...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

Глава 1 НЕТТИ

Она была одной из первых, с кем я познакомилась и начала общаться в 'Трубе'.

Волосы с рыжинкой, прямые, как соломинки, серые в крапинку глаза. Больше всего меня поражала и цепляла ее улыбка, открытая, детская и какая-то слишком тёплая, что ли. Нетти — профессиональный 'аскер'. Она 'аскает' так легко и непроизвольно, будто дышит или говорит. Я ей благодарна: она научила меня многому а этом непростом деле.

— Нетти, почему ты не живешь дома?

Моя голова покоится на ее коленях. Я жутко хочу спать, но знаю, что делать этого нельзя ни в коем случае.

— А что я там забыла? — задает она встречный вопрос.

— Ну, как же? Ты же питерская. Могла бы, в принципе, хоть изредка и дома мелькнуть.

— Знаешь, когда я там мелькала, меня тут же отправляли в психушку. А там — там мне совершенно не нравилось!

— А с каким диагнозом тебя туда забирали?

— Я не вчитывалась в свою историю болезни. Честно сказать, я в нее даже не заглядывала. Но, знаешь, порезанные вены, наверное, не плохой повод для путешествия на 'Пряжку'.

— А зачем?..

— Сдуру. Маленькая была, влюбилась безответно. А когда поставили на учет — отправляли туда уже просто так. Без повода. Для подстраховки…

— Козлы… Звучит не очень уважительно по отношению к ее родителям, но я и впрямь так считаю. Нетти — самая спокойная, не истеричная, беспроблемная девочка в 'Трубе'. И еще она самая чистенькая и ухоженная среди нашей братии. Волосы всегда вымыты, блестят и благоухают. Это потому, что у нее много каких-то тетушек-бабушек, к кому она всегда может придти — вымыться, вкусно поесть, отоспаться.

Нетти двадцать, она старше меня на четыре года. Поэтому относится покровительственно, как кошка к котенку. Но меня это ничуть не напрягает.

— Солнышко, а зачем мы живём? — Я смотрю на небо, и совсем не нужные, неправильные вопросы зачем-то слетают с моих губ.

— Не знаю, как ты, а я живу, потому что так задумано природой или Создателем. Я дышу, потому что меня этому научили еще до рождения, смеюсь, потому что рядом со мной те люди, которые меня не раздражают и не напрягают. Я думаю, потому что так удобнее общаться. И вообще, что это за вопрос: зачем? Чтобы было кому обо мне вспомнить потом, за чертой, когда я перестану быть кем-то и стану никем. Жизнь — это постоянный диалог, и когда закончатся все заготовленные мной слова, я, наверное, умру.

— Странно… Мне сегодня так хорошо, несмотря на то, что глаза слипаются, а рот только тем и занят, что распахивается в зевке. Почему?

Нетти не отвечает. Снизу, с моего ракурса, у нее круглая, как апельсин, щека в золотистом пушке.

— Пойдём! — Она неожиданно вскакивает, стряхивая мою голову с колен, как ненужный груз.

Я звучно стукаюсь затылком о скамейку и обиженно бурчу:

— Больно же…

— Пойдём, там уже наверняка кто-то есть!

Группа туристов, финнов или немцев, с любопытством уставились на двух девчонок в черных футболках и рваных джинсах, плавно выплывающих из садика перед 'Казанью'.

Мы подползли к метро и устроились на поребрике, под вывеской 'Гомеопатическая аптека'. Тут сидело уже немало наших. По кругу, весело булькая, бродила тёмно-зелёная бутылка портвейна (кажется, 'Три топора'). Разговор тек живой, эмоциональный, прерываемый то и дело выкриками и широкими взмахами рук. Кажется, назревала драка.

Как обычно, в самом центре ее находился Абрек. Ну почему ни одна мало-мальски приличная заварушка не обходится без этого парня, по-обезьяньи обаятельного, похожего на молодого Челентано?.. Впрочем, нет: и обезьяну, и Челентано он напоминает лишь внешне — подвижностью, низкорослостью, живейшей мимикой. Внутри же у него таится хищник — с глазами цвета солнца, просвечивающего сквозь стакан с крепким чаем.

