Глава 25

Пройти через металлоискатели аэропорта с дубинкой, ножом и большим пистолетом довольно трудно, поэтому я оставил камуфляжную куртку у Финлея в машине, попросив переложить ее в «Бентли». Он прошел вместе со мной в зал вылета и снял большую часть семисот долларов, имевшихся у него на карточке, на билет до Нью-Йорка и обратно авиакомпанией «Дельта». Затем Финлей отправился искать мотель в Алабаме, а я прошел к самолету, улетавшему в аэропорт «Ла-Гардия».

В два часа с небольшим самолет поднялся в воздух, затем я тридцать пять минут ехал из аэропорта на такси и прибыл в Манхэттен в половине пятого. Я был здесь в мае, и тогда все было почти так же, как в сентябре. Летняя жара окончилась, и город снова приступил к работе. Такси провезло меня по мосту Триборо, повернуло на запад по 116-й улице, обогнуло парк Морнингсайд и остановилось у главного входа Колумбийского университета. Я вошел внутрь и нашел службу охраны. Постучал в стеклянную дверь.

Полицейский, сверившись с листом бумаги, впустил меня. Провел в отдельную комнату и указал на профессора Кельвина Кельстейна. Я увидел перед собой старика, крохотного и сморщенного, с густой копной седых волос. Он был в точности похож на уборщика на третьем этаже тюрьмы Уорбертон, но только был белым.

— Латиноамериканцы возвращались? — спросил я у полицейского.

Тот покачал головой.

— Я их больше не видел. Секретарша профессора ответила им, что встреча отменяется. Быть может, они уехали.

— Надеюсь, — сказал я. — А пока вам придется некоторое время присматривать за стариком. Скажем, до воскресенья.

— В чем дело? Что происходит?

— Я сам точно не знаю. Надеюсь, старик меня просветит.

Охранник проводил нас в кабинет Кельстейна и оставил одних. Это было небольшое помещение, беспорядочно заваленное до самого потолка книгами и толстыми журналами. Кельстейн сел в старое кресло и жестом предложил мне сесть в такое же напротив.

— Что случилось с Бартоломью? — спросил он.

— Точно не знаю. Полиция Нью-Джерси считает, что его зарезали перед собственным домом грабители.

— Но у вас остаются сомнения?

— Мой брат составил список людей, с которыми связывался, — объяснил я. — К настоящему времени в живых остались только вы.

— Мистер Джо Ричер был вашим братом?

Я кивнул.

— Его убили в прошлый четверг. Я стараюсь узнать, почему.

Кельстейн отвернулся к грязному окну.

— Не сомневаюсь, вам это известно, — сказал он. — Мистер Ричер был следователем. Очевидно, он был убит при проведении расследования. На самом деле, вы хотите узнать, что именно он расследовал.

— Вы можете это сказать?

Старый профессор покачал головой.

— Только в самых общих чертах. Относительно подробностей я ничем не смогу вам помочь.

— Джо их с вами не обсуждал?

— Он использовал меня как тестовый полигон для своих идей, — усмехнулся Кельстейн. — Мы с ним рассуждали вслух. Я получал несказанное удовольствие. Ваш брат Джо обладал даром стимулировать работу мысли. У него был очень острый ум, и еще мне нравилось то, как четко он излагал свои мысли. Работать с ним было одно удовольствие.

— Но подробности вы не обсуждали? — снова спросил я.

Кельстейн сложил руки пригоршней.

— Мы обсуждали все. Но не приходили к каким-либо выводам.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Быть может, мы начнем с самого начала? Вы обсуждали вопросы, связанные с изготовлением фальшивых денег, так?

Кельстейн склонил голову набок. Усмехнулся.

— Естественно. А что еще могли обсуждать мы с мистером Джо Ричером?

— А почему вы? — прямо спросил я.

Старый профессор скромно улыбнулся, затем нахмурился. Кончилось все иронической усмешкой.

— Потому, что я являюсь крупнейшим фальшивомонетчиком в истории, — сказал он. — Я собирался сказать, одним из двух крупнейших фальшивомонетчиков, но после печальных событий, произошедших вчера ночью в Принстоне, я остался один.

— Вы с Бартоломью были фальшивомонетчиками? — удивился я.

Старик снова улыбнулся.

