Евангелие рукотворных богов

Глава 13

Это райский остров среди бушующих океанских волн, безжалостных и хаотично изменчивых. Он уязвим, он эфемерен, но он реален, а безжалостные буруны бьются о берег, смывая пласты плодородной почвы, шаг за шагом, все дальше вглубь. Ты знаешь, как этому противостоять – рукотворные дамбы, волнорезы и все такое, однако тебе некогда, ты отталкиваешь свою посудину и продолжаешь путь, ты научился выживать даже в хаосе. Ну и черт с тобой – остров справится без тебя.

Залеплены веки, песок норовит заполнить ротовую полость, просочиться в желудок, забиться в легкие. Нечем дышать, ничего не видно, но ты упрямо стремишься вверх, подчиняясь безошибочному чувству направления и панической жажде жизни. Вверх, вверх и вверх. Сколько осталось времени, как долго выдержат иссушенные легкие, прежде чем взорвутся острой предсмертной болью? Вверх. Рука, извиваясь змеей, тянется и, о чудо, вместо струящейся массы песчинок вдруг проваливается в пустоту. На пустынной ровной поверхности вдруг показывается скрюченная ладонь, затем, червем, из земли вывинчивается человек. Ты лежишь на спине, не в силах отряхнуться, и шумно глотаешь воздух, неподвижный, сухой и горячий, но – безгранично сладостный. Вокруг – желтое море и бледная сфера над головой. Блаженство – ты жив. Но что это? Реальность вздрагивает, а земля и небо вдруг меняются местами. Ты падаешь, летишь туда, где только что был верх, и потоки песка за спиной стремятся догнать тебя. Пространство перед тобой, там, где теперь низ, начинает сужаться стеклянной воронкой, узким горлышком, едва способным пропустить твое тело. Ты задерживаешься здесь на мгновение, широко расставив конечности, скользя по идеально гладкой прозрачной поверхности и с ужасом замечаешь, мельком, на границе сознания и бреда распознаешь где-то за прозрачной пеленой, ограничивающей этот твой мир, огромные… миллион фасеток, глаза. В каждой из которых отражается… отражается, отражается какая-то геометрическая фигура – две пирамиды, нет, два конуса, соприкасающиеся своими вершинами. Мысли не хотят повиноваться, но ты в смятении понимаешь, что означает увиденное вкупе со сползающими по стеклу собственными пальцами и открывающейся внизу того зева, где ты сейчас находишься, громадной панорамы – поблескивающей на границах сферы. И в этот момент песчаная река толкает в спину, ты проваливаешься и продолжаешь полет, падение, а через вечность, сделав прощальный вдох, бьешься грудью о подножие, твой теперешний низ, а тонны песка сыплются на голову, погребая тебя в своих жарких объятиях. Жизнь – это песочные часы, и кто-то только что вновь перевернул их. Ты приходишь в себя, не помня, кто ты и что с тобой приключилось, ты приходишь в себя от того, что просто чувствуешь, как задыхаешься, и, повинуясь безотчетному ужасу да верному чувству направления, безошибочно устремляешься вверх.

Глупец, какой смысл рваться к поверхности, если земля и небо скоро опять поменяются ролями?

Ключник вздрогнул, с хрипом втянул в себя воздух, ладонью размазал по лбу выступившую крупными каплями испарину. Чертовы сны – они приходят как всегда неожиданно и как всегда оставляют после себя неповторимый эффект присутствия. Действительно, жарко и на самом деле давящее ощущение, будто увяз в песке. Ах да! Это же грязевая ванна.

Дивная, окруженная со всех сторон льдистыми хребтами и защищенная со всех сторон островерхими пихтами долина Жойган, край минеральных горячих источников, куда настоятельно рекомендовала завернуть Санжима – поправить здоровье и восстановить силы. По-настоящему горячая ванна позволяет расслабиться и забыться, вот только далеко не всем забытье приносит облегчение. Здесь известные ванны с многообещающими названиями «Вечность» и «Молодость», священное место для многих народов. И люди тут есть. Не поселок, не деревня, как называют местные, улус – несколько юрт да кочевье домашних оленей.

Ринчиндаба, за неделю пути ставший для путников Ринчином, быстро нашел общий язык с аборигенами, и аппетитные куски оленины уже томятся над углями, распространяя умопомрачительный аромат и являясь залогом дружественных отношений. Хорошо, спокойно, даже лучше, чем в Орлике, живее как-то. Там – тлен, медленное угасание, здесь – природа, дикое существование, не нуждающееся в цивилизации. И ведь такие долины, с теплыми источниками, с голубыми озерами, сочными лугами, они разбросаны по горам и встречаются постоянно. Быть может, это и есть рай, настоящий, натуральный, какого ищут те, кто направляется в южные горы, а он здесь, западнее?

Нет, понимает Ключник, понимают Брат и Рус, понимают даже Стерва с Ванко, а Кэт просто знает и все. Нет, потому что зимой эти места – клубящиеся паром, обрастающие ледяными горами, кристальные дворцы Королевы Холода и больше половины года данные земли вовсе не принадлежат жизни.

Как не принадлежали жизни пройденные ранее лавовые поля Долины Вулканов.

Путешествие начиналось легко и непринужденно, вьючная тропа вдоль Сенцы, на которую выбрались, преодолев сносно сохранившийся мост через Оку, оказалась заросшей высокой травой, с трудом угадываемой дорожкой, когда поднимающейся, когда спускающейся к самому руслу реки. Шли легко – часовая ходка верст на пять, легкий привал, поэтому, особо не напрягаясь, к вечеру второго дня вышли к знаменитой на всю округу Долине Вулканов. Открывшееся зрелище впечатляло. В свете заходящего солнца окружающий ближайший вулкан пейзаж напоминал окрасившуюся багрянцем поверхность Луны. Пористая поверхность пемзы и вулканического туфа была иссечена глубокими трещинами и представляла собой невообразимый лабиринт, попади внутрь – окончишь жизнь в бесполезных поисках выхода.

