Эстрадный гипноз. Чудеса на сцене

Введение

В современной СК-науке принято рассматривать любой контакт человека с другим человеком или с чем-либо еще (книгой, скульптурой, картиной и т. д.) как потенциально гипногенное общение, целью которого являются прежде всего обмен информацией и переживания (эмоциями) с целью понимания и регуляции.

Итак, в любом контакте между людьми идет прежде всего обмен информацией и эмоциями, и это может происходить как осознанно, так и во многом полуосознанно или совершенно бессознательно. И если искусство перевода обычного контакта в гипнотический раппорт через обмен информацией я подробно описал в книге «Психологический гипноз», то сейчас мы будем исследовать эмоциональный обмен. Напомню, что при наведении психологического гипноза основное внимание уделялось психотехнике работы с левым вербальным полушарием, и процесс начинался в обычном состоянии сознания (ОСС), но при наведении эмоционального гипноза передача эмоций осуществляется мгновенно и в основном неосознанно и сразу в правое чувственно-образное полушарие мозга.

Психологическим началом любого контакта с другим человеком является момент его восприятия, при котором воспринимаются и оцениваются как внешние, так и скрытые внутренние особенности личности партнера. Таким образом, у каждого из партнеров по контакту складывается субъективно-объективный образ своего партнера, который потом во многом неосознанно, но очень сильно влияет на дальнейшие отношения, форму и содержание общения и поведение.

В процессе контакта люди могут обмениваться мыслями, идеями, представлениями и т. д., высказанными в речи, а также переживаниями, настроениями, чувствами, которые передаются выражением лица, глаз, интонацией, восклицаниями, жестами и т. д. Но главное, от чего зависят направление и скорость изменения ОСС, — это результат начального эмоционального контакта, поэтому оттого, какая сформируется исходная эмоция, и будет зависеть все остальное. А так как эмоции формируются почти мгновенно и в основном бессознательно, то человек, который сумеет смоделировать у партнера нужную эмоцию, получает возможность сильнейшего беспрепятственного воздействия и манипулирования его сознанием и поведением. С учетом концепции реальности психотехники техника моделирования определенной эмоции у партнера будет сводиться в основном к умению смоделировать нужную эмоцию у самого себя, а дальнейшее «заражение» ею произойдет мгновенно, автоматически и неосознанно для партнера. Именно этот принцип первоначального самовхождения самому в нужную эмоцию и был положен в основу всей древнерусской магии. Поэтому и все мудрецы всех времен и народов давали и дают один и тот же совет — возлюби ближнего сам и тогда автоматически те, с кем ты общаешься, полюбят тебя и тебе станет жить легче и счастливее. Или, говоря проще, хочешь быть счастливым, научись искренне любить людей. Но, подчеркиваю, искренне! — иначе ничего не получится, так как взаимопонимание между людьми связано прежде всего с бессознательно переданными и воспринятыми эмоциями и чувствами и лишь потом — с истолкованием образа воспринимаемого человека и полученной от него информации: вербальной и невербальной. Следует сразу заметить, что при отсутствии исходного взаимопонимания, которое, как мы уже отметили, полностью окрашивается и зависит от исходной эмоции, никакая регуляция психических состояний и реакций общающихся или их действий, поведения, поступков и т.д. невозможна.

Гипногенные контакты между людьми осуществляются с помощью речевых (вербальных), неречевых (невербальных) и образно-чувственных средств.

Эмоции и речь — главные средства в гипногенном контакте, так как именно произнесенные голосом слова наиболее полно и точно передают любую мысль и любую эмоцию или чувство. Именно эмоционально окрашенная речь позволяет гипнотизеру быстро достичь взаимопонимания в самых разных ситуациях и эффективно влиять на реакции и поведение гипнотика. Поэтому глубоко ошибались те гипнотизеры, которые строили свою речь монотонной и безэмоциональной, такая «нейтральная» речь значительно удлиняет путь к «уму и сердцу» гипнотика, в то время как эмоциональная речь сразу действует — быстро, неосознанно (автоматически) и эффективно, без всякого сноподобного гипноза, но транс, тем не менее, развивается, и значительно более качественный — эмоциональный гипноз, и чем выше будет уровень эмоционального напряжения, тем более сильный возникает транс.

Итак, язык и речь гипнотизера следует различать, но не противопоставлять и не отрывать друг от друга. Язык — это выработанная данным социумом в ходе его исторического и социального развития система слов, сочетаний и правил произношения. Творцом языка является конкретный народ. В языке сохраняются и передаются последующим поколениям знания, наука, культура, опыт, накопленные всем человечеством, поэтому язык — это хранилище всех общественных достижений.

Любой язык, на котором говорит гипнотизер, прежде всего характеризуют состав значащих слов (лексика языка), грамматика, звуковой состав (фонетика) и письменные знаки. За каждым словом исторически закреплено определенное обобщенное значение. Обобщенность значения слов обеспечивает гипнотизеру широту и вариативность внушаемых мыслей и переживаний, а гипнотику обобщенность значений слов позволяет представлять, рассуждать и думать о любых предметах и явлениях даже тогда, когда их нет непосредственно перед взором.

Что касается речи, то речь — это уже процесс словесного общения. Речь любого гипнотизера очень индивидуальна, и в речи каждого человека выражаются особенности его личности. Так, например, самые сильные эмоциональные гипнотизеры XX века — Ганди, Распутин, Сталин, Ф.Кастро и многие другие обладали глубоко личностной, очень выразительной и эмоциональной речью, никак друг на друга не похожей, но обладающей одним важнейшим внутренним качеством — эмоциональной заразительностью, богатством оттенков передаваемых чувств и гипногенностью даже в паузах.

Речь гипнотизера всегда выражает определенные эмоции и мысли, но может быть высказана вслух или «про себя», поэтому различают речь внешнюю и речь внутреннюю или мысленное проговаривание. Внешняя речь может быть устной или письменной, в виде монолога или диалога.

Внешняя речь. Она выражается в устной и письменной форме. Наиболее простой разновидностью устной речи является диалог. Это речь — поддерживаемая, так как речевая деятельность гипнотизера активно сопровождается вопросами, репликами, дополнениями его партнера. От собеседников требуется не только умение говорить, но и слушать другого, представляя ему возможность высказаться.

Более сложной разновидностью устной речи гипнотизера является монолог, т. е. речь обращенная ко многим, нескольким, иногда даже к одному слушателю (лекция, доклад, рассказ, выступление по радио, телевидению, изложение установки и др.). Это речь, не поддерживаемая репликами собеседников. Она требует от гипнотизера умения связанно, последовательно, стройно излагать свои мысли, придавая им законченную форму. Обычно это подготовленная речь. Особое место в монологической речи гипнотизера занимают интонации, жесты, паузы, мимика. Умение использовать их с целью большей эмоциональной выразительности — непременное условие эффективности воздействия монологической речи.

Гипнотизер, обращаясь с монологической речью к гипнотику, постоянно должен контролировать, как его слушают, при отсутствии внимания вносить изменения в содержание и выразительные средства речи. Любой гипнотизер должен развивать свои способности к монологической речи, учитывая, что она тренируема.

В устной — диалогической или монологической — речи следует руководствоваться следующими правилами:

— ясная речь является плодом ясного мышления;

— излагая свои мысли гипнотизер должен уметь контролировать свою речь (слушать ушами людей, для которых он говорит) и оценивать ее с точки зрения правильности выражения мысли, последовательности, доступности, четкости произношения каждого слова, суггестивного эффекта, реакций и др.

Письменная речь изображается с помощью письменных знаков и может быть обращена к одному хорошо известному человеку, к совершенно незнакомому лицу или к огромной аудитории самых разнородных читателей (в газетных и журнальных статьях, книгах, научных трудах и др.). Она представляет собой речь-монолог, но отличается от произносимого монолога тем, что лишена эмоционального и интонационного богатства и не имеет опоры на выразительные средства: жесты, мимику, паузы. Поэтому все содержание ее должно быть представлено в наиболее развернутом виде. В письменной речи необходимо добиваться точности выражений, тщательно подбирая слова и формулировки, соблюдать правила логики и грамматики. Писать — значит трудиться над словесным выражением своих эмоций и мыслей. Письменная речь возникает на основе устной, владение ею требует специального обучения. И в письменной речи следует руководствоваться очень важным правилом: излагая свои мысли, нужно контролировать доступность и понятность изложения, а самое главное — это уметь письменно передать эмоции, чувства, переживания и возбудить этим нужные неосознаваемые реакции и мысли.

Внутренняя речь гипнотизера. Это речь беззвучная, ни к кому не обращенная, разговор с самим собой. Она имеет место тогда, когда гипнотизер думает, готовится к выступлению, к лекции или испытывает затруднения в решении вопроса, пользуется самовнушением и др. Основная особенность внутренней речи состоит в том, что это речь свернутая: в ней обычно опускается большая часть членов предложения. Сокращаются даже слова. Внутренняя речь формируется на основе внешней. В ней есть своеобразные трудности, связанные с переходом к внешней развернутой речи. Они возникают оттого, что мысль, выраженная в сокращенной внутренней речи, понятна самому гипнотизеру, но попытка выразить ее в развернутом виде не всегда удается. Этому нужно учиться специально.

Свойства речи гипнотизера. Существует две группы свойств речи. К первой относятся те, которые связаны с правильностью произношения и звучания слов, богатством словарного состава, четким построением фраз, отсутствием ненужных слов, так называемых слов-паразитов («так сказать», «значит», «вот» и др.).

Ко второй группе относятся те свойства, с которыми связано осуществление гипнотических влияний на человека: содержательность, понятность, выразительность, действенность и эмоциональность речи.

Содержательность речи определяется количеством высказанных в ней мыслей. Можно произнести много слов, но сказать очень мало. Надо уметь излагать главное, не затушевывая его второстепенными деталями. Содержание речи зависит от ясности и глубины мысли.

Понятность речи определяется ее доступностью, доходчивостью для слушателя. Это особенно важно для речи монологической и письменной. Понятность речи связана с ее логичностью, краткостью, простотой и умением учитывать особенности слушателей.

Специальные термины, сложные понятия можно применять при уверенности в том, что они известны слушателям. В противном случае необходимы дополнительные разъяснения. Удивительно понятно о сложном говорил В. И. Ленин, А.М. Горький в воспоминаниях о нем писал: «Первый раз слышал я, что о сложнейших вопросах можно говорить так просто».

Эмоциональная выразительность речи определяется разнообразием и своевременностью применения неречевых средств. С ними связаны тонкие и сложные оттенки речи, ее энергичность, страстность, яркость или, наоборот, монотонность, вялость, бледность. Особенно существенно для выразительности речи правильное применение интонаций, пауз, жестов, мимики. Они передают отношение гипнотизера к излагаемому материалу. Одна и та же по содержанию фраза может в зависимости от эмоций, интонаций, мимики, жестов передавать различные чувства: от восторга до уныния. Поэтому гипнотизер должен выработать умение видеть и слышать себя как бы со стороны.

Бездейственность речи гипнотизера определяется тем, что всякая речь, обращенная к другому человеку, призвана повлиять на его мысли, чувства, убеждения, поступки. Целью этого воздействия во многом определяется отбор слов и употребление неречевых средств. Особенно существенно тонкое использование интонации. А. С. Макаренко пишет: «Я сделался настоящим мастером только тогда, когда научился говорить «иди сюда» с 13–20 оттенками, когда научился давать 20 нюансов в постановке лица, фигуры, голоса. И тогда я не боялся, что кто-то ко мне не подойдет или не почувствует того, что нужно». Для гипнотизеров умение с помощью речи воздействовать на поведение людей особенно важно. Поэтому умение произносить слова так, чтобы в них звучали, если надо, просьба, приказ, удивление, угроза, насмешка и т. д., должно стать профессиональным умением.

Эмоциональное воздействие гипнотизера может быть эффективно лишь тогда, когда оно включает помимо речевых и неречевые (невербальные) средства. Они также служат средствами выражения разнообразных чувств, передачи информации, эмоций, воздействуя на поведение человека. Не случайно при разговоре одного из собеседников на незнакомом языке ведущую роль в достижении взаимопонимания начинают играть именно неречевые средства, особенно эмоции.

Неречевые средства общения разнообразны: мимика, пантомимика, жесты, качество голоса, интонация, паузы, контакт глаз, пространственная и временная организация общения, моторные средства, обмен различными предметами и т. д.

Мимика, пантомимика, жесты — важнейшие средства, обеспечивающие живость, эмоциональность гипнотических контактов.

Мимика — это выразительные движения лица: движения бровями, губами, мышцами лба, подмигивание и т. д.

Пантомимика — это выразительные движения и положения тела.

Жесты — условные движения (указательное, приглашающее, угрожающее и др.) руками, пальцами, головой, плечами.

Качество голоса, его высота, тембр, интонация, паузы, включение покашливания, смеха, плача, наконец, сам темп речи также являются одной из форм неречевых средств эмоционального общения.

Мимика, жесты, пантомимика, качество голоса в основном обусловлены врожденными механизмами и возникают непроизвольно (например, изменение силы голоса, его дрожание при гневе, страхе). Однако они обусловлены социально. Руководствуясь требованиями общества, ребенок научается управлять неречевыми средствами общения. Особенно ясно это обнаруживается при наблюдении за слепыми от рождения людьми. Слепые дети не умеют выражать свои чувства в соответствии с социально принятыми нормами: в момент веселья выглядят недовольными; когда надо быть серьезными, дела ют различные гримасы. В процессе обучения эти недостатки устраняются.

Своеобразным неречевым средством общения является гипнотический контакт глаз. Таким путем передается ряд сообщений. Например, в лечебном процессе взгляд гипнотизера может быть знаком внимания или неодобрения нерадивому пациенту. Обмен взглядами может служить сигналом к выполнению определенных действий.

К неречевым средствам общения относится пространственная и временная организация.

Например, размещение лицом к лицу способствует возникновению контактов, выражает внимание к говорящему. Чем больше дистанция между общающимися, тем официальнее контакты. Дистанции подразделяются на личную (для общения друзей) и социальную (для официального общения). Временная организация общения также дополняет речевые контакты. Точный приход к началу встречи символизирует вежливость к партнеру, опоздание истолковывается как неуважение. Пространственные и временные средства общения имеют существенное значение лишь при равных остальных условиях контактов, но даже при этом ограничении их следует учитывать.

Средствами неречевого общения являются также моторные действия, намеренно используемые для передачи сообщений: движения в балете, движения дирижера в оркестре, регулировщиков уличного движения и др. Это специфичные средства общения, они применяются в различных видах профессиональной деятельности, где без них взаимопонимание общающихся невозможно.

Своеобразным средством неречевого общения является обмен предметами. Передавая или пересылая друг другу предметы, люди тем самым сообщают или напоминают об определенных обязанностях, отношении друг к другу, поступках. Таково, например, вручение подарков, букетов, инструментов или деталей в процессе работы, спортивных вымпелов, кубков, медалей и т. д.

Неречевые средства гипноза играют большую самостоятельную роль в гипнотическом общении.

А теперь чуть подробнее о психофизиологических механизмах гипногенного контакта, то есть контакта, порождающего гипнотическое состояние.

Языком правого полушария мозга, на которое в основном идет воздействие при наведении эмоционального гипноза, являются образы (представления) и эмоции.

Так как специалист по эстрадному гипнозу должен научиться психотехнике эмоционального гипноза, то первое, что надо научиться делать, — это уметь формировать как у себя, так и у гипнотика как можно более яркие внушаемые картины и образы, причем искренне и максимально сильной эмоции, поэтому многие, кто пытался овладеть техникой древнерусской магии, не смогли этого сделать именно потому, что не знали энергетического секрета навязывания образа, а им является сильнейшая эмоция. И хотя многие исследователи знали, что телепатическая передача образов в жизни спонтанно наблюдается только в критические моменты, например в момент смерти, убийства, пожара и т. д., но никто из тех, кто не знает Русские Веды, не смог самостоятельно додуматься до нужной психотехники и необходимых условий передачи и силового навязывания образа. Очень близки к разгадке великого секрета были исследователи в XX веке, когда впервые серьезно столкнулись с настоящим человеком, который единственный мог демонстрировать этот вид человеческой способности, — с Нинель Сергеевной Кулагиной. Но ни один исследователь ничего не понял, хотя четко видел, что все феномены выполнялись в момент нечеловеческого эмоционального напряжения, когда пульс достигал 250 ударов в минуту, как у штангиста в момент установления мирового рекорда.

