Этот безумный, безумный мир глазами зоопсихологов

5.1. Свой — чужой

Жизнь, естественно, не ограничивается взаимоотношениями внутри группы. Животные, живущие группами или стадами, поддерживая взаимный контакт, различают «своих» и «чужих» по внешнему виду, запаху, голосовым сигналам и так далее. У волков, например, все члены стаи лично знакомы между собой. У крыс этого знакомства нет, если группа велика. Но живут они как бы сильно разросшимися семейными кланами и всех чужаков беспощадно уничтожают, распознавая по запаху.

Так же по запаху распознают чужих рабочие особи муравьев. Между разными муравейниками одного и того же вида возможны «войны», о чем мы расскажем позже (глава 7).

У обезьян, как и у людей, чужих узнают в первую очередь по внешнему виду.

У людей издревле слова «чужак» и «враг» были чаще всего синонимами. Чужака распознавали и по внешним этническим признакам, и по языку, и по одежде, когда она появилась. В малых группах решающую роль играло личное знакомство. Общность этнических признаков и языка отнюдь не гарантировала безопасности.

С тех отдаленных времен, как уже говорилось, мы унаследовали неодолимое стремление делить всех окружающих на «своих» и более или менее «чужих». Чем дальше отстоит от нас человек по разным признакам, в частности, этническим, тем в большей степени он воспринимается как «чужой», часто вызывая подсознательное побуждение к агрессии и страх.

Известно, что когда не умеющие говорить грудные дети поднимают крик при виде чужого, особенно их пугают люди с чуждым этническим типом. Если родители блондины, ребенка сильнее пугают темноволосые. Эта совершенно инстинктивная форма поведения не оставляет сомнений: у наших пращуров при встрече с людьми чужого рода не было принято щадить даже детей.

А одно из убедительных подтверждений можно найти, например, в Ветхом Завете. Помните, что творили завоеватели в ханаанских городах? Царя Саула постигла жестокая кара только за то, что он пощадил детей и женщин в одном завоеванном ханаанском городе!

Античная историческая литература изобилует примерами геноцида. Не только людям древнего Востока, но и создателям западной цивилизации грекам и римлянам была неведома жалость к жителям завоеванных городов. В Трое воспетые Гомером победители ахейцы не щадили никого. В завоеванном Карфагене тысячелетием позже (146 год до нашей эры) победители римляне вели себя ничуть не лучше. Геноцид оставался нормой поведения.

Отнюдь не гуманнее вели себя и христиане. Одного из норвежских конунгов уже после появления христианства в Скандинавии (XI век) прозвали «детолюбивым» за то, что он, в отличие от всех прочих, не разрешал убивать детей в захваченных вражеских селениях. Во время крестовых походов или межконфессиональных конфликтов убивали кого попало. Чего стоит одна Варфоломеевская ночь (24 августа 1572 года).

Для многих по сей день психологическая загадка: почему христианство, став даже государственной религией в Римской империи и позже во всех возникших после ее распада европейских странах, не сделало людей ни на йоту менее кровожадными? Изменились только поводы для взаимного истребления. Этническую вражду отчасти заменили религиозная и политическая нетерпимость, классовая борьба.

Эти первозданные инстинкты так или иначе трансформировались в современном поли-этническом обществе. В повседневной жизни в роли «своих» выступают то соседи и сослуживцы, независимо от этнической принадлежности, то политические единомышленники либо единоверцы, то собутыльники (противопоставляемые непьющим), то болельщики за любимую спортивную команду, а иной раз даже товарищи по больничной палате, попутчики, едущие с нами в одном купе. Все, выходит, зависит от обстоятельств.

Но и от инстинктов, к сожалению, никуда не убежишь. Чувство этнической вражды, намертво, казалось бы, подавленное культурой и воспитанием, вдруг просыпается в состоянии стресса или алкогольного опьянения, когда контроль сознания над подсознательными эмоциональными импульсами сильно ослаблен. То же происходит под влиянием негативных эмоций, повышающих общую агрессивность. Начинаются подсознательные поиски врага — объекта вымещения злобы — и «под руку» подвертываются инородцы.