– Лавовая река, – пояснил Ринчин, – на нее ни ногой, там внизу под несколькими метрами застывшей пены настоящая вода течет, если провалишься – всё. А вон вулкан Перетолчин, мы на него пойдем, на него тропка ведет, и оттуда обзор хороший. Давно я здесь не был. Сориентироваться надо, куда дальше идти.

И они направились к потухшему вулкану. Обманчиво надежный слой туфа был покрыт фиолетовой порослью, нисколько не похожей на обычную земную растительность, громоздящиеся высоченные глыбы отбрасывали кровавые тени, а вода в провалах-колодцах была черной и маслянистой.

– Там пруды целые, – рассказывал проводник, аккуратно ощупывая дорогу, когда пришлось пересекать лавовое поле. – Опасное место, народу здесь пропало – тьма.

Остальные шли молча, ступая след в след и экономя дыхание, как учил когда-то Брат: поднимаешься – два шага вдох, один выдох, спускаешься – выдох на три шага растягиваешь, чувствуешь, что пульс в висках стучит, стань, наклонись, обопрись на айсбаль, сделай восемь глубоких вдохов.

Дорога закончилась, сказал Рус на очередном привале – остались только направления. Ринчин согласно кивнул. Две версты лавового поля и невысокий подъем на поросший редким лесом, свободный от лавы Перетолчин отняли, с коротким привалом, два часа. Вид с вулкана, что вниз, в жерло, что вокруг, во все стороны от возвышенности, усилил в путниках ощущение нереальности.

– Другой мир, – прошептала Стерва.

– На западе, возле столицы, – ответил Ключник, – точно так же.

Так, да не так, сожженная земля на западе – дело человеческих рук, в отличие от поля лавы, возникшего в результате игры стихии. А двухсотметровое в диаметре, пятидесятиметровое в глубину потухшее жерло с синеющей на дне лужицей – ничтожная, сказал бы любой метаморф, жалкая ямка по сравнению с воронками, что остаются в местах излияния Божьего гнева. Новые времена рисуют новые пейзажи. Сейчас треть планеты – поверхность другого мира. Ад рукотворный много страшнее ада, созданного изобретательной природой.

Ночевать остались у кратера, а утром Ринчиндаба, вооружившись предложенным Ключником оптическим приспособлением, принялся исследовать окрестности.

– Туда, – после получаса молчаливого созерцания указал он на юго-запад. – Отсюда, из-за хребтов, почти не видно, но там пик Топографов, а рядом с ним удобный перевал на ту сторону – Хэлгин.

– Топографов? – переспросила Стерва, и только внимательный Ключник заметил, как вздрогнула Кэт, услышав название самого перевала.

– Большие люди, – пояснил Ринчин. Брат украдкой усмехнулся. – А по дороге как раз через Жойганские источники пройдем, как Санжима просила. Там земля святая, я каждый год раньше туда ходил на праздник Сурхарбан, из лука стрелял, да, боролся, на лошади скакал, важный праздник – середина лета.

До обещанного Жойгана добирались пять дней – тропы растворились меж оползней, спустившиеся с гор ледники перегораживали торосами узкие ущелья, а сложенные из камня, указывающие проходимые направления небольшие горки-туры были разбросаны и засыпаны снегом. За этот переход небольшой отряд добился одного положительного результата: к изматывающему темпу – вверх два-один, вниз два-три – приноровились все. Придем к источникам, в ваннах мозоли отпарим, подбадривал попутчиков не по годам выносливый Ринчиндаба. Грязевые ванны и теплые источники Жойганской долины оправдали все мыслимые ожидания.

Девушки, не стесняясь, совершили по настоянию Ринчина омовение в кристальных горячих источниках, заняв дарующую, по легендам, эффект омоложения купель с соответствующим названием «Молодость». Обстоятельным мужам досталась «Вечность».

– Ринчиндаба! – окликнул копошащегося в сторонке проводника вальяжно развалившийся Брат. – Смотри, это что, птица?

Провожатый повернулся в указанном направлении и обмер.

– Мечиртке, – благоговейно прошептал он. – Матушка-сова! Столько годков видно не было. Вернулась, байгуш-странница. Остальных птичек с собой привела?

Даже местные, тывины, как назвал их Ринчин, приподнялись с мест, высматривая нежданную гостью. Кэт тоже исподлобья глянула на птицу и шикнула что-то недовольно. Сова ухнула, поднялась с места и, хлопая крыльями, медленно, с чувством собственного достоинства скрылась за верхушками пихт. Чудесней зрелища, чем вид летящей твари, Ванко видеть не приходилось, хотя он, конечно, слышал рассказы взрослых о населявших раньше землю крылатых созданиях.

– Надо же, – присвистнул Брат. – Я думал, совсем пропали птицы, а у вас…

– Так у нас тоже не было, – вздохнул проводник, – оно впервые.

– Может быть – налаживается? Как тут здесь вообще со зверьем?

– Похуже стало, зиму не всяк пережить способен. Оленяшки вот, маралы встречаются, там, в низовьях, бобер, еще можно на барса наткнуться, но это вовсе редкость. В реках наших хариуса полно, им и пропитаться можно.

– А чудны́е, новые твари встречались тебе?

– Новые? Рыбу как-то видел – без чешуи и с зубами. Жуть! А так… нет, не приходилось.

– Да ну! – Брат даже привстал из теплой вязкой жижи. – А волколаков тоже в этих местах не замечали?

– Вот те еще! Что за сказки! Слыхом не слыхивали.

– Однако… – Брат вернулся на насиженное место. – Даже не верится. Про единорога и спрашивать стыдно. А драконы?

– Что в небе? Так я их руками не щупал, на зуб не пробовал, а до войны среди облаков много чего летало.

