Эсэсовский легион Гитлера. Откровения с петлей на шее

Окопы на Днепре

Декабрьским вечером 1942 года наш поезд, набитый солдатами-отпускниками, пересек реку Кубань. Мы могли видеть, как немецкие саперы сооружали огромный стальной мост над зелеными водами, колоссальный мост с двумя полосами движения.

И это в то время, когда фронт уже откровенно трещал к северу и северо-западу от Сталинграда!

Немцы, методичные как всегда, не позволяли себе ни малейших сомнений и продолжали укладывать массивные стальные балки на опоры, чтобы заменить временные деревянные мосты, торопливо построенные в период августовских побед.

С такой же безмятежностью они продолжали собирать в Майкопе и Краснодаре огромные запасы валяных сапог, теплой одежды, лыжи, сигареты и шоколад. И ведь буквально через месяц все это разлетится в стороны, когда склады будут подорваны зарядами динамита.

Немцы слушали только немецкое радио. Мы оказались более благоразумными и потому узнали, что русские наступают с востока и намерены отрезать войска на Кавказе, выйдя к Ростову. Мы понимали, что они уже близко.

Район пока оставался достаточно спокойным, лишь редкие часовые торчали на дорогах вдоль заливчиков, покрытых бледно-зеленым льдом. Мы ничего не слышали. Мы ничего не видели. Только случайные вороны вопили в затянутом тучами небе.

Утром мы прибыли к мостам возле Ростова. От подвижек льда их прикрывали огромные волнорезы.

После объединения Украины с Европой вся эта земля превратилась в огромную строительную площадку. Где год назад мы могли видеть лишь железнодорожные линии, изъеденные ржавчиной, ведь Советы абсолютно все бросают на произвол судьбы, и остовы зданий, сожженных русскими, теперь стояли современные станции с пятнадцатью или двадцатью путями, многочисленные новые дома из кирпича и бетона.

Удивленные, мы таращились в окно автомобиля. Повсюду стояли сотни щитов с названиями крупнейших немецких фирм, указывая, что эти заводы и склады принадлежат гордым победителям в этой промышленной войне.

Мы, солдаты, захватили пустынные земли, где Советы уничтожили и сожгли буквально все перед тем, как отойти на восток. Немецкой промышленности потребовались всего четырнадцать месяцев, чтобы отстроить все заново, установить порядок и построить все это буквально с нуля.

На Днепре происходило то же самое, что и в Донецком бассейне. Двухэтажный мост, один уровень для поездов, второй — для автомобилей, был построен всего за несколько месяцев через эту величественную реку, имевшую ширину более километра. Насколько видел глаз, город искрился огнями: по ночам всюду светились огнями заводы и фабрики. Бесконечная черная река струилась к морю, поблескивая сотнями отраженных огоньков, которые мерцали подобно колдовским блуждающим огням.

Снег покрывал бескрайние украинские поля, где иногда видны были желтые рощицы, и только синие и зеленые узорчатые занавески на окнах белых изб оживляли картину. Но теперь повсюду строились новые станции, склады, огромные сахарные фабрики. Мы привезли сюда сотни сельскохозяйственных машин, красных и зеленых, красивых, как елочные игрушки. За один год Германия превратила Россию в самую богатую колонию в мире.

Потрясающая работа!

Но и потрясающий самообман. Рейх слишком рано начал устанавливать мирный европейский порядок там, где все еще царил закон джунглей, ненависть и эгоизм, и потому следовало действовать исключительно по законам военного времени, законам убийства и уничтожения.

В 1943 году война, можно сказать, тащилась. Были призваны новые отважные души. В 1941 году мы отправились в Крестовый поход на восток, потому что этого требовала наша совесть. В 1943 году причины остались теми же самыми, поэтому мы готовы были и дальше нести жертвы. Каковы бы ни были риск и мучения в ходе этой борьбы, боль разлуки, нехватка взаимопонимания, которые нас часто окружали, мы твердо намеревались и дальше исполнять свой долг.

Жизнь только можно считать оправданной, если ее украшают благородные деяния.

Всем хотелось участвовать в эпической борьбе. В конце января 1943 года наш легион второй раз собрался в брюссельском Спорт-паласе для вторичной отправки на Восточный фронт. Десятки тысяч бельгийцев пришли приветствовать наших солдат. А затем поезд понес нас в Россию.

Тем не менее нас не отправили немедленно на фронт. Нам все еще не хватало некоторых наших подразделений, которые в последние месяцы помогали немецким частям, отступающим с Кавказа. От Майкопа они отошли до устья Кубани, на полуостров Перекоп и, в конце концов, в Крым. Потом направились через Симферополь и Херсон на Днепр и лишь потом присоединились к нам на польской границе, завершив длинное круговое путешествие продолжительностью четыре месяца.

Наши тяжелые битвы в 1941 и 1942 годах ничуть не испугали нашу молодежь, наоборот, они привлекли массу новых добровольцев. Почти 2000 молодых бельгийцев проходили подготовку. Нашей первой задачей было создать спаянное соединение. Большинство новобранцев были шахтерами. Некоторые были разочарованы своей тяжелой работой в шахтах. Многих привлекала наша идея социальной справедливости и мечты о честности и достоинстве. Несколько бывших офицеров и солдат бельгийской армии, находившиеся в лагерях военнопленных, также попросили зачислить их. К нам прибыло несколько сотен бывших военных, все еще одетых в старые мундиры, в которых они пытались остановить немецкое наступление в мае 1940 года.

Вот так две армии заключили братское соглашение, причем одна пыталась героически отстоять целостность нашей страны в 1940 году, но позднее, забыв старые дурные воспоминания, с августа 1941 года старалась помочь спасти самое важное: Европу, которая стала единой родиной для всех нас.

Бывшие рабочие составляли три четверти личного состава нашего легиона. Впрочем, в него вступили и молодые люди из аристократических семей и выходцы из бельгийской буржуазии, золотые медалисты иезуитских колледжей, сыновья известных дипломатов, юристы, гражданские служащие, бизнесмены.

Нас объединяла общая цель: достойно представить свою нацию среди тех двадцати народов, которые присоединились к общей борьбе. Мы должны были добровольно исполнить свой долг европейцев, сражаясь против смертельного врага Европы. Мы должны были завоевать для нашей Родины голос в европейском сообществе, которое родится в результате войны. Наконец, мы должны были подготовить отборные войска, которые смогут гарантировать социальную справедливость, когда мы вернемся домой после окончания военных действий.

Вот за эти идеи мы были готовы отдать свои жизни.

Такие заявления не были пустой риторикой. Из 6000 бельгийских добровольцев, которые вступили в Валлонский легион с осени 1941-го по весну 1945 года, 2500 погибли как герои. 83 процента наших солдат получили одну и более ран в ходе этой грандиозной борьбы. Из первых 800 добровольцев только трое дожили до конца войны: простой солдат, молодой офицер, ставший капитаном, раненный три раза, и автор этих строк, который получил пять ранений.

Возвращение на Днепр

К ноябрю 1943 года наш легион, который теперь стал штурмовой бригадой «Валлония», сильным соединением в составе Ваффен СС, имел 2000 солдат и 354 единицы машин и бронетехники.

Наши колонны шли вдоль рек, окруженных ивами и желтеющими тополями, затем пересекли уже лишившиеся листвы леса Силезии. В 1943 году этот промышленный район еще был совершенно цел. Угольные шахты и заводы синтетического бензина работали полным ходом. Деревни в маленьких долинах выглядели чистенькими и мирными.

Но в Южной Европе уже раздавались раскаты отдаленного грома, предвестники великих бурь. В августе 1943 года англо-американские войска пересекли Средиземное море, в чем им, несомненно, помогли двуличная политика и предательство итальянцев. Сицилия была захвачена этим штормом. Затем союзники вторглись на континент: в Калабрию и Неаполь одновременно. Союзников уже нигде не удавалось остановить: ни в Мессинском проливе, ни в Сиракузах, ни под пальмами Туниса.

Крупномасштабные высадки, которые поддерживали тысячи самолетов, проводились стремительно и успешно. Это было очевидно. Разве может такая операция, когда ее повторят на берегах Атлантики, завершиться неудачей, если на Средиземном море она везде приносила успех?

Второе испытание наших сил имело место на Украинском фронте, к которому сейчас катили наши триста грузовиков.

До лета 1943 года мы верили в то, что Германия еще воспрянет на Восточном фронте. Сталинград, конечно же, был болезненным ударом. Но немцы перейдут в контрнаступление, как это произошло в 1942 году.

Контрнаступление началось. Германия бросила все наличные силы в направлении Воронежа на Дону. Штурм провалился после жестокой битвы, в которой были уничтожены несколько тысяч танков. Русские, используя свое преимущество, сначала отбросили немцев к Харькову, а потом захватили город.

Это был более серьезный удар, чем Сталинград, хотя менее эффектный. Мы больше не могли списывать происходящее на случайности. Кто на войне не сталкивался с неприятными случайностями? Но теперь это повторялось раз за разом. Мы больше не могли даже остановить советский паровой каток, не говоря уже о том, чтобы отодвинуть его назад. От Харькова наши войска в России были отброшены к Днепру, пересекли его, откатились до Киева и Днепропетровска.

Но в любом случае наше соединение, укомплектованное добровольцами, вступило в бой. Мы были полны решимости сражаться против большевиков до последнего мгновения. Мы знали, что каждый наш удар принесет результат.

Более того, на войне, пока не потеряно все, не потеряно ничего. У Германии еще имелся большой резерв безопасности, от Минска до Бордо, от Афин до Нарвика. Она еще располагала огромными материальными ресурсами, ее изобретательные инженеры создавали блестящие и ужасные образцы вооружения, которые удивляли противника и придавали уверенность войскам. Многочисленные колонны отборных войск присоединились к нам, особенно знаменитые дивизии «Адольф Гитлер» и «Мертвая голова». Эти элитные солдаты, проезжая мимо нас, кричали: «За один месяц мы вернем Киев!»

Наши поезда катили по югу Польши под бледно-голубым чистым небом. Женщины в темной одежде и зеленых шляпах покинули свои маленькие глинобитные хижины и шли по грязным тропинкам в раскрашенные деревянные церкви.

