Эти удивительные звезды

Павел Амнуэль, Роман Леонидов Несколько поправок к Платону

Воздух был накален с утра. Торговец экзотическими птицами Рамирес Гальвао упорно сидел в своей темной лавке среди сотни клеток, в которых сонно посвистывали птицы.

Вытирая платком потную лысину, Рамирес грустно поглядывал на светлое пятно двери, перечеркнутое тростниковым пологом. В такую жару покупатели появлялись редко. Разве заглянет кривой Фаустино, но сегодня, похоже, и его свалила жара.

Звон тростниковых трубочек, подвешенных за дверью, вывел Рамиреса из блаженного покоя. Тараща глаза, он рассматривал пышущего полуденным зноем клиента, рыхлое тело которого с трудом протиснулось в лавку.

— Меня интересуют попугаи, — сипло сказал клиент, швырнув на прилавок пробковый шлем.

— Попугаи? — Рамирес подпрыгнул на месте, — о сеньор, если вас действительно интересуют попугаи, то, клянусь пресвятой девой, лучших вы найдете у Рамиреса!

На прилавке выросла стена ажурных клеток, и десяток птиц равнодушно уставились на клиента. Выпятив тяжелую челюсть, он придирчиво осмотрел птиц и сказал:

— Облезлые петухи. Меня интересуют попугаи. Попугаи, not these guies.[2]

— Облезлые петухи! — Рамирес повысил голос. — Сеньор, вы обижаете старого Гальвао! Меня знают во всей Кордобе! Дон Диего Карранса недавно купил у меня попугая. Вы знаете дона Карранса, почтенного доктора из столицы?

— Дон Карранса, — повторил клиент, — декан факультета истории в университете?

— Сеньор, — торговец восторженно закатил глаза. — Вы знаете дона Карранса! Вы друг Дона Карранса!

— В какой-то… кхм… мере, — пробормотал клиент.

Исторгнув из груди неопределенный звук, Рамирсс мгновенно сдернул платок с клетки, стоявшей в стороне от остальных. Клиент успел рассмотреть лишь кончик шелковой ткани, мелькнувшей перед носом.

— Лучший попугай Мексики! — раздался трепетный голос торговца, — звезда Мексики! Король попугаев!!

В клетке на тонкой жердочке действительно восседало нечто ослепительно сверкающее перьями. В лапке попугай держал острую палочку и почесывал ею пламенеющий хохолок.

У клиента отвалилась челюсть. Глаза запрыгали, как мячики в руках жонглера. Тяжелым перстнем он поступал по прутьям клетки:

— Сколько?

— О-о-о… — Рамирес вновь закатил глаза. — Звезда Мексики, утренняя звезда Мексики!

Мистер Донкит, профессор истории древних народов, один из вечных оппонентов дона Карранса, и сам все отлично видел. Его домашний попугай старик Томас давно уже стал темой для анекдотов. Спокойствие этого до неприличия молчаливого попугая вынудило мистера Донкита дать ему отставку. Решение приобрести нового попугая привело профессора в Кордобу, где по словам орнитолога Сэлити продавались лучшие попугаи мира.

— Так сколько же? — Донкит полез за бумажником.

— Три тысячи и ни песо меньше!

— Но это разбой! — лицо Донкита медленно покрывалось красными пятнами, Рамирес предусмотрительно отступил в глубь лавки.

— Три тысячи…

Широкий с толстыми брезгливыми губами рот Донкита открылся, готовый выплеснуть поток брани, но в это мгновение попугай запрокинул тяжелый клюв и отрывисто выкрикнул:

— Апейрон!.[3]

Рот Донкита раскрылся еще больше, а сердце задергалось, как полураздавленная лягушка.

— Посейдон! — еще более отрывисто выкрикнул попугай.

— Посейдон? — Донкит поднял голову, — попугай знает древнегреческий?!