– И то правда… Действительно – как другой мир…

Другой… с чем может быть связано существование наравне с нормальным сверхъестественного? Которое здесь, в краях ранее далеких от цивилизации, и сейчас воспринимается лишь как отголоски древних легенд. Брат попытался вспомнить и не смог точно определить – когда точно на их пути исчезли проявления Стаи. Наверное, уже в районе Разлива ночной воздух перестал тревожить ужасный вой страшных тварей. Задай он такой же вопрос Ключнику, который путешествовал до встречи с ним в обществе только Стервы с Ванко, то, пожалуй, получил бы схожий ответ. Не исключено, что реальность истончается лишь в местах, испытавших воздействие сокрушительных сил, которые пошатнули мироздание. Или странных тварей, проникающих через прорехи в бытии, привлекают районы, источающие эманации человеческих эмоций – боли, страха, ненависти, которые вызывает война, порождает смерть. А уголки, подобные этому, практически сохранившие первозданный уклад, оттого и выглядят нетронутыми. Оттого, что здесь нет людей.

Этот день промелькнул быстро и радостно – поход наряду с ожидаемыми лишениями дарил яркие моменты, недоступные в серой обыденности. Пряный запах незнакомых трав, исходящий от дымящихся кусков мяса, ласкающие объятия теплого ила грязевых ванн, снимающие с усталого тела напряжение и дарящие взамен расслабленную негу, – еще долгое время картинки из гостеприимного Жойгана будут преследовать странников в холодном безмолвии гор. Выходили из долины рано утром, наполнив доверху фляги целебной водой минеральных источников, вдобавок к тяжелым рюкзакам, груженные, сколько хватило сил, запасом дров, испытывая в сердцах жгучее желание остаться.

– Не боись, – с кряхтением штурмуя не очень крутой подъем, успокаивал Ринчин, – Хэлгин – перевал несложный, через него испокон с той стороны к нам ходили, там, может, и снега-то нет. Погода хорошая – ни тебе ветра, ни дождя. Нам удача сопутствовать должна – Жойган, он не только тело лечит, он от скверны очищает, злых духов, что козни строят, отгоняет.

Погода и вправду стояла на удивление. Долина горячих источников встретила путников теплым затишьем в середине сентября и своим благословением отправила в попутчики солнце и безветрие. Такое и летом нечасто бывает.

– Хэлгин, – рассказывал неугомонный Ринчин, остальные старались молчать, экономя дыхание, – так называется, потому что на нем берет начало одноименная река. Хэлгин, на юг течет. В этих местах много рек истоки свои прячут – Тиса, Сенца, Изиг-Суг и самая великая река, Бий-Хем. Не знаешь? Как это… Енисей по-вашему. К чему это я? Ах да, Хэлгин – это название так, для всех, а по-настоящему у нас это место называют «Лицо Саян». Есть поверье, что на перевале Хэлгин расположены пять глаз Великого Духа наших гор, пять глаз – это пять озер, путешественники Хэлгин еще и перевалом Пяти озер нарекали. Верхнее озеро, самое высокое, – закрытый глаз, никто не видел его воды чистыми, свободными ото льда, остальные – изумрудное, молочно-голубое, черное и серебристо-стальное. Цветные глаза гор. Вы их увидите. Будем мимо идти – не вздумайте из них воду пить или камень бросить – если в глаза хоть песчинка попадет, они заплачут и погода испортится, так что ни-ни. Еще говорят – когда откроется слепой пятый глаз Духа, наступит окончание времен, конец света.

– А сейчас, – стараясь уместить каждое слово в предложенный им самим режим дыхания, спросил Брат, – этот пятый глаз подо льдом?

– Уж и не знаю, – подумав, ответил Ринчин. – Тывины, что в Жойгане устроились, с той стороны пришли, если что, они б сказали.

Нынешние обитатели долины горячих источников действительно появились из-за гор и проделали это совсем недавно. Они очень помогли Брату, дополнив его карту важными заметками и подтвердив – дорога через горный массив существует, очень сложная, но все равно проходимая. «Олень, однако, прошел», – веско мотивировали они свои доводы. Смущение вызывал только тот факт, что тывины шли в начале лета, в наиболее благоприятный для штурма перевалов период. Сейчас, за неделю-две до первого снега, оставалось лишь уповать на благорасположенность погоды. Каждый из членов отряда в глубине души пообещал никоим образом не потревожить зеркало озер-глаз.

Им довелось увидеть глаза гор: изумрудную зелень, сравнимую с цветом высокогорных лугов, молочную голубизну неба, отражающую белые облака, черную бездну, словно и не вода плескалась в скальных объятиях, и честную сталь дорогого клинка, созданного для благородных дуэлей. Никто даже не задумался, сколько печали в серых глазах Брата, как глубоки темные глаза Руса, сколько детской непосредственности в голубых глазах Ванко и озорной энергии в зеленых – Стервы. И уж тем более никому не пришло на ум сравнение ледяных торосов и трещин верхнего озера с безжизненным буркалом правого глаза Ключника. Что будет, когда вскроется толстый слой льда?

Знамения и знаки, символы и пророчества выстраиваются в цепь, и слепые старухи, у которых одно око на троих, да и то выкрадено завравшимся мальчишкой, выслушав донесения бездушных соглядатаев, удовлетворенно кивают головами.

Шестеро остановились на перевале, и у их ног простерся целый мир. Седьмой, бывший с ними, уже искал место для палатки, он знал о горах все и устал любоваться их великолепием. Он не был одним из Шести, и завтра их дороги расходились. Вперед и назад.

– Пик Топографов, – указал Ринчин на высившуюся южнее, затянутую хмарью трапециевидную вершину, – а там, на западе, ваш Азас. Давайте лагерь ставить, огонь жечь.

И путники нехотя принялись заниматься обычными делами собравшихся на ночевку людей. А хотелось еще постоять вот так, глотая свежий ветер и ощущая себя хозяином гор, Покорителем вершин. Правду сказать, первый перевал дался им легко, поманил простотой и доступностью, ох, не насмехаются ли горы над новичками? Время покажет.

Время показало. Быть может, на пути вдоль пяти озер кто-то из путников незаметно для себя оступился, потревожил непрочное равновесие песчинки, камушка на обочине тропы, а тот породил осыпь, сполз крутым берегом, бросился очертя голову в воду, вызвал раздражение, расходящееся рябью кругов на зеркальной глади. Или просто боги погоды опомнились, заглянули в свой отрывной календарь и поспешили исправить ошибку.

