Эскадра его высочества

7. Скрипучий мост

Минул буйный Иванов день. В церквях отпели покойников, потеряли голос вдовы. В трех дворах залили пожары. Тишь воцарилась во славном граде Муроме. Светлая июльская ночь то ли была, то ли ее и не было; после захода Эпса прошла лишь пара торопливых часов, тьма так и не успела сгуститься, а за розовыми вершинами гор уже занималась новая заря. Но птицы пока не проснулись. Еще крепче спали люди.

А тот, кто не спал, тяжело от этого страдал. Мостовому старшине Тимофею Кликуну показалось, что задремал-то он на какой-то секунд несерьезный, но когда случайно клюнул носом в перилу и оттого проснулся, над Рудными горами уже показывался краешек светила.

– Вот черт, – сказал Тимофей и перекрестился. – То есть хвала тебе, Пресветлый, конечно.

Было еще очень рано.

Господин Великий Муром, утомленный недавними водолейными, а потом и винными буйствами, все еще спал поголовно. Но вот мостовому-то старшине спать не полагалось. Пока его подмастерья канаты проверяют, оси да храповики смазывают, должен старшина стоять наверху. Чтобы считать посудины, проплывающие туда-сюда, пуще всего – иноземные. Дело это денежное, сиречь особо важное. Тиуны казначейские потом именно по счету старшин пошлину начисляют, а это немалый доход приносит Господину Великому Мурому.

Еще мостовой старшина должен посматривать, не тонет ли кто спьяну-сдуру. После Иванова дня такое могло случиться запросто. И на этот злополучай к опоре каждого муромского моста был ялик казенный причален, а при ялике полагалось держать двух матросов, трезвых и здоровых.

Тимофей грозно перегнулся через перила.

– А ну! Спите, шельмы?!

Спасатели встрепенулись.

– Не, дядько Тимофей! Да ни в одном глазу. Мы службу знаем! Вы чо?

Но один как бы невзначай сунул руку за борт, а потом лицо протер.

Тимофей усмехнулся. Ребята здоровые, молодые. А по молодости сон сильно забирает. Дремали, конечно. Да ладно, ночь спокойная. С вечера только один скампавей и прошел. То был «Ежовень» стоеросовский.

Шибко гребли мужики Стоеросовы. Такие буруны развели, что ялик закачался. Оно и понятно – удирали. Тимофей, конечно, записывать не стал – чего бы мурмазей не натворил, он остается мурмазеем, а со своих не берут, – только крикнул:

– Эй! Надолго уходишь, Палыч?

Свиристел глянул снизу и рукой махнул.

– Да пока посадника нового не выберете.

– Это надолго, значит, – кивнул старшина. – Тихон сидит крепко. Ну, добрый вам путь!

– И вам счастливо оставаться, – усмехнулся Стоеросов. – Деритесь поменьше!

И уплыл. Едва ли не через полчаса после Стоеросова проплыли скампавеи с родичами усопшего диакона, якобы догонять, но те гребли потише. Не слишком-то им хотелось настигать буйного Свиристела. Да и по Агафонию не очень убивались, поелику тоже не ангел был. Так, обычай справляли.

А потом река долго оставалась пустой и развлечений для Тимофея не предоставляла. Уже за полночь на восьмивесельном баркасе куда-то по своим делам отправился посольский дьяк Палатцев. Еще через час вернулся.

Тимофей оживился.

– Чего хмурый такой, а, Кирилло Васильич? – крикнул он.

Дьяк с досадой крякнул.

– Протест везу дипломатический. Самому посаднику.

– Во как! А от кого?

– От Покаяны. Охламоны какие-то в посольство вломились.

– Да ну! Во двор или в хоромы?

– В самое что ни на есть нутро.

– Ого!

– Мало того что вломились, неприкосновенного посла во двор выволокли, да в мокрую бочку посадили.

– Этого, Гнильйо?

– Этого, этого.

– Вот здорово, – изумился Тимофей.

Дьяк так не считал.

– Кому здорово, а мне теперь расхлебывать эту бочку. Ты же слыхал, в устье Теклы люминесценций целый флот держит. А вдруг тот Гийо после бочки расчихается?