Мы вдыхали ледяной аромат почвы.

На следующий день на рассвете мы ненадолго остановились в Лемберге, где получили огромное количество зимнего обмундирования: теплое белье, валяные сапоги, белые маскхалаты, шерстяные башлыки.

Под грузом этих одеяний мы чувствовали себя неуклюжими, плохо соображая, как упаковать все это имущество. Однако мы помнили ужасную зиму 1941 года на Донце, когда наши жиденькие мундиры насквозь пронизывал ледяной северный ветер. На этот раз командование приняло необходимые меры предосторожности. И все-таки мы получили многовато всяческого добра, поэтому умные головы уже спрашивали себя: как именно они будут хранить такое огромное количество багажа, когда настанет пора пеших маршей и грузовики не смогут сопровождать нас.

Но в общем наши солдаты испытывали детскую радость при виде теплой одежды. Вскоре каждая багажная повозка была набита дарами Санта-Клауса.

Мы пересекли Галицию, которую уже поливали осенние дожди. Затем длинные поезда повернули на юг. Далеко на западе синели горы. Огромная мутная река, на берегах которой росли камышовые дебри, проскользнула под мостом. Мы пересекли Днестр и попали в Бессарабию.

С этого момента мы двигались по дорогам, забитым настолько, что нам требовалось от 15 до 20 дней, чтобы попасть из Лемберга на фронт. Массы солдат, возвращавшихся из отпусков, совсем не рвались поскорее попасть на фронт и искали возможность оттянуть неизбежное. В направлении Одессы во множестве неслись спальные вагоны и вагоны-рестораны. Со станционных платформ, куда мы выбирались, чтобы размять кости во время остановок на 40 и даже 50 часов, мы могли видеть ярко освещенные роскошные вагоны.

Но в целом движение было почти парализовано.

Бармены проскакивали без задержки, а вот армия либо не двигалась вообще, либо шла совсем крошечными шажками. Наши поезда застряли в Румынии на одноколейной линии.

Постепенно мы уверились, что направляемся в Крым.

Крымский полуостров уже был отрезан от материка советским наступлением, но немецкие подкрепления отправлялись из Одессы морем. Поэтому мы совершенно не удивились, когда однажды утром увидели красные стены старой крепости в Тирасполе, расположенные на высоком правом берегу Днестра.

С другого берега реки мы видели однообразные избы, колодцы с длинными черными журавлями, миллионы стеблей подсолнухов, серых и обезглавленных, что было верным признаком приближения зимы.

Но поезд останавливался на мрачных станциях, совершенно очевидно повернув на восток. Поход в Крым завершился. В течение двух дней мы непрерывно катили вверх. Северо-восток, северо-восток, северо-восток. Огромные украинские станции, занесенные снегом, пролетали мимо. Счастливые женщины, выглядевшие сильными и полными в стеганых одеждах, жевали подсолнечные семечки и плевали шелухой, как если бы они работали грузчиками в грузовых доках.

Мы подъезжали все ближе и ближе к Днепру, но далеко к северу от Днепропетровска. Мы уже могли слышать отдаленную артиллерийскую канонаду.

Наконец вечером мы заметили яркие отблески пламени справа от себя и такие же яркие отблески слева.

Поезд двигался вперед еще несколько часов, втискиваясь между этими фейерверками. Мы все глубже и глубже лезли в какое-то бутылочное горлышко. Советские самолеты обстреливали дорогу. Перед нами появились горящие здания. Это была Корсунь.

Мы высадились там посреди ночи.

Ольшанка

Нам предстояло занять позиции примерно в 30 километрах восточнее Корсуни.

Нашим 354 машинам потребовались три дня, чтобы проделать последний отрезок путешествия, на который обычно уходили два часа.

Чудовищная река грязи, этой ужасной русской грязи, густой, как смола, залила все дороги. Ее глубина доходила местами до полуметра.

Наши новые водители были вынуждены вести машины по этой липкой массе, они нещадно вырубали вишневые сады, чтобы проложить новый путь. Буквально перед самым лесом мы влетели в огромное болото. Там пришлось двигаться по гати, сколоченной из тысяч бревен. Мы тряслись, как в лихорадке.

Тропа, которая пересекала сосновый лес, тоже была устлана бревнами, но не из-за грязи, а из-за мелкого песка, в котором любая машина немедленно утонула бы до самого мотора.

Большевики прекрасно знали сложности этого маршрута. Поэтому лес буквально кишел партизанами, которые по ночам весьма умело ставили мины. Утром на них взрывались две или три машины. Это была стандартная ежедневная плата.

Через каждые 500 метров были построены огромные бревенчатые бастионы, похожие на африканские форты. Там жили ремонтные команды, укрываясь за внушительными стенами.

Восточнее сосновый лес выходил на Днепровскую равнину.

В Белозерье, большой деревне, растянувшейся на несколько километров, располагался штаб переформированной дивизии СС «Викинг». Нам предстояло сражаться вместе с ней до лета 1944 года.

Прекрасно вооруженная, полностью моторизованная, укомплектованная тысячами молодых мужчин, крепких, как лесорубы, дивизия «Викинг» получила задачу оборонять Днепр, уже обойденный с северо-востока и с юга дивизиями Сталина.

Советские войска выбросили парашютные десанты на правый берег в районе Белозерья, как раз когда отступающие немецкие дивизии отходили на левый берег и толпились у моста, ожидая своей очереди переправляться.

Вражеских парашютистов сразу обнаружили. Многие были уничтожены в последовавших схватках, уцелевшие были отогнаны в большой лес возле Черкасс. Там они связались с многочисленными партизанами.

Зона, которую нам выделили, располагалась южнее сектора дивизии «Викинг» и граничила с западной опушкой леса. Парашютисты и украинские партизаны несколько недель действовали в этом лесистом районе на правом берегу Днепра. Они установили связь с главными силами Красной Армии, которая форсировала реку ниже по течению.

Лес с запада выходил на реку Ольшанка, которая имела ширину от 15 до 20 метров. Река текла с юга и проходила рядом с деревней Староселье, потом ненадолго поворачивала на северо-запад, затем снова поворачивала к деревне и текла на восток. Она проходила через деревню Байбузы, стоящую на холме на левом берегу. На другом берегу реки на самой опушке леса находилась занятая противником деревенька Закревка.

Ольшанка вертелась и крутилась между утесами. Через 5 или 6 километров она подходила к четвертой деревне — Мошны. Затем Ольшанка окончательно скрывалась в лесу. Она становилась шире, и здесь через нее был перекинут бревенчатый мост. Каждая изба имела рыбные ловушки, сети и другие рыбацкие снасти. Деревню украшала великолепная церковь с внушительным куполом.

От Мошны Ольшанка снова поворачивала на восток. И уже в самом конце ковыльной степи под хмурым ноябрьским небом раскинулся город Лозовок. Высокие белые дюны возвышались над рекой, впадающей в Днепр, между островами золотого песка и черными елями.

Такова была местность, на которой впоследствии разыгрались жестокие бои.

Прежде всего нам нужно было занять населенные пункты Мошны и Байбузы.

Значительная часть сил нашей бригады отправилась в Мошны, к тамошним рыбакам и обгорелому мосту.

В качестве командира 3-й роты я должен был оборонять Байбузы. Рота почти целиком состояла из горячих голов из организации «Молодые рексисты», которые прошли тщательную подготовку, чтобы впоследствии занять руководящие должности. Эти парни 16 и 17 лет были людьми кристальной чистоты и идеализма.

Я прибыл вместе с ними в Байбузы. Две длинные линии изб стояли на вершине холма. Ниже этих крытых соломой домишек местность начинала плавно понижаться в сторону Ольшанки. Загадочный лес внимательно следил за нами.

Русские хорошо укрепились на опушке, или, по крайней мере, так казалось, потому что они ничем не выдавали своего присутствия. Мы расставили свои минометы, пушки, зенитки и противотанковые орудия. Пехота заняла позиции.

Деревня была спокойной. Лес был спокойным. Среди серых подсолнухов не было видно ни одной спины ползущего человека. Я устроил командный пункт в первой избе с юго-запада.

В 20.00 в темноте грохнул одиночный пушечный выстрел.

А через пять минут мой командный пункт, изрешеченный зажигательными пулями, вспыхнул словно факел, его золотое пламя разбрасывало мириады искр.

Он осветил весь холм.

Тем не менее после взрыва мы не услышали ничего, хотя несколько коричневых фигур проползли мимо, когда пробирались обратно к берегу реки. Внизу, в густом кустарнике, горящие глаза следили за пожаром.

Бой между нами и лесом начался.

Молчаливый лес

Мы обосновались на новом участке Украинского фронта 21 ноября 1943 года. Через несколько дней, чтобы испытать своих новобранцев и получше узнать местность, я с первыми проблесками дня переправился на советскую сторону.

Деревянный мост Байбузы — Закревка еще стоял, эту хрупкую деревянную конструкцию должны были взорвать и русские, и мы, но и русские, и мы на всякий случай сохранили ее.

Мы повернули на юг. Группой около десяти человек мы пересекли поле стеблей подсолнуха и вышли к реке Ольшанка. Вода была ледяной и доходила нам до пояса. Я разместил на другом берегу реки пулемет, чтобы прикрыть отход. Затем мы долго ползли через болото, прежде чем добрались до леса.

Высокие ели молчали, на золотом песке не было видно ни единого следа. На полянке мы нашли стадо и двух пастухов. Это было все.

Чтобы вернуть большевикам поздравления, которыми нас встретили в первый же день, мы на обратном пути подожгли три стога, стоявшие недалеко от вражеских позиций.

Вернулись мы с пустыми руками. Лес хранил свои секреты.

Когда мы закончили сооружение траншей и брустверов на восточной и юго-восточной окраинах деревни Байбузы, командир корпуса, как и следовало ожидать, отдал приказ сменить позиции и передвинуться вперед, на правый берег Ольшанки.

Теперь нашим войскам предстояло построить лагерь в чистом поле. Но хуже того, приближалась зима. Наверху, в Байбузы, мы были вынуждены искать укрытие в жалких хижинах, построенных на совершенно голой местности, на глиняных стенах которых выступала вонючая вода. Но, по крайней мере, у нас была крыша над головой и два крошечных окна. Внизу была пустынная грязная равнина или мокрый песок на открытом речном берегу.

