Эпоха крестовых походов

Глава 12 Восточная Европа: славяне, литовцы, венгры (середина XI — конец XIII в.)

История Восточной Европы с XI по XIII в. не лишена аналогии с историей Западной Европы. Историческая материя находится в постоянном движении, и неопределившиеся национальности стремятся к объединению. Господство удельной системы и шаткость законов о престолонаследий обуславливают неудачу всех попыток концентрации и являются источником бесконечных междоусобий. Патриархальный строй повсюду находится в упадке; образуются касты знать усиливается в ущерб народу, который она стремится поработить себе, и в ущерб короне, у которой она отнимает ее существенные права. В этих гражданских войнах нации без славы и пользы истощают свои силы, и соседи со всех сторон оттесняют славян.

Это — эпоха великого движения Германии на восток. Немцы водворяются в Трансильвании, заселяют почти всю линию Карпат, овладевают границами Богемии. Завладев всей страной между Эльбой и Одером, где побежденные полабы вскоре теряют даже воспоминание о своей национальности, они отрезают Польшу от гор и моря. Тевтонский орден покоряет пруссов и укрепляется у устьев Вислы и Одера. Меченосцы водворяются в Курляндии, Ливонии и Эстонии. С этих пор Польше, лишенной границ и выхода к морю, совершенно открытой для нашествий, беспрестанно грозит иноземное владычество; героизм ее рыцарства и бесплодные победы ее королей могут лишь отсрочить ее падение. Русь, отрезанная от Балтийского моря, перестает играть роль европейской державы. В большинстве государств города, населенные иноземными колонистами, являются как бы передовыми постами завоевательной армии. Они не вмешиваются в национальную жизнь, не получают и не требуют того влияния, которым пользуется буржуазия на Западе. Высшие классы усваивают немецкие язык и обычаи, и таким образом различие нравов увеличивает ту пропасть между дворянством и народом, которую создало законодательство.

Различные славянские нации, подчиненные разнородным влияниям, все более и более отдаляются друг от друга. Все резче выступает контраст между восточными славянами, перенявшими от Византии христианство и основы своей цивилизации, и западными славянами, примкнувшими к Римской церкви. Чувство славянского единства, столь слабое уже в предшествующем периоде, все более гаснет и лишь изредка вспыхивает слабым огнем. Отброшенные в бассейн Вислы, поляки ищут на Востоке вознаграждения за свои потери, пытаются завоевать Червонную Русь и начинают то единоборство с русскими, которое продлится целые века к великой выгоде их общих врагов. Русь, как и Польша, отступает на восток. Южные области теряют преобладающее положение, которое они занимали до сих пор, и в Суздале возникает новая держава; Западная и Южная Русь подпадают иноземному влиянию; различие между Ве ликой и Малой Русью, заметное уже на первых шагах их истории, увеличивается, и в них образуются две нации, на столько разные, что их сближение не может совершиться без затруднений и сопротивления.

В тот момент ослабевшие народы Восточной Европы постигает один из самых страшных ударов, какой когда-либо потрясал человечество. Около середины XIII в. среднеазиатские орды, организованные гением Чингисхана, нападают на Русь, опустошают Польшу, Моравию и Венгрию, до ходят до Дравы и Савы и, удалившись, оставляют землю покрытой трупами и развалинами. В несколько месяцев были уничтожены плоды трудов десятков поколений. Когда гроза прошла, опустошенные ею страны остаются безлюдными, разоренными, деморализованными и еще более раздробленными, чем раньше. В то время, как Богемия, Польша и Венгрия теснее примыкают к Германии, единственной стране, в которой они могут найти необходимые средства для исцеления своих ран. Русь, остающаяся под властью татаро-монголов несколько веков, становится азиатским государством. Кажется, что славянская раса осуждена умереть, но ее спасет неожиданное пробуждение национального самосознания, которое, совпав с ослаблением, постигшим Священную империю в XIV в., надолго задержит поступательное движение немцев на Восток.

Лютичи и ободриты. Германское завоевание, столь энергично ведшееся в X в. саксонским герцогом Германом Биллунгом и маркграфом Геро, затем на время приостанавливается. В то время, как франкская династия вдали старалась осуществить свои мечты о всемирном владычестве (1024–1125), северные маркграфы, беспокойные и бездар ные, дали оттеснить себя до Эльбы. К несчастью, славяне не воспользовались случаем, который более не повторится. Ненадолго достигнув могущества при Болеславах, Польша распадается затем на мелкие княжества, истощающие свои силы в жалких распрях, и оставляет на произвол судьбы славян Одера и Эльбы, тогда как последних удары судьбы, так внезапно прервавшие их рост, заставляют замкнуться в угрюмой неподвижности. Всецело поглощенные заботой о том, чтобы не перенять чего-либо от своего исконного врага, отвергая христианство и западную цивилизацию, они сами осуждают себя на отсталость. Национальный инстинкт превращается у них в узкий консерватизм, который закрывает глаза перед действительностью и упорно не желает подчиняться властным запросам жизни. Лишенные прони цательности, относясь безучастно к будущему и беззабот но к настоящему, они отвергают всякую уступку как в обла сти политики, так и в области веры, и в своем упрямом партикуляризме ни разу не соглашаются пожертвовать ин тересами отдельных племен для общего блага. Некоторые государи пытаются вырвать их из оцепенения и соединить их силы, но их усилия разбиваются о неодолимую косность, а после их смерти каждый из этих народов снова закрывает ся своей скорлупой. Каждое усилие утомляет их преждевременно старческий дух. Они как будто сознают, что их дни сочтены, и жаждут насладиться покоем, который дает им временное бездействие Германии, не заботясь о том, чтобы отыскать средства для защиты против новых нападений. Лишь только борьба будет возобновлена с некоторой энергией, их неминуемо ждет поражение, и датчане на севере, восточные маркграфы на Эльбе уже готовятся идти на приступ, который отдаст в их руки беззащитную твердыню.

Альбрехт Медведь. В Северной марке прекратилась династия графов Штаде (1056–1128), и в 1134 г. Лотарь Суплинбургский отдал марку Альбрехту Медведю, основателю династии Асканиев.

Генрих Лев, Альбрехт Медведь и Фридрих Барбаросса, говорит старая немецкая пословица, были люди, способные перевернуть мир. Может быть, но эта цель не соблазняла их; они предпочли обратить свое честолюбие на Запад и Юг. В частности, относительно Альбрехта Медведя надо сказать, что видеть в нем нечто вроде национального и христианско го героя, каким изображает его германская легенда, значит впадать в преувеличение; в действительности он часто за бывал о крестовом походе для иных предприятий; при некоторой настойчивости он несомненно мог бы покорить лютичей и таким образом отодвинуть за Одер границы своего маркграфства. По крайней мере, он сумел воспользоваться религиозным энтузиазмом, вызванным в Германии проповедью св. Бернарда (1147), и успел прочно утвердиться на правом берегу Эльбы. Несмотря на то, что Альбрехт наследовал вендскому королю Прибиславу (1150) и победил бризанов и стодоранов, государство, которое он завещал своим преемникам (1170), было еще очень незначительно: Гавел ланд, Зауча и Пригниц, или Гавельберг составляют лишь малую часть нынешней провинции Бранденбург; но толчок дан, и на этой открытой территории впредь уже ничто не остановит маркграфов; им остается лишь следовать волне немецкой иммиграции.

Покорение ободритов; Мекленбург и Западная Померания. Еще быстрее пошло покорение племен, жив ших вдоль берегов Балтийского моря. Саксонский герцог Генрих Лев покорил Вагрию, учредил в стране ободритов три епископские кафедры под верховной властью бременского архиепископа и обратил древнюю столицу славян в резиденцию графа Шверинского. Князь восточных ободритов Прибислав принял христианство и женил своего сына Генриха Бордвина (1178–1227) на побочной дочери Генриха Льва, Матильде; от этого брака произошла славяно-немецкая династия, которая долгое время правила Мекленбургом и которая, быстро онемечившись, направила все свое честолюбие на то, чтобы обратить княжество в чисто немецкую провинцию. Вся страна наполнилась чужеземными поселенцами. Любек, действительным основателем которого был Генрих Лев (1158), становится главной немецкой крепостью в Нордальбингии и важнейшим торговым пунктом на Балтийском море.

На Востоке, от Пиня до Одера, обитали лютичские племена, украны, доленчане, ратары, чрезпиняне и прочие, стоявшие в зависимости от Померании; они должны были признать верховную власть Генриха Льва. Земли по Одеру, из которых позднее образуются Укермарк, Барним и Тельтов, также составляют с этих пор часть Германии. Однако могущество «великого северного герцога» возбуждает беспокойство в императоре и соседних князьях: мы знаем историю его падения. Саксония дробится на феоды и свободные города. Но если распадение Саксонии останавливает в этих местах поступательное движение немцев, то славяне не извлекают из этого обстоятельства никакой пользы. Вопрос только в том, кто овладеет Балтикой: империя или Дания? Раздоры между завоевателями, оспаривающими друг у друга свою добычу, дают лишь возможность северным лютичам продлить на несколько лет свое бесполезное существование. Даже те из них, которые сохраняют свои национальные династии, все-таки вынуждены подчиняться чужеземным влияниям, и померанские князья, получившие от Фридриха Барбароссы титул герцогов и имперских князей (1181), оправдывают эту милость своей преданностью Германии. Вначале казалось, что политическое наследие Саксонии должно достаться датчанам. С 1168 г. владея Рюгеном, они подчиняют своей верховной власти Померанию, водворяют свое влияние на всем протяжении от Эльбы до Одера, и их короли принимают титул королей славян и вандалов (вендов). Но их господство непродолжительно; после взятия в плен короля Вальдемара II из славянских владений Дании за ней остаются лишь Рюген с соседним побережьем, да и те она теряет спустя столетие (1325). Кратковременные победы датчан лишь на короткое время задержали успехи германской расы в славянских землях.

