...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

Глава 5 ПАТРИК И НЕ ТОЛЬКО

С тех памятных суток минула неделя. Спутник, видимо, сильно на меня обиженный, игнорировал мои сны. Правда, он сдержал свое обещание насчет боли: моя растущая опухоль отныне ничем меня не тревожила. Точнее, почти ничем: приступы я все-таки замечала. Появлялось странное ощущение — словно пространство под черепной крышкой заполнялось ватой, замедлялись мысли и путались слова, затем наступала слабость, и я должна была лечь или хотя бы сесть. Ненадолго — минут на десять. Сущая ерунда. Лишь сокращающиеся между приступами временные передышки намекали, что конец не за горами.

На шее у меня появилась новая фишка, странный символ — упавший на острые колья дракон (кулон, подаренный Питером).

Шумиха вокруг Хижины еще не улеглась, и с наступлением ночи мы, как тараканы, расползались из 'Трубы' в разные стороны. Сегодня днем в наших рядах замелькала мордочка моей старой знакомой — Еськи. Она не 'трубная', живет с мамой-папой, учится в институте, но вот тянет ее в нашу тусовку, и все тут. (Как домашнюю кошечку, убегающую порой в поисках романтики на соседнюю с домом помойку.) Иногда, когда родители сваливают на дачу, она зовет нас к себе на пару дней — искупаться в ванной, вкусно поесть, выспаться на настоящих простынях. Так было и в этот раз: в число приглашенных попали я и Вижи (Нетти благополучно нашла приют у одной из тетушек). Естественно, мы с радостью уцепились за эту идею.

Еська очень славная — толстощекая, басовитая, буйная, но отходчивая. Я была рада ее лицезреть — вне всякой связи с предстоящими райскими наслаждениями в виде ванны и обеда из трех блюд.

— Как поживает наш Зацепунчик-Цепотунчик? — поинтересовалась она, когда мы ехали на метро к ней на Гражданку.

Я расхохоталась: на редкость забавное воспоминание пробудила она своим вопросом! Дело было в прошлом сентябре. Тогда я встречалась с Тибальдом — пареньком из Мурманска (тот еще персонаж!). И вот как-то Хижину в очередной раз разгромили менты (по доносу злобных соседей), и на мои хрупкие плечи легла нелегкая задача вписать его и Лешего — хоть куда-нибудь. Задача осложнялась тем, что парочка была абсолютно невменяема. Я, как обычно, хоть и пила вместе со всеми — ни в одном глазу. Вариантов не было никаких. Кроме Еськи. День был субботний, и я очень надеялась, что ее предки свалили на дачу, собирать урожай. На меня повесили гитару Лешего (в трезвом виде он не позволил бы и пальцем до нее дотронуться), и мы двинули. В метро Леший мирно дремал, а неуправляемый Тибальд устроил настоящее шоу — к моему ужасу и праведному раздражению пассажиров. На выходе из вагона он ринулся к киоску Союзпечати с воплем: 'Мне нужна газета 'Правда'! Я устал от лжи!!!' По дороге от метро до еськиного дома тихий Леший отлучился — как он сказал, пописать, в какой-то скверик. Я ждала его минут десять, потом бродила по этому скверику в его поисках (прислонив на это время Тибальда к первой попавшейся стеночке), но безуспешно. (Как выяснилось позже, ничего страшного не произошло — он просто заснул в густых кустах.) В итоге, до нужного дома мы дошли вдвоем. Я позвонила в дверь и — о ужас! — поняла, что родители никуда не свалили. Выскочившая на площадку в затрапезном халате Еська обнадежила, что предки дома, но вечером обязательно свалят, — и предложила подождать этого момента во дворе, на лавочке. Едва присев, Тибальд благополучно вырубился, а я даже не могла последовать его примеру: страшно представить, что бы сотворил со мной Леший, если бы его гитару украли. Верная Еська выскакивала из дома каждые полчаса — то с пирожком, то с чашкой кофе, то с новостями, как продвигаются сборы ее родителей — и не давала мне заскучать. Наконец, настал вожделенный миг, когда мой измученный организм (с дремлющим Тибальдом впридачу) препроводили в квартиру. Когда Тибальда водрузили на тахту, он приоткрыл заплывшие глазки, какое-то время переводил мутный взгляд с меня на Еську и обратно, а затем задал убийственный вопрос: 'Слушай, Росси, никак не вспомню: где мы ее подцепили?' Услышав этот перл, Еська сорвалась: 'Значит, это, оказывается, вы меня подцепили?!! Может, вы поведаете трогательную историю, как именно это произошло? Зацепунчики-Цепотунчики вы мои!!!' От этих слов Тибальд пришел в дикий восторг. И долго еще приветствием на его мобиле стояла фраза: 'С добрым утром, Цепотунчик!'…

— Цепотунчик в родном Мурманске! — сообщила я Еське. — Но, думаю, скоро приедет: без Питера он долго не может.

— Не без Питера он не может! А прячется в Питере, — возразила Вижи. — То от военкомата, то от ментов, то от крутых 'авторитетов'.

