Этюды о питании

СКАТЕРТЬ-САМОБРАНКА, КОШЕЛЕК-САМОТРЯС И ДВОЕ ИЗ СУМЫ

Русская народная сказка

Жили-были старик со старухой. Жили, горевали, с хлеба на квас перебивались. С осени до весны кое-как маялись, а с весны до осени и вовсе беду бедовали: лебедой да ягодами кормились. Вот как-то раздобыл старик лукошко пшеницы и говорит:

— Все люди сеют да пашут, посеем и мы — будет у нас осенью свой хлеб.

Посеяли. Уродилась пшеница на славу.

Старик со старухой не нарадуются, ходят, каждый день пшеницей любуются: пшеница стеной стоит, колос колоса тучнее. Соседи завидуют:

— Эдакого урожая век не видано!

Приспело время хлеб убирать. Старик серпы наточил:

— Завтра, старуха, пойдем пшеницу жать!

В ту пору поднялся сильный ветер, набежала черная туча и выпал на старикову полосу крупный град. Тем градом начисто выбило всю пшеницу, ни одного колоса не осталось.

Закручинился старик, голову повесил, а старуха ругается:

— Всю жизнь я с тобой, с бесталанным, горе горевала! Ни в чем тебе удачи нет! В кои-то веки разжились семенами да вырастили пшеницу — и тут лихо пристигло, беда стряслась! На иных полосах и колоса не попортило, а у нас и зерна не осталось.

Утешает старик:

— Не плачь, старуха, не горюй! Слезами да руганью убытков не воротишь. Тучу ветер пригнал — пусть ветер и убытки возместит.

Еще пуще старуха заругалась:

— Совсем старик ума лишился! Мелет языком, чего слыхом не слыхано! Ищи-ка теперь ветра в поле!

А старик все твердит:

— Пойду с ветра спрашивать: ветер виноват — ветер и в ответе. Обулся, оделся, взял в руки батажок и тронулся в путь-дорогу. Шел он долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли и добрался до высокой горы. Возле горы стоит большая изба. В избе четыре крыльца: одно выходит на восход солнца, другое — на полдень, третье — на запад, а четвертое крыльцо — на полночь.

В ту пору загремели ведра, спустилась к колодцу старуха, старая-престарая — чуть только на ногах держится. Зачерпнула воды.

Поздоровался старик:

— Здравствуй, бабушка! Дай-ка подсоблю тебе воду донести.

— Здорово, добрый человек! Спасибо тебе на приветливом слове. Проходи в избу, отдохни с дороги, а с ведрами и сама управлюсь: я еще могутная.

Поднялись на крыльцо, вошли в избу. Старуха стол накрыла, гостя накормила, напоила, на печь спать уложила и стала выспрашивать:

— Куда, добрый человек, идешь, куда путь держишь? По своей ли воле к нам попал или неволя-нужда привела?

— Ох, бабушка, не знаешь ты моей беды! Вырастили мы со старухой пшеничку, да пригнал ветер тучу с градом, и выбило все начисто — зернышка не осталось. Нечем нам жить, хоть по миру ступай! И вот пошел я по белу свету управы искать.

— Ну, коли так — дело поправимое. Я ведь мать всех четырех ветров, и сыновья из моей воли не вышли. По всему видать, обидел тебя озорник Полуночник, мой меньшой сын, — горазд он на такие дела. Повремени немного. Воротятся сыновья домой — заставлю виноватого тебе убыток воротить.

Через малое время послышался шум с восточной стороны, распахнулись двери с восточного крыльца — прилетел восточный ветер. Вслед за тем пахнуло теплом с полуденной стороны — и слетел в избу с полуденного крыльца ласковый Полуденник-ветер. И в ту же минуту из тех дверей, что на закат солнца выходят, явился Запад-ветер. Как вдруг загремело, зашумело кругом, изба заходила ходуном — и с хохотом да с присвистом ворвался в избу с полуночной стороны Полуночник-ветер.

— Ох и задал я сегодня страху судам в море! Наигрался, натешился, есть хочу!

Старуха тем временем на стол собрала, накормила, напоила сыновей и говорит:

— Ну, кто из вас, сынки, недавно беду натворил? Позвала старика:

— Ступай, говори, не бойся ничего!

Старик спустился с печи и рассказал все, как дело было. Присмирел Полуночник, голову опустил.

— Видно, ты, Полуночник, виноват, — сказала мать, — тебе и ответ держать.

— Ничего, мама, — Полуночник головой тряхнул, — все дело поправится!.. А ты, гость дорогой, смел да напорист — этаких я люблю! Коли не побоялся на меня управу искать да всю правду в лицо сказать, будь мне братом названным, а о потере не печалься.

Достал из-за пазухи сверток и подал старику.

— На вот тебе скатерть-самобранку — во всякое время будешь сыт. Только скатерть разверни да скажи: «Попить, поесть!» — и ешь, пей, чего душа пожелает. Только, чур, уговор: пойдешь домой — на постоялый двор не заходи.

Старик поблагодарил своего названного брата да мать четырех ветров за ласковый прием, за угощение да за подарок, со всеми распростился и отправился в обратный путь.

Шел, шел, шел и так крепко притомился, совсем из сил выбился: сам думает: «Придется и эту ночь в пути переночевать, сегодня домой все равно не попасть. Чего это Полуночник не велел мне на постоялый двор заходить? Ведь не в поле мне ночь коротать! Хлеб свой — хоть у попа стой». И зашел на постоялый двор. Сел у стола, отдыхает, а сиделец спрашивает:

— Может, поужинать собрать, да и водочки с устатку выпьешь? Заказывай!

— Ничего мне покупного не надо, все у меня свое есть. Достал из-за пазухи скатерть, развернул и говорит:

— Попить, поесть!

Батюшки-светы, откуда чего взялось: наставились кушанья разные, меда душистые, вина сладкие, закуски, заедки разные — стол ломится! Пей, ешь — душа мера!

Сиделец остолбенел, глядит во все глаза, слова вымолвить не может. Эдакого дива век не видел. И старик рад-радехонек:

— Будет теперь нам со старухой что пить, есть! Будет чем и добрых людей потчевать!

И на радости зовет сидельца:

— Садись со мной ужинать и своих всех, кто у тебя есть, зови — угощенья на всех хватит!

Сиделец крикнул жену да ребят — и подсели все к старику за стол. Сидят угощаются. Старик выпил сладкого вина да крепкого меду, и зашумело у него в голове: песню затянул.

Тут сидельцу и запала дума:

«Вот бы эта скатерть мне пригодилась!»

После ужина старик повалился на лавку и крепко уснул. Сиделец подменил скатерть-самобранку точь-в-точь такой же по виду простой скатертью.

На другое утро старик пробудился ни свет ни заря и скорым-скоро пошел домой.

Старуха встретила его бранью;

— Где тебя только леший носит? Дома ни зерна хлеба, ни полена дров нету, а ему и горя мало!

— Молчи, старуха! Садись за стол, угощайся, чего только твоя душа пожелает, пей, ешь вволю!

Усадил старуху за стол, развернул скатерть:

— Попить, поесть! Что такое? Нет ничего…

Старик еще раз скатерть встряхнул, развернул, рукой прихлопнул:

— Попить, поесть! Опять ничего.

Старуха не вытерпела, вскочила, схватила сковородник:

— Ох ты, пустомеля, шутки шутить да насмехаться вздумал! — И — раз, раз сковородником:

— На вот, на тебе, постылый!

Насилу вырвался старик из избы — да наутек. Остановился за околицей:

«Тут что-нибудь да не так. Видно, Полуночник обманул меня. Ну, да не на того напал! Теперь мне дорога знакомая». И пошел к матери четырех ветров.

Шел, шел и поздним вечером пришел к высокой горе, к большой избе с четырьмя крыльцами. В ту самую пору братья-ветры со всех четырех сторон домой бежали. Подхватили гостя и снесли в избу.

Поздоровался старик с матерью четырех ветров да с братьями и говорит ветру Полуночнику:

— Не по-братски ты, брат названный, дело делаешь. Твоя скатерть-самобранка всего один раз меня напоила, накормила, да на том дело и кончилось. Гоже ли так надо мной насмехаться?

— Погоди, погоди, — говорит Полуночник. — Заходил ты на постоялый двор?

— Заходил.

— Ну, вот сам себя во всем и вини, коли меня не послушался. Достал кошелек из-за пазухи:

— Возьми этот кошелек и ступай. Никогда у тебя ни в чем нужды не будет. Что понадобится, потряси кошелек — и сколько надо денег, столько и натрясешь. Да смотри, помни мое слово: никуда дорогой не заходи.

Гостя напоили, накормили, и отправился он домой. Сказка скоро сказывается, а еще того пуще старик домой торопится.

Шел, шел и дошел до того постоялого двора, где раньше останавливался.

«Совсем я отощал, да и ноги больше не гнутся, все равно мне до дому сегодня не дойти. Зайду переночую у знакомого сидельца».

Зашел, поздоровался. Хозяин постоялого двора узнал старика, ласково встретил:

— Садись отдыхай, добрый человек! Коли не побрезгуешь нашим угощением, заказывай попить-поесть с дороги.

А старику и холодно и голодно. «Дай попробую, чем меня наградил Полуночник!» Велел подать ужин, да и вина спросил. Выпил рюмку-другую и захмелел с устатку. Зовет сидельца:

— Садись, хозяин, и своих всех зови, да что есть у тебя в печи, все на стол мечи! За все рассчитаюсь, в убытке не останешься.

Хозяин засуетился, наносил разных кушаньев да всяких напитков, позвал жену да детей, и все стали угощаться.

Пьют, едят, а сидельцу не терпится узнать, какая у старика диковина есть. Все новых и новых кушаньев требует, а чем станет рассчитываться?

Терпел, терпел сиделец и говорит:

— Ну, добрый человек, спасибо за угощение, пора отдыхать. Завтра ведь рано, чай, пойдешь — рассчитаемся за все сегодня.

Старик достал из-за пазухи кошелек-самотряс. Тряхнул раз, другой — и посыпалось серебро да золото. Натряс, насыпал полное блюдо денег:

— Бери, хозяин, все твое — у меня этого добра хватит!

А сиделец уставился на старика, сидит молчит. Потом схватил блюдо, стал деньги руками перебирать: деньги правильные, золото да серебро настоящее.

— Вот это диковина!

Повалился гость спать и уснул крепким, непробудным сном. Спит, беды над собой не чует, а беда-невзгода тут как тут.

Разыскал сиделец такой же кошелек и подменил стариков кошелек-самотряс.

Поутру раным-рано вскочил старик и пошел домой.

