Этрусский Сетхлан — бог уз и оков: к возможности индоевропейского объяснения имени

В двух работах последних лет я писал о присутствии в этрусской ономастике – в том числе, и в теонимике – восточно-балканских элементов, отмеченных фонетическими и морфологическими особенностями, характерными для фракийского языка [Цымбурский 2003; Цымбурский 2006]. Случай же, который я рассмотрю в нынешней статье, несколько иного рода – для обсуждаемой этрусской формы не известен точный балканский прообраз, но косвенные соображения позволяют предполагать в ней индоевропеизм с фракийскими словообразовательными аналогами.

Имя этрусского бога-кузнеца Сетхлана засвидетельствовано рядом надписей при мифологических изображениях. Самая ранняя из них – это форма Śeθilanś на сердоликовой гемме V в. до н.э. из Тарквиний (NR 1129). Позднее, в новоэтрусскую эпоху имеем начертания на расписных реверсах зеркал – Śeθlans в тех же Тарквиниях, на севере в Клузии и на одном зеркале неизвестного происхождения, Seθlanś в Арреции, а кроме того отклоняющийся от того, что видим собственно в Этрурии, вариант Setlans на зеркале из Коркиано в области фалисков (NR 971) [ThLE I:290,312,319; ThLE II:43].[1]

Гемма со старейшими письменным упоминанием Сетхлана представляет бога перед кузнечным горном. На зеркалах он выступает как субститутом греческого Гефеста в сюжетах известных из греко-римской словесности, так и участником эпизодов, вроде бы в ней не отмечаемых. То он двойным топором разбивает голову громовержцу Тинии (=Зевсу), высвобождая заключенную в ней богиню Менрву (=Афину) [GK 66]. То вместе с демоном Трету освобождает богиню Уни (=Геру) от волшебного трона, к которому она, прогневив Сетхлана, была намертво привязана по его воле [GK V, 49] (сюжет известный по Liban.Nar. 7; Paus. I, 20; Hyg.fab.1669; более сомнительно предположение, что сцена представляет, наоборот, привязывание Уни к трону Сетхланом и его помощником). При поддержке некоего персонажа по имени Etule (может быть, греч. Αἰτωλός «Этолиец»?) Сетхлан стреноживает летучего коня Пегаса (Pecse) [GK 2342]. Толкование двух других картинок, где Сетхлан фигурирует в группах божеств [GK 90; NR 97] довольно спорно [Pfiffig 1975:302; Ambrosini 1996]. На одной из них я ниже остановлюсь особо.[2]

Этимологические «разъяснения» имени Сетхлана в научной литературе разноречивы и не слишком правдоподобны. Так, В.Георгиев отстаивал его отождествление с эпитетом фракийского бога-всадника Хэроса Σουιτουληνός [Георгиев 1977:33,61] – что маловероятно, так как этрусский нормально сохраняет анлаутное sv- – ср.этр. svalce «прожил», родовые имена Sveicia, Sveitu, Svenia, Svestnei и т.д. [ThLE I: 320-321]. Ф.Альтхайм сближал этрусский теоним с именем финикийского царя Σέθλος, которое согласно [Schol. Od. IV,618], якобы представляло местный прототип упоминаемого в этом стихе «Одиссеи» греческого прозвания сидонца Φαίδιμος, то есть «Сиятельный» (по [Pfiffig 1975:302] ). П.Кречмер курьезно возводил Śeθlans к лат. situla «ведро», «ковш» в качестве прозвания бога-жестянщика, бога изготовителей ведер, «der Gott der Eimerfabrikanten» [Kretschmer 1954]). К.Паули и Э.Физель толковали его сразу через греч. σίδηρος «железо» и название обильного рудами острова у берегов Этрурии Αἰθάλεια, ныне Эльба, восстанавливая якобы обозначавшую «железо» «пеласгско-этрусскую» праформу *śeiθala [Fiesel 1923].

