Еще одни невероятные истории

Попутчик

(перевод М. Пчелинцева)

Я купил себе новую машину. Это была восхитительная игрушка, большой «БМВ 3.3 Li», что обозначает объем двигателя 3,3 литра, длинная колесная база, непосредственный впрыск. Машина имела предельную скорость 129 миль в час и потрясающую приемистость. Она была светло-голубая. Сиденья были тоже голубые, но потемнее, кожаные, из самой натуральной мягкой кожи наилучшего качества. Окошки открывались и закрывались нажатием кнопки, как и окошко в крыше. Когда я включал приемник, сама по себе выскакивала антенна; когда выключал, она убиралась. На маленькой скорости мощный двигатель нетерпеливо порыкивал, но уже при шестидесяти милях в час рычание стихало, и мотор начинал довольно мурлыкать.

В тот день я ехал в Лондон один. Стоял прекрасный июньский день. В полях метали стога, обе обочины заросли лютиками. Я бесшумно несся со скоростью семьдесят миль в час, удобно откинувшись на спинку сиденья, едва касаясь пальцами баранки, чего вполне хватало для устойчивости машины. Потом я увидел на обочине человека с опущенным вниз большим пальцем. Я притормозил и остановился прямо рядом с ним. Когда голосуют, я всегда останавливаюсь. Я знаю, как себя чувствуешь, когда стоишь у дороги, а мимо проносятся машины. Я ненавидел водителей, притворявшихся, что они меня не видят, особенно водителей больших машин стремя пустующими сиденьями. Большие дорогие машины останавливаются редко; те, кто предлагает подвезти, сидят обычно в маленьких или ржавых, до отказа забитых детьми; водитель обычно говорит:

— Думаю, если ужаться, одного человека мы точно втиснем.

Автостопщик сунул голову в открытое окошко и спросил:

— В Лондон едем, начальник?

— Да, — кивнул я. — Залезай.

Он сел рядом со мной, и мы поехали дальше. Это был жалконький плюгавый человечек с серыми зубами. Его темные глаза были быстрыми и умными, как у крысы, а уши — слегка заостренными кверху. На его голове сидела матерчатая кепка, на нем была сероватая куртка с непомерно огромными карманами. Эта куртка вместе с бегающими глазами и заостренными ушами делала его необыкновенно похожим на огромную человекообразную крысу.

— В какую часть Лондона едешь? — спросил я.

— Насквозь и дальше, — ответил человечек. — Я добираюсь в Эпсом на скачки. Сегодня же как раз дерби.

— Верно, — согласился я. — Жаль, что не могу сделать то же самое; я люблю играть на скачках.

— В жизни не ставил на лошадей, — сказал человечек. — Я даже не смотрю, как они там бегают, абсолютно глупое занятие.

— Тогда зачем же ты едешь? — удивился я.

Он словно меня не слышал. Его крысиное лицо было лишено какого бы то ни было выражения, он глядел перед собой на дорогу и молчал.

— Наверное, ты работаешь с машинами, принимающими ставки или что-нибудь еще в этом роде, — сказал я наугад.

— Это еще глупее, — отрезал человечек. — Ну какая радость возиться с вшивыми машинами и продавать всяким олухам билетики? Это может делать любой идиот.

Повисло долгое молчание. Я решил больше его не расспрашивать; мне сразу же вспомнились мои автостопные дни и как раздражали меня вопросы водителей. Куда ты едешь? Зачем ты туда едешь? Где ты работаешь? Ты женат? У тебя есть девушка? Как ее звать? Сколько тебе лет? И так далее и так далее. Это доводило меня до бешенства.

— Извини, пожалуйста, — сказал я. — Не мое, конечно, это дело, чем ты там занимаешься. Дело только в том, что я писатель, а писатели в большинстве очень любят совать свой нос, куда их не просят.

— Ты пишешь книги? — спросил он.

— Да.

— Книги писать — дело хорошее, — сказал он. — Это то, что я называю «квалифицированная работа». Я тоже занимаюсь квалифицированной работой. Кого я презираю, так это тех людей, которые всю свою жизнь заняты каким-нибудь вшивым делом, не требующим никакой квалификации. Ты понимаешь, о чем я?

— Да.