Итак, для овладения техникой силового или эмоционального гипноза вначале надо овладеть искусством формирования образов и эмоций. Начнем с образов или представлений.

Представления — это образы людей, предметов, явлений, звуков, движений и др., возникающие в сознании тогда, когда сами люди, предметы, явления, звуки, движения и др. непосредственно не действуют на органы чувств.

Представления называют вторичными образами, хранящимися в памяти. Первичными являются образы ощущений и восприятия.

По сравнению с ощущениями и восприятиями представления бледны, неустойчивы, фрагментарны, т. е. отрывочны. Это действительно так, если рассматривать представления вне связи с деятельностью и значимостью их для человека. В одном исследовании, например, ученика 9-го класса попросили представить себе и устно описать портрет своего классного руководителя. Он сказал: «Невысокого роста. Лицо удлиненное. Глаза голубые… нет, серо-голубые. Блондин, волосы гладкие. Большой рот. Говорит громко». Помолчав, добавил: «Смутно помню, но точно сказать не могу, стараюсь вспомнить, но губы как-то ускользают — то вроде вижу их, то они расплываются».

Однако образы представлений могут быть и устойчивыми, и яркими, и целостными. Это зависит, во-первых, от значения представления в структуре конкретных действий и деятельности человека, во-вторых, от задачи, которая стоит перед действующим лицом. Очень отчетливо это установлено в психологии спорта. На соревнованиях все выдающиеся гимнасты перед каждым видом многоборья выполняют всю комбинацию «мысленно», т. е. в представлении. При этом образы конкретных движений, элементов, их связок всегда ярки, отчетливы, устойчивы, целостны.

Еще К. Д. Ушинский — великий русский педагог — писал: «Ясное представление движения во всех его подробностях вызывает такое же отчетливое выполнение». Это положение с полным основанием может быть распространено на другие виды представлений: зрительные, слуховые, обонятельные, вкусовые, осязательные.

Представления — чувственные образы действительности, но они пронизаны мыслительными процессами. В исследованиях показано, что в представлении о сальто у гимнастов — мастеров спорта было 60,9 % чувственных компонентов и 63,6 % речемыслительных. Это значит, что образы представлений, как и образы восприятий, являются осмысленными.

Представления — обобщенные образы предметов и явлений действительности. Обычно один и тот же предмет или сходные с ним предметы воспринимаются множество раз. В результате обобщаются и лучше запечатлеваются наиболее бросающиеся в глаза по величине, форме, цвету и другим признакам элементы предмета или предметов, а также свойства, наиболее важные для выполнения действий с предметом. Обобщение в представлениях ограничивается общностью каких-то внешних признаков, относящихся к определенной группе, будьте предметы техники, мебели, эстрадного инвентаря и т. д.

Поскольку представления характеризуются и чувственностью, и осмысленностью, они являются посредствующим звеном в переходе от ощущения к мысли.

Представления многообразны. Они дифференцируются по признакам происхождения и степени обобщенности образа определенной группы предметов или явлений.

По признаку происхождения выделяют следующие виды представлений: зрительные, слуховые, двигательные, осязательные, обонятельные, вкусовые и др. Совокупность данных видов представлений создает основу чувственных знаний человека о действительности и о себе самом, которые очень важны для ориентировки в разнообразных жизненных, деловых и других ситуациях, для регуляции собственных действий, поступков, а также поведения и действия других людей.

По степени обобщенности образов выделяют представления единичные и общие. Единичное представление — это образ любого конкретного предмета, явления, человека. Единичные представления помогают познать внешние отличия данного человека, предмета от всех других, относящихся к той же группе.

Общее представление — это обобщенный образ предметов определенной группы по внешним сходным признакам. Общие представления позволяют отличать одну группу предметов от другой, даже относящейся к сходной категории. Поэтому, если, например, человек в спортивном магазине спросит «Есть ли у вас в продаже мячи?» — ему ответят вопросом: «Какие?»

Существуют еще разнообразные виды профессиональных представлений. Таковы, например, представления топографические. Они являются мысленными передвижениями по намеченному маршруту, повторением «про себя» реального пути. Топографические представления имеют важное значение в работе геологов, разведчиков, проводников в горы, спортивном ориентировании и др.

Любое представление — зрительное, слуховое, обонятельное, осязательное и т. д. — имеет определенное содержание. Им является бесконечное разнообразие особенностей тех предметов и явлений, которые были отражены в образах ощущений и восприятий. Имеет определенное содержание и представление движений, особенно в силовом гипнозе, когда возникает необходимость навязать гипнотику идеомоторный образ движения, например, как это сделала Олеся в романе А. Куприна.

Представление движений — это образы положения и движений во времени и пространстве собственного тела и отдельных его частей или положений и движений других людей. Так характеризуется представление движений в самом общем виде. Более конкретно представление движений — это прежде всего образ типа двигательных действий: локомоторных, прыжковых, ударных и др. Умение «формировать» движения — основа силового гипноза.

В образе фигурируют и другие признаки, относящиеся к характеру движения: прямолинейное или криволинейное, равномерное, ускоренное, вращательное и др.

В образе содержатся также пространственные (направление, амплитуда), временные (быстрота, длительность, одновременность, последовательность) и силовые (напряжение, расслабление) признаки движений.

Все это — очень важные содержательные характеристики движений и двигательных действий, так как регуляция двигательной деятельности человека и заключается в управлении им самим собственными движениями и действиями по параметрам пространства, времени и интенсивности усилий, по их согласованности. Идеомоторное слияние с гипнотиком позволяет выполнить силовое навязывание движения.

Представления движения имеют одну особенность, которой нет у других видов представлений. Ее кратко, но выразительно охарактеризовал И.П. Павлов: «Давно было замечено и научно доказано, что раз вы думаете об определенном движении… вы его невольно, этого не замечая, производите».

Такого рода реакции, возникающие при представлении, т. е. идее движения, называются идеомоторными реакциями или актами. Они незаметны для глаза, их может даже не ощущать сам представляющий движение гипнотизер, но они объективно регистрируются тонкими электрофизиологическими приборами.

При представлении движений возникают не только идеомоторные (т. е. мышечно-двигательные, но и идеовегетативные реакции: учащение пульса, дыхания и др. Они аналогичны тем, которые имеют место при реальном движении. Они тоже минимальны по интенсивности, но тоже регистрируются объективно.

Механизм идеомоторных и идеовегетативных реакций — условно-рефлекторный. Однако возбуждение при этом возникает центрально, т. е. непосредственно в клетках мозгового отдела двигательного анализатора. Это значит, что передача идеомоторного движения происходит автоматически и бессознательно для обоих — и гипнотизера, и гипнотика. Главный секрет силового гипноза — это умение «проигрывать» представления и образы в себе.

Программирующая функция идеомоторных образов и представлений выражается в том, что представление для человека выступает в качестве идеального, т. е. возникающего в сознании, образа того реального действия, которым он должен овладеть, или того результата, которого он должен достигнуть.

Нужно иметь в виду, что процесс формирования представления как программы действий и поведения гипнотика нелегкий и требует длительных тренировок и развитого воображения у самого гипнотизера. Когда обучали меня самого этому искусству, то требовали от меня, чтобы я буквально перевоплощался в того, на кого хочу действовать.

Итак, основное звено системы программа-представление. В ней заложено все необходимое о выполнении, скажем, какого-то конкретного действия. Далее идут звенья контроля (самоконтроля), оценки (самооценки) хода выполнения действия, а если необходимо, то и его коррекция.

Контроль и оценка производятся путем сличения реального выполнения действия гипнотиком с представлением-программой на основе обратной информации. Ее дают, главным образом, мышечно-двигательные ощущения и восприятия. Они получают либо положительную оценку, и действие продолжается, либо оценку корригирующую, тогда в них вносят необходимые поправки походу выполнения действия, если это возможно. В регулирующей функции представления движений важную роль играют идеомоторные реакции. Они направлены на коррекцию допущенных ошибок и на совершенствование техники выполнения действия. Но все это уже после его завершения. Первый научный опыт по отработке техники наведения силового движения на животных и человека выполнили В. Дуров и В. Бехтерев, поэтому посоветую прочитать книгу В. Бехтерева «Гипноз. Внушение. Телепатия».

Практику идеомоторного образного воздействия на животных и человека я приведу на примере рассказа авторитетного ученого — В. Бехтерева:

«Передача мыслей на расстоянии от человека к человеку, называемая телепатией, берет начало от спиритов, которые после выяснения вопроса о так называемом чтении мыслей при посредстве осязания, открытом впервые Брауном, стали доказывать возможность передачи мыслей при отсутствии соприкосновения двух лиц. С точки зрения спиритов, дело идет о существовании особой силы, или «духа», благодаря которой человек может вступать в сношения через расстояние, и притом непосредственно, т. е. без участия своих воспринимающих органов, с психическим миром другого человека-и даже с духами умерших людей.

Для людей науки гипотеза в таком виде не может быть признана приемлемой, ибо прежде всего ни существование особой силы, ни существование духов умерших людей не было доказано, а самые опыты не представлялись убедительными.

С точки зрения чистого знания, гипотеза может быть приемлемой для выяснения доказательств лишь в той ее части, которая касается непосредственного или так называемого «мысленного» воздействия на расстоянии одного лица на другое или вообще со стороны человека но отношению к другому живому существу.

Но в таком виде эта гипотеза перестает быть спиритическою и по существу, и в отношении своего происхождения, ибо она несомненно существовала в умах людей вне связи с учением спиритов и, между прочим, была картинно выявлена в некоторых из литературных произведений.

По учению спиритов особой способностью воспринимать и передавать мысли через расстояние обладают будто бы главным образом исключительные по своим качествам люди, называемые медиумами. Они могут входить в особое психическое состояние, известное под названием транса, в котором они и проявляют вышеозначенную способность. Но эта «сила» не составляет исключительной принадлежности медиумов. Она дремлет и в других людях, ибо медиумы в состоянии возбуждать эту способность в других людях и действовать на эту способность усиливающим образом.

В этих суждениях нас могут интересовать, однако, не медиумы с их сверхъестественными явлениями в периоды транса, а сама гипотеза непосредственной передачи мысли от одного человека к другому человеку или какому-либо живому существу. Интригуя ученый мир своими уверениями и пользуясь ненаучными приемами для доказательства своих заявлений, спириты возбудили так или иначе интерес и со стороны научного мира к вопросу о непосредственной передаче мыслей. Мы видим, что целый ряд ученых, включая математиков, физиков, физиологов, психологов, невропатологов и психиатров, между которыми мы назовем Цельнера, Крукса, Фере, Грассе, Ш. Рише, П. Жане, Форсля, Молля, Фогга, Флюрнуа, Бутлерова, Вагнера-старшего и некоторых других, стал таким образом в число лиц, стремившихся выяснить означенный вопрос с научной точки зрения.

Исходным и в то же время центральным пунктом этих исследований явились опыты с отгадыванием задуманных предметов или, точнее, их местонахождения или с выполнением того или другого задуманного действия, напр, взять какой-либо тон на музыкальном инструменте, сделать то или другое движение и т. п. При этом выяснилось, что такое отгадывание, если и может быть осуществлено, то эта способность обнаруживается обыкновенно в особом состоянии человека, которое принято называть гипнотическим, ибо и так называемый транс спиритов должен быть понимаем как состояние гипнотическое, или гипноидное.

В чем же тут дело?

Есть основание полагать, что в обыкновенном, т. е. в бодрственном, состоянии человек беспрерывно проявляет процесс активного сосредоточения, которое возбуждается под влиянием тех или других внешних впечатлений, благодаря чему соотносительная деятельность человека находится в постоянном напряжении, а это в значительной степени мешает непосредственному воздействию одного человека на другого.

При всем том такое непосредственное воздействие, по-видимому, не исключено и у человека, находящегося в бодрственном состоянии, но проявляется лишь в исключительных случаях, как показывают примеры воздействия первого впечатления или случаи так называемого ясновидения у некоторых лиц нервного темперамента, но все это требует еще специальных исследований. Особенно ценно произвести всестороннее и систематическое исследование в этом направлении над теми из нервных лиц, которые сами над собой замечают способность ясновидения.

Такие исследования уже и производились, напр., и др., у нас — доктором Ховриным, Жуком и др., но эти исследования пока не привели еще к вполне убедительным результатам.

Факты, которыми в настоящее время обладает наука, показывают, что отгадывание мыслей, или ясновидение, основано на чрезвычайно повышенной восприимчивости отдельных лиц, которые так или иначе распознают задуманное другими. В этом смысле повышенная восприимчивость, доказываемая для гипнотического состояния, поясняет нам, почему отгадывание мыслей происходит обычно в состоянии гипноза, хотя бы и неполного, а если дело идет о профессиональных отгадчиках мысли, то замечено, что они себя вводят самопроизвольно в состояние, которое можно назвать полугипнотическим, или даже в состояние автогипноза, каковое мы имеем в виде транса у медиумов.

Если люди, в бодрственном состоянии особенно восприимчивые и мнущие легко освободиться от состояния активного сосредоточения по отношению к внешним впечатлениям, как это мы наблюдаем, напр, у лиц, легко внушаемых в бодрственном состоянии, способны иногда к отгадыванию мыслей, то в этом случае способ этого отгадывания сводится будто бы к восприниманию неуловимых другими двигательных импульсов, производимых невольно индуктором при напряжении сосредоточения на определенном предмете, как допускают многие авторы. Этими незамечаемыми двигательными импульсами, между прочим, объясняются и известные опыты со столо- и блюдоверчением.

Имевшиеся ранее в круге моих наблюдений случаи, о чем я упоминаю в книге «Гипноз, внушение и психотерапия», говорят в пользу такого же объяснения. Но все же этот вопрос нельзя считать окончательно выясненным, и не исключена возможность в таких случаях непосредственной передачи нервной или мозговой энергии от одного человека другому.

Но если опыты так называемого мысленного внушения у людей до сих пор не привели к положительному решению вопроса, по крайней мере в такой степени, чтобы в пользу последнего способа передачи были приведены для непредубежденных людей вполне убедительные доказательства, и к тому же имеющаяся литература по этому вопросу, полная разнообразных сведений, несмотря на их кажущуюся значительность, не дает возможности осуществить соответствующую проверку, то спрашивается, не разрешима ли эта задача с помощью эксперимента на животных?

Возможность использования в этом отношении животных мне представляется тем более осуществимой, что, как известно, они легко поддаются гипнозу, и мне самому неоднократно приходилось гипнотизировать с легкостью ящериц, свинок и кур на лекциях перед студентами. Как известно, даже дикие звери простым упорным взглядом могут быть в такой мере укрощаемы, что они, опуская взор, с опущенным хвостом отходят от человека.

К тому же животные, напр, собаки, могут быть легко приучаемы путем дрессировки к беспрекословному повиновению, а это условие весьма благоприятно для постановки такого рода опытов.

Наконец, дело идет в этом случае о гипотезе, прилагаемой к объяснению фактов, устанавливаемых в опытах над краллевскими лошадьми, сам же д-р Котик таких опытов не производил и в проверке их не участвовал, а между тем это обстоятельство имеет существенное значение в отношении оценки самих опытов.

Вот почему по отношению к обоснованию гипотезы д-ра Котика, которую он подробно развивает в предисловии к книге «Мыслящие животные», возникает вполне естественный скептицизм. Тем не менее к этой гипотезе приходится отнестись совершенно безотносительно к каким-либо другим фактам и рассматривать ее с точки зрения большей или меньшей обоснованности в отношении объяснения загадочных явлений, обнаруживаемых при опытах с краллевскими лошадьми. А между тем, как известно, по отношению к краллевским лошадям, точнее говоря, к объяснению делаемых ими сложных математических вычислений, включая извлечение кубических и квадратных корней из больших цифр и самостоятельные высказывания, доказывающие логическое мышление животных, создавались разного рода гипотезы. Из них главными, если откинуть скептические взгляды по отношению к самим фактам, устанавливаемым исследованиями, являются следующие:

1) наличность действительных способностей, как-то и допускает сам Кралль, с которым не без оговорок соглашается Claparede;

2) гипотеза непроизвольных знаков, которых придерживается Пфунгст;

3) телепатическая гипотеза о мысленном внушении, которую развивает д-р Котик.