Мне же, при обсуждении этого имени, хотелось бы с самого начала обговорить два формальных момента – связанные, во-первых, с его корневым вокализмом, а во-вторых – с его словообразовательным строением. Все известные до сих пор фиксации теонима относятся, как мы видели, либо к новоэтрусскому времени, либо самое раннее к У в. до н.э., своего рода переходной фазе между архаическим и новоэтрусским языковыми состояниями, серьезно различающимися в плане вокализма. Среди таких различий – хорошо прослеживаемая фонемная нейтрализация противопоставления дифтонгов [ai] и [ei] и монофтонга [e] [Pfiffig 1969: 34-35; Rix 1984]. Так имеем колебания в передачах новоэтр. ais~eis «бог», aiser~eiser «боги», в именах вроде Laive~Leive~Leve, Caicna~Ceicna~Cecna, Aivas «Аякс»~Eivas~Evas, Craica «Гречанка» (когномен, У в.до н.э.) ~ Creice «Грек» (когномен) (все формы здесь и далее сверены по [ThLE I; ThLE II]).[3] Правда, Рикс в работе 1984г. пытался ограничить переход [ei] > [e] позицией перед –v-, но его опровергают многочисленные ономастические примеры, ср. новоэтр. Neipur~Nepur, Sveitu~Svetu, архаич. Teiθurnasi (дат.падеж)~новоэтр. Teθuria, архаич. Paiθuna > новоэтр.Peiθna~Peθna[4], также отмечавшиеся когда-то самим Риксом факты монофтонгизации исхода женских имен на –ei[5]

Теперь о словообразовательной структуре теонима Śeθ(i)lans. Неоспоримо, что в этрусском словаре он стоит рядом с божественными именами типа Cilens, Fufluns, Leθns (Leθams), Selvans, Velχans [Pfiffig 1969:77], присоединяющими к основам на –n формант - s, который переходит также и в косвенные падежи (родит. падеж Fufluns(u)l, Leθamsul, Neθunsl, Selvans(e)l). Особенность формы Seθ(i)lans в том, что это единственный во всем этрусском тезаурусе пример суффиксальной цепочки или сложного суффикса с нанизыванием формантов –(i)l-an-(s). Правда, этрусская антропонимика знает ряд когноменов с исходом на –l-ane [ThLE III:31,65, 76], ср. такие пары имен, как Nevtni:Nevtlane, Stati:Statlane, Uti:Utilane и т.д. Но в этрускологии считается, что образования на –ane в этом языке – индоевропейского (конкретно – италийского) происхождения (-ane<итал. –ānus), а группа с конечным –l-ane объединяет когномены, построенные по разным этрусско-италийским моделям. Например, этр. Ucrislane передает лат.Ocriculanus, этникон от топонима Ocriculum. Этрусское соотношение Uvie:Uvilane расценивается как отражение италийского соотношения Ovius (родовое имя) : Ovillanus (этникон) с предполагаемым связующим звеном в топониме *Ovillae по типу другой, полностью засвидетельствованной цепочки Bovius:Bovillae:Bovillanus [Rix 1963:307-310]. С другой стороны в этр. Arnzlane(s) налицо когномен, образованный от Arnzile, уменьшительной формы к личному имени Arnθ с суффиксом, возможно, италийского генезиса –ile (= лат.illus?), нанизанным на этрусский тождественный по функции суффикс -za, который представлен в популярном имени-деминуитиве Arnza ( o типе «удвоенных уменьшительных» на –zile в этрусском см. [Pfiffig 1969:167]). В отличие от этих «италоидных» имен консонантные теонимические основы на –n(s) представляют модель исконно-этрусскую, по которой иногда переоформляются даже индоевропейские италийские образования: например, этр.Neθuns, которое отражает италийское *Neptūnos (лат. Neptunus), родственное индоиранскому прозванию бога – «Порождения Вод», вед. Apā́m Nàpāt, авест. Apąm Napå [Ernout, Meillet, 1951:778] В рамках этой модели, повторяю, Śéθlans структурно стоит особняком – но и объяснять его через когномены на - lane очень затруднительно.

