Евгений

ГЛАВА 1

Белая сова сделала круг и стала снижаться, Ильяна почувствовала дуновение ветерка, поднятого крыльями птицы. Одновременно потянуло холодным воздухом и со стороны реки, в направлении леса.

Мальчик же, словно превратившийся в туман, в тень, махнул рукой, заставляя Сову снова лететь к ней. Вообще-то с этим мальчиком она познакомилась очень давно, когда была совсем еще маленькой, тогда в чащобах еще родилось многих леших. Тогда совсем поникший, опечаленный мальчик сидел на трухлявом стволе упавшего дерева и настороженно смотрел на приближающуюся Ильяну. Но в глазах его кроме страха сквозило еще и любопытство, это она поняла сразу. И Ильяна вцепилась в него мертвой хваткой — ведь играть ей тут было больше не с кем, маленьких детей не было. К тому же девочка была очень осторожна в подходе к нему — сначала показала издали гладкие красивые камешки, потом перо сойки, потом старую змеиную шкурку, которую она выловила из лесного ручья. Ну кто устоит перед видом таких сокровищ? Тогда он внимательно осмотрел эти богатства, а после этого девочка похвасталась умением строить кораблики из коры и листьев. Они выглядели точно также, как и челн отца девочки, только были намного меньше. И было, пожалуй, еще одно отличие — отец Ильяны пользовался парусом, и девочка делала кораблики без парусов.

Мальчику очень нравилось ловить уже запущенные в вводу кораблики, чтобы самому их запускать. Но это было не так-то просто — течение тут было достаточно быстрым, и кораблики уплывали вниз по реке.

И с того времени он приходил каждый день на это место, чтобы некоторое время пообщаться с Ильяной. Но как-то он вовсе перестал тут появляться.

Девочка решила, что теперь больше никогда его не увидит, и почувствовала себя невероятно тоскливо. Но весной он появился опять, а потом, когда солнце стало пригревать сильнее, исчезал. Так повторялось из года в год, и Ильяна успела привыкнуть к этому порядку.

Но он никогда с Ильяной не разговаривал! Впрочем, в этом не было ничего странного — ведь говорить-то он вовсе не умел! Если вдруг ей случалось задавать какой-то вопрос, то мальчик просто кивал или мотал головой — в зависимости от ответа. Но это не мешало им отлично понимать друг друга.

И они росли друг у друга на глазах.

До этого дня Ильяна не видела других детей вообще, да и как-то даже не подозревала, что другие дети существуют, кроме этого, конечно, мальчишки. Конечно, от отца она слышала, что где-то находится громадный город Киев, который рисовался в ее воображении каким-то одним сказочным дворцом, знала она, что дальше по течению реки, где кончается лес, начинаются деревни и хутора, слышала она и о Войводе, что находилась тоже за лесом, только по другую сторону. Там, понятно, были дети, много детей. Но наряду с соблазнами это подразумевало и какие-то опасности, и потому родители в один голос заверяли девочку, что жить в лесу — это Божья благодать — тихо, спокойно, можно не беспокоиться за жизнь. и потому нечего праздно шататься по деревням и городкам. Возможно, это и в самом деле было так. Ильяна не могла сказать этого наверняка, поскольку не была ни где, кроме леса.

Но дружба с загадочным мальчиком была ее самой драгоценной тайной, Ильяна ни разу ни кому о нем не обмолвилась, даже когда была совсем маленькой, хотя известно, что маленькие дети обычно очень разговорчивы.

Как только наступала весна, девочка отправлялась на условленное место и ждала его. Конечно, он появлялся. И велико было сожаление Ильяны, когда приходило лето, и он исчезал — до следующей весны.

Той весной обоим исполнилось по двенадцать лет. Он привел с собою Сову.

Сова посмотрела на Ильяну безумными глазами, в которых был какой-то странный блеск, и больше не уделяла девочке внимания, разве что смотрела только мимоходом, искоса.

Минуло три года. Им уже стукнуло по пятнадцать лет. Мальчик по-прежнему приходил по весне, а Сова все так же чуралась Ильяны. Впрочем, девочку это не слишком занимало. Она разговаривала со своим давним другом давно условленным языком жестов, улыбками и подмигиванием. Сова села на ветку толстого дуба, и мальчик подошел вдруг к Ильяне и прикоснулся к ней. Это случилось впервые. Пальцы у него были холодные, как лед. Ильяна заглянула в его глаза, но там отражались только деревья и река.

Только тут девочка обратила внимание, как он вырос за это время. Мальчик тоже удивленно смотрел на Ильяну — видимо, он только заметил происшедшие с нею перемены и сам. Несмотря на то, что у него была Сова, выглядел мальчик всегда понуро — и Ильяна инстинктивно понимала, что так и должно быть — ведь он же ненастоящий, а значит, и неживой.

Эта весна была короткой, и Ильяна видела его изредка. Он и вел себя, словно какой-то дух, привидение — старался не выходить из лесной чащобы.

Ильяна подумала, что он и жил, наверное, тоже где-то неподалеку. Может быть, он призрак? Призрак умершего давно ребенка? Наверное, подумала Ильяна, он погиб, упав с лодки в воду. Отец как-то говорил, что раньше тут проходили даже большие лодки, когда река была глубже и камни-пороги были под водой. Но спрашивать об этом родителей не хотелось — иначе они обо всем сразу догадаются, и тогда просто будет неизвестно, как они отреагируют. А спросить самого паренька Ильяна тоже боялась — он хоть и отвечал кивками и покачиваниями головы на все ее вопросы, но этим лучше было не интересоваться. Дядя Ильяны, знаток историй о разных вурдалаках и призраках, говаривал, что этим существам лучше не говорить, что они мертвы, поскольку сами себя они все-таки считают живыми. И неосторожно брошенное слово могло навсегда отдалить мальчика.

И потому сейчас Ильяна боролась с желанием спросить, кто он на самом деле, и стремлением не потерять друг друга. Но его холодные пальцы волей-неволей возвращали Ильяну к реальности. И уж совсем девочке стало не по себе, когда ее друг поцеловал Ильяну прямо в щеку. Губы его были холодные-холодные. Но она не могла сказать, что ей это было очень уж неприятно.

И вдруг он поцеловал ее в губы! Ильяна раскрыла широко глаза и в смятении отступила назад. Неужели это такая шутка? Он поцеловал ее точно так, как отец все время целовал мать!

Нет, пронеслось в ее голове, никакая это не шутка, ведь взгляд на лице паренька был вполне серьезным. И вдруг тело ее содрогнулось, в коленях появилась слабость, руки тоже задрожали. Что это — какая-то болезнь? Или заклятье? Или… Голова была совершенно пуста, она даже не знала, что и думать. А это, как сказал бы дядя, очень опасно.

Опасно-то опасно, но девушка была готова поручиться, что друг не желал ей зла. И поцелуй был даже, пожалуй, каким-то приятным.

И вдруг Ильяна подумала — уж не связано ли это как-то с прилетом Совы?