Это была правда. Бывший бой-френд — все равно что родственник, он никогда уже не будет чужим. Хотя мы расстались ранней весной, проблемы Тибальда продолжали оставаться в какой-то мере и моими. В последний раз он примчался в Питер, как всегда стопом, три месяца назад — в панических поисках убежища. Это безбашенное заполярное 'чудо' влипло в очередную историю: его чуть не задавил мерседес, а водитель, вместо того чтобы извиниться, обматерил. Злопамятный Тибальд запомнил номер машины, каким-то образом вычислил, где остановился ее хозяин, и глубокой ночью поджог, облив бензином. Поджигателя тоже вычислили. Спасла его лишь быстрота реакции, да добрые дальнобойщики с трассы Мурманск-Санкт-Петербург. Ему очень повезло, что хозяин 'мерса' оказался приезжим, и больше двух недель тратить на поиски подлеца-поджигателя 'крутой мэн' не стал…

Ванна, по-моему, одно из самых великих изобретений человечества. Нет на свете большего кайфа, чем, забравшись в горячую, приправленную пенами и солями воду, блаженно закрыть глаза. Нежась в окружавшей меня до подбородка пахучей благодати, я медленно размышляла о событиях последних дней. Вчера у меня вышел достаточно исповедальный разговор с Патриком — еще одним извечным обитателем Хижины. Мы вписывались впятером (Патрик, Вижи, Леший, Красавчик и я) на одну ночь у какого-то пожилого алкоголика. (Он по-детски обрадовался бутылке, которую всучили ему в качестве платы за ночлег.) Квартира была на редкость загаженной и вонючей. Столь вонючей, что я, хоть и не отличаюсь чрезмерной брезгливостью, не смогла уснуть и до утра просидела на кухне. Патрик составил мне компанию, планомерно накачиваясь портвейном.

До этого я не часто общалась с ним и знала только, что он сильно пьет, болен СПИДом и периодически подрабатывает на ловле корюшки и угрей. Помнится, когда я впервые попала в это место проживания отбросов социума, он умудрился напугать меня, рявкнув сквозь зубы о всяких шляющихся здесь созданиях, ни к чему не пригодных, так как спать с коренными обитателями они отказываются и при этом еще и по дому ничего не делают.

Этот парень под тридцать производил странное впечатление потрепанного жизнью, обглоданного судьбой облезлого котенка. У него было красное лицо, проплешина, тоненькая длинная косичка и добрые печальные глаза. А еще ему нравилось класть голову на женские колени (в частности, мои) и мурлыкать.

— Знаешь, Росси, ты хороший человек. У тебя взгляд добрый и открытый. Если б не мой ВИЧ, я попытался бы поухаживать за тобой, попробовал сделать твою жизнь чуть-чуть счастливее. Хотя, с другой стороны, на кой черт тебе был бы нужен тридцатилетний алкоголик без гроша за душой?..

— Перестань, Патрик. Я вовсе не настолько белая и пушистая, какой кажусь.

Его слова приятны мне, и в благодарность я поглаживаю его куцую шевелюру и чешу за ушком.

— Муррр… Я не вру, я вижу тебя такой, а какая ты на самом деле — мне не важно. Я десять лет плотно сидел на героине и за это время наобщался с таким количеством падали, что теперь не верю произнесенным словам, но лишь собственным ощущениям.

— Оба-на! Ты десять лет торчал на 'белом тигре', а я и не знала. Как тебе соскочить-то удалось?

— С трудом. Пришлось поменять полностью всё. Просто в определенный момент я проснулся и понял, что нахожусь в дерьме по самые ушки, и, знаешь, отчего-то очень-очень захотелось выбраться в хоть какое-то подобие нормальной жизни. Я продал квартиру, в которой жил, порвал со всеми знакомыми (псевдо-друзьями и приятелями) и начал заново, с чистого листа. Одного только не рассчитал. Можешь спросить своего названого братца Акелу — он, когда тусовался с дианетиками, как раз занимался реабилитацией нарков. Он тебе скажет, что просто так снять с иглы человека с длительным стажем употребления тяжелой наркоты невозможно. Он либо сойдет с ума, либо перейдет на алкоголь, либо обязательно вернется — мозг уже настолько перестроился, что не сможет функционировать без допинга. Как видишь, я спиваюсь, — горькая улыбка скользнула по его глазам и губам.

— А как ты умудрился подсесть?

— Как все. Был определенный момент в нашей стране, когда героин было так же модно употреблять, как до этого — 'травку', или сейчас — всякие синтетические ускорители и экстази. Этот момент пришелся на ту пору моей жизни, когда я был еще не настолько взрослый, чтобы думать самостоятельно, и не настолько маленький, чтобы меня плотно опекали предки.

— Да, 'герыч' — страшная штука… — Я не знала, что бы такое выдать глубокомысленное, и брякнула первую пришедшую в голову банальность.

— Сейчас есть дрянь и посильнее. Никогда, ни при каких обстоятельствах не вздумай пробовать — называется 'метадон'. Сгенерировали какие-то мудаки-ученые — для выведения из наркотической зависимости. В государственных клиниках его практически сразу запретили: разобрались, что снять с его помощью с героина можно, но зато взамен подсаживаются на него, и гораздо быстрее. После одного-двух приемов, как факт. А вот частные реабилитационные центры этого не учли — и понеслось… Платит какой-нибудь папаша несколько тысяч зеленых, чтобы сняли любимого сыночка с иглы, проходит месяц — и его возвращают еще более зависимым. Ломка от героина длится двое-трое суток, а вот чтобы слезть с метадона, нужно в таких же мучениях отколбасить с месяц. Как думаешь, это реально? Вот такая вот оказия вышла… Обозленные родители ломанулись по судам, да куда там — поезд ушел, довольные доктора, нарубив капусты, растворились в необъятных просторах нашего земного шарика, а к питерским барыгам пришел новый товар, действующий мощно и стоящий недорого.

— Мрак… А ты сам эту фигню пробовал?

— Нет, слава богу, мозгов хоть на это хватило. Но я видел людей, торчавших на метадоне. Жуткое зрелище. Вот уж верно: краше в гроб кладут.

— А что это мы все о печальном, да о печальном? Рассказал бы что-нибудь веселенькое, — разговор о гробах навеял определенные ассоциации с собственной персоной, поэтому захотелось срочно переменить тему.

