Этот неистовый русский

ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ

Ранней была четвёртая военная весна на Западном фронте. Бесконечные дожди, зарядившие в середине марта, размыли землю. Жидкая, вязкая грязь остановила войну. Выдохшиеся в бесплодных атаках армии отсиживались в мокрых окопах, отдыхали. Солдаты радовались дождю, давшему им небольшую передышку, увеличивающему их шансы выжить в этой опостылевшей и ненужной им войне.

И в этот день, как и вчера, начался дождь. Начался, словно услышал тысячи молитв, просивших бога послать его. Сидеть в мокрых окопах всё же значительно лучше, чем гибнуть на сухой от солнца нейтральной полосе.

Рядовой первого класса 17-го линейного полка французской армии парижанин Поль Матье заступал на пост ровно в полночь.

Капрал — разводящий, невыспавшийся и злой, на прощание ткнул Поля кулаком в бок.

— Смотри, Матьё, боши не спят, если же ты вздумаешь дремать на посту, я поломаю тебе рожу, верблюжий недоносок.

Поль промолчал. Ему было лень ругаться с капралом.

— Понял?

— Ладно, следи за собой, когда пойдёшь в сортир.

— Ну, ну, ты!

Он слышал, как прочавкали в окопе шаги разводящего. Сейчас капрал залезет в блиндаж, закурит трубку… Чертовски хотелось курить. А может, попробовать? Нет, опасно. Командир роты капитан Перье лазит по окопам. Увидит — не вылезешь из ночных дежурств.

Внезапно дождь прекратился. Сырой ветер с моря разогнал тучи. Над окопами повисла луна, огромная, как фонарь на площади Этуаль.

Поль, прислонившись к стене траншеи, сосал пустую трубку. Тишина.

До смены далеко. Часа полтора ещё. А может, присесть на дно траншеи и попытаться раскурить трубку?

И вдруг… Он почувствовал всем существом своим, что в этой ночи есть ещё кто-то. «Немецкая разведка?»

Поль отошёл на несколько шагов вглубь траншеи и взял винтовку на изготовку.

Точно, ползут! Он уже отчётливо слышал, как чавкает грязь под тяжестью человеческого тела. Горячая волна ярости захлестнула его, он повёл стволом в сторону шума и выстрелил.

Грохот винтовки разорвал ночную тишину. Траншея ожила. Раздались свистки сержантов, обрывки команд, топот сапог и звон оружия.

— Первая рота, в ружьё!

На левом фланге, словно спросонья, лихорадочно забился пулемёт.

К Полю подбежал сержант Боригар.

— Что там, Матьё?

— Ползут, сержант… — Поль не успел договорить, как почти у самого окопа услышали срывающийся голос.

— Не стреляйте, не стреляйте! Я русский офицер. Бежал из плена.

— Русский офицер? — удивился сержант. — Ползите сюда. А вы, ребята, будьте наготове, знаю я эти штучки бошей!

Через бруствер, тяжело дыша, перевалил человек.

— Кто вы такой? — строго спросил сержант.

— Русский офицер, бежал из плена, отведите меня к командиру роты.

Капитан Перье встретил задержанного холодно. Он брезгливо, двумя пальцами, взял его документ, повертел в руках, пожал плечами и бросил на стол.

— Садитесь.

Капитан подвинул ему табуретку.

— Рассказывайте.

— Я прапорщик 184-го Ундомского полка Аркадий Харлампиев, бежал из офицерского лагеря в Эльзасе. Я семь суток почти ничего не ел.

Капитан удивлённо поднял брови. Русский говорил на прекрасном французском языке, с парижским акцентом.

— О, мосье, вы говорите как истинный парижанин.

— Я пять лет, капитан, жил во Франции, в Париже, учился в Школе изящных искусств.

— Минутку, мосье. Вестовой, немедленно принеси поесть господину русскому офицеру и коньяка. Отдыхайте, мосье Харлампиев, утром мы вас отправим в штаб бригады.

Командир бригады, тучный багроволицый генерал, с изумлением глядел на человека в грязной, рваной неизвестной форме.