Ведь и сама Ильяна, становясь старше, по весне чувствовала природу все глубже и глубже. Замечала она и глухариные тока, и бой оленей, и брачные игры лосей, и лисий гон. Развитие никогда не стояло на одном месте, и именно этой весной Ильяна поняла это. В этот раз Ильяна стала приходить на свидания, вплетя в косы голубые ленты, надевая красивый сарафан.

Впрочем, нужно было признать, что сарафан этот не был самым нарядным в ее сундуке, но зато он был самым любимым — она сама ведь украсила его вышивкой, изображавшей сказочные цветы с лазоревыми лепестками. Парнишка же появился в своей обычной одежде, но ясно можно было видеть произошедшие и с ним изменения — он стал намного шире в плечах, грудь его бугрилась. Он осознавал себя уже мужчиной, подобно тому, как Ильяна стала осознавать себя женщиной. Сколько времени прошло с тех пор, как они вместе запускали игрушечные кораблики из листьев и коры дуба! И почему-то Ильяне показался таким приятным этот поцелуй, который уравнивал ее со взрослыми…

Впрочем, так, наверное, и должно быть. Ведь они столько лет дружили.

Было бы странным, если бы столь продолжительная дружба не переросла в любовь. Странным было бы, если она и сама не испытывала бы к нему никаких чувств.

Сердце инстинктивно подсказывало девушке, что тут, возможно, все-таки таится какая-то опасность. Что бы оба они не думали и не чувствовали, но их прежней дружбы теперь не будет. Будет что-то другое, или вовсе не будет, но такого, как раньше — уже никогда. Значит, любовь? Но что это такое, любовь? Это и в самом деле что-то приятное?

Как узнать это? Узнавать, понятно, рано или поздно придется.

Неужели это только то, чем занимаются лисы? Только этого ей еще не хватало? И вообще — Ильяна даже не собиралась заниматься чем-то подобным. Она только думала. Если ей и суждено кого-то любить, то это будет только он. Это было само собой разумеющимся. И никого больше.

Никогда.

Ильяна отпрянула назад — так, инстинктивно, на всякий случай.

Он опустил руки.

— Нет, не надо, зачем, — смущенно забормотала она, — мне кажется, нам лучше не делать этого! Послушай, пойдем походим по лесу, а? Там такие ландыши…

Ильяна с ужасом подумала, что было бы, если тут их увидела ее мать, которая никогда не одобряла подобных вольностей. Но, слава Богу, мать ее не очень любит отходить от двора.

Паренек улыбнулся и рукой показал на берег реки, словно говоря, что прогуляться можно и там. И тут же Ильяна похвалила его сообразительность — и вправду, лучше идти по берегу, ведь в лесу их могут заметить, ее дом не так уж и далеко отсюда. И они пошли к берегу, который порос тут толстыми деревьями. Уж здесь их точно никто не заметит.

Ильяна посмотрела в его лицо. И как оно тоже здорово изменилось!

— Да, ландыши уже расцвели. Как пахнет! — пробормотала девушка, — да…

А ты, кстати, знаешь, что у нас в амбаре завелись мыши! Мама так ругается! Сказала, что если наш кот не выловит их, то тогда я должна отнести его в лес, поскольку нам не нужны дармоеды… А…

Паренек положил руку на плечо Ильяны. И ее тело дернулось — рука была холодная, как снег. Они остановились и поглядели в глаза друг друга.

— Не надо, — тихо сказала девушка, — не делай этого! Мне как-то не по себе!

Он убрал руку с ее плеча. Ильяна исподлобья посмотрела на него, даже не зная, как замять неловкую тишину. Паренек и сам силился что-то сказать, но чувствовал себя неловко, и потому слова как бы застревали в его горле.

Лицо его изменилось, возмужало. Только глаза остались прежними — они знакомо смотрели на Ильяну, словно беспокоясь о том, чтобы их хозяина поняли правильно. Таким его взгляд был всегда. Мальчик кивнул головой.

Ильяна подумала, что он, скорее всего, извиняется за причиненное неудобство. Наконец он вздохнул. Уж этот вздох Ильяна знала отлично — он означал согласие просто так пройтись по берегу.

Наконец-то, подумала она, это уже не столь опасно. За ними летела и Сова. Временами она снижалась так, что голова Ильяны ощущала ветер, который образовывали в воздухе крылья птицы. А иногда Сова поднималась так высоко, что ее вообще не было видно.

Они шли по берегу, замечая цветы и травы, обращая внимание на выброшенные течением на отмель пустые раковины моллюсков, на норы, вырытые в крутом берегу. Обычно они раньше как раз больше всего интересовались подобными вещами. Но сейчас это уже не было главной целью их прогулки. Ильяна подняла сверкавшую перламутровую ракушку, отряхнула с нее песок и показала своему спутнику. Тот кивнул, но оба понимали — что теперь ракушки — это уже частности. А главное… Руки Ильяны тряслись, она почувствовала, как в горле пересохло.

— Ты… Ты…, — пробормотала она, — ты хочешь… меня?

Паренек опустился на корточки, потом приложил на мгновенье руку к груди.

Затем он стал задумчиво водить пальцем по мокрому песку отмели, чертя какие-то неведомые знаки. Но мокрый песок тут же сглаживал эти значки.

Возможно, этим парень хотел сказать Ильяне, что он даже при всем желании не сможет причинить ей вреда, того, чего она больше всего боялась.

Значит, ему не суждено даже прикоснуться к ней.

Но Ильяна знала, что рано или поздно она сама захочет его — может быть, уже этим летом, может быть, на следующий год. Настанет такой момент, когда ее мысли и порывы сердца станут едиными.

Ильяна искоса поглядывала на своего друга. Ей казалось, что она чувствует его мысли. Разговаривать он не умел, но голос его словно чувствовался в тихом журчании воды, в шелесте листьев. Девушка решила, что он говорит сейчас что-то о тьме и ожидании. Что бы это значило?

— Я, кажется, слышу тебя! — прошептала она, глядя на своего друга.

ОН поднялся на ноги и посмотрел Ильяне в лицо. Губы его шевельнулись — он словно хотел что-то сказать. Ильяна тоже заговорила, но голос ее показался тихим даже ей самой.

— Знаешь, — сказала она, — мне даже как-то страшно задавать тебе вопросы! Я ведь запросто могу спросить что-то не то! Знаешь, если я вдруг спрошу то, что спрашивать не должна, ты не уходи, ладно? Не обижайся!

Он покачал головой.

— Значит, ты не боишься моих вопросов?

Рука его легла на грудь там, где находится сердце. он выжидающе посмотрел на Ильяну, словно прося ее продолжать.

И девушке захотелось задать ему просто тьму-тьмущую вопросов.

— Ты не против, если я спрошу, кто ты такой? — прошелестела она еле слышно.

Он только рассмеялся в ответ. Видимо, решила девушка, вопрос показался ему слишком глупым. Ну конечно, что спрашивать, если и так понятно, что он призрак, дух!

— Тогда можно мне спросить, для чего ты приходишь сюда? Ты тоскуешь?

Или?…

И снова он, приложив к груди теперь уже обе руки, посмотрел выразительно ей в глаза.

Тут Ильяна вспомнила, что ее отец, разговаривая с матерью, иногда вел себя подобным же образом. И Ильяна решила повести себя так же, как вела себя в этом случае ее мать. Сдвинув брови, она спросила:

— Но тогда почему сюда? Ведь в лесу много места! Или берег реки чем-то привлекает тебя?

