Глава 8. Вера и образование

Колледжи и университеты могли бы сделать гораздо больше для борьбы с верой, слабыми типами мышления, эпистемологическим релятивизмом и плохой логикой. В этой главе я объясняю, почему они этого не делают и что можно с этим сделать. Также я покажу читателям шаблон, который использую, чтобы избавить людей от эпистемологического релятивизма (то есть того, что каждый путь к знанию не менее хорош, чем остальные).

Участие университетов в борьбе – одна из главных целей в общей стратегии, направленной на войну с верой, содействие распространению разума и логического мышления, а также рациональности и скептицизма. Многие из выпускников станут следующим поколением влиятельных политиков. Мы должны подготовить преподавателей, которые станут не просто обучать студентов критическому мышлению, но и направлять их отношение к вере по нисходящей спирали.

Эта глава, состоящая из трех отдельных разделов, адресована руководству университетов, ученым, преподавателям, а главное – студентам. В первом разделе «Левизна современного академического сообщества: как критика плохого способа мышления стала безнравственной» описывается проблема; «Религиозные утверждения в аудитории» предлагают конкретное решение; третий раздел – «За гранью релятивизма» – предлагает сценарий действий для преподавателей и уличных эпистемологов, желающих избавить людей от эпистемологического релятивизма.

Левизна современного академического сообщества: как критика плохого способа мышления стала безнравственной

Когда разговор заходит о толерантности, часто смешивают людей и идеи, что создает среду, в которой разум и рациональность не могут использоваться для различия между добром и злом. Когда мы отказываемся признать, что наши предпочтения не определяют реальность, мы создаем среду, в которой реальность нельзя улучшить.

Мэтт Торнтон, общественный деятель

В этом разделе я объясню, как доминирующая ипостась [научного] либерализма, который я называю «левизной современного академического сообщества», накладывает моральное табу на эпистемологическую критику. Чтобы доказать это, я начну с краткой истории либерализма; затем перейду к объяснению паразитических ценностей, вкравшихся в либерализм; продолжу дискуссией об исламе и исламофобии; и закончу эффектом ложного толкования современного либерализма в отношении феминизма и веры.


Классический и социальный либерализм

Либерализм – это творение XVII века, его отцом был английский философ Джон Локк (1632–1704). Для Локка либерализм означал ограниченную власть правительства, верховенство права, правовые гарантии, свободу: свободу вероисповедания, свободу слова, свободу печати, свободу собраний, отделение церкви от государства и разделение государственных полномочий по департаментам, надзирающим друг за другом.

Со временем классический либерализм Локка развился в социальный либерализм – творение XIX века; его «отцом» является другой английский мыслитель – Томас Хилл Грин (1836–1882). Грин писал о позитивной свободе, считал людей хорошими по своей сути и ратовал за социальный и экономический порядок, способствующий общественному благу.

В XX веке социальный либерализм продолжил свое развитие, и его доминантной чертой стала современная левизна высшей школы.П1 Современное проявление либерализма – это остов из бывших инкарнаций и лучше всего описывается не через то, чем он является, а через паразитические идеологии, которые придали этому остову искривленную форму: релятивизм, субъективность, толерантность, расовое многообразие, мультикультурализм, уважение к иному мнению и инклюзивный подход.П2 Эти инвазивные ценности изменили историю классического и социального либерализма, которые выступали за базовые свободы и боролись со всеми формами тирании.

С исторической точки зрения, либерализму не присуще ничего такого, что обязательно связывает его с идеологиями, идущими за ним «прицепом». Факты таковы, что не существует обязательной взаимосвязи между классическими формами либерализма и ценностями, которые в нынешний момент охвачены академической левизной. Это позволяет надеяться на то, что левизна современного академического сообщества может быть отделена от этих внешних, инвазивных ценностей, подрывающих надежду на освобождение, предложенную классическим и социальным либерализмом, а также на то, что либерализм вернется к своим историческим корням.


Инвазивные ценности и предпочтения

Достаточно сложно выделить и дифференцировать ценности и идеологии, связанные с либерализмом, но точкой отсчета является культурный релятивизм.

Современные ученые левого толка в массе своей усвоили культурный релятивизм и продвигают его как ценность. (Я еще не встречал консерватора, который был бы культурным релятивистом.) Основная идея культурного релятивизма заключается в следующем. Поскольку каждый судит о какой-либо культуре со своей собственной, культурно обусловленной точки зрения, невозможно сделать надежные утверждения относительно других культур и культурных практик, – значит, их нельзя судить. Например, в Бразилии едят авокадо с сахаром и сладостями, а в США – с солью и солеными продуктами (например, с гуакамоле). Это культурные практики, и ни одна из них не является правильной или неправильной.

Постулированная неспособность делать надежные утверждения о культурных практиках была неоправданно объявлена моральной ценностью. Произошел сдвиг от «мы не можем судить о культурных практиках» к «мы не имеем права судить о культурных практиках». Обратите внимание на подлог: невозможность рациональной критики культурных предпочтений подменяется аморальностью суждений о культурных предпочтениях.

Релятивизм и аморальность критики перешли из культурной плоскости в эпистемологическую, то есть от невозможности делать надежные утверждения о культурных предпочтениях к аморальности надежных суждений о системах познания мира. А поскольку нет единой предпочитаемой культурной точки отсчета, опираясь на которую можно выносить объективные суждения, по такой логике, нет и предпочитаемой эпистемологической точки зрения, опираясь на которую можно выносить объективные эпистемологические суждения.

Эпистемологический релятивизм либо сопряжен с идеей, что любой процесс, используемый человеком для формирования убеждений, ничем не хуже других (своего рода эпистемологический эгалитаризм), либо с идеей, что процессы нельзя оценивать, поскольку один процесс всегда оценивается другим процессом. В последнем случае получается, что базис для надежного эпистемологического сравнения отсутствует.

Например, люди из общества А используют Коран для познания и понимания окружающего мира, а люди из общества В – научный метод. Для эпистемологического релятивиста это просто разные способы познания мира. Если человек использует научный метод в попытке привести свои убеждения в соответствие с реальностью, тогда он вынужден оценивать другие процессы – например использование Корана – как менее значимые и смешные. Кстати, это касается и человека, для которого точкой отсчета является Коран. Если человек исходит из предпосылки, что Коран – это идеальная книга и лучший способ познать объективную действительность, то все другие процессы будут расценены как менее значимые и неверные.

Эпистемологический релятивизм привел к повороту к субъективности (субъективный поворот) и конкурировал с ним.П3 Таким образом, мы отказались от мышления с учетом объективно познаваемого мира в пользу субъективно познаваемого мира. В субъективно познаваемом мире все, что истинно для меня, истинно. В объективно познаваемом мире реально существует нечто, с чем можно оправданно привести в соответствие свои убеждения – некая общая, стабильная реальность или, используя философский язык, коллективная, фиксированная, независимая метафизика (Boghossian, 2006b, 2012a). Другими словами, представьте объективность следующим образом: если кто-либо – и вы в том числе – исчезнет, Вселенная останется такой же, как была. Независимо от того, во что вы верите, есть то, что есть. Но в мире, где субъективности отдана пальма первенства, нет объективной истины: то, что истинно, просто истинно для вас.

