Это небо

Автор перевода: Валерия Стогова

Бета-ридер: Елена Рыбалко

Живущим на небе лишаться крыльев никак нельзя.

Хафиз Ширази

Начало

Мы договорились с самого начала:

«Никаких обязательств. Никаких сожалений».

Мы лежали, запутавшись в паутине простыней,

Рук, ног и тусклого света,

И вручали друг другу обещания, будто скользкие звезды.

Ты сказала, что пытаешься оправиться от

Разбитого сердца.

А я ответил, что пытаюсь оправиться от

Разбитой жизни.

«Бывает», — рассудили мы и захохотали.

Мы писали историю на наших телах.

Середина и финал

Отпечатались на ступнях и ладонях.

Наши надежды обозначились черно-серыми буквами

На белой плоти.

Мы перебрасывались словами, будто крошечными каплями растопленного сахара.

«Сначала, — сказала ты, — была только вода».

Ты распутала меня.

Нить за нитью.

У меня не осталось ничего, кроме кожи,

Сердца

И крови.

Глава 1

Журнал «Жизнь сёрфера»

Куда пропал Лэндон Янг?

Фанаты серфинга задаются этим вопросом с тех пор, как около двух лет назад Янга отстранили от чемпионата мира Ассоциации профессионалов серфинга (АПС) и он потерял пятилетний контракт с гигантом серферской одежды «Хёрли».

Янг считался главным претендентом на звание после того, как был признан новичком года, выиграл множество престижных чемпионатов, несколько лет подряд занимал третьи и вторые места в рейтингах и неизменно поражал публику и судей нестандартными воздушными трюками и репутацией человека, который сделает для победы что угодно.

Но во время своего последнего сезона в АПС феномен серфинга вел себя все более и более сумасбродно. Он пропустил несколько запланированных встреч и, как поговаривали, был не в себе. А один поступок потряс весь мир серфинга: во время турнира на Треслс-Бич Янг набросился на фаната. Неделю спустя его арестовали по другому обвинению, а позднее отстранили на год от участия в соревнованиях.

Так где же сегодня Лэндон Янг? Источники сообщают, что после реабилитации и почти двухлетнего перерыва суперзвезду заметили на пляже неподалеку от его родного Сан-Диего, штат Калифорния. Значит, Янг намерен вернуться в спорт? АПС не комментирует, ведутся переговоры с Янгом или нет, но одно известно точно: болельщики по всему миру надеются на лучшее.

Лэндон

Раннее утро. Среда. Огненные солнечные лучи только начинают пробиваться из-за горизонта. Каждую секунду взвеваются всполохи света, оплетая туманный пейзаж дымчато-золотыми и розовыми вспышками.

Я еду на пляж, к крыше машины привязана доска. Во всю мощь грохочет музыка, в открытые окна влетает соленый воздух. Ветер задувает волосы в лицо, жжет губы и глаза. «Обалденно».

К тому моменту, когда я торможу на пустой улице и глушу двигатель, небо окрашивает все вокруг в красно-розовый цвет. Обвожу взглядом темный гравий, песчаные дюны и дохожу до того места, где сияет вода, словно ведро медных монет.

Тянусь к заднему сиденью, чтобы забрать гидрокостюм, но передумываю. Сейчас начало ноября, но мягкий ветерок говорит, что еще довольно тепло и я обойдусь без него. Приняв решение, раздеваюсь до облегающего рашгарда, снимаю ботинки и убираю ключи от машины в маленький мешочек на молнии, который привязан к талии. Бреду к пляжу, шагаю по плотному скрипучему песку и захожу по щиколотку в пенистый Тихий океан, где набегающие волны целуют берег.

Опускаю сквош-тейл и, минуя песчаную отмель, в кружевной пене гребу туда, где ждут остальные. Этим утром на брейке нас шестеро: небольшой рассветный патруль. Вода поднимается, зеркальные волны, которые я так обожаю в это время года, бьются о берег частыми сетами.

Осваиваюсь и осматриваюсь. Внизу в привычном ритме покачивается вода. Вверху встает новое солнце, пробиваясь сквозь молочную завесу утренних облаков.

Парни определяют очередность: Бретт, Куин, Нико, Парсонс, Тоби и я. Но это не заплыв, и пришел я не для того, чтобы вгрызаться в глотки. Торопиться некуда. Останавливаюсь чуть поодаль и машу всем.

— Готов? — бросает Бретт.

— Пока нет, — отвечаю я.

Я жду идеальную волну, которая затянет меня и принесет к берегу.

— Эта волна твоя, Янг!

«Я справлюсь».

Предугадав бег волны, щурюсь на солнце и начинаю считать.

Раз.

Два.

Три.

Каждый счет отдается внутри тяжелым ударом.

Четыре.

Пять.

«Жди, Лэндон. Жди».

Быстро разгребаю руками бурлящую воду, а потом запрыгиваю на доску. Высокая волна чуть не сталкивает меня к сине-зеленой подошве. Но я напрягаю живот и хватаюсь за палубу. Мышцы ног сводит.

Тогда оно и случается.

Ловлю волну.

Резко меняю направление. Ноги закреплены. Стою по центру. Гребень волны вынуждает подогнуть пальцы ног и крутить головой, быстро тянет вбок. Пульс скачет. Берусь за рейл. Наклоняюсь вправо, пальцы щекочет шелковистая вода, взметающая брызги соли.

Я ветер.

Я волна.

Я океан.

Солнечный свет и соленая пена размывают все вокруг, но прозрачная кромка берега по-прежнему видна. Гребень загибается, окружающий мир становится синей водой. На долю секунды я свободен. «Вот», — думаю я. Вот оно. Этого момента я жду. Это своего рода волшебство — та разновидность, которая мне теперь доступна. Я распадаюсь на части, оживаю, разлетаюсь на тысячи блестящих капель.

Это я.

«Совершенно секретно»

ГРОМКОЕ РАССТАВАНИЕ!

Как нам только что стало известно, Рен Паркхерст, ваш любимый оборотень из «Воя», и его давняя подруга Джемма Сэйерс решили расстаться. Источник, приближенный к паре, рассказывает, что сложности у пары начались еще летом. Источник утверждает, что 21-летняя Сэйерс вывезла вещи из лос-анджелесского дома, где жила с Паркхерстом, и в настоящий момент скрывается.

Это не должно удивить тех, кто смотрел видео с Паркхерстом и неизвестной женщиной, слитое на прошлой неделе.

Мы связались с представителями Паркхерста и Сэйерс, но нам сказали, что от комментариев пока воздержатся.

Джемма

Сразу хочу пояснить: это не пересказ моего прошлого.

Вам не придется запоминать список моих детских страхов или выслушивать подробности, как в шесть лет меня вырвало в кинотеатре. Это вонючее позорище я пережила. Точка.

Не стану тратить ваше время, объясняя, зачем я в принципе перебралась в Эл-Эй. Тяга к славе? Тупость? Скорбь по Эндрю? Некий бунт против хиппующих родителей?

Это вообще важно?

Не стану расписывать события последних двух с половиной лет. Ни к чему вам знать про отказы, провальные пробы или паршивую квартиру на Лорена-стрит, где текла ржавая вода и каждый вечер я засыпала под яростный рев тачек и споры соседей, которые то сходились, то расходились.

Не стану вспоминать первую встречу с Реном и рассказывать, как все было вначале. Не стану растолковывать, с чего вдруг я решила, что наши отношения — настоящее золото, которое можно убрать в карман и хранить всю жизнь: честно говоря, неохота, чтобы кто-то посмеялся над моей наивностью.

Главное — это не эксклюзивные откровения и не сеанс психотерапии за триста долларов, так что подробности скандала, перепалки и разрыва — табу.

Договорились?

Поехали дальше.

Вам нужно знать следующее: время течет иначе, когда переживаешь нечто важное. У меня оно замедляется, тащится на скрипучей колымаге, но вдруг взрывается ржавый двигатель, и я остаюсь ни с чем, кроме скотча небесного цвета.

Такое ощущение, что прошло лет сто, хотя на самом деле всего пять дней.

Пять тягостных, ужасных дней.

Я лежу навзничь на колючем покрывале, под головой примятая подушка, а еще одна — под ногами. Из наушников льется песня, тоскливая, как одинокая луна. Таращусь в потолок с водяными подтеками, пытаюсь себя загипнотизировать пыльными деревянными лопастями вентилятора.

Едва песня затихает и начинается новая, я вытаскиваю наушники и перекатываюсь на бок. Скинув пустую бутылку, нащупываю на прикроватном столике черный пульт, запрятанный где-то под мерзостной горой конфетных оберток и скомканных салфеток.

«Ага!»

Спустя секунду телевизор оживает, мне показывают «Магазин на диване». Супер. В этом выпуске продают массажное кресло со встроенной аудиосистемой, восьмью режимами, подогревом сиденья и двумя подстаканниками.

«Подогрев сиденья?»

Заинтриговали.

Не обращая внимания на тошноту и неприятный привкус мокрого картона, обжигающий горло, я прислоняюсь к холодному деревянному изголовью. Впиваюсь глазами в маленький экран, где ведущий опускается в кресло из черной кожи. Громко вздохнув, он поднимает ноги и удовлетворенно закрывает глаза.

«Мне нужно это кресло».

Камера дает общий план, а потом выхватывает лицо одного из зрителей. Как и ожидалось, его приглашают на сцену проверить кресло, и все начинают хлопать. Пока он взбирается по ступеням, меня терзают сомнения, подставной он или нет. Безукоризненно причесанные волосы, короткая эспаньолка и деревенские папины шмотки. Скорее всего, обманщик. Ну кто в здравом уме будет гладить джинсы для того, чтобы посидеть в студии?

— Актер, — бормочу я, косясь на Уибита. — Что думаешь? Настоящий или липовый?

Он не отвечает, потому что… как известно, шиншиллы вялые и равнодушные.

На экране ведущий задает зрителю вопросы: откуда он, кем работает, жена, дети и тому подобное. Они часто кивают и вежливо смеются. Потом размалеванная девица в облегающем белом платье включает массажное кресло.

Камера ловко показывает лицо зрителя крупным планом. Вопрос, подставной он или нет, отпадает сам собой: он не сумел бы сыграть такое блаженство на лице. Он закатывает глаза под лоб и ухмыляется, будто за всю жалкую чопорную жизнь ему еще ни разу так не передергивали.

«Мне очень нужно это кресло».

Пять минут спустя, обеднев на восемьсот девяносто девять долларов и девяносто девять центов плюс налоги, я вешаю трубку и проверяю время на электронных прикроватных часах. По зловещей завесе темноты и гадкому запаху алкоголя не догадаться, но сейчас десять утра.

Друзья, добро пожаловать в город Разбитые Сердца. Неделю назад меня избрали мэром.

Сентиментально вздохнув, я подбираю ноутбук с пола и просматриваю почту. Ящик забит всякой чепухой, но есть и несколько тревожных писем от Джули: «Ты не отвечаешь на сообщения. Где ты? Ты жива? Джемма, у меня будет инфаркт!»

Понятное дело, она волнуется. Если не считать нескольких походов к гостиничному автомату и позорной сдачи анализов на мелодично звучащие заболевания вроде хламидиоза, гонореи и сифилиса, всю неделю я не выходила из номера, о чем Джули известно.

В последнем письме она пишет: если в ближайший час я не сообщу, что до сих пор дышу, она пришлет поисковую группу. Учитывая мое везение, поисковая группа превратится в рейд ФБР, а я попаду в паршивую программу про борьбу с преступностью, которая ночью идет в прямом эфире.

Вздыхаю и печатаю ответ, надеясь, что подруга оценит мой мерзкий юмор.

«Все утро, шаркая ногами, бродила по улицам в халате и спрашивала у незнакомцев, как выбраться из матрицы. Хорошие новости: сегодня я подумала о том, чтобы утопиться в унитазе, только три раза. Это успех».

Разгребаю кучу спама и по меньшей мере десяток запросов от журналистов, которым удалось добыть адрес моей почты.

Удалить.

Удалить.

Удалить.

Неудивительно, что от родителей никаких новостей. В понедельник они прислали письмо, где призывали изучить «суть моей личности» и поработать над сердечной чакрой.

Спасибо, обойдусь. Уж лучше калякать дрянные стишки про расставание в туалетах Лос-Анджелеса.

Наверное, с родителями мы еще долго не пообщаемся. Они пробудут в Африке до середины февраля. Насколько я знаю, в деревне, где они живут, нет ни водопровода, ни электричества. Допускаю, что, когда им удается выйти в интернет, сплетни о дочери на голливудских сайтах волнуют их в последнюю очередь.

Перехожу к следующему заголовку, и внутри все скручивается: «Документы о расторжении трудового договора в приложении». Это письмо от моего руководителя из «Счастливой жизни», сказочного парка развлечений, расположенного на северо-востоке города, где я трудилась последний год.

«Согласно вчерашнему телефонному разговору ваша последняя заработная плата будет депонирована 7 ноября. Если у вас остались вопросы, прошу направлять их Саре Ридли из отдела кадров».

Дни в образе принцессы Пенелопы — самого популярного члена королевской семьи в «Счастливой жизни» — подошли к концу. Вчера начальство решило, что «схожу с ума от горя» не повод прогуливать четыре дня подряд.

— Да я, собственно, их и не осуждаю, — бормочу я Уибиту.

Я как раз хочу закрыть страницу, но вдруг срабатывает оповещение. Морщусь, заметив, что написал очередной журналист.

Письмо начинается словами: «Прошло уже пять дней...»

Пять дней.

Пять дней назад мой мир взорвался.

Пять дней назад я засекла, как мой парень дрючил официантку ресторана, где мы ужинали.

Пять дней.

Стоит вспомнить, как они терлись друг о друга, вжимаясь в мраморную стену, пыхтели и стонали, внутри все сжимается, будто я проглотила ливерную колбасу, облитую желчью и приправленную полным трындецом.

Мне становится легче, оттого что фанатка Рена из соседней кабинки снимала все на телефон?

Нет.

Меня успокаивает, что наше расставание стало сенсацией на «Ютубе»?

Ни капли.

Тихо застонав, швыряю подушку в другой конец комнаты. Вместе с торшером она падает на пол. Глухой стук пугает Уибита. Он соскакивает с полочки и с выпученными глазами бежит к металлическим прутьям клетки.

— Извини, братец.

Пять дней.

Пять дней в гостиничном номере в компании барахла, сложенного в мусорные мешки и чемоданы.

Пять дней я рыдаю.

Пять дней смотрю паршивые каналы.

Пять дней прогуливаю работу и много сплю.

Пять дней в желудке пустота. Я пичкаю себя только гадостью вроде искусственных красителей и консервантов.