Рука юноши осторожно прикоснулась к ее подбородку, он что-то прошелестел, но ответа его разобрать было невозможно.

Паренек положил мизинец на губы девушки, и с этого пальца до самого ее сердца дошел холод.

— Значит, ты все-таки можешь отвечать не на любой вопрос! — поняла она, беря его за холодную руку.

Он посмотрел внимательно в ее глаза, и Ильяна сразу вспомнила о его поцелуе, и ей стало не по себе. Хорошо ли то, что он поцеловал ее? И почему тогда у нее так дрожали колени?

Тем временем паренек продолжал глядеть в ее глаза. Ильяна спросила:

— Но послушай, я ведь даже имени твоего, и то не знаю — не ведаю!

Губы его задвигались. -…твой друг, Ильяна! — послышалось девушке. Впрочем, это было как раз то, что она хотела услышать. И всем телом она ощутила слабость, руки и ноги задрожали — нет, не от страха, но от какого-то странного чувства.

Птицы щебетали в ветвях деревьев, как очумелые. И что случилось с ними сегодня?

Юноша вытянул руку вперед, указывая на кроны деревьев, откуда доносился гомон птиц.

— Ты только посмотри туда! — уловила Ильяна.

Девушка послушно посмотрела туда, а когда перевела глаза снова на него, нашла его взгляд опять прикованным к себе. Она подумала, что плодом этого бешеного чириканья птиц будут гнезда с птенцами. Только вот интересно, что последует после ее связи с призраком.

И тут Ильяна подумала, а может, это сказал и он — было уже трудно определить:

— Ильяна, я скорее умру, чем сделаю тебе плохо! Верь мне!

— Но ведь ты и так уже мертв! — вырвалось из ее губ прежде, чем она успела что-то подумать.

Конечно, если бы это было для него откровением, он бы ушел навсегда и растворился в лесной чаще. Ильяна сразу прикусила язык, поняв, что сболтнула лишнее. Что же теперь будет? Но юноша, казалось, не обратил на эти слова никакого внимания:

— Ильяна! Только ради тебя я и прихожу сюда! До тех пор, пока у меня есть силы ходить на это место! Но я клянусь тебе, что правил я никогда не нарушал!

— Каких правил?

Почему-то именно в этот момент девушка подумала о глухой чаще, о столпившихся тесно вековых дубах, о леших с горящими глазами, которые там бродят…

— Ильяна, не предавай меня! — вдруг сказал он, — никому ничего не рассказывай обо мне! И не старайся расспрашивать меня! Ты получила главное — мое сердце, мою привязанность! Ведь Сова — птица с характером…

— Ты… ты колдун!

— О да! — голос парня звучал теперь увереннее. Вообще-то Ильяна не была уверена в этом, но ей показалось, что цвет глаз и волос ее друга изменился, — я… я был им! А ты и сейчас… колдунья! Ты заколдовала меня! Именно по твоему желанию я сюда прихожу! А может, это просто мое желание? Знаешь, я боюсь, что я теперь сам — простое желание… Мое желание жить, не чувствовать себя одиноким! Ты вот… ты понимаешь русалок? Ты знаешь? Ильяна, только не беги!

Мысль об этом как раз прокралась в душу девушки. Но она стояла, словно парализованная, не в силах оторвать лица от взгляда своего друга.

— Русалки — это утопленницы, да? — тихо спросила она, и поняла, что голос ее дрожит. Только этого еще не хватало!

— Не бойся, я не русалка! — глаза паренька задорно блеснули, — я и на девушку, не похож, и не утопленник! Впрочем, на судьбу я не слишком должен жаловаться! Меня не интересуют ни те, кто плавает по реке, ни те, кто бродит в лесу! Я никого не собираюсь губить! Но мне нужна только ты, Ильяна! И то прости меня — я забрал немного твоей жизненной энергии, твоей силы! Но только для того, чтобы поговорить с тобой моим настоящим голосом! Больше я не стану этого делать, клянусь тебе чем хочешь! Только не покидай меня!

— О, Боже мой!

— Ну пожалуйста! — юноша схватил ее за руку, и всем телом Ильяна почувствовала страшный холод, который исходил от ее друга, — я ведь попал в беду! Мне грозит опасность, не тебе! Одна твоя мысль может погубить меня! Прошу тебя — не надо! Ты сначала выслушай меня!

— Боже, Боже мой! — только и могла повторить девушка. Ее единственный друг, ее единственная привязанность в этом мире, не считая родителей, оказался другом достаточно опасным, с таким лучше не связываться, если действительно окажется так, что он — утопленник.

— Не бойся меня! — парень словно читал ее мысли, — и я вовсе не собираюсь как-то воспользоваться тобой! Ну, может немного! Но я уже обещал тебе и обещаю, что не стану причинять тебе зла! Если хочешь, я сделаю для тебя все! Только скажи мне, что тебе нужно!

— Ну тогда ответь мне, ответь на мои вопросы!

— У меня нет выбора…

— Но что тебе нужно от меня?

— То, что можешь дать мне только ты!

— Я тебя не понимаю, ты говоришь загадками! — в сердцах воскликнула Ильяна, — а кто говорит непонятно, тот маскирует свои желания, то, выходит, опасен! Значит, мне что-то грозит, да? Почему ты не хочешь ничего сказать мне?

— Тут когда-то жил один водяной, — отозвался загадочно парень, — и как раз в этой протоке…

— Знаю я про него! Он и сейчас здесь! Его зовут Хвиур! И Родители, и дядя меня уже не раз предупреждали! — тут девушка словно почувствовала приближение опасности, — и какое отношение ко мне имеет водяной?

— Он-то для тебя и опасен! Но это еще не все! Он… Он вернулся! — тут голос паренька стал невнятным, — я больше не могу забирать твою жизненную силу! А мне нельзя тут больше оставаться! Я и так уже задержался дольше, чем нужно было! Ильяна, только верь мне!

— Не приставай ко мне! Я не могу тебе верить, пока ты ведешь себя так подозрительно! Только запутал меня, но ничего толком не сказал!

— Ильяна, ты все взрослеешь! Если бы у меня оставалась хоть капля волшебства, то я бы сделал так, чтобы… чтобы у нас все получилось именно теперь, этой весной! Я не хочу, чтобы ты осталась одна. А без меня ты все равно обречена на полное одиночество!

— На одиночество? Но я и так всегда одна! Кроме тебя, у меня нет больше друзей!

Понимать его становилось все труднее и труднее.

— Я пока ничего не могу объяснить тебе, — тихо промолвил он, — ты меня… не бросай! А завтра…

— Ильяна! — раздался зычный голос откуда-то из-за деревьев. Ну конечно, это мать зовет девушку! И понятно, почему — уже успело порядком стемнеть, а она этого как-то даже не заметила. Паренек тут же жестами дал понять, что им пора расставаться.

— Ладно, до утра! — проговорила она, пускаясь бежать.

— Ильяна!!!