Аскании. В бассейне средней Эльбы Аскании, почти независимые от империи, единодушные несмотря на разделы, поддерживаемые воинственным дворянством, которому близость врага указывает на необходимость дисциплины, настойчиво и успешно продолжают политику Альбрехта Медведя. Они основывают в этих областях, славянское население которых быстро исчезает, своеобразное государство, которое отличается от остальной Германии и характером своих жителей, и своими учреждениями, ко торое в медленных и упорных войнах подготовляет свое будущее величие, и в то же время оправдывает его важными услугами, оказываемыми им германскому отечеству.

В 1232 г. Аскании окончательно овладевают Барнимом и Тельтовом; здесь, на берегу Шпреи, из соединения двух бедных вендских деревень возникает в XIV в. будущая столица Пруссии. Около 1250 г. маркграфы переходят через Одер и в области Кюстрина, Ландсберга и Сольдина, на нижнем течении Варты, организуют Новую марку. Они заставляют поморян уступить им Укермарк и область Старгарда, подчиняют их своей верховной власти и стремятся распространить свое господство на Восточную Померанию, или Померелию. Около конца XIII в. германское владычество утвердилось в этом крае настолько прочно, что его не могли поколебать даже прекращение династии Асканиев (1319) и долгое междуцарствие, продолжавшееся до тех пор, пока наследники Альбрехта Медведя нашли в Гогенцоллернах достойных себя преемников.

Немецкая колонизация. Дело в том, что Аскании не удовольствовались установлением своей политической власти над лютичами: они совершенно преобразовали страну. Немецкие колонисты спешат захватить новые места, не ожидая даже, пока край окончательно покорится. Везде, где они могут найти надежную защиту, они появляются целыми массами. Большинство идут из Саксонии, многие также из Нидерландов: бесплодное плоскогорье, орошаемое Эльбой, от устьев Эльстера до окрестностей Магдебурга, получает в то время название Флеминг. По томки древних славянских династий не менее усердно, чем Аскании, содействуют развитию германской колонизации и насаждению немецких нравов. Часто изгоняют славян, чтобы очистить место для новых поселенцев; в других местах, попав в подчиненное положение, теснимые и презираемые, славяне мало-помалу замыкаются в своих жалких селениях, расположенных большей частью по берегам рек. Они быстро забывают свой язык и поглощаются потоком завоевателей. В конце XIV в. онемечение страны почти закончено, и летописи Рюгена отмечают смерть двух последних славян острова. Здесь преобразование еще радикальнее, чем у сербов Лузации, хотя последние раньше утратили свою национальность. Исчезли даже воспоминания; местные суеверия, которые долго считались славянскими, в действительности чисто немецкого происхождения. Небольшие остатки древлян и люнов (глинян) сохраняются в Люнебурге до XVIII в.; их потомки долго еще называли себя вендами. На востоке, в Померании, горстка сло венцев представляет последний жалкий остаток тех могущественных полабских племен, на развалинах которых воздвиглось всевластие Пруссии.

Чехи и поляки, более счастливые и более благоразумные, чем полабы, приняли христианство; это предохранило их от истребительных войн, в которых погибли приэльбские славяне. Однако покорение полабов открыло их границы, а господствовавшие между ними несогласия, благоприятствуя иноземным влияниям, повлекли за собой для них чувствительные потери и подвергли тяжкой опасности их национальную независимость.

Сеньорат. Бржетислав I (ум. в 1055 г.) потерпел неудачу в своей попытке основать великую западно-славянскую монархию. Он не удержал Польши, не сверг окончательно немецкого ига и, если присоединил к Богемии Моравию, которая, будучи населена народом, родственным чешскому, с тех пор неизменно составляла часть королевства св. Венцеслава, то не мог помешать Стефану Венгерскому установить свое владычество над карпатскими словаками.

Между его преемниками было много храбрых солдат и несколько счастливых полководцев; таков, например, Со беслав, который в 1126 г. наголову разбил при Хлуме им перское войско и принудил императора Лотаря отказаться от его честолюбивых планов. В ту эпоху в Богемии было даже немало способных государей и искусных политиков. Со времени Братислава II (1061–1092) документы более не упоминают о ежегодной дани, которую чехи до тех пор платили империи. Владислав II (1140–1173) принимает славное участие в итальянских походах Фридриха Барбароссы и получает от императора наследственный титул короля.

Этот успех был бесплоден, потому что в продолжение того периода глубокие перемены в политическом строе Чехии подвергают опасности ее благосостояние и независимость.

В Богемии, как почти во всех славянских странах, коро левская власть долго считалась одним из видов частной собственности, и передача ее регулировалась теми же законами, как передача всякой иной собственности. В силу этого взгляда все сыновья короля имеют одинаковые права на наследство и должны делить его между собой, но они не владеют исключительным правом на наследство. Дело в том, что собственность еще не получила у славян индивидуального характера: она семейная, и семья понимается в самом широком смысле. Естественный представитель семьи, управляющий ее общей вотчиной, — необязательно старший сын последнего государя, а его старейший агнат. На практи ке эта система оказывалась чрезвычайно сложной; она как бы с умыслом была рассчитана на то, чтобы вызывать соперничества и не допускать установления закостенелой власти; действительно, славяне прочно организовались лишь тогда, когда отрешились от этой традиции, несовместимой с условиями существования устойчивого правительства.

Бржетислав I перед смертью сделал попытку предупредить соискательства, установив принципы престолонаследия. Следуя примеру соседних государств, он учредил сеньорат и постановил, чтобы верховная власть переходила всегда к старейшему представителю фамилии Пржемысловичей (1055). Впрочем, он нисколько не думал умалить этим права нации; королевская власть и после него оставалась наследственно избирательной, какой она была до него.

Однако недостаточно было определить систему старшинства, чтобы устранить ее опасности; почти каждая смена правителя вызывала чрезвычайно опасные осложнения. По мере того, как королевская фамилия суживалась, — особенно с начала XII в. — государи, из политических ли видов, или из честолюбия, стремились заменить сеньорат наследственностью; но их усилия разбивались о притязания их родственников, глухое сопротивление народа и эгоизм знати, которая, пользуясь раздорами в среде королевского дома, присваивала себе нечто вроде избирательного права и расширяла свои привилегии. В конце концов междоусобия сделались хроническими; каждый раз, когда освобождался престол, несколько кандидатов принимались оружием оспаривать друг у друга власть и безрассудными уступками в пользу аристократии лишать королевскую знать ее необходимейших прерогатив, а вскоре, не довольствуясь этим, начали призывать на помощь чу жеземцев.

Суверенная власть императора. Поощряемые этим добровольным отречением чешской нации от своих прав, немецкие императоры начали более деятельно вмешиваться в споры, заявлять притязания на право распоряжаться короной, стали стремиться к тому, чтобы обратить королевство, бывшее первоначально только их данником, в своего вассала, и затем подчинить его тем же ленным обязательствам, которые несли большие немецкие феоды. Это никогда не удалось им вполне, но около конца XII в. они почти достигли своей цели. В 1182 г. Фридрих I Барбаросса отделил Моравию от Богемии и объявил, что она зависит непосредственно от империи; в 1187 г. пражский епископ был признан имперским князем и освобожден от верховен ства герцога. Таким образом, Богемия, потеряв свой главный феод, была уже и сама до известной степени раздроблена, и новый вассал империи, епископ Пражский, вынужденный для охраны своих прерогатив опираться на иноземную власть, сделался грозным ферментом разложения Чехии.

Можно было опасаться, что этот пример вызовет подражания. Действительно, глубокие перемены, мало-помалу подорвавшие древний строй Чешского королевства, благо приятствуя успехам олигархии, ослабили единство страны и пробудили надежды, которыми, казалось, без труда могла воспользоваться империя.

Преобразование чешского общества. Соперничество из-за короны Пржемысловичей становилось все более страстным, по мере того, как сам предмет спора все менее мог искушать честолюбие соискателей. Власть короля в XII в. была очень обширна; потом она все более суживается. Пользуясь слабостью надзора, королевские чинов ники злоупотребляют своими правами, налагают на население более обременительные барщины и налоги, торгуют правосудием. Многие мелкие свободные собственники ищут покровительства против их произвола, отказываются от своей независимости, чтобы избавиться от притеснений, которым они подвергались, будучи предоставлены самим себе. Они группируются либо вокруг самих же чиновников, которые в награду за их подчинение снимают с них часть общих тягостей, либо вокруг дворян, которые благодаря гражданским войнам усилили свое влияние и захватили или получили в дар обширные поместья. На месте патриархального общества предшествующей эпохи, когда дворянство не составляло замкнутой касты, обособленной от народа, и когда никто не пользовался властью иначе, как по полномочию короля, образуется аристократическое общество, где дворяне в качестве крупных собственников становятся между подданными и государем, производят суд на своих землях, содержат войска и ведут их в битвы под своим знаменем. Они приобретают теперь преобладающее вли яние на государственные дела: если на сейм по-прежнему являются все свободные собственники, то в действительности решения зависят лишь от горстки баронов, и без их согласия король не может ни созвать армии, ни взимать налога, ни изменить закона. Правда, олигархия еще далеко не одержала полной победы; несмотря на свою неразумную щедрость, государи все еще владеют неизмеримыми землями, и их доходы, которыми они пользуются бесконтрольно, позволяют им легко обходиться без субсидий сейма. Тем не менее, они имеют теперь дело с опасными противниками, они потеряли то выгодное положение защитников народа и представителей государства, которое занимали раньше.

В то же время и церковь — по мере того, как она одерживала верх над сопротивлением язычников и получала более строгую организацию — также приобретала богатства и привилегии. Епископы, капитулы и монастыри очень скоро освободили своих подданных от общественных повинностей и власти королевских чиновников. С того времени масса населения, изъятая из-под власти короны, находится в зависимом положении, которое кое-где стремится приблизиться к крепостному праву.

Этим захватам аристократии в значительной степени способствовал примитивный характер собственности, которая у славян была исключительно семейной, так что отдельные лица могли быть только пользователями. Сеньор без большого труда занял место управителя и превратил прежних владельцев в полукрепостных. Кроме того, торжеству феодальных идей благоприятствовали сношения с Германией, становившиеся все более тесными, и обильный приток иноземных поселенцев. К несчастью, эту немецкую иммиграцию, более опасную, чем политические притязания императоров, систематически поощряли те самые государи, которые в XIII в; подняли Богемию из упадка и довели ее до небывалой степени могущества.