— А веселого-то в наличии ничего не имеется. Хотя… тут ко мне недавно Абрек подкатился с таким интересным вопросом: почему, говорит, Патрик, у всех, с кем я начинаю общаться, встречаться, на голове такая огромная корона вырастает? Я аж обалдел и говорю: чьи бы коровы мычали — ты свою-то непомерную корону не видишь, что ли?

— А он чего?

— Да ничего. Как обычно — хрюкнул-фыркнул и унесся.

Я тихо рассмеялась, живо представив горделиво-пылкого Брейки.

— Слушай, а почему ты о себе никогда не рассказываешь? — спросил Патрик. — Я вот даже не знаю, из какого ты города. Кажется, откуда-то из Сибири?

— Забей! Не хочу об этом.

— Почему? С родным городом или с родителями связано что-то плохое? Если так, не буду лезть в душу.

— Да нет. Просто не помню.

Патрик посмотрел недоверчиво и перевел деликатно на другое…

Вода, в которой я нежилась, погрязнув в воспоминаниях, начала остывать. Я с сожалением открыла глаза: пора вылезать. То есть, можно конечно добавить горяченькой, но и совесть вроде как надо иметь: Вижи изнывает в очереди. Я начала выползать из пены и замерла, залюбовавшись бликами от лампы, отраженные моим медальоном. Интересно, что в нем от Питера? Скорее уж эта штучка напоминает средневековый фетиш тайного ордена… или нечто еще более древнее.

'Все есть сон, сон… — послышался мне тихий шепот. — Все станет прахом, прахом, прахом… пылью, пылью, пылью… Зачем длить бессмысленное бытие? Умри, умри, умри… засни, засни, засни… тихая вечность раскроет тебе свои объятия… приди, приди, приди… влейся, влейся в нее…' Возможно, эти звуки родились в моем больном воображении — определить точно я не могла. Завороженная, я плюхнулась назад в изрядно подостывшую водицу и принялась поглаживать дракона и колья, пронзившие его тело.

На пальце выступила капля крови — видимо, я поранилась об острое крыло или колышек. Я слизнула красную капельку и уставилась на ранку, венчавшую верхнюю фалангу. На ней выросла еще одна капля и превратилась в лаково-блестящую ленточку. 'Сон, сон, сон… покой, покой, покой…' — шуршало в ушах. Не осознавая, зачем и что делаю, я потянулась к опасной бритве, невесть как очутившейся в еськиной ванной, на полочке над раковиной.

И тут меня накрыло — в очередной раз. Вкрадчивый шепот вымыло из сознания волной огненной муки. Я не закричала, но лишь, тихо всхлипнув, ушла с головой в благоухающую шампунем и ароматической солью воду. Она мгновенно затекла в нос, но мне было не до этого. Единственный вопль, бьющийся в мозгу, превратившемуся в раскаленные кузнечные меха, относился к Спутнику: 'Скотина, ты ведь обещал!!!' А потом меня поглотила полностью, сожрала и переварила вселенская топка…

Очнулась я на кухне, завернутая в огромное полотенце и окруженная двумя парами одуревших и испуганных глаз. Первая фраза, которую я восприняла, вернувшись в реальный мир, была Вижи:

— Ни фига себе, гормональные бури!

— Н-ну, у всех же п-по-разному бывает…

Я поняла, что у меня стучат зубы — видимо, от холода. Но это мешало мне лишь внятно говорить, тело еще не настолько отошло от пережитого, чтобы подавать мозгу сигналы о такой мелочи, как озноб.

— Да ты бы там сдохла! — Это уже реплика Еськи, произнесенная совсем не дружелюбным тоном. — Если бы Вижи не понадобился эпилятор, и если бы на ванной была крепкая задвижка — всё, пиши пропало! Когда я принеслись на ее бешеный визг, ты была под водой с головой и явно не собиралась вылезать наружу.

— Ну что ж, я вам очень благодарна за спасение собственной шкурки. Отныне никаких плавательных процедур. Обещаю, больше такого не повторится! Не смотрите так кисло, а лучше отпустите меня погулять. Пройдусь на свежем воздухе, и всё будет ОК!

— Ты бешеная собака, Росси! И за что я только тебя люблю? — Вижи, как всегда, первая переключилась с нравоучительного тона на свой обычный.

Еська отходила дольше, и в ее интонациях продолжали звучать раздражение и пережитый испуг:

— Естественно, мы бы с радостью отпустили тебя погулять, несмотря на то, что времени — полдвенадцатого ночи, а вокруг незнакомый тебе район. Но, знаешь, ты умудрилась в своем 'гормональном' экстазе скинуть все свои шмотки в ванну. Итог — на данный момент у тебя нет ни единой сухой тряпки. Даже в 'хламнике', который ты непонятно зачем тоже туда окунула.

— И что же мне делать?

Я чувствовала, что мне и впрямь в данную минуту позарез необходимо одиночество и общение с городом, которому я нашла бы, что высказать.

— Воспользуйся балконом.

— Нет, это не то. Мне обязательно нужно пройтись. Еся, Есенька, ну придумай что-нибудь! — Я с мольбой воззрилась на хозяйку дома. — Ты же умная. В конце концов, я у тебя в гостях!

— Ага, и именно поэтому ты меня чуть до инфаркта не довела. И это в мои-то юные девятнадцать! Ладно уж, воистину — чем бы дите не тешилось, лишь бы своих не наделало. Одолжу я тебе свои шмотки, только учти: всяких панковских и анархических штук у меня нет, так что придется тебе этим вечером побыть 'цивилкой'.