Мы расположили свои огневые точки на обрывах или возле маленького мостика у Закревки. В 200 метрах от Ольшанки стоял большой холм, увенчанный березовой рощей. Мы сделали его осью нашей обороны. Под покровом ночи мы перетащили туда зенитки. Холм теперь окружала сеть траншей, прикрытых колючей проволокой.

Через две недели нашей бригаде приказали расширить свой участок еще дальше на юг до деревни Староселье. Новый сектор уходил в степь до деревни Ирдынь, находившейся в руках красных. Между этим населенным пунктом и нашими бункерами находилось широкое раскисшее поле. В этой трясине торчали кусты орешника и ежевики, камыши.

Шел снег. Кое-где в заснеженной степи виднелись заячьи следы. Закаты были зловеще красными.

Для наших парней наступило трудное время. Часто, когда патрули отправлялись в дорогу, тонкий лед обламывался под ногами. У нас участились случаи обморожения ног.

Но все эти помехи ничуть не повлияли на наш моральный дух, который оставался по-прежнему высоким. Когда требовалось отобрать 6 человек для патруля, каждый из моих 80 парней приводил себя в порядок, надеясь, что теперь-то настанет его черед.

На другом фланге нашего участка в Мошны парни старательно окапывались.

По крутому берегу реки бежала тропинка. В расположении противника среди лиловых и пурпурных деревьев можно было различить развалины монастыря. Наши люди копали и улучшали траншеи, пока патрули осматривали правый берег, все еще утыканный кукурузными стеблями.

Русские появлялись по вечерам, осторожно нащупывая дорогу.

Наши солдаты в темноте тоже переправлялись на другой берег реки.

Поля, покрытые липкой черной грязью и присыпанные первым снежком, были усеяны минами. По ночам мы могли ждать взрывов. Вспышка, грохот, крики, и те, кто выжил, возвращались назад, истекая кровью.

Один из таких, маленький шахтер из Шарлеруа, которому исполнилось всего 17 лет, стройный, как девушка, потерял обе ноги и руку, оторванные в ходе такой вылазки.

Около месяца он провалялся в полевом госпитале в Корсуни. Он худел буквально на глазах, но все-таки улыбался при каждом нашем посещении. Его немного утешило награждение Железным Крестом. Он так и умер, держа в руках орденскую ленточку, словно гладил райскую птицу.

Лес оставался таким же загадочным, как и прежде.

Тем не менее каждую ночь люди проскальзывали мимо наших постов, ловкие, как леопарды. Мы могли слышать в темноте приглушенные голоса, которым издалека отвечали их товарищи. Мы понимали, что это сигналы, мы чувствовали их присутствие. Иногда наши часовые стреляли. Но утром мы не находили ни следов крови, ни отпечатков ног.

Нам очень хотелось увеличить численность патрулей. Я сам ходил с ними и проводил ночные часы, скорчившись в траншее вместе с одним из часовых. Но мы ничего не видели. Это просто повергало нас в отчаяние, так как каждое утро у нас в тылу на минах подрывались все новые грузовики.

С наступлением темноты деревня оживала. Подавались какие-то сигналы. Они прятали партизан. Красные бесшумно скользили в темноте в своих кожаных сандалиях. Они знали каждый сантиметр территории. Они были неуловимы.

За целый месяц ни мы, ни дивизия «Викинг» не захватили ни единого пленного.

Кровь в кустах

Любой ценой нам требовалось узнать, что же происходит в этом бело-фиолетовом лесу.

Кое-что нашептали крестьяне. От них мы узнали, что около десяти тысяч человек скрываются в лесном массиве около Черкасс.

Но где?

Они получают оружие. Мы видели со своих передовых постов, что красные строят многочисленные блиндажи и подтягивают противотанковые орудия, часто переставляя их с места на место.

Но мы видели только первые сотни метров. Что происходит дальше, под покровом сосен и мощных дубов, тянущихся до Днепра на восток и Черкасс на юго-западе?

Каждая изба представляла собой загадку.

Наши соседи были дружелюбны, как и все крестьяне на Украине. Они проклинали коммунизм, который поработил их, разрушил их жизнь, уничтожил церкви. Но иногда они бестактно ругали немецкую администрацию. У некоторых семей либо отец, либо сын скрывались в лесных логовищах неподалеку.

Я тщательно проверил все и понял, что моя деревня Байбузы счастлива, несмотря на войну. Валлоны дружелюбны по натуре. Они быстро сходились со своими хозяевами, становились друзьями и дарили им маленькие подарки.

Я начал снова проводить церковные службы. Чудесный священник вернулся из леса, где он скрывался 23 года, и служил по воскресеньям с рассвета до полудня, одетый в пурпур и золото. Вся деревня собиралась на церемонию, отбивая сотни поклонов, сотни раз целуя землю, целыми часами вторя монотонным и чувствительным молитвам, которые надрывали вам сердце. Десятки икон сияли при свечах своими медными и серебряными окладами. Желтобородый священник крестил детей, родившихся на этой неделе. Он непрерывно давал детям целовать иконы, одну за другой. Затем он торжественно проносил каждого малыша по церкви, поддерживая их головки. Он держал их на вытянутых руках, так чтобы вся деревня могла видеть ребенка и порадоваться появлению нового прихожанина. Наконец он возвращал измученного малыша худым матерям, которые были одеты бедно, как и все жители Байбузы, но все-таки не скрывали своей гордости.

Вне зависимости от того, был ночью бой или нет, я регулярно посещал православную службу утром в воскресенье вместе со старыми крестьянами, носившими окладистые бороды, дородными мамашами и вшивыми ребятишками. После нескольких часов православной молитвы наш капеллан начинал католическую мессу. Ни один из украинцев не покидал церковь. Эти люди соскучились по религиозным службам, они искренне преклоняли колени и продолжали молиться.

Помогая старому хозяину моей избы, который потерял ногу во время прошлой войны, я возвращался на свой командный пункт, весь покрытый насекомыми. Однако меня потрясала восхитительная простота манер и вера этих крестьян.

Тем не менее из этих же маленьких домиков каждую ночь крик совы сообщал что-то важное партизанам.

Мы не могли злиться на наших крестьян за их отеческие чувства, но бдительно следили за ними.

Их наивная простота в конце концов преодолевала наши западные комплексы. Они любили своих соотечественников, которые стреляли в нас с опушки леса. Но точно так же они питали привязанность к нам, так как мы жили в их деревне под их крышами, привязанность такую же простую и сильную.

По вечерам я накидывал свой белый халат, надевал патронташ на казацкий манер, когда наша мамаша стояла на коленях перед иконами. На рассвете, когда я возвращался из патруля, старики уже ждали меня. Я опускал свое оружие, заиндевевшее на холоде. Я не погиб! Бедные люди, ласковые и добрые, которые каждый раз молились за нас, приняв нас в своих домах, как сыновей, в то время как их собственные дети подкарауливали нас в лесу.

Мы получили приказ прочесать лес. От нас требовалось найти врага и захватить пленных.

Дважды взвод моей роты пересекал реку Ольшанка. Я отправлял по 50 человек. К рассвету они доходили до лесистых холмов за Закревкой.

Лес был просто серией возвышенностей, на которых нельзя было устроить боевые позиции. Теперь наши солдаты могли заявить, что действительно контролируют район. Новые вершины, покрытые кустами, возвышались над нами, с них противник мог уничтожить нашу роту в считаные минуты. Люди углубились на два километра в лес. Они обнаружили тропы, следы повозок и отпечатки сапог. Но не прозвучал ни один пистолетный выстрел. Противник спрятался, притворившись мертвым, или ушел под землю. Наша экспедиция обнаружила только двух трусов, которые сразу бросились наутек, скинув полушубки, чтобы бежать быстрее.

Это была единственная добыча, которую мои парни притащили назад.

1-я рота также получила приказ прочесать местность. В 04.00 пятнадцать добровольцев под командой молодого офицера с пылким темпераментом молча вошли в ледяную воду Ольшанки и исчезли в темноте.

Они добрались до старого монастыря. В этот момент они прошли первые советские посты, но ни одно предупреждение не прозвучало в ночи.

Первые отблески света тронули ветки. Сизый рассвет поднимался над Днепром. Лейтенант и его 15 подчиненных продолжали идти вперед.

Они услышали рев скота, увидели следы. Осторожно пробираясь от куста к кусту, они добрались до вершины холма. Всего в нескольких метрах от них стояли двое советских часовых! Долгожданные пленники были в их распоряжении!

В мгновение ока они бросились на часовых, сбили их на землю и связали. Никто не успел крикнуть. Наши люди отошли на 30 метров в сторону, чтобы спуститься на дно небольшой долины, а потом вернуться.

Но там оказались несколько ледяных луж. Один из двух пленных внезапно опрокинул конвоира и бросился бежать. Его застрелили, но этот выстрел вызвал тревогу. В считаные секунды на наших солдат бросилась целая армия, армия таких людей, каких нельзя было даже представить.

Наши товарищи, захватившие двух часовых, сами того не зная, дошли до входа в большой партизанский лагерь, спрятанный за холмом. Сотни вооруженных гражданских кинулись на них и окружили.

И кто были эти бойцы? Не только одни мужчины, но также шайка растрепанных женщин и куча грязных мальчишек 13 или 14 лет, вооруженных автоматами.

Наши патрульные немедленно образовали кружок. Но их атаковали более 400 советских партизан.

Молодой лейтенант погиб одним из первых, получив пулю в голову. Остальным требовалось немедленно вырваться из ловушки. Попытка вернуться назад была нереальной, так как путь отступления был отрезан. Из-за каждого дерева по ним били автоматные очереди.

Единственной возможностью спастись была отважная попытка прорваться прямо через советский лагерь, а уже потом постараться выскочить из окружения. И они бросились вперед мимо коров, овец, костров, землянок. Наши солдаты сражались отчаянно и посеяли панику среди старых оборванных женщин.

Но только двое наших товарищей избежали гибели. Они долго бродили по лесу, пока однажды ночью наш дозор не подобрал их, полумертвых от холода и усталости.