Отокары. Три государя, Пржемысл Отокар I (1192–1230), Вацлав III (1230–1253) и Пржемысл Отокар II (1253 1278), свергли иго, под которое Гогенштауфенам удалось подвести Богемию, и на короткое время доставили ей нечто вроде гегемонии над Центральной Европой. Как часто бывало в средние века, это здание могущества и славы, будучи слишком быстро воздвигнуто, покоилось на крайне хрупком фундаменте; народности, соединенные на миг случайностями войны или политики, вскоре вернули себе независимость, и единственным прочным результатом минутного объединения под властью Пржемысловичей большинства провинций, из которых составилась позднее Австрийская империя, было вод ворение новой немецкой династии в бассейне среднего Дуная; Габсбурги, вместе с некоторыми владениями Отокара II, унаследовали и его притязания, и спустя два века они достигнут цели, которую он наметил.

Главная ошибка последних туземных королей Богемии и основная причина их неудачи заключалась в том, что они преследовали династическую, а не национальную политику. Пржемысл Отокар I, венчая на царство сына своего Вацлава, впервые пренебрег обычаем, по которому молодому государю показывали лапти и армяк Пржемысла, основателя династии; это было замечено и возбудило неудовольствие в народе, который стал обвинять своих государей в том, что они отрекаются от своего прошлого и своего племени. Чешские короли, матери которых были обычно немками, сами были в ту эпоху более чем наполовину немцами. Ослепленные блеском немецкой культуры, они призывают к себе иностранных поселенцев и, предоставляя им часть территории, подготавливают для Чехии тяжкие испытания. И несмотря на все это, народ сохранил благодарное воспоминание об этих государях, которые за недостатком политической прозорливости обладали, по крайней мере, высоким представлением о своей власти.

Королевство Богемия. Несмотря на усилия Фрид риха i и Генриха VI, им отнюдь не удалось обратить герцогов Богемии в простых вассалов: герцоги сохранили все свои суверенные права, и император не мог вмешиваться во внутреннюю администрацию их владений. Смерть Генриха VI, являющаяся чрезвычайно важным моментом в истории Германии и даже Европы, дала возможность Владиславу III и Пржемыслу Отокару I (1192–1230) восстановить национальное единство. Пражский и оломоуцкий епископы получают инвеституру от местного государя и перестают быть прямыми вассалами империи; Моравия снова становится леном Богемии. Во время смут, волновавших Германию после смерти Генриха VI, Пржемысл Отокар I, бывший то врагом, то союзником папы, получил сначала от Филиппа Швабского, затем от Оттона Брауншвейгского королевскую корону, которая с тех пор уже навсегда осталась за Богемией (1203). Иннокентий III и позднее Фридрих II утвердили этот титул и признали полную независимость Чешскогоко ролевства. Богемский король, носивший звание великого мундшенка империи, был обязан только доставлять императору 300 вооруженных человек или уплачивать 300 марок серебра, когда он ехал короноваться в Рим; на сейм он должен был являться только тогда, когда сейм созывался в Нюренберге или Бамберге (1212). Фридрих обязался не вмешиваться в избрание богемских королей; но еще более, чем договорами, возможность захватов со стороны импера торской власти была предотвращена на будущее время установлением принципа первородства, который мало-помалу был усвоен обществом и, хотя никогда не был узаконен официально, приобрел силу закона и заменил сеньорат.

Расцвет чешского могущества. Преемник Пржемысла Отокара I, храбрый и отважный, но непредусмотрительный и легкомысленный Вацлав III (1230–1253) наметил путь для своего сына, стараясь подготовить соединение Австрии с Богемией. Смерть Фридриха II в 1250 г. и «великое междуцарствие» дали волю партикулярным стремлениям. Никто не воспользовался этими обстоятельствами так ловко и смело, как Пржемысл Отокар II (1253–1278). Сокрушив империю, папство оказало большую услугу всем народам, которым перевес Германии грозил опасностью. Отокар II щедро платил ему долг благодарности, предупреждал папу о замыслах Гибеллинов, предложил свою помощь Карлу Анжуйскому против Конрадина, искусно балансировал между Ричардом Корнуэльским и Альфонсом Кастильским, одновременному избранию которых он содействовал и которые довольно вяло оспаривали друг у друга власть. Его меч был всегда к услугам церкви; дважды, в 1254 и в 1267 гг., он предпринимал поход против язычников-пруссов, и тевтонские рыцари в, его честь назвали город, основанный ими в то время у устьев Прегеля, Кенигсбергом (1255). В награду за его услуги папы благословляли его оружие, освящали его завоевания; благодаря их поддержке он в одно время господствовал над всем бассейном среднего Дуная.

После прекращения династии Бабенбергов знать Восточной марки призвала на престол Отокара II (1251), тогда как Штирия досталась Беле Венгерскому. Штирийцы, недовольные владычеством мадьяр, возмутились, и между Отокаром и Белой вспыхнула война. Отокар, очень ловкий дипломат, был довольно плохим полководцем. Но Венгрия была ос лаблена продолжительными внутренними распрями; несметная конница куман, благодаря поразительной быстроте своих движений, не раз одерживала победы; но она не могла устоять против натиска тяжелой чешской кавалерии, зако ванной в железо и вооруженной на немецкий манер. При Крессенбрунне, недалево от впадения Моравы в Дунай, венгры были разбиты (1260). Бела отказался от Штирии. Не более успеха имел он и несколько лет спустя, когда вздумал оспаривать у богемского короля Каринтию и Крайну.

В 1273 г. могущество Отокара достигло кульминации: его непосредственные владения простирались от Рудных гор до Адриатического моря; вся Восточная Германия находи лась под его покровительством; благодаря своему тесному союзу с папством он пользовался как бы протекторской властью над пассауским и зальцбургским архиепископствами и над аквилейским патриархатом. Уполномоченный Ричар дом Корнуэльским защищать имперские домены, он подготовил присоединение Эгера (Эгры), которое было ему необходимо для прикрытия западной границы Богемии. Находясь в близком родстве с некоторыми из наиболее мо гущественных государей того времени, он рассчитывал по садить на венгерский престол своего ставленника. Татары называли его «железным королем», немцы — «золотым».

Немецкая иммиграция. Благочестивый без слабости, щедрый и склонный к пышности, но не расточительный, мягкий в своих отношениях к народу и ревниво оберегавший свою власть, Отокар стремился повысить культурный уровень своего государства и вернуть короне то могущество, которое она утратила во время предшествовавших смут. В борьбе со знатью и в своих трудах на пользу эконо мического развития Богемии он опирался на немцев.

Со времени венгерского нашествия, которое отрезало за падных славян от их южных собратьев, Богемия без сопротивления подчинилась германскому влиянию, хотя и продолжала отстаивать против императоров свою политическую независимость. Каково бы ни было участие Кирилла и Мефодия в обращении чехов, последние вскоре примкнули к Римской церкви. В течение долгого времени епископами были у них немцы, и из немцев же состояло их белое и черное духовенство.

Политические сношения, крестовые походы, все более частые браки чешских государей с немецкими принцессами облегчали водворение чужеземных нравов в Богемии. В ту эпоху, когда национальное чувство было еще смутно и неустойчиво, более высокая культура производила неодолимое обаяние. Знать, как и короли, переняла немецкий язык, вкусы, одежду и даже имена. Особенно быстро усиливался иностранный акцент с начала ХIII в., благодаря систематической поддержке, которую оказывали ему последние короли из дома Пржемысла. Пражский двор получил совершенно немецкий характер, знаменитейшие миннезингеры добивались милостей у Вацлава III и Отокара II и посвящали им свои произведения.

В Чехии издавна жили иностранные купцы. В конце XI в. Козьма говорит об «очень богатых купцах из разных стран», которые жили вокруг пражского замка и в Вышеграде наряду с «евреями, сундуки которых были полны золота и серебра, и богатыми менялами». Близ древних замков возникают новые торговые и промышленные центры, приобретающие вскоре различные привилегии и окружающие себя стенами для защиты против притеснений чиновничества. Обеспокоенные усилением дворянства и стремясь увеличить свои доходы, короли призывают новых поселенцев и дают им обширные льготы; в этом отношении больше всего сделали Вацлав III, настоящий основатель старого города в Праге (после 1235 г.), и Отокар II. Рост народного богатства и увеличение безопасности, содействуя развитию обмена, привлекают множество купцов; старые бурги получают новый характер, их сила и влияние возрастают. К старым королевским городам Оломоуцу, Брюнну, Цнайму, Кладрау и Ке нигтрецу, существовавшим уже при Отокаре I, присоединяются при Вацлаве Коммотау, Лейтмериц и Заац, быть может и Пльзень, Мельник, Курим и Глац, затем, при Ото каре II, Хрудим, Часлау, Будвейс, Колин и др. «Слава госу даря, — говорит моравский маркграф Владислав Генрих, — сияет более ярким блеском, если он окружен множеством цветущих больших городов».

При Отокаре II в Богемии было более двадцати королевских городов. Они зависели непосредственно от короля и его чиновников, пользовались широкой автономией, имели свой суд и свои обычаи, заимствованные в большинстве случаев из магдебургского права. Решения сеймов не были для них обя зательны, и городские дела рассматривались на местных со браниях, в которых участвовали только городские делегаты.

В то же время франконцы, баварцы и саксы, достигнув географической границы страны, начали занимать внутренний склон гор и проникать в долину верхней Эльбы и бассейн Эгера. Пржемысловичи встречали иноземцев с распростертыми объятиями и предоставляли к их услугам всю власть, которой располагали. Сознав важность рудников, они стали призывать для их разработки иностранцев: Рудные горы были заняты немцами, а города Иглау, Немецкий Брод и Куттенберг совершенно онемечились. До сих пор грани ца была закрыта непроходимыми лесами, которые не раз останавливали иноземные нашествия и которые было запрещено вырубать: эти земли, из которых иные считаются лучшими в Богемии, были отданы иностранцам; чтобы привлечь поселенцев, их освобождают от самых обременительных барщин и повинностей, им дают известную автономию, их признают эмфитевтами-собственниками обрабатываемых ими земель. С побережий Северного моря, которые едва могли прокормить свое население и часто опустошались страшными наводнениями, из глубины Германии, где свирепствовала гражданская война, стекались сюда крестьяне, привлекаемые большей обеспеченностью владения, большей безопасностью жизни, девственностью и плодородием почвы. Округа Траутнау, Глаца, Эллбогена были заселены немцами; на юге они заняли окрестности Круммау, на востоке — линию холмов, отделявших Моравию от Богемии.