Дома только через порог переступил, выхватил из-за пазухи кошелек, показывает:

— Не бранись, старуха, на этот раз не обману! Подай скорее лукошко — денег натрясу, и ступай на базар, покупай чего надо.

Поглядела старуха:

— Кажись, тверезый.

Тряхнул старик кошелек раз, другой — выпала старая медная пуговица — и больше ничего нет. Снова стал трясти кошелек. Тряс, тряс — нет ничего.

Тут старуха давай старика потчевать тем, что под рукой было. Бьет, а сама плачет, приговаривает:

— Ох ты, пустомеля, пустозвон, загубил меня, горемычную! Всю жизнь с тобой промаялась, хорошего дня не видывала, а на старости лет и совсем ума рехнулся, день ото дня глупее становишься!

Била, покуда лукошко не рассыпалось, потом кинулась за кочергой.

А старик — давай бог ноги — выскочил из избы и бежал до тех пор, покуда деревня из глаз не скрылась. Остановился: «Ну куда теперь податься? Старуха бранится да дерётся, а мне после таких обманов и на глаза ей показываться стыдно. Покуда управы не найду, домой не ворочусь. У ж не подменил ли сиделец скатерть-самобранку да кошелек-самотряс? Либо ветер Полуночник насмехается? Пойду к своему названному брату: сиделец, коли и подменил скатерть да кошелек, все равно не повинится».

В третий раз пошел старик к высокой горе.

Ветер Полуночник дома был. Вышел он из избы и неприветливо встретил названного брата:

— Я все про тебя знаю. Опять меня не послушался, пеняй теперь на себя! На вот тебе эту суму и живи своим умом. Пристигнет нужда — встряхни суму да скажи только: «Двое из сумы!» — и увидишь, что будет. А теперь прощай!

Ничего больше не сказал Полуночник, засвистел, загикал, взвился под облака и улетел за тридевять земель, за тридевять морей.

Надел старик суму и поплелся обратно. Идет и думает: «Хорошо бы попить, поесть! Дай-ка попробую суму». Снял суму, встряхнул и говорит:

— Двое из сумы!

В ту же минуту выскочили из сумы два молодца и принялись старика бить-колотить. И до тех пор били-молотили, покуда он не догадался крикнуть:

— Двое в суму!

Сразу молодцы скрылись, будто век их не бывало.

Старик бока почесывает, а сам думает: «Неспроста Полуночник мне эту суму дал». И тут догадался: «Да ведь как с умом, так сума сослужит хорошую службу!»

Надел суму и стал свой путь продолжать.

Долго ли, коротко ли шел и добрался до знакомого постоялого двора:

«Вот где дело для моей сумы найдется!»

А хозяин увидал старика в окно и выбежал на крыльцо:

— Заходи, заходи, гость дорогой!

Привел в горницу и вьюном около старика вьется:

— Кафтан вот сюда повесим, а батажок в этот угол поставим! Пододвинул скамейку к печке:

— Садись, грейся, а я велю на стол собирать. Сегодня мой черед тебя угощать.

Суетится, кричит:

— Жена, жена, радость-то у нас какая! Поди сюда! Выбежала хозяйка, ласково, приветливо поздоровалась. А сиделец шумит, не унимается:

— Живо на стол собирай! Ставь самые хорошие кушанья да сладкой водочки побольше подай!

Стол накрыли, всякой снеди нанесли. Старика усадили на самое почетное место:

— Пей, ешь, гость любезный, да сказывай, где побывал, чего повидал! Мы домоседы — нигде не бываем, ничего не знаем. Что на белом свете творится?

Старик угощается да беседу ведет, а сиделец от сумы глаз отвести не может, подливает гостю вина:

— Отведай вот этого еще, не обижай отказом!.. Кланяйся, жена, потчуй гостя дорогого!

Смекнул старик: «Не иначе, как к суме сиделец подбирается». Сам пьет-ест, усмехается.

Пировали-столовали, сиделец не утерпел и спрашивает:

— Скажи, гостенек любезный, что у тебя в этой суме — поди, опять какая-нибудь диковинка?

Отвечает старик:

— Это не сума, а из чудес чудо. Только встряхнешь ее да скажешь: «Двое из сумы!» — как появятся чародеи и все, что пожелаешь, сделают для тебя. Вот какая это диковинка!

Слушает сиделец старика, умильно на него поглядывает, а сам думает: «Ну, не я буду, коли этой сумой не завладею!»

Попировали, поужинали, повели гостя в дальний покой, уложили на мягкую перину:

— Спи, отдыхай!

А сидельцу не спится. Добыл он точь-в-точь такую же по виду суму и, как уснули все в доме, пробрался в гостев покой, повесил на гвоздь свою суму, а старикову унес в свою горницу.

Разбудил жену:

— Погляди, что я принес. Теперь все мои желания исполнятся. Перво-наперво пусть чародеи поставят мне дворец краше царского да имение большое дадут, и станем мы барами жить-поживать!

Встряхнул суму и крикнул:

— Двое из сумы!

Выскочили из сумы два молодца с дубинками и принялись сидельца с женой потчевать, только дубинки посвистывают. Хозяин с хозяйкой кричать боятся, а молодцы из сумы бьют-колотят.

Невмочь стало терпеть, стал сиделец просить-молить:

— Смилуйтесь, добрые молодцы, пощадите нас! Пригоршни денег насыплю!

А Двое из сумы знай молотят сидельца с женой, будто горох на току.

Бьется хозяйка, плачет. И сиделец закричал благим матом:

— Караул! Спасайте!

Старик услышал крик да шум — лежит, посмеивается. А сиделец безутешно кричит-надрывается:

— Караул! Убивают! Спасайте! Помедлил еще старик малое время:

«Ну, теперь пора идти, а то забьют Двое из сумы вора насмерть». Пришел, а сиделец с женой уже в лежку лежат, ойкают. Взмолились гостю:

— Уйми, добрый человек, своих драчунов, не оставь сиротать наших малых детушек!

— Отдайте мою скатерть-самобранку да кошелек-самотряс, тогда выручу из беды.

— Что ты, гость дорогой, где я возьму скатерть-самобранку да кошелек-самотряс? Век у меня таких диковин не бывало!

— А как у тебя моя сума оказалась? Слушай, хозяин, не отдашь скатерти да кошелька, забьют тебя Двое из сумы насмерть, а я и слова больше не скажу!

Тут хозяйке совсем невмоготу стало, залилась слезами:

— Да повинись ты, муженек! Своя жизнь дороже скатерти да кошелька, будь они трижды прокляты!

И сидельцу невтерпеж побои выносить:

— Уйми молодцов, а я тебе верну и скатерть-самобранку, и кошелек-самотряс, да еще и лошадь с санями впридачу дам, только не губи нас!

Старик только того и ждал. Крикнул:

— Двое в суму!

Скрылись молодцы с дубинками, а сиделец с женой лежат да стонут:

— Ох, тошнешенько, косточки живой не оставили, совсем изувечили! Кто нас кормить-поить станет? Хоть бы ты, добрый человек, пожалел нас — дал нам скатерть-самобранку либо кошелек-самотряс!

Рассердился старик:

— Мало вас поучили, видно! Живо подавайте скатерть да кошелек, а то кликну молодцов из сумы, и пеняйте тогда на себя.

После этого сиделец медлить не стал, вынул из сундука скатерть да кошелек:

— Бери, бери, нам твоего не надо!

Старик встряхнул скатерть, развернул и молвил:

— Попить, поесть!

Появились кушанья всякие, напитки разные. Свернул скатерть, спрятал за пазуху:

— Моя и есть.

Тряхнул раз, другой кошельком — посыпалось серебро да золото.

— И это мой кошелек! Спрятал кошелек, взял суму:

— Запрягай, хозяин, коня, мне ехать пора.

Сиделец велел работнику коня запрячь и вышел на двор гостя проводить, а сам все охает да стонет. Старик сел в сани:

— Ну, прощай, хозяин! Урока не забывай и помни: коли услышу, что на чужое добро заришься, худо тебе будет.

И уехал. Едет да посмеивается:

«Теперь надо старуху поучить немного, а то совсем от рук отбилась, поедом ест меня». Подкатил к дому:

— Тпрррру!

Выбежала старуха на крыльцо, увидала старика и ну ругаться:

— Все лето красное да осень прошатался неведомо где, а на зиму домой явился! Кто тут про тебя хлеб припас?

— Погоди, старуха! Поди в избу, не мерзни!

Зашли в избу. Старуха не унимается, еще пуще бранится. Тут старик встряхнул суму да как крикнет:

— Двое из сумы!

Выскочили два молодца с дубинками: кого надо уму-разуму поучить?

Испугалась старуха:

— Ох, старичок, не тронь меня, пожалей! Век тебе слова поперек не скажу!

— Ну вот, давно бы так, — сказал старик. И крикнул: —Двое в суму!

Скрылись молодцы с дубинками, а старик встряхнул, развернул скатерть и говорит:

— Попить, поесть!

И откуда что взялось: наставилось на стол разных кушаньев да напитков всяких.

Глядит старуха и глазам не верит — век эдакого чуда не видано. А старик зовет:

— Садись, пей, ешь, чего только душа пожелает! Это теперь все наше.

Напоил, накормил старуху, потом взял в руки кошелек-самотряс:

— Гляди сюда!

Встряхнул кошелек раз, другой — посыпалось серебро да золото, золото да серебро…

— И это все наше.

Обрадовалась старуха, а старик рассказал ей, как эти диковины достал, и как сиделец два раза его обкрадывал, и как он заставил сидельца отдать ему скатерть-самобранку да кошелек-самотряс.

— Ну ничего, старичок, что было, то прошло, пусть быльем порастет, а у нас с тобой теперь всего вдоволь, и самим есть что попить-поесть, и добрых людей употчевать хватит.

Стали с тех пор старик да старуха жить да быть припеваючи. И кто из соседей в беду-невзгоду попадет, всем старики помощь оказывают. И ото всех им почет да уважение.

В ту самую пору и воротился в имение откуда-то из-за моря барин. Проведал он, что старик со старухой живут в достатке, велел позвать к себе. Пришел старик.

Барин спрашивает:

— Был ты самый что ни есть последний бедняк, а теперь самым исправным хозяином стал. Сказывай все без утайки, откуда что взялось у тебя!

Рассказал ему старик все начистоту, а барин ему в ответ:

— Ни в жизнь не поверю в эти россказни, покуда своими глазами твоих диковин не увижу.

— Так за чем дело стало! — старик говорит. — Пожалуй ко мне сам, когда вздумается, и я тебе покажу и скатерть-самобранку и кошелек-самотряс.