Спуск сквозь морось и колючий ветер был тяжелее, мучительнее и дольше, чем подъем. Ссадины и синяки упрямо противоречили общепринятому мнению, что спускаться всегда проще, чем подниматься. А сзади, по ту сторону перевала, этого никто не слышал, скатился вниз, ломая руки, сделавший лишь один неверный шаг, их опытный проводник. Его падение остановил крупный валун, и он застыл с переломанным позвоночником и ясной головой, страдающий от жажды, в двух шагах от озера с зеленой как трава водой. Он умирал несколько дней, когда остальной отряд преодолевал ощупью следующий перевал, умирал мучительно, скребя старческими руками окровавленный снежный наст, но ни о чем не жалея. Маленький человек, попавший под колесо Судьбы, на мгновение прикоснувшийся к Истории и тут же выброшенный на обочину, счастливый, что ему довелось заглянуть в глаза Смерти, ну и, заодно, в глаза гор.

– Снег… – На ладошку Стервы ложится пушистый ажурный комочек, сверкающий в лучах невесть откуда пробившегося среди туч солнца.

Миллиарды подобных ему водят хоровод вокруг кучки людей, опешивших от внезапно угомонившейся стихии. Снег. Не та крупнозернистая льдистая масса, опасным скользким настом устилающая склоны. Снег, нежный и воздушный, кружащийся, уносящий с собой в край волшебных сказок. А еще совсем недавно ветер жесткими порывами старался сбить путников с ног и бросал им в лица брызги колючей изморози.

– Снег… – Девушка поправляет мокрый черный локон, и даже озноб отпускает продрогшие тела, так умиротворяюще действуют сверкающие искры снежинок.

– Снег, – бормочет бледный Брат с украшенной сосульками бородой, – идем быстрее, пока видно. Смотри, куда чуть не угодили.

Правее, в десятке шагов, – страшная бездна обрыва.

– Тур, – указывает Рус на невысокую каменную горку, и странники спешат в выбранном направлении, по дороге подбирая разбросанные булыжники и укладывая, поправляя рукотворную пирамидку.

Навряд ли в обозримом будущем кто-нибудь еще отважится пройти этим путем, кому также понадобятся маршрутные вехи, но таков обычай – еще один из обрядов гор.

Пока видно – надо идти быстро. Погода изменчива, как характер модницы. Пока видно – это ненадолго. Мельтешение снежинок ускоряется, ускоряется, и вновь ветер набрасывается со всех сторон, скрывает небо в серой мгле, и вокруг – взвесь из воды, смешанной со льдом, пронизывает, сквозняком пробирается под одежду и отбирает скопившиеся крохи тепла. И снова каждый шаг – движение в неизвестность, даже обостренные чувства Ключника бессильны перед оглушительным буйством сил природы. Неба нет, пространства нет, и видимость дальше вытянутой руки – непозволительная роскошь. Время тоже остановилось. Кто знает – когда зайдет солнце? А может, оно уже скрылось за хребтом, тем, что должен быть впереди? И где он есть на самом деле?

Что-то кричит идущий впереди. Кстати, кто возглавляет отряд? Не поймешь, даже голос неразличим в шуме ветра. А, Ключник нашел укрытие – скальный выступ, защищающий от ветра с одной из сторон. Ветер дует отовсюду и одновременно, но в этом месте его, кажется, на четверть меньше.

Оскальзываясь и падая, люди ставят палатку, ловя трепыхающиеся полы грубой жесткой материи. Вечностью позже – дрожа и ежась, кутаются в сырые одеяла, жмутся у костра, сложенного из нескольких оставшихся еще с Жойгана поленьев и подобранных где-то по дороге сухих комьев ягеля. А еще они потягивают из железных кружек обжигающий ароматный чай из запасенных листьев черной смородины и веточек брусники, и это – самый прекрасный, самый вкусный, самый желанный напиток…

Кто сказал, что Ад – геенна огненная? Нет, Ад – это промозглая ледяная пустыня.

Снег в этом году выпал чуть раньше обычного. Не намного – на неделю, самое большее две, но, один раз укутав землю белым покрывалом, он уже не отступит до мая, а значит, зима, длинная зима измененного мира началась.

Алекса погода ухитрилась застать врасплох. До Чазылары – два дневных перехода, а тропу замело настолько, что идти придется, ориентируясь на верхушки горных кряжей. И на лед ступать пока опасно – еще не установился как следует. Хорошо, хоть на полпути у впадения реки в местную водную артерию под названием Хам-Сыра должна быть изба промысловиков, добраться туда – отсидеться пару дней, благо припасы позволяют. Ходил Алекс к восточной оконечности Азаса, к истокам Бий-Хема, с конкретной целью – исследовал уровень фона на территории бывшего заповедника. Шел, пока не иссяк недолговечный заряд изношенного счетчика, но и без того было ясно – всплесков нет, чисто, чисто, как нигде на этом проклятом материке. Это хорошая новость, прекрасная, подтверждающая, что вся Тоджинская котловина, чуть больше двухсот верст в поперечнике, пригодна для жизни, пусть несколько загрязнена на западе, но и то – в пределах нормы. Прогнозы оправдывались – защищающие долину со всех сторон горные хребты не пустили внутрь воздушные потоки, несущие отравленные осадки, остановили бушующие вовне пожары и позволили сохраниться сложившейся экосистеме, сформировавшейся в условиях сурового резко континентального климата. По сути, зима здесь ужесточилась незначительно, и все местные виды легко к ней приспособились.

Домой. Изменение погоды – происшествие неприятное, но терпимое, день придется выкладываться по полной, меся липкий снег до самой избушки. Не впервой, жалко – лыжи не прихватил. Алекс подбросил рюкзак на плечах, окинул взглядом подножие невысокого хребта, вплотную подступающего к реке, и двинулся в нужном направлении. Он еще осмысливал нечто неестественное, увиденное мельком на склоне, когда в спину толкнул властный и одновременно усталый окрик:

– Стой!