В трезвом виде Абрек (он же Брейки) вполне удобоварим для общения. Но алкоголь или 'травка' полностью срывают у него крышу. Стоит задеть его в таком состоянии, завести — а это совсем не трудно — и он становится похожим на смерч, не управляемый ни изнутри, ни извне. Даже парни в полтора раза выше и в два раза накачанней пасуют перед ним.

Ох, Абрек… Много бы я могла рассказать о нем, но лучше потом.

Вникать в суть возникшей проблемы мне лень. Нетти, по-видимому, тоже. Так как никто из ребят сейчас не играет и делать здесь, в принципе, нечего, мы решаем побродить по Невскому.

Гудят машины. Сверкают под летним жарким солнцем крыши домов. Город дремлет, погруженный в послеполуденную сиесту, а машины и пешеходы — его монотонные сны. Я окунаюсь с головой в его энергию — душную, вязкую. Черпаю ее ладонями и пью, пью, не отрываясь.

— Я очень люблю Питер!!!

Мой крик напугал движущихся по своим продуманным траекториям прохожих. Я толкнула Нетти в бок, и она, поддерживая меня, заорала в свою очередь:

— Я тоже тебя люблю, гранитный город, несмотря на то, что ты самое большое болото в этой долбаной стране!..

— Да, ты чертова дыра, в которую так легко угодить и из которой так трудно выбраться! Но, слышишь — я люблю тебя!!! Питер, а ты?!

Люди уже не просто шарахались, они обходили нас метров за пять, как прокаженных или буйно-душевнобольных.

— Я пить хочу, — отдышавшись, объявила я подруге.

— Ну, и что я сделаю? — Нетти пожала плечами.

- 'Аскни', пожалуйста, солнышко! У меня в горле все пересохло, словно пустыня Сахара какая-то.

— Ладно.

Она огляделась в поисках подходящей жертвы. А я уставилась на нее — всегда приятно посмотреть на 'аскающую' Нетти, пусть даже свободным 'аском'. И полезно.

— Молодой человек, постойте! Простите, у вас не будет какой-нибудь мелочи? Буквально, рубля-двух? Как зачем? Бедным умирающим от жажды девушкам на лимонад. Да, спасибо, этого конечно хватит. Удачи вам!..

— Девушка, девушка, постойте, ну неужели вы так спешите… Ах, какая вы грубая, леди, так нельзя. Я к вам со всей душой, а вы меня куда послали?..

Спустя пять минут Нетти высыпала мне в ладонь звонкую горстку и даже одну десятку бумажкой. Хватило на лимонад и пачку чипсов — живем!

Мы побрели дальше. В разговорах ни о чем и сплетнях об общих знакомых время летит быстро.

— Слушай, а как ты сюда попала? Я имею в виду — в 'Трубу'?

— А я не помню. Это было давно, шесть лет назад. Я тогда была маленькая и глупая.

— А теперь большая и умная! — Я глупо хихикнула.

Нет, жара явно не на пользу моим мыслительным способностям. Она превратила мои мозги в подобие плавленного сырка, что с ее стороны не очень порядочно.

— Нет. Пожившая и измученная, — подруга испепелила меня взглядом.

— Ладно-ладно, не дуйся! Я же не со зла — просто перегрелась немного. Вот и говорю непонятно что.

— Забей. Пойдём, наверное, Леший или Сэнс уже на месте, хотя бы музыку послушаем!

Мы вновь заструились к аптеке, нашей негласно выбранной точке сбора.

— Какая духота! — выдохнула Нетти. — Семь часов вечера, а небо так и давит… Наверняка гроза разразится.

Я лишь замученно кивнула.

Судя по гитарным аккордам и количеству народа, кто-то из музыкантов уже подтянулся. —

Привет, Росси! — Меня чуть не сбила с ног невысокая девчонка с ярко-лиловыми встопорщенными волосами.

— Привет, Вижи! — Я радостно чмокнула ее в подставленную щеку.