Немецкие писатели наперебой восхваляют благодетельные последствия, которые повлекла за собой для славян эта иммиграция, и несомненно, что немцы приносили с собой капиталы и усовершенствованные технические приемы; благодаря им богатство возрастает, промышленность и торговля оживляются. Но эти выгоды были куплены дорогой ценой. Пришельцы не смешивались с остальным населением, оставались как бы чужеземным лагерем в неприятельской стране, составляли государство в государстве. Тогда как в западных странах буржуазия, тесно связанная с жизнью все го общества, была одним из важных факторов политического и духовного прогресса, в славянских странах она была преимущественно причиной раздоров и ослабления. Культурные успехи плодотворны лишь тогда, когда они являются естественным последствием нормального развития народа; если они скороспелы и искусственны, то они ведут к разрушению национального единства. Между высшими классами, воспитанными в иностранной школе, и народом, который остался верен своим традициям, образовалась пропасть. Таким образом, политическое единство подверглось серьезной опасности, в то самое время, когда границы были открыты для нашествия и когда духовная крепость нации ослабела, вверху — вследствие деморализации, легкомыслия и раболепного подражания германским нравам, внизу — вследствие недоверчивости и зависти. В течение XIII в., представляющего собой несомненно одну из самых плачевных эпох в истории славян, мнимые успехи, достигаемые ими, обращаются им во вред, и величайшими их государями являются те, которые наносят им наиболее тяжелые удары.

Разложение древнего строя: феодализм. Древний строй давно грозил рухнуть; массовая иммиграция немцев ускорила его разложение, и при Отокаре II его существование действительно прекращается. Вначале верховная власть государя, представителя нации, простиралась на однородное общество, все члены которого были подчинены одним и тем же обязанностям и пользовались одними и теми же правами; теперь благодаря иммунитетам и захватам об разовались различные классы, которые, будучи изъяты из под власти государственных чиновников и общих судов, ус кользают из-под влияния сеймов. Патриархальный строй заменяется феодализмом, первоначальное равенство — сложной иерархией. Вместе с немецким языком и именами, чешские феодалы усваивают притязания немецкого дворянства и его дух непокорности. Они имеют свои гербы, свои укрепленные замки, своих вассалов; вскоре они будут иметь и своих рабов. Рабство уже начинает вводиться в Моравии. Власть древних жупанов ограничивается уже только округом их крепостей, и само название «жупа», напоминающее древнее деление страны, мало-помалу выходит из употребления. Народ не имеет уже никакого влияния на сеймы; класс мелких свободных собственников быстро исчезает; крестьяне, чтобы избавиться от барщин, тем более обременительных, что значительная часть населения уже свободна от них, добиваются немецкого права и, если им удается таким образом, при условии уплаты определенной повинности, при обрести наследственное пользование своими земельными участками, — добровольно теряют часть своих гражданских и политических прав и становятся людьми своего сеньора.

Успехи дворянства подрывали королевский авторитет, и Отокар был слишком проницательным политиком, чтобы не заметить этого. Он старался обуздывать узурпации дворянства, вернул короне часть отнятых у нее земель и пытался противопоставить знати богатую и могущественную буржуазию. К несчастью, он не заметил основных причин зла, и его плохо рассчитанные мероприятия лишь ускорили раз витие влияния дворянства. Невозможно было добиться уважения к древним учреждениям со стороны дворянства, ког да сам король разрушал их теми неразумными милостями, которыми он осыпал иностранцев. Впадая в резкое противоречие с самим собой, он старался сохранить неприкосновенным патриархальный характер королевской власти и в то же время поощрял образование общества, основанного на совершенно иных принципах; эта политика раздражала знать и подготавливала опасные отложения. Могущество государства прочно лишь тогда, когда оно опирается на прочные внутренние учреждения; последние Пржемысловичи, как и многие другие славянские государи той эпохи, при несли действительность в жертву призраку; построенное ими здание покоилось лишь на их личной энергии и рухнуло при первом толчке.

Литература. Не менее вредно отразилось иностранное влияние на духовном развитии страны. Правда рост богатства и роскоши и установление беспрерывных сношений с империей, смягчая нравы и развивая умы, пробуждают новые потребности и распространяют любовь к науке; но литература отдаляется от национальных источников, обращается в средство развлечения вельмож и не имеет сколько-нибудь глубокого влияния на народ.

Вначале литература была чисто церковной и пользовалась исключительно латинским языком; лишь немногие гимны на чешском языке напоминают о той эпохе, когда чешские христиане принадлежали к греческой церкви. По-латыни написаны и первые хроники; первая из них по времени, хроника пражского каноника Козьмы (ум. в 1125 г.), долгое время остается наиболее интересной. Вероятно, что наряду с этой ученой литературой сохранялась и народная поэзия — песни или былины; обломками ее долго считались знаменитые от рывки, известные под названием Зеленогорской и Краледворской рукописей; но против их подлинности существуют на столько серьезные доводы, что историческая критика должна воздержаться от определенного суждения насчет их древнос ти и действительного значения. Во всяком случае несомнен но, что в конце XIII в. чешский язык был уже настолько развит, что можно было попытаться перевести по-чешски наи более известные рыцарские поэмы: чешская «Александреида» и различные эпопеи Артурова цикла, возникшие в конце ХIII или в начале XIV в., по стилю и поэтической изобретательности стоят немногим ниже большинства немецких переделок. Эти переводы, относящиеся ко времени последних Пржемысловичей, обозначают собой тот момент, когда иностранные вкусы окончательно восторжествовали над славянскими воспоминаниями; круг их идей — вполне рыцарский, феодальный. И в то же время они знаменуют собой как бы первое пробуждение национального самосознания; это обращение к чешскому языку представляет своего рода отпор иностранному влиянию и соответствует неожиданной перемене, происшедшей в поведении дворянства. Обеспокоенные усилением буржуазии, бароны из сословных побуждений отдаляются от Германии. Самое знаменитое литературное произведение последующего периода «Летопись Далимила» носит настолько же национальный, насколько феодальный характер и, являясь продуктом славянской реакции, в свою очередь усиливает ее интенсивность.

Отокар II и Рудольф Габсбургский. Внутренняя политика Отокара не положила конца проискам немцев. Он считался с римскими королями лишь настолько, насколько они могли служить его честолюбию, и употреблял все усилия, чтобы продлить междуцарствие, благодаря которому он присоединил к своим наследственным владениям большую часть бассейна Дуная. Между тем Германия не могла совершенно отказаться от Восточной марки, которая открывала ей такие широкие перспективы; она смутно чувствовала, что личные гарантии, которые представляли для нее чувства, одушевлявшие Пржемысловичей, в будущем окажутся крайне ненадежными. Достаточно было какой-нибудь случайности, которую нетрудно было предвидеть, — простой перемены династии или поворота в настроении чешского государя, — чтобы Австрия, находившаяся под властью славянских князей, была потеряна для германской расы и что бы южный форпост империи обратился против нее самой. Благодаря этому войны, наполняющие собой царствование Отокара, и особенно те из них, которые повлекли за собой его падение, получают совершенно иной характер, чем обычные пограничные столкновения или разбойничьи набеги. В бассейне среднего Дуная образовалось уже три государства; вопрос шел о том, какая из трех соперничавших рас — славянская, немецкая или мадьярская — подчинит остальные две своей гегемонии. Эта борьба продолжается два века с переменным счастьем; но с первого же дня было ясно, кому достанется победа, и героическое сопротивление чехов лишь замедлит, но не предотвратит их поражения.

Германия в XIII в. была слаба вследствие своего дурного политического устройства, но она не была ни безоружна, ни безучастна. Победы Отокара пробудили национальное чувство немцев; на этот раз народ заставил князей забыть их споры и избрать настоящего императора, и он же помог за тем императору осуществить его требования. По странной иронии судьбы Отокар был побежден теми самыми немцами, которые постоянно находили в нем своего защитника.

Рудольф Габсбургский, избранный римским королем в 1273 г., тотчас начал борьбу. Отокар, оставленный в решительную минуту большинством его дворянства, должен был подписать гибельный договор, по которому он сохранил лишь Богемию и Моравию, признанную леном римского короля. Он рассчитывал на реванш, а Рудольф хотел довести свой успех до конца. Вскоре обстоятельства приняли благоприятный оборот для Отокара: немецкие князья были обеспокоены замыслами Рудольфа; Штирия и Австрия с сожалением вспоминали о своем прежнем господине. Не которых польских князей тревожило падение Богемии, ко торая, как писал им Отокар, «составляла ограду против не насытной алчности Германии». К несчастью, Отокар, вместо того, чтобы энергично действовать против своего врага, позволил ему дождаться прихода венгров, которых вел ему на помощь король Владислав. Как почти во все решитель ные моменты своей истории, Германия была обязана своей победой союзу с мадьярами, которые помогали ей более из ненависти к славянам, чем из страха за будущее.

Битва при Дюрренкруте; падение Богемии (1278). Сражение произошло на берегах Моравы 26 августа 1278 г. Тяжелая чешская конница уже прорвала центр армии Рудольфа; атака резерва решила бы победу: Милота Дедицкий, командовавший резервом, повернул и обратился в бегство. В отчаянии Отокар ринулся на ряды немцев и во время сечи, где он сражался «с мужеством гиганта и как неукротимый лев», был предательски убит австрийским рыцарем Бертольдом из Эмерберга.

