Это могли быть мы

Эндрю, наши дни

Оливия смотрела на него с другой стороны кухонного острова. Морщины на ее лбу с годами стали глубже, и временами ему не терпелось наклониться к ней и разгладить их пальцами. Если бы только их прикосновения друг к другу не были такими напряженными, такими преисполненными значения, словно язык, которым оба владели недостаточно хорошо.

– И что ты ответишь?

– Не знаю!

Его сердце все еще колотилось от потрясения при виде имени Кейт в почтовом ящике спустя пятнадцать лет, словно человек восстал из мертвых. Не слишком ли долго он сохранял этот почтовый адрес? Не следовало ли его сменить? Не осудит ли она его?

– Эндрю.

– Прости. Что ты сказала?

– Мы должны подумать, как это скажется на детях.

– Ну, я подумал. Адаму я уже позвонил.

И сын бросил трубку. Эндрю не мог его винить. Адам не просил, чтобы мать его бросила. Как еще он должен был воспринять известие о ее внезапном возвращении?

– Да и время тоже подходящее. Именно сегодня.

– Знаю.

При виде ее имени во входящих он резко вернулся в прошлое. Первая мысль была о том, что Кейт каким-то образом узнала, что именно сегодня его книга поступает в продажу. Он ждал этого дня всю жизнь, и, конечно же, именно сегодня Кейт должна была снова возникнуть на горизонте и все испортить. «Нужно поговорить. По поводу твоей книги», – написала она. Он почувствовал, как издалека подступает страх, отбрасывая на него тень.

– Думаю… Лив, думаю, она злится из-за книги.

Кейт упомянула «права на биографию». Он не знал, что это такое. Он намеренно не включил ее в повествование, просто сообщив, что она оставила детей еще совсем маленькими. Он даже не называл ее по имени. И почему продюсер не сообщил ему, что женат на Кейт, прежде чем купить права? Отказал бы он в продаже, если бы знал об этом? Деньги были большие. Возможно, он смог бы вернуть их, но сама идея подобного скандала смущала его.

Оливия нахмурилась еще сильнее. Казалось, лишь сила воли позволяет ей сдерживаться.

– Разве эти вопросы не должен решать продюсер? Или твой агент?

Ему по-прежнему нравились слова «твой агент», даже несмотря на ситуацию.

– Понятия не имею. Кейт просто пишет, что нужно поговорить.

– Она имеет в виду личную встречу? Она собирается вернуться… сюда?

Оливия огляделась. Он быстро подметил, что не изменилось с тех пор. Стены остались того же цвета, их не перекрашивали много лет. Кухонный остров, которым так гордилась Кейт, обшарпанный со всех сторон из-за истерик Адама и ударов нетвердых ног Кирсти. Купили ли они хотя бы стул после ее ухода?

– Не знаю.

– Полагаю, она не знает о… Кирсти.

Она произнесла имя так, словно для нее это было мучением. Впрочем, так оно и было. Он поморщился.

– Она как бы не потрудилась оставить номер телефона, чтобы я держал ее в курсе.

Даже развод они оформили без разговоров – дистанционно, через адвокатов. Все эти годы он изо всех сил старался закрывать глаза на происходившее.

– Я… Прости, я не могу этим сейчас заниматься. Мне нужно… готовить речь.

Он едва сдержал вздох облегчения, найдя наконец подходящий предлог, чтобы выйти. Но, поднявшись наверх, пошел не в кабинет, а повернул налево и толкнул дверь в комнату Кирсти. У него кружилась голова. Кейт! Спустя столько лет!

Все еще было непривычно видеть комнату пустой, с голым матрасом, без личика Кирсти за прутьями кровати, то жалобного и мокрого от слез и соплей, то улыбающегося при виде него без очевидных причин, хоть он и никак не мог облегчить ей жизнь. Любящий взгляд, инстинктивный, словно их связывала нить, передававшая ему ее мучительную боль. А Кирсти перенесла слишком много боли для такой малышки. Затхлый запах из комнаты так и не выветрился. Стул Кирсти – неповоротливая конструкция с ремнями на липучках, которые должны были удерживать ее прямо, тяжелая, как обеденный стол, стоял поперек комнаты. Поправив стул, он ощутил укол боли в спине – напоминание о тех годах, когда ему приходилось постоянно поднимать дочь. И тут он понял, что плачет. От слез сдавило горло. Боже… Это уже слишком. Он слишком стар для этого. Для всего этого.