Таким образом, эпистемологические системы сводятся к предпочтениям. То есть одни люди в конкретной культуре предпочитают использовать для формирования убеждений процесс А (гадание, астрология, обращение к священному тексту), а другие – процесс В (гипотеза и эксперимент, опровержение, научный метод). Эпистемологические системы напоминают начинку в пицце: выбирайте ингредиенты по своему вкусу, который не может быть истинным или ложным.П4


Мультикультурализм

Идея о том, что эпистемологические системы субъективны и, по сути, являются предпочтениями, связана с мультикультурализмом и прокладывает ему дорогу. Здесь все довольно хитро, поэтому необходимо прояснить термины.

«Мультикультурализм» – это слово часто звучит в стенах высших учебных заведений. (Канада использует этот термин, начиная с 70-х годов XX века.) Он базируется на идее, что разные культуры могут и должны мирно сосуществовать. Первоначально мультикультурализм был стратегией, призванной объединить людей в большую инклюзивную культуру, состоящую из множества различных групп. Мультикультурализм – так, как термин используется сегодня в академической среде – означает нечто совершенно иное.П5

Влияние мультикультурализма распространилось на другие виды совместного существования, например когнитивные и эпистемологические системы. И как могут гармонично сосуществовать люди разных культур и национальностей, так же гармонично могут сосуществовать и эпистемологические системы, если на них не нападать.

Теперь мы видим, как классический либерализм трансформировался в идеологию, подрывающую свободный потенциал критической рациональности.


Левизна современного академического общества наложила моральное табу на эпистемологическую критику процесса, используемого кем-либо для познания реальности.


То, что я собираюсь написать, может смутить людей, вращающихся в современной академической среде: критицизм процесса (например, процесса установления возраста Земли по текстам древних книг), или критицизм культурной практики (например, использование метрической системы или принуждение носить паранджу), или критицизм религиозного текста (например, Книги мормона или Книги Урантии) – это не то же самое, что критицизм человека.П6 И не то же самое, что критицизм национальности человека. Мультикультурализм несет ответственность за смешение этих понятий, так как распространил неотъемлемые характеристики человека – национальность, пол, сексуальную ориентацию, религию – на все эпистемологические системы, культурные способы познания, религиозные традиции, местные мифологические системы и т.д.

Другая доктрина современной академической левой политики – это убеждение, что у идей есть достоинство. Когда кто-то верит, что достоинство – это свойство идей, а не характеристика людей, тогда критика идеи становится равной критике человека. Другими словами, с нравственной точки зрения нельзя критиковать физический облик племен, обитающих в странах Африки к югу от Сахары или скандинавов, например, и таким же образом нельзя критиковать идеи, религиозные традиции и т.д.

Приписывание идеям достоинства приводит к двум последствиям. Первое: критика религиозных традиций расценивается как вариант разжигания вражды – как сказать «ниггер». Такой вид политической корректности еще больше ограждает веру от диалектического критицизма. Большинство людей не хотят критиковать веру из страха, что о них подумают, будто они – плохие, подлые, злые, фанатичные, полные предрассудков, равнодушные, полные ненависти.

Второе следствие – это медикализация[48] индивидов на основании их критики. Критикующему (например, религиозные положения ислама) индивиду ставят диагноз, оканчивающийся на «-офобия». Обратите внимание на параллелизм: исламофобия, гомофобия, верофобия. Скрытое послание состоит в том, что рациональный анализ и критицизм указывают на психическое расстройство.

Навешивание на кого-либо, критикующего идеи в любой области, ярлыка «движимый страхом или другим патологическим состоянием», по сути ярлыка психически неуравновешенного, – это абсолютный отказ от ключевых идей классического и социального либерализма, то есть от права человека жить по своему усмотрению, быть свободным, добиваться счастья и наслаждаться правом на самовыражение. (Люди различных вероисповеданий и национальностей испытывают на себе дискриминацию и гонения. Объединяя категории идей и людей и медикализируя рациональный критицизм, общество обесценивает страдания личности от дискриминации и одновременно лишает главной свободы – свободы рационально анализировать и критиковать.)


Толерантность и ислам

Толерантность – еще одна либеральная ценность, которая в результате тех же рассуждений оказалась искажена.П7 Толерантность работает только тогда, когда есть взаимодействие. То есть она не очень хорошо борется с нетерпимостью. Когда толерантность – и предоставляемая терпимостью защита – переходит с людей на идеи, мы начинаем защищать нетерпимость, антинаучные взгляды, иррациональность и другие виды предубеждений. Примеры этого мы видим в Европе, где либеральные демократии заняли нейтральную позицию по отношению к исламским радикалам.

Существует еще и социальная толерантность. Многие общества, которые лелеют религиозные процессы, глубоко нетерпимы: нетерпимы к гомосексуалистам, правам женщин, правам меньшинств, другим религиям, свободе слова, свободе собраний, свободе вероисповедания и т.д.П8 Левая политика и тянущиеся за ней ценности, о которых я говорил выше, включили в область толерантности социальные, культурные и эпистемологические практики. Например, массовые протесты и убийства из-за осквернения Корана в Афганистане (Partlow & Londono, 2011; Sieff, 2012) и волна бунтов из-за карикатур на пророка Мухаммеда, опубликованных в датской газете Jyllands-Posten.

Фильм «Невинность мусульман» спровоцировал яростные протесты в Ливии, Египте, Индонезии и даже в Австралии. На Западе эти акты интерпретировались через призму толерантности. Академическое левачество считало, что корни проблемы кроются в нашем обществе, то есть наше общество, в частности США, должно быть более чувствительным, толерантным и понимающим по отношению к ценностям и вероисповеданиям других культур (Davis, 2012; Falk, 2012; Williams, 2012). Но общества, в которых в качестве акций протеста совершались убийства, возможно, самые нетерпимые на Земле.

Люди в этих обществах устраивают беспредел не потому, что мы недостаточно толерантны или потому, что просят быть к ним терпимее. Массовая истерия случилась, когда святые для них тексты были осквернены не ценящими их другими как путь к знанию и к истине.П9 Тем не менее многие представители левых кругов интерпретировали такое поведение как призыв к большей толерантности с нашей стороны, и многие публично выступили за введение цензуры (Malik, 2012).

Есть кое-что еще, что вызывает беспокойство в связи с протестами исламского мира. Многие представители левых кругов придерживаются идеи, что люди, не живущие в одном из таких обществ, расстраиваются из-за такого поведения, поскольку не понимают эти культуры и их эпистемологические системы. Если бы люди просто поняли другие культуры, они не расстраивались бы. Здесь идея заключается в том, что нечто в понимании человека препятствует его ясному взгляду на вещи в противоположность расцениванию уличных беспорядков и убийств из-за оскорбленных религиозных чувств как абсолютно неприемлемых – и, если на то пошло, взгляду на религиозные эпистемологические системы как абсолютно ложные.П10

Лично я считаю, что люди волнуются не потому, что не понимают, почему другие протестуют на улицах, а потому, что хорошо понимают, почему люди протестуют на улицах.