Теперь Рудольф Габсбургский мог беспрепятственно осуществить свои планы. Чешское королевство было раздроблено; Альбрехт Австрийский, сын Рудольфа, получил Ав стрию, Штирию и Крайну (1283). Каринтия досталась графу Тирольскому Мейнгарту. Что касается Богемии, то она после нескольких лет регентства, омраченных внутренними раздорами, при Вацлаве IV на короткое время снова достигла могущества; но вскоре династия Пржемысловичей прекратилась (1306), и тогда начался долгий период граж данских войн и революций.

Начиная с XIV в. в Чехии почти беспрерывно царствовали иностранные династии; тем не менее народ сохранял какую-то инстинктивную привязанность к тем государям, под руководством которых сложилась чешская национальность. Эта терпимость, быть может, более разумна, чем строгость некоторых новейших писателей. Были сделаны крупные ошибки: границы были отданы врагу, города заняты чужеземной буржуазией, и королевство, подточенное в корне, не могло более служить для западных славян тем оплотом, о котором говорил Отокар. Но оно, по крайней мере, сохранило свою политическую независимость; верховенство империи, сведенное на степень неопределенного суверенитета, более не представляло серьезной опасности. Притом, близорукость Пржемысловичей можно оправдать естественным обаянием передовой немецкой культуры и безучастностью патриотизма, который, как и везде, пробуждался лишь ввиду опасности и при встрече с врагом.

Потомство, не забывая пагубных последствий неразумной политики Отокара, видит в нем скорее жертву, чем виновного, и вспоминает о его несчастьях и героизме, которыми он искупил свои ошибки.

Польша с XI по XIII в. В Польше, как и в Богемии, шаткость законов о престолонаследии и вызываемые ею беспрестанные смуты влекут за собой внутри государства ослабление королевской власти и упадок национальных учреждений, извне — утрату древних границ и чужеземное нашествие. Однако результаты этого долгого периода раз доров и неурядиц здесь еще более пагубны, чем в Богемии, так как географические условия менее благоприятствуют обороне и политическое единство менее прочно. Древние племена, которых молодая королевская власть еще не успела вполне слить в одно целое, наполовину возвращают себе независимость; появляется несколько политических центров; даже позднее, вернувшись к совместному существованию, они не вполне откажутся от своих сепаратистских стремлений. Врожденные недостатки славян — чрезмерная склонность к индивидуальной независимости, партикулярные и анархические стремления, страсть к конфедерациям и лигам, одним словом, неумение понять и усвоить условия социальной жизни, — недостатки, которые история до известной степени подавляет и сдерживает в России, в Польше, наоборот, под влиянием событий развиваются до чудовищных размеров. Бессильные защитить против немцев Силезию, Померанию и Пруссию, отрезанные от гор и моря, от брошенные от Одера к Висле, поляки не могут даже упрочить за собой области Днепра и Днестра, которые на короткое время попадают в их руки благодаря распрям между русскими князьями, и своими бесплодными завоеваниями успевают лишь посеять между латинскими и византийскими славянами вражду, которой воспользуются их соседи.

С того момента будущность Польши ясна. Лишенная границ, буржуазии, конституции и политических традиций, она будет иметь великих государей, героическое рыцарство и века славы; но она долго не возвысится до понимания своего истинного назначения; она истощит свои силы в борьбе за пышные титулы; она истратит свою жизнь и свои удивительные дарования без пользы для себя и часто ко вреду других славянских народов.

Болеслав Смелый (1058–1079). Достаточно было одной четверти века и одного дурного государя, что бы уничтожить плоды трудов Болеслава Храброго. Болеслав Смелый на минуту вернул Польше мнимое благосостояние. Далеко уступая своему образцу, он не обладал ни его прозорливостью, ни его настойчивостью; его победоносные походы были лишь удачными приключениями, и, направив честолюбие своего народа на завоевание Червонной Руси, он отвлек его от его истинных интересов. Но он, по крайней мере, сумел сохранить свою независимость от Германии. В споре между папством и империей он высказался за церковь, и когда он в 1076 г. возложил на себя королевский венец, то это совершилось, несомненно, с согласия Григория VII.

Однако конец его царствования был омрачен раздорами с духовенством. Легенда рассказывает, что краковский епископ Станислав, причисленный позднее к лику святых, навлек на себя ненависть короля и был убит им (1079), и что это убийство явилось сигналом к восстанию, из-за которого Болеслав вынужден был покинуть страну. На основании этого смутного предания нетрудно восстановить истинный ход событий. До сих пор духовенство было послушным орудием в руках государя, но затем, проникшись духом независимости и властолюбия, охватившем в тот период всю церковь, оно начинает требовать более обширных привилегий, встречает сопротивление со стороны королевской власти и с помощью светской олигархии одерживает верх над нею. Таким образом, в царствование Болеслава будущность Польши ясно намечается: героическая и неблагоразумная, анархическая и преданная католицизму, она всегда будет лишена тех способностей, которые наиболее необходимы для нации: политического чутья и организаторского таланта.

Болеслав Кривоустый (1102–1138). Однако кипучую энергию этой своевольной знати, церковной и светской, легко было привлечь на службу отечеству; для этого были нужны только твердая рука и ясная воля. Это доказал Болеслав Кривоустый, может быть величайший из польских государей. Несмотря на успехи аристократии, Польша еще отнюдь не была феодальным государством; бароны не составляли наследственной касты, не обладали никаким су дебным иммунитетом и набирались из среды народа. Они были еще связаны с нацией чрезвычайно тесными узами, и их легко было обратить в послушные орудия короля. Бо леслав понял это. Его сравнивали с Карлом Великим, и он, действительно, напоминал великого императора, конечно, не грандиозностью своих успехов или продолжительностью своего влияния, но политическими приемами. Он умел воодушевить баронов своим духом, сгруппировать их вокруг престола, открыть им обширное поле деятельности и тем отвлечь их честолюбие. Подобно Карлу Великому, и он сво ими беспрерывными войнами содействует усилению дворянства: образуется особое сословие — шляхетство, которое пока отличается от массы народа только своими обязанностями и военными привычками, но вскоре станет отличаться от нее и своими правами.

Завоевание Померании; Оттон Бамбергский. Когда император Генрих V потребовал от Болеслава, чтобы он признал суверенитет империи, Болеслав ответил, что пред почитает смерть позору, и он мужественно поддержал оружием свое гордое заявление. Но чтобы обеспечить независимость Польши, он должен был добыть балтийское побережье. Померания, границы которой часто менялись, первоначально занимала территорию, простирающуюся от Одера до Вислы и ограниченную с юга лесистой страной, орошае мой Варгой и Нецем. Населявшие ее славяне принадлежа ли к той же этнографической группе, что и «ляхи». Подобно полабам, и они не сумели образовать настоящего государства, и их дробление возбуждало надежды в немцах, которые, едва дойдя до Одера, думали уже о дальнейшем наступательном движении. Болеслав предупредил их. По моряне оказали отчаянное сопротивление; эта война носила одновременно и национальный, и религиозный характер. В тот момент, когда Европа была занята завоеванием Иерусалима, поляки старались подчинить Христу язычников, которые упорно отказывались принять Его завет, но их религиозное рвение еще усиливалось смутным патриотическим чувством: они понимали, что не могут отдать устья своих рек другому народу.

В 1122 г. все померанские князья признали над собой власть Болеслава. Однако его господство было непрочно, пока они не приняли христианства. Польское духовенство предоставило их крещение немцу, бамбергскому епископу Оттону: Оттон не был ни святым, ни героем; он не подвергался серьезным опасностям, и его успехи были обусловлены не столько его красноречием, сколько ловкостью и победами Болеслава. Тем не менее, то обстоятельство, что в этих областях действовал имперский епископ, сильно по вредило успеху трудных и славных польских экспедиций, и немцы начали с тех пор заявлять притязания на эту страну, которую будто бы они открыли для цивилизации.

Польша в XII в. Благодаря порядку, водворенному Болеславом, и его искусному управлению благосостояние Польши быстро возрастает. Под влиянием реформ Григория VII нравы духовенства очищаются, его образованность увеличивается, и оно фактически берет в свои руки духов ное руководство народом, который оно до сих пор только эксплуатировало. Оно обучает крестьян более рациональ ным приемам земледелия, вводит лучшее питание, учреждает первые промышленные школы, призывает колонистов и, пробуждая высшие потребности, поощряет трудолюбие народа. Деревянные церкви уступают место каменным, украшенным статуями и фресками. Число монастырских и соборных школ увеличивается; многие из учеников отправляются заканчивать свое образование за границу, преиму щественно в Париж; оттуда они привозят рукописи, списывают их, и затем стараются подражать им. Капеллан Болеслава Кривоустого, Мартин Галль, написал достойную первую польскую хронику.

Несмотря на тесные сношения с Западом, Польша еще вполне сохраняет свой славянский характер; польские нравы чрезвычайно сходны с русскими; даже учреждения, заимствованные из Германии, изменяются под влиянием национальных традиций. Жизнь при дворе Пястов, как и при дворе преемников Ярослава, крайне примитивна, и государи не знают иных развлечений, кроме войны и охоты; они питают страсть к мехам и златотканым материям, привозимым из Византии. Ближайшие советники государя составляют нечто вроде дружины, впрочем менее сомкнутую и прочную, чем дружина русских князей.

Королевская власть еще не утратила своего патриархального характера, и, несмотря на богатство знати, все классы населения по-прежнему подчинены одному и тому же праву и одинаковым повинностям. Но мало-помалу входит в обычай замещать общественные должности членами аристократии, и если крестьяне сохраняют личную свободу, то под ними образуются различные категории рабов или крепостных, на положение которых дворяне стремятся затем свести всю массу крестьянства.

Число городов возрастает медленно; Гнензо, столица королевства, Бреславль, Краков и Сандомир, где преимущественно живут государи, затем Познань, Кольберг, Ле бус, Глогау, Плоцк и другие, по-видимому, еще довольно незначительны и не имеют почти никакого влияния. Их муниципальные учреждения, насколько мы можем судить, чрезвычайно сходны с устройством русских городских общин. Народ занимается преимущественно земледелием, предоставляя торговлю и промышленность гостям. Вообще, рознь между поляками и русскими, подготовленная их крещением, становится окончательной и глубокой лишь после татаро-монгольского нашествия.