Однако Claparede, наблюдавший сам опыты с краллевскими лошадьми, имел в виду эту последнюю гипотезу и тем не менее высказывается против нее, как и против теории непроизвольных знаков, прежде всего вследствие того, что нам неизвестно, существует ли вообще телепатия. А затем, по заявлению Claparede’a, допустив даже передачу мысли, нужно было бы еще выяснить, что именно передается — цифры или слова. Последнее предполагает ведь наличность у лошади того именно разума, для устранения которого прибегают к гипотезе телепатии. Или мы допустим, что передается лишь приказание прекратить отстукивание ногой. Но каким образом лошадь понимает это приказание?

Д-р Котик принял это возражение к сведению, но оспаривает главным образом довод относительно неизвестности телепатии, тогда как имеющиеся наблюдения, по его мнению, говорят, самое большее, о спорности или недоказанности передачи мыслей на расстоянии, и в свою очередь упрекает Claparede’a за «огромный скачок в неизвестное, отдавая предпочтение той гипотезе, которая противоречит теории эволюции видов и наделяет лошадей способностью совершать сложные умственные операции и объясняться путем знаков на человеческом языке».

Надо, однако, заметить, что оба автора не признают заявленную каждым из них гипотезу за окончательную и, очевидно, высказывают ее в виде только возможности, ничуть не более. Так, в заключение предлагаемой телепатической гипотезы д-р Котик говорит: «Не знаю, удовлетворятся ли нашим толкованием читатели, но когда нам предстоит выбор между двумя гипотезами, одна из которых старается объяснить все факты передачей психомоторной энергии, существование которой и передача на расстоянии доказаны во многих случаях, а другая гипотеза наделяет лошадей почти человеческим разумом и способностью логически мыслить, то уже одна необычайность второй гипотезы, опрокидывающей все наши представления и противоречащей всему нашему опыту и всем нашим научным наблюдениям над животными, должна заставить нас отдать предпочтение первой гипотезе, на стороне которой и большая простота, и, мне кажется, большая обоснованность. Но во всяком случае, я далек от того, чтобы считать вопрос в этом смысле разъясненным; наоборот, я вновь повторяю все высказанные мною вначале соображения, не позволявшие принципиально отрицать возможность разума и самостоятельного мышления животных, и я готов буду всецело примкнуть к точке зрения автора, если факты заставят меня это сделать».

Другой автор не менее определенно, закончив изложение своей гипотезы, заявляет: «Но к чему продолжать эти рассуждения, и без того уже затянувшиеся; ясно, что все то, что нам известно о психологии животных, не позволяет допускать наличность настоящей умственной деятельности у лошадей Кралля, но в то же время ничего решительно не говорит против подобной возможности». И далее: «Я охотно признаю, что в данном случае сила доказательств не соответствует необычайности фактов. Эти доказательства до сих пор, к сожалению, опираются лишь на субъективную оценку наблюдателя» (там же, с.225).

С моей точки зрения, ни та, ни другая гипотеза не применима к краллевским лошадям, ибо они не могут объяснить всех фактов, да и по другим соображениям не могут быть признаны достаточно обоснованными. Не нужно ни человеческого разума у лошадей, ни мысленного внушения, производимого нижним, а не верхним сознанием или подсознанием. Достаточно их так, как они даны. Само упражнение ведется по методу, который мы применяем для других целей в нашей лаборатории, в форме воспитания двигательных сочетательных рефлексов у собак. Разница лишь в том, что в наших опытах поднятие ноги у собаки вызывается электрическим раздражением, возбуждающим обыкновенный оборонительный рефлекс.

У краллевских лошадей дело идет о поднятии ноги, но самое движение по характеру то же самое. Это-то движение в наших опытах с собакой связывается с тем или другим внешним раздражением, а в опытах над краллевскими лошадьми — с азбукой, с цифрами и определенными формами цифровых соотношений. При достаточном упражнении и вырабатывается, точнее — воспитывается, сочетательный рефлекс на буквы, цифры и цифровые соотношения, будь эти последние выражены в форме арифметического сложения, в форме корней или возвышения в степень. Дело не в действии, а в той или иной форме знака, с которым связывается определенное действие после достаточного упражнения.

С точки зрения рефлексологической, дело идет о развитии сочетательного двигательного рефлекса на данные знаки, и только. С точки зрения субъективистов, здесь может быть речь только о хорошем развитии двигательной памяти у лошадей, у которых она действительно является прекрасной и по другим повседневным наблюдениям. Между прочим, в статье Claparede’a приводится указание de Maday, состоящее в том, что лошади, совершавшие в одной угольной шахте 30 туров, после 30-го тура (но никогда не раньше) сами оставляли работу и направлялись в конюшню. По Maday, здесь не было счета в буквальном смысле, а происходил бессознательный счет, или, скажем словами рефлексологии, у лошадей воспитался определенный сочетательный двигательный рефлекс, произошла, если угодно, определенная двигательная установка. Если мы примем во внимание, что ноги в жизни лошади, можно сказать, все, ибо они обеспечивают ей в диком состоянии спасение путем бегства от врагов и в то же время являются главным органом нападения при посредстве удара копытом, то можно не удивляться тому, что воспитание сочетательных двигательных рефлексов, или двигательная установка, у лошади должно быть развито в совершенстве и, вероятно, даже лучше, чем у человека.

Дело в том, что человек превосходит лошадь своим интеллектом, а не точностью двигательных рефлексов, ибо интеллект предполагает способность оперирования числами для получения определенных математических выводов, а не самим даже счетом, который достигается в конце концов или, по крайней мере, может быть достигнут механической выучкой. Став на эту точку зрения, мы не будем становиться в тупик перед наблюдениями над краллевскими лошадьми, но и не будем переоценивать самые факты. Скажем просто: в опытах Кралля над лошадьми, так поражавших сторонних наблюдателей, нет ни разума, ни телепатии, и в этом вся суть[1].

Но мы далеко уклонились от главной темы нашего доклада. Если мы заговорили о краллевских лошадях, то с исключительной целью осветить этот вопрос с точки зрения отношения его к мысленному внушению, а так как весь ход рассуждений нас приводит к выводу, что в этом случае мы не имеем ничего относящегося к мысленному внушению, то этим самым мы исчерпали нашу экскурсию в краллевские конюшни.

Как бы то ни было, вопрос о непосредственном, бессловесном, или так называемом мысленном, воздействии на животных заслуживает особого внимания, и я долгое время искал случая подвергнуть этот вопрос выяснению с помощью соответствующих экспериментов. Случай к этому мне представился несколько лет тому назад, незадолго до великой войны, и вот по какому поводу.

Совершенно случайно после долгих лет совершенного индифферентизма к цирковым представлениям я посетил цирк «Модерн» на Петроградской стороне. Оказалось, что наряду с другими представлениями в этот вечер показывал публике своих дрессированных животных В. Дуров. Им демонстрировалось небольшое животное свиной породы, которое под взглядом Д. засыпало и по его же внушению начинало жевать и продолжало жевать столько времени, сколько ему внушалось. Далее была представлена большая собака из породы сенбернаров, которая считала до 9. Собака по имени Лорд оказалась очень спокойной и солидной по своему нраву. Обстановка демонстрации заключалась в следующем: Дуров предлагает кому-нибудь из публики писать любые слагаемые, с тем чтобы цифра их не превышала 9, ибо, по его заявлению, его Лорд не умеет правильно считать свыше 9. Два или три слагаемых пишутся кем-либо на бумаге или грифельной доске, что показывается Дурову, который при этом стоит к собаке спиной. После этого собака по внушению Дурова тотчас же начинает лаем отмечать сумму слагаемых. Опыты производились много раз и всегда имели полный успех: собака мерно, точно и громко отлаивала сумму слагаемых. Не было сомнения, что собака в пределах задания выполняла свою роль безупречно.

Случилось так, что Дуров заметил мое присутствие в цирке и, подойдя ко мне, заявил, что, будучи рад встретиться со мной, он просит моего участия в совместной разработке его опытов! дальнейшем. Мы условились осуществить сеансы на моей квартире.

В условленный день Дуров привел мне двух собак: того же Лорда и другую маленькую собачку из породы фокстерьеров — Пикки. Пока я скажу об опытах с Лордом. Собака была усажена на диван, на котором она спокойно оставалась в обыкновенной сидячей позе собаки. Затем Дуров предлагает показать собаке написанные на бумаге те ил и другие цифры — так, чтобы их общая сумма не превышала 9. Безразлично, можно применить и вычитание, лишь бы разность была в пределах до 9. Цифры эти показываются Дурову, и тогда, немедленно отвернувшись от собаки и стоя к ней спиной, дается собаке сигнал словами: «Ну, Лорд, считай», и Лорд начинает лаять столько раз, сколько составляет сумма или разность двух чисел, будет ли это 5,6,7,8 или 9. Опыты были повторены много раз и всегда — с одинаковым успехом. Заметим, что само показывание цифр собаке тут ни при чем, ибо Лорд считать и складывать цифры по письменным знакам на самом деле не умеет, в чем легко было убедиться путем проверочных опытов. Если же Лорд дает лаем в результате цифру, составляющую сумму или разность двух цифр, то лишь потому, что всегда за словами «Ну, Лорд, считай» делается собаке соответствующее мысленное внушение.

Если же такового внушения не сделать, то при одном показывании цифр опыты не могут быть удачными. И действительно, произведенные в этом отношении опыты привели к следующему: написанные втайне и показанные собаке две однозначные цифры с крестом между ними хотя и вызвали у Лорда приступы лая, но число лаев ни в одном случае из трех раз не совпадало с суммой слагаемых. Моя попытка сопровождать написанные цифры живым представлением самих написанных цифр также не дала соответствующих результатов, тогда как опыты, произведенные с так называемым мысленным внушением самого лая, были выполняемы собакой всегда вполне правильно. Отсюда ясно, что только сосредоточение экспериментатора на последовательном ряде лаев, начиная от первого до 9, приводит к осуществлению правильного счета[2].

Надо заметить, что с собаками удаются и другие опыты «мысленного внушения». Сам Дуров («Мои четвероногие и пернатые друзья») описывает эти и другие опыты следующим образом: «Предположим, перед нами такая задача: внушить собаке, чтобы она подошла к столу и принесла лежащую на нем книгу.

Я подзываю Лорда, он подходит; я беру его голову в свои руки, как будто символически подчеркиваю ему, что он всецело в моей власти, что он должен всецело подавить свою волю, что он должен стать автоматом, быть только нерассуждающим исполнителем моей воли. Для достижения этого я впиваюсь строгим взглядом в его глаза, которые словно срастаются с моими. Воля собаки парализована. Я собираю все силы своих нервов, сосредотачиваюсь до полного забвения окружающего меня внешнего мира на одной мысли. А мысль эта состоит в том, что я должен запечатлеть в своей голове очертание интересующего меня предмета (в данном случае стола и книги) до такой степени, что, когда я оторвусь взглядом от данного предмета, он все-таки должен стоять передо мной как живой. Я это и делаю. В течение приблизительно полминуты я буквально «пожираю» предмет глазами, запоминаю малейшие его подробности, складки на скатерти, трещины в переплете книги, узор скатерти и т. п. Довольно, запомнил!

Я властно поворачиваю к себе Лорда и смотрю ему в глаза, вернее, дальше глаз, куда-то внутрь, вглубь. Я фиксирую в мозгу Лорда то, что сейчас зафиксировано в моем мозгу. Я мысленно спокойно рисую ему часть пола, следующую к столу, затем ножки стола, затем скатерть и, наконец, книгу. Собака уже начинает нервничать, беспокоиться, старается высвободиться. Тогда я ей мысленно даю приказание, мысленный толчок: «Иди!» Лорд вырывается, как автомат, подходит к столу и берет зубами книгу. Задание исполнено. Лорд чувствует себя облегченным, как будто с него свалилась давившая его огромная тяжесть, и постепенно успокаивается».

Ряд такого именно рода опытов был произведен в моей квартире над небольшой собачкой Пикки мужского пола из породы фокстерьеров, очень бойкой и шустрой по натуре. Опыты были произведены в послеобеденное время в присутствии нескольких членов моей семьи, в том числе двух врачей — О. Бехтеревой-Никоновой и Е. Воробьевой. Всего было пpoизведено шесть опытов, из которых четыре первых опыта были осуществлены Дуровым и два опыта произведены лично мною. Задание первого опыта состояло в том, чтобы Пикки подбежал к обеденному столу, который elite не был убран, и схватит зубами лежащую близ его края одну определенную салфетку, ничем в остальном не выделявшуюся из ряда других лежащих на том же столе салфеток. После установления этого задания собака приглашается вскочить на стул, стоящий около стены. Пикки немедленно исполняет приказание и усаживается на сиденье обыкновенного венского стула. Тогда Дуров, стоя спиной к обеденному столу, придерживает голову собаки обеими руками и сосредоточенно смотрит ей в глаза, думая о том, что она должна сделать. Так дело продолжается c ¹/₂ минуты, не более, после чего морда собаки, уже начинающей беспокоиться, освобождается от рук, и маленькая шустрая собака стремглав бросается к обеленному столу, схватывает условленную салфетку зубами и торжествующе несет к экспериментатору.

Второй опыт по общему соглашению должен был состоять в следующем: собака должна была снять зубами книгу с этажерки, стоявшей у стены комнаты. Снова Пикки на стуле. Опять Дуров придерживает своими ладонями ее мордочку, сосредотачивается на задуманном предмете не более ¹/₂ минуты. После этого Пикки срывается с места, бежит прямо к этажерке, зубами берет задуманную книгу и тащит по назначению.

Третий опыт по моему предложению должен был быть выполненным следующим образом. Собака должна вскочить на круглый стул перед роялем и ударить лапой в правую сторону клавиатуры. Снова прежняя процедура. Пикки на стуле, Дуров сосредоточенно смотрит в ее глаза, некоторое время обхвативши ее мордочку ладонями с обеих сторон. Проходит несколько секунд, в течение которых Пикки остается неподвижным, но, будучи освобожден, стремглав бросается к роялю, вскакивает на круглый стул, и от удара лапы по правой стороне клавиатуры раздается громкий трезвон нескольких дискантовых нот.

Четвертый опыт по моему предложению должен был состоять в следующем. Собака должна была после известной процедуры внушения вскочить на один из стульев, стоявших у стены комнаты позади нее, затем, поднявшись на стоящий рядом круглый столик, вытянувшись вверх, — поцарапать своей лапой большой портрет, висевший на стене над столиком. Казалось бы, еще более сложное действие, по сравнению с предыдущим, нелегко выполнимо для собаки. А между тем после обычной процедуры сосредоточения и смотрения в глаза в течение нескольких секунд Пикки спрыгивает со своего стула, быстро подбегает к стулу, стоящему у стены, затем с такой же быстротой вскакивает на круглый столик и, поднявшись на задние лапы, достает правой передней конечностью портрет, поцарапав его немножко своими когтями. Если принять во внимание, что оба последних опыта были осуществлены по заданию, известному только мне и Дурову и никому больше, что я был все время рядом с Дуровым и неотступно следил как за самим Дуровым, так и за собакой и не мог при этом заметить ничего объясняющего выполнение собакой задуманного задания, то нельзя было более сомневаться, что собака способна при вышеуказанных условиях опыта проделывать какие угодно сложные действия, доступные ее выполнению.

Чтобы иметь полную уверенность в этом, я решил сам проделать аналогичный опыт, не говоря никому о том, что я задумаю. Задание же мое состояло в том, чтобы собака вскочила на стоявший сзади мен, я на расстоянии около 2 сажен неподалеку от рояля, круглый стул и осталась на нем сидеть. Как и в предыдущих опытах, приглашается собака подняться на стул, я же, сосредоточившись на форме круглого стула, некоторое время смотрю собаке в глаза, после чего она стремглав бросается от меня и много раз кружится вокруг обеденного стола. Опыт я признал неудачным, но я вспомнил, что сосредоточился исключительно на форме круглого стула, упустив из вицу, что мое сосредоточение должно начинаться движением собаки к круглому столу и затем вскакиванием собаки на самый стул. Ввиду этого я решил повторить тот же опыт, не говоря никому о своей ошибке и поправив лишь себя в вышеуказанном смысле. Снова приглашаю собаку сесть на стул, обхватываю ее мордочку обеими ладонями, начинаю думать о том, что собака должна подбежать к круглому стулу, находившемуся позади меня на расстоянии около 1 ¹/₄ сажени, и, вскочив на него, сесть. Сосредоточившись так около ¹/₂ — ³/₄ минуты, я отпускаю собаку, и не успел я оглянуться, как собака уже сидела на круглом стуле. Задание, которое выполнил в этом случае Пикки, как упомянуто, не было известно никому, кроме меня самого, ибо я ни с кем по этому поводу не советовался, и тем не менее Пикки разгадал мой секрет без малейшего затруднения.

