Евпатий Коловрат

Стан Бату-хана

Едва весть о переходе через Волгу войска Бату-хана достигла шатра половецкого хана Барчака, он немедля собрался в дорогу, приготовив в дар внуку Чингиз-хана самое ценное, что могло найтись у него.

Но дары дарами… Хан Барчак понимал, что дарами жадность Бату-хана не утешить: немало уже награбил тот в богатых торговых городах булгар и тюрских народов. Хан Барчак уповал на особую роль, которую сыграл он в битве на Калке-реке, той битве, что тринадцать лет назад выиграл дед нынешнего Повелителя Вселенной у русских и его, Барчака, соплеменников. Может быть, внук не был посвящен Чингизом или отцом своим, ханом Джучи, в эту тайну, так он, хан Барчак, поведает ему о ней, докажет, что и сейчас старый Барчак пригодится Повелителю.

На все готов, лишь бы разделаться с ненавистными руссами, и всенепременно — с проклятым Коловратом, ратники которого не раз заставляли Барчака прятать лицо в конский навоз.

Люди хана постоянно следили за передвижением войска Бату-хана, и когда Барчаку сообщили, что тот разбил лагерь уже невдалеке от границ руссов и, следовательно, встал на его, Барчака, земле, хан выехал в стан Повелителя Вселенной, выслав перед собой табун отличных лошадей и приготовленные дары.

Уже на половине дороги нагнал отряд хана запыленный, закутанный до глаз всадник. Всадник ловко сидел на взмыленной лошади, по обличью и повадкам — половец. Воины Барчака вмиг окружили незнакомца, обнажили оружие, и старший охраны крикнул, чтобы неизвестный открыл лицо. Но приблизившийся Барчак приказал отступиться от не произнесшего ни слова половца и, когда воины отъехали, жестом предложил таинственному незнакомцу следовать за ним…

Оба всадника оторвались от отряда на сотню лошадиных корпусов, и было видно, как неизвестный, размахивая рукой, принялся рассказывать о чем-то Барчаку. Потом незнакомец, так и не открыв своего лица ни разу, исчез в поле, а отряд продолжал путь…

Едва миновали плоский, покрытый редким лесом курган, вдруг словно из-под земли появились сторожевые воины Бату-хана, в высоких мохнатых шапках, скуластые, словно слившиеся со своими низкорослыми, неутомимыми лошадьми. Они с гиканьем, леденящим душу воем окружили половцев со всех сторон, держа наготове тугие луки.

После недолгих переговоров Барчаку разрешено было продвинуться вперед, до второй линии заграждения. Там половцев, которых сопровождали теперь два монгола, встретил второй отряд. Здесь людей Барчака отделили и под конвоем отправили к отведенному им месту на внешнюю сторону монгольского лагеря, тянувшегося от горизонта до горизонта, а самому хану с оставленными ему тремя слугами было велено следовать в шатер для гостей Повелителя Вселенной и там ждать, когда Бату-хан соизволит принять, а может быть, и не принять половецкого хана…

Молодой монгол с редкой бородкой клинышком и жидкими висячими усами сидел перед роскошным, с золотой ниткой ковром, заставленным изящной посудой с простой мясной пищей. Он брал мясо рукой, порой прибегал к помощи ножа, лежащего перед ним, изредка вытирал засаленные руки прямо о халат, в который был облачен.

Наискосок от него и немного пониже неторопливо насыщался старый, с изрубленным лицом и навсегда закрывшимся глазом, воин. В отличие от молодого монгола, жадно хватающего мясо, громко сопящего над едой, старик ел аккуратно, отправляя в рот небольшие куски мяса, тщательно прожевывал их.

— Ты не можешь сомневаться, мой храбрый и верный Сыбудай, в том, что боги благоприятствуют нашим великим начинаниям, — сказал молодой монгол, обращаясь к старику, и было видно, что он вернулся к разговору, который уже возникал в шатре не впервые. — С булгарами мы расправились шутя. Также побьем и руссов. Мне известно, что руссы — сильный противник, но сейчас их князья дерутся между собой за власть, как стая шакалов за труп суслика.

— Это все так, мой Повелитель, — согласился Сыбудай, — но поверь мне, Бату-хан, старому воину поверь… Есть правило, его придерживался и твой несравнимый ни с кем дед. Когда собираешься начать битву, считай своего противника равным себе. Не забывай об этом, Бату-хан.