Упадок королевской власти; дробление Польши. Болеслав Кривоустый, деля свое королевство, предоставил своему старшему сыну главенство, которое и впоследствии сохранялось за владельцем города Кракова. Но если русский Киев не сумел удержать своего верховенства, то Краков, не обладавший ни его древностью, ни его славой, мог иметь лишь слабое влияние на подвластных князей, — тем более, что краковский герцог был лишен всякого видимого признака или символа своей верховной власти. Болеслав Кривоустый не позаботился или погнушался приобрести королевскую корону, так что все его преемники носили один и тот же титул и казались равными. Притязания старших встречали непреодолимое сопротивление и вызывали почти беспрерывные войны. Так как национальное единство было не очень старо и соперничество между племенами еще далеко не исчезло, то княжеские распри получали политический и племенной характер и вследствие этого были более продолжительны и ожесточенны. Знать и епископы разжигали племенную вражду, благодаря которой они могли увеличивать свои привилегии и распоряжаться короной.

В 1777 г. лешский синод избрал короля. «Спустя столетие после смерти епископа Станислава, подготовившей первое поражение королевской власти, аристократия сделала вто рой шаг в своем победоносном движении к независимости и власти». Старая монархия умерла.

В течение этого века еще существует польская раса, но Польши в действительности нет. Силезия, Мазовия и Куявия, Померания, Великая и Малая Польши имеют каждая свою историю, свою династию, свой особый путь развития. Первоначальные различия усиливаются. Порядок престолонаследия, везде одинаковый, вызывает во всех областях ожесточенное соперничество, мятежи, новые дробления, беспрерывные переделы территории, и как бы все время держит политическую материю в постоянном движении. Правда, идея национального единства даже в то смутное время не исчезает совершенно, и в дни иноземных нашествий народ снова оказывается единым. Однако это смутное и перемежающееся чувство солидарности не спасло бы Польшу, если бы по счастливой случайности все соседние государства не были тогда ослаблены тяжелыми внутренними осложнениями; она сохранила свою независимость, но позволила немцам утвердиться на правом берегу Одера и в Померании, а ее завоевания на правом берегу Вислы и в Червонной Руси далеко не могли вознаградить ее за эти потери.

Нашествие татаро-монголов. В этом состоянии анархии застигло Польшу татаро-монгольское нашествие. Она отстаивала свою землю шаг за шагом. Татаро-монголы, одержавшие победу при Хмельнике, сожгли Сандомир, Краков, Бреславль и при Лигнице наголову разбили силезцев, которыми командовал герцог Генрих Благочестивый (1241). Главная масса татаро-монголов вскоре ушла обратно на Восток, но она оставила позади множество отдельных шаек, которые еще в течение полувека продолжали опустошать страну: они вторично сожгли Краков и Сандомир (1259) и затем снова осаждали их в 1288 г. Справедливо ли, что Польша своим сопротивлением спасла Европу, как утверждают ее историки? Во всяком случае, она добросовестно исполнила свой долг, не склонив головы под игом врага Христова и прикрыв своим телом христианство и цивилизацию. В той первой стычке она приобрела свои рыцарские шпоры, но она вышла из борьбы окровавленная и изувеченная.

Развитие польской цивилизации не остановилось после смерти Болеслава Кривоустого; дробление страны представляло некоторые выгоды: каждый двор сделался центром просвещения и прогресса. После удаления татаро-монголов от всей этой работы остается лишь груда развалин; села сожжены, поля лежат невозделанные, население рассеялось. Надо все начинать снова. Старая Польша исчезла; возникающее теперь новое общество будет представлять лишь отдаленное сходство с прошлым общество.

Моральные последствия нашествия оказываются еще более пагубными, чем материальные потери. Грубо остановленная в самый разгар культурного развития, Польша утратила любовь к труду и как бы смысл жизни. Робкие и благочестивые умы ищут спасения в мистицизме, замыкаются в монастырях. Никогда в Польше не было столько свя тых, как в то время. Возникает бесчисленное множество обителей, церковь накапливает огромные богатства; канонизация Станислава, который становится патроном страны, является как бы символом установления господства церкви над государством.

С другой стороны, большинством жертв этого кризиса овладевает чувство усталости и апатии, и оно выражается лихорадочной жаждой наслаждений и честолюбием. Народ груб и расточителен; дворянство невежественно, легкомысленно и алчно. Охваченная отчаянием, Польша беспомощно опускает руки перед той великой задачей, которая предстоит ей; она снова встанет на ноги, но лишь с помощью чужой поддержки и за эту поддержку заплатит своими важнейшими областями.

Немецкая иммиграция; феодализм. В Польше издавна жили немецкие переселенцы; теперь они призывают к себе на помощь новых колонистов. Некоторые округа всегда были малонаселены, другие были покинуты своими обитателями. Саксонские и фламандские крестьяне начинают массами переселяться в Польшу, и, как в Богемии, короли, дворяне и монастыри дают им обширные привилегии. Именно тогда земли, лежащие при слиянии Одера и Варты, отходят к асканийской марке; в то же время две сомкнутые колонны занимают северную и южную границы Польши и сжимают ее как тисками. На севере Померания переходит в руки немцев; на юге Силезия, онемечение которой началось еще в царствование Генриха I Бородатого до нашествия татаро-монголов, окончательно отделяется от Польши. Когда Казимир Великий в 1335 г. отказывается от всяких притязаний на эту провинцию в пользу Иоанна Люксембургского, он лишь официально признает давно свершившийся факт, и господство немцев в той области уже настолько упрочено, что его не поколеблет даже трехвековое владычество чехов. В борьбе между немцами и славянами Силезия является одним из главных форпостов, прикрывающих империю; она окажет последней не меньше услуг, чем область Тевтонского ордена, и в период упадка Германии она не раз оградит ее от непоправимых поражений.

Прилив немцев так велик, что грозит затопить всю страну; Великая Польша и почти вся Малая Польша уже заняты. Но здесь дворянство, по крайней мере, вовремя замечает опасность, грозящую стране, и начинает противодействовать неразумной безучастности королей. Однако города уже сохраняют немецкий характер; таковы Краков, Познань, Львов (Лемберг). Благодаря пробуждению славянского патриотизма, Польша сохраняет свою национальность, но она до конца остается расчлененной и неприкрытой против внешних нападений.

Как и в Богемии, массовый прилив колонистов, подчиняющихся особым законам, влечет за собой упадок старых учреждений. Церковь, искусно пользуясь охватившим общество благочестием, освобождается от юрисдикции общих судов, отвергает право князей на вмешательство в канонические выборы, увеличивает свои владения и освобождает крестьян, живущих в ее поместьях, от подчинения государственным чиновникам. Дворянство отделяется от остальной части нации, становится наследственным, присваивает себе исключительное право на ношение оружия и образует конфедерации, которые предписывают королям свои требования. Пройдет, конечно, еще не один век, прежде чем оно закончит свои завоевания, обратит крестьян в рабство и установит свою опеку над королевской властью; но уже с этих пор политический строй Польши, в некоторых существенных пунктах еще расходящийся с немецким феодализмом, основывается на идеях привилегии и иерархии.

Основание Тевтонского ордена. Поглощенные своими внутренними распрями, поляки не нашли в себе мужества даже для того, чтобы продолжать борьбу с языческими племенами, которые опустошали их северные и восточные границы, и благодаря их неразумию честь обращения этих народностей в христианство досталась иностранцам. Поляки жестоко поплатились за эту беспечность.

Побережье Балтийского моря от Вислы до Прегеля со II в. н. э. было заселено летто-литовскими племенами, которые древнейшие летописцы называют пруссами (Prusi, или Prutheni), что обозначает, быть может, «рассудительные». Немногочисленные, разделенные на колена, которые сильно отличались друг от друга по языку и даже по происхождению, пруссы до истребительной войны с немцами, ожесточившей их нравы, отличались, по-видимому, мягким характером. Они стояли на очень низком уровне культуры, поклонялись силам природы и, будучи защищены болотами и лесами, которые делали их убежища почти недоступными, не имели ни политической организации, ни постоянного главы.

Пруссы, беспрестанно воевавшие с поляками, после смерти Болеслава Кривоустого перешли в наступление, и их набеги были более разорительны, чем опасны. Первый прусский епископ, Христиан (ум. в 1242 г.), приобрел среди них довольно много прозелитов, но его успехи раздражили язычников, которые вслед за тем несколько раз опустошили Померанию, Мазовию и Куявию. Крестовые походы разожгли их ненависть к христианам, не приведя ни к какому прочному результату; Христиан и поляки поняли, что для покоре ния пруссов необходимо водворить среди них постоянную и всегда готовую к борьбе вооруженную силу.

Мы видели выше, при каких условиях возник Тевтонский орден. Четвертый великий магистр ордена Герман фон Зальца, понял, что все походы против сарацин неминуемо обречены на неудачу, и стал искать в другом месте более удобную арену для военной деятельности. Андрей II Венгерский отдал ему юго-восточную часть Трансильвании; но его замыслы встревожили венгров, и Андрей II, раздраженный тяжким поступком Германа, отобрал у него свой дар (1224). В том же году поляки призвали его к себе на помощь против пруссов. Однако прошло несколько лет, преж де чем обе стороны пришли к соглашению. Епископ Христиан и герцог Мазовецкий Конрад, будучи недовольны чрезмерными требованиями Тевтонского ордена, основали в Добржине новый орден «Христовых воинов в Пруссии»; но «добржинские братья» действовали неискусно и терпели поражения. Так что Конрад в конце концов вынужден был согласиться на условия Германа. По договору, заключенному в Леслау (1230), он уступил Тевтонскому ордену Кульмскую землю, то есть область между Древенцом и нижней Вислой; он даже не оговорил ясно верховных прав Польши. Мы видели выше, как император Фридрих II, папа Григорий IX и Иннокентий IV воспользовались этой ошибкой. Владения ордена сделались феодом церкви св. Петра.