Самые сильные немецкие дивизии в начале декабря 1943 года начали контрнаступление с целью отбить Киев. Сначала наступление развивалось успешно, немцы прорвали фронт у Житомира и продвинулись дальше на 80 километров.

Однако снова они были остановлены грязью и откатились назад с огромными потерями.

Вместо того чтобы кардинально изменить положение, эта попытка резко его ухудшила. Теперь уже мы оказались под угрозой удара с севера и северо-запада. Одновременно на юге дивизии советского генерала Конева нанесли мощный удар, развивая успех, они продвинулись далеко за Днепр в направлении Кировограда и Умани. Мы могли видеть на опаловом горизонте огромные красные пожарища, отмечавшие продвижение врага.

Штаб армейского корпуса очень хотел знать, что намерены делать русские в центре нашего сектора.

Фронт на севере трещал, фронт на юге разваливался. Но что готовится прямо напротив нас на востоке, в проклятом лесу возле Черкасс?

Пришел приказ провести более крупную операцию, которую следовало начать на рассвете 3 декабря. План был очень смелым. 300 наших солдат должны были тайно, под покровом ночи, пройти 3 километра по глубокому болоту, которое отделяло лес с юго-запада от Староселья.

Колонна должна была просочиться между советскими постами охранения, а затем войти в лес позади вражеских позиций. Ей требовалось пройти несколько километров в направлении на север и дойти до высот у деревни Ирдынь.

В назначенный час 300 человек должны пойти на штурм. Они нанесут красным удар с тыла и уничтожат их.

Я должен был командовать операцией. Вечером 22 декабря я оставил свое завещание на маленьком деревянном столе в избе и отправился навстречу новым приключениям.

Ирдынь

Предполагалось, что мы будем в Староселье в полночь. Снова шел снег.

Нашим грузовикам потребовались 4 часа, чтобы по бревенчатой дороге пройти 15 километров, после чего мы пересекли сосновую рощу к юго-западу от исходного рубежа. Нам пришлось сделать этот крюк, чтобы противник не сумел раскрыть наши планы.

Из Староселья мы спустились к болотам. Нам следовало подойти к ним с юга от позиций, которые следовало уничтожить, поэтому красные в Ирдыни совершенно ничего не подозревали.

2-я и 3-я роты Валлонского легиона действовали совместно. Отделение немецких саперов, имевшее большой запас мин и огнеметов, сопровождало нас. Их задачей было уничтожить все укрепления в Ирдыни после нашего штурма. Наши пехотные роты должны были развернуться в лесу восточнее Ирдыни по всей ширине населенного пункта. Затем предполагалось ударить по русским, захватить весь район и удерживать его столько, сколько потребуется саперам для уничтожения укреплений. После этого вероятный исходный район для советского удара в центре наших позиций будет полностью уничтожен минами и огнем, а нам следовало как можно быстрее пересечь трясину и вернуться на свои позиции.

Мы взбирались по крутой тропе в полном молчании. Затем колонна пошла по снегу вниз. Время от времени кто-то из солдат поскальзывался и падал, теряя пулемет и шлем, и катился на дно оврага.

Колонна остановилась на границе болот. Было уже почти 04.00. Полная луна очень кстати скрылась среди набежавших облаков.

Таинственные черные болота расстилались перед нами, полные опасных ловушек и капканов.

Разведчики пошли вперед. Еще накануне ночью они пытались пересечь болота и потому более или менее представляли путь. Я следовал за ними, а за мной одной колонной шли все 300 человек, которые больше всего опасались как-то нашуметь.

Почти всюду лежал снег, перемешанный с водой и грязью.

Мои солдаты в толстых зимних одеждах просто взмокли. Их лица покрылись крупными каплями пота под толстыми шерстяными башлыками. Иногда нам приходилось пересекать ручей по низкому деревянному мостику. Тогда их сапоги ужасно грохотали. В непроглядной тьме солдаты поскальзывались и часто оказывались по пояс в ледяной воде.

Но вдруг совершенно неожиданно на юго-востоке завыла сирена. Мы подумали, что все пропало. Все дружно бросились ничком прямо в грязь, но сирена продолжала вопить.

Ничего не случилось. Мы так никогда ничего и не узнали об этом случае. Вероятно, где-то на другом участке объявили тревогу. Эти истошные вопли продолжались еще минут двадцать.

Мы двинулись дальше.

Мы уже могли различить в темноте неясные очертания особенно больших кустов. Они росли на берегу. Но там же должны были находиться и вражеские посты.

Мы двигались исключительно осторожно, что никак не выдать своего присутствия. Это стало бы настоящей трагедией, если бы русские внезапно обстреляли солдат, измученных долгим переходом, которые могли отступать только через затопленные болота.

Я добрался до маленького кустика. Потом ко мне присоединился солдат, еще один… Все наши 300 бойцов пересекли болото скрытно, как летучие мыши. Мы нырнули в лес. В призрачной тишине солдаты несколько минут отдыхали, упав на снег.

Теперь нам следовало выбрать правильное направление. Русские посты справа и слева были достаточно далеко, либо их часовые спали слишком крепко, уверенные, что никакой противник не сумеет ночью пересечь 3 километра трясины.

Но в результате несколько сотен человек оказались в тылу русских войск. Нам оставалось пройти осторожно еще 4 километра, чтобы оказаться прямо на восток от советской базы в Ирдыни.

В полном молчании мы продолжили ночной марш глубоко в тылу врага вдоль вымощенной бревнами дороги через густой лес. Разведчики и саперы, которые имели миноискатели, шли в 50 метрах впереди нашей колонны.

Держа пальцы на спусковых крючках, мы следовали за ними по обочине дороги, готовые в случае атаки немедленно нырнуть в лес.

Но было лучше не думать о вражеской атаке в подобной ситуации, далеко в тылу противника, без всякой возможности получить помощь или бежать. Если бы противник хотя бы заподозрил, что 300 человек крадутся рано утром позади его позиций, он наверняка постарался бы поймать нас. Раньше или позже, но мы были бы уничтожены, несмотря на любое сопротивление.

Небо постепенно светлело.

Мы уже почти добрались до цели. Я послал пехоту на опушку леса к Ирдыни. 2-я рота имела приказ занять исходную позицию для атаки с юго-востока. Хотя людям приходилось идти по компасу, они двигались достаточно быстро. 3-я рота должна была атаковать с востока. Под прикрытием деревьев они почти окружили окраины деревни, довольно обширные, кстати сказать, как у всех русских населенных пунктов.

Снег пошел еще гуще. Я распределил своих солдат среди молодых елочек, так как понятия не имел о расположении вражеских дозоров. В любую секунду могла начаться суматоха. Я хотел ждать до последнего момента. Если что-то сорвется, когда еще мы сумеем забраться на восток от Ирдыни? Нам требовалось любой ценой сразу добиться успеха, но при этом не потревожить противника.

Мы долго ползли по снегу, чуть ли не полкилометра от опушки. Под собой мы видели крыши Ирдыни, несколько завитков дыма, хилые изгороди.

Мы двигались уже 20 минут, когда я заметил двух советских солдат. Вероятно, они все-таки что-то услышали. Они носили свои странные меховые шапки с ушами. Русские встревоженно смотрели в нашу сторону.

Мои солдаты замерли в снегу. Чуть приподняв голову, я осмотрел местность. Рядом проходили другие русские, человек тридцать, все с автоматами в руках.

Мы поползли дальше. Русские двигались параллельно нам. Совершенно очевидно не догадываясь о том, что происходит поддеревьями. Линия фронта находилась в совершенно противоположном направлении, на западе, а не на востоке. Если их что и беспокоило, то явно не с той стороны, где мы находились. В конце концов, почему потрескивает мертвое дерево? Почему шуршат ветки?

Сопровождаемые этим странным эскортом, мы продвинулись еще на 50 метров или около того. Цель была просто соблазнительной: пара очередей, и эти 30 красных будут мертвы. Я делал отчаянные знаки своим людям, чтобы они ни в коем случае не поддались искушению. Нашей задачей было не убийство этих 30 солдат, а захват Ирдыни. Единственное, что сейчас было важным, — как можно дальше забраться на восток.

Слева мы уже могли различить центр населенного пункта.

Внезапно загремели выстрелы. Прямо перед нами находились два советских бункера, расположенные в лесу. Они и открыли огонь. Согнувшись, мы бросились туда. Русские, волосатые гиганты, отчаянно отбивались. Мой автомат разломился пополам прямо у меня в руках. Я схватил автомат одного из раненых и прыгнул прямо между укреплениями красных. Наши солдаты прижали красных к земле. Те, кто остался жив, в панике бежали в деревню. Мы погнались за ними.

После захвата блиндажей нам предстояло схватиться уже со всем советским гарнизоном, немного сбитым с толка, но все равно сильным. На юге я мог слышать шум боя, который вела 2-я рота. Блиндажи открывали огонь один за другим. Десятки домов уже горели, доказывая, что саперы свое дело знают. Дожидаясь, пока 2-я рота присоединится к нам, мы должны были прочно держать свои позиции.

Красные открыли ответный огонь из множества пулеметов, минометов и пушек. Снаряды и мины сыпались вокруг нас, оставляя на белом снегу серые проплешины.

Я был ранен в правую руку, вокруг падали люди. Местность была абсолютно голой до самых домов. Несколько человек попытались было добежать до первой избы, но нам пришлось откатиться назад к деревьям вниз по заснеженному склону, когда пулеметы открыли бешеный огонь. Снег вокруг был усеян крошечными красными точками, похожими на вишни, но это были не ягоды, а человеческая кровь.

Танки с противоположной стороны Ирдыни увидели наши ракеты. Они двинулись вперед, чтобы поддержать атаку. Их снаряды пробили во вражеской обороне бреши, через которые мы могли войти. В результате мы заняли центр деревни, где установили пулеметы, которые тут же начали избиение противника. Еще несколько мгновений ожесточенной борьбы, и красные обратились в бегство по всему сектору, их отбросили к лесу на северо-востоке.