Между тем, хотя Георгиев, сближая Seθlans и фрак. Σουιτουληνός, явно ошибался этимологически, однако частичным извинением этой ошибки может служить подмеченное им сходство словообразовательного типа теофорных обозначений в двух языках. Среди огромного количества фракийских прилагательных, в том числе эпитетов богов с суффиксом –ηνός – очень часто, но отнюдь не всегда образуемых от местных названий (ср. например, функциональный эпитет Аполлона Σπινδεηνός «Сияющий» при лит. spindė́ti «сиять» [Георгиев 1977:179]), формы на –λ-ηνός образуют подгруппу, отмеченную явным преобладанием теофоров. В этой подгруппе на два простых этникона Αρδιληνός и Στρονυληνός (по тезаурусу Д.Дечева [Detschev 1976]) фиксируются шесть прозваний богов: Гера Αρμουληνή, Аполлон Κερμιλληνός и Ρανισκεληνός, Дионис Ουερζεληνός, Сабазий Αρσιληνός, упоминавшийся Хэрос Σουιτουληνός [Гиндин 1981:33]. В 1960-х болгарский исследователь И.Галабов писал о том, что популярнейший во Фракии тип адъективов на –ηνός может расцениваться как позднейший в сравнении с редкими именами, оформленными суффиксом –ανός и отмечаемыми на перифериях фракийского ареала – как западной (этнонимы Δάρδανοι, Ἀλβανοί) так и восточной (этниконы типа Αρβιλλανός, Δραδιζανός, Ρακηλανός в Пропонтиде, Δελκανός на Черноморском побережье). По мнению Галабова, вариант –ηνός утвердился вторично в результате фонетического перехода ā>ä на большей части территории Фракии [Гълъбов 1963:39-40, 60]. Таким образом, по своему строению этрусский теоним Seθ(i)lans впрямь схож с фракийскими прозваниями богов наподобие Αρμουληνή, Αρσιληνός или Σουιτουληνός, если учитывать восстанавливаемое, согласно Галабову, древнейшее звучание их суффиксального оформления: *Armulānā,*Arsilānas, *Svitulānas.[6]

Переходя теперь к возможной внутренней форме имени Сетхлана, я обратил бы внимание на то, что из четырех надежно толкуемых сюжетов с участием этого бога в Этрурии, в одном случае налицо мотив связывания коня, в другом – связывание или сковывание и последующее освобождение богини, в третьем – высвобождение другой богини, заточенной в голове Бога Грома, и лишь четвертая картинка представляет Сетхлана собственно за кузнечной работой. Сетхлан этрусских художников – прежде всего, бог, связывающий, налагающий узы, и он же – бог, снимающий их, дарующий высвобождение. Конечно, подобные свойства присущи и греческому Гефесту, - чтобы в этом увериться, достаточно истории с привязанной к трону Герой. Вспомним также эсхиловского «Прометея прикованного», где бог-кузнец, скорбя и против воли, надевает цепи на титана. А особенно – песню Демодока из «Одиссеи» (УШ, 266-366) о Гефесте, по подсказке Гелиоса уловившем неверную супругу Афродиту и ее любовника Ареса в свои узы (δεσμοί, в переводе В.А,Жуковского – «сети»), которые «ни развязать, ни разорвать», «подобные тонкой паутинке, так что их никто бы не заметил даже из бессмертных богов» (275-276), но расторгаемые лишь магической силой самого их изготовителя (359).

Однако и греческая словесность и, что важно здесь, греческое искусство знают немало других эпизодов с участием бога-кузнеца, иных, относящихся к нему мотивов: например, свержение Гефеста с неба Герой или самим Зевсом, Гефест как хромец, Гефест – товарищ или даже супруг Афины, Гефест, лепящий первую женщину – Пандору, Гефест как участник битвы богов с гигантами, Гефест в кузнице с киклопами – в частности, работающий над щитом Ахилла и т.д. [Malten 1913:363]. Все эти мотивы и эпизоды, разрабатывавшиеся греческими художниками, остаются за пределами иконографии этрусского Сетхлана, для которой достаточно настойчиво отбираются сцены, отмеченные топикой «связывания-сковывания» и «освобождения».