— Три тысячи и ни песо…

Донкит досадливо замахал руками. Из предмета развлечения попугай превращался в ценнейшую научную находку.

Дикий попугай, говорящий на языке древних эллинов! Мексика, двадцатый век и… Эллада! В голове профессора древней истории эта мысль укладывалась еще меньше. Но три тысячи песо!..

— Разбой, — простонал он, — разбой…

— …и ни песо меньше!

Мистер Донкит с надеждой и тревогой смотрел на красный морщинистый затылок доктора орнитологии Франческо Сэлити. За последний месяц профессор уже успел наметить контуры новой теории, и точкой опоры для этой теории служил попугай Мафусаил, купленный на базаре в Кордобе.

Попугай говорил по-древнегречески! Мало того, попугай выбалтывал ценнейшие сведения по истории Атлантиды, погибшей добрый десяток тысяч лет назад! Теория Донкита была гениальна, но все усилия могли пойти прахом, выскажись Сэлити отрицательно о врожденных способностях предков попугая Мафусаила.

Наконец, доктор издал звук, похожий на писк резиновой игрушки:

— Хвост! Все дело в хвосте!

Донкит нервно сжал пальцы, так что вначале они побелели, а потом приняли вид свежеподжаренных семян мокко:

— Хвост? Простите, но я…

— Безусловно, — продолжал Сэлити, — ваш попугай не стоил бы и погнутого песо, не будь у него такого хвоста.

Попугай, равнодушно покачивавшийся на жердочке, ответил на это высказывание длинной тирадой:

— Прежде всего, кольца воды, огибавшие древний город, снабдили они мостами и открыли путь к царскому дворцу…

— Обыкновенный ара, — невозмутимо продолжал Сэлити, — всего лишь. Но хвост! Должен заметить, Вилл, что люди обычно недооценивают роль хвостов. В живой и даже в неживой природе хвосты определяют сущность вещей. Хвосты, к вашему сведению, имеются даже у галактик. Я долгое время относился с предубеждением к нашей планете и переменил свое мнение лишь недавно, когда астрономы обнаружили хвост и у Земли. Все людские пороки происходят оттого, что эволюция по непоправимой ошибке лишила свое любимое детище хвоста. Вы когда-нибудь имели дело с хвостатыми людьми? Пигг, у вашего дядюшки, кажется, был хвост?

Лингвист Чарлз Пигг, которого мистер Донкит пригласил для неофициальной консультации, поднял опухшие веки:

— Хвост? Какой еще хвост? Оставьте в покое порядочного человека, Сэлити!

Язык едва шевелился у него во рту, и Донкит пожалел, что было выпито слишком много виски.

— Простите, доктор, — вставил он, — если немного отвлечься от хвостов… Водились ли, по вашему мнению, попугаи в Атлантиде?

Сэлити захихикал:

— Вы шутник, Донкит! Попугаи в Атлантиде? Уж скорее на Марсе…

— Мне не до шуток, доктор, — недовольно сказал Донкит, — вам известна моя последняя статья об Атлантиде? Так вот, я был неправ, утверждая, что Платон максимально точно описал быт атлантов и природу страны. У меня есть новое неопровержимое доказательство того, что Платон был неточен по крайней мере дважды. Вот оно — это доказательство, — Донкит указал на попугая.

Мафусаил деловито чистил перья. Сэлити поморщился.

— Кому, как не вам, знать о способности многих видов животных к имитации речи, — продолжал Донкит с воодушевлением, — вы помните старого сеньора Каролиса, попугай которого владел тремя языками?

— Это не так много, — пожал плечами Сэлити, — попугай Лоуренс говорил на семи языках, в том числе на санскрите, хинди и на языке племени Габони.

— Вот, вот, — подхватил Донкит, — а если я вам скажу, что дикий попугай Мафусаил от рождения знает древнегреческий?