Мать требовала, чтобы она шла домой. Против воли матери не пойдешь, тем более, если она еще и ворожея! Наверное, умеет читать чужие мысли. И девушка, мчась сквозь кусты, думала:

— Я иду! Вот я! Я иду! — Ей хотелось, чтобы именно это мать и поняла.

Но вообще как странно получается — целый год ждать, когда появится он на несколько недель…

И домой приходить затемно…

Ильяна домчалась до берега реки, где темнели на песке вытащенные наполовину на берег лодки. Девушка позволила себе оглянуться напоследок. Светлая фигура друга выделялась на фоне леса. Последнее, что видела Ильяна — большая белая Сова, которая садилась на его согнутую руку…

Потом все исчезло.

Девушка со всех ног бросилась вдоль берега к своему дому. Из окон бревенчатой избы сочился слабый свет. Чуть поодаль, на взгорке, темнела изба дяди Саши. Ильяна птицей взлетела на высокое резное крыльцо и отворила осторожно дверь в сени и проскользнула в дом.

МАть как раз, подняв руки с закатанными рукавами, поправляла свои растрепавшиеся косы. В одной руке она держала большую ложку, которой помешивала варево в горшке, что стоял в устье большой печи.

— Извини, я припозднилась! — сказала девушка виновато, — может, поставить пока воду, чтобы потом посуду помыть быстрее? Или ты уже поставила ее?

— Уж лучше ступай позови отца! Он что-то там с лошадьми задержался! — тут она раздраженно взмахнула ложкой, — да что это такое! Приготовишь ужин, и нет никого! А потом приходят по одному, только успевай разогревать!

— Мам, ты что…

— А пойдешь, посмотри, нет ли дяди там где… Он, наверное, поел уже…

— Сейчас! — Ильяна на бегу подхватила собранное из дубовых клепок ведро и помчалась с крыльца мимо огорода и бани к колодцу, одновременно посматривая, нет ли где дяди Саши. Затем Ильяна направилась к конюшне.

Отец был там — он чинил покосившиеся ворота, и все три лошади — вороной Волхи, каурая Лада и кобыла самой Ильяны Пестрянка довольно хрупали овсом. Возле отца пристроился большой черный кот.

— Там мама зовет, говорит, ужин стынет! — позвала Ильяна, и отец резко повернулся.

— Твоя мать всегда не вовремя! — заворчал отец, постукивая молотком, — кстати, сегодня твоя Пестрянка потоптала репу в огороде! Ты ее совсем распустила! Нужно смотреть за лошадью, коли она твоя!

— Даже не знаю, как она успела!

— Не нужно зевать! — наставительно заметил отец и снова застучал молотком, — ну ладно, что ни говори, а доделать работу нужно!

Ильяна тем временем, сходив к колодцу, налила в корыта лошадям свежей воды. Отец наклонился к ведру и плеснул воды себе в лицо. Ильяна, наблюдая за его мускулистыми руками, подумала, что она ни разу не видела, как ее друг закатывает рукава.

Когда Ильяна снова направилась к колодцу, чтобы набрать воды уже для дома, то из-за темноты наступила прямо в грязь, которая всегда была возле колодца.

— Я воду сам отнесу! — подступил отец сзади, — а ты лучше ноги вытри о траву! Наследишь в комнате — мать заругает!

Ну понятно, мать любила поворчать. Ильяна вылила воду в ведро и стала поливать из колодезной бадейки на пучок травы, которым она вытирала свои башмачки.

— А где это ты была столько времени? — вдруг спросил отец, и сердце девушки упало.

— Я-то, — протянула она, лихорадочно соображая, чтобы такое сказать поубедительнее, — я гуляла! Что-то задумалась, и даже не заметила, как стемнело!

— Но к реке ты не ходила, да?

— Нет! — соврала она, презирая себя за эту ложь.

— Ты знаешь, что мать за тебя очень беспокоится! Не попадись!

— Беспокоится? Она всегда беспокоится!

— Завтра, кажется, будет хорошая погода! Может, возьмем дядю и покатаемся на лошадях?

Тут одна из лошадей всхрапнула — то ли почуяла, что завтра можно будет хоть немного побегать, то ли просто от сытного ужина… Итак, ездить верхом… Неделю назад Ильяне просто до смерти хотелось прокатиться. Но им было как-то недосуг — то отец чинил крышу в конюшне, потом дядя Саша что-то прилип к своим книгам, потом дождь зарядил на три дня… В общем, только теперь дошла очередь до езды верхом.

— Я… Я не могу! — с отчаянием пролепетала она.

— Не можешь? Но какие же у тебя могут быть дела?

— Нужно бы маме помочь! — отговорка была слишком уж неправдоподобная, Ильяна это и сама знала. Просто она сказала то, что ей первым делом пришло в голову. И тут же она подхватилась, — что это мы тут стоим, пора бежать, накрывать на стол! Мама уже точно начнет браниться! — и девушка во весь опор побежала к дому.

Петр Кочевиков наблюдал, как его дочь проворно бежит к дому. Ему казалось, что он чего-то не расслышал или недопонял: ведь еще неделю назад дочь постоянно надоедала ему:

— Папа, ну можно, я возьму Пестрянку? Я же нормально езжу на лошадях, ты знаешь! И не нужно беспокоиться — со мной ничего страшного не случится!

Вообще-то он и сам знал, что дочь привычна к верховой езде, к тому же она знакома с волшебством, магическая сила тоже должна помочь ей в случае чего, поэтому отпускать ее одну было не так уж страшно. Но все равно было как-то не по себе от мысли, что она будет скакать сломя голову на почти необъезженной лошади, которой в голову может взбрести что угодно. Ведь дочь — это его плоть, его кровь…

Впрочем, Петр Кочевиков имел все основания для беспокойства за свою дочь — она вся пошла в него, и в молодости он не отличался кротостью нрава и большим послушанием. Впрочем, и от Эвешки, матери, ей тоже кое-что досталось. Но мать кляла его, Петра, за то, что он слишком распускает дочь. Когда Ильяна была совсем маленькая, то она непостижимым образом забралась на крышу бани и восторженно кричала подбежавшим перепуганным родителям, что сейчас достанет с неба пушистое облако, чтобы на нем можно было спать зимой, а потом верхом на Волхи ускакала в лес. Конь заплутал там, она же вернулась. Потом она постоянно канючила, требуя у родителей собственную лошадь, и те не удержались, преподнесли ей потом жеребенка. И с тех пор она заладила:

— Когда я буду ездить на своей лошади? — Она так долго ждала, когда наступит момент…

И теперь она собирается помочь матери? В чем?

Проклятье!

Саша быстрым шагом вошел в ворота и столкнулся с Петром. Он сразу заметил, что тот как-то странно смотрит в сторону.

— Ты чего туда уставился? — поинтересовался Саша удивленно.

— Ничего, так…

— А чего это у тебя ведро в руке?

Черт возьми, он совсем забыл про это проклятое ведро! И в самом деле, глупо! Он даже не заметил, как веревка больно врезалась в пальцы.

Наконец Петр, поняв, что камень за пазухой лучше не держать, выложил:

— Саша, ты знаешь, с Ильяной что-то происходит не то!

— Что?

— Я даже не знаю!

— Но с чего ты взял это?