– Не расстраивайся, Кирилло Васильевич, – сказал Тимофей. – Нужно будет, так и самого люминесценция в бочку макнем, не впервой. Хорошая баня ни одному сострадарию не помешает.

Спасатели в ялике заржали. Палатцев глянул на них неласково, обозвал какими-то приматами, да на своих гребцов цыкнул. Те, ухмыляясь, навалились на весла.

Баркас умчался. После этого и на реке, и на берегах все окончательно опустело. И старшина, и спасатели еще раз вздремнуть успели. Зачирикали воробьи, часы в Колдыбели пробили четыре. И тут Тимофей заметил группу конных.

Они выехали из переулков Лодейной слободы и остановились у въезда на мост. Выпустили вперед себя кособоконького мужичонку. Словно собачонку какую. Тот отряхнулся опять же по-собачьему, затем резво засеменил по настилу.

Это было странно. Из всех мостов Мурома только на концах Скрипучего не было сторожевых башен. Но сие вовсе не означало, что ночью по нему мог шастать кто попало. Ради доходов и безопасности Господин Великий Муром мостами дорожил очень и весьма. Дума давным-давно установила строгие правила пользования этими общественными сооружениями. В частности, никто из посторонних не должен был ступать на разведенный мост. Правила эти сызмальства так крепко вдалбливали, что даже пьяные не совались.

– Эй! Ты куда? – изумился Тимофей.

Мужичонка замахал руками.

– Погодь, погодь, не шуми. Это я, Говорило-стряпчий. Родич твой! Али не признал, дядько Тимофей?

Тимофей всмотрелся. Под глазом у Говорилы красовался здоровенный фингал. Вот это странным не было, непутевого родича поколачивали регулярно.

– А. Теперь признаю. Только чего ты на мост приперся? Запрещено.

– Да дело срочное.

– Поворачивай! Не положено, говорю.

– Знаю, знаю, – бормотал Говорило, озираясь. – А помощнички твои где, внизу?

Тимофей нахмурился.

– Внизу, где же еще. Говори, какое дело. Дома что случилось?

– Нет, нет, дома все в порядке.

Говорило досеменил, повертел головой, дыхнул перегаром:

– Тут, видишь ли, дядько Тимофей, мост нужно свести.

Тимофей брезгливо отстранился.

– Мост свести? Да ты очумел?

Говорило задергался.

– Нужно, дядько Тимофей, очень нужно. Позарез, можно сказать.

– И кому это позарез нужно?

– А вон тем, – стряпчий махнул в сторону конных.

– Кто такие?

– Монахи.

– Совсем ничего не понимаю. Какие монахи, куда их несет в рань-то такую? И почему я им должен мост сводить?

– Монахи покаянские. На ихнее посольство, видишь ли, напали. Слыхал?

– Ну, слыхал.

– Так вот святые братья туда и спешат. Чтоб посольство, значит, под охрану взять.

– Не, так не пойдет, – сказал Тимофей. – Шутка ли – мост им своди! До срока вон почти час остается, время еще судоходное. Пущай ждут. Как только Колдыбель пять раз оттрезвонит – вот тогда пожалуйста, милости просим.

– Дядько Тимофей! Не могут они ждать. Никак. А ну как посольство пожгут? Или с послом чего учинят?

– А ну как корабли в мост уткнутся? Тогда что? Идите вон лодку нанимайте.

– Время упустят! Лошадей девать некуда. И потом, нет же никаких кораблей. Ни сверху, ни снизу по течению. Ты сам посмотри!

Тимофей осмотрелся. Кораблей и впрямь не было видно.

– Дядько, они же не бесплатно просятся, – жарко зашептал Говорило. – Мне заплатили, а тебе заплатят еще больше. На, полюбопытствуй!

Он вытащил из-за пазухи увесистый мешочек и тряхнул его. В мешочке звякнуло.

– Целая куча цехинов, – бубнил стряпчий. – Золотые! Всей твоей команде хватит! Нет, ты поглянь, поглянь!

