Эрагон. Наследие

Слухи и дневник

«Уже поздно», – сказала Сапфира, когда Эрагон добрел наконец до своей палатки. Дракониха лежала возле нее, и чешуя ее поблескивала в свете горящих факелов, точно гора лазурных углей.

Сапфира посмотрела на него одним глазом, чуть приподняв тяжелое веко, а он присел возле нее на корточки и ненадолго прижался лбом к ее морде, поглаживая колючую челюсть.

«Да, уже поздно, – согласился он, – и тебе нужно отдохнуть, ведь ты целый день на ветру летала. Спи, увидимся утром».

Она лишь прикрыла глаза в знак согласия.

Войдя в палатку, Эрагон для уюта зажег единственную свечу, стащил с себя сапоги и сел на лежанку, скрестив ноги. Замедлив дыхание, он раскрыл душу и мысли, стараясь установить мысленную связь со всеми живыми существами в ближайшем окружении – от червей и насекомых в земле до Сапфиры и варденов. Эрагон старался мысленно «охватить» даже те немногочисленные растения, что еще остались возле лагеря, хотя их энергия и была слаба и почти незаметна по сравнению с ярким энергетическим фоном даже самых мелких животных.

Он сидел так довольно долго, ни о чем не думая, но ощущая тысячи самых различных чужих чувств, острых и слабых, но ни на чем конкретно внимание не сосредотачивал и слушал лишь собственное ровное дыхание.

Где-то вдали слышался разговор людей, стоявших вокруг сторожевого костра. В ночной тиши их голоса звучали громче, чем им хотелось, и поэтому Эрагон своим острым слухом различал даже отдельные слова. Он мог бы попросту прочесть их мысли, если бы захотел, но решил уважить их внутреннюю свободу и просто немного послушать.

Какой-то человек басом говорил:

– А как они дерут нос, как смотрят на тебя, точно ты ниже травы! По большей-то части они и ответом тебя не удостоят, если к ним просто по-дружески с каким-нибудь вопросом обратиться. Сделают вид, что тебя не слышат, отвернутся да прочь пойдут!

– Да уж, – сказал другой человек. – А уж женщины у них! Красивые, правда, как статуи, но, на мой взгляд, любой каменный истукан в два раза привлекательней.

– А все потому, что и сам ты изрядный уродина, Сверн! Только поэтому!

– Ну, так я ж не виноват, что мой папаша чуть ли не каждой молочнице под юбку лазил. И потом, не тебе в меня пальцем-то тыкать. Твою рожу даже детям показывать нельзя, не то им ночью кошмары сниться будут.

Басовитый парень что-то проворчал; потом кто-то закашлялся и сплюнул – Эрагону было слышно, как зашипел плевок, угодив на горящее полено.

В разговор вступил третий участник.

– Мне эльфы тоже не нравятся, да только без них нам эту войну не выиграть.

– А если они потом против нас пойдут? – спросил басовитый.

– Ой, а послушайте-ка что в Кевноне и Гилиде было! – снова заговорил Сверн. – При всем своем могуществе Гальбаторикс все-таки не сумел остановить их, когда они через стены лезли.

– Так, может, он и не пытался? – предположил третий участник беседы.

Последовало долгое молчание.

Затем басовитый сказал:

– А в связи с этим у меня вот какая неприятная мысль возникает… Пытался Гальбаторикс эльфов остановить или не пытался, а я все-таки не понимаю, как мы-то сможем их удержать, если они вдруг вздумают потребовать назад свои прежние земли? Они ведь куда быстрее и сильнее людей, и потом, они все поголовно магией пользоваться умеют.

– Зато у нас Эрагон есть! – возразил Сверн. – Он их запросто назад, в их леса, отгонит даже и в одиночку! Если захочет, конечно.

– Эрагон их отгонит? Ха! Да он и сам куда больше на эльфа смахивает! Так что я бы на его верность людям не особенно рассчитывал. Не больше, чем на верность ургалов, пожалуй.

Снова заговорил третий человек:

– А вы заметили, что он всегда свежевыбрит, в какую бы рань мы ни встали?

– Он, наверное, магией вместо бритвы пользуется.

– Это уж точно. Уж больно это неестественно и вообще… В последнее время многовато всяких чар да заклинаний вокруг развелось! Иной раз хочется спрятаться в какой-нибудь пещере да подождать, пока все эти маги друг друга не поубивают. Без нашего участия.