— Не по своей воле. Во время Второй мировой войны судьбы таких молодых людей, как мы с Уолтером, складывались весьма причудливо. Командование решило, что мы с ним принесем больше пользы в разведке, чем в бою. Нас призвали в военную разведку, бывшую, насколько вам известно, прообразом ЦРУ. Одни сражались с врагом пушками и бомбами. Наша работа состояла в том, чтобы сражаться экономическими методами. Мы разработали план подрыва экономики нацистской Германии, состоящий в обесценивании бумажных денег. В рамках нашего проекта было выпущено несколько сотен миллиардов фальшивых рейхсмарок. Их разбрасывали над Германией бомбардировщики. Они падали с неба, словно конфетти.

— Это дало результаты? — спросил я.

— И да и нет. Разумеется, германская экономика была подорвана. Валюта стремительно обесценивалась. Но, конечно же, нацисты широко использовали рабский труд. Раба нисколько не интересует, стоит ли что-нибудь содержимое чужого кармана. Кроме того, естественно, были найдены другие средства платежа. Шоколад, сигареты и тому подобное. В целом успех был лишь частичным. Но мы с Уолтером стали крупнейшими фальшивомонетчиками в мировой истории. Конечно, если измерять все только общим объемом. Не могу сказать, что у меня был особый талант в технической стороне дела.

— Значит, Джо использовал ваши мозги?

— Мы с Уолтером превратились в фанатиков, — сказал Кельстейн. — Мы изучали историю фальшивых денег. Их начали печатать в тот самый день, как только появились бумажные купюры. Это не прекращается и по сей день. Мы стали специалистами своего дела. И сохранили свой интерес и после окончания войны. Мы поддерживали связь с правительственными ведомствами. В конце концов, несколько лет назад подкомитет сената попросил нас подготовить доклад. Без лишней скромности могу утверждать, что он стал своеобразной библией борцов с фальшивыми деньгами. Естественно, ваш брат был с ним знаком. Вот почему он встречался со мной и Уолтером.

— Но о чем вы говорили?

— Джо был новой метлой. Его пригласили, чтобы решать застаревшие проблемы. Он действительно был очень талантливым человеком. Его задача состояла в том, чтобы искоренить производство фальшивых денег. Так вот, эта задача невыполнима. Мы с Уолтером прямо сказали ему об этом. Но ваш брат почти добился успеха. Он долго думал и, в конце концов, нашел решение, ошеломляющее своей простотой. Он практически полностью положил конец печатанию фальшивых денег на территории Соединенных Штатов.

Я сидел в маленьком захламленном кабинете и слушал старого профессора. Кельстейн знал Джо лучше меня. Был посвящен в надежды и замыслы Джо. Радовался за его успехи. Переживал за неудачи. Они долго беседовали, оживленно, заводя друг друга. А я последний раз разговаривал с Джо после похорон матери. Мы обменялись лишь парой слов. Я даже не спросил, чем он занимается. Я не смотрел на него как на своего старшего брата. Я смотрел на него просто как на Джо. Я не знал правды, не знал, что мой брат высокопоставленный государственный чиновник, в подчинении у которого сотни людей, которому Белый Дом доверяет решение важных проблем, который может произвести впечатление на такого умного старика, как Кельстейн. Я сидел в старом кресле, чувствуя себя отвратительно. Я потерял что-то такое, о существовании чего даже не догадывался.

— Его система была просто гениальной, — продолжал Кельстейн. — Он точно определил, куда нанести удар. Целью стали бумага и краска. В конце концов, все ведь сводится к бумаге и краске, разве не так? Стоило только кому-нибудь купить бумагу или краску, пригодные для изготовления фальшивых банкнот, как люди Джо уже через несколько часов узнавали об этом. В считанные дни фальшивомонетчиков накрывали. Он сократил объемы производства фальшивых денег на территории Соединенных Штатов на девяносто процентов. А оставшиеся десять процентов преследовал так рьяно, что накрывал их до того, как фальшивки успевали распространить. Я был просто поражен.

— Так в чем была проблема? — спросил я.

Кельстейн взмахнул своими белыми сморщенными ручками, словно откладывая один сценарий и принимаясь за следующий.

— Проблема находится за границей. Не в Соединенных Штатах. Там ситуация совершенно иная. Вы знаете, что за пределами Штатов наличных долларов вдвое больше, чем в стране?