К. Лоренц рассматривает идеологическую вражду как своего рода извращения первозданной этнической ненависти, плохо контролируемой разумом. В основе — все то же извечное деление «свой — чужой». Так ли это на самом деле? Вопрос в достаточной степени спорный. Однако приходится признать следующий неутешительный факт. Этническая вражда в самой примитивной «зоологической» форме отходит на второй план только там, где ее как бы замещают другие, с виду более «благопристойные» предлоги для взаимной ненависти: религиозная, политическая и классовая нетерпимость.

Стоит идеологическим раздорам на какое-то время угаснуть, как это произошло в странах, где кончилось противостояние «коммунистической правительство — антикоммунистическая оппозиция», и тотчас этническая вражда вспыхивает с новой силой. Выскакивает как чертик из табакерки. Последствия — межэтнические войны на Кавказе, в Югославии, Молдове, повсеместное в Европе усиление шовинистических настроений, несмотря на объединение. На Западе они явно усилились после окончания холодной войны Восток — Запад.

Страшно констатировать такой факт, не зная, что можно противопоставить слепому инстинкту, кроме самопознания.

Инстинктивное стремление людей объединяться в группы, сцементированные чувством ненависти к общему врагу, в принципе неважно какому, конечно, нельзя преодолеть добрыми советами. Природу человека переделать невозможно. На это требуются тысячелетия. Выход — переориентация, поиск отвлекающих стимулов и «заменителей». Об этом мы еще подумаем и поговорим (см. в главе 7.).

5.2. Тотем и государственно-партийная символика

При межродовых войнах у первобытных племен всегда существовала необходимость очень быстро распознавать «своих» и «чужих». Такое распознавание, как известно, осуществлялось не только по языку, внешнему облику и манере поведения. Там, где ярко выраженные отличия этнического типа отсутствовали, всегда выручал тотем: громко выкрикиваемое имя мифического родового предка. Тотемы есть у первобытных племен всех континентов и островов, где такие племена сохранились до наших дней.

От тотемов, вероятно, произошли звероподобные боги и священные животные, как в древнем Египте — в каждой его провинции (номе) был какой-то свой особый священный зверь. Где сокол, где павиан-анубис, а где, к примеру, кошка или крокодил. Того же происхождения, наверно, табуированные (запретные) названия зверей. Наш «медведь» — замена запретного имени «бер», откуда «берлога» и немецкое название «бер». Замена произошла еще в индоевропейском праязыке, судя по ее наличию в санскрите — «ведмед». И пищевые запреты, типа ветхозаветных, возможно, так же произошли от тотемов, но это уже не суть важно.

Повстречались два воина.

— Мы — дети пробкового дуба, — кричит один.

— А мы дети маленького сокола, — откликается другой.

Хрясь! Одним воином стало меньше.

Прошли как сон многие тысячелетия.

Снова встречаются два воина.

— Я за правых!

— А я за левых!

Пока мы едины, мы непобедимы!

Хрясь!..

Дикари не только выкрикивали тотем при встрече с незнакомцем, но и таскали с собой его изображения. Так возникали местные божки-родоначальники: совы, медведи, соколы и прочие, и прочие, а далее, как предполагает Лоренц, не только античная и средневековая геральдика (сова — герб древних Афин), но и современная государственная и партийная символика. Моральные заповеди, из них первая библейская «не убий», распространялись только на соплеменников, прежде всего — соплеменных женщин и детей.

Встречаются два военных самолета. Как распознать, друг или враг? По опознавательным знакам. Ту же функцию выполняет и военный мундир. Чужой тотем снимает любые моральные запреты. «Если враг не сдается, его уничтожают».

5.3. И все-таки, может быть, Кант был прав?

Иммануил Кант предполагал, что у человека есть врожденное нравственное чувство. Мы уже обсуждали этот опрос в связи с проблемой альтруистического поведения в главе 3. Почему нам захотелось вернуться к этой теме еще раз? Признаемся: слишком уж тошно стало от собственных рассуждений об этнической вражде. Такая уж безнадега…

А правда ли, что на протяжении всей человеческой эволюции «свой — чужой» понималось только как «соплеменники и враги» или даже «соплеменники и вкусная питательная дичь»?

Действительно, у многих первобытных племен только убийство соплеменника расценивается как преступление, за которое карают, впрочем, обычно, не слишком жестоко (изгоняют, принуждают дать выкуп семье погибшего, которая, впрочем, имеет право на кровную месть). Лишь в исключительных случаях, например, у северо-американских индейцев юта, убийцы сами кончают с собой, хотя их никто к этому не принуждает.