— Вы герой, мосье, рад пожать руку доблестному офицеру союзной армии. Но ваш вид…

— Я полз на брюхе из Эльзаса.

— О бедный, отважный русский! Скорее, скорее в ванну и переодеться.

Аркадий чуть не заснул в ванне. Господи, какое наслаждение сбрить щетину, надеть чистое бельё! Аркадий взглянул на себя в зеркало. Из синеватого полумрака глядел на него худощавый французский офицер без погон и в кепи, лихо сдвинутом набекрень. Аркадий снял китель, отцепил от своей гимнастёрки погоны, аккуратно вытер их и прикрепил на французский мундир.

Вот так-то лучше!

После обеда командир бригады, крепко пожав ему руку, сказал:

— Мы снеслись с вашим военным атташе генералом Игнатьевым. Он ждёт вас в Париже. Моя машина к вашим услугам.

— Мерси, генерал.

Огромный зелёный «ситроен» на рассвете ворвался в Париж. Оглушительно чихая в узеньких улочках предместья, он наконец выскочил из лабиринта улиц на Рю де Гринель, где помещалась канцелярия русского военного атташе.

«Вот мы и вновь встретились с тобой, Париж! Ты всё такой же гостеприимный и изящный. Всё те же ажаны на углах, всё те же тележки зеленщиков, так же, как флаги, висят на окнах матрасы».

Машина затормозила.

— Приехали, лейтенант, — улыбнулся шофёр, — желаю удачи.

В канцелярии Харлампиева встретил дежурный ротмистр. Не дослушав рапорта, он поманил Аркадия за собой.

В небольшом кабинете навстречу Харлампиеву поднялся огромного роста красавец генерал.

— Ваше превосходительство, честь имею явиться, командир второй полуроты первого батальона 184-го Ундомского полка, прапорщик Харлампиев, бежал из плена!

— Похвально. Очень похвально, прапорщик. Во-первых, позвольте поздравить вас с праздником, с русской революцией.

— Как революцией? Когда?

— В феврале. Царь низложен, власть в России принадлежит народу.

— Ваше превосходительство…

— Э-э-э, не так, прапорщик. Теперь зовите меня «господин генерал». Да вы присядьте, расскажите о себе.

Через два часа Харлампиев вышел из канцелярии военного атташе. Граф Игнатьев своей любезностью очаровал Аркадия. Ему выдали жалование за всё время плена, русский паспорт, офицеры канцелярии подобрали ему новую форму.

Он идёт, позванивая шпорами, придерживая левой рукой шашку, бьющую по сапогам. Он опять идёт по Парижу. Нужно непременно найти Гастона.

Вот она, маленькая улочка, на которой живёт его тренер. У дверей дома Аркадий на секунду остановился, перевёл дыхание. Старина Гастон! Сколько лет прошло с того летнего вечера, когда Гастон провожал его на Северном вокзале! Защемило в груди, глаза стали влажными.

«Фу ты чёрт! Совсем паскис. Того гляди заплачу…»

Аркадий поправил портупею и нажал на ручку двери. Где-то в глубине звякнул колокольчик.

Консьержка в засаленном халате выросла на пороге. Она подозрительно оглядела военного в незнакомой форме.

— Что угодно, мосье?

— Мосье Тиль дома?

— Нет, господин Гастон в это время всегда пьёт пиво в кафе на углу. А кто вы такой, мосье?

— Я русский офицер, его давнишний друг.

— О, русский, — консьержка расплылась в улыбке, — конечно, конечно. Мосье Гастон будет очень рад.

— Спасибо, мадам, до свидания.

Вновь коротко звякнул колокольчик. Как он мог забыть любимое кафе Гастона! Ну конечно же, сейчас время аперитива! Гастон там пьёт своё пиво и спорит о политике. Его столик у самого окна, в углу. Как он мог это забыть!

Гастон сидел за тем же самым столиком. Аркадий, нарочно громко звеня шпорами, под изумлённые взгляды посетителей прошёл в угол, к столику Гастона. Старый тренер не поднял головы: мало ли кто из тыловых пижонов звенит шпорами!

