Эрагон. Наследие

Воспоминания об ушедших навсегда

«Гальбаторикс безумен, а потому непредсказуем. Кроме того, в его умозаключениях есть некие пробелы, но обычным людям их не обнаружить. Если ты сумеешь найти эти слабые места, то вы с Сапфирой, возможно, и сможете одержать над ним победу. – Бром опустил трубку, лицо его казалось на редкость мрачным. – Надеюсь, ты сумеешь это сделать, Эрагон. Мое самое большое желание – чтобы вы с Сапфирой прожили долгую и плодотворную жизнь, свободную от страха перед Гальбаториксом и Империей. Жаль, что я не могу защитить вас от тех опасностей, что будут вам грозить! Увы, это не в моих силах. Я могу лишь дать вам совет, чему-то научить, пока я еще здесь… Сын мой, что бы с тобой ни случилось, знай: я люблю тебя, и мать твоя тоже тебя любила. Пусть же звезды всегда освещают твой путь, Эрагон, сын Брома».

Эрагон проснулся и открыл глаза. Сон прервался, образ Брома растаял. Над ним снова был провисший полог палатки, похожий на пустой бурдюк для воды. Палатке пришлось нелегко – очередная буря только что миновала. Из брюха провисшей складки на правую ногу Эрагона капала вода, и успевшая промокнуть штанина противно холодила кожу. Понимая, что нужно встать и подтянуть крепеж, Эрагон все еще медлил, так сильно ему не хотелось вылезать из постели.

«А тебе Бром никогда не рассказывал о Муртаге? Он не говорил тебе, что мы с Муртагом – сводные братья?» – мысленно обратился он к Сапфире.

Сапфира, клубком свернувшаяся снаружи под стеной палатки, проворчала:

Сапфира ответила далеко не сразу:

Эрагон, продолжая лежать, принялся изучать свои большие пальцы, поворачивая их так и сяк. Левый палец показался ему более морщинистым, а на правом виднелся небольшой извилистый шрам. Эрагон да же не помнил, когда заполучил этот шрам, хотя, должно быть, это произошло уже после Агэти Блёдхрен, праздника Клятвы Крови.

«Спасибо тебе», – сказал он Сапфире, именно благодаря ей он уже три раза смог увидеть и услышать Брома с тех пор, как пал Финстер, и каждый раз ему удавалось заметить какие-то новые подробности в речах Брома или в его движениях, которые прежде ускользали от его внимания. Эти встречи успокаивали его и приносили ему радость, наполняли душу ощущением исполненного желания – того желания, которое терзало его всю жизнь: желания узнать имя своего отца и понять, любил ли он его, Эрагона.

Сапфира ответила на его благодарные слова слабым теплым свечением.

Хотя Эрагон хорошо поел и отдохнул – он проспал, наверное, целый час, – усталость в теле чувствовалась по-прежнему. Собственно, ничего иного он и не ожидал. По опыту он знал, что порой требуются недели, чтобы полностью оправиться от иссушающего тело и душу воздействия затяжных сражений. Чем ближе вардены будут подходить к Урубаену, тем меньше и у него, и у всех прочих варденов будет оставаться времени, чтобы прийти в себя после очередного столкновения с противником. Эта война будет бесконечно изматывать их, и все они не раз будут ранены в боях, и потом, измученные и обессилевшие, должны будут лицом к лицу встретиться с Гальбаториксом, который как ни в чем не бывало поджидает их в своем дворце.

Эрагон старался не думать об этом.

Очередная капля воды с потолка палатки, крупная и холодная, окончательно привела его в дурное расположение духа, и он резко сел, спустив ноги на пол, потом встал и подошел к тому уголку палатки, где виднелась полоска ничем не прикрытой, насквозь промокшей земли. Там он опустился на колени и прошептал, глядя на этот клочок земли:

– Делои шарьялви! (Сдвинься, земля!) – И прибавил еще несколько фраз на древнем языке, необходимых для того, чтобы уничтожить ловушки, поставленные им накануне.

Земля закипела, точно вода в котелке, и из возникшего фонтанчика камешков, насекомых и червяков появился кованый сундучок примерно фута в полтора длиной. Протянув руку, Эрагон взял сундучок и освободил его от заклятия. Земля тут же перестала шевелиться и успокоилась.

Эрагон поставил сундучок на успокоившуюся землю и прошептал: «Ладрин (откройся)!», а потом махнул рукой возле замка, в котором даже скважины для ключа не было. Замок, щелкнув, открылся.

Слабое золотистое сияние разлилось по палатке, когда Эрагон приподнял крышку сундучка.

Там, надежно укрепленное в гнезде с бархатной подложкой, покоилось сердце сердец Глаэдра, его Элдунари. Крупный, похожий на самоцвет камень мрачновато поблескивал, точно угасающий уголек. Эрагон бережно взял Элдунари обеими руками, его острые неправильной формы грани были теплыми на ощупь. Он заглянул в глубины камня и увидел там целую вселенную крошечных звездочек, которые быстро вращались. Но движение их стало замедляться, да и самих звездочек, похоже, стало значительно меньше, чем в тот раз, когда Эрагон впервые взял Элдунари в руки – это было еще в Эллесмере, когда Глаэдр исторг его из своего тела и доверил заботам Эрагона и Сапфиры.

Как и всегда, это зрелище завораживало. Эрагон мог бы, наверное, целый день следить за постоянно менявшимся рисунком крошечных звезд.