— Главное в этой жизни, — сказал он, — это стать очень-очень большим специалистом в чем-нибудь, что делать очень-очень трудно.

— Вроде как ты, — сказал я.

— Вот именно. Как ты и я.

— А почему ты думаешь, что я хорошо справляюсь со своей работой? — спросил я. — Есть уйма очень плохих писателей.

— Не будь ты хорош на своей работе, ты бы не ездил на такой машине. Эта игрушка, она, наверное, стоит кругленькую сумму.

— Да в общем-то, не дешевая.

— На сколько она может разогнаться?

— Сто двадцать девять миль в час, — сказал я.

— Спорю, что не сможет.

— А я спорю, что сможет.

— Все производители машин брехуны, — сказал он. — Купи какую угодно машину, она в жизни не выдаст того, что производители объявляют в рекламе.

— Эта выдаст.

— А ты вот дай полный газ и докажи, — сказал человечек. — Давай, начальник, газани, и посмотрим, на что она способна.

Около Чалфонт-Сент-Питер есть круговая развязка, а сразу же за ней — протяженный участок хайвея с разделителем. Мы выехали с развязки на хайвей, и я даванул педаль газа. Машина прыгнула вперед как ужаленная; через десять секунд мы уже делали девяносто.

— Здорово! — воскликнул он. — Прелесть! Гони дальше!

Я вжал педаль газа до самого пола и не отпускал ее.

— Ровно сто! — крикнул он. — Сто пять! Сто десять! Сто пятнадцать! Гони что есть мочи!

Я держался крайней полосы; мы обогнали несколько машин так, словно они стояли неподвижно. Зеленый «мини», большой, цвета сливок «ситроен», белый «лендровер», огромный грузовик с контейнером в кузове, пламенный «фольксваген-минибас»…

— Сто двадцать! — крикнул мой пассажир, подпрыгивая на сиденье. — Давай! Гони! Выжми из нее сто двадцать девять!

И тут нас ударил по ушам вой полицейской сирены. Она звучала так громко, словно находилась внутри машины. А затем рядом с нами появился полицейский на мотоцикле; он обогнал нас по внутренней полосе и вскинул руку, приказывая остановиться.

— О моя благословенная тетя, — сказал я сквозь зубы.

Фараон делал, видимо, хорошие сто тридцать и, когда нас обогнал, долго не мог затормозить. В конце концов он прижался к обочине, я остановился сразу за ним.

— Вот уж не думал, что полицейские мотоциклы могут гнать с такой скоростью, — пробормотал я жалким голосом.

— Этот может, — сказал мой пассажир. — Та же фирма, что и у тебя. Это же «БМВ эр-девяносто-эс». Самый быстрый из байков, теперь они все на таких.

Фараон слез со своего мотоцикла и откинул у него подпорки. Затем снял перчатки и аккуратно положил их на сиденье. Теперь он никуда не спешил. Нам было никуда не деться, и он прекрасно это понимал.

— Крупно мы влипли, — пробормотал я. — Как-то мне все это не нравится.

— Не говори с ним больше, чем необходимо, — посоветовал мой компаньон. — Главное — сиди и молчи.

Фараон подошел неторопливой походкой, словно палач к жертве. Это был здоровый мясистый мужик с хорошо намеченным брюхом. Его синие бриджи едва не лопались на непомерно огромных бедрах. Вздернутые на шлем очки открывали взору красное, словно вареный рак, лицо с широченными скулами.

Мы сидели как напроказившие школьники и ждали, пока он подойдет.

— Осторожнее с этим мужиком, — прошептал пассажир, — с виду он злобный как черт.

Фараон обошел машину и положил свою мясистую лапу на край моего открытого окошка.

— Куда такая спешка? — спросил он.

— Да никакой особой спешки, офицер, — ответил я.

— Может быть, какая-нибудь женщина готова разродиться и вы спешно доставляете ее в больницу? Да?

— Нет, офицер.

— Или, может быть, ваш дом горит и вы спешите выручить свою семью, застрявшую на верхнем этаже?

В его голосе звучали опасная мягкость и откровенная издевка.

— Мой дом не горит, офицер.

— В таком случае, — сказал фараон, — вы нарвались на большие неприятности, вы согласны? Вам известно, какой у нас в стране предел разрешенной скорости?