Этой серией опытов день был закончен. К сожалению, это был последний день, когда мы могли осуществить совместные с Дуровым опыты, ибо на другой день он уезжал из Петербурга, а предполагаемое нами продолжение опытов по возвращении Дурова в Петербург не осуществилось ввиду того, что вскоре разразилась великая европейская война, и встреча наша не могла состояться. Уже по окончании войны я посетил Дурова в Москве, где я вновь проделал несколько опытов над Пикки, Лорда я уже не застал. Он погиб от случайной травмы, нанесенной им самим себе случайно, после чего он долго болел и затем умер. Что же касается Пикки, то он был по-прежнему здоров и был, как прежде, очень бойким и шустрым. Меня интересовало, конечно, самому проделать над последним несколько опытов с «мысленными» внушениями. Это и удалось осуществить в две различные мои поездки в Москву. Во время первой поездки я мог лично осуществить пять опытов, произведенных тем же самым методом и состоявших в подобных же заданиях, какие брались для первых опытов с Пикки. При этом каждый раз задание менялось в том или ином отношении и было известно только мне самому. Все пять опытов, из которых два произведены в присутствии Дурова, а другие три — в его отсутствие, с заданием исполнения собакой задуманных действий должны быть признаны удачными, ибо собака неуклонно исполняла данное ей задание. Лишь в одном опыте собака была близка к цели, но ее не достигла, что, однако, могло зависеть от недостаточности моего предварительного сосредоточения на определенных действиях собаки. Все опыты, проделанные самим Дуровым в моем присутствии, были также удачными. Убедившись снова в действительности такого рода опытов, я решил при первой возможности во время следующей поездки в Москву снова проделать такого же рода опыты, но с тем, чтобы вводить в них те или другие контрольные условия для возможного выяснения механизма, с помощью которого достигается успешность в осуществлении задания при такого рода опытах.

На этот раз опыты производились мною с Дуровым в присутствии одного из моих сотрудников по Институту по изучению мозга и психической деятельности — Н. М. Шелованова. Первый опыт я предоставил над Пикки сделать Дурову, дав ему от себя задание дня опыта. Задание состояло в том, чтобы собака вскочила на диван и достала лежавшую на мягкой спинке дивана кружевную салфетку. Дуров берет собаку на стул, охватывает ее морду своими руками, пристально смотрит ей в глаза, все время думая сосредоточенно, что она должна сделать. Все это продолжается, как всегда, около ¹/₂ минуты или несколько более, после чего собака, будучи отпущена, быстро бросается к дивану, вскакивает на него в направлении к салфетке, схватывает салфетку зубами, после чего ее оставляет. Исполнение опыта надо было признать удачным, но лишь не вполне завершенным. Другой опыт, произведенный Дуровым, имел следующее мое задание: собака должна была наброситься на стоявшее в правом углу комнаты чучело небольшого волка. Опыт проделан обыкновенным порядком. Собака была взята на стул, мордочка взята в обхват руками, затем пристальный взор, направленный в ее глаз, продолжавшийся с ¹/₂ минуты, после чего собака, предоставленная самой себе, тотчас же набрасывается на чучело с лаем и так яростно, что, казалось, она разорвет его, вследствие чего пришлось даже собаку отнимать от чучела. 3-й опыт принадлежал мне. Задание, лично мной придуманное и никому не переданное, состояло в том, что собака должна была подняться на стул и взять лежавший на спинке платок. Тс же условия опыта в отношении методики внушения путем сосредоточения над действием, долженствовавшим последовать, и на самом предмете при смотрении животному в глаза. После того как я выпустил голову собаки из своих рук, она тотчас же стремительно бросилась к задуманному стулу, но, поднявшись на него, повернулась к чучелу и, подбежав к нему, стала лаять и набрасываться на него с прежнею яростью. Было ясно, что прежнее внушение относительно чучела как внушение эмоционального характера оставило после себя столь глубокий след, что он еще недостаточно ослабел ко времени следующего за ним внушения. И действительно, оказалось, что и следующие два опыта с «мысленным» внушением привели к тому же результату, т. е. собака, вместо того чтобы выполнять внушенное, направлялась к чучелу и начинала на него лаять с остервенением.

Следующий опыт должен был делать Дуров. Задание состояло в том, чтобы собака взяла лежавшую на окне сзади экспериментатора мокрую тряпку и принесла ему. После сделанного обычным путем внушения собака в точности исполнила задуманное. Следующий опыт был произведен мною. Задание для внушения состояло в том, чтобы собака вырвала из правой руки Ш., стоявшего поодаль сзади, носовой платок. Само задание было известно только мне одному. Внушение по обычному способу — не более как в течение ¹/₂ минуты. После сделанного внушения собака мгновенно бросается к правой руке Ш., вырывает удерживаемый им платок.

Предположено было, что собака в первом опыте с внушением броситься на чучело руководится выражением лица самого Дурова в период внушения. Поэтому решено было, чтобы этот опыт был повторен таким образом, что при внушении Дуров будет смеяться или, по крайней мере, будет сделана гримаса смеха. Это и было осуществлено Дуровым. Находясь под беспрерывным нашим наблюдением, Дуров, несомненно, во время внушения сделал гримасу смеха, и в то же время никакого шевеления губ, как и ранее, не производилось. Несмотря на это, собака тотчас же после сделанного внушения с прежнею яростью набросилась на чучело с громким лаем. Было сделано предположение, что собака при делаемых внушениях руководится движениями глаз внушающего лица. Ввиду этого предложено было Дурову повторить опыт с вырыванием платка из правой рука Ш., но с тем, чтобы внушение было произведено при завязанных глазах. С этим мы перешли в другую комнату. Опыт был сделан таким образом, что предварительно глаза Дурова были завязаны наглухо платком. Собака Пикки была им приглашена сесть на стул, и затем началось обычным путем сосредоточение на процессе действия, долженствующего состоять в том, чтобы животное подбежало к Ш. и взяло платок из его рук. Никакого шевеления губ при этом не производилось, и тем не менее внушение при завязанных глазах осуществилось, как и в первый раз. Собака тотчас же вскочила со стула, подбежала с быстротою молнии к Ш. и выхватила зубами платок из его рук.

К приведенным опытам я не делаю особых пояснений. Сами по себе эти опыты настолько поразительны, что они заслуживают внимания безотносительно к тем или иным комментариям.

Одно могу сказать, что после проведенных опытов мне не кажется более удивительным зачаровывание взглядом диких зверей, отступающих перед человеком, который легко мог сделаться их жертвой, как это бывало с христианскими мучениками в римском Колизее, и роковое стоическое подчинение своей участи мелких птиц, являющихся жертвами алчности змеи, в то время, когда они спокойно могли от нее улететь.

Прежде всего необходимо указать на некоторую аналогию опытов, произведенных с собакой Лордом, с теми опытами, которые производились над лошадьми. Аналогия заключается в том, что у Кралля лошади отбивали результат определенного арифметического действия соответствующим количеством постукиваний копытами, тогда как в опытах с Лордом дело шло о подсчете арифметического же действия с помощью лая. Разница кроме этого способа обозначения заключалась, однако, в том, что у Кралля дело шло не только о простых арифметических действиях, но и об извлечении корней, но нельзя не принять во внимание, что при недоступности для собаки извлечения корней она оказалась бы в одинаковом положении, как и при недоступности для нее счета, и поэтому хотя опыты извлечения корней с Лордом не ставились, но более чем очевидно, что если бы эти опыты были поставлены таким же точно образом, они несомненно удавались бы, как они удавались и в опытах с лошадьми Кралля, ибо самый результат задачи экспериментатору все равно был бы известен, количество же отбиваний копытами лошадей в конце концов было сравнительно невелико, как невелико было и количество «отлаиваний» Лордом. Пока мы ограничимся этими сопоставлениями и не пойдем дальше в наших рассуждениях.

Что касается опытов, проделанных с собакой Пикки, то они представляют совершенно иную постановку. Дело идет здесь о выполнении животным определенных заданий в форме более или менее сложных действий, причем ему делалось соответственное «мысленное» внушение, которое и выполнялось животным согласно заданию.

Разница ясна. Если в первом случае дело идет об опытах, в которых может идти речь о математических способностях животного (по отношению к краллевским лошадям это объяснение и применялось как самим Краллем, так и известным психологом Claparede’oм, то во втором случае опыты могут относиться к «мысленному» внушению, если исключить гипотезу пользования теми или иными знаками, которое опять-таки исключалось соответствующими контрольными опытами, как напр., завязывание глаз экспериментатору и др. Вот почему эти опыты показались мне с самого начала и более интересными как осуществляемые в новой обстановке, и более ценными в научном отношении. Сколько мне известно, других таких опытов над животными не производилось. И так как опыты «мысленного» внушения над людьми, в общем, были малоплодотворны и до сих пор дали, вообще говоря, не вполне решительные результаты, то естественно, что осуществление этих опытов на животных открывает новые возможности в исследовании вопроса о мысленном внушении чисто лабораторным путем.

Спрашивается, что следует сказать по поводу этих опытов, как следует их понимать? Прежде всего я хотел бы установить, что разговорами о заданиях собака не могла руководиться, ибо, не говоря о том, что все разговоры на эту тему происходили с особыми предосторожностями и вообще мы избегали всего того, что дало бы возможность собаке руководиться в этом отношении какими-либо знаками или словесными указаниями, все опыты, произведенные лично мной, осуществлялись без всякого предварительного разговора о том или другом задании опыта и без посвящения в сущность задания ни Дурова, ни кого-либо другого. Таковы, напр., два опыта, произведенные первоначально на моей квартире, и все опыты, осуществленные мною же в Москве и даже в отсутствие самого Дурова за время двух моих поездок. Таким образом, это объяснение отпадает само собой.

После первой серии опытов мне представлялось возможным допустить лишь одно объяснение — это то, что собака Пикки отличается поразительной способностью примечать. Так, возможно было предположить, что собака приучена к опытам исполнения задуманного действия после того, как все глаза всматривался в течение известного времени экспериментатор; думая о подходе собаки к предмету, о форме самого предмета и т. д., он невольно соответственным образом смещал свои глазные оси, что и улавливалось собакой. Последняя, будучи приучена ранее дрессировкой к исполнению и послушанию, еще оставаясь под взором экспериментатора, начинает проявлять некоторые признаки беспокойства, а освободившись, тотчас же приступает к выполнению задания. Интересно при этом отметить, что собака Пикки по исполнении внушения бросается стремглав со стула и проявляет все признаки волнения в своих действиях, пока не выполнит задания, после чего тотчас же успокаивается.

На самом деле вышеуказанные автоматические движения глаз вполне допустимы, ибо, напр., при опытах с сосредоточиванием на определенном действии, связанном с известным интересом, как доказано у нас опытами, могло быть констатировано автоматическое смещение пальца руки в приборе Sommer’a в сторону представляемого движения, хотя для самого лица это смещение остается незамечаемым. Отсюда казалось бы естественным признать такое объяснение вполне удовлетворительным для вышеуказанных опытов. Под это объяснение можно было бы, пожалуй, подвести и проделанные у меня опыты с собакой Лордом. Что эта собака простого счета, в смысле сложения показываемых цифровых знаков, не знала, это факт, который вытекал из сделанных мною проб в этом отношении, не давших никаких положительных результатов. Но стоило только сосредоточиться экспериментатору на умственном счете, хотя бы обратясь к ней спиной, как собака начинает считать верно. Можно предположить, что сосредоточение на умственном счете приводит к не замечаемым самим считающим лицом движениям головы, которые без особого обращения внимания на этот предмет не замечаются посторонними, тогда как дрессированная собака, готовая к выполнению определенного ей знакомого задания, их легко могла бы приметить.

При этом нельзя не принять во внимание особой чуткости и наблюдательности собак вообще, быть может, значительно более выраженной, нежели у человека. Словом, дело могло идти здесь о тех же явлениях, которые известны при условиях опытов с так наз. отгадыванием мыслей при соприкосновении индуктора с отгадчиком. Разница лишь в том, что при последних опытах дело идет об улавливании движений с помощью осязания, тогда как при опытах с «мысленным» внушением дело сводилось бы к улавливанию движений с помощью зрения.

Не отрицая допустимости такого объяснения, однако, нельзя забывать, что этим путем нельзя объяснить того обстоятельства, что собака Лорд не могла считать более 9, а между тем, казалось бы, вполне естественно, что если бы собака в этом случае руководствовалась едва улавливаемыми движениями головы, то она должна бы считать точно таким же образом и далее 9, чего, однако, не происходило. С другой стороны, приняв во внимание это объяснение, нельзя было бы понять, каким образом собака Пикки, не имевшая возможности пользоваться подобными знаками в форме не замечаемых самим экспериментатором движений глаз в том опыте, который производился с завязанными глазами экспериментатора, тем не менее выполняла задание вполне удачно. Необходимо при этом исключить и предположение о том, что в опыте с внушением наброситься на чучело собака руководствовалась мимикой лица индуктора, ибо тот же опыт был повторен спустя некоторое время таким образом, что Дуров намеренно во время внушения искажал свое лицо искусственной улыбкой, и, несмотря на это, опыт оказался вполне удачным, ибо собака в точности выполнила внушаемое задание.

То, что все мои опыты были произведены по заданию, известному только мне одному, некоторые же были произведены в отсутствие Дурова и других сторонних лиц, должно быть в свою очередь учтено скептиками соответственным образом».

А теперь я приведу примерный текст эмоционально-стрессового гипноза на примере лечения алкоголизма.

Главными в тексте являются тембр и сильная эмоциональная окраска речи гипнотизера. В начале текста в голосе должны хорошо чувствоваться абсолютная уверенность и непререкаемость, переходящие в жесткое кодирование с «металлическим» оттенком в голосе. А при внушении отвращения к водке гипнотизер сам должен искренне испытывать сильнейшее отвращение, и это отвращение с элементами настоящего позыва на рвоту надо уметь голосом, мимикой и поведением передать и заразить своим состоянием пациента. Окончание текста должно звучать торжественно и победно, создавая у пациента состояние и ощущение победы над болезнью.

Текст должен строиться по законам выработки у человека условного рефлекса в виде автоматической и бессознательной (!) реакции отвращения и рвоты на алкоголь. Это главное, что отличает эмоциональный метод В. М. Кандыбы от других методов кодирования, совершенно физиологически не обоснованных, а потому — неэффективных.

Вторым секретом является предсуггестивная подготовка пациента, которая заключается в том, что пациента заставляют ожидать не менее месяца очереди на лечение, а затем в ходе начавшегося лечения все сеансы делаются «вхолостую», т. е. без основного, кодирующего рвотную реакцию, текста. Несколькими предварительными сеансами вначале резко повышают общую и специальную реакцию пациентов на свой голос. Общую гипнабельность доводит до СК-2, а выработка специальной реакции заключается в получении у пациента мгновенной реакции сильной тошноты и рвоты по приказу. Таким образом, только добившись предварительного повышения гипнабельности и выработав рвотную реакцию на приказ, приступают к лечебному кодированию на конкретную вредную привычку, будь то алкоголь или что-то другое. А теперь я привожу кодирующий текст:

Психотехника эстрадного гипноза делится натри основные группы техник:

Физиологические (эротические манипуляции, специальные гипногенные чувственные вицы массажа, гипногенные мануальные приемы, сенсорный голод и др.).

Психологические (литературные, поэтические, музыкальные, сценические, разговорные, ситуационные и др.).

Чисто эмоциональные (религиозно-экстатические, аффективные, страстные, стрессовые и др.).

Итак, мы пришли к выводу, что эмоциональный гипноз — это особая мимико-соматическая реакция, которая свойственна и животным, и даже в своей глубинной сути — вообще всем живым организмам как рефлекс приспособительного торможения. Но если уже у животных в основе гипнотической реакции лежит их способность удовлетворять свои потребности и получать положительную эмоцию или не удовлетворять — и получать поисковую поведенческую реакцию и отрицательную эмоцию, то у человека глубинная суть гипноза — это уже особая «эмоция» влияния»; особая, прежде всего, чувственно-соматическая реакция. Вот об условиях возникновения или наведения гипнотической эмоции как особого вида психического заражения в результате внешнего или внутреннего влияния мы и поговорим чуть подробнее.