Я кивнул. Повторил вкратце то, что говорила мне Молли. Доверие и надежность. Опасения внезапного крушения привлекательности доллара. Кельстейн кивал, будто я был студентом, и ему нравились мои тезисы.

— Совершенно верно, — сказал он. — Тут гораздо больше политики, чем экономики. В конце концов, защита национальной валюты является одной из первостепенных задач государства. За рубежом двести шестьдесят миллиардов наличных долларов. В десятках стран американский доллар является неофициальной валютой. Например, в России долларов больше чем рублей. По сути дела, Вашингтон взял гигантский иностранный заем. При других обстоятельствах нам приходилось бы одних процентов выплачивать в год двадцать шесть миллиардов. Ну а так это ничего не стоит, если не считать затрат на печать портретов умерших политиков на клочках бумаги. Вот к чему все сводится, мистер Ричер.

Продавать наличную валюту за границу — самое выгодное предприятие для государства. Так что в действительности работа Джо приносила нашей стране двадцать шесть миллиардов долларов в год. Он подходил к ней с бесконечным рвением.

— Так где же эта проблема? — спросил я. — Географически?

— Основных мест два. Во-первых, Ближний Восток. Джо считал, что в долине Бекаа есть завод, выпускающий практически безупречные сотенные купюры. Но тут он ничего не мог предпринять. Вам доводилось бывать в тех краях?

Я покачал головой. Некоторое время я служил в Бейруте. Я знавал тех, кому по той или иной причине приходилось отправляться в долину Бекаа. Немногие вернулись назад.

— Территория Ливана, контролируемая Сирией, — продолжал Кельстейн. — Джо называл ее «бэдлендс» — плохие места. Там есть все. Лагеря подготовки террористов, лаборатории по производству наркотиков — все что угодно. В том числе, очень неплохая копия нашего управления чеками и печатями.

Я задумался. Вспомнил службу в Ливане.

— И под чьей это крышей?

Кельстейн улыбнулся. Кивнул.

— Проницательный вопрос, — сказал он. — Вы интуитивно поняли, что в таких масштабах операция становится настолько сложной, настолько заметной, что у нее должен быть покровитель. Джо полагал, что за всем этим стоит правительство Сирии. Поэтому его участие было минимальным. Он считал, проблему можно решить только дипломатическим путем. Если же это не удастся, он выступал за авиационные удары. Возможно, настанет день, и мы станем свидетелями такого решения.

— А второе место? — спросил я.

Старик тыкнул пальцем в грязное окно, в сторону авеню Амстердам, на юг.

— Южная Америка. Вторая фабрика размещается в Венесуэле. Джо определил ее местонахождение. Вот над чем он работал. Из Венесуэлы поступают поразительно качественные фальшивые стодолларовые банкноты. Но это исключительно частное предприятие. Никаких указаний на то, что к этому имеют отношение государственные структуры.

Я кивнул.

— Мы до этого дошли сами. Этим занимается некий Клинер, обитающий в Джорджии, где был убит Джо.

— Совершенно верно, — подтвердил Кельстейн. — Изобретательный мистер Клинер. Это его рук дело. За всем стоит именно он. Мы установили это наверняка. Как он?

— Запаниковал. Убивает всех подряд.

Кельстейн печально кивнул.

— Мы предполагали, что Клинер запаникует. Он заботится о безопасности уникального предприятия, не имеющего себе равных.

— Вот как?

Кельстейн с жаром кивнул.

— Уникального, — повторил он. — Что вам известно о фальшивых деньгах?

Я пожал плечами.

— Больше, чем я знал на прошлой неделе. Однако, полагаю, все равно недостаточно.

Кивнув, старый ученый подался вперед. Его глаза озарились внутренним светом. Он приготовился прочитать лекцию по своему любимому предмету.

— Подделки бывают двух типов, — начал Кельстейн. — Плохие и хорошие. В хороших подделках все делается надлежащим образом. Вы знаете, чем отличается глубокая печать от офсетной?

Пожав плечами, я покачал головой. Вытащив из стопки один журнал, Кельстейн протянул его мне. Это оказался квартальный бюллетень какого-то исторического общества.

— Раскройте его. На любой странице. Проведите пальцем по бумаге. Она гладкая, так? Это офсетная печать. Так печатается практически все. Книги, журналы, газеты. По чистому листу бумаги проходит каток с краской. Но глубокая печать — совершенно другое дело.