— Просто мне так кажется…

Иногда логика Петра была просто убийственна. Иногда она не казалась столь убедительной. Сейчас ему просто передалось беспокойство Эвешки — та давно заметила, что с дочерью что-то не все в порядке. Впрочем, думал Саша, это можно понять — если бы у Петра был сын, то он заметил бы неладное первым. Вообще-то Петр всегда был сорвиголовой. Саша отлично помнил, как Петр блистал своей удалью в Войводе. Задира, азартный игрок, любитель хмельных медов, говорили, что не было в Войводе женщины, с которой Петр Кочевиков не был бы близок когда-то. А когда Петр немного остепенился, женился, то ему страстно захотелось иметь сына. Но Бог-то он есть на небе — очевидно, он решил, что сын от такого отца все равно ничему хорошему не научится и потом послал ему дочь.

В общем, Петр Кочевиков с тех пор совсем приутих. У него была жена-ведунья. Ведун — тот, кто ведает, знается с добрыми силами, в отличие от злых сил, с которыми связан колдун. У Петра была пятнадцатилетняя дочь, которая все же имела настоящий мальчишеский характер. Все ее интересовало, все ей было нипочем. Эвешка постоянно ворчала, что Ильяна вся в отца пошла. Но зато сам Петр стал куда тише.

Может быть, просто возраст давал о себе знать.

Пока что с Ильяной за эти пятнадцать лет ничего страшного не случалось.

Она с младых ногтей отличалась разумностью, а потому не совалась куда не нужно. В лесу знала все тропки, все повадки зверей и птиц. Нашла бы дорогу домой с завязанными глазами. Людей можно было не бояться — тут была лесная глушь, а если бы какой недобрый человек и пожаловал, то Эвешка с ее волшебством быстро приструнила бы непрошенного гостя. впрочем, все боятся колдунов ли, ведунов ли, и потому гости не обременяли Кочевиковых своим присутствием.

— Наконец-то, — проворчала Эвешка, когда Петр наконец ступил в горницу, а за ним и Саша. Сначала она обратилась к Саше, — садись, дорогой, туда, в красный угол, под иконы! А ты, — посмотрела она на мужа и вдруг заохала, — опять не снял сапоги!

— Да постой кудахтать, сниму сейчас! — бросил Петр и, прислонившись к стене, стал стаскивать сапоги.

— Да ладно, не надо! Щи стынут, а ты сейчас руки испачкаешь! Что там, проходи уж так!

Мужчины сели. Эвешка проворно сновала от стола за перегородку, где находилось все ее кухонное хозяйство, и обратно. Саша с усмешкой смотрел на нее, хотя и отдавал должное — Эвешка была образцовой хозяйкой. Сам Саша мало интересовался достатком и домашним уютом — он постоянно возился со своими книгами. И книги Эвешка все время ставила ему в упрек — что, мол, за мужик, возится с книжками, словно монах в монастыре. Он проводил за книгами почти все свое свободное время — хотя Эвешка, когда заходила к нему домой, указывала ему на слой пыли то на подоконнике, то на столе. В конце концов, не выдерживая его спокойного безразличия, женщина принималась вытирать пыль сама. Петр напоминал ему и о кобыле, что уже давно застоялась в конюшне. Получает столько сытного корма, но не бегает! Саша парировал, что корм если кобыла и получает, то заслуженно, но соглашался, что жиреть лошади давать нельзя.

Петр в сердцах советовал ему бросить книги в печь. Единственная от них польза — разжигать огонь зимой. Нельзя же быть таким безразличным к жизни! Неужели приятно до самой смерти прожить бобылем? Но Саша только или отмалчивался, или отвечал какой-нибудь шуткой.

И сейчас Петр и его жена опять затянули свои старые песни. Но Саша ответил на нападение нападением — лучше бы за дочерью приглядывали, говорил он, хорошо еще, что она только наполовину ведунья, не занимается волшебством, тогда бы вообще удержу не знала! Саша вдруг задумался — сегодня с утра на него напало какое-то странное настроение. Словно он что-то предчувствовал, а что — сказать не мог. Даже не знал, хорошее это что-то или плохое.

Саша любил этих людей — он чувствовал себя членом их семьи. И они тоже были сильно привязаны к нему. Эвешка, когда принималась стряпать пищу, обязательно готовила и на его долю, и сердилась, если он не приходил.

Иначе, говорила она, Саша не заметит, как отощает и Богу душу отдаст.

Впрочем, так оно в действительности и было — у Саши в доме была своя кухонька, но там все просто заросло грязью, а его стряпня была такого качества, что приготовленными кушаньями было только врагов травить. Он даже зимой огонь не всегда разводил в печи, погружаясь в чтение. В общем, как говорили его родственники, летал в облаках, словно утка по осени.

А этот дом всегда был живым — там постоянно горел огонь, постоянно звучали голоса.

— Вкусно! — сказал он, пробуя щи.

Довольная Эвешка засветилась улыбкой.

— Вкусно! — тут Петр словно вспомнил, что жену нужно хвалить. Он сидел за столом, словно потерянный, погруженный в размышления. Его лицо было сумрачным.

Да, подумал Саша, не все в жизни так гладко. И у людей семейных полно проблем — волнуйся, переживай за своих домочадцев. Нет, уж лучше так, как он — сидишь, обложившись книгами и ни о чем не думаешь. Саша почти каждый день ходил сюда есть, эти люди были его семьей, но даже от них у него были секреты — вычитав в одной книге о существовании леших, он узнал там же о том, как можно сблизиться с ними. Саша был от природы очень любознателен, и потому в самом деле вскоре действительно обзавелся друзьями в среде этих самых леших.

Саша, закончив с едой, выпил большую кружку хмельной настойки из трав.

Скоро должны начаться дожди — все приметы указывали на это. А дождливые дни долгие, неприятные. Неужели ягод в этом году будет мало? Это как раз больше всего занимало хозяйственную Эвешку, которая при одном упоминании о непогоде начинала греметь посудой. Да и Ильяна тоже, наверное, загрустила от этого.

Но существовало одно строгое правило — за столом, во время еды не говорить о бедах и напастях. Как правило, раздавались реплики, типа «подай хлеб», «передай соль», «достойно есть!» и тому подобное.

И наконец Петр сказал:

— Саша, завтра мы, наверное, можем отправиться верхом!

— Но может быть, дождь пойдет! — живо вмешалась Эвешка, — куда вам ехать!

— А ты что, дождь накликала?

— Дожди сами идут, чего их накликать!

— Ну тогда чего зря болтать! Лошади застоялись, пора их размять!

— Можно и потом…

— Ну точно, дождь накликала, — вздохнул Петр.

Петр налил себе в кружку настойки и залпом выпил. После чего он отлил немного в мисочку и поставил за печку — для домового. Он каждую неделю делал так, чтобы задобрить духа.

И сразу все почувствовали, что исчезла какая-то внутренняя напряженность — видимо, домовой благосклонно принял подношение.