Замерев на месте, Алекс понял две вещи. Первое – что резанувшее глаз полузаснеженное синее пятно на косогоре могло быть только верхом палатки, крайне редкое, почти невозможное явление в этих безлюдных краях. И второе – что в голосе незнакомца абсолютно не чувствуется акцента, что значит, он не принадлежит к племени местных тывинцев, не часто, но все-таки иногда встречающихся маленькими группами на территории бывшего заповедника. Скверно – чужак пришел издалека и может оказаться очень опасным.

Алекс медленно обернулся. Чуть выше в гору, закутанный в шерстяное одеяло на манер пончо, стоял высокий худощавый мужчина. Низ лица скрывал толстый шарф, а глаза находились в тени широкополой шляпы. Руку незнакомец угрожающе держал у бедра, и затянутая в черную кожу ладонь сжимала тупоносый короткий предмет. Оружие.

«Ствол, – отчего-то равнодушно оценил ситуацию Алекс. – Ишь вырядился, как есть – кабальеро».

Чужак, сильно припадая на правую ногу и в то же время легко, словно хромота ничуть не стесняла его движений, спустился вниз и остановился напротив. Алекс ждал, прекрасно понимая, что предпринимать сейчас какие-либо действия рискованно.

– Жилье поблизости есть? – осведомился чужак.

Алекс отрицательно покачал головой.

– А сам откуда?

– Чазылары.

– Далеко?

– Верст шестьдесят.

– Далеко… Помощь нужна.

Не один – догадался Алекс.

– Помощь?

– Пойдем, – кивнул незнакомец.

Ствол он опустил и пошел первым – хорошая примета.

Возле палатки сидела черноволосая девушка в большой для нее телогрейке. Странная девушка – синие глазищи спокойно скользнули по Алексу, даже бровью не повела. А внутри сооружения лежали четыре человека, скорчившиеся, дрожащие, в негнущихся оледеневших одеждах, еле подающие признаки жизни.

– Что с ними? – Впрочем, ответ был известен.

– Обморожение, лихорадка, жар. Сильный. Мальчишка в бреду.

– И как я могу помочь? – Алекс заметил, что собеседника тоже изрядно трясет.

– Им нужно тепло.

Незаметно для себя Алекс изменил отношение к незнакомцу. Наверное, небесные глаза его спутницы убедили исследователя в том, что встреченные ему люди да, опасны, но вполне вменяемы, не то что агрессивно настроенные тывинцы.

– На полпути жилье есть. Там и печь, и припасы на крайний случай.

– Идем!

– Как? Эти четверо лежачие, погода меняется каждые полчаса. Без лыж и я за день не доберусь.

– Идем! Встанут, ты их не знаешь. И лыжи у нас есть…

И они встали и, пошатываясь, пошли, а хромой всю дорогу нес на руках постанывающего мальчика, и синеглазая порхала между изможденными путниками, что-то нашептывая, странным образом поддерживая их на ногах. Караван мертвецов, про себя назвал эту процессию Алекс, которому отдали принадлежащие мальчику лыжи. Упрямые зомби, тянущиеся навстречу теплу. Хорошо, хоть дорогу новый проводник знал прекрасно, да и трудностей она не представляла. Шли, шли, шли… и, удивительное дело, к вечеру измочаленные странники повалились на дощатый пол уютной заимки. Добрались.

Только дверь затворилась за последним вошедшим, как снаружи взревела обиженная стихия, упустившая свои жертвы.

Стерва с Русом оклемались быстро, а Брат с Ванко задержались в постелях почти на месяц. За это время Ключник несколько раз мотался в Чазылары, познакомился с тамошним старейшиной, приводил в избу местного лекаря.

Долгие морозные вечера под потрескивание дров в маленькой печурке располагали к общению. Алекс, частый гость на удаленной заимке, охотно рассказывал историю Азасской общины. Война застала имперскую экспедицию топографов, тех самых, со слов Ринчина, больших людей, геологов и еще каких-то там труднопроизносимых специалистов на территории дикого заповедника. Что они здесь искали или исследовали вдали от людей, сам Алекс, тогда еще мальчишка, сын начальника экспедиции, толком не знал. Программа поддержки малых народов это называлось. В один из зимних дней пропала связь – единственная ниточка, соединяющая отряд из более чем сотни ученых с цивилизацией. Белый шум – описал это явление рассказчик. А потом – то же самое, что и в Орлике. Когда немного поуспокоилось, выбрались в Чазылары, крошечное и единственное поселение в центре заповедника. Там узнали об услышанном местными в последние мгновения сквозь треск помех по дальней связи – свершилось то, чего боялись и чему отказывались в глубине души верить: война. Не поделили что-то политики.

Народ в экспедиции подобрался деятельный и, самое главное, образованный. Осмотрелись – жить можно, главное, чисто, ну и стали обустраиваться. Торфа кругом навалом, запустили теплостанцию. Десять лет разведку вели, на севере, где вообще до них людская нога не ступала, – нашли черное золото, нефть, сейчас добычу налаживают. Настоящего золота тут, к слову сказать, тоже завались, только кому оно сейчас нужно. До войны на огромной территории Тоджинской котловины жило всего около шести тысяч населения, и то все больше в западной части, там центр района, село Тоора-Хем, с десяток улусов по течению Бий-Хема. Сейчас в той стороне пусто, те немногие, кто остался, постепенно в Чазылары перебрались. Бывшее поселение в десяток дворов теперь не узнать – ветряки, котельная, кузница, лесопилка, ферма. Сейчас в общине почти тысяча членов – живут, трудятся, детей рожают.

– Так уж у вас все ладно? – переспрашивает Брат, а сердце поет, из груди рвется: «Вот оно! То место, что искал!»

– Да нормально, – отвечает Алекс. – Тоджин – место уединенное, заповедное, извне сюда попасть тяжело. В остальной Тыве сейчас черт-те что творится. По горным тропам местные пробирались – рассказывали. Новообразование – Орда, все под себя подбирают, грызутся друг с другом.