Внезапно он резко хлопнул в ладоши. Я подскочил от неожиданности. В тишине комнаты хлопок прозвучал очень громко.

— Вот что такое глубокая печать, — произнес Кельстейн. — Металлическое клише ударяет по бумажному листу с большой силой. При этом на бумаге остаются ощутимые углубления. Отпечатанный рисунок становится объемным. Это нельзя ни с чем спутать.

Он достал из кармана бумажник. Вытащил десятидолларовую бумажку. Протянул ее мне.

— Вы чувствуете? Клише изготавливается из никеля и покрывается хромом. В слое хрома гравируются тонкие линии, которые заполняются краской. Клише ударяет по бумаге, и краска остается на ней. Понятно? Краска находится в углублениях клише, поэтому на бумаге она перейдет на выпуклости. Глубокая печать является единственным способом получить выпуклое изображение. Только при применении глубокой печати подделка может выглядеть как настоящая. Ведь именно так печатаются настоящие доллары.

— А как насчет краски?

— Используются три цвета, — сказал Кельстейн. — Черный и два оттенка зеленого. Сначала печатается обратная сторона, более темной зеленой краской. После этого бумага высушивается, а на следующий день печатается изображение на лицевой стороне, черной краской. Бумага опять высушивается, и печатается лицевая сторона, более светлой зеленой краской. В том числе, серийный номер. Но светло-зеленой краской изображение печатается другим способом, называемым высокой печатью. Он чем-то похож на глубокую печать, только краска на бумаге остается в углублениях, а не на выпуклостях.

Кивнув, я внимательно осмотрел десятидолларовую купюру, с одной и с другой стороны. Провел по ней пальцем. Если честно, никогда прежде я особенно не присматривался к бумажным деньгам.

— Итак, четыре проблемы, — сказал Кельстейн. — Пресс, клише, краска и бумага. Пресс, новый или бывший в употреблении, можно купить где угодно. Источников сотни. Во многих странах печатаются деньги, облигации, акции. Так что пресс достать легко. Его можно даже из чего-нибудь переделать. Однажды Джо нашел мастерскую в Таиланде, где для глубокой печати использовался пресс, переоборудованный из машины для обработки тушек кальмаров. Сотни из-под него выходили безукоризненные.

— Ну а клише?

— Клише — проблема номер два. Тут весь вопрос в таланте. Есть люди, подделывающие картины старых мастеров, есть люди, способные исполнить концерт Моцарта для фортепиано, услышав его лишь один раз. И, разумеется, есть граверы, умеющие воспроизводить банкноты. Это же совершенно естественное предположение, не так ли? Если один человек в Вашингтоне смог выгравировать оригинал, где-нибудь непременно найдется другой, кто сможет сделать копию. Но такие специалисты встречаются редко, а мастера высочайшего класса еще реже. Есть несколько человек в Армении. Те таиландцы, что использовали пресс для обработки кальмаров, пригласили специалиста из Малайзии.

— Хорошо, — сказал я. — Итак, Клинер купил пресс и нашел гравера. Как насчет краски?

— Краска — проблема номер три. В Соединенных Штатах нельзя купить ничего даже отдаленно похожего на то, что нужно. Об этом позаботился Джо. Но за границей можно достать что угодно. Как я уже говорил, почти все страны печатают ценные бумаги. И, естественно, Джо не мог давать указания правительствам этих стран. Так что найти краски достаточно просто. С зелеными встает только проблема оттенка. Она решается смешиванием разных видов краски до получения нужного результата. Черная краска обладает магнитными свойствами, вам это известно?

Я снова покачал головой. Подозрительно посмотрел на десятку.

Кельстейн улыбнулся.

— Увидеть это нельзя. В черную краску добавляется жидкое химическое вещество, содержащее железо. Именно на основе этого работают электронные счетчики банкнот. Они считывают изображение в центре портрета, а затем эти сигналы обрабатываются чем-то вроде магнитной головки в магнитофоне.

— Где можно достать такую краску? — спросил я.

— Да где угодно. Ее используют все кому не лень. Тут мы отстали от других стран. Мы не хотим официально признать, что нас беспокоит проблема фальшивых денег.

Я вспомнил слова Молли. Доверие и надежность. Я кивнул.