Итак, меня одели. Мало этого — меня зачем-то еще и накрасили, и уложили мои высушенные феном патлы в некое подобие приличной прически. В общем, в первый момент я даже не признала себя в зеркале. Оттуда на меня смотрела вполне респектабельная девушка а-ля 'золотая молодежь'. Потом меня предупредили, что, если я не явлюсь через полчаса, за мной пошлют поисковую бригаду, и горе мне, если я повстречаюсь на ее пути живой и невредимой. После этого меня поцеловали 'контрольным' в лобик и торжественно выперли за дверь.

На улице была ночь — прохладная, августовская. Я давно заметила, что небо над моим городом почти не бывает черным в ночную пору. Зимой оно оранжевое — от фонарей и окон домов, а летом — серо-стальное.

В карман еськиной куртки мне предусмотрительно положили пару сигарет, что было мудро. Побродив по незнакомым дворам, я уселась на скамеечку и закурила. Пуская задумчивые колечки дыма, попыталась осмыслить только что происшедшее. Но думать о Питере и его зловещем подарке мозг отказывался. Как и в предыдущие дни — стоило направить сознание в сторону удивительной встречи — наступал ступор. Видимо, слишком это для меня запредельно. После небольшого колебания я решила не снимать пока медальон, подаренный им, — авось пригодится. Да и жаль выбрасывать столь древнюю и красивую вещицу. Просто буду отныне осторожнее.

Вести мысленный диалог со Спутником оказалось не в пример проще. Я сполна излила на него свое негодование. Что за варварские методы использует он для предотвращения моего самоубийства? Почему я не могу, не имею права закончить все быстро, а должна томиться в ожидании? Ведь так и так не выживу. Я решила, что обязательно задам ему этот вопрос, как только он нагрянет в мои сновидения.

Потом я вспомнила своего названого братика — оттого, должно быть, что Патрик намедни упомянул о нем — и поняла, как соскучилась по нему. Он уже больше месяца торчал зачем-то в Москве, но по слухам вот-вот должен был вернуться. Акела… Белый дракончик, ещё не умеющий летать, но уже пускающий жуткие клубы дыма из ноздрей и разевающий в ласковом оскале клыки. Я обязательно расскажу о нем подробнее, если успею. Если не закончится прежде время, отпущенное мне судьбой.

Почувствовав, что порядком замерзла, я решила топать домой. Тем более что по внутренним ощущениям отпущенные мне полчаса были на исходе. С моим топографическим кретинизмом я предусмотрительно запоминала дорогу чуть ли не пошагово и так же пошагово теперь возвращалась.

Я не успела дойти до нужного подъезда метров двести, как почувствовала, что меня схватили сзади и, приставив к горлу лезвие, зловещим шепотом потребовали:

— Деньги, телефон — быстро! И не ори!

Видимо, я была настолько погружена в себя и озабочена ориентированием в пространстве, что не расслышала шагов за спиной. Меня охватило странное чувство: стало одновременно дико страшно и до колик смешно. От страха затряслись поджилки (совсем как недавно — в незабываемой беседе с киллером). Смешно… ну откуда у меня, насквозь 'трубной' девочки, деньги, и уж тем более, мобилка?

— Нету, — честно ответила я.

— Как так? — Грабитель опешил от неожиданности. — А в карманах что?

— Не знаю. Посмотри!

Он воспринял мои слова как руководство к действию и принялся обшаривать. Тут я всерьез заинтересовалась: а вдруг найдет чего? Мало ли что могла Еська носить в карманах куртки. Но, судя по недовольному сопению за спиной, поиски не увенчались успехом.

Повисла гнетущая пауза. Ее прервала моя любознательная реплика — после беседы с Патриком я не могла не осведомиться:

— Наркотики?

На что получила исчерпывающий ответ:

— Нет, экономическое преступление.

Лезвие надавило на гортань — с явным намерением потащить куда-то.

— Пойдем!

Самое забавное, что я не столько боялась быть изнасилованной или убитой, как — потеряться в незнакомом месте и не найти дорогу к теплой и мягкой кроватке, на которой мне полагалось сегодня спать.

— Слушай, тебе что, жить не хочется?!

В свете последних событий я не долго думала над этим вопросом:

— Ну… относительно.

И тут парня, видимо, пробрало.

— Что, неужели, как и мне?! Знаешь, я понял, что не знаю, зачем живу. Неужели и ты тоже?..

Во время этого восторженного монолога, хотя холодное оружие по-прежнему давило мне на шею, я несколько перевела дух.

— Слушай, можно я хоть покурю, а? — Да, наглости временами мне не занимать…

— Я тебе сейчас сигарету дам.

За моей спиной возникло шевеление, в результате которого я стала обладательницей сигареты. Огонь, правда, пришлось искать в собственных (то бишь, еськиных) карманах. Я прикурила, сделала несколько сладких затяжек, после чего внесла рациональное предложение:

— Слушай, может, ты меня отпустишь? Кричать и звать на помощь я не буду, брать у меня, как мы уже выяснили, нечего, а лезвие под подбородком не располагает, сам понимаешь, к позитивной беседе.

— Хорошо, только не оборачивайся!

Видимо, чтобы не запомнила лицо, догадалась умная я.

Меня отпустили. И вот тут я поняла, насколько на самом деле испугалась — нижние конечности так дрожали и подкашивались, что я едва на них удержалась.

А потом у нас состоялся вполне милый разговор, в ходе которого выяснилось, что моему неудавшемуся грабителю двадцать четыре года, он учился на экономиста, занялся какими-то махинациями с ценными бумагами, в результате чего влез в глобальные долги. Чтоб расплатиться, стал угонять машины. Сегодня впервые решился напасть на человека. (Видимо, и в последний раз — не без самодовольства подумалось мне.)