Говорило развязал тот мешочек, а в мешочке тускло желтело. Кто хоть раз видел эту желтизну, потом ее ни с чем не спутает…

И заколебался мостовой старшина Тимофей Кликун, было дело. Такого количества золота ему еще никто не показывал, в глазах аж зарябило. И не мешочек перед его глазами приплясывал, но пожалуй, что и мешок; с трудом держал его на весу хлипкий родственничек, аж вспотел. Даже непонятно стало, как он этакую-то калиту за пазухой уместил, богатырь.

Но зародилось в душе у Тимофея и неясное понимание. Что-то здесь было не так, ей-ей не так. Слишком щедрой выглядела плата. А был Тимофей уже и немолод и в переделках разных побывать успел. Из тех переделок вынес опыт: ежели сомневаешься, то не спеши. А если больно много сулят – сомневайся. К тому ж и Говорило – плут известный, родичи за него кину платили синанцам обманутым. Слобода дважды предупреждала его за темные делишки. Между тем третьего предупреждения не бывает – род отказывается от человека. Ибо сказано в Заповедном: где двух предустережений мало, там третье не поможет.

И тут Тимофей заприметил, что сильно как-то пыжится, все вверх тянется мелковатый стряпчий. Взобрался на настил пешеходного тротуара, на цыпочки встал, вроде норовит загородить южную часть горизонта.

Тимофей сдвинулся вправо, и Говорило туда же подался. Тимофей – влево, и – опять перед ним растопыренная фигура. Даже слышно, как в животе бурчит у племянничка троюродного.

– Ты зачем это вид мне застишь?

– Разве?

– А ну, брысь.

Говорило неохотно сдвинулся.

– Эге, – с огорчением сказал Тимофей.

Стареющие, но дальнозоркие глаза помогли ему различить между крестами и куполами Полуденного Посада несколько белых пятнышек.

– А чего, чего там? – разволновался Говорило.

– Да вроде паруса.

– Не может быть!

– Сейчас проверим, – сказал Тимофей, доставая из футляра зрительную трубу.

– А дай-ка, я посмотрю, а, дядя? – вдруг попросил Говорило.

Давать не стоило. Тимофей это чувствовал. Но все же дал, чтобы немного смягчить неизбежный теперь отказ в главной просьбе родича. Хоть просьба эта все меньше и меньше ему нравилась.

– Ан нету ничего, – сказал Говорило. – Почудилось.

– Ну да, почудилось!

В этот момент, пришпоривая лошадей, на мост въехали бубудуски.

– Эй! Вы куда это? – крикнул Тимофей.

Тут Говорило протянул ему трубу.

– Да вот, сам посмотри, дядько Тимофей! Ничего нету.

И вдруг труба из его руки выскользнула. Хорошая такая труба. Дорогая, в померанском городе Люстриц сработанная. Тимофей ахнул, наклонился, глядя, как она летит, кувыркается, плюхается в Теклу.

А потом что-то тупо стукнуло его по затылку, и в глазах потемнело. Он еще почувствовал, что кто-то ухватил его за ноги и, кряхтя от натуги, переваливает через перила. Тимофей попробовал за что-нибудь ухватиться, но руки не слушались, были как ватные.

В лицо сильно шлепнуло. Тимофей открыл глаза. Кругом было все зеленое, из носа поднимались пузыри, а рот оказался полон воды. Еще не поняв случившегося, мостовой старшина судорожно забарахтался, рванулся наверх, вслед за пузырями.

Над головой просветлело, громко лопнула пленка водяной поверхности; сейчас же стал слышен плеск волн. Тимофей сообразил, что его несет мимо главной опоры Скрипучего моста. Руки все еще плохо слушались, однако он уцепился за одну из веревок, концы которых болтались в воде как раз для такого вот случая.

Зацепился слабо, не ухватисто. Сильное течение оторвало его от веревки. Тогда он зацепился за другую, и его опять оторвало. И только в третью, уже проплыв под мостом, он вцепился окончательно. Немного передохнув, Тимофей подтянулся, вскарабкался на узкий карниз, окаймляющий мостовую опору. Тошнило, страшно болела голова, особенно в затылке, а перед глазами плясали мушки.