— Равным на земле? — презрительно переспросил Бату-хан. — Но даже боги на небе неравны между собой! Есть главные боги, они держат в руках весь мир, все помыслы людские. Есть боги поменьше, они боги только для нас. И они соотносятся между собой, как десятские и сотские с тысячниками и темниками. Таков порядок всего мира! И если я определен быть вождем монголов, значит, этого требуют боги. Они хотят, чтобы я раздвинул свои владения от моря до моря. И поверь мне, Сыбудай, Повелитель Вселенной омоет копыта своего белого скакуна в водах последнего моря, за которым нет уже ничего.

— Ты прав, Бату-хан, — произнес задумчиво Сыбудай, откладывая в сторону нож, которым он разрезал мясо. — Ты прав, мой молодой и мудрый повелитель! Я уверен — ты разобьешь руссов, возьмешь богатую добычу в их деревянных городах. Но… повремени с выступлением. Князь Глеб долго рассказывал мне о своей земле. Он предупреждал, что руссы могут заманить противника туда, откуда ни человек, ни конь не могут выбраться. Эти места проходимы лишь в сильный холод, когда они замерзают. Станет холодно, и мы выступим на руссов, наши воины сами будут рваться вперед, чтобы согреться у костров, сложенных из их городов. Потерпи немного, о Бату-хан!

— Я знаю, что могу верить тебе, как самому себе, Сыбудай.

Наступило молчание. Бату-хан отодвинул полуобъеденную баранью ногу. Затем пристально посмотрел на Сыбудая. Но старый полководец не отвел своего единственного глаза. И тогда Бату-хан сказал:

— Знаю, что могу верить тебе, Сыбудай. На верное, твой опыт полезен. Но я хочу сам говорить с бывшим князем руссов, сам хочу смотреть в его глаза. Ты учил меня, Сыбудай, не доверять предателям. Тот, кто предал один раз, предаст снова. Уверен ли ты в этом человеке?

— Я никогда не доверял предателям, — глухо ответил Сыбудай. — Но этого изгнали соплеменники, он ненавидит их. Жажда власти может далеко увести. И ты поощряй князя Глеба в его надеждах, пусть думает вернуть себе власть из-под копыт твоего скакуна. Тогда он будет верен тебе. Исчезнет надобность в его услугах — ты стряхнешь его, как колючку с шерсти верблюда, и пойдешь дальше.

— Я хочу видеть его и говорить с ним, — сказал Бату-хан.

— Будет исполнено, Повелитель.

Сыбудай распорядился, и вскоре в шатре перед Бату-ханом появился бывший рязанский князь Глеб.

Он склонился перед молодым монголом, седеющий, с остатками былого величия на лице, человек, уже много лет кормящийся из рук хана Барчака и властителей городов, лежащих за Большой степью, а теперь вот — услужающий Бату-хану. Жалкая угодливость и стремление не забыть о своем княжеском прошлом, страх раба и дерзость человека знатного происхождения — сложными были чувства, определявшие сейчас поступки этого изгоя.

— Ты можешь сесть и взять себе кусок мяса, — сказал Бату-хан, с любопытством всматриваясь в заросшее густой бородой лицо. — Садись, князь Глеб.

Глеб медленно опустился у ковра в стороне и немного позади Сыбудая, но к мясу не прикоснулся, и застыл, глядя мимо Бату-хана, неестественно прямо держа спину. Эта прямая спина разгневала Бату-хана, и он был готов уже кликнуть верных нукеров, чтоб те прижали пятки этого дерзкого ублюдка к его же затылку, чтоб он, Бату-хан, насладился звуком хрустнувшего позвоночника, и молодой монгол так бы и поступил, если бы не было недавних слов Сыбудая.

Хан подавил гнев, запрятал его, но для этого ему пришлось помолчать минуту-другую, и пока он молчал, в шатре сгустилась тишина, и никто не знал, что взорвет ее сейчас.

— Мясо хорошее, князь Глеб, — укротив себя, тихо сказал Бату-хан, — в моем шатре едят только хорошее мясо, князь Глеб.

Глеб вздрогнул. Он с ужасом понял вдруг, что только чудом избежал смерти, едва не переиграл в жалких потугах остаться независимым здесь, в шатре человека, не знающего пощады ни к врагам, ни к друзьям. Глеб низко склонился и задрожавшей рукой потянул к себе кусок мяса с ханского ковра.

Бату-хан вздохнул, встретился глазами с Сыбудаем, увидел, как старик ухмыльнулся и перевел взгляд на Глеба.

— Мой верный и храбрый Сыбудай сообщил, что ты рассказывал ему про страшные земли руссов, где не может пройти ни пеший, ни конный. Так ли это? — спросил Бату-хан.