Он предложил пойти куда-нибудь попить пива. На что я резонно заметила, что у меня нет ни гроша. Последовало великодушное обещание угостить в пределах последней сотни.

Мы прошагали с десяток метров, как вдруг молодой человек опустился передо мной на корточки и принялся всучивать злополучный ножик.

— Делай со мной всё, что хочешь!

— Что именно я должна с тобой делать?..

— Ну, как же! Я же тебя только что чуть не прикончил.

Вот же зануда, блин…

— Ну, во-первых, все-таки не прикончил. Во-вторых, в любом случае я не способна причинить вред человеку — такой уж недоделанной уродилась…

С трудом мне удалось заставить его забрать свое колющее и режущее оружие обратно.

— Меня Сергей зовут.

— Замечательно. А меня — Росси.

Пусть думает, что это мое реальное имя. (А что? — одну мою знакомую болгарку так и зовут.)

Мы прошагали благополучно еще метров двадцать.

— Нет, я соврал тебе! На самом деле меня зовут Витя.

— Еще лучше. Хотя какая, в сущности, мне разница?

Тут Витя-Сережа с какого-то перепуга принялся всучивать мне свой паспорт.

— Зачем он мне?!

— Когда в милицию пойдешь заявлять, чтоб знала, на кого.

Представив себя в ментовке, пишущей заяву о попытке ограбить, я чуть не скончалась на месте от приступа истерического хохота…

Кое-как мы с моим нескучным собеседником все-таки доползли до круглосуточного ларька, где была куплена и торжественно вручена мне банка не самого дрянного пива и пачка моих любимых сигарет. А потом, прихлебывая пиво, дружно двинулись провожать меня до дома. (Видимо, чтобы никто не напал по дороге.)

В пути Витя периодически повторял:

— Да нет, такого не бывает, такого просто не может быть!..

Наконец я не выдержала и заявила, что в моей жизни может быть всё. И добавила:

— Если ты верующий, можешь считать меня рукой Провидения. Если нет — ногой судьбы.

Он ухватился за эту идею и проникновенно заявил, что на людей больше нападать не будет, лучше вернется к машинам. Потому что металл, в сущности, всё стерпит. Потом спросил:

— А ты не знаешь, к чему нательный серебряный крестик чернеет?

— К тому, что нужно призадуматься о собственной жизни, — уверенно изрекла я. — Кстати, поведай: я что, очень похожа на человека, который носит с собой крупные деньги? Просто интересно. Почему ты напал именно на меня?

Тут я бросила случайный взор себе под ноги, увидела носки модных туфель и аккуратные штанины светлых брючек, и ответ образовался сам собой: я же 'цивилка', благодаря стараниям подруг! Вот и носи после этого хорошие вещи…

— Давай уже не будем об этом. Мне и без того очень стыдно. Я ведь извинился перед тобой. Хочешь, еще извинюсь, на колени встану?

— Думаю, не стоит.

Потом Витя рассказывал о девушке, которая его любит и ждет на другом конце города. А я обратила внимание на то, что у него все ладони в крови, и долго рылась в карманах чужой куртки в поисках носового платка (который в итоге так и не нашла). Оказывается, он умудрился порезаться о собственный ножик. Грабитель, блин…

У еськиного подъезда мы благополучно пожелали друг другу доброй ночи. У меня было сильное желание пригласить его на чай: гордо так распахнуть дверь и торжественно бросить в лицо ожидавшим меня девчонкам: 'Знакомьтесь, это человек, который только что меня чуть не зарезал!' Но я решила, что бедная психика парня не вынесет еще одного потрясения. Поэтому я ограничилась сердечным и теплым прощанием. А зайдя в квартиру, жизнерадостно заорала Еське, открывшей мне дверь:

— Прикинь, меня только что чуть не убили!!!

— Очень жаль, что совсем не убили, — хмуро ответствовала подруга.

Кажется, я все-таки чуток опоздала к назначенному сроку…

Выслушав все предназначенные мне нотации и дважды пересказав в лицах мое сногсшибательное приключение (девчонки выпали в осадок и выдали массу шумных междометий), я отправилась на указанный мне божественно-мягкий диванчик. Настроение зашкаливало за абсолютный позитив — чего со мной давненько не случалось. Я блаженно закрыла глаза, стопроцентно уверенная, что уж сегодня Спутник не замедлит появиться…

— Привет!

Я радостно распахнула глаза и огляделась. Интересно, куда он затащил меня на этот раз? Мдя… забавное местечко. Радость мгновенно сдулась, словно воздушный шарик. В духе картин Босха и прозы Мамлеева. Змеинотелые и многобрюхие существа, отдаленно напоминающие людей, сновали взад-вперед по грязной равнине, залитой бурым светом какой-то звезды.

— Где мы? — Я задала вопрос в пространство, так как не обнаружила в округе героя моих снов.

— В аду, — ответствовало пространство до боли знакомым баритоном. — Вернее, в одном из нижних миров для существ, верящих в этот мир. Это я к тому, что всё относительно. Вполне вероятно, что этого места не существует или оно присутствует только в твоем воображении. В сущности, как и я.

Ближайшая ко мне болотная кочка разомкнулась, и я обрела счастье лицезреть свой регулярный ночной кошмар.

На этот раз на нем были напялены совсем уж невообразимые лохмотья. Не берусь сказать, чем они были раньше — кажется, что-то в прошлой жизни служило плащом, а другое — рубашкой, но ни цвет, ни покрой определить не удавалось. Белоснежная фарфоровая маска резко дисгармонировала со всем этим убожеством.

— Ты решил притащить меня сюда, чтобы я заранее познакомилась с местом своего будущего обитания?