Интересно, что в то же время у некоторых таких племен жестоко караемое преступление — убийство без искупительной жертвы и особых обрядов тотемного животного — мифического предка, например, у наших дальневосточных народностей — гольдов и орочонов, соответственно, тигра или медведя.

Судя по наблюдениям многочисленных путешественников, общавшихся с разными «дикими» людьми, отродясь не слыхавшими ничего о христианстве, Нагорной проповеди, библейской заповеди «не убий», подавляющее большинство этих «дикарей», были при надлежащем подходе искренне доброжелательны к чужакам, общались с ними, как нормальные люди с нормальными людьми.

Оказалось, с «дикарями» можно дружить! Среди них, как и среди прочих людей, есть добрые и злые, агрессивные и миролюбивые. Так просто «ни за что» они вовсе не всегда убивают человека совершенно им чуждого этнического типа. Прекрасный пример — похождения нашего Миклухо-Маклая. Его ведь папуасы тысячи раз могли убить, а не тронули!

Таких примеров — без числа! Скорее уж, немотивированные убийства — исключения из общего правила.

Антуан де Сент-Экзюпери пишет, что если в начале тридцатых годов его товарищи, иной раз, совершали вынужденную посадку в тогда еще совершенно диких дебрях центральной черной Африки, их, в худшем случае, обращали в рабство, но не убивали. Совсем другое дело — арабские религиозные фанатики где-нибудь вдали от колониальной полиции. Эти, подобно средневековым европейским христианам, истреблявшим «еретиков», считали убийство иноверца священным долгом.

Что же удерживало от убийства безоружного белого вооруженных людей с другим цветом кожи, живущих еще в каменном веке?

Рассказы недавно появившихся писателей-папуасов, австралийских аборигенов, микронезийцев не оставляют сомнений: в их селениях многие библейские заповеди почитались задолго до появления белых! Вовсе не существовало принципа «убей и сожри любого чужеземца». Напротив, почиталось гостеприимство. Все это — несмотря на постоянные межплеменные войны. Этническая вражда — инстинкт, просыпающийся у нормальных людей главным образом в ситуациях «стенка на стенку», «наши и они».

Мы уже писали об удивительно гуманном отношении к соплеменникам и даже к пришлым людям у еще недавно диких народов нашего Крайнего Севера и Дальнего Востока. В записках Д. Арсеньева можно прочитать о замечательно мудром и добром человеке Дерсу Узала, гольде, «дикаре». В США в свое время много писали об Иши, последнем уцелевшем из совершенно дикого индейского племени. Этот человек, вышедший к белым в Чикаго, буквально поразил всех, кто с ним общался, житейской мудростью и добротой. Теми же качествами прославился недавно умерший ненецкий художник и мудрец Тыку Вылка, самоучка, в детстве «дикарь», воспитанный такими же «нехристями» и «дикарями». Русские соседи на Новой Земле учились у него человечности!

Непостижимо!

Как это объяснить, исходя из представления, что люди от природы — людоеды, способные относиться по-человечески только к соплеменникам, да и то только потому, что за свинское поведение могут покарать?

Нет! Нравственное чувство — не продукт христианского воспитания. Оно дано человеку от природы! Будь иначе, не было бы ни библейских заповедей, ни Христа: некого было бы спасать. Не за кого было бы умирать на кресте. Наоборот, пожалуй. Современные условия жизни, резко отличающиеся от тех, в которых сформировался наш вид и возникла цивилизация, существенным образом изменили к худшему наше поведение. В нем появились патологические черты, навязанные средой: урбанизацией, научно-техническим прогрессом.

Этническая вражда, конечно, была издревле, но она давала себя знать именно в военных столкновениях между разными племенами, не распространяясь, однако, на повседневные личные контакты людей.

Это, кстати, подтверждают костные останки кроманьонцев рядом с неандертальцами в одних и тех же пещерах, наличие среди белых людей курчавых. Гримальдийцы — негроиды, когда-то жившие в Европе вперемешку с белыми, — подарили соответствующий ген белым людям. Гримальдийские гены ответственны также за наследственную болезнь- серповидноклеточную анемию и возникающий при ней иммунитет к малярии, наблюдаемый у некоторых белых.

