правда.

Отто Дитрих возвращается. Разоблачен фашист Шранк. Миловидная «американская журналистка», сбросив личину, превращается в уполномоченного федеральной разведки мисс Колинз. Выслушивая ее указания, перед ней стоит на вытяжку генерал Мак-Дермот. Джеймса Хилла изгоняют из армии США и передают для расправы в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Но Джеймс Хилл как бы родился заново. Он узнал цену дружбы и меру подлости. С Кузьминым они встретились на Эльбе как союзники, жили как добрые соседи и расстаются как верные друзья. Нет, Кузьмин не бросает слов на ветер, когда, прощаясь, напутствует Хилла: «Сделайте так, чтобы в будущем мы не встретились как враги». Такие, как Джеймс Хилл, становились убежденными сторонниками мира. Их мужественной бескорыстной борьбе за мир человечество обязано многим.

Сознавая актуальность материала, горячую злободневность, политическую остроту замысла, съемочный коллектив работал с большим напряжением.

Фильм снимал мой старый боевой товарищ Эдуард Тиссэ — оператор, видевший остро, масштабно. Тиссэ был одним из немногих кинооператоров, для которых слова «ясность», «простота», «народность», «правда» не были только звуком. Они соответствовали его миропониманию, умению вглядываться в жизнь и рассматривать свое искусство с позиций высокой ответственности перед людьми, перед обществом и государством.

Он отвергал случайные, немотивированные построения кадра, оторванные от содержания приемы съемки, попытки достигнуть художественной выразительности чисто техническими средствами. Он снимал так, что из одного кадра с удивляющей логической последовательностью вырастал другой, являясь при этом органически необходимым для композиции всей вещи.

Объемность и глубина, ракурс и свет, перспектива и фон служили одной цели — лучшему выявлению авторской мысли, раскрытию содержания фильма.

Музыку для фильма «Встреча на Эльбе» писал Дмитрий Шостакович. Эта работа явно увлекла его. Композитор сочинил для нашей картины несколько выдающихся музыкальных пьес. Мировое признание получила его песня «Мир победит войну».

Эта прекрасная, торжественная песня, написанная Д. Шостаковичем на слова Е. Долматовского для фильма «Встреча на Эльбе», стала гимном мира. Ею открывались конгрессы сторонников мира. Она много раз звучала в здании ООН на Ист-Ривер. Образно говоря, песня Дмитрия Дмитриевича Шостаковича голубем мира облетела земной шар.

Вроде бы исходя из сценария, в этой остросюжетной политической картине нет места музыке. Но Шостакович подошел к задаче с большим вниманием и трудолюбием. Сотрудничая с поэтами В. И. Лебедевым-Кумачом и Е. А. Долматовским, он разрешал совершенно новую и потому трудную тему борьбы за мир, призыва к миру. Кроме песни-гимна им были написаны симфоническая музыка к картине и широкая, распевная, необычайно богатая мелодически песня «Тоска по Родине». Ее исполняла Надежда Андреевна Обухова, и это придало звучанию нового вокального шедевра Д. Д. Шостаковича особую красоту и значительность.

В работе над картиной были заняты превосходные актеры. Роль советского коменданта Альтенштадта Кузьмина играл молодой, впервые выступавший в кино Владлен Давыдов. Созданный им образ исполнен искренности и обаяния. В его герое чувствуется непреклонная воля и характер, духовная чистота.

Майор Джеймс Хилл в исполнении превосходного мастера сцены Михаила Названова, актера пластичного, колоритного, предстает человеком честным, живым, одним словом, яркой личностью.

Огромное удовольствие доставила мне работа с артистом Рижского русского драматического театра Ю. Юровским, который превосходно сыграл в фильме роль профессора Дитриха. В ряде сцен Отто Дитрих не произносит ни слова: молча уходит он из советской зоны в американскую, молча там всматривается во все, наблюдает и затем возвращается. Профессор ничего не говорит, но походка, глаза, мимика так выразительны, что и без слов все ясно.

А Владимир Владиславский в роли генерала Мак-Дермота! И бесподобная Фаина Раневская в роли его жены! А вечно пьяный таможенник капитан Томми в исполнении такого мастера гротеска, как Эраст Гарин! А сержант Егоркин, поднятый до символа русского советского солдата могучим талантом Бориса Андреева! А сержант американской армии Гарри Перебейнога, живой и достоверный в трактовке Ивана Любезнова! Гарри звался раньше Герасимом. Он украинец. Судьба давно уже забросила его родителей за океан. Но он не забыл свою родину и, как святыню, хранит горсть полтавской земли.