Вижи — сокращенное от Движок — одна из самых ярких обитательниц 'Трубы'. Ей всего пятнадцать, но она знает практически всё обо всех. Не девчонка, а сплошной сгусток энергии, ходячая батарейка 'энерджайзер'. Ее иногда трудно понять — так быстро она говорит, при этом постоянно перемещаясь в пространстве. Подвижностью, вихреобразием она смахивает на Абрека — кстати, своего бой-френда на данный момент.

— Как твое ничего? — поинтересовалась я.

Вижи широко улыбнулась. Чуть приплюснутый нос, узкие стремительные глаза — океан обаяния.

— Да, в общем-то, все о-ки. Слушай, ты сегодня где вписываешься?

— Не знаю.

— Давайте с Нетти к нам, в Хижину!

— А как ребята к этому отнесутся? Там же и так до фига народу толпится.

— Я не думаю, что они вообще что-нибудь заметят. Двумя больше, двумя меньше — какая разница?

— Ну, хорошо! Только ты, когда трогаться соберешься, и нас цепляй заодно.

— Лады!

Вижи испарилась, затерявшись в чьих-то спинах и лицах. А я, урвав у кого-то глоток пива и приказав себе сегодня ни за что не пьянеть, принялась слушать и разглядывать окружающих. В основном все знакомые, но есть и чужие — затесавшиеся на несколько минут фигуры прохожих, что остановились насладиться уличным пением и поглазеть на неформалов.

Есть выбор — можно слушать, сидя на корточках и опершись спиной о стену, кого-нибудь из троих. В глубине перехода играет Рысь. У нее громкий металлический голос. И все песни — про волков, задыхающихся от бега, про оргазм, который испытывает в момент взрыва террорист-смертник, про байкеров, впивающихся пулями в рыхлое, душное тело ночи. Долго слушать ее тяжело — начинает звенеть в ушах. Рысь зарабатывает лучше всех в 'Трубе' — у нее аж два личных 'аскера', два хорошеньких мальчика в черном, улыбчивых и приставучих.

У самого выхода из подземки, как обычно, расположился Вискас. Голос у него тихий, на лице глумливая улыбка 'под Лагутенко', тематика вампирская:

Отращу себе верхние зубы, два клыка — до длины отменной,

И на промысел тихий выйду в ночь, родимую, как сестра…

'Аскера' он себе не заводит — из экономии и нелюдимости. Любителей его песен мало, да и слова не всякий расслышит. Пару раз я 'аскала' ему — по собственной инициативе, бесплатно, не в силах смотреть на жалкую горстку металла в бумажной коробке. Сейчас на подобный подвиг не тянет: жара, лень. Да и удовольствия никакого, даже морального.

На улице, в пяти метрах от перехода играет Сэнс. Его обычное место — у витрины ювелирного магазина. Он редко поет своё, чаще 'Сплин', 'Агату' и 'Нау', но и своё и чужое — одинаково здорово.

Текли песни, текло пиво сквозь гортань в желудок, тихой сапой струилось время. Я и не заметила, как прошло часа три, и очнулась только когда ребята принялись упаковывать гитары, собираясь уходить. Народ озабоченно посматривал на небо — его сплошь заволокло тучами, а я вспомнила о том, что с самого утра хочу спать.

'Пора тянуть девчонок и рвать в Хижину, иначе точно вымокнем!' Нашла я их до странности быстро: вместе с Патриком они накачивались алкоголем средней крепости в нашем любимом дворике, в двух шагах от 'Трубы'. Здесь всегда прохладно и малолюдно, и полностью отсутствуют как маленькие дети, так и вредные старушки, что дает возможность уединения для самых различных надобностей. Я с трудом оторвала девчонок от недопитой бутылки (под обиженное ворчание Патрика) и поволокла — чувствуя себя наполовину бурлаком, наполовину ломовой лошадью — к Хижине.

И тут грянуло. Всё началось с резкого порыва ветра, пахнущего заливом. После жары, плавящей нас весь день, он показался ледяным. Небо, почти черное от туч, разорвало золотым ногтем молнии. Грохотнуло так, что на секунду мне показалось, что земля вылетела из-под ног.