Тяжело вздохнув, вставляю наушники и просматриваю любимые плей-листы. Нахожу очередной унылый сборник песен «Горе мне». Нажимаю «Перемешать», падаю на кровать и закрываю глаза.

Дорогой мир, ты полная фигня. С любовью, Джемма.

Глава 2

Лэндон

Загорается экран мобильника, пронзительное блеяние оповещает меня о входящей смске.

Отключаю звонок и просматриваю сообщения. Сердце переворачивается. Последнее пришло от Эбби.

«Позвони».

Набираю номер, но потом сбрасываю. Из жизни ее выкинуть нельзя, так пусть хоть подождет часок-другой. Клаудия первая заявила бы, что Эбби заслуживает всего наихудшего. Наверное, Клаудия права.

Рывком открываю ящик и убираю телефон. Запускаю пальцы в волосы и свешиваю голову на грудь. «Так будет всегда?»

Резко выдохнув, осматриваю пустую спальню и останавливаю взгляд на пяти досках, выстроенных вдоль стены рядом со шкафом. Еще одна — шестая — лежит на балконе прямо за входной дверью. На прошлой неделе я сломал квад, попав в сет беспокойных волн на пляже Сан-Онофре. Жалко. В ближайшем будущем заменить не получится. Чаевые в последнее время скудные. Из-за оплаты аренды и помощи Эбби с деньгами туго.

Клаудия утверждает: все наладится, если я пущу в ход обаяние. Какое еще обаяние? Два дня назад она на полном серьезе предложила носить бейджик, чтобы посетители, сопоставив лицо и имя, пожалели меня.

Еще чего. Ни за что.

Из белого пузырька, стоящего рядом с компьютером, вытряхиваю две таблетки. Всего лишь обезболивающее. Провалиться мне на этом месте.

Глотаю таблетки и зажмуриваюсь, а открыв глаза, снова отчетливо вижу экран компьютера. Делаю успокаивающий вдох, пытаясь разложить все по полочкам.

«Правда и ложь».

Вот правда: когда-то я считал, что жизнь сложилась. Ничто в этом мире не способно мне помешать. Считал, что могу получить все что захочу.

Считал, что к двадцати двум годам стану миллионером. Считал, что куплю домик на пляже и крутой красный спорткар. Считал, что найму агента, чтобы он разбирался с контрактами, а толпы фанатов ради автографа окружат меня со всех сторон.

Я считал, что прошлое можно убрать в маленькую коробку, запереть на замок и запихнуть в темный угол. Считал, что уйду не оглядываясь. Считал, что превращусь в важного человека. Считал, что стану храбрым. Неуязвимым.

Как оказалось, я напридумывал всякую белиберду.

Я не важный. Я не храбрый. И уж тем более не неуязвимый.

Я как все. У меня есть тайны. Я обычный человек. Ненавижу спам и пробки на дорогах. Зевающие щенки кажутся мне милыми. Первые десять минут мультика «Вверх» я рыдал.

В лучшем случае я середнячок. Во мне нет изюминки. Мне было дано то же, что и всем остальным.

Один шанс.

Одна жизнь.

И эта жизнь — результат выбора и возможностей. Сделанного выбора и подвернувшихся возможностей. Совершив неудачный выбор и использовав не те возможности, я получил по заслугам.

И остался ни с чем.

Наверное, поэтому уже десять минут я таращусь на белый экран, не имея понятия, с чего начать. Нервно барабаню пальцами по столу. На экране мигает маленький черный курсор, отсчитывая секунды.

Скривив губы, третий раз читаю памятку.

«Напишите правду или ложь. Напишите о надеждах. Напишите о сожалениях, сомнениях, предположениях. Напишите рассказ. Напишите воспоминания. Напишите песню. О себе. О стараниях. Просто пишите и получайте удовольствие!»

Писать и получать удовольствие? Это вряд ли.

Это задание для писательских курсов — нелепого факультатива, куда я ввязался, потому что он подходит по условиям и вписывается в график. Мне удается серфить по утрам и работать по вечерам.

Пока что семестр был легким. Мне приходилось подбирать ассоциации к словам и разбирать неумелые стихи. Я понял, что, если часто кивать и произносить слова вроде «гамма», «сардонический» и «метания», меня оставят в покое.

Но на сегодняшнем занятии профессор — женщина, помешанная на косынках и массивных украшениях, которая говорит с нами, будто со второклашками, — сообщила, что оставшийся месяц учебы мы должны вести дневник.

Идиотский дневник. О чувствах.

В такие моменты приходится себе напоминать, что могло сложиться хуже. После случившегося я мог до конца жизни жарить гамбургеры на жирном гриле. Или развозить китайскую еду, или, что еще страшнее, сидеть в камере, ожидая досрочного освобождения.

Но благодаря студенческой ссуде и чаевым, полученным за работу барменом в «Тете Золе», я живу в двухкомнатной квартире. Я не там, где рассчитывал оказаться, однако по-прежнему гоняю по волнам. Чаще всего этого достаточно.

Клаудия переживает. Она считает, я часто бываю один. Говорит, мне надо с кем-нибудь подружиться и чем-нибудь заняться, будто я восьмилетний мальчуган, с которым никто не сидит за обеденным столом. «Одиночество не идет тебе на пользу, Лэндон».

Она не понимает, что неважно, где я: в лекционном зале в окружении сорока студентов, в ресторане или смотрю дома телевизор. Никакой разницы. Я один. Всегда один.

Один в этом теле.

Один в этой жизни.

Касаюсь клавиатуры. Опускаю пальцы на черные клавиши, а затем печатаю.

«Все меняется, — неторопливо пишу я. — Превращается в дым. Рассеивается в воздухе».

«Желание».

«Любовь».

«Ненависть».

Слова медленно появляются на белом экране.

«Что от меня останется, кроме эха и пустого места?»

Джемма

Утром седьмого дня, что выпадает на пятницу, до меня доходит: я в шаге от того, чтобы позвонить экстрасенсу.

Что-то должно измениться.

Свешиваю ноги с кровати и беру телефон. Ерзая, разминаю затекшие зад и бедра и пишу Джули зловещее сообщение: «Она воскресла».

Сделав длинный вдох, смотрю на клетку.

Уибит водит серыми ушами. Берет кусочек корма и грызет, глядя на меня через прутья.

Ему непривычно видеть меня такой. Наверное, он скучает по вменяемой хозяйке — по той, которая принимает душ и не воняет сахаром и джином. По хозяйке, которая по утрам поет любимые бродвейские песни и обожает романтические книги со счастливым финалом и бескрайними возможностями. Этот человек правда существовал всего неделю назад?

— Намекаешь, что нам пора отсюда выбираться?

Стряхиваю с ног крошки шоколадного печенья и разминаю шею.

Уибит опять шевелит ушами.

Стопроцентно на языке шиншилл это означает «да». Хватаюсь за край кровати и нависаю над клеткой.

— Как ты относишься к цирку?

Уибит внимательно на меня смотрит, а потом прячется в маленьком синем иглу. Видимо, шиншилле надоел мой бред.

Выключаю музыку на ноутбуке, встаю на ватные ноги и, споткнувшись, чуть ли не вваливаюсь в крошечную ванную. Зажигаю верхний свет и осматриваю отражение в зеркале.

Гнездо из волос? Есть.

Опухшие покрасневшие глаза? Есть.

Шоколадная паста на подбородке? Есть.

Голова немного кружится. Держусь за металлическую вешалку для полотенец. Опустив подбородок и сгорбив плечи, включаю воду и силком запихиваю себя в кабину. Несколько минут я просто стою под обжигающими струями, прижавшись лбом и ладонями к холодной плитке. Намыливаюсь гостиничным мылом, наблюдая, как с кожи стекает грязь и спиралью из белых пузырьков испаряется в сливе.

Когда я перестаю напоминать рвотную массу и возвращаю человеческий облик, я выхожу из душевой, заворачиваюсь в тонкое махровое полотенце и оглядываю номер. Всю неделю я не впускала горничную — комната будто пережила стихийное бедствие. На полу грязные вещи и пластиковые контейнеры. Скомканные простыни свисают на пол. Косметичка опрокинута, содержимое рассыпалось по тонкому ковру. Вздохнув, даю Уибиту семечек и поглаживаю его по мягкой серой шерстке за круглыми ушами.

На потрепанном комоде вибрирует телефон. Даже не глядя на экран, я знаю, что звонит лучшая подруга.

— Ты звонила?

Джули так рявкает, что мне приходится, стиснув зубы, убрать трубку от уха:

— Я звонила? Шутишь, что ли? Какого фига происходит? О чем твое сообщение? О вампирах или о втором пришествии? Если у тебя начался религиозный бред, будто Господь говорит с тобой через чипсы в виде Иисуса, я приеду и надаю тебе зонтом по голове.

«Зонтом?»

— И тебе привет, — уныло говорю я, выискивая среди гор мусора спрятанные вещи.

— Боже, Джем. — Слышится шорох. — Подожди секунду. — Опять шорох, а потом голос звучит уже по-другому: — Я здесь.

— Где «здесь»?

— На прослушивании в кампусе, — переводя дыхание, сообщает она. Джули учится на театральном факультете сан-диегского колледжа Меса. — Читаем «Кошку на раскаленной крыше». Мне досталась роль Мэгги. А сейчас я в шкафу.

— В шкафу?

Повисает пауза. Долетают звяканье и затрудненное дыхание, будто она передвигает что-то тяжелое.

— Здесь лучше слышно. Занятно. Тут хранят костюмы эпохи Возрождения. Только что я нашла доспехи.

Типичная Джули Акерман.

— Значит, ты кричала на меня при одногруппниках?

— Какая разница? Мы же трагики. Для ребят любые эмоции — отличный стимул. Извини, что накричала, просто перенервничала, — жалуется она. — После дурацкого письма мы не общались. У меня не получалось собраться с мыслями. Я все представляла, как ты лежишь в какой-нибудь канаве в пушистом розовом халате и рваных тапочках. — Помолчав, она продолжает: — Пришлось читать сплетни в интернете. Знаешь, насколько грустно и неприлично просматривать дрянные статьи, чтобы узнать о личной жизни лучшей подруги?

Я уже говорила, что Джули любит перегибать палку?

Выбираю черные лосины и полинявшую черную футболку с названием группы, на концерт которой мы с Реном ходили в прошлом году. Вздохнув, раскладываю одежду на кровати. Черное на черном. Без осуждений, ладно? У меня траур.

— У меня больше нет личной жизни, Джулс. Теперь это просто жизнь. Да и то вряд ли.

На пару секунд становится тихо. Слышно только, как она дышит в трубку.

— Ты до сих пор в этом мерзком отеле?

— Да. — Расчесываю влажные каштановые волосы. — Пора отсюда выбираться. Уибит намекнул, что здесь паршивое постельное белье, и начал жаловаться, что в меню скудный выбор фруктов.

— Что еще за Уибит? Сразу вспомнился четвертый класс. Тогда ты заявила, что у тебя невидимый друг, мы должны звать его Рикардо и опускать при нем голову, потому что он не любит, когда долго смотрят в глаза.

— Рикардо был чудачеством. — Зажимаю трубку между плечом и ухом и мажу подмышки дезодорантом. — А Уибит настоящий. Он шиншилла.

Опять тишина.

— Шиншилла? Это какое-то кодовое слово?

— Нет, он маленький серый грызун. Я купила его месяц назад. — Натягивая черные лосины, рассеянно продолжаю: — Готова поклясться, что рассказывала тебе.

— Нет, ты не говорила, что купила шиншиллу.

— Он настоящий. С радостью отправлю тебе фотку.

— Отправляй. — Опять доносится звяканье. Наверное, она снова перемещает доспехи. — Ну и какие планы насчет того, чье имя нельзя произносить?

Пытаюсь пропихнуть голову и телефон в горловину черной футболки.

— Планы? Нет у меня планов.

— То есть ты не станешь обращаться к колдунье, чтобы она навела чудовищную порчу на его причиндалы?

Я фыркаю.

— Мне это даже на ум не приходило.

Она разочарованно вздыхает.

— Ты не собираешься карябать ключом его машину и протыкать шины?

— Нет. Мы вроде уже окончили школу.

— Ну ты и зануда, — хнычет Джули.

Пробую пошутить:

— Мне говорили.

На наживку она не клюет.

— Джемма, тебе что, не хочется кричать от злости?

— Конечно, хочется. Моя жизнь кончена. Мне негде жить. По «Ютубу» гуляет видео, где мой парень занимается сексом с какой-то девкой. А у этой девки, между прочим, гигантские сиськи, как у порнозвезды, — понуро добавляю я, глядя на свою маленькую грудь. Судорожно вздыхаю и продолжаю: — И дело не только в этом, Джулс. Такое ощущение, что я не могу выйти из номера без бумажного пакета на голове. Обо мне говорят незнакомые люди. Они считают, что я либо недотрога, либо идиотка, раз даже не догадывалась об изменах Рена. Естественно, я злюсь. Злюсь, сгораю со стыда, чудовищно выгляжу и… да, мне хочется кричать! — К концу тирады я перехожу на визг, и Уибит вытаращивает глаза.

— Так-то лучше, — шепчет Джули. — Что будешь делать?

Сдерживаю горький смешок и взмахиваю рукой.

— Без понятия. Реветь? Беситься? Я не утверждаю, что схожу с ума, хотя и обратного сказать не могу.

— Что говорят Холли и Билл?

Для справки: Холли и Билл — мои родители.

— Ты же их знаешь. — Подбираю с пола грязную одежду. — Они считают, что эта ситуация поможет мне развиться. Отец говорил что-то про поиски блаженства.

— Что это? Какой-то обряд?

— Да кто его знает. Мама прислала имя ауроведа на случай, если я решу посоветоваться по телефону.

— Да ладно?

— Да, — безрадостно признаюсь я, нахожу в косметичке футляр для линз и откручиваю крышку.

Джули весело хмыкает.

— Думаешь переждать бурю в Сакраменто?

— Никак. Родители сдали дом. — Вставляю линзу и моргаю. — Наверное… наверное, им не понравилось, что он долго будет пустовать.

Джули сочувственно вздыхает. Только она понимает, что происходит в моей расколотой семье.

— И куда подашься?

Смотрю на Уибита, бегающего в колесе.

— Пока не знаю.

— Но варианты-то есть?

— Варианты? — Кусаю внутреннюю сторону щеки. — Приют для бездомных. Мост. Картонная коробка. Мы с Уибитом обсуждаем цирк. На этом все.

— Спустись с небес на землю.

— Уже давно спустилась, Джулс. Мы поставим неплохой номер. Я возьму трость и надену цилиндр, а он — накидку. Добавим немного блесток. Может, даже пушку.

Джули ворчит. Представляю ее — круглолицую, со светло-рыжими волосами и огромными небесно-голубыми глазами — в темном шкафу среди чопорных платьев эпохи Возрождения и серебряных доспехов.