— Валюта должна производить впечатление стабильности, — объяснил Кельстейн. — Вот почему мы с такой неохотой меняем внешний вид наших денег. Они должны выглядеть надежными, постоянными, неменяющимися. Переверните эту десятку.

Я посмотрел на зеленую картинку на обратной стороне десятидолларовой купюры. Здание казначейства на пустынной улице. Мимо проезжает одинокая машина. Судя по виду, «Форд» модели Т.

— Изображение практически не изменилось с 1929 года, — сказал Кельстейн. — С психологической точки зрения это очень важно. Мы ставим внешний вид, свидетельствующий о надежности, выше безопасности. Это очень усложняло задачу Джо.

Я снова кивнул.

— Хорошо. Итак, мы разобрались с прессом, клише и краской. Что можно сказать о бумаге?

Просияв, старый ученый хлопнул в ладоши, словно мы подошли к чему-то действительно интересному.

— Бумага — проблема номер четыре. Хотя на самом деле, надо сказать, это проблема номер один. Без преувеличения это самая главная проблема. Вот что мы с Джо никак не могли понять в деятельности Клинера.

— Почему?

— Потому что бумага идеальная, безупречна на все сто процентов. У Клинера качество бумаги значительно выше, чем качество печати. С таким мы столкнулись впервые.

Старик тряхнул седой головой, словно восхищаясь неслыханными достижениями Клинера.

Некоторое время мы молча сидели друг напротив друга.

— Бумага идеальная? — подсказал я.

Кивнув, старый профессор продолжил читать лекцию.

— С этим мы столкнулись впервые, — повторил он. — Во всем процессе бумага — самое сложное. Не забывайте, мы говорим не о каких-нибудь любителях. Речь идет о промышленных масштабах. В год Клинер печатал стодолларовых купюр на общую сумму четыре миллиарда.

— Так много? — удивился я.

— Четыре миллиарда, — повторил он. — Приблизительно столько же, сколько в Ливане. Это по оценкам Джо. Но кто-кто, а он-то должен был знать. И это необъяснимо. Четыре миллиарда сотенными — это сорок миллионов банкнот. Огромное количество бумаги. Что совершенно необъяснимо, мистер Ричер. Ведь бумага у Клинера идеальная.

— Какая бумага нужна для того, чтобы печатать деньги?

Протянув руку, Кельстейн забрал у меня десятку. Смял ее, затем расправил и разгладил.

— Бумага представляет собой смесь волокон. Уникальное сочетание. Приблизительно восемьдесят процентов хлопка и двадцать процентов льна. Древесной пульпы в ней совершенно нет. У нее больше общего с рубашкой, надетой на вас, чем с газетой. В бумагу добавляют специальный химический краситель, придающий ей неповторимый кремовый оттенок. И в нее вплавлены беспорядочные красные и синие полимерные нити, толщиной с шелковые. Бумага, на которой печатают деньги, — настоящее чудо. Долговечная, служит несколько лет, не разлагается в воде, на жаре и на холоде. Строго определенная абсорбция, что позволяет передать мельчайшие подробности гравировки.

— Значит, подделать бумагу трудно? — спросил я.

— Практически невозможно. В своем роде, подделать бумагу так трудно, что ее не может подделать даже официальный поставщик казначейства. Он с огромным трудом производит ее одинаковую, партия за партией, а ведь это без преувеличения самый опытный производитель бумаги в мире.

Я мысленно повторил то, что услышал. Пресс, клише, краска, бумага.

— Значит, ключом является бумага?

Кельстейн печально кивнул.

— Мы пришли к такому заключению. Мы согласились, что главной проблемой является источник происхождения бумаги, но мы понятия не имеем, откуда она берется. Вот почему я в действительности ничем не могу вам помочь. Я не мог помочь Джо и не могу помочь вам. Я очень сожалею.

Я внимательно посмотрел на него.

— У Клинера склад набит чем-то. Быть может, бумагой?

Кельстейн презрительно фыркнул.

— Вы меня не слушаете? Бумагу нельзя достать. Никак. Нельзя достать бумагу на сорок банкнот, не говоря о сорока миллионах. В этом главная загадка. Джо, Уолтер и я целый год ломали головы, но так ничего и не придумали.

— Кажется, Бартоломью что-то нашел, — сказал я.