Саша, облокотясь на стол, задумчиво жевал хлеб. Тут он обратил внимание, что это хлеб не их помола — мука более мелкая. Ну конечно, ведь Петр плавал и вниз по течению, чтобы там поторговать, чем можно. Он пользовался тем, что на реке были пороги, и потому далеко не каждый торговец отваживался плыть на лодке или корабле вверх. Скот у них был, потому не переводилось молоко и масло, рыба не сходила со стола — Петр был отменным рыбаком, а вот охоту не слишком жаловал. Занимался он и бортничеством — собирал мед диких пчел. Так что на жизнь было просто грех жаловаться. Только почему-то в этой семье не любили домашнюю птицу.

И никогда не держали ее. Однажды, когда Ильяне было семь лет, они приютили раненого лебедя, но птица оказалась в высшей степени неблагодарной — за все время она так и не подпустила к себе никого, и постоянно норовила ущипнуть даже руки, кормившие ее. А однажды этот же лебедь повалил подошедшую к нему Ильяну, которая принесла ему зерно. На том вся их любовь к птицам и закончилась.

Кстати, лебедя потом выпустили из амбара, когда он поправился.

Ильяна вообще росла девчонкой смышленной. Но иногда в ней проскальзывало что-то такое, что ставило ее родителей в тупик.

Родители не раз подумывали, стоит ли рассказывать ей то, чего она не знала — к примеру, все про ее деда, которого звали Уламец, а также про ворона, и еще…

Но Петр понимал, что в таких делах лучше слушать жену. Саша, вставая сейчас из-за стола, тоже вспомнил это, и решил как-нибудь поговорить с Петром и Эвешкой об этом, если с Ильяной действительно уж что-то не то происходит.

Иногда Ильяна спрашивала про своих дедушек и бабушек, но Петр старался отмалчиваться — ему почему-то казалось неудобным признаваться, что он круглый сирота.

Только тут Саша понял, почему вдруг Петр поставил наливку за печку, и почему в доме была такая напряженная обстановка — ведь с Ильяной действительно что-то было неладно!

Ильяна вышла, и тут Эвешка и Петр заговорили наперебой. Начали с огорода, перешли на заготовку дров к зиме, а потом решили, что неплохо было бы как-нибудь свозить дочь вниз по реке, чтобы она посмотрела, как живут там люди. В самом деле, пора, ведь девке уже шестнадцатый год пошел…

Вообще-то сам Саша знал, что ему не всегда удается понять людей, хотя он ничем, в сущности, от них не отличался. В прошлом он и сам вел довольно разгульную жизнь, знал он и пьяные драки в кабаках, и шумные пиршества, и многое другое… Но он, кажется, никогда не одобрял чересчур сильную опеку Эвешки над дочерью. Она, наверное, и понятия не имела о том, что ей когда-то нужно будет выходить замуж, и что ей придется заботиться о муже…

Это в двенадцать лет Ильяна загорелась: хочу лошадь! Ее тогда не убедили ни доводы родителей о цене лошади, угрозы, что ей самой придется ухаживать за конем, поить-кормить его, выносить навоз, особенно зимой…

Ильяна осталась тверда — давайте лошадь!

Иногда Саша думал — и в самом деле, пора отправить девушку вниз по реке.

Там она познакомится с ровесниками, подружится. А то в лесу совсем одичать можно. Надо бы поговорить об этом с Петром, даже завтра утром.

Почему бы, к примеру, не сплавать в Змивку…

— Чем ты занимался весь день? — спросил Петр вдруг.

— Что?… А-а-а-а, как обычно, читал…, — вздрогнул от неожиданности Саша, выходя из раздумий.

— Но ты хочешь поехать завтра со мной?

Вообще-то больше всего ему хотелось и завтра просидеть за книгами. Но, может, и в самом деле поехать с Петром? Там не будет Эвешки, можно будет спокойно поговорить о ребенке, с глазу на глаз.

— Да, почему бы не поехать? — повел книжник плечами, — я согласен!

— Ну тогда решили! — сказал Петр, пытливо глядя на него с другой стороны стола.

Эвешка расчесывала свои густые волосы. Муж ее все время говорил, что никого еще не знал, кто бы так носился со своими волосами. Но она чувствовала, что Петру нравится, когда ее волосы в порядке. Только что она закончила рассовывать по углам избы мешочки с пахучими травами и сушеными цветами, чтобы там стоял приятный запах. Вот и сейчас Петр подошел к ней. Он наклонился и поцеловал жену. Эвешка даже глаза закрыла от удовольствия.

Наконец она и сама обняла его. И тут же разразилась потоком слов — просила прощения за свое немногословие за ужином, за непочтительность и грубость. Так все получилось, говорила она быстро, прямо весь день все из рук валилось. А вечером еще хлеб подгорел…

— Хлеб был вкусным! — тихо сказал Петр.

— Если бы так! — вздохнула она. Петр ничего не ответил — он знал, что при стряпне жена пользуется и своими знахарскими рецептами! Но вот с волшебством у нее было строго — она, конечно, учила каким-то хитростям и дочь, но старалась, чтобы хитрости в основном были по хозяйственной части.

Эвешка, кладя голову на плечо мужа, тихо спросила:

— А когда ты собираешься по реке вниз, в Анатольевку?

— Даже не знаю! Все зависит от погоды! Может, дня через три-четыре… А что, все уже готово?

Впрочем, этого вопроса можно было не задавать — Эвешка была отличной хозяйкой, и она наверняка уже давно все подготовила, что нужно. Еще с поздней весны изба наполнялась ароматами трав и цветов, которые она сушила для продажи. Тут были разные целебные снадобья. Такие вещи всегда пользуются большим спросом, и потому на плохую торговлю оснований жаловаться не было. Но теперь Петр что-то не видел ее упаковывающей травы и коренья. Возможно, именно поэтому он как-то не думал о сроках отплытия. Погода в этом году подвела, и из-за нее начались разные бедствия.

— Поплыву, когда скажешь! — улыбнулся Петр, чтобы как-то польстить жене — она вон сколько работает, а ему иногда даже невдомек оценить плоды ее трудов, — там у нас муки еще на месяц хватит? Если нет, то там должно зерно лежать. Или, вот что… Может, вы с Ильяной со мной тоже поплывете? Саша может присмотреть за этим всем, если с нами не поплывет!

Он уже давно мне предлагал так сделать!

— Я посмотрю, как все будет…, — пробормотала она, лежа на его плече.

— Послушай, у тебя ничего не болит? Ты здорова? — спросил Петр, хотя знал, что ведуны и колдуны никогда не болеют, не говорят, сколько им лет, и им не свойственны многие вещи, которые так досаждают обычным людям. Но зато они болели другими болезнями. Им куда больше, чем простому люду, были присущи боязливость, беспокойство, ответственность за других, за свое волшебство.

Эвешка всегда чувствовала себя настороженно — ведь она была уже фактически мертва сотню лет, но скрывала это. Волшебство помогало ей в этом. Потом она вышла замуж за такого вот сорвиголову, но он никак не мог понять всех ее страхов и беспокойств.

Но Эвешка и в самом деле чувствовала, что с нею что-то было не так.

Какое-то чувство внутреннего беспокойства постоянно напоминало о себе.