Левые круги, феминисты и воскрешенный классический либерализм

Современные левые круги не могут увидеть моральный и эпистемологический дисбаланс из-за инвазивных ценностей, прилепившихся к классическому и социальному либерализму и лишивших его возможности и способности выносить моральные и эпистемологические суждения. Сегодня мы имеем хорошо образованных и воздерживающихся от суждений «левых», которые учат других поступать так же, в чем-то самодовольных и ханжеских, но не имеем хорошо обоснованных фактических суждений.

Большинство преподавателей в американских университетах – академические левые именно такого толка, как я описал, и даже те из них, кто не полностью окунулся в эту идеологию, испытывают трудности с пониманием разницы между уважением ценностей индивида и вынесением критического суждения касательно эпистемологии (Gross & Simmons, 2007; Jaschik, 2012; Kurtz, 2005; Rothman, Lichter, & Nevitte, 2005; Tobin & Weinberg, 2006). Плачевный результат этого: профессура учит студентов воздерживаться от суждений, особенно моральных.П11 Воздерживаться от эпистемологической критики неправильно, и эта практика должна быть прекращена. Преподаватели должны учить студентов тому, как выносить лучшие, более проницательные суждения: как отличать надежные способы мышления от ненадежных.

Я был бы виноват, если бы забыл упомянуть о провале современного академического феминизма. Феминизм сегодня сопряжен или, скорее, сосуществует, с левизной высшей школы. Вследствие этого феминизм впитал те же экзогенные ценности, что и либерализм. Таким образом, мы наблюдаем трагический, катастрофический и почти полный провал феминизма, который отказывается выступить против неистового, беспощадного женоненавистничества Талибана, ужасного и широко распространенного домашнего насилия, от которого страдают женщины Папуа—Новой Гвинеи, сексуального и физического насилия, которому часто подвергаются аборигенки Австралии, и так далее, и так далее.

Если абстрагировать феминизм от таких ценностей, как толерантность, разнообразие, мультикультурализм, примененных к идеям, то что останется? Будут американские феминисты больше или меньше критиковать обращение с женщинами в других культурах? Ответ очевиден. Молчание феминизма понятно, поскольку его позиции подпорчены длинным списком инвазивных ценностей, таких как мультикультурализм и релятивизм.


Вера

Левизна современного академического сообщества – нечаянный союзник веры, а ее представители вывели критику веры из игры.П12

Мультикультурализм и смежные идеологии дают «разнообразным» эпистемологиям – особенно вере – иммунитет от критицизма. Мультикультурализм ограждает религиозные процессы от критицизма, смешивая национальность и культуру и рассматривая атаки на веру и рациональное мышление как этически равноценные атакам на национальность, пол и другие неотъемлемые характеристики человека. Рациональная критика становится безнравственным действием.П13

Ложно трактуя классический и социальный либерализм, современная академическая левизна трансформирует акт критики веры и религиозных утверждений в моральную проблему – даже моральный недостаток. Критиковать веру становится неэтично, аморально, оскорбительно и ненужно. К тому же люди, озвучивающие подобную критику, считаются безнравственными, нетолерантными, вносящими раскол, жестокими и даже полными ненависти. Это неоправданное и ошибочное движение.П14

Вера – это не неотъемлемая характеристика; люди отходят от веры, переходят из одной веры в другую. Это не то же самое, что пол или национальная принадлежность. Есть даже специальное слово «апостазия» (вероотступничество).П15 В некоторых частях мира наказанием за вероотступничество является смерть (United States Department of State, Bureau of Democracy, Human Rights and Labor, 2011a).П16

Демонстрация уважения к практике убийства людей, оставивших веру, – это гротескно неуместное использование ценности «толерантность», которую мыслители эпохи Просвещения превозносили во времена Джона Локка и Томаса Хилла Грина. Это не толерантность, это скорее идеологическая слепота и моральная трусость.


Надежда

Левизна современного академического общества спровоцировала нарастающую социальную, моральную и эпистемологическую катастрофу. Она разрушила ценность рационального мышления и создала условия для процветания веры, религии, суеверий, псевдонауки и ошибочных эпистемологий всех видов. Она несет прямую ответственность за целое поколение студентов, не использующих свою способность к критической рациональности и верящих, что это делает их более хорошими людьми.

Я надеюсь, что современная левая политика вернется к либерализму и будет освобождена от релятивизма, субъективности, мультикультурализма и испорченного мышления – следствий смешивания достоинства человека и идеи. Харрис, Хитченс, Деннет и другие убедительно говорят об ограниченности нового либерализма и необходимости воскресить классический и социальный либерализм, чтобы он снова стал живым и эффективным проводником перемен.

Религиозные утверждения в аудитории

Когда в научной среде кто-то притворяется, будто знает то, чего не знает, его поднимают на смех.

Мэтт Торнтон, общественный деятель

Все студенты вашего вводного курса по философии прилежно учились до экзамена в середине семестра.П17 После всех экзаменов вы объявляете студентам, что теперь будете оценивать их знания по говорящей доске для спиритических сенсов: вы будете класть руки на дощечку, а духи подскажут вам оценку.

Какая реакция будет у студентов? Злость? Недоумение? Потрясение?

Конечно, пара групп сочтут эту идею отличной: студенты со слабыми знаниями будут надеяться, что кубик выкинет проходной балл, и небольшая группа людей, которые искренне верят, что доска «уиджа» – это надежный механизм для определения честных оценок. Все остальные будут ошарашены и не преминут об этом заявить.

Эта ситуация напоминает ту, в которой находятся сами профессора, когда критикуют ход мыслей студентов, но только современная академическая среда не позволяет этого сделать. Благодаря этой среде они до смерти боятся усомниться в конкретном ненадежном процессе мышления – не в любом процессе. Религиозные верования занимают уникальное завидное место, защищенное культурным, социальным и интеллектуальным щитом непроницаемости.

В гуманитарных науках (социологии, философии, антропологии и т.д.), если студент утверждает, что верит в высказывание, поскольку оно соответствует его религиозной традиции, оно – и процесс мышления, который к нему привел, – рассматривается как оправданное утверждение о знании, базирующееся на неуязвимой логике. Считается само собой разумеющимся, что религиозные утверждения имеют иммунитет против критики и дальнейших расспросов.

Это интеллектуальное «окоченение» характерно не для всех дисциплин. Опять же, в гуманитарных науках вопросы о механизме формирования убеждений у студента подлежат табу, но в точных (математике, химии, биологии и т.д.) сомнения в утверждениях и мыслительных процессах – неотъемлемая часть учебного процесса, необходимая, чтобы научить студентов мыслить эффективно.