– Я что-то не помню, чтоб ты на наших целителей жаловался, когда они воспользовались заклинанием, а не парой щипцов, вытаскивая стрелу из твоего плеча!

– Не жаловался, да только эта стрела никогда бы в мое плечо не угодила, если бы не Гальбаторикс! Он во всем виноват, из-за него и его магии вся каша-то и заварилась.

Кто-то из них фыркнул и сказал:

– Тут ты прав, да только я последний медный грош готов поставить, что ты все равно бы эту стрелу в плечо заполучил. Уж больно ты злобен, только и думаешь, с кем бы подраться.

– А знаете, Эрагон ведь жизнь мне спас в Финстере, – сказал Сверн.

– Да, знаем мы, знаем! Так что не вздумай в очередной раз нам голову этой историей морочить, иначе я тебя целую неделю горшки драить заставлю.

– Ну, так ведь спас же…

Снова последовало длительное молчание, которое прервал басовитый. Вздохнув, он сказал:

– Надо бы и нам научиться себя защищать. Вот корень-то в чем. А то мы все полагаемся на милость эльфов, магов и всяких странных существ, которые по нашей земле бродят. Для таких, как Эрагон, это, может, и неплохо, но нам-то, простым людям, повезло меньше, чем ему. Вот надо и нам…

– Нам надо одно! – прервал его Сверн. – Нам надо, чтобы снова Всадники появились! Уж они-то наведут здесь порядок.

– Пфф! Ага, Всадники и драконы. Без драконов ведь Всадников не бывает. Только мы и тогда себя защитить не сможем – вот ведь что меня беспокоит. Я ведь не ребенок, не могу все время у матери за юбкой прятаться. Ведь если вдруг снова какой-нибудь шейд объявится, не к ночи будь сказано, так мы ему ничем противостоять не сможем, вот он нам головы-то и поотрывает. А что, запросто!

– А я, кстати, вот что вспомнил, – сказал третий собеседник. – Вы о лорде Барсте слышали?

– Еще бы! – воскликнул Сверн, а потом сказал: – Говорят, он собственное сердце съел.

– Ну и что с того? – насмешливо спросил басовитый.

– Так ведь Барст…

– Что – Барст?

– Ну, Барст, тот самый, у которого поместье неподалеку от Гилида было…

– А разве не тот, что погнал своих коней прямо в Рамр – просто назло…

– Да, и это тоже. Он и есть. Так или иначе, а этот Барст велел всем мужчинам в своей деревне идти воевать за Гальбаторикса – ну, в общем, как и все эти лорды, – да только те мужчины взяли и отказались. А потом решили сами напасть на Барста и его солдат.

– Храбрецы! – презрительно сказал басовитый. – Глупые люди, хоть и храбрые.

– Но Барст был очень хитер. Оказывается, он заранее вокруг той деревни своих лучников расставил, а уж потом сам туда пошел. И когда эта заварушка началась, лучники половину мужчин в той деревне перестреляли, а остальных тяжело ранили. Ничего удивительного, конечно. А потом Барст взял их вожака – ну, того, кто всю эту кашу и заварил, – схватил его за шею и прямо руками голову ему напрочь открутил!

– Не может быть!

– Ей-богу, открутил! Точно куренку! А потом и еще хуже: велел всю семью этого человека заживо сжечь.

– У этого Барста, должно быть, силища, как у кулла. Это ж надо – живому человеку голову оторвать!

– Небось тут тоже без какой-то хитрости не обошлось.

– А может, магии? – спросил басовитый.

– Говорят, этот Барст всегда был очень силен. Силен и хитер. Еще совсем молодым он, по слухам, одним ударом кулака разъяренного быка прикончил.

– А по мне, так тут без магии все же не обошлось! – сказал басовитый.

– И что тебе в каждом углу маги да волшебники мерещатся?

Басовитый в ответ проворчал нечто невразумительное, и разговор прервался: часовым пора было совершать обход.

В любое другое время этот разговор вполне мог бы встревожить Эрагона, но в данный момент он пребывал в состоянии медитации, а потому оставался спокоен и внешне, и внутренне. Но все же предпринял некое усилие, чтобы запомнить, о чем сплетничали эти вардены, чтобы впоследствии хорошенько над этим поразмыслить.