Орден тотчас принялся за завоевания и, подкрепляемый крестоносными ополчениями, которые почти ежегодно прибывали из Германии, быстро одержал ряд побед. Он занял правый берег Вислы, затем часть Вармии; страна начала заселяться немецкими колонистами, возник ряд городов: Кульм, Торн, Мариенвердер, Эльбинг. Между тем могущество ордена удвоилось благодаря его соединению с орденом меченосцев, который передал ему свои обширные владения.

Меченосцы. Восточное побережье Балтийского моря было занято народами финского (эсты, ливы и корсы) и литовского племени (летты, селлы и семигалы). Одно время они были подвластны Ярославу, который основал здесь Юрьев (Дерпт) на Эмбахе, и Владимиру Мономаху; но в общем они без большого труда отстаивали свою независимость против русских, взоры которых были в то время обращены не на Балтийское, а на Черное море. Крещение этих народов, начатое, но оставленное славянами, было доведено до конца немцами.

Образование немецкой Ливонии стоит в связи со вторичным основанием Любека Генрихом Львом в 1158 г. С верхнего Днепра торный торговый путь шел через Полоцк и Смоленск в бассейне Западной Двины; отсюда суда направлялись к Траве мимо Висби на острове Готланде. Вскоре у немцев явилось желание прочно утвердиться в стране, представлявшей такие большие удобства для торговли. Епископ Мейнгард, получивший имя апостола Ливонии, призвал колонистов, построил в Икскуле церковь и крепость (1187) и таким образом подготовил почву для деятельности епископа Альб рехта, который является действительным основателем германского могущества в этом крае. Альбрехт (1198–1229) за ложил Ригу в необыкновенно удобной местности, там, где устье Риги, на правом берегу Двины, образует превосходную естественную гавань; новый город почти тотчас сделался важным торговым пунктом; с тех пор он стал столицей Ливонии. Нуждаясь в постоянном войске, Альбрехт основал орден меченосцев (1200), утвержденный буллой Иннокентия III в 1204 г. Далеко превосходя своих противников как дисциплиной, так и вооружением, и опираясь на вражду между туземными народами, меченосцы быстро покорили ливов и леттов; затем, овладев Ливонией, они приступили к завоеванию Курляндии и Эстляндии. Не прошло и 20 лет после прибытия Альбрехта, как страна получила другой вид. У устья Двины была воздвигнута церковь, к которой вскоре примкнула крепость — Дюнамюнде; по течению реки расположились Гольм, Икскуль, Ленневарден, Кокенгузен; Венден-на-Аа был второй столицей Ливонии, а на севере Феллин грозил Юрьеву (Дерпту). Остановленный на короткое время датским королем Вольдемаром Победоносным, орден вскоре возобновил наступательное движение и закончил свои завоевания на севере взятием (1224) Юрьева (Дерпта) и острова Эзеля (1227), тогда как на юге он продолжал продвигаться через Курляндию навстречу аванпостам, выдвинутым Германией по направлению к Неману.

Однако немецкие поселения в южных областях Балтики носили совершенной иной характер, чем колонизация восточных провинций. По меткому выражению Шимана, Померания и Пруссия были продолжением империи, тогда как Ливония и Курляндия представляли собой только ее колонии. Сюда являлось множество купцов и искателей приключений, но большинство из них затем возвращалось на родину, и во всяком случае они не вступали во владение землей. Так как сопротивление было непродолжительно, то оно не возбудило той ожесточенной ненависти, которая в иных местах порождала меры, направленные к истреблению туземцев. Наконец, население было, по-видимому, чрезвычай но цепко и упорно, хотя и не воинственно. Оно было покорено, но сохранило свой язык, свои нравы, свою националь ность; после шести веков владычества немцы составляли в этих областях лишь 7 % населения, тогда как на долю фин нов приходилось 39 %, а на долю литовцев — 47 %.

Этим объясняется то обстоятельство, что господство меченосцев в том крае всегда было несколько шатко и непрочно. Пока им приходилось иметь дело с изолированными народами, опасность была невелика, но против них готовились выступить новые враги — русские с верхней Двины и Пейпуса, которые, пробудившись от своей долгой апатии, наконец-то увидели, что Балтийское море закрыто для них и что начинает организовываться литовское государство. Магистр меченосцев Волькин, чтобы спасти «новую Германию», задумал объединить оба балтийских ордена, и Герман фон Зальца, после некоторого колебания согласился (1237). «Черный крест побратался с красным крестом». Управление владениями меченосцев было поручено Landmeister Тевтонского ордена.

Успехи ордена. Объединение орденов дало возможность немцам справиться со всеми известными затруднениями. В южных областях Балтики опасные восстания несколько раз грозили уничтожить плоды достигнутых успехов. Наконец, около 1283 г. пруссы отказались от борьбы, и вся область, простирающаяся от большого изгиба Вислы за нижний Неман и от обоих Гаффов до плоскогорья, орошаемого Мемелем, Прегелем и Наревом, была окончательно покорена. Героическое сопротивление было жестоко подавлено; страна буквально обезлюдела; немногие туземцы, которые спаслись от меча завоевателей или не предпочли их игу изгнания, были обращены в самое тяжелое рабство; они быстро были поглощены массой немецких колонистов. Прекращение померанской династии в 1295 г. позволило ордену овладеть Померелией, занять правый берег Вислы и таким образом установить непосредственное сообщение с импе рией (1308–1309).

«Странные люди были эти тевтонские рыцари: грубые солдаты и осторожные администраторы, монахи, способные на величайшее самоотречение, и отважные купцы, они являются прежде всего смелыми и проницательными политиками». Жестокие и хищные, но настойчивые, храбрые и осмотрительные, поставленные судьбой в такие условия, которые как нельзя более благоприятствовали развитию отличительных черт их расы, они сумели основать могущественное государство без официальной помощи Германии и сумели удержать позицию, несмотря на бездействие императоров. Под их властью в этих восточных провинциях образовалась особая национальность, которая, благодаря смешению с литовцами и долгим войнам, приобрела необыкновенную жизнеспособность. Когда позднее завоевателям Пруссии пришлось соединиться с завоевателями Бранденбурга, то без труда совершилось слияние между обеими народностями, которые выросли в одинаковых условиях и, будучи подготовлены полной трудов молодостью к самым опасным предприятиям, рано научились распространять в чужих краях славу немецкого имени.

В провинциях восточной Балтики успех ордена был не так полон, но не менее блестящ. Покорение Семигалии в 1290 г. закончило период завоеваний; в это время немцы господствуют от устьев Шельды до устьев Наровы. Соборные церкви Дерпта и Риги, церкви св. Олафа и св. Николая в Ревеле свидетельствовали о могуществе немецких городских общин Ливонии, Эстонии и Курляндии; они принадлежали к самым деятельным членам Ганзейского союза, и их гордая независимость не раз становилась опасной для рыцарей.

Пробуждение национального чувства поляков. Эти тяжкие удары, наконец, пробудили или, вернее, создали национальное самосознание славян. Поляки, со всех сторон теснимые немцами, начали роптать против близорукой политики, из-за которой их отечество становилось добычей иностранцев, начали сознавать опасность дробления, которое лишало его сил для сопротивления. Когда народ твердо решается избежать порабощения, он всегда найдет случай для этого. Смерть Генриха IV Силезского в 1290 г. знаменует собой начало нового периода в истории Польши. Пржемыслав Гнезненский, которого поддерживала национальная партия, вследствие своей преждевременной смерти не успел приобрести сильного влияния (1296); он, по крайней мере, указал своим преемникам цель, к которой следовало стремиться, и, короновавшись королем, восстановил в глазах иностранцев независимость нации. Вскоре Польша находит драгоценного союзника в полуславянском народе — литовцах.

Литовцы, из которых пруссы составили передовой пост у Балтийского моря, обитали главным образом в бассейне Немана. Они делились на несколько крупных групп: жмудь обитали на Дубиссе и Невьяже, собственно литовцы — на Немане и Вилии; далее к северу обитали семигалы и летты (на Аа в Курляндии и на Неве), к западу — ятвяги (на Буге). Они распадались на множество независимых колен и вечно воевали с русскими; падение Киева усилило их честолюбие, и мечта о литовско-русской державе начинала уже тревожить воображение наиболее отважных литовских князей. Одному из них, Миндовгу, удалось прогнать остальных вождей и соединить вокруг себя всю нацию для завоевания соседних областей. Он овладел Витебском, Полоцком и Смоленском, обезоружил тевтонских рыцарей принятием христианства, приобрел покровительство Иннокентия IV и королевскую корону. Вскоре он вернулся к язычеству, что бы удовлетворить своих подданных, и попытался изгнать рыцарей; но в 1263 г. он был убит, и вновь раздробленная Литва, где старые распри осложнились теперь борьбой между язычниками и христианами, оставила Пруссию на произвол немцев. Однако надежды, возбужденные Миндовгом, не были совершенно забыты, и в следующем веке за осуществление его планов с большей энергией и успехом принялись Гедимин и Вигов. В истории Восточной Европы немного таких любопытных эпизодов, как образование этого литовского государства, которое, исключительно благодаря энергии нескольких смелых политиков, вопреки географическим и этнографическим условиям, возвышается до необыкновенного могущества и грозит полякам не меньшей опасностью, чем русским.

Обстоятельства, благоприятствовавшие успехам венгров. Тем, кто склонен сомневаться в замечательных способностях финской расы, достаточно указать на пример мадьяр, которые благодаря выдающимся дарованиям сумели отстоять свою национальность против враждебных народностей, окружавшим их страну со всех сторон. Ослабленные внутренними раздорами и политической смутой, предшествовавшей установлению феодального порядка, они перенесли немецкую иммиграцию, не утратив ни одного из своих прав, и даже татаро-монгольское нашествие лишь на короткое время задержало их развитие. Правда, обстоятельства благоприятствовали им. Горы, окружающие Венгрию с севера и востока, несмотря на то, что венгры не владеют их склонами, составляют отличную оборонительную линию, и славяне, отделенные этой преградой от своих соплеменников, без труда примиряются с владычеством мадьяр, которые притом в ту эпоху щадят их автономию и не нарушают их прав. На юге Кроация (Хорватия) со времени своего присоединения к Венгрии составляет род оборонительной марки, а Византийская империя, которая по своей слабости более не может внушать страха, старается помешать образованию сильной южнославянской державы, которая могла бы очень скоро сделаться опасным центром притяжения.