Чтобы продемонстрировать, как выглядело бы использование веры в качестве оправдания в точных науках, давайте рассмотрим гипотетическую дискуссию между преподавателем биологии и студентом:


Профессор: [Х] случается, когда вирус гриппа заражает клетку.

Студент: Нет, это не моя теория.

Профессор: Какая же ваша теория?

Студент: [Y] случается.

Профессор: Почему вы так думаете?

Студент: Я верю в то, что моя теория правильная.


Всего одно слово «вера» – и рациональной дискуссии приходит конец.

В гуманитарных науках преподаватели притворяются, что рациональный диалог не был прерван. Апелляция к вере в качестве обоснования для умозаключений рассматривается как охраняемая и даже привилегированная практика. Базовая позиция – уважение чувств верующего и социальная легитимность.

С этим пора покончить. Коррекция процессов мышления у студентов и отсутствие поддержки религиозных ответов должны стать академической, культурной и педагогической нормой во всех академических дисциплинах.

Вера – это попытка познать мир, которая снижает вероятность нахождения истины или, выражаясь философическим языком, использование веры не приводит к обоснованному убеждению. Почему мы это знаем ? Потому, например, что различные религии делают противоречащие друг другу заявления, и они не могут быть все верны, однако они все могут быть ошибочными.

К сожалению, и в академической среде, и вне ее вера не рассматривается как ложная эпистемология. Вера покоится на прочном фундаменте моральной системы, которая дает ей моральную действенность и культурную и социальную легитимность. Что особенно интересно – высокое моральное положение веры имеет место не только в умах верующих; в системе образования оно стало институционализованным таким образом, что другие, даже те, кто не использует веру в качестве эпистемологии, вынуждены соблюдать неприкосновенность основанного на вере мышления.

Если профессор корректирует религиозные утверждения студента, это считается невежливым, грубым, агрессивным, навязчивым и даже антидемократичным. Причем ожидается, что преподаватель поставит студенту на вид, если тот выскажет антиэгалитарные или принижающие другую национальность убеждения. (Это показывает, что в отношениях между преподавательским составом и студентами нет ничего такого принудительного или насильственного, что не давало бы преподавателям права избавлять студентов от определенных убеждений; скорее, здесь играют роль социальные, культурные и даже политические факторы, решающие, какие убеждения подлежат тщательной проверке. Это очевидные двойные стандарты.)

Преподаватели гуманитарных наук должны усвоить подход, который столь важен для точных наук: не поощрять обоснования, основанные на вере. Не принимать религиозные утверждения всерьез. Донести до говорящего, что вера – неприемлемый базис, чтобы на его основе сделать надежный вывод. Требовать у студентов доказательства, аргументы и причины их умозаключений, в случае их отсутствия говорить, что такие утверждения нельзя воспринимать серьезно, – и обратно в песочницу!

Точно так же как доска «уиджа» – ненадежный процесс выставления оценок, религиозные утверждения – неприемлемая основа для надежных умозаключений, и преподаватели должны стоять на этом.

За гранью релятивизма

Вступление

Когнитивный, эпистемологический и моральный релятивизм – это токсины, которые студенты гуманитарных направлений получают в больших дозах чуть ли не каждый день. Их учат воздерживаться от суждений касательно других эпистемологий, культурных практик и моральных систем. Как следствие, их способность к критической оценке сильно повреждена.

Прежде чем развенчать веру как ошибочную эпистемологию, жизненно необходимо освободить людей от релятивистского представления о том, что все эпистемологии равны – странный и противоречивый «эгалитарный релятивизм» – или что их нельзя оценивать.

Цель этого раздела – научить читателей, как избавлять других от эпистемологического релятивизма. Сначала я кратко опишу свой опыт, основываясь на котором я создал педагогический антирелятивистский шаблон. Затем я объясню, как уличные эпистемологи и преподаватели могут использовать шаблон для того, чтобы помочь другим людям справиться со своим эпистемологическим релятивизмом (см. приложение В).


«Это истинно только для вас»


Более двадцати лет назад, когда я только начинал вести курс критического мышления, мои попытки ослабить позиции релятивизма наталкивались на общее возражение студентов: «Это истинно только для вас». Любой аргумент, который я приводил, встречался либо этой мантрой, либо схожим высказыванием: «Вы смотрите сквозь призму своей культуры» или: «Вы не можете увидеть дальше своего западного, господствующего, империалистического, ситуативно обусловленного взгляда белого мужчины». Сначала эти ответы ставили меня в тупик. Неважно, какие примеры я приводил или каков был путь моих размышлений, на все следовала эта линия «возражений».

Со временем – в результате опыта работы с заключенными, десятками тысяч студентов колледжей и университетов по всей стране и людей на улицах – я пришел к выводу, что это не просто распространенная проблема, но что она не дает мне обучать людей тому, как улучшить свое мышление. Чтобы хорошо мыслить, человек должен уметь исключать неважные или несогласующиеся альтернативы. Но человек не может этого сделать, если считает, будто нельзя вынести объективное суждение об этих альтернативах.

Например, я хочу решить, идти ли мне к доктору натуропатической медицины, чтобы попробовать вылечиться при помощи методов альтернативной медицины, или же обратиться к сертифицированному врачу, чтобы получить лечение, основанное на парадигме научных данных. Для этого я должен разработать надежный механизм, который приведет меня к ответу на вопрос: что будет лучше для моего здоровья? Если я начну с умозаключения, что это просто различные системы медицины, которые нельзя измерять одной мерой, я потеряю мотивацию к формулированию механизма для вынесения суждения. Нет смысла обучать тому, как выносить более обоснованные суждения, если то, о чем я сужу, нельзя оценивать и если мой механизм для вынесения этих суждений полностью субъективен.

Для преподавателя борьба с релятивизмом должна быть на первом месте. Каждый курс я уделяю тридцать–шестьдесят минут широкой сократической дискуссии, где прибегаю к шаблону (см. приложение С). Я сделал этот процесс легким и простым в использовании и надеюсь, что он сослужит хорошую службу преподавателям и уличным эпистемологам в любой дискуссии.


Неверная интерпретация реальности

Вполне возможно до какой-то степени нейтрализовать вред, нанесенный студентам левизной современного академического сообщества, если посвящать сократовскому методу от тридцати до шестидесяти минут. Использование этого шаблона в качестве модели поможет студентам избавиться от релятивизма за час, в зависимости от размера группы. Сделать это сложно, если курс посещают более ста студентов, поскольку ответы на все вопросы занимают много времени. За пять лет использования шаблона попался только один студент (насколько я знаю), который не избавился от эпистемологического релятивизма.

Вопрос 1: Возможно ли, что некоторые люди неверно интерпретируют реальность? Большинство студентов отвечают «да» или кивают головой. Тех, кто отвечает «нет» или выглядит неуверенным, я спрашиваю: «Если Фрэд думает, что два плюс два равно восемнадцать, а Сью думает, что сорок один, и оба представляют себе эту математическую операцию одинаково, то есть ли у кого-либо из них неверная интерпретация реальности?» Ни один студент не ответит «Нет».