– А вообще здесь с местными как?

– Ну, – Алекс замялся, – до войны, говорят, имперская политика этот край не жаловала, ресурсы разворовывались, население спаивалось. Тывины, кстати, к алкоголю устойчивости никакой не имеют – национальный метаболизм. Короче, с таким отношением нашего брата тут недолюбливали, было за что. Но здесь, в Тоджине, коренных немного, а которые есть – лояльные. Было несколько стычек вначале, что там говорить, подавили. Сейчас тихо.

И Брат нетерпеливо ерзает в постели, мечтая побыстрее воочию увидеть Чазылары – остров порядка в океане хаоса…

Окрепшие странники смогли покинуть свое пристанище только в конце октября. Зима к тому времени уже установилась по-настоящему такая, к какой привыкли обитатели всей планеты и о какой даже помыслить не могли восемнадцать лет назад.

Ключник с утра ушел в поселок и вернулся оттуда во второй половине дня на подводе, запряженной парой мохнатых коротконогих лошадок. «У них и конюшня имеется», – восхитился про себя Брат. Животные споро тащили сани по окрепшему льду реки, становившейся зимой главной магистралью, а Рахан сидел рядом с возницей и кутался в короткий полушубок. Ключник за четыре недели вынужденного отдыха если и стал чувствовать себя лучше, то на внешнем виде это сказалось мало – язвы и ожоги, доставшиеся в катакомбах театра, добавили шрамов на и без того безобразном лице, к тому же он полностью облысел. Монстр, глядя на него, думал Брат – такими в довоенные годы изображали адских демонов. Да и болезнь никуда не делась, просто из прогрессирующей стадии перешла в вялотекущую – приступы слабости мучили бывшего солдата с упрямой периодичностью. Сейчас, похоже, Рахану снова нездоровилось.

Ждать, однако, следующего дня не стали, лошадей пристроить негде, и на ночь глядя двинулись обратно. В спускающихся сумерках Брат допытывался у возницы, не шалят ли в этих краях волки или еще какие создания. Собеседник отвечал отрицательно, и Брат с удивлением пришел к выводу – сверхъестественных тварей нет и здесь. Приехали поздно и сразу же уединились в отведенной для гостей избе.

Утром Брат проснулся от доносившихся снаружи звуков. Это были шумы жизнедеятельности здорового хозяйства. Где-то тарахтел невидимый двигатель, повизгивали пилы, многоголосо мычали, блеяли животные. В застекленное окно были видны новые постройки. Новые, белеющие брусом, возведенные недавно, в любом случае – уже после войны. Удивительно – поселок на самом деле рос, не перестраивался, сжимая свои границы, укрепляя оборону, не вяло существовал в довоенных пределах, а рос, увеличивался. В это верилось с трудом – но зрение не обманывало, в подтверждение ему слух услаждали и радостный перестук молотков по наковальне, и крики отдаваемых распоряжений, и смех, детский смех.

В дверь гулко застучали.

– Доброе утро, – на пороге стоял Алекс. – Извините, что рано, но вашего Ключника в совет просят. – А потом шепнул молча и быстро собравшемуся Рахану: – Кажется, началось.

Когда бывший солдат вынырнул наружу, Алекс пояснил заинтересованным товарищам причину:

– Помните, про Орду рассказывал? Два дня тому назад их посольство прибыло, полсотни человек. Гости, вчера знакомились, сегодня речь держать будут. Восток – дело тонкое. А ваш Ключник с нашими старейшинами общий язык нашел, он-то ушлый, обещал помочь, если проблемы возникнут. Наши все-таки в переговорах не очень, тем более с тывинами.

– Что так? – поинтересовался Рус.

Алекс лишь рукой махнул: «Сами увидите».

– Рахан – переговорщик! – фыркнула Стерва и осеклась: как-то в Осетрово у нее уже была возможность убедиться в непрогнозируемых возможностях калеки.

– Посмотреть можно? – спросил Брат.

– Конечно.

Тывины внешне производили впечатление людей диких и агрессивных. В островерхих шапках и длиннополых шубах, держащие под уздцы все тех же невысоких лошадок, пять десятков воинов, именно воинов – ордынцы, не скрывая, носили оружие, вели себя независимо и даже вызывающе.

– Это Тыва, – с акцентом выговаривал старший из них, в более дорогих одеждах, скуластый, яростно вращая раскосыми глазами. – Ты, орус, к нам пришел, тебя звали? Не нравится – к себе обратно пиздуй. А здесь наша земля. Тебя терпят – по нашим законам жить будешь! Орда придет – станешь за лошадьми говно убирать! Чашпан!

Ключник, держась чуть в стороне, поинтересовался у подошедшего Алекса:

– Орус, чашпан – это оскорбления?

– Да, чашпан – сорняк.

– А вы их как называете? Обидно.

– Минусы, потому что глаза узкие, сойот – это совсем унизительно.

Стоящие напротив тывинов старейшины чувствовали себя неловко. Они умели строить, умели работать – а вот ругаться, и тем более воевать их не обучали. Война обошла их стороной.

– Эй, сойот! – прокаркал Ключник, плечом проталкиваясь вперед.

Предводитель пришельцев побагровел и поперхнулся.

– Тебе говорю! Здесь свободная земля. Азас. В гости пришел, а брешешь как собака.

– Ты… – прошипел тывин, – завтра Орда твой двор вытопчет, бабу твою испробует, а башкой твоей, урод, наши дети станут играть.

– Орда! – Ключник плюнул. – У вас хоть один воин есть? Сами как бабы! Покажи силу! Я, хоть и калека, твоего любого положу!..

В центре людского круга стоит на морозе обнаженный по пояс Рахан. Смотреть на его тело жутко. Кожа да кости. Той возрождающейся мускулатуры, что была до посещения храма метаморфов, как не бывало. Фиолетовые узоры шрамов на бледно-синей коже. Мешком свисают штаны, заправленные в обернутые мехом сапоги, – в одежду свободно бы влезло три таких Ключника. Высокий и нескладный. Сплевывает. Слюна красновато-коричневая. Куда ему до его противника.