— Бежим!!! — завопила Нетти.

И мы рванули.

Крупные капли забарабанили по асфальту. Я ловила их ртом, одновременно пытаясь стащить кроссовки и кинуть их в 'хламник'. Я не заметила, в какой момент одиночные капли превратились в сплошную тяжелую пелену. Помню лишь, что завопила от восторга во весь голос, и девчонки вторили мне. Мы закатали джинсы, мы разбивали босыми ступнями только что образовавшиеся лужи, мы орали от полноты чувств, и люди, закутанные в плащи, люди под разноцветными зонтами и надвинутыми на глаза капюшонами смотрели на нас с изумленными и насмешливыми улыбками и покачивали сухими головами.

Мы носились по городу под неслабеющий ливень и собственные вопли чертову уйму времени. Я воплотила в жизнь давнюю мечту: взобралась по хвосту и извивам змеи на скользкий широкий круп Медного всадника и гарцевала на нем, держась за плащ императора. Поскуливая от восторга, Вижи присоединилась ко мне. Ловкая, как обезьянка, она умудрилась взгромоздиться Петру на плечи, по-свойски шлепая его по развевающимся кудрям и выпученным глазам. Нетти, как более осторожная, стояла внизу, озираясь по сторонам: чтобы нам успеть дать деру, прежде чем стражи порядка потащат в отделение за хулиганство. Но какие могут быть стражи порядка, когда творится такой вот небесный беспредел?..

Основатель Питера, кажется, ошалел от нашей фамильярности. Но ему, стопудово, льстило столь тесное общение с двумя симпатичными девчонками. Мне показалось, что он вздохнул с сожалением, когда мы с Вижи, понукаемые заждавшейся законопослушной Нетти, наконец-то спрыгнули с медного чудища на землю…

Мы доползли до Хижины мокрые, усталые и грязные, как подзаборные дворняги, но донельзя счастливые.

Дверь открыл Красавчик — судя по всему, не вполне трезвый, разбуженный и потому злой. Он был похож одновременно на падшего ангела и на заспанного кузнечика (довольно странное сочетание!) Вообще-то, Красавчик один из самых ярких людей в 'Трубе', но сегодня был явно не его день. Большие глаза почти исчезли под припухлыми веками, немытые волосы торчали в разные стороны, как свалявшаяся шерсть больного зверя, у которого уже нет сил привести в порядок свою шкуру.

Красавчик угрюмо воззрился на нас, и мне стало не по себе под этим негостеприимным взглядом. Пришлось пережить несколько неприятных секунд в мыслях о том, где провести сегодняшнюю ночь, пока до меня не дошло, что ему по барабану, куда смотреть, и он просто продолжает спать стоя, с открытыми глазами.

— Слышь, ты, — Вижи ткнула пальцем ему в живот, отчего он вздрогнул и вроде как проснулся. — У тебя сухие шмотки есть?

— Посмотри в шкафу, — Красавчик мотнул головой в сторону кухни, а сам уплыл в комнату, досыпать.

Мы прошли на кухню. Вижи, нырнув в старый платяной шкаф, раскопала ворох не совсем чистых, но сухих тряпок. Пока мы с Нетти переодевались в мужские штаны и рубашки и сушили возле газовых горелок волосы, она то растворялась в темном чреве квартиры, то вновь возникала перед нашими слипающимися глазами. Наконец Вижи дернула нас куда-то, сообщив шепотом, что нашла местечко как раз для трех худеньких девушек. И мы побрели за ней, стараясь не наступать на спящие тела.

Нас не удивляло, что народ в отрубе, хотя время детское — около одиннадцати вечера. Такое уж это место — Хижина. Здесь не существует естественных временных ритмов, как и прочих регламентов. Здесь можно не спать сутки, а то и двое, а можно — как сейчас — сладко и дружно храпеть под шум ливня, невзирая на раннее время.

— Я труп, — шмякнувшись на матрас, я наконец-то закрыла усталые глаза.