Барин велел тройку лошадей заложить в карету. Посадил старика с кучером на козлы и сам сел.

— Пошел! А ты, мужик, показывай кучеру дорогу. Приехали. Привел старик барина в горницу, усадил в красный

угол. Старуха принесла скатерть-самобранку:

— Гляди, барин!

Старик встряхнул скатерть, развернул и молвил:

— Попить, поесть!

Уставился стол всякими кушаньями, разносолами, да напитками.

— Отведай, твоя милость, нашего хлеба-соли, буде не побрезгуешь! — потчуют старик со старухой.

Барин того попробовал да другого — приятно, сладко, лучше не надо. Напился, наелся до отвала, захмелел.

— Ну, про скатерть-самобранку ты говорил правду. Покажи теперь кошелек-самотряс!

Принес старик кошелек. Раз, другой тряхнул — и посыпалось из кошелька серебро да золото, золото да серебро. У барина глаза разгорелись. Глядит на деньги — не наглядится. Потом говорит:

— И про кошелек-самотряс твоя правда. А теперь слушай мою правду: живо заверни эту скатерть-самобранку да кошелек-самотряс в новую холстину и неси за мной в мою карету.

— Смилуйся, сударь! — просят старик со старухой. — Как же так? Ведь эти диковины ветер Полуночник нам дал, а не тебе.

Барин ногой топнул:

— Молчать! А не то прикажу на конюшню отвести да всыплю по сотне розог! Сразу умнее станете! Ваше ли холопское дело мне перечить? Вы оба мои, и все, что есть у вас, тоже мое. Поняли?

— Как не понять! — говорит старик. — Все как есть поняли.

— А поняли, так поторапливайтесь — я ждать не стану!

— Принеси, старуха, поскорее мою новую суму. Видишь — барин торопится. Извини, сударь, не случилось у нас дома новой холстины.

Старуха принесла суму, а барин торопит:

— Поскорее укладывайте!

— Сейчас, сейчас, барин! Старик встряхнул суму и крикнул:

— Двое из сумы!

Выскочили два дюжих молодца с дубинами.

— Угостите барина покрепче, чтобы век помнил! Принялись молодцы барина дубинами охаживать. Он сперва отмахивался да ругался, потом закричал:

— Эй, кучер, ступай на выручку!

Кучер прибежал. Раз-другой попало и ему дубиной. Видит он: худо дело, и боком, боком — да и пустился наутек.

А Двое из сумы свое дело делают: бьют, колотят, только дубины посвистывают.

— Ох, мужичок, — закричал барин, — выпусти меня, покуда насмерть не забили! Ведь тебе придется в ответе за меня быть!

— Обо мне, барин, не печалься, — старик отвечает, — мне все равно: семь бед — один ответ, а без тебя хоть людям полегче станет, и то хорошо!

Тут барин на колени упал:

— Прости, мужичок! Зарок даю: никогда на чужое добро посягать не стану!

— Ну нет, барин, не из того теста ты слеплен, чтобы на чужое не зариться. Коли уж повадилась собака жернова лизать, так век ей не отстать. Вот буде напишешь нам, всем мужикам твоим, вольную да откажешься от имения и уедешь совсем от нас, так и быть — живым оставлю. А не то тебе одна отсюда дорога — на погост.

А молодцы знай бьют, колотят, свое дело правят. Не утерпел — закричал барин:

— Ох, мужичок, я на все согласен! Давай скорее перо да чернила и бумаги принеси! Все, как ты говорил, напишу, только отпусти живого!

Принес старик перо, чернила да бумагу и велел Двум из сумы обождать. Барин написал всем своим мужичкам вольную и имение отписал мужичкам. Подал бумагу. Старик бумагу прочитал: «Все правильно!» — и крикнул:

— Двое в суму!

Скрылись молодцы, а барин насилу поплелся из избы и говорит:

— Завтра уеду отсюда навеки, а ты, мужичок, никому не говори, что меня тут побили.

На другой день барин уехал.

Мужики землю взяли и стали жить-поживать да старика хвалить. И до сих пор живут-поживают, никакой беды не знают, и год от году все лучше да богаче.

Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.

ГОРШОК КАШИ Братья Гримм

Немецкая сказка

Жила-была девочка. Пошла девочка в лес за ягодами и встретила там старушку.

— Здравствуй, девочка! — сказала ей старушка. — Дай мне ягод, пожалуйста.

— На, бабушка, — говорит девочка. Поела старушка ягод и сказала:

— Ты мне ягод дала, а я тебе тоже что-то подарю. Вот тебе горшочек. Стоит тебе только сказать:

— Раз, два, три, Горшочек, вари! — и он начнет варить вкусную, сладкую кашу. А скажешь ему:

— Раз, два, три, Больше не вари! — и он перестанет варить.

— Спасибо, бабушка, — сказала девочка, взяла горшочек и пошла домой к матери.

Обрадовалась мать этому горшочку. Да и как не радоваться! Без труда и хлопот всегда на обед вкусная, сладкая каша готова.

Вот однажды ушла девочка куда-то из дому, а мать поставила горшочек перед собой и говорит:

— Раз, два, три, Горшочек, вари!

Он и начал варить. Много каши наварил. Мать — поела, сыта стала. А горшочек все варит кашу. Как его остановишь? Нужно было сказать:

— Раз, два, три, Больше не вари! — да мать забыла эти слова, а девочки дома не было. Горшочек варит и варит. Уж вся комната полна каши, уж и в прихожей каша, и на крыльце каша, и на улице каша, а он все варит и варит. Испугалась мать, побежала за девочкой, да не пробраться ей через дорогу — горячая каша рекой течет.

Хорошо, что девочка недалеко от дома была. Увидала она, что на улице делается, и бегом побежала домой. Кое-как взобралась на крылечко, открыла дверь и крикнула:

— Раз, два, три, Больше не вари!—

И перестал горшочек варить кашу.

А наварил он ее столько, что тот, кому приходилось из деревни в город ехать, должен был себе в каше дорогу проедать.

Только никто на это не жаловался: очень уж была каша вкусная и сладкая!

СУП ИЗ КОЛБАСНОЙ ПАЛОЧКИ Г.Х. Андерсен

Датская сказка

— Ну и пир задали вчера во дворце! — сказала одна пожилая мышь другой мыши, которой не довелось побывать на придворном пиршестве. — Я сидела двадцать первой от нашего старого мышиного царя, а это не так уж плохо! И чего только там не подавали к столу! Заплесневелый хлеб, кожу от окорока, сальные свечи, колбасу, — а потом все пошло по второму разу. Можно считать, что мы пообедали дважды! А какое у всех было чудесное настроение, как непринужденно велась беседа, если бы ты только знала! Обстановка была самая домашняя. Мы сгрызли все подчистую, кроме колбасных палочек — ну, знаешь, на которых колбасу жарят; о них-то и зашла потом речь, и кто-то вдруг вспомнил про суп из колбасной палочки. Оказалось, что слышать-то про этот суп слышали все, а вот попробовать его или тем более сварить не приходилось никому. И тогда был предложен замечательный тост за мышь, которая сумеет сварить суп из колбасной палочки, а значит, сможет стать начальницей приюта для бедных. Ну скажи, разве не остроумно? А старый мышиный царь поднялся со своего трона и заявил во всеуслышание, что сделает царицей ту молоденькую мышь, которая сварит самый вкусный суп из колбасной палочки. Срок он назначил год и один день.

— Ну, что ж, срок достаточный, — сказала другая мышь. — Но как же его варить, этот самый суп, а?

Да, как его варить? Об этом спрашивали все мыши, и молодые и старые. Каждая была бы не прочь попасть в царицы, да только ни у кого не было охоты странствовать по белу свету, чтобы разузнать, как готовят этот суп. А без этого не обойтись: сидя дома, рецепта не получишь. Но ведь не всякая мышь может оставить семью и родной уголок; да и житье на чужбине не слишком сладко: там не отведаешь сырной корки, не понюхаешь кожи от окорока, иной раз придется и поголодать, а чего доброго, и кошке в лапы угодишь.

Многие кандидатки в царицы были так напуганы всеми этими соображениями, что предпочли остаться дома, и лишь четыре мыши, молодые и шустрые, но бедные, стали готовиться к отъезду. Каждая избрала себе одну из четырех сторон света. — Авось хоть кому-нибудь да повезет, — и каждая запаслась колбасной палочкой, чтобы не забыть по дороге о цели путешествия; к тому же палочка могла заменить дорожный посох.

В начале мая они тронулись в путь и в мае же следующего года вернулись обратно, но не все, а только три; о четвертой не было ни слуху ни духу, а назначенный срок уже близился.

— В каждой бочке меда есть ложка дегтя, — сказал мышиный царь, но все-таки велел созвать мышей со всей округи.

Собраться им было приказано в царской кухне; здесь же, отдельно от прочих, стояли рядом три мыши-путешественницы, а на место пропавшей без вести придворные поставили колбасную палочку, обвитую черным крепом. Всем присутствующим велели молчать, пока не выскажутся путешественницы и мышиный царь не объявит своего решения.

Ну, а теперь послушаем.

— Когда я отправилась странствовать по белу свету, — начала мышка, — я, как и многие мои сверстницы, воображала, что давно уже разжевала и проглотила всю земную премудрость. Но жизнь показала мне, что я жестоко заблуждалась, и понадобился целый год и один день, чтобы постичь истину. Я отправилась на север и сначала плыла морем на большом корабле. Мне говорили, что коки должны быть изобретательны, спасаясь от нашей сестры, однако нашему коку, по-видимому, не было в этом ровно никакой нужды: корабельные трюмы ломились от корейки, солонины и прекрасной заплесневелой муки. Жилось мне восхитительно, ничего не скажешь. Но посудите сами — могла ли я там научиться варить суп из колбасной палочки? Много дней и ночей мы все плыли и плыли, нас качало и заливало волнами; но в конце концов корабль все-таки прибыл в далекий северный порт, и я выбралась на берег.