Ноги остались полоскаться в Текле, но ему было не до того. Он прикрыл веки и долго сидел на карнизе, прислонившись затылком к холодной каменной стене. Наконец боль немного стихла, а перед глазами прояснилось.

Он увидел широкое пространство реки, а по берегам – спящий город, на куполах и башнях которого лежали отблески восхода. И еще он увидел перед собой спасательный ялик. А в ялике – Серегу Теплунова. С лицом, залитым кровью и с шапкой, прибитой к голове короткой толстой стрелой. Еще несколько таких стрел торчали из весла, носовой банки, низких бортов ялика. А также из спины Антипа Горошко, который навалился на Серегу, словно желая его как можно крепче обнять напоследок.

Арбалетами их били, сволочи. Чтобы без шума, значит. Без пальбы…

Кривясь от боли, Тимофей поднял голову. Сверху слышались неразборчивые голоса. У края моста никого не было. Бубудуски сделали свое черное дело и отошли. Но выглянуть могли в любой момент.

Тимофей отполз по карнизу так, чтобы совсем скрыться, и принялся соображать. Очень скоро он понял, что ничего не понимает. Из-за каких-то сорока минут убивать людей? Это было чересчур даже для бубудусков. Чай, находились-то не у себя дома, не в Ситэ-Ройяле, чтоб так хозяйничать! А значит, была другая причина.

Тимофей привстал, болезненно повернул голову. И тут по другую сторону моста он увидел множество парусов. С юга к Скрипучему шла целая эскадра. Чьи это корабли, гадать не приходилось. С юга, то есть со стороны Поммерна, могла идти только померанская эскадра. Он даже опознал первый корабль. То был знакомый корвет, долго прогостивший в Муроме. Все становилось ясным. Даже муть из глаз пропала.

– Вот, значит, что, – пробормотал Тимофей. – Курфюрста они хотят удержать… Оттого и на золото не скупились.

Тут он понял, что как раз этим мешком с золотом его и огрели, старого дурня. Да еще кто огрел! Троеродный племянничек… Ладно, живы будем – припомним, Говорило. И тот мешок, и Серегу с Антипом.

Тимофей продвинулся по карнизу дальше, нащупывая аварийный лючок. Этот лючок специально устроили для того, чтобы утопающий мог забраться внутрь мостового быка, где имелась лестница, поэтому никаких запоров на нем и не держали. Наоборот, оставляли позаметнее, приоткрытым. Накануне вечером через этот лючок и спасатели, упокой их душу Пресветлый, в ялик свой ушли… Не ведая, чем это обернется. Ох, подумал Тимофей. А что же с подмастерьями-то? Навряд ли бубудуски их в покое оставят!

Он осторожно открыл лючок, вставил больную голову в дыру, посмотрел наверх. Там в тусклом свете масляных фонарей что-то происходило. Слышались голоса. Но кто и что говорил, разобрать не получалось, – мешали журчание, скрип водяного колеса, шум в ушах да плеск волн еще.

Тимофей заполз в люк и прикрыл за собой крышку. Потом поднялся на десяток ступеней и притаился под толстой горизонтальной балкой. Наверху забормотали громче. И вдруг послышался стон. Вслед за этим по лестнице скатился Ант Дубосека, механикус. Руки у парня были связаны, а по лицу текла кровь. Тимофей подхватил его и утащил под балку.

– Это ты, дядько?

– Тише! Ты как?

– Живой. Только по голове треснули. Гудит.

Тимофей принялся развязывать ему руки.

– Сколько их там?

– Семеро и еще этот… племянничек ваш. Он-то чего с ними?

– Гнида, – коротко ответил Тимофей. – Ты здесь полежи пока, а я пойду разбираться.

– Один не справишься, дядько. Ребятов позови, ребятов, Антипа да Серегу.

– Справлюсь. А Серегу с Антипом уже не позовешь. Убили их.

– Как? Насовсем убили? До смерти?

– Насовсем. До смерти. Из арбалетов истыкали.

– Истыкали… – повторил Ант. – Не, я с тобой пойду. Охота, понимаешь, у святых отцов эти арбалетики повыдергать. Вместе с ручонками.

Механик попытался встать, но его стошнило.

– Лежи, воин. Толку от тебя не будет, – сказал Тимофей.

