Это пройдет? (СИ)

19

Потянулись долгие, серые дни, похожие друг на друга. Зима притворилась осенью с проливными дождями и ледяным ветром. Почему-то, когда стеной льет дождь на душе особенно тоскливо.

Мне не хотелось никого видеть, жизнь виделась бессмысленной, а я сама себе казалась жалкой и никчемной.

Нелюбимой.

Я стала отказываться от встреч с Викой и меньше времени по вечерам проводить с Дорой. Часто уходила в свои мысли и отвечала невпопад.

В один из таких вечеров Дора демонстрировала мне очередное творение. На картине я смогла увидеть только дохлого медведя, хотя Доротея Аркадьевна утверждала, что это — утренний туман в еловом лесу. Я хотела подойти ближе к холсту и задела бокал вина. Он полетел на пол, оставляя кровавые брызги на «еловом лесу». Черт! Такими темпами Дора погонит меня.

— Ну что за недотепистая девка! — возмущалась она. — Чего ты культяпками машешь как мельница. Топай за тряпкой. Теперь придется Анне Петровне новый подарок рисовать.

От «милой деточки» до «недотепистой девки» лежит тонкая грань. Иногда мне кажется, что Дора сама не определилась, кто она — изящная аристократка или хамоватая пролетариатка.

В общем, у меня было только одно желание: лежать на кровати и есть чипсы, жалея себя, под турецкие сериалы. Но приходилось натягивать свитер толстой вязки, красить ресницы и идти на работу и учебу. Трудовые будни никто не отменял.

С того злосчастного вечера Гришу я не видела. Не знаю, случайно или намеренно наши смены не совпадали.

Учеба началась стремительно, я даже не успела опомниться не то, что отдохнуть.

Сообщение мамы застает меня в столовой. Я долго думаю взять суп или дессерт. Хочется сладкого, но суп сытнее. Мне не придется потом тратиться на перекус.

«Привет, доча! Ты во сколько сегодня заканчиваешь? Я заберу тебя, нужно поговорить.»

Внутри оживает неприятное предчувствие, как змея оно начинает вить кольца. Передергиваю плечами.

— Эй, заснула что ли? Двигай давай. — толкает меня в бок прыщавый здоровяк.

Злобно зыркаю на него, беру суп и сажусь у окна. Быстро печатаю сообщение маме. Не буду ничего спрашивать. Не готова.

— Привет! Соскучилась? — напротив плюхается Лебедев. — Я — очень.

Он внимательно скользит по мне взглядом, задерживаясь на губах и шее.

— Макс, дай поесть. — устало морщусь.

— Ешь, я что мешаю. Тебя твой повар не накормил?

Осуждающе смотрю на него: «Ты серьезно?»

Он примирительно поднимает руки. Праздники прошли, и Лебедев вернулся к любимым спортивкам и бейсболке, которую он часто не снимает даже в помещении.

— Мне не нравится, что ты до ночи работаешь в кабаке полном мужиков. — он серьезно смотрит на меня. Руки сложил на столе, как будто собирается вести переговоры.

— Мне не нравится, что ты сидишь тут и пытаешься портить мне аппетит. — отламываю кусочек хлеба. — Заметь, я тебя не приглашала.

— Я к тебе в душу не лезу и не спрашиваю, почему ты там скачешь с подносами. Но я буду тебя забирать. — не слышит меня.

— Макс, что ты не понял с первого раза? — начинаю медленно закипать. Мало мне отца было, теперь этот мне нотации читает. — Сам-то на всем готовеньком живешь. Папа — владелец корпорации, обожает единственное чадо, ни в чем не отказывает. Вот тебе тачка, сынок, вот квартира. Хочешь учиться — учись, малыш. — в моем голосе яд.

— Какая же ты сука бываешь, Маслова. — он резко встает и бросает на стол небольшой подарок, упакованный в синюю матовую бумагу.

— С прошедшим. Праздновали вместе, а подарок я тебе так и не подарил. — говорит с той же ядовитой интонацией и уходит.

Внутри оказывается книга о русской живописи в толстом переплете. Подарочное издание. Наверное, Макс увидел у меня на заставке незнакомку.[5]

Зачем я его обидела? Взяла и сорвалась на него. От горечи прикрываю глаза. Сижу так какое-то время. Вокруг гудят люди, стучат приборы, кто-то смеется. Открываю глаза и смотрю в окно на унылый стадион. Беру ложку и через силу запихиваю в себя суп.