На севере и западе Венгрия граничит с Германией, но последняя всецело поглощена борьбой, в которой истощают свои силы Гогенштауфены, и не интересуется тем, что делается на востоке. Австрийские маркграфы заняты одновременно множеством предприятий и не могут быть так опасны для своих соседей, как Аскании. Наконец, Венгрия с этой стороны прикрыта славянскими плоскогорьями, которые пока лишь отчасти онемечены, — главным образом, Богемией и Моравией. Таким образом, иностранные колонии всегда остаются в Венгрии чем-то спорадическим, и немецкие императоры легко отказываются от своих прав на верховенство, чтобы приобрести в мадьярах союзников против Пржемысловичей.

Эти благоприятные условия не могли бы надолго обеспечить независимость венгров, если бы не специальные дарования этой расы, соединяющей в себе блестящие военные способности с выдающимся политическим талантом. Быть может, очевидность опасности усилила эти природные способности. Со всех сторон окруженные врагами венгры, подобно норманнам в Англии, сознавали необходимость дисциплины и твердой организации. Их дворянство, крайне высокомерное и ревниво оберегавшее свои права, никогда не обратилось в олигархию; если оно сильно суживает пределы королевской власти, то оно, по крайней мере, отчасти заменяет ее и, вовлекая в круг политических интересов значительную часть нации, подготавливает для будущего почти неисчерпаемый запас сил.

Владислав и Коломан. Два преемника Стефана Святого, Владислав Святой (1077–1095) и Коломан (1095–1114), расширяют границы страны до ее нынешних пределов и обеспечивают конечное торжество христианской цивилизации. Владислав покоряет Трансильванию, которая до сих пор была связана с Венгрией лишь слабыми вассальными узами. В восточных округах ее он поселяет мадьяр, так называемых чеклеров («пограничных жителей»), обязанных отражать вторжения. Он подготавливает присоединение Кроации. Коломан заканчивает его (1102), и кроаты, оторванные от сербов различием веры, без сопротивления покоряются владычеству, которое не посягает на их существенные права.

Внутри церковь вырабатывает свою организацию, собственность крепнет, и королевская власть приучает феодальное общество уважать ее прерогативы. Обязанности вассалов в то время нигде не были определены точнее, нигде подати не взимались легче, чем в Венгрии. Самые страстные противники мадьяр при виде этой превосходной организации испытывают зависть, которую плохо умеют скрыть. Немецкий епископ Оттон Фрейзингенский, удивляясь «милосердию Господа, давшего таким чудовищам столь приятную землю», хвалит их мудрость и покорность королю, «воля которого повсюду признается законом».

Упадок Венгрии (1114–1205). Однако вскоре Венгрия уступает соблазнам, которыми являются для нее смуты в Польше и Руси. Несколько раз она ставит королей на престолы Червонной Руси и Галиции. Это призрачные успехи; ими воспользуются позднее только Габсбурги, которые во время раздела Польши возобновят притязания Белы III и Андрея II на Галицию. В этих дурно веденных войнах нация без пользы истощила свои силы и королевская власть дискредитировала себя. Был момент, когда Венгрия едва не превратилась в византийский лен. Эгоистическая олигархия забирает в свои руки государственные должности. Епископы, владеющие огромными поместьями, составляют настоящее государство в государстве. Андрей II (1205–1235) признает за дворянами наследственные права собственности на вотчины и должности, пожалованные им его предшественниками. Пала не только центральная власть, но и самое королевство, ставшее игрушкой в руках нескольких магнатов; оно было спасено сопротивлением мелкого дворянства.

«Золотая булла». Дворянство отказалось принять за кон, ставивший его в подчиненное положение, и на сейме 1222 г. заставило короля издать «Золотую буллу», которая долгое время являлась основой венгерского государствен ного права. Мадьяры часто говорили о том, что они первы ми на материке Европы ввели у себя парламентский режим, и сравнивали «Золотую буллу» с английской Великой хартией. И не без основания: «Золотая булла», подобно Великой хартии, возвещает основные принципы современного государственного строя — личную свободу, вотирование податей и военных наборов, регулярное созывание сеймов, ответственность министров, право сопротивления госуда рю в случае нарушения им конституции. Однако это не важ нейшие параграфы буллы. Она была направлена не столько против узурпации государя, представлявших незначительную опасность, сколько против притязаний высшей знати, и самым благодетельным ее последствием было именно то, что она сохранила в Венгрии многочисленное мелкое дворянство, ревниво оберегавшее свои права, способное защищать их, практически опытное, воинственное и задорное, которое сделалось одним из самых надежных оплотов на ции и оказывало неодолимое сопротивление как тирании, так и иноземным нашествиям.

К несчастью, — и этим история Венгрии отличается от истории Англии — это мелкое дворянство, внушая другим уважение к своим правам, само не умело уважать права на родной массы. Крестьяне были обращены в самое суровое рабство. Венгрия не имела ни коммун, ни буржуазии. Не то, чтобы там не было горожан, но все они были иностран цы, и само их происхождение заставляло подозрительно смотреть на их вмешательство; они сами никогда не смот рели на Венгрию, как на свое отечество, заботясь более о том, чтобы обеспечить себе привилегированное положение, чем о том, чтобы содействовать благу государства.

Как и в Польше, города, основанные немцами, держались в сторо не от общественной жизни, и немецкая иммиграция имела здесь, хотя и в меньших размерах, те же пагубные послед ствия, как и в соседних славянских странах.

Татаро-монгольское нашествие; немецкая колонизация. В Венгрии, как и в Англии, установление парламентского режима не обошлось без смут, и когда в 1241 г. в Венгрию вторглись татаро-монголы, они увидели перед собой деморализованный и волнуемый внутренними раздора ми народ. Мадьярская армия была истреблена у Моги, на берегу реки Сайо, близ ее слияния с Тейсой, и азиатские орды, предав огню Пешт и Гран, прошли через всю страну до Адриатического моря. Когда волна нашествия отхлыну ла назад, Венгрия представляла собой пустыню; в некоторых округах можно было проехать пятнадцать дней, не встретив человека; голод был так велик, что продавали человеческое мясо; стаи волков, спускаясь с гор, осаждали деревни. Король Бела IV энергично принялся за дело, восстановил порядок, призывал колонистов, и они стекались отовсюду, преимущественно, конечно, из Германии.

Хотя торговые сношения с Востоком шли более через Венецию, чем через долину Дуная, но Венгрия привлекала купцов своими естественными богатствами. Купцы издавна начали селиться здесь оседло, образуя настоящие колонии; законодательные памятники беспрестанно упоминают об этих «гостях». Ко времени татаро-монгольского нашествия французские и итальянские купцы были настоящими госпо дами Грана. Позднее стали переселяться земледельцы. Око ло 1150 г. Гейза IV призвал фламандцев и поселил их близ крепости Зибенбурга (Германштат); с тех пор немцы назы вают Трансильванию Siebenburgen. Андрей II даровал переселенцам обширные привилегии (1224). Саксонцы, поселившиеся в Трансильвании, образуют нацию, сами избирают своих судей и священников и сохраняют полную полити ческую автономию. Некоторые другие части Венгрии были уступлены немцам еще раньше. Во второй половине ХIII в. количество этих поселений увеличивается, и внутренний склон Карпат от Моравии до Трансильвании покрывается беспрерывной цепью колоний. Они не составляют, подобно саксонцам на востоке, особой нации, но зависят исключительно от короля и пользуются самыми широкими граждан скими привилегиями. Более значительную группу образу ют саксонцы в Ципсе: ими населено 24 города, из которых важнейшие — Лейтшау и Кесмарк.

Поощряя обработку еще незанятых или оставленных зе мель, Бела IV в то же время покровительствовал и торгов ле; старые города поднимаются из упадка, образуются но вые центры. Как почти во всей Восточной Европе, города растут под иностранным влиянием, и буржуазия получает чисто немецкий характер. Мадьярское дворянство оказыва ется более прозорливым, чем славянская аристократия: оно очень скоро замечает опасность, какой грозит стране это мирное нашествие; оно не противится иммиграции немцев и не оспаривает их привилегий, но размещает их особня ком и преграждает им всякий доступ к влиянию на общую политику.

Прекращение династии Арпада. Таким образом, влияние немецкой колонизации на массу населения и на общее состояние умов было в Венгрии ничтожно. Нравы не смягчились, страсти не сделались менее необузданными; цивилизация развивалась крайне медленно, тем более, что при преемниках Белы IV и вплоть до прекращения династии Арпадов (1301) междоусобия почти не прекращались. Лишь при анжуйской династии Венгрия снова достигает славы и благосостояния.

Итак, в Венгрии, как и во всей Восточной Европе, XIII в. заканчивается печально. Повсюду независимые государства находятся в упадке. Стоя между двух огней, теснимые с Востока азиатскими варварами, с Запада немецкой империей, они не сумели ни предусмотреть, ни отвратить опасность. Татаро-монгольское нашествие сломило их последние силы и подготовило нашествие немцев, менее шумное, но фактически более опасное. Русь и Болгария утратили свою независимость; Польша, потерявшая лучшие провинции, кажется, готова забыть свое славянское происхождение; Богемия и Венгрия, покрытые чужеземными колониями и сдавленные кольцом немецких поселений, призывают на свой престол чужеземные династии. Казалось, никогда империя не имела больше шансов овладеть Дунаем, Эльбой, Одером и Вислой.

Но именно в этот период ее успехи были внезапно прерваны анархией, которая после падения Гогенштауфенов на несколько веков воцаряется в Германии; в то же время в Польше, Богемии и Венгрии начинается сильная национальная реакция, которая, хотя и не заглаживает вполне следы прежних поражений, но грозит уничтожить некоторые успехи, казавшиеся наиболее обеспеченными, и надолго останавливает наступательное движение Германии на Восток.