— Тебе совсем не к кому пойти в Эл-Эй?

— Совсем, — честно отвечаю я. — Все друзья наверняка останутся с Реном. Он же известный актер, а меня уволили из тематического парка. Вот и прикинь.

— Тебя выгнали?

— Меня выгнали, — печально говорю я.

Серьезно? Это моя жизнь? Бездомная, безработная, публично высмеянная? Если это не приводит к статусу «НЕУДАЧНИЦА», тогда не знаю, что еще должно случиться.

— Принцесса в парке не самая лучшая халтура, но…

— Ты носила тиару, — ловко вставляет она.

— И блестящие белые перчатки.

— Ну все, хватит. Приезжай ко мне.

— Нет-нет! Тебе надо думать о занятиях и спектаклях. Не хочу лезть в твою жизнь со своей драмой.

— Не спорь. Это же супер, — тараторит она. Опять слышится шорох. По-видимому, она закрывает шкаф. — Я напишу адрес новой квартиры и жду тебя к обеду.

— А Уибит?

— Привози его с собой.

Обхватываю затылок.

— Точно?

— Садись в тачку, Сэйерс! И шиншиллу захвати! — вопит она и отключается.

Я уже говорила, что Джули Акерман, лучшая подруга, фанатка старомодной одежды и маринованных огурцов, любит покомандовать?

Глава 3

Джемма

Солнечные лучи, падая на лобовое стекло, переливаются бело-оранжево-желтым калейдоскопом. На выезде из города я опускаю на глаза очки и убираю волосы с лица. По сравнению с утром в голову приходят лишь светлые мысли.

Я думаю: «Пошла к черту официантка и ее упругие буфера четвертого размера».

Я думаю: «Пошел к черту Рен Паркхерст и его улыбка Чеширского Кота».

Я думаю: «На этого придурка я потратила больше двух лет и не стану тратить больше ни секунды».

Я думаю: «Я еду к лучшей подруге. Все наладится».

Впервые за долгое время — с тех пор как с Реном все пошло не так — чувствую себя свободной. С души будто камень упал. Я не подружка на побегушках. Я не актриса-неудачница, которая не может пройти пробы. Понятия не имею, кто я или кем стану, но может, ничего страшного тут нет.

Это имел в виду отец, говоря о поиске блаженства?

— Если пробка небольшая, доберемся часа за полтора, — сообщаю я Уибиту.

На переноску, стоящую на пассажирском сиденье, направлен кондиционер. Уибита обдувает ветерок. Он лежит на полотенце, которое я стащила из гостиницы, и жует сухую траву.

Когда пробка рассасывается, а Лос-Анджелес превращается в серо-коричневое пятно в зеркале заднего вида, я вскидываю кулак и кричу исчезающему городу:

— Счастливо оставаться!

Подключаю мобильник к стерео, открываю новый плей-лист и прибавляю громкость. Опустив голову на подголовник и поправив очки, я подпеваю и выстукиваю мелодию о руль. Одна песня сменяет другую. Голос начинает жить своей жизнью.

Послушай, милый, я духом сильна,

И по ночам я по тебе не скучаю.

Сердце золотое, а поступь легка,

По пустынным равнинам всю ночь я гоняю.

Музыка настолько поглощает, что я незаметно пролетаю Мишен-Вьехо, Сан-Клементе, Оушенсайд. Только на съезде я смотрю на приборную панель: оранжево-красная лампочка подсказывает, что машина на последнем издыхании.

Не имея понятия, как долго горит лампочка, я не в том положении, чтобы привередничать, и заезжаю на первую попавшуюся заправку. Ничего роскошного. Надпись на вывеске выцвела и облупилась. Железная крыша над бензоколонками посередине провисает. Жухлая трава коричневыми пучками торчит из трещин в сером асфальте.

Заправка до того убогая, что терминал, подключенный к колонке, не работает. На листке, приклеенном серым скотчем, сказано, чтобы я платила в магазине.

Мысленно проклиная богов оплаты возле колонки, я отстегиваю ремень и плетусь к серой лачуге под названием «Газмарт».

Над грязной стеклянной дверью звякает колокольчик. Останавливаюсь у входа и осматриваюсь. Неподалеку от кассы пухлая женщина в розовых бигуди прижимает к большой груди стопку проверенных лотерейных билетов и смотрит на жевательную резинку. В дальнем углу зажигает пацаненок в наушниках, потягивая ярко-красный коктейль через прозрачную трубочку. Напротив меня парень в темной шапке щипцами достает хот-дог из гриля.

Подумываю взять кофе, но стоит увидеть черную жижу на дне кофеварки, меня тут же начинает тошнить. Прекрасно. С чем вам подать радиоактивные фекалии? С сахаром и сливками?

Поморщившись, я возвращаю кофейник на место и по узким проходам пробираюсь к кассе. Возле картофельных чипсов я случайно врезаюсь в угрюмого старика в темно-зеленой кепке.

— Извините! — пищу я, вжимаясь в витрину с «Доритос».

В ответ он приглушенно матерится, пронзая меня ледяным взглядом.

Сурово, однако.

Наклонив голову, я проскальзываю мимо него к стойке и, вымученно улыбаясь, говорю девушке-кассиру, что хочу оплатить двадцать долларов за седьмую колонку. Вытаскиваю из сумки телефон и проверяю время. Остановка на заправке не была запланирована, но я все равно должна успеть к Джули до обеда. Разве что…

— Отклонена.

Отвлекшись от размышлений, я вскидываю глаза.

— Простите, что?

— Отклонена, — со скучающим видом повторяет девушка, одетая в красную футболку-поло. Верхний свет заостряет внимание на маленькой родинке у нее на лице и редких темных волосках над верхней губой. На бейджике написано: «Линди».

— Что? Я не…

— Ваша карта. — Линди машет серебристой карточкой. — Ее отклонили. Платеж не прошел.

В глазах мутится, сердце так больно щемит, что приходится опереться о стеллаж с китчевыми брелоками в форме Калифорнии и блестящими открытками с Тихим океаном.

Мысленно прокручиваю цифры на банковском счете. Начинаю с мизерной суммы, депонированной десять дней назад. Вычитаю оплату мобильного телефона, покупки в «Магазине на диване», ежедневный гостиничный счет.

Я морщусь.

Массажное кресло не вписывалось в бюджет, как и дурацкие праздничные свитеры, купленные позавчера. А про светильники на солнечной батарее и сырорезку, которая превращает хаварти в произведение искусства, лучше вообще промолчать.

— Мэм?

«Черт, черт, черт».

— У вас есть другая?

Смотрю на нее глупым взглядом. Сердце бешено колотится, кровь ведрами приливает к лицу.

— Что «другая»?

Кто-то гневно ворчит. Я съеживаюсь всем телом и украдкой гляжу через плечо. Разумеется, на меня злобно таращится Кепка. Он держит большую пачку чипсов и постукивает грязно-желтым ботинком по полу, недвусмысленно намекая, что у него нет времени ждать. Розовые Бигуди и Мальчик-Коктейль тоже следят за ходом событий.

— Другая карточка, — язвительно говорит Линди, привлекая внимание к стойке.

— А, да. Подождите секунду.

Грудь тяжело вздымается, сердце больно стучит. Лезу в черную кожаную сумку, висящую на плече, и откапываю кошелек.

Краем глаза замечаю, что Розовые Бигуди шагает ближе и наклоняет голову. Может, меня кто-нибудь узнал? Может, все они фанаты Рена? Может, они смотрели туалетное порновидео, читали статьи и связали все воедино?

Наверное, у меня начинается паранойя.

— У меня… у меня здесь карточка.

Стараясь сохранять спокойствие, с трудом расстегиваю молнию и протягиваю «Американ Экспресс». Если Линди и замечает, что у меня трясется рука, срывается голос, а слова вылетают сплошным потоком, виду она не подает.

Она проводит новой карточкой по терминалу и постукивает крепким пластиком по кассе, ожидая завершения оплаты.

Проходит секунда.

Вторая.

Она касается родинки на лице, а взглядом как бы говорит: «Да вы, должно быть, шутите».

— Отклонена.

— Что…

Сердце с жутким грохотом падает на обшарпанный мозаичный пол. Хватаюсь за грудь и судорожно дышу. Что-то не так. Все не так.

— Из… извините. Я не…

Перед глазами все плывет. Кажется, будто на заправку сбросили чан с вазелином. Оторопев, я отхожу от стойки. Телефон выпадает из безвольной руки и с неприятным треском приземляется на пол.

«О боже». Как я до такого докатилась? Как можно было свалить в кучу глупость и безответственность? Будто у меня и без того мало проблем.

Линди фыркает и чешет нос.

— Хотите позвонить в банк? Или я могу пригласить управляющего.

— Не знаю, — хриплю я, вытирая лицо.

Супер. Я рыдаю. Рыдаю!

— Давайте я оплачу, — произносит за спиной хриплый грудной голос.

— Что?

Парень, которого я видела возле хот-догов, кладет на стойку синий спортивный напиток и пачку арахисовых конфет. Хот-Дог слегка касается грудью спины и придерживает меня за локоть, а потом обращается к Линди:

— Пробейте все вместе.

Желчь поднимается к горлу. Я реву. Всхлипываю. Сопли текут. Мерзость.

— Вы не обязаны, — дрожащим голосом бормочу я. Может, уже хватит позориться?

— Ерунда. С кем не бывает. К тому же мне нравится ваша футболка.

«Футболка?»

— О чем вы? — До меня доходит, что он говорит о группе. — А, ну да. — Голос звучит так, будто его заглушают шлакоблоки.

Он поднимает с пола телефон и проверяет экран. Вкладывая трубку мне в ладонь, он чуть царапает ногтями слишком чувствительную кожу, отчего по руке прокатывается тепло. Удивившись, я крепко обхватываю телефон и резко отдергиваю руку.

— Вам стоит быть осторожнее, — говорит он, не глядя на меня. — Такие экраны устанешь менять.

Хот-Дог высокий и загорелый. Низко натянутая серая шапка скрывает лоб и глаза. На длинных ногах поношенные черные шлепанцы. На колене телесная повязка. У него есть локти. Нос. Недельная темная щетина на подбородке. Сквозь влажную пелену, что заволакивает глаза, я больше ничего не вижу.

— Вы не можете за меня платить.

— Могу. Уже заплатил. — Не сводя глаз со стойки, он убирает чек в задний карман.

Я должна хоть как-то объясниться, но что здесь скажешь? «Здравствуй, незнакомец. Жизнь катится под откос, потому что мне изменил парень. Хочешь, покажу вирусный ролик? Вдобавок я опустошила банковский счет, потому что целую неделю скупала ненужное барахло, пытаясь заполнить зияющую черную пропасть в душе».

Не пойдет.

Хлюпнув носом и едва слышно сказав спасибо, я начинаю пятиться.

— На здоровье, — отзывается он.

Я киваю. Хот-Дог пытается встретиться со мной взглядом, наклонив голову так, как делают высокие люди, когда хотят заглянуть в глаза.

— Все хорошо? — Он шагает вперед.

Крепко стискиваю ключи с телефоном и прижимаюсь к стеклянной двери.

— Да.

— Могу кому-нибудь позвонить.

Задержав дыхание, я качаю головой и торопливо выхожу. Возле колонки я откручиваю крышку бензобака и вставляю пистолет, молясь про себя, чтобы следующие несколько минут прошли спокойно.

— Пожалуйста, скорее, — подгоняю я колонку.

Три доллара пятьдесят два цента… шесть долларов восемьдесят четыре цента… десять долларов…

Застонав, поднимаю лицо к небу, а затем перед «Газмартом» замечаю стеллаж с журналами и дерзкие заголовки, написанные кричащими черными буквами.

«ПОХОЖДЕНИЯ ПАРКХЕРСТА».

«Реакция фанатов «Воя» на СКАНДАЛЬНОЕ видео!»

«НОВЫЕ шокирующие откровения».

Оставив пистолет в баке, я огибаю машину. Между свадебным журналом и безглютеновыми рецептами зажата моя фотография. Это я! Делаю еще шаг. Заголовок теперь виден полностью.

«Беременную подружку довели до СЛЁЗ!»

Чтобы лучше понять, насколько мне стыдно, вам нужно представить, как я выгляжу на снимке.

1) На мне ужасная желтая кофта с рюшами. Я одела первое, что подвернулось под руку.

2) Волнистые волосы напоминают заросли из сальных каштановых колтунов, рот открыт, глаза почти закрыты.

3) Макияжа нет, а на правой щеке прыщ.

Такое ощущение, что журналисты с фотографами собрались и решили: «Давайте сделаем фото, где она похожа на больную атипичной пневмонией, одетую в тюльпан».

Пока я перечитываю заголовок, мысли разбегаются. Я сама не своя. Как бы не упасть в обморок. Беременна? С чего они взяли?

Кофта, волосы и отсутствие макияжа подсказывают, что фото сняли четыре дня назад, когда я ходила сдавать анализы на венерические заболевания. «Умно», — сказала тогда Джули. Теперь уж и не знаю.

Беру журнал и яростно листаю. Статья занимает четыре страницы. Вверху первой страницы заголовок: «Я рожу его ребенка в одиночестве!» Чуть ниже большой снимок, где я на парковке с темноволосой женщиной в синей больничной форме. Припоминаю, что во время визита к врачу я забыла телефон в регистратуре, а медсестра бежала за мной, чтобы его вернуть.

— О нет, — всхлипываю я.

По фото кажется, будто я убегаю, а она догоняет. Переворачиваю страницу. Тупая боль в голове и сердце усиливается. Сжимаю журнал потными пальцами и читаю. В центре страницы фото, где Рен обнимается с партнершей по «Вою», Сьеррой Симмс. В подписи сказано, что фото снято два дня назад.

«Офигенно».

К горлу подступают рыдания, слезы повисают на ресницах. Делаю шаг и тут же врезаюсь в стену из хлопка и трясущейся плоти. Моргаю. Я налетела на Розовые Бигуди. Лотерейные билеты рассыпаются, словно листья при сильном ветре. Она корчит мину и кричит с английским акцентом:

— Смотри, куда идешь!

— Извините! — воплю я сдавленным хриплым голосом.

Я так быстро разворачиваюсь, что сердце не поспевает. Она говорит что-то еще, но я ничего не понимаю и качаю головой. Опускаюсь на жесткий асфальт, ищу два прямоугольных лотерейных билета.

— Из… извините, — повторяю я, щеки пылают огнем, слезы текут по лицу.

Поднимаюсь с земли. Хот-Дог наблюдает за всем, стоя у входа в «Газмарт», а когда мы встречаемся взглядами, он губами спрашивает: «Вы в порядке?»

Меня накрывает волна стыда.