И межплеменные торговые связи(обмен) существовали еще в каменном веке, что доказывают многочисленные археологические находки.

Античные писатели и философы задолго до новой эры писали о растлевающем действии на человека урбанизации и государства, о «золотом веке», высокой нравственности «варваров» по сравнению с тогдашними высокоцивилизованными людьми.

Мы слишком мало знаем о себе. Дела наши ныне из рук вон, но (мы это советуем и себе) не надо сгущать краски и драматизировать и без того неприглядную ситуацию! Несмотря на наше происхождение от слабовооруженных животных, человек от природы не так уж плох!

5.4. Молодежный бунт (по Конраду Лоренцу)

Начнем с короткой исторической справки.

С середины шестидесятых годов в слишком долго не воевавшей Европе и в США, а затем уж и у нас резко обострились вечно неблагополучные отношения «отцы — дети». Сперва молодежное движение приняло хулиганские формы. Началось поветрие нападений студентов на профессоров и вообще людей старшего поколения, которых оскорбляли, а иногда даже били или оплевывали, обвиняя в «реакционности». Зараз появилась своего рода эпидемия нарушений самых элементарных общественных приличий. Так, некоторые венские и стокгольмские студенты вздумали прилюдно отправлять естественные потребности и спариваться, объявляя такое поведение почему-то «протестом». Подчас доставалось в те годы и нашим диссидентам, высланным на Запад — «буржуйские прихвостни», «изменники».

Позже началось то, что потом назвали «студенческой революцией». 1968 год — массовые антивоенные выступления, нападения на полицию, манифестации под красным знаменем, портретами Мао, Сталина и Троцкого. Эпицентром этих событий стал Париж, где беснующиеся толпы молодежи заполнили центр города, затеяли баррикадные стычки с жандармерией и подожгли театр «Одеон».

В начале семидесятых наметилась резкая деидеологизация западного молодежного движения. Прежние кумиры, Г. Маркузе и другие идеологи «новой левой» были забыты. Появилось множество враждующих между собой группировок, отличающихся друг от друга манерой причесываться и одеваться, музыкальными вкусами, отношением к спиртному и наркотикам. Так возникли хиппи, потом панки, тедди бойз, рокеры, металлисты и так далее. Все эти движения в начале восьмидесятых перекинулись и к нам, где к ним добавились наши отечественные спартаковцы, люберы, скинхеды и другие.

Общая черта всех группировок — презрительное отношение к старшему поколению и всем его культурным ценностям. При этом не самое главное, носителями каких ценностей являются собственные родители: старшее поколение воспринимается как целое. Идеалом же становится вне этническая культура быстроходных мотоциклов, кинобоевиков, сленга, рока, марихуаны, мордобоя и жевательной резинки. В моде до распространения СПИДа была и так называемая «сексуальная революция».

Августовские события и распад Советского Союза вызвали у нас политизацию части молодежи. Некоторые хиппи, панки, металлисты, кришнаиты и многочисленная молодежь, не входящая ни в одну из группировок, стояли в «живом кольце» у Белого дома в 91 г., защищали его и в 93-м, участвовали в митингах и демонстрациях. Другие сменили шутовские одеяния и прически на камуфлированные куртки, кепи и бронежилеты многообразных национальных гвардий, казачьи мундиры, черные униформы и нарукавные повязки патриотических фронтов и нацистских партий. Эти почувствовали, что, наконец-то дорвались до долгожданного «настоящего дела»: жить не «просто так», а для чего-то, рисковать, подчиняться воинской дисциплине, стрелять по движущимся живым мишеням, чувствовать рядом с собой локоть боевого товарища. Жизнь для настоящих мужчин!

Одни уже повоевали в «горячих точках» и в Чечне, другие только готовятся, мечтают влиться в ряды борцов. Однако, прочие (пока, похоже, подавляющее большинство) о всем подобном даже не помышляя, учатся, подались в коммерцию или занялись рэкетом и бандитизмом.

На Западе молодежь в последнее время тоже политизируется, но там она теперь, в основном, поддерживает не левых, а право-экстремистские группировки. В объединенной Германии впервые после 1945 года возрождается национал-социалистическая идеология, преимущественно, правда, на Востоке.