Любопытно здесь, в порядке небольшого отступления, вспомнить предложенное в 90-х Л.Амбросини объяснение неясного сюжета на сильно испорченном зеркале из Коркиана [NR 971], где действуют Сетхлан (Setlans), этрусский бог Солнца Uslanes (=Гелиос), богиня Туран (=Афродита), и довольно часто изображаемое этрусками вместе с Туран божество Acaviser (в других вариантах Aχaviśur, Aχvizr, Aχuvizr), представляемое ими то в юношеском, то в женском облике, и, похоже, не имеющие прямого аналога в мифологии греков. Амбросини реконструирует в центре картины, слившуюся в поцелуе пары – Туран с юношей Акависером, захваченных врасплох Богом Солнца и Сетхланом. Она прямо предполагает в этой сцене подражание гомеровской песне Демодока. Загадочные штрихи возле фигуры Сетхлана Амбросини сопоставляет с этрусскими изображениями колеса караемого прелюбодея Иксиона, думая, будто Сетхлан прибыл из своей кузницы с этим орудием кары для изобличенных любовников или, по крайней мере, для кого-то из них [Ambrosini 1996]. Итак, она, по существу, вводит мотив предстоящего «привязывания-приковывания» еще в один эпизод с этрусским Сетхланом. Однако ссылки исследовательницы на «Одиссею» побуждают меня частично усомниться в ее решении и спросить: не лучше ли предположить в штрихах возле левой руки Сетхлана отнюдь не фигуру колеса, с которой они не очень-то схожи, но реминисценцию тех самых уз или сетей, которые сотворил гомеровский Гефест, чтобы уловить в них своих оскорбителей?

Теперь, возвратившись к имени Сетхлана, я хочу указать на возможность в случае дифтонгового происхождения корневого [е], сблизить это имя с индоевропейскими производными от корня *s(H)ei- «связывать», хетт.išḫiya-, лув.ḫišḫiya, др.-инд. syáti (sināti, sinoti), лит sjẽti : ср. др.-инд. setu «мост, связь», setar «оковы», «оковывающий», prasiti «сеть, путы», «сила», авест. hita «упряжка»; др.-в.-нем. seite, seita «шнур, веревка»; лит. siẽtas «веревка», saĩtas «привязь, перевязь, узы; причал», слав. *sětь. Особенно важно смысловое развитие основ этого корня в древнеевропейских языках, где семантика «связывания» модифицируется в значении «чародейства, магии»; см. то же лит. диал. seĩtas, диал. вариант к saĩtas, в значениях «талисман», «примета, знамение, предсказание», др.-исл. seið (жен.род) «колдовство» при seiðr (муж.од.) «веревка», siða «колдовать», др.-герм. Saitchamimi[s], теоним (дат.падеж множ. числа) <* Sait- hamjōz «те, кто могут менять свой облик посредством чародейства», кимр., брет. hud<*seito- «колдовство», др.-корн. hudol «волшебник», сюда же с другим расширением др.-ирл. soib «волшебный», «обманчивый»<*soi-bho-, siabair «призрак, фантом» [Pokorny 1959:891-892; Fraenkel 1965: 756,783][7]. Это – то смысловое поле, с которым правдоподобно может быть соотнесено имя Сетхлана – бога-искусника, мыслимого как налагатель волшебных оков и их разрешитель.