Ах, как все это странно: уехать из родного уголка, сесть на корабль, который вскоре тоже становится для тебя родным уголком, и вдруг очутиться за сотни миль от родины, в совершенно незнакомой стране! Меня обступили дремучие леса, еловые и березовые, и как ужасно они пахли! Невыносимо! Дикие травы издавали такой пряный запах, что я все чихала и чихала и думала про колбасу. А огромные лесные озера! Подойдешь поближе к воде — она кажется прозрачной, как хрусталь; а отойдешь подальше — и вот уже она темна, как чернила. В озерах плавали белые лебеди; они держались на воде так неподвижно, что сначала я приняла их за пену, но потом, увидев как они летают и ходят, сразу поняла, что это за птицы; они ведь из гусиного племени, по походке видно, а от родни своей не отречешься! И я поспешила отыскать свою собственную родню — лесных и полевых мышей, хотя они, сказать правду, мало что смыслят по части угощения, а я только за этим и поехала-то в чужие края. Когда здесь услышали о том, что из колбасной палочки можно сварить суп — а разговор об этом пошел по всему лесу, — всем это показалось невероятным, ну а мне-то откуда было знать, что я в ту же ночь буду посвящена в тайну колбасной палочки.

Лето было в самом разгаре, и мне объяснили, что именно поэтому леса так благоухают, травы так душисты, а озера, в которых плавают белые лебеди, так прозрачны и в то же время так темны. На опушке леса, между тремя-четырьмя домиками, был установлен шест высотой с корабельную мачту. Это был майский шест — его верхушку украшали венки и ленты. Девушки и парни без устали плясали вокруг него и пели под скрипку бродячего музыканта. Когда солнце закатилось, веселье продолжалось при свете месяца, но я не принимала в нем участия — какое дело мышке до лесного бала! — я сидела в мягком мху и крепко держала свою колбасную палочку. Луна освещала лужайку, на которой росло дерево, а лужайка была покрыта мягким и нежным мхом — таким нежным, как, осмелюсь заметить, шкурка мышиного царя, только зеленого цвета, очень приятного для глаза. Вдруг, откуда ни возьмись, появились маленькие прелестные существа ростом мне по колено. Они были совсем как люди, только гораздо красивее. Человечки называли себя эльфами и были одеты в нарядные платьица из цветочных лепестков с отделкой из мушиных и комариных крылышек. Это выглядело очень мило. Я сразу же заметила, что они что-то ищут, но не могла понять, что именно.

Вот несколько эльфов подошли ко мне, и самый знатный сказал, указывая на мою колбасную палочку:

«Это как раз то, что нам нужно. Конец заострен превосходно!»

И чем дальше он смотрел на мой дорожный посох, тем больше восторгался им.

«Я, пожалуй, могу одолжить его вам на время, но не навсегда», — сказала я.

«Ну конечно, не навсегда, только на время!» — закричали все, выхватили у меня колбасную палочку и пустились с ней, приплясывая, прямо к тому месту, где зеленел нежный мох; там ее и установили. Эльфам, видно, тоже хотелось иметь свой майский шест, а моя колбасная палочка так подошла им, как будто ее сделали на заказ. Они тут же принялись ее наряжать и убрали на славу. Вот это, скажу вам, было зрелище!

Крошечные паучки обвили шест золотыми нитями и украсили развевающимися флагами и прозрачными тканями. Ткань эта была такая тонкая и при лунном свете сияла такой ослепительной белизной, что у меня в глазах зарябило. Потом эльфы собрали с крыльев бабочек разноцветную пыльцу и посыпали ею белую ткань, и в тот же миг на ней засверкали тысячи цветов и алмазов. Теперь мою колбасную палочку и узнать было нельзя — другого такого майского шеста, наверное, в целом мире не было!

Тут, словно из-под земли, появилась несметная толпа эльфов. На них не было никакой одежды, но мне они казались еще более красивыми, чем самые нарядные из одетых. Меня тоже пригласили взглянуть на все это великолепие, но только издали, потому что я слишком велика.

Потом заиграла музыка, и какая музыка! Словно тысячи хрустальных колокольчиков наполнили воздух своим мелодичным звоном. Сначала я подумала, не лебеди ли это поют. Но потом мне почудилось, будто кукует кукушка и чирикает дрозд, а под конец — будто запел весь лес! Звучали детские голоса, звон колоколов, пение птиц, чудеснейшие мелодии — и все эти дивные звуки неслись с майского шеста эльфов. А ведь этим волшебным инструментом была всего-навсего моя колбасная палочка. Я никак не думала, что из колбасной палочки можно извлечь такие звуки, но оказалось, что все зависит от того, к кому она попадет. Я была глубоко взволнована и плакала от избытка чувства, как может плакать только маленькая мышка.

Ночь была очень короткая, — на севере в эту пору они и не бывают длиннее. На рассвете подул ветерок, зеркальная поверхность лесного озера подернулась рябью, прозрачные ткани и флаги разлетелись в разные стороны, а качающиеся гирлянды из паутины, висячие мосты и балюстрады, — или как там они еще называются, — перекинутые с листа на листок, вдруг исчезли, словно их никогда и не было. Шесть эльфов принесли мне мою колбасную палочку и спросили, нет ли у меня какого-нибудь желания, которое они могли бы исполнить; и я тут же попросила их рассказать, как сварить суп из колбасной палочки.

«Да так, как мы это только что делали, — сказал с улыбкой самый знатный эльф. — Ты сама все видела, но вряд ли даже узнала свою колбасную палочку».

«Ах, вот о чем они говорят», — подумала я и рассказала им все начистоту: зачем я отправилась путешествовать и чего ждут от меня на родине.

«Ну скажите, — закончила я свой рассказ, — какой будет прок мышиному царю и всему нашему великому государству от того, что я видела все эти чудеса? Ведь не могу же я вытряхнуть их из колбасной палочки и сказать: «Вот палочка, а вот и суп!». Таким блюдом не насытишься, разве что после обеда».

Тогда эльф провел своим крошечным пальчиком по лепесткам голубой фиалки, потом дотронулся до колбасной палочки и сказал:

«Смотри! Я прикасаюсь к ней, а когда ты вернешься во дворец мышиного царя, прикоснись этим своим дорожным посохом к теплой царской груди — и тотчас на посохе расцветут фиалки, хотя бы на дворе была самая лютая стужа. Значит, ты вернешься домой не с пустыми руками. А вот тебе и еще кое-что».

Но прежде чем мышка показала это «кое-что», она дотронулась палочкой до теплой груди мышиного царя — и действительно, в тот же миг на палочке вырос прелестный букет фиалок. Они так благоухали, что мышиный царь приказал нескольким мышам, стоявшим поближе к очагу, сунуть хвосты в огонь, чтобы покурить в комнате паленой шерстью; ведь мыши не любят запаха фиалок, для их тонкого обоняния он невыносим.

— А что еще тебе дал эльф? — спросил мышиный царь.

— Ах, — ответила маленькая мышь, — просто он научил меня одному фокусу.

Тут она повернула колбасную палочку — и все цветы мгновенно исчезли. Теперь мышка держала в лапке простую палочку и, как дирижер поднимая ее над головой, говорила:

«Фиалки услаждают наше зрение, обоняние и осязание, — сказал мне эльф, — но ведь остаются еще вкус и слух».

Мышка начала дирижировать, и в тот же миг послышалась музыка, однако совсем непохожая на ту, которая звучала в лесу на празднике эльфов: эта музыка сразу напомнила всем о шумах в обыкновенной кухне. Вот это был концерт так концерт! Он начался внезапно — словно ветер вдруг завыл во всех дымоходах сразу, во всех котлах и горшках вдруг закипела вода и, шипя, полилась через край, а кочерга застучала по медному котлу. Потом столь же внезапно наступила тишина: слышалось лишь глухое бормотанье чайника, такое странное, что нельзя было понять, закипает он или его только что поставили. В маленьком горшке клокотала вода, и в большом тоже, — и они клокотали, не обращая ни малейшего внимания друг на друга, словно обезумели. А мышка размахивала своей палочкой все быстрее и быстрее. Вода в котлах клокотала, шипела и пенилась, ветер дико завывал, а труба гудела: у-у-у! Мышке стало так страшно, что она даже выронила палочку.

— Вот так суп! — воскликнул мышиный царь. — А что будет на второе?

— Это все, — ответила мышка и присела.

— Ну и хватит, — решил мышиный царь. — Послушаем теперь, что скажет вторая мышь.

— Я родилась в дворцовой библиотеке, — начала вторая мышь. — Мне и всему нашему семейству за всю жизнь так ни разу и не удалось побывать в столовой, а уж про кладовку и говорить нечего. Кухню я впервые увидела лишь во время моего путешествия да вот еще сейчас вижу. По правде говоря, в библиотеке нам частенько приходилось голодать, но зато мы приобрели большие познания. И когда до нас дошли слухи о царской награде за суп из колбасной палочки, моя старая бабушка разыскала одну рукопись. Сама она эту рукопись, правда, прочитать не могла, но слышала, как ее читали другие, и запомнила такую фразу: «Если ты поэт, то сумеешь сварить суп даже из колбасной палочки». Бабушка спросила меня, есть ли у меня поэтический дар. Я за собой ничего такого не знала, но бабушка заявила, что я непременно должна стать поэтессой. Тогда я спросила, что для этого нужно, — ибо стать поэтессой мне было не легче, чем сварить суп из колбасной палочки. Бабушка прослушала на своем веке множество книг и сказала, что для этого нужны три вещи: разум, фантазия и чувство.

«Добудь все это, и ты станешь поэтессой, — закончила она, — а тогда наверняка сваришь суп даже из колбасной палочки».

И вот я отправилась на запад и стала странствовать по свету, чтобы стать поэтессой.

Я знала, что во всяком деле разум — это самое важное, а фантазия и чувство имеют лишь второстепенное значение — так что прежде всего я решила обзавестись разумом. Но где его искать? «Иди к муравью и набирайся у него мудрости», — сказал великий царь иудейский, об этом я слышала еще в библиотеке; я ни разу не остановилась, пока наконец не добралась до большого муравейника. Там я притаилась и стала набираться мудрости.

Что за почтенный народ эти муравьи и до чего же они мудрые! У них все рассчитано до мелочей. «Работать и класть яйца, — говорят муравьи, — означает жить в настоящем и заботиться о будущем», — и они так и поступают. Все муравьи делятся на благородных и рабочих. Положение каждого в обществе определяется его номером. У царицы муравьев — номер первый, и с ее мнением обязаны соглашаться все муравьи, ибо она уже давным-давно проглотила всю земную премудрость. Для меня было очень важно узнать это. Царица говорила так много и так умно, что ее речи показались мне даже заумными. Она утверждала, например, что во всем мире нет ничего выше их муравейника, а между тем тут же, рядом с ним, стояло дерево куда более высокое; этого, конечно, никто не мог отрицать, так что приходилось просто помалкивать. Как-то раз, вечером, один муравей вскарабкался по стволу очень высоко и заблудился на этом дереве, он, правда, не добрался до верхушки, но залез выше, чем когда-либо залезал любой другой муравей. А когда он вернулся домой и стал рассказывать, что на свете есть кое-что повыше их муравейника, то остальные муравьи сочли его слова оскорбительными для всего муравьиного рода и приговорили наглеца к наморднику и долговременному одиночному заключению. Вскоре после этого на дерево залез другой муравей, совершил такое же путешествие и тоже рассказал о своем открытии, но более осторожно и как-то неопределенно; и потому, что он был весьма уважаемый муравей, к тому же из благородных, ему поверили, а когда он умер, ему поставили памятник из яичной скорлупы — в знак уважения к науке.