— Семьдесят, — сказал я.

— А вы не могли бы мне сказать, с какой скоростью вы только что ехали?

Я пожал плечами и промолчал.

Когда фараон снова заговорил, это было так громко, что я подпрыгнул на сиденье.

— Сто двадцать миль в час! — рявкнул он. — Это на пятьдесят миль в час больше лимита.

Он повернул голову и выплюнул большой комок слюны; плевок угодил на крыло моей машины и начал медленно сползать по прекрасной голубой краске. А затем он вскинул голову и уставился на моего пассажира.

— А вы кто такой? — спросил он резким голосом.

— Это автостопщик, — объяснил я. — Я согласился его подвезти.

— Я вас не спрашиваю, — отрезал фараон. — Я спросил его.

— Я сделал что-нибудь плохое? — поинтересовался пассажир. Сейчас его голос был мягкий и масленый, словно крем для лица.

— Более чем возможно, — ответил фараон. — И в любом случае вы являетесь свидетелем, я займусь вами через минуту. Права! — рявкнул он и протянул руку.

Я отдал ему свои водительские права.

Он расстегнул левый нагрудный карман мундира и вытащил проклятую талонную книжку. Аккуратно переписал из моих прав адрес, имя и фамилию. Затем вернул мне права. Он зашел к машине спереди и списал ее номер с номерного знака. Зафиксировал дату, время и подробности моего нарушения. Затем оторвал талон. Прежде чем вручить его мне, он проверил сделанную под копирку копию, все получилось ясно и разборчиво. В конечном итоге он вернул талонную книжку в карман и застегнул пуговицу.

— Теперь вы, — сказал он моему пассажиру и зашел с другой стороны машины; из другого нагрудного кармана он достал маленький черный блокнот. — Имя?

— Майкл Фиш, — сказал мой пассажир.

— Адрес?

— Лутон, Виндзор-лейн, дом четырнадцать.

— Покажите мне что-нибудь, доказывающее, что это ваши настоящие имя и адрес.

Мой пассажир покопался в карманах и достал свои собственные права. Полицейский проверил имя и адрес и отдал права ему обратно.

— Ваша работа? — спросил он резким тоном.

— Я — козлонос.

— Что?!

— Козлонос.

— Произнесите по буквам.

— К-о-з-л-о…

— Хватит. Не могли бы вы сказать, что такое «козлонос»?

— Козлонос, офицер, это человек, подносящий каменщику по лестнице раствор. А козел — это в чем он его подносит. У него такая длинная ручка и деревянные стенки, приделанные под углом…

— Хватит, хватит. Кто ваш работодатель?

— У меня нет работодателя, я безработный.

Фараон записал все это в свой черный блокнот, сунул его обратно в карман и застегнул пуговицу.

— Когда я вернусь в участок, обязательно проведу по вам небольшую проверку, — пообещал он моему пассажиру.

— Меня? Проверять? Разве я сделал что-нибудь плохое? — заверещал крысоподобный человечек.

— Мне подозрительно ваше лицо, вот и все, — сказал фараон. — Может быть, в наших файлах найдется где-нибудь ваш портрет.

Он обошел машину и вернулся к моему окошку.

— А вы, похоже, крупно влипли, — сказал он мне.

— Да, офицер.

— Вы теперь долго не будете раскатывать на этой своей роскошной машине, мы уж позаботимся. Да и вообще не будете раскатывать ни на какой машине ближайшие несколько лет. И хорошо, что не будете. И я надеюсь, для комплекта вас еще на сколько-то упрячут.

— Вы говорите про тюрьму? — встревожился я.

— Абсолютно верно, — подтвердил фараон и жирно причмокнул. — В каталажку. За решетку. Вместе с другими преступниками, нарушающими закон. Ну и заодно приличный штраф. Все это доставит мне огромное удовольствие. Так что увидимся в суде с обоими вами. Вас вызовут повестками.

Он повернулся и пошел к своему мотоциклу. Пинком поднял подпорку. Затем сел в седло, включил стартер и с ревом умчался по дороге.

— Ух! — выдохнул я. — Теперь хоть можно вздохнуть поспокойнее.