Сэлити вновь издал звук, напоминающий писк игрушки:

— Знаете, Донкит, я еще могу поверить тому, что тихоокеанские дельфины воспроизводят отдельные слова языка древних индейцев. Во времена древних майя были и дельфины и Тихий океан. Но Атлантида и попугаи…

— А между тем, — Донкит включил магнитофон, — ну вот хотя бы…

Раздался усиленный динамиками трескучий голос попугая:

— Дисксен, возьми это послание и не сходи с коня, пока не вручишь его светлейшему Биоту! Война есть благо, но не нужно быть столь безрассудным. Если это новое оружие, о светлейший, мы применим в войне с нашими восточными соседями, то Атлантида погибнет и снова наступит хаос!

Донкит выключил магнитофон. Вид у него был торжественный, взгляд вызывающий.

— Господа, эта фонограмма была записана вчера утром. Я повторяю свой вопрос, как попугай мог научиться древнегреческому?

— Его научили атланты, — язвительно сказал Сэлити.

— Вы правы. Атланты, воевавшие с древними греками и знавшие греческий язык.

Пигг, долгое время тупо смотревший на клетку с попугаем, внезапно сказал:

— Он говорил про какое-то оружие, Донкит. Что вы думаете по этому поводу?

— Скоро я публично изложу свои идеи, — величественно произнес Донкит, — и тогда вы поймете, что имел в виду Мафусаил.

Сэлити поморщился и налил себе виски. Пигг смотрел на попугая уже с некоторым уважением. Донкит думал о предстоящем докладе.

— Бедная Атлантида, — с пафосом выкрикнул попугай, — почему судьба твоя зависит от людей ничтожных, но сильных властью? О великий Посейдон!

После блестящего выступления профессора Донкита, изложившего свою теорию, газеты и журналы писали: «Атлантида существовала! Попугай, переживший мировую катастрофу!» (Дейли ньюс.) «Очевидец свидетельствует: Атлантида не миф». (Лайф.) «Исторический журнал» поместил отчет о заседании ученого совета университета Мехико.

Профессор Донкит продемонстрировал попугая собравшимся. Затем был оглашен приказ ректора об освобождении Д. Карранса от обязанностей декана факультета истории и назначении на эту должность профессора В. Донкита.

В беседе с нашим корреспондентом профессор Донки заявил:

— В науке нужно дерзать. Рутинерские методы, которыми пользовались мои коллеги-историки, навсегда канули в прошлое.

Относительно своих личных планов профессор сказал:

— Скоро выйдет в свет моя шеститомная монография «Несколько поправок к Платону». В декабре я выступлю с докладом на Всемирном конгрессе историков в Риме. Тема доклада: «Попугай Atlantidas Donkyt и энтропия информации».

«Журнал формальной логики» так откликнулся на выступление профессора Донкита:

Сказал свое слово и «Журнал парапсихологии». На его страницах великий ясновидец Джон Колвер предсказал, что уже в будущем году попугаи, подобные Мафусаилу, сообщат ученым следующие сведения:

1) Всемирный потоп и изменение орбиты Земли были устроены четырнадцать тысяч лет назад пришельцами с Марса.

2) Джордано Бруно не был сожжен в тысяча шестисотом году и скрывался впоследствии под именем Галилео Галилея.

3) Тридцатого июня тысяча девятьсот восьмого года на Землю одновременно упали: комета, кусок антивещества и глыба космического льда. Тогда же и в том же районе взорвался при посадке на Землю космический корабль и был получен лазерный сигнал с планет звезды Лебедя.

Прогрессивная газета «Мексиканское слово» писала:

— Профессор Донкит! Профессор Донкит!

— Дамы и господа! Имею честь сообщить вам… Профессор Донкит!

— …что мое личное мнение о…

— Дурак!

— Прошу внимания!

— Дурак!

— Атланты! Оставьте оружие, ибо гибель ждет вас, и ваших детей, и ваши…

— Профессор Донкит!