Кельстейн печально кивнул. Медленно встав с кресла, он подошел к столу. Нажал клавишу воспроизведения на автоответчике. Прозвучал гудок, затем кабинет наполнился голосом убитого ученого.

— Кельстейн? Говорит Бартоломью. Я звоню в четверг, поздно вечером. Перезвоню тебе завтра утром и скажу ответ. Похоже, я тебя опередил. Спокойной ночи, старина.

В голосе звучало восторженное возбуждение. Кельстейн стоял, уставившись в пустоту, словно в воздухе витал дух Бартоломью. Он был очень огорчен. Я не мог определить, смертью своего старого коллеги или тем, что старый коллега его опередил.

— Бедняга Уолтер, — наконец сказал он. — Я знал его пятьдесят шесть лет.

Я помолчал. Затем тоже встал.

— Я найду ответ.

Склонив голову набок, Кельстейн пристально посмотрел на меня.

— Вы действительно так полагаете? Ваш брат не смог.

Я пожал плечами.

— Быть может, Джо тоже нашел ответ. Мы ведь не знаем, что он узнал перед тем, как с ним расправились. Так или иначе, сейчас я возвращаюсь в Джорджию. А вы продолжайте поиски.

Кивнув, Кельстейн вздохнул. Было видно, что он подавлен случившимся.

— Удачи вам, мистер Ричер. Надеюсь, вы доведете до конца дело своего брата. Джо часто говорил о вас. Знаете, он вас очень любил.

— Он говорил обо мне?

— Часто говорил, — повторил старик. — Он вас очень любил. И сожалел о том, что служба вынуждает вас проводить время вдали.

Какое-то мгновение я не мог говорить. Мне стало страшно стыдно. Проходили годы, а я не вспоминал о брате. Но он думал обо мне.

— Он был старше, но вы заботились о нем, — продолжал Кельстейн. — Так сказал мне Джо. Он сказал, вы очень упорный. Наверное, если бы Джо мог поручить кому-нибудь разобраться с Клинерами, он выбрал бы вас.

Я кивнул.

— Ну все, я пошел.

Пожав слабую старческую руку, я оставил профессора в обществе полицейских в комнате охраны.

Я пытался разобраться, где Клинер добывает идеальную бумагу. Я прикидывал, успею ли, если потороплюсь на шестичасовой рейс в Атланту. Я старался выбросить из головы слова Кельстейна о том, как тепло отзывался обо мне Джо. Улицы были запружены народом, мои мысли были заняты всем этим, я искал свободное такси — вот почему я не увидел подошедших ко мне двух латиноамериканцев. Но я увидел пистолет, который показал мне один из них. Маленький автоматический пистолет, зажатый в маленькой руке, спрятанный под плащом цвета хаки, какие горожане в сентябре носят перекинутыми через руку.

Коротышка показал пистолет, а его приятель подозвал жестом машину, стоявшую у бордюра, ярдах в двадцати. Машина подъехала, и второй тип распахнул передо мной дверь, подобно швейцару в цилиндре, провожающему постояльца дорогого отеля. Я посмотрел на пистолет, посмотрел на машину, делая выбор.

— Садись в машину, — тихо промолвил тип с пистолетом. — А то я тебя пристрелю.

Я стоял, а голова у меня была заполнена только мыслью о том, что я опоздаю на шестичасовой рейс. Я пытался вспомнить, когда следующий прямой самолет до Атланты. Кажется, в семь.

— Садись в машину, — повторил коротышка.

Я был уверен, почти наверняка, он не станет стрелять на улице. Пистолет был маленький, но без глушителя. Звук получится громкий, а на улице полно народу. У напарника руки были свободны. Вероятно, у него оружие в кармане. Оставался только водитель, сидевший в машине. Возможно, пистолет лежит на соседнем сиденье. Я был безоружен. Моя куртка с дубинкой, ножом и «Дезерт Иглом» находились за восемьсот миль отсюда. В Атланте. Надо выбирать.

Я предпочел не садиться в машину. Я не двинулся с места, поставив свою жизнь на то, что коротышка не станет стрелять в людном месте. Он стоял передо мной, протянув переброшенное через руку пальто. Машина остановилась рядом с нами. Его напарник стоял по другую сторону от меня. Оба латиноамериканца были какими-то мелкими. Вдвоем едва тянули на меня одного. Машина стояла у тротуара, двигатель работал на холостых оборотах. Никто не шевелился. Мы застыли как манекены в витрине, демонстрирующие новую моду на осень: старый армейский камуфляж и плащи цвета хаки.