— Нас поймали, — напомнил пассажир. — Нас поймали, и никуда тут не денешься.

— В смысле, что меня поймали.

— Тоже верно, — согласился пассажир. — Ну и что ты, начальник, будешь делать?

— Поеду сейчас же в Лондон и потолкую со своим адвокатом.

Я запустил мотор и поехал дальше.

— Ты не верь, что он тут натрепал про тюрьму, — сказал пассажир. — Никто не сажает в тюрягу за превышение скорости.

— Ты уверен? — спросил я.

— Абсолютно, — ответил пассажир. — Они не могут даже забрать права; влепят, конечно же, охрененный штраф, но тем дело и кончится.

У меня словно груз свалился с плеч.

— Кстати, — сказал я, — зачем ты ему соврал?

— Кто, я? А почему ты думаешь, что я ему соврал?

— Ты назвался безработным козлоносом. Но мне-то ты говорил, что занимаешься высококвалифицированным трудом.

— Так оно и есть, — сказал мой попутчик. — Но я не обязан все докладывать фараонам.

— Так чем же ты занимаешься? — спросил я.

— Что, — спросил он в ответ, — очень любопытно?

— Это что-нибудь, чего ты стесняешься?

— Стесняюсь? — с жаром воскликнул пассажир. — Я стесняюсь своей работы? Да я горд ею, как никто другой на свете. Очень уж вы, писатели, любопытны, — усмехнулся он. — И ты, наверное, не успокоишься, пока не получишь точного ответа.

— Да мне, в общем-то, все равно, — соврал я.

Пассажир хитро взглянул на меня краем глаза.

— А вот мне что-то кажется — не все равно, — сказал он. — По твоему лицу вижу, ты подозреваешь, что я занимаюсь чем-то необычным, и у тебя прямо зудит узнать, чем именно.

Мне не понравилось, как он читает мои мысли. Я молчал и глядел на дорогу.

— И в общем-то, ты прав, — продолжил пассажир. — У меня весьма своеобразная профессия. Самая необычная, какая может быть.

Я ждал продолжения.

— И поэтому, понимаешь ли, мне приходится быть очень осторожным, с кем и о чем говорю. Откуда я знаю, к примеру, что ты не фараон в штатском?

— Я похож на фараона?

— Нет, — мотнул головой попутчик. — Не похож. Более того, ты и не фараон, это видно любому идиоту.

Он достал из необъятного кармана жестянку с табаком и начал крутить самокрутку. Я смотрел на него краешком глаза; скорость, с которой он выполнял эту непростую операцию, поражала воображение. Сигарета была готова уже через пять секунд, Он провел языком по краешку бумаги, заклеил ее и сунул в рот. Словно из ниоткуда, в его руке появилась зажигалка. Вспыхнул язычок пламени, мой попутчик глубоко затянулся. Зажигалка снова исчезла. Что и говорить, замечательное представление.

— В жизни не видел, чтобы кто-нибудь так быстро крутил самокрутку, — сказал я.

— А, — сказал он, выпуская клуб дыма. — Так ты заметил.

— Конечно заметил, это ж чистая фантастика.

Пассажир откинулся на спинку и улыбнулся. Ему очень понравилось, что я обратил внимание, как быстро он скрутил самокрутку.

— Хочешь знать, что мне в этом помогает?

— Давай расскажи.

— Это потому, что у меня фантастические пальцы. Мои пальцы, — сказал он, растопырив передо мною обе пятерни, — быстрее и умнее, чем пальцы лучшего в мире пианиста.

— Ты играешь на пианино?

— Не строй из себя идиота, — сказал он. — Разве я похож на пианиста?

Я взглянул на его пальцы. Они имели великолепную форму, были такими тонкими, длинными и изящными, что никак не сочетались с остальной его внешностью. Такие пальцы скорее подошли бы нейрохирургу или часовщику.

— Моя работа, — продолжил пассажир, — во сто раз труднее, чем играть на пианино. Любого олуха можно научить играть на пианино. В наше время малолетние клопы барабанят по пианино едва ли не в каждом доме, так ведь?

— Более или менее, — сказал я.

— Конечно же, это так. Но и один человек из десяти миллионов не научится тому, что делаю я. Ни один из десяти миллионов. Ну, как тебе это?