А я в порядке? Конечно, нет. Меня трясет от усталости. Я ничего не соображаю. Мне неловко. В карманах пусто. Хочется, чтобы этот день, эта неделя, эта жизнь завершились.

Уняв очередную истерику, я сую спасенные билеты Розовым Бигуди и ставлю журнал на стеллаж. На ватных ногах бреду к машине, вытирая слезы, и выдергиваю пистолет из бака. Через секунду я уже поворачиваю ключ. Делаю глубокий вдох и, утопив педаль газа в пол, увожу себя и Уибита с заправки. После меня остаются лишь тучи пыли, гравия и неслыханного унижения.

~**~

Два с половиной года назад, когда я решила бросить учебу и попытать счастья в мясорубке под названием Лос-Анджелес, я была девушкой с мечтой в руке и песней в сердце. Ничто меня не волновало. Я перенесла много несчастий и выжила. Я думала, что справлюсь со всеми испытаниями.

Какое-то время я справлялась. Полтора года я сносила провальные пробы, суровые отказы и разочарования. Я не забывала о том, чего хотела.

Только когда Рену предложили сняться в рекламе отбеливающей пасты, я всерьез начала сомневаться в выборе профессии. Однажды вечером, после того как один напыщенный режиссер безжалостно меня послал, я посмотрела на себя по-настоящему. Разнесла себя в пух и прах. Поразилась тому, насколько я отличалась от начинающих актрис, с которыми соперничала. Тогда я все поняла.

Это фарс.

Лицо слишком заострившееся, кожа слишком бледная. Уши очень торчат. Я слишком низкая. Там, где не надо, слишком худая. Волосы слишком каштановые. Глаза слишком серые. Я слишком скучная.

После того вечера я ни разу не ходила на пробы. Ни для кино. Ни для сцены. Ни для рекламы. Я удалила свое имя из всех списков, а неделю спустя устроилась работать в «Счастливую жизнь», где объемный белокурый парик, тонна тонального крема и розовое бальное платье скрывали мою заурядность.

Рен назвал это «лопнувший пузырь», но на самом деле это было нечто большее. Необходимая перемена, возвращение в реальность. Вроде превращения гусеницы.

Знаю, о чем вы думаете. Как только я упомянула гусеницу, вы представили, как она вылупляется из ярко-зеленого кокона и взмахивает разноцветными крыльями. Вы вообразили бабочку.

Вам кажется, что это метафора. Вы наверняка слышали сотни историй о перерождении гусеницы, полных витиеватых оборотов и светлых образов. Вы видели их в мультфильмах. Слышали в песнях. Может, они даже вам снились.

Однако некоторые гусеницы не становятся бабочками. Некоторые гусеницы становятся молью.

Это я.

Моль.

Выбросив из головы путаные мысли, я громко вздыхаю и сосредотачиваюсь на дороге. Проверяю адрес квартиры Джули. Включаю поворотник и съезжаю на Тихоокеанское шоссе. Морской ветер задувает в окно, льется мягкая музыка. Несколько километров спустя местность сменяется с городской на жилую. Скачущее сердце наконец-то унимается, а гнев и смятение улетучиваются.

К тому моменту, когда я сворачиваю на дорогу, окруженную песчаными холмами, меня уже почти не трясет.

Дорога уходит влево и становится шире, а солнце, пробиваясь сквозь кроны деревьев, заливает мир золотой патиной. Наклонившись к рулю, я осматриваю место, где мне предстоит жить.

Двухэтажное здание в ярком солнечном свете выглядит мрачновато. Плоская крыша из оранжево-терракотовой черепицы придает зданию вид ветхой асьенды, похожей на старую закусочную. Несколько окон треснули, а штукатурка возле крыши осыпается. Водосточная труба отделена от стены, по всему зданию змеится грязно-коричневая плесень.

Ищу на приборной панели листок с адресом Джули. Надо проверить, туда я приехала или нет. Но найти адрес я не успеваю: распахивается черная железная калитка и к машине несется малорослая девушка с широкими округлыми бедрами и рыжевато-золотистыми волосами, собранными в высокий хвост. На ней синий свитер с рукавами три четверти в стиле рокабилли, украшенный белыми и черными цветами, и горчичная юбка клеш.

Выбираюсь из машины. Лучшая подруга подпрыгивает на носочках, размахивая руками, и радостно кричит:

— Это ты! Это ты!

— Это я! — кричу я в ответ, машинально приподняв уголки губ.

Джули бросается ко мне в объятия и наклоняет нас вбок.

— Я так по тебе соскучилась.

— Я тоже соскучилась, — пискляво отзываюсь я.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает она, впиваясь ногтями мне в руки.

Задумываюсь, тяжело дышу. В голове не укладывается, что я опять готова разрыдаться.

— Пока что сложно ответить.

Джули делает шаг назад и всматривается в мои слезящиеся глаза.

— Оно и понятно, Джем. — Она забирает из машины косметичку и чемодан на колесиках. — Идем в квартиру.

Вздохнув, я беру переноску и показываю Уибита Джули. За клеткой и остальными вещами можно вернуться позднее.

— У меня столько планов, — говорит она, шагая по неровному тротуару к боковому входу.

Миновав узкий коридор, мы попадаем во двор. Звуки шагов из гулких становятся мягкими. Мы проходим по террасе с четырьмя каменными ступенями, что ведут к прямоугольному бассейну, наполненному зеленоватой водой.

Двор заброшен и пуст, если не считать несколько горшечных алоэ, рваных пальм и шезлонгов, сложенных возле гриля. Чуть живая лоза обвивает южную стену, тянется до второго этажа и опутывает железную изгородь.

— Все хорошо?

— Да, отлично.

— Ты побледнела, Джемма.

— Разрушенная жизнь и не такое с тобой сделает, — огрызаюсь я.

Что бы она подумала, если бы увидела меня несколько часов назад? Здорово, что перед отъездом я приняла душ и оделась в чистые вещи.

— Знаю. — Она останавливается у лестницы. — Но теперь ты здесь.

— Извини, — качаю я головой, чувствуя себя ужасно.

Не хочу ругаться с Джули. Родители и Рен исчезли с горизонта. Кроме нее, у меня больше никого не осталось.

— Ты права. Я здесь.

— Клянусь, все наладится, — ласково говорит она, а я облегченно улыбаюсь. — Если хочешь, можно сегодня куда-нибудь сходить. Или останемся дома, накрасим ногти ярко-розовым лаком и слопаем традиционное мороженое. Можно есть пиццу, пока не затошнит, и до рассвета смотреть кино.

— Давай посмотрим какой-нибудь драматический сериал о неблагополучной семье, — шучу я.

Я насчитываю двенадцать квартир: шесть наверху и шесть внизу.

— Может, сопливую историю о вампирах? — хохочет она.

— Голосую за мюзикл о скромной девушке, которая получает главную роль в школьной пьесе.

— Или можно посмотреть все серии «Шерлока».

— Другой разговор.

Бенедикт Камбербэтч — мой земляк.

— У него такое длинное лицо, он старый и белый, как швейцарский сыр, но что-то в нем есть. — Она пожимает плечами. — На сто процентов крут.

— И он британец.

Она взлетает по ступеням, волоча за собой чемодан, останавливается возле квартиры рядом с лестницей и два раза стучит кулаком по двери.

— Здесь живут Клаудия и Смит. Помнишь, я тебе рассказывала?

— Та самая Клаудия, которая готовит хумус с песто?

— Нет, это Смит, ее возможный парень. Мы с Клаудией учимся на одном факультете. В августе, когда мне увеличили плату за жилье, она нашла эту квартиру.

— Точно. — Пытаюсь вспомнить, что она рассказывала о соседях. — А что значит «возможный парень»?

Джулс пожимает плечами.

— Они друзья. Любовники. Бисексуалы. Очень прогрессивно. Разобраться я так и не смогла, поэтому вопросы задавать перестала.

— Просто смирилась?

— Именно. — Она резко тормозит перед дверью 6В и ищет в кармане юбки ключи. — Напротив Риа и Лэндон. В конце миссис Хили. С ней аккуратнее. Если зазеваешься, она припрет тебя к стенке.

— Это плохо?

Лучшая подруга стреляет в меня безумным взглядом и крутит пальцем у виска.

— Она с приветом.

Я морщусь.

— В каком смысле? Вроде серийного убийцы?

— Нет, ничего такого. — Она вставляет ключ в замочную скважину. — Поначалу она кажется нормальной бабулей, но потом выясняется, что пришельцы проводят над ней опыты, а правительство следит за каждым шагом. Поверь на слово, Джем, ее теория заговора вызывает серьезное беспокойство. Если не будешь осторожна, гарантирую, что спать ты не сможешь неделю.

Опасения усиливаются. Я заглядываю за угол. У стены стоит серфборд, а рядом — дверь, украшенная стеганым венком и деревянной черно-зеленой птичкой. Наверное, это квартира миссис Хили.

— Ладно.

— Дверь заклинивает… — Поворачивая ключ, она крутит ручку и давит плечом на дверь. — Приходится шевелить ручку.

Беру поудобнее переноску и подхожу ближе.

— Вот так, — ворчит она.

С громким щелчком дверь распахивается, и я в ужасе отпрыгиваю. Джули моей реакции значения не придает.

— Кухня здесь. Не обращай внимания на гудящий холодильник. Он сломан. — На входе она оборачивается. — Моя комната здесь, ванная в конце коридора. — Она бросает ключи в керамическую миску в форме павлина и зажигает свет. — Я покажу, как включать душ. Он живет своей жизнью. Горячая вода иногда становится холодной, а холодная — горячей.

— Хорошо.

Почти всю квартиру видно с того места, где я стою. Слева кухня-столовая. На стенах плитка цвета авокадо и отвратительные желто-коричневые обои. Прямо передо мной гостиная. В центре выгоревший на солнце красный диван, заваленный комковатыми подушками. Деревянное пианино, старое кресло, полки из «Икеи», заставленные книгами и прикольными безделушками, занимают почти всю комнату. В центре стены окно в металлической раме, которое нужно опускать.

— В кухне бери что хочешь. — Джули открывает шкаф. — Я купила мороженое. После расставания оно необходимо. Еще есть чипсы и куча… — она заглядывает в буфет и хохочет, — шоколада.

Смотрю на то, о чем она говорит. На полке лежат упаковки с конфетами и шоколадные плитки, причем столько, что ими можно лет десять кормить детей-сладкоежек.

— Распродажа после Хэллоуина, — поясняет она, застенчиво улыбаясь.

— Оно и видно, — фыркаю я.

— У тебя будет свой уголок.

Она указывает на крошечную нишу, закрытую цветочной занавеской, где уместились промятый коричневый футон и исцарапанный низкий стол. Не удивлюсь, если в прошлой жизни его жевала собака.

— Квартирка маленькая, зато уютная, да и пляж недалеко. — Джули отодвигает занавеску и ставит чемодан рядом с футоном. Отступив, она упирает руки в бока и протяжно вздыхает. — Знаю, обстоятельства кошмарные, но мы повеселимся, обещаю.

Повеселимся?

Сил нет. Жизнь разлетелась вдребезги. На душе кошки скребут. Меня унизили. Раздавили. В кармане ни гроша.

Какое уж тут веселье?

Веселье было привязано к ракете и запущено в озоновую дыру.

Веселье вращается вокруг солнечной системы в другой галактике.

Очень хочется надеть пижаму, свернуться калачиком, зажмурить глаза и уснуть на футоне лет на десять. Плюс-минус несколько месяцев.

Однако Джули ведет себя так, будто уже все решено. Будто ее назначили штурманом, вручив компас и карту, которые выведут меня из преисподней.

— Да уж, повеселимся, — лгу я. — Как в театральном лагере.

Она радостно улыбается.

— Есть хочешь? Можем что-нибудь заказать. Или сначала разберем вещи? Я разгребла шкаф в коридоре и освободила место в ванной.

Я поднимаю переноску.

— Думаю, сначала надо принести клетку для этого приятеля.

Плеча касается незнакомая рука, а мягкий мелодичный голос произносит на ухо:

— Если хочешь, могу помочь.

Вскрикнув от удивления, я уворачиваюсь от прикосновения.

— Из-за тебя у нее чуть сердце не остановилось! — ворчит Джули, но от улыбки в уголках глаз проступают морщинки.

Прижав переноску к груди, я оказываюсь лицом к лицу с незнакомцем.

— Прости, не хотел пугать, — говорит он, сцепив руки на затылке, будто я его арестовала. Он высокий, густые волосы убраны от лица и стянуты в низкий хвостик.

Джули кивает на него.

— Это Смит.

— Маркус Смит. Но все зовут меня Смит.

— Точно. Звезда хумуса с песто, — улыбаюсь я.

Он смеется.

— Верно. А ты Джемма?

— Звезда порноролика? — В дверях возникает девушка.

Джули, морщась, хватает девушку за локоть.

— Джем, не слушай то, что она несет.

— Она не следит за языком, — добавляет Смит.

Девушка упирает руки в бока.

— Чтобы ты знала: я слежу за языком, правда, не всегда.

— Буду знать. — Я протягиваю руку.

— Клаудия Янг.

Язык тела ей явно ни о чем не говорит, да и в личное пространство она не верит. Вместо того чтобы пожать руку, Клаудия кидается с объятиями.

Она примерно с меня ростом. Стройной, поджарой фигурой она напоминает стайера. Зачесанные набок платиновые волосы обрамляют овальное лицо. Стиль можно описать как смесь скейт-панка и постмодерна. У нее глубоко посаженные темно-карие глаза и широкие красивые губы.

— Тебе здесь понравится, — замечает она, протискиваясь мимо меня. — Нехватку удобств мы восполняем характером. — Она наклоняется к переноске, изогнув красные губы в улыбке, глаза становятся похожи на блюдца. — А это кто? Толстая белка?

«Толстая белка?» Взглянув на комочек сероватого меха, я вздыхаю и стараюсь не обижаться.

— Уибит не белка. Он шиншилла.

Она снова глядит на Уибита и достает из холодильника банку газировки. Смит следует за ней.

— Шиншилла? Другое дело.

Я привыкла к такой реакции. Шиншиллы не редкость, но и не очень популярны. Рен, например, решил, что я тронулась умом, когда в прошлом месяце я пришла с Уибитом и гигантской клеткой. Я попыталась объяснить, что мне скучно и одиноко, потому что он много снимался. Рен ответил: «Раз тебе скучно, чаще занимайся спортом. Тебе пойдет на пользу».

— У меня аллергия на кошек, а шиншиллы чистоплотные, тихие и милые. Не бойся, он не укусит.

— Тогда я тоже не буду кусаться. — Клаудия плюхается на диван, поправляет подушки и как бы между прочим говорит: — Мы слышали, тебя продинамил Рен Паркхерст.

Всплеснув руками, Джули злобно вопит:

— Клаудия!