Мама пунктуальна, как всегда. Сажусь к ней в машину. В салоне пахнет ее парфюмом с ярко-выраженными нотками розы. Она выглядит на пять с плюсом: черный костюм, укороченное красное пальто, идеальный макияж. Пытаюсь считать малейшие изменения по ее лицу. Она собрана и, на первый взгляд, спокойна, но я слишком хорошо ее знаю. Зажатая, слишком напряжённая поза говорит о том, что она сильно волнуется.

— Привет, мам. — тянусь через сиденье и целую ее в щеку.

— Привет, доча! — мама гладит меня по плечу. — Ты челку постригла? Никогда бы не подумала, что тебе будет так хорошо.

Да, в порыве отчаяния, я обрезала челку. Слава Богу, хватило ума сделать это в парикмахерской. Первая челка в моей жизни. До этого отец мне категорически запретил делать какие-либо манипуляции с волосами. Юрист с челкой — несолидно ведь. Я мечтала о папиных комплиментах, поэтому слушалась. Правда, похвалы так и не получила.

Мы с мамой снова оказываемся в месте, где я причинила ей боль. Самое удобное для нее расположение — близко к офису. Снова занимаем столик у окна с видом на набережную.

У меня сжимается сердце. Я знаю, о чем она хочет поговорить. Все знают, но проще сделать это когда-нибудь потом. Не сейчас. Вот придет правильный момент, тогда все решим. Только взрослая жизнь предполагает, что ты не ждешь правильного момента, а разгребаешь проблемы сейчас. И ответственность за свои решения берешь на себя тоже сейчас.

Мы делаем заказ. Мама бессмысленно переставляет на столе маленькую салфетницу в виде кораблика. Я смотрю на нее и понимаю, что ничем не могу ей помочь. Пережить предательство сложно. У каждого своя боль. У одних тянет, у других ноет.

— Мам?

Она сопускает плечи.

— Мы с Андреем разводимся. — испуганно смотрит на меня.

Моя стальная мамочка напугана. Я не знаю, что сказать: «Ладно» или может «Ну я так и думала»? Бред. То, что так долго тянулось и витало в воздухе, обрело четкую формулировку.

— Мне жаль, мам. Мне очень жаль, что все так вышло. — горло сдавливает.

— И мне, прости, что все так получилось. — она закатывает глаза, чтобы не плакать. — Прости, что не смогла тогда остаться с тобой и поговорить. Я была растеряна и ранена.

Мы обе понимаем, о чем она говорит.

— Не осуждай нас. — продолжает, — нелегко решиться разорвать отношения, даже если они неудачные.

— Мам, прости, что причинила тебе боль своими вопросами. — я не выдерживаю и начинаю плакать.

Официант приносит нам заказ и пытается скрыть недоумение. Сейчас нам мало есть до кого дело. Мама сняла броню, такой я видела ее только на похоронах бабушки Таи. Она плакала, сжавшись в комок, и так и не смогла бросить на гроб горсть земли.

— Доча, — она протягивает руку через стол и гладит меня по щеке, — не плачь, так бывает.

— Ты подала на развод или он?

— Это неважно. — она осторожно промакивает глаза салфеткой, чтобы не размазать тушь. — Мы решили продать дом. Я хотела тебе лично сообщить об этом. Мне важно, чтобы ты знала.

— Спасибо, что сообщила, мам. Я ценю это.

В этот раз мы не бросаем нетронутые блюда. Мы медленно и спокойно едим. Время плывет мимо нас, дав нам возможность побыть друг с другом.

Мама просит счет и пьет эспрессо.

— Вера, подумай еще раз. Мы можем жить вдвоем. Я буду рада.

На прощание крепко обнимаю ее и обещаю подумать. Отказываюсь от того, чтобы она меня подвезла. Ветер немного успокоился, поэтому решаю пройтись. Я разблокировала номер отца, но так и не получила ни одного сообщения. Не знаю, что будет дальше. На душе паршиво и неопределённо. Губительное для человека состояние.

[1] Неизвестная — картина Ивана Крамского.