— Мне часто приходилось видеть, — продолжала мышка, — как муравьи переносят яйца на спине. Однажды муравей уронил яйцо, и как он ни пытался поднять его, у него ничего не получалось. Подоспели два других муравья и, не щадя сил, принялись ему помогать. Но они чуть не уронили своей собственной ноши, а когда одумались, бросили товарища в беде и убежали, потому что ведь свое добро всякому дороже чужого. Царица муравьев увидела в этом лишнее доказательство тому, что муравьи обладают не только сердцем, но и разумом. «Оба эти качества ставят нас, муравьев, выше всех разумных существ, — сказала она. — Разум, впрочем, стоит на первом месте, и я наделена им больше всех!» С этими словами царица величественно поднялась на задние лапки, и я проглотила ее; она так отличается от остальных, что ошибиться было просто невозможно. «Иди к муравью и набирайся у него мудрости!» — я и вобрала в себя мудрость вместе с самой царицей.

Потом я подошла поближе к большому дереву, которое росло у муравейника. Это был высокий, развесистый дуб, должно быть, очень старый. Я знала, что в нем живет женщина, которую зовут дриадой. Она рождается, живет и умирает вместе с деревом. Об этом я слышала еще в библиотеке, а теперь своими глазами увидела лесную деву. Заметив меня, дриада громко вскрикнула: как и все женщины, она очень боялась нас, мышей; но у нее были на это гораздо более веские причины, чем у других: ведь я могла перегрызть корни дерева, от которого зависела ее жизнь. Я заговорила с ней ласково и приветливо и успокоила ее, а она посадила меня на свою нежную ручку. Узнав, зачем я отправилась странствовать по свету, она предсказала мне, что, быть может, я в тот же вечер добуду одно из тех двух сокровищ, которые мне осталось найти. Дриада объяснила, что дух фантазии — ее добрый приятель, что он прекрасен, как бог любви, и подолгу отдыхает под сенью зеленых ветвей, а ветви тогда шумят над ними обоими громче обычного. Он называет ее своей любимой дриадой, говорила она, а ее дуб — своим любимым деревом. Этот узловатый, могучий, великолепный дуб пришелся ему по душе. Его корни уходят глубоко в землю, а ствол и верхушка тянутся высоко к небу, им ведомы и снежные холодные метели, и буйные ветры, и горячие лучи солнца.

«Да, — продолжала дриада, — там, на верхушке дуба, поют птицы и рассказывают о заморских странах. Только один сук на этом дубе засох, и на нем свил себе гнездо аист. Это очень красиво, и к тому же можно послушать рассказы аиста о стране пирамид. Духу фантазии все это очень нравится, а иногда я и сама рассказываю ему о жизни в лесу: о том времени, когда я была еще совсем маленькой, а деревце мое едва поднималось над землей, так что даже крапива заслоняла от него солнце, и обо всем, что было с тех пор и по сей день, когда дуб вырос и окреп. А теперь послушай меня: спрячься под ясменник и смотри в оба. Когда появится дух фантазии, я при первом же удобном случае вырву у него из крыла перышко. А ты подбери это перо — лучшего нет ни у одного поэта! И больше тебе ничего не нужно».

— Явился дух фантазии, перо было вырвано, и я его получила, — продолжала мышка. — Мне пришлось опустить его в воду и держать там до тех пор, пока оно не размякло, а тогда я его сгрызла, хотя оно было не очень удобоваримым. Да, нелегко в наши дни стать поэтом, сначала нужно много чего переварить. Теперь я приобрела не только разум, но и фантазию, а с ними мне уже ничего не стоило найти и чувство в нашей собственной библиотеке. Там я слышала, как один великий человек говорил, что существуют романы, единственное назначение которых — избавлять людей от лишних слез. Это своего рода губка, всасывающая чувства. Я вспомнила несколько подобных книг. Они всегда казались мне особенно аппетитными, потому что были так зачитаны и засалены, что, наверное, впитали в себя целое море чувств.

Вернувшись на родину, я отправилась домой, в библиотеку, и сразу же взялась за большой роман — вернее, за его мякоть, или, так сказать, сущность; корку же, то есть переплет, я не тронула. Когда я переварила этот роман, а потом еще один, я вдруг почувствовала, что у меня внутри что-то зашевелилось. Тогда я отъела еще кусочек от третьего романа — и стала поэтессой. Я так и сказала всем. У меня начались головные боли, колики в животе — вообще где у меня только не болело! Тогда я стала придумывать: что бы такое рассказать о колбасной палочке? И тотчас же в голове у меня завертелось великое множество всяких палочек — да, у муравьиной царицы, как видно, ум был необыкновенный! Сначала я вдруг ни с того ни с сего вспомнила про человека, который, взяв в рот волшебную палочку, становился невидимкой; потом вспомнила про палочку-выручалочку, потом про то, что «счастье не палка, в руки не возьмешь»; потом — что «всякая палка о двух концах»; наконец про все, чего я боюсь, «как собака палки», и даже про «палочную дисциплину»! Итак, все мои мысли сосредоточились на всевозможнейших палках и палочках. Если ты поэт, то сумей воспеть и простую палку! А я теперь поэтесса, и не хуже других. Отныне я смогу каждый день угощать вас рассказом о какой-нибудь палочке — это и есть мой суп!

— Послушаем третью, — сказал мышиный царь.

— Пи-и, пи-и! — послышалось за дверью, и в кухню стрелой влетела маленькая мышка, четвертая по счету, — та самая, которую все считали погибшей. Впопыхах она опрокинула колбасную палочку, обвитую черным крепом. Она бежала день и ночь, ехала по железной дороге товарным поездом, на который едва успела вскочить, и все-таки чуть не опоздала. По дороге она потеряла свою колбасную палочку, но язык сохранила, и вот теперь, вся взъерошенная, протиснулась вперед и сразу же начала говорить, словно только ее одну и ждали, только ее и хотели послушать, словно на ней одной весь мир клином сошелся. Она трещала без умолку и появилась так неожиданно, что никто не успел ее остановить вовремя, и мышке удалось выговориться до конца. Что ж, послушаем и мы.

— Я сразу же направилась в огромный город. Как он называется, я, впрочем, не помню: у меня плохая память на имена. Прямо с вокзала я вместе с конфискованными товарами была доставлена в городскую ратушу, а оттуда побежала к тюремщику. Он много рассказывал об узниках, особенно об одном из них, угодившем в тюрьму за неосторожно сказанные слова. Было состряпано громкое дело, но в общем-то оно и выеденного яйца не стоило. «Вся эта история — просто суп из колбасной палочки, — заявил тюремщик, — но за этот суп бедняге, чего доброго, придется поплатиться головой». Понятно, что я заинтересовалась узником и, улучив минутку, проскользнула к нему в камеру: ведь нет на свете такой запертой двери, под которой не нашлось бы щели для мышки. У заключенного были большие сверкающие глаза, бледное лицо и длинная борода. Лампа коптила, но стены уже привыкли к этому и чернее стать не могли. Узник царапал на стене картинки и стихи, белым по черному, но я их не разглядывала. Он, видимо, скучал, и я была для него желанной гостьей, поэтому он подманивал меня хлебными крошками, посвистывал и говорил мне ласковые слова. Должно быть, он очень мне обрадовался, и я почувствовала к нему расположение, мы быстро подружились. Он делил со мной хлеб и воду, кормил меня сыром и колбасой — словом, жилось мне там великолепно, но всего приятней мне было, что он очень полюбил меня. Он позволял мне бегать по рукам, даже залезать в рукава и карабкаться по бороде; он называл меня своим маленьким другом. И я его тоже очень полюбила, ведь истинная любовь должна быть взаимной. Я забыла, зачем отправилась странствовать по свету, забыла и свою колбасную палочку в какой-то щели, — наверное, она там лежит и по сею пору. Я решила не покидать моего нового друга: ведь уйди я от него, у бедняги не осталось бы никого на свете, а этого он бы не перенес. Впрочем, я-то осталась, да он не остался. Когда мы виделись с ним в последний раз, он казался таким печальным, дал мне двойную порцию хлеба и сырных корок и послал мне на прощание воздушный поцелуй. Он ушел — и не вернулся. Ничего больше мне так и не удалось о нем узнать. Я вспомнила слова тюремщика: «Состряпали суп из колбасной палочки». Он сперва тоже поманил меня к себе, а потом посадил в клетку, которая вертелась, как колесо. Это просто ужас что такое! Бежишь и бежишь, а все ни с места, и все над тобой потешаются.

Но у тюремщика была прелестная маленькая внучка с золотистыми кудрями, сияющими глазками и вечно смеющимся ротиком.

— Бедная маленькая мышка, — сказала она однажды, заглянув в мою противную клетку, потом отодвинула железную задвижку — и я тут же выскочила на подоконник, а с него прыгнула в водосточный желоб. «Свободна, свободна, снова свободна!» — ликовала я и даже забыла от радости, зачем я сюда прибежала.

Однако становилось темно, надвигалась ночь. Я устроилась на ночлег в старой башне, где жили только сторож да сова. Сначала я немного опасалась их, особенно совы — она очень похожа на кошку, и, кроме того, у нее есть один большой порок: как и кошка, она ест мышей. Но ведь кто из нас не ошибается! На этот раз ошиблась и я. Сова оказалась весьма почтенной и образованной особой. Многое повидала она на своем долгом веку, знала больше, чем сторож, и почти столько же, сколько я. Ее совята принимали всякий пустяк слишком близко к сердцу. «Не варите супа из колбасной палочки, — поучала их в таких случаях старая сова, — не шумите по пустякам», — и больше не бранила их! Она была очень нежной матерью. И я сразу же почувствовала к ней такое доверие, что даже пискнула из своей щели. Это ей очень польстило, и она обещала мне свое покровительство. Ни одному животному она отныне не позволит съесть меня, сказала она, и уж лучше сделает это сама, поближе к зиме, когда больше нечего будет есть.