— Ни в коем случае. Сюда ты не попадешь ни при каких обстоятельствах. Это ад иного мира. Просто мне показалось, что ты хочешь поговорить со мной о добровольном уходе из жизни. Вот я и подобрал специально пример. Он может показаться тебе по-средневековому примитивным, зато наглядно. Только прошу, не воспринимай это как истину в последней инстанции. Тем более что таковая вряд ли существует.

— Ладно уж, показывай, что хотел, все равно ведь не отделаюсь. А потом, если у меня возникнут вопросы, будешь разводить демагогию.

— Договорились, маленькая.

Он развел руки в стороны, и мы понеслись. Всё вокруг так быстро мелькало, что я не успевала как следует рассмотреть пейзаж. Вот какое-то пенистое кровавое озеро, вот щель в земле, исходящая лиловым дымом…

— У вашего Данте это называлось лесом самоубийц. Здесь называется горой ушедших самовольно. Смотри!

Мы стояли на покрытом алым льдом горном плато. Я подошла, осторожно переступая ногами и для страховки держась за рукав Спутника, к его краю. Вниз уходил почти отвесный склон, по которому карабкались уродливые создания. Длинные белесые руки без ногтей, цепляющиеся за ледяные уступы и оставляющие на них клочья кожи вместе с мясом… Лица без глаз и ртов, головы без ушей, лишь вывернутые дыры ноздрей зияли багровыми провалами… На спинах и темени у всех громоздилось нечто бесформенное и воняющее. То и дело то один, то другой уродец срывался вниз. Но, собравшись с силами, вновь начинал свое беспомощное и бессмысленное восхождение.

Я почувствовала, что меня тошнит, и тошнит не слабо — о чем не преминула поведать Спутнику. Ни слова не говоря, он щелкнул пальцами, и мы оказались на нейтрально-зеленой травке, вблизи озера (с чистой водой, как я заметила с облегчением, а не с кровью или калом).

Отдышавшись, я дала волю негодованию:

— Нет, я догадывалась, что ты обязательно испортишь мне сегодня настроение, но чтоб таким способом! Может, хотя бы соизволишь объяснить, что я там видела?!

— Задавай вопросы, и я на них обязательно отвечу, в меру своей честности и просвещенности в данной теме.

Гнев затапливал меня по самую маковку, поэтому прежде чем заговорить, я сделала пару глубоких вдохов-выдохов. И все равно первая фраза получилась процеженной сквозь зубы:

— Хорошо, начнем с простого. Куда они все лезли?

— К избавлению — как им казалось.

— Допустим. А что за дрянь они тащили на себе?

— Много чего. Из материального — свой труп. Тем, кто самостоятельно расстался с телом, нелегко потом его отпустить. А из метафизического — свою тоску, отчаянье, душевную боль. Всё, что угнетало их в жизни, здесь обрело реальные формы и реальный — немалый — вес. Предугадываю твой следующий вопрос: почему они все глухи, слепы и немы? А как ты думаешь, нужны ли органы общения с внешним миром тем, кто так легко от него отказался?

Я неопределенно пожала плечами.

— Когда смерть приходит вовремя, она, как бы в извинение, забирает множество всякой дряни, таящейся в глубине нас. Но когда ее призывают самостоятельно, она, будто оказывая великую милость, снизойдя, нагружает ещё большими муками, чем при жизни. Вот так.

— А как же великие души, уходящие добровольно? Индийские йоги, к примеру?

— Не путай, пожалуйста, осознанное освобождение с трусливым бегством в неизвестность.

Мы помолчали. Я смотрела на чистую воду озера, а Спутник опустил запертое маской лицо на грудь и тихо напевал что-то.

— Знаешь… спасибо тебе за то, что сегодня ко мне вернулась ненадолго моя боль. Только давай не будем больше говорить на эту тему, ладно?

Он согласно и меланхолично кивнул.

— Помнишь, ты обещал когда-то рассказать еще сказку из того мира, откуда я, может быть, родом? Сейчас, мне кажется, самое время.

— Как скажешь, маленькая. В твоих руках я податлив, как воск.

Он опрокинулся на спину, затылком в густую траву, и принялся рассказывать, убаюкивая и успокаивая своими чарующими интонациями.

— 'В одном далеком мире на заре творения существовало две Силы Изначальных и безбрежный океан Хаоса. Вечными противниками, разумными и активными, были эти Силы, и звались они… — Спутник чуть помедлил и издал два гортанных звука, не поддающихся воплощению в буквах. Один — низкий, плавный и медленный, другой — высокий, быстрый и звонкий. — Прохладный Поток и Огненный Смерч — так можно было бы определить их, очень приблизительно. Они были полярны друг другу во всем, а Хаос был безбрежен и равнодушен.

Поначалу мир был пустынен и гол, и лишь клочья бесформенного тумана носились над каменистой почвой. Но Силы, соперничая и играя, расцвечивали пустыню своими энергиями. И постепенно пространство заполняли воды, скалы, травы, насекомые, четвероногие звери и, наконец, люди. И был прекрасен новорожденный мир. И зародилась в нем Гармония. И названо было это время — впоследствии — 'синим'.

Начали строиться города и храмы. Приручались звери, люди умнели и обретали мастерство в ремеслах и искусствах. Изначальные Силы по-прежнему соперничали, но устремления их приобрели имя и цель. Ради Гармонии и её благосклонности стремились они первенствовать и творить.

И зародилась между ними ревность: а вдруг другого больше привечает прекрасная Гармония? Из ревности выросла ненависть, и уже не играя, а всерьез стали биться друг с другом Силы, стараясь заслужить внимание возлюбленной.

Стали рушиться от землетрясений города. Извергались вулканы. Накатывали огромные волны, смывая всё живое на побережьях. Началось время великих стихийных бедствий, названное впоследствии 'багровым'.