2-я рота продемонстрировала свою отвагу, а самые смелые бойцы даже присоединились к нам в боевом порыве. Ирдынь была захвачена. Более 80 русских погибли в рукопашной схватке, их тела валялись повсюду, залитые кровью. Многочисленные раненые ползли по снегу. В плен попал всего лишь один человек, не имевший ран, один-единственный.

Немецкие саперы действовали, как всегда, медленно и методично. К счастью, в деревне не было гражданского населения. Укрепленные блиндажи, взорванные минами, взлетали на воздух, а затем падали назад неряшливой кучей досок. Весь колхоз был охвачен красными и золотыми языками пламени, эффектно смотревшимися на фоне хмурого рассвета. Еще час — и все укрепления красных будут полностью уничтожены.

Но мы быстро поняли, что этот час будет для нас очень тяжелым.

Шум боя быстро охватил весь лес. Со всех сторон к русским подходили подкрепления. Противник, отброшенный в густые заросли, начал обстреливать деревню. Отборные русские снайперы полезли на деревья. Мы развернули цепь солдат на опушке, но на нее обрушился прицельный огонь.

Немецкие саперы заторопились, они обязаны были довести дело до конца. Противник кружил вокруг нас, взяв в плотное кольцо. Что нам делать, когда придется начать отступление? Пытаться пройти 3 километра по открытому месту или снова отходить через вязкое болото?

Я приказал трем четвертям солдат начать отход. Тем временем мы предпринимали одну контратаку за другой.

Примерно через час почти вся колонна уже вышла из-под обстрела советских пулеметов. Мы видели людей в болоте, которые походили на мух, попавших на клейкую бумагу. Но в любом случае они уже были спасены.

Саперы наконец завершили свою титаническую работу. В свою очередь они тоже отошли. Теперь нас здесь ничто не задерживало.

Но уйти будет нелегко.

Нам потребовались три часа, чтобы пройти три километра по грязной заболоченной низине.

Я установил несколько пулеметов за окраиной деревни вдоль рельсового пути, который до войны использовался для доставки торфа из болот. С этой насыпи мы могли свободно расстреливать противника, прижатого к земле рядом с лесом.

Большая часть моего арьергардного взвода вошла в болота, неся с собой раненых. Некоторые из них понимали, что обречены. У молодого парижского металлурга (в составе нашей бригады воевали около 100 французских добровольцев) была оторвана рука и распорот живот. С лицом, искаженным от страданий, он требовал, чтобы его положили у стога. «Я хочу умереть, видя, как сражаются мои товарищи», — сказал он просто.

Большинство раненых уже не могли идти. У одного из моих юношей были прострелены оба легких. Он лежал на снегу, раздетый до пояса, с двумя маленькими розовыми дырочками на желтой коже, лицо его было совершенно зеленым. Мы чувствовали, что должны спасти этих парней любой ценой. Самые сильные из нас тащили их на спине, но грязь проваливалась под ногами. Когда мы пересекали ручей, часть раненых упала в воду, и мы лишь с огромным трудом сумели вытащить их оттуда.

Наш отход поочередно прикрывали две маленькие группы. Пока одна стреляла, вторая занимала позицию примерно в сотне метров позади ее. Когда вторая была готова открыть огонь, первая бросалась бегом, обходя ее с флагов, чтобы в свою очередь занять позицию позади второй.

Один из моих последних товарищей получил тяжелую рану в живот. Каждый из нас по очереди тащил его, пока мог. Наши спины были совершенно залиты его кровью. Мы смогли волочь его с собой до самого конца боя, однако он умер в госпитале два дня спустя, но умер свободным.

В полдень мы наконец пересекли болота и добрались до холма, на котором стояло Староселье, не бросив ни единого раненого и не потеряв советского пленного, который был так важен для нашего командования.

Мы присоединились к нашим танкам, которые поднимались по крутому склону, неся раненых, которых уложили на охапки веток.

Наш успех был полным. Ирдынь была совершенно уничтожена. Но мы не слишком радовались этому. Когда мы забрались в свои грузовики, то неприятно удивились тому, как много в них свободных мест.

Праздники

На Рождество 1943 года в каждом доме была поставлена рождественская елка, вместо снега украшенная ватой, позаимствованной у медиков.

Любое Рождество, которое я встречал на фронте, было обязательно печальным. Люди пели, пили, шутили. Но затем каждый вспоминал Рождество дома: раскрасневшиеся щеки, веселых детей, счастливую жену, веселые песни. Глаза затуманивались, когда перед мысленным взором проплывали эти далекие видения, а в действительности человек видел убогую хижину. И тогда солдат выскакивал наружу, и мы находили его плачущим в ночном одиночестве.

В этот вечер в нашей дивизии 15 человек покончили с собой, их сердца не выдержали долгих месяцев разлуки и страданий.

Я хотел посетить все блиндажи наших добровольцев. Среди снега и темноты мне пришлось проделать около 10 километров, заглядывая в каждое такое прокуренное убежище. Некоторые отделения, особенно укомплектованные молодежью, пытались делать хорошее лицо при плохой игре и встречали меня радостными криками, но я нашел гораздо больше мрачных лиц, чем улыбающихся. Один солдат, который больше не мог сдерживаться, бросился на землю и бил по ней кулаками, призывая своих родителей.

Ровно в полночь, когда все, кто еще держался, хором затянули «Святая ночь», небо расцветилось огнем, но это не был ангел-вестник или трубы Вифлеема. Это была атака! Красные, полагая, что в это время люди окажутся под столом, открыли огонь из всех орудий и перешли в наступление.

Но в действительности это стало облегчением. Мы вскочили на ноги. И снег, освещенный разрывами, трассирующими пулями и вспышками выстрелов, красными, зелеными и белыми сигнальными ракетами, превратил ночь в действительно праздничную. Вот так мы и провели сочельник, отражая попытки противника переправиться через реку Ольшанка.

На рассвете стрельба прекратилась. Наш священник причастил солдат, которые отделение за отделением приходили с позиций в православную часовню. Там наш валлонский священник, одетый в полевую форму фельдграу, служил вместе со старым деревенским попом в малиновой скуфейке.

Опечаленные и огорченные были утешены. Их родители, жены и любимые дети в это время слушали дома ту же самую рождественскую мессу и получали такое же причастие. Солдаты возвращались с просветленной душой, чистые, как бескрайняя степь, которая засверкала перед ними днем.

Вокруг избы, которую я использовал как наблюдательный пункт и командный пост, гранаты и снаряды разнесли практически все здания. Мой маленький домик, его три вишневых дерева и замерзший колодец каким-то чудом уцелели во время огневого налета. Старая крестьянка, которая с ужасом смотрела на зазубренные пробоины в стенах, все-таки вернулась в свою хибарку.

Но две ее соседки были разорваны на куски в рождественскую ночь, как раз когда они ели борщ. Снаряд влетел точно в маленькое окошко.

На фронте смерть встречается повсюду. Она только и ждет, чтобы кто-то потерял голову или отступил.

В бою испуганный солдат это мертвый солдат. Отвага делает человека сильным, даже почти неуязвимым. Со смертью нельзя примириться, но следует смело смотреть ей в лицо.

Наступил новый, 1944 год.

Мы предпочли бы, чтобы сразу наступило третье или четвертое января, чтобы дни сразу стали обычными, когда ты уже не думаешь вообще или думаешь как можно меньше.

Но нам пришлось ожидать новой атаки со стороны ублюдков. Неужели в эту полночь они повторят свой рождественский спектакль?

Мы получили приказ ожидать атаки. Предполагалось, что они атакуют накануне Нового года.

Два взвода моей роты в темноте выдвинулись на заснеженную равнину, пересекли реку и заняли позиции в кустарнике.

Третий взвод пересек Ольшанку в километре правее. Его задачей была провокация. Он должен был забраться в заросли ежевики в нескольких сотнях метров южнее Закревки и открыть сильный огонь, чтобы противник бросился крупными силами именно туда. В этом случае два остальных взвода сумели бы штурмом взять укрепления, находящиеся напротив деревни Байбузы.

Наши солдаты пошли в атаку. Противник в панике бежал.

Мы вернулись на рассвете. Я принес на спине молодого добровольца, который первым ворвался в советский блиндаж, но налетел на автоматную очередь.

Хотя оба его колена были раздроблены, он не издал ни стона. Его волосы, мягкие, как у ребенка, прилипли мелкими завитками к вспотевшему лбу. Бедный парень испытывал страшные мучения как раз в то время, когда во всем мире миллионы людей завершали праздничную ночь.

1 января, 05.00. Тусклое красное солнце поднималось над заснеженным лесом. Степь больше не казалась синей. В долине еще трещали выстрелы. А во всем мире в это время люди танцевали, люди пили, женщины смеялись, лица пьяных мужчин несли на себе отпечаток всех грехов, которые их отягощали. День медленно поднимался над белой степью, искалеченный юноша умирал, потому что он верил в нечто возвышенное, потому что его идеалы были настолько сильны и чисты, позволили принять мученическую смерть.

Утром я положил на сверкающий, как бриллианты, снег рядом со своей избой этого юношу с замерзшими кудрями. Его глаза больше не видели мир, ради спасения которого он умер.

Закревка

1944 год начался плохо.

Советские войска нанесли мощный удар на северо-востоке и юго-востоке нашего сектора. Их наступление получилось очень впечатляющим, и остановить его не удавалось.

Тем не менее наше командование отдавало приказы без признаков волнения, и мы также исполняли их. Мы были намерены удерживать слияние Ольшанки и Днепра до скончания веков.

Из Берлина прибыли несколько актрис, которые оказались в тылу у нас. Приезжавшие мотоциклисты расписывали прелести с необыкновенным темпераментом, чудь не забывая о приказах, которые они доставляли.

Тем не менее с каждым днем острия советских клещей сближались все больше позади нас.

Но мы не беспокоились о подобных вещах. Для солдата на войне существует только его участок фронта. Остальное — это дело генералов и журналистов.

На рассвете 4 января штурмовая бригада «Валлония» получила приказ поддержать атаку наших танков. Нашей целью была деревня Закревка, куда мы уже наведались 1 января. Теперь требовалось уничтожить укрепления, построенные в лесу позади деревни.

Кроме того, нам приказали достать пленных.