Но что это могло быть такое? Впрочем, Петр все же считал, что понимает женщин достаточно — по крайней мере тех, с которыми он общался в годы своей бурной молодости. Но то в основном были купчихи да скучающие дочки кабатчиков. Характер жены его мало интересовал, только иногда он удивлялся, как такое может быть — одним только желанием или заклятьями заставлять заставлять попутный ветер надувать паруса.

Но для него Эвешка была женой, и потому все ее таланты он справедливо рассматривал как принадлежащие ему.

— Да нет, — наконец подала голос Эвешка, — ничего у меня не болит!

Просто как-то муторно на душе… Не знаю, может быть, это предчувствие перемены погоды?

— Но она же хорошая пока!

— Погода может измениться в любую минуту…

Неужели она опять что-то мудрит с погодой, подумал Петр. И все из-за нежелания отпускать дочь из дому ездить на лошади! Но сколько можно держать девчонку возле себя — ей уже пятнадцать лет, скоро будет невеста!

— А поточнее нельзя? — спросил Кочевиков немного раздраженно.

— Чего поточнее! Нет, вам и вправду надо отправляться! Или на лошадях, или по реке — но чего дома-то сидеть!

Петр удивился такому резкому изменению настроения, но решил не подавать виду.

— Значит, обратно в Киев посылаешь меня? Я что же, надоел тебе, может?

— Перестань! — она тоже стала выходить из себя, — ты мне никогда не надоедал!

— Может, что-то случилось с Ильяной?

— Нет!

— Перестань, я знаю, что ты и она сегодня какие-то не такие!

— Как это?

— Я сказал ей, что завтра поедем кататься на лошадях, их пора размять.

Ты знаешь, что она давно этого ждала! А последний месяц, так вообще уши мне с этим прожужжала! И вдруг на те, заявляет, что хочет остаться помочь тебе на кухне! Каково, а? Она что, правда хотела с тобой остаться?

— Она мне про это ничего не говорила! Кстати, она сказала, что я отругала ее?

— Сказала только, что должна больше тебе помогать в доме, вот и все! Ну что там насчет поездки в Киев?

Эвешка, сложив руки на груди и нахмурившись, отошла в сторону. Слишком много тут было недосказанного, чего бы она ни за что не хотела говорить кому-то другому, и чего Петр все равно не понял бы.

— Знаешь, я в Киев не собираюсь, — сообщил муж, — я и так там был! Этот княжич — просто алчный недоносок, да еще совершенно не понимает юмора!

Что мне там делать? А уж насчет Войводы, так они там для меня давно веревку намылили!

Ответа не последовало. Кочевиков терпеливо молчал. Ответа так и не было.

Тогда Петр, сняв рубашку, подошел к углу, где стояла корзина для грязного белья, и засунул рубашку туда.

— Я вообще ничего об этом не знаю! — повернулась Эвешка к нему, — и — вообще!

— И вообще, как только с моей дочерью начинают твориться странные вещи, меня сразу отправляют к черту на кулички! Ей уже пятнадцать лет, она время была такая спокойная, а тут будто подменили девку! Если уж есть что-то такое, чего я не понимаю, ты мне объясни!

— Мне ночью приснилась сова…

Ну и что из этого! Подумаешь, птица! Но не все было так просто в этой семье!

— А ведь сейчас как раз самое время! — в раздумье проговорил Петр, — я и сам несколько раз думал об этом. Но это вряд ли он! Ведь не…

Но Эвешка положила палец на его губы, давая понять, что говорить об этом бесполезно.

— Тогда пошли спать! — решительно сказал Петр, — и забудь про эту проклятую Сову! Я бы еще побеспокоился, если бы тебе приснился лебедь, который жил у нас в амбаре!

Женщина невесело рассмеялась.

— Только не это! — воскликнула она, — жуткое создание, прямо исчадие ада!

— От него не спасешься! — проговорил он, — впрочем, как и от меня тоже!

Это я тебе докажу! Кстати, как хорошо, что лебедь вовремя улетел! Если бы тогда Ильяна привязалась к нему, то потом слез было бы море!

— К сожалению, привязаться можно к чему-нибудь и похуже! Есть вот…

— Ну, без этого никуда! Я тебе скажу, в каждом городе есть такие злачные местечки, что потом так и тянет туда! Так что, Эвешка, пока она будет ездить верхом, она будет привязана к лошади, а это лучше! Пусть этим летом она еще чувствует себя ребенком! А зимой… зимой поглядим. Ты там не брани ее особо! И завтра не держи ее дома!

— Не брани ее! — нахмурилась женщина, — но ты не хуже меня знаешь, что я ее не браню!

— Но ты требуешь от нее многого!

— Но только того, что нужно!

— ПОслушай, она же ведь еще ребенок! Она же не может предугадывать все заранее! Все дети таковы! Я и сам был такой! Она должна наслаждаться жизнью, а взрослой станет — еще наработается! В общем, постарайся уговорить ее поехать с нами! Нечего ей тут сидеть!

— Знаешь что! Дочь ведуньи не должна расти, словно чертополох! Она не может жить, делая только то, что нравится ей! Ведь вокруг нее есть и другие люди! И с ними тоже нужно считаться! Петр, это и называется отроческим послушанием! Она потом будет мне благодарна за такое воспитание! Если она в самом деле почувствовала себя виноватой и приняла близко к сердцу мои упреки, так это хорошо! Пусть она почаще задумывается об этом!

— Но она ухаживала за лебедем…

— Не только уж благодаря ее стараниям! Ты спроси Сашку, она тоже иногда может вести себя просто опасно, он подтвердит! Или… спроси, что случилось с его родителями…

— Эвешка, перестань…

— Тебя тут не бывает, когда…

— Это зависит ведь не от меня!

— Если уж на то пошло, Петр, то мне совсем не нравится быть единственной, кто постоянно что-то ей запрещает! Я понимаю, что ты не способен ругать ее! Но вот что мне совсем не нравится — только я ее отругаю, как ты, наоборот, начинаешь утешать и хвалить ее! Ты даешь ей подарки, ты выполняешь любой ее каприз, ты… По сравнению с таким добреньким, каким ты стараешься казаться, я выгляжу…

— Что ты, это вовсе не так…

Эвешка широким шагом направилась в сторону, явно рассердившись. Петр и сам начал терять самообладание, но старался еще сдерживать себя.

— Я всегда бываю рядом, когда чувствую, что нужен ей! — проговорил он несколько смущенно, — и мне кажется, что так и надо! И не надо так убиваться! Будь сама помягче к ней! Она обычный ребенок, такая же, как и все дети в ее возрасте!

— Ах, если бы…, — начала упрямо жена.

Но тут Эвешка, решив больше не накалять обстановку, замолчала.

Петр тоже не стал ничего говорить. Уж лучше отложить разговор на завтра.

Или вообще не говорить на эту тему. Но уж сколько раз он говорил себе это!

Когда они пришли жить на это место, то быстро поставили дом и баню, а уж потом все остальное. Дом был основательный, с толстыми, рублеными стенами, зимой там было тепло. Это было тем более странно, что никто из них не был плотником.