— Поразительно, — сказал я, ничего не понимая.

— Ты абсолютно прав, что это поразительно, — согласился он.

— Пожалуй, я знаю, чем ты занимаешься, — сказал я. — Ты показываешь фокусы. Ты хороший фокусник.

— Я? — презрительно фыркнул мой попутчик. — Фокусник? Ты можешь себе представить, как я таскаюсь по вшивым детским утренникам и достаю из цилиндра кроликов?

— Значит, ты играешь в карты. Подбиваешь людей на игру и сдаешь себе роскошную карту.

— Я и какое-то вонючее шулерство! — фыркнул он. — Вот уж действительно жалкое занятие.

— Ладно, сдаюсь.

Теперь я вел машину медленно, не больше сорока миль в час, чтобы уж точно не остановили. Мы выехали на шоссе Лондон — Оксфорд и теперь катили под уклон к Денему.

И вдруг в руке моего пассажира оказался черный кожаный ремень.

— Видел такой где-нибудь раньше? — спросил он; у ремня была латунная пряжка с необычным орнаментом.

— Ой! — удивился я. — Это же точно как мой. Да это действительно мой! Где ты его взял?

Он ухмыльнулся и покачал пряжкой из стороны в сторону.

— Конечно, из твоих брюк.

Я схватился за свой ремень, вернее — попытался схватиться.

— Ты хочешь сказать, что снял его с меня, пока я вел машину? — изумился я.

Он кивнул, не спуская с меня своих маленьких крысиных глазок.

— Это невозможно, — твердо сказал я. — Для этого нужно расстегнуть пряжку и протащить ремень через все петли по кругу. Я бы увидел, как ты это делаешь. И если бы даже не увидел, наверняка бы почувствовал.

— А ты ничего не почувствовал, — сказал он торжествующе и бросил ремень себе на колени, а потом вдруг оказалось, что он держит в пальцах коричневый ботиночный шнурок. — А как насчет этого? — спросил он, болтая шнурком.

— Что насчет этого? — спросил я.

— У кого-нибудь тут, часом, не пропал шнурок из ботинка? — спросил он, широко ухмыляясь.

Я бросил взгляд на свои ботинки. В одном из них не было шнурка.

— Господи! — воскликнул я. — Да как ты это сделал? Я даже не заметил, как ты нагибаешься.

— А ты ничего не заметил, — гордо сказал пассажир. — Ты вообще не видел, чтобы я шевельнулся, и знаешь почему?

— Знаю, — кивнул я. — Потому что у тебя фантастические пальцы.

— Абсолютно верно! — воскликнул попутчик. — Быстро ты соображаешь. — Он откинулся на спинку сиденья, затянулся своей самокруткой и выпустил на ветровое стекло тонкую струйку дыма. Мужик понимал, что два его фокуса произвели на меня впечатление, и откровенно этому радовался. — Не хотелось бы мне опоздать, — сказал он. — Сколько сейчас времени?

— Да вот же часы, прямо перед тобой.

— Не верю я этим автомобильным часам, сколько сейчас по твоим?

Я поддернул рукав вверх, чтобы взглянуть на часы. Их там не было. Я взглянул на мужика, он смотрел на меня и улыбался.

— Ты и их с меня снял, — сказал я.

Он протянул руку, на его ладони лежали мои часы.

— Отличная штука, — сказал он. — Высшее качество, восемнадцатикаратное золото. И продать проще простого. Пристроить качественный товар вообще очень просто.

— Если ты не возражаешь, я бы не прочь получить их назад, — пробурчал я обиженно.

Мужик осторожно положил часы перед собой на кожаный поддон.

— Я в жизни, начальник, ничего у тебя не возьму, — сказал он. — Ты мне друг. Ты меня подвозишь.

— Рад это слышать, — немного оттаял я.

— Все, что я делаю, это просто ответ на твой вопрос, — продолжил он. — Ты спросил меня, чем я зарабатываю на хлеб, вот я тебе и показываю.

— А что у тебя еще есть из моего?