— Да в чем дело? — Клаудия, прибывшая с планеты Без Фильтра, убирает со лба светлый завиток и морщит нос. — Я констатирую факт. И вопроса про беременность я не задала.

Джули кричит:

— Речь не о том! Это гадко — вот так все вываливать, когда…

— Ничего, Джулс! — перебиваю я, привлекая к себе внимание, и беспечно машу рукой. — Давайте проясним: я не жду ребенка от Рена.

Джули сутулится и заливается смехом.

— Слава богу. А то я боялась спрашивать.

Клаудия с равнодушным видом открывает банку газировки и делает длинный глоток.

— Рада за тебя. Клянусь, я не хотела производить плохое впечатление. Просто подумала, ты должна быть готова к комментариям. Люди все равно будут поднимать эту тему. Видео, где ты теряешь сознание в туалете, пока твой парень чпокает какую-то девицу, отложилось у людей в памяти.

Я киваю. «Спасибо, что напомнила».

— Надо отдать тебе должное: ты стала частью поп-культуры. Многие пытались, но мало кому удалось. — Она поднимает банку газировки, будто произнесла тост.

— Да. — Опять киваю. Я так много киваю, что комната накреняется.

— В общем, должна тебя предупредить: я люблю Хантера Дигби. Люблю, — подчеркивает она.

Смит фыркает, а Джули бросает на нее испуганный взгляд.

— Ты хоть понимаешь, зачем Джемма приехала? — Лучшая подруга свешивает голову на грудь и закрывает глаза. — Она только что с ним рассталась. Незачем ей слушать, как сильно ты его любишь.

— Я не говорила, что люблю Рена, — оправдывается Клаудия, выпрямив спину и опустив ноги с дивана. — Я сказала, что люблю Хантера Дигби. Это не одно и то же. Джемме хватит мозгов это понять.

Хантер Дигби — это персонаж, которого Рен играет в «Вое», поганом сериале про оборотней, чьи рейтинги начали расти около полугода назад. Сейчас это главный сериал для американок в возрасте от тринадцати до восемнадцати лет. Популярности играет на руку и то, что Хантер Дигби (он же мой бывший, переспавший с официанткой) обладает сверхъестественными способностями и почти все время ходит с голым торсом, перемазанным маслом. При правильном освещении он способен растопить женские сердца.

— Это почти одно и то же, — сердито утверждает Джули, качая головой. — Ни за что бы не подумала, что ты фанатка «Воя».

— Сериал банальный, но в восхитительном смысле. Мне нравится. Я рыдала над десятой серией, где умирает отец Хантера. Прощание с лесной эльфийкой Фелисити в конце прошлого сезона вызвало мурашки. А какое у него стройное, мускулистое тело. А руки… о да!

— Мы же говорили: за языком она не следит, — обращается ко мне Смит. Он качает головой и игриво шлепает Клаудию по руке.

Конечно, слушать, как хвалят Рена, — все равно что провести по коже сырорезкой, но меня эти слова не удивляют.

У бывшего до неприличия острые скулы. Зеленые с поволокой глаза созданы для того, чтобы смотреть в объектив камеры. О прессе и блестящих золотистых прядях ходят легенды.

Интерес мне вполне понятен.

Плавали.

Знаем.

Глава 4

Джемма

Несколько часов и три тысячи калорий спустя мы вчетвером сидим вразвалку в гостиной. Клетка стоит в углу рядом с футоном. Уибит наблюдает за нами через прутья, уплетая сырой овес.

На экране в черном пальто расхаживает Бенедикт Камбербэтч. Намотанный вокруг шеи красный шарф добавляет внешнему виду утонченной элегантности.

Кофейный столик загромождают пустые контейнеры, скомканные фантики, доска для игры «Категории». Недавно Клаудия исчезла на десять минут, а вернулась под звуки мариачи в детском сомбреро и с кувшином «Маргариты».

Стоит сознаться: несмотря на то что она влюблена в Рена, она нравится мне все больше.

— Бадминтон не командный спорт. — Джули, заглядывая мне через плечо, подсматривает ответы. — Лучше внеси бейсбол или баскетбол, Джем.

— Я не разобралась, — отвечаю я, хотя это не совсем правда. Лучше сказать так, чем пояснять, что мне мешает думать маленький таймер, отсчитывающий секунды, как часы Судного дня.

— Я внес боулинг. — Смит хмуро глядит на свой список.

Джули кривит губы.

— Боулинг тоже не командный спорт.

Клаудия поднимает палец.

— Здесь можно поспорить. Посмотри, сколько существует лиг.

Следующие пять минут обсуждаются заслуги боулинга как командного спорта. Раздаются крики, по комнате летают крендели, предлагаются штрафные шоты.

Понаблюдав несколько минут, я наконец-то осмеливаюсь броситься в драку:

— В прошлом декабре рождественский корпоратив у нас проходил в боулинге. Играли принцы против принцесс, суммировались очки. В этом случае боулинг считается командным делом?

— То-то и оно! — Смит благодарно ухмыляется и дает мне пять.

Джули кидает на меня свирепый взгляд.

— И ты, Брут?¹

Клаудия не обращает на нее внимания и бросает кубик, чтобы узнать следующую букву.

— Джули не рассказывала, как вы подружились.

— В театральном лагере, — хором отзываемся мы с Джули.

— Нас связала любовь к музыкальным шоу, — объясняет она.

— И инструктор, от которого несло сигарами. Он больше любил флиртовать с девочками, чем преподавать Шекспира. Это была дружба с первого взгляда.

Джули ухмыляется.

— Еще помогли фейерверки и зажигательная музыка.

— В театральном лагере? — переспрашивает Смит. — Значит, к нашему маленькому стаду прибилась еще одна актриса?

— Да, — выпаливает Джули.

— Раньше я хотела быть актрисой, — поправляю я. — Теперь — нет.

— Хватит, Джем, — закатывает глаза Джули. — Ты не серьезно.

— Серьезно. Я уже тебе говорила, что двести отказов излечили меня от актерского вируса.

Ее уверенность непоколебима.

— Ты передумаешь.

Я качаю головой.

— Я решила выбрать новый карьерный путь. Разрываюсь между страховым агентом и пчеловодом.

— Пчеловодом? — с забавным видом переспрашивает она, выгнув брови.

— Не знаю, слышала ты или нет, Джули Энн Акерман, но мы столкнулись с серьезным пчелиным кризисом. Это катастрофа для экосистемы. Если пчел будет мало, только подумай, сколько растений не опылят, сколько меда не сделают. — Прикладываю руку к сердцу. — При помощи оснащения и инициативы я внесу свою лепту.

Лучшая подруга качает головой.

— Какая ересь.

Я приподнимаю бровь.

— То есть ты хочешь жить в мире без растений? Намекаешь, что ты против пчел?

— Я не против пчел! — смущенно вопит она. — Но это вздор — бросать актерское мастерство и становиться пчеловодом.

— Может, у меня долг перед миром, — настаиваю я.

— Речь не о пчелах и не о твоем долге. — Она хватает меня за руку. — Правда в том, что ты боишься отказов.

— Ну и что? — Я отдергиваю руку. — После недели, которую я пережила, я имею право чувствовать что хочу.

Смит кивает.

— Верно!

— Отказы — это жесть. — Клаудия подносит к губам печенье, покрытое взбитыми сливками, арахисовой крошкой и радужной присыпкой. За последние несколько часов я пришла к выводу, что, несмотря на стройную фигуру, Клаудия обожает вредную пищу. — Стоит забыть о прослушиваниях. Мы должны написать сценарии и сняться сами, как Сильвестр Сталлоне сделал с «Рокки».

— Или Бен Аффлек и Мэтт Деймон с «Умницей Уиллом Хантингом», — добавляет Смит.

Клаудия, пережевывая, смотрит на меня.

— Напиши сценарий о Рене и о том, как ты наткнулась на них с той девицей.

— С официанткой, — уточняю я.

— С официанткой. Ясно. — Она криво ухмыляется. — У меня есть знакомый, который снимает десятиминутные вебизоды. Надо вас свести.

— Не знаю. Как-то прискорбно зацикливаться на бывшем.

Клаудия наклоняет голову.

— Для комедии — нет. Больше похоже на месть.

— Джем, признай, что это отличный материал, — говорит Джули.

— Ты права. Уже слышу, как щелкает хлопушка, а режиссер кричит в мегафон: «Сцена «Слепая подружка». Дубль первый!» — язвлю я.

— Секс продается, — кивнув, умничает Смит.

— Понимаю, но секс даже не пылкий. Оранжево-красный свет свечей не мерцает на гладкой потной коже. По полу не разбросаны лепестки роз. Из проигрывателя не мурлычет Эл Грин. Видео сняли в туалете. Оно больше похоже на записи с тюремных камер, чем на художественное порно. Из освещения только люминесцентные лампы. Из декораций твердая плитка, рулоны туалетной бумаги и дозатор для тампонов. В шкафах на заднем плане наверняка отыщутся вантуз и швабра. Это можно посчитать сексуальным, только если вам по вкусу всякая пошлятина.

Клаудия, хохоча, закидывает печенье в рот.

— То есть во время прелюдии ты не пользуешься чистящими средствами? Многое упускаешь.

— Я люблю отбеливатель, — шутит Смит.

Гогоча, Джули хлопает себя по бедру.

— Я не против очистителей для унитаза.

— Чистящие средства не самое ужасное, — повышаю я голос. — Самое ужасное, что звезда ролика мой парень, а его партнерша не я.

Я на подхвате. Точнее, я актриса второго плана. Роль у меня простая, ее можно разбить на три части.

Шаг первый: войти в туалет.

Шаг второй: увидеть, как возлюбленный занимается сексом с официанткой.

Шаг третий: упасть в обморок.

— От голливудской подружки до голливудской бывшей подружки за пять секунд. Какая банальность. — Мне самой от себя противно. — Знаю, звучит глупо, но мне казалось, что у нас с Реном все по-настоящему.

— Серьезно? — Джули ставит бокал с «Маргаритой».

— Ну да. Я была с ним два года. У тебя другое мнение?

Она наклоняет голову.

— Не знаю, Джем. Раньше говорить не хотелось, потому что ты переживала, но я сомневаюсь, что в последнее время ты была счастлива с Реном.

Провожу языком по острому краю верхних зубов. Из-за слов Джули внутри все сжимается.

— Я была счастлива.

— Правда? Как по мне, тебя попросту все устраивало, а счастье — это совсем другое.

— Я понимаю, что ты делаешь, Джулс.

Она округляет глаза.

— И что же я делаю?

Взмахиваю рукой.

— Ты пытаешься все перекрутить. Пытаешься убедить, что я ничего не потеряла и мне лучше без Рена.

— Получается?

— Без понятия. Наверное.

Перебираю воспоминания. Вспоминаются ночи, когда я просыпалась рядом с Реном, паниковала и думала о том, что я здесь забыла, молчаливые ужины, когда мы играли в телефонах, чтобы не общаться.

Выходит, все это время я себя обманывала? Два года жизни были затянувшейся шуткой? А главный прикол в том, что я нашла Рена в туалете?

— Хоть Рен и привлекательный, он тебя не зажигал, — заявляет Джули, возвращая меня к беседе. — Это тебе ни о чем не говорит?

Сглатываю и отхлебываю «Маргариты».

— Это говорит о том, что меня нельзя зажечь.

— Тебя окрыляют книги и пьесы. Тебе снесло крышу от мистера Дарси и Хитклиффа. Может, вспомним двухлетнее помешательство на фильме «Амели»?

— Это другое дело, — настаиваю я. — Все это вымысел.

— Ну и что? Ты не хочешь испытать то же самое? Не хочешь того, что было у Амели, Элизабет и Кэтрин?

— Кэтрин умерла, — едва слышно напоминаю я.

Джули вздыхает.

— Меня бесит, что ты утратила веру! Раньше ты мечтала о влечении, страсти и переживаниях!

— Наверное, я поменялась. — Я рассказываю о гусенице, которая вместо бабочки становится молью.

— Вдохновляет, — иронично замечает Клаудия и грызет очередное печенье.

— Ты не моль! — изумленно хохочет Джули, вглядываясь мне в лицо. — Знаешь, что тебе нужно?

— Работа? — шучу я.

— Да, но я не об этом. Рен и Эл-Эй вытянули из тебя все силы. Тебе нужно вернуть уверенность в себе.

— Уверенность? А что это?

Она выгибает рыжеватую бровь.

— Мне напомнить о великой разборке с Мелиссой Макси?

Клаудия переводит взгляд то на меня, то на Джули.

— Выкладывайте. Кто такая Мелисса Макси и чем бедняжка заслужила разборку?

Я издаю стон, а Джули начинает рассказ:

— Мелисса Макси не была бедняжкой. Она была злющей, сварливой дьяволицей, которая ходила с нами в драмкружок. Они с Джеммой претендовали на роль Виолы из «Двенадцатой ночи». Само собой, Джемма поставила Мелиссу на место.

— Дурость, сударь, вроде как солнце, всюду разгуливает и везде поспевает светить, — цитирую я пьесу, привнося драматизма.

— Ты поставила ее на место знанием Шекспира и обаятельной улыбкой? — спрашивает Смит.

— А еще синей краской для волос, глазированными пончиками и надувной куклой, — уклончиво откликаюсь я.

— Надувной куклой? — Он принимает озадаченный вид.

— Смысл в том, — с нажимом произносит Джули, — что ты была великолепна. Тебя ничто не останавливало. Ни одна Мелисса Макси, ни один Рен Паркхерст в мире не могли тебя осадить. Знаешь почему?

— Почему? — в унисон выдаем мы.

Она поднимает руки, как проповедник за кафедрой. Не будь она такой серьезной, я бы покатилась со смеху.

— Потому что ты верила в себя, Джемма!

Клаудия наклоняет голову и восторженно хлопает.

— Аллилуйя!

— И у меня, — продолжает Джули, — есть план, как вернуть уверенность.

— Какой же? — интересуюсь я.

— Тебе нужны отношения наподобие бридж-кредита.

В замешательстве я морщу лоб.

— Бридж-кредита?

— Это краткосрочный кредит. Например, если ты не готова к долгосрочному кредиту, эти деньги помогут продержаться, пока ты не перейдешь к следующему этапу, — объясняет Джули, тем самым напоминая, что родители у нее финансисты. — В твоем случае бридж-кредит — это временный парень. Два по цене одного: уверенность в себе и страсть, завернутые в идеальную дешевую упаковку.

Клаудия с планом согласна. Она говорит, что для интрижки «есть повод», бормочет что-то о негодниках, цепях и черной коже.

— Еще хлысты, — с ухмылкой добавляет Джули.

— Чистящие средства!

Опираюсь на локти и качаю головой.

— Нет.