— Здравствуй, старик.

Гастон поднял голову. Нет! Не может быть!

— Аркадий, мой мальчик, ты не забыл старика!

Они крепко обнялись.

— Арни, — крикнул Гастон хозяину, — шампанского, у меня сегодня праздник!

Шли дни. Каждый из них был мучительно долгим для Аркадия. Об отправке в Россию нечего было и думать. Немецкие подводные лодки блокировали все водные пути. А телеграф ежедневно приносил из России самые невероятные вести. На Родине творилось что-то не совсем понятное. Это ещё мучительнее заставляло рваться домой. Как же ему не повезло! Столько лет мечтать о революции, надеяться одним из первых быть на баррикадах и вдруг ранение, плен. Правда, во Франции была частичка России — экспедиционный корпус, но после революции обстановка в нём была очень напряжённая. Солдат разоружили и заперли в лагерь, а офицеры пропивали в борделях и ресторанах казённые суммы, оправдывая репутацию «русских бояр».

Деньги, выданные в канцелярии русского атташе, кончались. Но, как всегда, на выручку пришёл старина Гастон: он разыскал Вагнера, и Аркадий вновь подписал контракт.

Военный мундир был спрятан в шкаф, шашка повешена на угол всё той же старой комнаты на улице Мари. Теперь солнце, падая на её эфес, делало оружие единственно красивой и дорогой вещью в каморке под крышей.

Тренировки были тяжёлыми. Сказывались ранение, двухлетний перерыв, плен, недоедание. Но Аркадий работал с необычайным упорством. Ежедневно он чувствовал, как мышцы наливаются приятной силой, становятся упругими и эластичными. Постепенно возвращались утраченная резкость, подвижность, реакция, игровое мышление.

Но Гастон был недоволен. Рано. Надо подождать. Шарль Лампье не может проиграть первой встречи. И снова Аркадий работал на «лапах» и нещадно колотил «грушу», снова гимнастика и пробежки по Булонскому лесу.

— Рано, — говорит Гастон, — пусть сначала войдёт в форму, тогда…

Вагнер не спорил. Он слишком хорошо знал, что будет тогда. О, Вагнер верил в звезду Шарля Лампье и опыт Гастона!

«Париж остаётся Парижем», — играли на каждом углу уличные оркестрики. Ни война, ни тысячи убитых не повлияли на настроение вечного города. В салонах мод умопомрачительные манекенщицы демонстрировали миллионные туалеты, в театрах муссировалась проблема пола, кинематограф показывал зрителям весёлые похождения зуавов. Город спешил жить, алчно, жадно. Неизвестно, что будет завтра. Ведь Париж под прицелом «Большой Берты», немецкие аэропланы прорываются почти к самому городу. На фронте гибнут ежедневно сотни мужчин. Парижанки укоротили юбки. В роскошных кабаках новшество — американский джаз. Город наводнили американцы. У них много денег и энергии. Они продают и покупают, делают деньги. Они хотят вина, женщин, нервощекочущих зрелищ. В старушку Европу приехали американские боксёры. О, это были решительные молодые люди! Они ломали установившиеся традиции. Победитель получает всё! Все до копейки деньги за встречу. Условия были настолько непривычны и жестоки, что многие боксёры просто отказывались работать с американцами. Они не хотели рисковать. Кулаки у гастролёров были внушительными. Европейской школе бокса они противопоставляли силовой многораундовый бой.

Чемпион Америки в среднем весе Дуглас Темплиер остановился в лучшем парижском отеле «Адмен». Уже пять дней он в Париже, а контракт на встречу так и не подписан. Дуглас нервничал. Поездка в Европу должна была поправить его дела. В Штатах ему последнее время приходилось нелегко. Он прекрасно знал,

Американец отступил. Аркадий шагнул вслед за ним. Шаг — удар, ещё шаг — ещё удар. Теперь наступал он. Дуглас вынужден был уйти в защиту.

Гонг!

В синем углу: «Наступай, наступай. Я понял тебя. Он уже привык. Ты молодец, малыш».