Прервав медитацию, он привел свои мысли в порядок и сразу почувствовал себя спокойным и отдохнувшим. Открыв глаза, он медленно распрямил затекшие ноги и сделал небольшую разминку, почти с наслаждением глядя на мирное желтоватое пламя свечи.

Затем, порывшись в том углу, куда несколько раньше бросил снятые с Сапфиры седельные сумки, он достал перо, кисточку, бутылку с чернилами и кусочки пергамента, выпрошенные им у Джоада несколько дней назад, а также копию книги «Власть Судьбы» – «Домиа абр Вирда», которую подарил ему старый ученый.

Вновь усевшись на лежанке, Эрагон положил тяжеленную книгу подальше, чтобы ни в коем случае не забрызгать ее чернилами, и пристроил на колени свой щит, разложив на его поверхности листки пергамента. Острый запах дубильного вещества наполнил его ноздри, когда он открыл бутылку и обмакнул перо в чернила, сделанные из дубовых «орешков».

Коснувшись кончиком заточенного пера краешка пузырька, чтобы снять избыток чернил, он осторожно провел первую линию. Перо слабо поскрипывало, а он одну за другой старательно выписывал руны своего родного языка. Закончив, он сравнил свои труды с результатами прошлой ночи и заметил, что почерк его существенно улучшился – ну, может, и не существенно, но все же заметно – с тех пор, как он взялся переписывать тексты из «Домиа абр Вирда», используя книгу в качестве учебника.

Он еще три раза дополнительно прошелся по всему алфавиту, обращая особое внимание на те руны, которые прежде ему не давались, и перешел к записям в своем дневнике. Эрагон взял в привычку каждый день записывать собственные мысли и наблюдения, связанные с только что минувшими событиями. Это упражнение было полезно не только тем, что давало ему хорошую возможность попрактиковаться в письме, но и помогало лучше разобраться в собственных делах и поступках.

Хоть это занятие и требовало немалых усилий, он им наслаждался, находя его весьма интересным. И потом, дневник каждый раз напоминал ему о Броме – ведь это он учил его понимать смысл каждой руны, каждого слова. Разговаривая со своим дневником, Эрагон словно говорил со своим покойным отцом, образ которого иначе постоянно от него ускользал.

Высказав в дневнике все, что хотел, он тщательно вымыл перо, сменил его на кисточку и выбрал кусочек пергамента, уже наполовину исписанный иероглифами древнего языка.

Письменность эльфов, Лидуэн Кваэдхи, воспроизвести было гораздо труднее, чем руны его родного языка, поскольку эльфийские иероглифы отличались особой прихотливостью и сложностью формы, но при этом казались Эрагону какими-то расплывчатыми. Однако он упорно тренировался, старательно их выписывая. Во-первых, он хотел как следует освоить эту древнюю письменность, а во-вторых, если уж он соберется впредь делать записи на древнем языке, то разумнее делать это так, чтобы большая часть людей или даже магов не смогла эти записи понять.

Память у Эрагона была хорошей, но даже при этом он обнаружил, что уже начинает забывать многие из заклинаний, которым научили его Бром и Оромис. А потому он решил составить себе словарик из тех слов древнего языка, которые уже знал. Эта идея была, разумеется, далеко не нова, однако Эрагон лишь недавно сумел убедиться, сколь ценным может оказаться такой словарик.

Еще пару часов он работал над словарем, а потом, убрав наконец письменные принадлежности в седельную сумку, он вытащил оттуда ларец с сердцем сердец Глаэдра и в очередной раз попытался вывести старого дракона из сковавшего его ступора. Он много раз и прежде предпринимал подобные попытки, но всегда неудачно. Однако сдаваться не собирался. Сидя рядом с открытым ларцом, он вслух стал читать Глаэдру главу из «Домиа абр Вирда», посвященную тем законам и ритуалам, которые существуют у гномов – сам он был знаком лишь с некоторыми из них, – и читал до тех пор, пока не наступил самый темный, самый холодный час ночи.

И только тогда Эрагон отложил книгу, задул свечу и прилег на кровать, чтобы немного отдохнуть. Но недолго бродил он по фантастическому миру своих снов – едва на востоке забрезжили первые лучи солнца, он проснулся, перекатился на бок, встал навстречу привычным делам и заботам.