Итак, какие условия — внутренние или внешние — нужны для того, чтобы наступил гипноз? Что требуются для этого? Для этого от гипнотизируемого требуется три главных условия: 1) сосредоточенность внимания; 2) известная доля внушаемости, т. е. способности всецело поддаваться внушаемой идее; 3) способность приходить в соответствующее эмоциональное состояние. Все, что способствует сосредоточиванию мысли, все, что способствует направлению внимания на определенный предмет, способствует развитию гипнотического сна. Сосредоточиванием мысли на кончике носа приводил себя в состояние гипноза древний факир, сосредоточиванием мысли на блаженстве загробной жизни гипнотизировал себя средневековый фанатик, сжигаемый на костре, к сосредоточиванию же мысли на определенном предмете склоняются и наши теперешние так называемые физические способы гипнотизирования.

Самый обыкновенный и хорошо всем известный способ заключается в том, что заставляют субъекта в течение некоторого времени смотреть на какой-либо предмет, блестящий или неблестящий — все равно. Вместо неодушевленного предмета можно заставлять смотреть на свой палец или в свои глаза. Так как смысл этой процедуры заключается именно в отвлечении внимания и в сосредоточивании мысли, то отсюда понятно, что выбор предмета не играет здесь решительно никакой роли, и глаза гипнотизера имеют такое же значение, как и его палец или магическая палочка. Вместо органа зрения для той же цели можно пользоваться и органом слуха: можно заставлять гипнотизируемого слушать тиканье часов или жужжание электрической машинки, можно изобретать для этого особые специальные инструменты: принцип всегда останется один и тот же. Вместо таких продолжительных и слабых раздражений зрительного или слухового органа в больнице Сальпетриер (в Париже), этой мастерской знаменитого Шарко, до сих пор еще употребляются быстродействующие раздражения: звук там-тама или внезапное освещение электрическим светом. Вместо органа зрения или слуха можно пользоваться также органом обоняния или осязания. Легкое продолжительное поглаживание или надавливание кожи способствуют развитию гипнотического сна постольку же, поскольку и знаменитые магнетические пассы.

Если бы меня спросили, который из всех перечисленных способов действует вернее, то я затруднился бы дать определенный ответ. Все они действуют одинаково, все они одинаково ведут к одному и тому же — к фиксации (сосредоточиванию) внимания. Все эти способы совершенно равнозначны, и в выборах их для каждого экспериментатора предоставляется широкая свобода. Само собой разумеется, что чем проще будут выбранные способы, чем меньше они будут заключать в себе различные манипуляции, тем они будут современнее, тем осмысленнее будет их конечная цель. В наше время уже никто не станет заставлять испытуемого вдыхать одуряющие пары, как это делали дельфийские оракулы, или с искаженной физиономией и в страстном порыве производить таинственные заклинания или пассы, как это делали древние жрецы и ученики Месмера, — время всех этих сложных процедур миновало.

Еще не так далеко ушло то время, когда физическим методам гипнотизирования придавалось большое значение, когда фиксация внимания считалась одним из самых главных и исключительных условий, способствующих развитию гипноза. Теперь к этим методам начинает все более и более развиваться безразличие, а некоторые гипнотизеры уже и совершенно отказались от них. Такое безразличие с теперешней точки зрения вполне понятно, если вспомнить о втором упомянутом мною условии, необходимом дня развития гипноза — о способности гипнотизируемого поддаваться внушаемой идее (в данном случае — идее о гипнотическом сне). Это условие имеет гораздо более важное значение, чем первое, и без него гипноз невозможен. Тогда как первое условие, т. е. сосредоточенность внимания, только подготовляет почву для развития гипноза, второе, т. е. передача идеи о сне, развивает сон. Если все физические методы, все манипуляции и приводят к гипнотическому состоянию, то лишь только потому, что сами по себе, помимо известной процедуры, они заключают в себе и некоторое представление о гипнотическом сне; это последнее, воспринимаясь испытуемым как нечто реальное, как нечто такое, что должно с ним непременно случиться, реализуется, т. е. превращается в соответствующее психофизиологическое состояние. Сколько бы мы ни заставляли человека слушать тиканье часов, сколько бы мы ни гладили его по голове, он никогда не впадет в гипноз, если мы не предупредим его, или если он сам не догадается, к чему должны клониться все эти процедуры, т. е. если, проще говоря, мы не вложим в его сознание идею о сне. Кто из нас не знает, каким убаюкивающим образом действует однообразная музыка или звуки монотонной песни, кому из нас не приходилось испытывать на себе усыпляющее действие стука часового маятника или завывания ветра под окном, — всякий знает, что навеваемый этими условиями сон не будет сон гипнотический: это будет сон самый обыкновенный, естественный. И было бы большой ошибкой думать, что все, что способно вызвать обыкновенный сон, способно также вызвать и сон гипнотический и что одного однообразного раздражения наших органов чувств вполне достаточно для развития гипноза.

Имея в виду важность этого обстоятельства, некоторые ученые совершенно отказались от физических методов гипнотизирования, ограничиваясь почти исключительно психическими, т. е. одной словесной или образной передачей идеи о гипнозе, в надежде, что одного слова «спите» или одного образа о гипнозе, вызванного тем или иным путем, уже вполне достаточно, чтобы у субъекта наступил гипноз. Самый простой из психических способов гипнотизирования состоит в том, что субъекта усаживают в кресло и приказывают спать. Идея о гипнозе, вложенная в сознание таким простым приказом, иногда может реализоваться в соответствующее состояние без того, чтобы внимание субъекта отвлекалось еще каким-нибудь побочным путем; сама идея уже играет здесь роль как бы сигнала или отвлекающего стимула, способного сконцентрировать внимание гипнотизируемого на определенном предмете, т. е. на ожидаемом состоянии.

Реализация (превращение) внушаемой идеи о гипнозе в соответствующее состояние происходит по тому простому физиологическому закону, что всякая наша мысль, будет ли то мысль самостоятельно возникшая в мозгу, или мысль, навеянная извне, склонна превращаться в соответствующее действие: стоит нам, например, подумать о чем-нибудь очень неприятном, как уже наша мимика принимает соответствующее выражение, стоит нам вспомнить что-нибудь печальное, как нередко среди веселья, помимо нашей воли, мы чувствуем расслабление членов и впадаем в грустное настроение. Но одной идеи еще далеко недостаточно для того, чтобы эта идея немедленно реализовалась в соответствующее действие или состояние. Как известно, наши идеи только в том случае подчиняют себе наше «я», когда они сопровождаются соответствующей эмоциональной (чувственной) окраской. Идея, лишенная такой окраски, будет лишь холодным звуком, не способным подчинить себе наше существо. Поэтому, для того чтобы у данного субъекта идея о гипнозе превратилась в действительный гипноз, необходимо, чтобы она соединилась с соответствующей эмоцией. Эмоция эта в гипнозе носит совершенно своеобразный характер и по виду своему близко подходит к эмоции постороннего влияния. Лишь тот человек впадает в гипноз, который не только легко подчинится идее о гипнозе, ноу которого эта идея вызовет еще и соответствующее душевное движение, соответствующую эмоцию.

Таким образом, третьим и, самым главным, условием развития гипноза является способность данного субъекта приходить в известное эмоциональное состояние, соответствующее гипнозу.

Я указал на способность сосредотачивать внимание, способность подчиняться внушаемой идее и способность приходить в известного рода эмоциональное состояние как на три главные фактора, которыми обусловливается развитие гипноза. В сущности, основная и руководящая роль принадлежит в этом отношении последнему фактору, первые же два сами по себе не имеют решающего значения или, вернее, имеют значение лишь постольку, поскольку они находятся в связи с последним фактором. Значение же всех остальных внутренних и внешних условий — индивидуальности, нервности, личности гипнотизера и др. — сводится к тому, насколько они увеличивают или уменьшают собой значение и силу перечисленных факторов. Так как последние подвержены индивидуальным колебаниям и изменяются в своей силе в зависимости от психического состояния субъекта в данную минуту, то определить заранее, насколько данный субъект предрасположен к гипнозу, невозможно или, вернее, возможно лишь с некоторой долей вероятности; мерилом этой вероятности служит обстоятельное исследование психических и физических особенностей данного субъекта, доступное лишь специалисту-психиатру. Если к вам обращается лицо, которое уверяет, что его нельзя загипнотизировать, то не придавайте этому особого значения часто, именно такие лица и представляют благоприятный материал для гипноза. Если к вам приходит субъект, горящий страстным желанием быть загипнотизированным и при этом уверенный, что он заснет по первому же нашему приказанию, то и тут вы не можете ручаться за успех, так как такие лица иногда совершенно не поддаются гипнозу. Восприимчивость к гипнозу не зависит исключительно от таких простых факторов, как желание или нежелание: она лежит гораздо глубже — в психической организации данного лица, в склонности его всем своим существом подчиняться влиянию возникающей эмоции и нередко не может быть изменена никакими внешними условиями.

Весьма распространенное мнение, что только лица нервные, истеричные и неуравновешенные предрасположены к гипнозу, — совершенно неверно. Это мнение возникло и укоренилось в обществе благодаря тому, что большинство врачей именно над такими лицами и производили свои опыты. В действительности встречается как раз обратное, а именно: люди нервные, неуравновешенные, дегенераты являются наименее восприимчивыми к гипнозу.

То же касается и истеричных; правда, среди последних нередко встречаются очень глубокие формы гипноза, но зато среди них очень часто попадаются и субъекты, совершенно не поддающиеся гипнозу. Объясняется это отчасти тем, что у нервных людей внушаемость от природы является несколько пониженной, отчасти же тем, что такого рода люди часто не в состоянии в достаточной мере владеть своим вниманием. Что нервная или психическая неуравновешенность служит условием, уменьшающим восприимчивость к гипнозу, доказывается тем, что в более тяжелых формах нарушения психического равновесия, именно — в душевных болезнях, восприимчивость к гипнозу сводится до минимума: только 10 % из числа всех душевнобольных, при известном терпении и настойчивости, могут быть загипнотизированы, по наблюдению же других и этот процент представляется слишком высоким. По мнению Фореля, мозг есть тот инструмент, которым мы пользуемся при внушении: если этот инструмент испорчен, то и пользоваться им или совсем нельзя, или можно лишь в весьма незначительной степени.

Какой же процент восприимчивых к гипнозу встречается среди психически здоровых лиц?

Наблюдения разных авторов в этом отношении дают неодинаковые результаты. Громадная разница в результатах объясняется тем, что каждый из авторов по-своему понимал гипноз: если под гипнозом разумеют лишь глубокие степени гипнотического состояния, сопровождающиеся полным забвением происходившего, то процент впадающих в такой гипноз, понятно, не будет значителен; если же в понятие о гипнозе вносить и слабые его степени, то процент гипнотизирующихся будет велик. Как бы там ни было, нужно, однако, полагать, что 85–90 процентов всех психически здоровых людей, гак или иначе, могут быть загипнотизированы.

Шренк-Нотзинг предпринял тщательное наследование способности к гипнозу жителей различных стран. Из 8705 человек, вошедших в его статистику, безусловно невосприимчивыми оказались только 6 %. Остальные же 94 % он распределяет таким образом: в слабый гипноз впали 30 %, в гипотаксию — 49 %, в сомнамбулизм — 15 %.

Уверенность, авторитетность и присутствие духа — вот те качества, которыми должен обладать современный гипнотизер. Значение этих качеств определяется постольку, поскольку они в состоянии возбудить у гипнотизируемого в данную минуту соответствующую эмоцию и заставить его управлять своим вниманием. Всякий из нас знает, каким магическим действием обладают уверенный жест, убежденное слово, всякий знает, как властно завладевает вниманием слушателей авторитетная, убежденная речь, поэтому не должно казаться удивительным и то в высшей степени важное значение, которое создается при гипнотизировании личностью гипнотизера. Но чтобы обладать уверенностью и иметь авторитет, необходимы знание и опыт. Поэтому опытный и знающий гипнотизер, несомненно, гораздо легче достигнет своей цели. Такой гипнотизер всегда разберет, следует ли ему в данном случае добиваться гипноза простым психическим воздействием, или же нужно предпочесть фиксацию зрения и пассы. «Кто легко поддается гипнозу, того всякий загипнотизирует, но кто мало восприимчив, с тем может справиться только умелое лицо», — говорит Моль.

Теперь попытаемся войти в положение загипнотизированного и посмотреть, что он испытывает в гипнозе, как изменяется его психика в этом состоянии.

Первое, что вы чувствуете при погружении в гипноз, это чувство спокойствия, утомления и некой связанности во всем теле. Вы чувствуете неохоту к движениям, вам лень думать, а если делаете попытку к последовательному мышлению, то чувствуете, что ваши мысли текут вяло, медленно, путаются и обрываются, вы чувствуете, что память вам изменяет, стараетесь припомнить события, но они путаются во времени. Вы испытываете некоторого роды связанность мыслей, ваши мысли как бы цепенеют. При некотором усилии с нашей стороны вы, однако, еще можете вывести себя из этого состояния и воспрянуть мыслями. Но вот вы погружаетесь в более глубокий гипноз: вы уже чувствуете, что ваша психическая связанность еще более увеличивается, вы уже не можете сделать при помощи собственных усилий воли ни одного движения, ваша мысль как бы застыла в одном положении точно так же, как и застыли пяти движения. Вы не теряете общения с внешним миром, но впечатления этого мира доходят до вас неясно. Вы заняты своим гипнотизером, отчетливо слышите его дыхание, вы чувствуете, как по первому его приказанию ваша рука поднимается, пытаетесь противиться, но противиться не в состоянии. Но вот еще немного — и вы погрузились в самый глубокий сон, в сомнамбулизм. Вы уже почти совсем не можете ни мыслить, ни двигаться помимо воли гипнотизера. Вы беседуете с ним, отвечаете на вопросы, но ваши ответы неясны, неопределенны: вы не можете сами решить что-либо, вы ждете, когда вам подскажут мысль. Вам говорят: у вас на руке сидит воробей, и вы видите воробья. Вас спрашивают, какого цвета воробей, — вы колеблетесь, ибо у вас нет своей мысли. Вам подсказывают: красного, и вы убеждаетесь, что действительно воробей красного цвета. Оценить нелепость такого заключения вы не в состоянии: ваши психические образы и представления как бы замерли и возбуждаются исключительно по подсказу. Вам подсказывают, что вы видите своего отца, который давно умер, и вы действительно видите его, нисколько не удивляясь тому, как он мог явиться с того света.

Состояние загипнотизированного мозга можно сравнить с состоянием того оцепенения, которое существует в мышцах: мозговые клетки, несущие на себе высшую административную функцию, функции критики и оценки волевых импульсов, как бы погрузились в сон, замерли, тогда как другие клетки более низшего порядка, несущие в себе, так сказать, исполнительную функцию, продолжают действовать. Благодаря прекращению административной функции мозга исполнительная его функция, ничем не сдерживаемая и не контролируемая, легко выступает на первый план, легко проявляет свои права и быстро подчиняется всякому внешнему влиянию. Поэтому-то во время гипноза психика загипнотизированного и представляет весьма удобную почву для восприятия разного рода внушений, т. е. подсказанных, подсунутых мыслей. Внушение, как известно, существует и вне гипноза. Это есть фактор, играющий чрезвычайно большую роль в общественной жизни. Это есть мировой закон, на котором построены отношения людей друг к другу. Все наше воспитание, в сущности, есть не что иное, как ряд последовательных внушений, воспринятых в детстве. То, что подсунуто нам в детстве в форме воспитания, нередко впоследствии не может быть поколеблено никакими реформами, исходящими из разума. Каждый психически здоровый человек обладает известной долей внушаемости, т. е. способности подчиняться чужому влиянию: только у одного лица эта внушаемость развита больше, у другого — меньше. В бодрственном состоянии внушаемая идея встречает много сопротивлений со стороны личности субъекта, которому хотят привить эту идею; его психика занята массой других психических процессов, потому ей некогда браться не за свое дело, за чужие мысли. Но в состоянии гипноза это препятствие уничтожается.