Он снова улыбнулся и начал одну за другой доставать из своих карманов принадлежащие мне вещи: мои водительские права, связку из четырех ключей, несколько фунтовых бумажек, несколько монет, письмо от моих издателей, мой дневник, маленький огрызок карандаша, зажигалку и самым последним номером — великолепное старинное кольцо моей жены с большим сапфиром и мелкими жемчужинами вокруг него. Я вез это кольцо к лондонскому ювелиру, потому что одна из жемчужинок выпала.

— А вот это уж точно отличная вещь, — сказал он, разглядывая кольцо. — Восемнадцатый век, насколько я понимаю, период Георга Третьего.

Его познания впечатляли.

— Ты прав, — подтвердил я. — Ты абсолютно прав.

Он положил кольцо на кожаный поддон рядом с другими вещами.

— Так значит, ты карманник, — сказал я.

— Ты бы сказал еще «щипач»! — возмутился попутчик. — Я не люблю это грубое вульгарное слово. Карманники — это грубые, вульгарные люди, способные только на примитивнейшую работу. Они воруют деньги у слепых старушек.

— И как же ты тогда себя называешь?

— Себя? Я — пальцедел, профессиональный пальцедел.

Он произнес это гордо и торжественно, словно сообщая мне, что он президент Королевского хирургического колледжа или архиепископ Кентерберийский.

— В жизни не слышал такого слова, — сказал я. — Ты его сам придумал?

— Конечно же, не я его придумал. Так называют тех, кто достиг вершины этой профессии. Вот ты слышал, конечно же, про златоделов. Они выполняют тончайшую работу по золоту. А я выполняю тончайшую работу пальцами, поэтому я пальцедел.

— Интересная, наверное, работа.

— Великолепная работа, — согласился мой попутчик. — И очень приятная.

— И потому-то ты и ездишь на скачки?

— Скачки, это самое милое дело, — подтвердил он. — Ты просто бродишь после заезда и высматриваешь счастливчиков, встающих в очередь за своими выигрышами. И когда ты видишь кого-нибудь, кто получает толстую пачку денег, ты просто следуешь за ним и берешь у него, сколько хочешь. Ты только, начальник, не пойми меня неверно, я ничего не беру у проигравших, а также у бедняков. Я занимаюсь только выигравшими и богатыми.

— Весьма благородная политика, — сказал я. — И часто ты попадаешься?

— Попадаюсь? — возмутился попутчик. — Чтобы кто-то там поймал меня? Ловят только карманников, пальцеделов — никогда. Послушай, при желании я мог бы вынуть у тебя изо рта вставную челюсть, и даже тогда ты меня бы не поймал.

— У меня нет вставных зубов.

— Я знаю, что нет, — сказал попутчик, — иначе я давно бы их вынул.

Я ему верил; эти длинные тонкие пальцы были способны на что угодно.

Какое-то время мы ехали молча.

— Этот полицейский думает проверить тебя вдоль и поперек, — сказал я. — Это тебя не беспокоит?

— Да откуда он знает, кого проверять?

— Как это откуда? Все твои данные аккуратно записаны в его черном блокнотике.

Попутчик одарил меня очередной хитрой крысиной улыбкой.

— Да, конечно, — согласился он, — в блокнотике все записано. Только зуб даю, что в его памяти ровно ничего не записано. Я в жизни еще не видел фараона с приличной памятью. Иногда они забывают даже собственное имя.

— А при чем тут какая-то память? — удивился я. — Все записано у него в блокноте.

— Да, начальник, записано. Беда только в том, что он потерял свой блокнот. Он потерял и блокнот с моим именем, и талонную книжку, где записан ты.

Он торжествующе показал мне блокнот и талонную книжку, изъятые им из карманов полицейского.

— Это было проще простого, — объявил он с гордостью.

От радости я чуть не врезался в молоковоз.

— Так что у этого фараона нет теперь на нас ровно ничего, — сказал мой попутчик.

— Ты — гений! — воскликнул я.

— Ни имен, ни адресов, ни номера машины — ровно ничего.

— Ты просто великолепен!

— Думаю, нам стоит поскорее свернуть куда-нибудь на проселок, разложить небольшой костерок и сжечь эти поганые книжки.

— Ты просто фантастический мужик! — воскликнул я.

— Спасибо, начальник, — сказал он. — Все-таки приятно, когда твой талант оценивают должным образом.