В 1941 и 1942 годах мы просто не знали, куда их деть. Однако теперь советские солдаты сражались насмерть и ускользали у нас между пальцев, увертливые, как ужи. Генерал Гилле, командир дивизии CC «Викинг», требовал по крайней мере пятерых пленных, чтобы проверить сведения нашей разведки.

1-я рота должна была пересечь Ольшанку в 03.00 и укрыться в лесу северо-восточнее Закревки, чтобы помешать советским подкреплениям вмешаться во время боя. Моя рота пересекала реку на надувных лодках в 02.00. Мы должны были подобраться к западной окраине Закревки и ждать начала штурма. 2-я рота наносила удар с юга, выйдя из Староселья по лесной дороге.

За ночь саперы должны были очистить эту дорогу от мин. В 05.00 в дело вступали танки, которые несли на броне наши основные силы. Они должны были идти прямо на Закревку. После этого пехота присоединялась к атаке, развернувшись между танками.

Это была рискованная операция.

Наши танки могли попасть на мины и подорваться еще во время выдвижения на исходный рубеж, хотя успех во многом зависел именно от них.

Моя рота укрылась недалеко от Ольшанки примерно в 300 метрах севернее вражеских наблюдателей. Наши длинные белые маскхалаты прекрасно работали на снегу. Я подполз к самой воде и оставался там более часа, прижав ухо к земле. Ни один шаг не прозвучал в промерзшей почве. Ни один всплеск не побеспокоил поверхность реки.

Саперы закончили надувать наши лодки и тихо спустили их на черную воду.

Нам предстояло двигаться вдоль троса, так как течение было сильным. Сто человек с помощью лодок переправились на противоположный берег.

Нам все еще предстояло пройти около километра, прежде чем достичь леса. Со своего маленького командного пункта чуть южнее Закревки я слушал посвист ветра, и нервы мои были напряжены до предела. Ветер дул над степью, но он не приносил никаких других шумов, ни шума моторов, ни щелканья курка.

Мои люди добрались до поросших лесом холмов.

Время шло. Вскоре мы услышали отдаленный грохот танков, вошедших в лес с юга. Наши саперы уже пробрались на вражеские позиции, разыскивая мины и обезвреживая их. Лес по-прежнему оставался немым. У меня все сжалось внутри, когда я подумал об этих отважных парнях, которые без всякой рисовки двигались вперед в холодной ночи, работали, ждали или ползли по снегу, чтобы передать приказ.

Было уже почти 05.00. Теперь рев танковых моторов и лязг гусениц стали совершенно отчетливыми. Красные, занимавшие опушку леса на юге, не успели даже толком проснуться. Наши солдаты, спрыгнув с танков, бросились в блиндажи с гранатами в руках.

Сонные красные похватали свои автоматы, но внезапность была полнейшей. Все быстро кончилось, они были либо убиты, либо ранены, либо захвачены в плен. Наши танки без остановки двинулись дальше сквозь лес.

Я выпустил сигнальные ракеты, как только ракеты 2-й роты прочертили в небе искрящиеся дуги. Часть моих солдат бросилась в Закревку с северо-востока и востока с тыла, чтобы встретить наши танки, идущие с юга. Остальные отогнали русских, стоявших у противотанковых орудий на лесистых холмах.

В рукопашной схватке валлонам не было равных, и она решила исход боя. Советский офицер, командовавший артиллерийской батареей, подорвал себя гранатой, когда увидел, что орудия потеряны.

Десятки отдельных схваток происходили в лесу. Люди метались между избами, в оврагах и вокруг стогов. Наше отделение связи было загнано на восточную оконечность поля боя. В несколько секунд пять специалистов, нагруженных телефонами и катушками с проводами, были схвачены. Русские утащили их в чащу леса. И больше мы их не видели.

Один из наших танков был подбит, но мы довольно быстро сумели отремонтировать его. Мы захватили внушительную добычу, буквально все, что можно было найти в Закревке.

Мы привели более 30 пленных, одетых, как обычно, в тряпье, однако сильных, как звери, подобно которым они жили в вонючих и грязных норах, выкопанных в земле.

Эти дикари питались тем, что находили в избах и на зимних полях, или тем, что могли отрезать от трупов: гнилые головки подсолнухов, початки кукурузы, заплесневевший хлеб.

Они обладали выносливостью троглодитов, но имели, помимо звериной силы, сверхсовременные автоматы с магазинами на 70 патронов. В грязных вещевых мешках, привязанных веревками на спине, они держали все, что им требовалось для ведения боев на протяжении двух недель.

Эти ободранные гиганты, косоглазые монголы с вытянутыми головами, жесткими черными волосами, щеками, толстыми, как свиной окорок, эти хищные азиаты, с блестящими глазами-щелочками, немытые, вонючие, несгибаемые, больше всего походили на доисторических чудовищ, если поставить их рядом с нашими молодыми солдатами, стройными и подтянутыми, с чистой кожей.

Мы погнали эту толпу к себе в тыл, как если бы мы гнали стадо диких свиней. Их грубые, жестокие лица смеялись, потому что мы не убили их немедленно и даже дали им сигареты.

Но хоть мы и захватили 30 дикарей, еще десятки тысяч стояли против нас. Не говоря уже о тех сотнях тысяч таких же дикарей, которые находились восточнее, севернее и южнее.

Ободранные толпы наступали.

И мы уже ощущали давление этой орды.

Первые трещины

Советские армии хлынули с севера и советские армии рванулись с юга, они сближались все больше и больше. На западе, в 80 километрах позади нас, не более 150 километров разделяли наступающие с двух сторон советские войска.

К 7 и 8 января мы уже могли поверить, что на Днепре все потеряно для нас. Надвигаясь с северо-востока, советские танки прошлись по тылам немецкой армии, преодолев сто километров двумя бросками.

Методы русских были простыми. Они грузили на танки охапки автоматов. Когда они входили в города, группы из пяти, шести или десяти танков сразу собирали гражданское население. Каждый оборванец, каждый сопливый пацан немедленно получал автомат. Через час, не имея никакой военной подготовки, триста таких башибузуков в отрепье уже сопровождали наступающие танки.

Советская армия пополняла свои ряды без всякого труда по мере развития наступления. Эти резервы человеческого «сырья» были поистине неисчерпаемы.

К счастью, удары красных 7 и 8 января имели только локальный успех, хотя и были исключительно отважными. Без всякой поддержки десятки советских танков прорвали фронт и вышли на оперативную глубину.

Немецкие танки, спешно переброшенные в район прорыва, сумели их окружить. У русских танков закончилось топливо. Экипажи попытались укрыть машины в кустах и замаскировать, но все они были обнаружены в течение трех дней и постепенно уничтожены.

Но тревога не ослабевала. Если русские отправят более крупные силы, атака наверняка увенчается успехом.

Честно говоря, наши позиции на берегу Днепра были плохими. Мы занимали кончик длинного языка. Дивизия «Викинг» и штурмовая бригада «Валлония» были единственными соединениями, прикрывавшими юго-восточный фас выступа. Рано или поздно их обязательно должны были отрезать.

Сразу после нашего прибытия сюда в ноябре 1943 года уже было очевидно, что мы обречены. В начале января 1944 года эта истина открылась буквально всем. Только ликвидация нашего выступа и выпрямление линии фронта могли спасти нас от неизбежного окружения.

Мы полагали, что наверху понимают ситуацию, так как мы получили приказ выйти из боя и отойти, чтобы занять позиции в 20 километрах дальше на юго-запад.

Это было здорово, но это был только первый шаг.

Предполагалось, что отход начнется в полночь. Мы уже провели рекогносцировку новых позиций. Все было готово.

Но в 23.00 из штаба дивизии пришел приказ, отменяющий все приготовления. Гитлер лично категорически потребовал удержаться на Днепре. Оставить Днепр для него было равносильно моральному поражению. Это также означало потерю позиций, с которых можно было начать наступление на Харьков и Донец. В любом случае, отход был отменен официально.

Солдаты консервативны по своей природе. Те, кто хоть немного был в курсе дела и уже отправился назад на грузовиках, с философским терпением вернулись на позиции в районе слияния Ольшанки и Днепра. Но те, кто слушал по радио советских коммюнике, и те, кто отмечал на карте движение советских клиньев на севере и юго-востоке, нервничали. Они понимали, что мы оказались в смертельной опасности.

Мощные удары сотрясали весь сектор. Дивизия «Викинг» была вынуждена отвести половину своих сил с Днепра и отправить их на запад в город Черкассы.

В другом секторе лес возле Теклино образовал большой треугольник, врезавшийся в наши позиции. Он целиком перешел в руки большевиков, и все контратаки были напрасны.

Генерал Гилле решил приказать валлонам атаковать этот лесной массив.

Вечером 13 января мы покинули берег Ольшанки в обстановке строгой секретности. Наше ночное путешествие на тяжелых грузовиках по снегу и льду на несколько километров привело нас в лес к Теклино.

Теклино

Штурм Теклино должен был начаться на следующий день 15 января.

Вечером на разведку исходного рубежа были отправлены офицеры. Сначала несколько километров мы ехали по шоссе на Черкассы. Потом мы свернули налево на кочковатую дорогу, которая вела к осиновой роще. Оттуда мы могли видеть весь нужный район.

Обширные заснеженные поля тянулись до самого леса у Теклино. Ближайшее, узкое рядом с нами, заметно расширялось к востоку.

Каждый командир роты получил свое задание и проверил совпадение карты с местностью. Сгустились сумерки. Деревья превратились в красочный пурпурный занавес. Глубоко встревоженные, мы рассматривали эти гладкие поля, эти голубые овраги, через которые нашим людям придется пробираться ночью к лесу, где затаился противник. Немцы, которые провели несколько бесплодных контратак, уверяли, что русские хорошо укрепились.

Артиллерийский полк дивизии должен был поддержать нас. Он развернулся в полном составе за грядой холмов на западе.

Несколькими днями ранее я стал адъютантом командира нашей бригады. Поэтому мы с ним в 03.00 встретились с генералом Гилле. Мы устроили импровизированный командный пункт, связанный телефоном со всеми нашими ротами.