Любовь Орлова играла в фильме роль американки мисс Ко-линз, скрывающейся до поры до времени под маской журналистки Джанет Шервуд. Резко менялись и внешний облик, и интонации Орловой, когда Джанет преобразовывалась в грозную мисс Колинз. Много сомнений и тревог пережила Любовь Петровна, вживаясь в эту новую, непривычную ей роль, роль отрицательную. Она рассказывала:

«В свое время в одной из ранних своих киноработ мне довелось затронуть тему иностранного шпионажа в СССР. Я имею в виду картину «Ошибка инженера Кочина» режиссера А. Мачерета. В этом фильме я играла роль женщины, вовлеченной в преступление против Родины и с холодной жестокостью раздавленной подлой и безжалостной вражеской силой.

Играя Джанет Шервуд, я и стремилась представить эту силу — холодную, жестокую, циничную. Роль была для меня очень трудна. Если в подавляющем большинстве прежних я сживалась с моими героинями, роднилась с ними, какое-то время словно жила их жизнью, то, играя Шервуд, мне пришлось как бы отрешиться от самой себя, переселиться в чужую и чуждую мне душу. Важно отметить, что, выбирая в памяти те черты, которые должны были характеризовать этот персонаж, мне пришлось обратиться исключительно к наблюдениям, собранным мною за границей — в Иране, Париже, Италии, Германии. Советские люди не давали мне материала для этой роли. Именно за границей наблюдала я таких женщин — выхоленных, красивых, нарядных и одновременно душевно опустошенных, без высоких стремлений, без искренних чувств и привязанностей, холодных, себялюбивых, честолюбивых, верящих в один лишь банковский текущий счет, поклоняющихся одному лишь доллару».

Одним словом, весь съемочный коллектив с подъемом работал над фильмом «Встреча на Эльбе», но когда мы показали художественному совету министерства кинематографии только что смонтированную ленту, выпуск снятой в короткие сроки картины был приостановлен. На этом заседании много говорилось о том, что вчерашние враги — немцы, дескать, показаны чересчур уважительно. Но ведь в фильме «Встреча на Эльбе» речь шла не о немцах вообще, а о представителях разных сословий и классов, о притаившихся после разгрома гитлеровского рейха нацистах и сторонниках свободной демократической Германии.

Художественный совет министерства не стал для этого фильма последней инстанцией, которая окончательно решила бы его судьбу. Буквально через день состоялся просмотр фильма в ЦК партии. Было решено немедленно выпустить его ка экраны страны. Как обычно, решающее слово принадлежало Сталину. Как только в просмотровом зале вспыхнул свет, он встал и ровно, внешне буднично произнес:

— Фильм снят с большим знанием дела.

Пожалуй, эта оценка заключала в себе главное достоинство картины, сделанной на злобу дня. Фильм горячо приняли жители Восточной Германии. Это лучшее подтверждение тому, что в нем не было фальши.

Не знаю, каким образом созрело это решение, но накануне открытия в Бухаресте международного совещания редакторов коммунистических газет я с коробками фильма «Встреча на Эльбе» был отправлен в Бухарест, откуда на том же самолете совершил перелет в Берлин, из Берлина в Прагу, из Праги в Варшаву и, наконец, в Москву. Все путешествие заняло трое суток. Фильм «Встреча на Эльбе» в первые дни его экранной жизни был чем-то вроде газетной передовицы.

Когда четверть века тому назад особенно обострилась борьба двух противоположных направлений в международной политике — мирного и агрессивного, — возникло всемирное движение в защиту мира. Советские люди приняли в этом движении активное участие, потому что идеалы и стремления сторонников мира отвечают нашей политике, потому что политика Советского социалистического государства ставит своей первостепенной задачей сохранение и укрепление мира между народами, полное и всеобщее разоружение, запрещение ядерного оружия, мирное разрешение спорных вопросов.

Высокий гуманизм, ненависть к войне, варварству, фашизму — естественное стремление людей различных политических и религиозных убеждений. Мне близка, бесконечно дорога мысль Л. Н. Толстого о том, что «люди порочные все время объединяются и составляют большую силу и что надо, чтобы люди честные сделали то же самое». Движение за мир объединило честных людей всего мира, и, соединившись в борьбе за мир, они стали большой и действенной силой.