Несколько минут я пребывала в относительном покое, а затем почувствовала свежий запах нескошенной травы. Яркий свет проникал сквозь закрытые веки. 'Началось! Да дадут мне сегодня выспаться или нет?!' Я села и огляделась по сторонам. Мирная зеленая лужайка, ласковый ветерок, солнышко, пасущееся козы… короче, сплошные розовые сопли. Ну, и Спутник, конечно. Тут как тут.

Это началось с месяц назад. Я уже не помню, где тогда вписывалась, помню лишь, что лежала на полу. Закрыв глаза, плавала в сладостной дреме, предшествующей глубокому сну, как вдруг услышала над ухом чужой голос:

— Привет!

Я подскочила как ошпаренная. Вот это да!.. Засыпала я в самой обыкновенной питерской квартире (пусть не очень убранной и чистой), теперь же утопала в осенних листьях. Они лежали толстым слоем на полу странной комнаты — без дверей, но с двумя окнами, расположенными напротив друг друга. По комнате плавно кружились, вздымаясь вверх, всякого рода предметы. Я задрала голову и увидела, что все они стремились под потолок. Или куда-то еще выше, так как потолка, при всех усилиях, я разглядеть не смогла. Словно находилась на дне глубокого и широкого колодца без воды.

Мимо моего лица медленно пролетели песочные часы. Длинная черная ряса попыталась утащить меня с собой, цепляясь рукавами за волосы. Я ухватила за толстую ножку куклу с восковым лицом, наполовину оплывшим и бесформенным. Она открыла один глаз, и из беззубого рта вылетело скрипучее подобие слова 'мама'. Это было жутко, и я завизжала. Визжала я долго, с чувством, с пафосом и артистизмом, в уме отмечая при этом, что движется и парит всё вокруг, за исключением меня и опавших листьев, плотным ковром лежавших в ногах.

— Привет! — снова раздался тот же голос, откуда-то из-за моей спины.

Я прервала ор (одно дело — визжать для себя и для пустого пространства с плавающими вокруг предметами, и совсем другое — для постороннего слушателя, пусть даже он является самой бредовой галлюцинацией из всех, когда-либо посещавших меня) и обернулась. Передо мной в воздухе висел рояль. Именно висел, в полуметре от слоя сухих листьев, а не плыл, летел или скачками возносился под потолок, как остальные предметы в этой дурацкой и чересчур яркой галлюцинации. Рояль был обычный, белый, с золотыми буквами 'Красный октябрь' над пюпитром. На нем сидел, свесив вниз ногу, некто. Пожалуй, человек — во всяком случае, крыльев, шерсти, копыт и рогов у него не обнаруживалось. Выглядел он, мягко сказать, странно.

На лице, а может, чем черт не шутит, рыле, морде или даже, не дай бог, грызле была фарфоровая маска, из тех, какие носят на карнавале в Венеции. Только в отличие от карнавальных на ней не было отверстий для глаз — глаза были нарисованы. Маска улыбалась и, судя по всему, собиралась улыбаться вечно. Ну ладно, фарфоровый лик с золотыми разводами на скулах и тонко выписанными глазами — это, конечно, красиво. Но, скажите пожалуйста, почему же тогда на его теле не шелковая хламида какого-нибудь Пьеро, а кожаная куртка, расклешенные штаны и ковбойская шляпа? При этом он был босиком. Одежда выглядела грязной и рваной, но больше всего меня потряс вид измазанной в глине босой пятки на фоне идеально белого, блестящего бока рояля.

— Ты кто? — задала я вопрос, обычно первым приходящий в голову в подобных ситуациях.

— Твой собеседник, твоя фантазия, твоя совесть — называй, как хочешь.

Голос говорившего был так же выразителен, как и его вид. Глубокий, тихий до шелеста, и в то же время с подспудным рычанием. А когда он повышал его — от вибрации маски у губ становился не по-людски гулким.

— Я сплю?

— Не совсем. Я бы сказал, ты находишься в том состоянии, когда душа еще не отделилась от тела, чтобы начать странствие по ночным мирам, а мозг уже расслабился и перестал контролировать подсознание.