Задумываясь над перекличкой между оформлениями этого этрусского теонима и эпитетов фракийских божеств, в поисках рефлексов и.-е. *s(H-)ei- на востоке Балкан следует оставить в резерве фракийское мужское имя Σιτας, с вариантами передачи Σίττας, Σειτης, -ας, Sita, женское Σιτα, Σειτη, композит (?) Σειταουενις. В конце концов, на индоевропейской почве эти имена могут объясняться по-разному, как и те созвучия, которые Д.Дечев указывает для них в других древнеевропейских областях: лат.Sitius, Sitinius, Sitonius, Sitilius, кельт. Sita, Sitas, Sittia [Detschew 1976: 429, 451-453]. Наибольший интерес в занимающем нас аспекте представляет прозвание фракийского племени Σίθωνες на Халкидском полуострове [Strab.УП, фр.11]. По легенде, отраженной у Овидия, эпоним племени Sithon, обладал даром по своей воле оборачиваться то женщиной, то мужчиной (Metam. 4, 280: ambiguus fuerit modo vir modo femina Sithon). Это предание не только смыкается с семантикой герм. Saitchamimis, прозвания богов-оборотней, но привлекает внимание и к формальному тождеству имен фракийских ситонов и той народности Sitonum (по рукописям – Sithonum) gens из Тацитовой «Германии», 45, которая, якобы обреталась на отдаленнейшей окраине германского мира. Рассматривая этих северных ситонов в качестве финнов Скандинавии, германисты охотно толкуют их именование как родственную др.-исл. siða «колодовать» кличку, которой германцы наделили инородцев-соседей, “da die Finner wegen ihrer Schamanentums den Germanen als zauberkundig gelten” [Schönfeld 1927 :397 с литературой].[8] Не усмотреть ли в этом германском прозвище финского племени и в имени ситонов фракийских этимологически тождественные обозначения для «колдунов» от и.-е.*s(H)ei-? Тогда не пройти и мимо вероятности отражения варианта той же основы в имени одного из племен, соседствовавших с ситонами фракийскими,- обитавших на границе с Пеонией синтов, Σιντοί [Thuc. II,98; Strab. VII, фр.36]; к оформлению *s(H)ei- назальным суффиксом ср. др.-инд. sinati, sinoti «связывать», лит. диал. sinti «привешивать», ср.-ирл. sin «цепь», др.-англ. sinu «тетива» [Pokorny 1959:892; Fraenkel 1965:786]. Несомненную ветвь фракийских синтов, как сознавал еще Страбон (УП, фр. 46), представляли знаменитые лемносские синтии (Σίντιες): по Гомеру, они когда-то приняли у себя свергнутого Зевсом с неба Гефеста (Il. I, 593-594), и впоследствии сделались для него тем излюбленным народом на земле, к которому гомеровский Гефест то и дело нисходит, покидая свое олимпийское обиталище (Od. УШ, 294). Даже отвлекаясь от готовности некоторых позднейших схолиастов отождествлять синтиев с лемносскими тирсенами (Schol. Ap.Rhod. I, 608), нельзя не видеть в Лемносе, где обнаружена знаменитая тирсенская стела, - важнейший пункт соприкосновения доиталийской, северо-эгейской прародины тирсенов-праэтрусков с раннефракийским пространством. Там , по преданию, на огнедышащей горе Мосихл (Μόσυχλος) якобы пребывала Гефестова кузница (Schol. Il. XIV, 230), а один из старых городов при греках именовался Гефестием [Malten 1913:315-316]. Лемносский культ бога-чудодея и кузнеца мог бы составлять древнейший пласт в истории того образа, который нам предстает в Этрурии под именем Сетхлана.

Итак, для позднеархаич. Śeθilans, новоэтр. Śeθlans при нынешнем состоянии знаний нельзя исключить сближения с вышеприведенными рефлексами и.-е. *s(H)ei-.[9] В этом случае оправданным оказывается и сопоставление исхода на –(i)lans с раннефракийскими основами теофорных адъективов на –lanas>-ληνός, поскольку речь может идти об очень ранней (праэтрусской) адаптации диалектной индоевропейской модели.

В порядке постскриптума стоит добавить, что по записям Ч.Леланда, исследовавшего в конце ХlХ в. крестьянский фольклор Тосканы, Сетхлан (видимо, контаминировавшись с римским Вулканом) «выжил» в здешней традиции в качестве духа огня Settrane или Sethlrane [Leland 1892:106]. Примечательно, что упоминаемое Леландом заклятие, призывающее этого духа, произносилось исключительно тогда, когда хотели унять, угасить нежелательный огонь.[10] Древний изготовитель магических уз и оков трансформировался в обуздателя пламени.