Не вынеся этого, Гармония покинула мир, удалившись в безвременье.

И зарыдал от тоски по ней Прохладный Поток, и из слёз его поднимались прекрасные воины с белыми лицами, белыми крыльями и ледяным покоем в голубых глазах. И назвали их эндорионы — Крылатые.

И завыл в отчаянье Огненный Смерч, и от этого воя содрогнулась земля и вышли из её недр существа с рогами до середины спины, волосами из пламени и взорами, которые невозможно вынести. Восседали они на стальных драконах. И смертные, в страхе бежавшие от их бичей, прозвали их ит-хару-тэго — Сыны Бездны.

И та же ненависть двигала ими, что и у Изначальных, их породителей. И столкнулись ввстретились двенадцать сильнейших эндорионов с тринадцатью предводителями ит-хару-тэго, и кровавым вихрем пронеслись их воинства над землей, и от ледяных молний светлокрылых рушились города, и падали храмы под бичами огненновласых.

И люди, зараженные ненавистью Великих, стали биться между собой — род на род, племя на племя. Так началось 'алое' время — время крови и боли.

А Хаос был равнодушен и безбрежен. Но однажды что-то стронулось и в нем — слишком велика была разлитая в воздухе и стелющаяся по земле ненависть. В тот день предводитель эндорионов и князь ит-хару-тэго бросили друг другу вызов, и местом боя была выбрана мертвая скала у берегов океана Хаоса. Но стоило им обнажить оружие и оголить зубы улыбками ярости, как потревоженный их гордыней Хаос разомкнул свои мутные волны и обрушился на них первозданной мощью. В ужасе отступили Великие. А в том месте, где гигантская волна разбилась о скалу, медленно поднималось с колен существо, прежде невиданное этим миром. Лицо его превосходило красотой нежные женские лица, но было безжалостным и бесстрастным. Глаза, прозрачные и зеленые, прорезывались черными безднами вертикальных зрачков. Самое совершенное из рожденных на этой земле тело украшали огромные драконьи крылья. Волосы цвета воронова оперенья укутывали плащом обнаженный торс.

Он посмотрел на Великих, и ни предводитель эндорионов, ни князь ит-хару-тэго не смогли выдержать его взора и опустили головы, объятые ужасом.

И торжествующе закричал Рожденный Хаосом, и от этого крика полопалась их кожа и кости разметались в труху. И когда он поднялся во весь рост и двинулся, полный первозданной мощью, лишь груды мертвых тел и пепел сожженных жилищ отмечали его путь.

Нар-тех-эно — Бессердечным прозвали его те немногие, что остались живы после встречи с ним. И наступило 'черное' время — пора страха и отчаянья.

Рожденный Хаосом был равнодушен и спокоен, и не билось под его золотой кожей сердце. Он бродил по земле, казалось, без смысла и цели. Впрочем, иногда создавалось впечатление, что он ищет — кого-то или что-то. И никак не может найти. Периоды бездумного разрушения сменялись временами затишья, когда ни одна живая душа не знала, где он и чем занят. Но они не были долгими — стоило лишь расслабиться и помечтать о мире, как доносилась весть об очередном выжженном селении или разрушенном храме.

Великий ужас распростер над землей свою паутину. Боялись Сыны Бездны, ибо их огненные бичи не могли причинить Рожденному Хаосом ни малейшего вреда. Дрожали Крылатые, ибо раны от их ледяных копий были для него сравнимы с укусами комаров. А люди в слезах припадали к разрушенным храмам Гармонии, умоляя ее вернуться и усмирить исчадье Хаоса.

И услышала их Гармония, и исполнилась жалости к своим детям. И возвала она к Хаосу, не раз и не два, пока наконец не откликнулся он.

— Что ты хочешь, возлюбленная Изначальных? Зачем ты пришла к моим берегам?

— Уничтожь свое дитя, о Великий, ибо слишком много бед приносит оно мирозданию!

— Разве создания Изначальных, эндорионы и ит-хару-тэго, принесли меньше горя своей враждой?

— У них есть сердца. Пусть у одних они холодные, а у других чересчур страстные, но они бьются и порой могут удержать руку от смертельного удара. Эти сердца могут любить и болеть. А своему страшному сыну ты отдал всю свою мощь, но не позволил хоть что-то чувствовать.

— Если вы так жаждете его смерти — уничтожьте его сами, мне все равно.

— Ты одарил его слишком многим, и нам всем, даже объединившись, не справиться с ним.

— Найдите смертную с двумя сердцами. Одно из них будет его сердцем. Убейте её, и погибнет Нар-тех-эно.

С этими словами Хаос вновь сомкнулся на своем равнодушии. И больше уже не отвечал Гармонии на ее вопросы.

И вот объединились эндорионы, ит-хару-тэго и люди, и по всему миру начались поиски смертной с двумя сердцами. Но были они безуспешны — ведь сердца у людей внутри, их не видно, во всяком случае, у живущих. А мир все ближе подходил к той грани, за которой царит полное разрушение. Все меньше оставалось живых, и земля явственно стонала ночами от обилия мертвых тел, покоящихся в ней.

И вот однажды шел Бессердечный — бесцельно и беспощадно губя все вокруг себя. И пересек его путь ручей. На берегу сидела маленькая девушка с серыми глазами и пепельными локонами. Она мыла в ручье стопы и пела. И песня ее не затихла даже тогда, когда она перестала себя слышать из-за грохота, сопровождавшего шаги Бессердечного.

Он остановился, и она обернулась.

— Ты тот, чьим именем пугают детей?