В красном углу: «Он однообразен и плохо работает левой. Отдохни этот раунд. Пусть он потешится. Вымогай его».

И опять финт левой, правой в лицо. И опять Дуглас привык. Он работал спокойно, с некоторой снисходительностью. Мол, бей, бей, посмотрим, что будет дальние.

Аркадий опять пошёл в атаку. Левой по корпусу. Дуглас даже не изменил положения рук. Правой…

Противник перчатками закрыл лицо. Тогда правая рука Аркадия резко изменила направление и — мощный удар по печени американца.

Дуглас взмахнул руками, словно собрался прыгнуть в воду, и неуклюже, боком повалился на пол.

Он не встал и после счёта «Аут!» Дуглас пришёл в себя только в раздевалке.

И опять имя Шарля Лампье появилось на страницах французских спортивных газет. И опять к Вагнеру посыпались письма от хозяев клубов и менеджеров с деловыми предложениями.

Ну, кажется, что ещё надо человеку? Газеты о нём пишут, деньги есть, о куске хлеба думать не надо. Сиди себе на берегу Сены да рисуй потихоньку. Кончится война, устроишь свою выставку. Райское житьё! Сиди рисуй да слушай шёпот реки и дыхание Парижа.

Аркадий не мог рисовать, не мог спокойно сидеть у Сены. Он рвался домой. Раньше всех он приходил к газетчику на улице Мари. Но что можно было понять из репортажей французских газет? Ничего. «Наступательный дух русской армии по-прежнему велик», «Новое демократическое правительство стоит за войну до победного конца», «Немецкие шпионы сеят смуту».

Уж лучше и не читать эти газеты, всё равно ничего не поймёшь! Но жить без вестей с Родины? Это ещё хуже.

И бюро военного атташе стало для Аркадия маленьким российским островком. Истосковавшийся на чужбине, он тянулся к соотечественникам. Русский язык, русские буквы на документах, воспоминания. Сотрудники Игнатьева привыкли к нему, дружно ходили «болеть» за Аркадия, просили иногда помочь разобраться в бумагах, а главное — сообщали о событиях в России. Но эти люди, оторванные от Родины, пусть даже по-своему честные, сами не могли разобраться в происходящем, сами находились в томительном ожидании событий.

Однажды Аркадий после тренировки забежал к военному атташе. Игнатьева не было. Харлампиева встретил ротмистр Ознобишин. По выражению его лица Аркадий понял, что случилось что-то очень важное.

— Николай Николаевич, в чём дело? На вас лица нет.

самая обыкновенная, пахнущая кошками и помойными вёдрами.

«Не очень, видно, влиятелен-то», — подумал Аркадий.

Он поднялся на третий этаж. Вот дверь с номером семьдесят девять. Аркадий позвонил. Дверь распахнулась сразу же, будто кто-то уже стоял за ней, ожидая его звонка.

— Прапорщик Харлампиев?

— Да.

— Господин полковник ждёт вас.

Аркадий повесил шляпу на обломок оленьего рога, поставил в угол трость. Прихожая, как у дантиста средней руки. Пыльные чехлы, сломанная вешалка, на стенах тусклые фотографии.

— Чушь какая-то. Прямо пещера Лихтвейса!

Он одёрнул пиджак, постучал в дверь.

— Да, прошу, — отозвался приятный баритон.

Аркадий вошёл. Комната чем-то напоминала штаб. Посередине стол. Карты на стенах. Портрет Николая в траурной рамке. Аркадий не поверил своим глазам, за столом сидел самый настоящий русский полковник с гвардейским шифром на погонах. Вид его, да и вся эта комната с огромной картой, утыканной флажками, с портретом Николая, были настолько нелепы здесь, в Париже, что Аркадий не мог подавить улыбку.

— Я не понимаю вашего веселья, прапорщик, — полковник встал. — Здесь штаб. Да, штаб одного из центров борьбы с большевизмом.

— Чем могу быть полезен вам, господин полковник?

— Не мне, не мне, прапорщик. Родине нашей. Измученной, исстрадавшейся Родине.

— То есть как?