Он оторвал от своей рубахи мокрый рукав.

– На вот, прикладывай к голове. Сотрясение у тебя. И дай-ка мне свой ножичек.

– Какой ножичек?

– Ты хоть и стукнутый, а дурака-то не валяй. За голенищем носишь. Что, думаешь, не знаю?

– А, этот. Так бы и говорил.

Кривясь от боли, механик протянул короткий засапожный нож.

Тимофей провел пальцем по лезвию.

– Острый, острый, – сказал Ант. – Не сомневайся. Только ты там… это.

– Чего?

– Поберегись, старшина. Оторванные они какие-то, эти бубудуски. Нелюди! Особенно один, желтый. Злее… пса цепного.

– Поберегусь, – пообещал Тимофей. – Мне еще детей на ноги ставить надо.

Как и обещал, Тимофей взбирался медленно, сторожко. Ему вовсе не хотелось заново получить по голове мешком. Или стрелу арбалетную.

Добравшись до нижней промежуточной площадки, он остановился. Дальше ползти пока не следовало. Можно было кое-что предпринять и здесь.

Тимофей тихо извлек из гнезда шплинт и всем телом навалился на стопор аварийной остановки. Четырехгранный тесаный брус скользнул по направляющим, пролетел между спицами водяного колеса и глухо ударил в тюфяк на противоположной стене. Спица заскрипела, выгнула стопор, но остановилась. А из верхних ковшей колеса звучно полилась вода. Теперь свести Скрипучий мост было невозможно.

– Вот и ладно, – пробормотал Тимофей и стал прислушиваться.

На верхней площадке несколько секунд молчали. Потом незнакомый хриплый голос кому-то пролаял:

– Эй! Почему. Остановилось. Колесо?

– Не знаю. Чего-то внизу заело, – с боязнью отозвался Гридя Шорох, младший механикус. – Надо бы посмотреть.

– Нет. Стой. Ты будешь здесь. Сибодема, Мокрыся! Дуйте вниз.

Послышалось сопение, сипение, шлепанье босых ступней по деревянным плахам.

Тимофей не стал дожидаться бубудусков. По стопорной балке он сполз к самому колесу, меж спицами пролез на противоположную сторону сруба, а потом тихо начал подниматься, цепляясь за кованые скобки.

В темном, заполненном звуками льющейся воды колодце, он незамеченным добрался до уровня верхней площадки. Тут и замер. Во рту было ужасно сухо, как с тяжелого похмелья, в затылке пульсировала боль, но руки слушались уже почти что хорошо. Поверх колесного обода он видел в скупом свете оконец всех, кто находился в управляй-каморе, – и Шороха, и связанного Митрича в углу, и пятерых монахов в рясах с засученными рукавами.

Главного Тимофей сразу определил. Откинув на плечи капюшон, тот с надменным видом расселся на лавке и держал в руках заряженный арбалет. Лысый, желтый, с горящими глазами. Он-то, видать, и стрелял в Серегу с Антипом. И остальные не агнцы, тоже участники убийства, но те хоть по приказу действуют. Подневольные, то есть. Но этот – сволочь, типичный бубудуск, до ушей налитый злобой, – вот этот самый приказ он и отдавал… Ни жалости, ни совести не ведает. Родную мать зарежет и глазом не моргнет. Сострадарий хренов! Сострадания в нем куда меньше, наберется, чем даже у дикого южного ящера. Как бы там дело ни обернулось, Тимофей порешил, что вот этот желтый ответит за все. Уйти он не должен.

Снизу сквозь журчание послышались неразборчивые голоса.

– Обрат Замурзан, обрат Замурзан… Тут бревно вставлено. Не поддается. Еще бы кого, а?

– Дармоеды! – отозвался желтый. – Дергайте посильней.

Потом все же ткнул пальцем еще в двух бубудусков, и те неохотно двинулись к лестнице. На подмогу. Тимофей только усмехнулся.