Вопрос 2: Существуют ли люди, неверно интерпретирующие реальность? Второй вопрос переходит от возможности неверной интерпретации реальности к факту, что такие люди существуют.

На этой стадии важно, чтобы вы не приводили примеры – пусть студенты делают это сами. Печально, но факт: студенты больше доверяют примерам других студентов, чем примерам преподавателя. Эта стадия занимает обычно больше всего времени; я трачу от пяти до семи минут, стараясь активно задействовать как можно больше студентов.

Бывают студенты (обычно они специализируются по антропологии – дисциплине, сильно погрязшей в релятивистской догме), для которых это проблематично. В таких случаях я спрашиваю, существует ли что-либо познаваемое, и прошу предоставить примеры вещей познаваемых и непознаваемых. Тавтологий[49], характерных для математики и лингвистики («Холостяк – это неженатый мужчина»), обычно достаточно, чтобы студенты согласились с наличием познаваемых вещей. Если это не сработало, я привожу в пример факт: сейчас мы беседуем, и если они не соглашаются, значит, на каком-то уровне они понимают, о чем я говорю, а это в свою очередь означает, что некоторые вещи являются познаваемыми. Обычно это позволяет перевести на следующую стадию и к следующему набору вопросов даже самых упорных релятивистов.

Вопросы 3, 4 и утверждение 5: Если кто-либо хочет познать реальность, то всякий ли способ хорош? Есть ли плохие способы? Если так, то это должно означать, что одни способы лучше других. Теперь я привожу собственные примеры.

Я избегаю дискутировать о вере. Если всплывает эта тема, я говорю: «Мы обсудим это позже. Сейчас давайте найдем ненадежные способы, по поводу которых мы будем единодушны». Я привожу в пример откровенно ненадежные способы, например подбрасывание монеты или принесение в жертву козла. Очень просто заставить студентов согласиться, что подбрасывание монеты – это зыбкая основа для принятия решений: орел – я буду учиться на математическом факультете, решка – пойду учиться танцам. Я побуждают студентов привести свои примеры таких способов.

Я перехожу к следующему этапу вопросов, приводя утвердительное высказывание: «Итак, если некоторые способы плохие, например подбрасывание монеты, это означает, что на них нельзя положиться. Но если есть плохие способы, это должно означать, что есть и хорошие. Под “хорошими” я понимаю надежные. Так как “плохой” – это относительное слово, нет смысла говорить о плохом способе, если не существует хорошего способа, не так ли?»

Если студенты выражают сомнение в том, что «плохой» – это относительное слово, я обсуждаю другие относительные слова, например «глупый» или «вкусный». Я спрашиваю: «Если кто-то считается глупым, означает ли это, что существуют люди, которые считаются умными?» Обычно этого достаточно, чтобы продвинуть дискуссию вперед. Однако в некоторых случаях студенты зависают на слове «плохой». Я объясняю, что под «плохим способом» подразумеваю такой, который уводит человека от объективной действительности. Если непонимание продолжается, я спрашиваю, в каких случаях они используют слово «плохой». Их определение обычно совпадает с тем, как я использую слово «плохой», но если нет, я использую прием Сэма Харриса и говорю, что не только не уверен в том, как они используют слово «плохой», но даже думаю, что они сами не знают, как они используют это слово. После краткой дискуссии о слове «плохой» я перехожу на следующую стадию с вопросами 6 и 7.

Вопросы 6 и 7: Как мы можем определить, какие способы плохие, а какие – хорошие? Здесь закладывается фундамент. После того как мы обсудили, что понимать под словами «надежный», «хороший» и «плохой», мало кто продолжает цепляться за релятивизм применительно к способам, которые уводят человека от реальности или приближают к ней.

Я прошу студентов озвучить их идеи относительно того, как можно отличить плохие способы от хороших. Вне зависимости от их ответов я спрашиваю, откуда они знают, что их критерии отбора позволят отличить плохие способы от хороших. С небольшими подсказками студенты приходят к выводу, что способы, опирающиеся на рациональное мышление и доказательства, хорошие, в то время как другие – плохие.


Рекомендации

• Не переходите к следующей стадии, пока не все студенты с вами согласны. Если есть студент, который не понимает, потратьте больше времени на эту стадию. Используйте вопросы как возможность помочь студентам. Если понятия все еще неясны,П18 пригласите студентов прийти к вам позже и продолжить разговор.

• На стадии первого вопроса вам, возможно, придется обсудить, что такое объективность и субъективность. Как отмечалось во второй главе, я прошу студентов подумать о различии как о предпочтениях – например, к ягнятине красное вино подходит больше, чем белое.

• На стадии второго вопроса обязательно хвалите студентов, когда они приводят примеры людей, неверно интерпретирующих реальность. В целом похвала как способ продвижения диалога вперед используется недостаточно часто.

• Второй вопрос также предлагает возможность помочь студентам понять, что количество людей, придерживающихся определенного утверждения, никак не повышает вероятность истинности этого утверждения. Вы можете, например, спросить: «Повышает ли количество людей, неверно интерпретирующих реальность, вероятность того, что их убеждения истинны? Например, если Джо думает, что на заднем дворе – пришелец, и убедил в этом Бетти, повышает ли это шансы на то, что во дворе и правда пришелец?»

Вмешательства

Вмешательство 1

Я никогда не поднимаю трубку телефона в кабинете. Но один раз изменил своей привычке. На другом конце провода был расстроенный родитель (РР). Его сын посещал мой курс, и он переживал из-за того, что я подвергал сомнению веру студентов. Я предложил ему прийти в часы приема, чтобы обсудить это. (К лучшему или к худшему, после перевода вектора действия на кого-то другого разговор обычно заканчивается, поскольку большинство людей не идет дальше первого контакта.)

Он был у меня через тридцать минут. РР, мужчина около 55 лет, суровый на вид, но с мягким рукопожатием, с крашеными темными волосами. Он сел и подозрительно огляделся по сторонам. Он выглядел недовольным и говорил так, словно его дело не терпело отлагательств.


РР: Я сказал вам по телефону. Вы перешли грань, когда задали вопросы о вере моего сына…

ПБ: Хорошо-хорошо, минутку. Во-первых, какой курс посещает ваш сын?

РР: Критическое мышление.

ПБ: Понятно, спасибо. А почему вы думаете, что о вере нельзя разговаривать?

РР: Потому что вы злоупотребляете своей властью. У вас нет права задавать студентам подобные вопросы. Они молоды и поверят во все, что вы им ни скажете. [Он продолжал в таком же духе несколько минут, повторялся, по сути. Я слушал.]

ПБ: Ладно, о чем, по-вашему, я должен разговаривать со студентами в курсе критического мышления?

РР: Обо всем, кроме этого.

ПБ: Об алгебре?

РР: Это нелепо. Вы сами знаете, что вы не должны говорить об алгебре.

