Errare humanum est

Тайна зеленого фургона

Не поддавайся иллюзиям, не верь тишине, читатель. Мир полон неожиданностей и страстей — глубоких и темных, как Марианская впадина. Пока вы пьете на кухне душистый цейлонский чай, где-нибудь в Чикаго или Ливерпуле зарвавшийся хулиган пытается вырвать у прохожего авоську с кровяным зельцем. Да что зельц! Что колбаса! Знаете ли вы, сколько налетов могут совершить в Нью-Йорке, пока вы будете сдувать в Парке культуры имени Горького пену с кружки пива? Древние как-то умели все это измерить и с потрясающей силой излить. В этом и Еврипид, и Эсхил, и Софокл. Без страстей не было бы Вильяма Шекспира и Данте Алигьери, не родились бы братья Карамазовы, не был бы построен Днепрогэс.

Словом, страсти надо лелеять: они украшают жизнь и мобилизуют волю.

Вот почему так лукаво засветились глаза полковника Багирова, когда в сводке событий за день он прочитал известие о таинственном исчезновении продуктового фургона в районе Ваганьковского рынка. Первой его мыслью было: ''созорничали виртуозы прилавка»; но он вспомнил недавний слет передовых коллективов Госторга, задушевный отчет о нем а «Вечерке», и ему стало неловко за свои мысли. Нет, здесь орудует недобрая воля индивидуалиста, подумал он.

Полковник Багиров редко ошибался. Он был одним из опытнейших сотрудников МУРа, предельно собранный, с гибким и точным умом. Умел понять он и слабости людей. Это давалось нелегко, но зато с какой любовью глядели на него глаза нарушителей морали и норм, если ему удавалось вернуть их к станку или поставить на трудовую вахту.

«У человека все должно быть прекрасно — и лицо, и одежда, и мысли», — любил Багиров повторять вслух полюбившиеся еще до войны слова А.П.Чехова. И лишь когда он оставался один, на отдыхе или в кругу семьи, то добавлял задумчиво: «И конечно, личное оружие».

Предельная требовательность к себе у полковника Багирова проявлялась как в большом, так и в малом. «Нет такого малого, из которого со временем нельзя было бы взрастить большого», — говаривал он молодежи. В связи с изменившейся обстановкой на Ближнем Востоке он при помощи самогипноза за семь недель выучил арабский язык. «Лишний язык никогда не помешает», — смущенно оправдывался он в кабинете у врача.

То была любимая шутка его старого фронтового друга, взявшего за время войны более тридцати «языков».

— Так-то оно так, — согласно кивал врач, — но вот ведь давление опять подскочило.

— Давление не температура, — шутил Багиров, — спадет.

В последнее время Багиров тренировал руку на скоропись.

— Неугомон ты наш, неугомон, — журила зятя любившая его в глубине души теща. — Это-то зачем? Не романы же писать.

— Пригодится… — строго отвечал Багиров. Шутки тещи он не всегда понимал, но в душе любил ее тоже.

Несколько дней назад к нему на практику пришла группа стажеров с юридического факультета. С ними-то ему и предстояло раскрывать дело об исчезновении продуктового фургона. Пока вырисовывалась следующая картина.

Получив на хладокомбинате партию товара, шофер выехал на линию. Товар предназначался двум рыбным магазинам. Далее из протокола опроса водителя следовало, что, проезжая возле Ваганьковского рынка, он, Махлюдов, увидел, что в палатке на углу есть пиво, ну и соблазнился…

Багиров отвел глаза от протокола и долго смотрел в окно. Как он понимал эти маленькие слабости, которые так много еще приносили людям зла! Эта пивная палатка уже давно была у него на примете. «Надо бы перенести ее за окружную дорогу», — подумал он и снова углубился в чтение.

С машины — было записано со слов шофера — Махлюдов не спускал глаз, отвлекся лишь на минуту, когда требовал долива. В это время фургон и исчез.

— Что было в фургоне — выяснили? — спросил полковник у стажера Салихова.

— Пока не удалось, — виновато ответил тот.

— Какое решение предлагаете?

— Мы взяли пробы воздуха с места, где стояла машина, и отправили на экспертизу. Кроме того, в лабораторию отдан волос шофера, который тот случайно обронил в отделении милиции.

— Кто подобрал? — поинтересовался Багиров.

— Практикантка Андалузова, товарищ полковник.

— Молодец, шельма! — радостно рассмеялся Багиров. — Я ее еще на приемном экзамене приметил. Хорошая смена растет! Побольше бы нам таких Андалузовых. Ни одного озорника не осталось бы на нашей планете Земля. Ну и что же показал анализ воздуха? — спросил Багиров. — Что вы молчите, Салихов? Докладывайте, что вам подсказала наука.

— Неувязка получается, товарищ полковник… сконфузился за науку стажер.

— Ну?

— В нашем банке данных такого запаха нет.

— На чьем оборудовании проводился опыт?

— Приборы английские, точь-в-точь как в Скотленд-Ярде.