Дурни! Стопорную балку из колеса и вчетвером не вытянуть, – течением здорово зажимает. Вместо этого нужно лебедку крутить, ручка чуть ли не в глупый лоб упирается, но для чего она там эти увальни вовек не догадаются, будут брус дергать до самого последнего посинения. Как приказано…

Что ж, подумал Тимофей, пущай занимаются упражнениями. А он пока отдохнет. Подождет, покуда желтый не останется совсем один. Мост все еще не сведен, время сейчас работало и на Тимофея, и на померанцев, но никак не на бубудусков. Чтобы удостовериться в этом важном факте, Тимофей подполз к отдушине и выглянул.

Так все и было, как он предполагал. Первый из кораблей, «Гримальд», уже проходил аккурат между створами Скрипучего. За ним следовал линкор. Огромный, многопушечный, с раздутыми парусами и на совесть отдраенной палубой.

Мостовой старшина увидел сначала его скулу с полуаршинными позолоченными буквами ДЕНХОРН, затем среднюю часть, – все эти бухты канатов, лебедки, горки лоснящихся ядер, палубные люки, шлюпки на рострах; а потом и ют, по которому расхаживал рослый мужик с отвислым пузцом и в адмиральских эполетах.

Адмирал поднял голову и тут они с Тимофеем встретились глазами. Померанец с приветливостью помахал перчаткой. Он и не подозревал о том, что творится внутри разводной башни. Поэтому спокойно повернулся к своим офицерам, что-то им сказал. Те тоже глянули на отдушину и дружески замахали. Рулевые, ворочавшие двойной штурвал, от дела оторваться не могли, поэтому только кивали да скалились.

– Ладно, ладно уж, – тихо пробурчал Тимофей, отползая. – Ишь, приветливые. Плывите себе!

Его вдруг поразила мысль о том, как по-разному люди могут относиться друг к другу. Одни тебе руками машут, зато другие арбалетными болтами стреляют… Впрочем, и те, что руками махали, те тоже везли не пряники, они плыли с огромными пушками, чтобы стрелять в кого-то пудовыми чугунными шарами. И чего так все в жизни устроено? Говорят, что хороших людей больше плохих. Но тогда на любой войне именно хорошие люди убивают других хороших. Почему же так-то?

Тимофей вздохнул. В сложившейся ситуации мысль была совсем ненужной, бесполезной, да и бестолковой к тому же. Старшина мотнул головой, отгоняя ее как муху. И тут же пожалел. В затылке будто пузырь вспух, что-то там звучно хрустнуло и очень заболело. Но потом боль стихла, ушла, а с глаз даже мутная пленка спала. Наверное, позвонок какой-то вправился, стал на место. Тимофей обрадовался и живо повернулся в сторону управляй-каморы.

ТАМ произошли изменения. Митрич вроде опомнился, начал причитать, постанывать. Гридя безуспешно дергал рычаги. Желтый главарь бубудусков зашипел, пнул Митрича в бок, и погнал двух последних монахов к лестнице. Вскоре их бритые макушки пропали из виду. Все. Желтый остался один. Тимофей понял, что лучшего момента у него не будет.

Держась за скобку, он повис над колодцем. Где-то в темном низу, обтекая остановившиеся ковши, шумела Текла. Тимофей зажмурился, вытянул вперед сразу и руку, и ногу. До колеса достал, но не так, чтобы зацепиться. А обод, между прочим, был мокрым, скользким, ненадежным.

Тогда Тимофей припомнил, что на потолке должен был остаться крюк для фонаря, которого уже сто лет как не было, поскольку казенных денег на него все эти сто лет не хватало.

Он быстро вскарабкался наверх, начал шарить рукой. Крюк отыскался и сидел прочно, только уж очень высоко над колесом. Между тем колесо дрогнуло. Видимо, дело у монахов начало сдвигаться с мертвой точки. На нижней площадке скрипело трущееся дерево, слышались натужные стоны.

А в продух, оказавшийся на уровне ног, уже был виден длинный бушприт третьего корабля, нацелившегося прямо в разведенный пролет. На нем висели матросы, поднимавшие дополнительный кливер. Тимофей с тревогой подумал, что их, должно быть, еще много, этих померанских кораблей. И их судьба сейчас находится в его, Тимофеевых руках…

Он выдернул из штанов ремень, накинул на крюк и принялся раскачиваться на этой короткой петле.