ПБ: Верно, но я пытаюсь обозначить границы – то, о чем я должен и не должен говорить. Правильно? Итак, я не должен говорить об алгебре. А как насчет других вероисповеданий? Как насчет ислама? Я должен говорить об исламе?

РР: Нет. Курс могут посещать студенты-мусульмане. Нет. Определенно, нет.

ПБ: Должен ли я говорить о том, как люди приходят к знанию?

РР: Да, да, до тех пор, пока вы не затрагиваете вопросы веры.

ПБ: Итак, внесем ясность: я должен говорить о том, как люди приходят к знанию, пока это не связано с верой? Такова ваша позиция? Я не хочу вкладывать свои слова в ваши уста.

РР: Да. Все правильно.

ПБ: А что насчет Ноева ковчега? Могу я говорить о нем?

РР: Что? А что с ним?

ПБ: Дозволено ли мне говорить о том, как люди узнали о большой лодке с разными видами животных и всем таким?

РР: Нет. Нет.

ПБ: Как насчет коалы?

РР: А что насчет коалы?

ПБ: Могу я говорить о том, как коала попала из ковчега в Австралию?

РР: О чем вы толкуете? Какая коала?

ПБ: Ну, вы знаете, такие милые маленькие медведи. Они называются медведи коала. Они живут в Австралии. Вы когда-нибудь были в зоопарке?

РР: Я знаю, кто такой медведь коала, но почему вы говорите о нем сейчас?

ПБ: Потому что я хочу знать, как медведь коала оказался в Австралии, и хочу узнать, могу ли я, по-вашему, говорить об этом?

РР: Но при чем тут вообще коала?

ПБ: Ну, когда коалы покинули ковчег, как они попали в Австралию?

РР: Они мигрировали. Мигрировали. Понимаете?

ПБ: Но коалы едят только листья эвкалипта, а там, где ковчег предположительно осел, нет эвкалиптовых деревьев. Так как же они добрались до Австралии?

РР: Они питались чем-то другим.

ПБ: То есть они развивались?

(Долгая пауза.)

ПБ: Так можно мне говорить про медведя коалу или нельзя?

РР: Вы не должны, потому что на самом деле вы говорите про веру и злоупотребляете тем самым своей властью.

ПБ: Хорошо, я пытаюсь прояснить ситуацию для себя. Я чувствую, что чего-то недопонимаю, но я действительно хочу понять вашу точку зрения. Я могу…

РР: Коалы живут в Австралии.

ПБ: Это вопрос?

РР: Нет, я говорю, коалы живут в Австралии.

ПБ: Ну да.

(Долгая пауза.)

РР: Так вы говорите, что коалы не могли добраться до Австралии без этих листьев?

ПБ: Нет, я ничего такого не говорю. Я просто спрашиваю. Как коалы попали в Австралию, если там, где остановился ковчег, на суше не было эвкалиптов?

(РР внезапно вынимает телефон и звонит. Я терпеливо жду. На другом конце никто не отвечает. Он оставляет сообщение для своего религиозного лидера и повторяет вопрос: «Как коалы попали в Австралию после того, как ковчег остановился?»)

ПБ: Когда вы чего-то не знаете, вы звоните кому-то, чтобы спросить, правильно?

РР: Да…

(РР заводит несущественный разговор о религиозной иерархии в своей церкви. Я прерываю его через две минуты.)

ПБ: Возможно, если эти вопросы будут подняты в аудитории, когда ваш сын вернется домой или, если он не живет дома, когда вы с ним увидитесь, вы могли бы обсудить их с ним. Как вы думаете, это помогло бы?

РР: Нет.

ПБ: Нет?

РР: Ну да, но у него не должно быть вопросов.

ПБ: У всех есть вопросы. У вас есть вопросы. Вы только что позвонили пастору с вопросом.

РР: Это другое.

ПБ: Получается, вы имеете право задавать вопросы, а у него их быть не должно?

(Долгая пауза.)

РР: У него могут быть вопросы.

ПБ: Теперь, пожалуйста, подумайте хорошо, прежде чем ответить. В этой комнате двое отцов – у меня двое детей и, как и вы, я очень их люблю и искренне желаю всего самого лучшего для них. Вы действительно думаете, что для вашего сына будет лучше не иметь вопросов? Действительно ли такой жизни вы хотите для своего сына? Правда?

(Долгая пауза.)

РР: Нет.

ПБ: Согласен. И я такого для своих детей не хочу.

(Пауза.)

ПБ: Этим мы и занимаемся на курсе критического мышления, который посещает ваш сын. Я прошу студентов задавать вопросы обо всем. Обо всем. Я задаю вопросы. Так же, как я задавал вам вопросы сейчас. Я никогда не говорю, что они должны думать. Я только задаю вопросы.

(Мы расстались, достигнув взаимного понимания и пожав друг другу руки.)


Вмешательство 2

Следующая дискуссия состоялась с коллегой-преподавательницей. Психолог, чуть за пятьдесят, искренне верующая христианка (ИВХ). Она начала разговор, когда случайно услышала, что я атеист.

ИВХ: Я просто не могу поверить в то, что вы отвергаете любовь Христа. Почему вы так поступаете?

ПБ: Это нелепо. Почему вы считаете свою иррациональную веру истинной?

ИВХ: Сказал безумец в сердце своем: нет Бога.

ПБ: Это не ответ на мой вопрос. Это как сказать, что номер девять – магический счастливый номер в нумерологии.

ИВХ: Мне действительно жаль вас. По-настоящему. Я…

ПБ: Но это по-прежнему не ответ на мой вопрос. Почему вы считаете свою иррациональную веру истинной?

ИВХ: Она такова по многим причинам.

ПБ: Приведите мне три главные причины. Или одну, так даже лучше.

ИВХ: Бог любит вас. Без любви Христа вы будете прокляты навечно.

ПБ: Допустим, а среди ваших студентов есть представители иудаизма?

ИВХ: Я никогда не спрашивала своих студентов о религии, но я уверена, что есть, в конце концов, я преподаю намного дольше вас.

ПБ: Как вы чувствуете себя, зная, что не все из ваших студентов разделяют вашу веру, зная, что они будут прокляты навечно? В конце концов, христианство не предполагает вечного блаженства для представителей других религий.

ИВХ: Что вы хотите этим сказать?

ПБ: Например, в индуизме считается, что ни одна из религий не является единственно верной, но каждый верующий заслуживает терпимого отношения и может достичь спасения.

ИВХ: Я иду дальше толерантности. Я обучаю и забочусь обо всех своих студентах. Я даже не стала бы разговаривать с вами, если бы не беспокоилась за вас – не тревожилась о вашем спасении.

ПБ: Что важнее – обучать студентов и заботиться о них или учить их надежным способам мышления?

ИВХ: Я делаю и то и другое.

ПБ: Но если бы вам пришлось выбирать?

ИВХ: Но мне не надо выбирать.

ПБ: Хорошо, что важнее: иметь надежный способ постижения истины или придерживаться убеждений, которые считаешь истинными?

ИВХ: Мои убеждения истинны.