Сова была очень умная. Она, например, доказала мне, что сторож не мог бы трубить, если бы у него не было рога, который висит у него на поясе. А он еще важничает и воображает, что он ничуть не хуже совы! Да что с него взять! Воду он решетом носит! Суп варит из колбасной палочки!.. Тут-то я и попросила ее сказать, как его надо варить, этот суп. И она объяснила: «Суп из колбасной палочки — это всего только поговорка; каждый понимает ее по-своему, и каждый думает, что он прав. А если толком во всем разобраться, то никакого супа-то и нет». «Как нет?» — изумилась я. — Вот так новость! Да, истина не всегда приятна, но она превыше всего. То же самое сказала и старая сова. Подумала я, подумала и поняла, что если я привезу домой высшее, что только есть на свете, то есть истину, то это будет гораздо ценнее, чем какой-то там суп. И я поспешила домой, чтобы поскорее преподнести вам высшее и лучшее — истину. Мыши — народ образованный, а мышиный царь образованнее всех своих подданных. И он может сделать меня царицей во имя истины.

— Твоя истина — ложь! — вскричала мышь, которая еще не успела высказаться. — Я могу сварить этот суп сейчас! Да и сварю!

— Я никуда не ездила, — сказала третья мышь, — я осталась на родине — это разумнее всего. Незачем шататься по белу свету, когда всего можно добиться у себя дома. И я осталась! И я не водилась со всякой нечистью, чтобы научиться варить суп, не глотала муравьев и не приставала к совам. Нет, до всего я дошла сама, своим умом. Поставьте, пожалуйста, котел на плиту. Вот так! Налейте воды, да пополнее. Хорошо! Теперь разведите огонь, да пожарче. Очень хорошо! Пусть вода кипит, пусть забурлит белым ключом! Бросьте в котел колбасную палочку… Не соблаговолите ли вы теперь, ваше величество, сунуть в кипяток свой царственный хвост и слегка помешивать им суп! Чем дольше вы будете мешать, тем наваристее будет бульон, — ведь это же очень просто. И не надо никаких приправ — только сидите себе да помешивайте хвостиком! Вот так!

— А нельзя ли поручить это кому-нибудь другому? — спросил мышиный царь.

— Нет, — ответила мышка, — никак нельзя. Ведь вся сила-то в царском хвосте!

И вот вода закипела, а мышиный царь примостился возле котла и вытянул хвост, — так мыши обычно снимают сливки с молока. Но как только царский хвост обдало горячим паром, царь мигом соскочил на пол.

— Ну, быть тебе царицей! — сказал он. — А с супом давай обождем до нашей золотой свадьбы. То-то будут радоваться бедняки в нашем царстве, ожидая этого дня! Пусть же они подольше порадуются!

Сыграли свадьбу, да только многие мыши по дороге домой ворчали:

— Ну разве это суп из колбасной палочки? Это скорее суп из мышиного хвоста!

Они находили, что кое-какие подробности из рассказанного тремя мышами были переданы, в общем не плохо, но, пожалуй, все нужно было рассказать иначе. Мы бы де рассказали это так-то вот и этак.

Впрочем, это критика, а ведь критик всегда задним умом крепок.

Эта история обошла весь мир, и мнения о ней разделились; но сама она от этого ничуть не изменилась. Она верна во всех подробностях от начала до конца, включая и колбасную палочку. Вот только благодарности за сказку лучше не жди, все равно не дождешься!

ВОЛШЕБНЫЙ КОРАБЛЬ

Французская сказка

Раз молодой принц ехал по приморской дороге. У него было много неприятностей дома и он отправился путешествовать, чтобы развлечься. В былое время, он от тоски плакал день и ночь, и потому его прозвали Принц Слеза. Однако доктора нашли, что это очень дурная привычка и позволили ему плакать только по три раза в день: перед завтраком, перед обедом и перед ужином.

Было уже поздно; принцу хотелось поужинать, а потому он решил, по обыкновению, прежде всего поплакать. Он слез с коня и сел под деревом, но едва из его глаз выкатилось с полдюжины слезинок, как вдруг он заметил, что далеко-далеко над морем поднимаются как бы золотые купола. Принц поднялся, отер глаза и, обратившись к какому-то прохожему, велел ему позвать к себе мэра соседней деревни.

Когда мэр пришел, принц спросил его:

— Что это за купола блестят на воде?

— Принц, — ответил мэр, — эти купола покрывают дворец трех принцесс-близнецов; они крестницы одной феи и живут на пустынном острове. Дворец можно видеть только в это время дня, когда лучи заходящего солнца падают на него и он сверкает; одна из принцесс очень красива, другая — очень добра, третья — умна.

— Вот как, — заметил Принц Слеза, в глазах которого в эту минуту не было слез. — Это очень интересно. Нет ли тут парома к острову?

— Парома? Да остров так далеко, что устроить парома нельзя.

— Может быть, вы достанете мне корабль?

— Невозможно, принц; кругом острова столько скал, столько подводных камней, что к берегу можно подойти только в особенной лодке, которая называется Наутилусом. Она имеет форму бараньего рога.

— Ну так скажите, где можно найти такую лодку?

— Нигде нельзя. Есть только один Наутилус, да и тот принадлежит крестной матери трех сестер. Она нарочно велела выстроить для себя лодку в виде рога, чтобы навещать их; только она и может приставать к острову.

— Отлично, — сказал принц. — Благодарю вас.

Он отпустил мэра, снова сел на лошадь, проехал в лучшую гостиницу деревни, поужинал и лег спать.

Утром принц пролил только три слезки перед завтраком: он слишком торопился отправиться разыскивать лодку или корабль, которые переправили бы его на остров трех сестер. Он не верил мэру и думал, что все-таки найдет себе корабль.

Прежде всего он проехал к тому месту, с которого видел накануне золотые купола, но как ни всматривался в даль Принц Слеза, перед его глазами блестели только волны, освещенные лучами утреннего солнца. Чтобы заметить место, с которого он видел блестящие купола, принц вбил у подножия дерева кол; на нем он вырезал начальную букву своего имени и нарисовал слезу.

— Когда ладья будет готова, я отправлюсь с этого места.

Он поехал дальше и вскоре очутился в другой деревне. При въезде в нее сидел молодой человек и делал деревянные ведра.

Его звали Вечно-Надейся, потому что он надеялся, что один старый дядя подарит ему чудный дом, другой — землю, а старая тетка — набитого попугая, роговую табакерку и грелку. В ожидании этих подарков он делал ведра и лоханки для деревенских хозяек.

— Вероятно, этот малый умеет строить корабли, — подумал Принц Слеза, — он так ловко управляется во своими инструментами. — Не можете ли вы, — прибавил он вслух, — сделать мне Наутилус?

— А что это за штука? — спросил молодой человек.

— Это ботик в виде раковины улитки или рога барана, я сам хорошенько не знаю.

И он рассказал, зачем ему нужна такая лодка.

— Мне кажется, — прибавил принц, — что раз вы так ловко делаете деревянные ведра, вам будет не трудно построить Наутилус.

— Надеюсь, — ответил молодой человек, — но мне нужен образец, или по крайней мере, хотя бы рисунок.

— Откуда же достать их?

— Послушайте; в конце деревни живет очень ученый молодой человек, он знает все. Его зовут А.Б.В. Пойдем к нему, объясните ему, что вам нужно. Если он сделает чертеж нашей лодки — я построю вам Наутилус.

А.Б.В. учился в школе, стоявшей невдалеке от деревни. Он был там единственным учеником, поэтому учителя передали ему все свои знания. И он считался очень, очень ученым. К несчастью, у него не было ничего кроме маленького садика, и он жил бедно. Вечно-Надейся спросил А.Б.В., знает ли он ботик, о котором говорил Принц Слеза; А.Б.В. никогда не видал Наутилуса, но слышал о нем.

— Я даже знаю, где он, — прибавил молодой ученый.

— Знаете? — вскрикнул принц.

— Да. Когда фея путешествует, она оставляет свою лодку в маленьком пруду, недалеко отсюда. Теперь полнолуние, если вам угодно, мы можем все вместе отправиться туда. Рассмотрев Наутилус, я вам сделаю чертеж и маленькую модель.

— Незачем трудиться. Может быть, втроем мы унесем бот…

— Украсть! Фу! — закричал А.Б.В.

— Можно было бы взять его на время… силой, — продолжал Принц Слеза, — а потом, вернувшись из путешествия, поставить обратно.

— Нет, это тоже нечестно. Я согласен только пойти и осмотреть Наутилус.

Вечером А.Б.В. захватил складной метр, циркули и все трое отправились в путь. Через три дня молодой ученый сделал чертеж, высчитал, сколько нужно заготовить железа, дерева, полотна и канатов для постройки Наутилуса, вымерил и высчитал все размеры лодки феи.

Вечно-Надейся принялся за дело; чтобы работа подвигалась скорее, молодые люди решили, что и А.Б.В. будет помогать ему.

Принц тоже делал все, что мог, но так как он не умел работать, ему поручали носить доски, варить деготь, чтобы конопатить щели и т. д.

Молодые люди работали так усердно, что через несколько дней ботик стал походить на Наутилус феи. Надо вам сказать, что в дело вмешался еще кое-кто. Понятно, как и следовало ожидать, крестная мать принцесс знала обо всем, что происходило. Она видела, как А.Б.В. делал чертеж Наутилуса и не помешала ему, так как ей это понравилось. Она даже нашла, что дело идет недостаточно скоро, несмотря на все усилия работников, и каждую ночь посылала своих гениев помогать строить Наутилус. Когда утром Вечно-Надейся видел, что прикреплено несколько лишних досок, хотя накануне вечером они лежали на траве, он благодарил за это А.Б.В.; между тем А.Б.В. приписывал это стараниям Вечно-Надейся, и низко кланялся ему. Думая, что он шутит, Вечно-Надейся принимал его благодарности. На следующий день роли менялись. На принца же никто не обращал внимания, никто даже не хвалил его за то, как он мешает деготь, и это его очень удивляло: он привык, чтобы его постоянно хвалили.

Когда, благодаря работникам феи, Наутилус был готов и А.Б.В., Вечно-Надейся и Принц Слеза полюбовались лодкой, они решили как можно скорее спустить ботик на воду. Сказано — сделано.

В тот же день Наутилус грациозно покачивался на волнах; три товарища вошли на палубу ботика. Для того, чтобы решить, куда следует направиться, принц предложил проплыть к тому самому дереву, близ которого он воткнул кол. Так и сделали. Солнце начинало опускаться к морю, и золотые купола виднелись вдали над лазоревыми волнами.

Тут Принц Слеза (кстати, с тех пор, как он принялся за постройку ботика, он не проронил ни одной слезы) поблагодарил А.Б.В. и Вечно-Надейся и, обещав им рассчитаться с ними по возвращении, хотел отпустить их на все четыре стороны.