В 01.00 наши солдаты начали с кошачьей осторожностью выдвигаться на исходный рубеж. Легкие маленькие санки, похожие на финские, позволяли доставлять боеприпасы. Каждые 15 минут на другом конце провода почти неслышные голоса командиров рот сообщали об их продвижении.

В 04.00 огонь нашей артиллерии обрушился на опушку леса.

Орудия дивизии «Викинг» были старыми. Они непрерывно прослужили полтора года во время кампании без всякого ремонта. Нам приходилось вести невероятно сложные вычисления, чтобы управлять огнем, однако стрельба оставалась потрясающе меткой. 4000 снарядов легли на голову врага, уничтожая одну траншею за другой, разнося в щепки деревья.

Наши солдаты, невольно пригнувшиеся во время огневого налета, от которого звенело в ушах, с криком бросились в атаку как раз в тот момент, когда артиллерия перенесла огонь на следующий рубеж.

Моя бывшая 3-я рота бросилась в рукопашную с такой стремительностью, что вскоре потеряла контакт с остальной бригадой. После трудного подъема она захватила два особенно крутых холма, на которых русские все-таки удержались в разрушенных траншеях, несмотря на обстрел.

Несколько молодых женщин в форме сражались особенно упорно, просто обезумев от ярости.

Наши солдаты не хотели убивать женщин. Тем более что эти были довольно симпатичными. Самая красивая из них дралась, как тигрица. В горячке боя ее нежная белая грудь даже выскочила из гимнастерки цвета хаки. Так она и умерла. Веснушки на ее лице сияли, словно зимний вереск, а ее маленькие замерзшие груди светились розовым. После боя мы забросали ее снегом, чтобы никто не мог побеспокоить останки.

После захвата этих упорно обороняемых позиций 3-я рота перешла к штурму блиндажей в лесу. Они были рассеяны на протяжении 4 километров. Но уже через километр сильно поредевшая рота с трудом удерживала захваченное. Она напрасно ждала, чтобы подтянулась остальная бригада, действовавшая левее.

Но остальным ротам в это время пришлось ничуть не легче.

Они сумели пройти 5 километров по лесистым холмам лишь с огромным трудом. Бой был исключительно упорным. Артиллеристы дивизии «Викинг» поддерживали действия пехоты, сумев согнать красных с вершин холмов.

Однако в этот момент артиллерия русских начала контрбатарейную стрельбу. Оказалось, что восточнее леса находятся несколько «Сталинских органов», которые могли выпустить по 36 ракет каждый, накрыв целый участок. Буквально за час мы потеряли 125 человек убитыми и ранеными.

С командного пункта мы видели, как наши маленькие санки скатываются с заснеженных холмов, унося раненых. Полевой лазарет был переполнен. Десятки людей в окровавленных повязках лежали на носилках и просто на снегу, кровь замерзала на морозе. Невыразимо страдая, они ждали своей очереди, ждали, когда врачи займутся ими, а окровавленные санки продолжали сновать взад и вперед к проклятому лесу.

Затем русские контратаковали и отбросили бригаду. Только 3-я рота удержалась, зацепившись за холмы, но в результате она была отрезана от остальных.

Мы вместе с командиром бросились вперед, чтобы остановить отступление. Но русский удар был фантастически силен. Мы уже понимали, что вскоре вся бригада будет выкинута из леса, если не считать 3-ю роту, потерявшуюся где-то там в чаще. После этого нас отбросят в открытое поле, где отступление превратится в избиение.

К 17.00 положение удалось стабилизировать, однако оно оставалось катастрофическим. Лес захватить не удалось. Бригаду от опушки отделяли только 200 метров. 3-я рота пропала. Ее могли уничтожить в любой момент.

Мы устроили импровизированный военный совет в избе на дне долины. Все скорбно кивнули. Генерал Гилле по своей привычке выждал 10 минут, ничего не говоря. Потом он крепко сжал челюсти, сверкнул запавшими глазами и встал.

«Продолжать атаку», — сказал он коротко. Он посмотрел прямо на нас, хмуро и серьезно.

«Вы должны захватить лес», — добавил он.

Наступила морозная ночь.

Температура опустилась до 20 градусов ниже нуля.

Солдаты на опушке дубового леса нигде не могли прилечь, они также не могли развести даже самого маленького костерка. Они замерзали насмерть, несмотря на зимнюю одежду. Им оставалось только закопаться в снег, пока часовые караулят наверху.

Саперы раскатали колючую проволоку и протянули ее между деревьями. Они заминировали подходы, кроме узких коридоров, которые были тайно отмечены, чтобы могли вернуться наши разведывательные патрули.

Мы попытались установить связь с 3-й ротой. Взвод, сформированный только из добровольцев, ушел в лес на северо-восток.

Но наша информация оказалась неточной. На самом деле 3-я рота не зашла так далеко, как мы думали. Зато взвод проскочил слишком далеко на восток и натолкнулся на сильно укрепленную позицию. Последовала безумная ночная схватка. Командир взвода, настоящий гигант с плечами шириной с дверь, ворвался в один из русских блиндажей. Солдаты вытащили его оттуда, потому что он получил автоматную очередь в живот. На перевязочном пункте он сопел, как паровоз. Все думали, что он обречен, однако, как ни странно, он выжил. Через восемь месяцев он вернулся в наш гарнизон Бреслау, такой же массивный, как и раньше, только теперь на груди он носил Железный Крест 1-го класса.

И все-таки многочисленные раны в живот подорвали его здоровье. Буквально через пару недель он понял, что не может больше жить, как все. Он взял на складе противопехотную мину, ушел на берег Одера и там взорвал сам себя.

На речном берегу мы наши только куски мяса и несколько костей — все, что осталось. На столе в казарме он оставил короткую записку: «Я не хочу жить инвалидом. Прощайте, друзья! Vive la Legion!»

Ночная атака отважного взвода не дала никаких результатов. Найти 3-ю роту так и не удалось. На следующее утро я лично предпринял попытку отыскать исчезнувших товарищей.

Танки нашей бригады стояли на северной опушке леса. Я улегся на броню одного из наших штурмовых орудий, и мы проехали по степи 2 километра на восток от исходного рубежа вечерней атаки. Именно там, как полагал штаб, должна была находиться пропавшая рота.

Но мы ошибались. На полпути к намеченной точке мы въехали в дубовую рощу, до которой было не более километра. Измученные и неспособные что-либо сделать, наши солдаты увидели внезапно появившееся перед ними самоходное орудие. Обрадованные, они стащили меня на землю.

После жаркой встречи, которую мне устроили, быстро выяснилось, что здесь находятся всего лишь несколько солдат. Водитель танка с огромным трудом привез меня назад, так как нас обстреляли и рядом взлетело более двадцати столбов снега и земли.

Но во второй половине дня наши саперы, которые старались растянуть изгородь из колючей проволоки как можно дальше на северо-восток, совершенно неожиданно нашли еще нескольких парней из 3-й роты, которые закрепились в юго-восточном конце своего сектора. Бедные парни посинели от холода. Они расположились среди 20 трупов русских. Мы быстро связались с ними, протянув линию над сотнями мин. К наступлению ночи нам удалось создать сплошной фронт.

Но эта была та еще ночь!

3-я рота удерживала захваченные ею холмы. В земле прямо под собой они обнаружили какие-то могилы, вырытые до наступления морозов, в которых могли спать два или три человека. Эти советские стрелковые ячейки были глубиной с гроб. Русские застилали их сухими листьями и, оказавшись внутри норы, закрывали вход куском брезента. В такие могильники никто не мог залезть, кроме ловких татар, монголов и сибиряков, которые прижимались друг к другу. В этом случае они чувствовали себя немного удобнее, согреваясь теплом тел, как дикие животные, сбивающиеся в клубок.

Наша молодежь заняла место мужиков, чьи окоченевшие тела, твердые, как камень, валялись повсюду. На этих двух холмах наши добровольцы захватили семь советских пушек. Немецкая артиллерия здорово им помогла. Местность вокруг была буквально перепахана снарядами, каждое дерево либо рухнуло, либо было расщеплено, получив сотни осколков. Кучи трупов лежали повсюду, мертвецы еще сжимали свои по_: вязки, круглые бородатые лица киргизов украшали красные от замерзшей крови бороды. Волосы девушек в хаки, лежащих навзничь, уже засыпал снег.

Нашим молодым солдатам такое жуткое соседство сделало ночь просто ужасной, да вдобавок этот сильнейший холод. Эти юнцы, как и знаменитые валлонские драгуны императрицы Марии-Терезии, едва ли набрали бы десяток усов на всю роту. Хотя в глазах у них мутилось от усталости, они всю ночь отважно несли караул среди ледяных трупов, которые постоянно приходилось отталкивать прочь.

Остальные роты на ночь расположились на земле, твердой, как бетон. Мы сумели построить импровизированные укрытия, натаскав обломки деревьев и сложив кое-как. Мы прижимались друг к другу, чувствуя, как холод заползает внутрь.

17 января прибыл генерал Гилле, чтобы проверить, как идут дела на нашем участке.

За его разведывательным броневиком шел танк. Он был набит шоколадом, сигаретами и коньяком. Солдаты прекрасно поняли, что означают эти подарки: нам предстояла новая атака.

В это трудно было поверить.

Лица людей были желто-зелеными, как лук-порей, впрочем, точно такими же были лица многочисленных советских трупов, валявшихся поблизости.

Ночь, когда мы завершали свои приготовления, была холодной и ясной.

Семьсот бункеров

Послать всю нашу бригаду на штурм леса у Теклино, как в первый день, значило обречь ее на верную гибель.

Мы больше не могли полагаться на эффект внезапности. Русские удерживали все высоты в глубине леса. Только какая-нибудь остроумная и отважная атака, специалистами по которым были наши солдаты, могла принести определенный успех.

Мы решили, что в полночь пять групп валлонов, вооруженные пулеметами, проскользнут по узким проходам в наших минных полях. Они потихоньку просочатся вглубь вражеских позиций. Им было приказано пройти как минимум 800 метров. Одно из этих отделений должно было отвлечь внимание красных, один человек должен был пойти на смертельный риск и изобразить бегство, чтобы противник поверил, что имеет дело с одиночкой-разведчиком.