ПБ: Откуда вы знаете?

ИВХ: Я вижу это каждый день.

ПБ: Можете привести мне пример?

ИВХ: Это все вокруг нас, каждый день, все время.

ПБ: Что вокруг вас? Вы имеете в виду деревья и прочее?

ИВХ: Да, деревья, но все окружающее – это творение Бога. Я вижу Его в своей жизни каждый день.

ПБ: И что вы имеете в виду?

ИВХ: Ваша проблема в том, что вы не хотите открыть свое сердце Богу и дать любви Господней возможность войти в ваше сердце.

ПБ: Если бы кто-то захотел открыть свое сердце Христу, захотели бы вы перейти в индуизм? Вы бы все равно попали в рай.

ИВХ: Нет. Ни с одной другой религией я не чувствовала бы себя хорошо.

ПБ: При чем здесь хорошее самочувствие?

ИВХ: Я отдала свою жизнь Христу. Я знаю Его любовь и знаю чувства, которые испытываю.

ПБ: Просто чтобы я понял: вы уверены в истинности своих убеждений на основании того, что чувствуете? Правильно?

ИВХ: Да, я чувствую Его любовь каждый день, и она делает меня лучше.

ПБ: Хорошо, но мы говорим об истине, а разговор перешел на следствия присутствия веры в жизни человека, например на его определенные чувства. Вы сказали, что ваша вера истинна и тому есть множество причин, и я все еще жду, когда вы назовете одну.

ИВХ: Я просто знаю, что она истинна.

ПБ: Гораздо честнее сказать: на самом деле я не знаю, истинна она или нет, но я знаю, что мне с ней хорошо. Разве это не был бы более честный способ прожить свою жизнь?

ИВХ: Возможно, но только если бы я не думала, что она истинна.

ПБ: Но вы не можете представить никаких причин, почему вы думаете, что ваша вера истинна. Ваши чувства не делают ее истинной. Если нет ничего другого, вы как психолог можете опереться на годы профессионального опыта и признать это, не правда ли?

(Молчание.)

Копай глубже

Статья

Peter Boghossian, «Should We Challenge Student Beliefs?» (Boghossian, 2011c).


Книги

Paul Boghossian, Fear of Knowledge: Against Relativism and Constructivism (Boghossian, 2006c).П19

Austin Dacey, The Future of Blasphemy: Speaking of the Sacred in an Age of Human Rights (Dacey, 2012).

Greg Lukianoff, Unlearning Liberty: Campus Censorship and the End of American Debate (Lukianoff, 2012).

Hemant Mehta, The Young Atheist’s Survival Guide: Helping Secular Students Thrive (Mehta, 2012).

Alan Ryan, The Making of Modern Liberalism (Ryan 2012).


Интернет-ресурсы

The James Randi Educational Foundation (JREF; http://www.randi.org/site/): «Образовательный фонд Джеймса Рэнди был основан в 1996 году, чтобы помогать людям защищаться от паранормальных и псевдонаучных утверждений. JREF предлагает все еще не востребованный миллион долларов тому, кто предоставит доказательства паранормальных способностей при условии контроля. Через программы, семинары и инновационные ресурсы для преподавателей JREF стремится вдохнуть жажду к исследованиям в новое поколение критических мыслителей».

FIRE (Foundation for Individual Rights in Education; http://thefire.org/): «FIRE (Фонд прав личности в образовании) защищает и поддерживает права личности в американских колледжах и университетах. Эти права включают свободу слова, равенство перед законом, правовые гарантии, свободу вероисповедания и свободу совести – важные качества свободы и достоинства личности. Главная миссия FIRE – защищать незащищенных и информировать соответствующие американские сообщества и население относительно угроз этим правам в кампусах и о средствах их предотвращения».

Secular Coalition for America (SCA; http://www.secular.org): «Светская коалиция Америки – это 501(с)(4) правозащитная организация, цель которой – распространять отличные от других сообществ разнообразные мнения нетеистических сообществ США. Мы находимся в Вашингтоне, чтобы иметь быстрый доступ к правительству, партнерам-активистам и средствам массовой информации. Наши служащие лоббируют конгресс США по вопросам, представляющим особый интерес для нашего округа».

The Skeptics Society’s Skeptical Studies Curriculum Resource Center (http://www.skeptic.com/skepticism-101/): «Огромный бесплатный портал ресурсов для обучения студентов скептическому мышлению. Здесь находится постоянно пополняющаяся коллекция книг, списков литературы, конспектов лекций, рекомендаций для проведения практических занятий, презентаций PowerPoint, студенческих проектов, документов и видео, которые вы можете скачать и использовать в собственных курсах». (Тут можно найти мои конспекты лекций по курсам «Атеизм», «Критическое мышление» и «Знание, ценность и рациональность».)

Примечания

П1. В классическом либерализме упор делался на свободу, в социальном либерализме же признается, что свобода ограничивается не только властью, но и обстоятельствами. Другими словами, социальный либерализм признает, что определенные факторы (национальность, пол, сексуальная ориентация, религия) ограничивают свободу, а потому многие либералы выступают за вмешательство государства (см. Закон о гражданских правах 1964 года). Социал-либералы доказывают, что общество активистов нужно для обеспечения «единого игрового поля» и реализации принципов классического либерализма.

Современная академическая левизна признает, что другое ограничение свободы – это социальная установка. Установки удерживают индивидов от открывающихся перед ними возможностей просто потому, что первые принадлежат к конкретной группе. Оправданно требовать, чтобы другие знали о социальном консенсусе, ограничивающем возможности человека, и пытаться ликвидировать его. Однако есть разница между предубеждением против индивидов на основании их принадлежности к той или иной социальной группе (это плохо, потому что предубеждение направлено против людей) и культурным критицизмом (который хорош, потому что направлен против идей). Американский философ Остин Дэйси (р. 1972) красноречиво говорит о том, что мы оказываем людям медвежью услугу, когда не говорим от их имени, в какой момент они становятся жертвами собственных групп. В качестве примера он приводит подавление свободы слова мусульманами.

П2. Сначала эти термины были результатами критической рефлексии – и получили привилегию там, куда раньше никто не осмеливался заглянуть, – но в своей нынешней мутировавшей форме они разрушают способность к критической рефлексии и рациональному анализу, затягивая удавку на ценностях, которые они должны представлять.

П3. Исторически философия сосредоточивалась на поисках истины. Современная же философия занимается поисками смысла. Смысл субъективен – это поворот в сторону нашего опыта в мире и языка, который мы используем для описания этого опыта. Это радикальная перемена, сдвиг, поворот в мышлении – уход от объективности, истины, независимой метафизики и поворот в сторону повествования, личного опыта, смысла и субъективности (Tassi, 1982).