У Клаудии вытягивается лицо.

— Что именно «нет»? Хлысты?

— Цепи?

— Отбеливатель?

Показываю, чтобы они остановились.

— Все.

— Кто в твоем вкусе? Спортсмен? Ковбой?

— Гангстер?

— Как насчет художника, который разбирается в красках, любит фильмы Уэса Андерсона и обсуждает французский романтизм?

— Нет.

Клаудия задумывается.

— Дровосек?

— Разве дровосек — это типаж? — Я фыркаю через нос.

— О да, дровосеки крутые, — отвечает Джули. — Питаться подножным кормом — это очень сурово и по-мужски. Они честно трудятся и потеют. — Она закрывает глаза и удовлетворенно вздыхает.

Мы глядим на Смита. Сейчас его черед высказываться. Он качает головой и поднимает руки.

— На меня не смотрите. Я до сих пор пытаюсь понять, что Джемма сделала с надувной куклой.

— Очень рада, что у вас добрые сердца, но интрижка — это ужасная идея, — твердо заявляю я. — Начнем с того, что в этой ситуации я оказалась из-за парня. Вряд ли я решу проблемы, если побегу искать нового.

— Интрижки нельзя обдумывать. Они просто случаются, — всплескивает руками Джули. — Ты не ищешь того, за кого выйдешь замуж. Ты всего-навсего повеселишься.

Я отвожу взгляд.

— Я не готова доверять мужчинам.

— Мы не говорим о принце на белом коне. Мы говорим о пожирании мужчин. Мы говорим о том, что ты вонзишь в парня зубы и задашь ему жару. Мы говорим о сексе, Джемма. О СЕКСЕ, — по буквам проговаривает она. — Для этого не нужно доверять. Нужен только презерватив.

Как ни странно, я начинаю смеяться.

— Джулс!

Она дерзко ухмыляется.

— Уверяю тебя: покувыркаешься с умелым парнем и забудешь об этом дебиле и о том, что он сделал.

Я морщусь. Не потому, что она употребила слово «дебил», а потому что очень сомневаюсь, что кто-то или что-то поможет мне забыть про Рена и публичное унижение.

Клаудия осушает бокал и щелкает пальцами.

— Решено. Мы должны куда-нибудь выбраться и начать искать.

— Вместо того чтобы считать это финалом, — говорит Джули, покручивая шоколадную конфету между большим и указательным пальцами, — считай это началом.

— Началом чего? — бормочу я.

— Чего-нибудь хорошего, — хлопает ресницами Джули. — Началом тебя.

Лэндон

К тому моменту, когда я ступаю на песок, солнце начинает растворяться в Тихом океане, а сумеречное небо испускает теплое сияние.

Положив доску, я падаю на колени и расстегиваю гидрокостюм. Свесив голову на грудь и крепко зажмурив глаза, я стряхиваю с волос соленую воду, как собака после мытья.

Стягиваю костюм, который издает чмокающие звуки. Наконец-то вернув способность нормально дышать, я провожу руками по влажной липкой груди и резким движением вытряхиваю воду из уха.

В последнем сете меня, как тряпичную куклу, снесла правая волна. Подбородок болит в том месте, куда ударила доска, тело и голову ломит, будто я пережил трехдневную попойку. Под лопаткой ноет, правое бедро свело судорогой.

Приспускаю коленную повязку, вытягиваю ногу, упираясь пяткой в песок. В месте удара колено красное. По виду и ощущениям кажется, будто меня огрели клюшкой для лакросса.

Смена пройдет фигово, если весь вечер я буду хромать. Однако без этого никак. Мне нужно забираться в воду и избавляться от недельного шлака.

Сдержав стон, возвращаю повязку на место и опираюсь на локти. Мокрый песок натирает поясницу и продавливается. Оглядываю пляж, глубоко вздохнув. Вдоль берега прогуливается пара, держась за руки и окуная пальцы в воду. По ту сторону пирса виднеется силуэт серфера. Наверное, это Пэт. Он один из первых меня принял, когда я был еще юнцом. Сейчас ему за семьдесят, но каждый день, несмотря на погоду, он гоняет так, будто от этого зависит его жизнь. Насколько мне известно, так и есть.

На лестницах возле душевых валяют дурака скейтбордисты. Долетают стук деревянных досок о металл и ругань, заглушаемые плеском волн. Видимо, они пытаются одолеть перила.

В нескольких шагах от меня две девушки, пришедшие минут десять назад с пачкой сигарет и янтарной бутылкой с длинным горлышком. В угасающем свете вспыхивают оранжевые кончики сигарет. Краем глаза вижу, как они передают друг другу бутылку, хихикают и делают селфи.

Стараюсь ни о чем не думать, перевожу взгляд на волны, набегающие на берег, ползущие по песку, словно холодные темные пальцы. Свежий воздух, успокаивая, наполняет ноздри.

Убаюканный рокотом волн, что возвращаются к берегу, я закрываю глаза и впадаю в полудрему. Спокойные мысли рассыпаются, покидая меня, лениво плывут над чернильно-черной водой, как туман. Где-то грохочет музыка. Щекой чувствую, как кружит ночной ветерок. Вспоминаю о дневнике — о том, что веду для занятий. Может, написать, как дядя Дин водил меня на пирс послушать трибьют-группу «Фиш»? Мы стояли в самом конце. Сине-красные огоньки танцевали у нас на лицах. Он делал вид, будто играл на гитаре, хотя сомнений в том, что он сроду не держал в руках инструмента, у меня не было. Он взглянул на меня и губами проговорил: «Чувствуешь?»

Да, чувствую.

В какой-то момент окружающие звуки меняются. Мне снится сон. Поначалу расплывчатый, но потом я попадаю в видение. Этот сон я вижу всегда. Я на доске в спокойном океане. Развожу руки в стороны, касаясь пальцами воды. Что-то не так, но я не знаю что. Вдруг внутренний голос начинает вопить, но уже слишком поздно. Ко мне приближается сет бурлящих волн, а я не готов. Когда меня накрывает первая волна, я слетаю с доски. Гребу руками, шевелю ногами, но вынырнуть не успеваю: обрушивается следующая волна, которая крупнее предыдущей. Чувствуя тошноту, я замечаю, как сильные руки хватают меня за лодыжки. Холодные толстые пальцы впиваются в кожу.

Пытаюсь брыкаться, изо рта вырываются серебристые пузырьки. Но пальцы лишь усиливают хватку. Мне никуда не деться.

Я почти сдаюсь, допускаю, чтобы меня уволокли во тьму, но вдруг улавливаю звуки и движения. Распахиваю глаза, втягиваю воздух, осознавая, что сон закончился и я могу дышать.

Где я? На пляже?

Поначалу я сбит с толку, вижу только обрывки сна и белые звезды, украшающие свинцовое небо. Однако вскоре все начинает проясняться, и я сосредотачиваюсь на незнакомом лице.

— Вам помочь? — испуганно спрашиваю я, сердце грохочет в ушах.

Девушка, моргнув, застенчиво улыбается.

— Простите, не хочу мешать, но мы с подругой вас увидели.

Она бросает взгляд через плечо. До меня доходит, что это одна из девчонок, которые курили и фоткались.

— Да? — Я сажусь, убрав со лба жесткие от соли волосы.

Она смущенно, даже, наверное, немного кокетливо смеется и приближается настолько, что я чувствую запах сигаретного дыма. Да, точно флиртует.

— Нам стало интересно… — она надменно наклоняет голову, — вы, случайно, не…

Черт. Твою мать.

Сон как рукой снимает. Ненавижу, когда меня узнают. Ненавижу. Сразу вспоминается, как я все испортил и провалился. Хорошо, что серферов узнают не так, как футболистов, музыкантов или актеров. Мне не приходится это терпеть каждую минуту каждого дня. По понятным причинам чаще всего меня узнают на пляже.

— Я никто, — ворчу я, резко поднимаясь. Песок летит во все стороны.

Она оглядывается, с сомнением скривив лицо.

— Вы не Лэндон Янг? Вы очень на него похожи и… — она театрально показывает на воду, — умело гоняете.

— Сказал же: я никто, — повышаю я голос. Может, носить табличку: «Здесь не на что смотреть. Топай дальше»?

— Да я готова поклясться. Я видела его незадолго до ареста. Огромная потеря, да?

— Да.

Это я. Потеря.

Покачав головой, подбираю гидрокостюм, доску и ухожу. На ее болтовню я не реагирую, поднимаюсь по пляжу туда, где стоит машина. Проверяю время на водонепроницаемых часах. Если не потороплюсь, опоздаю.

На то, чтобы ехать мыться и переодеваться, времени нет. Сегодня сойдет пляжный душ.

Прикрепив доску к багажнику на крыше, забираю полотенце и небольшую сумку с дезодорантом, мылом и ополаскивателем для рта. Сбегаю по ступеням, ведущим к маленькому патио и распылителям, поворачиваю ручку и жду, когда капли превратятся в струю. Вода пахнет солью и серой, по ощущениям напоминает слизь, но хотя бы можно смыть песок. Опускаю голову под холодный поток, промываю волосы, а затем намыливаюсь шампунем.

Вытираюсь, вслед за тем меняю шорты на неофициальную форму: темные джинсы и мятую, но чистую черную рубашку. Перед тем как убрать сумку в машину, я вытряхиваю две таблетки обезболивающего и запиваю их теплой водой.

«Тетя Зола», ресторан, где я работаю барменом, находится неподалеку от пляжа. Мне хватает времени купить чизбургер в одном из фургонов, что припаркованы на главной улице. В этом фургоне правильно готовят бургеры: сыр из коровьего молока, острый перец чили, хрустящий салат и красный лук.

Дожевывая остатки бургера, я нахожу место на парковке для сотрудников и иду к боковому входу.

Вытирая теплую горчицу с подбородка, я осматриваю людей: одни направляются к главному входу, другие показывают документы Кори и Алеку, сегодняшним вышибалам. Для столь раннего часа толпа уже приличная. Чаевые должны быть отличными.

У дороги стоит девушка. С этого ракурса почти не видно лица, только подбородок, кончик носа и мягкий изгиб скулы, освещенные красными огнями, что вспыхивают над головой, но меня странно к ней тянет. Она среднего роста, длинные каштановые волосы. Плечи она втянула и обнимает себя, будто пытается держать себя в руках. Синее платье подчеркивает тонкие ноги. Наверное, это меня и цепляет.

Сердце бьется чуть быстрее. Я жадно разглядываю бледную кожу между лопаток. Она вскидывает голову, что-то говорит, однако слов не разобрать. Не успеваю и глазом моргнуть, а ее уже поглощает толпа.

Крепко зажмуриваюсь, выводя себя из транса, но уже слишком поздно.

Девушка исчезла.

Сердце екает, в груди возникает странное ощущение, теплое и в то же время холодное. Спустя секунду я догадываюсь, что это такое, чешу голову и вздыхаю. Разочарование.

Хештег: КАПЕЦ.

«Чувствуешь?»

Пытаясь избавиться от этого чувства, вынимаю из заднего кармана ключи и распахиваю огромную металлическую дверь. Снова проверяю время. Шагая по коридору, угрюмо здороваюсь с Тиш, которая в кабинете возится с документами. В кухне с разделочного стола я беру морковные палочки, чтобы избавиться от привкуса горчицы и перца во рту. Долговязый Мика, стоящий перед грилем, кивает и спрашивает про сегодняшние волны. Я рассказываю про южные волны, предсказанные для Треслс-Бич и Дель Мар, а потом выскакиваю за створчатую дверь, что ведет на первый этаж «Тети Золы».

Музыка, голоса, звон бокалов, лязганье металла о металл. Насчет толпы я угадал. Народа столько, что нечем дышать.

Едва я попадаю за барную стойку, Джейми тараторит:

— Слава богу.

— Скучал?

— Винсент и Марго обслуживают важных шишек. — Он наливает в стакан двадцать грамм водки, добавляет газировку и выжимает лайм. — А ты разбирайся с девичником в патио.

— Да ладно? — Осматриваюсь в поисках поднятых рук. Да кого я обманываю? Я ищу девушку в синем платье.

— Они напиваются и ведут себя игриво. Одна из них только что просила сфоткать мой пенис для какого-то опросника. — Он направляет меня к стойке.

— Два бакарди с колой!

— Шот калуа!

— Бурбон. Чистый.

Заказы выкрикиваются. Напитки смешиваются и разливаются. Деньги платятся.

Не обращаю внимания на боль, работаю, низко опустив голову. «Столичная» с ананасом. «Бад Лайт» в бокале. Шоты «Пиклбек».

— Бармен! — нетерпеливо кричит кто-то.

Поднимаю голову.

Бармен.

Вот кто я.

Забудьте о Лэндоне Янге, восходящей звезде серфинга.

Он здесь больше не живет.

Глава 5

Джемма

Узкие улочки, пересекающие пляжный променад крест-накрест, вечером оживают.

Над головой переливаются неоновые огни, отбрасывая на меня замысловатые красно-зеленые узоры. Люди повсюду: плетутся мимо маленького фургончика в конце квартала, где продают острые хот-доги и жареные сырные палочки, высыпают из темного клуба, нестройными рядами стекаясь на улицу. Они исчезают из вида, растворяются, ускользая к стоянкам такси, выплывая, как пылинки, из затененных коридоров и заворачивая за углы.

Стоя на тротуаре, я заправляю волосы за ухо и закрываю глаза. Из широкого прохода между одноэтажными зданиями ветерок приносит терпкий запах гвоздики и готовящегося мяса.

— Идешь?

Невинный вопрос скорее задан с любопытством, чем со злостью.

Распахиваю глаза. Огни возвращаются, приобретают четкие очертания. На меня, беспокойно хмурясь, смотрит Джули.

— Да, извини. Надо было перевести дух.

Вместе со Смитом и Клаудией мы проходим сквозь толпу. Кажется, они знакомы со всеми, включая вышибал у двери.

Причмокиваю и поправляю ненавистный наряд, который меня вынудила надеть Джули. Такое ощущение, что на меня стошнило примерочную какого-нибудь магазина. Без шуток. Широкий ремень из кожзаменителя больше подошел бы Чудо-женщине, если бы на вечер она решила стать Дианой Принс, на ногах у меня блестящие черные туфли с километровыми каблуками, которые, как утверждает Джули, приманивают мужчин. Ага, как же. Чуть раньше она заявила, что надетая на мне тряпка цвета электрик — это платье, но я не сомневаюсь, что она ошибается и на самом деле это бюстгальтер-бандо либо манишка. Даже в Эл-Эй, стране силиконовой груди, пластики ягодиц и ботокса, прикид сочли бы стриптизерским. Он до того короткий, что ветер щекочет бедра и все пялятся на мои бледные ноги.

— Хватит. Тебе очень идет, — в сотый раз заверяет она и, схватив за локоть, тащит меня по короткой лестнице.