Но нашей целью была не разведка. Мы собирались спрятаться и остаться там. Под покровом темноты наши группы должны были пересечь оборонительный пояс противника в тех местах, которые господствовали над окрестностями. Затем на рассвете, в тот момент, когда бригада пойдет на штурм, они должны открыть бешеный огонь из своих пулеметов в спину большевикам, которых наверняка собьет с толка стрельба в тылу.

Эти пять групп состояли только из добровольцев. У каждого пулемета в тылу врага должны были находиться по два валлона. Третий должен был вернуться к нам, чтобы сообщить о результате столь необычного задания и совершенно точно указать места расположения пулеметов.

Высоко над головой тут и там мигали яркие звезды. Красный диск луны, который мерцал между могучими кронами высоких дубов, окружал ореол гало. Но внизу, под ветвями мрак был непроглядным, лишь отдельные голубые отблески небесных светил прорывались там, где упавшее дерево образовало разрыв в сплошной завесе, закрывающей небо.

Несколько часов нам предстояло следить за тенями.

Русские тоже осторожно прощупывали нас. Трижды солдаты красных подрывались на наших минах, при этом мигала яркая красная вспышка. Наши наблюдатели каждый раз получали небольшую контузию, так как взрыв происходил совсем рядом с ними. «Еще один», — должно быть, бормотали они, оттирая замерзшие носы снегом. Затем в зловещем лесу снова воцарялась тишина.

Наконец наступила полночь. Наши парни, таща с собой пулеметы, поползли по секретным коридорам, которые наши саперы оставили свободными от мин.

Два часа, три часа ожидания, и наша тревога слегка ослабла.

Но холод был чудовищным. Мы мерзли, если ходили, и мерзли, если стояли на месте. Время от времени деревья вздрагивали от удара, когда очередной мужик касался растяжки мины.

Каждый из наших наблюдателей до рези в глазах вглядывался в темную лесную чащу. Если вылазка удастся, наши посыльные скоро прибудут к колючей проволоке, прикрытой минами. Их караулили и русские, и сама Смерть.

Взорвалась мина. «Помогите! Помогите!» — закричал кто-то. Это был первый из наших товарищей, который налетел на вражескую мину.

Он с трудом полз в темноте. Мы слышали, как он движется, слышали его тяжелое дыхание. Второй взрыв, еще более сильный, чем первый, потряс нас. Теперь бедняга налетел уже на одну из наших мин.

Нам пришлось ползти к нему, чтобы забрать. Он превратился буквально в груду рваного мяса, однако у бедняги еще хватило сил сообщить, что остальные добрались до места и все идет нормально.

Чтобы спасти остальных посыльных, которым также предстояло пробраться через советские минные поля, мы начали время от времени окликать их. Четыре раза мы слышали шепот. «Не двигайся, за тобой идут!» — шептали мы, когда наш отважный товарищ скользил по узкому коридору между минами и колючей проволокой, чтобы встретить посыльного и проводить на наш командный пункт.

К 04.00 стало ясно, что наша затея полностью удалась. Все пять групп расположились примерно в километре от нас на фронте предстоящей атаки. Одна из них устроилась даже в 1300 метрах, позади второй линии обороны русских.

Это было великолепно.

В 05.00, когда верхушки деревьев только начали окрашиваться в пурпур восходящего солнца, все наши роты прошли по очищенным от мин проходам, отмеченным белыми лентами.

Теперь оставалось только броситься на врага.

Это была хорошо подготовленная операция. Командиры рот несли с собой полевые телефоны, чтобы каждый из них был в курсе продвижения всех остальных. На правом фланге нам удалось быстро захватить холмы. Группа пулеметчиков, умело выбрав места, не только создала требуемое впечатление, но и хорошо поработала. Группы трупов русских лежали на склонах холмов.

В центре рота двигалась по более простой местности. Левое крыло, поддержанное танками, наступало вдоль опушки и также продвигалось довольно быстро.

По специальному приказу я снова на несколько часов принял командование 3-й ротой. Я прошел вместе со своими кадетами около 30 метров, чтобы избежать ненужных жертв. Земля была покрыта слоем снега толщиной полметра. Противник наверняка расставил свои ловушки.

Последовал страшный взрыв. Первые трое парней, которые шли в 25 метрах позади меня точно след в след, подорвались на вражеской мине. Я сумел пройти, не коснувшись ни одной из полутора сотен проволок, тянувшихся во всех направлениях. Но, увы, другим повезло меньше. Их ноги было страшно изуродованы. Через пять минут окровавленные култышки замерзли, превратившись в бледные палки цвета слоновой кости, твердые как камень.

Русские зима была безжалостной. Серьезная рана в конечность означала потерю конечности. Сани увозили пострадавших в тыл, пока мы продолжали двигаться вперед.

Противник соорудил прочные укрепления. Бой начал затягиваться. Мы дрались до вечера. На следующий день рано утром мы полностью заняли лес.

Перед нашим наступлением немецкая артиллерия в последний раз обстреляла вражеские позиции. Нам приходилось перешагивать через застывшие тела буквально на каждом метре территории. Но перед последней рукопашной схваткой красные зверски убили всех пленных. Одного молодого эсэсовца они просто распяли. Другие лежали еще живые, но их живот и ноги были залиты кровью. Чудовища отрезали им половые органы и затолкали в рот.

Несмотря на победу, вид этих зверств ужаснул нас.

За четыре дня боев мы захватили семьсот блиндажей.

Нам на смену пришли латыши в длинных белых куртках.

В 200 метрах от наших окопов сияла долина. Огромный лес у нас за спиной снова был свободен. Он снова окрасился в мирные цвета: белый, синий, лиловый. Покойники стали твердыми, как деревяшки. Они больше не пугали нас, как в первый день.

Наши роты одна за другой выходили из боя. Большие грузовики бригады ожидали солдат внизу в долине. Мы прошли по снежной тропе, извивавшейся вдоль высот, часто оглядываясь, чтобы увидеть вдали треугольник леса у Теклино.

Совсем маленький треугольник. Но запомнили мы его навсегда.

Ловушка захлопнулась

Десять дней прошли, прежде чем разыгралась грандиозная драма.

Нас снова отправили на позиции на Ольшанке.

Двигавшиеся с севера советские армии безостановочно шли по всей ширине Украины. Они уже находились недалеко от Винницы, расположенной в 200 километрах в тылу у нас, и приближались к последней крупной реке, которую немцы пока удерживали до румынской границы — Бугу.

Эта северная армия больше не пыталась добиться локального окружения, как в начале января. Теперь русские начали гигантскую операцию.

Советские армии на юго-востоке уже захватили Кировоград. Если бы они сумели соединиться с армиями, наступающими с северо-запада, образовался бы гигантский котел.

Чтобы предотвратить эту угрозу, почти вся дивизия «Викинг» переместилась на юго-восток, на наш правый фланг, тогда как ранее она находилась слева на северо-востоке вдоль Днепра, занимая участок длиной 80 километров и загибая фланг на реку Ольшанка до наших позиций в деревне Мошны.

Нам пришлось растянуть позиции от Мошны до Лозовка, который стоял на самом Днепре. Теперь мы обороняли участок фронта протяженностью около 100 километров.

И если наши артиллерийские, противотанковые, зенитные и саперные подразделения были относительно целыми, пехотные роты значительно ослабли за последние два месяца боев. Теперь в них осталось не более 1000 солдат. В результате мы столкнулись со страшной опасностью, так как могли держать в среднем по 20 человек на километр фронта.

Мы разносили опорные пункты все шире, поэтому они вполне могли быть захвачены поодиночке либо просто обойдены.

К северо-востоку от большого моста в Мошны местность была совсем дикой — ржавого цвета кусты, тростники, песок, болото. Пройдя несколько километров по унылым топям, мы попали в Лозовок.

Там у нас находилась буквально горстка солдат, всего одна рота, точнее — 2-я рота капитана Дерикса, которая была переведена из Староселья. Она должна была прикрывать весь восток нашего сектора, другими словами, степь, город Лозовок, несколько километров песчаных дюн и, на сладкое, так сказать, правый берег Днепра.

Мы были счастливы находиться здесь и видеть, как гордо реет флаг нашей Отчизны. Но, если отбросить в сторону подобные сантименты, нашим людям приходилось нелегко на берегу огромной грязной реки, перед этими великолепными островами, посреди равнины, где повсюду находились многочисленные враги.

Штаб дивизии переместился на 30 километров южнее. Командный пункт нашей бригады расположился в Белозерье, которое с этого момента стало центром наших позиций. Здесь, куда вчера сходились многочисленные телефонные линии командира дивизии «Викинг», где стояли его передвижные радиостанции, а на каждом углу торчали фельджандармы, наш скромный взвод связи смотрелся как-то жалко.

В пятницу 28 февраля 1944 года я получил приказ прибыть в штаб дивизии в Городище. Равнина, на которой росли тысячи фруктовых деревьев, выглядела просто очаровательно. На заснеженных холмах романтически виднелись черные или красноватые крылья ветряных мельниц.

Генерал Гилле и его штаб разместились рядом с православной церковью в современном белом здании, которое советские самолеты обстреливали из пулеметов буквально каждые четверть часа.

Старшие офицеры продолжали шутить, но это было какое-то фальшивое веселье. Мне по секрету показали радиограмму, которую командир дивизии отправил Гиммлеру: «Через три часа дивизия «Викинг» будет окружена».

Тем не менее никто не хотел верить в реальность происходящего. Наверняка кто-то что-то делает ради нашего спасения. Советские самолеты прилетали снова и снова, ожесточенно бомбя штаб дивизии. Но среди всего этого хаоса фельджандармы обшаривали избы и вытаскивали наружу кучки симулянтов. В общем, законченный сумасшедший дом. Несмотря на свои заверения, офицеры было откровенно обеспокоены, а солдаты смертельно устали.

Я вернулся в Белозерье, вдыхая сухой воздух, восхищаясь прозрачной голубизной чистого неба, несмотря на все наши проблемы.

Но уже через два часа на командном пункте зазвонил телефон, штаб дивизии передал одну, но страшную фразу: «Русские войска соединились на юго-востоке».

Одиннадцать немецких дивизий, более или менее укомплектованных, были окружены. Ровно через год после трагедии на Волге начинался второй Сталинград.