— Неужели вы желаете, — сказал ему Вечно-Надейся, — один отправиться на остров?

— Да, — ответил принц, — я изучил направление ветров и течений. Мне никого не нужно.

— Прекрасно, — закричал АЛхВ. — Уж не думаете ли вы, что мы работали, а вы будете пользоваться нашими трудами? Мы позволяли вам носить доски и варить деготь, а теперь мы, пожалуй, согласимся взять вас с собою. Только постарайтесь приносить пользу. Итак, если вам очень хочется, беритесь за весло. Вечно-Надейся возьмет другое, я же сяду на руль.

Хотя с принцем поступили не особенно вежливо, ему пришлось согласиться; все же в глубине сердца он сердился за то, что его с первого места переместили на последнее.

От берега отплыли; некоторое время все шло довольно хорошо. Благодаря ловкости А.Б.В. странная ладья скользила между подводными камнями. Но скоро все изменилось. Дело в том, что фея, занятая чем-то другим, не заметила, что лодка, сделанная по образцу ее Наутилуса, уже очутилась на воде. Узнав это, она стала невидимой и пошла за ботиком, еле касаясь ножками верхушек волн. Она призвала к себе на помощь водяных духов, а также тритонов и наяд, живущих в море; одни из них принялись дуть в паруса ботика, другие стали толкать его снизу, и вскоре он изменил направление. Напрасно А.Б.В. правил ко дворцу, блестящие стены которого как бы манили к себе путешественников. Наутилус все поворачивался на одном месте как волчок и не подвигался вперед. Лукавая фея смеялась, видя выражение досады на лицах несчастных плавателей; между тем блестящий дворец мало-по-малу тонул в сумраке, они же удалялись от острова трех принцесс.

— Этот А.Б.В. не умеет править, — подумал принц. — Как ужасно попасть в руки неумелого человека! По его милости наш ботик разобьется о подводные камни. Будь я один, Наутилус шел бы иначе.

Но он молчал; тем не менее А.Б.В., вероятно, угадал его мысли и предложил ему сесть на руль. Принц передал А.Б.В. весло и сел править. Но что ни делал он, чтобы направить ботик к острову, ничего не выходило. После принца на руль сел Вечно-Надейся, но и ему посчастливилось не больше; наконец молодые люди предоставили Наутилусу нести их, куда ему вздумается.

И едва плаватели перестали грести и работать рулем, как ботик быстро помчался к отдаленному острову, на который падали последние лучи солнца.

Скоро совсем стемнело, но лодка продолжала скользить между подводными камнями, точно ее вела невидимая рука и, действительно, фея направляла Наутилус. Три путешественника находили такое плавание опасным, но знали по опыту, что им ничего больше не остается делать. Вскоре их тревога сменилась радостью; около полуночи они увидели купола, которые на этот раз при свете луны казались не золотыми, а серебряными. Через несколько мгновений ботик подошел к берегу, и путешественники радостно выскочили на отмель.

Идти во дворец было поздно, поэтому молодые люди тотчас же легли спать под открытым небом.

— Завтра, — сказал А.Б.В., — мы пойдем представиться принцессам.

— Ну, таким незнатным людям, как вы, нечего идти во дворец, — заметил Принц Слеза. — Я пойду один, а вы меня подождите у дверей.

— И не подумаем, — ответил Вечно-Надейся. — Мы пойдем с вами.

— Почему бы и нам не познакомиться с тремя сестрами? — прибавил А.Б.В.

Принц Слеза решил, что спорить не стоит, улегся на песок и скоро заснул глубоким сном. То же сделали и его спутники.

Проснувшись, трое закричали от ужаса. Против них сидел такой великан, какого они никогда и не видывали; он смотрел на них и посмеивался; у него было совсем черное лицо и между его красными губами виднелись два ряда громадных белых острых зубов. Это был исполинский негр. Путешественники думали, что великан хочет съесть их и радуется при виде такой неожиданной добычи. Они были уверены также, что он сторож трех принцесс.

Они ошиблись. Прежде всего, они были не на острове сестер-близнецов, а на другом, новом. Фея внезапно выдвинула его из глубины морской, чтобы обмануть их. Кроме того великан, ее приятель, был совсем не так кровожаден, как казался. В это самое утро она попросила его оказать ей одну большую услугу. Увидев трех путников, фея решила женить их на трех принцессах и, обращаясь к великану, сказала:

— Один из них — деревенский ученый, который воображает, что он умнее всех на свете; другой ждет подарков от своих родных и в надежде на это работает только, чтобы не умереть с голода; третий — принц. Он думает, будто все в мире создано для его удовольствия. Товарищи уже дали ему хороший урок, который, надеюсь, принесет ему пользу. Пожалуйста, постарайся окончательно избавить их от тщеславия и самомнения, и когда это будет сделано, подними над твоим замком флаг цвета пламени. Тогда и я приду сюда.

Когда молодые люди немного оправились от страха, принц спросил великана: где они — на острове трех сестер или нет?

— На острове трех сестер? Такого не знаю, — ответил негр. — Вы на моем острове.

— Вот как! — сказал Принц Слеза самым вежливым тоном, — вот как! Простите, господин великан, за нашу бесцеремонность. Позвольте нам проститься с вами и снова сесть в нашу лодку.

— Ее здесь больше нет, — посмеиваясь, ответил великан, — ее увела фея.

Дело принимало положительно дурной оборот.

— Как же мы отплывем с острова? — спросил А.Б.В.

— Вы останетесь здесь.

— Останемся? — в свою очередь вскрикнул Вечно-Надейся, начинавший терять надежду, — а кто же будет вместо меня делать ведра?

— Ну, если вы хотите работать, для вас найдется дело, но так как вы не умеете себя вести, я вам дам дядьку.

Сказав это, он свистнул. Явился новый великан, почти такой же безобразный как он и еще на полфута выше его. Негр приказал им идти за дядькой, и они беспрекословно послушались. Они не ели с утра предыдущего дня, так как торопились докончить свой Наутилус, а потому теперь сильно проголодались. Итак, когда дядька спросил их, хотят ли они есть, молодые люди очень обрадовались.

Они сказали, что очень голодны, и великан вынул из кармана ржаной колос, подал его своим воспитанникам и сказал:

— Посадите зерна этого колоса в землю; вырастет рожь; когда появятся колосья, нальются и поспеют, сожните рожь, вымолотите колосья, смелите зерна и сделайте себе хлеб.

— Да мы сто раз умрем раньше, чем зерна пустят ростки! — крикнул Вечно-Надейся.

— Ну, ну, здесь совсем незачем есть так часто, как обыкновенно. Это дело привычки. Только жадные выдумали есть по три-четыре раза в день. Если вы хотите есть через шесть месяцев, не теряйте времени и посадите ржаные зерна. Поливайте их водой источника, который течет по ту сторону острова, но так как воду неудобно носить горсточками, можете вместо ведер употреблять желуди дубов; знаете, можно брать их чашечки. Это очень удобно; вы сделаете из них ложки. Нужно только выбрать желуди, на которых еще остались веточки.

Шесть месяцев голодать! Молодые люди закопали зерна в землю, как им было приказано. Потом они отправились отыскивать ручей. До него было с версту. Им приходилось приносить приблизительно по одной капле. Можете себе представить сколько раз они ходили взад и вперед, чтобы доставить зернам достаточно влаги. Впрочем, надо сказать, что принц обильно поливал их слезами.

Следовало бы думать, что раз доктора позволили ему плакать только перед едой, он совсем не плакал, так как не завтракал, не обедал, не ужинал. Наоборот: теперь он проливал слезы с утра до ночи, плакал, идя за водой, плакал, возвращаясь от ручья, плакал во время отдыха, а может быть, плакал даже во сне. Но мало-помалу он понял, что плакать не стоит, тем более, что ростки уже проросли и зернам не нужно было особенно много влаги. Принц решил лучше заниматься раздумьем и размышлениями.

Хотя молодые люди не обедали, они продолжали отлично чувствовать себя, но были страшно голодны.

Принц Слеза, голодавший первый раз в жизни, сперва жалел только себя. Но подумав, что множество людей на земле страдают каждый день таким же образом без надежды получить через несколько времени прекрасную жатву, он стал глубоко жалеть их. Теперь принц старался придумать, как он будет облегчать страдания бедняков, если когда-нибудь вернется в свое королевство, и его слезы высыхали; он находил бесчестным плакать о себе, когда такая большая часть человечества страдает постоянно.

Почти такие же мысли шевелились в уме его двух товарищей. А.Б.В. старался придумать, как устроить счастье всех людей на земле, а Вечно-Надейся решил, вернувшись на родину, поделиться с бедняками теми подарками, которые он надеялся получить.

Когда рожь выросла и поспела, три товарища сжали ее; камнями они смололи зерна, потом сделали хлеб и испекли его в золе. Можно себе представить, как они обрадовались, когда хлеб испекся! Он казался таким вкусным, с хрустящей корочкой! К несчастью, этот хлебец был не больше пятикопеечного маленького розанчика, и три друга скоро поняли, что насытиться может только один. Если бы что-нибудь подобное случилось за год перед тем, они, вероятно, стали бы спорить, но общее несчастье так изменило их, что ни один из трех не хотел дотронуться до хлебца, которого они так долго ждали. Каждый уговаривал двух других разделить хлеб пополам. Они все еще спорили, когда огненно-красный флаг взвился над башней замка великана. В то же мгновение перед ними появилась фея. Она улыбалась. Подняв хлебец, который три товарища по несчастию не тронули, она сделала им знак идти за нею и отвела их в замок. Там стоял накрытый стол, уставленный великолепными кушаньями. Молодые люди ели с большим аппетитом, но особенное удовольствие доставил им хлебец, сделанный их собственными руками; фея положила его на середину стола на золотое блюдо. После обеда фея отвела их в большую комнату, все стены которой были сверху до низу заставлены книгами.

— Вы стали славными молодыми людьми, — сказала она, — вы способны жертвовать собой и отказываться для других от необходимого; но это еще не все. Я хочу, чтобы вы сделались очень учеными. Даже А.Б.В. нужно многому поучиться. Учитесь же, я каждый день буду приходить заниматься с вами. Когда я найду, что вы достаточно образованы, я скажу, чего жду от вас.

Молодые люди принялись усердно заниматься. Каждое утро фея приходила к ним, спрашивала, что они читали или что узнали накануне, и была довольна их успехами. Наконец однажды (было первое мая и стояла чудная погода) фея приняла вид бабочки (это был самый нарядный ее туалет) и сказала им:

— Вы научились всему. Переоденьтесь и идите за мною.