Конрад Лоренц в «Восьми грехах цивилизованного человечества» следующим образом объясняет почему же в последнее время так испортились отношения «отцов» и «детей».

Издревле и до последних десятилетий в любой нормальной семье идеалом для детей был отец. Он пользовался непререкаемым авторитетом. Ему старались подражать. Так обеспечивалась преемственность поколений. На него и его друзей дети смотрели «снизу вверх».

Чувство уважения естественным образом распространялось и на других старших, в том числе учителей. Каждая здоровая семья представляла собой иерархически организованную социальную ячейку с «вожаком» и «территорией» (дом, квартира), притом это не мешало чувству сыновьей любви. Дети в подавляющем большинстве семей любили родителей и старших братьев.

Правда, давно известный факт — в шестнадцать-двадцать лет молодежь обычно начинает бунтовать против старших. Это нормальное инстинктивное поведение свойственно не только человеку, но и многим животным, заботящимся о потомстве. Биологический смысл бунта — отселение от родителей на новую территорию для поиска брачной пары, то есть ослабление внутривидовой конкуренции. С годами в норме люди остепеняются и вновь начинают чтить культурное наследие предков. Молодежный бунт полезен обществу как форма поведения, облегчающая эволюцию культуры и препятствующая ее застою.

В патологических случаях слишком длительного пребывания под крылышком родителей результат — хорошо известные психоаналитикам отклонения от нормы. Потомки вырастают чудаками, до старости плохо контактируют со сверстниками, становятся неудачниками в личной жизни. Часто у них на всю жизнь сохраняется чувство горькой обиды на давно умерших родителей.

Опасна и другая крайность.

В последней четверти двадцатого века на психике подрастающего поколения все больше стал сказываться эффект, названный австрийским психологом Рене Спитцем «госпитализацией», когда ребенок не приобретает совершенно необходимого образа духовно и физически высшего по рангу существа. Речь идет о патологических последствиях постоянной занятости отца, который, поздно приходя с работы, уже не в силах уделить внимание детям, поужинав, сразу же устраивается в кресле у телевизора, а затем отходит ко сну. Тот же эффект вызывают неблагополучные семьи, где родители пьют или экономически независимая жена грубо оскорбляет мужа при детях, а сама до роли «лидера» не дотягивает.

Ребенок без нормального «рангового порядка» в семье начинает преждевременно ощущать себя лидером группы. К тому же современное воспитание и дома, и в школе сводится к стремлению во всем потакать детям, удовлетворять любые их прихоти и всеми возможными способами давать им понять, что они ничуть не глупее взрослых.

У ребенка развивается невротический комплекс презрения к родителям и учителям, чье духовное превосходство он по младости лет не в состоянии оценить. Те и другие представляются ему глупыми и безвольными ничтожествами (не исключен, впрочем, случай, что они действительно таковы). Вместе с родителями отрицается вся система культурных ценностей старшего поколения, ей на смену приходит политическая антикультура комиксов и телевизионного кича. Невежество порождает тягу к мракобесию, а в последнее время также к пропаганде демагогов, разжигающих этническую вражду. Шовинизм нового типа прекрасно уживается с отрывом от национальной(как и любой другой) культуры.

Чтобы внести полную ясность в точку зрения Конрада Лоренца, предоставим слово также ему самому. (K. Lorenz. Die acht Todsunden der zivilisierten Menscheit. Munchen, 1973. Перевод см. «Вопросы философии», 1992, N3).

Без рангового порядка не может существовать даже самая естественная форма человеческой любви, соединяющая в нормальных условиях членов семьи; в результате воспитания по пресловутому принципу «non frustration» — «без ущемления» тысячи детей были превращены в несчастных невротиков.

…В группе без рангового порядка ребенок оказывается в крайне неестественном положении, поскольку инстинктивно (таков уж закон поведения всех социальных животных, включая человека) стремится занять предельно высокий ранг, тираня для этого родителей. Они же не сопротивляются, вызывая тем самым у ребенка противоестественное в его возрасте ощущение, что он — лидер группы, а родители — подчиненные особи! В результате, ребенок чувствует себя не защищенным, лишенным поддержки сильного «вожака» и, соответственно, как бы занимает «круговую оборону», начинает воспринимать всех сверстников и других чужих людей как потенциальных врагов. Поэтому «безфрустрационных» детей обычно никто не любит. Коллектив их сторонится.