Подобно тому, как камешек, брошенный в волнующееся море, не оставляет после себя никакого следа, ибо след его тотчас же сглаживается волнами бушующего моря, точно так же и идея, зароненная в бодрствующий мозг, часто не запечатлевается в нем только потому, что быстро смывается другими потоками психической жизни; но подобно тому, как камешек, брошенный в спокойное море, оставляет после себя заметный след, точно так же и идея, зароненная в состоянии полного покоя мозга, в состоянии гипнотического сна, прививается легко, ибо никакие иные мысли не мешают ей укрепиться в сознании. Вот почему к гипнозу и прибегают в тех случаях, когда желают при помощи внушения сильнее воздействовать на психику, когда желают, чтобы внушаемая идея встретила как можно меньше сопротивления в мозгу.

Посредством внушения в гипнозе можно вызывать самые разнообразные явления: параличи, сведения, потерю чувствительности, галлюцинации, органические расстройства и прочее. Можно заставлять гипнотика видеть, не видеть, слышать, не слышать, обонять, не обонять. Прикладывая к коже частицы бумажек, карт, марок и прочее, под видом нарывного пластыря, можно иногда вызывать образование красноты или пузыря на соответственном месте. Бурри и Буро, начертав однажды на предплечье больного матроса его имя при помощи тупого предмета (зонда), внушают ему: «начертанные линии начнут кровоточить у тебя, имя твое выступит на руке кровавыми буквами». И действительно: на месте проведения зондом появились красные возвышенные линии, и на них выступили капельки крови.

Все подобного рода явления, с виду как бы невероятные, находят себе объяснение в том обстоятельстве, что в гипнозе все высшие задерживающие влияния головного мозга подавлены, а потому всякая вложенная в сознание идея получает гораздо большее напряжение и, ничем не сдерживаемая, с большей силой стремится проецироваться наружу, т. е. перейти в соответствующее действие. Поднося, например, загипнотизированному стакан воды под видом рвотного, мы вызываем у него представление о рвоте. Такое представление в бодрственном состоянии заглохло бы в мозгу и не перешло быв соответствующее действие, но у загипнотизированного, не встречая сопротивления, оно быстро достигает высшего напряжения. Это напряжение передается соответствующим клеткам рвотного центра, заложенного в головном мозгу, от последних импульс сообщается по нервам периферическому аппарату, т. е. желудку, и в результате получается рвота. Нечто подобное мы встречаем иногда и помимо гипноза у лиц, которые в силу своих психических особенностей не могут в надлежащей мере подавлять тех или иных возникших в их мозгу представлений; так, например, есть люди, которые уже при одном взгляде на что-нибудь отвратительное, неприятное не в состоянии удержаться от рвоты; есть лица, которые даже при одной мысли о невозможности опорожнить кишечник при тех условиях, в которые они попадают, чувствуют позыв на низ.

Особенно странными и непонятными, на первый взгляд, представляются нам такие удивительные явления в гипнозе, как, например, образование по внушению красноты, пузыря и ожогов на теле… Но дело тотчас же разъясняется, если мы вспомним, что нечто подобное, только, конечно, в более слабой степени, встречается и помимо гипноза. Есть, например, лица, которые испытывают сильный прилив крови к лицу при одной только мысли о возможности покраснеть. По существу, это явление мало отличается от предыдущего: и там, и здесь — дело о влиянии нашей мысли на кровеносную систему, разница лишь в степени. А у субъектов с сильно развитым воображением и большой впечатлительностью, как, например, у истеричных, дело, действительно, может дойти до образования отеков и даже язв на теле под влиянием одного воображения. Случаи эти хорошо известны всем врачам-невропатологам.

Так объясняются внушенные явления в гипнозе.

Но каждому ли человеку можно внушить какие угодно явления?

Каждого ли человека можно заставить сделать все, что желает гипнотизер? Нет, далеко не каждого. В этом отношении один человек не похож на другого. Одному можно внушить паралич, галлюцинации, но нельзя внушить образование нарыва или ожога на теле; другому можно внушить и образование нарыва, но нельзя внушить поступков, противных его нравственной личности. Пределы внушаемости в гипнозе для разных людей различны и зависят от индивидуальности данного лица, от природной или приобретенной устойчивости его мозговых центров. Человек, у которого менее устойчивы двигательные центры, легче поддается внушению двигательных актов, параличей и т. д., человек с менее устойчивыми центрами зрительных образов легко поддается внушению галлюцинаций, наконец, человек со слабо развитыми центрами нравственных представлений легко подчинится внушению поступков, противных принципам нравственности. Чем сильнее у индивидуума развиты моральные принципы, тем с большим трудом они могут быть поколеблемы, тем труднее внушить ему деяния, противные его нравственной личности, как, например, убийство, воровство и т. п.

От внушений, делаемых во время гипноза, нужно отличать так называемые послегипнотические внушения, т. е. внушения, исполнение которых совершается или тотчас после пробуждения, или спустя некоторое время после того. Вот примеры подобного рода внушений (Беллин). Гипнотику внушают: «Когда вы проснетесь, вы увидите меня одетым в красный плащ, с двумя козлиными рогами на голове, просыпайтесь». Гипнотик просыпается, раскрывает глаза и, глядя на гипнотизера, вдруг хохочет. «Чему высмеетесь?» — «Да, ведь, вы весь красный и с рогами, посмотрите на себя, какой вы смешной.». Профессор Бони внушил однажды усыпленной им девушке, что через полгода, на Новый год, она его увидит: он придет к ней, поздравит ее с Новым годом, а затем исчезнет. Пришел Новый год. В 10 ч. утра девушка слышит стук в дверь и после слова «войдите» — увидела Бони, который, в действительности, был в другом городе.

В период времени между гипнозом и исполнением внушения гипнотик обыкновенно ничего не знает о внушенной мысли. Идея является внезапно, вдруг, в условленный день и час. Иногда, впрочем, она является несколько раньше назначенного срока: гипнотик чувствует, что к такому-то времени он должен то-то сделать. Появившись, мысль принимает характер непреодолимого влечения, «гвоздем» сидит в голове. Однажды в клинике мне пришлось внушить одной больной, что в назначенный срок она должна передать мне свой носовой платок. Лишь только в условленный час являюсь к ней, больная начинает сильно волноваться, порывисто ищет что-то в карманах, под подушкой, шарит но углам и, не находя ничего (платка, действительно, не оказалось), взволнованно говорит, что она непременно должна что-то передать мне, но что именно — не помнит. Лишь только был принесен платок, больная порывисто схватывает его обеими руками и передает мне со словами: «Ну, наконец-то, слава Богу, я успокоилась — вот это то, что мне непременно нужно было сделать».

Стремление выполнить внушенный акт иногда бывает настолько велико, что у субьекта происходит сильная борьба между его личностью и сделанным внушением. Победа в таких случаях всегда остается на той стороне, которая выражена сильнее.

Какая же разница между внушением, сделанным во время гипноза, и послегипнотическим? Некоторые ученые, как, например Вундт, утверждают, что при выполнении послегипнотического внушения субъект снова впадает на некоторое время в гипноз, во время которого и выполняет внушенное действие. Но это едва ли всегда бывает так. Правда, в некоторых случаях субъект действует как бы автоматически и не помнит, что он делал, но это бывает только в исключительных случаях, обыкновенно же субъект выполняет внушенный акт вполне сознательно, относится к нему критически и даже, как я сказал, вступает с ним в сознательную борьбу. Следовательно, о новом гипнозе здесь не может быть и речи. Доказательством сказанного служит тот факт, что выполнение послегипнотических внушений встречает со стороны испытуемого гораздо большее сопротивление, чем выполнение внушений, делаемых во время гипноза. Если, например, загипнотизированный и может во время гипноза проплясать танец, то после пробуждения очень часто он не сделает этого: он будет волноваться, беспокоиться, мучиться, но все-таки личные свойства его характера и чувство приличия возьмут верх над внушенным действием. Таким образом, во время гипноза поля загипнотизированного находится в большой степени подавления, чем в момент выполнения послегипнотического внушения.

В самом деле, чем иным, как не влиянием психики, объясняется, например, тот факт, что лекарство, прописанное под одним названием, не помогает, а прописанное под другим — иногда действует магически? Пилюли гренадера Фридриха Великого производили одно время чудеса, а состояли они исключительно из солдатского хлеба. Гуки рассказывает случай, как однажды термометр, поставленный больному в рот и принятый последним за лекарственный препарат, радикально излечил его от мучительной невралгии. Влияние нашей мысли настолько велико, что лекарства иногда действуют вопреки своим физиологическим законам, но сообразно с желанием больных. Так, в госпитале знаменитого французского врача Дюрана однажды наблюдалось, что простая сахарная вода, прописанная под видом сильного рвотного 100 больным, у 80 из них действительно вызвала рвоту. Доктор Лисл славился одно время своими удивительными целебными пилюлями, которые состояли из простого хлеба, завернутого в изящную серебряную бумажку. Один ипохондрик стал надоедать жалобами на свой мнимый запор. Лисл сначала отказывался назначить ему лекарство, но, наконец, выведенный из терпения его приставаниями, дал ему семь своих пилюль, сказав, что это самое сильное слабительное, какое он только знает. После третьей пилюли начался у больного неудержимый понос. Дело дошло до упадка сердечной деятельности, и больной едва не умер мучительной смертью.

Примеров, подобных приведенным, существует множество. Все они проливают некоторый свет на важность психического влияния при лечении болезней и дают некоторый ключ к пониманию многих темных сторон часто капризного действия лекарства на организм. Подобного рода случаи невольно заставляют думать, что если одно и то же лекарство, прописанное разными врачами, оказывает разное действие, то нельзя искать причину этой разницы исключительно в химическом воздействии: нужно всегда задаться вопросом: не повлияли ли здесь также способ назначения лекарства, впечатление, произведенное врачом, и другие психические моменты? Отсюда открываются для гипнотизма широкие горизонты в деле разработки и выяснения таких существе иных вопросов, как во просо влиянии нашей психики на происхождение заболевания вообще и на течение и характер болезни в частности. Кто знает, может быть, большинство наших болезней, в сущности, есть не что иное, как выражение нарушенного влияния соответствующих центров на отправление известных органов.

Мы видели, что ни самые способы гипнотизирования и связанные с ними физиологические изменения в организме, ни утомление внимания, ни сосредоточенность последнего на определенном предмете сами по себе не в состоянии вызвать гипноза. Так отчего же развивается последний? Какие условия нужны для того, чтобы то или другое лицо погрузилось в гипнотический сон?

Самым главным условием для развития гипноза является возбуждение у гипнотизируемого соответствующей эмоции или, вернее, соответствующего аффективного состояния. Без этого условия гипноз никогда не может наступить. Некоторые последователи нансийской шкалы решающее значение в развитии гипноза приписывают возникновению в мозгу гипнотизируемого идеи о гипнотическом сне: по их мнению, гипнотический сон невозможен, если у данного лица нет представления о нем. Я, со своей стороны, вовсе не склонен отрицать значения идеи о гипнозе, но думаю, что сама по себе эта идея никогда не может решить дела. Правда, существует психологический закон, в силу которого всякий возникающий в мозгу образ стремится реализоваться, т. е. превратиться в соответствующее действие, но ведь, для того чтобы эта реализация действительно имела место в данном случае, необходимо, чтобы была подготовлена к ней почва, необходимо, чтобы психическая деятельность стала в особые благоприятные условия. Каждому из нас не раз приходила в голову мысль о гипнозе, однако мы не впадаем в гипнотический сон. Да и практика показывает, что не все лица, которым подсунута мысль о гипнозе, способны гипнотизироваться: как известно, среди больных, обращающихся за советом к врачам, попадаются очень часто такие, которые, несмотря на свое желание впасть в гипноз, несмотря на то, что беспрестанно носятся с мыслью о гипнозе, все-таки совершенно не гипнотизируются. Очевидно, для развития гипноза нужно еще что-то более существенное и важное. Это существенное и заключается в возбуждении у гипнотизируемого соответствующей эмоции. Какова бы ни была эмоция, но раз она возникает с известным представлением, то является главным стимулом к реализации этого представления: всякий из нас не раз испытывал это на самом себе, всякий из нас по личному опыту знает, как легко, сплошь и рядом непреодолимо, наша мысль реализуется в соответствующее действие или состояние, раз с нею связаны соответствующая эмоция или аффективное состояние. Особенно ярко это бывает заметно в так называемых патологических случаях. Раз какое-нибудь действие сочеталось у нас с известной эмоцией, то стоит только возникнуть эмоции, как повторяется то же действие. Есть, например, лица, которые не могут ходить по открытой площади: всякая попытка сделать шаг в открытом месте вызывает у них представление о возможности припадка или обморока, это представление тянет за собой соответствующую эмоцию (страх), которая и парализует собой все движения, делая их подчас совсем невозможными. Есть лица, которые обнаруживают все признаки заикания, раз на них обращено внимание: мысль о недостатке речи вызывает у них особое эффективное состояние, которое и парализует собой необходимую для правильного произношения гармонию речевого аппарата. То же наблюдается и при других навязчивых представлениях, соединенных с известным местом или временем: таковы, например, половое бессилие психического характера, боязнь покраснения и пр. Примером тому, какое важное значение в реализации наших представлений имеет эмоция, могут служить и не одни только патологические случаи. Кому приходилось говорить на больших собраниях, тот знает, что речь его иногда начинает пугаться и сбиваться лишь потому, что в известный моменту него возникает эмоция, соединенная с опасением потерять нить мыслей. То же бывает иногда у начинающих артистов и музыкантов, охваченных мыслью о неуверенности исполнения известного места роли или пьесы.

Аналогичный психический процесс совершается и в момент развития гипноза; если данное лицо имеет мысль о гипнозе, но эта мысль не сопровождается соответствующей эмоцией, то он никогда не впадет в гипноз, но если мысль о гипнозе непосредственно за собой ведет и соответствующую эмоцию, то легко и быстро может совершиться реализация такой мысли, т. е. может наступить самый гипноз. Доказательством существования эмоции в гипнозе служат следующие обстоятельства: 1) Рассказы самих гипнотизируемых. Кто хоть раз подвергался гипнозу, тот всегда отмечает особого рода душевное движение, особого рода ощущение, которое он испытывал, находясь в гипнозе; это ощущение довольно своеобразное и непохоже на все наши обычные ощущения: одни лица, не находя более точного определения этому ощущению, говорят, что они находились в состоянии какого-то полузабытья или просонок, другие — что испытывали какое-то чувство связанности, третьи — что «чувствовали» над собой впасть гипнотизера. 2) Если гипноз был глубокий и гипнотизированный не помнит, что происходило с ним в тот момент, то, по пробуждении, он почти всегда отмечает в себе некоторую перемену, всегда указывает на чувство некоторой усталости, утомления или слабости; это чувство есть не что иное, как след перенесенной перед тем эмоции или аффекта. Все наши аффекты, каковы бы они ни были по своему характеру гнев, радость, страх и и др.), оставляют после себя в организме, как известно, некоторый след в виде чувства утомления или изнеможения, и чем сильнее было аффективное состояние, тем заметнее выражен и этот след; то же самое имеем и в гипнозе. 3) О существовании у загипнотизированного известной эмоции говорят еще изменения пульса и дыхания. Как известно, всякое наше душевное движение, — волнение, страх, радость и пр. — сопровождается изменениями со стороны дыхания и сердечной деятельности и, эти изменения не носят какого-нибудь определенного характера. Они состоят то и замедлении, то в ускорении, то в неправильной деятельности сердца и дыхания. То же самое имеем и в гипнозе. Правда, частоту загипнотизированных, при поверхностном наследовании, иногда нельзя подметить никаких изменений со стороны дыхания и сердечной деятельности, но это явление только кажущееся: на самом же деле при помощи более чувствительных способов, посредством специальных приборов, у них почта всегда удается открыть те или иные, хотя бы и незначительные, уклонения со стороны дыхания и пульса. Нельзя, впрочем, отрицать и того факта, что эмоция не у всех загипнотизированных достигает одинаковой напряженности: несомненно, встречаются случаи, где она бывает выражена лишь в очень слабой степени, благодаря чему и упомянутые явления становятся почти незаметными. Наконец, 4) за существование эмоции в гипнозе говорит и та быстрота, с которой загипнотизированный подчиняется влиянию гипнотизера. Как известно, всякого рода сильное душевное движение (аффект) до известной степени затуманивает сознание человека, ослабляет силу его критики и самообладания: такой человек легко подчиняется внешнему влиянию (эго, например, наблюдается во время испуга, страха, растерянности, радости и пр.). Тоже происходит и в гипнозе; разница лишь в том, что в последнем случае ослабление высшей критики достигает более значительных размеров, но это, в свою очередь, зависит уже от специфического характера самой эмоции.