Саша часто задумывался о своей жизни здесь, особенно поздними вечерами и по ночам. Он садился за стол, зажигал одну свечу и начинал разговаривать с нею. Свеча давала тусклый свет, и нужно было зажигать вторую, но Саша из экономии не делал этого. Эту экономию одобрила бы Эвешка, но Петр вряд ли. Что это добро экономить, если оно и создается для того, чтобы светить? Впрочем, Петра никак нельзя было упрекнуть в транжирстве — он умел сочетать и широкую натуру, и хозяйскую практичность.

Теперь Саша думал, стоит ли завтра заводить с Петром столь серьезный разговор вообще. Он заметил, что Эвешка была вообще весь день не в духе, и завтра, вероятно, с ней будет то же самое. Так для чего обострять обстановку. Странно только, что она могла так разозлиться из-за обычного опоздания дочери к ужину.

И вдруг он понял, почему женщина нервничала — ведь она знала, что Ильяна, в крови которой течет кровь ведунов, могла открыть в себе такое волшебство, которым она не сумела бы толком распорядиться, но зато наделала бы кучу глупостей. Которые могли бы быть даже опасными.

Впрочем, Саша не осуждал Ильяну. Она ведь ребенок, а детям свойственна любознательность, от ошибок же никто вообще не застрахован. Он пытался вспомнить, какие побуждения двигали им самим в пятнадцатилетнем возрасте, но что-то это было не слишком успешно.

К тому же нужно понимать — девочка соскучилась жить в этом однообразном мире, где все остается неизменным на протяжении лет. В этом нет ничего ненормального — таково уж свойство человеческой натуры. Саша вспомнил Уламеца, отца Эвешки, который был великим чародеем. Чего он только не умел! Он тоже часто говаривал о человеческой натуре…

Вообще-то Саша больше всего был привязан к Петру. Он значил для него даже нечто большее, чем все книги. С ним было очень интересно поговорить, пообщаться. Несколько десятков шагов до дома Петра стали для Саши своеобразным ритуалом, который ему нравилось исполнять. Саша видел, как росла Ильяна, он делал для нее разные игрушки — вырезал из щепок кораблики, кукол, которые раскрашивал яркими красками. Один раз сделал даже большую лошадь из пня, которой вставил соломенный хвост и гриву.

Сколько радости тогда было! Но теперь Ильяна выросла, игрушки больше не интересовали ее. Вот это-то и пугало Сашу — когда игрушки вытесняются из жизни взрослеющего человека, пустоту должно в душе заполнить нечто иное.

Но чем эту пустоту можно заполнить здесь, в лесной глуши? Теперь игрушки лежали в лубяном коробе на чердаке дома, У Ильяны появилась новая лошадь — ПЕстрянка, но выяснилось, что и Пестрянка больше ее не интересует. И что стало интересовать ее тогда? Ответа на этот вопрос Саша не знал.

Или даже если Пестрянка интересует ее. Когда Ильяна научится как следует ездить, то она дни напролет станет носиться по лесу, никого не боясь — грабители сюда не забредают, тут никогда не было больших дорог, имена всех леших она давно выучила назубок. Помнится, один из леших, старый Мисиги, даже навестил Ильяну, когда она только появилась на свет. Леший внимательно осмотрел ее зелеными глазами, похожими на растущий на столетних дубах мох, и сказал, что глаза у нее точь в точь как у настоящей лесной жительницы. Понятное дело, с его стороны это было самым лучшим комплиментом. И куда эту лесную жительницу могло занести — это вопрос. Ей ничего не стоило выбраться из леса и встретиться с другими людьми. Ильяна воспитывалась просто, она не знала хитростей и уверток.

Каково ей будет там, с людьми, которые живут возле леса? Она ведь такая доверчивая… К тому же они — он сам, Петр и Эвешка — с каждым месяцем теряли контроль над ней.

Конечно, она обладает волшебной силой, но сколько глупостей она может натворить!

Вздохнув, Саша раскрыл толстенный рукописный фолиант и, щурясь при скупом свете свечи, принялся разбирать витиеватые буквы. Было тихо — здесь не было ни домовых, ни дворовых, ни прочей нечисти. В таких домах им просто нечего делать… А мысли его возвращались в прошлое. Если бы он остался жить в Войводе, то он женился бы, делал кораблики и лошадок уже для своих детишек. Да, это было бы, если бы он только захотел жить так, как жили все…

Интересно, подумал Саша, что стало с дядей и тетей, которые воспитали его… И в самом деле, интересно…

Но вообще-то он старался не думать о таком. Уж кто-кто, а Саша отлично знал, к каким бедам ведут печальные мысли. И потому он усилием воли старался переключаться на настоящее с предположений, что случилось с его родными в Войводе, на ком женился его двоюродный брат Михаил, есть ли у него дети, сколько их.

Нет, такие мысли не для него, Саши Мисурова. Ведь у него сейчас хорошая жизнь, всего вдоволь, книги под боком, хорошие люди. Ну что еще можно пожелать?

Пусть в доме царила тьма, пусть там не было слышно детских голосов, но зато стояла тишина. А тишина — это очень важная вещь.

Трудно было заставить себя не думать об этом, но так уж устроен человек — запретный плод всегда сладок. Ильяна лежала под лоскутным одеялом, что сшила ее мать, и старалась думать о чем-то приятном. Например, о лете.

Каких только ягод нет в лесу! А какие вкусные пироги получаются с этими ягодами! Девушка лежала, уставясь в деревянный потолок дома. Было еще не так темно, и потому она разглядывала трещины в бревнах, которые образовывали разные причудливые фигурки, силуэты людей и животных.

Особенно интересно было, если горела лампа, и тогда по потолку двигались самые причудливые тени. За стеной была комната родителей, и Ильяна всеми силами старалась не приникать ухом к этой стене, чтобы не слушать, о чем они там говорят. Хотя послушать было бы очень интересно — они явно о чем-то спорили. И что особенно интриговало Ильяну, так это то, что несколько раз можно было отчетливо различить, как в пылу спора произносилось ее имя.

Старалась она не думать и о Сове — загадочном существе, которое сидело на руке ее друга.

Но странным было и то, что Ильяна словно ощущала его незримое присутствие рядом с собой. Иногда ей даже начинало казаться, что друг стоит рядом с кроватью.

— Нет, этого просто быть не может, потому что просто не может быть! — повторяла она на разные лады одну и ту же фразу, — ведь он даже в дом войти побоится! Все это просто мое воображение!

Конечно, он не сможет войти в дом! Ведь это не его царство! Даже если он попытается это сделать, домовой сразу заявит о своих правах! И тогда проникнуть в ее комнату без единого звука у него точно не получится!

Но ведь русалка, только мужского пола, утопленник, он может убить, только раз захотев этого. Убийство для него — просто плевое дело!

Но ведь если он действительно замышлял что-то недоброе, ему даже незачем просто проникать в мою спальню, думала она снова. Он мог бы прикончить меня на берегу сколько угодно раз! И что теперь его бояться! И вообще, нужно больше не думать об этом, иначе мама отгадает мысли и тогда от нее просто не отвяжешься!

Девушке показалось, что в углу шевелится что-то темное. Точно, вот шорох. Как будто…

Но нет, обошлось, это, кажется, домовой. Только тогда, почувствовав себя спокойно, Ильяна решила заснуть.