Массивный, не уступающий ростом калеке, но раза в три шире. Дородный, толстый, но под розовой кожей шарами перекатываются мышцы, и здоровый пар поднимается от спины. Он бьет себя ладонями по плечам и притопывая движется вокруг Рахана, тот, хромая, лениво вращается вслед неприятелю. Тывинцы радостно улюлюкают, поселенцы помалкивают – откровенно проигрышно выглядит их ставленник рядом с представителем Орды.

– Сцышь, минус? – нахально скалится Ключник в глаза ордынскому богатырю.

В ответ толстяк с гортанным ревом бросается вперед. Руки-лапищи со свистом хватают воздух, а Рахан, пригнувшись, вертится волчком, да еще ухитряется пнуть противника в колено. Теперь он сзади, а ордынец, потирая ушибленное место, не менее быстро разворачивается. Крепкий мужик. Второй заход заканчивается с тем же результатом. Ключник снова уворачивается и опять лупит в колено. На штанине тывинца проступает кровь – рифленая кованая подошва достаточно болезненно контактирует с человеческой плотью. Прихрамывая теперь даже больше, чем калека, под возмущенные вопли соплеменников – они считают такую манеру боя бесчестной – богатырь бросается в третью атаку. Крепкий мужик и упрямый.

– Скучно, – говорит Ключник и на этот раз не уходит.

Он даже не бьет, просто подставляет раскрытую ладонь по направлению движения разъяренного оппонента. Челюсть тывинца подбрасывает вверх и в сторону, и он сам на заплетающихся ногах сворачивает с пути. Но все еще стоит, тряся головой и разбрасывая на снег кровавые брызги. Очень крепкий и очень упрямый – низко наклонившись, вновь штурмует неуловимого Рахана. Ключник вздыхает, отклоняется, пропускает мимо и бьет кулаком в основание черепа. Хруст – и ордынец падает, и его тело агонизирует, и туша дробно трясется рябью жировых складок. Наверное, он умирает.

– Ну? – спокойно спрашивает Ключник у застывшего напротив предводителя.

Тот выкрикивает что-то на своем утробном наречии, и на тощего безоружного калеку бросаются сразу все ордынцы. Безоружного? Уже нет. Ключник, не глядя, отпрыгивает назад, но в нужном направлении, выхватывает у кого-то, у Руса, свою саблю. И устремляется навстречу. Врагов много, но они мешают друг другу и их движения стеснены толстыми шубами – серая сталь клинка мелькает серебряной молнией, а обнаженное белое тело ножом проходит сквозь масло толпы, разбрасывая на пути неподвижные кровоточащие останки.

– Стоять!

Алекс уже слышал этот окрик месяц назад на заснеженном склоне, и на него он тогда подействовал отрезвляюще.

Ордынцы нерешительно топчутся, потому что круг, нарушенный ими, уже сомкнулся и пятьдесят человек сейчас внутри него. Нет, не пятьдесят – их количество уже уменьшил на четверть изможденный, страшный как дьявол урод. Но и это не главное – обидчик стоит вплотную к их начальнику, очень уважаемому и влиятельному в Орде человеку, и острое жало сабли щекочет шею бледнеющего бая.

– Ты не посмеешь, – шепчут бескровные губы. – Я посол, гость!

– Да мне по хрену, – смеется Ключник. – Я не местный.

Лезвие погружается в плоть и коротким взмахом перечеркивает гортань. Крови много, вожак тывинцев падает и скребет снег в надежде последний раз почувствовать руками промерзшую почву. Тщетно, позже его тело бросят в прорубь ниже по течению, не утруждаясь предать земле. А его соплеменники уже покорно бросают оружие…

Прежде чем начать допрос, Рахан демонстративно и хладнокровно, как баранов, зарезал шестерых молчаливых пленников. Седьмой запричитал, только к нему приблизилась зловещая фигура. Вот только языка поселенцев тывинец не понимал, и еще одно тело повалилось мешком, орошая кровью снег.

– Шутхер! – пронеслось между связанными пленниками.

После седьмого убийства Ключник успокоился и наконец соизволил спросить ордынцев, кто из них может изъясняться на имперском.

– Они считают его дьяволом, – позже поделится с Братом и Русом Алекс. – Внешность, характер, бойцовские навыки… И имя.

– Что имя? – удивится Рус.

– Рахан. В мифологии народов востока Раху – демон, испивший напиток бессмертия богов и вызывающий затмения солнца и луны. Раху-шутхер, Архан-шутхер – испокон веков здесь так называли дьявола.

Ближе к полудню старейшины Чазылар собрались на совет. Пригласили также Брата с Ключником, хоть и с опаской теперь смотрели на него не только поселенцы из числа тывинов, но и бывшие члены азасской экспедиции.

Саныч, крепкий старик, представившийся топографом, расстелил на столе огромную карту всей Тывы. Подробную карту, у Ключника аж глаза заблестели.

– Тоджин, – начал топограф, – всегда был районом труднодоступным. До войны сюда добирались или воздухом, или по реке. Здесь, – палец пополз вдоль синей ленты, петляющей на запад, – летом Бий-Хем судоходен. Есть еще дорога с юго-запада, вот, через перевал Даштыг Арысканныг-Арт, хоть и недостроенная, но идти по ней можно. На перевале наши дозоры такую группу пропустить не могли. Бий-Хем, понятное дело, подо льдом. Вопрос – откуда взялись ордынцы?

– Все просто, – ответил за всех уже допросивший пленников Ключник, – по льду и пришли.

– Да, – кивнул один из старых тывинов, – был там зимник, заброшенный.

– Что ж, надо и там дозоры ставить.

– Поздно, – все обернулись к Рахану, – в районе Сейбы, уж не знаю, где это, Орда. Тысячи три всадников.

Полторы сотни верст, все склонились над картой, и Саныч указал на точку поселка.