Что же это за эмоция, о которой я веду речь? Каковы ее характер и особенности?

На основании наблюдений над гипнотизированными, я могу сказать, что эмоция эта не всегда бывает одинакова по своей силе, и в разных случаях она значительно колеблется в своей напряженности. В одних случаях она останавливается на степени простого душевного движения, в других принимает вид настоящего аффекта. В зависимости от силы эмоции и глубина гипноза у разных лиц и в разных случаях бывает различна: чем сильнее эмоция, тем глубже гипноз. G этой точки зрения для нас становится понятным и деление гипноза на степени.

Несмотря, однако, на колебания в напряженности, описываемая мной эмоция все время продолжает сохранять один итог же характер, носящий на себе черты некоторой специфичности. Я затрудняюсь отнести эту эмоцию в какую-нибудь уже известную нам рубрику аффектов, но думаю, что буду очень близок к истине, если скажу, что гипнотическая эмоция по своему типу больше всего подходит к эмоции постороннего влияния. Всякому из нас, вероятно, приходилось испытывать на себе то неприятное ощущение, когда мы подпадаем под влияние какого-нибудь лица, коша мы чувствуем, что лицо это завладело нашей личностью, а мы не имеем силы воли бороться с его влиянием: это есть чувство некоторой досады, соединенное с чувством собственного бессилия. Нечто подобное, но только, конечно, в более резко выраженной степени, происходит и в гипнозе. Мне заметят, что чувство влияния постороннего лихи испытывается очень часто и в обычной жизни: почти всякий человек так или иначе зависит от другого человека, и нельзя же думать, что во всех этих случаях дело идет о гипнозе? Да, конечно, в этих случаях нет характерного гипноза, нет того искусственного гипноза с его наглядной картиной, которую мы привыкли видеть, но все-таки тут есть гипноз естественный, гипноз в широком смысле этого слова. Гипноз в его широком значении не есть такое психическое состояние, которое вызывается исключительно искусственными условиями, это есть общераспространенное психическое явление, которое играет громадную роль в обычной жизни. В своей наиболее резкой форме естественный гипноз обнаруживается в явлениях так называемой стадности, когда люди, например, толпой следуют за одним вожаком не разбирая, насколько последний действует правильно: сознание каждого отдельно индивидуума этой толпы является как бы затуманенным, он не отдает себе отчета в том, что творит, он лишен критики над собой и своими поступками и, только освободившись от влияния, получает возможность оценить свои поступки. Разница между этим естественным гипнозом и гипнозом искусственным, главным образом, по степени, а не по существу. То чувство постороннего влияния, которое испытываем мы при нормальных условиях и которое часто заставляет нас действовать вопреки своему убеждению, отличается от упомянутой мною гипнотической эмоции лишь по своей силе и степени напряженности.

Если и можно видеть в искусственном гипнозе какое-либо отличие от естественного, то это отличие заключается лишь в большей ограниченности круга автоматического подчинения и в большей пассивности психических и физических отправлений (каталепсия, отсутствие произвольных движений и прочее). Это отличие, на наш взгляд, объясняется не какими-либо особыми свойствами эмоции в том и другом случае, а опять-таки несколько большей напряженностью ее и несколько иными условиями ее развития, а именно: в искусственном гипнозе эмоциональное состояние развивается при условиях возникновения у гипнотизируемого мысли о сне, т. е. вернее, мысли о том, что он сейчас должен впасть в какое-то своеобразное состояние, называемое гипнозом. Большинство гипнотизируемых в первый раз не имеют понятия о том, что такое гипноз, и почему представляют его себе чем-то таким, что близко подходит к обыкновенному сну, если уж это само по себе не есть обыкновенный сон. Такому представлению способствует и сама форма гипнотизирования: лицу, которое хотят привести в гипнотическое состояние, обыкновенно говорят, что он должен «заснуть», т. е. внушают ему мысль о сне. Естественным образом, гипнотизируемый невольно подчиняется этой мысли, и лишь только наступает соответствующее эмоциональное состояние, мысль о сне властно завладевает им: он начинает воображать, что спит, и это представление о сне, принимая как бы реальную форму, кладет своеобразный отпечаток на все психические и физические функции загипнотизированного (поза спящего человека и пр.). В результате и получается та своеобразная внешняя картина, которую мы видим в искусственном гипнозе.

Чем же, однако, отличается гипнотическая эмоция от других эмоций?

Характерной особенностью гипнотический эмоции нужно считать повышенную восприимчивость к внушениям. Этим свойством в такой сильной степени не обладает ни одна из известных нам эмоций. Другие признаки этой эмоции, как например, свойство ее влиять задерживающим образом на высшие волевые отправления, затуманивать сознание и пр., не представляют собой ничего специфического: они наблюдаются и при других эмоциях.

Допуская, что в основе гипнотического состояния лежит известного рода эмоция, мы легко можем объяснить себе все характерные психические признаки гипноза, как-то: подавление воли, повышенную восприимчивость к внушениям, утрату воспоминания и пр.

Как известно, все наши сильные эмоции, т. е. аффекты, обладают свойством действовать подавляющим образом на высшую критику и активные волевые процессы: человек разгневанный, например, теряет способность самообладания и подчиняется первому порыву, человек испуганный теряется настолько, что не может сообразить самых простых вещей и легко подчиняется первому встречному, слепо следуя его советам и указаниям. Точно таким же образом действует и гипнотическая эмоция; разница лишь в том, что последняя, в силу своего специфического характера, обладает этим свойством в большей степени, чем другие. Таким образом, подавление воли и повышенная восприимчивость к внушениям находят себе объяснение в тормозящем влиянии гипнотической эмоции на высшие волевые центры.

Точно так же легко объяснить себе и ту утрату воспоминания о происходившем, которая часто наблюдается в высших степенях гипноза: сильные аффекты, как известно, иногда настолько заполняют наше сознание, что, приходя в себя, мы не помним, что с нами происходило и что мы делали в состоянии аффекта. Ничего нет удивительного, если подобным же образом может действовать и гипнотическая эмоция: легко представить себе, что под влиянием последней мы, по пробуждении от гипноза, можем утратить воспоминание о происходившем.

Если гипнотическое состояние имеет в основе эмоцию, то почему же в одних случаях это состояние развивается, а в других — нет? Как обменить тот факт, что у одних гипноз получается легко и быстро, у других — с трудом, а у третьих и совсем не получается? Ответ на этот вопрос можно дать такой же, как если бы нас спросили, почему один человек легко подчиняется влиянию известного аффекта, другой нет. Способность приходить в то или иное эмоциональное состояние у разных лиц различна; она зависит не столько от внешних обстоятельств, сколько от природных

свойств того или другого лица: тогда как один, например, при известных условиях легко приходит в состояние страха, другой при тех же условиях совершенно не испытывает этого чувства, один под влиянием ничтожного повода впадает в состояние гнева, радости и прочее, другой не испытывает этих душевных движений и при больших к тому поводах. Очень часто у разных лиц душевные движения носят даже избирательный характер: есть, например, лица, которые очень легко возбудимы в отношении аффекта страха и очень мало возбудимы в отношении аффекта радости, гнева и т. п.

То же самое можно сказать и относительно гипноза: есть лица, у которых гипнотическая эмоция возникает легко и быстро, но есть лица, у которых она возбуждается с трудом; есть лица, у которых она возникает под влиянием ничтожных внешних обстоятельств (например, взгляд гипнотизера), но есть и такие, которые не испытывают этой эмоции, несмотря на целый арсенал средств, пускаемых в ход экспериментатором.

Я все время говорил об эмоции, как об основном условии, необходимом для развития гипноза. Но как всякое душевное движение возникает только под воздействием известных причин, так и гипнотическая эмоция не может возникнуть без всякого повода: для того чтобы развилось соответствующее гипнозу эмоциональное состояние, необходимо, чтобы гипнотизируемый был поставлен в особые благоприятные для того внешние условия.

Когда мы хотим вызвать у кого-нибудь чувство страха, то стараемся все внимание его направить на устрашающие предметы, рассказываем ужасные истории, устраиваем соответствующую обстановку как это делается, например, на спиритических сеансах). Когда мы хотим привести кого-либо в состояние веселости, то проделываем разные шутки, показываем вещи и предметы в курьезных сочетаниях, рассказываем анекдоты, словом — теми или иными внешними поводами стараемся настроить психику субъекта на желательный лад. Точно так же дело обстоит и в гипнозе: чтобы привести человека в гипнотическое состояние, мы должны настроить его психику так, чтобы у него возникла соответствующая эмоция. Но чем и как настроить? У лиц очень восприимчивых к гипнозу, т. е. таких, у которых гипнотическая эмоция вызывается очень легко, иногда бывает достаточно одного слова «спите», произнесенного твердым, уверенным голосом, чтобы наступила соответствующая эмоция, а за ней и самый гипноз. Но у лиц, не очень восприимчивых, нужны бывают часто иные, более сложные внешние условия. К числу последних и относятся отчасти все до сих пор применяемые способы гипнотизирования (фиксация зрения, слуха, пассы и пр.), а также окружающая обстановка и личность гипнотизера. Во времена Месмера личность гипнотизируемого совершенно игнорировалась, и главное значение в вызывании тех или иных «магнетических» (гипнотических) явлений приписывалось нервной силе гипнотизера. Брэйд думал обратное: личность гипнотизера сводилась у него к нулю. В наше время, зная, какое громадное значение в развитии эмоций играют внешние обстоятельства, мы, конечно, не станем утверждать, что личность гипнотизера при гипнотизировании совершенно не при чем и вся

суть дела сводится к настроенному воображению самого гипнотизируемого. Воображение, конечно, имеет большое значение, но, для того чтобы вызвать это воображение, возбудить соответствующую эмоцию и заставить гипнотизируемого «испытать» на себе влияние последней, требуется от гипнотизера особое умение. Это умение заключается, конечно, не в обладании какой-нибудь сверхъестественной силой, а в известной опытности, авторитетности, уверенности и других, часто неуловимых, душевных качествах. Гипнотическая эмоция как эмоция, по типу близко подходящая к эмоции постороннего влияния, более чем всякая другая, требует для своего развития участия постороннего лица — притом лица, которое своим обращением сумело бы возбудить нужное настроение.

В этом же смысле оказывают влияние и другие внешние условия (окружающая обстановка, способ гипнотизирования и пр.). При каких из этих условий цель достигается скорее и вернее — здесь распространяться не место; замечу лишь, что — для того чтобы гипноз наступил, необходимо, чтобы все эти условия гармонировали с ожидаемым эмоциональным состоянием: иначе они могут только препятствовать развитию последнего. Внешние условия при гипнотизировании должны направить внимание гипнотизируемого на ожидание чувства постороннего влияния: если мы, например, будем стрелять из пистолета, то этим вызовем у субъекта только испуг, если будем раздражать его кожу электрическим током, то вызовем только чувство боли и т. д.; нужно выбирать именно такие приемы, которые заставляли бы испытуемого чувствовать на себе власть гипнотизера — только этим путем цель и может быть достигнута.

Большинство последователей нансийской школы, как я уже говорил, решающее значение в развитии гипноза придают идее о сне. Что одной идеи еще недостаточно для развития гипнотического состояния — доказывают случаи так называемого естественного гипноза. Правда, приступая к гипнотизированию, мы всегда путем прямого приказания или путем намека вкладываем в сознание гипнотизируемого идею о сне (собственно, идею о гипнозе), и гипнотизируемый, несомненно, носит в себе эту идею все время, пока продолжается гипноз, но все-таки одному этому фактору нельзя приписывать решающего значения в силу уже вышеуказанных соображений. Роль идеи в развитии гипноза сводится лишь к роли сигнала для наступления соответствующей эмоции: у некоторых лиц этот сигнал сам по себе не вызовет никакой эмоции, и тогда эти лица не гипнотизируются, у других он вызовет эмоцию страха, волнения, ожидания и т. п. — эти лица также не гипнотизируются, наконец, у третьих, очень восприимчивых, он может быть, вызовет и настоящую гипнотическую эмоцию — эти-то лица и впадают в гипноз. То обстоятельство, что наклонность впадать в гипноз увеличивается при повторных сеансах, легко объясняется тем, что при повторном гипнотизировании все теснее и теснее устанавливается связь между этим сигналом и соответствующей эмоцией; а мы знаем, что раз уже известное представление связалось с известным состоянием, то уже достаточно бывает возникновения в сознании одного этого представления, чтобы получилось то же эмоциональное состояние.

Для того чтобы то или другое лицо погрузилось в гипноз, необходимо, чтобы при данных условиях у него развилась именно специфическая эмоция; если такая эмоция не появляется, или если появляется душевное движение другого типа (страха, волнения и пр.), то это лицо не впадает в гипноз. Аффект страха, который так часто наблюдается при первом гипнотизировании, часто даже мешает наступлению специфической эмоции; при последующих (повторных) гипнозах этот аффект не возникает, а если и возникает, то не имеет уже существенного значения, так как он легко заполняется и побеждается специфической эмоцией, которая, в силу проторенного пути к своему развитию, берет перевес.

Само собой понятно, что при всех способах гипнотизирования, каковы бы они ни были, важно отвлечь внимание гипнотизируемого от посторонних предметов и направить его на определенный пункт; в противном случае субъект будет развлекаться и тем самым будет препятствовать возбуждению у него соответствующей эмоции. Как при развитии всякого аффекта существует пассивное сосредоточение внимания на причине, его вызвавшей, точно так же и при искусственно возбуждаемом аффекте прежде всего необходимо сосредоточить внимание данного лица на ожидании соответствующего состояния. К этому и клонятся, отчасти, все до сих пор применяемые физические и психические способы гипнотизирования (отчасти, как я выше упоминал, эти способы сами по себе настраивают гипнотизируемого на ожидаемую эмоцию, отчасти же, конечно, и способствуют наступлению этой эмоции путем сосредоточения внимания).

Позволю себе подвести итог сказанному:

1) Эстрадный гипноз есть своеобразное психическое состояние, характеризующееся подавлением воли и повышенной восприимчивостью к внушению.

2) Для развития гипнотического состояния недостаточно одних только воздействий чисто физического свойства (пассов, фиксаций и пр.). Если последние иногда и приводят к гипнозу, то не сами по себе, а путем косвенного воздействия на психику.

3) Простое утомление внимания не ведет к развитию эмоционального гипноза.

4) Сосредоточение мысли и внимания на одном предмете само по себе не вызывает эмоционального гипноза.

5) Основным фактором в развитии любого гипноза является соответствующая эмоция.

6) Эстрадный гипноз носит совершенно своеобразный характер и по типу своему ближе всего подходит к эмоции постороннего влияния.

7) Интенсивность эмоции обусловливает собой глубину гипноза.

8) Явления внушения зависят от парализующего влияния эмоции на высшие задерживающие центры.

9) Забвение по пробуждении обусловливается воздействием эмоции на сознательную сферу.

10) Восприимчивость к гипнозу обусловливается степенью способности данного субъекта приходить в соответствующее эмоциональное состояние и чувством симпатии к артисту.

11) Внешняя обстановка, приемы гипнотизирования и личность артиста играют роль условий, облегчающих наступление гипнотической эмоции.

12) Физиологическая сущность эстрадного гипноза — это специфическая эмоция, которой можно дать собственное название — «гипнотическая эмоция». И лучше всего гипнотическая эмоция развивается при параллельном развитии любой другой эмоции, аффекта, экстаза, стресса или страсти.

А теперь подытожим то, что я изложил в введении об эстрадном гипнозе, и для этого рассмотрим кое-какие особенности работы левого и правого полушарий мозга.

Эстрадный гипнотизер должен знать психофизиологию мозга и порождаемые им реакции и поведение зрителей. Эстрадный гипнотизер должен уметь предвидеть заранее, что можно ожидать от данного зрителя, особенно если этот зритель приглашен на сцену для участия в концерте или сеансе или для демонстрации какого-нибудь эстрадного номера.