То, что мой мозг расслабился, я заметила сразу, как сюда попала. Вот только куда испарился мой здравый смысл, прихватив за компанию, чтобы, видимо, не скучать в дороге, мой скептицизм — этого уразуметь я не могла.

— Зачем столько эмоций, девочка? Это вредно для твоего психического и физического здоровья.

Поймав на лету стакан с чем-то рубиново-красным, он перевернул его вверх дном. Жидкость блестящей лентой заструилась вниз, неторопливо и вальяжно, так, что в какой-то момент показалась мне змеей, тянущейся к опавшим листьям. Незнакомец расхохотался.

— Что ж, можно и так. Хотя мне она больше напомнила ленточку для волос, надетую в честь Первомая.

Я с ужасом уставилась на перевернутый стакан в его руке, из которого, шевеля раздвоенным язычком и гипнотизируя меня неподвижными зрачками, медленно вытекала… нет, все-таки выползала рубиновая змея. Покачавшись из стороны в сторону, она поменяла направление и, предпочтя опавшим листьям неизвестно где затерявшийся потолок, заструилась вверх. Отпущенный стакан одиноко поплелся следом, поворачиваясь из стороны в сторону и блестя выщербленными краями. Я задумчиво проводила его взглядом.

'Кажется, у меня начинает съезжать крыша. Во всяком случае, таких бредовых и при этом таких ярких и реальных снов я в жизни еще не видела'.

— Это не сон, — мягко проговорил незнакомец.

— Хорошо-хорошо, пусть это не сон, как ты говоришь. Но объясни, почему я должна верить собственной галлюцинации?

Он расхохотался. Звонко, сильно. Странные для этого места звуки острыми камушками забились о мои барабанные перепонки. Смех нарастал. Казалось, его волна вот-вот накроет меня с головой. Он был осязаемым и упругим, я задыхалась под его тяжестью.

Предметы, плавно летевшие под потолок, внезапно поменяли свои траектории и рванули ко мне. Я обхватила голову руками, защищая ее от песочных часов, портсигара, пепельницы… Что-то больно стукнуло меня по затылку, что-то оцарапало руку. Неподвижным оставался лишь рояль с сидящим на нем существом, да листья на полу.

— Что ж, пусть будет галлюцинация, — смех оборвался так же внезапно, как и начался. — Ну, а теперь мне пора — иначе твоя бедная крыша и впрямь не выдержит такого перенапряжения и съедет на сторону. А потом упадет на пол…

Передо мной промелькнули босые грязные пятки, исчезнувшие в золотистом ковре листьев. Казалось, он просто нырнул головой вниз со своего рояля. От того места, где он исчез, поднялась воздушная волна. Через секунду я была окутана роем остропахнущей шуршащей листвы. Меня закружило, изгибая тело под немыслимыми углами, а потом я провалилась во что-то мягкое.

Далее же начался самый обыкновенный, яркий и красочный, но вполне привычный мой сон.

И вот с той самой ночи каждый раз перед тем как я засыпаю, я вижу его. В разных мирах и пространствах, чаще всего смахивающих на декорации к пьесам абсурда. В разных одеждах — начиная от древнеримской тоги и заканчивая скафандром. Но всегда на лице его одна и та же венецианская маска, а одеяние отличается потрепанностью и не блещет чистотой.

Он упорно отказывался огласить свое имя или кличку, заявляя, что не имеет таковых. Я пыталась придумать сама, чтобы хоть как-то его называть. У меня обычно это получается: два-три новичка в 'Трубе' обрели клички с моей легкой руки (легкого языка), но сейчас дело застопорилось. Я перебрала многие, от Ночного Глюка до Локи (скандинавского плута), от Сэра ЛСД до Атума (самый непонятный египетский бог, сумевший родить сам себя). Пробовала называть его Принесенный Ветром, но это было слишком длинно. Сокращенный вариант — При-вет, звучал несерьезно. В конце концов, обессилев, стала звать его просто Спутником. Раз уж он прицепился ко мне и, по всей видимости, не собирался в ближайшее время отвязываться.