Молодые люди прошли в соседнюю комнату, где лежало великолепное, вышитое золотом и серебром платье, потом вернулись к фее и она отвела их к берегу моря. Подле берега покачивался Наутилус, не тот, который они выстроили, а чудная лодочка феи. Они вошли в нее со своей покровительницей и через несколько часов пристали к другому острову. Увидев дворец с золотыми куполами, они поняли, что он принадлежит трем сестрам-близнецам; фея велела им высадиться на землю.

— Прежде всего я скажу вам, что задумала. У меня три прелестные крестницы; если хотите, они сделаются вашими невестами.

Все трое сказали, что им очень приятно жениться на ее крестницах.

— Одна из них красавица — продолжала фея, — другая замечательно добра, третья очень умна. Я их люблю одинаково, вас же всех троих нахожу хорошими. Итак, пусть судьба решит, кому из вас достанется та или другая невеста.

Она наклонилась, сорвала три травинки: одну длинную, другую покороче, третью совсем коротенькую. Спрятав их в свой маленький кулачок и выставив только их кончики, фея протянула руку молодым людям.

— Возьмите, — сказал она, — тот, кому попадется самая длинная травка, выберет себе красивую, добрую или умную невесту; тот, кому попадется совсем коротенькая, возьмет оставшуюся невесту.

Самая длинная травка попала в руки Вечно-Надейся.

— Какую же из моих крестниц выберете вы? — спросила фея.

— Добрую, — без колебаний ответил бывший фабрикант деревянных ведер.

— А вы? — спросила фея А.Б.В., который по жребию мог выбирать после него.

— Я хочу жениться на умной.

Принцу пришлось взять красавицу, но он скоро утешился, решив, что красавица королева будет украшением трона, и что крестница феи не может быть ни особенно злой, ни глупой.

Действительно, когда через несколько минут женихов ввели в залу, где их ждали три принцессы, принц, А.Б.В. и Вечно-Надейся увидели, что сестры-близнецы все три одинаково красивы.

— Они также очень добры и умны, — сказал фея, — это произошло оттого, что они долго жили вместе. Добро «заразительно», как и зло.

В заключение скажу вам, что в двух соседних государствах бы-ли два незанятые трона; их короли отказались от правления, находя это слишком беспокойным делом. Фея сделала королями А.Б.В и Вечно-Надейся. Принц Слеза, который решил бросить свое прозвище, вернулся к себе и стал править государством, только и думая о счастии своих подданных. То же делали и его бывшие товарищи.

ТРОСТНИКОВАЯ ШАПОЧКА

Английская сказка

У одного богатого купца были три дочери, и как-то раз он решил узнать, сильно ли они любят его. Он спросил первую:

— Как ты меня любишь, дорогая?

— Как собственную жизнь, — ответила она.

— Хорошо, — сказал старик. Он спросил вторую:

— Как ты любишь меня, дорогая?

— Больше всего на свете, — сказала девушка.

— Отлично, — заметил он. — А как ты меня любишь, моя младшая дочка?

— Я? Я люблю тебя, как свежее мясо любит соль, — ответила она.

Он рассердился и сказал:

— Значит, ты совсем меня не любишь. Уходи же из моего дома. Он выгнал ее и захлопнул за ней дверь.

Девушка ушла… Долго бродила она по свету, наконец пришла к болоту. Близ его берега она собрала тростники и сплела из них плащ с капюшоном. Теперь тростниковая одежда с ног до головы окутывала ее и скрывала ее нарядное платье. После этого она опять пошла дальше, шла все шла и наконец, увидела большой дом.

— Нужна ли вам служанка? — спросила она.

— Нет, не нужна, — ответили ей.

— Мне некуда идти, — сказала девушка; —я не прошу жалованья и готова исполнять всякую работу.

— Хорошо, — ответили ей. — Если ты согласишься мыть посуду, сковороды и кастрюли, ты можешь остаться.

Она осталась и исполняла всякую тяжелую работу. Так как девушка не сказала своего имени, ее прозвали Тростниковой Шапочкой.

Раз в соседнем замке назначили бал и слугам помещичьего дома позволили пойти и посмотреть, как веселятся знатные господа. Тростниковая Шапочка сказала, что она устала и не пойдет в замок.

Когда же все ушли, она сняла с себя тростниковую одежду, вычистила свое платье, вымылась и вскоре явилась в бальный зал.

На балу ее увидел сын помещика, у которого она служила, и кроме нее не захотел ни с кем танцевать. Раньше конца бала Тростниковая Шапочка тихонько вышла из залы и вернулась домой. Когда пришли остальные служанки, она уже лежала и притворялась спящей.

На следующее утро подруги сказали ей:

— Напрасно ты не пошла с нами, Тростниковая Шапочка.

— А кто там был? — спросила она.

— Очень красивая дама, одетая нарядно и хорошо. Наш молодой господин танцевал с ней одной.

— Жалко, что я ее не видала, — сказала Тростниковая Шапочка.

— Сегодня бал в другом замке. Может быть, она опять придет, — сказали они.

Вечером Тростниковая Шапочка снова объявила, что она устала и не пойдет в замок. Когда же служанки ушли, она сбросила с себя тростниковую одежду и пошла на бал. И опять сын ее господина только и танцевал с нею. Раньше конца бала она вернулась домой.

— Жаль, что ты не видала этой дамы; она опять была на балу, — сказали ей служанки.

— Я хотела бы посмотреть на нее, — заметила Тростниковая Шапочка.

— Ну, — сказали служанки, — сегодня бал в третьем замке, пойдем с нами; она, конечно, опять придет.

Вечером Тростниковая Шапочка снова отговорилась усталостью и, когда ее подруги ушли, отправилась на бал.

Сын помещика танцевал только с нею и, когда она отказалась сказать ему свое имя и назвать место, где она живет, он дал ей перстень и объявил, что умрет от горя, если не увидит ее больше.

И все-таки до конца бала Тростниковая Шапочка выскользнула из замка. Когда служанки пришли, она лежала в своей тростниковой одежде с закрытыми глазами.

На следующее утро подруги сказали ей:

— Вот, Тростниковая Шапочка, вчера ты не пошла с нами, а теперь тебе не удастся увидеть этой красавицы, потому что балов больше не будет.

Хозяйский сын повсюду отыскивал незнакомую красавицу, но никто не знал ее. Вскоре он заболел и ему становилось все хуже; наконец он слег.

— Сварите ему кашу, — сказала хозяйка дома кухарке. — Он совсем ослаб, а каша подкрепит его.

Кухарка стала варить кашу. В это время вошла Тростниковая Шапочка.

— Что ты тут делаешь? — спросила девушка.

— Я варю кашу для нашего молодого господина. Он совсем ослабел и только и думает, что об исчезнувшей красавице.

— Дай, я сварю кашу, — сказала ей Тростниковая Шапочка.

Кухарка долго отказывалась, наконец согласилась и Тростниковая Шапочка сварила кашу, а когда она была готова, опустила в нее перстень. Кашу унесли наверх.

Молодой человек съел кашу и вдруг на дне тарелки увидел кольцо.

— Пошлите за кухаркой, — сказал он. Кухарку привели.

— Кто варил эту кашу? — спросил он.

— Не я, — ответила кухарка.

— Нет. — Он посмотрел на нее и сказал: — нет, не ты. Скажи кто, я не рассержусь на тебя.

— Ну, хорошо, я скажу правду; кашу варила Тростниковая Шапочка.

— Пошли сюда Тростниковую Шапочку, — сказал он. Девушка пришла.

— Ты варила кашу? — спросил он.

— Да, — ответила она.

— Откуда ты взяла кольцо?

— Из рук того, кто мне его дал.

— Кто же тогда ты?

— Я покажу тебе, — сказала она, сбросила с себя тростниковый плащ и явилась в своем богатом наряде.

Молодой человек поправился; назначили день их свадьбы. Решили устроить великолепный пир и созвали на праздник всех соседей. Пригласили и отца Тростниковой Шапочки. Но она никому не объявила своего имени.

Перед свадьбой она пошла к кухарке и сказала:

— Приготовь все кушанья хорошо, но не клади в них ни одной крупицы соли.

— Да ведь будет ужасно невкусно, — заметила кухарка.

— Ничего, — проговорила она.

— Слушаю-с, — сказала кухарка.

Пришел день свадьбы. Жениха и невесту обвенчали. Вернувшись из церкви, все сели за стол, но никто не мог есть кушаний, так они были безвкусны без соли. Отец Тростниковой Шапочки попробовал сначала одно блюдо, потом другое и вдруг заплакал.

— Что с вами? — спросил его новобрачный.

— Ах, — ответил старик, — у меня была дочь, и я спросил ее, как она меня любит, а она ответила: как свежее мясо любит соль. И я выгнал ее за это из дома, думая, что она меня совсем не любит. Теперь же я вижу, что она любила меня больше других дочерей. Я ничего о ней не знаю, может быть, она умерла.

— Нет, отец, вот она, — сказала Тростниковая Шапочка, подошла к нему и обняла его.

ЖАДНАЯ ХОЗЯЙКА

Японская сказка

В одну деревенскую гостиницу зашел бродячий торговец. Он нес большой мешок и коробку с товарами. Жадная хозяйка гостиницы увидала товары и захотела завладеть ими. Она отвела торговца в комнату, а сама побежала к мужу за советом.

— Ты хочешь, чтобы товары стали твоими? — спросил хозяйку муж. — Это очень легко сделать. Нарви травы мега, свари ее и подложи в еду, которую ты подашь торговцу на ужин. Кто отведает травы мега, тот все забывает. Вот и торговец забудет о своих товарах.

Хозяйка так и сделала: пошла в сад, нарвала там травы мега, сварила ее и подложила во все блюда.

Торговец съел ужин и ничего не заметил. Только голова у него немножко закружилась и захотелось спать. Он пошел к себе в комнату, лег и сразу заснул. Утром он проснулся еще до рассвета и ушел из гостиницы. Жадная хозяйка тотчас же бросилась в его комнату. Но комната оказалась пустой!

— Напрасно я варила твою траву мега! — закричала хозяйка мужу. — Торговец ушел и ничего не забыл!

— Не может быть! — удивился муж. — Кто поест травы мега, обязательно что-нибудь забудет. Поищи хорошенько!

Хозяйка опять пошла в комнату, где ночевал торговец, опять все осмотрела и ничего не нашла.

Но вдруг она хлопнула себя по лбу и закричала на весь дом:

— Забыл! Забыл!

— Что забыл? — спросил ее муж.

— Заплатить! Заплатить забыл!