Эрос на Олимпе

ЗАРИАДР

У Афродиты и Адониса родился сын по имени Зариадр. Он был так хорош собой, что греки прощали ему даже его имя, слишком твердое и варварское для их тонкого слуха. Оно не коробило никого в Прикаспийских степях, где властвовал Зариадр. Соседом у него был царь Омарт, у которого была дочь Одатида.[53] И хотя никто ее не видел в глаза, ибо по восточному обычаю она росла в суровом уединении, все знали, что она прекрасна. Зариадр не раз слыхал о ней, но она занимала его мысли не более прочих вещей. Снились ему сны. Очень часто во сне являлась прекрасная девушка. И хотя имени ее он не знал, она была ему хорошо знакома. Являлась каждую ночь, улыбалась ему и, взяв за руку, водила его по какому-то парку, в котором он до сих пор никогда не бывал. Говорили друг с другом немного. Ровно столько, сколько необходимо. То девушка показывала ему какой-то цветок, то он рассказывал ей повадки зверей, знакомые ему по охоте. Больше же всего им нравилось молчать, наблюдая, как в пруду снуют рыбки.

Оба знали, что на краю парка растет одно очень старое дерево, к которому надо обязательно прийти. Много раз собирались это сделать, но как-то ни разу не получалось. Всегда что-то им мешало, и Зариадр пробуждался у поворота дорожки, ведущей к дереву. Когда засыпал опять, его девушки уже не было, а найти дорогу сам он не мог. Но однажды ночью, едва заснув, он увидел это дерево, а под ним сидела она и манила его пальчиком. А когда юноша приблизился, она встала и, наклонясь к нему, сказала: «Люблю».

Удивился Зариадр, услышав это слово, такое близкое и вместе с тем такое далекое, короткое слово, озабоченное, беспомощное. Да и что оно, собственно, означало? Он не мог себе этого объяснить, но сразу проснулся, так как чувствовал, что сердце вот-вот остановится.

А следующей ночью они снова встретились под старым деревом, но уже ни о чем не говорили, только смотрели друг другу в глаза, взявшись за руки. С тех пор больше по парку не гуляли, не обращали внимания ни на цветы, ни на птиц, и серебряные рыбки в пруду утратили для них интерес. Оставаясь под этим деревом, они обменивались тысячью пустяковых и бесконечно дорогих слов, а потом обменялись и поцелуем, первым и самым целомудренным. Расставаясь, сказали, что так будет навечно.

Несколько ночей душа Зариадра напрасно искала доступ в приснившийся парк. Перед ним расстилалась только ковыльная степь без конца и края. Когда наконец в одну из ночей ему удалось найти потерянную дорогу, он устремился как можно скорее на тот край сада, где стояло старое дерево. Она сидела там и плакала. При виде ее слез им овладело безмерное волнение. Юноша ничего не произносил, только гладил ее волосы. Тогда она подняла на него глаза, большие, черные и влажные, как виноградины, и сказала:

– Я Одатида, дочь Омарта. Плачу, потому что ты меня не любишь. Если бы любил, давно попросил бы моей руки у отца.

И тут понял Зариадр, что сон снится не только ему, но и там, за несколько десятков миль этой ковыльной степи, в скифском замке, тот же сон видит прекрасная Одатида, о которой он столько слыхал. Наутро он направил туда сватов. Царь Омарт отказал ему. Единственной причиной отказа было его чужеземное происхождение, а царь, не имея сына, не хотел, чтобы его наследство перешло в чужие руки. И, конечно, решил поскорее найти зятя из знатных родов своей страны. Царь Омарт объявил, что во дворце состоится большое торжество, и пригласил всех своих князей на предстоящее обручение своей дочери. А когда все съехались и по кругу пошли кубки, разнося веселье среди гостей, царь велел позвать дочь и обратился к ней при всех с такими словами:

– Мы тут, дочь моя Одатида, проводим твое обручение. Окинь всех взглядом и к каждому присмотрись отдельно, а потом возьми золотую чашу, наполни вином и подай тому, кого пожелаешь себе в мужья. И того ты будешь женой.

Одатида никогда еще не видела столько мужчин, собравшихся вместе. Осматривалась, с беспокойством разглядывала окружавшие ее лица, красные и усатые, мощные плечи, покрытые шкурами диких зверей, огромные руки, сжимающие большие кубки, полные темного вина. Ее взгляд пролетел по толпе, как испуганная птица, не увидев нигде того, который снился ее душе. И с плачем она ушла, думая, что Зариадр забыл ее, раз не внял ее призыву. Ибо она предупредила его обо всем.

Зариадр в это время был в пути. Прибыв на место, укрыл повозку в кустах, а сам, одетый в скифскую одежду, вошел в пиршественный зал. Никто не обратил на него внимания, поскольку в это время два самых сильных княжеских отпрыска боролись. Он протолкался через толпу и стал рядом с Одатидой, которая, заливаясь слезами, наполняла вином золотую чашу. Заметив Зариадра, она долго глядела на него, словно хотела убедиться, действительно ли это он. Вдруг вскрикнула и протянула ему чашу, полную вина. Никто этого не видел и не слышал, потому что в это время один из князей упал на землю, увлекая за собой противника. С пола взметнулись клубы пыли, с опрокинутых столов посыпались со звоном золотые и серебряные сосуды. Зариадр вынес полуобмершую Одатиду. Прислуга видела это, но никто не выдал их: все обожали царевну.

Похищение обнаружили слишком поздно. Когда разъяренный Омарт собрался в погоню, возлюбленные были уже далеко. Они чувствовали себя в безопасности и, прижавшись друг к другу, ехали через ночную степь.

– Дрожишь? – сказал Зариадр.

– Так же, как и ты.

– Почему?

– От счастья.

– Не знал, что счастье пугает до дрожи.