Сегодня Спутник был облачен в нечто зеленое, обтягивающее его стройную фигуру и подчеркивающее принадлежность к мужскому полу. Больше всего его наряд напоминал мультяшных разбойников времен Робин Гуда. Особенно комично смотрелись заляпанные землей коленки и шикарная дыра на плече.

— Дадут ли мне когда-нибудь выспаться? — хмуро повторила я.

— А ты действительно этого хочешь, малышка? Я всегда думал, что тебе доставляют удовольствие наши еженощные беседы и путешествия.

— Да, но только не сегодня — я слишком набегалась и устала.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — Голос звенел — то ли от сдерживаемого смеха, то ли от вибраций маски. — Ладно, сегодня я не буду мучить тебя сложными вопросами и путешествиями, а просто расскажу сказку. ОК?

— Ладно!

Я сначала присела, а затем и прилегла на дивно мягкую травяную подстилку. Сверху на меня глядело и периодически меланхолично подмигивало солнце. (Это не метафора, а констатация факта: у солнца действительно были глаза, грустно-карие и по-собачьи преданные.) В небе медленно пролетели, пронзительно крича, два крылатых существа — помесь гуся с птеродактилем. Подо мной, под опершимся на него локтем, обиженно заворчал недовольный чем-то булыжник. Ладно, могло быть и хуже. Бывали мы в мирах, где из моря цвета ртути на грязно-бурый берег вылезало такое… даже во сне, и то дрожь берет. А тут — солнышко мигает, камушек под боком бурчит, очень мило и вовсе даже не страшно.

— Ну, рассказывай, — я тяжело вздохнула, изображая покорность, и прикрыла глаза.

- 'Это было очень давно и очень далеко отсюда. Там, где лик солнца, поднимающегося из-за горизонта, красен, как кровь, бьющая из разорванной артерии, а небо темно-лилового цвета — как сутана всеми проклинаемого мага. Год в том мире состоял из двухсот дней, и сто восемьдесят из них небо было затянуто чешуей туч, а земля была настолько напитана дождями, что не могла уже принимать в себя влагу, и та струилась по ней грязными плетьми ручьев и речушек с мутной горькой водой.

Девушка, о которой речь, жила в городке с узкими улочками, где не могли разъехаться две лошади, где стены домов были серыми, как и лица прохожих, спешащих куда-то по своим бесконечным неважным делам. Она была худа и, как все, серолица. Похожая на летучую мышь с большими мягкими глазами, она казалась состоящей из неправильных линий и углов. Тонкая шея, узкие плечи, торчащие лопатки — цыпленок с пепельными волосами. В их мире, где дельфины рисовали и сочиняли музыку, а человечество было одной из тупиковых ветвей на древе эволюции, она принадлежала к тем немногим, кто еще поднимал взгляд вверх, на небо, а не упирался глазами в землю в надежде отыскать что-нибудь ценное или полезное.

Однажды этот мир окутала тьма. Она пришла из ниоткуда, непрошенной гостьей, накрыла города и сёла, и не стало больше дней и ночей, закатов и рассветов. И девушка перестала поднимать голову — наверху не было ничего, кроме бездны мрака, а если долго смотреть в бездну, голова может закружиться, а сердце остановится и кровавым комком подкатится к горлу.

Потом пришел голод — зверь с гноящимися глазами и полинялой шкурой, прилипшей к ребрам. И другой зверь — холод, что лизал окна, и они покрывались белыми узорами. Ручьи и речушки превратились в ледяных змей — в полной тьме люди скользили и разбивались. Холод просачивался в дома сквозь щели в дверях и окнах и ложился у каминов и печей. И ласковый огонь отступал перед его ненасытным дыханием…'

Голос Спутника был спокойным и невыразительным, слова текли плавно и ровно. Ему бы не сказки сказывать, а научную лекцию с кафедры читать.

- '…Девушка осталась совсем одна: мать ее не выдержала тьмы, отец — холода. И пошла она к своей тетке, мудрой пожилой женщине. Девушка шла на ощупь, медленно, шла и плакала, и слезы замерзали на щеках бисеринками льда. Тетка тоже готовилась умереть и не вставала уже с холодной постели. Она посоветовала племяннице уйти из города, оставить страну и поискать потерянный свет в иных краях.