— Что же, дело это хорошее, — вздохнул Багиров, — но увлекаться не советую. Портит это молодого следователя. Лишает инициативы, атрофирует чутье. Надо искать простые логические решения, и тогда золото, которое страна платит за буржуазные «ноу-хау», останется в казне народа.

Полковник поднял телефонную трубку.

— Дайте мне начальника продторга… Федор Максимыч? Ты? Как старые раны? Ну, ничего, ничего. Сейчас время такое — все заживает. Ты скажи мне лучше, тот фургон, что вы послали в рыбный магазин… Ну-ну, понял… План — дело святое… Ты мне скажи, какой был груз? Копченые угри? Я так и подумал. А у моих знатоков, видите ли, в банке данных запахов не хватает. Ну, до скорого. На днях загляну повидать внуков. Чую, мало ты им рассказываешь о нашей легендарной юности…

За окном уже пошаливал вечер. Из сада Эрмитаж донесся смех конферансье. «Второе отделение началось, — подумал Багиров. — Уставшие за день москвичи отдыхают в парках и возле эстрад. Пора и мне. Пора!»

Он вышел на улицу.

Багиров проживал возле Трифоновского колхозного рынка. Утром за ним присылали машину, но после службы он любил пройтись до дому пешком по вечерней Москве. Вот и сейчас, шагая мимо приветливо светящихся окон, он думал о том, что вот не за горами еще одна зима тревоги нашей и, хотя кривая правонарушений клонится вниз, забот не убывает. А ведь нужно выкраивать время и для семьи, и для музыки (Багиров, не признаваясь в этом самому себе, страстно любил Скрябина), и для хобби.

О хобби кроме жены и тещи никто не знал. Трудно, трудно было догадаться, что этот суровый с виду человек имеет почти девичье пристрастие к цветам. Зимой, когда балконы москвичей заметал белый снег, Багиров вытаскивал из-под ванны луковицы выведенного им самим морозоустойчивого сорта тюльпанов и бережно, как патроны, переносил на балкон. Проходила неделя, другая, на улицах пуржило, москвичей слепил косой снег, а на балконе Багирова по утрам раскрывались красные и белые тюльпаны. Иногда, в особо лютые морозы, нежные цветы приходилось согревать дыханием, и тогда полковник не спал всю ночь.

«Почему так несправедливо устроен мир?» — думал Лева, шагая от метро «Баррикадная» в сторону Ваганьковского рынка.

Лева Бакст, проходивший практику в отделе Багирова, считал себя невезучим. Не везло ему во всем: в любви, потому что девушка, которой он целый год дарил цветы, вышла замуж за другого; на скачках, потому что кобыла Абитуриент засекла себе ногу и пришла четвертой; и наконец, в работе, потому что Багиров назначил руководителем группы по делу о зеленом фургоне не всеобщего любимца Гогу Остракидзе, а Наиля Салихова, молодого упрямого татарина с жесткими, как рукопожатие спортсмена, волосами.

Из всех заданий, которые распасовал между членами группы Наиль, Леве Баксту досталось самое неприятное — идти к пивной палатке, возле которой оставил машину Махлюдов, и поговорить с продавщицей.

«И ведь знает же, что я не выношу пива», — распалял себя стажер. У Левы на пиво была аллергия. Стоило ему пройти в нескольких метрах от пивного ларька, как в носу начиналось предательское щекотанье и по щекам текли слезы. «Испытывают мою волю», — подумал Бакст.

Палатку у Ваганьковского рынка, возле которой проворонил машину шофер, Лева знал превосходно. Неподалеку жила его тетка, к которой он время от времени забегал занять до стипендии денег.

Разливальщица, против ожидания, встретила его приветливо.

— МОП-31-43? — уточнила она.

— Точно!

— Зеленый фургон с передними ведущими? Слева по борту вмятина, справа следы подкраски?

«Молодец, — подумал Лева. — Какая наблюдательность!»

— Я ему сразу сказала: что же это у тебя, парень, клапана стучат, подремонтировать не можешь? А он все смешком да смешком. Вот и досмеялся. Пока долива требовал, машину-то и увели. Она вот здесь стояла — видите там масляное пятно. У него картер, у ротозея, подтекает…

— А того, который машину угнал, не заметили?

— Проворонила! Мне один тут насчет сдачи начал мозги дурить, ну я, понятно, и разволновалась, не то я бы его, мерзавца, как живого сфотографировала. Нас в народной дружине и не такому учат. Я портреты всех своих завсегдатаев помню.

— А это зачем? — поинтересовался практикант.

— Как это зачем? А если он завтра бытовую травму жене нанесет, общественный порядок осквернит или, не дай бог, нахулиганит в подъезде? Кто его облик до общественности донесет? А насчет этого шофера… как его?

— Махлюдов, — подсказал Лева.

— …я бы на вашем месте к нему присмотрелась. Два раза, сквалыга, дол ива требовал! О чем это говорит?

— Своего не упустит…

— Вот, вот… Сегодня своего не упустит, а завтра на народное позарится.