— Первый министр Моржуэс соблазнил царскую дочь Элиту, и великий Посейдон обрушил на его голову…

— Платон — дурак!

— Прошу внимания!

— Платон-дурак!

— Дурак…

— Дурак…

Профессор Донкит выключил магнитофон. Да, что ни говори, попугай птица неразумная. Общение с вечно недовольным стариком Тамосом не пошло Мафусаилу на пользу.

Tete-a-tete двух попугаев неизменно кончался подобной перебранкой, которую исправно фиксировал включенный магнитофон. Толку от Мафусаила с каждым днем становилось все меньше. Демонстрировать его публике стало уже невозможно.

А в одно прекрасное утро профессор Донкит обнаружил, что клетка Мафусаила пуста. От попугая осталось лишь красивое перо, переливающееся изумрудными волнами. Исчезновение Мафусаила недолго беспокоило профессора. В конце-то концов, дело свое попугай сделал и исчез с горизонта как раз тогда, когда перестал быть нужен.

«Всегда важно уйти вовремя», — подумал профессор, со злорадством вспоминая бурные споры с доном Карранса, с бедным доном Карранса, который так и не успел уйти вовремя.

Воздух постепенно накалялся. В лавке было темно и пахло спиртом. Кривой Фаустино обвел толстым обложенным языком сухие губы и спросил:

— Вернулся?

— Мафусаил? Конечно! — Рамирес с нежностью посмотрел на клетку, покрытую шелковым платком. — Открывает любые замки!

Перед торговцем возвышались шесть томов in folio монографии некоего профессора Донкита «Несколько поправок к Платону».

— Вот и старайся, — с горечью произнес он, — этот осел так и не понял, что ты хотел сказать своей блестящей теорией об Атлантиде. Несколько поправок! О пресвятая дева!

— Что поделаешь, — откликнулся Фаустино, — попугай оказался умнее этого толстокожего бегемота.

Фаустино полез в карман драной куртки и извлек пухлую тетрадь, на обложке которой было выведено: «Послужной список попугая Мафусаила».

— Подумаем о делах, — сказал он, хлопая тетрадью о прилавок.

Раскрыв тетрадь, он долго водил черным ногтем по строчкам. Губы его шевелились:

— Антлантида… погибшие цивилизации… майя… снежный человек… Баальбекская веранда… пришельцы с Марса… летающие тарелки… чтение пальцами…

Рамирес сказал задумчиво:

— Подумать только, сколько сенсаций принес миру один-единственный попугай! Но ведь все это мы уже использовали…

— М-да, — Фаустино рыгнул кислым перегаром, — требуется что-нибудь посвежей. Но мы найдем, не будь я Фаустино Фернанде Гарсиа. Недаром же я окончил университет и вовремя понял, что в наше время наука редко бывает занятием порядочных людей.

Фаустино сощурил единственный припухший глаз:

— Послушай, Рамирес, не было ли у Наполеона старого любимого попугая?

— Кто знает, — ответил Рамирес, вытаскивая бутылку с виски, — у Цезаря, говорят, был.

— Рамирес, а не было ли у таинственно (понимаешь, таинственно!) погибшего Бонапарта старого любимого попугая?

Рамирес поскреб ногтем подбородок:

— Старый Любимый… — он налил виски в стаканчики.

— Старый и любимый, — пропел Фаустино, — крошка Мафусаил быстро выучит популярные изречения полководца вроде «пусть вечно светит мне солнце Аустерлица!» И вот очередная сенсация. Только, прошу тебя, не продешеви.

Они подняли стаканчики.

— Выпьем же за старого любимого попугая императора! — воскликнул Фаустино.

Рамирес загоготал, сотрясая воздух. Они чокнулись. Но прежде чем опрокинуть стаканчики, оба с любопытством посмотрели на тростниковый полог. Трубочки неподвижно застыли в раскаленном воздухе.

В этой неподвижности было ожидание.