«Мы должны попытаться еще раз», – мысленно сказала ему Сапфира, и он был с нею согласен.

Они вместе направили свою мысленную энергию к этим далеким огням, к безбрежному морю звезд, воплощавшему сознание Глаэдра, его разум и душу. Они словно летели сквозь холод и мрак, затем – сквозь жар и отчаяние, а затем – сквозь равнодушие, столь всеобъемлющее, что оно, казалось, иссушает их души, парализует волю, не позволяет действовать, заставляя остановиться и плакать.

«Глаэдр… Элда!..» – звали они снова и снова, но ответа не получали, и окутывавшее их равнодушие становилось все сильнее.

Наконец они вынырнули из глубин души старого дракона, не в силах более противостоять сокрушительной мощи его горя и его нынешнего жалкого состояния.

Придя в себя, Эрагон услышал, что кто-то стучит по шесту у входа в его палатку, затем раздался голос Арьи:

– Эрагон, можно мне войти?

– Конечно! – Он вздрогнул, протирая глаза.

Сумрачный серый свет, исходивший от покрытого тучами неба, мелькнул у него перед глазами, когда Арья приподняла полог палатки. И острая боль внезапно пронзила душу Эрагона, ибо прямо перед ним оказались ее глаза – ярко-зеленые, раскосые, совершенно невыносимые!

– Ну что, есть какие-то перемены? – спросила Арья и опустилась рядом с ним на колени. Доспехи она сняла, и на ней была та же черная кожаная рубаха, штаны и мягкие сапожки, как и в тот день, когда он спас ее из тюрьмы в Гилиде. Только что вымытые волосы ее еще не успели толком высохнуть и спускались по спине длинными тяжелыми прядями. Как и всегда, ее окутывал аромат раздавленных сосновых игл, и Эрагону вдруг пришло в голову, что она, наверное, пользуется специальным заклинанием, чтобы вызывать этот аромат. А может, это ее естественный запах? Ему хотелось спросить ее об этом, но он не осмеливался.

На заданный ею вопрос он лишь молча покачал головой, и она, указав на Элдунари Глаэдра, спросила:

– Можно мне?

Эрагон подвинулся, пропуская ее:

– Пожалуйста.

Арья взяла Элдунари в ладони и закрыла глаза. Пока она сидела с закрытыми глазами, у Эрагона была возможность, не скрываясь, смотреть на нее так пристально, что в иное время это показалось бы оскорбительным. С его точки зрения, Арья во всех отношениях была воплощением красоты, хотя он, конечно, отдавал себе отчет в том, что кому-то ее нос может показаться слишком длинным, а лицо – угловатым, уши – чересчур заостренными, а плечи и руки – избыточно мускулистыми.

Арья вдруг резко затаила дыхание, словно безмолвно охнула, быстро убрала руки от Элдунари, словно обжегшись, и опустила голову. Эрагон заметил, что подбородок ее едва заметно дрожит.

– Это самое несчастное существо, какое мне доводилось встречать в жизни! – вырвалось у нее. – Мне бы так хотелось ему помочь! Не думаю, что он сам сумеет отыскать выход из той тьмы, что окружает его душу.

– Ты думаешь… – Эрагон колебался, не желая озвучивать собственные подозрения, потом все же договорил: – Ты думаешь, он может сойти с ума?

– Возможно, уже сошел. А если нет, то балансирует на самом краешке безумия.

Глубокая печаль охватила Эрагона; они оба не сводили глаз с золотистого камня.

Когда же наконец он сумел взять себя в руки, то спросил:

– Где сейчас Даутхдаэрт?

– Копье спрятано в моей палатке точно так же, как ты прячешь Элдунари Глаэдра. Если хочешь, я могу принести его сюда. Или же буду прятать его до тех пор, пока оно тебе не понадобится.

– Оставь его там. Я же не могу постоянно носить его при себе – так, чего доброго, еще Гальбаторикс о его существовании узнает. И потом, глупо хранить такие сокровища в одном месте.

Арья согласно кивнула.

Боль в душе Эрагона от этого только усилилась.

– Арья, мне нужно… – Он не договорил: Сапфира мысленно сообщила ему, что видит одного из сыновей кузнеца Хорста – Олбриха, скорее всего, ибо Сапфира не в силах была отличить Олбриха от его брата Балдора, – который бежит прямиком к их палатке. Эрагон отчасти даже испытал облегчение: он и сам толком не знал, что именно ему так нужно сказать Арье.

– Сюда идет кто-то из сыновей Хорста, – сообщил он и закрыл крышку сундучка.

Возле палатки по мокрой земле громко зашлепали чьи-то босые ноги, и Олбрих, ибо это был именно он, закричал:

– Эрагон! Эрагон!

– Что ты так кричишь?

– У матери роды начались! Отец послал меня к тебе и велел спросить, не посидишь ли ты вместе с ним – вдруг что-нибудь пойдет не так и понадобится твое магическое искусство? Прошу тебя, если можешь…

Что он там еще говорил, Эрагон уже не слышал; он поспешно запер сундучок и вновь погрузил его в недра земли. Затем набросил на плечи плащ и уже застегивал его, когда Арья коснулась его плеча и спросила:

– Можно и мне с тобой? У меня в этих делах имеется кое-какой опыт. Если ваши люди мне позволят, я могу существенно облегчить ее роды.

Эрагон, ни секунды не раздумывая, отступил в сторону, пропуская Арью вперед.