— Вы, боевой офицер, спрашиваете меня об этом? Не ожидал. Неужели вам не ясно, как мы, военные, можем помочь России? — полковник сделал паузу, поднял руку. — Только мы, солдаты, спасём нашу Родину. Долг каждого офицера — взять в руки оружие.

— Я не понимаю, полковник, против кого я должен обнажить оружие?

— То есть как? Против большевиков, врагов всего цивилизованного человечества.

— Говоря о большевиках, вы, видимо, имеете в виду русский народ…

— Что за разговоры, прапорщик? Как вы смеете называть народом банду немецких шпионов, людей, изменивших государю, предавших союзников?

— Я хотел бы узнать, кто уполномочил вас говорить со мной.

— Я уполномочен главнокомандующим вооружённых сил юга России…

— А у вас что, в каждой части России есть армия?

— Молчать! — полковник шагнул к Аркадию. Шпоры его угрожающе лязгнули. — Вы не офицер, вы позорите доблестное русское офицерство, вы трус!

Аркадий почувствовал, как его кулаки налились. Ненависть комком поднялась к горлу.

— Слушай, паркетный шаркун, — он схватил полковника за китель, — ты сам воевал когда-нибудь? А? Воевал? Штабная сволочь! А армия твоя — сброд. Вас же раздавят как мух. Понял? А я не трус. Я просто по другую сторону баррикады. Понял?

Он толкнул полковника. Толкнул, не рассчитав сил, и тот, сбив по дороге стул, с грохотом отлетел в угол и распластался на полу.

Аркадий выскочил в коридор. Сорвал шляпу, схватил трость. Он успокоился только на улице. Какая сволочь! Вербует людей! Против кого хочет воевать этот полковник? Против ребят-деповцев из Смоленска, против Ильина, против доброго старосты, грузчиков с Рачевки… Какая сволочь! Нет, хватит, бокса, Парижа! Деньги есть, пора пробираться домой…

Два разговора, происшедших приблизительно в одно и то же время.

Первый в кафе «Ротонда».

— Ты, пойми, Гастон, я больше не могу. Мне нужно домой.

— Ты чудак, Аркадий. Домой через фронт? Каким образом?

— Безразлично. Только домой.

— Хорошо, малыш, у меня есть друг в префектуре, он постарается достать тебе пропуск до Эстонии.

Второй — по телефону.

— Алло!

— Он в «Ротонде».

— Один?

— Нет, с ним ещё кто-то.

— Подождите, пусть останется один.

— Слушаюсь.

— Только чтобы всё было чисто.

— Не извольте беспокоиться, господин полковник.

— С богом.

— Значит, до завтра, Гастон, — Аркадий пожал руку тренеру и зашагал в сторону улицы Мари. Он ходил, как истый парижанин, проходными дворами, экономя время. И сейчас он свернул на улицу Гранд Бательер, оттуда через лабиринты Центрального рынка к себе на Монмартр. Около Пассажа его встретили двое. Они стояли, загородив улицу. Аркадий оглянулся: сзади подбегали ещё двое. Теперь он стоял окружённый со всех сторон.

— Ну-с, господин большевик, поговорим, — придвинулся к нему один в котелке, низко надвинутом на глаза. Он взмахнул тяжёлой тростью. И рухнул: кулак Аркадия точно пришёлся по челюсти.

Аркадий прыгнул вперёд. По плечу больно ударили чем-то тяжёлым. Но он не останавливался, он бежал.

Сзади зловеще грохнул выстрел из офицерского нагана. Потом ещё, ещё. Сорвало шляпу. Где-то начали перекликаться трели полицейских свистков. Он нырнул в лабиринты Центрального рынка…

Ночевал Аркадий у Вагнера. Вызванный по телефону Гастон принёс его вещи. Он же и рассказал, что Аркадия ищет полиция. Деникинская контрразведка сообщила, что бывший прапорщик Харлампиев — агент большевиков.

В тот же день Вагнер достал Аркадию паспорт и пропуск в Эстонию.

А на следующий день вечерним поездом с Северного вокзала уехал некто Кольберг, спортивный импрессарио, совладелец Ревельского «Бокс-клуба».