Перед латиноамериканцами встала проблема. В подобных ситуациях осуществлять угрозу надо в первую секунду. Если сказал, что выстрелишь, надо стрелять. Если не выстрелишь, можешь списывать себя со счетов. Твой блеф раскрыт. Если не выстрелишь, ты ничто. Коротышка не стрелял. Он стоял в нерешительности. Мимо нас сновал народ. Водители недовольно сигналили машине, остановившейся у тротуара.

Латиноамериканцы были люди неглупые. У них хватило ума не стрелять в меня на оживленной нью-йоркской улице. Хватило ума понять, что я раскрыл их блеф. Хватило ума не повторять угрозу, которую они не собирались осуществлять, но не хватило ума уйти. Они стояли на месте.

Поэтому я качнулся назад, словно собираясь отступить. Пистолет под плащом потянулся вперед. Предугадав это движение, я левой рукой захватил тонкое запястье коротышки. Отвел пистолет и правой рукой прижал коротышку к себе, обхватив за плечи. Со стороны казалось, мы танцуем вальс. Или мы были похожи на влюбленных, прощающихся на вокзале. Вдруг я резко навалился на него, прижимая коротышку к машине. При этом я изо всей силы стиснул его запястье, вонзая ногти. Хоть и левой рукой, я причинил ему боль. Под моей тяжестью коротышка дышал с трудом.

Его напарник по-прежнему держал дверь машины, лихорадочно переводя взгляд. Его вторая рука потянулась в карман. Тогда я резко отпрянул назад и, развернувшись относительно руки с пистолетом, швырнул первого коротышку на машину и побежал со всех ног. Через пять шагов я затерялся в толпе. Я несся сломя голову, уворачиваясь от прохожих и расталкивая их. Нырял в двери, перебегал улицы под визг тормозов и пронзительные гудки. Какое-то время латиноамериканцы пытались преследовать меня, но их остановило оживленное движение на улицах. Они не стали рисковать так, как я.

Поймав такси в восьми кварталах от того места, где меня остановили, я успел на шестичасовой рейс из «Ла-Гардии» в Атланту. Почему-то обратная дорога заняла больше времени. Я просидел без дела два с половиной часа. Я думал о Джо в небе над Нью-Джерси, Мерилендом и Вирджинией. Над двумя Каролинами и Джорджией я думал о Роско. Мне ее не хватало. Я соскучился как сумасшедший.

Спускаясь, мы пролетели сквозь слой грозовых туч толщиной в десять миль, превративших вечерние сумерки над Атлантой в кромешную темноту. Казалось, тучи накатываются из какого-то бесконечного резервуара. Когда мы сошли с самолета, в плотном влажном воздухе пахло не только керосином, но и грозой.

Я забрал ключи от «Бентли» в справочном бюро. Они лежали в конверте вместе с квитанцией на парковку. Отправился искать машину. С севера дул теплый ветер. Гроза обещала быть сильной. Я чувствовал, как в воздухе накапливается электричество. «Бентли» стоял на стоянке. Задние стекла стали чуть ли не черными. Мастер не дошел до передних дверей и лобового стекла. «Бентли» принял вид машины, на которой ездят члены королевской семьи со своим шофером. Моя куртка лежала в багажнике. Надев ее, я нащупал в карманах приятную тяжесть оружия. Сев за руль, выехал со стоянки и поехал на юг в темноту. Пятница, девять часов вечера. Осталось тридцать шесть часов до того, как в воскресенье Клинер сможет начать переправлять свои запасы.

В десять часов я был в Маргрейве. Осталось тридцать пять часов. Всю дорогу я думал над тем, чему нас учили в штабном колледже. Мы изучали труды военных философов, в первую очередь старика Крауца, любителя порассуждать. Тогда я не обращал на них никакого внимания, но все же у меня прочно засело, что рано или поздно необходимо вступить в бой с главными силами неприятеля. Без этого победу не одержать. Рано или поздно необходимо разыскать главные силы неприятеля, сразиться с ними и уничтожить их.