– Вот он, зимник, – подтвердил местный тывинец, – сорок верст между поселками Сейба и Сыстыг-Хем. Бий-Хем там на много рукавов ветвится, тот район так и называли – Сорок Енисеев. Дальше дорога до Тоора-Хем хорошая, оттуда и к нам добраться без труда.

Саныч побледнел, побледнели все участники совета, вздрогнул Брат – Орда в нескольких переходах! Сила в три тысячи воинов по нынешним временам – громадная, неудержимая лавина и, после сотворенного сегодня с послами, договориться с ними будет невозможно. Это конец.

И только Ключник остался невозмутимым.

– Их нужно остановить.

– Как? Даже вооружив женщин, мы можем выставить тысячу. Мы не солдаты, а это война.

– Зимник, Сорок Енисеев… Вы же умные люди. Просто нужно заново кое-что изобрести.

– Что?

Черный Дух, закупоренный в латунных гильзах пробками свинцовых пуль. Ванко, например, видел странный темный порошок, когда Рахан врачевал Стерву, видел и не знал, как он называется. Кордит. Изобретение мастеров востока, сотворенное для развлечения, но научившееся сеять смерть. Ключник улыбается.

– Порох.

– Порох… это несложно, но что с ним делать? Военную промышленность мы не создадим.

Ключник вздыхает. Он солдат. Он убивал, убивает и, скорее всего, будет убивать. Так его учили. Он умеет делать это тысячью способов – от традиционных до самых невообразимых. Он может пользоваться любым оружием – сложным образцом военной мысли и вполне, казалось бы, мирным предметом. То, на что был способен любой из элитного отряда Бонзы. А еще Ключник – мастер дверей, запоров, и последнее средство в его арсенале, его специальность – управление буйством стихии, освобожденной энергии огненных веществ.

– Промышленность не понадобится – нужно просто взорвать лед.

– Да, я понял… – Саныч теребит седую бороду, – в экспедиции, еще Тогда, проводились некоторые работы. Мы использовали для этого кое-что, и оно у нас осталось. Это лучше, чем просто порох.

– Если это то, о чем я думаю, – Ключник посмотрел старику в глаза, – то это меня вполне устроит.

– Это то, о чем ты думаешь.

Детали уточнили быстро. Вместе с Раханом решили отправиться Рус и Алекс. Пленников, двадцать девять человек, оставшихся после учиненной Ключником резни, должны были отпустить, даже не так – с позором изгнать через день после выдвижения отряда. Содержимое принесенных трех тяжелых старых рюкзаков удовлетворило солдата – он подбросил в руке воскового цвета бруски и заявил, что Орда запомнит его фейерверк надолго.

– Я остановлю их, – заявил Ключник, когда приготовления закончились, – но это будет услугой.

– Услугой? – переспросил Саныч.

– Да. Взамен вы поможете мне и моим спутникам добраться до Белой горы.

– Я знаю, о каком месте ты говоришь, – это очень далеко отсюда. Не буду спрашивать, зачем тебе туда нужно.

Рахан кивнул, ведь он и сам толком не знал зачем.

– Но я пороюсь в своих картах, если надо, дам проводника и помогу с припасами.

– Хорошо.

– Скажи мне, – после паузы продолжил старик, – даже если у тебя все получится, Орда, она сможет вернуться потом, позже, через год или два?

– Конечно.

– И что нам тогда делать?

Ответ вызывает мурашки на коже старого ученого:

– Это ваши проблемы – учитесь воевать.

В преданиях Орды сохранятся рассказы о том чудовищном дне. Когда гарцующие наездники, лучшие батыры, цвет нации, обуянные справедливым гневом на не чтящих законы гостеприимства орусов, в мгновение ока были поглощены взбесившимися водами Бий-Хема, Большого Енисея. Страшное место, Мерзлый Яр, где излучина реки упирается в пласт вечной мерзлоты и подмытый берег представляет собой высокий черный обрыв, из которого торчат грязные глыбы древнего льда, стволы доисторических деревьев и камни, этот участок Енисея станет местом паломничества и скорби целого народа. Немногие, единицы, выжившие в этом аду и сумевшие вернуться в родные кочевья, будут вспоминать, как с громом разверзся лед под копытами верных коней и фонтаны освобожденного от зимних оков Бий-Хема ударили вверх. Как торосами дыбились льдины одна на другую, сбрасывая с себя смелых наездников. И как смыкалась над тонущими черная вода великой реки, а замерзающие пальцы соскальзывали со льда и тела уносило течением. Кошмарный день. А еще те, спасшиеся, расскажут, что видели на вершине обрыва страшного демона, одноглазого, желчного и хромого. Архан-шутхер – дьявол из старинных преданий, сошедший на грешную землю, будет стоять на краю кручи, смеяться, раскинув руки, и пророчествовать пришествие Тьмы.

Граждане Республики Азас, единственного, наверное, неостровного государства, сумевшего возродить цивилизацию, долгое время находившегося в изоляции от остального мира и поэтому сохранившего самобытную, еще довоенную культуру, сумевшего не перебить друг друга в резне с соседями, тоже будут вспоминать День Убийства с некоторой неловкостью. Даже несколько веков спустя они будут испытывать стыд за то, что пошли на поводу у кровожадного маньяка, что их беспечность привела к смерти многих людей, что процесс мирного сосуществования двух великих наций мог начаться много раньше, без периода вражды и непонимания.

Никто не подумает о том, что было бы, если бы три тысячи разъяренных воинов ворвались в незащищенную долину.

Легенды, передающиеся из уст в уста, упомянут, как отговаривал членов древнего совета старый тывин, представитель титульной нации, глядя вслед удаляющемуся каравану из шести чужаков, двух проводников и трех мохноногих лошадей. Каравану, отправившемуся по дорогам бескрайней Тывы к загадочной цели. Слова старого тывинца перескажут в разной интерпретации, но смысл их будет один: «Не пускайте Архан-шутхера к мировой горе Меру! Последствия будут ужасны».

Шаманы, исступленно колотя в свои бубны, скоро споют песнь горя – Раху вновь поглотил Солнце.