В этой интерпретационной парадигме индивидуальному опыту отдается предпочтение перед миром, который существует независимо от субъекта познания (Boghossian, 2011a, с. 714–715). Если мы объясняем мир через первичность субъективности, то доксастических ошибок (ошибок убеждения) быть не может. Дело в том, что невозможно вынести решение об истинности или ложности высказывания, если отсутствует объективный мир. Без мира, существующего отдельно от субъекта, говорил английский философ и ученый Фрэнсис Бэкон (1561–1626), невозможно познание природы. То есть без независимого, объективного мира не может быть коррекционного механизма, который определил бы истинность или ложность высказывания. И поскольку мир не может судить о ложности или истинности высказывания, все высказывания получают статус «личного дела каждого», даже такие демонстративно эмпирические, как «у мужчин на одно ребро меньше, чем у женщин» или «Холокоста не было».

Каждое высказывание приобретает такой же эпистемологический статус, что и высказывания, касающиеся личных предпочтений, таких как «пирог с вишнями невкусный» или «песня Led Zeppelin “Staiway to Heaven” – это красивая песня». Интерпретируемые через призму субъективности, высказывания могут быть истинными для одного субъекта познания и ложными – для другого (Boghossian).

П4. Эпистемологический релятивизм преобразует релятивизм во вкусовщину. Лучшее опровержение релятивизма, которое я читал, приводит американский психолог Крис Свойер (Meiland & Krausz, 1982). В краткой, но толковой статье «Истина для» Свойер до конца развенчивает идею того, что нечто может быть истинным для одного человека и ложным для другого.

В контексте эпистемологического вмешательства релятивизм обычно проявляется в виде «Это просто истинно для вас». Когда я слышу такое, то спрашиваю собеседника, к кому он обращается, когда болеет, – к врачу или бабке-знахарке. Если он отвечает, что к бабке и что разницы нет, я говорю, что не думаю, что он сейчас искренен в своих словах.

П5. Мультикультурализм стал искаженной формой плюрализма. Термин «плюрализм» очень многозначен. В современном контексте под плюрализмом подразумевается, что все меньшинства (национальность, пол, сексуальная ориентация, религия) должны иметь законные права (Lamb, 1981). Плюрализм имеет внутреннюю ценность и является неотъемлемым элементом цивилизованного общества. Мультикультурализм и плюрализм пытаются достичь похвальных социальных целей; они идут к этим целям, опираясь на описание различий в популяции.

П6. Подумайте об этом с точки зрения родителей. Хорошие родители критикуют поступки детей, а не самих детей.

П7. Избыток толерантности отключает критическое суждение.

П8. Невероятно, но либералы утверждают, что это результат внешней политики США. Однако причину подобного состояния дел мы здесь не рассматриваем; здесь речь идет только о точности моего описания этих обществ.

П9. Еще одно объяснение бесчинств мусульманских экстремистов состоит в том, что западные страны не следовали правилам, навязанным им в одностороннем порядке. Попытка навязать такие правила, конечно, сама по себе уже не толерантна. Тем не менее, многие представители левых кругов – и даже умеренные либералы – интерпретируют «осквернение» Корана как недостаток толерантности. Однако толерантность не может, не должна и не означает необходимость подчиняться правилам системы убеждений, к которой человек себя не относит.

П10. Левые могут возразить, что это эксплуатация либерального стремления к эмпатии. В книге «Возмущение не является праведным» Лонгсайн и я доказываем, что попытка укрыть идеи от рассмотрения, дискуссии, исследования или критицизма должна расцениваться как логическая ошибка (Longsine & Boghossian, 2012).

П11. Современные академические левые не воздерживаются от суждений абсолютно, как поступают культурные релятивисты. Скорее, они воздерживаются от суждений до той степени, до которой культура кажется чужой и/или чуждой, либо до степени, до которой они воспринимают культуру как непонятую или виктимизированную Западом. У современных левых ислам занимает верхнюю строчку иерархии убеждений и практик, которые нельзя критиковать.

Академические левые круги страстно судят элементы западной культуры. Например, они гордятся тем, что порицают западные учреждения, финансовые системы и корпорации. Но при этом некоторые из них воздерживаются от суждений относительно клитеродектомии в Северной Африке, одновременно громко порицая гендерный дисбаланс среди спикеров конференции.

П12. Эту фразу я прочитал в книге австралийского философа Рассела Блэкфорда «Ислам, расисты и легитимные дебаты» (Blackford, 2012a). Блэкфорд приписывает эти слова американскому философу Жану Казезу.

Фраза о выведении критики из игры особенно уместна в случае левой политики и критицизма ислама. Современные левые выступают в роли положительного героя, морально уравнивая критицизм ислама (идеи) с интернированием американцев японского происхождения (люди) во время Второй мировой войны, например.

П13. Чтобы способствовать соблюдению прав индивидов и групп, многие колледжи ввели кафедры «разнообразия». Эти службы заняты поиском задач. Часто они не входят в традиционные академические структуры и отчитываются непосредственно президенту. Тот факт, что университетская система была перестроена, чтобы включить службы этнического разнообразия, которые в обход традиционных академических структур отчитывались бы непосредственно перед президентом, показывает привилегию, уважение и серьезность, сопровождаюшие идеологию.

П14. Английский философ Гилберт Райл (1900–1976) использовал понятие «категориальная ошибка» для объяснения приписывания свойства чему-либо, что, возможно, не может обладать этим свойством. Например: «Стул разгневан» или «Цифра 16 чувствует себя спокойно».

П15. Хорошая и эмоциональная книга, которую я всем рекомендую: «Отставляя ислам: говорят отступники» Ибн Варрака (Warraq, 2003). Варрак приводит реальные истории людей, решивших оставить ислам. Эти истории одновременно и прекрасны, и вызывают тревогу.

П16. Бюро по вопросам демократии, прав человека и трудовых отношений Госдепартамента США утверждает: «В частности, богохульство и переход в другую веру из ислама, называющийся апостазией, карается смертью в Афганистане, Иране, Пакистане и Саудовской Аравии» (United States Department of State, 2011a). Апостазия карается смертью не только в этих странах. В Мавританском уголовном кодексе: «Статья 306 уголовного кодекса запрещает апостазию. Она утверждает, что любой мусульманин, признанный виновным в преступлении, получит возможность покаяться в течение трех дней, а если он не покается, то будет приговорен к смертной казни, а его имущество будет конфисковано казначейством» (United States Department of State, 2011b).

П17. Исходный вариант этого раздела был опубликован в The Philosophers’ Magazine (Boghossian, 2012).

П18. Обратите внимание, я не пишу «Если до них все еще не дошло». В преподавании важно говорить не о понимании студентов, а о качестве ваших объяснений. Например, я спрашиваю: «Я понятно выражаюсь?», а не «Вы поняли?» Таким образом я беру на себя ответственность за ясность изложения, и студенты охотнее участвуют в обсуждении, если не считают, будто преподаватель думает, что они плохо понимают материал. Наконец, я часто повторяю: «Если это непонятно, пожалуйста, дайте знать. Вы поможете мне улучшить мою способность объяснять».

П19. Примерно два раза в месяц меня спрашивают, не родственник ли я Полу Богоссяну. Я дружу с Полом, но мы не родственники.

Загрузка...