Я знал, что вначале главные силы противника состояли из десяти человек. Это мне сказал Хаббл. Потом, после того как расправились с Моррисоном, осталось девятеро. Я знал двух Клинеров, Тила и Бейкера. Таким образом, оставалось узнать еще пять фамилий. Я улыбнулся. Свернул с шоссе к ресторану Ино. Поставил машину в дальнем конце стоянки и вышел. Потянулся и зевнул. Гроза задерживалась, но надвигалась неумолимо. Воздух был душным и тяжелым. Тучи накапливали электричество. Затылком я ощущал теплый ветерок. Я перебрался назад. Вытянулся на кожаном сиденье и заснул. Я хотел поспать час-полтора.

Во сне я думал о Джоне Ли Хукере. О том, каким он был в старые времена, до того, как снова стал знаменитым. У него была старая гитара со стальными струнами, и он играл на ней, сидя на маленьком стульчике. Стульчик стоял на деревянной подставке. Хукер втыкал в подошвы своих ботинок пивные пробки, чтобы громче стучать. Своего рода обувь для чечетки. Он сидел на стульчике и играл на гитаре в своем смелом, размашистом стиле, громко стуча ногами по деревянной подставке. Во сне я отчетливо слышал, как Хукер отбивает ритм по старой доске.

Но этот шум производили не ботинки Джона Ли. Кто-то стучал в окно «Бентли». Проснувшись, я уселся. Увидел за стеклом сержанта Бейкера. Большие хромированные часы на приборной панели «Бентли» показывали половину одиннадцатого. Я проспал полчаса. Это было все, что мне удалось урвать.

Первым делом я срочно изменил свой план. Прямо с неба мне свалился лучший вариант. Старик Крауц одобрил бы меня. Он был горячим сторонником гибкости тактического мышления, Во-вторых, я сунул руку в карман и снял «Дезерт Игл» с предохранителя. Затем я вылез через противоположную дверь и посмотрел на Бейкера поверх крыши машины. Он приветливо улыбнулся, демонстрируя золотой зуб.

— Что вы делаете? — спросил он. — Спите в общественном месте. Вас могут задержать за бродяжничество.

Я улыбнулся в ответ.

— Безопасность дорожного движения. Ни в коем случае нельзя садиться за руль уставшим. Надо свернуть на обочину и немного поспать.

— Приглашаю заглянуть в ресторанчик. Я угощу вас кофе. Если хотите проснуться, для этого нет лучше средства, чем кофе Ино.

Я запер машину, не вынимая другую руку из кармана. Скрипя гравием, мы прошли в ресторан. Сели в последнюю кабинку. Официантка в очках принесла нам кофе. Мы ее ни о чем не просили. Она догадалась сама.

— Ну, как ваши дела? — спросил Бейкер. — Очень переживаете по поводу брата?

Я пожал плечами. Взял чашку левой рукой. Правая рука обнимала в кармане «Дезерт Игл».

— Мы не были особо близки.

Бейкер кивнул.

— Роско все еще помогает Бюро?

— Наверное.

— А куда пропал Финлей?

— Уехал в Джексонвилль. Во Флориду. Что-то проверить.

— В Джексонвилль? — переспросил Бейкер. — Что ему надо проверить в Джексонвилле?

Я снова пожал плечами. Пригубил кофе.

— Понятия не имею. Финлей мне ничего не сказал. Я же не в штате полиции. Так, мальчик на побегушках. Вот сейчас Финлей попросил меня отправиться домой к Хабблу и кое-что найти.

— Домой к Хабблу? — повторил Бейкер. — И что вы должны там найти?

— Какие-то старые бумаги. Я так понял, Финлей сам точно не знает, какие именно.

— Ну, а потом? Вы тоже поедете во Флориду?

Я покачал головой. Снова глотнул кофе.

— Финлей велел отправить бумаги по почте. Куда-то в Вашингтон. Я переночую у Хаббла, а утром пойду на почту.

Бейкер задумчиво кивнул. Опять сверкнул дружелюбной улыбкой. Но теперь она была натянутой. Мы допили кофе. Бейкер положил на столик пару долларов, и мы вышли из ресторана. Бейкер сел в патрульную машину. Помахал на прощание и уехал. Выждав некоторое время, я подошел к «Бентли». Проехал на юг до конца окутанного теменью городка и повернул направо на Бекман-драйв.

Загрузка...