— Ты не бежишь от моего взора? Значит, ты та, у кого два сердца. И одно из них моё…'

— Можешь не продолжать! — прервала я Спутника. — Могу закончить за тебя. Они полюбили друг друга, Бессердечный исправился и больше не совершал злых дел. Они жили долго и счастливо и умерли в один день.

— Спасибо, что избавила меня от труда досказывать эту историю, — он сухо и иронично поклонился.

Я тут же пожалела о вырвавшихся глупых словах.

— Ну, извини… Это я сдуру. Доскажи, пожалуйста!

— К чему? Твое продолжение этой истории имеет такое же право на существование, как и моё.

— Но я не хочу фантазировать! Я хочу знать, как было на самом деле.

— А что такое — на самом деле?

— Ты прямо как Понтий Пилат: что есть истина? Ну ладно, я ведь уже извинилась, — я придала голосу максимально жалобное звучание. — Продолжай! Ведь твоя история имеет ко мне непосредственное отношение, как я понимаю.

Спутник демонстративно вздохнул.

'…- Два сердца? — удивленно переспросила девушка.

— Значит, ты не знала? И когда бы тебя, наконец, нашли и убили, ты бы даже не поняла, за что.

— Скорей бы это произошло! Я знала, что я не такая, как все, и что со мной обязательно случится что-то очень хорошее или очень плохое. Пусть будет плохое — пусть меня уничтожат. Ведь тогда погибнешь и ты. Верно?

— Этого никогда не случится — я никому не позволю до тебя дотронуться. Я всегда буду рядом, чтобы слушать биение моего сердца сквозь твою кожу.

— Ну, тогда забирай его из моей груди и уходи!

— И этого не будет.

Он шагнул к ней. Девушка попыталась отстраниться, но разве можно вырваться из объятий Рожденного Хаосом? Он укутал ее своими руками и крыльями, и два сердца оглушительно стучали в её груди, какое-то время вразнобой, а потом в унисон — друг с другом и с высокой мелодией, рожденной не на земле…

И началось 'золотое' время — время спокойствия и процветания. Рожденный Хаосом — впрочем, он звался теперь иначе: Эльситрион, Преображенный, выстроил замок для них двоих. Он стоял на высокой неприступной скале, и попасть в него можно было только с воздуха. Но и Крылатые, и Сыны Бездны на своих драконах не смогли бы проникнуть в эту обитель, защищенную мощью Преображенного, когда он находился в замке. А когда его не было — не было там и её, поскольку они ни на миг не расставались.

Впрочем, никто и не пытался причинить им вред. Эндорионы и ит-хару-тего прекратили свои битвы, боясь потревожить их покой. Изначальные Силы вновь занялись творением, как в давние и благословенные 'синие' времена. Люди умирали и рождались, но рождались намного чаще. Зацвела земля с новой силой, и новые живые существа заскользили в волнах, заселили леса и заполонили небо.

Но прекрасное не может быть долговечным. 'Золотое' время было самым кратким из всех эпох.

Один из князей ит-хару-тэго, потомок первой жертвы Бессердечного, погибшего когда-то у мертвой скалы, таил зависть к любви необыкновенной пары, ревность к окружавшему их почитанию и ненависть — за погибшего отца. Долго выжидал он удобного момента и, наконец, проник в замок — в тот редкий момент, когда Преображенный отлучился ненадолго, а его возлюбленная ещё спала.

Семь заговоренных кинжалов было у него под одеждой: первый вспорол полог кровати, на которой спала смертная с двумя сердцами, второй рассек шелковое покрывало, третий разрезал рубашку на её груди, четвертый вонзился в тело, пятый углубил эту рану, шестой же кинжал он сумел воткнуть в её сердце. Но лишь поднял он седьмой кинжал, чтобы ударить во второе сердце, стучавшее рядом, страшный смерч пронесся по комнатам и выбил оружие из его руки. От крика Преображенного враг превратился в ледяной столб и тут же растаял и мутно-бордовой лужей растекся по полу.

А Эльситрион припал к умирающей возлюбленной.

— Скорее, скорее вынь свое сердце, — зашептала она. — Оно живо, ты сумеешь сохранить его в своей груди!

Он покачал головой.

— Ну, пожалуйста! Не становись опять Бессердечным… — Она смотрела с мольбой и любовью, пока смерть не накрыла её своим прозрачным пологом.

Преображенный вынул из её мертвой груди ещё трепещущее сердце и стиснул в ладонях, обращая в пепел.

А потом закричал — так сильно и страшно, как никогда не кричал в своей губительной ипостаси. И рухнули своды замка от этого крика, и погребли под собой Рожденного Хаосом и его возлюбленную с двумя сердцами.

Прошли годы. Гармония снова ушла в безвременье. Эндорионы и ит-хару-тэго устали враждовать друг с другом и устали жить Состарились и тихо ушли с лица земли, не оставив потомства. И началось 'серое' время — время людей, когда от древних подвигов и преступлений остались лишь смутные воспоминания, да обрывки легенд и песен…'

— Эй, малышка, ты, кажется, задремала? Уснуть во сне, в то время как я тут перед тобой распинаюсь…

— Я вовсе не сплю. Я размышляю. Знаешь, хотя эта история тоже печальная, она намного добрее предыдущей. И мне жаль, что я героиня первой, а не второй.

— Кто знает. Может быть, у тебя тоже два сердца, или ни одного, а твое бьется в чьей-то чужой грудной клетке?

— Да нет, мое на месте! — Я постучала по груди. — Впрочем, если ты в метафорическом смысле…

— Ладно, заболтались мы с тобой. Пожалуй, на сегодня я сыт твоим обществом. Марш в свои сны!

Он схватил меня за руку и, демонически хохоча, раскрутил над своей головой и зашвырнул далеко-далеко… в объятия моих обычных сновидений.