Приноровившись, прыгнул. Попал удачно – между двух торчащих лопастей, а руками зацепился за ободья. Крутнулся, скользнул по толстой спице и обрушился на стол. Опрокинул чернильницу, мокрым сапогом наступил на дежурц-журнал. Все это он сделал на одном дыхании, как мог быстро. Однако недостаточно быстро. Когда поднял голову, то увидел наведенный на него арбалет, а над ним – два желтых удивленных глаза. Нельзя было дать им опомниться…

– Уу-уу! – взвыл Тимофей и пальцами изобразил рога.

Глаза огорошенно мигнули. Тимофей моментально свалился со стола и покатился под ноги бубудуску.

Тот все же успел спустить курок. Стрела пролетела над самой головой, даже волосы зацепило чуток.

Тимофей очень резво вскочил на ноги. Чересчур резво, голова опять заболела, затюкала. А бубудуск отбросил арбалет и выхватил из-под рясы длинный кинжал.

– Эй! – крикнул он. – Ко мне! Все. Живо!

И не мешкая сделал резкий выпад. Тимофей насилу успел отклониться, кинжал скользнул по правому боку. В печень целил, стервец…

Желтый отдернул руку за миг до того, как Тимофей ее перехватил, и вновь замахнулся. И тут над его головой открылся светлый квадрат.

– Ну-ка! Стоять всем! Не дергаться!

Желтый мгновенно отшатнулся.

А наверху не шутили. Сверху бабахнуло, полетели пыжи. Управляй-камора наполнилась пороховой вонью. Стрелять в Муроме умеют. Однако желтый бубудуск как-то увернулся, оттолкнул Тимофея, перепрыгнул Митрича и скатился вниз по лестнице.

В люк заглянул стрелецкий десятник.

– Эй, дядько Тимофей! Ты как там? Живой?

– Живой, – сказал Тимофей, кашляя от дыма.

– А где супостаты?

– Внизу затаились.

– Щас выкурим, – сказал десятник, спускаясь.

За ним, щурясь со свету, последовало еще несколько стрельцов. Увы, на нижней площадке они застали одного Анта.

– Через лючок, через лючок утекли, – прохрипел механикус.

Тимофей выглянул. Широкими, размашистыми саженками бубудуски уплывали по течению. А впереди всех то показывалась, то исчезала под водой лысина.

– Пищаль, – попросил Тимофей. – Дай мне пищаль.

– Погоди, – сказал десятник. – Не горячись. Это ж бубудуски! Так и войну на Муром навлечем. Нельзя.

– Войну? А им что – все можно?! Да ты Серегу с Антипом видел ли?

– Видел, – сухо сказал десятник.

– Они же мост захватили!

– Вот на мосту и нужно было брать. С поличным. Не удалось… А сейчас – поди, докажи. Заплыв у них спортивный. Упустили…

– Упустили! А где вас носило?!

Десятник крякнул.

– Да нигде особенно. Так, после Ивана Купалы похмелялись. Потом барон померанский прибежал. «Вы чо? – говорит. – У вас мост захватывают!» Ну, думаем, чудит Альфредка. Потом смотрим – кони на Скрипучем. Крестимся – не помогает. Ну, пошли проверять. А навстречу племяш твой скачет, за живот держится. Будто несет что.

– Ах, сволочь верткая! Говорило?

– Ну да, Говорило. Дрожит, подскакивает, а сам блажит нечеловеческим голосом – спасите, мол, да помогите! Подъезжаем, а там в лодке… такое. Эти бубудуски, они что, совсем сбесились?

– Совсем. И не только эти. По-моему, они все того. Да что же это! Уходят ведь! Давай сюды пищаль, говорю!

– Ты лучше не за пищаль хватайся, дядько Тимофей. Иди-ка ты лучше к механике своей.

– Это еще зачем-почему?

– Да видишь ли, померанские корабли все проскочили. Теперь к мосту покаянский фрегат прет, «Дюбрикано» называется. А Скрипучий самое время сводить. Все по закону. Смекаешь?

– Аге, – ощерился Тимофей. – Смекаю! Хрен он проскочит, «Дюбрикано»!