— Нравится? — перекрикивает Клаудия оглушительную живую музыку.

Проморгавшись, я привыкаю к тусклому освещению, и все становится на свои места. Разглядываю занятые столики, танцоров, группу из четырех человек, выступающую на сцене в форме полумесяца, что втиснута между фиолетовыми амбарными дверьми. Чего уж греха таить, ничего хорошего я не ждала, оттого приятно удивлена.

— Здорово! — кричу я в ответ.

Ресторан классный, но стильность не бросается в глаза, — самая стильная разновидность стильности. Представьте себе людей, которые делают покупки в «Хол Фудс». Представьте себе измученного татуированного музыканта в очках, как у Бадди Холли. Представьте себе Ист-Бей.

Одно не вяжется с другим, но смотрится круто. На стенах затейливые рисунки. Рядом со стойкой менеджера зала висит масляная картина, где изображен чихуахуа в котелке и бабочке. Над кабинками из зеленой кожи тянется проволочная полка, заставленная причудливыми керамическими кошками.

Клаудия привстает на цыпочки.

— У барной стойки вроде есть свободные места! Пойду займу! — выкрикивает она, устремляясь прочь и уводя с собой Смита.

Мы с Джули идем следом, неторопливо минуя обеденные столы, полчище раскачивающихся потных тел. Когда мы наконец-то доходим до Смита, он поднимает сверкающий бокал с пенистой зеленой смесью и интересуется:

— Ну и что мы пьем?

— Шоты? — предлагает Клаудия, стоя за стойкой, на плече у нее висит белое полотенце.

— Ты здесь работаешь? — вытаращиваю я глаза.

Очень надеюсь, что она туда забралась не для того, чтобы приколоться. Не хочу, чтобы нас выгнали.

— Да.

— Поэтому у тебя получилась замечательная «Маргарита»?

— Поэтому, — шевелит она бровями.

Я захожусь в хохоте.

— Ну? Что выпьете? Еще «Маргариты»?

Джули задирает юбку и залезает на барный стул. Она рассматривает цветные бутылки, стоящие на полках, длинный ряд пивных кранов.

— Пожалуй, остановлюсь на «Лавовом потоке».

— Что в нем? — задаю я вопрос.

Джули пожимает плечами и издает звук, напоминающий лопнувший шарик.

— Он розовый, пенистый и со вкусом сладкой ваты, зато шибает по мозгам. Какая на фиг разница, что в нем?

Разумно.

— А тебе? — спрашивает у меня Клаудия.

Пытаясь усесться, я поправляю подол синего платья и отвечаю, что сойдет вода.

— Вода? — резко повернувшись ко мне, с ужасом переспрашивает Джули.

Такое ощущение, будто я заказала сырую кошатину и кровь новорожденного.

— Что за отсебятина? Я обесдачена.

— Что? — прыскаю я со смеху.

— Обесдачена. Типа обескуражена, озадачена… стараюсь понять или найти следы божественного вмешательства. — Она прикрывает глаза и хмурится. — Ты не поняла, что сегодня ты топишь в алкоголе свои чувства и ищешь мужчину? У нас задание, Джем. — Очень медленно и невероятно серьезно она проговаривает: — Возможно, это задание дано Богом.

Прикусываю губу и отвожу глаза.

— Не забывай, что у меня нет денег. Мне самое место в бесплатной столовой.

Она фыркает и отмахивается от моего беспокойства:

— Я угощаю. Вернешь, когда станешь богатой и знаменитой.

Она показывает Клаудии два пальца, говоря, что нам нужно два «Лавовых потока».

— Нет, Джулс. Я и так живу у тебя. Не хочу пить за твой счет.

— Не спорь, Сэйерс. Мы отмечаем твою независимость! — щебечет она и разворачивается на стуле, чтобы осмотреть место действия. — Давай-ка найдем парня для тебя и, возможно, парня для меня. Вышел месяц из тумана, — машет она пальцем. — Вынул парня из кармана. Если от него воняет, пусть идет лесом. Моей лучшей подруге нужен только самый лучший. Вот он!

Указательным пальцем она тычет в высокого парня в очках с темной оправой и в белой рубашке.

— Симпатичный, — признаю я.

— Гей, — вкрадчиво говорит Смит.

— Откуда тебе знать?

Он вскидывает брови и хлопает ресницами.

— Поверь, я знаю.

— Ясно. — Джули кривит губы. — Что насчет мистера Мужественность?

Она смотрит и показывает на бородатого инфантила с широко расставленными ногами и массивными плечами, одетого в черные ботинки и клетчатую рубашку, облегающую все нужные места. Что-то подсказывает, что на поле для регби он крушил бы всех и вся или запросто завалил бы быка голыми руками.

— Похоже, к концу вечера тебе придется молить о пощаде.

— А мне оно надо?

Я переставляю ноги и ерзаю. Стул, на котором я сижу, шатается. Никак не получается удобно устроиться.

— Конечно, надо. Разве не понятно, что я имела в виду под дровосеком? — бормочет она, прикрыв веки и приоткрыв губы.

— Да парень может быть пожарным, или футболистом, или вяжет с бабушкой колпаки на чайники.

— Плевать. Он все равно подходит. — Певучим голосом она затягивает: — Веселье начинается, я кричу: «Берегись!»

— Лучше двигайся, лучше танцуй! — заканчиваю я знакомые строчки, и мы фыркаем от смеха.

Смит закрывает рукой лицо и отворачивается.

— Так будет весь вечер, да?

Джули мельком взглядывает на него и снова заходится от смеха.

— Выше нос!

Кто-то бьет меня по руке. Это Клаудия с выпивкой и салфетками.

— Смит брюзжит?

— Он же парень, — улыбаюсь я.

Возникший дух товарищества доставляет удовольствие. Когда в последний раз я чувствовала нечто похожее? В Эл-Эй все, с кем мы общались, так или иначе имели отношение к Рену.

— Что насчет него?

Джули показывает на парня с черными вихрами, который сидит за столиком с девушкой.

— Джулс, у него свидание.

— И что?

— И что? — повторяю я, испепеляя ее взглядом.

— Загони его в угол, когда он пойдет в уборную. Я уверена, что он тебя заценивал. Кстати, я не стану тебя стыдить и называть шлюхой.

— Ты вообще без тормозов, — закатываю я глаза.

— Мне нравится! — кричит она.

Смеюсь, запрокинув голову, обвожу взглядом бар и останавливаюсь на широкой мускулистой спине.

Обалдеть, какой клевый бармен.

Ростом где-то метр восемьдесят. Темные джинсы с низкой посадкой облегают узкие бедра. Он тянется за бокалом, плотная черная кофта задирается, обнажая полоску кожи, а заодно и боксеры.

— А это кто? — спрашиваю я, подмечая контуры тела и непослушные каштановые волосы с блестящими золотистыми кончиками.

Сердце стучит в ушах и в горле.

— Мой брат, — не глядя, отвечает Клаудия.

— Твой брат? — разеваю я рот.

— Да.

— Твой брат?

Клаудия все же смотрит на меня.

— Да, Лэндон мой брат, если точнее, брат-близнец. И он тоже твой сосед.

Наверное, Лэндон слышит, как Клаудия произносит его имя: он оглядывается и в знак приветствия лениво машет рукой. Я мельком вижу чисто выбритое лицо и загорелые жилистые предплечья.

Ничего себе.

— У тебя в соседях весь Сан-Диего? — хрипло шепчу я.

Джули пожимает плечами, не отвлекаясь от разговора со Смитом. А у меня в груди трепыхается стая диких птиц.

Брат Клаудии, Лэндон, нетерпеливо барабанит длинными пальцами по барной стойке, выслушивая чей-то вопрос. Он кивает, берет серебристый шейкер и выливает прозрачную жидкость в высокий, наполненный льдом стакан, украшает долькой лайма и плавно толкает по стойке.

Присмотревшись, я нахожу сходства между братом и сестрой: серьезный пухлый рот, узкий нос, большие темные глаза. У Клаудии черты лица мягкие и изящные. А у ее брата мужественные и привлекательные. Почему-то. Попробуй разберись.

— Клаудия, — зову я.

Я откидываюсь на спинку и отпиваю коктейль. Сердце переворачивается, меня того и гляди прошибет пот. Об этом говорила Джули, когда упомянула страсть?

Я громко откашливаюсь. Затем падаю со стула.

Серьезно.

Я.

Падаю.

Со.

Стула.

Пол, это Джемма.

Джемма, это пол.

Знаю, смахивает на поступок поддатой любительницы Джейн Остин, которая встретила настоящего мистера Дарси. Я и правда люблю книги Джейн Остин, но клянусь, все совсем не так, как кажется.

Клянусь!

Конечно, в голове вспыхивают варианты развития событий, ладони липкие, а дыхание прерывистое. Да, брат у Клаудии сексуальный, но не поэтому я валяюсь на полу, сверкая перед всем честным народом бело-розовыми трусами.

Я зацепилась каблуком за подставку для ног, потеряла равновесие и свалилась. Сила притяжения.

Как только я встаю, вернув платье на место, а Джули и Смит прекращают сипло гоготать, я бросаю взгляд на Лэндона.

Он сверлит меня глазами, выгнув бровь. Руки скрестил на груди. Взгляд твердый, губы он сжал в прямую линию — ни капли дружелюбия.

Супер, я тут ищу, с кем замутить, и первый интересный парень считает меня либо пациенткой психушки, либо алкоголичкой. Подумываю схватить Джули за руку и рвануть к ближайшему выходу с воплем: «Отбой! Отбой!»

Клаудия, спокойно воспринявшая мое падение, произносит:

— Джемма, у меня есть идея.

Я до сих пор в ужасе и поглощена мыслями о рослом темноволосом злыдне.

— Что за идея?

— Ты говорила, что тебе нужна работа.

— Да. Вроде как.

— Что насчет этого ресторана? — Она добавляет диетическую колу в бокал с бурбоном и льдом. — На прошлой неделе у нас уволился официант, и нам нужен сотрудник.

Эти слова привлекают мое внимание.

— Ты предлагаешь мне работать здесь?

Клаудия, рассердившись, отступает от барной стойки.

— Знаю, «Тетя Зола» не роскошное заведение, но это работа, да и платят прилично.

Трясу головой, собираясь с мыслями и приказывая сердцу биться помедленнее.

— Я не про то, что мне неинтересно. Просто я никогда не работала в ресторане. И если ты забыла, пять секунд назад я плюхнулась на задницу. Это лучше всяких слов говорит о моей координации. Представляешь меня с подносом?

Клаудия тихонько бурчит:

— Подруга, если хочешь помериться причинными местами, я выиграю. Однажды я свалилась со сцены на глазах у зрителей, когда должна была произносить серьезный монолог о смерти.

Я хохочу, а она продолжает:

— Не волнуйся, что у тебя нет опыта. Я сама тебя научу. В основном ты будешь обслуживать столики и выходить на подмену. Это как два пальца об асфальт. Плюс у тебя есть грудь — это большое преимущество, когда приходится разбираться с пьяными придурками.

— В точку, — поддакивает Смит.

Прикусываю внутреннюю сторону губы и с надеждой поднимаю глаза.

— Ты серьезно?

Клаудия кивает.

— Если хочешь, познакомлю тебя с Тиш и Джейми. Они здесь главные и принимают все решения, но если я замолвлю словечко, тебя возьмут.

— Не… не знаю, как тебя благодарить, — лепечу я, чувствуя, как проясняется в голове. Если получится, на одну проблему станет меньше. — Было бы здорово.

— Что было бы здорово? — гремит новый голос.

Лэндон.

— Я уговариваю соседку Джули работать с нами, — сообщает Клаудия.

Он заходит за стойку и устремляет на меня темные глаза.

— Соседку Джули?

С такого расстояния мне отлично видны губы и сильный квадратный подбородок. Стараюсь не вздрагивать, оттого что сердце начинает по-дурацки кувыркаться.

— Это я.

«Это я?» Очень умно, Джемма.

— Привет, — холодно бросает он.

Я лыблюсь, как чокнутая.

— Привет.

Он кивает, но даже не пытается улыбнуться.

Ладно…

— Ну… — радостно пищу я.

Я сглатываю и с прищуром гляжу на него, не зная, куда себя деть.

Лэндон хмурится.

Я хмурюсь в ответ.

Он проводит языком по нижней губе.

— Хочешь здесь работать?

Признаться, я понятия не имею, как отвечать. При всем том что мне отчаянно нужны деньги, так ли уж я горю желанием работать с братом Клаудии, в чьи обязанности, по-видимому, входит свирепо пялиться на посетителей?

— Угу, — буркаю я, подавляя порыв сбежать от этого парня с ледяным выражением.

Он сдвигает брови — две четкие линии на симпатичном лице. Я резко вбираю воздух, в голове крутится: «Да в чем дело-то?»

— Ты когда-нибудь работала в баре? — спрашивает он, вцепившись в меня взглядом. — Или в ресторане?

— Нет, — тихо отзываюсь я.

Наверное, слишком тихо. Лэндон подносит руку к уху, показывая, что не слышит. Я откашливаюсь и осмеливаюсь заглянуть в его решительные глаза. Господи, он нагоняет страх. Он должен ходить с мечом, носить мех и сниматься в «Игре престолов».

— Нет, в ресторане я не работала, — повышаю я голос. — Последнее место работы — принцесса в тематическом парке. Столики обслуживать не доводилось, зато я научилась ныть и приказывать верным подданным.

Я жду смеха или хотя бы подобия улыбки.

И-и-и-и… ничего.

Он что-то бубнит и отворачивается, словно то, что я сказала, навевает на него скуку. А может, он решил, что я совершенно никчемна и не стою того, чтобы тратить на меня драгоценное время.

Вот те раз!

Растерянная и, как ни странно, обиженная, я обращаюсь к остальным в поисках поддержки, но они лишь смотрят поочередно на нас с Лэндоном.

— Продолжайте. Это восхитительно, — бормочет Клаудия и, прихлебывая спиртное, машет рукой.

— Согласна, — произносит Джули.

— Круто, — бухчу я, свесив голову на грудь, стараясь не обращать внимания на пьянящий трепет внизу живота и кровь, которая, я знаю, приливает к светлой коже, как обжигающие лучи паутины.

Ссутулившись, я таращусь на коктейль. Сосредотачиваюсь на цветах: розовая жидкость, зеленая долька лайма на стакане. Я беру соломинку в рот и неторопливо втягиваю прохладный, сладкий и невероятно крепкий напиток, от которого слезятся глаза и горит горло.

Лэндон все всматривается в меня. Тяжелым взглядом он буравит висок, скользит по лбу и глазам, отслеживает движения губ и подбородка. По меньшей мере минуту он не сдвигается с места. Не произносит ни слова. Не шевелит ни единым мускулом. Скрестив руки на груди и наклонив голову вбок, он просто стоит…

— Грозный. Ты грозный, — глядя исподлобья, говорю я.