Отыскивая лидера, ребенок все дальше заходит в своей агрессии против родителей и наставников, «выпрашивает оплеуху», как это прекрасно определено в баварско-австрийском диалекте. Когда вместо инстинктивно, подсознательно ожидаемой ответной реакции («оплеухи») он наталкивается на резиновую стену спокойных псевдо-рассудительных фраз, родители вместе с их культурой, взглядами и так далее утрачивают всякий авторитет.

Человек никогда не отождествляет себя с порабощенным и слабым; никто не позволит такому наставнику предписывать себе нормы поведения и, уж конечно, не признает культурными ценностями то, что он почитает. Усвоить культурную традицию другого человека можно лишь тогда, когда любишь его до глубины души и при этом смотришь на него снизу вверх. И вот — устрашающее количество молодых людей вырастает теперь без такого «образа отца». Настоящий отец слишком часто для такого образа не годится, а уважаемый учитель не может его заменить из-за массового производства в школах и университетах.

Лоренц далее с болью пишет о том, что гонка за деньгами и суета — подлинные этические основания для того, чтобы молодые люди отворачивались от культуры отцов. Беда, правда, что при этом они заодно с бессмысленным и уродливым отбрасывают как ненужный хлам сокровища духовной культуры.

Молодежь пребывает в состоянии активного поиска предлога для агрессии. Это — тоже инстинктивное поведение. Где нет группы, к которой можно примкнуть, всегда есть возможность составить себе «по мере надобности» новую группу… Выбросив за борт культуру отцов, молодые люди подыскивают себе разного рода заменители, точно так же, как это происходит с половым влечением. Отождествление с национальной культурой замещается отождествлением с какой-либо более или менее преступной группировкой, в том числе — с группировками наркоманов и воинствующих экстремистов или хулиганов. Примеры: две борющиеся шайки из мьюзикла «Вестсайдская история». Они были созданы с единственной целью — служить друг для друга объектами коллективной этнической агрессии.

Ненависть действует хуже, чем полная слепота или глухота, потому что она извращает и обращает в противоположность все увиденное и услышанное. Что бы вы ни сказали бунтующей молодежи, чтобы помешать ей уничтожать ее собственное ценнейшее достояние, можно предвидеть, что вас обвинят в ухищрениях поддержать ненавистный «истэблишмент». Ненависть не только ослепляет и оглушает, но и невероятно оглупляет… Трудно будет внушить им, что культура может угаснуть, как пламя свечи.

Следует отметить, что эти мысли высказаны Лоренцем в 1963–1973 годах — во времена ужесточения борьбы с диссидентами в Советском Союзе, вступления наших войск в Прагу и усиления левого молодежного движения на Западе. В последующие двадцать лет ситуация, как все мы знаем, существенно изменилась к худшему. Все больше на психику людей влияют электронные средства массовой информации. Телепрограммы формируют в сознании детей и подростков, лишенных внимания родителей и проводящих ежедневно многие часы перед экраном, «образ лидера».

«В заэкранье» появляется фиктивная социальная группа — заменитель семьи, суррогат отца — фиктивный лидер, идеал, здоровенный детина с непрерывно строчащим автоматом, гранатами за поясом и парой ножей, которые то и дело вспарывают человеческую плоть. Герой рычит и, напрягая гигантские бицепсы, мечется по экрану в окружении окровавленных расчлененных трупов и визжащих голых женщин.

Виденное на экране по возможности переносится в житейскую практику. Дети, воспитанные телевизором и компанией сверстников, таких же жертв телевизионного бума, в культурном отношении стоят ниже, чем даже бунтарское поколение их родителей, некогда ужасавшее К. Лоренца. Такие дети — питательная среда для бацилл фашизма. На Западе возрождению фашистской идеологии пока хотя бы в какой-то мере препятствуют высокий уровень жизни и резкое повышение качества педагогической работы с детьми. У нас такие препятствия отсутствуют. Благодаря экономическому кризису, если он затянется, наша молодежь может оказаться еще более восприимчивой к нацистской идеологии, чем то поколение немцев, при котором пришел к власти Гитлер.