Глеб с усилием проглотил, не прожевав до конца, кусок мяса, проглотил, едва не подавившись, и поднял глаза на Бату-хана.

— Да, Повелитель Вселенной. В русской земле, и чем дальше от границ Поля забирать в полуночную часть окоема, тем чаще встреча ются болота. Они идут там, где есть лес, а лес на Руси повсюду. Особенно страшны мшары, так мы их называем. Мшары — между Рязанью и Владимиром, в лесной стороне, где живут на роды мурома и мещера. Летом все пути там исчезают вовсе, водою можно пробираться в чащобе, но твое войско, Бату-хан, к водной до роге непривычное…

— Не тебе, князь Глеб, судить о том, к чему привыкли или не привыкли мои воины, — оборвал Бату-хан. — Ты отвечай на мои вопросы, за тем тебя и звали сюда. Какова глубина этих проклятых мест?

— Никто не мерил их, Повелитель Вселенной. У нас боятся туда ходить, потому как по павший во мшару человек али зверь какой выбраться обратно не могут.

— Хорошо, — сказал Бату-хан, — этому я поверил. Скажи теперь, князь Глеб, если бы ты вел сейчас войско на русские города, как бы ты поступил?

— Я дождался бы морозов, Повелитель. В сильные холода вода замерзает, и поверхность мшары становится твердой, держит и одинокого всадника, и конный отряд.

— Что ж, подумаю над твоими словами… Ты, кажется, хотел сказать что-то еще?

— Да, Бату-хан. Прости меня, что даю тебе советы, но хочу сказать, чтоб ты не думал о корме для лошадей твоего войска. Русские издавна запасают сено впрок, на всю зиму, для лошадей и скота. В любой деревне твоих воинов будут ждать горы духовитой масти, которая придется по нутру монгольским скакунам. Не бойся зимы.

Бату-хан переглянулся с Сыбудаем. Русский изгой и вправду оказался ценным. И Бату-хан сказал:

— Что ж, за хорошие советы надо вознаграждать. Дарю тебе халат со своего плеча, князь Глеб. Но я бы очень не хотел, чтоб в стане моего врага был такой монгол, как ты. Распорядись, Сыбудай, чтоб все-все покинули нас, и охрана тоже, я хочу один на один задать этому князю вопрос.

Когда они остались вдвоем, Бату-хан велел Глебу подсесть поближе, совсем рядом, и тогда, склонившись к его лицу и пристально всматриваясь в глаза, тихо спросил:

— Скажи мне, князь Глеб, правду. Можешь?

— Я всегда готов верно служить тебе, Бату-хан, — растерянно ответил Глеб.

Бату-хан сморщился и махнул рукой.

— «Служить, служить», — повторил он. — Мне не это, мне твоя душа нужна. Говори: ты убил своих братьев и братьев своего отца, что бы ни с кем не делить власть?

— Да, — сразу ответил Глеб, не отводя взгляда от глаз Бату-хана. — Да…

Бату-хан поцокал языком и отодвинулся.

— У меня тоже есть братья и один брат моего отца, великого Джучи-хана, — задумчиво произнес он. — А власть может быть только одна… Если ее разделить — это уже не власть. Не так ли, князь Глеб?

Глеб не ответил. Трудно сказать, где были сейчас его мысли. Может быть, он вспомнил спор с Изяславом, родным братом, противившимся исадскому избиению, за что и лишился Изяслав живота от руки брата своего. Или слышал страшный крик одноименника, князя Глеба Игоревича, проткнутого копьем, раздирающий душу крик, который оборвал лишь удар половецкой сабли, снесший ему голову. А может, видел себя в последней битве с разгневанными бойней в Исадах удальцами рязанскими, изгнавшими князя-убийцу из родной земли… Кто знает, о чем думал Глеб. Но Бату-хан снова спросил:

— Мог бы ты, князь Глеб, чтоб власть вернуть, вновь убить своих братьев?

И Глеб, словно очнувшись, твердо ответил:

— Да, Повелитель!

Наступило молчание.

Наконец, Бату-хан хлопнул в ладоши, появился Сыбудай, отовсюду выросли фигуры телохранителей. Сыбудай с тревогой всматривался в молодого монгола, пытаясь угадать, о чем тут шла речь? Не о нем ли? О Сыбудае? Ведь и его жизнь всегда на волоске.