У него дергается губа, на привлекательном лице появляется ошеломленное выражение. Он подается ближе, и водоворот смятения, в котором я нахожусь, останавливается, застывает на месте. Как будто мы играли в музыкальные стулья, и музыка только что прекратилась.

Лэндон близко — так близко, что я чувствую его дыхание. Едва слышно из-за живой музыки он спрашивает:

— Как тебя зовут? Сестра не сказала.

Я тяжело сглатываю, унимая дрожь. Нервозность, которую я раньше не замечала, сковывает все тело. Я не могу оторвать глаз от серых теней, пляшущих над верхней губой и по гладкому подбородку. Представляю, каково это — дотронуться до него. Воображаю, как провожу языком по мягким изогнутым губам, чувствую теплую кожу и…

Дыхание сбивается.

Что «и»?

Я настолько ненормальная?

Брат Клаудии только и делал, что грубил, а я сижу и думаю… как бы его поцеловать? Соблазнить? Облизать ему лицо, как изголодавшаяся по вниманию собака?

Может, меня уже накрыл «Лавовый поток»? Может, «Маргарита» была крепче, чем почудилось?

— Ты в порядке?

Я киваю, и он повторяет вопрос:

— Как тебя зовут?

— Ой, извини. Джемма Сэйерс.

— Она живет у меня, — влезает Джули, наконец-то решив помочь сестре. Она придвигается к стойке, почти закрывая меня, и продолжает: — Прямо по коридору.

— Какая разница? — выпаливаю я.

Пинаю Джули по голени, и она вскрикивает. То-то же, дорогая подружка. Надеюсь, у тебя останется синяк, чтобы ты помнила о своем предательстве.

Лэндон кивает, складывает руки перед лицом, будто что-то учит.

— Лэндон.

— Приятно познакомиться, Лэндон, — говорю я срывающимся голосом.

Убираю челку с лица и неуверенно улыбаюсь. Он опускает глаза, морщит лоб, раздувает ноздри.

— Да мы вроде уже знакомы.

Чуть отклоняюсь назад. Что-что?

— Погодите-ка, — поднимает руку Клаудия. — Вы знакомы?

— Я… — сердце перестает грохотать и начинает переворачиваться, — мы знакомы?

Лэндон кивает.

Поднимаю брови домиком. Встряхиваю головой. Что он несет? Может, нас знакомили, пока я лежала в коме? В противном случае я бы его запомнила. Он не сливается с толпой. С таким-то лицом. С таким-то телом. С такими-то глазами.

— Мы точно встречались? — взволнованно интересуюсь я. — Извини, ничего не приходит в голову.

Он отступает от стойки со странным, можно сказать, выжидательным видом.

— Сегодня днем.

— То есть несколько часов назад?

Замешательство лишь усиливается.

— В слова «сегодня днем» обычно вкладывается именно этот смысл.

Окидываю его долгим взглядом.

— На заправке, — подсказывает он и ждет, пока я соображу.

— На запр…

Мать честная!

Губы.

Загорелая кожа.

Глаза.

Пламя осознания занимается в ступнях, растекается по ногам, распространяется до тех пор, пока все тело не охватывает жар.

Хот-Дог.

Брат Клаудии — это Хот-Дог.

— Я… я… — В голове каша, дышать не получается. Не представляю, что делать. — Ты побрился, — вырывается у меня.

Вот же идиотка.

— Иногда я бреюсь, — наклоняет он голову.

— И на тебе была шапка.

Я нескладно показываю, как натягиваю шапку на голову.

Он приподнимает уголок губ. Клянусь, если бы я не положила руки на барную стойку, я бы опять свалилась со стула. Лицо у него полностью меняется. Озаряется, словно вспышкой фотоаппарата. Я ошарашенно глазею на крошечные морщинки, разбегающиеся вокруг губ, и прямые белые зубы.

— Иногда я ношу шапку, — говорит он, возвращая меня к беседе.

— Что случилось на заправке? — любопытничает Джули, чуть ли не усаживаясь ко мне на колени.

Я не придаю значения ее словам и обращаюсь к Лэндону:

— Ты меня спас.

— Я бы так не сказал.

— Странно, да?

— Странно, — кивает он.

Я закрываю глаза. Может, хватит с меня унижений?

— Не… не думала, что снова тебя увижу. Спасибо. Наверное, я должна все объяснить.

— Что объяснить? — интересуется Клаудия, крутит головой и часто моргает.

Лэндон не спускает с меня карих глаз.

— Ты не должна ничего объяснять. Рад был помочь. Кто знает, — пожимает он плечами, будто это ерунда, — вдруг однажды ты отплатишь той же монетой.

Он уходит.

А я таращусь туда, где он стоял, сердце екает.

«Рад был помочь».

— Джемма, что это значит? — вздыхает Джули.

Клаудия упирает руки в бока.

— Пожалуйста, объясни, откуда ты знаешь моего брата.

— И что там с заправкой? — задает вопрос Смит.

Я тихонько хнычу и прячу лицо в ладонях. Как такое могло случиться?

— Сегодня, когда мои карточки отклонили, он купил мне бензин. Я его не узнала.

— Он купил тебе бензин? — переспрашивает Клаудия, повысив голос. — Мы говорим о моем брате?

Я опять хнычу:

— Давайте забудем и вернемся к тому, как было пять минут назад.

— Забудем? — сопит Клаудия. — Ничего я не забуду. Обычно брат не такой…

— Болтливый? — подсказывает Смит.

— В точку.

— Это называется «болтливый»? — с сомнением спрашиваю я.

Они одновременно кивают.

— Это называется «болтливый».

Фыркнув, я стучу по краю стакана.

— Вы неправильно понимаете значение этого слова.

— Болтливость зависит от человека, который болтает, — заявляет Клаудия.

— Они правы, — подтверждает Джули. — По соседству с Лэндоном я живу с августа, за все время мы сказали друг другу слов пятнадцать. В основном он только кивает и что-то бухтит.

— Говорила же, — упорствует Клаудия, — это называется «болтливый».

Смотрю туда, где Лэндон принимает заказ у зеленоволосого парня.

Видимо, Смит замечает, как я меняюсь в лице, потому что ставит стакан и ахает:

— О нет.

— О нет? — повторяет Клаудия.

Я молчу. Делаю вдох. Пытаюсь придать лицу другое выражение.

— Серьезно, Джемма?

— Что? — принимаю я невинный вид.

— Ты никого не обдуришь, — закатывает глаза Джули. — У тебя на лице все написано.

— Ничего там не написано, — машинально отзываюсь я.

— Что там написано?

Клаудия всматривается мне в лицо. Джули хранит молчание.

— Ладно, — сознаюсь я, скрывая хрипотцу за кашлем. — Может, там что-то и написано, но не… в том смысле, — заканчиваю я, не в силах подобрать слова получше.

— А я думаю, что в том, — говорит Джули и кладет мою руку себе на колени.

— Мы опять обсуждаем шашни? — спрашивает Клаудия.

— Мы обсуждаем то, что Джемма взбудоражилась.

— Из-за моего брата?

— Нет, — отвечаю я, пытаясь говорить уверенно.

Смит собирает с края стакана красный сахар.

— Предупреждаю: Лэндон не подходит для того, что ты себе напридумывала.

Подавляю смешок, смущенная и в то же время заинтригованная.

— Ничего я не напридумывала.

Он слизывает сахар с пальца.

— Ага. У меня четыре сестры и Клаудия. Я знаю, как женщины мыслят.

— Смит пытается сказать, — встревает Клаудия, — что с моим братом не легко и не просто. Лэндон сложный.

— Сложный? — вздергиваю я бровь.

— Как сложное уравнение, — откликается Клаудия.

— Он постоянно хандрит, — поясняет Смит. — Таких людей называют сломленными.

— Это нечестно, — хмурится Клаудия, затем обращается ко мне: — Он не зануда, Джемма. Он…

Мысль она не заканчивает, потому как в «Тете Золе» гаснет свет. Группа прекращает играть, голоса смолкают, ресторан погружается в жуткую тишину.

— В чем дело? — шепчу я, нащупав в темноте плечо Джули.

— А теперь, — гремит из динамиков зычный голос, — давайте поприветствуем леди Катарину!

В уши бьют начальные аккорды песни. Пульсирует ярко-розовая подсветка, привлекая внимание к сцене, где среди участников группы стоит артистка в платье-рыбке, расшитом пайетками.

У нее темная помада на губах, блестящие на кончиках ресницы, пышный начес. Меня берет оторопь. Похоже на ситуацию, когда сидишь на кушетке, ждешь врача и тут со стетоскопом врывается Леди Гага.

— Что это? — шиплю я, признав старую песню Уитни Хьюстон.

— Девочка, это пятничное драг-шоу, — присвистывает Смит. — Добро пожаловать в «Тетю Золу»!

Прежде чем мне удается заговорить, Джули волочет меня к сцене.

— Бери коктейль!

Оглядываюсь на барную стойку, где Лэндон ложкой убирает пену с пива. Меня посещает то же ощущение, что и раньше: сердце безумно екает.

Он находит меня глазами, сжимает губы в линию, вопросительно вскидывает густые брови.

Я грызу губы и чуть не падаю, а чтобы устоять на ногах, хватаю Джули за руку. Коктейль выливается из стакана, течет между пальцами, капает на запястье. По рукам бегут мурашки.

А мне ведь даже не холодно.

Лэндон

Девчонка с заправки сидит у барной стойки. У моей барной стойки.

На ней синее платье.

Ей нужна работа.

Она живет в моем доме.

Она сдружилась с моей сестрой.

Какова вероятность, что такое может случиться? Один шанс из тысячи? Из миллиона?

Узкие миндалевидные глаза в обрамлении темных ресниц. На мягких губах красный блеск и конфетти из огней. Прямой нос. Растрепанные волосы цвета виски, доходящие до середины спины.

Вспоминаю, что произошло на заправке. Первое, что бросилось в глаза, — это футболка группы «Тайфун». Затем я увидел симпатичный зад, обтянутый узкими черными лосинами. Потом я, конечно же, заметил, что у нее выдался паршивый день и она на грани срыва, после чего на зад я внимание обращать перестал.

Говорить я не умею, и я точно не рыцарь в сияющих доспехах, но мне вдруг приспичило ей помочь.

И вот я здесь, нервничаю и чувствую себя так, будто накачался наркотой. Так и тянет принять на грудь, чтобы успокоиться, но при такой биографии это кошмарная идея.

На миг закрываю глаза и нарочно стою к ней спиной, разливая по стопкам «Пожар прерии». Не хочу смотреть на Джемму Сэйерс, хотя выглядит она прекрасно. Не скажу, что она меня заботит. Мне по барабану, что она здесь, и живет в моем доме, и будет работать в «Тете Золе». Вообще параллельно.

Отойдя чуть в сторону, я забираю пустые пивные бокалы и наличку. Хрущу пальцами и разминаю плечи. Остается пережить еще несколько часов. Всего несколько часов.

Работа может задать жару, особенно после занятий или когда я ловлю волны, как сегодня. Но после того как два года назад меня, обнищавшего и одуревшего в самом ужасном смысле слова, отстранили от соревнований, мне было не до выбора. Мне надо было работать, и Клаудия пустила в ход знакомства.

— Повтори!

Сейчас лишь начало одиннадцатого, тех, кто пришел после работы, становится меньше, вечеринка в самом разгаре. Катарина, ростом метр восемьдесят, кандидатка в форварды, только что вышла на сцену в колготках, тесном платье и синем парике.

«Ред Страйп» в бутылке. Водка с тоником. «Космо» с двумя лаймами для цыпочки с серебряным гвоздиком в носу. Два мохито с двойной мятой для пары, что тискается у всех на виду. Бокал каберне для одного из столиков Марго. Шоты для девичника.

Едва все утрясается, я беру перерыв. Колено по-прежнему саднит. Музыка и биение скачущего сердца просачиваются в голову, вытесняя тревожные мысли и действуя на нервы.

Матерясь вполголоса, я бросаю на нее взгляд. Всего лишь взгляд, потом второй, потом третий.

Я смотрю чересчур долго. Чересчур пристально.

Медного цвета волосы меняют оттенок в свете огней, мерцающих над сценой. Золотистые вспышки сияют на щеках и подчеркивают губы.

Закрываю глаза, вспоминая, как во время нашего разговора колотился пульс у нее на шее. Я видел, как он бился под гладкой белой кожей. Я видел, как она пыталась дышать нормально, когда я подался ближе. Признаться, меня это зажгло. Господи, да я извращенец.

Распахиваю глаза. Она все еще здесь, следит за движениями Катарины, прижавшись к Джули. Она задрала голову и чуть приоткрыла губы. Она что-то говорит, переминаясь с ноги на ногу, осторожно опускает глаза и одергивает подол ярко-синего платья. В свете мигающих огней я мельком улавливаю стройные бледные ноги.

«Грозный, — сказала она, вскинув на меня испуганные серые глаза, вцепилась в стакан, как в спасательный круг. — Ты грозный».

Я действительно был грозным и вел себя как первоклассный говнюк.

То, что я никогда не умел разводить ля-ля, паршивое оправдание моему поведению. Честно говоря, даже без футболки и подтеков туши на розовых щеках я тут же ее узнал. Что-то пустило в груди ростки и росло до тех пор, пока не надавило на сердце.

Наверное, я мог бы поступить и лучше, но что делать, когда вам суют в руки гранату, выдергивают чеку и советуют найти выход из ситуации? Сам черт ногу сломит.

Встревожившись, я отрываю взгляд от Джеммы и обращаю внимание на льдогенератор. Его опять заклинивает. Провожу пальцем между холодным металлическим дозатором и пластиковой кнопкой. Ничего не происходит, хотя я знаю, что там застрял большой кубик льда. Я наклоняюсь, прячась за аппаратом, и чувствую, что рядом кто-то стоит. Клаудия.

Напрягаю плечи, внутри все скручивается.

— Что?

— Она симпатичная.

Клаудии ни к чему произносить «Джемма». Достаточно сказать «она».

Запихнув палец глубже, я кидаю на Клаудию хмурый взгляд. В ответ она пожимает плечами и отводит глаза.

— Что, Лэндон? Она симпатичная.

— Не заметил, — бросаю я.

— Ну еще бы, — улыбается она во весь рот и шевелит бровями. — Она не знает, кто ты.

— Вряд ли она интересуется серфингом.

Расправив плечи, я занимаюсь льдогенератором. Большим пальцем добираюсь до кубика и давлю. Лед вываливается, выскальзывает из руки и падает в металлическую раковину. Аппарат в ответ радостно урчит.