Три леса прошла девушка и встретила трех колдуний. Первая из них за ночлег и пищу потребовала у нее страх, вторая — печаль, а третья — сожаление. С радостью отдала она всё это, удивившись такой странной оплате. Но с исчезновением каждого чувства исчезала и его противоположность. Так она лишилась беспричинного смеха, радости и восхищения.

И вот, наконец, подошла она к черному замку. Это был сгусток высокой прямоугольной тьмы, еще более непроглядной, чем окружающий воздух. Прошла в ворота, призывно распахнутые, как ноги проститутки. В замке была тысяча комнат, наполненных тысячью видов темноты. Там была темнота бесконечная и темнота, ограниченная стенами зала, темнота яркая, от которой болят глаза, и темнота тусклая, затрудняющая дыхание. Девушка долго блуждала, и, наконец, когда она окончательно выдохлась, заметила свет, блеснувший из-под дверей одной из комнат. Свет бросился ей в лицо, ослепил, оглушил. Когда глаза ее привыкли и она открыла дверь, оказалось, что он не такой уж и яркий. На низком столе темного дерева горела керосиновая лампа. В огромном кресле, неестественно скорчившись и вжав в плечи белокурую голову, сидел маленький мальчик. Он обернулся, и если б девушка могла испугаться, она вскрикнула бы от ужаса: с такой недетской жестокостью и холодной алчностью смотрели его глаза. На припухлых младенческих губах зазмеилась улыбка.

'Ну, здравствуй, милашка, — голос был высокий и дребезжащий. — Ты отдала всё, что могла, ты прошла длинный путь, так скажи же, чего ты хочешь?'

'Я хочу, чтобы ты вернул свет и тепло. Без них все люди погибнут'.

'Они уже погибают, и вскоре человечество как вредный и некрасивый вид исчезнет с этой земли!'

'Исчезнут и птицы, и лошади, и дельфины…'

'Ну и пусть! — злобный мальчик захихикал. — Потом появятся новые'.

'Пожалуйста! Пожалуйста, помоги. Ты ведь можешь помочь, я знаю!'

'Я не помогаю просто так, а у тебя нет ничего, чем ты могла бы заплатить мне'.

'Неужели нет никакого выхода?'

'Выхода здесь три. Вряд ли они тебе понравятся, но всё же ты имеешь право их узнать…'

А через час наступило утро. И все люди, что остались в живых, радовались взошедшему наконец-то солнцу. А девушка больше никогда не появилась в своем родном городе, ни где-либо еще…'

Голос рассказчика смолк. Я распахнула глаза. Солнце подмигивало мне (или у него был тик?) с той же меланхоличностью. Спутник, склонившись над каким-то растением, старательно его изучал.

— Это всё?

— Всё. — А что же стало с ней, с этой девушкой?

— Этого не знает никто.

— Ну, ты и урод! Рассказал мне сказку без конца. Может, хоть варианты, которые предложил ей зловещий мальчик, поведаешь?

— Мальчик сказал, что солнцем может стать любой, убитый ритуальным ножом. Этот нож лежал у него на столе. Он предложил ей на выбор: убить его, убить себя или убить ещё кого-нибудь, кого она найдет за пределами замка.

— Она, конечно же, убила эту гадину!

— Этого не знает никто. Но мне жаль тот мир, если это существо стало в нем солнцем… Ладно. Я окончательно тебя замучил сегодня, так что — до встречи. Отпускаю тебя в твои сны.

Еще несколько секунд я наслаждалась обществом высокого мужчины в грязно-зеленых одеждах, а затем что-то сверкнуло, щелкнуло, и перед моим взором предстала большая зеленая игуана в фарфоровой маске. Она немного постояла, покачиваясь из стороны в сторону, а затем флегматично затопала в направлении ближайших кустов, где и скрылась благополучно. Да, большая ящерица в маске — это то еще зрелище, скажу я вам!..