Но лицо Бату-хана было непроницаемым…

Глеб отдалился от шатра шагов на двадцать, когда увидел хана Барчака, которого вели под руки два рослых монгола. Хан и Глеб узнали друг друга, но не ведая еще ничего о положении друг друга в монгольском стане, не подали и вида, что знакомы.

— Я знаю об услуге, оказанной тобой моему великому деду, — сказал Бату-хан Барчаку, — и принимаю твои дары, будучи уверен, что при нес ты их не только от страха, который испытывают все народы, заслышав топот монгольских коней.

— О, благодарю тебя, великий и несравнимый Повелитель! — вскричал, стоя на коленях, хан Барчак. — Но я принес тебе не только дары. Старый хан Барчак может быть и теперь полезен. Важная, очень важная весть, о Бату-хан!

Сыбудай придвинулся к Барчаку, Бату-хан нахмурился и приказал:

— Говори, старик!

Посунувшись вперед, Барчак торопливо заговорил, пришепетывая и брызгая слюной. Он сообщил, что по пути к монгольскому стану встретился со своим верным человеком. Человек этот давно служит ему, хану Барчаку, он обязан хану жизнью, и поэтому на него можно положиться. Этот человек был пристроен им, Барчаком, в личную охрану к хану Куштуму, этому ублюдку, и побывал недавно вместе с ханом в Рязани. Подробностей пока, к сожалению, нет, но доподлинно известно одно: хан Куштум договорился с Юрием Рязанским выступать против Повелителя Вселенной вместе. Князь Юрий созвал своих братьев в Рязань, все города готовятся к обороне, собирается войско. Отправились гонцы просить подмоги в Чернигов и Владимир, какие вести пришли оттуда, неизвестно, так как хан Куштум покинул Рязань сразу после отъезда гонцов. Вот все, что мог узнать хан Барчак от своего верного слуги, и тогда он поспешил к Повелителю, чтобы как можно скорее рассказать об этом.

— Где сейчас твой слуга? — спросил Сыбудай.

— Он вернулся к Куштуму, — сказал Барчак.

— А где Куштум? — спросил Бату-хан.

— Куштум собрал всех своих всадников и постоянно меняет стоянки, будто ждет от кого-то сигнала.

— Понятно, — сказал Бату-хан, — сговорились, шакалы… Но мы должны разгадать их подлый замысел. Слышишь ты, хан Барчак, мы должны знать все!

Барчак наклонил голову и развел руками.

— Мой человек сделает, Повелитель, — сказал он, — мой человек получил приказ убить Куштума…

Несколько секунд Бату-хан молча смотрел на старого хана, затем откинулся назад и рассмеялся тонким визгливым смехом. Глядя на него, стал подхихикивать и Барчак, и только Сыбудай молчал.

— Ну вот, — успокоившись, сказал Бату-хан, — вот ты и вторую услугу оказал, хан Барчак. Первую — деду, вторую — внуку.

— Разреши мне задать вопрос старому нашему другу, Повелитель? — сказал Сыбудай.

— Спрашивай, мой верный воин, спрашивай.

— Скажи, хан Барчак, означают ли твои слова, что Куштум уже мертв?

— Нет, о храбрейший Сыбудай. Я приказал тому человеку быть готовым убить Куштума, как только ему передадут мой знак. Видишь ли, Повелитель…

Барчак засмеялся.

— Говори, говори, — подбодрил его Сыбудай.

— Я не знал, как лучше поступить. Может быть, у тебя иные мысли?

Бату-хан переводил взгляд с Барчака на Сыбудая и обратно, лицо Сыбудая будто окаменело, его ученику предстояло испытание, и Сыбудай ждал, как он справится с ним.

— Ты верно поступил, — сказал, наконец, Бату-хан. — Если бы Куштум умер сейчас, мы бы ничего больше не узнали. Нет, пусть живет хан Куштум, пока живет. Но если упустишь его…

Бату-хан достал из ножен засверкавший в свете факелов кинжал, попробовал пальцами лезвие и протянул его половцу.

— Сам, — сказал он. — Сам перережешь себе горло. Вот этим. Великой честью отметил тебя Повелитель Вселенной, хан Барчак.

«Ай-яй-яй! Как хорошо! — повеселев, думал Сыбудай. — Не дерись русские князья между собой, да не будь в нашем стане таких, как Глеб и Барчак, хуже бы было. Сыбудай дольше живет на свете, и Сыбудай знает, что красивые слова о величии монголов, о неравенстве на земле и в небе — это только слова. Нет спора — они помогают воевать, они зажигают воинов, но кто знает, какими словами поднимает сейчас князь Юрий Рязанский свой народ?»