Итак, поговорим немного об особенностях работы человеческого мозга.

У человека — два мозга: левый и правый. Правый — это более древний мозг, который отвечает за процессы поддержания жизни; это «животный» и «растительный» мозг, который общается с внешней средой на языке ощущений, чувств, эмоций и образов, а с внутренней средой он общается на языке психофизиологических и биохимических реакций и сдвигов. Таким образом, правый мозг поддерживает, как и у растений, химическую жизнь организма, а так же, как и у животных, он способен к ощущениям, чувствам, эмоциям, эйдетическому (картинному) мышлению и инстинктивному поведению.

Левый мозг — это более позднее психофизиологическое образование, которое есть только у высших организмов и наиболее развито у человека. Левый мозг у многих людей ведет себя как цензор и руководитель по отношению к правому мозгу. Левый мозг человека способен, как и у высших животных, к жестовой и звуковой сигнализации, а у человека — к речи, логическому мышлению, абстрактным идеям и умозаключениям. Левый мозг обладает внешней и внутренней словесной речью, а также важнейшей способностью — воспринимать, верифицировать, запоминать и воспроизводить информацию и индивидуальный жизненный опыт. Более того, левый мозг воспринимает реальность только через механизмы правого мозга (образы, инстинкты, чувства, эмоции) и свои собственные аналитико-верификационные психофизиологические механизмы, которые выражены в личном жизненном опыте, накопленных знаниях, в доминирующих идеях, целях и установках. Если правый мозг формирует на основе своего эмоционально-образного инстинктивного содержания внутреннюю бессознательную сущность человека, то левый мозг на основе своего психофизиологического содержания формирует внешне подсознательную, но внутренне самоосознающую себя абстрактную личность, способную в норме к волепроявлению и управлению внешним поведением и реакциями.

Левомозговая психофизиологическая сущность человека является нашим мерным и высшим внутренним духовным «Я», способным к полному психологическому разотождествлению со всем остальным мозгом и телом, что являлось, кстати, целью некоторых древнерусских и восточных психопрактик, когда старались избавиться от своей животной правополушарной природы, победив ее сущность — наше второе и низшее «Я» (наше Эго) — это чувства, эмоции и инстинкты, а затем учились ощущать свое высшее «Я» отдельно от физического тела. Древнерусские жрецы называли левое полушарие мозга Разумом, Космической сущностью человека, Высшим духовным началом в человеке, Природой Бога в человеке и т. д. А вот правый мозг называли «женским», «отрицательным», «Дьяволом», «сосредоточением животных инстинктов и течений», «животной природой человека» и т. д.

И. П. Павлов делил людей на «мыслителей» и «художников». «Мыслители» хорошо запоминают логическую информацию, а «художники» зрительную. Память — это важный психофизиологический фактор. на котором базируются процессы познания, обучения и психическое p;t житие человека. По Павлову, в ведении левого полушария находится — речь, чтение, письмо, счет, а также решение задач, требующих применения логики. Таким образом, по Павлову, левое полушарие делает рациональным, аналитическим, вербальным (логическим) мышлением. Следовательно, если у человека лучше развита словесно-логическая память и его «ведет» левое полушарие, то этого человека можно отнести к типу «мыслителей».

Правое полушарие, по Павлову, имеет прямое отношение к образному, синтетическому, целостному восприятию действительности без ее дробления. Таким образом, правое полушарие ведает интуицией, пространственно-образным мышлением. Следовательно, по Павлову, если у человека лучше развита зрительная и слуховая образная память и его «ведет» правое полушарие, то этого человека можно отнести к типу «художников». Представим анатомическую структуру памяти в виде таблицы:

В обычной жизни каждое из двух полушарий дополняет одно другое. Правое имеет преимущество в сфере неизвестного, нового, парадоксального, неопределенного, нешаблонного. Левое упорядочивает и систематизирует опыт, позволяет избежать хаоса и неразберихи. Современная цивилизация пошла по пути преимущественного развития левого логического полушария, в результате чего большая часть человечества утратила способность использовать свое подсознание, отказавшись тем самым от важнейших источников информации, так как на уровне сознательной деятельности функционирует только 10 % нашего мозга, а бессознательная деятельность — это 90 %. Из этого следует важный вывод: в связи с информационной перегрузкой левого полушария следует активизировать механизмы правого полушария, а для этого надо научиться языку правого мозга — языку картин, образов и чувств. Проще говоря, надо научиться пользоваться своими бессознательными процессами и освоить свои чувства и интуицию. Полушария мозга соединяются мозолистым телом (пластом нервных волокон), что делает возможным межполушарную коммуникацию.

А теперь несколько слов о «межполушарной асимметрии» по В. С. Лобзину, который в 1986 г. в своей книге «Аутогенная тренировка» рассказал о исследованиях американского нейрохирурга Р. Орнстайна по рассечению нервных волокон, связывающих левое и правое полушария мозга и сделанных по результатам исследований выводах.

После рассечения мозолистого тела, передней и задней комиссур у пациентов наблюдалась весьма своеобразная картина одновременного функционирования «двух разных сознаний». Информация, поступающая через анализаторные системы в левое полушарие, не передавалась правому и наоборот. «Психическое расщепление» проявлялось не только в мышлении, но и в обучении, запоминании, мотивации и т. д. При этом было выявлено, что «левое полушарие связано преимущественное психической активностью, имеющей сукцессивный, распределенный во времени, характер, основанный на установлении причинно-следственных связей и логическому их умозаключению; психической активностью — осознаваемой, вербализуемой и, следовательно, коммуницируемой (реализуемой в общении).

Активность правого полушария трудно или совсем не поддавалась вербализации и носила не сукцессивный, а симультанный характер («мгновенное схватывание»). Решения, реализуемые на уровне правополушарной психики, не имели в своей основе предшествующего рационального анализа и основывались на чувстве немотивированной уверенности в правильности реализуемой программы действий, часто необъяснимой: как и почему она зародилась. Эти особенности деятельности правого мозга, в обыденной жизни обычно характеризуемые как интуитивные, явились основанием для вывода отом, что именно правое полушарие имеет отношение к неосознаваемой психической активности.

Левое полушарие (у правшей) — это семиотическая система, осуществляющая обработку знаковой информации: речи, в том числе и внутренней речи, письма, цифр и т. д. Правое полушарие реализует мышление на уровне чувственных образов: эмоции, которые трудно выразить вербально, яркие бессловесные сны, восприятие музыки и т. п. Характерным чувством, целиком относящимся к правому полушарию, является хорошо знакомое специалистам и особенно часто наблюдаемое у невротизированных и астенизированных больных ощущений «уже виденного», возникающее в совершенно новой для человека обстановке. Таким образом, интегративная деятельность мозга обеспечивается двумя системами: системой чувственного восприятия («правополушарная психика») и системой знакового описания внешнего мира в элементах естественного языка (левое полушарие). Их сочетанной деятельностью, по-видимому, можно объяснить выявляемую в огромном большинстве случаев двойственность человеческого сознания, а именно постоянное присутствие в деятельности и поведении рационального и интуитивного.

Учитывая то, что интегративная деятельность мозга (психические функции) обеспечивает сочетанным функционированием обоих полушарий или чувственной и языковой системами, становится понятной выявляемая в ряде случаев более высокая эффективность модификаций аутогенной тренировки, формулы самовнушения при которых не только произносятся, но и образно представляются, что способствует включению в психотерапевтический процесс обоих уровней психической активности. Являясь филогенетически более старой, система чувственного (образного) восприятия, несомненно, играет огромную роль в психической деятельности человека. В то же время, за исключением аутогенной тренировки, она практически не используется в процессе психотерапевтического воздействия, чаще всего реализуемого на вербальном (левополушарном) уровне (гипноз, рациональная терапия и др.). Эти наши наблюдения подтверждают исследования М. Н. Валуевой, которая показала, что реакция на мысленное воспроизведение образа всегда является более сильной и устойчивой, чем на словесное обозначение этого образа. С учетом проблем изучения механизмов аутогенной тренировки представляют существенный интерес и данные о том, что в период отдыха, снижения внешней активности наблюдаются регистрируемое на электроэнцефалограмме снижение активности левого полушария и повышение активности правого, деятельность которого, как предполагается, связана и с формированием мотивационных установок.

Проблема функциональной асимметрии головного мозга в последние годы привлекла особое внимание клиницинистов и нейрофизиологов. Это обусловлено тем, что латерализация функций (у правшей, левшей и амбидекстров) оказывает определенное влияние на клинические проявления органических поражений и функциональных нарушений деятельности головного мозга. Ряд исследователей указывает на гораздо большую частоту леворукости среди лиц со снижением интеллекта, больных эпилепсией, страдающих заиканием, косоглазием и некоторыми другими заболеваниями. Имеются сообщения о том, что шизофрения у леворуких встречается гораздо чаще, при этом заболевание начинается раньше (в 20–24 года) и в 57 % случаев имеет непрерывно текущую форму (у праворуких — 43 %) с преобладанием параноидной симптоматики и галлюцинаций различных модальностей. Наши расчеты, проведенные с учетом данных из различных источников, показали, что относительное количество леворуких среди психоневрологических больных (7,5–8 %) существенно превышает данные о распространении леворукости в популяции: по А. Р. Лурия — 4,8 %; по Б. В. Огневу — 3 %; по А. Е. Двирскому — 5 % среди мужчин и 3 % — среди женщин; по Г. Брабин — 5 %. Следует отметить, что приведенные данные не учитывают амбидекстров. В то же время они позволяют сделать вывод, что леворукость как внешнее проявление выраженной межполушарной асимметрии, по-видимому, можно рассматривать как врожденно искаженный и закрепленный в процессе онтогенеза вариант функциональных нарушений билатеральностыо в ущерб филогенетически и структурно обусловленной межполушарной специализации.

Многие авторы отмечают другие субклинические формы функциональных расстройств, гораздо чаще встречающиеся у леворуких: затруднения в социальной адаптации, нервно-эмоциональная неустойчивость, интравертированность, некомфортность, конфликтность и склонность к делинквентному поведению, психопатоподобные тенденции и акцентуации личности. К сожалению, в большинстве случаев эти данные основаны лишь на предварительном разделении обследованных на праворуких и леворуких с помощью широко известных проб на определение «ведущего пальца», «ведущей руки» и «ведущего глаза». Проведенные нами исследования показали, что при повторном определении с интервалом в 3 мес. указанные признаки в 30 % случаев варьируют у одних и тех де испытуемых, а соотношение показателей скорости реагирования правой и левой рукой на стандартные стимулы при массовых обследованиях дает нормальное распределение (с равной представленностью крайних феноменов). Эти данные, с одной стороны, позволяют предположить существование определенной парциальной флюктуации признаков праворукости — леворукости, а с другой, по-видимому, могут быть свидетельством более значительной роли социального фактора в формировании праворукости. Бесспорно, эти данные нуждаются в дополнительных исследованиях. Впрочем, здесь нелишне упомянуть об известных случаях леворукости у выдающихся представителей науки и искусства (В. И. Даль, И. П. Павлов, Леонардо до Винчи, Микеланджело, Ч. Чаплин и др.). В заключение данного раздела следует отметить, что освоение аутогенной тренировки у леворуких, как правило, проходит значительно труднее; эффективность метода у них обычно ниже, а отсев из группы гетеротренинга в процессе обучающего курса больше.

Итак, психическая активность левого и правого полушарий формируют две отдельные самостоятельные объективные внутренние личности человека. Но так как анатомо-морфологически оба полушария мозга частично связаны, то, работая одновременно, они формируют две внешние результирующие субъективные (т. е. необъективные) личности, которые являются все время изменяющимся ежесекундным результатом психически активных и задействованных частей обоих полушарий мозга. Таким образом, внешние личности воспринимают Реальность не прямо, а только через содержание двух своих внутренних полушарий личностей. Поэтому что наши полушария выдают наружу «на-гора», то мы и имеем в виде содержания нашего восприятия. Итак, мы видим, слышим, чувствуем, и т. д. только то, что нам пропускают и произвольно выдают два полушария нашего мозга. А так как у нас в левом полушарии уже есть на все свои целевые потребности, идеи и установки, а в правом — свои жизненно важные чувства и инстинкты, то мы и воспринимаем не саму Реальность, а только ее отражение через свои собственные осознанные, бессознательные или полуосознанные установки, образы и чувства, которые заранее находились уже в нашей голове, т. е. мы воспринимаем только самих себя и то, что пропускают и выдают «наверх» наши полушария — левое и правое. Это значит, что наша судьба уже находится внутри нас (посеешь характер — пожнешь судьбу). Поэтому древнерусские жрецы называли наши внешние восприятия «ложными», «неистинными» и старались понять мир объективно, то есть через познание своей внутренней сущности. Древние русы говорили: «Познай самого себя, и только тогда ты поймешь истинную Реальность».

Простой русский народ, не знакомый с жреческими психологическими исследованиями, тем не менее давно уже научился разбираться в своей психической сущности и назвал левое полушарие — «здравым умом» или «рассудком» человека, а правое — его «чувственным сердцем».

А теперь несколько слов о самом сложном — о двух внешних личностях человека СК и ОСС. Итак, внешние личности человека — это искусственные образования, которые постоянно меняются, так как отражают все время результат активности левого и правого мозга, а внешний результат все время меняется, так как меняются внутреннее содержание и активность разных участков мозга. Наружная личность человека — это то, что мы все привыкли называть «обычным состоянием сознания» (ОСС), а вторая результирующая личность — это СК, или так называемые «измененные» состояния сознания. Раньше ученые считали, что таких «измененных» состояний всего пять: гипноз (искусственный сон с «зоной раппорта»), сон, медитация, просоночные состояния и клинические состояния. Однако мне удалось открыть и впервые описать свыше тридцати физиологически разнородных «измененных» состояний внешнего сознания человека, и ученые всего мира назвали их «СК» — «Состояния Кандыбы». Все, что я только что объяснил про работу человеческого мозга, никто в мире еще не знает и не понимает. Но после моего объяснения все становится очень просто и понятно, человек перестает быть тайной. Более того, зная изложенные мною секреты работы мозга, можно научиться управлять человеком, причем на любом расстоянии. Теорию и психотехнику изменения обычного состояния сознания и управления человеком я изложил еще более подробно: для тех, кто заинтересуется — в трехтомнике «Силовой гипноз», который состоит из I тома — «Мысленный гипноз», II тома — «Психологический гипноз» и III тома — «Эмоциональный гипноз».

А теперь приступим к практике того, что до меня называли «гипнозом», а сейчас называют «СК». Итак, СК — это особые, измененные состояния сознания, поведения, реакций и психологии человека, в которых организм существенно изменяет свои психофизиологические характеристики.

По своей психофизиологической активности все СК я делю на активные и пассивные. Активные СК я рекомендую людям с возбужденной психикой и повышенным общим мышечным тонусом, а пассивные СК я рекомендую лицам с пониженным психическим и общим мышечным тонусом, склонным к депрессии и расслаблению.

А теперь я перечислю основные, самые эффективные на сегодня в мире, психотехники наведения СК — от самых активных до самых пассивных:

1) «Танцевальная». Эта техника пришла к нам из древнерусского обряда поклонения Солнцу, который выглядел в виде священного «хоровода». Эта техника сохранилась ныне только у сахов, в Киеве и у суфиев, а в упрощенных вариантах — в китайской трансовой физкультуре, в индийских танцах, в чеченских круговых танцах и у мусульман.

Техника заключается в порождающем СК танце под специальную ритмичную низкооктавную трансгенную музыку со специальными движениями рук, наклонами, вращениями тела и движением по кругу.

2) «Ясновидческая». Это древнерусская техника, ныне сохранившаяся только в Киеве, которая позволяет наделить способностью к сверхчувственным ощущениям, как говорили в древности, дает

человеку «Силы», так как «открываетспособность видеть и чувствовать на расстоянии».

3) «Классическая» — активная и пассивная.

4) «Индийская», «арабская», «американская», «тибетская» и «древнекиевская», или «каталептическая».

Итак, на этом введение в профессию эстрадного гипнотизера я закончу. Перейдем к рассмотрению конкретных психотехник эстрадных номеров, которые наиболее часто встречаются на сцене и которые выполняют лучшие современные артисты: Арутюн Акопян, Амаяк Акопян, Владимир Данилин, братья Кио, Дэвид Копперфилд, Ури Геллер, Юрий Горный и др.