Десятник тяжело посмотрел на Антипа с Серегой.

– А тех сострадариев, – сказал он, – мы еще повыловим. Редко они из своей берлоги выползают, это верно. Да авось еще свидимся. Серега-то свояк мне был. Ты опознаешь кого, дядько Тимофей?

Тимофей вспомнил желтого бубудуска.

– Главного. Хоть с закрытыми глазами.

Четверг выдался дождливым. А солнечным утром пятницы у ворот посольского особняка Пресветлой остановился изящный экипаж с баронскими коронами на дверцах. По бокам от него на породистых жеребцах гарцевали два красавца-сержанта в форме егерских войск Поммерна. Дверца кареты раскрылась, из нее выскочил Прошка. Следом выбрался хмурый мужчина со следами эполет на плечах. Руки у него почему-то были связаны за спиной.

Прошка постучал в калитку. Скоро там открылось окошечко с толстогубой, что-то жующей физиономией.

– Ах, да кого ж это я лицезрею! – радостно изумился Прошка. – Никак, обрат Сибодема?

– Собственной персоной. Ну, чего надо?

– Нам – ничего. Совсем наоборот, это мы вам кое-что привезли. Их милость барон шлет его обрату проконшессу подарочек.

– Подарочек?

– Ну, по поводу предстоящего праздника Пресветлой Ночи, наверное.

– Большой? – подозрительно спросил обрат Сибодема.

– О! В твое окошечко не пролезет. Фунтов этак на двести тянет.

Сибодема заинтересовался.

– Ну да! На двести фунтов? Где?

– Да вот же оно, – Прошка подтолкнул связанного офицера. – Перед тобой стоит.

– Не пойму, – после основательного раздумья сообщил обрат Сибодема.

– Да, это с тобой бывает, – участливо сказал Прошка. – Но дело и впрямь необычное. Видишь ли, вот этот капитан чего-то перепутал: присягу принес курфюрсту, а служил базилевсу.

– Зачем? – спросил обрат Сибодема.

– Сам не знаю, – расхохотался Прошка. – По глупости, наверное. Но нам чужого добра не надобно возвращаем владельцу.

– Базилевсу, что ли?

– Да нет, думаю, что люминесценцию.

– А, это правильно. А чего же он хмурый такой?

– Видишь ли, бывший капитан в померанскую тюрьму просился, только курфюрст отказал. Поезжай, говорит, полюбуйся на тех, кому служил.

– Стало быть, капитан и есть подарок?

– Разве не похож? Глянь, у него даже руки бантиком завязаны.

– Ты смотри, правда. Ладно, пойду доложу его просветлелости.

– Доложи, доложи. Да, еще и приглашение передай.

– Куда приглашение-то?

– На свадьбу господина барона.

– Их милость женятся? Как это?

– Самым натуральным образом.

– А на ком?

– Да на боярышне Стоеросовой. Алене Павловне.

Обрат Сибодема с облегчением перекрестился.

– Уж эта у него шпагу отберет, – убежденно заявил он.

– Конечно! В постели не шпага нужна, – захохотал Прошка.

Сибодема неожиданно все понял.

– Бесстыдник, – сказал он, густо краснея.

– Эй, бубудуск! Да ты, оказывается, знаешь, откуда дети-то берутся, а, старый греховодник?

– Тьфу!

Обрат Сибодема испуганно захлопнул окошечко.

Впрочем, вернулся он довольно скоро, причем не один. Его сопровождали два сотоварища, которые молча и умело развязали руки подаренному капитану. Один из обратьев, – лысый, тощий, длинный, со злым и желтым лицом, пролаял:

– Его просветлелость проконшесс Гийо. Велели передать. Что с удовольствием. Выразят соболезнования.

– Кому это?

– Фрау Обенаус.

– Чего ради?

– По поводу близкой кончины ее брата.

Злой бубудуск повернулся спиной и бросил через плечо:

– Оч-чень близкой кончины!

Калитка захлопнулась. Прошка прослушал скрежет, стук, звяканье и лязганье запоров. Потом опомнился, метнулся к карете, вскочил на подножку.

– Гони, Ермилыч!